Лица

УГЛЬ ПЫЛАЮЩИЙ (о Достоевском)[8]

Писать сейчас о Достоевском — мне трудно, почти невозможно. Очередной литературный юбилей — и Достоевский: ничего, кажется нет более несовместимого. Юбилей — это повод, чтобы вспомнить того или другого писателя. Не странно ли, не страшно ли что мы, в наше время, ищем поводов, чтобы Достоевского вспоминать?

Не вспоминать (в какой-то подходящий день), но помнить должны бы мы о нем во все дни, потому что все дни жизни нашей им полны и им пропитаны. Не слышали ли мы предостерегающего голоса? Слышали — и не услышали. Читали романы и думали, что Достоевский — писатель. Одни одобряли, другие находили недостатки. А кто понял, что Достоевский — не только писатель, что не в литературе его главное значение и место? Кто понял, что он — в самой жизни вашей, и эта жизнь, — жизнь всех, — зависит от того, услышим мы его или не услышим?

Никаких юбилеев Ильи-пророка или Иоанна-Предтечи мы не справляем. Мы знаем о них что-то другое и знаем, что о них тоже, как о Достоевском, следовало бы не вспоминать по случаю, а помнить всегда. Если и не помним, то как не помнить Достоевского, почти современника нашего, для нас говорившего? Как, до сих пор когда у нас на глазах уже совершается предреченное, мы все еще не понимаем, что не писатель он среди других писателей, а посланный нам пророк?

Дивная судьба предтечей и пророков: их не слышат. Они говорят ко всем, их слова — о жизни общей, жизни всех, но все — глухи. Лишь отдельные люди слышат, может быть, как и Достоевского, слышали — в России, в Европе. Но что это, если не слышали все? И лишь медленно-медленно, когда уже давно замолк пророческий голос, приходит ко всем понимание, что они, слышав — не услышали. Хорошо, если придет понимание не слишком поздно…

Не поздно ли для нас понять, что говорил Достоевский о России? Мы не должны и ставить себе этого вопроса, мы можем только сказать: пора! Не наше дело гадать, погибла ли Россия, или нет. Мы не смеем думать что она погибла. Но ни один из великих русских писателей с их великой любовью к России не поможет сегодня преодолеть искушение этой мысли: Россия погибла. Поможет только Достоевский. Только он знал последнюю тайну о России, видел сердце ее. Не ведали, не видели другие, он — видел. Всей глубины своего проникновения он выразить не мог: да и есть ли для этого человеческие слова? Но и тех огненных слов, сказанных, довольно, чтобы поверить ему, с ним вместе почувствовать, познать: не погибла, не погибнет Россия; грешная, проходит она через святое страдание. Живо сердце России.

Давно, давно, незадолго до смерти Достоевского, я слышал его чтение пушкинского «Пророка». Это было почти не чтение, а что-то совсем другое… Он начал чуть внятно, глухим шепотом. Медленно, тяжко повышался голос: но все повышался, рос; и последние слова были как громовый удар:

В эту минуту мы все, казалось, поняли, что были, есть и будут пророки, которым дано жечь глаголом человеческие сердца.

Пишу это не ради юбилея, не вспоминаю Достоевского, не хочу и напоминать о нем. Пишу с надеждой, что хоть теперь, когда многое, по слову его, уже совершается, поймем мы его наконец, откроем ему сердце. Пусть загорится оно в нас, как угль пылающий.

Еще не поздно!