Личные (гражданские) права и свободы человека и их охрана уголовно-правовыми средствами

§ 1. Уголовно-правовая охрана права человека на жизнь

Как уже отмечалось выше, жизнь человека является самым ценным благом, которое дается ему от рождения, поэтому и средства его обеспечения должны быть наиболее весомые. Таковыми являются уголовно-правовые средства защиты.

В ходе изложения материала мы будем опираться на такие понятия, как «обеспечение», «реализация», «охрана», «защита», а также «гарантии прав человека». Поэтому необходимо разобраться в соотношении этих понятий. Безусловно, эти понятия тесно связаны между собой. Вместе с тем смысловая нагрузка их различна.

Прежде всего, остановимся на соотношении понятий «обеспечение» и «реализация» прав личности.

По Словарю русского языка С. И. Ожегова, реализовать означает осуществлять, исполнять, а обеспечить– сделать вполне возможным, действительным, реально выполнимым[205].

В юридической литературе дается развернутое определение этих понятий. Так, С. С. Алексеев определяет реализацию как сложное явление, характеризующееся тем, как «программы поведения, которые заложены в юридических нормах и затем выражены в конкретных мерах поведения для данных субъектов (в правах и обязанностях), воплощаются в жизнь, осуществляются в фактическом поведении участников общественных отношений, становятся реальностью»[206].

Обеспечение прав и свобод личности рассматривается в юридической литературе как система их гарантий, т. е. как система общих условий и специальных средств, обеспечивающих их правомерную реализацию [207]. Следовательно, реализация – более широкое и емкое понятие, охватывающее собой стадию обеспечения прав личности, как создание условий для претворения того или иного права в жизнь, для его реализации. Иначе говоря, обеспечение выполняет как бы вспомогательную роль по отношению к реализации. Однако реализация охватывает собой не только стадию обеспечения прав личности, но и стадию осуществления требований и возможностей права, что выражается в поведении людей по претворению норм права в жизнь (так называемая непосредственная реализация). Таким образом, реализация прав и свобод личности понимается не только как обеспечение этих прав (система гарантий), но и как практическая деятельность людей по претворению норм права в жизнь. В свою очередь, обеспечение тесно соприкасается с другими понятиями, и прежде всего гарантиями прав личности.

Как уже отмечалось, принято рассматривать обеспечение прав и свобод личности как систему их гарантий. В свою очередь, согласно Толковому словарю В. Даля, слово гарантия употребляется в значении: ручательство, обеспечение[208]. Следовательно, смысловое содержание этих понятий тождественно, и обеспечение прав личности можно понимать не иначе как систему гарантий этих прав.

Однако обеспечение прав и свобод личности охватывает собой не только систему гарантий, возникающих на стадии охраны (т. е. стадии правомерной реализации прав и свобод)[209]. Представляется, что это слишком узкий подход, поскольку охватывает собой лишь меры, применяемые до нарушения прав и свобод личности, т. е. обеспечивающие нормальную правомерную реализацию ее субъективных прав (стадия охраны). На наш взгляд, правы те, кто считает, что обеспечение охватывает собой также и стадию защиты, когда происходит нарушение прав граждан. Обеспечение нарушенного права в этих случаях осуществляется путем его восстановления, с одной стороны, и привлечения виновных к ответственности – с другой[210]. Таким образом, обеспечение прав и свобод личности следует понимать как систему гарантий охраны и защиты ее прав и свобод.

Уяснив смысл и содержание оперируемых терминов, перейдем к рассмотрению основного вопроса.

Обеспечение права человека на жизнь в рамках уголовного права связано с решением ряда вопросов: это, прежде всего, установление уголовной ответственности в законе за лишение потерпевшего жизни; правильная квалификация содеянного и назначение справедливого наказания лицу, виновному в подобном деянии; допустимость причинения вреда (в том числе лишения жизни) в условиях необходимой обороны, задержания преступника; проблема эвтаназии в уголовном праве; это, наконец, реализация конституционного права каждого осужденного к смертной казни на пересмотр приговора вышестоящим судом в порядке, установленном федеральным законом, а также право просить о помиловании или смягчении наказания (ст. 50 Конституции РФ). На некоторых из них остановимся более подробно.

В уголовном праве принципиальное значение имеет определение момента, с которого жизнь человека ставится под уголовно-правовую охрану, т. е. начального момента жизни человека. Это очень важно для правильной квалификации содеянного, отграничения убийства от незаконного аборта. Дискуссии по данному вопросу ведутся в литературе достаточно давно, но однозначного решения так и не выработано[211]. Существует мнение, что жизнь человека начинается задолго до его рождения, что посягательство на жизнь плода есть посягательство на жизнь человека[212]. В доказательство приводятся достижения современной практической медицины и науки. Так, на Сессии Совета Европы по биоэтике в декабре 1996 г. утверждалось, что эмбрион является человеком уже на 14-й день после зачатия. Через несколько дней после зачатия у плода формируются дыхательная, нервная и пищеварительная системы. Через 18 дней начинает биться сердце, в 21 день приходит в действие собственная система кровообращения. В 11–12 недель все системы его органов полностью сформированы, он дышит, реагирует на свет, тепло, шум[213]. Все это, безусловно, доказывает, что аборт– есть посягательство на живое существо, и с этих позиций аборты безнравственны[214], но назвать его посягательством на человека в полном смысле этого слова вряд ли можно.

В настоящее время наиболее устоявшимся в литературе и судебной практике является мнение, согласно которому начало человеческой жизни связывают с началом физиологических родов[215]. Эту позицию развивает С. В. Бородин. Он предлагает использовать опыт зарубежного законодательства, в частности УК Индии. С точки зрения этого автора, включение в УК РФ нормы следующего содержания: «как убийство следует рассматривать причинение смерти живому ребенку, если какая-либо его часть появилась из утробы матери, хотя бы ребенок и не начал дышать или не полностью родился», прекратило бы затянувшийся спор в доктрине уголовного права и способствовало бы усилению уголовно-правовой охраны жизни рождающегося человека[216].

На наш взгляд, данное предложение неприемлемо без определенного уточнения. Представляется, что пока ребенок не подал признаков жизни, свидетельствующих о возможности его самостоятельно существовать вне утробы матери, мы не можем однозначно сказать, что всегда рождается живой ребенок. Этот вывод основан на положениях современной отечественной медицины, которая с января 1993 г. в соответствии с рекомендациями Всемирной организации здравоохранения перешла на новые мировые критерии живорождения и мертворождения. Сегодня живорожденным признается ребенок, полностью отделившийся от утробы матери, способный к самостоятельному дыханию и проявляющий другие признаки жизни, такие, как: сердцебиение, пульсация пуповины или произвольные движения мускулатуры, независимо от того, перерезана пуповина и отделилась ли плацента[217]. Если мать в процессе появления какой-либо части тела ребенка предпринимает попытки лишить его жизни, то решающее слово должно быть за судебно-медицинской экспертизой. Если экспертиза покажет, что ребенок по всем показаниям шел живым (легкие были расправлены), то налицо оконченный состав убийства матерью новорожденного ребенка. Если же ребенок по заключению судебно-медицинской экспертизы сам по себе рождался мертвым, а виновная полагала, что она посягает на жизнь живого ребенка, то налицо покушение на негодный объект. Содеянное в этом случае квалифицируется в соответствии с направленностью умысла как покушение на убийство матерью новорожденного ребенка[218].

Интересно, что в американской судебной практике к настоящему времени достигнуто известное единодушие: родившимся живым признается ребенок, полностью вышедший из чрева матери и обладающий независимой системой кровообращения[219].

Не меньшую важность представляет и определение конечного момента жизни человека (его смерть). Сегодня этот вопрос решен на законодательном уровне. Согласно ст. 9 Закона Российской Федерации «О трансплантации органов и (или) тканей человека» от 22 декабря 1992 г. заключение о смерти дается на основе констатации необратимой гибели всего головного мозга (смерть мозга). Это так называемая биологическая смерть, при которой происходят необратимые процессы распада клеток центральной нервной системы и коры головного мозга.

В соответствии с ценностью охраняемого объекта самая строгая ответственность, вплоть до исключительной меры наказания – смертной казни – предусмотрена за лишение человека жизни. По действующему уголовному законодательству все преступления против жизни принято делить на: убийства (ст. 105–108), причинение смерти по неосторожности (ст. 109), доведение до самоубийства (ст. 110).

Убийство – наиболее тяжкое преступление против личности. За 1999 г. в стране зарегистрировано 31,1 тыс. убийств, что в сравнении с показателями прошлого года больше на 5,4 %[220]. В 2000 г. эта цифра увеличилась до 31,8 тыс. убийств[221], а в 2001 г. – до 33,6 тыс. убийств[222].

Действующее уголовное законодательство впервые дает определение понятия убийства. В соответствии с ч. 1 ст. 105 УК РФ убийство есть умышленное причинение смерти другому человеку. Таким образом, в отличие от прежнего УК РСФСР 1960 г. действующее законодательство не знает понятия «неосторожное убийство». Такой подход вполне оправдан, поскольку, во-первых, соответствует традициям русского дореволюционного уголовного права (в частности, Уголовному Уложению 1903 г.), а, во-вторых, в нашем обыденном сознании «убийство» ассоциируется, как правило, с преднамеренными действиями (бездействием), направленными на причинение смерти другому человеку. Вместе с тем следует согласиться с мнением, что законодательное определение понятия убийства не совсем совершенно[223]. Его следует дополнить таким существенным признаком, как «уголовная противоправность». Иначе под убийство подпадают случаи правомерного лишения жизни (например, причинение смерти в условиях необходимой обороны, задержания преступника либо приведение в исполнение законного приговора к смертной казни)[224]. При этом законодательная формулировка понятия убийства выглядела бы следующим образом: убийство – это умышленное противоправное лишение жизни другого человека. Аналогичное определение понятия убийства дается, например, в ст. 139 УК Республики Беларусь 1999 г.[225], ст. 116 УК Латвийской республики[226].

Действующий УК РФ предусматривает ряд составов умышленных преступлений, основным или дополнительным объектом которых является право человека на жизнь. К их числу относятся составы преступлений, предусмотренные ст. 105–108, 277, 295, 317, 357 УК. В этих случаях умышленное противоправное лишение потерпевшего жизни охватывается указанными статьями полностью и дополнительной квалификации не требует. Другие же составы преступлений, так или иначе сопряженные с убийством, требуют дополнительной квалификации по ст. 105 УК. На этих позициях сегодня стоит и судебная практика. Так, согласно и. 18 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 января 1999 г.

«О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)» «действия должностного лица, совершившего убийство при превышении должностных полномочий, следует квалифицировать по совокупности преступлений, предусмотренных ч. 1 или ч. 2 ст. 105 и ч. 3 ст. 286 УК РФ». Аналогично по совокупности с ч. 2 ст. 203 УК РФ должны квалифицироваться действия руководителя или служащего частной охранной или детективной службы, совершившего убийство при превышении полномочий, предоставленных ему в соответствии с лицензией вопреки своей деятельности[227]. Думается, что это правильное направление, поскольку подчеркивает особую ценность такого блага человека, как его жизнь.

Известно, что по совокупности преступлений наказание в виде лишения свободы может быть назначено до 25 лет лишения свободы, в то время как максимальный срок лишения свободы за отдельно взятое убийство в соответствии с ч. 2 ст. 105 УК составляет 20 лет.

Особо следует остановиться на составах преступлений, предусмотренных ст. 277 (Посягательство на жизнь государственного или общественного деятеля); ст. 295 (Посягательство на жизнь лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование); ст. 317 (Посягательство на жизнь сотрудника правоохранительного органа); ст. 357 (Геноцид), и их месте в структуре Особенной части УК РФ. Это так называемые двуобъектные составы преступлений. Дополнительным объектом в составах ст. 277, 295, 317 УК является право на жизнь государственного или общественного деятеля либо сотрудника правоохранительных органов, либо лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование. Основным объектом, соответственно, являются основы конституционного строя и безопасности государства, интересы правосудия, порядок управления. Именно основной объект посягательства определяет место каждой из этих норм в системе Особенной части Уголовного кодекса. Между тем такая позиция законодателя не бесспорна. На наш взгляд, это отголоски прежнего подхода к оценке системы ценностей, охраняемых уголовным законом. Очевидно, что никакие интересы органов власти и управления (если это, конечно, не касается безопасности государства в целом) не могут быть выше по своей значимости в сравнении с жизнью лица, принадлежащего по роду своей деятельности к той или иной системе органов власти и управления. Жизнь данного лица и должна выступать основным объектом, определяющим, соответственно, место этой нормы в системе Особенной части УК[228]. В развитие сказанного ст. 105 УК (Убийство) целесообразно дополнить частью третьей, предусматривающей особо квалифицирующее обстоятельство убийства: «Убийство государственного или общественного деятеля, лица, осуществляющего правосудие или предварительное расследование, сотрудника правоохранительного органа, а равно их близких в целях воспрепятствования законной деятельности указанных лиц либо из мести за такую деятельность, – наказывается лишением свободы на срок от двенадцати до двадцати лет либо смертной казнью или пожизненным лишением свободы». В данном случае под уголовно-правовую охрану ставится жизнь лиц, осуществляющих не просто любую служебную деятельность (что охватывается и. «б» ч. 2 ст. 105 УК), а лиц, выполняющих служебную деятельность особого рода, стоящих на страже интересов правосудия, общественного порядка и безопасности государства в целом. Соответственно, ст. 277, 295, 317 УК следует из уголовного закона исключить. Если обратиться к опыту зарубежных стран, то, к примеру, по УК Франции 1992 г. убийство судьи, присяжного заседателя, адвоката, нотариуса, должностного лица системы правосудия или любого другого лица, обладающего государственной властью, или лица, выполняющего обязанности по государственной службе, при исполнении или в связи с исполнением ими таких функций или обязанностей, если это положение потерпевшего очевидно или известно исполнителю, отнесено к убийству при отягчающих обстоятельствах и наказывается пожизненным заключением (ст. 221-4)[229]. УК ряда американских штатов к тяжкому убийству первой степени также относят случаи умышленного лишения жизни определенных лиц, в том числе: президента и других государственных деятелей, служащих правоохранительных органов. Так, согласно § 125.27 УК штата Нью-Йорк 1967 г. «лицо виновно в тяжком убийстве первой степени, если… потерпевшим был служащий полиции, который был убит в ходе выполнения им своих служебных обязанностей, и обвиняемый знал или должен был разумно полагать, что потерпевший являлся служащим полиции; или потерпевшим был служащий исправительного заведения штата или местного значения, который был убит в ходе выполнения им своих служебных обязанностей, и обвиняемый знал или должен был разумно полагать, что потерпевший являлся таким служащим. Эти убийства являются фелонией класса А-I и наказываются пожизненным тюремным заключением»[230]. Аналогичный подход прослеживается и в УК Республики Болгария 1968 г. В соответствии с ч. 2 ст. 116 УК этой страны «за убийство судьи, прокурора, следователя или лица из состава Министерства внутренних дел при исполнении или в связи с исполнением ими служебных обязанностей или функций предусматривается наказание в виде лишения свободы от двадцати до тридцати лет, пожизненное заключение или пожизненное заключение без замены»[231].

Что касается состава геноцида (ст. 357 УК), то эта норма находится в последнем разделе УК РФ «Преступления против мира и безопасности человечества». Вряд ли можно согласиться с местом, отведенным этому разделу в структуре Особенной части УК. По своей значимости важность охраняемых в этом разделе объектов трудно переоценить, ибо речь в данном случае идет даже не о жизни конкретного человека или группы людей, а о безопасности человечества в целом. Поэтому правы, на наш взгляд, те, кто считает, что этот раздел, скорее, должен начинать Особенную часть УК. Не случайно в Особенной части УК ФРГ на первом месте находится глава «Нарушение мира», а в УК Франции раздел первый Особенной части содержит составы преступлений против человечества[232]. В УК Республики Польша 1997 г. Особенная часть также начинается с главы XVI «Преступления против мира, человечности и военные преступления» [233].

В УК РФ 1996 г. введен новый привилегированный состав убийства– убийство матерью новорожденного ребенка (ст. 106). Введение этого состава обусловлено, видимо, теми веяниями гуманизации, которые характеризуют сегодняшнее уголовное законодательство. Нельзя сказать, что эта норма уголовного права для России абсолютно нова. В той или иной форме она была известна отечественному уголовному законодательству, в частности Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. (ст. 1460) и Уголовному Уложению 1903 г. (ст. 461). Правда, в этих статьях речь шла об убийстве матерью ребенка, прижитого ею вне брака, при его рождении[234]. Эта норма была знакома и УК ряда бывших союзных республик. Так, по УК УССР умышленное убийство матерью своего новорожденного ребенка во время родов или тотчас же после родов наказывалось лишением свободы на срок до трех лет (ст. 96 УК)[235].

Вместе с тем юридический анализ этого состава преступления позволяет высказать ряд критических замечаний.

Представляется, что нынешняя законодательная конструкция состава детоубийства несовершенна. До сих пор нет единства в понимании новорожденности ребенка. В педиатрии этот период равен одному месяцу, в акушерстве – одной неделе, в судебной медицине – одним суткам[236].

В ст. 106 УК РФ фактически предусмотрены три вида детоубийства:

а) убийство матерью новорожденного ребенка во время или сразу после родов;

б) убийство матерью новорожденного ребенка в условиях психотравмирующей ситуации;

в) убийство матерью новорожденного ребенка в условиях психического расстройства, не исключающего вменяемости. По всем трем видам детоубийства возникают неясные вопросы. В первом случае, например, непонятно, как толковать термин «сразу же после родов»? Одни предлагают использовать судебно-медицинский критерий определения длительности периода новорожденности, который равен одним суткам с момента появления ребенка на свет[237]. Другие делают акцент не на временной период (это состояние не может быть длительным), а на особое психофизическое состояние матери-роженицы. С их точки зрения, как только влияние резких патологических факторов на организм женщины закончилось (подтверждением тому могут служить действия матери по уходу за ребенком, направленные на сохранение его жизни), с этого момента деяние более не рассматривается как совершенное при смягчающих обстоятельствах[238].

В последующих случаях детоубийства основанием для квалификации содеянного по ст. 106 УК РФ является особое состояние матери в послеродовой период, связанное с наличием либо психотравмирующей ситуации, либо с психическим расстройством женщины, не исключающим ее вменяемости. Однако, исходя из буквального толкования закона, такое состояние женщины рассматривается как смягчающее обстоятельство лишь до достижения ребенком одного месяца, т. е. пока ребенок, в соответствии с точки зрения педиатрии, считается новорожденным. Получается, что если женщина, находясь в состоянии психического расстройства, не исключающего вменяемости, развившегося в послеродовой период, убивает ребенка в возрасте, предположим, 6–7 недель, то она уже не является субъектом состава детоубийства. Нелогичность этого положения очевидна, ибо смысл существования привилегированного состава в этом случае теряется. Правильную позицию в этом вопросе, на наш взгляд, занимает О. В. Лукичев. Он считает, что понятия «психотравмирующая ситуация» и «состояние психического расстройства, не исключающего вменяемости», точно не определены и не имеют четких границ. Они могут быть определены специалистами в каждом случае, в ходе комплексного исследования конкретной личности, исходя из конкретных обстоятельств совершенного деяния[239].

Еще более наглядно непоследовательность законодателя прослеживается при определении субъекта детоубийства. В соответствии с законом субъект данного преступления – специальный. Им является мать новорожденного ребенка, достигшая 16-летнего возраста. Следовательно, если аналогичные деяния совершает молодая женщина 15 лет, то она является субъектом общего состава убийства, но не является субъектом привилегированного состава убийства со всеми вытекающими из этого для нее негативными последствиями. В чем же здесь проявление принципа гуманизма? [240]

Нельзя не отметить еще один существенный негативный момент. Наличие данной нормы в действующей редакции означает, она должна применяться во всех случаях детоубийства независимо от того, когда возникло намерение виновной совершить это злодеяние. Сюда, в том числе, относятся и ситуации, когда виновная заранее хладнокровно готовилась к детоубийству, скрывая от всех свою беременность. Таких случаев немало встречается в судебной практике[241]. Сторонники такого подхода есть и в теории уголовного права. Так, Л. И. Глухарева считает, что предумышленность детоубийства не является обстоятельством, повышающим его общественную опасность[242]. По мнению С. В. Тасакова, детоубийство всегда является преступлением, совершаемым с внезапно возникшим умыслом, который появляется под влиянием психического состояния роженицы[243]. Эта позиция далеко не бесспорна. Нам она представляется по меньшей мере несправедливой. Правы те, кто считает, что если детоубийство – результат заранее обдуманных действий, если побуждение к совершению преступления не связано с эмоциональным возбуждением, вызванным родами, то оно должно квалифицироваться как убийство без смягчающих обстоятельств[244].

Все эти неясные вопросы, конечно же, не способствуют единообразному применению данной нормы и вызывают трудности в судебной практике.

Решение проблемы видится в усовершенствовании законодательной конструкции данного состава преступления. Следует согласиться с Т. В. Кондрашовой в том, что единственным основанием отнесения убийства матерью новорожденного ребенка к привилегированному составу является особое психическое состояние женщины[245]. Однако это состояние, на наш взгляд, должно быть, во-первых, обусловлено экстремальной ситуацией – родами женщины и, во-вторых, строго ограничено во времени (во время родов или непосредственно после них). Иначе рамки применения данной статьи будут «размыты»[246]. Наличие же других смягчающих обстоятельств, указанных в нынешней редакции ст. 106 УК (психотравмирующая ситуация, психическое расстройство женщины, не исключающее ее вменяемости, развившееся после родов), суд может максимально учитывать при назначении наказания в каждом случае индивидуально в рамках ст. 105 УК РФ. Субъектом состава преступления, предусмотренного ст. 106 УК, на наш взгляд, является женщина, которая вынашивала ребенка и рожала его, и именно с этими физиологическими процессами связано ее психическое состояние, находясь в котором она и совершает убийство ребенка. Таким образом, для квалификации содеянного по ст. 106 УК неважно, кто совершает убийство: кровная мать или суррогатная мать, которая вынашивает и рожает не своего ребенка[247].

С учетом высказанных замечаний нами предлагается следующая редакция ст. 106 УК РФ: «Убийство матерью рождающегося ребенка во время родов или родившегося ребенка непосредственно после них, совершенное в состоянии психического расстройства, не исключающего ее вменяемости, – наказывается лишением свободы на срок до пяти лет».

Аналогичным образом этот вопрос решается в УК Республики Беларусь 1999 г. (ст. 140), УК Республики Узбекистан 1994 г. (ст. 99), УК Латвийской республики 1998 г. (ст. 119), УК Республики Болгария 1968 г. (ст. 120) и др.

Что же касается возраста субъекта данного преступления, то, на наш взгляд, им следует признать мать новорожденного ребенка, достигшую 14-летнего возраста. Соответствующее изменение следует внести в ч. 2 ст. 20 УК РФ[248]. За снижение возраста уголовной ответственности за подобные деяния высказывается и С. В. Тасаков. С его точки зрения, это, несомненно, будет иметь определенное предупредительное воздействие на поведение лиц женского пола указанного возраста[249].

В литературе высказывается предложение расширить перечень привилегированных видов убийства путем дополнения ст. 108 УК частью третьей: «Убийство, совершенное осужденным во время отбывания наказания в виде лишения свободы в целях защиты своей чести и достоинства, – наказывается лишением свободы на срок до трех лет»[250]. Это предложение, по мнению его автора, направлено на усиление гарантий защиты личных прав и свобод осужденных. Не отрицая в принципе, что проблема уголовно-правовой защиты личных (гражданских) прав осужденных имеет место в нашем обществе, в то же время считаем, что решать ее путем введения в УК РФ подобных составов преступлений вряд ли правильно. Во-первых, поводом для совершения такого убийства, как правило, выступают насилие, тяжкое оскорбление, издевательства со стороны потерпевшего, что полностью охватывается уже существующими привилегированными составами убийства (ст. 107 и 108 УК РФ). Во-вторых, Уголовный кодекс (ст. 4), опираясь на Конституцию Российской Федерации (ст. 19), не делает никакого исключения в части охраны прав осужденных к лишению свободы. Их жизнь, здоровье, честь, достоинство, половая свобода и неприкосновенность охраняются уголовным законом в равной мере наряду с обычными гражданами. С другой стороны, одни и те же преступления, в том числе против личности, совершаемые в условиях свободы и исправительных учреждений, характеризуются разной степенью общественной опасности. Ясно, что совершение преступлений в местах лишения свободы говорит о повышенной степени общественной опасности содеянного и личности виновного, а также о неэффективности применяемых мер уголовно-правового воздействия. Поэтому это обстоятельство должно максимально учитываться при назначении наказания виновному за вновь совершенное преступление с учетом положений ст. 63, 68, 70 УК РФ. Защите прав осужденных, на наш взгляд, не способствует и нынешняя редакция ст. 321 УК (Дезорганизация деятельности учреждений, обеспечивающих изоляцию от общества) в той части, что сегодня исключена уголовная ответственность за сам факт создания преступной группировки и активное участие в ней в местах лишения свободы (ранее по УК РСФСР 1960 г. эти действия наказывались в уголовно-правовом порядке по ст. 77¹ УК). Между тем следует поддержать точку зрения Ф. Р. Сундурова и Л. В. Бакулиной, что установление уголовной ответственности за подобные деяния сыграло бы превентивную роль в предупреждении совершения более опасных преступлений в местах лишения свободы, в том числе и против жизни и здоровья осужденных[251].

Изучение судебной практики по делам об убийстве показывает, что для правильной квалификации содеянного важное значение имеет точное установление мотива совершения убийства.

Особую сложность представляют случаи разграничения ревности и хулиганских побуждений. Практическое значение разграничения этих мотивов состоит в том, что согласно постановлению Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 января 1999 г. убийство из ревности относится к «простому» убийству и квалифицируется по ч. 1 ст. 105 УК РФ. За это преступление предусмотрено наказание до пятнадцати лет лишения свободы[252]. В то время как убийство из хулиганских побуждений является квалифицированным убийством (п. «и» ч. 2 ст. 105 УК) и наказывается лишением свободы до двадцати лет, либо смертной казнью, либо пожизненным лишением свободы.

Сложность при разграничении ревности и хулиганских побуждений объясняется прежде всего тем, что ревность нередко проявляется вовне в таких действиях, которые по форме близки к проявлениям хулиганских побуждений (например, совершаются в общественном месте и сопровождаются, как правило, грубым нарушением общественного порядка). Однако данное обстоятельство не является бесспорным основанием для квалификации содеянного как совершенного из хулиганских побуждений. В каждом случае следует установить главный определяющий мотив убийства[253]. На этих позициях стоит и судебная практика. Так, Президиум Верховного Суда Российской Федерации в своем постановлении по делу С. подчеркнул, что умышленное убийство, совершенное из ревности, мести и других побуждений, вызванных неприязненными личными отношениями, независимо от места его совершения не должно квалифицироваться как совершенное из хулиганских побуждений[254].

При разграничении ревности и хулиганских побуждений как мотивов убийства следует исходить из того, что природа возникновения этих мотивов различна. В основе хулиганских побуждений обычно лежит разнузданный эгоизм, злоба, цинизм в отношении окружающих и т. п. Именно возникшее на основе указанных качеств стремление лица в грубой форме проявить свою сущность, противопоставить себя обществу, другим людям, показать свое пренебрежение к общепринятым нормам морали и права и раскрывает содержание хулиганских побуждений. При совершении убийства из хулиганских побуждений виновный направляет свои действия не столько против конкретного лица, сколько самим процессом посягательства стремится выразить неуважение к обществу. В отличие от хулиганских побуждений ревность (если она не носит болезненный характер) имеет конкретную направленность и обусловлена близкими, порой интимными отношениями между полами. Как мотив преступления ревность означает вызванный образом «третьего» страх потери объекта внимания, сознание его лишения, сопровождающееся мучительными переживаниями, страданиями. Переживания ревности всякий раз наполняются определенным содержанием: тревогой, досадой, сомнениями, подозрениями, ненавистью, завистью, которые и придают ей в каждом случае своеобразную личностную окраску[255]. Возникновению ревности, как правило, предшествует определенный повод, основания. В зависимости от того, какими основаниями вызвана ревность – действительными или ложными – она может носить обоснованный или необоснованный характер.

Определенную трудность в судебной практике представляет квалификация убийства в связи с отказом потерпевшей(го) от дальнейшего совместного проживания с виновным(ой). В литературе высказывалось мнение о том, что в данном случае исходным пунктом разграничения ревности и хулиганских побуждений должны быть не юридические, а фактические супружеские отношения. «При отсутствии фактического сожительства, – пишет Я. Соотак, – ревность выходит за пределы супружеских интимных отношений, отсутствие которых осознается и виновным. Скандалы, бесчинства в новом месте жительства одного из супругов со стороны другого супруга на почве ревности (а равно убийство при таких обстоятельствах) выражают не специфические личные отношения между супругами, а отсутствие этих отношений, желание виновного восстановить их. В таких случаях налицо хулиганские побуждения. Юридическое оформление прекращения супружеских отношений (развод) не имеет значения»[256]. Такая позиция представляется нам не совсем точной. Говоря о разграничении ревности и хулиганских побуждений как мотивов убийства, автор берет за основу лишь формальный момент – прекращение супружеских отношений, полагая, что вместе с ними прекращаются и всякие личные отношения между супругами. Между тем прекращение фактических супружеских отношений еще не является безусловным свидетельством прекращения личных отношений между супругами вообще. Поэтому всякие попытки заранее определить мотив преступления исходя лишь из одного факта отказа продолжать сожительство, являются несостоятельными. Для правильного установления мотива преступления в каждом случае важное значение имеют характер и продолжительность взаимоотношений между виновным и потерпевшим. В то же время необходимо выяснить субъективное восприятие осужденным факта отказа потерпевшей от совместного с ним проживания, так как само отношение виновного к случившемуся наглядно свидетельствует о характере исходных побуждений, которыми он руководствовался в данной ситуации.

Если осужденный тяжело переживает отказ потерпевшей от дальнейшего совместного с ним проживания, а сам факт отказа объясняет тем, что у жены появился кто-то другой, на почве чего и совершается убийство, то определяющим мотивом преступления в данном случае является ревность.

Так, О. длительное время сожительствовал с В. Впоследствии по просьбе В. он ушел от нее. В. не хотела с ним жить, так как О. злоупотреблял спиртными напитками, необоснованно ревновал ее к другим мужчинам. Однако и после этого он не оставил В. в покое, продолжал приходить к ней домой. Последний раз, будучи в нетрезвом состоянии, пришел к бывшей сожительнице ночью. А когда та его не пустила, О., подозревая, что в доме находится мужчина, взломал дверь и с целью убийства нанес потерпевшей несколько ударов ножом в жизненно важные органы. Жизнь В. была спасена благодаря своевременно оказанной ей медицинской помощи. Действия О. правильно квалифицированы судом по ст. 15 и 103 УК РСФСР (ст. 30 и ч. 1 ст. 105 УК РФ). Из материалов дела видно, что виновный всячески стремился восстановить прежние отношения с потерпевшей, но та категорически отвергала все его попытки. О., объясняя поведение В. тем, что она нашла кого-то другого, по-прежнему ревновал ее к разным мужчинам, устраивал на этой почве скандалы и во время очередной ссоры совершил преступление[257].

В случаях же, когда виновный, совершая убийство, руководствуется не столько стремлением восстановить супружеские отношения (практически они для него безразличны), сколько желанием поиздеваться над потерпевшей, лишний раз досадить ей, выразить пренебрежение к общепринятым нормам поведения, то совершенное при таких обстоятельствах убийство следует квалифицировать как убийство из хулиганских побуждений.

С., находясь в нетрезвом виде, пришел на квартиру своей бывшей жены Н. и стал стучаться, а затем бить в дверь лезвием топора. Испугавшись, Н. выбежала из квартиры, чтобы позвонить в милицию. С. побежал за ней, догнал и нанес несколько ударов ножом в живот, от которых Н. скончалась на месте. Из материалов дела видно, что в период совместной жизни с потерпевшей осужденный на почве пьянства постоянно устраивал дома скандалы, неоднократно избивал жену, издевался над ней. И. вынуждена была развестись с ним. Однако и после этого С. не изменил своего поведения, по-прежнему продолжал издеваться над потерпевшей. При таких обстоятельствах суд правильно квалифицировал действия виновного как убийство из хулиганских побуждений[258].

Немало сложностей в разграничении ревности и хулиганских побуждений возникает при квалификации убийства в связи с нежеланием потерпевшей встречаться, вступить в брачные отношения с виновным.

Для правильного установления мотива преступления в каждом случае необходимо, прежде всего, выяснить характер сложившихся взаимоотношений между виновным и потерпевшей, серьезность их намерений. Большое значение имеет и то обстоятельство, как отнесся виновный к последовавшему за этим разрыву в связи с нежеланием потерпевшей вступить с ним в брак.

В случаях, когда виновный, имея серьезные намерения по отношению к потерпевшей и получив от нее отказ встречаться, выйти за него замуж, искренне переживает случившееся, более того, пытается выяснить причины отказа, как-то изменить отношение к себе потерпевшей, чтобы вернуть прежнее внимание, расположение, то мотив преступления в этих случаях носит сугубо личный характер.

П. долгое время встречался с Ч., намеревался вступить с ней в брак, на что та отвечала согласием. Через некоторое время между ними произошла ссора, во время которой П. обошелся с потерпевшей грубо, после чего она решила с ним в брак не вступать и ответила ему отказом. Однако П. продолжал приходить к потерпевшей, настаивал на женитьбе. В день совершения преступления приходил к ней дважды. Второй раз, захватив с собой нож, пришел ночью и, вновь услышав отказ, нанес им несколько ударов в жизненно важные органы потерпевшей. Преступление не было доведено до конца благодаря вмешательству посторонних лиц. Суд правильно квалифицировал действия виновного по ст. 15 и 103 УК РСФСР (ст. 30 и ч. 1 ст. 105 УК РФ). Из дела видно, что между виновным и потерпевшей сложились близкие отношения, они намеревались вступить в брак, чему помешала ссора. П., пытаясь сохранить расположение потерпевшей, неоднократно приходил к ней и после ссоры, уговаривал подумать, не торопиться с ответом[259].

Если же виновный в своем поведении руководствуется исключительно принципом «я так хочу», совершенно не заботясь о том, какое впечатление он производит на потерпевшую и не считаясь с ее мнением по этому поводу, то такие действия должны рассматриваться как убийство, совершенное из хулиганских побуждений[260].

Определенные трудности в судебной практике возникают при квалификации убийства в случаях, когда виновный своим поведением создает невыносимые условия для жизни потерпевшей, заключающиеся в систематическом нанесении ей побоев, издевательствах, угрозах убийством, а затем в конечном итоге убивает ее. Сложность заключается в том, что сам факт создания невыносимых условий для жизни потерпевшей и последующее за этим ее убийство не являются безусловным свидетельством совершения этого преступления из хулиганских побуждений. Иногда причиной сложившихся взаимоотношений в семье может быть и ревность. Причем следует согласиться, что отсутствие действительного повода к ревности не является препятствием к возникновению такого мотива[261]. Если ревность субъективно переживается осужденным, то независимо от того, обоснована она или нет, определяющим в квалификации будет именно мотив ревности, даже если формы его проявления вовне тесно соприкасаются с формами проявления хулиганских побуждений.

Г. на протяжении ряда лет беспричинно ревновал жену к разным мужчинам, соседям и даже родственникам. На этой почве бил жену, угрожал убийством, издевался над ней. В день совершения преступления между супругами вновь произошла ссора, во время которой Г., свалив жену на пол, стал ее душить, а затем нанес удар по голове молотком. Действия Г. были квалифицированы судом как покушение на убийство из ревности по ст. 15 и 103 УК РСФСР (ст. 30 и ч. 1 ст. 105 УК РФ). Такая квалификация полностью соответствует обстоятельствам дела. По словам потерпевшей, «муж– очень эгоистичный, постоянно ревновал ее, бил, издевался над ней. Из-за ревности к соседу они вынуждены были даже поменяться квартирами»[262].

Однако в случаях, когда виновный сам понимает необоснованный характер своей ревности, более того, высказывание ревности с его стороны является лишь своеобразной формой прикрытия хулиганских действий, лишь поводом, чтобы «вылить» на супругу свою злобу, проявить по отношению к ней жестокость, силу и показать неуважение к общепризнанным правилам поведения, определяющим мотивом преступления являются хулиганские побуждения. При

расследовании подобных дел необходимо особенно тщательно выяснять все обстоятельства дела, чтобы виновному не удалось скрыть хулиганские побуждения, которыми он руководствовался при совершении преступления, под предлогом ревности[263].

Подсудимый Г., проживая с женой в зарегистрированном браке, систематически пьянствовал. На этой почве совершал по отношению к ней хулиганские действия, часто беспричинно избивал ее. В день убийства в очередной раз необоснованно придираясь к жене на почве пьянки, Г. схватил со стола нож и нанес им удар в грудь потерпевшей, в результате чего она тут же скончалась. Суд правильно квалифицировал действия виновного как убийство из хулиганских побуждений. Из материалов дела видно, что в пьяном виде виновный искал любой повод, чтобы придраться к потерпевшей, поиздеваться над ней. Одним из таких поводов выступала необоснованная ревность. Однако каких-либо серьезных оснований для ревности у него не было, о чем хорошо знал и сам виновный, характеризуя потерпевшую как безупречную жену.

С учетом вышесказанного представляется целесообразным в пункт 12 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)» внести рекомендации по разграничению ревности и хулиганских побуждений как мотивов убийства следующего содержания: «При отграничении убийства из хулиганских побуждений от убийства из ревности следует иметь в виду, что ревность в отличие от хулиганских побуждений имеет конкретную направленность и обусловлена близкими, порой интимными отношениями между людьми. Ее возникновению, как правило, предшествует определенный повод, основания. В зависимости от того, какими основаниями вызвана ревность – действительными или ложными – она может носить обоснованный или необоснованный характер. Как мотив преступления ревность означает вызванный образом «третьего» страх потери объекта внимания, сопровождающийся мучительными переживаниями, страданиями. Убийство, совершенное из ревности, мести и других побуждений, вызванных личными неприязненными отношениями, не должно квалифицироваться как совершенное из хулиганских побуждений.

Не меньшую практическую значимость имеет и правильное разграничение мести и ревности как мотивов убийства. С этим, в частности, связаны организация профилактической работы по предупреждению убийств, определение степени общественной опасности деяния и личности преступника, что, несомненно, учитывается как при назначении наказания, так и при его исполнении.

Однако в уголовно-правовой литературе вопросу разграничения мотивов ревности и мести уделяется недостаточное внимание. При этом ряд авторов исходят из того, что разграничение этих мотивов практически не представляется возможным, так как они, будучи неразрывно связанными между собой, как бы взаимодополняют друг друга. Так, например, Н. И. Загородников писал, что убийство из ревности очень часто является убийством из мести на почве ревности[264]. Такая позиция не бесспорна. Разграничение мести и ревности как мотивов убийства на практике действительно связано с определенными трудностями, поскольку они, тесно переплетаясь между собой, включают в свое содержание общие для них элементы: злобу, обиду, ненависть и т. д. Тем не менее месть и ревность – разные мотивы, отличающиеся друг от друга по своей социально-психологической сущности, содержанию, природе происхождения.

Мотив мести, так же как и ревность, носит сугубо личный характер, однако сфера его проявления, как по кругу лиц, так и по характеру совершаемых ими действий, значительно шире. Месть при убийстве может быть направлена не только против лиц, находящихся между собой в близких отношениях – родственников, знакомых, соседей, сослуживцев и т. д., но и против малознакомых, а иногда и вовсе незнакомых людей. Возникая обычно на почве неприязненных отношений, месть в каждом случае обусловлена конкретным поведением потерпевшего лица. При этом действия потерпевшего, в связи с которыми возникает месть, могут носить самый разнообразный характер: чаще всего они являются неправомерными, что, однако, не исключает возможности возникновения этого мотива и в ответ на правомерное поведение другого лица (например, в связи с отказом участвовать в преступлении, дать взаймы и т. д.). Важно лишь, чтобы и в том, и в другом случае эти действия воспринимались виновным как личная обида, оскорбление. Руководствуясь этими чувствами, виновный стремится отомстить обидчику, нанести ему вред за причиненные боль, страдания[265]. Таким образом, месть возникает под влиянием обиды. Именно обида, зло, недовольство действиями другого являются определяющими в характеристике этого мотива.

В отличие от мести, мотив ревности, как уже отмечалось, имеет свою специфику. Специфика мотива ревности и совершаемых на этой почве преступлений заключается в поводе к преступлению и характере взаимоотношений между виновным и потерпевшим. Появление ревности связано, как правило, с обоснованными или необоснованными подозрениями, сомнениями в верности, любви и, следовательно, ограничено более узкой сферой глубоко личных, порой интимных отношений между полами.

Думается, что ревность проявляется наиболее ярко тогда, когда виновный не имеет действительных доказательств измены своего партнера. В этих случаях ревность чаще всего порождена свойствами самой личности виновного, его чрезмерной подозрительностью, мнительностью. «Именно в сомнениях, в недоверии и подозрительности зреют гнев и раздражение, которые делают ревность более бурным и страстным, чем месть и корыстолюбие, мотивом, толкающим людей на совершение тягчайших преступлений»[266].

Жена X. длительное время была парализована, и соседи И. постоянно оказывали ей помощь. Обнаружив однажды И. одного в комнате жены, X. необоснованно приревновал ее к соседу. Желая застать жену наедине с И., X. стал раньше приходить с работы. В день убийства он пришел домой раньше обычного. Увидев, что жена лежит в кровати, затеял с ней ссору, утверждая, что она кого-то ждет. А когда та ответила на его слова резко, с целью убийства нанес потерпевшей несколько ударов по голове молотком, от которых она на месте скончалась.

При установлении главного определяющего мотива преступления гораздо сложнее дело обстоит в тех случаях, когда виновный, подозревая супругу в измене, затем сталкивается с обстоятельствами, подтверждающими факт супружеской неверности, либо узнает об этом от самой потерпевшей. Сложность заключается в том, что месть и ревность здесь тесно переплетаются между собой. Это дало основание некоторым авторам считать, что убийство из ревности в этих случаях очень часто является и убийством из мести[267].

Соглашаясь в принципе, что ревность довольно часто, особенно в случаях действительной измены объекта внимания содержит элементы злобы, негодования, в то же время следует иметь в виду, что наличие в ревности элементов злобы не порождает обязательно мотив мести, а чаще всего накладывает своеобразный отпечаток на форму проявления ревности вовне, придавая ей ту силу и стремительность, которые делают этот мотив наиболее опасным. Специфика мотива ревности, как уже отмечалось, в том и заключается, что он, формируясь постепенно, по мере того, как возникшие первоначально сомнения, подозрения находят в дальнейшем свое подтверждение, вызывает систематическое нарастание интенсивности напряжения. Причем чем больше укрепляются эти подозрения, сомнения, тем более сильными и опасными являются злоба и негодование, которые всегда сопровождают этот мотив[268]. Иногда элементы злобы и негодования в ревности бывают настолько ярко выражены, что как бы заслоняют основной мотив преступления.

Н. со своей семьей проживал по соседству с семьей А. Отношения между ними были хорошие. Когда Н. узнал, что А. в его отсутствие часто заходит к нему во двор, он стал подозревать жену в супружеской неверности и следить за ними. Сказав однажды жене, что уезжает навестить мать, на самом деле никуда не поехал, а переночевал на чердаке своего дома. Утром следующего дня, взяв топорик и разбудив жену, Н. стал выяснять с ней отношения. Та призналась, что действительно была в интимной близости с А. Увидев после этого у своей калитки А., Н. подошел к нему и нанес несколько ударов топором по голове, от которых тот на месте скончался. Затем тем же топором он нанес удары жене, причинив ей тяжкие телесные повреждения[269]. Мотив ревности в этом случае дополняется определенными элементами мести: злобой, обидой, негодованием в связи с изменой близкого человека.

Особую трудность вопрос о разграничении мотивов мести и ревности вызывает в случаях, когда убийство совершается в связи с отказом потерпевшей продолжать сожительство с виновным, либо нежеланием встречаться, вступить с ним в брачные отношения. Следует отметить, что в судебной практике этот вопрос решается непоследовательно. Среди ученых также нет единства в его понимании. Одни, например, считают, что убийства при таких обстоятельствах должны признаваться совершенными из ревности[270]. Позиция другой группы авторов сводится к тому, что «было бы неточно во всех случаях относить эти убийства к убийству из ревности. Убийство при указанных обстоятельствах может быть совершено и по другим низменным мотивам, например из мести, ненависти ит. д.»[271]. Последняя точка зрения для нас предпочтительней. Действительно, только учет всех обстоятельств дела позволяет в каждом конкретном случае сказать, руководствовался ли виновный в своем поведении мотивом ревности или он связывал его с актом мести или каким-либо другим побуждением. Для установления главного определяющего мотива совершения преступления особенно важно выяснить, чем был вызван отказ потерпевшей и как воспринял его сам виновный.

Если виновный воспринял отказ потерпевшей выйти за него замуж либо продолжать совместную жизнь как личную обиду, оскорбление и руководствуется в своих действиях исключительно стремлением отомстить ей за это, получить удовлетворение в самом факте причинения вреда потерпевшей, то определяющим мотивом убийства в этих случаях является мотив мести.

С., имея жену и четырех детей, стал сожительствовать с X. Впоследствии X., узнав, что С. имеет семью и живет с ней, перестала поддерживать с ним отношения. Настаивая на продолжении встреч, С. стал преследовать X., угрожать расправой. Будучи в нетрезвом состоянии, неоднократно пытался проникнуть в дом к X., однако та его не пускала. Затаив на X. обиду, С. решил ей отомстить. Встретив как-то потерпевшую на улице, С. еще раз спросил ее, будет ли она дальше ломаться? Получив резкий ответ, он подскочил к X. и нанес ей несколько ударов лезвием топора по голове. Преступление не было доведено до конца по причине, не зависящей от воли виновного[272]. Из материалов дела видно, что С. руководствовался в своем поведении исключительно мотивом мести. Полностью признав свою вину, подсудимый подтвердил, что действительно преследовал X. за то, что она отказалась с ним сожительствовать. После нескольких неудачных попыток примирения с X., разозлившись на нее за это, он решил ее убить.

В то же время в случаях, когда виновный полагает, что отказ потерпевшей выйти за него замуж либо продолжать дальнейшую совместную жизнь вызван тем, что потерпевшая изменила ему, подозревает, что у нее появился кто-то другой, то совершенное на этой почве преступление должно рассматриваться как обусловленное мотивом ревности.

М. зарегистрировал брак с И., однако жили они плохо. М. злоупотреблял спиртными напитками. Из-за пьянок последнего между супругами часто возникали ссоры, скандалы. И. дважды уходила от М. После ее очередного ухода, встретив потерпевшую, М. просил ее продолжать совместную жизнь, но И. категорически отказалась, заявив, что у нее есть другой мужчина. В ответ на это М. с целью убийства стал наносить потерпевшей удары ножом, от которых та вскоре скончалась. Как видно из материалов дела, мотивом совершения преступления в данном случае явилась ревность[273].

Мы не ставили себе целью рассмотреть все квалифицирующие признаки убийства, предусмотренные ч. 2 ст. 105 УК, а остановились лишь на тех признаках, толкование которых в постановлении Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)», на наш взгляд, не бесспорно. Так, определенную сложность на практике вызывает квалификация убийства по и. «и» ч. 2 ст. 105 УК как совершенного неоднократно. Согласно п. 14 вышеназванного постановления Пленума Верховного Суда РФ «убийство признается совершенным неоднократно, если ему предшествовало совершение преступлений, предусмотренных ст. 105 УК РФ и (или) ст. 102, 103 УК РСФСР. Основанием для квалификации действий виновного по п. “н” ч. 2 ст. 105 УК РФ является также совершение им ранее преступлений, предусмотренных ст. 277, 295, 317, 357 УК РФ и (или) ст. 66, 67, 191², п. “в” ст. 240 УК РСФСР»[274]. Между тем позиция Пленума по этому вопросу не соответствует закону. Если следовать строго букве закона, то согласно ч. 1 ст. 16 УК неоднократность может быть образована как тождественными преступлениями (т. е. предусмотренными одной статьей или частью статьи УК), так и однородными преступлениями (т. е. предусмотренными различными статьями УК, но лишь в случаях, указанных в законе). Последнее положение следует толковать таким образом, что если в статье Особенной части УК, предусматривающей в качестве квалифицирующего признака неоднократность, нет указания на то, какими преступлениями может быть образована неоднократность, то в этом случае она может быть образована лишь тождественными преступлениями. Неоднократность образуется как тождественными, так и однородными преступлениями, если на это есть указание в самом законе. Так, согласно примечанию к ст. 158 УК хищение считается неоднократным, если ему предшествовало совершение одного или более преступлений, предусмотренных ст. 158–166, а также ст. 209, 221, 226, 229 настоящего Кодекса. Применительно к ст. 105 УК такого примечания нет. Следовательно, сегодня п. «н» ч. 2 ст. 105 УК может применяться лишь в случае, когда лицом ранее было совершено убийство, подпадающее под признаки ч. 1 или 2 ст. 105 УК РФ, и вновь совершается убийство, предусмотренное данной статьей. Таким образом, Пленум Верховного Суда РФ, наделив себя нормотворческими функциями, вышел за пределы своих полномочий. Решение данной проблемы видится в дополнении ст. 105 УК РФ примечанием следующего содержания: «В соответствии с ч. 2 ст. 105 УК убийство признается совершенным неоднократно, если лицо ранее совершило одно или более преступлений, предусмотренных настоящей статьей, а также статьями 277, 295, 317 и 357 настоящего Кодекса, и вновь совершило убийство, содержащее признаки ч. 1 или 2 ст. 105 УК»[275].

Вопросы возникают и в связи с толкованием Пленумом такого квалифицирующего обстоятельства, как убийство, совершенное группой лиц, группой лиц по предварительному сговору, организованной группой (п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК). При квалификации убийства по данному пункту Пленум правильно ориентирует на ст. 35 УК РФ, где раскрывается понятие этих разновидностей групп. Вместе с тем позиция Пленума по данному вопросу непоследовательна. С одной стороны, Пленум высказывается достаточно четко, когда речь идет о таких разновидностях преступной группы, как группа лиц без предварительного сговора и организованная группа. Согласно п. 10 вышеназванного постановления Пленума «убийство признается совершенным группой лиц, когда два или более лица, действуя совместно с умыслом, направленным на совершение убийства, непосредственно участвовали в процессе лишения жизни потерпевшего, применяя к нему насилие, причем необязательно, чтобы повреждения, повлекшие смерть, были причинены каждым из них (например, один подавлял сопротивление потерпевшего, лишал его возможности защищаться, а другой причинил ему смертельные повреждения)…», «При признании убийства совершенным организованной группой действия всех участников независимо от их роли в преступлении следует квалифицировать как соисполнительство без ссылки на ст. 33 УК РФ»[276]. С другой стороны, относительно убийства, совершенного по предварительному сговору группой лиц, позиция Пленума довольно двусмысленна. Нет четкости в изложении, а следовательно, и в понимании этого вопроса. Пленум, в частности, указал, что «предварительный сговор на убийство предполагает выраженную в любой форме договоренность двух или более лиц, состоявшуюся до начала совершения действий, непосредственно направленных на лишение жизни потерпевшего. При этом наряду с соисполнителями преступления другие участники преступной группы могут выступать в роли организаторов, подстрекателей или пособников убийства, и их действия надлежит квалифицировать по соответствующей части ст. 33 и п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ[277]. Таким образом, получается, что убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору, может охватывать собой действия не только соисполнителей, но и других соучастников (организаторов, подстрекателей, пособников). В этом случае их действия следует квалифицировать по соответствующей части ст. 33 и п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК. Такого мнения придерживаются и некоторые известные ученые[278].

Между тем эта точка зрения вызывает возражения. Думается, что следует различать такие понятия, как убийство с предварительным сговором и убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору (групповое убийство). Первое понятие более широкое, поскольку охватывает собой как убийство, совершенное в форме соисполнительства (простое соучастие), так и убийство, совершенное с распределением ролей (сложное соучастие). Второе понятие – групповое убийство – предполагает лишь одну форму соучастия– соисполнительство. Поскольку в п. «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ речь идет об убийстве, совершенном группой лиц по предварительному сговору, то все участники этой группы являются соисполнителями и их действия следует квалифицировать по и. «ж» ч. 2 ст. 105 УК без ссылки на ст. 33 УК.

Из чего должны исходить суды при квалификации убийства как совершенного группой лиц по предварительному сговору? А. Е. Меркушов правильно отмечает, что, во-первых, должна быть установлена предварительная договоренность на совершение убийства между соиполнителями. Во-вторых, это непосредственное участие в процессе лишения жизни потерпевшего двух или более лиц. Поэтому если убийство совершало одно лицо, а другое выступало в роли организатора, подстрекателя или пособника, содеянное не может квалифицироваться как убийство, совершенное группой лиц по предварительному сговору[279]. Эта позиция является, на наш взгляд, более убедительной и логически выдержанной. Ее разделяют многие ученые, в том числе Л. А. Андреева, Р. Р. Галиакбаров, В. П. Малков и др.[280].

В целях единообразного применения и. «ж» ч. 2 ст. 105 УК РФ предлагается пункт «ж» изложить в следующей редакции: «убийство, совершенное группой лиц, группой лиц по предварительному сговору или организованной группой (групповое убийство)». В примечании к ст. 105 УК следует дать пояснение, согласно которому «убийство признается групповым (т. е. совершенным группой лиц без предварительного сговора, группой лиц по предварительному сговору, организованной группой), если все участники группы являлись соисполнителями»[281].

Спорные вопросы на практике возникают также при квалификации убийства лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии (п. «в» ч. 2 ст. 105 УК). Особенно много споров вызывают случаи убийства спящего человека, лица, находящегося в обморочном состоянии или глубокой степени опьянения. Интересно отметить, что до выхода в свет постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК)» суды подобные случаи убийства, как правило, квалифицировали по и. «в» ч. 2 ст. 105 УК как убийство лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии[282]. После принятия Пленумом вышеназванного постановления убийство спящего человека, лица, находящегося в обморочном состоянии или глубокой степени опьянения, суды все чаще стали рассматривать как простое убийство (ч. 1 ст. 105 УК)[283].

Иллюстрацией сказанному является дело в отношении В. и С. Предварительным следствием их действия были квалифицированы по и. «в» и «ж» ч. 2 ст. 105 УК. Из дела видно, что между В. и ее отчимом П., проживающими в одной квартире, сложились личные неприязненные отношения. В., узнав о невозможности выселения отчима, решила совершить убийство последнего. С этой целью она вступила в предварительный сговор с С. Вооружившись молотком и скалкой, и подойдя к спящему П., они нанесли последнему каждый не менее пяти ударов в область головы, от которых потерпевший на месте скончался, не приходя в сознание. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда Республики Татарстан исключила из обвинения и. «в» ч. 2 ст. 105 УК, указав, что убийство потерпевшего во время сна не может расцениваться как квалифицированное убийство, поскольку потерпевший спал и не мог сознавать происходящего с ним[284].

Между тем представляется, что толкование Пленумом данного квалифицирующего обстоятельства далеко не безупречно. Пленум, в частности, указал, что по п. «в» ч. 2 ст. 105 УК надлежит квалифицировать умышленное причинение смерти потерпевшему, неспособному в силу физического или психического состояния защитить себя, оказать активное сопротивление виновному, когда последний, совершая убийство, сознает это обстоятельство[285]. Из данного определения можно выделить два момента, это: 1) реальная неспособность лица защитить себя в силу своего физического или психического состояния, 2) осознание виновным этого обстоятельства. Представляется, что при таком понимании беспомощности состояния человека убийство спящего или лица, находящегося в глубокой степени опьянения, вполне охватывается этим понятием. Поэтому практика судов последних лет, с нашей точки зрения, противоречит положениям Пленума.

Нет единства по этому вопросу и среди ученых. Одни достаточно широко толкуют понятие «беспомощного» состояния человека, относя сюда все случаи, когда потерпевший не может сознавать происходящего с ним вследствие малолетства, глубокого сна, сильного опьянения, обморока либо не может оказать сопротивления убийце из-за отсутствия физической возможности (престарелый возраст, тяжелое заболевание)[286]. Другие считают, что подобные случаи убийства не повышают степени общественной опасности содеянного, поскольку потерпевшие в этом состоянии не осознают происходящего с ними. Исходя из этого, убийство лица, находящегося в бессознательном состоянии (спящего, находящегося в обмороке, глубокой степени опьянения), они относят к простому убийству (ч. 1 ст. 105 УК)[287]. Последняя точка зрения представляется нам более убедительной. Действительно, убийство лица, которое хотя фактически и находится в беспомощном состоянии, но не осознает характера угрожающей ему опасности (убийство спящего, лица, находящегося в обмороке), нельзя относить к квалифицированному убийству. Другое дело, когда речь идет об убийстве человека, который, находясь в беспомощном состоянии, понимает, что его сейчас убьют и в связи с этим испытывает сильные страдания. Подобные случаи убийства и должны квалифицироваться по и. «в» ч. 2 ст. 105 УК, поскольку они значительно повышают степень общественной опасности содеянного и личности виновного.

С учетом сказанного предлагается внести изменения в пункт 7 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК РФ)», изложив его в следующей редакции: «по и. “в” ч. 2 ст. 105 УК РФ (убийство лица, заведомо для виновного находящегося в беспомощном состоянии) надлежит квалифицировать как умышленное причинение смерти потерпевшему, осознающему характер угрожающей ему опасности, но неспособному в силу физического или психического состояния защитить себя, оказать активное сопротивление виновному, который не только понимает это обстоятельство, но и рассчитывает на него». Такое толкование данного квалифицирующего обстоятельства больше соответствует и сложившейся судебной практике.

Сложности в теории уголовного права и судебной практике вызывает и неоднозначное понимание такого квалифицирующего признака убийства, как убийство женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности (п. «г» ч. 2 ст. 105 УК). Чаще всего споры возникают в случаях ошибки виновного в квалифицирующем обстоятельстве, когда виновный полагает, что он лишает жизни беременную женщину, а она таковой не является. Одни авторы предлагают квалифицировать содеянное как покушение на убийство беременной женщины[288]. Другие считают, что в этих случаях налицо идеальная совокупность преступлений: покушение на убийство беременной женщины и простое оконченное убийство[289]. Третьи полагают, что содеянное в этих случаях следует квалифицировать как оконченное убийство женщины, находящейся в состоянии беременности[290]. Первая точка зрения представляется нам не совсем правильной, поскольку она не отражает должным образом степень общественной опасности содеянного, ведь налицо реальное наступление общественно опасного последствия – смерть женщины. Нельзя согласиться и со второй позицией, поскольку здесь искусственно создается множественность преступлений, между тем налицо одно преступление и одна потерпевшая. Что касается третьей позиции, то хотя она также не является абсолютно безупречной, однако, на наш взгляд, она в большей мере отражает степень общественной опасности содеянного, поскольку, с одной стороны, показывает направленность умысла виновного, а с другой– наступление преступного результата – смерть женщины.

Наряду с традиционными, наиболее «острыми» уголовно-правовыми средствами защиты жизни человека, которые выражаются в привлечении виновных к уголовной ответственности и применении к ним наказания в виде длительных сроков лишения свободы или смертной казни, возможно использование и других уголовно-правовых средств, обеспечивающих защиту прав потерпевших от преступлений против жизни, особенно убийств. Речь идет о проблеме возмещения вреда, причиненного убийством. Исторически сложилось так, что убийца в течение многих веков на Руси, в дореволюционной России обязан был нести не только наказание, но и возместить ущерб, причиненный родственникам потерпевшего. Так, Русская Правда первоначально отдавала убийцу в полное распоряжение родственников убитого по праву кровной мести. Постепенно круг родственников, имеющих право кровной мести, сужался. Князь, являясь мстителем безродных, предпочитал деньги – плату за убийство (виру) с заранее установленной шкалой ценностей: голова свободного горожанина оценивалась в 40 гривен, за убийство боярина и другого знатного – в два раза больше, за убийство холопа – до 12 гривен.

Дети Ярослава (приблизительно 1050 г.) ограничили власть родственников убитого над убийцей и полностью заменили кровную месть головщиной (выкупом). Причем она не содержала в себе уголовного элемента: убийце самому предоставлялось право уладить дело с родственниками убитого, заплатив названную ими сумму. Если стороны не достигали согласия, родственники убитого обращались с гражданским иском в суд; в результате разбирательства суд устанавливал сумму в гривнах, которую убийца обязан был уплатить истцу.

В Своде законов уголовных (1832 г.), Уложении о наказаниях уголовных и исправительных (1845 г.) и Уголовном Уложении (1903 г.) на лиц, виновных в убийстве, обязанность возмещать ущерб не возлагалась. Решение вопроса о возмещении ущерба родственникам убитого было перенесено в Свод законов гражданских. Так, ст. 657 Свода предоставляла право родителям, жене и детям потерпевшего предъявить иск убийце, если они не имели средств к существованию или эти средства были недостаточны. Суд своим решением возмещал ущерб: родителям– пожизненно, вдове и дочерям – до выхода замуж, сыновьям – до достижения совершеннолетия[291].

Однако эта традиция возмещения ущерба в случае лишения человека жизни была предана забвению в советское время[292]. Сегодня, с учетом происходящих в обществе перемен, провозглашения человека, его прав и свобод высшей ценностью общества и государства, проблема возмещения вреда, причиненного убийством, приобретает особую актуальность[293]. Активным сторонником ее решения в законо дательном порядке является С. В. Бородин. Он предлагает два пути решения этой проблемы: 1) непосредственно в УК РФ в санкциях статей об убийстве наряду с наказанием предусмотреть также возмещение материального и морального вреда родственникам потерпевшего; 2) ввести в ГК РФ специальную норму, предусматривающую обязанность виновного возместить материальный вред родственникам убитого[294]. Первый вариант решения проблемы, на наш взгляд, является более предпочтительным[295]. В этом случае, как представляется, будет показана строгая и конкретная позиция государства относительно обеспечения жизни человека. Кроме того, это упростит саму процедуру возмещения вреда, что очень важно для лиц, и так испытывающих глубокие нравственные страдания. Кстати говоря, такой опыт известен УК КНР 1997 г. В ст. 36 данного УК содержится общее положение о том, что если преступный элемент преступным поведением наносит экономический ущерб, то положениями настоящего Кодекса кроме уголовной ответственности предусматривается также гражданская ответственность в виде компенсации материального ущерба. Преступный элемент, несущий гражданскую ответственность в виде компенсации, одновременно наказывается штрафом. Если его имущества недостаточно, чтобы произвести полную выплату, или у него нет имущества, он должен прежде выполнить обязанность по компенсации причиненного вреда[296]. Вместе с тем закономерно возникает вопрос: кто и с какого момента обязан возместить вред родственникам убитого? Представляется, что такая обязанность изначально должна возлагаться на государство, поскольку в соответствии с Конституцией Российской Федерации (ст. 2) именно государство выступает основным гарантом признания, соблюдения и защиты прав и свобод человека и гражданина. Что касается момента, с которого возникает такая обязанность у государства, то вряд ли целесообразно связывать его с моментом вступления приговора в законную силу[297]. В этом случае возмещение ущерба родственникам убитого будет целиком зависеть от качества работы правоохранительных органов (найден убийца или нет) и, следовательно, потерпевшие будут фактически находиться в неравном положении. Поэтому, с нашей точки зрения, механизм возмещения вреда должен быть следующим: государство, коль скоро оно не обеспечило сохранность самого ценного блага человека– его жизни, обязано в любом случае возместить ущерб родственникам убитого, а затем в лице правоохранительных органов предпринять все необходимые меры, чтобы найти виновного и взыскать с него в регрессном порядке выплаченную сумму. Естественно, что государство должно иметь средства для возмещения такого вреда. Значительная роль в пополнении этих средств, на наш взгляд, должна отводиться таким уголовно-правовым мерам, как конфискация имущества и штраф. В этом смысле следует поддержать предложение С. В. Бородина о целесообразности включения конфискации имущества и штрафа в санкцию статьи об убийстве[298]. Такой опыт известен уголовному законодательству ряда стран. Так, УК Латвийской Республики предусматривает за убийство при отягчающих обстоятельствах (ст. 117) и при особо отягчающих обстоятельствах (ст. 118) наряду с пожизненным заключением также лишение свободы до 20 лет с конфискацией имущества[299]. Аналогичным образом вопрос решается в УК Республики Казахстан 1997 г. (ст. 96)[300] и УК Кыргызской республики 1997 г. (ч. 2 ст. 97)[301]. А УК Голландии за простое и тяжкое убийство наряду с пожизненным тюремным заключением и тюремным заключением на определенный срок предусматривает также штраф пятой категории (ст. 287–293)[302].

Другим, не менее важным аспектом обеспечения права человека на жизнь является проблема эвтаназии. В переводе с греческого «эвтаназия» означает «легкая, безболезненная смерть». Это проблема не столько медицинская, сколько нравственная, правовая. Она обсуждается уже на протяжении многих веков. Еще в 1516 г. Т. Мор писал, что «если болезнь не только не поддается врачеванию, но и доставляет постоянные мучения и терзания, то священники и власти обращаются к страдальцу с такими уговорами: он не может справиться ни с какими заданиями жизни, неприятен для других, в тягость самому себе и, так сказать, переживает уже свою смерть»[303].

Интересен факт, что отечественное уголовное законодательство, как дореволюционное, так и советского периода, пыталось урегулировать этот вопрос. Так, Уголовное Уложение 1903 г. признавало убийство, «учиненное по настоянию убитого и из сострадания к нему», умышленным убийством при смягчающих обстоятельствах (ст. 460 Уложения)[304].

УК РСФСР 1922 г. в этом вопросе пошел еще дальше. Он содержал норму, согласно которой не наказывалось «убийство, совершенное по настоянию убитого из чувства сострадания» (примечание к ст. 143 УК)[305]. Однако это положение действовало всего шесть месяцев и в ноябре 1922 г. было отменено.

Сегодня официально эвтаназия в нашей стране запрещена. Согласно ст. 45 Основ законодательства Российской Федерации об охране здоровья граждан от 22 июля 1993 г. медицинскому персоналу запрещается удовлетворять просьбу больного об эвтаназии – ускорении его смерти какими-либо действиями или средствами, в том числе прекращением искусственных мер по поддержанию жизни[306]. Таким образом, в нашей стране запрещена не только активная, но и пассивная эвтаназия. Такие действия рассматриваются в теории как простое убийство и квалифицируются по ч. 1 ст. 105 УК. Вместе с тем законодатель предусмотрел среди обстоятельств, смягчающих наказание, совершение преступления по мотиву сострадания (п. «д» ч. 1 ст. 61 УК).

Происходящие в стране перемены, в том числе влияние международных стандартов в области прав человека на наше внутреннее законодательство, вступление России в Совет Европы, признание естественных и неотъемлемых прав человека высшей ценностью общества и государства подняли обсуждение этой проблемы на новый уровень. По данным Всемирной организации здравоохранения, в мире ежегодно совершается более 500 тыс. самоубийств и примерно 7 тыс. попыток. Долгие годы укоренялось убеждение, что кончают с собой лишь психически больные. На самом деле они составляют всего 25–27 %, еще 19 %– алкоголики, а остальные– подавляющая часть – лица, которые никогда не лечились у психиатров и никогда не обнаруживали каких-либо поведенческих особенностей, позволяющих отнести их к категории больных[307].

Если среди естественных и неотъемлемых прав человека право на жизнь является самым ценным благом, которое дается ему от рождения, то вправе ли он сам распоряжаться ею? То есть можно ли говорить о «праве человека на смерть», и если да, то в каких случаях? Этот вопрос сегодня остается одним из самых дискуссионных. Не решен он и на уровне законодательства Совета Европы. На сегодняшний день в Европейскую комиссию по правам человека и Европейский Суд не поступало никаких дел в связи с этим вопросом. Ни в Комиссии, ни в прецедентном праве в связи с проблемой эвтаназии не рассматривается вопрос о допустимости самоубийства с юридической точки зрения, и остаются открытыми такие вопросы, как: охватывает ли право на жизнь обязанность жить и, соответственно, может ли индивид отказаться от этого права[308].

В России, например, немало сторонников законодательного разрешения эвтаназии. К ним в том числе относятся и врачи. Некоторые из них практикуют эвтаназию и считают ее правомерной в отношении новорожденных инвалидов, неполноценных, а также смертельно больных пациентов, которые ясно и отчетливо выражали свое стремление к смерти[309]. Есть сторонники эвтаназии и среди юристов. По мнению М. Н. Малеиной, в законе должна быть разрешена и активная, и пассивная эвтаназия. Не каждый имеет силы лежать парализованным, испытывать сильные постоянные боли. Не у всех одинаковое представление о качестве жизни. Поэтому решение об эвтаназии должно приниматься самим пациентом. Стоит ли жизнь продолжения – вопрос, который ни одно человеческое существо не может решить за другое. Поэтому на момент принятия решения гражданин должен быть дееспособным, а также не иметь каких-либо заболеваний, сопровождающихся навязчивой идеей смерти. Если, с точки зрения автора, пациент находится без сознания и ранее не оформил надлежащим образом свое согласие на эвтаназию, то соответствующие меры приняты быть не могут[310].

Однако есть и противники разрешения эвтаназии. Против эвтаназии всегда последовательно выступала церковь, считая ее смертным грехом. Среди юристов этой позиции придерживаются В. А. Глушков, С. В.Бородин, С. Ф.Милюков и др. [311] В. А. Глушков, например, считает легализацию эвтаназии в нашем обществе недопустимой, так как эта идея не имеет под собой этического основания[312]. Речь идет о том, что врач, допустивший эвтаназию, нарушает тем самым важнейший гуманистический принцип медицины, известный с древности. В соответствии с ним каждый врач должен бороться за жизнь больного до последнего его вздоха. Еще более категорично по этому поводу высказывается С. Ф. Милюков. Он считает, что эвтаназия затрагивает интересы и здоровых людей, которых достаточно легко и быстро (с помощью коррумпированных эскулапов) можно превратить в безнадежно больных. Она, с точки зрения автора, препятствует усилиям по разработке наиболее действенных средств спасения человеческой жизни и возрождает практику гитлеровских фашистов, ликвидировавших неизлечимо больных пациентов[313].

Если обратиться к опыту зарубежных стран, то следует отметить, что во многих из них широко обсуждается вопрос о введении эвтаназии. Опрос общественного мнения в Великобритании показал, что 72 % респондентов готовы одобрить эвтаназию при определенных обстоятельствах, 76 % опрошенных во Франции высказались за отмену закона, запрещающего эвтаназию. Американцы в пропорции шесть к одному поддерживают право пациента решить, нужно ли отключить сохраняющую их жизнь аппаратуру или нет. 82 % опрошенных жителей Японии согласны с тем, чтобы при полном отсутствии надежды на излечение прекратить дальнейшее существование пациента и «отключить» его систему жизнеобеспечения[314]. Более того, в настоящее время применение методов эвтаназии получило одобрение со стороны судебной практики таких государств, как Швеция, ФРГ, США, Голландия, Литва и др. Так, в США смертельно больная парализованная женщина, находясь в сознании, потребовала отключить аппарат искусственного дыхания, поддерживающий ее жизнь. Несмотря на возражения врачей, суд удовлетворил ее требование, указав, что было бы жестоко сохранять существование, переполненное болью[315].

Интересен и другой пример, имевший место в Литовской республике. В 1998 г. Вильнюсской прокуратурой было возбуждено уголовное дело в отношении 56-летней С., обвинявшейся в убийстве своего 19-летнего сына Ш. Убийство совершено при следующих обстоятельствах. Ш. мучительно переживал свою первую любовь. Девушка, которую он любил, не отвечала ему взаимностью. Получив от нее окончательный отказ выйти за него замуж, Ш. поджег себя, однако остался жив благодаря своевременно оказанной помощи. Ожоги тела составили более 35 %. Его лицо было настолько обезображено, что в нем трудно было угадать человеческие черты. Сгорели веки, нос, губы, уши. Глаза не видели. Некоторые участки тела просто обуглились. Микрохирург сделал Ш. семь операций, но боль изнуряла его днем и ночью. Вскоре даже самые сильные обезболивающие средства перестали действовать. От отчаянья мать Ш. высохла и постарела. Она сама была врачом и понимала, что организм сына уже не в состоянии справиться с инфекциями. Каждый день кожа лопалась в новых местах, доставляя сыну страдания. Ш. неоднократно вел с матерью разговоры о смерти, это для нее было самым тягостным испытанием, и она не выдержала. Как врач С. знала, что сверхдоза сердечного лекарства может остановить сердце. Большой шприц для промывания ран стал орудием убийства сына. Сначала С. обвинили в убийстве ее сына, находящегося в беспомощном состоянии. Однако, по мнению заместителя главного прокурора Вильнюсской окружной прокуратуры, потерпевший не был в беспомощном состоянии– он слышал, говорил с матерью, мог позвать на помощь. Мать лишь исполнила его волю. Поэтому ее действия были переквалифицированы на статью УК об убийстве без отягчающих обстоятельств. В Литве, как и в России, эвтаназия запрещена. По закону С. должна была нести уголовную ответственность. Однако суд учел исключительную ситуацию, болезненное тяжелейшее психическое состояние, в котором находилась С., и прекратил в отношении нее уголовное дело[316].

УК Республики Польша 1997 г. относит убийство человека по его просьбе и под влиянием сострадания к нему к привилегированному виду убийств, которое наказывается лишением свободы на срок от 3 месяцев до 5 лет (§ 1 ст. 150). В соответствии с § 2 этой же статьи суд может применить чрезвычайное смягчение наказания и даже отказаться от его назначения[317]. Либеральную позицию по отношению к эвтаназии занимает и Голландия. Здесь принят закон, разрешающий эвтаназию. В соответствии с ним создана специальная комиссия, куда безнадежно больной пациент должен обратиться для получения разрешения по уходу из жизни. С целью избежания злоупотреблений закон предусмотрел следующие условия правомерности эвтаназии: 1) пациент должен быть неизлечимо болен; 2) он должен находиться в здравом уме и 3) испытывать сильные страдания.

Сторонники эвтаназии в нашей стране предлагают уточнить и дополнить перечисленные выше условия и изложить их в следующей редакции:

1) решение об эвтаназии должен принимать дееспособный гражданин; решение об эвтаназии несовершеннолетнего в возрасте от 14 до 18 лет может быть отложено прокурором (или судом) и консилиумом врачей-специалистов до достижения больным 18-летнего возраста; решение об эвтаназии несовершеннолетнего в возрасте до 14 лет или его родителей юридической силы не имеет;

2) просьба гражданина об эвтаназии добровольна, сознательна, устойчива; гражданин не имеет заболеваний, сопровождающихся навязчивой идеей смерти;

3) точная несомненная доказанность невозможности спасти жизнь, установленная консилиумом врачей-специалистов при обязательном единогласии; в исключительных случаях– если смерть в обозримый период не наступит, но развитие болезни несомненно приведет к необратимой деградации личности;

4) невозможность облегчить сильные физические и нравственные страдания больного известными средствами;

5) предварительное разрешение прокурора (или решение суда)[318].

Одобряя идею эвтаназии в принципе как проявление естественного права человека распоряжаться своей жизнью, нельзя в то же время не принять во внимание и те опасения, которые высказывают ее противники. Представляется, что эвтаназия допустима лишь в экономически развитом и зрелом в нравственном отношении обществе, когда в основе эвтаназии лежат благие намерения. В России при сегодняшнем положении дел эвтаназия действительно недопустима, так как может привести к злоупотреблениям в отношении, прежде всего, больных и престарелых. По этим же соображениям нецелесообразно, на наш взгляд, вводить сегодня в УК РФ и привилегированный состав – убийство из сострадания, поскольку это позволило бы отдельным преступникам избежать справедливого наказания за совершенное ими злодеяние. Наличия среди обстоятельств, смягчающих наказание, такого обстоятельства, как совершение преступления по мотиву сострадания, вполне достаточно, чтобы в каждом случае дифференцированно подойти к вопросам уголовной ответственности и наказания.

Важной гарантией обеспечения права человека на жизнь, позволяющей избежать судебных ошибок, является конституционное право каждого осужденного на пересмотр приговора вышестоящим судом в порядке, установленном федеральным законом, а также право просить о помиловании или смягчении наказания (ст. 50 Конституции). Это право получило свое развитие в ст. 85 УК РФ.

Дела о преступлениях, по которым может быть назначена смертная казнь, как известно, могут рассматриваться только Верховным судом республики, областным или краевым судом, судом города федерального значения, а также судом автономной области или автономного округа (ч. 3 ст. 31 УПК РФ 2001 г.). Кассационные жалобы и представления на приговор Верховного суда республики, краевого или областного суда, суда города федерального значения, суда автономной области и суда автономного округа подаются в Судебную коллегию по уголовным делам Верховного Суда Российской Федерации, а, соответственно, на приговор или иное решение Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда Российской Федерации – в Кассационную коллегию Верховного Суда Российской Федерации (ч. 3 ст. 355 УПК РФ 2001 г.).

Наконец, осужденный имеет право обратиться с ходатайством о помиловании к Президенту Российской Федерации в письменной форме. Такое ходатайство, согласно Положению о порядке рассмотрения ходатайств о помиловании в Российской Федерации, утвержденному Указом Президента Российской Федерации от 28 декабря 2001 г., регистрируется администрацией учреждения или органа, исполняющих наказание, и направляется в территориальный орган Министерства юстиции Российской Федерации в субъекте Российской Федерации не позднее чем через 20 дней со дня его подачи. Администрация учреждения уведомляет осужденного о направлении ходатайства о помиловании в территориальный орган юстиции под расписку на копии соответствующего сопроводительного письма. Отказ в направлении ходатайства о помиловании не допускается. Ходатайство о помиловании в виде снятия судимости направляется заявителем самостоятельно в комиссию по вопросам помилования на территории субъекта Российской Федерации по месту жительства заявителя[319]. Осужденные к смертной казни также имеют право обращаться к Президенту Российской Федерации с ходатайством о помиловании. При обращении осужденного с ходатайством о помиловании исполнение приговора суда приостанавливается до принятия решения Президентом Российской Федерации. В случае отказа осужденного к смертной казни от обращения с ходатайством о помиловании администрацией исправительного учреждения составляется соответствующий акт с участием прокурора (ст. 184 УИК РФ 1996 г.). В соответствии с этой же статьей основанием для исполнения наказания в виде смертной казни являются вступивший в законную силу приговор суда, заключения Председателя Верховного Суда Российской Федерации и Генерального прокурора Российской Федерации об отсутствии оснований для принесения протеста на приговор суда в порядке надзора, а также уведомление об отклонении ходатайства о помиловании или акт об отказе осужденного от обращения с ходатайством о помиловании.

§ 2. Уголовно-правовая охрана права человека на честь и достоинство

Не менее важной ценностью человека, охраняемой российским законодательством, является его право на честь, достоинство и доброе имя.

Честь, достоинство и репутация человека охраняются, прежде всего, нормами гражданского и уголовного права. Выбор способа защиты зависит, как правило, от усмотрения самого потерпевшего. Защита нарушенного права одновременно и в гражданском, и в уголовном процессе недопустима. Вместе с тем это не исключает возможность лица использовать указанные способы защиты поочередно, если первоначальное решение суда его не удовлетворяет. Так, Крикун обратился в Орджоникидзевский районный суд г. Уфы Республики Башкортостан с заявлением о возбуждении уголовного дела в отношении Зырянова по ч. 1 ст. 130 УК РСФСР. Судья, сославшись на то, что решение Орджоникидзевского районного суда г. Уфы об удовлетворении иска Крикуна к Зырянову о защите чести и достоинства Верховным Судом Республики Башкортостан отменено, и все основания для привлечения Зырянова к уголовной ответственности отпали, в возбуждении уголовного дела отказал. Президиум Верховного Суда Республики Башкортостан не согласился с таким решением. По делу возникли споры. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда Российской Федерации согласилась с постановлением Президиума Верховного суда Республики Башкортостан в той части, что отмена решения по гражданскому делу по иску Крикуна к Зырянову о защите чести и достоинства при отсутствии других предусмотренных ст. 113 УПК РСФСР обстоятельств не может являться основанием для отказа в возбуждении уголовного дела. Заявление Крикуна было направлено для рассмотрения по существу в тот же районный суд[320].

Прежде чем перейти к рассмотрению уголовно-правовых способов защиты права на честь, достоинство и репутацию человека, уместно остановиться на принципиальных различиях уголовного и гражданского процессов по данной категории дел. В литературе отмечается, что различие заключается, в первую очередь, в разной правовой природе гражданского и уголовного процессов. Если в гражданском судопроизводстве стороны (истец и ответчик) равноправны, то в уголовном судопроизводстве потерпевший не стоит на одном уровне с обвиняемым, в той или иной мере он пользуется «покровительством» государства, в том числе и по делам частного обвинения, к которым относятся клевета и оскорбление[321].

Различие заключается также в решении вопроса о том, на ком лежит бремя доказывания. Если в уголовном процессе обвинение поддерживает потерпевший (или прокурор), то в гражданском процессе доказывать правдивость таких сведений должен тот, кто их распространил. Кроме того, в уголовном судопроизводстве невозможно опровергнуть заведомо ложные сведения, если неизвестно лицо, распространившее такие сведения. В то время как в гражданском судопроизводстве, согласно п. 6 ст. 152 ГК РФ, можно обратиться в суд с иском о признании распространенных сведений не соответствующими действительности, даже если установить лицо, распространившее такие сведения, невозможно[322].

В гражданском судопроизводстве речь идет о защите лишь деловой репутации гражданина, в то время как в уголовном – о репутации человека в целом. Репутация в переводе с латинского означает «обдумывание, размышление». Под репутацией вообще принято понимать сложившееся у окружающих мнение о нравственном облике того или иного человека (коллектива), основанное на его предшествующем поведении и выражающееся в признании его заслуг, авторитета, в дальнейших ожиданиях от него, в мере возлагаемой на него ответственности и оценках его поступков[323]. Она складывается на основе его поведения, посредством восприятия его облика другими людьми и может быть положительной или отрицательной. Деловая репутация– более узкое понятие. Она представляет собой «частный случай репутации вообще и являет собой сложившее мнение о качествах (достоинствах и недостатках) коллектива, организации, предприятия, учреждения, конкретного физического лица в сфере делового оборота»[324]. Таким образом, защита репутации, не связанной с деловой деятельностью, возможна только в порядке уголовного судопроизводства.

Наконец, в гражданском процессе истец вправе наряду с опровержением сведений, порочащих его честь, достоинство или деловую репутацию, требовать также возмещения убытков и (или) морального вреда, причиненных распространением таких сведений (п. 5 ст. 152 ГК РФ). В уголовном процессе лицо, признанное потерпевшим по уголовному делу, может предъявить гражданский иск в уголовном деле о компенсации материального и (или) морального вреда. В этом случае гражданский иск не облагается государственной пошлиной и рассматривается в рамках уголовного процесса (ст. 42 и 44 УПК РФ 2001 г.).

Если потерпевший принял решение защитить свою честь, достоинство или репутацию в уголовно-правовом порядке, то он должен подать жалобу в суд для возбуждения уголовного дела. С вступлением в силу нового УПК РФ дела частного обвинения, к которым в том числе относятся клевета и оскорбление, возбуждаются не иначе как путем подачи заявления потерпевшим или его законным представителем мировому судье (ст. 318 УПК).

Уголовный закон предусматривает, как известно, ряд составов преступлений, непосредственным объектом которых выступают право на честь, достоинство и репутацию человека. К их числу относятся общие составы: клевета (ст. 129) и оскорбление (ст. 130), а также специальные составы: неуважение к суду (ст. 297), клевета в отношении судьи, присяжного заседателя, прокурора, следователя, лица, производящего дознание, судебного пристава, судебного исполнителя (ст. 298), оскорбление представителя власти (ст. 319), оскорбление военнослужащего (ст. 336). В определенной степени сюда можно отнести и хулиганство (ст. 213), поскольку факультативным непосредственным объектом данного состава преступления является право на честь и достоинство человека[325]. Если учесть место перечисленных статей в системе норм Особенной части УК РФ, то получается, что, с одной стороны, законодатель объединяет в одну главу преступления против свободы, чести и достоинства, т. е. против двух самостоятельных конституционных прав человека. А с другой стороны, специальные составы преступлений против чести и достоинства «разбрасывает» по разным разделам и главам Особенной части УК в соответствии с их основными непосредственными объектами посягательства, которыми принято считать интересы в сферах правосудия, порядка управления, военной службы. Думается, что сегодня, когда российское законодательство, в том числе и уголовное, ориентировано на защиту интересов личности, ее прав и свобод, подход законодателя к охране этих ценностей должен быть иным. Трудно понять, почему, к примеру, при оскорблении представителя власти основным непосредственным объектом посягательства считается нормальная деятельность органов власти, их авторитет, а честь и достоинство представителя власти как физического лица выступает дополнительным объектом. Все должно быть как раз наоборот. Как правильно отмечает М. Е. Матросова, «ущерб авторитету либо нормальной деятельности органов внутренних дел может быть причинен только опосредованно – путем отрицательного воздействия на честь и достоинство их сотрудников в связи с выполнением ими должностных обязанностей. Следовательно, прежде всего вред причиняется личным интересам сотрудника как представителя органов власти, а уже во вторую очередь – правильной деятельности самих органов либо их авторитету»[326]. С учетом сказанного, все специальные составы преступлений против чести и достоинства отдельной категории должностных лиц целесообразно предусмотреть в одной главе «Преступления против чести и достоинства» раздела «Преступления против личности», а составы преступлений против свободы выделить в самостоятельную главу. Кстати, уголовные кодексы большинства зарубежных стран (в частности, УК Франции 1992 г., УК ФРГ 1871 г. (в ред. от 13 ноября 1998 г.), УК Испании 1995 г., УК Республики Польша 1997 г., УК Голландии 1886 г., УК Швеции 1962 г. (по состоянию на 1 мая 1999 г. и др.) идут именно по этому пути.

Возникает вопрос о целесообразности существования специальных составов вообще. Как свидетельствует статистика, эти составы в основной своей массе работают слабо. По данным ИЦ МВД Республики Башкортостан, число преступлений, зарегистрированных в 1999 г., составило, соответственно, по ст. 297 (Неуважение к суду)– 1, ст. 298 (Клевета в отношении судьи, присяжного заседателя, прокурора, следователя, лица, производящего дознание, судебного пристава, судебного исполнителя)– 1, ст. 319 (Оскорбление представителя власти) – 31; в 2000 г. по ст. 297 – 0, ст. 298 – 0, ст. 319 – 19 случаев. По России эти цифры ненамного выше (за исключением ст. 319 УК). Так, в 1999 г. по России зарегистрировано преступлений, подпадающих под ст. 297 – 62, ст. 298 – 75, ст. 319– 8391; в 2000 г. соответственно– под ст. 297– 68, ст. 298 – 65, ст. 319 – 10 635, а в 2001 г. под ст. 297 – 60, ст. 298 – 66, ст. 319 – 14 025 случаев[327]. Кроме того, увлечение количественным показателем специальных составов преступлений против чести и достоинства в зависимости от ведомственной принадлежности потерпевшего к той или иной системе органов власти вряд ли оправданно. Это вызывает лишь дополнительные трудности при квалификации содеянного. В частности, УК РФ 1996 г. помимо состава преступления, предусмотренного ст. 297 (Неуважение к суду), ввел состав преступления более общего характера – «Оскорбление представителя власти» (ст. 319). Таким образом, в случаях публичного оскорбления представителя власти, являющегося участником судебного разбирательства, возникают споры относительно квалификации содеянного. Одни, например, считают, что публичное оскорбление представителя власти, являющегося участником судебного разбирательства, следует квалифицировать одновременно по ч. 1 ст. 297 и ст. 319 УК РФ[328].

Другие же полагают, что потерпевшими по ст. 319 УК РФ являются все представители власти за исключением указанных в ст. 297 УК лиц[329]. Последняя позиция представляется более логичной. Из этих двух норм одна (ст. 319) является общей, а другая (ст. 297) – специальной. Согласно прямому указанию ч. 3 ст. 17 УК РФ «если преступление предусмотрено общей и специальной нормами, совокупность преступлений отсутствует и уголовная ответственность наступает по специальной норме». Однако эти проблемы созданы искусственно, их можно было бы избежать, предусмотрев специальные признаки в качестве квалифицирующих в общих составах клеветы и оскорбления. Кстати, опрос судей районных судов г. Уфы, а также работников прокуратуры г. Уфы показал следующее: 84 % опрошенных считают, что нет необходимости создавать специальные нормы о защите чести и достоинства, достаточно предусмотреть их в общих нормах в качестве квалифицирующих обстоятельств, и лишь 16 % высказались за целесообразность сохранения специальных норм о защите чести и достоинства работников правоохранительной системы.

Изучение зарубежного уголовного законодательства показывает, что УК ряда стран не содержат специальных норм о защите чести и достоинства, а предусматривают их в общих нормах в качестве квалифицирующего обстоятельства. Так, в соответствии с п. 3 ст. 148 УК Болгарии квалифицированным оскорблением является оскорбление должностного лица или представителя общественности при исполнении или в связи с исполнением им своих служебных обязанностей или функций[330]. Аналогичный подход имеет место и в УК ФРГ (§ 188), УК Голландии (ст. 267), УК Швеции (глава 5, ст. 5), УК Японии (ст. 232), УК Дании (§ 267), Модельном УК для стран СНГ (ст. 144), УК Республики Узбекистан (ст. 140).

С учетом сказанного, мы предлагаем ст. 129 УК (Клевета) дополнить частью 3 следующего содержания: «Клевета в отношении представителя власти в связи с осуществлением им своей служебной деятельности, в том числе в отношении лица, участвующего в отправлении правосудия в связи с рассмотрением дел и материалов в суде, – наказывается лишением свободы на срок до двух лет». Нынешняя часть 3 данной статьи соответственно будет считаться частью 4. Эту статью целесообразно дополнить также примечанием следующего содержания: «Представителем власти в этой статье и других статьях настоящего Кодекса признаются лица, осуществляющие законодательную, исполнительную или судебную власть, а также работники государственных надзорных или контролирующих органов, наделенные в установленном законом порядке распорядительными полномочиями в отношении лиц, не находящихся от них в служебной зависимости, либо правом принимать решения, обязательные для исполнения гражданами, а также организациями независимо от их ведомственной подчиненности». Данное понятие выработано судебной практикой и сформулировано Пленумом Верховного Суда Российской Федерации в своем постановлении от 10 февраля 2000 г. «О судебной практике по делам о взяточничестве и коммерческом подкупе»[331]. Соответственно предлагаем исключить из УК РФ ст. 298 УК и примечание к ст. 318 УК.

Кроме того, считаем целесообразным дополнить ст. 130 УК (Оскорбление) частью 3, предусматривающей особо квалифицирующее обстоятельство оскорбления: «Оскорбление представителя власти при исполнении им своих служебных обязанностей или в связи с их исполнением, в том числе лица, участвующего в отправлении правосудия в связи с рассмотрением дел или материалов в суде, – наказывается штрафом от двухсот до пятисот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от двух до пяти месяцев, либо исправительными работами на срок от одного года до двух лет, либо арестом на срок до четырех месяцев». Соответственно ст. 297 и 319 УК предлагаем исключить из УК РФ. При этом следует иметь в виду, что лица, отправляющие правосудие– это лица, принимающие непосредственное участие в решении дела. В соответствии с новым УПК РФ – это судьи, присяжные заседатели. Статья 8 УПК РФ гласит: «Правосудие по уголовному делу в Российской Федерации осуществляется только судом». А ст. 30 УПК уточняет, что рассмотрение уголовных дел осуществляется судом коллегиально (судья федерального суда общей юрисдикции и коллегия из двенадцати присяжных заседателей либо коллегия из трех судей федерального суда общей юрисдикции) или судьей единолично.

Следует отметить, что за последние годы количество уголовных дел данной категории (речь идет о клевете и оскорблении) значительно возросло. Это в определенной мере связано с демократизацией общества и повышением ценности человеческой личности.

Так, уже в первый год действия УК РФ (1997 г.) в России было зарегистрировано 880 случаев клеветы (ст. 129 УК) и 5218– оскорбления (ст. 130 УК)[332]. В 2000 г. эта цифра составила соответственно– 734 и 15 181, а в 2001 г. – 609 и 11 672 случая[333]. По данным ИЦ МВД РБ, в Республике Башкортостан в 2000 г. эта цифра составила соответственно: по ст. 129 УК– 15, по ст. 130 УК– 16 случаев.

Непосредственным объектом составов клеветы и оскорбления является право на честь, достоинство и репутацию человека. До последнего времени неоднозначно решался вопрос относительно того, кто может признаваться потерпевшим от этих преступлений. В частности, возможна ли клевета и оскорбление в отношении малолетних, психически больных.

Одни утверждали, что чувство чести и достоинства есть чувство человека как личности, и чувствовать их унижение могут лишь лица, обладающие сознанием собственного достоинства и сознающие характер происходящего с ними обхождения. Поэтому не могут быть потерпевшими от оскорбления лица, не обладающие таким сознанием: спящие, бесчувственно пьяные, психически больные, малолетние дети и т. п. В то же время такие лица, по мнению этих же авторов, могут выступать потерпевшими от клеветы, так как оценка достоинств этих лиц существует независимо от субъективного восприятия данным лицом своего достоинства[334].

По мнению других, потерпевшим от клеветы и оскорбления может быть любое лицо, в том числе психически больной и малолетнии [335].

Представляется, что последняя позиция больше отвечает реалиям времени и тем тенденциям, которые наблюдаются на мировом уровне в области защиты прав человека. Действительно, право человека на честь и достоинство возникает с момента его рождения. В случаях, когда это право им не осознается вследствие малолетства либо психического заболевания, оно может защищаться его законным представителем[336]. Это вытекает из международно-правовых норм по правам человека. Так, ст. 1 Всеобщей декларации прав человека гласит: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах». В развитие демократических принципов равноправия и уважения достоинства человеческой личности в ноябре 1997 г. принята Всеобщая декларация ЮНЕСКО о геноме человека и правах человека. Декларация содержит принципиально важное положение, согласно которому каждый человек имеет право на уважение его достоинства и прав, независимо от его генетических характеристик. Такое достоинство непреложно означает, что личность человека не может сводиться к его генетическим характеристикам и требует уважения его уникальности и неповторимости (ст. 2 Декларации)[337]. Таким образом, честь и достоинство – абсолютные ценности человека, охраняемые законом с момента его рождения.

По этому пути идет действующее российское законодательство и судебная практика. Согласно и. 4 постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 18 августа 1992 г. «О некоторых вопросах, возникающих при рассмотрении судами дел о защите чести и достоинства граждан и организаций» при распространении порочащих сведений в отношении несовершеннолетних или недееспособных иски о защите их чести и достоинства в соответствии со ст. 48 ГПК РСФСР могут предъявить законные представители[338].

Достаточно определенно по этому поводу высказывался и прежний уголовно-процессуальный закон. В соответствии со ст. 27 УПК РСФСР 1960 г., если потерпевший по делам частного обвинения (ст. 129 и 130 УК) в силу беспомощного состояния, зависимости от обвиняемого или иным причинам не в состоянии защитить свои права и законные интересы, прокурор вправе возбудить уголовное дело и при отсутствии жалобы потерпевшего. Такое дело направлялось для производства дознания или предварительного следствия, а после окончания расследования рассматривалось судом в общем порядке. Подобные дела встречались в судебной практике[339].

Защита права на честь и достоинство человека возможна и после его смерти. Это положение вызвано самой жизнью и закреплено в ч. 1 ст. 152 ГК РФ 1994 г. Согласно этой статье «по требованию заинтересованных лиц допускается защита чести и достоинства гражданина и после его смерти». Аналогичное указание, хотя и в общем плане, содержал прежний УПК РСФСР 1960 г. (п. 8 ст. 5 УПК). Согласно этому пункту «уголовное дело не может быть возбуждено, а возбужденное дело подлежит прекращению в отношении умершего, за исключением случаев, когда производство по делу необходимо для реабилитации умершего…». По новому УПК РФ 2001 г. это же положение закреплено в и. 4 ч. 1 ст. 24 УПК.

Что касается УК РФ 1996 г., то в нем этот вопрос прямо не решается. Это дает основание одним авторам считать, что «судья, руководствуясь УПК РСФСР, вправе отказать в возбуждении уголовного дела по жалобе заинтересованных лиц, например, родственников умершего»[340]. Другие видят выход из сложившейся ситуации в том, чтобы ввести в УК РФ новую статью, предусматривающую ответственность за клевету в отношении умершего[341]. При этом делается ссылка на зарубежное уголовное законодательство, в частности, УК Швейцарии (ст. 175), УК ФРГ (§ 189), УК Голландии (ст. 270) и др.

Третьи предлагают рассматривать эти вопросы в рамках статей о клевете и оскорблении[342]. Последняя позиция является, по нашему мнению, более предпочтительной. Вряд ли целесообразно по каждому поводу вводить в УК новые составы преступлений. Подобные случаи вполне «вписываются» в рамки действующих общих норм о клевете и оскорблении. Кстати говоря, более 80 % опрошенных практических работников высказались в этом же направлении. УПК РФ 2001 г. специально применительно к этим случаям предусмотрел механизм восстановления нарушенного права. Согласно ч. 2 ст. 318 данного Кодекса «в случае смерти потерпевшего уголовное дело возбуждается путем подачи заявления его близким родственником или в порядке, установленном частью третьей настоящей статьи». Часть третья данной статьи гласит, что «уголовное дело может быть возбуждено прокурором в случаях, когда потерпевший в силу беспомощного состояния или по иным причинам не может защищать свои права и законные интересы. При этом прокурор направляет уголовное дело для производства предварительного расследования».

Клевета с объективной стороны выражается в распространении заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица либо подрывающих его репутацию. Таким образом, исходя из диспозиции ст. 129 УК, необходимы три условия: чтобы сведения были порочащими, ложными и были распространены.

В прошлом в правовых актах перечислялись сведения, оцениваемые как порочащие. Например, в сборнике судебных обычаев раннефеодального общества V–VT вв., в Салической Правде дифференцированно было установлено наказание за оскорбление словом: если кто назовет другого уродом, волком, зайцем, то виновный присуждался к уплате 3 солидов; если кто назовет другого доносчиком, то он присуждался к уплате 15 солидов; если кто назовет свободную женщину блудницей, то он присуждался к уплате 45 солидов (разд. XXX)[343].

Современное законодательство России не содержит перечня порочащих сведений, предоставляя право определить их круг суду. Суд при оценке распространенных сведений должен исходить из моральных принципов, сложившихся в данном обществе. В постановлении Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 18 августа 1992 г. «О некоторых вопросах, возникающих при рассмотрении судами дел о защите чести и достоинства граждан, а также деловой репутации граждан и юридических лиц» разъясняется, что «порочащими являются такие не соответствующие действительности сведения, которые содержат утверждения о нарушении гражданином или организацией действующего законодательства или моральных принципов (о совершении нечестного поступка, неправильном поведении в трудовом коллективе, быту и другие сведения, порочащие производственно-хозяйственную и общественную деятельность, репутацию и т. п.), которые умаляют их честь и достоинство»[344]. Сведения, порочащие честь и достоинство потерпевшего, могут затрагивать как деловую репутацию человека, так и его частную жизнь. В судебной практике порочащими признавались заявления о том, что лицо злоупотребляет спиртными напитками, берет взятки, использует должностные полномочия в своих целях, занимается проституцией и т. п.[345]

Порочащие потерпевшего сведения должны быть распространены. Под распространением сведений понимается сообщение их какому-то третьему лицу, нескольким лицам или неопределенному кругу лиц. Если сведения передаются только самому лицу, которого они касаются, то это не считается распространением, так как другие лица не знают об этом и, следовательно, на общественное мнение разговор «один на один» не может оказать какого-либо влияния. Способы распространения сведений могут быть разные. В соответствии с постановлением Пленума Верховного Суда Российской Федерации сюда следует относить: опубликование таких сведений в печати, трансляцию по радио и теле-, видеопрограммам, демонстрацию в кинохроникальных программах и других средствах массовой информации, изложение в служебных характеристиках, публичных выступлениях, заявлениях, адресованных должностным лицам, или сообщение в иной, в том числе устной форме нескольким или хотя бы одному лицу[346].

Распространяемые сведения должны носить ложный характер, т. е. не соответствовать действительности. Если же сведения, отрицательно характеризующие гражданина, его поведение, поступки, соответствуют действительности, то умаления чести и достоинства этого гражданина со стороны других лиц нет, имеет место критика, основанная на достоверных фактах. Достоверность или недостоверность сведений устанавливается при рассмотрении дела в судебном заседании.

Состав клеветы считается оконченным с момента сообщения заведомо ложных сведений хотя бы одному постороннему лицу. Клевета, как правило, не проходит бесследно для потерпевшего. В результате совершения этого преступления страдают не только честь и достоинство лица, но и травмируется его психика, что нередко влечет за собой причинение реального вреда его здоровью (сердечный приступ, расстройство психики и т. и.)[347].

Кроме того, клевета может вызвать наступление и других тяжких последствий: неприятности по службе (увольнение, понижение в должности), самоубийство потерпевшего или его близких и т. и. Сегодня эти последствия находятся за пределами состава клеветы и не влияют на квалификацию содеянного. Между тем наступление тяжких последствий в результате клеветы существенным образом повышает степень общественной опасности совершенного деяния, и законодатель, на наш взгляд, должен дать этому соответствующую оценку в диспозиции и санкции настоящей статьи. С этой целью мы предлагаем дополнить ч. 3 ст. 129 УК РФ новым квалифицирующим обстоятельством: «клевета, повлекшая за собой тяжкие последствия, – наказывается…». Такая практика была знакома уголовному законодательству некоторых бывших союзных республик. Так, ч. 3 ст. 140 УК Туркменской ССР устанавливала ответственность за клевету, повлекшую особо тяжкие последствия. В качестве иллюстрации можно привести пример из опубликованной судебной практики (дело в отношении Бяшимова А.). Он признан виновным в том, что подстрекнул своего брата Бяшимова В. к совершению умышленного убийства жены и ее родственников. Суть дела состояла в следующем. Бяшимов А. написал несколько клеветнических писем командиру воинской части, в которой проходил службу его брат Бяшимов В., о том, что жена брата, Карлиева А., ведет себя непристойно, встречается с другими мужчинами. Такие же письма, оскорбляющие достоинство Карлиевой А., были направлены родственникам потерпевшей. Бяшимов А. при встрече со своим братом подтвердил клеветнические измышления о Карлиевой А. Возвратившись по демобилизации из Советской Армии к месту постоянного жительства, Бяшимов В. решил отомстить жене за измену. Ночью, вооружившись ножом и молотком, в нетрезвом состоянии пришел в дом родителей жены, где и совершил убийство жены. Суд первой инстанции квалифицировал действия Бяшимова А. как подстрекательство к умышленному убийству по тем лишь основаниям, что он распространил о Карлиевой А. сведения, позорящие ее честь и достоинство. Между тем одна лишь клевета в отношении того или иного лица, если при этом не установлено умысла, направленного на желание таким образом лишить потерпевшего жизни, не может быть квалифицирована как соучастие в умышленном убийстве в форме подстрекательства. В деле такие доказательства отсутствовали. Кроме того, сам осужденный отрицал, что брат подстрекал его к совершению убийства. При таких обстоятельствах действия Бяшимова А. необоснованно были квалифицированы судом как подстрекательство к убийству. Вместе с тем по делу установлено, что Бяшимов А. как в письменной, так и устной форме распространял заведомо ложные, позорящие Карлиеву А. измышления, вследствие чего Бяшимов В., поверив этим ложным сведениям, совершил умышленное убийство. Исходя из этого, вышестоящий суд приговор в отношении Бяшимова А. изменил, квалифицировав совершенное им преступление по ч. 3 ст. 140 УК Туркменской ССР (клевета, повлекшая за собой тяжкие последствия)[348].

По такому же пути идет уголовное законодательство ряда зарубежных стран. Так, согласно ст. 148 УК Республики Болгария «за клевету, повлекшую тяжкие последствия, наказание предусматривается в виде штрафа от 5 до 15 тысяч левов и общественное порицание»[349]. Аналогичным образом вопрос решается и в УК КНР (ст. 243), а также УК Республики Узбекистан (п. «б» ч. 3 ст. 139), с той лишь разницей, что за это преступление здесь предусмотрено более суровое наказание: по УК Республики Узбекистан – лишение свободы на срок от 3 до 5 лет, а по УК КНР – от 3 до 10 лет.

Принципиальное значение для привлечения к уголовной ответственности за клевету имеет вина, которая выражена в форме прямого умысла. Это значит, что лицо осознает, что распространяет заведомо ложные сведения, порочащие другое лицо, и желает этого. Употребляемый законодателем термин «заведомость» означает, что виновному достоверно известно о том, что сведения, распространяемые им, не соответствуют действительности. Если лицо добросовестно заблуждается относительно истинности таких сведений, то оно не может быть привлечено к уголовной ответственности за клевету. На этих позициях стоит и судебная практика. Пленум Верховного Суда Российской Федерации в своем постановлении «О практике рассмотрения судами жалоб и дел о преступлениях, предусмотренных ст. 112, ч. 1 ст. 130 и ст. 131 УК РСФСР» от 25 сентября 1979 г. (в ред. от 21 декабря 1993 г. и 25 октября 1996 г.) указал, что «если лицо, распространяющее ложные измышления, добросовестно заблуждалось относительно соответствия действительности распространяемых им сведений, однако высказывания его носили оскорбительный характер, оно может быть привлечено к уголовной ответственности за оскорбление, а не за клевету»[350]. Для наглядности можно привести пример из опубликованной судебной практики.

Так, Белорецким городским судом Республики Башкортостан Копьева осуждена по ч. 3 ст. 129 УК РФ. Она признана виновной в том, что 13 мая 1996 г. у школы в г. Белорецке из неприязни, заведомо сознавая ложность сообщаемых сведений, с целью опозорить малолетнего А., ложно обвинила его в присутствии малолетних К. и М. в умышленном убийстве ее сына Юрия и в том, что А. может совершить убийство других малолетних, с которыми он дружит.

Она признана судом виновной в распространении в отношении малолетнего А. заведомо ложных сведений о совершении им тяжкого преступления. Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда Республики Башкортостан приговор отменила и производство по делу прекратила за отсутствием в действиях Копьевой состава преступления. Президиум того же суда не согласился с таким решением. В конечном итоге Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда Российской Федерации постановление Президиума Верховного Суда Республики Башкортостан отменила, оставив без изменения определение Судебной коллегии того же суда. При этом было отмечено следующее: данных о том, что Копьева умышленно распространяла заведомо ложные сведения, порочащие честь и достоинство А., в деле нет. Как видно из материалов дела, по факту смерти сына Копьевой было вынесено несколько постановлений о прекращении дела, которые впоследствии отменялись по заявлению Копьевой. Последнее решение по данному делу было принято лишь 20 марта 1997 г. Таким образом, в течение всего времени, пока велось следствие по данному делу, ни Копьевой, ни органам следствия не были известны истинные причины гибели сына. Поэтому Копьева, высказывая свои мысли об убийстве сына, добросовестно заблуждалась, поскольку не знала о ложности распространяемых ею сведений в отношении А. При таких обстоятельствах вывод кассационной инстанции об отсутствии в действиях Копьевой состава преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 129 УК РФ, является обоснованным[351].

Субъектом клеветы может быть любое физическое вменяемое лицо, достигшее 16 лет. Если заведомо ложные сведения распространяются в средствах массовой информации, то субъектом данного преступления является лицо, персонально выступившее в средствах массовой информации, например автор журнальной статьи. В отличие от гражданского процесса, редакция журнала не является соответчиком автора клеветнической статьи.

Клевета весьма тесно соприкасается с институтом диффамации. В переводе с латинского диффамация означает «разглашать, лишать доброго имени, порочить». Согласно Большому иллюстрированному словарю иностранных слов, диффамация – публичное распространение сведений (действительных или мнимых), позорящих кого-либо[352]. Институт диффамации в большей степени известен уголовному законодательству зарубежных стран.

Уголовному законодательству советского периода диффамация не была знакома. Однако этот институт знало уголовное законодательство царской России. Согласно Уложению о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. лицо подвергалось уголовной ответственности за любой факт распространения в печати в отношении другого лица сведений, причиняющих вред его чести, достоинству или доброму имени (ч. 1 ст. 1039). Доказывание истинности распространяемых сведений и как следствие – освобождение от наказания допускалось лишь в случаях, если распространяемые сведения касались обстоятельств, связанных со служебной или общественной деятельностью лица, занимающего должность по определению от правительства или по выборам (ч. 2 ст. 1039). Если же распространяемые в печати сведения, позорящие другое лицо (как частное, так и должностное), касались его личной жизни, то содеянное полностью охватывалось ч. 1 ст. 1039 Уложения и влекло за собой уголовное наказание. При этом истинность распространяемых сведений значения не имела[353].

Таким образом, уже в то время уголовное законодательство России стояло на страже интересов частной жизни человека, запрещая всякое вмешательство в его личную жизнь. И хотя прямо в законе об этом не говорилось, однако это вытекало из смысла ст. 1039 Уложения.

Суть диффамации заключается в лишении доброго имени другого человека, в опорочивании его путем распространения о нем действительных сведений. Следовательно, это понятие следует отличать от клеветы, где речь идет о распространении заведомо ложных сведений о потерпевшем. Внести ясность в этот вопрос попытался А. Н. Красиков. С его точки зрения, клевету от диффамации следует различать по следующим признакам: 1) клевета посягает на честь и достоинство личности, а при диффамации виновный противоправно нарушает неприкосновенность частной жизни человека, 2) предметом клеветы является информация, сведения, составляющие заведомо ложные выдуманные измышления, порочащие честь и достоинство личности, а предметом диффамации являются действительные сведения, составляющие личную или семейную тайну[354]. С позицией А. Н. Красикова можно согласиться лишь частично. Действительно, клевета и диффамация весьма тесно связаны между собой. Основное различие между ними следует проводить в зависимости от характера распространяемых в отношении потерпевшего сведений. Если эти сведения носят ложный характер – это клевета. Если же распространяемые сведения истинны по своему характеру и касаются определенных сфер личной и семейной жизни потерпевшего – это диффамация. Однако А. Н. Красиков связывает ответственность за диффамацию со ст. 137 УК РФ – нарушение неприкосновенности частной жизни. Между тем в этом составе институт диффамации нашел свое отражение лишь частично, причем эту попытку, на наш взгляд, нельзя признать удачной. Понятием диффамации охватывается лишь часть объективной стороны данного состава преступления, а именно – распространение сведений о частной жизни лица, составляющих его личную или семейную тайну, без его согласия… Другая же часть объективной стороны этого состава преступления – незаконное собирание сведений о частной жизни лица, составляющих его личную или семейную тайну, без его согласия – не охватывается понятием диффамации, хотя и подпадает под нарушение неприкосновенности частной жизни. Следовательно, нарушение неприкосновенности частной жизни более широкое понятие по отношению к диффамации. Представляется, что норму о диффамации целесообразно выделить в качестве самостоятельной и поместить в главу о преступлениях против чести и достоинства. При диффамации происходит не просто нарушение неприкосновенности частной жизни человека, а в первую очередь страдают его честь, достоинство и репутация, поскольку распространяемые сведения о частной жизни лица становятся достоянием других помимо его воли. Кроме того, как уже ранее говорилось, диффамация тесно связана с клеветой по объективной стороне (характеру совершаемых действий). Не случайно многие зарубежные уголовные кодексы рассматривают диффамацию в разделе преступлений, посягающих на честь и достоинство личности. Причем чаще всего четкой границы между этими понятиями там не проводится[355].

Кроме того, не секрет, что доказать умысел на распространение заведомо ложных сведений по делам о клевете довольно сложно. Поэтому малейшие сомнения в пользу правдивости распространяемых сведений или добросовестного заблуждения виновного исключают уголовную ответственность. Получается, что за клевету – преступление более общественно опасное, чем оскорбление, чаще всего наступает гражданско-правовая ответственность. Введение в уголовный закон нормы о диффамации позволит определенным образом решить эту проблему.

Можно предложить два варианта решения этого вопроса. При первом варианте можно изменить редакцию ст. 129 УК (Клевета), включив в нее составной частью – диффамацию.

«Статья 129. Диффамация или клевета.

1. Распространение сведений о частной жизни лица, составляющих его личную или семейную тайну, без его согласия, порочащих его честь, достоинство или подрывающих его репутацию, если это не затрагивает интересы общества, других лиц и не содержит признаков клеветы (диффамация), – наказывается штрафом в размере от пятидесяти до ста минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до одного месяца, либо исправительными работами на срок до шести месяцев.

2. Распространение заведомо ложных сведений, порочащих честь и достоинство другого лица или подрывающих его репутацию (клевета), – наказывается штрафом в размере от пятидесяти до ста минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до одного месяца, либо исправительными работами на срок до одного года.

3. Диффамация либо клевета, содержащаяся в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или средствах массовой информации, – наказывается штрафом в размере от ста до двухсот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от одного до двух месяцев, либо исправительными работами на срок от одного года до двух лет, либо арестом от трех до шести месяцев.

4. Клевета, соединенная с обвинением лица в совершении тяжкого или особо тяжкого преступления, а равно повлекшая тяжкие последствия для потерпевшего, – наказывается ограничением свободы до трех лет, либо арестом до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до трех лет».

При втором варианте решения этого вопроса можно было бы выделить диффамацию в самостоятельный состав преступления– статья 129¹ УК (Диффамация), предусмотрев, соответственно, в первой ее части основной и во второй – квалифицированный составы.

На практике иногда возникают затруднения при разграничении клеветы и оскорбления. Основное различие этих составов преступлений проводится по объективной стороне. Оскорбление есть унижение чести и достоинства другого лица, выраженное в неприличной форме. Для клеветы характерно распространение сведений, касающихся, скорее, фактов поведения потерпевшего, его конкретных поступков, в то время как при оскорблении дается общая отрицательная оценка личности потерпевшего, выраженная в неприличной форме, т. е. откровенно циничной, противоречащей установленным правилам общения между людьми, требованиям общечеловеческой морали. Если негативная оценка личности дается в приличной форме, то состава оскорбления здесь не будет.

Так, приговором Хатангского районного суда Курилова осуждена по ч. 1 ст. 131 УК РСФСР за то, что она, являясь бухгалтером-ревизором, выявила недостачу ценностей у заведующей магазином Шестаковой, которой сказала, что у нее есть основания считать недостающую по подотчету сумму присвоением. Заместитель Председателя Верховного Суда РСФСР внес в Судебную коллегию по уголовным делам протест, в котором поставил вопрос об отмене приговора и прекращении дела за отсутствием состава преступления. Судебная коллегия, рассмотрев материалы дела, нашла протест обоснованным и подлежащим удовлетворению по следующим основаниям. Согласно ч. 1 ст. 131 УК РСФСР оскорблением является умышленное унижение чести и достоинства личности, выраженное в неприличной форме. Из показаний свидетелей видно, что Курилова высказала свое мнение относительно присвоения Шестаковой ценностей в форме, которую никак нельзя признать неприличной. Выявив при снятии остатков недостачу у Шестаковой, Курилова не имела намерения унизить достоинство Шестаковой, а только сделала свой вывод на основании проведенной работы по снятию остатков. При таких данных осуждение Куриловой является незаконным. В силу изложенного Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РСФСР приговор народного суда и определение окружного суда в отношении Куриловой отменила и дело прекратила за отсутствием состава преступления[356].

Более того, представляется, что в данном случае не было оснований вообще говорить об оскорблении, поскольку здесь давалась оценка конкретным действиям заведующей магазином Шестаковой, а не отрицательная оценка ее личности в целом.

Таким образом, именно неприличная форма оценки личности потерпевшего является отличительным признаком данного состава преступления.

Кроме того, если обязательным признаком клеветы является распространение заведомо ложных сведений о потерпевшем, то для оскорбления не имеет значения, соответствует ли отрицательная оценка личности потерпевшего истинному положению дел. Она может быть правильной (лицо ведет аморальный образ жизни, является умственно недалеким человеком и т. п.), однако никто не вправе высказывать такие суждения о лице в неприличной форме[357].

Формы проявления оскорбления несколько шире. Если клевета, как правило, совершается в устной или письменной форме, то оскорбление может быть нанесено не только устно (нецензурное выражение, прозвище, сравнение с животным) или письменно (письмо, записка, рисунок), но и действием (плевок, циничное прикосновение к телу, пощечина и т. п.).

Нельзя оставить без внимания и вопрос о субъективной стороне оскорбления. Дело в том, что новое уголовное законодательство исключило из состава оскорбления указание на умышленный характер совершаемых действий. Это дало повод некоторым криминалистам полагать, что оскорбление может быть совершено и по неосторожности[358]. Как показал опрос практических работников (судей, прокурорских работников), эти опасения не напрасны. Так, 60 % опрошенных считают, что отсутствие в диспозиции ст. 130 УК (Оскорбление) указания на умышленный характер совершения преступления создает сложности при квалификации. Думается, что этот момент должен быть учтен законодателем путем четкого определения формы вины в конструкции состава оскорбления. Такую позицию, к примеру, заняло уголовное законодательство некоторых бывших союзных республик, таких как УК Латвийской республики (ст. 156) и УК Республики Узбекистан (ст. 140). Так, по УК Республики Узбекистан, оскорбление понимается как «умышленное унижение чести и достоинства личности в неприличной форме, совершенное после применения административного взыскания за такие же действия»[359].

Определенная сложность в судебной практике возникает при разграничении клеветы и заведомо ложного доноса (ст. 306 УК). По этому поводу Пленум Верховного Суда Российской Федерации в постановлении от 25 сентября 1979 г. «О практике рассмотрения судами жалоб и дел о преступлениях, предусмотренных ст. 112, ч. 1 ст. 130 и ст. 131 УК РСФСР» указал, что при заведомо ложном доносе умысел лица направлен на привлечение потерпевшего к уголовной ответственности, а при клевете – на унижение его чести и достоинства. В связи с этим при заведомо ложном доносе сведения о якобы совершенном потерпевшим преступлении сообщаются, как правило, органам, правомочным возбудить уголовное преследование. При клевете же эти сведения сообщаются любым лицам[360].

Не меньшую сложность представляет и отграничение оскорбления от побоев (ст. 116 УК) и хулиганства (ст. 213 УК).

В основе разграничения оскорбления и побоев лежит, на наш взгляд, направленность умысла и характер действий виновного. Если виновный, нанося удары потерпевшему (например, пощечину), имеет намерение исключительно унизить его в собственных глазах или глазах окружающих, то налицо состав оскорбления.

Если же он, руководствуясь мотивами личного характера (местью, ревностью, личной неприязнью и т. п.), имеет намерение причинить потерпевшему только физическую боль и с этой целью наносит ему удары, то содеянное охватывается ст. 116 УК. Однако если в процессе нанесения побоев виновный допускает в адрес потерпевшего оскорбительные выражения, сравнения, то налицо идеальная совокупность преступлений[361].

При разграничении оскорбления и хулиганства необходимо иметь в виду, что если в процессе совершения хулиганских действий виновный оскорбляет потерпевшего, унижает его честь и достоинство, руководствуясь при этом хулиганскими побуждениями, то содеянное полностью охватывается составом хулиганства и дополнительной квалификации по ст. 130 УК не требуется. Вместе с тем в случае, когда действия виновного, внешне напоминающие хулиганские, обусловлены сугубо личными мотивами и имеют конкретную направленность на одного или нескольких потерпевших, их следует квалифицировать по ст. 130 УК.

§ 3. Уголовно-правовая охрана права человека на свободу и личную неприкосновенность

Центральное место в системе личных (гражданских) прав и свобод человека занимает право на свободу и личную неприкосновенность. Это конституционное право обеспечивается различными способами, в том числе и уголовно-правовыми. Как уже отмечалось выше, помещение преступлений против свободы в одну главу вместе с преступлениями против чести и достоинства вряд ли оправдано. Безусловно, ограничение физической свободы в какой-то мере затрагивает достоинство человека, и все же это разные по значимости конституционные права и свободы человека, требующие самостоятельной уголовно-правовой оценки в случае их грубейшего нарушения. Поэтому все преступления против свободы и личной неприкосновенности целесообразно выделить в самостоятельную главу Особенной части УК РФ. Не случайно некоторые авторы учебников по Особенной части уголовного права рассматривают преступления против чести и достоинства и личной свободы человека раздельно, в разных главах учебника[362]. Как уже отмечалось ранее, уголовные кодексы ряда зарубежных стран (в частности, УК Франции, УК Испании, УК ФРГ, УК Швейцарии и др.) идут именно по этому пути.

В соответствии с действующим законом группу преступлений против личной свободы образуют: похищение человека (ст. 126), незаконное лишение свободы (ст. 127), незаконное помещение в психиатрический стационар (ст. 128). Наиболее распространенными среди них являются похищение человека (ст. 126) и незаконное лишение свободы (ст. 127). По официальным данным, в России в 1999 г. зарегистрировано 1554 случая похищения человека и 1417 случаев незаконного лишения свободы. Что же касается незаконного помещения в психиатрический стационар (ст. 128), то эта статья применяется крайне редко. В 1999 г. в стране зарегистрировано всего 7 подобных случаев[363].

Примечательно, что вплоть до 2001 г. наблюдался устойчивый рост такого опасного преступления, как похищение человека. Так, если в 1996 г. было зарегистрировано 823 случая похищения человека, то в 1997 г. эта цифра составила 1140, в 1998 г. – 1415, в 1999 г. – 1554, а в 2000 г. эта цифра выросла до 1684[364]. В 2001 г. было зарегистрировано 1417 случаев похищения человека, т. е. наблюдается некоторое снижение количества совершаемых преступлений этого вида[365].

Кроме того, в ряде составов преступлений, расположенных в других разделах и главах Особенной части УК, свобода и личная неприкосновенность выступают в качестве дополнительного объекта. Сюда относятся, прежде всего, такие составы, как незаконное задержание, заключение под стражу или содержание под стражей (ст. 301 УК), захват заложника (ст. 206 УК), торговля несовершеннолетними (ст. 152 УК). Между тем такая позиция законодателя не бесспорна. В частности, относительно состава преступления, предусмотренного ст. 301 УК, мы полностью разделяем мнение тех, кто считает, что данный состав находится в УК не на месте. Будучи включенным в главу «Преступления против правосудия», он, несомненно, посягает на нормальную деятельность органов дознания, прокуратуры и суда. Однако в первую очередь данное преступление посягает на гарантированную Конституцией и нормами международного права личную неприкосновенность, поскольку при задержании, заключении под стражу и содержании под стражей страдает именно свобода человека, свобода его передвижения, местонахождения. Нарушение права на личную неприкосновенность граждан и является основным непосредственным объектом данного деяния. В соответствии с этим объектом данную норму следует переместить в главу «Преступления против свободы, чести и достоинства личности»[366].

Что же касается захвата заложников, то здесь дело обстоит несколько иначе. Как известно, первоначально эта норма (ст. 126¹)[367]была помещена в главу 3 «Преступления против жизни, здоровья, свободы и достоинства личности» Особенной части УК РСФСР 1960 г. Однако УК РФ 1996 г. переместил ее в главу «Преступления против общественной безопасности» (ст. 206), что, на наш взгляд, наиболее точно отражает специфику этого состава, его назначение. Действительно, сегодня это преступление приобрело повышенную общественную опасность и относится к преступлениям международного характера.

В литературе отмечается, что при разработке данной нормы учитывались практика борьбы с этим опасным преступлением, существующий международный опыт, а также международные обязательства России привести свое уголовное законодательство в соответствие с Международной конвенцией о борьбе с захватом заложников, принятой Генеральной Ассамблеей ООН в декабре 1979 г.[368]В соответствии с упомянутой Конвенцией любое лицо, которое захватывает или удерживает другое лицо и угрожает убить, нанести повреждение или продолжает удерживать другое лицо (заложника) для того, чтобы заставить третью сторону, а именно: государство, международную, межправительственную организацию, какое-либо физическое или юридическое лицо или группу лиц, совершить или воздержаться от совершения любого акта в качестве прямого или косвенного условия для освобождения заложника, совершает акт захвата заложников[369].

Таким образом, при захвате заложника существенно затрагиваются интересы не только конкретной личности (заложника), но и государства в целом. Это преступление, как правило, вызывает большой общественный резонанс, серьезно нарушает нормальную деятельность государственных органов, может закончиться гибелью людей и другими тяжкими последствиями. Особенно опасны случаи захвата в качестве заложников женщин и детей, что неоднократно имело место в последние годы в нашей стране (например, на Северном Кавказе)[370]. Все это свидетельствует о том, что основным непосредственным объектом захвата заложника выступает общественная безопасность[371]. На это указывает и специальная цель захвата – понуждение государства, организации или гражданина совершить какое-либо действие или воздержаться от его совершения как условие освобождения заложника. Сам же захват или удержание заложника являются лишь средством достижения основной цели. Поэтому, как правильно отмечает В. Бриллиантов, посягательство на свободу человека, а также иные общественные отношения, за исключением общественной безопасности, в данном случае следует отнести к дополнительным или факультативным объектам[372].

В УК РФ немало составов преступлений, которые так или иначе сопряжены с причинением вреда личности потерпевшего. Однако далеко не все они находятся в разделе «Преступления против личности» Особенной части УК. К примеру, при насильственном грабеже и разбое основным непосредственным объектом посягательства, определяющим место данных норм в системе норм Особенной части УК, являются отношения собственности, хотя поставленная цель (совершение хищения) и достигается путем причинения вреда другому, не менее значимому охраняемому объекту – здоровью потерпевшего.

Следовательно, при определении места нахождения нормы в системе норм Особенной части УК решающим фактором должны выступать направленность умысла виновного, приоритетность поставленных им целей. В тех составах преступлений, где четко определена цель действий виновного, основным непосредственным объектом посягательства является тот объект, которому виновный в первую очередь стремится причинить вред.

Что касается торговли несовершеннолетними, то вряд ли целесообразно оставлять данный состав в том виде, в каком он сформулирован в ст. 152 УК РФ 1996 г. Сегодня назрела необходимость введения общей нормы, предусматривающей уголовную ответственность за всякую торговлю людьми. По официальным данным, это деяние приобрело сегодня огромный размах. Так, согласно одному из аналитических отчетов ООН, доходы организованных преступных групп от незаконной торговли людьми составляют до 3,5 млрд долларов в год. Особенно большие доходы приносит торговля женщинами. В частности, относительно торговли женщинами из стран бывшего СССР глава Центра профилактики преступлений ООН отметил: «Уровень доходности невероятно высок. Причем затраты очень низки – нет необходимости покупки машин, оружия. Наркотики можно продать лишь один раз; женщину можно использовать для получения денег долгий период времени»[373]. По другим данным, из России ежегодно под разными предлогами вывозится до 50 тыс. женщин. Только в Москве действуют более 200 фирм, занимающихся подобным видом преступного промысла. В стране назначения лица, причастные к преступным международным группировкам, контролирующим этот незаконный бизнес, под угрозой физической расправы принуждают женщин к занятию проституцией в различных увеселительных заведениях. Преступники удерживают женщин в качестве заложников и, используя свои криминальные связи в России, требуют выкупа за их освобождение. Отмечены случаи, когда в дальнейшем россиянок продавали в ряд арабских стран в качестве наложниц[374]. Бороться сегодня с этим негативным явлением очень сложно. Существующая в УК РФ ст. 240 «Вовлечение в занятие проституцией путем применения насилия или угрозы его применения, шантажа, уничтожения или повреждения имущества либо обмана» практически не работает. Привлечь владельцев фирм, поставляющих девушек за рубеж, к уголовной ответственности по этой статье крайне затруднительно, поскольку потерпевшие девушки, вернувшиеся домой, чаще всего отказываются от претензий к кому-либо из-за страха за свою жизнь и жизнь своих близких[375].

Вывод о необходимости установления уголовной ответственности за торговлю людьми полностью соответствует общественному мнению. Так, проведенный нами выборочный опрос жителей г. Уфы показал, что подавляющее большинство опрошенных (94 %) узнав, что в уголовном законодательстве нет ответственности за торговлю людьми, высказались за необходимость ее скорейшего введения, считая это деяние одним из тягчайших преступлений против личности. Причем эта норма, на наш взгляд, должна быть помещена в главу «Преступления против свободы и личной неприкосновенности» раздела VII Особенной части УК, поскольку именно данный объект страдает здесь в первую очередь. В этом случае торговля несовершеннолетними будет выступать одним из квалифицирующих признаков данного состава преступления[376].

С подобными злодеяниями очень тесно соприкасается не менее чудовищное преступление – рабство и работорговля. Международное сообщество признало рабство и работорговлю международным преступлением. В в. появились международно-правовые документы, запрещающие эти деяния. Одним из таких важных документов является Конвенция о рабстве от 25 сентября 1926 г.[377] В Конвенции дано определение понятия рабства как состояния или положения человека, в отношении которого осуществляются некоторые или все полномочия, присущие праву собственности. Иначе говоря, рабство означает, что человек становится чьей-либо собственностью.

Под работорговлей, согласно этой же Конвенции, понимаются все действия, связанные с захватом, приобретением какого-либо лица или распоряжением им с целью обращения его в рабство; все действия, связанные с приобретением раба с целью его продажи или обмена; все действия по продаже или обмену лица, приобретенного с этой целью, и вообще всякое действие по торговле или перевозке рабов[378].

Таким образом, рабство и работорговля хотя и взаимосвязанные, но не идентичные понятия. Работорговля в собственном смысле слова означает совершение с рабами каких-либо действий, направленных на получение за них всякого рода материальной выгоды. Это может быть перевозка рабов из одной страны в другую, их продажа, либо обмен. Работорговля может существовать самостоятельно, когда кто-либо занимается только этим промыслом, но может быть и составной частью рабства, если этим промыслом занимаются те, кто купил рабов[379]. Случаи же похищения человека с целью обращения его в рабство и последующая его эксплуатация охватываются полностью понятием рабства, но не работорговли.

Будучи наследием рабовладельческого строя, рабство и работорговля не исчезли вместе с ним, а сохранились и модифицировались.

По официальным источникам, сегодня в мире насчитывается более 9 млн рабов[380]. По данным некоторых исследователей, преступными группами ежегодно нелегально провозится около миллиона пленников[381].

Не обошло это позорное явление и нашу страну. Как заявил на пресс-конференции в Афинах бывший начальник Главного управления международного военного сотрудничества Министерства обороны России Л. Ивашов, за последние три года в Чечне было обращено в рабство 40 тыс. только самих чеченцев[382]. Несколько позднее эти чудовищные данные были скорректированы другим высокопоставленным должностным лицом– секретарем Совета Безопасности РФ С. Ивановым (ныне – министр обороны РФ), который на пресс-конференции в Росинформцентре заявил, что перед началом антитеррористической операции в Чечне было 70 тыс. рабов[383].

К сожалению, эти общественно опасные деяния не нашли своего отражения в российском уголовном законодательстве.

В связи с этим представляется целесообразным дополнить ч. 3 ст. 126 УК РФ новым квалифицирующим обстоятельством: «в целях обращения похищенного в рабство»[384]. Это вытекает из обязательств России как участницы не только Конвенции о рабстве от 25 сентября 1926 г., но и Дополнительной конвенции об упразднении рабства, работорговли и институтов и обычаев, сходных с рабством, от 7 сентября 1956 г.[385] Согласно этим конвенциям Россия взяла на себя обязательство привести внутреннее законодательство в соответствие с ними[386].

УК некоторых зарубежных стран знают сходные составы. В частности, согласно § 234 УК ФРГ «кто, используя обман, угрозы или насилие, похищает человека, для того чтобы поставить его в беспомощное положение или рабство, крепостничество или доставить для службы иностранным военным или подобным им службам, наказывается лишением свободы на срок не менее одного года»[387].

Похищение человека хотя и распространенный, но не единственный способ обращения людей в рабство. Как уже говорилось, не менее распространенным способом является завладение кем-либо обманным или насильственным путем с целью продажи его в собственность покупающего для последующей эксплуатации. Если этот признак присутствует, то налицо обращение человека в рабство, если же нет – налицо торговля людьми. В последнее время во многих странах процветает бизнес по продаже дешевой рабочей силы. Продавец получает немалую прибыль за посредническую деятельность. В этом подобные деяния сходны с работорговлей. Отграничение здесь следует проводить по такому признаку: если «дешевая рабочая сила» становится собственностью покупающего – налицо рабство, если нет– имеется состав преступления «торговля людьми»[388]. Нередки случаи незаконного вывоза за рубеж российских детей и торговля несовершеннолетними. Этому во многом способствует увеличение в стране числа детей-сирот и детей, оставшихся без попечения родителей. Так, в 1993 г. в России учтено 460,4 тыс. этих лиц, а в 1997 г. – 596,8 тыс. (рост– 29,6 %)[389]. В настоящее время, как отмечается в докладе Уполномоченного по правам человека в Российской Федерации О. О. Миронова, эта цифра составляет 625 тыс.[390]

Таким образом, формы эксплуатации людей могут быть самые разные. В соответствии с Протоколом о предупреждении и пресечении торговли людьми, особенно женщинами и детьми, и наказании за нее[391] эксплуатация включает в себя, как минимум, эксплуатацию проституции других лиц или другие формы сексуальной эксплуатации; принудительный труд или услуги; рабство или обычаи, сходные с рабством; подневольное состояние или извлечение органов. Причем в Протоколе отмечено, что согласие жертвы на запланированную эксплуатацию не принимается во внимание, если при этом были использованы такие средства воздействия, как угроза силой или ее применение, похищение, мошенничество, обман, злоупотребление властью или уязвимостью положения, подкуп для получения согласия лица, контролирующего другое лицо. Все эти незаконные формы эксплуатации людей охватываются понятием «торговля людьми».

Нельзя сказать, что борьба с подобными негативными явлениями вообще не ведется в нашей стране. Так, по данным Департамента пограничного контроля Федеральной пограничной службы России, за последние полтора года через государственную границу Российской Федерации не было пропущено 5015 российских детей, в том числе главной причиной отказа пропуска через границу послужило отсутствие нотариально заверенных разрешений на вывоз, которые дают их законные представители. Кроме того, пограничниками выявлено 30 случаев, когда дети и женщины, не имевшие документов, при пересечении границы России были укрыты в тайниках, оборудованных в транспортных средствах либо среди грузов заграничного следования. При этом основными направлениями официально зарегистрированных попыток вывоза детей являлась Турция, Финляндия, Китай и Эстония[392]. Кроме того, во многих регионах страны, в частности Амурском, Хабаровском крае, пытаются противостоять торговле людьми. Так, в Хабаровском крае скоро будет принят нормативный акт, возлагающий ответственность на туристические фирмы в случае невозвращения российских граждан из турпоездок. Один-два подобных случая – и фирма лишается лицензии, ее владелец становится на особый учет и в дальнейшем ему будет отказано в организации новой турфирмы[393]. Однако вопрос борьбы с нелегальной торговлей людьми во всех его формах должен быть решен на федеральном уровне. Об этом, в частности, сказал министр юстиции Ю. Чайка в своем выступлении на Миланской конференции министров внутренних дел и юстиции государств Большой восьмерки. По его информации, разработан и в ближайшее время будет внесен в Правительство России проект федерального закона о дополнении Уголовного кодекса статьями об ответственности за организацию незаконной доставки людей в иностранное государство, финансирование этой деятельности и предоставление в этих целях транспортных средств и фиктивных документов[394].

В развитие сказанного можно предложить следующую редакцию основного состава преступления «Торговля людьми».

«Статья 126¹. Торговля людьми.

Торговля людьми, то есть купля-продажа человека, либо совершение иных действий в отношении потерпевшего, связанных с его эксплуатацией в целях извлечения прибыли, —

наказывается арестом на срок до шести месяцев либо лишением свободы на срок до пяти лет».

Сюда относятся, например, такие действия, как наем на работу, перевозка, передача, поставление в зависимость в результате насилия либо угроз насилием, похищения, обмана в целях сексуальной либо трудовой эксплуатации лица.

Что касается квалифицирующих и особо квалифицирующих обстоятельств предлагаемого состава торговли людьми, то их исчерпывающий перечень предложен А. И. Милевским. К квалифицирующим признакам он рекомендует отнести совершение торговли людьми:

а) неоднократно;

б) в отношении двух или более лиц;

в) группой лиц по предварительному сговору;

г) лицом с использованием своего служебного положения;

д) с незаконным вывозом потерпевшего за границу или незаконным невозвращением его из-за границы;

е) с применением насилия, опасного для жизни или здоровья потерпевшего, либо угрозой применения такого насилия;

ж) в отношении заведомо несовершеннолетнего;

з) в отношении женщины, заведомо для виновного находящейся в состоянии беременности;

и) с применением оружия или предметов, используемых в качестве оружия.

Этот перечень, на наш взгляд, следует дополнить еще одним квалифицирующим обстоятельством:

к) в целях обращения потерпевшего в рабство либо совершения в отношении приобретенного раба любых действий корыстной направленности (работорговля).

Работорговля является как бы составной частью более широкого понятия «торговля людьми» и должна быть предусмотрена в этом составе в качестве квалифицирующего обстоятельства.

Кроме того, представляется целесообразным уточнить редакцию и. «е» ч. 2 предлагаемой статьи «Торговля людьми» – «с применением физического насилия, опасного для жизни или здоровья потерпевшего, либо угрозой применения такого насилия».

К особо квалифицирующим признакам А. И. Милевский относит совершение торговли людьми:

а) организованной группой;

б) лицом, ранее судимым за преступления, предусмотренные настоящей статьей;

в) повлекшей по неосторожности смерть потерпевшего или иные тяжкие последствия[395].

Наказание за квалифицированные виды торговли людьми автор предлагает установить в виде лишения свободы на срок от шести до пятнадцати лет, а за особо квалифицированные виды– лишение свободы на срок от восьми до двадцати лет[396].

Следует согласиться с автором и в том, что общественная опасность содеянного во многом зависит от мотивов и целей, которыми руководствовался виновный. Если покупатель руководствуется положительными мотивами и целями и действует в интересах потерпевшего, то общественная опасность содеянного существенно снижается[397]. Это положение должно найти свое отражение в законе в форме примечания к проектируемой статье.

«Примечание. Покупатель освобождается от уголовной ответственности, если он, руководствуясь нравственно одобряемыми мотивами и целями, действовал в интересах потерпевшего и в его действиях не содержится состав иного преступления».

Уголовное законодательство ряда зарубежных стран знает составы преступлений торговли людьми, рабства и работорговли, однако описывает их по-разному. УК Финляндии, например, предусматривает самостоятельный состав преступления «Торговля белыми рабами» (§ 1а гл. 25). Значительное место работорговле уделяет УК Голландии. По ст. 274 данного Кодекса «лицо, которое занимается работорговлей в своих собственных интересах или в интересах другого лица или умышленно участвует в работорговле прямо либо косвенно, подлежит сроку тюремного заключения не более двенадцати лет или штрафу пятой категории, что составляет 100 тысяч гульденов». Уголовная ответственность предусмотрена и в отношении лиц, которые поступают на службу в качестве капитана или члена команды корабля, зная, что он предназначен для работорговли (ст. 275–276)[398]. Однако УК других стран ближнего и дальнего зарубежья в большей степени знаком состав «Торговля людьми». Так, по УК Республики Беларусь (ст. 181) под торговлей людьми понимаются действия, направленные на совершение купли-продажи или иных сделок в отношении зависимого лица в форме его передачи или завладения, – наказываются арестом на срок до шести месяцев, или ограничением свободы на срок до трех лет, или лишением свободы на срок до шести лет с конфискацией имущества или без таковой. За квалифицированные виды торговли людьми согласно части 2 этой же статьи предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок от 5 до 10 лет с конфискацией имущества или без таковой, а за особо квалифицированные виды согласно части 3 этой же статьи – наказание в виде лишения свободы на срок от 8 до 15 лет с конфискацией имущества или без таковой. УК ФРГ торговлю людьми понимает несколько уже, как сексуальную эксплуатацию людей. В соответствии с § 180Ь данного Кодекса «кто ради имущественной выгоды воздействует на другое лицо, чтобы, зная о его стесненном положении, склонить это лицо к занятию проституцией или к продолжению этого, – наказывается лишением свободы на срок до пяти лет или денежным штрафом. Так же наказывается тот, кто ради имущественной выгоды воздействует на другое лицо, зная о его беспомощности, которая связана с пребыванием этого лица в чужой стране, оставляет его для совершения сексуальных действий, которые он совершает с третьим лицом или заставляет это лицо допускать совершение таких действий третьим лицом в отношении себя». Тяжкие случаи торговли людьми предусмотрены § 181 УК ФРГ и наказываются лишением свободы на срок от одного года до десяти лет[399]. Сходный по сути состав преступления содержится и в Модельном УК для стран СНГ, хотя и называется он несколько иначе– «Вербовка[400] людей для эксплуатации» (ст. 140). В соответствии с этой статьей «вербовка людей для сексуальной или иной эксплуатации, совершенная путем обмана, считается преступлением небольшой тяжести». Этот состав воспринят и уголовным законодательством некоторых стран бывших союзных республик, в частности УК Республики Казахстан (ст. 128) и УК Республики Узбекистан (ст. 135).

УК КНР 1997 г. предусматривает ответственность за торговлю женщинами и детьми (ст. 240–241). В ст. 240 УК КНР речь идет о продаже женщин и детей. Согласно этой статье «похищение женщины или ребенка на продажу, – наказывается лишением свободы на срок от 5 до 10 лет». «Покупка же похищенных на продажу женщины или ребенка, – наказывается лишением свободы на срок до 3 лет, краткосрочным арестом или надзором» (ст. 241)[401].

Обеспечение права на свободу и личную неприкосновенность в определенной степени зависит и от правильной квалификации содеянного. Сложности возникают, например, при разграничении составов похищения человека, незаконного лишения свободы и захвата заложников. Этому способствует, с одной стороны, некоторое сходство признаков объективной стороны указанных составов преступлений, а с другой – отсутствие в законе четкого определения понятий совершаемых деяний.

Статья 126 УК РФ, например, называя преступное деяние – похищение человека, – не определяет его объективных признаков (это так называемая простая диспозиция). Законодатель, видимо, счел, что названное деяние – простое и не требует дополнительных пояснений. Практика квалификации данного вида преступлений показывает, однако, что это не так. Следует согласиться с мнением А. В. Наумова о том, что «простыми диспозиции бывают лишь по форме, но не по содержанию. Простые диспозиции – это чаще всего дефект законодательной техники, поэтому следовало бы отказаться от таких диспозиций уголовного закона»[402].

Понятие похищения человека, не определенное законом, раскрывается судебной практикой. В частности, в постановлении Президиума Верховного Суда Российской Федерации от 2000 г. № 207 по делу Абдуллина говорится, что «по смыслу закона под похищением человека следует понимать противоправные умышленные действия, сопряженные с тайным или открытым завладением (захватом) живого человека, перемещением его с постоянного или временного местонахождения в другое место и последующим удержанием в неволе. Основным моментом объективной стороны данного преступления является захват потерпевшего с места его нахождения и перемещение с целью последующего удержания в другом месте»[403].

Немало ошибок в судебной практике возникает в случаях, когда похищение человека сопряжено с причинением ему смерти. В этих случаях содеянное нередко квалифицируется по ч. 3 ст. 126 УК как похищение человека, повлекшее смерть потерпевшего[404]. При этом не всегда выясняется психическое отношение виновного к факту наступления смерти потерпевшего. А между тем именно этот момент является здесь определяющим. Закон предполагает квалификацию по ч. 3 ст. 126 УК лишь в том случае, когда психическое отношение виновного к смерти потерпевшего выразилось в форме неосторожности. Если же по отношению к смерти потерпевшего имел место умысел, то содеянное не охватывается только составом похищения человека и нуждается в дополнительной квалификации по п. «в» ч. 2 ст. 105 УК РФ по признаку «убийства, сопряженного с похищением человека либо захватом заложника». На это, в частности, указал Пленум Верховного Суда Российской Федерации в своем постановлении от 27 января 1999 г. «О судебной практике по делам об убийстве (ст. 105 УК)» [405].

Похищение человека, сопряженное с последующим убийством потерпевшего, следует отличать от убийства, сочетаемого с действиями, лишь внешне напоминающими похищение человека.

Отличие следует проводить по направленности умысла виновного и характеру совершаемых им действий.

Если умысел виновного изначально был направлен на похищение человека, т. е. его захват, перемещение в другое место с последующим удержанием там, а затем потерпевшего умышленно лишают жизни, то содеянное в этих случаях, как уже отмечалось выше, должно квалифицироваться по совокупности преступлений: и. «в» ч. 2 ст. 105 и соответствующей части ст. 126 УК РФ (в зависимости от наличия иных квалифицирующих признаков).

Если же действия виновных были направлены не на удержание потерпевшего в другом месте, а на его убийство, то состав похищения человека здесь отсутствует.

Так, материалами дела установлено, что осужденные, избив М., решили его убить. С этой целью они поместили потерпевшего в багажник автомобиля и вывезли на пустырь, где убили. Затем, желая скрыть совершенное в присутствии К. преступление, они отвезли последнего в лес, где также убили. Поскольку действия осужденных были направлены не на удержание потерпевших в другом месте, а на их убийство, Президиум Верховного Суда Российской Федерации удовлетворил протест заместителя Председателя Верховного Суда Российской Федерации, отменил судебные решения в части осуждения виновных по ч. 3 ст. 126 УК РФ и дело в этой части прекратил за отсутствием состава преступления[406].

Похищение человека необходимо отграничивать и от состава незаконного лишения свободы (ст. 127 УК).

Различие этих преступлений – в их объективной стороне. Для похищения человека, как уже отмечалось, характерным является последовательное совершение трех взаимосвязанных действий: захвата, перемещения в другое место и удержания похищенного в неволе. В связи с этим возникают трудности с определением момента окончания данного преступления. Так, по мнению Н. В. Бойко, похищение человека следует считать оконченным преступлением, когда виновный получил реальную возможность распорядиться судьбою похищенного[407].

Иной позиции придерживается Н. Э. Мартыненко. С ее точки зрения, с учетом повышенной общественной опасности похищения человека это преступление должно считаться оконченным на более ранней стадии, а именно с момента завладения потерпевшим и лишения его возможности свободы выбора по своему усмотрению места пребывания[408]. Вряд ли с соображениями Н. Э. Мартыненко можно согласиться. Поскольку объективная сторона похищения человека носит сложный характер и обязательным ее признаком является перемещение потерпевшего против его воли в другое место и насильственное удержание его там, то момент окончания этого преступления должен быть связан именно с моментом удержания похищенного в другом месте в неволе, хотя бы некоторое время. Эта позиция является наиболее убедительной и признанной как в теории, так и судебной практике.

Что же касается состава незаконного лишения свободы, то в отличие от состава похищения человека объективная сторона данного преступления осуществляется без перемещения человека, вопреки его воле, из одного места в другое. Потерпевший обычно лишается свободы в том месте, где он находился до этого по собственной воле. Невыяснение этих обстоятельств подчас приводит к ошибкам в судебной практике.

Так, по приговору Савеловского межмуниципального суда Северного административного округа г. Москвы Литвинов и Уваров осуждены по п. «а», «з» ч. 2 ст. 126 УК РФ, по ч. 2 ст. 126 УК РСФСР и по ч. 3 ст. 148 УК РСФСР к лишению свободы. Преступление совершено ими при следующих обстоятельствах. Литвинов и Уваров вступили между собой в преступный сговор на завладение трехкомнатной квартирой, принадлежащей на праве личной собственности Блинову. Во исполнение своего умысла Уваров и Литвинов несколько раз с угрозами требовали от Блинова уступить им право на продажу своей квартиры, а самому переехать в квартиру меньшей площади. Поскольку Блинов от этого отказывался, Уваров и Литвинов около 8 часов утра на двух автомашинах приехали за Блиновым, насильно посадили его в автомашину, и Уваров отвез его к дому, у которого их уже ждали Литвинов и Кении. Кении, удерживая Блинова в квартире этого дома, на ночь приковал его наручниками к батарее. На следующий день Блинову удалось убежать и обратиться в органы милиции. Заместитель Председателя Верховного Суда РФ в протесте поставил вопрос об исключении из приговора указания об осуждении Литвинова и Уварова по ч. 2 ст. 126 УК

РСФСР (Незаконное лишение свободы). Президиум Московского городского суда протест удовлетворил, указав следующее: «Суд допустил ошибку, квалифицируя действия осужденных помимо и. «а», «з» ч. 2 ст. 126 УК РФ (Похищение человека) дополнительно и по ч. 2 ст. 126 УК РСФСР. По смыслу ст. 126 УК РФ похищение человека предполагает его захват и перемещение в другое место помимо воли потерпевшего, обычно связанное с последующим удержанием похищенного в неволе. Таким образом, по ст. 126 УК РФ квалифицируются действия не только в случае, когда человека похищают и перемещают в другое место, но и когда его незаконно удерживают там. Поэтому действия осужденных, связанные с лишением Блинова свободы, полностью охватываются ст. 126 УК РФ и не требуют дополнительной квалификации по другим статьям»[409].

К ст. 126 УК 1996 г. (Похищение человека) предусмотрено примечание, согласно которому лицо, добровольно освободившее похищенного, освобождается от уголовной ответственности, если в его действиях не содержится иного состава преступления. Аналогичное примечание введено и в ст. 206 УК (Захват заложника). Такие примечания целесообразны, поскольку дают возможность виновному одуматься, отказаться от дальнейшего продолжения общественно опасных деяний и тем самым предотвратить наступление более опасных последствий. Поэтому непонятна позиция законодателя относительно ст. 127 УК (Незаконное лишение свободы), где нет аналогичного примечания. Думается, что оно здесь также уместно. Вместе с тем нынешняя редакция примечания не представляется нам удачной. Она, в частности, открывает «лазейки» для безнаказанного совершения виновными противозаконных действий и достижения ими своих преступных целей. По мнению П. Скобликова, поскольку в примечании речь идет не о смягчении уголовной ответственности, а о полном от нее освобождении, которое никак не увязано с продолжительностью похищения человека и захватом заложника во времени, а также с достижением целей, к которым стремился виновный, и некоторыми другими условиями, есть основания утверждать, что такое дополнение уголовного законодательства сказывается не столько на интересах потерпевших, сколько самих преступников. Автор резонно приводит в пример ряд жизненных ситуаций, когда виновный, незаконно похитивший свою жертву или незаконно лишивший ее свободы, затем по истечении продолжительного времени и достижения своей цели добровольно освобождал ее.

Так, некий предприниматель, с которым солидная зарубежная фирма вела переговоры о заключении долгосрочного договора, организовал похищение на некоторое время своего конкурента, пытающегося наладить отношения с той же фирмой. Участники группировки похитили указанное лицо, отвезли на пустующую дачу, а отпустили через две недели, когда желаемый договор без помех был заключен.

В другом случае некто Н. после отбытия наказания похитил гражданина С., выступавшего главным свидетелем обвинения на процессе, в результате которого он был осужден. Похищенный был помещен в подвал садового домика, где Н. оборудовал мини-тюрьму. Родственники обратились в милицию с заявлением об исчезновении С., но розыск успеха не имел. Близкие пропавшего пришли к выводу, что он погиб при неизвестных обстоятельствах. Через год Н. счел себя отомщенным и освободил жертву. В обоих случаях в действиях виновных формально содержатся все основания для освобождения их от уголовной ответственности[410]. К сожалению, на таких позициях стоит и судебная практика[411]. Но вряд ли с этим можно согласиться. Ведь получается, что виновный достигает своей преступной цели и остается при этом недоступным уголовному закону. Потерпевшему же приходится довольствоваться тем, что он остался жив и невредим. Такой подход противоречит принципу справедливости. Подобное происходит, на наш взгляд, от недооценки охраняемых законом ценностей – свободы и личной неприкосновенности. Представляется, что человек, даже сутки находясь в неволе, испытывает при этом значительные нравственные страдания, переживания. А если этот период продолжается месяцами или годами, как в приведенном примере?! Справедливо ли будет в этом случае освободить виновного от уголовной ответственности[412]?

Более правильную позицию по этому вопросу, на наш взгляд, занимает зарубежное уголовное законодательство. УК многих зарубежных стран, как правило, полностью не исключают уголовную ответственность при освобождении похищенного или незаконно лишенного свободы, а лишь смягчают ее в зависимости от срока содержания потерпевшего в неволе и достижения поставленных виновными целей. Правда, сроки определяются в разных УК неодинаково. По УК Испании (ст. 163), например, «если виновный освобождает удерживаемого в течение первых трех дней заточения, не добившись поставленной цели, ему назначается наказание на степень ниже. Если же заточение или задержание продлилось более пятнадцати дней, виновный наказывается лишением свободы на срок от пяти до восьми лет»[413]. УК Польши и Франции (ст. 224-2) предусматривают повышенное наказание, если лишение свободы человека продолжалось более семи дней или было связано с причинением особых мучений потерпевшему[414]. Еще более короткие сроки удержания потерпевшего в неволе предусмотрены УК Болгарии и УК штата Нью-Йорк (США). Так, согласно ст. 142а УК Болгарии, если незаконное лишение свободы совершено способом, мучительным или опасным для здоровья потерпевшего, или если лишение свободы длилось более двух суток, то наказание предусмотрено в виде лишения свободы от трех до десяти лет[415]. В соответствии с § 135.25 УК штата Нью-Йорк лицо виновно в похищении человека первой степени, если оно удерживает похищенное лицо в течение более 12 часов с намерением:

a) нанести ему телесное повреждение либо совершить насилие над ним, или оскорбить его в половом отношении; или

b) завершить или продвинуть совершение фелонии; или

c) вызвать у него или у третьего страх; или

d) помешать осуществлению какой-либо государственной или политической функции[416].

С учетом зарубежного опыта и в целях усиления гарантий уголовно-правовой защиты права человека на свободу и личную неприкосновенность примечание к ст. 126 УК целесообразно изложить в следующей редакции: «Лицо, добровольно освободившее похищенного, освобождается от уголовной ответственности, если оно удерживало потерпевшего в неволе не более 24 часов, добровольно отказалось от достижения незаконно поставленных целей и в его действиях не содержится иного состава преступления. Освобождение потерпевшего по истечении 24 часов, либо после достижения поставленной виновным цели, либо в связи с полным или частичным выполнением требований похитителя учитывается судом в качестве смягчающего наказание обстоятельства»[417]. Тем самым будет подчеркнута важность охраняемого уголовным законом объекта – свободы и личной неприкосновенности. Иллюстрацией к сказанному может служить дело П. и X., осужденных Верховным Судом Республики Башкортостан за самоуправство, похищение человека, а также похищение документов и печатей. Преступление совершено при следующих обстоятельствах. П., которому АО «Еврострой» выдало доверенность на совершение действий, связанных с выполнением фирмой «ВиС» обязательств по заключенному договору, вместе с X. решили вопреки установленному законом порядку возвратить недоплату в сумме 82 тыс. долларов США. Зная, что генеральный директор фирмы «ВиС» выехал за границу на постоянное место жительства и считая, что Г. наряду с ним причастна к невозврату долга, П. и X. приехали к ней в офис и потребовали возврата недоплаты указанной суммы. Г. данный долг не признала и отказалась передать деньги. Тогда П. и X. решили ее похитить. С этой целью они насильно усадили ее в машину и двое не установленных следствием лиц перевезли ее в чужую квартиру, где удерживали 10 дней. Оставшиеся в офисе П. и X. похитили из сейфа документы и печати. С целью самоуправно завладеть имуществом фирмы «ВиС» П. и X. заставили главного бухгалтера Ш. выписать необходимые документы, на основании которых получили в ЗАО «Башторгодежда» товарно-материальные ценности, чем причинили этой фирме существенный вред. Вскоре Г. предприняла попытку бегства, выпрыгнув со второго этажа квартиры, в которой находилась. Неудачно упав на землю, она получила телесные повреждения, которые повлекли для потерпевшей тяжкие последствия. Через два дня после этого П. отвез Г. домой. Адвокаты П. и X. настаивали на том, чтобы освободить своих подзащитных от уголовной ответственности по ст. 126 УК на основании примечания к этой статье. Их доводы сводились к тому, что в данном случае имеет место добровольное освобождение похищенной Г. Между тем в судебном заседании установлено, что П. и X. освободили потерпевшую только после получения ими товаров с предприятия «Башторгодежда», т. е. после частичного выполнения условий похитителей. Кроме того, похищение сопряжено с наступлением для потерпевшей тяжких последствий. При таких обстоятельствах действия виновных правильно были квалифицированы по и. «в» ч. 3 ст. 126, ч. 1 ст. 325, ч. 2 ст. 330 УК РФ. При этом суд, определяя наказание виновным по ст. 126 УК, признал конкретные обстоятельства дела, цели совершенного преступления, а также факт освобождения потерпевшей исключительными обстоятельствами и счел возможным применить к ним ст. 64 УК. С учетом статьи 64 УК П. назначено наказание в виде 5 лет лишения свободы, X. – 4 года лишения свободы[418].

В литературе справедливо обращается внимание на существенную разницу в размерах наказания за похищение человека и незаконное лишение свободы. Федеральным законом от 9 февраля 1999 г. усилена уголовная ответственность за квалифицированные виды похищения человека: по ч. 2 ст. 126 УК РФ предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок от 6 до 15 лет, а по ч. 3 этой же статьи – на срок 8 до 20 лет. В то же время ответственность за незаконное лишение свободы сохранилась на прежнем уровне[419]. Логику законодателя понять здесь весьма трудно. И в том, и в другом случае человек незаконно содержится в неволе с той лишь разницей, что при похищении человека в отличие от незаконного лишения свободы место удержания потерпевшего неизвестно. Перечень же квалифицирующих обстоятельств в обоих составах практически одинаков. И тот, и другой составы предусматривают наступление самых тяжких последствий (смерть потерпевшего или иные тяжкие последствия), однако в первом случае за содеянное предусматривается лишение свободы на срок от 8 до 20 лет, во втором – от 4 до 8 лет. Получается, что при примерно равной степени общественной опасности совершенных деяний наблюдается явная диспропорция в санкциях, предусматриваемых за эти преступления. В подобных случаях, как правильно отмечает Т. А. Лесниевски-Костарева, нарушен принцип конструирования санкций. В нормах о преступлениях различных видов, имеющих одноименные квалифицирующие (привилегирующие) признаки, должно иметь соответствие санкций, т. е. примерно одинаковое влияние на типовое наказание одноименных квалифицирующих (привилегирующих) признаков, пропорциональное изменению степени общественной опасности деяния соответствующими квалифицирующими или привилегирующими обстоятельствами[420]. Поэтому следует поддержать предложение С. Ф. Милюкова о необходимости с целью устранения образовавшейся диспропорции усилить наказание за квалифицированные виды незаконного лишения свободы[421].

Не случайно УК ряда зарубежных стран, например, УК Республики Болгария (ст. 142), УК Франции (ст. 224-1), УК Швейцарии (ст. 183) и других, объединяют похищение человека и незаконное лишение свободы в один состав преступления. УК других зарубежных стран хотя и предусматривают эти преступления в разных статьях кодекса, однако существенной разницы в наказании за них не содержится (например, УК ФРГ – § 234 и § 239).

Определенную сложность на практике вызывает отграничение похищения человека от захвата заложников.

Как уже ранее отмечалось, эти преступления имеют разные объекты посягательства, что и определяет место этих норм в системе Особенной части УК. В первом случае основным непосредственным объектом посягательства является право на свободу личности, а во втором – общественная безопасность.

Немаловажное значение при разграничении этих преступлений имеет и тот факт, что при захвате заложника личность потерпевшего не персонифицирована. Виновное лицо, как правило, не имеет личных взаимоотношений с заложником. Основная опасность такого деяния заключается в том, что оно наносит ущерб жизненно важным интересам всего общества. При похищении же человека личность потерпевшего более персонифицирована. Преступников, особенно в случае похищения с корыстной мотивацией, интересует именно личность похищенного, финансовые возможности его или его близких[422].

Специфическим признаком захвата заложника, отличающим его от смежных составов преступлений, является также выдвижение виновным определенных требований третьим лицам (государству, организациям, гражданам) в качестве условия освобождения заложника. Отсутствие этого признака означает и отсутствие состава захвата заложника[423]. Заложнику же требования не предъявляются, он является как бы «товаром», которым преступники будут расплачиваться, если их требования будут выполнены[424]. Причем характер выдвигаемых требований при захвате заложника и их направленность свидетельствуют, что преступники заинтересованы в огласке содеянного ими, в привлечении внимания государственных органов, общественности. При похищении же человека это не характерно. В этих случаях сам факт насильственного удержания похищенного, место его удержания обычно сохраняются в тайне. Требование выкупа предъявляется ограниченному кругу лиц, как правило, близким родственникам или знакомым потерпевшего[425].

Кроме того, как правильно отмечается в литературе, в ст. 206 УК (Захват заложника) дан перечень объектов понуждения, которым преступники предъявляют свои требования: государство, организации, физические лица. Статья 126 УК (Похищение человека) такого перечня объектов не содержит, поскольку требования обращены к самим потерпевшим или их близким[426].

§ 4. Уголовно-правовая охрана права человека на личную (частную) жизнь

Среди гражданских прав и свобод человека важное место занимает право на неприкосновенность частной (личной) жизни[427].

Обеспечение этого права осуществляется различными способами, в том числе и уголовно-правовыми. Глава 19 УК РФ, которая называется «Преступления против конституционных прав и свобод человека и гражданина», содержит ряд составов преступлений, предусматривающих ответственность за посягательство на неприкосновенность частной жизни. Сюда относятся составы: нарушение неприкосновенности частной жизни (ст. 137 УК), нарушение тайны переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных или иных сообщений (ст. 138 УК), нарушение неприкосновенности жилища (ст. 139 УК). В юридической литературе справедливо отмечается, что российский уголовный закон защищает указанные блага даже в большей степени, нежели международные стандарты по правам человека. Так, если Всеобщая декларация прав человека (ст.12), Международный пакт о гражданских и политических правах (ст. 17) говорят о необходимости охраны только личной корреспонденции, то ст. 138 УК РФ под уголовно-правовую охрану ставит также тайну телефонных переговоров, телеграфных и иных сообщений, что в настоящее время весьма актуально[428].

Статистика свидетельствует, что наиболее распространенными среди перечисленных составов преступлений являются: нарушение неприкосновенности жилища (ст. 139) и нарушение тайны переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений (ст. 138). Что же касается нарушения неприкосновенности частной жизни, то эти преступления, как правило, носят единичный характер. Так, число зарегистрированных в стране таких преступлений за 1999 г. составило соответственно по ст. 139 УК– 3340, ст. 138 УК– 78, ст. 137 УК– 17 случаев[429]. Та же тенденция прослеживается и по Республике Башкортостан. По данным информационного центра МВД РБ, число зарегистрированных преступлений за 1999 г. составило соответственно по ст. 139 УК– 62, ст. 138 УК– 2, ст. 137 УК– 1; за 2000 г. по ст. 139 УК– 46, ст. 138 УК– 8, ст. 137 УК– 0. Вместе с тем было бы по меньшей мере наивно полагать, что отсутствие официальной статистики по ряду исследуемых преступлений (либо указание на их ничтожно малое количество) свидетельствует о том, что эти преступления реально не совершаются. Думается, причины заключаются в другом. Это связано, прежде всего, со сложностью выявления подобных нарушений и их доказывания. Кроме того, законодательная конструкция некоторых составов преступлений представляется не совсем удачной, что ограничивает возможность их применения.

Для правильной квалификации содеянного очень важно определить границы частной жизни человека. Согласно Словарю русского языка Ожегова «частная жизнь есть та область существования человека, которая относится к отдельному лицу, принадлежит и дорога ему, касается только его, а не общества и не государства (область, сфера неслужебных дел)»[430].

Доктрина невмешательства со стороны государства имеет исключительно большое значение для характеристики права на неприкосновенность частной жизни. По этому поводу Европейская комиссия по правам человека в петиции № 6825/74 подчеркнула, что «право на уважение частной жизни является правом на невмешательство в личную жизнь, правом жить так, как хочется, без предания огласке подробностей личной жизни… однако право на уважение частной жизни этим не исчерпывается. Оно включает также, в определенной степени, право на установление и поддержание отношений с другими людьми, особенно в эмоциональной сфере, для развития и реализации личности человека»[431].

Иначе говоря, под частной жизнью человека понимается особая сфера его жизнедеятельности, контролируемая самим лицом по его внутреннему убеждению и имеющая своей целью удовлетворение его личных потребностей. Это именно та сфера жизнедеятельности, где наиболее ярко проявляются свобода и независимость человека, где нет места незаконному вмешательству со стороны других лиц, общества и государства. Эта сфера достаточно широка. Она включает в себя всю область семейной жизни, родственных и дружеских связей, домашнего уклада, интимных и других личных отношений, привязанностей, симпатий и антипатий. Образ мыслей, увлечения, творчество также относятся к сфере частной жизни[432]. Как справедливо заметил Ф. М. Рудинский, для характеристики личных прав граждан вполне уместны слова «неприкосновенность» (например, неприкосновенность личности, жилища) и «тайна» (например, тайна переписки, телеграфных сообщений и телефонных переговоров, врачебная тайна). В отличие от других видов свободы личная свобода «осуществляется в сфере некоторой обособленности, самоопределения личности в нравственно-бытовых отношениях, в личной жизни»[433].

В УК 1996 г. впервые предусмотрена ответственность за нарушение неприкосновенности частной жизни (ст. 137 УК). Право каждого на неприкосновенность частной жизни и является непосредственным объектом данного состава преступления. Дополнительным объектом основного состава являются те конкретные жизненные блага, которым причинен вред в процессе посягательства.

Предметом данного преступления являются сведения о частной жизни лица, составляющие его личную или семейную тайну. Поэтому, прежде всего, необходимо уточнить, что следует понимать под личной и семейной тайной. Личная тайна представляет собой конфиденциальные сведения, касающиеся одного лица, а семейная затрагивает интересы членов семьи и иных родственников[434]. Личную тайну могут составлять, например, сведения биографического характера, о состоянии здоровья, роде деятельности и т. д. Носителями этих сведений могут быть документы (письма, дневники, история болезни и т. д.), а также вещи (фотографии, кассеты и т. д.). Что касается семейной тайны, то Европейский Суд по правам человека достаточно широко трактует это понятие, причисляя сюда наряду с брачными отношениями супругов отношения между стариками и их внуками, а также между дядей и племянником (решение по делу Бойль, 1994 г.). Понятием семейных отношений и уважения семейной тайны, по мнению названного Суда, охватываются также юридически не оформленные и недооформленные браки (решение от 28 мая 1985 г. по делу Абдулазиз, Кабалес и Балкандали и от 18 декабря 1986 г. по делу Джонстон)[435]. В связи с этим исследователи утверждают, что результаты рассмотрения Судом ряда дел «наводят на мысль, что семейные по сути отношения защищаются, даже если не имеют юридического оформления, а формальные, законные семейные отношения подлежат защите, даже если лишены реального содержания»[436].

Исходя из буквального толкования диспозиции ст. 137 УК можно предположить, что иные сведения о частной жизни лица, не являющиеся его личной или семейной тайной, не охраняются уголовным законом и их распространение без согласия самого лица допустимо с точки зрения закона. Это, однако, явно противоречит названию самой статьи «Нарушение неприкосновенности частной жизни» и Конституции Российской Федерации, которая ставит под защиту частную жизнь человека в целом, а не только ту его часть, которая составляет личную или семейную тайну (ст. 23). На это противоречие справедливо обращается внимание в юридической литературе. Так, А. Н. Красиков пишет: «Трудно понять, почему УК РФ признает охраняемым не все установленное Конституцией Российской Федерации право неприкосновенности частной жизни, а только часть его, составляющую личную или семейную тайну. Использование в законе словосочетаний «личная тайна», «семейная тайна» дает основание считать, что остальная сфера частной жизни не является неприкосновенной и охраняемой Уголовным кодексом (например, изучение образа жизни человека вне его частного места путем (с помощью) наблюдения, опроса соседей, знакомых, использование провокаций, тайного фотографирования и видеозаписи и т. и.). Такое вторжение в частную жизнь не менее опасно, чем собирание сведений, составляющих личную или семейную тайну, а главное, данный подход к уголовно-правовой охране неприкосновенности частной жизни урезает неотделимый, определенный Конституцией Российской Федерации правовой статус человека и гражданина, и согласиться с такой формулировкой и интерпретацией нельзя»[437].

Обращение к опыту зарубежных стран свидетельствует, что за рубежом, как правило, под уголовно-правовую охрану ставится частная жизнь человека в целом. Например, в соответствии со ст. 197 УК Испании 1995 г. «тот, кто в целях раскрытия тайных сведений или нарушения неприкосновенности частной жизни другого лица без его ведома завладевает бумагами, письмами, сообщениями по электронной почте или другими документами либо перехватывает его телефонные разговоры, либо использует различные технические средства для прослушивания передачи, записи или воспроизведения звука или изображения либо другие средства связи, – наказывается лишением свободы на срок от года до четырех лет и штрафом в размере от двенадцати до двадцати четырех месячных заработных плат»[438]. Аналогичный подход имеет место и в УК Франции 1992 г. (ст. 226-1-226-7), УК ФРГ в ред. от 13 ноября 1998 г. (§ 201–204) и др.[439] Однако наиболее полно случаи нарушения неприкосновенности частной жизни человека предусмотрены в Примерном уголовном кодексе США. Статья 250.12. этого Кодекса «Нарушение прайвеси»[440] содержит две части: часть первую – противозаконное подслушивание или наблюдение и часть вторую – иные случаи нарушения прайвеси сообщений. В соответствии с частью первой лицо совершает мисдиминор, если, за исключением случаев, разрешенных законом, оно:

a) вступает в пределы чужого владения с целью осуществить подслушивание кого-либо или иное наблюдение за кем-либо в частном месте; или

b) устанавливает в каком-либо частном месте без согласия на то лица или лиц, имеющих право на прайвеси там, какое-либо приспособление для наблюдения, фотографирования, записи на пленку, усиления или передачи по радио раздающихся в этом месте звуков или происходящих там событий или использует какую-либо такую неразрешенную установку; или

c) устанавливает или использует за пределами частного места какое-либо приспособление для слушания, записи на пленку, усиления или передачи по радио происходящих из этого места звуков, которые при обычных условиях не были бы слышны или понятны за его пределами, без согласия на то лица или лиц, имеющих право на прайвеси там.

«Частное место» означает место, где лицо может на разумном основании считать себя в безопасности от случайного или враждебного вторжения или наблюдения, но не включает в себя места, куда имеет доступ публика или какая-либо значительная ее часть.

В соответствии с частью второй лицо совершает мисдиминор, если, за исключением случаев, разрешенных законом, оно:

a) перехватывает без согласия отправителя или получателя сообщение по телефону, телеграфу, в письме или передаваемое с использованием иных средств закрытой связи; но этот параграф не распространяется на 1) подслушивание сообщений посредством механизма, надлежащим образом установленного на общем телефонном проводе или на коммутаторной установке, или 2) перехват сообщения телефонной компанией или абонентом в связи с осуществлением правил, ограничивающих пользование телефонной связью, или с иной нормальной формой эксплуатации и использования; или

b) разглашает без согласия отправителя или получателя факт существования или содержание какого-либо такого сообщения, если деятель знает, что сообщение было незаконно перехвачено, или если он узнал о сообщении в процессе своей работы в учреждении, осуществляющем его передачу[441].

Объективная сторона рассматриваемого состава преступления состоит из двух альтернативных действий: 1) собирание сведений о частной жизни лица, составляющих его личную или семейную тайну без его согласия; 2) распространение сведений о частной жизни лица, составляющих его личную или семейную тайну без его согласия. Совершение любого из указанных действий образует самостоятельный состав преступления.

Собирание и распространение сведений должны быть незаконными действиями. Незаконность действий означает, что виновный, не будучи уполномоченным на то законом или подзаконными нормативными актами, без согласия потерпевшего собирает или распространяет сведения о его частной жизни, являющиеся личной или семейной тайной потерпевшего.

Собирание сведений означает, что виновный любым способом (тайно или открыто) получает сведения о частной жизни потерпевшего для их последующего распространения. Это может быть похищение, подслушивание, подглядывание, фотографирование, копирование и другие действия. Нередко собирание сведений о частной жизни лица осуществляется с помощью различных технических средств, путем нарушения тайны переписки или телефонных переговоров либо нарушения неприкосновенности жилища. В этих случаях, как правильно отмечает А. Н. Красиков, содеянное надлежит квалифицировать по правилам идеальной совокупности, т. е. дополнительно по нормам о нарушении неприкосновенности жилища (ст. 139 УК) или о нарушении тайны переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных или иных сообщений (ст. 138 УК)[442].

Распространение сведений о частной жизни лица означает сообщение их хотя бы одному лицу. Способы распространения могут быть самыми разными: устные, письменные, передача по телефону и др. В диспозиции ч. 1 ст. 137 УК конкретизированы лишь такие способы, как: 1) распространение сведений в публично демонстрирующемся произведении; 2) в средствах массовой информации; 3) в публичном выступлении. Однако логика законодателя в этом случае непонятна. Ясно, что с этими способами связана повышенная общественная опасность содеянного, так как распространяемые сведения о личной жизни потерпевшего становятся достоянием значительного круга лиц. Поэтому целесообразно, на наш взгляд, эти способы предусмотреть в качестве квалифицирующих признаков состава и указать их в ч. 2 ст. 137 УК.

Рассматриваемый состав по конструкции материальный, т. е. последствия являются необходимым признаком объективной стороны этого преступления, в частности в виде причинения вреда правам и законным интересам граждан.

С субъективной стороны рассматриваемое преступление характеризуется прямым умыслом. Лицо сознает, что незаконно без согласия потерпевшего собирает или распространяет сведения о его частной жизни, предвидит, что этим может причинить вред его правам и законным интересам и желает этого.

Мотивами основного состава должны быть либо корыстные побуждения, т. е. стремление извлечь всякого рода материальную выгоду, либо иные личные побуждения – месть, ревность, зависть и т. д. Думается, что указание на мотив в данном составе преступления излишне. Ведь для потерпевшего нежелателен сам факт распространения о нем определенных сведений, а не то, какими мотивами руководствовался при этом виновный. Указание в ч. 1 ст. 137 УК на мотив ограничивает возможность применения данного состава преступления. Кстати, ст. 151 (Незаконное собирание и распространение информации о частной жизни) Модельного УК для стран СНГ не содержит указания на мотив. Не связывают ответственность за посягательства на неприкосновенность частной жизни с мотивами действий виновного и УК многих зарубежных стран, таких как: УК Республики Болгария (ст. 145), УК Латвийской республики (ст. 145), УК Эстонской республики (ст. 128¹), УК Республики Казахстан (ст. 142), УК Дании (§ 264d), УК ФРГ (§ 203–204), УК Испании (ст. 197–199). И это правильно, поскольку общественная опасность содеянного заключается в самом факте совершения противоправных действий (нарушение неприкосновенности частной жизни) и в том вреде, который наступает в результате их совершения. Наиболее удачной нам представляется редакция данной статьи, изложенная в УК Республики Казахстан (ст. 142). Часть 1 этой статьи гласит: «Незаконное собирание или распространение сведений о частной жизни лица, составляющих его личную или семейную тайну, без его согласия, если эти деяния причинили вред правам и законным интересам потерпевшего, – наказываются…». Часть 2 предусматривает ответственность за «те же деяния, совершенные лицом с использованием своего служебного положения, а равно распространение сведений, указанных в части первой настоящей статьи, в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или в средствах массовой информации, повлекшие те же последствия, – наказываются…».

Субъект состава преступления – любое физическое вменяемое лицо, достигшее 16 лет.

С учетом высказанных замечаний, а также опыта зарубежных стран нами предлагается следующая редакция ст. 137 УК (Нарушение неприкосновенности частной жизни).

«Часть 1. “Незаконное собирание или распространение без согласия лица сведений о его частной жизни, в том числе сведений, составляющих его личную или семейную тайну, если эти деяния причинили вред правам и законным интересам потерпевшего”, – наказываются…

Часть 2. “Те же деяния, совершенные в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или средствах массовой информации, либо лицом с использованием своего служебного положения, – наказываются..

Понятие «использование лицом своего служебного положения» следует понимать широко. Этим понятием охватывается как использование своих служебных полномочий должностным лицом, так и лицом, не являющимся должностным, использующим свои служебные полномочия, предоставленные ему в связи с работой на предприятии, учреждении, организации независимо от форм собственности[443]. Это могут быть врачи, педагоги, тренеры, воспитатели, служащие коммерческих организаций и др.

Нарушение права на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных или иных сообщений (ст. 138 УК).

Право на тайну сообщений гарантировано Конституцией Российской Федерации. В соответствии с ч. 2 ст. 23 Конституции Российской Федерации «каждый имеет право на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений. Ограничение этого права допускается только на основании судебного решения». Это право конкретизировано в Федеральном законе «О связи» от 16 февраля 1995 г. и Федеральном законе «О почтовой связи» от 17 июля 1995 г. Так, согласно ст. 32 Федерального закона «О связи» «все операторы связи обязаны обеспечить соблюдение тайны связи. Информация о почтовых отправлениях и передаваемых по сетям электрической связи сообщениях, а также сами эти отправления и сообщения могут выдаваться только отправителям и адресатам или их законным представителям. Прослушивание телефонных переговоров, ознакомление с сообщениями электросвязи, задержка, осмотр и выемка почтовых отправлений и документальной корреспонденции, получение сведений о них, а также иные ограничения тайны связи допускаются только на основании судебного решения»[444].

Право на тайну сообщений в определенном смысле является составной частью личной жизни человека. Ведь письма, дневники, записные книжки и другие личные документы, принадлежащие конкретному человеку, нередко отражают его частную жизнь, его мысли, надежды, отношение к другим людям, содержат факты из жизни, огласки которых данное лицо не желает по каким-либо соображениям[445]. Поэтому ознакомление с личными документами, прослушивание телефонных переговоров и т. д. является противоправным вторжением в духовный мир человека, что наказуемо в уголовно-правовом порядке. Причем под уголовно-правовую охрану поставлено само право на тайну переписки, телефонных переговоров и т. д., независимо от того, содержатся ли в них сведения, составляющие личную или семейную тайну. Именно право каждого человека на тайну сообщений и является непосредственным объектом основного состава преступления.

Объективная сторона рассматриваемого преступления выражается в действиях, нарушающих тайну сообщений между адресатами. Речь идет о незаконно совершаемых действиях виновного, т. е. без ведома или согласия владельца информации либо без правовых оснований (решение суда, постановление следователя). Это может быть незаконное ознакомление с перепиской, почтовыми и телеграфными сообщениями, прослушивание чужих переговоров, ознакомление с информацией, поступившей по телетайпу, телефаксу и другим телекоммуникациям.

Состав по конструкции формальный, т. е. данное преступление считается оконченным с момента хотя бы частичного ознакомления с содержанием корреспонденции, подслушивания телефонных переговоров. Следует согласиться с А. Н. Красиковым, что если лицо нарушило правила доставки корреспонденции адресату, выразившиеся в неосторожном или умышленном ее уничтожении, например письма, то состава рассматриваемого преступления не будет. В таких случаях не нарушается обязанность по сохранению тайны связи. Подобные действия могут повлечь дисциплинарную или гражданско-правовую ответственность[446].

С субъективной стороны преступление характеризуется прямым умыслом. Виновный сознает, что нарушает тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых и телеграфных или иных сообщений граждан и желает этого. Мотивы и цели преступления могут быть самыми разными. Они не входят в состав данного преступления и, следовательно, не влияют на квалификацию содеянного.

Субъектом данного преступления может быть физическое вменяемое лицо, достигшее 16 лет.

В качестве иллюстрации можно привести пример из судебной практики.

Житель г. Ишимбая Аникеев, проживая в отдельной квартире, отличался крайним любопытством в отношении личной жизни своих соседей. Вынимая из почтового ящика присланные соседям письма, знакомился с их содержанием, а затем запечатывал и снова опускал в почтовый ящик. Сведения, почерпнутые из писем, Аникеев использовал для интриг против соседей. В действиях Аникеева содержатся все признаки состава преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 138 УК РФ.

В ч. 2 ст. 138 УК предусматривается квалифицированный состав данного преступления. Квалифицирующих признаков два: 1) совершение указанных действий лицом с использованием своего служебного положения; 2) лицом, с использованием специальных технических средств, предназначенных для негласного получения информации.

К лицам, использующим свое служебное положение, относятся как должностные лица (например, работники правоохранительных органов), так и иные лица, использующие свое служебное положение (телефонисты, почтальоны, телеграфисты и т. д.).

Федеральный закон «Об оперативно-розыскной деятельности» от 5 июля 1995 г. предусматривает круг оперативно-розыскных мероприятий, которые должны проводиться на законных основаниях. В их перечень входят: прослушивание телефонных переговоров; контроль почтовых отправлений, телеграфных и иных сообщений; снятие информации с технических каналов связи и т. д. Как уже отмечалось, в соответствии со ст. 8 Закона «проведение оперативно-розыскных мероприятий, которые ограничивают конституционные права граждан на тайну переписки, телефонных переговоров, почтовых, телеграфных и иных сообщений, передаваемых по сетям электрической и почтовой связи… допускается на основании судебного решения и при наличии соответствующей информации»[447].

Федеральным законом от 20 марта 2001 г. «О внесении изменений и дополнений в некоторые законодательные акты Российской Федерации в связи с ратификацией Конвенции о защите прав человека и основных свобод» ст. 8 Федерального закона «Об оперативно-розыскной деятельности» дополнена новым положением, согласно которому «прослушивание телефонных и иных переговоров допускается только в отношении лиц, подозреваемых или обвиняемых в совершении тяжких или особо тяжких преступлений, а также лиц, которые могут располагать сведениями об указанных преступлениях. Фонограммы, полученные в результате прослушивания телефонных и иных переговоров, хранятся в опечатанном виде в условиях, исключающих возможность их прослушивания и тиражирования посторонними лицами»[448]. Эти положения воспроизведены и новым УПК РФ 2001 г. (ст. 13, 165, 186). Кроме того, УПК РФ 2001 г. предусматривает порядок наложения ареста на почтово-телеграфные отправления, их осмотр и выемку, а также порядок осуществления контроля и записи телефонных и иных переговоров (ст. 185, 186 УПК).

Самостоятельным квалифицирующим обстоятельством является использование лицом специальных технических средств, предназначенных для негласного получения информации. Специальные технические средства – это любые технические средства и приспособления, с помощью которых добывается информация о переписке, телефонных переговорах, почтовых, телеграфных и иных сообщений граждан. К ним относятся, например, кино– и фотосъемка, видео– и аудиозапись, лазерные подслушивающие приборы, снимающие акустические колебания с оконных стекол и др. [449]

В ч. 3 ст. 138 УК РФ предусмотрена уголовная ответственность за незаконное производство, сбыт или приобретение в целях сбыта специальных технических средств, предназначенных для негласного получения информации. В отношении ч. 3 ст. 138 УК позиции ученых разделились. Одни считают ее особо квалифицирующим признаком данного состава[450]. Другие полагают, что ч. 3 ст. 138 УК содержит признаки самостоятельного состава преступления[451]. Последняя позиция представляется более убедительной, поскольку объективная сторона данного состава качественно отличается от объективной стороны деяний, предусмотренных ч. 1 и 2 указанной статьи. Очевидно, что данный состав преступления более общественно опасный, о чем свидетельствует и более суровая санкция. По мнению Н. К. Семерневой, общественная опасность действий, указанных в ч. 3 ст. 138 УК, чрезвычайно высока. Специальными техническими средствами оснащаются чисто криминальные структуры, объединения и сообщества, входящие в понятие «организованная преступность». Для обеспечения заказчиков такой техникой работает большое количество незаконных производителей и поставщиков товаров из-за рубежа. С учетом сказанного, автор предлагает ужесточить наказуемость данного деяния и принять ряд мер экономического, организационного и политического характера для его предупреждения[452].

Объективная сторона состава преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 138 УК, выражается в следующих действиях: 1) незаконное производство в целях сбыта; 2) незаконный сбыт или 3) незаконное приобретение в целях сбыта специальных технических средств, предназначенных для негласного получения информации.

Производство специальных технических средств означает изготовление их любым способом (как промышленным, так и кустарным). Сбыт – это продажа, дарение, обмен на другие предметы, передача в счет покрытия долга или иные способы реализации специальных технических средств. Приобретение – возмездное или безвозмездное получение указанных специальных технических средств в целях их последующего сбыта.

Состав преступления по конструкции формальный, т. е. данное преступление считается оконченным с момента совершения любого из перечисленных в ч. 3 ст. 138 УК действий. В ч. 3 ст. 138 УК РФ дается исчерпывающий перечень способов совершения рассматриваемого преступления. Это значит, что хранение специальных технических средств без цели сбыта не образует состава преступления, а их использование для негласного получения информации охватывается ч. 2 ст. 138 УК РФ[453].

Субъективная сторона рассматриваемого состава преступления характеризуется прямым умыслом, на что указывает специальная цель – сбыт. Цель сбыта относится не только к приобретению специальных технических средств, но и к их производству. Эту позицию разделяют многие авторы. Так, по мнению Ю. А. Красикова, преступным является производство специальной аппаратуры с целью сбыта либо сбыт, а равно приобретение этой аппаратуры в целях последующего сбыта[454]. Аналогичного взгляда придерживается и В. И. Костырев. По его мнению, использование в законе термина «производство», а не «изготовление», предполагает не эпизодическое изготовление единичных экземпляров для негласного получения информации, а постановку дела на поток, т. е. налаженное производство, пользующееся устойчивым сбытом[455].

Субъект преступления– физическое вменяемое лицо, достигшее 16 лет. Если указанные действия совершает должностное лицо с использованием своего служебного положения, то требуется дополнительная квалификация и по ст. 285 УК при наличии других признаков состава.

Нарушение права на неприкосновенность жилища (ст. 139 УК).

Право на неприкосновенность жилища гарантировано Конституцией Российской Федерации. Статья 25 Конституции гласит: «Жилище неприкосновенно. Никто не вправе проникать в жилище против воли проживающих в нем лиц иначе как в случаях, установленных федеральным законом, или на основании судебного решения». За нарушение неприкосновенности жилища предусмотрена уголовная ответственность (ст. 139 УК).

Непосредственным объектом основного состава данного посягательства является право на неприкосновенность жилища. Это право является неотъемлемой составной частью личной жизни граждан.

Защищая личную жизнь граждан, закон, как уже отмечалось, использует два правовых понятия: «неприкосновенность» и «тайна», которые наилучшим образом выражают природу данного института: государство не должно вмешиваться в частную жизнь человека. Разница между этими понятиями относительна. То, что неприкосновенно, содержится в тайне от органов государства, и наоборот: тайное неприкосновенно. Так, неприкосновенность жилища означает тайну всего происходящего в нем[456].

Объективная сторона состава рассматриваемого посягательства выражается в незаконном проникновении в жилище. Для правильного применения данной нормы необходимо уяснить смысл употребляемых в законе терминов. Прежде всего следует точно и однозначно толковать термин «жилище». Однако в российском жилищном законодательстве понятие «жилище» до сих пор не сформулировано. Статьи 4–6 Жилищного кодекса РСФСР 1983 г. говорят лишь о жилищном фонде и составляющих его элементах. Согласно ст. 4 ЖК РСФСР жилищный фонд на территории РСФСР образуют жилые дома, а также жилые помещения в других строениях. В жилищный фонд не входят нежилые помещения в жилых домах, предназначенные для торговых, бытовых и иных нужд непромышленного характера. Жилищный фонд включает в себя: 1) жилые дома и жилые помещения в других строениях, принадлежащие государству (государственный жилищный фонд); 2) жилые дома и жилые помещения в других строениях, принадлежащие колхозам и другим кооперативным организациям, их объединениям, профсоюзным и иным общественным организациям (общественный жилищный фонд); 3) жилые дома, принадлежащие жилищно-строительным кооперативам (фонд жилищно-строительных кооперативов); 4) жилые дома и квартиры, находящиеся в личной собственности граждан (индивидуальный жилищный фонд) (ст. 5 ЖК РСФСР). Статья 7 ЖК РСФСР говорит о назначении жилых домов и жилых помещений. Согласно этой статье жилые дома и жилые помещения предназначаются для постоянного проживания граждан, а также для использования в установленном порядке в качестве служебных жилых помещений и общежитий[457].

Нет единства мнений по вопросу понятия «жилище» и в юридической литературе. Так, процессуалисты были склонны широко толковать этот термин. С их точки зрения, понятием «жилище» охватываются все жилые помещения, законно занимаемые гражданином, а также иные вспомогательные помещения, используемые им в сфере его личной жизни, независимо от формы собственности. Сюда, в частности, они относили все надворные хозяйственные постройки: амбары, погреба, гаражи и т. д.[458] И. Л. Петрухин, например, следуя мировой практике, предлагает режим жилища распространить и на земельные участки, прилегающие к дому и четко отделенные от окружающей местности. При этом он делает ссылку на США, Англию, Швейцарию и другие страны, где известно немало судебных прецедентов, придающих понятию «жилище» самое широкое значение, вплоть до включения в него приусадебных участков, строений на них, их недр и т. и.[459] Так, согласно ст. 186 УК Швейцарии «кто против воли правомочного лица незаконно проникает в дом, квартиру, в закрытое помещение дома или на непосредственно относящуюся к дому огороженную изгородью площадку, двор или сад либо хозяйственное помещение, или, несмотря на настойчивое требование правомочного лица удалиться, медлит с выполнением этого требования, – наказывается по жалобе тюремным заключением или штрафом»[460].

Между тем столь широкое понимание термина «жилище» вряд ли оправданно, поскольку выходит за пределы его смыслового содержания[461]. Более верной представляется позиция, выработанная теорией российского конституционного права, а также уголовным правом. По конституционному праву под жилищем понимается не только место жительства, но и место пребывания человека. К жилищу не относятся надворные постройки, погреба, амбары, гаражи и другие помещения, отделенные от жилых построек и не используемые для проживания людей[462]. Закон Российской Федерации от 25 июня 1993 г. «О праве граждан Российской Федерации на свободу передвижения, выбор места пребывания и жительства в пределах Российской Федерации» уточняет эти понятия. Согласно закону местом жительства считаются жилой дом, квартира, служебное жилое помещение, специализированный дом (общежитие, гостиница-приют, специальный дом для одиноких престарелых, дом-интернат для инвалидов, ветеранов и др.), а также иное жилое помещение, в котором гражданин постоянно или преимущественно проживает в качестве собственника, по договору найма (поднайма), договору аренды либо на иных основаниях, предусмотренных законодательством Российской Федерации. Под местом пребывания законодатель понимает гостиницу, санаторий, дом отдыха, пансионат, кемпинг, туристскую базу, больницу, другое подобное помещение, не являющееся местом жительства гражданина, в которых он проживает временно[463].

Аналогичную позицию занимал и Пленум Верховного Суда СССР. В своем постановлении «О судебной практике по делам о преступлениях против личной собственности» от 5 сентября 1986 г. (в ред. от 30 ноября 1990 г.). Пленум разъяснил судам, что «жилище– это помещение, предназначенное для постоянного или временного проживания людей (индивидуальный дом, квартира, комната в гостинице, дача, садовый домик и т. п.), а также те его составные части, которые используются для отдыха, хранения имущества либо удовлетворения иных потребностей человека (балконы, застекленные веранды, кладовые т. п.). Не могут признаваться жилищем помещения, не предназначенные и не приспособленные для постоянного или временного проживания (например, обособленные от жилых построек погреба, амбары, гаражи и другие хозяйственные помещения)»[464]. Сегодня, наконец, понятие жилища определено в Уголовном кодексе. Федеральным законом от 20 марта 2001 г. ст. 139 УК дополнена примечанием следующего содержания: «Под жилищем в настоящей статье, а также других статьях настоящего Кодекса понимаются индивидуальный жилой дом с входящими в него жилыми и нежилыми помещениями, жилое помещение независимо от формы собственности, входящее в жилой фонд и пригодное для постоянного или временного проживания, а равно иное помещение или строение, не входящие в жилищный фонд, но предназначенные для временного проживания»[465].

Вместе с тем до сих пор спорным является вопрос относительно статуса транспортных средств: автомашины, купе поезда, каюты морских или речных судов. Можно ли в определенных случаях распространять на них статус жилища? И хотя судебная практика по этому вопросу противоречива[466], думаем, следует разделить позицию тех, кто считает, что в случаях, когда транспортное средство временно используется не только для перемещения в пространстве, но и для проживания в нем в этот период, оно приобретает статус жилища[467].

Эта позиция разделяется, например, Примерным уголовным кодексом США, который хотя и носит рекомендательный характер, однако взят за основу большинством штатов Америки при конструировании своих УК. Так, согласно ст. 221.2 Примерного уголовного кодекса США лицо совершает посягательство, если, зная о том, что у него нет разрешения или права так поступать, оно входит в какое-либо здание или занятое помещение или в какую-либо его отдельно отгороженную или занятую часть или если оно тайно там остается. Предусмотренное настоящим пунктом посягательство является мисдиминором, если оно совершено в жилом помещении ночью. В иных случаях оно является мелким мисдиминором. При этом термин «занятое помещение» толкуется Кодексом как всякое помещение, транспортное средство или место, приспособленное для помещения людей на ночь или для осуществления в нем каких-либо занятий, независимо от того, находится ли в нем фактически какое-либо лицо[468].

Проникновение в жилище уголовно наказуемо только тогда, когда оно совершено незаконно. Незаконное проникновение в жилище означает вторжение в него любым способом (тайным или открытым) против воли проживающего там лица и при отсутствии правовых оснований.

Законное проникновение в жилище граждан допускается в двух случаях: 1) при непредвиденных чрезвычайных обстоятельствах; 2) при защите правопорядка, а также в связи с осуществлением иной профессиональной деятельности.

Первая ситуация– проникновение в жилище помимо воли проживающих в нем лиц при пожарах, землетрясениях, наводнениях, обвалах, авариях, при подозрении, что проживающий в доме (квартире) умер, и в других подобных случаях. Основания и порядок проникновения в жилище в такого рода ситуациях определены различными ведомственными инструкциями. В этих случаях действует правило крайней необходимости: меньшая ценность (неприкосновенность жилища) приносится в жертву ради спасения большей ценности (жизни и здоровья людей, подвергаемых опасности при пожаре, аварии и т. д.).

Вторая ситуация– проникновение в жилище вопреки воле проживающих в нем лиц для: 1) раскрытия преступления; 2) получения сведений о преступлении и подозреваемых в его совершении лицах при проведении оперативно-розыскной работы; 3) исполнения приговоров и других судебных решений[469]. Подобное проникновение в жилище регламентировано, прежде всего, Конституцией Российской Федерации, УПК РФ. Согласно ст. 12 УПК РФ 2001 г. «Обыск и выемка в жилище могут производиться на основании судебного решения, за исключением случаев, предусмотренных частью пятой статьи 165 настоящего Кодекса».

Об этом ранее уже шла речь. Ряд законных условий ограничения права на неприкосновенность жилища предусмотрен также Законом Российской Федерации «О милиции» (ст. 11), Федеральным законом «Об оперативно-розыскной деятельности» (ст. 8), другими федеральными законами. При нарушении этих условий проникновение считается незаконным. Кроме того, к законным случаям проникновения в жилище можно отнести также вхождение в жилище (речь идет о помещениях, предназначенных для временного проживания людей – это гостиницы, санатории, дома отдыха и т. д.) горничных для поддержания там санитарного состояния. Основания и порядок вхождения в жилище в этих случаях регламентированы различными ведомственными инструкциями и положениями, например положением о предоставлении гостиничных услуг.

Рассматриваемый состав преступления по конструкции формальный, т. е. содеянное считается оконченным с момента проникновения в жилище.

Если проникновение в жилище выступает способом совершения хищения чужого имущества путем кражи (п. «в» ч. 2 ст. 158 УК), грабежа (п. «в» ч. 2 ст. 161 УК) или разбоя (п. «в» ч. 2 ст. 162 УК), то самостоятельной квалификации по ст. 139 УК не требуется, поскольку в данном случае это обстоятельство (способ хищения) является квалифицирующим и учитывается законодателем соответствующим образом в санкции вышеназванных статей.

Субъективная сторона рассматриваемого преступления характеризуется прямым умыслом. Мотивы проникновения могут быть самые разнообразные и на квалификацию, как правило, не влияют. Вместе с тем правильное установление мотива и цели проникновения в жилище позволяет понять причину содеянного, что порой свидетельствует о приготовлении к более тяжкому преступлению (убийству, изнасилованию и т. д.).

Субъект преступлений, предусмотренных ч. 1 или 2 ст. 139 УК, – физическое вменяемое лицо, достигшее 16 лет, а предусмотренного ч. 3 этой статьи – специальный – лицо, использующее для проникновения свое служебное положение.

Часть 2 ст. 139 УК предусматривает повышенную уголовную ответственность за незаконное проникновение в жилище с применением насилия или угрозой его применения. Следует отметить, что в доктрине уголовного права насилие понимается достаточно широко: не только как физическое, но и как психическое насилие над потерпевшим. Этой позиции придерживаются многие авторы, в частности, Л. Д. Гаухман, В. В. Иванова, Л. В. Сердюк, Р. Д. Шарапов и др. Наиболее полным представляется определение понятия насилия, сформулированное Л. В. Сердюком. По его мнению, «насилие – это внешнее со стороны других лиц умышленное и противозаконное воздействие на человека (группу лиц), осуществляемое помимо или против его воли и способное причинить ему органическую, физиологическую или психическую травму, и ограничить свободу его волеизъявления или действий»[470]. Между тем действующий уголовный закон сужает понимание этого термина только до физического насилия. Там, где предусматривается ответственность за угрозу применения насилия, уничтожения или повреждения чужого имущества, распространения позорящих другое лицо сведений (психическое насилие), это специально оговаривается в диспозиции уголовно-правовой нормы (например, и. «г» ч. 2 ст. 161 УК, ст. 162 УК, ст. 163 УК, и. «а» ч. 3 ст. 286 и др.)[471]. Думается, это не самый удачный прием законодательной техники. Следует поддержать мнение тех, кто считает, что уголовный закон должен употреблять термины в точном соответствии с их значением. Так, используемый сегодня в УК РФ термин «насилие» там, где это необходимо, следует заменить на «физическое насилие»[472]. В то же время назрела необходимость введения в УК РФ термина «психическое насилие»[473]. Это позволит лучше понять смысл употребляемых в законе терминов, а следовательно, упорядочить практику квалификации насильственных преступлений.

С учетом сказанного ч. 2 ст. 139 УК предлагается изложить в следующей редакции: «То же деяние, совершенное с применением физического насилия или угрозой его применения, – наказывается…».

В соответствии с судебной практикой физическое насилие включает в себя причинение побоев, легкого вреда здоровью, иных насильственных действий (например, связывание). Причинение более тяжких последствий (вреда здоровью средней тяжести, тяжкого вреда здоровью, смерти) требует дополнительной квалификации соответственно по ст. 112, 111, 105 УК РФ.

Так, житель г. Дюртюли Имаев, находясь в неприязненных отношениях с Ахметовой, проник через балкон в ее квартиру и нанес ей телесные повреждения средней тяжести. Действия Имаева правильно были квалифицированы по ч. 1 ст. 112 и ч. 2 ст.139 УК РФ[474].

Под угрозой применения насилия (психическое насилие) следует понимать выраженное в любой форме (словесно, жестами) намерение немедленно применить физическое насилие к потерпевшему с целью устранить препятствия для проникновения в жилище. Виновный при этом может угрожать убийством, нанесением различной степени тяжести вреда здоровью[475].

Часть 3 ст. 139 УК содержит особо квалифицирующий признак – незаконное проникновение в жилище, совершенное лицом с использованием своего служебного положения. Речь идет о лице, которое для незаконного проникновения в жилище использует свое действительное служебное положение. Такими лицами могут быть должностные лица, государственные служащие, лица, выполняющие управленческие функции в коммерческой или иной организации[476]. Представляется, что если проникновение в чужое жилище незаконно совершает должностное лицо (например, работник милиции, следователь и т. д.), то возникает конкуренция общей и специальной нормы (ст. 286 и ч. 3 ст. 139 УК РФ). В этом случае согласно ч. 3 ст. 17 УК совокупность преступлений отсутствует и уголовная ответственность наступает по специальной норме, т. е. ч. 3 ст. 139 УК РФ.

§ 5. Уголовно-правовая охрана права человека на свободу мысли, слова, совести и религии

Среди личных (гражданских) прав и свобод человека важное место занимает право на свободу мысли, слова, совести и религии. Это право является необходимым условием функционирования демократии. Как уже отмечалось выше, содержание этого права достаточно емкое. Формально оно закреплено в ст. 9 Европейской конвенции о защите прав человека и основных свобод 1950 г. В соответствии со ст. 9 Конвенции «каждый человек имеет право на свободу мысли, совести и религии; это право включает свободу менять свою религию или убеждения и свободу исповедовать свою религию или убеждения как единолично, так и сообща с другими, публичным или частным порядком, в богослужении, учении и отправлении религиозных и ритуальных обрядов». Кроме того, существует тесная взаимосвязь этой статьи с другими статьями Конвенции, в частности, и. 3 Ь) ст. 4 (об отказе от военной службы по религиозно-этическим мотивам); ст. 10 (о праве каждого на свободу выражения своего мнения)[477].

С учетом достаточно широкого содержания данного права его уголовно-правовая охрана в нашей стране осуществляется с помощью ряда составов преступлений, предусмотренных Особенной частью УК. Сюда, на наш взгляд, относятся следующие составы: «Отказ в предоставлении гражданину информации» (ст. 140 УК), «Воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов» (ст. 144 УК), «Воспрепятствование осуществлению права на свободу совести и вероисповеданий» (ст. 148 УК). Сюда можно отнести и такие составы, как: «Нарушение равноправия граждан» (ст. 136 УК), «Воспрепятствование проведению собрания, митинга, демонстрации, шествия, пикетирования или участию в них» (ст. 149 УК), «Возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды» (ст. 282 УК), «Уклонение от прохождения военной и альтернативной гражданской службы» (ст. 328 УК). Кроме того, УК 1996 г. предусматривает ответственность и в случаях злоупотребления этим правом, поскольку деятельность отдельных религиозных объединений нередко представляет опасность для здоровья граждан (ст. 239 УК).

К сожалению, уголовно-правовые способы защиты права на свободу мысли, слова, совести и религии используются сегодня весьма слабо. Достаточно сказать, что число зарегистрированных в стране преступлений в 1999 г. составило соответственно: по ст. 136

УК – 5, ст. 144 УК – 4, ст. 148 УК– 1, ст. 149 УК– 1 случай. Более того, за последние годы вообще не выявлено ни одного преступления, предусмотренного ст. 140 УК[478]. Среди причин сложившегося положения дел можно указать, например, следующие: неверие граждан в правосудие, возможность отстоять свои права законным способом, незнание гражданами о существовании подобных норм уголовного права. Этому в немалой степени способствует и несовершенство законодательной конструкции некоторых составов преступлений, сложность доказывания отдельных их элементов.

Так, на несовершенство законодательной конструкции ст. 148 УК РФ (Воспрепятствование осуществлению права на свободу совести и вероисповеданий) уже обращалось внимание в уголовно-правовой литературе. По мнению Е. М. Шевкопляса, ст. 148 УК необходимо привести в соответствие с Федеральным законом «О свободе совести и о религиозных объединениях» от 26 сентября 1997 г.[479] Думаем, это предложение вполне резонно. Действительно, в соответствии с вышеназванным законом религиозная группа и религиозная организация являются формами религиозного объединения (п. 2 ст. 6 Закона). Следовательно, указание в ст. 148 УК на воспрепятствование деятельности только религиозных организаций искусственно ограничивает сферу применения данной нормы. Поэтому в диспозиции ст. 148 УК слово «организаций» целесообразно заменить словом «объединений», пояснив далее в скобках (религиозных групп или организаций)[480]. Вместе с тем трудно согласиться с предложением Е. М. Шевкопляса о том, что ч. 2 ст. 148 УК следует дополнить рядом квалифицирующих обстоятельств, в число которых он рекомендует включить: использование средств массовой информации; пикетирование и блокирование зданий и помещений; срыв религиозного обряда; совершение деяния в церкви или ином здании или помещении, предназначенном для исполнения религиозных

обрядов, а также в отношении священнослужителей[481]. По нашему мнению, перечисленные обстоятельства, пусть даже и наиболее типичные, являются лишь частными случаями воспрепятствования осуществлению права на свободу совести и вероисповеданий и говорить об их повышенной опасности вряд ли оправданно. Под «воспрепятствованием» осуществлению права на свободу совести и вероисповеданий понимается создание виновным обстановки, значительно затрудняющей или полностью исключающей возможность осуществления законной деятельности религиозных объединений либо проведения религиозного обряда. При этом термин «религиозные обряды» понимается в широком смысле, охватывая собой не только церемонии культа в собственном смысле этого слова, но и молитвенные собрания[482]. Способы и средства воспрепятствования деятельности религиозных объединений и совершению религиозных обрядов могут быть самые разные. Это могут быть как активные действия вплоть до применения насилия к верующим или служителям культа, так и бездействие, когда не выполняются законные требования религиозной организации или лица, желающего совершить религиозный обряд. Вид религии (конфессии) значения не имеет. Не имеет значения для квалификации содеянного и место совершения подобных противоправных деяний. Это может быть молитвенное здание, дом верующих, кладбище и др.

Состав рассматриваемого преступления по конструкции формальный, т. е. это преступление считается оконченным с момента совершения действий (бездействия), препятствующих правомерной деятельности религиозных объединений независимо от того, удалось ли виновному добиться желаемого результата. Если же в процессе воспрепятствования деятельности религиозных объединений наступили неблагоприятные последствия, например, потерпевшему причинен вред здоровью какой-либо тяжести, либо имеет место повреждение или уничтожение культовых зданий, сооружений или другого имущества религиозной организации, то содеянное надлежит квалифицировать по совокупности преступлений: по ст. 148 УК и статье, предусматривающей ответственность за преступление против личности либо против собственности[483].

В юридической литературе неоднозначно решается вопрос о субъекте данного состава преступления. Так, Ю. А. Красиков считает, что субъектом преступления, предусмотренного ст. 148 УК, может быть как должностное, так и частное лицо. По его мнению, должностное лицо, препятствующее совершению деятельности религиозных объединений или совершению религиозных обрядов с использованием своего служебного положения, должно отвечать и по ст. 285–286 УК в зависимости от конкретных обстоятельств совершения деяния [484].

Другие полагают, что субъект данного преступления общий. Им может быть физическое вменяемое лицо, достигшее 16 лет[485].

Последняя позиция представляется нам более убедительной. Именно потому, что субъект преступления, предусмотренного ст. 148 УК, общий, в случае совершения указанных действий (бездействия) должностным лицом с использованием своего служебного положения содеянное не охватывается только ст. 148 УК и нуждается в дополнительной квалификации по ст. 285, 286 УК при наличии остальных признаков данных составов преступлений[486]. Однако подобную практику оценки действий виновного вряд ли стоит признать правильной. Разумнее было бы, на наш взгляд, ст. 148 УК дополнить частью второй, где в качестве квалифицирующего обстоятельства указывалось бы на воспрепятствование осуществлению данного права должностным лицом с использованием своего служебного положения. Это позволило бы в рамках ст. 148 УК максимально отразить повышенную степень общественной опасности содеянного с учетом специального субъекта преступления и тем самым избежать искусственного создания множественности преступлений. Таким образом, например, сконструирован состав преступления, предусмотренный ст. 144 УК «Воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов». Часть 2 данной статьи содержит квалифицирующее обстоятельство – «То же деяние, совершенное лицом с использованием своего служебного положения».

Нельзя не обратить внимания и на то обстоятельство, что, предусмотрев административную и уголовную ответственность за воспрепятствование осуществлению права на свободу совести и вероисповедания, законодатель в то же время не проводит четкого различия между этими способами защиты. Согласно ч. 1 ст. 193 прежнего КоАП РСФСР 1984 г. «воспрепятствование осуществлению права на свободу совести и вероисповедания наказывалось в административно-правовом порядке, если такое воспрепятствование не содержало состава уголовного преступления. А между тем Уголовный кодекс РФ не дает каких-либо пояснений на сей счет. По этому поводу ничего не говорится и в новом КоАП РФ 2001 г. (ст. 5.26). Это ведет к определенным расхождениям в правоприменительной практике.

Думается, что к привлечению к уголовной ответственности за рассматриваемые правонарушения следует прибегать лишь в случаях, когда меры административного взыскания не возымели должного успеха, и человек продолжает свою противоправную деятельность, что повышает степень общественной опасности личности виновного. В связи с этим отказ законодателя от административной преюдиции представляется нам преждевременным. Можно пойти и по другому пути, предусмотрев уголовную ответственность за воспрепятствование осуществлению права на свободу совести и вероисповеданий в случаях, если это деяние повлекло причинение существенного вреда правам и законным интересам граждан или религиозных объединений. Однако введение в Уголовный закон лишний раз оценочного понятия затруднит практику правоприменения, да и санкция в этом случае должна быть повышена. С учетом сказанного нами предлагается уточнить редакцию ст. 148 УК:

«1. Незаконное воспрепятствование деятельности религиозных объединений (религиозных групп или организаций) или совершению религиозных обрядов лицом, подвергавшимся в течение года административному взысканию за подобные деяния», —

наказывается штрафом в размере до двухсот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до двух месяцев, либо исправительными работами на срок до одного года, либо арестом на срок до трех месяцев.

2. То же деяние, совершенное должностным лицом с использованием своего служебного положения, —

наказывается штрафом в размере от ста до пятисот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от одного до пяти месяцев, либо исправительными работами от одного до двух лет, либо арестом на срок от трех до шести месяцев, либо лишением свободы на срок до трех лет».

Незаконное воспрепятствование деятельности религиозных организаций или совершению религиозных обрядов следует отличать от такой деятельности религиозных объединений, которая представляет опасность для здоровья граждан. В связи с этим нельзя обойти вниманием состав преступления, предусмотренный ст. 239 УК («Организация объединения, посягающего на личность и права граждан»). Эта статья справедливо помещена в главу 25 Особенной части УК «Преступления против здоровья населения и общественной нравственности», поскольку непосредственным объектом посягательства в этих случаях является здоровье граждан[487].

Объективная сторона данного состава преступления выражается в создании религиозного объединения, деятельность которого сопряжена с насилием над гражданами или иным причинением вреда их здоровью либо побуждением граждан к отказу от исполнения гражданских обязанностей или совершению иных противоправных действий; руководстве таким объединением; участии в деятельности таких объединений; пропаганде деяний, предусмотренных основным составом. Снова возникает вопрос: о каком насилии идет речь в ч. 1 ст. 239 УК? Ранее в работе уже обращалось внимание на то, что термин «насилие» употребляется в УК РФ бессистемно. В одних случаях уголовный закон сужает понимание этого термина только до физического насилия (например, ст. 162 УК, п. «г» ч. 2 ст. 230 УК и др.,) а в других – понимает шире: как физическое или психическое насилие (например, ст. 239 УК).

Выход из сложившейся ситуации видится в следующем: уголовный закон должен употреблять термины в строгом соответствии с их значением. В одних случаях это может быть только физическое насилие в отношении потерпевшего (п. «в» ч. 2 ст. 163 УК), в других– только психическое насилие (ч. 1 ст. 163, ст. 119 УК), а в третьих– физическое или психическое насилие над потерпевшим (ч. 1 ст. 162, и. «в» ч. 2 ст. 126 УК).

С учетом сказанного редакция основного состава преступления, предусмотренного ч. 1 ст. 239 УК, нуждается в уточнении:

«Создание религиозного или общественного объединения, деятельность которого сопряжена с физическим насилием над гражданами или угрозой его применения или иным причинением вреда их здоровью либо с побуждением граждан к отказу от исполнения гражданских обязанностей или к совершению иных противоправных деяний, а равно руководство таким объединением».

Таким образом, угроза убийством, причинением вреда здоровью любой тяжести полностью охватывается составом ст. 239 УК и дополнительной квалификации не требует. Что касается причинения физического насилия, то вопрос о квалификации в этих случаях решается дифференцированно в зависимости от тяжести наступивших последствий. Представляется, что физическое насилие в смысле ч. 1 ст. 239 УК охватывает собой нанесение ударов, побоев, причинение легкого вреда здоровью, а также вреда здоровью средней тяжести без отягчающих обстоятельств. Если организатор, руководитель либо активный участник религиозной группы в процессе совершения религиозного обряда посягает на более ценные блага, наказуемые строже, чем преступление, предусмотренное ст. 239 УК, например умышленно лишает жизни свою жертву либо умышленно причиняет ей тяжкий вред здоровью, то содеянное квалифицируется по совокупности преступлений: ст. 239 и ст. 105 либо ст. 111 УК РФ. Причинение в процессе совершения религиозного обряда верующим вреда здоровью средней тяжести квалифицируется дополнительно по ст. 112УК РФ, если его причинение носило характер мучения либо сопровождалось издевательствами над жертвой. Такая квалификация, на наш взгляд, наиболее точно отражает общественную опасность совершенного деяния[488].

Что касается иного причинения вреда здоровью верующих, то этот вред часто наносится самим верующим в процессе моления (радения). На радениях некоторых религиозных групп верующие под влиянием психологического воздействия проповедников в состоянии экстаза бьются головой о пол, стены, в результате чего у них развиваются тяжкие формы различного рода болезней (ушибы мозга, кровоизлияния, слепота, паралич и т. п.). Вред здоровью причиняют и такие обряды, как «водное крещение», совершаемое нередко в холодное время года в ледяной воде. Длительные посты в некоторых сектах доводят верующих до крайнего истощения и тяжелых заболеваний. Кроме того, вред здоровью граждан может быть причинен путем запрещения верующим, а также членам их семей обращаться к врачам за помощью[489]. В этих случаях действия организаторов и руководителей религиозных групп следует квалифицировать по ч. 1 ст. 239 УК.

Побуждение граждан к отказу от исполнения гражданских обязанностей означает, прежде всего, подстрекательство их к отказу от исполнения основных обязанностей, закрепленных Конституцией Российской Федерации, в частности от обязанности соблюдать Конституцию России и российские законы, платить установленные законом налоги и сборы, несения военной службы, воспитания детей и обеспечения получения ими основного общего образования и т. п.

Побуждение граждан к совершению иных противоправных деяний означает подстрекательство их к совершению преступлений и иных правонарушений.

Часть 2 ст. 239 УК предусматривает ответственность за участие в деятельности указанного объединения, а равно пропаганду деяний, предусмотренных основным составом. Таким образом, по сравнению с прежним уголовным законодательством действующий УК расширил основания привлечения верующих к уголовной ответственности[490]. Вряд ли с этим можно согласиться. Представляется, что не всякое участие в деятельности религиозного объединения представляет опасность для общества в уголовно-правовом смысле. Наибольшую опасность представляют активные формы участия граждан в деятельности религиозных организаций, что свидетельствует об их устоявшихся взглядах и намерениях. По сути дела эта же мысль высказана и 3. А. Незнамовой. По ее мнению, «участие в деятельности религиозного… объединения предполагает не только членство в данных объединениях, но и активное включение в их деятельность (собрания, отправление обрядов, предоставление финансовых средств, вербовка новых членов)»[491]. В связи с этим представляется, что прежний подход законодателя был более удачным.

Определенные сложности возникают и при применении ст. 328 УК РФ «Уклонение от прохождения военной и альтернативной гражданской службы». В соответствии с частью первой данной статьи уклонение от призыва на военную службу признается преступлением лишь при отсутствии законных оснований для освобождения от нее. Часть вторая ст. 328 УК предусматривает ответственность за уклонение от прохождения альтернативной гражданской службы лиц, освобожденных от военной службы. Долгое время применение данной нормы было затруднено в связи с отсутствием Федерального закона «Об альтернативной гражданской службе». И хотя ст. 59 Конституции Российской Федерации 1993 г. содержит положение о том, что «гражданин Российской Федерации в случае, если его убеждениям или вероисповеданию противоречит несение военной службы, а также в иных установленных федеральным законом случаях, имеет право на замену ее альтернативной гражданской службой», однако практически это положение не действовало. Призывные комиссии чаще всего отказывали призывникам в возможности выбора формы прохождения службы, а суды не выработали единой позиции по этому вопросу[492].

Федеральный закон «Об альтернативной гражданской службе», принятый Государственной Думой 28 июня 2002 г.[493], позволяет по-новому взглянуть на уголовно-правовые способы обеспечения права на замену военной службы альтернативной гражданской службой. Согласно ст. 1 вышеназванного Закона «альтернативная гражданская служба – это особый вид трудовой деятельности в интересах общества и государства, осуществляемой гражданами взамен военной службы по призыву». По смыслу нынешней редакции ч. 2 ст. 328 УК РФ, лица, освобожденные от военной службы, должны проходить альтернативную гражданскую службу. В случае уклонения от нее они могут быть привлечены к уголовной ответственности[494]. Между тем это положение противоречит Федеральному закону «Об альтернативной гражданской службе» и существенным образом нарушает права граждан. Согласно ч. 2 ст. 3 данного Закона «на альтернативную гражданскую службу не направляются граждане, которые в соответствии с Федеральным законом «О воинской обязанности и военной службе» 1998 г.:

– имеют основания для освобождения от призыва на военную службу;

– не подлежат призыву на военную службу;

– имеют основания для предоставления отсрочки от призыва на военную службу.

Следовательно, лица, освобожденные от военной службы на законных основаниях, не могут нести и альтернативную гражданскую службу.

С учетом сказанного предлагается ч. 2 ст. 328 УК изложить в следующей редакции: «Уклонение от прохождения альтернативной гражданской службы при отсутствии законных оснований для освобождения от этой службы, – наказывается…».

Законные основания освобождения от альтернативной гражданской службы указаны, например, в ст. 23 Федерального закона «Об альтернативной гражданской службе». Согласно этой статье гражданин подлежит увольнению с альтернативной гражданской службы:

– по истечении срока альтернативной гражданской службы;

– в связи с признанием его военно-врачебной комиссией не годным к военной службе или ограниченно годным к военной службе;

– в связи с осуществлением им полномочий члена Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации, а также в связи с избранием его депутатом Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации, депутатом законодательного (представительного) органа государственной власти субъекта Российской Федерации, высшим должностным лицом субъекта Российской Федерации (руководителем высшего исполнительного органа государственной власти субъекта Российской Федерации), депутатом представительного органа местного самоуправления, главой муниципального образования и осуществлением указанных полномочий на постоянной основе;

– в связи с вступлением в законную силу приговора суда о назначении гражданину наказания в виде лишения свободы.

Своеобразное решение этого вопроса предложено УК Республики Узбекистан (ст. 225 «Уклонение от военной или альтернативной службы»). Согласно ч. 1 этой статьи «уклонение без уважительных причин от призыва на срочную военную или альтернативную службу, совершенное после применения административного взыскания за такое же деяние, – наказывается исправительными работами до двух лет или лишением свободы до двух лет». Согласно ч. 2 данной статьи «уклонение от призыва на срочную военную или альтернативную службу, совершенное: а) путем причинения себе телесного повреждения; б) путем подлога документов или иного обмана, – наказывается исправительными работами от двух до трех лет или лишением свободы до трех лет». Часть 3 ст. 225 УК Республики Узбекистан гласит: «уклонение от призыва по мобилизации в Вооруженные Силы Республики Узбекистан, – наказывается лишением свободы от пяти до десяти лет». Согласно ч. 4 этой статьи «нарушение обязанности лицом, проходящим альтернативную службу, после применения мер административного взыскания за такое же деяние, – наказывается штрафом до пятидесяти минимальных размеров заработной платы либо арестом до шести месяцев».

Важной гарантией обеспечения конституционного права на получение информации любым законным способом является введение уголовной ответственности за отказ в предоставлении гражданину информации (ст. 140 УК РФ). Однако здесь усматривается некоторое противоречие с Конституцией России. Согласно ч. 4 ст. 29 Конституции «каждый имеет право свободно искать, получать, передавать, производить и распространять информацию любым законным способом». А ч. 2 ст. 24 Конституции гласит: «Органы государственной власти и органы местного самоуправления, их должностные лица обязаны обеспечить каждому возможность ознакомления с документами и материалами, непосредственно затрагивающими его права и свободы, если иное не предусмотрено законом». В то же время в соответствии со ст. 140 УК защитить свое нарушенное право в уголовно-правовом порядке могут лишь граждане России. Это существенным образом ущемляет права других лиц, не являющихся гражданами нашей страны, но законно находящихся на ее территории (например, лиц без гражданства, беженцев из союзных республик бывшего СССР). Думается, это противоречие следует устранить, заменив в ст. 140 УК слово «гражданину» на слово «человеку».

Объективная сторона данного состава преступления может выполняться как путем действия, так и бездействия, которое выражается в отказе должностного лица предоставить собранные в установленном порядке документы и материалы, непосредственно затрагивающие права и свободы гражданина. Отказ должен быть неправомерным, т. е. не соответствовать закону или иному нормативному акту. Что же касается действия, то оно может выражаться либо в предоставлении неполной, либо заведомо ложной информации. Однако за аналогичное деяние (действие или бездействие) Кодексом РФ об административных правонарушениях 2001 г. предусмотрена также административная ответственность (ст. 5.39)[495]. В связи с этим практически важным является вопрос о разграничении уголовной и административной ответственности за подобные деяния. Юридический анализ ст. 140 УК РФ и 5.39 КоАП РФ позволяет сделать вывод, что сегодня это различие проводится в зависимости от наступления или ненаступления последствий в виде причинения вреда правам и законным интересам граждан. Если в результате совершения указанных действий (бездействия) причиняется вред правам и законным интересам граждан, то налицо все признаки уголовно наказуемого деяния, предусмотренного ст. 140 УК РФ. Если же эти последствия не наступают, то виновный может быть привлечен к административной ответственности по ст. 5.39 КоАП РФ. Однако такое разграничение представляется нам достаточно условным, ибо трудно представить себе ситуацию, когда указанные деяния вообще не ущемляли бы прав и законных интересов граждан, не сопровождались бы причинением им хотя бы морального вреда. Другое дело, что характер причиненного потерпевшему вреда может быть разный. Поэтому об уголовной ответственности, на наш взгляд, речь может идти лишь в случае причинения потерпевшему существенного вреда[496]. Соответствующее изменение следует внести в редакцию ст. 140 УК, заменив слова «если эти деяния причинили вред правам и законным интересам граждан» словами «если эти деяния причинили существенный вред его правам и законным интересам». Соответственно, статья 140 УК в новой редакции будет выглядеть следующим образом:

«Статья 140. Отказ в предоставлении человеку информации

Неправомерный отказ должностного лица в предоставлении собранных в установленном порядке документов и материалов, непосредственно затрагивающих права и свободы человека, либо предоставление человеку неполной или заведомо ложной информации, если эти деяния причинили существенный вред его правам и законным интересам, – наказываются…».

Не приветствуя в принципе «увлечение» законодателя оценочными понятиями при конструировании уголовно-правовой нормы[497], в то же время считаем, что в данном случае без оценочного понятия не обойтись, поскольку формализовать каким-либо образом все варианты причинения вреда правам и законным интересам граждан не представляется возможным. Не случайно в ряде других составов преступлений, сопряженных с причинением вреда правам и законным интересам граждан, законодатель использует оценочное понятие типа «существенный вред правам и законным интересам граждан…» (ст. 201, 202 УК); «существенное нарушение прав и законных интересов граждан…» (ст. 285, 286, 288, 293 УК).

Кроме того, как отмечалось выше, ст. 140 УК сегодня практически не работает. Думаем, это не случайно. Дело в том, что применение данной нормы невозможно без ответа на ряд вопросов, в частности: в каких пределах человек имеет право на информацию, каков порядок поиска и получения этой информации, какова ответственность должностных лиц и организаций, нарушающих данное право и т. п. Пока на эти и другие вопросы не будут даны ответы на законодательном уровне, данная уголовно-правовая норма будет пробуксовывать. Поэтому следует поддержать предложение Комиссии по правам человека при Президенте Российской Федерации о необходимости безотлагательно принять федеральный закон о праве на информацию, где бы давались разъяснения по всем этим вопросам[498].

Гарантией обеспечения конституционного права на свободу массовой информации (ч. 5 ст. 29 Конституции РФ) является установление уголовной ответственности за воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов (ст. 144 УК). Закон Российской Федерации от 27 декабря 1991 г. (с последующими изменениями) «О средствах массовой информации»[499] в ст. 58 дает достаточно широкий перечень способов воспрепятствования законной профессиональной деятельности журналистов. Однако не все они наказуемы в уголовно-правовом порядке. Об уголовной ответственности речь идет лишь в случаях, когда воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов осуществляется путем принуждения их к отказу от распространения информации. Однако УК РФ умалчивает о том, что в данном случае следует понимать под принуждением. А между тем это имеет важное практическое значение, поскольку от этого зависит правильная квалификация содеянного. Пробел в законе соответственно порождает и разные решения этого вопроса не только в судебной практике, но и в теории уголовного права. Ряд авторов сводят принуждение лишь к психическому воздействию на волю журналиста с целью воспрепятствовать его законной профессиональной деятельности. Причем к возможным способам такого воздействия они относят, например, шантаж, т. е. угрозу огласить о журналисте или его близких порочащих сведений; обещания продвинуть его по службе либо, напротив, понизить в должности и т. д.[500] Ту же позицию по сути дела занял и Модельный уголовный кодекс для стран СНГ. Основной состав преступления, предусмотренного ст. 166 Модельного УК «Воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналиста», сформулирован как «воспрепятствование в какой бы то ни было форме законной профессиональной деятельности журналиста, а равно принуждение его к распространению либо отказу от распространения информации, соединенное с угрозой насилием, уничтожением или повреждением имущества, распространением клеветнических измышлений или оглашением иных сведений, которые потерпевший желает сохранить в тайне, а равно путем угрозы ущемлением прав и законных интересов журналиста»[501]. Квалифицирующими признаками данного состава преступления по Модельному УК для стран СНГ выступают: а) насилие; б) уничтожение или повреждение имущества (ч. 2 ст. 166 Модельного УК).

Таким образом, Модельный УК для стран СНГ разграничивает понятия «принуждение» и «насилие», толкуя первое («принуждение») лишь как психическое насилие, второе «насилие» – в смысле физического насилия над журналистом. Вряд ли с этим можно согласиться. Такое толкование терминов «насилие» и «принуждение» представляется слишком узким, а кроме того, не соответствующим их истинному значению. Согласно Толковому словарю В. Даля термин «принуждение» означает приневолить, силовать, заставлять[502]. В свою очередь термин «насилие» (от слова насилить) означает силовать, принуждать, нудить к чему силой, неволить[503]. Следовательно, насилие и принуждение – понятия, довольно сходные по значению. Причем принуждение, исходя из его смыслового значения, нельзя сводить только к психическому воздействию на человека. Это более широкое понятие, охватывающее собой как психическое, так и физическое воздействие на лицо против его воли, ограничивающее свободу выбора поведения, имеющее целью заставить действовать потерпевшего согласно воле принуждающего[504]. Не случайно УК 1996 г. в качестве обстоятельства, исключающего преступность деяния, предусматривает физическое или психическое принуждение (ст. 40 УК).

С учетом сказанного следует уточнить редакцию основного состава преступления, предусмотренного ст. 144 УК РФ:

«Воспрепятствование законной профессиональной деятельности журналистов путем физического или психического принуждения их к распространению либо к отказу от распространения информации, —

наказывается штрафом в размере от пятидесяти до ста минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период до одного месяца, либо обязательными работами на срок до ста восьмидесяти часов, либо исправительными работами на срок до одного года, либо арестом на срок до четырех месяцев».

Усиление наказания за данное деяние (введение нового вида наказания в виде ареста на срок до четырех месяцев) обусловлено повышением степени его общественной опасности, поскольку физическое принуждение в отношении журналиста может выражаться в ограничении его свободы, побоях, причинении легкого вреда здоровью и т. п. Содеянное в этом случае полностью охватывается ст. 144 УК и дополнительной квалификации по другим статьям УК не требуется[505]. В случае причинения более тяжкого вреда здоровью журналиста (средней тяжести, тяжкого), наступления его смерти требуется дополнительная квалификация по соответствующим статьям преступлений против личности, поскольку санкции этих статей значительно строже, чем санкция ст. 144 УК.