Личная жизнь Александра I

Осенью 1815 года у Александра состоялся конфиденциальный разговор с австрийским императором. Царь предложил создать Священный союз государей, основанный на братской любви и дружбе. В международной политике монархи обязывались бы руководствоваться заповедями Евангелия. Проект союза был собственноручно написан Александром. Вот выдержки из него:

«I. Соответственно словам Священных Писаний, повелевающих всем людям быть братьями, договаривающиеся монархи пребудут соединены узами действительного и неразрывного братства, и, почитая себя как бы единоземцами, они во всяком случае и во всяком месте станут подавать друг другу пособие, подкрепление и помощь; в отношении же к подданным и войскам своим они, как отцы семейств, будут управлять ими в том же духе братства…

II. Единое преобладающее правило да будет… приносить друг другу услуги, оказывать взаимное доброжелательство и любовь, почитать всем себя как бы членами единого народа христианского, поелику союзные государи почитают себя аки поставленными от Провидения для управления единого семейства отраслями… исповедуя таким образом, что Самодержец народа христианского… не иной подлинно есть, как Тот, кому, собственно, принадлежит держава, поелику в нем едином обретаются сокровища любви, ведения и премудрости бесконечные…»

Меттерних отозвался о проекте так: «Это предприятие как если не опасное, то, по крайней мере, бесполезное». Проект был послан в Пруссию и Англию. Каслри тоже отнесся к документу скептически, назвав его «в высшей степени мистическим и глупым»: мол, это «простая декларация библейских принципов, которая отбросила бы Англию во времена Святых отцов, Кромвеля и Круглоголовых…». Тем не менее 14 сентября 1815 года Священный союз был подписан. В ноябре 1815 года к Священному союзу присоединился французский король. Далее в Союз вошло большинство европейских стран, кроме Англии, Папской область и Турции. Турция не присоединилась к священному союзу из религиозных соображений. Англия хоть и не подписала пакт, высылала своих представителей на конгрессы Союза, которые состоялись в Аахене, Троппау, Лейбахе и Вероне.

Идея о союзе христианских народов была старой, однако в свое время она привела к крестовым походом. Союз, предложенный Александром, призывал не к войне, но к миру. Еще в 1804 году, я об этом уже писала, он выдал соответствующие инструкции Новосильцеву, направляя его в Лондон. Надо было выдержать чудовищную, кровопролитную войну, чтобы Европа его услышала. Сам Александр говорил: «Я никогда не начну войну, если меня не спровоцируют, и никогда не буду вести ее в личных интересах, особенно если она нанесет ущерб интересам моих братьев-государей». И еще он говорил в 1815 году: «Я слишком близко видел войну. Я от нее устал…»

Отношение историков к Священному союзу в большинстве своем отрицательное. Некоторые из современников считали, что Александр желает лидерствовать в Европе, другие не могли простить Союзу его мистической окраски, приписывая возникновение Священного союза дружбе Александра с некоей таинственной дамой — баронессой де Крюденер (предшественница Блаватской).

А. Валлаттон пишет в защиту Александра: «Пакт, о котором французский историк Буркен говорил, что он был «смесью политики и мистицизма», представляется нам искренним шагом убежденного христианина, а не ловкой и коварной проделкой победителя». Самое серьезное обвинение — Союз стал душителем свободы народов в борьбе за национальную независимость. Но не надо забывать, что в начале XIX века Александр I призывал государей к сокращению вооруженных сил, поднимал вопрос о неприкосновенности территорий. Гарантом порядка, «на котором держится человечество», он считал многотысячную русскую армию. Это вам ничего не напоминает?

Позднее люди создали Лигу Наций, из Второй мировой войны вышли, создав ООН. К этим организациям тоже можно предъявить серьезные претензии. И ведь смело можно тех, кого мы называем «террористами», назвать борцами за свободу и за национальные и религиозные принципы.

Другое дело, что умирать никому не хочется, поэтому кто же станет оправдывать террористов? Кстати, советская власть это спокойно делала. Про Священный союз говорили, что он со временем «выродился» и потерял первоначальные задачи, что Александр нашел общий язык с Меттернихом и вообще стал плясать под его дудку. По-моему, этот вопрос ждет более серьезного исследования, а следовательно, более объективной оценки. Жаль, что Александр не смог запатентовать свой пакт.

Попытка преобразований

Царствование Александра I обычно делят на три периода: преобразовательный, освободительный и религиозно-консервативный. Освободить крестьян от рабства Александр мечтал с молодости, но приступил к решению этой задачи только после войны, считай, что уже в религиозно-консервативный период. Как известно, крестьяне получили свободу только в 1861 году, но интересно рассказать, как пытались решать эту задачу при Александре I.

В 1816 году эстляндское дворянство добровольно освободило своих крестьян, поняв, что им выгоднее использовать труд вольных людей. Там крестьяне уже имели кое-какие права, например право на недвижимость, эту собственность могли передавать по наследству. В мае 1816 года Александр утвердил положение об эстляндских крестьянах. Они получали полную свободу, но без земли, теперь их ждало арендаторство.

У Александра появилась надежда повторить опыт эстляндских (а потом курляндских и лифляндских) дворян в России. Работа над проектом реформы велась в строгой секретности, наверное, именно поэтому Александр поручил разобраться в крестьянском вопросе преданному и неболтливому человеку — А. А. Аракчееву. В основу реформы была положена «добровольность», то есть никакого насилия над помещиками! Главное, предложить им выгодные условия, и дворяне освободят своих крепостных (и ведь верил, что получится, святой человек!).

В феврале 1818 года Аракчеев представил императору свой проект. По этому плану предлагалось выкупить у разоренных войной дворян их усадьбы вместе с крестьянами «по добровольному на то помещиков согласию». Купленная государством земля могла обрабатываться свободными крестьянами по найму или отдаваться им в аренду. У многих помещиков земли были заложены-перезаложены, уже не было денег платить банкам проценты, так что принцип добровольности можно было соблюсти. Но ведь государственная казна не бездонная. И потом, вовсе не все помещики находились в бедственном положении, большинство вовсе не собиралось продавать государству свои земли.

Александр ознакомился с планом, одобрил его и уехал в Польшу, на открытие первого польского сейма. 15 марта 1818 года он произнес в Варшаве свою коронную речь. Он говорил о конституции, которую дал Польше, о свободно-законных учреждениях и, в частности, произнес такие слова: «…вы мне подали средство явить моему отечеству то, что я уже с давних лет ему приуготовляю и чем оно воспользуется, как начала столь важного дела достигнут надлежащей зрелости».

Речь эта было услышана в России и привела общественность в состояние шока. Слова государя землевладельцы поняли однозначно — завтра у них отнимут крестьян. Может быть, секретность проекта Аракчеева не была соблюдена, но, скорее всего, слово «свобода» вызывало у общественности однозначную реакцию — завтра нас ограбят! Дворянство было готово грудью встать на защиту своей собственности. Атмосфера в столице накалилась, уже шли разговоры: мол, папеньку убрали с трона, и сын туда же пойдет.

Александр решил повременить с освобождением крестьян, но было и второе дело — дать отчизне конституцию. Он дал конституцию Польше, Финляндии, некотором германским государствам, да и сама Франция жила теперь по конституции, полученной из его рук. А как же Россия? В 1819 году Александр дал поручение Новосильцеву составить проект русской конституции. Разумеется, работа велась в глубокой тайне, о ней не знали даже ближайшие сановники. Новосильцев писал свою «Уставную грамоту государства Российского» в Варшаве, подальше от дворянской оппозиции. Проект «Уставной грамоты» был консервативен. Были провозглашены свобода слова, печати, вероисповедания (при главенстве Православной церкви), равенство граждан перед законом. Государь — полновластный глава государства, но при нем был двухпалатный парламент. Парламент мог отклонить предложение царя, но и сам парламент не мог принять никакого закона без одобрения государя. Надо было «договариваться», как любил говорить дипломат Александр.

Царь ознакомился с работой Новосильцева, но в жизнь конституция не пошла, засохла на корню. Подробности этой «отставки» конституции неизвестны. Однако дело с освобождением крестьян имело некоторое продолжение. И опять тайна, секретный кабинет, созданный по указу царя министром финансов Д. А. Гурьевым. Работали в нем люди, думали, как изжить крестьянскую общину, столь живучую на Руси, и создать хозяйство фермеров. И опять все впустую. Даже памяти об этой работе не осталось, но сохранились чудом уцелевшие кое-какие бумаги.

Герцен насмешливо называл Александра «коронованным Гамлетом»: мол, вместо того, чтобы решительной рукой принимать законы во имя народа, царь мучается вопросами: «быть или не быть?» и в чем смысл жизни. Здесь нет предмета для насмешки. В каком-то виде идеалы Герцена в России «восторжествовали», а чем все кончилось? Человек с умом и совестью всегда сомневается, только тиран, дурак или злодей точно знает в политике, «как надо», и любым способом проводит свою идею в жизнь.

Все ушло в песок, потому что «общественность» не хотела нововведений, дворянство не доросло до подобных реформ, их боялись, ненавидели, в императоре Александре видели своего врага. Про Александра с его единомышленниками, так же как про декабристов, можно сказать словами Ленина: «Страшно далеки они от народа». А что народ? Он не всегда безмолствует, он иногда кричит. А если кричит — «он всегда прав»? Сейчас, в 2012-м, народ в России Сталина хочет. Мудрец Руссо еще в XVIII веке говорил, что республиканский строй возможен лишь в странах с малой территорией. Может быть, он был прав?

Генерал Серван, граф Аракчеев и военные поселения

Война закончилась полной победой, и Россия была на подъеме. Тогда все благословляли имя Александра. Ему и «титул» дали — «Благословенный». Сгоревшая Москва отстраивалась быстрыми темпами.

Про Александра писали, что у него было три страсти (опять цифра «три»): армия, Нарышкина и дипломатия. Полководцем он был никаким, но создание военных поселений относится именно к его первой страсти. Поселения эти возникли не вдруг, царя всегда интересовали военные реформы. Он мечтал сократить военные расходы на содержание армии и улучшить быт солдат. Старательно прививаемая любовь к армии нам завещана Романовыми на вечные времена.

В России привыкли считать образцом именно прусскую армию. После Тильзитского мира прусский генерал Шарнгорст был обязан сократить армию до минимальных размеров. Умный генерал нашел выход. Он сократил срок службы солдат до трех лет, но при этом создал обученную «запасную армию», которую в случае нужды можно было призвать под ружье. Постоянная же армия насчитывала всего 42 тысячи солдат, как и требовалось по условиям мирного договора. Красивая реформа, ничего не скажешь, но она не подходила Александру. Слишком велика была его держава, слишком плохи дороги, селения разбросаны на большие расстояния. Это тебе не Пруссия, при таком раскладе солдат быстро не соберешь.

В 1810 году в руки Александру попало сочинение французского генерала Сервана, который писал об организации пограничных военных поселений. Там солдаты и границу охраняют, и хлебопашеством занимаются. У нас, кстати, тоже были пограничные военные поселения — казаки, отличная была армия, Наполеон их очень хвалил. Не знаю, вспомнил ли царь о яицких и донских казаках, но идея Сервана очень его заинтересовала, приказал П. М. Волконскому срочно перевести брошюру на русский язык. Руководство новыми солдатскими поселениями он решил поручить Аракчееву, а тот не был силен во французском.

Первые военные поселения была созданы в Могилевской губернии. Одну волость отдали в подчинение военным, местное население переселили в Новороссийский край (и такое бывало!), а на их место привели Елецкий полк. Далее спешно выписали жен с детьми, естественно, согласия солдат никто не спрашивал. Часть дня батальон несет военную службу, а другую часть хлебопашествует. Идея не успела полностью воплотиться в жизнь. Наступил 1812-й, и Елецкий полк ушел воевать.

Отвоевали, победили, на дворе 1816-й. В Европе мир. Себя Александр считал гарантом этого мира, а это значит, армия ни в коем случае не должна быть сокращена. Наоборот, она должна быть еще больше, еще сильнее и организованнее. Народ роптал, мирное время, а рекрутские наборы не сокращаются, налоги тоже непомерные. Фабрики активно работают на вооружение, ширилось также производство сукон и полотна — на армейские и флотские нужды. Тут Александр и вспомнил о могилевском опыте.

Местом военных поселений стала Новгородская губерния. Выделили волость недалеко от имения Аракчеева, и она стала полком. Местное население на этот раз не выселяли, а решили из всех чохом сделать солдат. Одна из деревень сгорела. Это было только на руку преобразователям. Все, из служивших Александру, говорили, что он очень любил порядок — во всем: в одежде, в убранстве дома, в государственных бумагах. Его «парадомания» тоже, видно, была основана на красоте и аккуратности военного строя. На пепелище по новому утвержденному плану был построен современный поселок, дома на каменных фундаментах были выстроены по стрелке, все регламентировано. Мужикам побрили бороды, обрядили в военную форму, и вперед! Пахарям-солдатам давали ссуды, скот, лошадей, более того, для них были построены школы и больницы. Холостые солдаты были у женатых батраками на полном содержании. Пришла пора жениться, тебе и хозяйство дадут, и невесту сыщут. Красиво, разумно! Невольно вспоминаешь Кампанеллу с его «Городом солнца». Солдаты ненавидели военные поселения, они не хотели жить «по букве», считая, что такая жизнь хуже крепостной зависимости.

Поселенцев лишили право выбора. Жениться можно было только по разрешению начальства. Вдовам и девкам велся строгий учет, иногда жена была много старше своего мужа. Мальчиков сразу после рождения записывали в кантонисты, то есть они уже росли солдатами. Школу тоже часто воспринимали как повинность. За каждым шагом поселенцев внимательно следили: плохо работаешь — отнимем хозяйство. И не забывайте, что при тяжком крестьянском труде нужно было нести военную службу, а за нарушение устава люто наказывали. Ну и конечно, про военные поселения сочиняли всяческие небылицы, говорили, что бабы даже щи в печь ставили по сигналу трубы, по этому же сигналу вынимали из печи горшок. В военных поселениях периодически вспыхивали бунты, об этом и рассказывать не хочется. Расправлялись с бунтовщиками очень строго. Офицеры тоже ненавидели военные поселения, там был сухой закон, на карточную игру тоже был наложен запрет. Это какой же русский человек, да еще в армии, подобное выдержит?

Отвечал за военные поселения «бедно одаренный от природы граф Аракчеев» (так его аттестует энциклопедия Брокгауза и Эфрона). Несколько слов о председателе военного департамента Государственного совета, а со временем и фактического премьер-министра, хоть формально он и не был назначен на эту должность. А. А. Аракчеев (1769–1834) — из бедных дворян, окончил артиллерийское училище. Еще во время учебы он репетиторствовал в семье графа П. И. Салтыкова, учил его сыновей фортификации и артиллерийскому бою. Павел I искал дельных людей, и Салтыков представил честного юношу императору. За четыре года правления Павла Аракчеев успел сделать блестящую карьеру, можно сказать, что он был облагодетельствован императором. Александру он достался как бы в наследство от отца. При новом императоре Аракчеев успел повоевать, участвовал в Аустерлицкой битве, вполне успешно прошел Шведскую войну. Про дальнейшее он говорил: «Вся французская война прошла через мои руки». Следует добавить, что по профессии Аракчеев был артиллерист, а многие военные историки утверждают, что в войнах 1812–1813 годов русская артиллерия была лучше французской.

Из Аракчеева современники сделали монстра (а потомки подхватили эту версию). Вот как описывает Саблуков его внешность: «По наружности Аракчеев похож на большую обезьяну в мундире. Он был высок ростом, худощав и жилист; в его складе не было ничего стройного; так как он был очень сутуловат и имел длинную тонкую шею, на которой можно было бы изучать анатомию жил, мышц и т. п. Сверх того, он как-то судорожно морщил подбородок. У него были большие, мясистые уши, толстая безобразная голова, всегда наклоненная в сторону; цвет лица его был нечист, щеки впалые, нос широкий и угловатый, ноздри вздутые, рот большой, лоб нависший. Чтобы дорисовать его портрет — у него были впалые серые глаза, и все выражение его лица представляло странную смесь ума и злости».

Уж не любят, так не любят! А он вовсе не был так уродлив и совсем не так прост. Малообразованный, очень не глупый, хороший организатор, идеальный исполнитель, работоголик. Жестокий, да, но при неограниченной власти над людьми многие становятся жестокими. Он обладал еще одним редким среди временщиков качеством — он никогда не врал и не крал. Да такого человека было только поискать, а Александр в последний период своей жизни успел разочароваться во многих преданных ему людях.

Но современники ставили в вину Аракчееву не только военные поселения, не его это была идея, вначале он был настроен против этих поселений. Аракчееву не могли простить, что он стал «другом» царя. В друзьях и соратниках Александра ходили либералы, знатные и красивые, потом один за другим уходили — кто по своей вине, кто вынужденно, а это пугало находился при императоре вечно. По мнению общественности, Аракчеев оказывал на Александра серьезное влияние. Сделать это чудовище своим фаворитом!

Да, Александр обращался в письмах к временщику «мой друг», но Аракчеев никогда не был ему другом, он был его исполнитель, раб, с некоторой натяжкой можно сказать, он был его «савельич». Аракчеев знал цесаревича с детства, знал все об убийстве Павла, и то, что он ни минуты не сомневался в непричастности его к убийству отца, было очень важно для Александра. Сам же Аракчеев смысл жизни видел в том, чтобы угадать желание императора и исполнить его достойным образом. Царь любил ездить к Аракчееву в гости в Грузино. Аракчеев сделал в усадьбе точную копию кабинета царского кабинета, все учел — и мебель, и картины на стенах, и образцовый порядок на столе. У Аракчеева была жена, но он жил с ней раздельно. Он, ярый противник взяток, вдруг узнал, что супруга тайно от него принимает подарки сановников в надежде, что это поможет устроить их дела. Разъехались в один миг и забыли о существовании друг друга. Теперь хозяйкой Грузина была наложница из крепостных Настасья Минкина, которую Аракчеев нежно любил. Потом эту Настасью крепостные убили за жестокость. Расправа была страшной.

Характер Александра после войны очень сильно поменялся, это был совсем другой человек. «Подверженный меланхолии», так называли в XIX веке депрессию, он часто был угрюм, вежлив с близкими, крут с подчиненными. В это время им овладела «охота к перемене мест». Он редко появлялся в Петербурге, то мотался по всей стране, то уезжал на конгрессы за границу. Министерство продолжало работать, все требующие рассмотрения императора дела передавали в комитет, затем эти дела в кратком изложении в письменном виде подавались императору. В папке под бумагами всегда имелось заключение Аракчеева. При дворе злословили, что Александр поступает всегда так, как рекомендует Аракчеев. Это неправда. Если тот и составлял иногда деловые бумаги, то черновик был написан самим Александром. За все непорядки, творившиеся в империи последние годы, нес ответственность сам Александр, и он не отказывался от этой ответственности.

Аракчеев отказывался от всех наград. Военные ордена тоже принимал с оговоркой, только если лично участвовал в том или иной сражении. Он был действительно «без лести предан». Александр подарил ему свой украшенный бриллиантами портрет. Он портрет оставил, а бриллианты вынул и вернул императору. Александр хотел назначить его живущую под Тверью мать статс-дамой, Аракчеев взмолился: «Я счастлив благоволением Вашего Императорского величества, но умоляю не жаловать родительницу мою статс-дамою, она всю жизнь провела в деревне; если явится сюда, то обратит на себя насмешки придворных дам…»

К 1825 году Аракчеев добился своего, быт в военных поселениях был устроен, сельское хозяйство и ремесла процветали, солдаты содержали себя сами. Аракчеев гордился своей отчетностью, ему удалось даже сэкономить 50 миллионов рублей — все пошло в государственный сундук. Было немало людей, которые хвалили военные поселения, тут и Кочубей, и Карамзин, и возвратившийся из ссылки Сперанский. Но как ни аккуратен был в своей бухгалтерии Аракчеев, со временем выяснилось, что чиновники крали и много, бывало, что и голодали солдаты, и вообще много там было непорядка. Однако в конце царствования Александра военным поселениям была отдана треть армии. Бунты были, но относительно немного. Самым сильным был Чугуевский бунт 1819 года. Когда искали зачинщиков, многих солдат пропустили сквозь строй, некоторые умерли после шпицрутенов. Вот тогда якобы и сказал Александр свою жесткую фразу: «Военные поселения будут существовать, хотя бы для этого пришлось выложить трупами все дорогу от Петербурга до Новгорода». Будем все-таки помнить, что это только слова, до укладки трупами дороги дело не дошло, но при Николае I бунты стали обычным дело. Самым страшным был холерный бунт в 1833 году.

Настасью Минкину убили в 1824 году, накануне отъезда Александра в Таганрог. Смерть наложницы совершенно выбила Аракчеева из колеи, он словно разум потерял. И смерть любимого императора проглядел, и делами не мог заниматься. Следствие и суд по делу декабристов прошли без его участия. За это Аракчеев был отправлен в отставку. В 1833 году он внес в банк 50 тысяч рублей ассигнациями с указанием, чтобы эти деньги лежали в банке девяносто три года и обрастали процентами. По истечении срока скопившейся суммой следовало распорядиться следующим образом: треть суммы — награда тому, кто напишет лучшую историю Александра I, остальные деньги пусть пойдут на издержки печати, а также переводчикам сей истории на немецкий и французский языки. Наивно, да, тем более что указанный срок истекает как раз в 1925 году. Сократи он срок хотя бы на десять лет, и премия досталась бы Николаю Карловичу Шильдеру (генерал-майор, историк, член-корреспондент Академии наук, в конце жизни директор Публичной библиотеки) — великолепную биографию Александра I он написал.

В Грузине Аракчеев поставил бронзовый памятник Александру. Он обожал императора. П. А. Вяземский об Аракчееве: «Беда его в том, что он родился в среде хотя дворянской, но малообразованной и что первоначальное воспитание его было совершенно пренебреженно. Другая беда его, что почти без приготовления был он судьбою заброшен на вышину, которая давала ему обширную власть, обязывала его большою ответственностью и ставила всем на виду. Поболее равномерности и равновесия в распределении того, что он дать был в силах, и того, что случайные обстоятельства и взыскательность от людей от него требовали… и из Аракчеева вышел бы человек, который мог занять с пользою второстепенное место в государственном управлении. Во всяком случае, избежал бы он тогда многих ошибок и тех укоризн, частью справедливых, большей частью празднословных и наглых поношений, которыми безжалостно и беспощадно преследуют память его».

Дорога в ад вымощена добрыми намерениями

В ноябре 1815 года в польском мундире с огромным эскортом Александр торжественно въехал в Варшаву. «Да здравствует наш король!» — такими криками приветствовал его народ. Княгиня Чарторыйская написала в своем дневнике: «Я видела короля Польши… У меня есть родина, и я оставлю ее моим детям».

Александр приехал в Варшаву работать. По его указаниям конституция уже разрабатывалась польской комиссией. Современники признавали эту конституцию весьма либеральной. Она гарантировала неприкосновенность личности, свободу печати, польский язык становился государственным и т. д. Король, то есть Александр, давал присягу на конституции. Законодательным органом являлся двухпалатный сейм из выборных депутатов. Была объявлена амнистия, снят арест с конфискованного имущества, император не скупился на награды и пенсии. Варшава ликовала.

15 декабря 1815 года конституция была утверждена Александром. Адам Чарторыйский произнес по этому поводу речь. В частности, он сказал: «Император Александр мог господствовать одной силой, но, руководимый внушением добродетели, отвергнул такое господство. Он основал свою власть не на едином внешнем праве, но на чувстве благодарности, на чувстве преданности и на том нравственном могуществе, которое порождает вместо трепета — признательность, вместо принуждения — преданность и добровольные жертвы». Великолепно!

Отчего же все эти начинания привели Польшу к полному краху? Задумывалось хорошо, а получилось «как всегда». Причин много, но одна из главных состояла в том, что Александр не тех людей поставил на ответственные посты. Все ждали, кто будет наместником, то есть фактическим правителем Польши. Самой подходящей фигурой, по мнению общества, был Адам Чарторыйский — патриот, блестящий, высокообразованный дипломат, честный и к тому же друг самого царя. К удивлению всех, Александр назначил на должность наместника генерала Зайончека. Это было похоже на насмешку. Зайончек был дивизионным начальником армии Наполеона, он был стар и к тому же одноног. Скоро выяснилось, что Зайончек стал послушным исполнителем любой воли царя. Адаму Чарторыйскому досталась всего лишь должность председателя сената. Он был смертельно обижен.

Командующим польской армией, насчитывающей 35 тысяч солдат, был назначен великий князь Константин Павлович. Своенравный, неуравновешенный, часто буйный, как говорят на Руси, «без царя в голове», он скоро восстановил против себя всю Польшу. С польскими солдатами он разговаривал по-русски, за неисполнение приказов наказывал палками. Получил высокую должность и наш старый знакомец Новосильцев. Еще в 1813 году он был назначен вице-президентом временного совета герцогства Варшавского. До этого он три года просидел в Вене, где «поправлял здоровье», а по отзывам окружающих, предавался беспробудному пьянству, что сильно подпортило ему репутацию. С переименованием герцогства в Царство Польское он стал фактически комиссаром Александра. Он состоял при особе великого князя Константина, составлял проекты для правительственного совета, заведовал комитетом по учебной части — много дел, много.

Беда Новосильцева состояла в том, что он не любил поляков. Бывает. Поляки тоже не любят русских испокон веков, и тянется это не только с нашего Смутного времени, а еще с той эпохи, когда свободная Польша и Великая Литва противостояли Руси, получавшей ярлык на правление от татар. Новосильцев весьма скептически относился к конституции Александра. Энциклопедия: «Обнаруженная им (Новосильцевым. — Авт.) здесь строгость и даже жестокость, особенно по отношению к молодежи, вызвали ожесточение поляков…» Понятное дело, родители были в бешенстве, когда их сыновей приговаривали к пожизненному заключению без права обжалования. Чарторыйский жаловался царю на цесаревича Константина: «…он не щадит ни армии, ни народа, ни частных лиц. Конституция в особенности дает ему повод к постоянным сарказмам; он осмеивает все, относящееся к правилам, порядку, законам… он безусловно хочет ввести в армии палочные удары и даже вчера отдал по этому поводу приказ… Было бы возможным сказать, что существует план, созданный, чтобы противостоять проектам Вашего Величества, чтобы сделать призрачными Ваши благодеяния и заставить рухнуть Ваше предприятие в самом начале». Была еще причина, по которой Польша постоянно бунтовалась. Поляки хотели вернуть старые границы, то есть заполучить Литву, а конституция — это уже дело второе.

Забегая вперед, скажу, что в 1830 году, то есть через пять лет после смерти Александра, в Польше вспыхнул мятеж, переросший в Польскую войну. Новосильцев и великий князь бежали в Россию. Вскоре Польша перестала существовать как самостоятельное государство. Великий князь Константин в 1831 году умер в Витебске от холеры. Славный наш декабрист Лунин, служивший в Варшаве адъютантом великого князя, был к этому времени давно в ссылке. Он считал цесаревича самодуром, однако в письме сестре он просит, чтобы та помолилась за упокой его души. Великий князь Константин знал о предстоящем аресте Лунина. Он дал ему возможность скрыться, но Лунин не захотел использовать эту возможность. И еще известно, что Александр и Екатерина Павловна искренне любили брата. И вообще, кто их там разберет.

Мистицизм Александра I

Про Александра не пишут, что он был «истинно верующим человеком», а пишут — император-мистик. Я уже рассказала, как в самое трудное для России и царя время к нему явился друг молодости князь Голицын и объявил, что в этой страшной войне мы победим и что эту истину ему возвестило Евангелие. У Александра не было под рукой этой книги, он пошел к жене. Елизавета Алексеевна дала ему написанное по-французски Евангелие, видимо, там был и Ветхий Завет. Александр погрузился в эту книгу, он читал ее с превеликим вниманием и на каждой странице, даже открытой наугад, находил ответ на мучившие его вопросы. Ответ был дан не в лоб, а иносказательно, но при желании, обладая хотя бы малой толики воображения, можно было понять, что именно советует ему великая книга.

С этого все и началось, это был его вход в религию. В детстве он не слишком охотно изучал историю религии, ее догматы и таинства, его больше интересовали возвышенные речи Лагарпа, чем скучные назидания Самборского. Библия попала к нему в руки в нужном месте и в нужное время, поэтому оказала столь сильное влияние на его психику.

Вступив на трон, Александр разрешил возобновить деятельность масонских лож, закрытых в 1792 году Екатериной. Сам он в то время не мог быть масоном, в момент закрытия лож ему было пятнадцать лет. В 1801 году он разрешил ложи не потому, что был в них заинтересован. Просто первые годы его правления были годами больших реформ, все твердили о свободомыслии, масонские ложи попали в общий список.

Масонство стало необычайно модным движением. Масоны организовали революцию во Франции, позднее считали, что они же создали Соединенные Штаты Америки. Специалист по масонству историк Пыпин пишет: «…разноцветные ленты, ордена, символы (регалии), торжественные обряды с рыцарским характером, громкие титулы, переименованные в латинские псевдонимы — все это принималось за чистую монету, было любопытно, льстило самолюбию и аристократическим притязаниям». Считалось, что Адам знал какую-то великую тайну мироздания, которую в свое время сообщил человечеству, но беспечное человечество в своем развитии потеряло эту тайну. Теперь делались попытки ее вновь обрести. Все вольные каменщики считали себя «огненными рыцарями в борьбе за справедливость», а по сути, ложи были неким подобием Английского клуба, туда захаживали, вместе проводили время, обедали и ужинали вместе, а после трапезы пели гимны. В масонские ложи входили самые разные люди, от аристократов до поваров и парикмахеров из эмигрантов, много там было русского офицерства и чиновничества, а среди них весьма уважаемые и умные люди. Народ их не любил и боялся. Что он ищут, почему тайна, зачем такие страшные символы: гробы и черепа? Вступил ли Александр в ложу? Масоны заявляли, что, да, вступил и занимал там высокий пост, хотя этому нет никакому документального подтверждения.

Когда ты чем-то увлечен, судьба сама посылает тебе нужных людей. Таким человеком для Александра стала баронесса Крюденер. Уроженка Риги (родилась в 1764 году), она была дочерью крупного землевладельца и женой нашего посла в Германии. В молодости она попробовала себя на писательском поприще. Рассказывают, что Наполеон, прочитав ее роман «Валерия», сказал библиотекарю: «Посоветуйте этой сумасшедшей впредь писать свои романы по-русски или по-немецки, чтобы мы были избавлены от этой невыносимой литературы». Окунувшись в мистику, она мечтала и Наполеона сделать своим адептом — не получилось. Тогда она возненавидела императора и впоследствии предсказала, что содержание его на острове Эльба «будет пагубным для Европы» — слишком близко находился этот остров от Франции. Да, она открыла в себе дар прорицательницы, ворожеи, она разговаривала с умершими, вызывала духов, у нее было много последователей. С Александром баронесса решила познакомиться через Р. С. Эдлинг, буквально закидав фрейлину письмами. В русском царе она видела «избранника Божия и победителя Змия», то есть Наполеона. Вначале Александр отказался принять баронессу Крюденер, но она буквально путешествовала за русской армией по Европе.

Вот как описывает их встречу А. Валлатон: «4 июня 1815 года, дело происходило в Европе, в комнате постоялого двора. Александр перед сном читал Библию и остановился на следующих словах Апокалипсиса: «И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце…». Как раз в этот момент государю доложили, что какая-то женщина самым настойчивым образом просит ее срочно принять, ибо дело не терпит ни малейшего отлагательства! Увидев в этом знак Всевышнего, Александр попросил ввести незнакомку. Вошла маленькая и некрасивая женщина примерно пятидесяти лет, «облеченная» совсем не в солнце, а в очень простое платье и с накладными волосами. Ни секунды не раздумывая и без тени сомнения, она сказала царю: «Из всех народов и государей я славлю вас как избранника Божиего!»». Потом они вместе молились, стоя на коленях.

В Париже Александр посещал ее собрания. Он был не одинок. Прорицательница Крюденер была очень популярна, к ней ходили и королева Гортензия, и Шатобриан, и герцог Ришелье, и мадам Рекамье.

О влиянии баронессы на царя много говорили в Европе, злые языки даже утверждали, что текст для Священного союза был написан ее рукой. Это полная чушь. Ко времени написания манифеста Александр уже порвал всякие отношения с прорицательницей Крюденер. Вот его слова: «Возможно, что у нее добрые намерения, но сколько же непоправимого вреда она нанесла…» Царь не сообщил, какой это был вред, но известно: услужливый дурак опаснее врага, что-то она наговорила лишнего со свойственной ей экзальтированностью и бесцеремонностью. Об одной из причин разрыва мельком сообщают, вернее, это просто отголоски какой-то истории. Госпожа Крюденер в присутствии Александра и некоей дамы с ее спутником впала в транс. Вернувшись в реальный мир, она сообщила указание гласа Божьего: русский царь должен выдать присутствующей даме какую-то сумму денег, видимо немалую.

Я не знаю, легко или трудно Александр расставался с людьми, которые занимали какое-то ответственное место в его сердце. Да и были ли у него друзья, сохранившие дружбу с ним на всю жизнь? Этих расставаний не счесть. Ему очень близка была сестра Екатерина Павловна, но она редко была рядом, все больше переписка, а в 1819 году она умерла. Жена только в самое последнее время стала его другом. Александр часто обижался на людей. Обиделся на Сперанского, чем-то он его, сам того не ведая, сильно задел. Царь был очень мнителен. Удивительное дело, столь красивый, яркий человек с мягким характером, облеченный самой высокой властью, был наделен огромным количеством комплексов неполноценности. Во-первых, он не очень хорошо слышал, а в более позднее годы стал попросту глуховат. Во всяком случае, он мог свободно общаться с человеком, если тот находился напротив него, может, он что-то додумывал по губам, помогала также мимика собеседника. Во-вторых, он был близорук, но никогда не носил очки, их нет ни на одном из его портретов. Из-за своей глухоты он часто принимал действительность не такой, какой она была в реальности. Ему все казалось, что над ним посмеиваются за его спиной. Может, кто-то и посмеивался, но не в дворцовых коридорах.

Александр не любил слишком пышное и богатое официальное богослужение. Это очень понятно. На Пасху по ТВ наша служба с облачениями священников выглядит столь фантастически богатой, что экран прямо-таки «пахнет сырой нефтью». В старом русском споре между иосифлянами и нестяжателями я всегда была на стороне последних. Александр искал истину — свою, «внутреннюю церковь».

В 1813 году он удалился на время от армии, от собственного штаба и скрылся в Силезии в местечке Петерсвальдау. Александр жил там без свиты, только пара сановников и слуги были рядом, а время от времени он уезжал куда-то в полном одиночестве. Он ездил в соседний городок, где находилась колония гергутеров — масонских братьев. Селение было уютным, люди вежливыми и набожными. У них была своя вера, возникшая во времена Кирилла и Мефодия. Их вера отрицала обряды, святых отцов, иконы, им дела не было до сложной многовековой истории религий. Они считали, что посредники для общения с Богом не нужны, а как жить — все написано в Евангелие.

Через год Александр познакомился с квакерами. В 1814 году он поехал в Лондон, где и познакомился с их учением. Считается, что квакеры оказали на Александра свое влияние. В 1818 году представители этой секты приезжали в Петербург, они разговаривали с императором, вместе молились. Известный квакер Уильям Аллен был ярым борцом за уничтожение торговли людьми и надеялся с помощью Александра добиться того, чтобы работорговлю объявили пиратством.

Название секты — quakers (от англ. quake, трястись) — дано было в насмешку из-за странных телодвижений и звуков, которые сектанты произносили во время своих молитв, наши хлысты в чем-то были их последователями. Секту основал Георг Фокс в XVII веке. После долгого чтения Библии и размышлений Фокс пришел к выводу, что истина находится не у католиков, протестантов и прочих религий, а в сердце у каждого, куда заложена самим Богом. В человеческом сердце имеется «внутренний свет», слушай голос своего сердца, потому что это и есть глас Божий, и он огородит тебя от греха и порока. Квакеры получили очень широкое распространение в Европе и Америке.

Чем квакеры могли прельстить Александра? Квакеры — противники войны, они отказывались служить в армии и платили государству «отступные». Они против производства оружия и торговли им. Устройство общин основано на демократических принципах, во главе стоят выбранные достойные люди. У них нет алтарей, икон, нет музыки.

Проповедует на общих молениях тот, на кого сходит Дух Божий. Венчание отменено, молодые просто обещают друг другу верность на всю жизнь, и это строго соблюдается. Квакеры — ярые враги рабства. Все должны работать, и много, нищенство запрещено, старые и больные живут в странноприимных домах. Все хорошо, логично, но никакого самоволия, искусству сказано «нет», жизнь трезвая, постная, лишенная удовольствий. Долг перед обществом превыше всего! Зато во всем четкий порядок, аккуратность и чистота. Это было так не похоже на бедные, забитые, убогие русские деревни, где юродивый — святой, всеми уважаемый человек, а работоголиков не любят, они успешнее и богаче прочих, а богатым завидуют и обвиняют во всех грехах.

Мистицизм, поднятый на государственный уровень, как правило, со временем плавно перетекает в реакцию и мракобесие. Это можно показать на примере создания в России Библейского общества. Оно было создано для борьбы с атеизмом, вольтерьянством, революционным свободомыслием, а также для утешения измученного войной 1812 года народа. Историки выстроили довольно стройную схему этого «перетекания», конечно, в жизни все это было гораздо сложнее и, так сказать, разветвленнее.

Первое Библейское общество было создано в 1804 году в Англии, цель — перевести Библию на все языки мира и сделать ее доступной для всех людей. Обществу помогали энтузиасты и всяческие жертвователи. В России Библейское общество вначале было филиалом английского, а в 1814 году Петербургское Библейское общество по величайшему указу было переименовано в Российское Библейское общество.

В губерниях стали активно развиваться местные отделения, в которые входили аристократы, чиновники, духовенство. Во главе общества стоит уже князь Голицын, обер-прокурор Синода. К этому времени вера князя претерпела некоторые изменения, он уже не делает различия между вероисповеданиями, и квакеры, и чистый мистицизм, и иезуиты — все были его дети.

Александр писал Голицыну: «…Я придаю ему (Библейскому обществу) величайшее значение и вполне согласен с вашим взглядом, что святое писание заменит пророков (les prophetes). Эта всеобщая тенденция к сближению со Христом Спасителем для меня составляет действительное наслаждение».

Но Библия не доходила до народа ввиду его полной безграмотности. Князь Голицын спохватился — нужны начальные школы. Он потребовал у Министерства народного образования для этих нужд 2 миллиона рублей, огромные деньги по тем временам. Идея хорошая, но невыполнимая. Деньги не дали, их неоткуда было взять, но произвели серьезные преобразования на ниве просвещения. Старый граф А. К. Разумовский давно просился в отставку, он ее получил, а Министерство народного образования, которым он заведовал, превратилось в Министерство духовных дел и народного образования с князем Голицыным во главе.

Это совмещение привело к полному абсурду. Свобода совести — личное дело каждого, веру нельзя насаждать, как репу. С этим институт церкви не справлялся, а тут министерство… Устами князя Мышкина Достоевский говорит: «И не нас одних, а всю Европу дивит в таких случаях русская страстность наша: у нас коль в католичество перейдет, то уж непременно иезуитом станет, да еще из самых подземных; коль скоро атеистом станет, то непременно начинает требовать искоренения веры в Бога насилием, оттого что отечество нашел, которое здесь просмотрел… От воспаления, от жажды горячечной».

Создавая Священный союз и поддерживая Библейское общество, Александр вряд ли ставил перед собой глобальную задачу общего перевоспитания людей в России, как, скажем, это делала советская власть. Не до того ему было, он Европу перестраивал. Но у нас всегда найдутся люди, которые, как теперь говорят, «бегут впереди паровоза». Их ухо улавливает любое движение наверху, любой сквозняк рядом с императором для них уже знак и призыв к действию. Греч пишет, что тому, кто не принадлежал к Библейскому обществу, «не было хода ни по службе, ни при дворе». Пушкин, которого в 1825 году сослали из Кишинева в Михайловское, так пишет Жуковскому: «Его величество (Александр I), исключив меня из службы, приказал сослать в деревню за письмо, написанное три года назад, в котором находилось суждение об афеизме (атеизме), суждение легкомысленное, достойное, конечно, всякого порицания». Но одно дело — порицание. А другое — ссылка!

Самый большой урон понесло образование. А ведь в начале царствования Александра все так благополучно для просвещения начиналось. Под знаменем христианского благочестия стало преследоваться любое вольнодумство. Особенно прославились на этом поприще два негодяя — Магницкий и Рунич. Магницкий практически разгромил Казанский университет, Рунич преуспел в этом же в Петербурге. В Казани возникла фантастическая система образования: студенты маршировали строем, политэкономию должны были проходить по Библии, «провинившихся» обували в сермяк и лапти и с табличкой на груди «грешник» сажали в карцер. Даже математику надо было преподавать, ссылаясь на Священное Писание. Из двадцати казанских профессоров одиннадцать были уволены. Иностранных профессоров высылали за границу, запрещены были многие книги. Даже «Всеобщая мораль, или Книга о должности человека», авторство которой приписывалось Екатерине II и выдержало одиннадцать изданий, была изъята из обращения. Теперь дело шло к погрому Харьковского университета. Прекращены все эти безобразия были только в 1827 году при Николае I.

От автора — напрашиваются аналогии: социализм плюс воинствующий атеизм — это ведь тоже абсурдный фанатизм, форма мистицизма, только Библия у нас была заменена другими книгами — историей партии с подробным описанием съездов. Сочиняя методички по любому предмету, преподаватели должны были пристегнуть к ним работы Ленина. Студенты тоже маршировали строем. В карцер, правда, их не сажали, а просто исключали из института при малейшем признаке свободомыслия.

Мистицизм заразителен, как грипп или чума. В Петербурге было полно ворожей, толкователей, колдунов, гадателей, пророков. Выходило много литературы мистического характера, была и отечественная, но в основном переводная. В моей любимой в юности книге «Лунный камень» героиня третьего плана разбрасывала по домам брошюрки такого содержания: «Дьявол в каминных щипцах», «Дьявол в половой щетке», примерно такое было и в России.

Но к пророкам у нас всегда относятся серьезно. В Петербурге в те времена был необычайно популярен скопец Кондратий Селиванов. В правление Павла он обретался в Обуховской больнице. В 1802 году больницу посетил Александр I, после этого Селиванова перевели в богадельню при Смольном монастыре, а позднее его забрали к себе богатые купцы Ненастьевы, и по столице распространилась молва о святом старце. Народ валом повалил в дом купца, все желали послушать пророка и получить его благословение. Боком Селиванов задел и царский дом. Во всяком случае, ходили слухи, что перед Аустерлицем Александр посетил старца и спросил у него, надо ли начинать войну с французом или нет. По слухам, старец ответил: «Не пришла еще твоя пора, побьют тебя и твое войско, придется бежать куда ни попало». Этот совет очень повысил акции Селиванова. Позднее Селиванову купцы построили дом божий, где он и проповедовал. На радения собиралось до 300 человек — чиновники, офицеры, представители самых известных фамилий, монахини и прочие.

Среди этой паствы находилась и жена полковника Татаринова. Дама эта испытала какое-то серьезное семейное несчастье, она легко впадала в транс, пророчествовала, а в 1817 году организовала собственное общество под названием «Братство во Христе». Кружок был очень популярен среди мистиков. Туда входили весьма известные в те времена люди, например художник Боровиковский, скульптор Федор Толстой и министр народного просвещения князь Голицын. Впадая в транс, люди обретали возможность «говорить не по размышлению», «а по вдохновению, в котором голова нисколько не участвует». Считалось, что их устами говорил глас Божий. Как и что они там делали, точно мы не знаем, но сплетни по городу ходили самые разнообразные.

Известно, что Татаринова виделась с императрицей Елизаветой Алексеевной, которая обещала ей покровительство. Александр поддержал жену, передав Татариновой: «Я вами очень доволен за учение ваше о Спасителе нашем». Видимо, он считал, что главное, чтобы была вера, а какой она имеет вид, это частное дело человека. Татаринова жила в Михайловском замке. У нее была там квартира. Однажды и сам Александр был на татариновских радениях. С Михайловским замком у императора связаны особые воспоминания, может, поэтому он его и посетил. «Продолжайте, — сказал он тогда хозяйке квартиры. — Ныне распространяются на Западе карбонарии и проникли уже в мою державу». Стало быть, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы молчало.

В 1821 году в голове у Николая Павловича, будущего императора, возникла идея разместить в замке инженерное училище. Александр не мог отказать брату. Татаринова была выселена, но получила на обустройство вспомоществование, кроме того, она была как бы на государственном довольствии, получая ежегодно восемь тысяч рублей. Декабрист барон Штейнгель писал: «Общее бедствие 1812 года наклонило ум и сердца к набожности. Отселе начинается период мистицизма». Дату «1812» с легкостью можно поменять на 2000-й и другие годы. Не помню уже, было ли у нас когда-нибудь столько колдунов, гадалок, пророков и странных сект. Все в жизни идет по кругу. Интересно, что о нашем времени напишут потомки?

Реакция

Священный союз не мог обеспечить мира и спокойствия «в поврежденной уже в рассудке Европе» (так характеризует Европу Вигель). Франция бунтовала, в Испании король Фердинанд распустил масонские ложи и восстановил в правах инквизицию, в Италии обывателей пугали словом «карбонарий», за свободу боролись и в Неаполе, и в Папском государстве. В Германии тон задавали студенты, в них тоже вселился революционный дух. В марте 1819 года в Мангейне студент Занд убил немецкого писателя Августа Коцебу. Последний был статским советником и выполнял при нашем посольстве секретные поручения Александра I. Писателя убили как шпиона. Австрийский дипломат Генц писал: «Все европейские государства, без исключения, терзает изнутри жгучая лихорадка; она сопровождает или предвосхищает самые бурные конвульсии, которым когда-либо был подвержен цивилизованный мир со времен падения Римской империи…» Меттерних негодовал: бунтующая Италия наводнена русскими, которые похваляются, что либеральные течения «найдут покровителя в лице их государя». В Греции тоже было неспокойно.

В декабре 1820 года монархи России, Австрии, Пруссии, а также присланные из Франции и Англии представители провели конференцию в Троппау. Конференция проходила с 20 октября по 20 декабря, а в середине ноября фельдъегерь привез из Петербурга известие о бунте в Семеновском полку. Это известие буквально сокрушило Александра. Когда-то, еще при Павле, он сам командовал этим прославленным гвардейским полком, многие офицеры полка были ему хорошо знакомы. Армия была его главной заботой и усладой. И вот, оказывается, революционные настроения проникли в святая святых — в его столицу! Волнения в Семеновском полку не имели никакой политической подкладки, но Александр этого не знал.

А суть дела в том, что брат Михаил Павлович решил сделать подарок старшему брату. Как все Романовы, Михаил был помешан на армии. Гражданская служба его не занимала, он считал, что в государстве вполне достаточно иметь «военный порядок». Он был начальником бригады, Семеновский полк находился в его подчинении, и этот полк, «усыновленный самим государем», ему не нравился: слишком щеголеватые, ловкие и легкомысленные там служили офицеры, не было должного уважения к выправке солдат и военным учениям. Именно Михаилу пришла в голову мысль заменить «милейшего» генерала Потемкина на другого командира — «чудесного фронтовика Шварца», он выбьет дурь и из солдат, и из офицеров. И Шварц принялся «выбивать». «Палка была всегда его единственным красноречивым документом» (Вигель). Офицеров он поминутно оскорблял, солдат лупцевал без жалости. А тут за незначительную провинность велел высечь несколько солдат — георгиевских кавалеров. По закону награжденные Георгиевским крестом были избавлены от телесных наказаний. Шварц пренебрег этим правилом. В результате несколько рот возмутились, вышли из казарм, выстроились на плацу…

Весть о бунте Семеновского полка привез Александру молодой адъютант генерала Васильчикова Петр Чаадаев. Вигель очень не любил Чаадаева, поэтому откровенно злорадствует по этому поводу: «Он был первым из юношей, которые тогда полезли в гении… Он был уверен, что, узнав его короче, Александр… приблизит его к своей особе и сделает флигель-адъютантом». Куда там! «Александр бывал ужасен в редкие минуты, когда переставал владеть собой». Вряд ли самому Ф. Ф. Вигелю удалось видеть императора в такие минуты, но, видимо, в обществе бытовало такое мнение.

Вот отчет Меттерниха своему королю от 8 августа 1820 года: «Не так давно царь сделал следующее признание: «Начиная с 1814 года я неправильно судил об обществе: сегодня я нахожу ложным то, что мне казалось истинным вчера. Я принес много зла; и я постараюсь его исправить». Да, есть много ошибок, которые признают, когда зло уже свершилось. Человек, который позволяет ошибке свершиться, не может быть государственным деятелем; однако если он признает, что заблуждается, то он, по крайней мере, честен. Это относится к императору Александру».

Поверим на слово Меттерниху, он пишет очень уверенно, но Александр всегда был для него загадкой. Да, царь сильно изменился, многие его благие намерения потерпели фиаско, он разучился доверять людям. Энциклопедия сообщает, что, используя сомнения русского императора, Меттерних «смог превратить Священный союз из идеологического пакта в скрытый инструмент абсолютной монархии». Но можно сказать, что до 1820 года Александр, сделавшись резким противником всяческих революций, насилия и войн, оставался еще верным либеральным убеждениям юности. Меттерних никогда не мог ни понять, ни оценить этих мыслей, поэтому на всех конгрессах был противником Александра. Чаще он был уверен, что все сомнения царя есть романтизм и утопия не очень умного человека, а то вдруг начинал подозревать Александра в притворстве: мол, все эти либеральные мечтания есть только дипломатический ход, прикрывающий истинные честолюбивые замыслы России и ее императора. Но, видимо, в мировоззрении Александра Семеновский бунт окончательно что-то разрушил, это была последняя капля.

Из Троппау конгресс переехал в Лейбах. Вести о положении дел в Европе были самые неутешительные: революция в Неаполе (в марте 1821 года австрияки заняли Неаполь, затушили пламя), дальше восстание в Пьемонте, и опять австрийская армия при деле. И тут в Лейбах пришло неожиданное известие — греки подняли восстание, и во главе его встал генерал-майор русской службы Александр Ипсиланти!

Либеральная Россия сочувствовала революционным настроениям Европы, но это ее как бы близко не касалось. Другое дело — Греция. Греки были единоверцы, и они находились под пятой Турции. Идеей пойти войной на Константинополь и вернуть его христианскому миру был одержим еще самозванец России Лжедмитрий I. Отчаянно воевали с Турцией Петр Великий и Миних. Екатерина II была одержима «греческим проектом». Даже сына нарекла Константином — такое имя очень уместно будущему правителю Константинополя. Для этого нужна самая «малость» — завоевать Стамбул и вернуть ему прежнее имя. Чесменская победа Алексея Орлова не принесла Греции освобождения, но греки все равно смотрели на Россию с надеждой.

Политика Александра в отношении Греции вызывала ему не только нарекания со стороны либеральной русской публики, но и превратилась почти в ненависть, поэтому на этом вопросе стоит остановиться подробнее. У Меттерниха в конце концов сложились отношения с Александром I, но с его статс-секретарем греком Каподистрией австрийский дипломат так и ни смог найти общего языка. Меттерних писал: «Каподистрия не злой человек, но, откровенно говоря, он отъявленный и законченный дурак; это извращенный ум, каких свет не видывал. Он живет в мире, куда отвратительные кошмары могут переносить наши души. И в то же время его тщеславие превосходит всякое воображение. Подумать только, такой человек — а занимает такое положение!»

Каподистрия, близкий по духу Александру человек, был фактическим министром иностранных дел России. Вот отзыв о нем П. А. Вяземского: «Чистая и благодушная личность Каподистрии была несколько лет светлою звездою царствования императора. Но и этому светилу по естественному течению суждено было в данную минуту отклониться от прямого и главного пути, ему предстоящего. Такова была уже участь Александра в приближении к себе сподвижников, вызываемых им на совершение благих намерений его… Государь и министр хорошо понимали друг друга, они единодушно шли вперед путем, себе предназначенным. Но восстание Ипсиланти, не в добрый час и при неблагоприятных обстоятельствах задуманное и затеянное, бросило камень преткновения на этот мирный и благоуспешный путь».

Свои записки Петр Андреевич Вяземский писал «в преклонных летах», по мнению потомков, он уже стал ретроградом, но здесь есть о чем подумать. Революции и Греческое восстание в 1821 году за национальную независимость — все это прекрасно, но сколько жертв, сколько крови! Слишком большая цена, и мое женское сердце сокрушается от этой непомерной цены, жалко сыновей-то. В русской историографии имена Александра Ипсиланти и Ивана Антоновича Каподистрии всегда стоят рядом. Мне хочется о них рассказать.

Имя Александра Ипсиланти (1783–1828) в 20-х годах XIX века было у всех на устах. Его дед, валашский господарь, был казнен турками; отец, продолживший оппозиционную политику, вынужден был вместе с сыновьями бежать в Россию. Старшему Александру было всего пятнадцать лет, когда его взяла под свое попечительство императрица Мария Федоровна. С детства юный Ипсиланти мечтал об освобождении Греции. С ним и с Каподистрией была очень дружна Р. С. Эдлинг, она и рекомендовала его Александру для работы на Венском конгрессе.

Ипсиланти служил в русской армии, был адъютантом Александра I, воевал, получил чин генерал-майора, в битве под Дрезденом потерял правую руку. В 1816 году Константин Ипсиланти умер в Киеве, и теперь сын считал себя ответственным за греческие дела. Еще в 1814 году в Одессе греки организовали революционный тайный союз — «Дружественное общество», по-гречески «Филики этерия».

Каподистрия относился к этому обществу с недоверием, он надеялся на помощь Александра I. Все должно было произойти естественным путем, без насилия и крови. Но после 1820 года царь совершенно охладел к греческому вопросу. Вот тогда Каподистрия посоветовал Ипсиланти принять на себя руководство обществом гетеристов, так их называли в России. Ипсиланти в это время находился в присоединенной к России Бессарабии.

К 1821 году все были готовы к восстанию. Внезапную смерть господаря Валахии Суцо гетеристы восприняли как призыв к действию. Ипсиланти со своим многочисленным отрядом перешел Прут. За этим последовала встреча с турками и резня с той и другой стороны. Ипсиланти был уверен, что румынский народ его поддержит в праведной борьбе, этого не случилось. Он повел себя с точки зрения населения неправильно: занял роскошный дворец в Яссах, создал там свой двор, а деньги на продолжение войны с турками добывал нечестным путем. Например, он приказал арестовать местного банкира, обещая выпустить его на свободу за большой выкуп. И подобный случай не был единичным. Большим ударом для Ипсиланти был официальный отказ Александра поддерживать борцов за свободу, царь даже предложил султану помощь в подавлении мятежа.

В сражениях с турецкой артиллерией Ипсиланти был разбит, после чего он бросил свою армию и бежал в Австрию, где был арестован. Но гетеристы продолжали свою борьбу. Вспыхнуло восстание в Морее, которое окончилось страшной резней. Турки убивали всех подряд — женщин, детей… Без суда в Константинополе был повешен патриарх Григорий. Александр мучительно переживал эту ужасную смерть, но Меттерних писал ему: «Судьба цивилизации находится ныне в мыслях и руках вашего императорского величества». Он уверял также, что Греция «будет брешью», через которую революция затопит всю Европу. Надо было решиться и «закрыть эту брешь». Если он, Александр, выступал за подавление всех революций, то почему он должен сделать уступку для Греции?

Каподистрия Иван Антонович, уроженец Корфу (1776–1831) был статс-секретарем Ионической островной республики. В 1807 году в Тильзите «росчерком пера» республика была уничтожена, и Каподистрия перешел на службу России, где и сделал блестящую карьеру. Он занимал должность министра Коллегии иностранных дел, тесно работал с Александром и на Венском конгрессе, и в Священном союзе, поддерживая его во всех начинаниях, но, когда дело коснулось его родины, он попросился в отставку. Состоялся разговор с царем, расстались мирно. Александр понял положение своего министра и предложил Каподистрии «уехать на воды для поправления здоровья» с сохранением его должности.

Последний конгресс Священного союза, на котором присутствовал Александр I, был в Вероне (осень 1822 года). Вопросы обсуждались разные: борьба с работорговлей, свобода судоходства по Рейну, подавление революции в Испании, признание независимости Латиноамериканских стран и т. д. Император пребывал в состоянии депрессии, молчаливый, сосредоточенный. Пришло письмо от Лагарпа, ранее он всегда был согласен со своим учителем. На этот раз Лагарп писал, что считает дело греков правым, что веронская политика только напрасная попытка задержать ход истории и что, в конце концов, грекам поможет Англия и Дарданельский пролив окажется у них в руках, что совсем не выгодно России. На письмо Александр не ответил. Он уехал в Россию и 20 января 1823 года прибыл в Царское Село.

В греческие дела, как и предсказывал Лагарп, ввязалась Англия, уже при Николае I Россия воевала с Турцией. Греки наконец обрели свободу, и в апреле 1827 года народным собранием Каподистрия был избран президентом Греции. Прах Ипсиланти позже перенесли в Грецию и похоронили как народного героя.

Большинство историков отрицательно оценивают международную политику Александра в последние годы правления, но были у него и защитники. Не надо забывать, что революционный дух Франции летал по Европе. Потом пошел бродить призрак коммунизма, потом был 1917 год, и мы всех победили. Ну и что? Конечно, борьба за свободу, независимость и справедливость — отличная вещь. Революционный дух не истребим, но и его последствия, к сожалению, тоже. Террористы и XIX, и XXI веков тоже, между прочим, борются «за свободу и справедливость».

Декабристы

В молодости, да и не только в молодости, я была помешана на декабристах. Хотела о них писать, но потом познакомилась с Эйдельманом, и вопрос сам собой отпал. Куда уж мне… Лунин стал моим кумиром. Потом фильм Мотыля и юный Косталевский в роли Анненкова. Не поверите, ездила в Нижний Новгород и ходила с подругой на его могилу, положить цветы. И к Пущину в Бронницы ездила. Там рядом и декабрист Фонвизин похоронен. Прошло время, и я прочитала у очень уважаемого мной человека, кажется у Беленкова, что восстание декабристов отбросило Россию назад на сто лет. Восстание было несвоевременным, плохо организованным и т. д… Не будь Николай I так удивлен и напуган их выступлением, царствование его было бы значительно мягче. Теперь даже пишут, например художник Глазунов: «Предатели России декабристы…» Ну уж так-то зачем? Я не откажусь от идеалов молодости, но здесь есть о чем поговорить.

Вот, например, как смотрит на декабристов Ключевский. Молодые люди, гвардейцы — большей частью из лучших дворянских семей — были детьми вельмож-вольнодумцев эпохи Екатерины II. Отцы читали Вольтера, но воспитание в детстве получили поверхностное, случайное. Гувернеры их, французы и парикмахеры, обучили разве что французскому языку, далее каждый по своему усмотрению занимался самообразованием.

Детей этих вольнодумцев уже учили французские эмигранты и иезуиты. Тогда, кстати, было повальное увлечение католицизмом, и многие дамы света, и не только дамы, приняли католичество. Иезуиты были великолепными педагогами. Далее — парадокс. Образованные русские дети не только не стали католиками, но обратились в ярых патриотов России. Этому способствовала страшная, но успешная война, кроме того, они насмотрелись европейских порядков и увидели Россию совсем другими глазами. То, что для их родителей было естественным, для них стало непереносимым. Выступление их было спровоцировано бестолковым междуцарствием, а по сути дела, это была попытка типичного гвардейского переворота, характерного для всего XVIII века. От предыдущих переворотов их выступление отличается только тем, что оно было неуспешным и последним. Это все по Ключевскому. Еще он пишет: «Событию 14 декабря придавалось значение, какого оно не имело; приписывались ему последствия, которые не из него вытекали».

Мое поколение в этом вопросе обучалось по Эйдельману. Советская власть канонизировала декабристов. Они боролись за справедливость для своего народа, проиграли и были жесточайшим образом наказаны. Последнее главным образом и формировало отношение к декабристам. Душа болела не тогда, когда я узнавала про их программу (сколько их было — борцов за правду!), а когда читала про расплату: казематы Петропавловки, допросы, предательства, Нерчинские рудники, жены-декабристки… Все это очень впечатляет! Они действительно были очень достойными и порядочными людьми. И в ссылке, и после возвращения из нее (их мало осталось) они вели достойную жизнь. Недаром ими восхищался Л. Н. Толстой.

Далее вопрос — в чем вина Александра? В том, что он не оправдал их надежд? Они были, по сути дела, его выучениками. Но уже опыт с Польшей показывает всю несостоятельность их надежд. А вопрос с освобождением крестьян лежит и вовсе не в политической, а в экономической плоскости, его очень долго не могли разрешить.

Отечественная война дорого досталась России. Конец 1812 года и начало 13-го народ убирал, хоронил и сжигал трупы. Вода была заражена, отсюда болезни и эпидемии. Казна была пуста. Войну в Европе Александру субсидировала в основном Англия. Но подъем национального чувства — великая вещь! Разоренные города и деревни на удивление быстро отстраивались.

От Александра ждали перемен, а что получили на деле? 1 января 1816 года был оглашен написанный Шишковым манифест, направленный против «безбожников-французов» и прочих революционеров. Про государя говорили, что он подвержен мистицизму, ему не до преобразований. Масонство процветало. Говорили, что государя куда больше интересуют дела польские, а до отечества ему и дела нет. О работе над конституцией для России стало известно много позднее и то случайно. Бумаги с конституционным планом Новосильцева были обнаружены поляками в 1831 году, когда во время польского восстания ими был взят Бельведерский дворец, в котором жил великий князь. Константин Павлович со своей супругой убежал столь стремительно, что забыл в спешке секретный архив. Позднее бумаги Новосильцева были опубликованы.

Сохранилась запись генерала Киселева, человека достойного и честного, ему Александр поручил подыскать дельных людей для административной работы, но вместо этого получил отчет Киселев о страшных злоупотреблениях и воровстве на юге России. Александр сказал тогда генералу: «Я знаю, что большая часть людей в управлении должна быть переменена, и ты справедлив, что зло происходит как от высших, так и от дурного выбора низших чиновников. Но где их взять? Я и пятидесяти двух губернаторов выбрать не могу, а надо тысячи…» И еще он сказал: «Армия, гражданская часть, все не так, как я желаю, но как быть? Вдруг всего не сделаешь, помощников нет…»

Разбор хозяйственной деятельности в России не входит в задачу этой книги, но все в стране как-то делалось помаленьку. Председателем департамента государственной экономии был с 1816 года адмирал Н. С. Мордвинов. Он активно работал для упорядочения бюджета страны: сделана была роспись государственных доходов и расходов, навели порядок в бессистемном и неумеренном выпуске ассигнаций (в 1817 году их было сожжено на 38 миллионов рублей), были произведены положительные изменения в фабричной промышленности, в таможенном тарифе. И при всем этом Мордвинов писал: «Томление России уже велико, и все состояния страдают… Чем речь каждого растворяется и умы, и сердца горестно наполняет? Жалобою на дороговизну, на ущерб капиталов, на умаление имущества для удовлетворения необходимо нужным издержкам. Богатый жалуется, что сделался бедным, избыточный — недостаточным, довольный — нуждающимся, и голос многочисленного народа громок и убедителен. Такое томительное состояние убеждает торжественно и безотложно к принятию мер, не временных и подверженных изменениям, но постоянных и действенных…»

Тайные общества

Томилась и гвардия, и не собственные нужды их волновали, но язвы отечества. Когда некий период жизни целой страны, или отдельного человека, или тайного общества начинают описывать спустя время, ссылаясь на летописи, документы, письма и мемуарам, все приобретает какую-то необычайную значительность и организованность, обычной жизни не свойственные. Но в обычной жизни все гораздо сложнее и в то же время естественнее. Вот, скажем, князь Юрий Долгорукий, основатель Москвы. Историк Костомаров даже не удостоил Долгорукого отдельной главы в своем труде «Русская история в жизнеописаниях ее главнейших деятелей» — не уважал он этого князя. Великая дата — 1147-й, год основания столицы. А что на самом деле? В деревне, совсем недавно называемой Кучково, обедали два представителя враждующих фамилий — Мономаховичей и Ольговичей. Юрий Долгорукий был хозяином, Святослав Олегович гостем. Оба имели весьма сомнительную репутацию. За столом разговор шел о власти, о борьбе за киевский стол. Попировали и разъехались, потом предали друг друга — не важно, но в летописи осталось упоминание об этом обеде. Долгорукий уже успел убить боярина Кучку, завладеть его имуществом и переименовать его деревушку в Москву, по имени ближайшей реки. Сейчас князь Юрий Длинные Руки у нас благородный рыцарь на бронзовом коне. Не устаю повторять, что история — это авторская точка зрения на события. Вы и мне не обязаны верить. Читайте сами исторические труды, разбирайтесь.

После войны 1812 года в России стали расти как грибы самые различные общества — здесь и офицерская «артель» (клуб Семеновского полка), и новые масонские ложи, и литературные кружки («Арзамас», «Зеленая лампа»). Появились и объединения, где говорили о политике, здесь преуспели М. Ф. Орлов, молодой Мамонов (сын фаворита Екатерины) и А. Н. Муравьев. Из этих объединений со временем и выросло Южное и Северное общества. На юге юнкер Борисов организовал Общество друзей природы, которое со временем превратилось в филиал декабризма — Общество соединенных славян.

1816 год. Поручик Якушкин зашел к своим товарищам по Семеновскому полку братьям Муравьевым-Апостолам: Сергею Ивановичу и Матвею Ивановичу. Потом подошли еще двое Муравьевых — Александр Николаевич и Никита Михайлович. В полку братьев звали «муравейником». Поговорили о том о сем, а потом договорились создать тайное общество, которое способствовало бы улучшения государственного и общественного строя. А почему, собственно, тайное? Все они были очень молоды, только за двадцать лет перевалило. Тайна было в моде. Масоны задавали тон.

Тайное общество было очень умеренным по своим убеждениям. Потом появился Павел Пестель, адъютант князя Витгенштейна. Это был образованный, умный, талантливый, решительный и необычайно честолюбивый человек. Ему было двадцать четыре года. Общество стало называться Союзом спасения или верных и истинных сынов отечества — романтики! Пестель придал программе общества определенность и революционную устремленность. На стене Якобинского клуба в Париже был написан следующий текст: «Что сделал ты для того, чтобы быть расстрелянным в случае прихода неприятеля?» Поскольку императора и семью его Пестель воспринимал как своих «неприятелей», то смело можно сказать — для своей смерти он сделал все, по максимуму. Здесь уместно вспомнить слова Карамзина: «Честному человеку не должно подвергать себя виселице». Карамзин очень не одобрял декабристов.

Удивителен был устав Общества спасения. Во главе его стояли бояре — мозг предприятия, основные члены общества не знали их имен, далее шли мужи, тоже начальство, но попроще. Бояре и мужи знали устав общества, остальным членам — братьям — устав был неведом, но они должны были беспрекословно подчиняться своим тайным начальникам (масонские замашки). Был еще четвертый разряд — друзья. Это были люди, которые сочувствовали задачам общества, но они даже не подозревали, что занесены в списки как исходный материал будущих членов. Придет время, и все вместе будем действовать!

Пестель организовал революционное по сути общество и уехал вместе с князем Витгенштейном, начальника перевели на Юг. Там, в Тульчине, со временем и было организовано Южное общество. В Петербурге после отъезда Пестеля начались разногласия, особенно они усилились, когда в союз был принят Михаил Николаевич Муравьев. Он отказался принимать устав, который по его словам, более подходил «разбойникам муромских лесов», чем образованному человеку. Речь шла о том, что делать с царской семьей. М. Н. Муравьев вообще хотел убрать из устава общества политические задачи. Не получилось. Более того, опять встал вопрос о цареубийстве. В 1817 году гвардия собралась в Москве по случаю закладки храма Христа Спасителя в память героев Отечественной войны. И тут по городу прошел слух, подтвержденный письмом С. Н. Трубецкого, что царь Александр собирается уехать в Варшаву, присоединит к Польше Литву и будет оттуда руководить страной, более того, прямо из Варшавы он даст указ об освобождении крестьян. Это что же тогда с Россией произойдет? Сам Александр I здесь был, как говорится, ни сном ни духом. Но Якушкин поверил и тут же предложил себя в жертву. Он возьмет два пистолета, из одного убьет царя, из другого застрелится сам. Его с трудом отговорили от этой затеи. Наконец на базе старого объединения было создано новое — Союз благоденствия. Это произошло в 1818 году. Союз был вполне благонадежен. Устав общества назывался «Зеленая книга», задача общества: улучшение жизни крепостных крестьян, улучшение правосудия, просвещение. Всем известна фраза крестьян Якушкина, которых он намеревался освободить, разумеется, без земли: «Нет батюшка, пусть все будет по-старому, мы — твои, а земля — наша». Иван Пущин бросил военную карьеру и пошел в надворные судьи. Шутка того времени. Вопрос: «Почему на балах не видно офицеров Семеновского полка?» Ответ: «Они учат грамоте солдат». Н. И. Тургенев написал известный труд «Опыт теории налогов», и не раз обращался к царю с просьбой-напоминанием об отмене крепостного права.

1820 год, «бунт» солдат в Семеновском полку. Из Троппау пришел приказ Александра — полк уничтожить, расформировать, нижние чины разослать по линейным полкам, офицеров перевести в армию, Шварца отставить от службы. Новый Семеновский полк, офицеров и солдат, велено было набрать из гренадерского корпуса. «Зараза декабризма» расползлась по стране, а Союз благоденствия с общего согласия членов его был распущен.

В мае 1821 года Александр I вернулся из-за границы, приехал в Царское Село, и сразу же перед ним предстал генерал-адъютант Васильчиков с докладом. Доклад был подготовлен Бенкендорфом и сообщал, что в стране созрел политический заговор. Донос сделал Михаил Грибовский, он же составил и список заговорщиков. Грибовский, харьковский профессор, был членом управы Союза благоденствия. По его утверждению, донос он сделал «бескорыстно». Союз Благоденствия уже не существует, но члены его заслуживают наказания. Александр внимательно выслушал доклад, задумался, а потом сказал: «Дорогой Васильчиков, вы, который находитесь на моей службе с начала моего царствования, вы знаете, что я поощрял и разделял эти иллюзии. И не мне их карать». После этого заявления ни один из участников заговора не только не был предан суду, но даже не подвергался административным преследованиям.

Может, назначение Шварца и последующие за этим события и были некоей точкой бифуркации, которая направила историю России на Сенатскую площадь. Заговорщики не прекратили свою работу. Южное общество, которое возглавляли Пестель и Юшневский, расширилось и окрепло. Задача общества была теперь определена точно: учреждение республики с физическим уничтожением всей царской фамилии — французы тропку протоптали, раньше такое в России просто не могло прийти в голову.

Пестель много способствовал тому, чтобы Петербургское общество возобновило работу. В 1822 году было организовано Северное общество, и Никита Муравьев принялся за проект конституции. По идее Пестеля монархия и свобода несовместимы, а потому необходим военный переворот. Далее следует уничтожение царской семьи и образование военной диктатуры. Временное правительство, активно работая, за десять лет переведет страну на республиканские рельсы. Действовать надо жестко, безжалостно расправляться с контрреволюцией, земля станет государственной собственностью, а дальше — процветающая Россия под эгидой православия. Конституция Н. Муравьева сохраняла монархию, но сильно ограничивала власть императора. Главная власть в стране принадлежала вече. Заговорщики ничего не хотели для себя лично, они только свергнут самодержавие и тут же передадут власть в надежные руки. Вече — главная власть в стране, но они понимали, что все эти идеи нельзя провести в России сразу, вдруг, страну надо готовить, а сколько на это уйдет времени, десять или тридцать лет, пока неизвестно. Но они были уже на пути к 14 декабря.

Александр знал о существовании и Северного и Южного обществ, знал об их целях, знал их имена. Постарались доносчики: Шервуд, Бошняк, позднее Майборода, писали, что все они плохо кончили. Бошняк был образованным человеком, с Карамзиным знаком, а потом активно помогал следствию.

Царь не стал преследовать заговорщиков. Оставил все как есть и уехал в Таганрог. Почему? «Не мне их судить» — трагическая фраза, потому что Александр и декабристы, по сути дела, хотели одного и того же — дать стране конституцию и освободить крестьян. Но Александр к концу жизни понял, что при современном ему состоянии общества это невозможно. (Попробуй насадить в стране «капитализм с человеческим лицом», когда шестьдесят процентов, а может, и того больше, населения обожает Сталина.) Но декабристы — молодые и горячие — осуществили свой бунт и окончательно завалили дело, уж кого они там «будили» и зачем — дело десятое. С. В. Мироненко (директор Государственного архива Российской Федерации — какая благость — все документы под рукой!) пишет: «В стране возникла… парадоксальная, но если вдуматься, то вполне законная для деспотических государств ситуация: сторонники перемен таились друг от друга. Правительство, намекая на возможность коренных реформ, держало в величайшей тайне все свои практические шаги в этом направлении. Передовое дворянство, видя в реальной жизни лишь продолжение прежней политики, вынуждено было создавать тайные общества».

Собственно, для меня здесь главный вопрос: на кого падает ответственность за казнь пятерых, за каторгу и ссылку сто двадцать одного декабриста, за погибших во время восстания людей, за пропущенных сквозь строй солдат, их сотни — на Александра Павловича или Николая Павловича Романовых?

В 1856 году (на троне Александр II) декабристам была объявлена амнистия. Оставшиеся в живых вернулись из Сибири. Александр II заказал барону Корфу («однокласснику» Пушкина, Кюхельбекера и Пущина) написать книгу о восстании 14 декабря. Общество всколыхнулось. Тридцать лет о них не только не писали ни строчки, в частных разговорах декабристов запрещено было поминать. Барон Корф аккуратно написал свой труд «Николай I и 14 декабря», думаю, что, излагая материал, он был перед собой вполне честен.

«Благодушная мысль монарха склонилась к тем несчастным, которые, быв увлечены, одни обольщением самонадеянности, другие неопытностью молодости, тридцатилетними страданиями искупили свою вину». Цензуру смутило слово «страдание». Автор исправил: «…тридцатилетним заточением и раскаянием».

В обществе выход книги Корфа был принят как некий положительный знак, как «оттепель», но неожиданно разгорелся спор о личности Александра I. Корф в своей книге процитировал письмо юного Александра (еще при Екатерине II было дело) своему приятелю Кочубею. Я уже приводила отрывок из этого письма в начале книги. Вот его полный текст: «Придворная жизнь не для меня создана. Я всякий раз страдаю, когда должен выйти на придворную сцену, и кровь портится во мне при виде низостей, совершаемых другими на каждом шагу для получения внешних отличий, не стоящих в моих глазах медного гроша. Я чувствую себя несчастным в обществе таких людей, которых не желал бы иметь у себя и лакеями, а между тем они занимают здесь высшие места, как, например, Зубов, Пассек, Барятинский, оба Салтыкова, Мятлев и множество других, которых не стоит даже называть и которые, будучи надменны с низкими, пресмыкаются перед теми, кого боятся. Одним словом, мой любезный друг, я сознаю, что не рожден для того высокого сана, который ношу теперь, и еще меньше для предназначенного мне в будущем, от которого я дал себе клятву отказаться тем или другим образом. (…). В наших делах господствует неимоверный беспорядок; грабят со всех сторон; все части управляются дурно; порядок, кажется, изгнан отовсюду, а империя, несмотря на то, стремится к расширению своих пределов. При таком ходе вещей возможно ли одному человеку управлять государством, а тем более исправить укоренившиеся в нем злоупотребления? Это выше сил не только человека одаренного, подобно мне, обыкновенными способностями, но даже и гения, а я постоянно держался правила, что лучше совсем не браться за дело, чем исполнять его дурно…»

Письмо было замечено читателями, и разгорелся спор. Кто он, Александр I, как не трус, «который оставил Россию в жертву междоусобий». Ведь он признался, что, будь «он даже гений», исполнять обязанность императора ему не под силу. А что изменилось? Цензура негодовала. Ведь кое-кто может сказать: мол, может быть, «правительственные люди не те, что были, но они по-прежнему почти нули, такие же гнусные, как их предшественники». А раз император позволил опубликовать письмо Александра I, значит, он разделяет точку зрения своего покойного дяди. И что скажут те, которые и сейчас жаждут революции? А не упадет ли это тенью на правление ныне здравствующего государя?

Неожиданный ответ пришел из Лондона. Герцен и Огарев уже выпускают «Полярную звезду» и очень внимательны к судьбе декабристов. В своем «Разборе», отклике на дискуссии вокруг книги Корфа, Огарев написал: «Счастливо для памяти Александра I, что его письмо к Кочубею целиком помещено в книге Корфа. Как же господин статс-секретарь не понял из этого письма, что желание отречься от престола не было у Александра ни минутным раздражением, ни глупой романтической настроенностью?.. Не минутное раздражение, не романтическая настроенность влекли его удалиться, а живое отвращение благородного человека от среды грубой и бесчестной, в которую он, вступая на престол, должен был войти роковым образом…»

Для меня это исчерпывающий ответ. Но… во-первых, на совести Александра I жесткая расправа с Семеновским полком. Офицеров не арестовывали, но с солдатами поступили очень жестоко, а во-вторых, есть документы, о которых не знали в Лондоне ни Герцен, ни Огарев. За десять дней до смерти Александр все-таки отдал тайный приказ об аресте в Харькове Вадковского со товарищами. Думаю, этот приказ тяжело ему дался, здесь драма налицо. Александра есть в чем упрекнуть, но есть за что пожалеть.

Дела государственные и церковные

«Как подумаю, как мало еще сделано внутри государства, — говорил Александр в 20-х годах, — так эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря. От этого устаю». Он еще пытался что-то сделать для разумного управления Россией. Была идея — разделить всю страну на округа, в которые входили бы несколько губерний. Далее снять неспособных и малограмотных губернаторов числом в пятьдесят человек, а во главе восьми-десяти (сколько получится) округов поставить талантливых и энергичных администраторов. Для пробы он поручил генерал-адъютанту А. Д. Балашеву возглавить пять губерний (Рязанская, Тульская, Воронежская, Орловская и Тамбовская) и представить о том отчет. Отчет этот был не только не утешителен, он был страшен: «Отеческое сердце Ваше, Государь, содрогнется при раскрытии всех подробностей внутреннего состояния губерний… Не только воровство в городах, но только частые и никогда почти не отыскивающиеся грабежи на дорогах, но целые шайки разбойников приезжали в усадьбы, связывали помещиков и слуг, разграбляли домы… В селениях власть помещиков не ограничена, права крестьян не утверждены, а слухами повиновение к первым поколеблено и ослушаний тьма (вспомним «Дубровского»). Недоимок миллионы. Полиция уничтожена. Дел в присутственных местах кучи без счету, решают их по выбору и произволу. Судилища и судьи в неуважении подозреваются и в мздоимстве… Лучшие дворяне от выборов уклоняются… Хозяйственной части нет и признаку. Главные доходы короны основаны на винной продаже… и т. д». При такой ситуации — давай конституцию, не давай конституции — все одно. А заговорщики из Союза благоденствия думают, что все можно решить росчерком пера. Будто он сам, Александр, меньше их мечтает об отмене рабства! Огромная, неповоротливая Россия, дворяне корнями вросли в землю, они не отдадут крепостным ни пяди. А куда девать крестьян без земли — плодить новых Пугачевых?

В университетах творится непонятно что. Магницкий и Рунич с такой легкостью извратили главную идею, что диву даешься. И ведь все врут: мол, дела идут прекрасно, только неугомонный Георг Фридрих (Егор Иванович) Паррот, профессор из Дерпского университета, откровенно и безбоязненно пишет Александру обо всех безобразиях в науке. И как им всем помочь?

Очень сильное впечатление на Александра произвела встреча с монахом Фотием, которая состоялась в Каменноостровском дворце 5 июня 1822 года. Фотий был моложе Александра, а держался с ним как равный, говорил уверенно, витиевато, сложно, непонятно и от этого как-то особенно убедительно.

Александр жил в убеждении, что каждый имеет право верить во Всевышнего так, как он хочет. Главное — верить, именно об этой «внутренней церкви» все время говорил друг молодости князь Голицын. Бог мой, сколько он, Александр, молился, на коленях от долгого стояния образовались мозоли, а тут приходит маленький монашек и строго говорит, что все не так, что «внутренняя церковь» не более чем соблазн и легковерие, а главное — Православная церковь, и ничего другого!

«Я сижу в глубине безмолвия и уединения и молю Господа, да изведет в свое время на дело свое человека Божия подкопать, взорвать дно глубин сатанинских, содеянных в тайных вертепах — тайных обществ, вольтерьянцев, франкмасонов, мартинистов…» — так вещал Фотий. В этих словах Александру слышалось избавление от многих бед. 1 августа 1822 года вышел государев рескрипт: «Все тайные общества, под каким бы наименованием они ни существовали, как то масонских лож или других, закрыть и учреждения их впредь не дозволять, а всех членов сих обязать подписками, что они впредь ни под каким видом ни масонских, ни каких других тайных обществ ни внутри империи, ни вне ее составлять не будут».

Фотий был аскетом, врагом мистицизма, носил вериги. В делах своих он активно общался с богатыми благочестивыми женщинами, которые видели в нем пророка. Одной из таких дам была А. А. Орлова, дочь Алексея Орлова-Чесменского и одна из самых богатых женщин России. Фотий был назначен настоятелем Юрьева монастыря под Великим Новгородом, что не помешало ему организовать «заговор» против князя Голицына. Вторая встреча Фотия с императором произошла тайно 20 апреля 1824 году, беседовали долго. Фотий говорил о православии: если царь не православный, значит, стране нет спасения. Он также обвинил Библейское общество в распространении опасной заразы — сектанства и мистицизма. Александр поверил каждому слову благочестивого монаха, встал перед ним на колени для благословения. 15 мая 1824 года князь Голицын получил отставку с поста министра духовных дел и народного просвещения. За князем Голицыным осталось Министерство почт. Это событие не изменило отношения князя и императора, они по-прежнему остались друзьями.

А Фотий приобрел большую власть над умами соотечественников. Народ и общество видели в нем некоего избранника Провидения. Он много писал, много говорил, у него были видения и откровения. Он лез к государю с советами, которые не исполнялись, но настроение Александра, и без того невеселое, портили окончательно. Либеральная общественность Фотия не любила. Пушкин о нем написал:

Дела семейные и личные

В январе 1824 года Александр опасно заболел — простудился на прогулке. Вначале поднялась высокая температура с бредом, а потом вдруг появилось рожистое воспаление на ноге. Воспаление появилось на том самом месте, куда пришелся удар копыта лошади на маневрах осенью в Брест-Литовском. Тогда по приказанию императора к нему подъехал один польский полковник. После получения приказа полковник отъехал так неловко, что его лошадь лягнула и ударила «в правое берцо» Александра.

Болезнь застала царя в Царском Селе. Больного тут же погрузили в сани и отвезли в Петербург. Собрали консилиум, доктора, конечно, перестраховались, боялись гангрены и решили ампутировать ногу. Но обошлось. На ногу «поставили дренаж», и Александр стал выздоравливать.

В июне 1824 года в Петербург приехала С. Шуазель-Гуфье с маленьким сыном. Александра не было в Петербурге, он уже оправился от болезни и уехал в военные поселения. С императором у нее сложились дружественные отношения, которые длились двенадцать лет. Ранее она никогда не была в Петербурге. А здесь белые ночи, величественные дворцы, Нева… Город ее восхитил, императрица-мать потрясла сановитостью и величием, императрица Елизавета Алексеевна вызвала тихий восторг, а самого Александра она обожала с самой первой встречи. Но это все потом, а пока, в первый день приезда, госпожа Шуазель узнала, что государь обычно живет отшельником в Царском Селе, никого, кроме своих министров, не принимает, да и тем не всегда удается добиться аудиенции. Писать ему бесполезно, вряд ли ему передадут письмо.

«Помимо весьма естественного желания повергнуть мои верноподданические чувства перед обожаемым государем, у меня было несколько просьб и, между прочим, о том, чтобы совершился, наконец, обряд крещения моего ребенка» — так она пишет. Мальчик родился в Париже и стал французским подданным, а матери хотелось, чтобы он был подданным России. Царь согласился быть крестным отцом ребенка.

Наконец Александр вернулся из дальней поездки. Умные люди научили — надо идти в Царскосельский парк и там ловить императора. Так она и сделала, встреча состоялась.

Из записок Шуазель-Гуфье мы узнаем, что Александр жил в это время по следующему распорядку. Двора и обергофмаршала в Царском не было, Александр сам проверял хозяйственные счета и прочие расходы. Вставал он очень рано, в пять утра, писал или читал, потом шел гулять в парк или на ферму, по возвращении во дворец принимал министров (в определенные дни) и выслушивал доклады. Гулял он всегда в одиночестве, без какой бы то ни было охраны. Парк был открыт для посещения днем и ночь, а караул стоял только у царского дворца. Обедал и ужинал он обычно один и очень рано ложился спать. Государыня Елизавета Алексеевна тоже жила в Царском Селе в своих покоях, она также жила отшельницей, при ней находилась только одна фрейлина. Императрица много читала, а в парке гуляла всегда верхом, с фрейлиной во второй половине дня. Пешком в утренние часы Елизавета Алексеевна никогда не гуляла из опасения «стеснить» своего царственного мужа. Августейшая мать жила в Павловске, виделись они редко. Вот такие были отношения.

Для госпожи С. Шуазель-Гуфье императрица сделала исключение и приняла ее. Елизавете Алексеевне было сорок пять лет, былая красота ее померкла, присутствовали «трогательная томность», «захватывающий душу мягкий звук голоса», ну и, разумеется, «что-то ангельское было во всей ее личности». Императрицу нужно пожалеть, у нее была «грудная болезнь», то есть чахотка, которая и привела ее к ранней смерти. Поговорили о творчестве самой гостьи, чем та была весьма тронута, о Вальтере Скотте, чьи романы императрица с удовольствием читала, о путешествиях по Европе. Все пристойно, традиционно, вежливо. «Невозможно было хоть однажды видеть императрицу Елизавету и не почувствовать почтительного влечения, и я, со слезами на глазах, сказала это ее фрейлине, прибавив: «Она так заслужила быть счастливой!»»

Я уже писала, что Александр во всем любил порядок. Парк был в идеальном состоянии. Огромное количество народу, невидимого для глаз, там подметало, подрезало, убирало. Любимым развлечением Александра в этой «сельской идиллии» было посещение фермы. Ферма была чистенькая, уютная, игрушечная, с «хорошенькой французской голубятней» и стадами коров лучших европейских пород. В парке также паслось стадо овец-мериносов. Император любил наблюдать за полевыми работами. Внутреннее убранство фермы было выдержано в голландском стиле, здесь на чистенькой кухне император вел расчетную книгу, «в которой государь, ради развлечения, сам записывал доходы от своих баранов; и он был очень доволен, что сукно его мундира было выработано из их шерсти». Тяжела участь царей. Будь Петр III хозяином театра марионеток, и прожил бы долгую счастливую жизнь, и никто бы его не убил.

Оставим описание сельскохозяйственных увлечений Александра на совести госпожи Шуазель-Гуфье, но одно точно: он устал, устал смертельно и совершенно разуверился в людях. Недаром он сказал как-то Шатобриану: «Я ненавижу людей, они все мерзавцы».

О чем думал Александр, бродя в одиночестве по аллеям Царскосельского парка? Он беспросветно одинок. Любимая сестра, друг и советчица Екатерина Павловна, умерла в 1818 году. Тридцать лет жизни, а теперь лежит где-то близ Штутгарта. Смерть ее была внезапной. Диагноз того времени — «рожистое воспаление лица». И совсем недавно скончался второй близкий и любимый человек — семнадцатилетняя дочь София. Беспутная мать ее Мария Антоновна Нарышкина живет в Париже, пусть ее, но дочь невинна. Софью он любил, хотя она и носила фамилию матери. С. Шуазель-Гуфье: «Эту привлекательную молодую особу семнадцати лет привезли в чахотке из Парижа в Петербург, — наперекор мнению докторов и по совету нескольких шарлатанов-магнетизеров, предсказавших ей долгую жизнь, здоровье и замужество. Уже умирающая, она была обручена с графом С***, который магнетизировал ее согласно указаниям парижских ясновидящих. Когда прибыло заказанное в Париже великолепное приданое (стоившее 400 000 франков), юной невесты уже не было в живых». С*** — это граф Шувалов Андрей Петрович. Император узнал о смерти дочери во время парада. Очевидцы рассказывали, что он сильно побледнел, но провел парад до конца. Он часто один ходил на могилу дочери.

А может, во время прогулок по парку он задавал себе мучительный вопрос — отчего его не любят на родине? Более того, он знал, что его хотели убить. Право слово, в Европе к нему лучше относятся, чем в России. Но и здесь не все гладко. Он дал Польше все, что мог, но им мало, как всегда мало, им надо и Литву, и Белую Русь, и Малую Русь.

Если бы Александр мог прочитать драму своего недруга Пушкина «Борис Годунов»! Монолог Бориса был бы ему очень созвучен. Я сделал им то-то, то-то и еще много чего, «они же меня, беснуясь, проклинали». Народу, этой непонятной массе людей, пока ты жив, ничем не угодишь.

Обещанные крестины сына С. Шуазель-Гуфье состоялись в августе, как и было обещано. Александр приехал в церковь без опоздания. «Не беспокойтесь, в этом деле я не новичок», — сказал он матери. Крестил мальчика аббат Локман — настоятель церкви Мальтийского ордена.

Императору предстояла поездка в Сибирь, вернее на Уральские горы. Еще одна «необъяснимая тайна» для современников — Александр очень много ездил. В Европе его поездки внимательно не отслеживались, но дома! В открытой коляске, по бездорожью, в любую погоду он исколесил всю Россию и нигде подолгу не задерживался, словно какая-то неведомая сила гнала его вперед. Госпоже С. Шуазель он объяснил цель поездки так: на Урале открыты богатые золотые прииски, он никогда не был там, а посему хочет «посетить все местности своего государства, дабы лично составить себе понятие о благосостоянии своих подданных, о средствах поощрения национальной промышленности, содействия торговле посредством проведения новых дорог, каналов и т. д. Все стремления этого великого государя, все его труды, ночные бдения клонились к одной лишь цели — к счастью пятидесяти миллионов человек». Современникам это объяснение казалось неубедительным, у меня тоже вызывает сомнения эта напыщенная фраза.

Конечно, он хотел лучше узнать страну, но любовь к путешествиям — это особая черта характера. Мне кажется, в дороге Александр отдыхал. Дорога — это безвременье. Жизнь осталась в точке А, приедешь в Б, она опять начнется — прежняя, и все заботы, беды опять твои, а в дороге ты принадлежишь себе — и только. Ведь и телефонов не было. Господи, какая хорошая была жизнь! Телефон — это удобно, но очень нагрузочно. И оскорбительна сама мысль, что тебя в любой момент могут найти и загрузить новой порцией забот. Каждое новое изобретение дает человеку что-то хорошее, но при этом отторгает, уничтожает что-то не менее для него важное.

Александр вернулся в Петербург в первых числах ноября 1824 года, а 7-го случилось наводнение, подобного которому столица не знала. Самое яркое описание его дал Пушкин в «Медном всаднике». Разрушения были страшные. Вода поднялась на шесть метров, волны, вой ветра, тучи, дождь! Александр оставался в Зимнем на верхнем этаже. Наготове стояла яхта, но он отказывался оставить дворец. Гибли люди, скот. Размыло кладбище, и напротив дворца остановился надгробный крест, что сочли плохим предзнаменованием. «Одного часового отнесло течением с его будкой до Зимнего дворца; увидев своего государя у окна, бедный солдат, который даже перед лицом смерти не мог забыть военную дисциплину, взял на кураул… его удалось спасти».

В «Мемуарах» граф Е. Ф. Комаровский рассказывает, как был призван к государю 8 ноября 1824 года вместе с генерал-адъютантами Дибичем, Бенкендорфом и Депрерадовичем. Александр сказал: «Я призвал вас, господа, чтобы вы подали самую деятельную и скорую помощь несчастным, пострадавшим от ужасного вчерашнего происшествия. — И у него были приметны слезы на глазах. — Я уверен, что вы разделяете мои чувства сострадания. — И продолжал говорить с таким чувствительным красноречием, что мы сами были чрезвычайно тронуты. — Я назначаю вас, — присовокупил император, — временными военными губернаторами заречных частей города, что вы увидите из сегодняшнего приказа. Вот вам инструкция, наскоро составленная; сердца ваши ее дополнят. Поезжайте отсюда к министру финансов, который имеет повеление выдать каждому из вас по 100 тысяч рублей на первый случай.

Мы вышли из кабинета, восхищенные тем, что слышали, и сказали:

— Жаль, если разговор сей не сохраниться для потомства, ибо оный изобразил бы императора Александра таковым, каковым он точно был, и послужил бы лучшим панегириком его небесной души».

Граф Комаровский вовсе не был излишне сентиментален, а тут умилился. Пишут, что Александр тоже часто плакал: рыдал после смерти отца, утирал слезы при виде огромного количества убитых на поле боя и при виде утопленников и разрухи после наводнения (он сам объехал весь город), плакал, не стесняясь своих генерал-адъютантов. В XIX веке много умилялись и плакали. От горя и скорби, и от счастья и умиления — потоки слез. Думаю, что люди были в те времена куда сдержаннее, чем пишут в романах и мемуарах, а потоки слез — дань моде. Иначе читателя не прошибешь. Мы сейчас не плачем. От беды мы прикрываемся шуткой, беда только, что при этом скоро вообще разучимся говорить серьезно, все что-то ерничаем, анекдоты рассказываем и ждем, что все как-то само собой образуется.

Зима была полна забот по восстановлению города, а 17 июня 1825 года в Каменноостровском дворце перед Александром предстал унтер-офицер 3-го Украинского уланского полка. Унтер-офицера звали Шервуд, и он пришел с доносом. Шервуд был англичанином. Хорошо образованный, со знанием языков, он легко перезнакомился с офицерами, проник в Южное общество. Слушать о тайных обществах было Александру не внове. Этот донос отличался тем, что заговор организован против всей царствующей фамилии. Были названы имена — списком. Что хотел этот Шервуд? Заботился ли он о благе государства или искал личной выгоды. Наверное, тут присутствовало и то и другое. Вряд ли он испытывал переживания за судьбу России, но он здесь жил и хотел, чтобы в стране был порядок. Александр испытывал к этому офицеру чувство похожее на брезгливость. К страху он уже привык, то есть это был уже не страх, а постоянное беспокойство.

И еще одна беда висела дамокловым мечом. Врачи твердили, что здоровье императрицы требует немедленного вмешательства. Елизавета Алексеевна серьезно больна, следует немедленно поменять климат. Здесь подойдут юг Франции или Италии. Александр поговорил с женой. Последнее время они часто вели неспешные и приятные беседы. Почему они выбрали Таганрог? Приближенные удивлялись: неужели нельзя было выбрать место получше? Зимы там достаточно суровы, ветры опасны. Но как можно было перечить императорской семье?