Личный счет. Миссия длиною в век

Часть вторая. Личный счет

– Что вы скажете Моррис, по поводу снижения спроса на автомобильный бензин во Франции?

Руководитель регионального отдела «Уорлд Петролеум» стоял перед столом шефа, словно нашкодивший мальчишка. Господин Хальцер не предложил сесть, что с ним случалось нечасто, а значит, дело было серьезным, очень серьезным.

– Я считаю, что снижение сезонное, господин Хальцер. Сейчас зима, французы стали меньше использовать свои авто…

– Невразумительно, Моррис.

– К тому же в течение года мы наблюдали определенный рост активности русских нефтяных компаний на европейском рынке – «Лукойл», «ТНК», «Роснефть»…

– Как я и полагал, вы не в курсе, Моррис. Послушайте, что скажет наш эксперт. Господин Айцельн, пожалуйста.

Приглашения сесть не последовало, но Томас Моррис был человеком нестарым, спортивным и легко мог постоять. Просить о чем-либо, даже у самого шефа, он считал постыдным. Это было его правилом, и благодаря ему в том числе парнишка из Бристоля, не имеющий богатых родственников и высокопоставленных покровителей, сумел к тридцати пяти годам подняться до представителя транснациональной корпорации в одной из крупнейших стран Евросоюза. И пока что у господина Хальцера, руководителя европейского бюро компании, не было поводов выражать ему свое недовольство.

«Посмотрим, чего стоят эти нападки, – невозмутимо подумал англичанин. – И заодно подумаем, чем мы можем на них ответить».

– С января этого года, – начал бесцветный очкарик неопределенного возраста, уткнув свой породистый нос в бумаги, – небольшая компания «Сен-Жак аутос», ранее специализировавшаяся на тюнинге автомобилей, резко пошла в гору. Она увеличила штат сотрудников, приобрела в собственность один из заводов, ранее производивших автомобиль «Ситроен» – после кризиса две тысячи восьмого года дела у этой компании идут неважно, – доли в акционерных капиталах автоконцернов «Рено» и «Фольксваген». Мы задались целью выяснить, что привело к такому росту заштатной ранее фирмы. Выяснилось, что в мастерских «Сен-Жак аутос» устанавливают на автомобили некое устройство, позволяющее использовать вместо бензина воду.

– Воду? – Моррису показалось, что он ослышался. – Вы не ошиблись, господин Айцельн.

– Нет, не ошибся, – поднял на регионального представителя блеклые глазки эксперт. – Обыкновенную воду. Аш два о. Если хотите – акву, вассер, уотер…

– Я понял… Обычную воду?

– Да, обычную. Чуть подслащенную, правда. Лучше всего – бутилированную, хотя годится любая, даже набранная из придорожной канавы.

– Это… шутка? Автомобиль, ездящий на подслащенной воде из канавы?

– К сожалению, не шутка, Моррис, – господин Хальцер выглядел удрученным. – Да вы садитесь, садитесь, Моррис.

Томас был благодарен начальнику – ноги его уже просто не держали.

– И в чем же дело?

– Мы исследовали то устройство, которое в «Сен-Жаке» монтируют в автомобили. Знаете, это что-то вроде фильтра, врезаемого в бензопровод в развивающихся странах, – эксперт со стуком выложил на стол небольшую металлическую вещицу. – Бензин там по чистоте далек от европейских стандартов и механические включения… попросту говоря, грязь способна испортить двигатель. Взгляните сами – он легко разбирается.

Моррису было не привыкать копаться в разном железе – в юности он подрабатывал автомехаником, – и с фильтром он справился быстро без каких-либо инструментов. На бумажном листе перед ним лежало несколько деталей: цилиндр с прижимными гайками, прокладки, ситечко из мелкой металлической сетки…

– И в чем же фокус? – он поочередно повертел детали в руках, поглядел на просвет. – Это может сделать любой. Если не боится испачкать руки, конечно.

– И тем не менее компания «Сен-Жак аутос» за прошедший год установила свыше десяти миллионов таких устройств.

– Десяти миллионов? – не поверил Томас.

– Если быть точным, – бесцветный человечек пошелестел листками. – Десять миллионов семьсот восемьдесят две тысячи устройств. Если не считать тех, что были проданы без установки. Как это, например.

– И сколько оно стоит?

– Около семисот евро.

– Значит, «Сен-Жак аутос» заработала семь миллиардов?

– Порядка двадцати пяти, Моррис, – удрученно заметил шеф. – И добрая треть этой суммы – наши прямые убытки. А вы говорите – сезонный спад, «Лукойл»…

– Заработать двадцать пять миллиардов евро на металлических сеточках и железках из магазина «Сам себе слесарь»? – Томас постучал фильтром по столу. – Тут нет никакого подвоха?

– Ни малейшего, – бесцветный господин Айцельн положил ладонь на тонкую стопочку листков, лежащую перед ним. – Мы всесторонне исследовали работу данного фильтра. На входе действительно вода с добавлением от пяти до пятнадцати процентов сахара. Но на выходе – смесь углеводородов, идентичная высокооктановому бензину.

– Но не бензин, – зацепился за слово Моррис.

– Не бензин, – согласно кивнул эксперт. – Более того, смесь крайне нестабильна и распадается на все те же воду и сахар буквально через считаные минуты после реакции. Если не сгорает в процессе работы двигателя, конечно. Причем продукты ее сгорания тоже распадаются до безопасных компонентов. В основном водяной пар и углекислота.

– То есть двигатель, работающий на этой синтетической смеси, не загрязняет воздух?

– Практически. Уровень углекислого газа на порядок ниже, чем при работе обычного двигателя, угарный отсутствует совсем.

– Хм-м… Но ведь налицо действие мощного катализатора. Вы не пробовали его идентифицировать? Платина, например…

– Образцы… Этот и другие исследованы досконально. Обычное ситечко из стальной никелированной проволоки.

– Никаких следов катализатора?

– Никаких.

– Так в чем же фишка?

Пошевелился господин Хальцер:

– Мы заказали анализ в одном из исследовательских центров Цюриха. Они буквально разобрали фильтр на элементы периодической системы, последовательно, один за другим исключая известные…

– И?

– И в результате осталось буквально несколько сотен атомов вещества, неизвестного науке. Я бы даже сказал – неизвестного науке химического элемента.

– Даже так?

– Даже так. Даже более того: существование данного элемента на Земле невозможно – он не вписывается в периодическую систему…

Товарищ Вэй чувствовал себя не в своей тарелке. Никогда еще он не был на совещании такого высокого уровня. И уж точно никогда – на совещании, посвященном исключительно ему.

Все началось два месяца назад, когда предприятие, на котором он работал вторым заместителем главного технолога, «не оправдало высокого доверия, оказанного ему партией и правительством». Говоря нормальным человеческим языком, завод с треском провалил задание по копированию очередного самолета, закупленного за баснословную сумму у очередной «акулы капиталистического рынка».

Собственно говоря, фиаско случались и ранее. Довольно часто машины, которые надлежало в точно установленный срок поставить на поток, имели секрет, а то и несколько, разгадать которые специалисты, съевшие не один пуд рисовой лапши на воспроизведении технических чудес, созданных буржуазными учеными, были не в состоянии. Народная Республика, хотя и вкладывала огромные деньги в развитие отечественной науки, просто не обладала (пока не обладала, как настаивал Председатель и товарищи рангом ниже) необходимой технологией. Поэтому скрепя сердце приходилось заменять неподдающуюся технологию иной, доступной, и чаще всего более-менее удачно. Самолеты летали, выполняли боевые и народно-хозяйственные задачи и заставляли зарубежных продавцов только скрежетать бессильно зубами: китайская техника всегда была в разы, если не на порядки дешевле оригинальной, что позволяло успешно вытеснять последнюю с мирового рынка. Ну и что с того, что летали самолеты чуть ниже, были чуть менее маневренны и надежны, что их боевая «навеска» чуть хуже поражала наземные и воздушные цели? Армии третьего мира, давно оценившие главное достоинство сработанных в Поднебесной товаров, больше всего привлекала их доступность. Поэтому добытые правдами и неправдами, за огромные деньги и с огромными трудами образцы послушно становились на поток и окупали себя в самое кратчайшее время.

Но только не в этот раз.

Несколько десятков миллионов полновесных юаней, конвертированных в презренную черно-зеленую валюту, по всем статьям оказались выброшенными на ветер. Уродливое детище бразильской авиастроительной корпорации, воплощенное в благородный китайский металл, не только наотрез отказывалось повторять рекорды грузоподъемности, продемонстрированные на полудюжине престижных авиасалонов от Ле Бурже до Жуковского, но и летать-то, собственно говоря, не хотело. Пузатый транспортник, ревя моторами, прилежно пробегал взлетную полосу, подпрыгивал и… плюхался обратно, заставляя вспомнить кадры кинохроники столетней давности о самой-самой заре авиации. И это при том, что эталонный образец – единственный из тройки близнецов не разобранный до винтика – исправно повторял все экзерсисы, привлекшие внимание охотников за новинками: взлетал и садился с разбегом вдвое меньшим, чем у остальных самолетов такого типа, и пролетал при нормальной заправке на тридцать процентов дальше – вкупе с тем, что брал на борт в полтора раза больше груза. Но лишь собранный в ангарах Сан-Паулу. Близнецы его, изготовленные в Сицзяне, летать нипочем не хотели. Даже без груза. Даже снабженные оригинальными двигателями. Более того, даже собранные заново из тех же самых деталей, из которых состояли изначально.

А закупленный в Бразилии «эталонный» самолет летал. Летал, и все.

Партия и правительство поступили, как и полагается поступать в таких случаях. «Незаменимых людей не бывает», – решил кто-то в Бейджине[20], и в один прекрасный момент заместители директора, главного инженера и главного технолога одновременно сделали шаг вверх по служебной лестнице. О том, куда делись их предшественники, говорить в приличном обществе как-то было не принято. Но вот почему-то замы, получившие повышение, совсем не были рады своему карьерному росту, обещавшему быть недолгим…

И лишь один из их потенциальных сменщиков, товарищ Вэй, не хотел вслед за ними «делать карьеру», которая, скорее всего, привела бы его на один из столичных стадионов в робе смертника. Поэтому, дистанцировавшись от судорожных попыток всего завода заставить летать свои ублюдочные детища, он решил досконально разобраться, чем же все-таки бразильский аэроплан так отличается от китайских. И ему это удалось…

– Не могли бы вы объяснить своими словами, – устав, видимо, от специфических терминов, поморщился председатель правительственной комиссии, судя по грубо вылепленному лицу и заметному акценту – из крестьян западных районов.

Товарищ Вэй очень хорошо знал таких. В шестидесятые годы прошлого века они, тогдашние юнцы, по приказу «великого кормчего» вершили культурную революцию, повзрослев и заматерев – претворяли в жизнь гениальные решения великого Дэн Сяопина, а теперь, дождавшись своей очереди, встали у кормила Народной Республики. Упорства и преданности партии им было не занимать, но вот с образованием дело обстояло заметно хуже…

– Можно, я лучше покажу?

И, дождавшись милостивого кивка, извлек из принесенного с собой портфеля обычную стеклянную банку из-под консервированной ламинарии. Даже знакомая всем по телевизионной рекламе («Покупайте маринованную морскую капусту – залог здоровья, долголетия и мужской силы!» – уверял всех плечистый белозубый крепыш с голубых экранов) зеленая этикетка с золотыми иероглифами имелась на боку. За стеклом болтался какой-то небольшой ярко-желтый предмет.

– Дайте-ка сюда, – протянул широкую короткопалую кисть председатель.

– Только осторожнее, пожалуйста, – робко вякнул технолог, почему-то воровато оглянувшись.

На взрывное устройство склянка с перекатывающимся внутри желтым шариком от пинг-понга никак не походила, поэтому партийный чин смело свернул металлическую винтовую крышку и, не чинясь, вытряхнул содержимое на стол.

– Осторожнее! – взвился товарищ Вэй, заламывая руки и заставив тем самым дюжих референтов собравшихся напрячься за их спинами.

Но ничего не произошло. Шарик, отливая глянцевым бочком, чуть прокатился по столешнице, покачался с боку на бок и замер.

– Только и всего? – председатель разочарованно поставил опорожненную емкость на стол и зачем-то завинтил обратно крышку. – Не кажется ли вам, товарищи, что этот гражданин злоупотребляет нашим с вами дорогим временем…

– Постойте, – взволнованно заметил один из членов комиссии, вдруг позабыв о субординации, впитанной едва ли не с молоком матери. – Он же не касается стола!

И в самом деле – шарик неподвижно висел в двух сантиметрах над полированной поверхностью столешницы, будто между ним и дорогим деревом был вставлен кусок толстого, но абсолютно прозрачного стекла…

Борис Михайлович Каменев сосредоточенно играл с карандашом.

Нет, это лишь стороннему наблюдателю могло показаться, что он играет с карандашом. Вернее, с предметом, очень похожим на карандаш. Такой же длины, как обычный карандаш, и тоже шестигранный, матово-серый стержень весил как целая упаковка карандашей. И все потому, что был изготовлен вовсе не из дерева и графита, и даже не из свинца, как его прародитель, а из совершенно иного металла.

Из платины. Из чистейшей платины, пробу которой принято обозначать тремя девятками. После запятой.

Борис Михайлович ставил «карандаш» на попа (и он стоял, благодаря высокой точности изготовления), с дробным звуком перекатывал по столу, постукивал по разным предметам, вслушиваясь… Казалось, что он не может поверить в то, что у него в руке – целое состояние. Хотя, казалось бы, почему не поверить, раз аутентичность платинового стержня подтверждена несколькими экспертизами, многостраничные акты которых лежат тут же.

Старший следователь Генеральной прокуратуры Российской Федерации и рад бы поверить, если бы не один зловредный листочек в стопке подобных, увенчанных грифами уважаемых экспертных организаций. Листочек, утверждающий, что данный стержень является деталью одного хитрого прибора, применяемого в биохимических исследованиях. Что приборы, использующие такие детали, изготавливаются всего одной, не самой известной фирмой, базирующейся в Швейцарии и тесно сотрудничающей со знаменитым ЦЕРНом[21]. Но главное то, что длинная строчка цифр и латинских букв, аккуратно выгравированная (скорее – отштампованная) на одной из граней «карандаша», – это вовсе не абракадабра, как кажется с первого взгляда, а индивидуальный номер данного изделия, продублированный для верности лазерным штрихкодом на противолежащей грани. Как ни крути, а швейцарские гномы не мыслят себе жизни без скрупулезного учета. Особенно – деталей из драгоценных металлов, которым, вообще-то, место не в разных там приборах, а в банковских сейфах, за надежными замками.

«Эка невидаль! – сказал бы непосвященный. – Детали из драгметаллов широко используются в электронике. В любом паршивом мобильнике найдется пара-другая граммов серебра и даже чуть-чуть золота!» Правильно, найдется. Но что делать, если деталей таких – целый ящик. И не один.

«Общим весом, – всплыло в памяти следователя, – семьдесят четыре килограмма восемьсот сорок граммов…»

Но и это не так заботило слугу закона – случалось задерживать грузы на большие суммы. Наркотиков, например. Или похищенных в заброшенных храмах икон шестнадцатого-семнадцатого столетий.

Но там было проще. Потому что ни пакетики с героином, ни темные от времени доски с едва различимыми строгими ликами в тускло-золотых нимбах не имели номеров. А платиновые «карандаши» – имели. И номера эти совпадали до последней цифры у всей партии. И оставалось лишь гадать, что это – умопомрачение, внезапно сразившее швейцарцев, или что-то иное? В массовую шизофрению швейцарских мастеров верилось слабо, а значит, оставалось одно: где-то на территории Российской Федерации действует преступная организация, способная не только получать платину высокой чистоты, но и владеющая технологией ее точной обработки и нанесения специальной маркировки. Но, при всей своей высокотехнологичности и продвинутости, не подозревающая, что цифирки на ребре шестигранного стержня – аналог серийного номера на денежных купюрах. А, как ни крути, в полуграмотных фармазонов, шлепающих изделия, по сравнению с которыми фальшивые монеты и стодолларовые купюры – детский лепет, верилось с трудом.

– Мамой клянусь, – вспомнил Борис Михайлович допрос бизнесмена, пытавшегося переправить на Запад семьдесят пять без малого кило платины, замаскированной среди обычного металлолома. – Не знаю, откуда это взялось. Добрые люди посоветовали купить… Недорого совсем – клянусь!.. Ну да – знал, что это платина… Заработать хотел… А что: фальшивая оказалась?..

Каменев вздохнул, спрятал «карандаш» в пластиковый пакетик, запер в сейф и набрал номер помощника.

– Свяжитесь с этой фирмой… «Хансен Электропхизикверке», – прочел он, близоруко поднеся листок к самым глазам. – Что?.. Знаю, что не в Урюпинске. Представьте себе – знаю. Свяжитесь и выясните, кому поставлялись приборы, использующие стержни… Ну и что, что тысячи? Мне вас учить, как работать? Все, выполняйте – через неделю детальный отчет должен лежать у меня на столе. Причем меня интересуют все покупатели приборов: не исключено, что они поставлялись в Россию в обход официальных каналов. Работайте.

– Пусть побегают, – сообщил старший следователь выключенному коммуникатору. – А то обленились совсем!

Руки так и тянулись снова достать из сейфа платиновую игрушку, но мужчина переборол себя и, водрузив на нос очки, принялся перечитывать – по десятому, наверное, разу – экспертные заключения…

Немногочисленные пассажиры «Яка», совершившего посадку в аэропорту Усть-Маганска, весело переговариваясь, топали к зданию аэровокзала – приземистому зданию из стекла и бетона, выстроенному в незапамятные времена в архитектурном стиле брежневское рококо – поскольку из-за незначительной величины данного авиатранспортного узла автобусы были тупо не предусмотрены. Да и вообще, царили на невеликом поле, местами заасфальтированном, местами забетонированном, но в основном – поросшем ржавым прошлогодним бурьяном, не самолеты, а винтокрылые машины. Такова уж была специфика данной местности, где «кругом пятьсот», как в песне поется. Добираться до затерянных в тайге населенных пунктов было жизненно необходимо, лошади и собачьи упряжки за последние полвека как-то вышли из моды, а колесно-гусеничная техника вязла в зависимости от сезона то в снегу, то в болоте. Оставался только воздух, но обеспечить ровную площадку для посадки и, что самое главное, последующего взлета аэроплана – в девяноста девяти случаях из ста было невозможно в принципе. Поэтому вертолет, вертолет и только вертолет был здесь рабочей лошадкой. А также санитарной машиной, такси, грузовиком, школьным автобусом и авто представительского класса.

Двое из прилетевших в здание аэропорта не торопились. Мужчины средних лет, выглядевшие очень и очень иностранно, что, собственно, редкостью в здешнем нефтеносном краю с некоторых пор не являлось, неторопливой походкой направлялись в прямо противоположную аэровокзалу сторону. Если быть точным – к стоявшему особняком от остальных вертолету, казавшемуся на фоне обшарпанных отечественных машин выпуска шестидесятых-восьмидесятых годов роскошной иномаркой. Коей, впрочем, и являлся, будучи гражданской модификацией боевого «Ирокеза», без которого не обходилась практически ни одна война за прошедшие пятьдесят лет.

– Александр Игоревич! – подскочил невысокий лысоватый пилот, скучавший на откидном трапе заморского чуда. – Чего вы так долго? Я тут с шести утра баклуши бью!

– Рейс задержали, – мужчина с седым виском крепко пожал протянутую руку. – В Москве льет как из ведра. Знакомься, Михалыч: Вальтер Шмидт, новое светило в нашу ученую команду. Юрий Михайлович Семецкий – мой личный пилот, телохранитель и бог знает кто еще. Одним словом – человек, которому я доверяю на сто два процента.

– Сто два? – озадаченно потер переносицу указательным пальцем немец. – Процента?

– Шутка! – улыбнулся Александр Игоревич и полез в салон вертолета.

А еще через пару минут геликоптер, легко оторвавшись от земли, плавно развернулся в воздухе и взял курс на северо-восток…

Немец, утомленный долгим перелетом, сменой часовых поясов, а главное – русским гостеприимством еще в Москве, дремал в кресле, прислонив голову к мягкой обивке борта, благо в салоне вибрация двигателя почти не ощущалась, а Александр никак не мог оторваться от расстилающегося за иллюминатором пейзажа.

Минуло уже семь лет с того момента, когда впервые он проделал тот же маршрут: сначала пешком (спасибо ротмистру – воспоминаний об этом не самом приятном путешествии в его голове не сохранилось), а потом – на совсем не похожей на сегодняшнюю винтокрылой машине. Правда, с тем же пилотом в кабине. Сколько раз ему пришлось за эти семь лет повторить это воздушное путешествие, он сейчас точно сказать не мог – слились в один похожие, как близнецы, перелеты. Да и вытесняли воспоминания о них сюрпризы, которыми раз за разом не уставал одаривать своего первооткрывателя Корабль. Неисчерпаемый кладезь, изучаемый уже семь лет подряд, но, кажется, не открывший и тысячной доли своих секретов…

«Чем же удивит меня на этот раз Олег Алексеевич? – думал бизнесмен, задумчиво поигрывая пузатой хрустальной рюмкой, наполовину наполненной коньяком: столик между креслами был любовно сервирован понимающим толк в этих делах Михалычем. – Что-то он был особенно загадочен в последнем разговоре. Сто пудов приготовил мне какую-нибудь диковину!»

Мечта бывшего научника, давно ставшего научником настоящим, сбылась: он заведовал целым научно-исследовательским институтом, корпевшим над тайнами инопланетного гостя. Разумеется, к самому Кораблю ученую братию, собранную с бору по сосенке на всех континентах планеты, не допускали. Главный секрет оставался секретом для всех, кроме нескольких человек. Четырех реальных, если не считать Алексея – копию Александра и, как ни крути, человека не вполне настоящего, и одного виртуального.

И вот этого виртуального персонажа, как назло, опять куда-то запропастившегося в своих виртуальных дебрях и не казавшего виртуального носа уже третий месяц подряд (бывали отлучки и более долгие, так что волноваться особенно не стоило), Александру сейчас как раз и не хватало реально…

Да, собственно, и самого Александра официально больше не существовало: Александр Игоревич Петров, вернее, все, что от него осталось, семь лет как был тихо погребен на одном из подмосковных кладбищ – поверите, нет – под рев безутешной «вдовы» Татьяны Неволиной, неожиданно для себя ставшей полноправной наследницей неверного любовника. А вместо него жил и здравствовал внешне на него не очень похожий (пластические хирурги в Европе недаром едят свой хлеб) Александр Игоревич Трофимов – ничем не примечательный гражданин Французской Республики, не занимающий никаких определенных постов, своего рода свободный художник, живущий на средства супруги – известной бизнесвумен русского происхождения Натальи Ланц. Французские чиновники оказались ничуть не менее алчны, чем их российские коллеги, и получить паспорт на вымышленную фамилию оказалось пусть и не дешево, но довольно просто. Равно как и оформить патенты на целый ряд «изобретений», выглядящих внешне совершенно невинно, но дающих стабильный и немалый доход. Жаль, конечно, было первых лет, потраченных на осторожное и деликатное вползание в европейский бизнес, далекий от нахрапистости и азарта своего российского кузена. Но оно стоило того…

Одному пить коньяк не хотелось, будить соседа – еще меньше: как ни крути, а ведь он не более чем наемный работник, хотя и считающий «господина Трофимова» ровней – кем-то вроде «охотника за головами», шныряющего по миру в поисках специалистов. Ну и пусть так считает – золотая его голова болеть меньше будет.

Александр захлопнул дверь кабины и плюхнулся в пустующее кресло второго пилота, держа в руках початую бутылку «Хенесси» и два коньячных бокала:

– Михалыч, тяпнешь?

– Наливай, командир! – оживился пилот.

– Ты только не очень того, – командир отмерил граммов пятьдесят янтарного напитка. – Без фанатизма. А то навернемся еще.

– Не боись, Игорич, – Семецкий кургузой пятерней сцапал бокал. – Живы будем – не помрем. А гаишников тут нет – некому в трубку дуть…

Вертолет заложил вираж, и в блистер кабины вплыли полдесятка зданий, притулившихся на краю огромной темной проплешины, как всегда курившейся парком. Чуть в стороне торчала ажурная башня буровой вышки – самой что ни на есть настоящей, хотя и выполняющей тут роль декорации: зачем ставить поселок в тайге, плавно перетекающей в тундру, если не ради черного золота? Вот и не стали разочаровывать возможных наблюдателей – подобных безымянных поселков по необозримым просторам Западной Сибири разбросаны сотни.

Правда, поначалу изрядно беспокоило электричество – чем освещать и отапливать неказистые снаружи, но весьма комфортабельные изнутри корпуса института, замаскированные под бараки нефтяников? Выстраивалась сложная схема по тиражированию на органическом копире пластиковых канистр с соляркой для дизельной электростанции и т. д. и т. п., но пришелец из космоса, как всегда, сам позаботился о нуждах своих постояльцев.

Бизнесмен улыбнулся, вспомнив о том, как опасались они в самые первые свои дни пребывания в чреве Корабля одного из помещений, тут же окрещенного «Железной девой»[22], – длинного, полукруглого в сечении туннеля, стены которого были сплошь усеяны тридцатисантиметровыми гранеными шипами, по которым то и дело пробегали сиреневые змейки разрядов. К нему и приближаться не хотелось, не то что гадать, на что такая страсть сгодится.

И что оказалось? Оказалось, что шипы состоят из удивительно хрупкого материала и обламываются при самом небольшом усилии. Естественно, не голой рукой – получить весьма чувствительный удар тока, прикоснувшись к ним, можно было запросто. Но фишка состояла в том, что шипы и отделенные от материнской поверхности оставались источниками постоянного тока, причем вечными. Ну или почти вечными: за те семь лет, что обитатели Корабля пользовались ими, еще ни один электрошип не то что не истощился, но даже не ослабил заряд, получая энергию практически из ниоткуда.

Но и это не было самым главным: напряжение тока напрямую зависело от длины кусочка шипа. Обломочка длиной в два миллиметра хватало для питания мобильного телефона («вечные» мобильники, не требующие подзарядки, позволили фирме заработать неплохие деньги на первых порах, и спрос на них не падал и поныне), а целый тридцатисантиметровый стержень выдавал около трехсот восьмидесяти вольт. Комбинируя стержни, можно было добиться любого требуемого напряжения постоянного тока, а помещенный внутрь проволочной обмотки электрошип позволял получать уже переменный ток.

Ставшая такой желанной «Железная дева» уже пугала лишь одним – тем, что запасы шипов в ней рано или поздно истощатся. Но и тут обошлось: не имеющие ничего общего с живой материей иглы медленно, но неуклонно отрастали снова, позволяя раз за разом снимать со стен и потолка туннеля «урожай» вечных источников электротока.

И не только их. Те же шарики-антигравы, например…

– Приехали, – оторвал от мыслей командира пилот, повернув к нему раскрасневшееся от коньяка лицо. – Станция Березань, кому надо – вылезай…

– Чем порадуете, Олег Алексеевич?

Формальности были позади, и Александр с удовольствием отдался в руки научного гуру, которому, по всему видно, не терпелось удивить шефа очередным открытием из кажущихся неисчерпаемыми кладовых звездного гостя. Они уже были глубоко под поверхностью земли, и невидимый эскалатор уносил их все глубже и глубже.

– Да уж, накопилось с последнего вашего визита, – довольно потер пухлые ладошки Липатов – бывший доходяга изрядно поправился за минувшие семь лет, отрастил профессорское брюшко и практически потерял остатки шевелюры, и до того не самой густой. – Причем… Да сами увидите!

Хотя специалистам из «верхнего» института дорога в недра Корабля была заказана, он отнюдь не был безлюдным: навстречу нашей парочке то и дело попадались люди в белых халатах, а в нескольких отсеках, которые Олег Алексеевич и Александр миновали, – лаборанты просто кишели, занимаясь не совсем понятными делами. Увы, это были не люди, вернее, не настоящие люди, а их копии, произведенные множительным аппаратом Корабля – дубли, как их метко окрестил Агафангел, занимающий сейчас престижную должность завхоза. В смысле, заведующего всем подземным хозяйством. И, судя по всему, он оказался на своем месте.

Однако дубли отнюдь не были теми неуклюжими дебилами, которые выдавал «копир» в первые разы. И об их очеловечивании позаботился все тот же Корабль.

Александр вспомнил, как Липатов буквально вырвал его сюда, чтобы оценить очередное открытие, подаренное гостем из глубин Вселенной. Случилось это на второй год после открытия, когда компания перебивалась с хлеба на квас продажами «вечных мобильников», а о нынешнем размахе оставалось только мечтать.

– Скорее! – тащил за рукав своего шефа ученый, бывший тогда заметно стройнее и бойче сегодняшнего, в недра Корабля, будто то, что он хотел показать, готово было улетучиться без следа в ближайшие секунды.

Марафон завершился в знакомом уже «колонном зале».

– Очередной множитель? – поинтересовался Петров: за год с лишним назначение большинства цветных столбов, кроме тех, что были уже изучены, все еще оставалось тайной.

– Суньте сюда голову! – не терпящим возражений тоном потребовал ученый, подтащив патрона к серебристо-голубой колонне. – Не бойтесь.

– Да я не боюсь… – замялся бизнесмен.

Ему, честно говоря, совсем не хотелось опять видеть на равнодушном транспортере, одному богу известно где и кем сработанном, отрубленную голову. Свою голову, между прочим. Тем более что с этой колонной, как он помнил, подобные опыты как раз не ставили. Вдруг еще какая страсть приключится – кто их знает, этих маньяков от науки.

– Ну что вы, в самом деле! – всплеснул руками Олег Алексеевич и сам сунул голову в голубоватое нечто. – Убедились? – вынырнул он наружу спустя мгновение. – Давайте, давайте – увидите, что будет!

Как ни не хотел Саша, но пришлось последовать его примеру. Уже ныряя в светящуюся псевдожидкость, он вспомнил о зубных имплантах и поклялся собственноручно вырвать Липатову эквивалентное количество зубов, если протезы в результате этого эксперимента вдруг вылетят, как вылетел золотой зуб у покойного Хрипатого – слишком живо было впечатление о не самых приятных в жизни часах, проведенных в кресле французского дантиста-кудесника.

Ощущение погружения в неощутимую жидкость было знакомым и отличалось лишь мгновенно прошедшим головокружением. Он не успел еще толком ощупать языком зубы, оставшиеся, слава Всевышнему, в целости и сохранности, а ученый уже потянул его к транспортерам. И там, к счастью, «мясницкая» лента пустовала. Зато была занята другая.

– Что это такое? – присел Петров на корточки рядом с двумя радужными сферами размером с дыньку-колхозницу, парящими в паре сантиметров над черной лентой конвейера. – Потрогать можно?

– Трогайте на здоровье! – кандидат (тогда он еще не был повышен в научном звании) цвел, как майская роза. – Это абсолютно безопасно. Можете даже в руки взять.

Александр осторожно принял в ладони играющее всеми цветами радуги невесомое чудо – больше всего сфера напоминала мыльный пузырь, разве что плотный, упруго прогибающийся под пальцами, но не лопающийся – и с удивлением понял, что игра красок вызвана беспрестанным перемещением под тончайшей прозрачной поверхностью других сфер всех размеров и оттенков. Казалось, что там кипит и все никак не может выкипеть какая-то удивительная разноцветная жидкость.

– Что это? – бизнесмен поворачивал сферу так и этак, любуясь чистотой красок кипящей внутри жизни.

– Это – ментальный слепок, – с такой гордостью, будто создал это чудо сам, своими руками, объявил ученый. – Или проще – хранилище памяти.

– Но… – Саша чуть было не выпалил: «Хранилище памяти» выглядит совсем по-другому», но вовремя прикусил язык. – Но как это понимать?

– Очень просто! – Олег Александрович чуть не силком отобрал «мыльный пузырь» у начальника. – Здесь заключена вся память человека с самого рождения, и если поместить этот слепок в мозг человека, то он будет знать все о том, с кого снята данная ментальная копия. В данном конкретном случае – моя, – присмотрелся он, вертя сферу в руках.

– Вы можете определить на глаз?

– Пока еще нет, но я проделывал опыт первым, и мой слепок должен был выйти перед вашим… Кстати, – он присмотрелся к Сашиной сфере, по-прежнему висящей над транспортером. – Какой-то странный он у вас… Я таких еще не видел.

– Начальственный, – пошутил Петров, беря в руки свою ментальную копию.

Она и в самом деле отличалась от той, что он только что держал в руках: пузырьки в ней двигались гораздо быстрее и образовывали не смешивающиеся между собой струи разных цветов, свивающиеся в жгуты и образующие миниатюрные водовороты, – все это походило на модель планеты, в атмосфере которой бушуют ураганы.

«Поняли, в чем суть? – услышал Саша «внутренний голос». – Как вы думаете: этот ученый прыщ догадается, что к чему?»

Кандидата ротмистр почему-то недолюбливал с самого начала. Вероятно, из-за вечного, многократно воспетого в художественной литературе презрения русского офицера к штафиркам.

– А как поместить… это в мозг? Операции не требуется?

– Да очень просто! – Олег Александрович воздел руки со своим радужным шаром над головой и опустил его вниз.

Александр не поверил своим глазам: сфера начала медленно погружаться в лысину ученого, словно либо на миг утратила материальность, либо голова Липатова – твердость.

«Чудны дела твои, Господи! – пробормотал Ланской. – Неужели и наше с вами… хранилище…»

– Впрочем, нет! – прервал кандидат операцию на половине и извлек сферу обратно. – Это вряд ли будет доказательно… Давайте чуть иначе… За мной!

Он, едва ли не бегом, устремился куда-то, и Петрову ничего не оставалось, как последовать за ним.

– Нет, – остановился Липатов, будто налетев на стену. – Лучше оставайтесь здесь и подержите мой слепок.

Он сунул свою сферу в руки ошеломленному шефу и скрылся из глаз.

– Только не перепутайте… – донеслось издали.

– Как же, перепутаешь тут, – проворчал бизнесмен, сравнивая обе сферы. – Интересно, граф: а наша с вами кипит активнее потому, что две памяти в одном черепке – перебор? Или как?

Ждать пришлось недолго. Голый дубль появился из тумана на бесшумно ожившем транспортере минут через пятнадцать. Саша впервые наблюдал рождение копии человека своими глазами, и наблюдал за процессом в оба. Ему даже показалось, что он уловил момент, когда сутулая фигура с отвисшим брюшком сформировалась из белесой пелены. Хотя, возможно, ему это лишь показалось.

Лже-Липатов в первые секунды после рождения выглядел совершенно безучастным и напряженной позой (видимо, копирующей ту, в которой зафиксировался внутри «копира» его оригинал) походил на манекен. Но вот глаза обрели некую осмысленность, по белому рыхлому телу пробежала дрожь…

«А его не мешало бы одеть, – заметил Ланской. – Срам прикрыть хотя бы».

«Бросьте, ротмистр. Голыми мы приходим на этот свет… Кто это сказал?»

«Не помню. Но зрелище, я вам скажу, не самое эстетичное».

«Полноте, граф! Вы что – в мужской бане никогда не были?»

«Бывал, но… Вам проще – вы живете в развращенное время…»

Перепалку прервал запыхавшийся Липатов в напяленной кое-как и застегнутой не на те пуговицы одежде: видимо, одевался он после того, как его раздел «копир», на ходу.

– Все, можете вставлять, – сообщил он от входа. – Ну же, смелее! Для чистоты эксперимента я вас даже покину – общайтесь со своей копией сколько хотите. Когда я буду нужен – позовете…

– Стоп, – остановил почти уже было улетучившегося ученого Александр. – А это обратимо? Я имею в виду…

– Не бойтесь, никуда не денутся ваши секреты. Сфера извлекается, а в мозгу реципиента ничего не остается. Ну, как если бы я вынул из компьютера флешку.

– И куда ее потом?

– Как куда? В утилизатор, конечно, – пожал плечами Липатов.

Утилизатором назвали одно из помещений Корабля, почему-то не найденное сразу. Возможно, Корабль и в самом деле менял свою внутреннюю конфигурацию незаметно от присутствовавших в нем людей. Возможно, почувствовав, что они в этом новом гаджете в данный момент нуждаются.

Обычный, внешне ничем не отличающийся от других отсек был примечателен тем, что в нем бесследно исчезали все оставленные там предметы. Причем именно те, что были произведены Кораблем, – все доставленное извне так и лежало без изменений. Невозможно было зафиксировать и сам процесс исчезновения, и до сих пор оставалось загадкой – всасывались предметы мерцающим «живым» полом, растворялись в воздухе или пропадали каким-либо иным способом. При свидетелях Корабль ни в какую не желал утилизировать свою продукцию. Не помогали ни хитро спрятанные видеокамеры, ни система зеркал – предметы пропадали лишь в отсутствие наблюдателей, причем в самое короткое время – стоило только отвернуться или плотно, без дураков, зажмурить глаза. И о причине такой «стыдливости» Корабля оставалось лишь гадать…

А наблюдать исчезновение было бы интересно, ведь с равной охотой он «поедал» и неодушевленные предметы, и вполне жизнеспособных дублей…

Оставшись один – если не считать ротмистра, естественно, – Саша осторожно опустил радужную сферу в голову равнодушно, по-коровьи помаргивающего лже-Липатова (его зачаточного интеллекта не хватало даже на то, чтобы прикрыть срам руками). Поразительное ощущение: вполне материальный на ощупь предмет погружался в другой, еще более материальный предмет, легко и без всякого сопротивления, но, дойдя до какой-то точки, остановился и дальше погружаться отказывался наотрез.

И в этот самый момент дубль ухмыльнулся, вытер ладонью слюну, сбегавшую из уголка рта, и хитро подмигнул отшатнувшемуся бизнесмену.

– Ну и ослом же я выгляжу со стороны!..

И вот сейчас они снова были в «колонном зале», но потащил Липатов шефа к столбу, ему совершенно незнакомому.

Золотистую колонну более чем пятиметрового, на глаз, диаметра он поначалу принял за причудливо изогнутую часть стены, настолько она была велика. Поверхность ее колебалась и казалась жидким зеркалом, отражая все вокруг изломанным и струящимся.

– Хм-м… И давно это появилось? – поинтересовался Петров, изучая свое меняющееся отражение: огромное бочкообразное туловище с головой-кукишем вытягивалось, постепенно превращаясь в подобие гриба-поганки с тонкой ножкой и огромной шляпкой.

– Примерно неделю назад, – развел руками ученый. – Как всегда, без свидетелей. Видимо, корабль решил, что мы созрели для этого подарка.

– Подарка? – с сомнением прищурился шеф.

– Да еще какого! – энтузиазму Липатова не было предела. – Это царский подарок! Императорский! Смею утверждать, что это величайшее из всего, что мы до сих пор получали от него. Да что говорить! Все предыдущее, это так – крошки со стола!

– Вы не преувеличиваете?

– Преувеличиваю? Я преуменьшаю! В миллион раз преуменьшаю! В миллион миллионов!

Хозяин Корабля сорвал очки и яростно принялся протирать и без того чистые стекла, будто собираясь протереть до дыр или добыть таким образом огонь.

– Да вы сами убедитесь! Войдите внутрь, войдите!

Он принялся подталкивать Сашу к золотисто-ртутной поверхности.

«Я бы на вашем месте поостерегся, – заметил Ланской. – Черт разберет этих сумасшедших очкариков…»

«Полноте вам, – мысленно отмахнулся бизнесмен. – Вряд ли он желает мне плохого…»

– Смелее! – нетерпеливо воскликнул ученый и пихнул начальство так, что оно разом пробило зеркальную пленку и оказалось внутри колонны, инстинктивно задержав дыхание…

Внутри было темно – видимо, зеркальная поверхность не пропускала свет извне – и не ощущалось ни тепла, ни холода.

«Прямо дежавю какое-то, – подумал Александр, вспомнив свои ощущения после давнишней аварии. – Еще не хватало, чтобы все по новой закрутилось…»

«А может мы… того? – заметил граф, и его присутствие, как никогда раньше, обрадовало Петрова. – Я ведь примерно такие же ощущения испытывал, когда ваш уважаемый дедушка мне голову прострелить изволил. После собственно ранения, естественно».

Но первые страхи рассыпались, стоило ощутить под ногами слегка пружинящую, но твердую поверхность: он был жив и просто попал в какое-то новое помещение корабля, вот и все. Незнакомое, неосвещенное помещение. Саша осторожно вдохнул воздух и установил, что дышать тут можно вполне – Корабль, как всегда, заботился о своих пассажирах.

«Может, и свет здесь включается как-нибудь…» – подумал он и вдруг понял, что окружающий его мрак совсем небеспросветен.

Сначала тускло, потом все ярче и ярче вокруг него из мрака начали проступать огоньки. А может быть, зрение приспособилось к новому освещению.

«Велики чудеса твои, Господи! – ахнул, позабыв про свою обычную сдержанность, ротмистр. – Да мы в небесных сферах!»

Действительно, окружающее больше всего напоминало космическое пространство с мириадами ярких звезд. Саша висел среди этих звезд, опираясь ногами на нечто невидимое – звезд внизу было ничуть не меньше, чем где-либо. Мелькнул мгновенный страх, тут же улетучившийся: дышалось легко, и вряд ли Корабль стал вышвыривать своего нежно опекаемого доселе пассажира в открытое космическое пространство, не позаботившись о его защите. Да и космос ли это?

Александр протянул руку к одной из звезд, сияющей ярче других и помаргивающей при этом, тогда как остальные горели ровно, и она послушно приблизилась, превратившись в шарик размером с теннисный. Шарик светился уютным желтоватым светом, как электрическая лампочка, а вокруг него неспешно двигался рой крошечных горошин.

«Это же Солнечная система! – догадался Саша. – Это что-то вроде планетария».

Он протянул палец к голубому шарику чуть крупнее пшенного зернышка, и тот вырос до размеров футбольного мяча.

Перед Петровым, укутанные мутноватой дымкой атмосферы под белыми зигзагами и спиралями облаков, проплывали материки и океаны, горы и реки, озера и острова.

«Забавная игрушка, – одобрил Ланской. – А если еще?»

Сашина рука против воли протянулась к еще более выросшему глобусу – на нем как раз проплывал какой-то архипелаг – и дотронулась до одного из островов.

«Ого!»

Остров заполнил все поле зрения, превратившись из едва заметной точки в рельефную карту с темными горами, окруженными зеленой пеной леса. Над центральной вершиной, словно зацепившись за пик, висело плотное облако, отбрасывающее четкую тень на расстилающиеся внизу джунгли, крошечные волны лизали желтоватую полоску пляжа, усеянную цветными точками…

Александр стоял под палящим солнцем, тупо глядя на крошечную тень, жавшуюся к туфлям, утонувшим в белом песке, и чувствовал, как пот струйками стекает по спине: одет он был явно не по погоде.

«Этого не может быть!»

Он присел на корточки и запустил пальцы в горячий песок. Абсолютно материальный на ощупь, ничуть не иллюзорный. Ноздри щекотал запах моря – зеленоватые волны, увенчанные белой пеной, накатывали на берег в каком-то десятке метров от ошеломленного мужчины, – ароматы тропических цветов и дыма.

Загорелые мужчины и женщины, лежащие под крытыми пальмовым листом зонтиками или лениво плещущиеся в море, не обращали на пришельца никакого внимания. Впрочем, нет: один из них – чернокожий в белом костюме и красной бейсболке – как раз пялился на пришельца во все глаза.

– Чудесная погода, сэр, – пробормотал он по-английски, увидев, что Саша его заметил. – Солнце печет… Вам не жарко в костюме?

«Бич-бой. Наверное, принял меня за подвыпившего туриста».

– Вон там раздевалки, сэр, – протянул руку абориген. – Если, конечно, у вас с собой есть купальные плавки, сэр…

– Спасибо, – поблагодарил его бизнесмен. – А нельзя ли здесь где-нибудь попить?

– Конечно, сэр! Чуть правее раздевалок – лобби-бар. Там богатый выбор прохладительных напитков. И спиртного тоже, – на всякий случай добавил он.

«А вот горячительного я вам не советую, – проворчал бдительный граф. – На такой-то жаре! Еще солнечный удар хватит…»

«Да я и не собираюсь пить! Как нам с этого Бали выбраться?»

«А это Бали?»

«Кто его знает… Но точь-в-точь походит. Помните, в позапрошлом году?»

«М-м-м… – протянул ротмистр. – Не бередите душу…»

Воспоминания о райском острове и впрямь были не из самых неприятных. Причем у обоих участников тандема…

От зоркого чернокожего (судя по всему, он совмещал обязанности пляжной прислуги и секьюрити) удалось скрыться только в раздевалке, довольно просторной и комфортабельной.

«Так. Какими будут наши дальнейшие действия? Кричать в потолок: «Корабль, миленький, забери меня отсюда, я больше не буду!» Или сразу искать французское консульство?»

«Прежде всего, – хладнокровно заметил «внутренний голос», – стоит успокоиться и осмотреться. Впасть в панику мы успеем всегда».

Саша не стал спорить. Он подошел к умывальнику на одной из стен, полюбовался на свою распаренную физиономию в огромном зеркале и побрызгал в лицо восхитительно прохладной водичкой из-под крана. Холодная вода подействовала отрезвляюще на перегретый под тропическим солнцем мозг.

Действительно: чего паниковать? Судя по курортникам, занесло их не в Сомали какую-нибудь. В карманах (это он проверил в первую очередь) французский паспорт, уважаемый во всем цивилизованном мире, бумажник с некоторой наличностью и добрым десятком пластиковых карт, сплошь «золотых» и «платиновых», мобильник из своих, «вечных». Причем видящий какую-то местную сеть…

«А это еще что такое? – пробормотал ротмистр. – Там, сзади…»

«О чем это он?» – подумал было Александр и только тут увидел в зеркале золотистое сияние, струящееся из-за спины, рывком обернулся…

В метре от мужчины в воздухе переливалась всеми оттенками золота – от светлого электра до ядреного червонного – миниатюрная копия колонны, оставшейся на корабле. Столб будто приглашал шагнуть в него.

Стоит ли говорить, что Саша не заставил себя упрашивать…

«Откуда взялся этот чокнутый белый, – размышлял Джош Оката, охранник пляжа Бэйли-Бич, присев на пустой лежак в десятке метров от раздевалки, куда неверной походкой удалился минут пятнадцать назад странный незнакомец. – Ведь только что не было его, ан глядь – появился ниоткуда. Мимо меня незаметно он пройти не мог – у меня глаз наметан. Откуда же он взялся? Не с неба же упал? В костюме, при галстуке… Еще бы в шубе какой-нибудь эскимосской по такой-то жаре! И незагорелый совсем! Нет, тут дело нечисто!..»

Рука сама тянулась к карману, в котором лежал «уоки-токи», но каждый раз отдергивалась.

«Подожду еще немного, – уговаривал он сам себя. – Может, выйдет сейчас в плавках, ухмыльнется так снисходительно… И выставлю я себя дураком, если ворвусь. Мало ли он чем там занимается в одиночестве?..»

Следует ли говорить, что начальство очень не одобряло, если обслуга нарушала приватность гостей этого весьма и весьма недешевого курорта. Вплоть до выставления виновников за ворота самым бесцеремонным образом. И невзирая ни на какие заслуги. А найти здесь работу после увольнения не представлялось возможным. Только домой – под палящее солнце Южной Африки, к десяткам миллионов таких же, как и он, бедолаг-соотечественников…

Решился войти Джош лишь после того, как минутная стрелка на его липовом бангкокском «Роллексе» описала полный круг.

«Чем бы он там ни занимался, а целый час в раздевалке делать нечего, – успокаивал бич-бой себя, берясь за ручку двери. – Может, дурно ему стало с перепою, так еще благое дело совершу – человека спасу, можно сказать…»

– Вы в порядке, сэр? – на всякий случай громко спросил он, постучав свободной рукой. – Может быть, нужна помощь?

Ответа не последовало. Не заперта оказалась и дверь…

«Куда он, черт возьми, подевался? – чесал чернокожий пятерней в затылке, стоя посреди совершенно пустого помещения без окон, из которого, как он знал точно, был всего один выход – он же и вход. – Не на крыльях же улетел? С двери я не спускал глаз ни на секунду… Не привиделся же он мне?»

Охранник пожал плечами, машинально закрыл кран с холодной водой, открытый «привидением» до отказа, и, взяв в руки швабру, принялся выметать песок, принесенный пришельцем на своих лаковых туфлях.

– Шастают тут всякие, свинячат, – ворчал он про себя, тщетно пытаясь успокоиться. – Сами исчезнут – так нет, чтобы и грязь свою с собой забрать…

Он уже решил про себя, что никому и никогда не расскажет о странном происшествии. Даже горничной Бетси, с которой вот уже скоро полгода делил служебное бунгало и серьезно намеревался связать жизнь навсегда…

«Уф-ф-ф… – перевел Александр дух, снова очутившись в черноте космоса, рядом с лениво вращающимся глобусом. – Великолепный фокус!»

«Думаете, нам это только почудилось? – засомневался граф. – Разве может быть иллюзия такой полной? Жара, шум прибоя, песок под пальцами, ароматы… Между прочим, там, неподалеку, судя по запаху, явно жарили на углях рыбу…»

«Кому как, а для меня это не галлюцинация, – покачал головой Саша, выуживая из кармана обломок ракушки: как раз наткнулся на него пальцами в песке, когда его окликнул бич-бой, и машинально спрятал в карман. – Я совершенно точно побывал на этом пляже. И имею материальные тому доказательства, – добавил он. – Ракушку эту и… песок в туфлях. Чертовски, между прочим, неприятное ощущение».

Он присел на нечто, что заменяло собой пол – по-прежнему невидимое – и поочередно вытряс легкий, как костяные опилки, коралловый песок из носков и туфель. И зачарованно проследил, как ничем не задержанные отходы просыпались сквозь пол и медленно скрылись в бесконечности крошечной туманности. Так и подмывало повторить эксперимент с чем-нибудь более существенным, но обуви было жаль, и он ограничился бесполезным сувениром с неведомого острова – ракушка последовала вслед за песком, не задержавшись ни на секунду.

«А как мы выберемся отсюда? – вмешался в естествоиспытательские экзерсисы ротмистр. – Сюда мы вернулись, а как выбраться обратно в Корабль?»

Александр оглянулся и с облегчением увидел за плечом миниатюрную копию золотой колонны. Корабль явно не желал зла своим гостям. Да и странно было бы заподозрить его в изощренном коварстве после всего, что имело место ранее.

«На месте выход, никуда не делся, – успокоил он графа, хотя тот все отлично видел его, Сашиными, глазами. – Ну, куда теперь?»

«Знаете, – смущенно пробормотал Ланской. – Я всю жизнь мечтал побывать в Индии…»

«И чего вы там не видели?»

«Ну как же! А мавзолей Великого Могола? А Красный форт? Делийская железная колонна, наконец!»

«А еще грязь, зараза всякая… Колонн у нас и в Корабле полно, причем на любой вкус. Что же до мавзолея… На Красной площади в Москве стоит, причем рядом с красной же крепостью. Фортом, так сказать. Правда, там не совсем монгол лежит, но тоже великий. Почище Чингисхана».

«Вы имеете в виду своего Ульянова? – Петров был готов поклясться, что ротмистр скорчил брезгливую гримасу: ему даже нравилось иногда подкалывать бывшего белогвардейца, люто ненавидевшего большевиков и все с ними связанное до сих пор. – Мне он и даром не нужен… Я бы с удовольствием посмотрел на него не в мавзолее, а на осиновом суку, с пеньковым галстуком на шее…»

Офицер мог развивать эту тему бесконечно, но одернул сам себя: не к месту и не ко времени было это сейчас.

«А вы куда предлагаете отправиться?»

«Ну, на Земле куда-нибудь – скучно… Туда можно и самолетом добраться превосходно…»

«Не хотите ли вы сказать… Да вы с ума сошли!»

«А почему бы и нет…»

Бизнесмен жестом заправского фокусника отстранил глобус, снова превратившийся в крошечный голубой шарик, и нацелил палец на следующий за ним – кирпично-красный. И снова тот послушно вырос в размерах, превратившись в баскетбольный мяч, по которому кто-то стрелял дробью, – поверхность планеты, отлично различимая сквозь реденькую атмосферу, была изрыта оспинами кратеров.

«Это Марс? – скептически поинтересовался ротмистр. – А где же пресловутые каналы?»

«Фантазией оказались ваши каналы, – вздохнул Александр. – Оптическим обманом зрения, если точнее. И марсиан с боевыми треножниками, как выяснилось, тоже не существует… «Войну миров»[23] читали?»

«Слышать – слышал, но прочесть, знаете ли, не довелось… Херберт Вэлш вроде бы?»

«Ну да, Герберт Уэллс».

«Куда отправимся? Давайте сюда…»

Палец ткнул в ничем не отличающийся от других участок красно-бурой планеты и… Ничего не произошло.

«Вот так дела… Не пускает».

«А это что? – подал голос Ланской. – Вон там, над глобусом».

Над медленно вращающимся вокруг оси Марсом помаргивала красная человеческая фигурка, до боли напоминающая такую же на запрещающем сигнале светофора у пешеходного перехода.

«Запрещено… Да и понятно! – спохватился Саша. – Там же мороз за восемьдесят градусов и кислорода почти нет… А если так?»

Он прикоснулся пальцем к фигурке, и та сначала пожелтела, а потом стала зеленой и перестала моргать.

«Хм-м… Теперь можно, что ли? А что изменилось?»

Мужчина оглядел себя и увидел, что окутался некой дымкой, словно сам стал планетой и покрылся атмосферой.

«Молодец, Корабль! Это он меня в скафандр одел. Ну что, ротмистр, рискнем?»

Окутанный «атмосферой» палец снова ткнул в поверхность Марса, мгновенно приблизившуюся настолько, что стали различимы нагромождения присыпанных ржавым песком валунов…

Черно-синее, почти ночное небо, усеянное россыпями ярчайших звезд, маленький, яркий настолько, что больно смотреть, шарик Солнца, низко повисший над близким горизонтом, дюны из кирпично-красного песка, перемешанного с крупными и мелкими камнями, нагромождения валунов…

– Так вот он какой, старичок Марс, – с некоторым разочарованием произнес Александр, глядя, как песок нехотя осыпается в глубокий след.

Вообще-то, странновато было сознавать, что первый человеческий след на Красной планете будет оставлен не рифленой подошвой космического скафандра, а изящным лакированным Mortel, пусть и отделенным собственно от песка тончайшей пленкой защитного слоя.

«Вот прикол был бы, если бы я босиком сюда отправился!»

Мужчина присел на корточки, как получасом раньше на безымянном тропическом острове, и запустил пальцы в песок, от соприкосновения с которым должен был бы замерзнуть даже бензин. Но рука не ощутила холода, только щекотное прикосновение песчинок и мелких камушков. И выуженный на поверхность комочек оказался тоже не ракушкой, а похожим на кусочек керамзита обломком красноватой породы. Только тяжелым. Саша поразился, что не испытывает почти никаких чувств от встречи с неведомым миром: ну пустыня и пустыня, очень похоже на египетскую, виденную не раз и не два. Отвлечься от темного неба над головой – и можно представить, что в нескольких метрах за спиной лижут песок волны Красного моря…

«Скучновато как-то, – разочарованно сообщил ротмистр. – Я, признаться, ожидал большего».

«Принцессу Марса и шестируких воинов верхом на боевых единорогах?»

«Простите?» – не понял Ланской.

«Ну да, Берроуза вы тоже, наверное, не читали…»

«Почему же? Как-то, в Германскую еще, лежа в госпитале, осилил до половины роман о неком выкормыше обезьян. Если вы имеете в виду Эдгара Райса Берроуза[24], а не кого-нибудь иного».

«Маугли?»

«Почему Маугли? «Книга Джунглей»[25] Киплинга – детское чтиво. Довелось мне читать сию книгу перед сном племяннику своему Петеньке, ныне, увы, покойному. Чудный был мальчик, пал смертью героя в Германскую… Да и выкормили маленького индуса, если мне не изменяет память, волки, а вовсе не обезьяны. Того звали Тарзаном, если не ошибаюсь. А что, о междупланетных перелетах этот американец тоже писал?»

«Да так, ерунду всякую…»

«Как и о Тарзане…»

Петров оглядел еще раз унылую равнину, столько раз воспетую писателями, художниками, кинорежиссерами и даже поэтами, и сунул керамзитовый окатыш в карман. На память. Скафандр этому действию никак не воспрепятствовал.

– Ну что, ваше сиятельство? – спросил он графа вслух. – Рванем дальше?

Звук голоса почти не был слышен – разреженная атмосфера. Но все-таки слышен: неужели скафандр обволакивал и легкие изнутри? Пар-то изо рта не шел. Впрочем, почему бы и нет?

«Фу, Саша, – откликнулся ротмистр. – Рванем… Экое плебейство. Как там говорил ваш знаменитый космоплаватель? Поехали?»

– Поехали…

Мужчина шагнул в гостеприимно распахнутый портал, послушно ожидавший его за спиной, и мгновенно исчез. Впрочем, единственная свидетельница этого – плоская, красно-бурая медлительная ящерица, слившаяся с поверхностью ближайшего валуна и равнодушно взиравшая на странного пришельца, – даже не моргнула. Ее крошечный мозг просто не способен был на удивление…

– Хм-м… Марс посетили, – Саша рассеянно вертел в пальцах марсианский сувенир, надо думать, уже продезинфицированный и дезактивированный чудо-скафандром, размышляя о том, что этот первый в истории человечества образец марсианского грунта, доставленный на Землю человеком в элегантном костюме и модельных туфлях на босу ногу, стоил бы миллионы долларов. Если бы, конечно, каким-то образом, удалось доказать его происхождение. – Куда теперь?

«А разве есть какие-то ограничения? – ротмистром, похоже, овладел азарт. – Давайте-ка на Сатурн!»

– Как прикажете-с, – улыбнулся Александр, – барин. С нашим, так сказать, удовольствием!

Окольцованная планета послушно приблизилась, но с ней вышел конфуз. Сколько ни тыкал бизнесмен в красного моргающего человечка над его северным полюсом, ничего не менялось. То же самое произошло и с Юпитером, и с другими планетами-гигантами. Видимо, и у чудо-скафандра имелись определенные пределы. Вероятно, слишком высокое давление, как, поразмыслив, догадался мужчина, изучавший в свое время, пусть и поверхностно, астрономию в школе. Или гравитация. Или то и другое разом. К похожим выводам, как ни странно, пришел и его «внутренний голос».

«Сатурн и Юпитер – огромные планеты, – сообщил разочарованно Павел Владимирович. – И сила тяготения на их поверхности тоже должна быть колоссальной…»

Удача улыбнулась путешественникам только на одном из безымянных для них спутников Юпитера, куда, после затянувшейся паузы, их все-таки решили пустить. Но, видимо, возможности скафандра были уже на грани, поскольку замерз до костей Саша практически мгновенно и поспешил ретироваться, лишь одним глазком глянув на метель, ревущую над засыпанной странным, зеленовато-голубым крупнозернистым снегом равниной с удивительно близким горизонтом.

«Бр-р-р-р! Чертовски негостеприимное местечко… А что? У нас свет клином сошелся на Солнечной системе?»

«Вы хотите сказать…» – начал было ротмистр, но Александр уже приблизил яркую голубоватую звезду, превратившуюся в огромный косматый шар, и принялся поочередно проверять ее многочисленные планеты – сплошь каменистые шары без малейших признаков воды и атмосферы. Красный человечек над ними даже не мигал, а горел уверенно и безапелляционно. Да путешественникам и самим были не слишком интересны еще более безжизненные, чем Марс, миры.

«Может, поискать что-нибудь другое? – заметил Ланской после третьего по счету фиаско со звездами – красной и ослепительно-белой. – Что-нибудь более похожее на наше Солнце? Подобное в подобном – так вроде бы говорили древние?»

Первая же тускло-желтая звездочка, выуженная наугад, дала положительный результат: в рое обращавшихся вокруг нее планет обнаружились сразу две, судя по цвету, имеющие и воду, и атмосферу. Одна из них так напоминала родную Землю, что у Саши вдруг защемило сердце. Те же спирали атмосферных вихрей, тот же солнечный зайчик на глянцевитой поверхности океана, те же пятна материков, разве что совершенно других очертаний…

И человечек над безымянной планетой, лишь мигнув на секунду желтым, уверенно засветился ровным зеленым разрешающим цветом.

– Нам туда можно, – почему-то шепотом сообщил Саша. – Причем без скафандра. Идем?

И зеленые равнины гостеприимной планеты, похожей на Землю-матушку как родная сестра, приняли их в свои ласковые объятия…

– Подумать только, – Александр лежал на кипенно-белом песке в паре метров от безмятежно-спокойного моря и глядел в бездонную ярко-голубую высь. – Черте знает сколько световых лет и разных там всяких парсеков от Земли, а все такое же… Будто и не улетали никуда.

Легкий ветерок чуть колыхал огромные, похожие на опахала листья деревьев, даже отдаленно не напоминающих земные пальмы, а скорее елки, на которых вместо колючих лап росли нежно-зеленые лопухи. Густая ползучая растительность местами добиралась почти до прибоя, свидетельствуя о том, что тут не бывает не только высоких приливов, но и особенного волнения. По песку сновали напоминающие крабов, но гораздо более многоногие существа, совсем не опасающиеся пришельца. Один, например, забравшись на носок Сашиной туфли, стоящей на песке, позировал, шевеля усиками, несколько минут, позволив сфотографировать себя мобильником с нескольких ракурсов. И с достоинством удалился лишь тогда, когда мужчина протянул к нему палец, намереваясь погладить по глянцевой желто-розовой спинке. Напоминающая ворону, только ярко-оранжевого цвета, птица присела на ветку елко-пальмы, поглядела на человека одним глазом, склонив набок голову с мощным клювом, но не каркнула, как он ожидал, а мелодично свистнула вроде бы даже с вопросительной интонацией и улетела по своим делам.

«Вы заметили, что у нее четыре лапы? – спросил ротмистр. – Таких на Земле точно не бывает».

– Ну, так мы и не на Земле, – закинул руки за голову бизнесмен.

Ему здесь определенно нравилось. Это вам не суровый Марс-отшельник, не заснеженная луна Юпитера…

– Отель бы здесь организовать, – размечтался он вслух.

«Еще чего! Первозданная красота, покой, благодать – и сюда вы хотите притащить крикливых туристов? С их мусором, кстати…»

«А вы гринписовец, граф! Вот уж не ожидал».

«Я не разделяю идей «зеленого мира», – сухо ответствовал Павел Владимирович. – Но тащить нашу… вашу действительность в сей райский уголок – кощунство. Вы не находите?»

«Да полноте, ротмистр! Планета, похоже, совсем необитаема, а от десятка-другого людей с нее не убудет».

«Вот-вот! С этого и начинается. Я, в бытность мою еще в человеческом теле, перед самой Германской войной… в девятьсот тринадцатом году, кажется… побывал в Крыму, в Ялте…»

«И что? – заинтересовался Саша: ротмистр раскрывался для него все с новых и новых ракурсов – старинная фотография на глазах обрастала плотью. – Как съездилось? Купались?»

«И это имело место. Но вот что я хочу вам сказать… Уже вашими глазами я как-то видел телевизионную передачу о той же самой Ялте. Она, правда, сейчас уже не российская, а принадлежит малороссам…»

«Украинцам?»

«Вот уж не понимаю, как им нравится называть себя «живущими с краю»! По-моему, малороссы – звучит гораздо более солидно…»

«Хохлы – они такие!»

«Как-как? А-а! Да-да, такое название бытовало и в мои времена. Но оно, на мой взгляд, еще хуже, чем украинцы… Впрочем, я отвлекся… Увидев по телевизору пляж Ялты, я был поражен несказанно. Сотни, нет – тысячи, даже, наверное, десятки тысяч отдыхающих! Море больше напоминает суп с клецками! В мое время там отдыхали десятки человек, и это казалось очень много. Прилично одетых, между прочим!»

«В эти ваши стеганые купальники до колена, с начесом?»

«Почему стеганые? Ничего подобного…»

За спорами путешественники не заметили, как звезда, которую хотелось называть Солнцем, начала клониться к горизонту, а в голубом еще небе появились сразу две белые луны – большая, почти полная, и поменьше – серпиком. Это феерическое зрелище, а еще голодное бурчание в желудке напомнили Саше, что в гостях хорошо, но пора бы и честь знать.

Он встал, оделся… Сувениры из безымянного мира – ракушки, похожие и одновременно непохожие на земные, – были собраны в первые минуты пребывания здесь, поэтому он ограничился лишь фотографией спокойного предзакатного моря с висящими над ним лунами.

«На ноутбук заставку сделаю, – подумал он. – Никакая компьютерная графика такое не сможет…»

Интересно, можно как-нибудь пометить эту звезду с очаровавшей их с ротмистром планетой, чтобы не затерялась в мириадах сестер-близняшек?

– Поехали? – спросил он, шагнув к терпеливо ожидающему туристов порталу…

«Домой?» – поинтересовался Павел Владимирович, когда путешественники очутились в привычной уже черноте космоса.

Саша с удовлетворением отметил, что зеленый человечек, уже сидящий, парил теперь рядом, и, стоило к нему прикоснуться, сразу подзывал облюбованную планету, а значит, ее запоминанием можно было не озадачиваться – корабль прямо-таки читал его мысли.

«А вдруг и впрямь читает?» – похолодел он вдруг.

«Вы думаете? – озабоченно переспросил ротмистр. – Я, признаться, тоже об этом задумывался…»

«Да и пусть читает, – отмахнулся бизнесмен. – Что нам от него скрывать?»

Он задумчиво прокручивал уже земной глобус.

«Что-то давненько я не бывал дома…»

«Я бы на вашем месте…»

Но Саша его уже не слушал: он приблизил Москву, выбрал знакомый скверик рядом с домом…

Двор нисколько не изменился: все тот же шумный детский сад рядом, все те же автомобили, тесно припаркованные под липами, – он даже успел знакомо рассердиться, увидев чужой «Туарег» на своем законном месте, все те же бабушки на скамейке у подъезда…

«Сейчас скажут: «Давненько вас не было видно, Александр Игоревич!», – подумал он, позабыв, что теперь его с новым «перекроенным» лицом узнать не так-то просто. – Кощейки Бессмертные…»

Комбинацию клавиш подъездного домофона за прошедшие годы сменить не удосужились и, лишь поднимаясь в лифте, украсившемся новыми произведениями похабно-наскальной живописи, он вспомнил, что ключа от родной сейфовой двери при нем нет.

«Вот так номер… – огорчился он. – А как же я домой-то попаду?.. Да и ладно – гляну хоть на дверь, что ли».

Вот и знакомая до мелочей площадка, ничуть не изменившаяся дверь… Рука сама потянулась к знакомому звонку…

«Блин, – подумал Александр. – А если Танька продала квартиру? Откроют совсем чужие люди… Неудобно получится».

«Правильно, – ротмистру, похоже, совсем не улыбалось снова столкнуться нос к носу с активно неприятной ему бывшей Сашиной сожительницей. – Глянули? Все на месте? Пора обратно».

«Пора так пора, – со вздохом оглянулся Петров и обмер. – А где портал?»

Привычного золотистого сияния за плечом не наблюдалось.

А в дверном замке уже поворачивался ключ. Причем в двух дверях сразу.

«Осторожно!»

Увы, предпринять ничего Саша не успел: откуда-то из-за спины протянулась рука в перчатке, в лицо из баллончика с распылителем ударила пряно пахнущая струя, а знакомая лестничная площадка разом уплыла куда-то вниз и в сторону, сменившись беспросветной чернотой.

Рослые плечистые мужчины в штатском подхватили падающего Александра под руки и втолкнули в гостеприимно распахнутую дверь. Скрежетнули замки, и все стихло…

Сознание вернулось мгновенно, будто включили свет. Резкое зловоние ударило в мозг, словно удар кулака, заставив инстинктивно отшатнуться.

– Вот и ладушки, – улыбнулся Александру незнакомый мужчина средних лет, убирая у него из-под носа остро пахнущий пузырек. – Реакции в норме, следовательно, временная анестезия прошла без последствий.

– В чем дело? – дернулся Петров встать, но безрезультатно: в запястья врезался металл, так же нельзя было шевельнуть ногами, судя по всему, прикрученными к ножкам стула. – Кто вы такой? Требую освободить меня!

– А вы и так свободны, – развел руками незнакомец, аккуратно пряча в карман нашатырь. – Просто мы решили несколько ограничить ваши… э-э-э… возможности, вот и все. Да-да, наслышаны, наслышаны, – согласно покивал он себе. – Очень неординарные у вас способности, господин Петров.

– Вы ошибаетесь, – поправил пленник. – Моя фамилия – Трофимов.

– Петров, – ласково улыбнулся незнакомец. – Петров Александр Игоревич… Правда, вас сейчас не узнать почти, но это вы собственной персоной. Личико вам подправили, конечно, причем качественно – прямо Ален Делон вкупе с Клинтом Иствудом, но пальчики… Пальчики-и, пальчики-и… – пропел он на мотив «Ландышей». – Не желаете убедиться?

Перед лицом Александра появился лист бумаги с его старым фото анфас и в профиль и отпечатками пальцев – дактилоскопическая карта, виденная не раз в криминальных сериалах. Ксерокопия, не оригинал, причем ксерокопия не самого высокого качества.

«Не бандиты, – деловито заметил ротмистр. – Полиция? Охранка?»

«ФСБ, имеете в виду?»

«Оно самое».

«Похоже…»

– Что задумались? – интерпретировал на свой лад молчание во время короткого внутреннего диалога товарищ в штатском. – Думаете, что бы соврать поубедительнее?

– Откуда у вас могут быть мои отпечатки пальцев? – поинтересовался вместо ответа Петров. – Для сравнения, имею в виду. Я никогда не привлекался. Липа?

– Вы правы, – вздохнул чекист и убрал карту. – Не привлекались… Отпечатки сняты с трупа. Вернее, с тех останков, что были опознаны вашей сожительницей и родственниками как ваши. Но мы еще вернемся к этому позже…

– Я гражданин Французской Республики, – отчеканил Петров, глядя в глаза фээсбэшнику. – Немедленно требую освободить меня и вызвать французского консула. Вы будете отвечать за незаконный арест.

– Это пока не арест, – прижал ладонь к груди чекист. – Это пока лишь беседа… Хотя незаконное сокрытие личности и пребывание в зарубежном государстве по поддельным документам, сами понимаете…

– Я требую консула! – по-французски заявил Павел Владимирович устами Саши.

– Да полно вам… – вздохнул контрразведчик. – Давайте просто пообщаемся немного в доверительном ключе, и мы вас отпустим с извинениями.

– Я требую французского консула! Незамедлительно!

– Какой вы настырный… Михаил, катите.

Послышалось стеклянное дребезжание, и почему-то представился столик с накрытыми салфеткой медицинскими инструментами, которые сейчас будут применены совсем не по назначению… Граф считал так же.

«Я могу отключить чувствительность, Саша, – озабоченно заметил он. – Или отправить вас в «хранилище памяти». А от меня эта чекистская сволочь не добьется ничего. Даже если ногти рвать…»

«Да ладно, Павел Владимирович, – одернул закусившего удила ротмистра Александр. – Сейчас языки развязывают не калеными клещами, а обычной инъекцией специальных медикаментов… Сыворотка правды. Слышали? Тем более что ногти-то – мои. А они мне дороги».

«Но все же…»

Столик оказался вовсе не медицинским, а вполне даже бытовым – бывший хозяин тут же узнал сервировочный аксессуар – предмет гордости бывшей своей пассии, обожавшей подобные изыски. Да и инструментов на нем не наблюдалось. Вернее, только один.

Названный Михаилом, не присаживаясь, открыл стоящий на сервировочной каталке ноутбук и принялся, согнувшись, колдовать над ним.

– Неужели компромат какой-нибудь нашли? Постельный, поди? – язвительно спросил Александр. – Увы – мимо цели. В Европе сейчас голыми телками в постели никого не удивишь. И даже мужиками.

– А вы интересуетесь мужчинами? – живо стрельнул глазом поверх открытого компьютера по-прежнему безымянный чекист.

– Сам такой, – отвернулся Саша и добавил нецензурно.

– Какой вы все-таки грубый, Александр Игоревич. Веселые девяностые до сих пор сказываются?

– А то вы с Марса упали, – огрызнулся Петров, и сердце вдруг заныло: какой-то час назад он был в таких блистающих далях, до которых, наверное, никогда не дотянутся лапы спецслужб… Нет, прав был ротмистр, трижды прав: нельзя пускать людей в эти заповедные уголки – никак нельзя. А таких, в штатском, – тем более…

Перед глазами все еще стоял закат над тихим, как летний пруд, морем, отражающиеся в зеркальной воде две луны безымянного мира… И поэтому он не сразу обратил внимание на то, что Михаил перестал колдовать над ноутбуком и рассчитанным до миллиметра движением развернул его экраном к закованному в наручники зрителю. Вырвал его из грез о покинутом рае смутно знакомый голос, раздающийся из компьютерных динамиков:

– …летающая тарелка. НЛО по-научному.

– Вы в этом уверены? – это уже другой голос. – Опишите своими словами.

– Ну… Как я опишу? Она под землей была вся. Метров десять колодец, под ним – люк. Металл голубого цвета, я такой не видел никогда…

– Окрашенный в голубой цвет?

– Почему? Сам металл такой был. Твердый – ножом не поцарапаешь. Я даже стрелять в него пробовал – никакого следа не осталось, а пуля – в лепешку. Меня чуть не зацепила, отскочила, зараза…

Голос явно был знаком, но разглядеть говорившего мешал угол наклона экрана.

– Поправьте экран, не видно, – попросил Саша.

– Конечно-конечно, – с готовностью вскочил с кресла безымянный и принялся поворачивать ноутбук так и этак, ежесекундно справляясь: «Лучше? А так?» – будто настраивал телевизор.

Наконец был достигнут оптимальный результат, и Александр вгляделся в лицо сидевшего перед камерой изможденного, стриженного наголо человека в темной тюремной робе с белой нашивкой на нагрудном кармане.

«Магадан? – неуверенно спросил Ланской. – По-моему, это он».

Петров тоже узнал одного из «лихих» ротмистра. Того, которого так и не удалось тогда, из-за возни с раненым Хрипатым, догнать в тайге. Опознать его было нелегко. Во-первых, без бороды и стриженным под ноль он его никогда не видел, а во-вторых, осторожный уголовник всегда держался в тени своих товарищей, стараясь не попадаться лишний раз на глаза начальству. Даже кличка его припомнилась с трудом, вернее, совсем не припомнилась: ну да, что-то географическое было, и все.

На экране неузнаваемый Магадан продолжал вещать про чудеса Корабля, многое, конечно, интерпретируя по-своему, доступно ограниченному интеллекту уголовника, в первый раз угодившему «за колючку» еще по малолетству, не закончив средней школы, но в целом верно.

«Семь лет прошло. Я уже и забыл о нем совсем. Думал, что в живых нет. Тогда ведь дело к зиме уже шло, а до обжитых мест столько идти… И припасов у него было столько, сколько один человек унесет. Плюс золото. Как же он дошел?»

«Дошел, как видите. Такие обычно цепляются за жизнь до последнего. И золото, поверьте, не бросил, пес».

– Ну, дальше несущественные подробности, – закрыл крышку ноутбука безымянный. – Вы узнали этого человека? По глазам ведь вижу, что узнали. А он узнал вас по предъявленным ему фото. Хотя и тоже не без труда.

– И что с того?

– То, что вы и есть тот самый «ваше благородие», который привел эту компанию к погребенному в земле кораблю пришельцев.

– Это является преступлением?

– Само по себе – нет. Но факт сокрытия от государства находки такого калибра, да еще использование ее в личных, корыстных целях… Это ведь, согласитесь, не консервная банка с царскими червонцами, найденная на даче.

«Империалами, – буркнул ротмистр. – Тупица полуграмотный… Как и все они – пусть и не в кожанках, а в приличных костюмах…»

«Не понял?»

«Империалами назывались золотые монеты в мое время. Червонец[26] – это совсем другая эпоха. Это ваши пролетарии все перепутали потом».

– Ну и то, что из всей вашей команды остались лишь вы да он. По его словам, остальных вы – того, – красноречивый жест пальцем поперек горла не оставлял сомнений в значении слова «того».

– А почему именно я?

– Ну как же? По принципу: мавр сделал дело – мавр может уходить.

«Беру свои слова обратно, – удивленно прокомментировал граф. – Если знает Шейкспира – далеко не тупица. И даже получил кое-какое образование».

«Полноте, в наше время это – расхожая фраза. Афоризм, можно сказать».

– Как этот человек попал к вам?

– Как? Да как обычно, – развел руками безымянный. – Такие типажи на воле долго не живут. Их стихия – места заключения. Отдаленные. Был осужден. Со скуки, наверное, начал болтать с товарищами по колонии… Знаете, есть такой блатной термин – «травить ро́маны». Книги уголовники читают редко, азартные игры в местах лишения свободы запрещены, телевизор еще заслужить надо, да и вряд ли им покажут то, что они желали бы посмотреть… Процветает «разговорный жанр», одним словом. А в каждом отряде есть штатный стукачок, а то и несколько… В общем, слух дошел до начальства, но то долго не хотело верить в россказни зэка, спятившего на научной фантастике… Вот видите – я с вами откровенен. Вы готовы на ответную откровенность?

«Знаете, – граф казался озабоченным. – А тут ведь что-то нечисто… Во-первых, их всего двое».

«И что?»

«Как-то не похоже на охранку… Опять же: к чему вызывать вас на откровенность прямо на месте засады? То, что вас не удалось напугать, – сводит на нет весь положительный эффект внезапности…»

«Вы прямо как профессионал рассуждаете».

«Да уж, имел опыт в свое время».

«Контрразведка?»

«Вроде того. Армейская, армейская – не напрягайтесь, как у вас говорят. Комиссариков не пытал, красных звезд им на груди не резал».

«Шомполами обходились? Калеными?»

«Нет. Руки не марал. Чаще всего сразу в расход выводил. В дивизию генерала Духонина, как у нас говорили… Говорю вам: с этими что-то не то. Тяните время».

«Зачем?»

«Пока не знаю…»

– Наручники снимите, – ответил Александр безымянному. – Какая откровенность в наручниках? Снимете – может, и побеседуем по душам.

Тот заметно нервничал, и это было заметно даже дилетанту.

– Да или нет? – выпалил он, бегая глазами. – Этот уголовник говорил правду? Где находится корабль? Можете указать его положение на карте?

– Много вопросов, – улыбнулся пленник. – Сначала наручники.

– Думаете, мы шутим? – в голосе безымянного зазвучал металл. – Поверьте мне…

Дальнейшее свершилось в мгновение ока: зазвенели, вылетая, окна, с грохотом слетела с петель входная дверь, впуская облако зеленоватого дыма, резко и незнакомо запахло в воздухе. Александр едва успел моргнуть враз заслезившимися глазами, а только что допрашивающие его уже лежали ничком на паркете, прижатые массивными, затянутыми в черное безликими фигурами.

«Второй акт марлезонского балета, – прокомментировал он ротмистру. – Вот эти, похоже, настоящие…»

И действительно, из прихожей спешила целая делегация, во главе с улыбающимся во все тридцать два зуба чином в штатском.

– Полковник Беляков, Федеральная служба безопасности, – тут же представился тот, демонстрируя, как положено, «в раскрытом виде» удостоверение. – Вы не пострадали, Александр Игоревич? Извините, что вынуждены были задержаться немного…

– Наручники снимите, – устало повторил Саша.

– Конечно-конечно! – засуетился полковник, делая знак кому-то, пленнику невидимому. – Все будет в лучшем виде!

Металл отпустил запястья, чьи-то руки осторожно разрезали скотч, которым были связаны ноги.

– Все в порядке?

– Умыться дайте. Я ведь должен буду проехать с вами? – Бизнесмен наблюдал за тем, как скованных наручниками предыдущих «гостей» выводят из квартиры.

– Я бы, конечно, не стал настаивать, – засмущался Беляков. – Но служба, понимаете…

– Понимаю. Пять минут. Ладно?

– Да хоть десять! Вы же у себя дома, Александр Игоревич!

– Ну, допустим, не у себя уже…

Дверь ванной закрылась за ним, и фээсбэшник с удовлетворением не услышал щелчка замка.

«Клиент наш, – подумал он, выуживая из кармана мобильник. – Сработали чисто…»

Но доклад начальству оказался преждевременным: только что освобожденный клиент не появился ни через пять минут, ни через десять, ни через полчаса. Когда, проклиная себя за доверчивость, Беляков распахнул дверь, ожидая увидеть Петрова в ванне с перерезанным горлом или что-нибудь еще похуже, то чуть не упал в обморок: сверкающая полированным мрамором, никелем и зеркалами ванная комната была абсолютно пуста…

«Как вы думаете: застрелится?»

«Не стоит, Павел Владимирович, примерять на деятелей нашего времени кодексы чести вашего. Сейчас не стреляются. А если и стреляются, то в редчайших случаях… И в основном с чужой помощью».

Александр и ротмистр с интересом из безопасного космоса наблюдали за снующими вокруг дома фигурками, подъезжающими и отъезжающими автомобилями, толпой зевак, удерживаемой на расстоянии цепочкой людей в гражданском. Зоркий граф разглядел в отдалении фургончик с логотипом одной из центральных телекомпаний на борту.

«Интересно, – заметил он. – Под каким соусом все это подадут в завтрашних новостях? Опять будут вещать о нейтрализованном в столице гнезде террористов?»

«Не вещать, а вешать. Лапшу на уши. Придумают что-нибудь – у нас это просто…»

Наблюдать за деятельным процессом запирания конюшни после кражи лошади стало скучновато.

«Ну что – домой? Или заглянем в Рай еще разок?»

Сидящий зеленый человечек так и притягивал к себе руку.

«В Рай потом, Саша. Пока туда грехи не пускают. Сейчас – в Париж. Нужно забрать Наташу и Сереженьку. Не ровен час…»

Александр, браня себя, уже крутил отдалившийся глобус, отыскивая Францию и ее разлапистой амебой раскинувшуюся столицу… В самом деле, если «эти» добрались до него в Москве, то почему «те» не могут добраться до семьи в Париже. Игра, похоже, пошла по-крупному.

Наташа чуть не упала в обморок, когда кто-то, на поверку оказавшийся любимым мужем, сейчас должным находиться за тысячи километров от Парижа, внезапно шагнул в ее будуар. Причем не привычным путем – через дверь гостиной, – а с балкона, выходящего в сад.

– Саша? – от волнения в голосе бедной женщины прорезался прежний акцент, тщательно изживаемый уже семь лет. – Ты? Как ты тут?.. Откуда?.. Почему через балкон?..

А он с любовью смотрел на ничуть не постаревшее за пролетевшие годы лицо и невольно вспоминал давние объяснения, не раз отвергаемые букеты роз и летевшие в лицо коробочки с бриллиантовыми кольцами… Долгожданное примирение за тем самым, памятным обоим столиком кафе на набережной Сены с видом на Нотр-Дам… Венчание в православном храме Трех Святителей на Рю Петель, на котором настояли Наташа и ее бестелесный прадед… Рождение сына, крещенного Сергеем в честь святого Сергия Радонежского… Сейчас ему шел седьмой год.

– Потом все объясню, Наташенька, – перебил он ее, ласково обнимая и целуя в волосы. – Быстро собирайся сама и собирай Сережу. Мы уезжаем.

– Куда?

– Увидишь, милая. Тут стало небезопасно.

– В Москву?

– Дальше.

– А мама?.. Мамы?

Старушки отлично поладили, подружились и сейчас жили неподалеку от семейства Трофимовых-Ланц, чтобы «не надоедать молодым».

– Мам тоже заберем. Чуть позже.

– А дело? Кто будет управлять предприятиями и всем остальным?

– Те же, кто и сейчас. Они какое-то время отлично обойдутся без нас, а потом… потом все изменится.

– Я верю тебе, Саша…

Собралась она в рекордные для женщины, даже для женщины французской, сроки – за полтора часа. Саша успел даже поиграть с Сережей – серьезным голубоглазым мальчиком – в солдатики и выслушать его рассказ о случившемся за те два дня, что отца не было дома.

– Ну все, я готова, – сообщила Наташа, украдкой косясь в зеркало – все ли в порядке с макияжем. – Вызовем такси? Или ты повезешь нас в Орли сам?

– Аэропорт отпадает.

– Ну что же – поедем поездом. Я давно не ездила в поездах, а уж путешествие через всю Европу… И Сереже будет интересно.

– Ура! Поезд – это здорово! – запрыгал, позабыв про серьезность и снова став шестилетним мальчиком, Сережа. – Пых-пых-пых! – закрутил он прижатыми к бокам локтями, изображая паровоз. – У-у-у-у!!!

– Нет, поездом тоже не поедем, – потрепал сынишку по соломенным вихрам отец.

– Ты говоришь загадками, Саша, – подняла брови жена. – Остается только морской лайнер, но…

– Увидите, – улыбнулся мужчина, подхватывая мальчика на руки и беря супругу за локоть. – А теперь зажмурьтесь. И не подглядывайте, пока я не скажу. И не жульничать мне!..

– Мы в космосе, папа? – восхищенный Сережа прижался к отцу, и тот чувствовал, как стучит его сердечко. – Во взаправдашнем космосе?

– Да, сынок.

– Ты волшебник, папа? Как ты это сделал?

– А это не опасно? – вцепившаяся в мужа Наташа с опаской оглядывалась по сторонам, на расстилающееся вокруг безбрежное пространство, усеянное звездами, сменившее привычную домашнюю обстановку. – Мы не погибнем?

– Это абсолютно безопасно, – улыбнулся он. – И это – еще не все. Смотрите, что я вам покажу…

Ночная планета Рай выглядела ничуть не хуже дневной, а пять лун на усыпанном крупными звездами предрассветном небосводе – пожалуй, что и красивее…

– Как она называется? – мокрый Сережа устал носиться по берегу за неторопливыми и полными достоинства крабами и шлепнулся на расстеленное на песке покрывало рядом с целующимися родителями, высыпав горкой ракушки, едва умещавшиеся у него в охапке. – Это ведь совсем новая планета – надо ее как-то назвать! Давайте, назовем Наташей. Как маму.

– Мы… я назвал ее Раем, – улыбаясь, проговорил Александр, глядя, как наливается оранжевым светом заря над спокойным морем.

– Отличное название, – Наташа спрятала лицо у него на груди. – Я так рада, что мы сейчас тут и все вместе…

Сережа обнял родителей и затих…

В том, что местоположение Корабля будет рано или поздно обнаружено, не сомневался никто.

– Придется повоевать, – Михалыч опустил бинокль и передал его Александру. – Как думаешь, командир, пузырь выдержит, если что?

То, что Корабль сам, без чьего-либо вмешательства, окружил территорию вокруг себя почти невидимой защитой, спрятав под едва различимой, тонкой на вид, отливающей радугой и колеблющейся, словно оболочка мыльного пузыря, пленкой саму проплешину и здания рядом, включая бутафорскую нефтяную вышку, Петров узнал сразу по возвращении.

Для самих обитателей Корабля купол как бы не существовал вовсе. Можно было легко проходить через неощутимую пленку наружу и так же легко заходить внутрь, выносить вещи, взлетать на вертолете и приземляться обратно, но вот уже пронести что-нибудь снаружи, например подобранный в метре от границы камень, стало невозможно: как ни сжимай инородный предмет в кулаке, он непостижимым образом оказывался снаружи. Забавно было смотреть, например, на тучу обычного в это время гнуса, обтекающего невидимую преграду облаком, делающим видимой правильную полусферу или стекающие по невидимой пленке струи дождя… Что-что, а безопасность своих постояльцев Корабль, похоже, ставил превыше всего. А может быть, уже и не постояльцев, а хозяев или даже друзей.

«Он в ответе за тех, кого приручил, – шутил, перефразируя Антуана де Сент-Экзюпери, Саша. – Помните такую фразу, ротмистр?»

«Откуда мне помнить слова человека, погибшего через треть века после меня? Читал что-то такое в вашей памяти… «Маленький принц», если не ошибаюсь? Странная, на мой взгляд, книга…»

«Не страннее других».

«Хотя тут я с этим французским летчиком вполне согласен: Корабль нас приручил…»

Вскоре выяснилось, что купол был поставлен как никогда вовремя: ночи не проходило, чтобы одна или несколько незваных личностей, преимущественно в темном камуфляже, то с одной, то с другой стороны не попыталась проникнуть внутрь, скромно позабыв известить о своем намерении хозяев, и так же скромно исчезала, убедившись в отсутствии лазейки. Не подозревая, что все, происходящее за куполом, в том числе и их экзерсисы, транслируется на стены одного из помещений Корабля, внезапно превратившегося в кинозал. Фотографировать все, находящееся за прозрачной преградой, и снимать на видеокамеры Корабль великодушно не препятствовал, один раз, правда, продемонстрировав всем снаружи и изнутри, что легко может это сделать: купол вдруг налился угольной чернотой, на несколько минут превратив яркий солнечный день в непроглядную ночь. Причем на искусственном небосводе проступили все соответствующие времени суток звезды и туманности. Как выглядел временно ставший вдруг непрозрачным купол снаружи, оставалось загадкой, но желание подглядывать у пришельцев извне прочно пропало примерно на неделю. Так же осталось тайной и то, почему Корабль применил столь неординарное средство защиты, не повторив потом это действо ни разу. Олег Алексеевич, почесав лысую маковку, родил гипотезу, что пришельцы в этот раз попытались применить нечто более мощное, чем фото– и кинообъективы. Например, сонар, чем-то не понравившийся Кораблю, или что-нибудь очень-очень засекреченное, но потенциально могущее повредить обитателям купола.

Одновременно с наблюдением предпринимались попытки связаться с затворниками, причем не только с Александром. По мобильному телефону, через Интернет, с помощью громкоговорителя… Разве что почтовых голубей не посылали и не семафорили флажками. Но все было тщетно: Корабль, скрытый под куполом, молчал… И тогда дверь, в которую не могли достучаться, решили тупо сломать.

– Один, два, три… четыре «Града», – считал Александр, поднеся к глазам то, что они называли биноклем, – напоминающую бумеранг, разве что с иной плоскостью, прозрачную пластину, обладающую гораздо большей мощностью, чем любой бинокль – что оптический, что электронный. – А вот еще… Серьезно подготовились ребята.

– Да уж, подготовились… Вон там еще две батареи «Тюльпанов»[27] и две – «Мсты»[28]. А мы перед ними – как детишки без штанишек. Окопы приказать вырыть, что ли?

– В крайнем случае, все спустимся в Корабль – его, думаю, и атомной бомбой не пробить.

– Ну, мы-то спустимся. А вольнонаемные?

Вольнонаемными за глаза называли тех ученых, что не были посвящены во все тайны Корабля и трудились во «внешнем» институте. И еще не дублированных…

– Ну что же делать – придется пожертвовать секретностью. Все равно Корабль уже – секрет Полишинеля.

«А что, – вклинился в разговор невидимый Михалычу ротмистр. – Эти ваши… «Грады»… Такая мощная штука?»

«Более чем, – молча вздохнул Александр. – Почти как ваши пушки. Эти… Которые «Большая Берта»[29].

«Пф-ф-ф-ф!»

«Против каменного топора».

«Даже так?»

«Приблизительно…»

В этот момент, видимо, в наушниках командиров артиллерийских батарей прозвучала неслышимая наблюдателям команда…

– Ё-ё-ё… – рухнул на землю, прикрывая голову руками, Михалыч: сработал вбитый раз и навсегда инстинкт человека, хоть раз в жизни побывавшего под артобстрелом. – Ложи-и-и-сь! Командир! Ложи-и-ись!

Но Саша, будто во сне, продолжал стоять во весь рост, глядя на огненные «кометы», грозящие через мгновение разорвать, перемешать с землей, превратить в пепел все живое на многие десятки метров вокруг…

«А если пробьют? – успел нервно поинтересоваться граф. – Что тогда?»

Но, еще не договорив, уже знал: не пробьют.

Черно-оранжевые дымные разрывы, напоминающие чудовищных спрутов, вспухли на поверхности гигантского силового пузыря, окутывающего Корабль. Непробиваемая оболочка заметно прогнулась на пару-другую метров, заиграв радужными переливами еще интенсивнее – наверное, Корабль несколько недооценил разрушительную мощь смертоносных «гостинцев» и теперь спешно вносил коррективы. Следующая порция реактивных снарядов даже не взорвалась, а зависла в воздухе причудливой россыпью, будто вмерзнув на лету в сверхпрозрачный лед. Никакого страха Саша уже не испытывал: технологии Корабля настолько превосходили земные, что их соревнование неминуемо должно было привести к поражению последних.

Он наклонился и легонько похлопал ладонью по лысине Семецкого, не прекращающего попыток зарыться в шар земной, но уже не так интенсивно, как в начале: похоже, отсутствие взрывов его тоже несколько озадачило.

– Подъем, Михалыч! Самое интересное пропустишь!

Тот, в любой момент готовый снова пасть ниц, неохотно приподнялся, чтобы увидеть метаморфозы, происходящие с неразорвавшимися снарядами. Одни из них вращались в воздухе, словно кто-то заинтересованно крутил их в пальцах, разглядывая со всех сторон, другие постепенно таяли, как кусочки сахара в стакане с горячим чаем, один взорвался, но как-то неубедительно, будто понарошку…

– А если он их обратно отфутболит? – поинтересовался вертолетчик, садясь на земле.

– Не думаю, – покачал головой Александр. – Он не причиняет вреда людям.

А опомнившиеся от потрясения артиллеристы тем временем поочередно испытывали купол на прочность всеми доступными им способами: снаряды посылались прямой наводкой и по настильной траектории под различными углами, с разных сторон, но с одним и тем же результатом – защитное поле уже напоминало стеклянную банку, изрядно засиженную мухами. Откуда-то из низких облаков вывалилось звено реактивных самолетов, нанесло ракетный удар, добавив свои «подарки» к солидной коллекции предыдущих, и резко отвалило в сторону.

Наверное, готовилось и что-то более серьезное, вроде тактических или крылатых ракет, но у Корабля истекло терпение…

– Вот ни фига себе…

Михалыч уже снова стоял на ногах, приникнув к биноклю, но все было видно и без него: купол разом очистился, растворив без остатка сотни смертельных «игрушек», и его радужные переливы стали стремительно удаляться от наблюдателей по всем направлениям. В какие-то мгновения граница защитного поля достигла изрыгавших огонь самоходных гаубиц и покатилась дальше, оставив их, неподвижных и безмолвных, позади. Замолчали «Грады», «Тюльпаны», замерли начавшие было разворачиваться танки…

– Неужели он их всех… того… – обернулся к шефу бледный Михалыч. – Убил?..

– Не знаю… – Саше стало не по себе: как-то не укладывалось такое зверское поведение в сложившийся у всех стереотип Корабля как сосредоточие гуманности и доброты. – Надо проверить… У тебя тачанка на ходу?

Вездеход на антиграве добрался до расположения противника через несколько минут. Вокруг застывших слонов-самоходок было пустынно. Екнуло сердце при виде неподвижной фигуры, на поверку оказавшейся застегнутой на все липучки, но пустой внутри военной формой, лежащей так, будто внутри находился человек. Кепи, бушлат, штаны, берцы, зашнурованные по уставу до последней дырочки… Внутри нашлось «хабэ» и еще теплое белье…

– Чертовщина какая-то… – Семецкий держал в руке серебряный крестик на веревочке, который выудил из груды одежды, напоминающей сброшенную рептилией кожу. – А куда сам-то человек делся? Тело где?

Такие же пустые коконы обнаружились внутри боевых машин, в покинутом лагере – мертвая техника и оболочки отсутствующих людей… Тягостная картина.

– Люди… Люди, наверное, где-то там, – махнул Саша в сторону от Корабля.

– Мертвые? – на Семецкого жалко было смотреть.

По всему было видно, что он от души сочувствует бывшим коллегам. Хотя военные бывшими не бывают.

– Не думаю… – Саша оглянулся на свой персональный портал, маячащий там, где и было ему положено. – Возвращайся один – я сейчас.

Очутившись в космосе, он нетерпеливо приблизил земной шар, нашел местоположение Корабля, снизился, невидимый для наблюдателя с земли, едва ли не до верхушек деревьев…

Корабль растянул защитный купол километров на двадцать: всюду были видны покинутые палаточные лагеря, брошенная техника, россыпи камуфляжных шкурок – силы, судя по всему этому, для штурма Корабля были стянуты немалые. Государство, по своему обыкновению, не жалело ничего для достижения цели. И шло напролом, игнорируя препятствия.

– Ага! Вот они где!

Он был прав: Корабль не отнял ни одной человеческой жизни – понурые толпы голых людей выстраивались в длинные очереди к уцелевшим автофургонам и палаткам, видимо, затем, чтобы получить хоть какую-нибудь одежку и прикрыть наготу. Александр от души пожалел их – еще недавно бравых вояк, готовых выполнить приказ и разобраться с никак не желающим сдаваться противником, но теперь жалких и деморализованных, растерявших весь боевой запал.

«Ничего, погода не слишком холодная, – ротмистр тоже наблюдал за разгромленной без единого выстрела армией. – Не замерзнут. Разве что комары…»

Смотреть больше было не на что.

«Вы понимаете, что это значит? – Ланской был взволнован. – Это же означает окончание всех войн! Это же самое совершенное оружие в истории человечества! Это же революция!»

«Вы же ненавидите революции».

«Ну… это же совсем иное…»

«К тому же, – охладил пыл собеседника еще на градус Саша, – с чего вы взяли, что Корабль будет использовать это оружие по нашему желанию? До сих пор мы научились лишь пользоваться малой частичкой чудес Корабля, но не управлять им».

«Вы правы…»

Военных попыток разобраться с Кораблем и его обитателями больше не предпринималось, чего нельзя сказать о мирных: предприятия концерна «Ланц» подверглись атаке налоговых, санитарных и всевозможных прочих служб по всему миру. Были закрыты мастерские «водяных фильтров» во Франции, Германии и Италии, авиапредприятие в Бразилии, цеха по сборке «вечной» электроники в добром десятке стран Азии, были выданы ордера на арест банковских счетов во множестве государств мира, включая офшорные зоны… Но концерн, несмотря на потери – французам, например, к их безмерному разочарованию, досталось лишь несколько рулонов «волшебной» сетки и подробная, но ничего секретного или нового не содержащая документация на изготовление фильтров, – не только не сворачивал свою работу, но наоборот, даже расширял ее, выбрасывая на рынок все новую и новую продукцию. Миллионы потребителей во всем мире, не обращая никакого внимания на газетные, сетевые и телевизионные пасквили, живописующие вредность для здоровья изделий с хорошо знакомой всем маркой – смеющимся симпатичным солнышком, – с нетерпением ждали новинок, порой становясь жертвой недобросовестных конкурентов «Ланца». Да-да, контрафакта с похожими логотипами на рынке было больше, чем всех прочих фальшивок. Но, увы, поддельный «Ланц», чем бы он ни был, в подметки не годился реальному – антигравитационным платформам всевозможного калибра от одноместных гравициклов до многотонных грузовиков, солнечным батареям с близким к идеальному выходом энергии, всевозможным катализаторам, уже не только превращающим воду в бензин, но и способным на такие трансформации веществ, что на полном серьезе ходили слухи, будто кто-то где-то купил всамделишный философский камень. Разумеется, тоже с маркировкой «Ланц».

Философский камень, конечно, оставался легендой, но вот к реализации другого векового мифа – вечного двигателя – «ланцы» подошли вплотную. Нет, закона сохранения энергии никто не отменял, но на рынке уже появились автомобили, вообще не требующие топлива – даже подслащенной воды. Двигатель им заменял маховик, способный вращаться дни напролет, будто на него вообще не действовала сила трения. Правда, средства перемещения с таким гиродвигателем все равно потребляли энергию – чтобы двинуться с места, маховик еще надо было раскрутить, – но ее объем не шел ни в какое сравнение ни с обычным авто, ни с электромобилем. Горячие сторонники концерна, число которых множилось по всему миру в геометрической прогрессии, были уверены, что «Ланц» вскоре справится и с такой мелочью. Все говорило о том, что нефтяная эра скоро и неотвратимо уйдет в прошлое.

Но возмутитель спокойствия не собирался останавливаться на достигнутом.

К полному восторгу зоологов и ужасу экологов, тут же вострубивших о скорой вселенской катастрофе, «Ланц» в очень ограниченном количестве и за очень-очень большие деньги начал выбрасывать на рынок нечто вообще невообразимое – животных и растения, которые просто не могли существовать в природе! Ну, к тому, что «ланцы» всегда торгуют «несуществующими в природе» вещами давно привыкли все, но чтобы кроме всяких «сумасшедших изобретений» в их неисчерпаемом «волшебном мешке» нашлись и живые существа, оказался не готов никто.

– Ну, вот скажите мне, герр Кронберг, – расстроенный профессор Мёллендорф, облокотившись на стол, сжал лохматую голову ладонями, уставившись в стеклянный аквариум: по песку, покрывающему дно, деловито сновало существо, напоминающее одновременно ящерицу и сороконожку, но покрытое не хитином или чешуей, а нежным ярко-голубым мехом, делающим его похожим на забавную детскую игрушку из супермаркета. – Каким путем должна была идти эволюция, чтобы породить подобный организм?

– Вскроем – узнаем, – отрезал профессор Кронберг – длинный и тощий, словно жердь, лысый очкарик, наливая из кулера чашку охлажденной воды.

Профессорам и дела не было до того, что в недрах аппарата помещался маленький пластиковый патрончик с веселым солнышком на боку, позволявший наливать в приемную емкость воду хоть из общественного сортира – на выходе она все равно становилась по-настоящему чистой: куда там общепринятым стандартам! – и вкусной, будто родниковая. К чему специалисту по рептилиям и знатоку млекопитающих подобные технические тонкости? У них и с многоногой «зверушкой из мультика» забот хватало выше крыши.

– Вы с ума сошли, герр Кронберг! – всполошился Мёллендорф, делая движение прикрыть своим обширным рыхлым телом аквариум с заинтересованно глянувшим на очкастого варвара живым раритетом. – Это же уникальное существо! Да и стоит оно столько, что университетское начальство с нас голову снимет, если хоть одна синяя шерстинка пропадет!

– Сколько? – в бесцветных глазах, неестественно увеличенных толстыми линзами, блеснул неподдельный интерес.

– Столько, – отрезал его собеседник, – что, если вам десять процентов… да что там десять – половину процента от данной суммы предложат с тем, чтобы после смерти набить из вашей тушки чучело для университетского музея, вы согласитесь не раздумывая.

– Вы так думаете?

– Уверен. А за половину согласитесь не посмертно, а сию минуту. Но если зверушка сдохнет, это сделают с нами обоими. Причем бесплатно.

– И что же нам делать прикажете? – Интерес герра Кронберга к голубому мохнатому чуду заметно вырос.

– Наблюдать, – вздохнул Мёллендорф. – Только наблюдать… Ставить некоторые эксперименты. Бесконтактные, увы. А ведь даже тривиальная рентгеноскопия этого Thalipedes hyacintholana Mellendorphis, без сомнения, дала бы материал для целой монографии…

– Многоног голубошерстный… – задумчиво перевел с латыни герпетолог и встрепенулся. – Стоп! А почему это Мёллендорфа? Вы узурпируете открытие, коллега!..

Арнольфскому лотофабу надоело смотреть на перепалку этих забавных существ, видимых им в инфракрасном спектре. Они были слишком велики и, кроме того, отделены прозрачной непреодолимой преградой, а следовательно – несъедобны. Он поочередно моргнул тремя фасеточными глазами и вновь принялся обследовать свое новое жилище, в надежде найти если не выход, то хотя бы достойную пищу…

– Агафангел пропал, – на главном «научнике» не было лица.

– Что значит пропал? – Саша был целиком погружен в насущные дела и заботы концерна, и Липатов выдернул его прямо с заседания совета акционеров, благо теперь это было легче легкого: извинился перед присутствующими, вышел за дверь, чтобы не шокировать никого внезапным исчезновением, шагнул в золотистый портал и… Но раньше сподвижник такого себе не позволял – субординацию чтил свято.

– Не вернулся из очередной экспедиции, – развел руками Олег Алексеевич. – И где его искать – никто не знает.

– Давно его нет?

– Четвертый день уже…

Агафангел, давно и прочно освоившийся в качестве завхоза Корабля, внезапно и вдруг воспылал исследовательским задором, едва лишь узнал о возможности путешествий по Вселенной. Оно, конечно, и неудивительно: какой же истинный любитель фантастики откажется попутешествовать по иным мирам вместо превратившейся в рутину инвентаризации приевшихся артефактов, к тому же с некоторых пор прочно вытесняемой рутиной истинной – хозяйство Корабля разрасталось и обрастало бюрократией, бухгалтерией и прочими неизбежными признаками не фантастического, но реального предприятия. А вот это как раз и становилось поперек горла романтику, некогда бежавшему от всего этого на Север, тогда наивно казавшийся ему землей обетованной.

Между прочим, в процессе опробирования нового средства передвижения выяснилось, что открыт портал вовсе не любому и далеко не всякому. Нет, перемещаться мог кто угодно и в каком угодно количестве – на планете Рай, например, заканчивалась постройка постоянной Сашиной «загородной» резиденции, требующая не одного десятка рабочих, обслуги, охраны и прочего люда, – но управлять перемещением могли всего несколько человек. Только те, кто участвовал в той, первой экспедиции к Кораблю… И если Семецкому путешествия оказались как-то неинтересны («Ха, видали мы и не такое! А уж бывали вообще…»), а Александру было банально некогда, то Липатов попросту боялся. Ну, разные бывают у людей фобии: кто-то пугается до истерики, застряв в лифте, кто-то боится мышей, кого-то под автоматом не загонишь в пассажирский самолет… Всемогущий глава российских жандармов Бенкендрорф, по свидетельству авторитетных историков, до смерти боялся… не поверите: обычных домашних кошек! Так и «научник», обожая чудеса Корабля, залезая во все и всякие закоулки, опробуя на себе все новшества без исключения, совершенно не думая о собственной безопасности, почему-то впадал в ступор, едва оказавшись в открытом космосе. Нет, он сдался далеко не сразу, героически штурмуя портал раз за разом. И раз за разом его приходилось вытаскивать оттуда волоком, едва подающего признаки жизни. После того как очередной штурм закончился гипертоническим кризом, надолго уложившим героя на больничную койку, шеф строго запретил ему даже приближаться к золотистой колонне.

Зато фантаст чувствовал себя в иных мирах, словно рыба в воде. Александр поначалу не успевал дивиться открытиям неугомонного завхоза, за какие-то недели ухитрившегося побывать в сотнях звездных систем, откуда охапками тащил всевозможные сувениры: минералы и листья причудливых растений, раковины и многоногих жуков, плоды и птичьи перья, и не только это, но любая новизна когда-нибудь надоедает… Агафангел совсем не смутился охлаждением начальства и, сбив первую охотку, принялся изучать Вселенную уже планомерно, уже не тыча пальцем в каждую приглянувшуюся звезду, а разбив небесную сферу на сегменты и целенаправленно изучая доступные для посещения звездные системы. Каждый месяц он предоставлял шефу пространный отчет о проделанной работе, напоминавший по объему телефонный справочник крупного города, а одно из пустующих помещений Корабля превратил в своеобразный музей.

Этот огромный зал, открытый им давным-давно, едва ли не в первые дни, долго не знали как использовать и считали просто одним из многочисленных чудес, на которые был щедр инопланетный гость. Причем бесполезных чудес, вроде зала-перевертыша, – все при попадании туда переворачивалось на 180 градусов в вертикальной плоскости: предметы свободно лежали на потолке, люди без помех разгуливали вверх ногами, ничуть не ощущая дискомфорта… До сих пор даже не удалось установить – реально ли это переворачивание или всего лишь оптический обман: человек не ощущал сам момент переворота, лишь видел тех, кто наблюдал за ним извне, перевернутыми. Найденный Агафангелом зал обладал странной особенностью: любой предмет, помещенный туда, непонятным образом зависал в воздухе, стоило его выпустить из рук, будто положенный на невидимую полку. Однако именно завхоз первым додумался применить невидимые стеллажи по их прямому назначению, попутно выяснив, что лежащие на их «полках» продукты не портятся, а живые существа через несколько секунд как бы впадают в анабиоз, не требуя месяцами ни пищи, ни воды, хотя остаются при этом живыми и здоровыми. Но занять разнообразным скарбом прижимистому мужичку удалось лишь исчезающе малую часть огромного зала, хотя поначалу обилие барахла, натащенного им в «стазисную камеру» (часы, помещенные в стеллаж, тоже мгновенно останавливались – что механические, что электронные, – чтобы бодро начать отсчет времени снова, стоило их взять в руки), поражало. А теперь эта «хозяйственная часть» настолько терялась перед объемом инопланетных сувениров, что склад уже называли не иначе как «кунсткамерой».

Чего там только не было: огромные, всевозможных оттенков кристаллы никому не ведомых минералов, причудливые ветки, листья и цветы, всевозможная мелкая живность, замершая в стеклянных банках, клетках и просто так – в воздухе… Отдельный ряд занимали артефакты – произведения каких-то, несомненно разумных, существ: приборы, механизмы и просто монолитные изделия (возможно, статуэтки или иные произведения искусства). В ряде случаев назначение этих изрядно разъеденных коррозией или новеньких на вид штуковин угадывалось, в большинстве – оставалось гадать, для чего они были предназначены при изготовлении. Но роднило их одно – все они были созданы тысячи лет назад… Неугомонному разведчику удалось найти более десятка некогда обитаемых планет, но, увы, цивилизация на всех них давным-давно погибла. В ряде случаев – вместе с биосферой своих миров. На трех планетах, артефакты с которых казались самыми свежими, а портал Корабля считал безопасным нахождение на них лишь в легком скафандре, сейчас работали научные экспедиции, пытающиеся разыскать последних разумных существ или хотя бы их полуразумных потомков, но пока – тщетно.

Две цивилизации, представители которых, судя по сохранившимся изображениям – статуи и картины, их изображающие, занимали почетное место в музее, – очень походили на людей, не смогли пересечь технологическую планку, соответствующую тридцатым-пятидесятым годам нашего двадцатого века. Одна, скорее всего, уничтожила себя в ходе ядерной войны – большая часть ее безымянной планеты представляла собой сплошные радиоактивные пустыни. Другой повезло (если можно это назвать везением) больше: судя по огромному кратеру на одном из материков и другим косвенным признакам, она погибла в результате последствий падения огромного метеорита. И на эту планету исследователи возлагали самые большие надежды – часть населения вполне могла пережить катастрофу и сохраниться в подземных убежищах.

Третья же представляла сплошную загадку. Планета не имела никаких следов глобальных катастроф или разрушительных войн и вообще, можно сказать, цвела. Но цивилизация существ, похожих, судя по найденным изображениям, на сухопутных осьминогов (только рук-ног у них было всего шесть) и далеко обогнавшая по развитию земную – чего стоят одни только тысячекилометровые самодвижущиеся дороги, продолжающие функционировать без какого либо вмешательства давно исчезнувших создателей, – тем не менее перестала на ней существовать. Покинутые города, напоминающие гигантские осиные гнезда, на три четверти погруженные в воду многочисленных явно искусственных чуть солоноватых озер – похоже, часть жизни разумные шестиноги все-таки проводили в воде, – конечно, несли следы запустения. Но автоматы поддерживали, где могли, порядок, в жилые помещения подавались вода и электричество, огромные орбитальные станции (должно быть, солнечные электростанции), согласно заданной когда-то программе, передавали ее мощными пучками-молниями – незабываемое зрелище! – на приемные устройства на поверхности планеты… Даже местный аналог телевидения продолжал функционировать – большие и малые экраны в жилищах-ульях транслировали какие-то передачи, тексты, над которыми сейчас бились лингвисты и явно игровые фильмы. Все это было видно, кстати, в основном, в инфракрасном диапазоне. И при всем этом – никаких мертвых тел или скелетов (шестируки, в отличие от земных головоногих, имели гибкий костяк из известковых сегментов). Создавалось впечатление, что обитатели просто бросили свою любовно обжитую планету и исчезли неведомо куда без особых на то причин. Корабль не считал нужным снабжать ее гостей даже минимальным скафандром, поэтому не стоило опасаться ни опасных микроорганизмов, ни смертельных ядов, развеянных в воздухе. Очень похожем на земной, только разве что чуть более плотном из-за несколько большего, чем у Земли, диаметра планеты. Да и замеры радиации показывали сущие крохи.

Загадка, сплошная загадка. Поэтому и планету назвали Энигмой[30].

Экспедиции энтузиаста-одиночки – в первый «десант» Агафангел всегда уходил один – приносили огромную пользу. Чего стоило одно лишь открытие Друзы – планеты кристаллов, которые по своим свойствам были равны, а во многом и превосходили земные алмазы. Причем она сплошь была покрыта кристаллическими лесами, а некоторые из деревьев достигали размеров небоскреба. Но, несмотря на все свои успехи, любитель фантастики был недоволен: он до сих пор не исполнил свою заветную мечту – не встретился лицом к лицу с представителем инопланетного разума…

– Встретишься – и нет тебя, – шутил Александр в ответ на жалобы «первопроходца вселенной». – Грохнут тебя братья по разуму, как опасную зверушку, и все.

– Не грохнут, – отвечал мечтатель. – Я не верю, что первый контакт между разумными существами закончится плачевно.

– Верь – не верь, а аборигены-то съели Кука…

И вот теперь он пропал.

– Есть хоть наметки, где его искать? – спросил Саша у не находящего себе места «научника», то и дело всплескивающего руками от переполнявших его чувств. – Куда он собирался отправиться в последний… тьфу! В тот раз?

– Он все свои походы в журнал заносил. Вот.

В руки начальника лег увесистый гроссбух, заложенный шариковой ручкой с изгрызенным колпачком ближе к концу – неисписанными корявым завхозовским почерком листов оставалось штук пятьдесят, не больше.

– Как курица лапой, – проворчал Александр, изучая исписанную до половины страницу. – Когда я вас, олухов, приучу компьютером пользоваться. Даже по клавишам ведь стучать теперь не надо, а они все по-старинке…

Исследования в институте Корабля совсем недавно позволили сделать решительный прорыв в информатике – ученым удалось создать устройство, считывающее информацию прямо с коры головного мозга и трансформирующее ее в понятный компьютерам код. «Мозговой сканер» в виде шлема уже вовсю производился на предприятиях концерна, пока что для внутреннего пользования, но всерьез обсуждался уже и выход на мировой рынок.

Молодежь – тот же Сашин наследник – с восторгом приняла новшество, но со стариками дело шло туго.

– Я привык просто на клавиатуре, – оправдывался Липатов. – А Агафангела сам сколько раз ругал за его привычку дурацкую от руки кропать…

– Ладно, разберемся… Что эти цифры означают?

– Где?.. А-а. Он так сектора небесной сферы обозначил, видимой из той точки, куда портал первоначально помещает путешественника. По границам созвездий из звездного атласа. Тот сектор, который он сейчас исследует… исследовал, расположен в созвездии Волопаса.

– Волопаса, Козлодоя… Ничего это мне не говорит – я в астрономии ноль полный. Придется вам, уважаемый, на месте показать.

Побледневший профессор судорожно сглотнул и часто-часто закивал.

– Да-да, конечно! Я и пойти на поиски могу с вами…

– Нет, таких жертв от вас не требуется, – покачал головой Александр. – Вы мне нужны живым и на своем рабочем месте. На котором мне вас заменить, между прочим, некем. Так что накачивайтесь успокаивающим или чем еще – коньячок, говорят, помогает – и в путь. Все, что от вас требуется, – ткнуть пальцем в нужную сторону. И свободны. Пятнадцать минут вам на сборы.

– Так точно, – почему-то по-военному гаркнул Липатов и испарился.

«Вы, граф, случайно в мое отсутствие тут строевые занятия не проводите? – пошутил Саша мысленно. – Что-то не замечал я раньше за нашим ученым такой выправки».

«Сам удивляюсь, – ответил ротмистр. – Штафирка ведь штафиркой, а смотри-ка… Как вы, кстати, намерены искать пропажу? Там ведь уйма звезд…»

«Надеюсь, что созвездие это не слишком большое… Придется перебирать все звезды по одной и искать доступные для посещения планеты. Масса времени уйдет, но что тут поделаешь? Эх, найдется этот оболтус – башку ему оторву!»

«Если есть еще что отрывать…»

«Типун вам на язык, ваша светлость! Плюньте три раза!»

«Тьфу-тьфу-тьфу…»

Олег Алексеевич появился через девять минут. Судя по блестящим глазам, он последовал совету и кроме всяких там патентованных успокоительных принял хорошую дозу самого распространенного – Саша убедился в этом, ощутив запах коньяка, когда они вместе входили в струящееся золото портала.

Ланской – тоже.

«А чего? Сто граммов для храбрости еще никому не мешали, – вступился он за ученого, которого, вообще-то, недолюбливал. – Вот, бывало, перед боем…»

«Давайте мемуары на потом оставим, ротмистр, – грубовато оборвал его симбионт. – Он и так сейчас вырубится от страха, а уж поддатый – точно!»

– Где тут ваше созвездие, Олег Алексеевич? – встряхнул он за плечо готового рухнуть в обморок, несмотря на допинг, напарника. – Обрисуйте пальцем этого Козлодоя и – вон отсюда. А там, снаружи, хоть вусмерть упейтесь.

– Сейчас… – прошелестел бескровными губами мокрый от пота «научник» и, близоруко сверившись с потрепанной книжкой, очертил дрожащим пальцем над головой нечто угловатое.

И это нечто тут же вспыхнуло в черноте космоса светящимся зеленоватым абрисом фигуры, похожей на перекошенный изломанный прямоугольник.

– Вот ни фига себе… – ахнул непроизвольно Александр: район поиска был велик, очень велик…

– Вот тут Арктур, – тыкал уже, видимо, находящийся совсем не в себе Липатов в звезды, тут же приближающиеся к зрителям, обрастающие планетными системами. – Муфрид и Пульхеррима… Ее еще называют Ицар или Мирак…

– Идите отсюда, вы, Пульхеримма, – шеф развернул за плечи слабо сопротивляющегося полуобморочного ученого к выходу и придал ему ускорение.

«Сурово вы с ним, – заметил граф, когда они остались в одиночестве. – Не ушибется он там часом?»

«Полноте, Павел Владимирович, – махнул рукой Александр. – Пьяному – море по колено… Давайте лучше делом займемся».

Он вздохнул, отмерил для себя примерно треть района, который предстояло обшарить – судя по записям в своем кондуите, Агафангел вел исследование Волопаса не один день, – провел пальцем в небе светящуюся черту и ткнул в первую попавшуюся тусклую звездочку под ней…

«Не знаю, как вы, – сообщил Саша ротмистру, устало протирая глаза – только что посещенный мир был сюрреалистичен: сияющее электросваркой солнце, неоново-зеленое небо, пышная «зелень» всех оттенков красного цвета и угольно-черный песок под ногами, – а я бы не отказался заморить червячка».

«Я, знаете, тоже, – откликнулся граф. – Не в смысле червячка, конечно… Просто в глазах уже рябит от этого калейдоскопа».

«Что вы сказали? Калейдоскопа?»

Александр пролистнул бортжурнал пропавшего фантаста и отчеркнул ногтем запомнившуюся ему запись: «Планета Калейдоскоп. Зеленое небо, красная растительность, воздух тяжелый – скорее всего, много углекислоты или даже угарного газа…»

– Блин! – вслух буркнул он, в сердцах захлопывая ни в чем не повинный гроссбух. – Он после этой планетки еще добрую сотню осмотрел. Полдня работы – коту под хвост. Ну, Агафангел…

«Пойдемте обедать, – приуныл ротмистр. – Думаю, что и рюмочка не помешает… Нам обоим».

«Пойдемте…»

Саша окинул взглядом проделанную работу – длинную, тройную уже, строчку проверенных миров поперек светящегося абриса созвездия, вздохнул и привычно отыскал Рай.

– Ну, вот скажи мне, Наташа, – уминая жареную курицу, жаловался он жене, сидящей напротив него, по-бабьи подперев кулачком щеку. – Как мне отыскать пропавшего оболтуса? Там ведь еще десятки тысяч звезд проверить придется – на полгода работы, если не на год. И это только на поиски планеты, которая его, возможно, заинтересовала. А таких могут быть тоже тысячи. И обыскивать их придется скрупулезно… Это что – остатки жизни угробить на поиски? И, что главное – никому ведь эту работу не сбагришь: у Липатова его космофобия – черт бы ее подрал…

– Тише, милый! – теплая ладошка Наташи легла на руку Александра. – Не надо чертыхаться при Сереже…

Слух матери был чуток – она заслышал шаги сына еще в прихожей.

– Привет, пап! – вымахавший за лето почти с отца Сережка влетел в столовую и чмокнул отца в щеку. – Ты надолго? На рыбалку пойдем?..

– Некогда, Сереженька, – обнял наследника мужчина, с раскаяньем подумав, что за делами уделяет ему совсем мало времени.

– Дядя Агафангел пропал, – сообщила сыну Наталья, доставая из старинного серванта – дань извечному женскому желанию сделать семейное гнездышко как можно более уютным, где бы оно ни находилось, – еще один не менее антикварный столовый прибор. – Папа должен его отыскать. Ты понимаешь?

– Пропал? – удивился мальчуган, вгрызаясь в кусок хлеба, стянутый с тарелки вопреки протестам матери, пытающейся приучить его к приличным манерам. – А я думал, что он уже вернулся с дикарской планеты…

– Нет, сынок, не вернулся, – покачал головой Александр и вдруг встрепенулся. – С дикарской? Что ты имеешь в виду?

– Да он планету нашел, на которой дикари живут… – пробубнил мальчик с набитым ртом. – Как в каменном веке.

– Так, значит, он все-таки нашел разумных существ! – отец вскочил из-за стола, но тут же снова уселся, схватив сына за плечо. – А ты откуда это знаешь?

– Да он меня с собой брал иногда, – беззаботно ответил Сережа. – Мам, я суп не буду…

– Что? – хором разинули рты Саша и Наталья.

– Я не люблю капустный суп, – заканючил мальчишка. – Можно я его не буду? Я лучше курицу…

– Не капустный суп, а щи, – машинально поправила Сережку мама: она совсем недавно научилась правильно выговаривать это трудное русское слово, и теперь оно звучало в ее устах безупречно, чего нельзя было сказать о самом блюде, до совершенства в готовке которого ей было еще ох как далеко.

– Постой ты со щами! – не слишком вежливо перебил любимую Саша, чего обычно себе не позволял. – Как то есть брал с собой?..

– Ну, показывай, куда вы с этим… м-м-м… дядей Агафангелом летали?

Ротмистр уговорил Александра заскочить за Михалычем – в одиночку соваться на планету, населенную разумными существами, тем более дикими, было более чем рискованно. Кто знает – воспримет ли Корабль в своем гуманизме их достаточной угрозой для пассажиров, а разделить участь фантаста, возможно, уже давным-давно благополучно съеденного, как-то не хотелось. Причем отнюдь не в фигуральном смысле съеденного. Дикари – они на то и дикари, чтобы в отличие от цивилизованных, полуцивилизованных и совсем нецивилизованных критиков есть фантастов не фигурально, а вполне себе реально – с солью и специями, тщательно вываренными или поджаренными на угольях. Хотя и критики в этом плане, бывает, дают фору дикарям…

– Да он не помнит, наверное, – пробурчал вертолетчик, прихвативший на всякий случай два АКМС и заставивший шефа облачиться в бронежилет и шлем-сферу с пуленепробиваемым забралом («На всякий случай, – глубокомысленно заметил он, туго и аккуратно, виток к витку, сматывая магазины попарно синей изолентой. – А случаи бывают разные…»). – Звезд тут этих видно побольше, чем в Афгане, в горах, в безлунную ночь. А звезд там, я вам скажу…

– Как это не помню? – воскликнул мальчик и ткнул пальцем вроде бы наугад. – Вот она!

Тускло-желтая звездочка привычно выросла в косматый от протуберанцев ослепительный шар, окруженный семью горошинками-планетами. Второй и третий от звезды шарики голубели атмосферой. Сережин пальчик ткнул во второй, и тот увеличился до размеров футбольного мяча. Перед глазами зрителей плавно проплывали полускрытые облачными кляксами коричнево-зеленые материки. Планета очень походила на Землю, разве что полярные шапки у нее были гораздо меньше, и обе приходились на середины больших материков. Достаточно больших, чтобы две трети их оставались зелеными. Над планетой привычно мигнул красным знакомый человечек, и…

И с путешественниками начали происходить метаморфозы. Они не просто окутались скафандрами-атмосферами – эти скафандры были заметно толще обычных и совершенно непрозрачны. Более того, поверх них начала нарастать пластинчатая броня, делающая путешественников похожими на средневековых рыцарей, – Корабль явно намекал на те самые «разные случаи», о которых говорил Семецкий.

– Вот ни фига себе, – покачал тот закованной в черную зеркальную броню головой и указал рукой в рыцарской перчатке под ноги. – Наши причиндалы он серьезной защитой не посчитал, Игоревич.

Бронежилеты и шлемы действительно лежали под ногами на невидимой платформе. Рядом с автоматами. Михалыч попытался поднять свой, но рука прошла сквозь оружие, как через сгусток дыма.

– Ну и рожки, значит, сюда же, – после нескольких безуспешных попыток вооружиться скинул он разгрузку с магазинами, ставшую бесполезной без главного компонента – оружия. – Лишний груз таскать – дураков нет. Не пропадут, чай?

– Раз до сих пор не провалились – не пропадут, – заметил Александр, расстегивая ремень с пустой кобурой и укладывая его на горку лишних вещей: поверх футуристического скафандра звездного терминатора они смотрелись смешно.

Человечек над планетой давно уже светился ровным зеленым светом, как разрешающий сигнал светофора.

– Ну что – пошли? – облаченный в такие же доспехи, подогнанные под его рост, мальчишка подпрыгивал от нетерпения. – Вот тут их деревня!

Спасательная экспедиция зависла над окруженной густыми зарослями круглой полянкой со скоплением чего-то похожего на шалаши из зеленых веток в центре. Шалаши, в свою очередь, окружали кострище, от которого вертикально вверх тянулась ровная струйка дыма – в этом месте планеты было раннее утро.

– Нет, Сережа, – отрезал отец. – Туда пойдем мы с дядей Юрой вдвоем, а ты, дорогой, отправишься домой, к маме.

– Ну почему-у-у… – заканючил было наследник, но под позорный рев был неумолимо выдворен обратно, к изволновавшейся маме, благо что надежно помеченный Кораблем пункт назначения уже искать не было необходимости.

Саша с Михалычем напряженно наблюдали за мирно спящим лагерем. Даже часовой – закутанная в какое-то расписное покрывало фигура, вооруженная даже не копьем, а какой-то невразумительной палкой, – дремал, клюя головой, увенчанной пышным султаном не то из перьев, не то из листьев. Остальное население, должно быть, видело сладкие сны по своим бунгало. В предутренней тишине леса прочищала горло какая-то ранняя пичуга. Идиллия.

– Ну, этого дневального я голыми руками сниму, – деловито сообщил шефу вертолетчик. – Тут даже ножа не потребуется – головенку набок, и все. А потом… Эх, жаль, автоматы у нас отобрали!

– Погоди ты. Мы же не убивать сюда пришли, а Агафангела нашего выручить. Так пойдем. Что они нам сделают в этой броне? Мы для них – боги, сошедшие с небес.

– Как знаешь, командир… А я бы все равно для начала шурум-бурум устроил, чтобы знали, как наших в плен брать. Ну, а уж если выяснится, что кореша нашего сожрали… Ты не обессудь, командир, – я этот кишлак голыми руками на ноль помножу…

«Действительно, – подал голос ротмистр, испытывавший к бывалому вояке симпатию – сказывалась, видимо, кастовая солидарность, – оставлять безнаказанным такое нельзя».

«Какое такое? Мы еще не знаем ничего. Может, фантаст наш сейчас дрыхнет без задних ног в обнимку с дочкой вождя? Или его любимой женой».

«В таком, как у нас, облачении? Весьма сомнительно…»

«Еще более сомнительно, что дикарям удалось выколупнуть его из такого панциря».

«Могли зажарить целиком. В собственном, так сказать, соку. Словно омара…»

Саша оборвал бессмысленный спор и первым шагнул на утоптанную землю перед костром.

Часовой-растяпа, видимо, обладал феноменальным слухом: он мгновенно распахнул огромные, в пол-лица, глазищи странного разреза и буквально выскочил из своей «плащ-палатки», бросив палку.

– А они тут ребята непростые, – сказал вслед сверкающему голыми ягодицами туземцу Михалыч, поднимая это странное «оружие», на поверку оказавшееся трубкой, так же, как и накидка, покрытой сложным прихотливым орнаментом. – Показывал мне как-то приятель такую трубочку – не то из Индонезии привез, не то из Анголы… Тамошние дикари из этой фигни знатно стрелками плюются. Шагов на двадцать – белке в глаз, как говорится. А стрелки-то отравленные…

– А не великоват калибр? – выразил сомнение Саша, отбирая у него трубку. – Это же прямо миномет какой-то, а не духовая трубка? Из такой стрелкой плюнуть – никаких легких не хватит. Да и не заряжена она.

– Ну, тут я уж не копенгаген. Как-то, видимо, исхитряются… Ну что – пойдем, поищем или будем ждать, пока он всю деревню на ноги поднимет?

– Подождем… Да и пусть поднимает, – махнул рукой командир. – Проще будет искать.

На «подъем по тревоге» деревне потребовалось минут пять, хотя никаких криков сбежавший часовой не издавал, равно как не бил в набат, не колотил в бубен и не включал сирену. Видимо, здесь была в ходу какая-то иная система сигнализации.

Честно говоря, стоять, пусть и защищенными добротными доспехами «корабельной» работы (хотя, кто их добротность проверял на деле?), в центре молчаливой толпы, пожирающей тебя сотнями совиных глаз, было более чем неуютно. Полуобнаженные и совсем почти голые мужчины и женщины (по всему видно, что нагота тут большим грехом не считалась), закутанные в расписные накидки старики и абсолютно голенькие малыши бесцеремонно разглядывали пришельцев, и по их неподвижным физиономиям – довольно симпатичным, кстати, похожим на кукольные – было не понять, какие чувства их сейчас обуревают. Оставалось надеяться, что среди них не превалировал гастрономический интерес.

И еще было странным то, что ни один из аборигенов не был вооружен. Хотя бы такой же «духовой трубкой», что сейчас продолжал вертеть в руках Александр.

«Тебе понравилась дэйто? – внезапно услышал он явственный вопрос. – Ты умеешь на ней играть?»

«Что вы сказали, ротмистр? – не понял он. – Дэйто?»

«Я молчал, – недоуменно откликнулся Ланской. – Это кто-то другой, не я…»

«Это я, Человек Неба, – шагнул вперед один из встречающих. – Это я с тобой и твоим другом сейчас говорил».

Старик был древен, как само время, и от обилия вышитых накидок, напяленных одна на другую, напоминал кочан капусты, из которого на тонкой сморщенной шейке торчала плешивая, сморщенная, будто прошлогодняя картошка, головка, увенчанная пестрой тюбетейкой с роскошным, радужной расцветки пером, при виде которого удавился бы от зависти любой павлин. Не говоря уже об обожающих эти птичьи аксессуары эстрадных певичках обоего пола.

Сжатые в куриную гузку губы крошечного рта на треугольном личике с огромными, полуприкрытыми морщинистыми веками глазами были неподвижны, но высокий надтреснутый голос, тем не менее, был четко слышен.

«Да он телепат!»

«Я знаю, что значит это слово, – молча кивнул старик. – Нам рассказал о нем и многом другом тот, другой Человек Неба».

– Где он? – выпалил Михалыч, тоже, судя по всему, отлично слышавший вождя – никем иным этот старичок быть не мог: вождем, старейшиной, королем, президентом, наконец, одним словом – шишкой. – Куда вы его дели? Отвечайте?

«Он устал, и мы не стали его будить, – совсем человеческим жестом пожал плечами абориген, и от этого движения вся копна его многочисленных одежек заколыхалась». – Он вам нужен?»

– А зачем мы, по-твоему, сюда прибыли? В гляделки играть? Ну-ка, живо ведите его сюда!

«Никто не может неволить другого человека, – назидательно сообщил старец. – Но любой волен идти туда, куда он пожелает. Вы желаете видеть своего товарища?»

Саша готов был поклясться, что вопрос обращен именно к нему.

«Да, – мысленно ответил он. – Мы для этого сюда и прилетели».

«Пришли», – судя по тону, абориген улыбнулся, но губы его по-прежнему оставались неподвижны, и лицо не дрогнуло.

Александр внезапно понял, что ему не нравилось в лицах туземцев, вполне миловидных, даже симпатичных по человеческим стандартам. Глаза. Вернее, зрачки огромных глаз – вертикальные, словно у кошек или змей. Так вот, в такт «улыбке» старика зрачки его расширились в овалы и снова сузились в вертикальные черточки…

«Как пришли? – удивился ротмистр. – Откуда он знает?»

«Мы знаем, – ответил вождь именно ему. – Мы многое знаем, Человек Внутри Человека…»

Молчаливые аборигены расступились, давая дорогу к одной из хижин…

«Слава богу, жив!» – не удержался от мысленного восклицания Саша, увидев Агафангела… Нет, не распятого, не сидящего на колу и не варящегося в котле.

«Пропажа» сладко посапывала на удобном ложе из чего-то вроде упаковочной бумажной соломки, мягкой даже на вид, но не такой сыпучей. Причем путешественник, хотя и не был гол, по примеру аборигенов, но одеждой цветастые семейные трусы и безрукавку с фирменным логотипом концерна во всю грудь назвать было можно только с большой натяжкой. И, что самое главное, – никакого скафандра, не говоря уже о полированных латах! Ни на нем, ни поблизости.

«Зачем это ему, – Саше снова показалось, что старик усмехнулся. – Он среди друзей, а друзья никогда не причинят зла друзьям».

«А мы?»

«А что вы?»

«Разве мы не друзья?»

«Друзья».

«Так почему же?..»

Саша поднял руку, чтобы продемонстрировать старцу латную перчатку, и остолбенело уставился на свою голую ладонь, не защищенную даже тонкой дымкой скафандра. Он оглянулся на Михалыча, тоже одетого по-земному – в старенький летный комбинезон – и разглядывающего во все глаза патрона. Сказать, что ему было неуютно, значило не сказать ничего.

Агафангел потянулся всем телом и, открыв глаза, обвел взглядом стоящих вокруг его ложа людей.

– А, это вы, – ничуть, казалось, не удивился он, садясь на постели и нащупывая босыми ногами лохматые шлепанцы, сплетенные из той же соломы, из которой состояла лежанка. – А я тут, понимаешь, прикорнул чуть-чуть…

– Ну, Агафангел, – только и смог выговорить Александр.

«Идемте завтракать, – как-то по-домашнему вставил старик, поворачиваясь к выходу. – Скоро встанет солнце. Женщины уже накрыли столы. У нашего народа сегодня праздник».

– Какой? – хором спросили все земляне.

«К нашему гостю пришли друзья…»

– Я тоже поначалу думал, что они дикари, – взахлеб рассказывал Агафангел, размахивая деревянным, покрытым искусной резьбой кубком, полным какого-то пенного питья, похожего на пиво, но только внешне – вкус был незнакомым и странным, но тем не менее приятным.

– А кто же они, – Михалыч уже успел порядком захмелеть, изрядно приняв на грудь и «пива», и чего-то покрепче, вкусом и видом весьма напоминавшего компот из сухофруктов, но бившего в голову почище водки. – Бегают чуть ли не нагишом, в хижинах из соломы живут. Дикари дикарями. Я таких в Эфиопии насмотрелся. В семьдесят восьмом это было…

Старый вояка уже освоился с сидением по-турецки и по-хозяйски приобнимал за плечико сидящую рядом хрупкую полуобнаженную красотку с лицом настоящей сказочной феи. Однако, судя по тому, как заботливо та подкладывала на блюдо перед ним разные вкусности, вопрос о том, кто из этой пары главный, оставался открытым.

«Есть контакт, – с некоторой завистью подумал Александр. – А впрочем… Михалыч – мужик холостой, да и взрослый к тому же, пусть сам разбирается».

«Как бы это не нарушило каких-нибудь нравственных устоев племени, – озаботился ротмистр. – Зачем нам конфликты на сексуальной почве?»

Чувствовалось, что местные напитки добрались и до его виртуальных мозгов – прежде граф так не выражался.

Саша совсем забыл, что думать ему тоже надо с осторожностью.

«Пусть поступают, как сочтут нужным, – вклинился в разговор старейшина, которого Семецкий почему-то окрестил Председателем Мао, хотя на китайца тот не походил даже близко. – Если между ними появится притяжение, конечно. Нет худшего преступления, чем заставлять кого-нибудь делать что-либо против его воли».

Вполуха слушая Агафангела, повествующего о космогонической теории аборигенов, местами странноватой, а местами – очень похожей на современную земную, Александр и Ланской общались мысленно со стариком, ничуть не удивлявшимся, что в одном человеке собраны воедино две разных личности. Сначала они старались «говорить» по очереди, но затем увлеклись и опомнились, лишь поняв, что каждый из них беседует со своим собеседником, причем на разные темы: Сашу интересовал уклад жизни странного народа телепатов-толстовцев, а граф, как ни странно, затеял теологический диспут.

«Не удивляйтесь, – «усмехнулся» одними зрачками старейшина. – С вами сейчас говорит мой внук. Видите юношу через два человека от вашего друга?»

«Юноше» на вид было далеко за сорок, но кто знает, сколько было лет самому старику?

«Постойте, – спохватился Павел Владимирович. – А почему мы тогда слышим только вас с внуком? У нас же в головах должен стоять сплошной гвалт – столько людей вокруг».

«У нас принято говорить лишь с тем, кто хочет тебя слушать. И слушать лишь того, кто хочет говорить с тобой».

«А как это вообще получилось, что вы вдруг стали общаться мыслями? Это было сразу или…»

«Или, Люди Неба. Давным-давно мы были такими же, как и вы…»

Весьма банальной была история этой планеты.

Так же, как и земляне, обитатели ее тысячи лет назад воевали друг с другом, копили арсеналы нападения и защиты, захватывали друг у друга территории, чтобы через какое-то время возвратить назад или потерять в войне с другими соседями, нещадно эксплуатировали природу, черпая из казавшихся неиссякаемыми недр полезные ископаемые, загрязняя отходами воздух, почву и воду. Но окончательно загадить планету им не удалось. Как и истребить друг друга, нанеся, наконец, долго лелеемый военными «окончательный удар», и нарвавшись при этом на неминуемый «удар возмездия». Цивилизация здесь уже достигла термоядерной эры, поэтому подобный обмен ударами даже не отбросил бы ее в каменный век, а попросту уничтожил бы. И наткнулся бы Агафангел на еще один мертвый мир.

Но там, где бессилен человеческий разум, помогла сама природа. Или, если хотите, Господь. Людей на этой планете спасла, как ни странно, катастрофа. Нет, не падение гигантского метеорита, не извержение супервулкана, не глобальная пандемия неизлечимой болезни. Просто планета, будто устав от многовековых измывательств ползающих по ней букашек, считавших себя Венцом Творения, опрокинулась набок, поменяв ось вращения. И это произошло мгновенно. Экваториальные области вмиг стали полюсами, и наоборот. Конечно, были и небывалые цунами, сносившие во взбесившийся океан не то что города – целые приморские страны. Были суперизвержения, когда пробуждались разом сотни вулканов, и землетрясения, стиравшие во прах все и вся на протяжении тысяч километров. Вспыхивали в разрушенных городах невиданные доселе эпидемии… Одним словом, наступил тот самый, столько раз предсказанный и здесь, в том числе и в священных книгах, Конец Света.

Но части населения удалось спастись в подземных бомбоубежищах, катакомбах, местном аналоге метрополитена и прочих укромных местах. Однако вместо постепенного угасания, столь красочно описанного в огромном множестве земных бестселлеров на тему апокалиптики, здешнее человечество получило мощный толчок, вдруг почувствовало тягу к жизни. Из умирающего человечества в подземных чертогах планеты родилось человечество новое. А затянувшиеся на поверхности катаклизмы не дали ему выплеснуться наружу недозрелой личинкой, обреченной на гибель. Под землю спустилась одна порода людей, но поднялась наверх столетия спустя – совсем иная. И отличалась она от прежней, одичавшие потомки которой выродились окончательно и уже не походили на людей ни разумом, ни обличьем, не только телепатией и внешним обликом подземных жителей – хрупкостью, бледностью, привычными к полумраку глазами и прочими анатомическими изменениями. Бывшие подземники и внутренне стали иными – терпимыми друг к другу, мирными, дружными. Они уже не хотели изменять мир под себя – они хотели сами встроиться в этот мир, стать его частью. А если поправить, то лишь чуть-чуть и в основном то, что сами в свое время и испортили. Научившись в свое время довольствоваться минимумом ресурсов, они и после векового заточения пользовались лишь тем, что им было действительно необходимо, предпочитая больше давать, чем брать.

Тысячелетия разрушения сменили века созидания: люди сносили руины городов, уродливыми язвами пятнающие зеленую плоть планеты, оставляя лишь самое лучшее, самое красивое, самое древнее – на память потомкам, – садили леса там, где они не могли вырасти сами, предварительно обеззаразив почву, загаженную предками, чистили реки, озера и моря. Они по-прежнему владели научными познаниями, но наука их уже была не топором, а скальпелем хирурга, резцом скульптора и кистью художника.

– Не может этого быть!

Саша со старейшиной давно уже оставили пиршество и прогуливались по лесу, больше напоминавшему ухоженный сад: трава и кусты росли пусть и не в геометрическом порядке, но именно там, где им было положено, деревья не мешали друг другу, но и не оставляли проплешин, а уж коряг и прочего мусора не было и в помине. На глазах мужчины пожелтевший, огромный, словно лопух, древесный лист, спланировав с дерева, тут же был атакован отрядом не то мелких грызунов, не то крупных насекомых. Они, обойдясь без драки и лишней суеты, деловито расчленили дармовое угощение, быстро умяли его и сгинули без следа в густой траве. Санитары леса – ни дать ни взять. Там, где только что валялось мясистое «опахало», не осталось ни крошки.

– Если вы живете в гармонии с природой, – оторвался он от лицезрения слаженной работы зверушек, – то как же быть с белковой пищей? Вы просто обязаны убивать животных ради пропитания. И если скотоводством вы не занимаетесь – как можно пасти скот в лесу? – то остается только охота. Какая же это гармония?

«А почему белковая пища должна обязательно быть животной? – возразил ротмистр, давно уже принявший сторону старца. – Растения способны дать и белок, и жиры. А уж углеводы – тем более».

«Ничего подобного! – возразил ему вечный оппонент. – Сегодня на пиру я ел мясо. И вареное, и жареное. Что я – настоящего мяса от растительного эрзаца не отличу?»

Старец, ничего не отвечая, подошел к одному из мощных, будто столетние дубы, деревьев, и без особых усилий оторвал от ствола крупный, больше мужской головы, плод, напоминающий по форме тыкву, но темно-фиолетовый, как кабачок. Из обломленной толстой плодоножки потек было густой ярко-оранжевый сок, но тут же побурел и застыл.

Абориген с треском разломил «тыкву» о колено и подал половинку Александру. Он поднес «фрукт» к лицу и ощутил смутно знакомый запах.

«Это – мясо, – сообщил старик. – Можно сварить, можно зажарить. Можно засолить, закоптить, замариновать. А еще можно просто так съесть, сырым. Угощайтесь».

Морщинистая лапка отломила маленький кусочек «растительного мяса» и бросила в беззубый рот.

На вкус «фрукт» напоминал хорошо тушенное почти без соли, но со специями мясо и, если бы не ядовито-оранжевая окраска, сбивавшая с толку, его волокнистая мякоть и по виду походила бы на мясо.

«Семенами не поделитесь? – пошутил мужчина, возвращая свою половинку сытного плода старику, который, в свою очередь, передал ее и свою голопузому мальчишке, наверное, прибежавшему на неслышный зов прадеда. Или прапрадеда. – Или не будут эти фрукты у нас расти?»

«Охотно поделимся, – серьезно кивнул старец. – Берите все, что хотите, – нам ничего не жалко для друзей».

«А что мы дадим вам взамен?»

Старик в ответ улыбнулся. На этот раз не только глазами. И странно было видеть эту неумелую улыбку на большеглазом лице сказочного эльфа.

«Друзья ничего не должны просить взамен. Дружба – это когда дают другу то, что ему нужно… Слышите?»

От селения доносилась причудливая, немного грустная, но очень красивая мелодия.

«Когда тело насытилось, дух требует своей пищи. Мастера дэйто радуют слух, – пояснил старец. – Не желаете послушать, друзья?..»

Когда настало время прощаться, Агафангел не знал, куда деть глаза. Саша уже знал, что он хочет остаться здесь, со своими новыми друзьями. И уже «дал вольную» старому товарищу. Друзьям надо давать то, что им нужно…

– Я буду продолжать миры исследовать, – фантаст все не хотел поднять глаза на возвращающихся друзей. – И все материалы – вам передавать. Пустите иногда домой? – криво улыбнулся он и, наконец, глянул прямо.

В глазах его стояли слезы…

Вместо ответа Саша крепко пожал ему руку, но не удержался и обнял.

Аборигены кучкой стояли поодаль и деликатно молчали. За них где-то далеко печально говорила одинокая дэйто…

«Ну и кто из нас дикари?» – задумчиво спросил ротмистр…

– Ну, вот и потеряли мы еще одного пилота всей этой халабуды, – заметил Михалыч, хозяйственно подбирая никуда, естественно, не девшееся барахло – каски, бронежилеты, автоматы, кажущиеся сейчас, при свежей еще памяти о покинутом идеальном мире какими-то уродливыми, никому не нужными дикарскими побрякушками. – Что-то мне не верится, что он оттуда выберется когда-нибудь. Хотя как знать… Я, когда первый раз после Афгана в Союз, Нюрке под бочок, вернулся – тоже думал, что ни в жисть туда не вернусь. Ногу под поезд суну, руку топором оттяпаю, а не вернусь. Чтобы из теплой постельки, да от мягкой бабы, да снова под пули? Фиг, думаю, вам! И что ты думаешь? Недели не прошло, а засосало снова…

– Кстати, а чего это тебя тот старый перец «человеком в человеке» обозвал? И Нюрка эта глазастая у меня интересовалась…

Александр, похолодев, не нашелся что ответить, но Семецкий и не настаивал, тут же позабыв, похоже.

Привстав на цыпочки, он раз пять для верности приблизил и снова отпустил заветную планетку, помечая ее на всякий случай.

«Ну, вот и ты нашел то, чего в жизни не видел, – улыбнулся про себя Саша. – Пометил, кобель, – теперь день да через день будет сюда бегать! Все бабы для него Нюрки – нашел очередную».

«Ну, это же естественно для мужчины, – и тут нашел оправдание коллеге ротмистр. – Только он погорячился с утверждением о потерянном пилоте».

«Вы думаете, Агафангел найдет в себе силы вырваться с Гармонии?»

«Он-то, может, и не найдет… Хотя как знать… Вы, Саша, заметили, что планету эту показал нам Сережа. А значит, она для него была помечена. И приблизил ее он, и вообще управлял…»

Александр будто прозрел.

– Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – только и смог произнести он, и этим так испугал Михалыча, что тот отдернул от облюбованной им планеты руку и, словно нашкодивший ребенок, спрятал ее за спину…

– Я не собираюсь становиться президентом и вообще лезть в политику. Поэтому прошу слать всех ходоков от всех партий и общественных организаций на… прочь, в общем. Если подобное повторится, то же самое будет проделано с вами. Вы свободны, – отчеканил Александр и указал пиар-директору концерна на дверь.

«Напрасно вы так, – подал голос ротмистр. – Человек старался…»

«Вы бы уж помолчали, ваша светлость. Вы-то что понимаете во всем этом?»

«А что, вы продолжаете считать, что я жил в каменном веке? В мое время тоже была политическая борьба, партии… Да-да, партии. И две из них, которые политики моего времени недооценили по глупости и недальновидности, совершили в октябре семнадцатого переворот. И, между прочим, все ваши политики – прямые наследники тех самых».

«Ну, это вы хватили через край, Павел Владимирович! Ну, ладно, я еще понимаю – КПРФ… А какие наследники большевиков из тех же самых либерал-демократов? Из «Единой России»? Вы бы еще «Яблоко» сюда приплели».

«Вот и видно, Саша, что это вы ничего не понимаете в современной политике. Все упомянутые вами партии если и не духовные наследники большевиков, то действуют исключительно их методами. Более того – большинство в их верхушках в недавнем прошлом и сами были коммунистами. Как и вы, кстати».

«Я в партии никогда не состоял!»

«Ошибаетесь. Или просто забыли. Вы же были комсомольцем? А?»

«Но это же не партия».

«Верно. Коммунистический союз молодежи, не так ли? Но – коммунистический. В мое время они, правда, назывались иначе – ревсомольцами».

«Рев… Революционный? А что за вторая партия, кстати, которую вы упомянули?»

«Эсеры. Социалисты-революционеры, если полностью… Мерзавцы, похлеще большевиков. Большевики хоть были явными и прямыми врагами, без уверток. За что мы их уважали. Ненавидели, уничтожали при первой возможности, но уважали. А эсеры… Вот вы даже не знаете о них, а ведь в мое время были и левые эсеры, которые выступали в союзе с большевиками, и правые, которые воевали в Добровольческой армии…»

«Социалисты-революционеры воевали за белогвардейцев? Вы шутите?»

«Увы, Саша, увы… Знаю, знаю, что вам с детства вбивали в головы ваши Михалковы и Маршаки, что, мол, белогвардейцы спали и видели, как бы вернуть царя на трон, поля – помещикам, а фабрики и заводы – капиталистам. Ну, насчет последних правильно, вообще-то, говорили… Но вот государя восстановить на престоле мечтали далеко не все, лишь единицы…»

«И вы, конечно, в их числе».

«Не вижу повода для сарказма, Саша. Да, я монархист до мозга костей и считаю, что монархия – естественное состояние России. Она была велика всегда, когда во главе ее стоял мудрый государь, и обращалась в руины, когда его сменяла клика проходимцев и авантюристов».

«Ну, а сейчас? Ведь вы же весьма уважаете президента, Павел Владимирович, – разве не так?»

«Уважаю. И не стыжусь этого. Наш… ваш президент – весьма достойный человек. И, кстати, чем, по-вашему, нынешняя российская власть так уж сильно отличается от монархии? Президенту даны поистине монаршие полномочия – Николай Второй, к вашему сведению, хотя и числился самодержцем всероссийским, таких не имел».

«Да ну? Вы опять шутите?»

«Почитайте исторические книги, Саша, – в голосе ротмистра слышалась усталость. – Последний император был связан по рукам и ногам. Хотя бы навязанной ему Государственной думой, из которой он так и не сумел сделать послушный инструмент, – президенту это удалось, хотя и принято данный факт ставить ему в вину. Великокняжеским окружением… Да-да, сонм сановных родственников висел у него на плечах неподъемным грузом. И всех надо было обласкать, поддержать в каком-либо деле или споре, помочь их бесчисленным протеже. Помните бессмертное «Ну как не порадеть родному человечку»? Или у вас в гимназиях… пардон, школах этого не учили?»

«Что-то такое припоминаю…»

«И все они были людьми препустейшими, бессмысленными, сделавшими для крушения российской монархии едва ли не больше большевиков, эсеров и анархистов вместе взятых. Знаете, сколько членов дома Романовых – прямых представителей династии – было в семнадцатом году? Не поверите – шестьдесят пять человек. Причем далеко не только братья и сестры Николая Александровича, его дядья и тети. Великими князьями были все потомки сыновей его прадеда – Николая Павловича. От них, кроме правящей ветви – Александровичей, пошли еще Константиновичи, Николаевичи, Михайловичи, а от тех еще и еще… Слава Всевышнему, отец последнего императора Александр Александрович принял решение ограничить круг великих князей внуками правящего императора. Но и этого хватало за глаза. И ладно бы хоть все были достойны своих высоких титулов. Знаете, кого я считаю наиболее достойным из всего этого великокняжеского… сброда, простите за выражение?»

«Михаил Александрович?» – решил блеснуть познаниями Саша.

«Брат государя? Да вы что? Шашни с женой подчиненного, морганатический брак… Нет, я не ханжа, но член императорской фамилии, наследник императора… Да, он был цесаревичем до рождения Алексея и мог им стать в случае его безвременной кончины. Государь запретил ему возвращаться в Россию и дозволил сие лишь с началом Великой войны… Я знал его по гвардии. Он командовал эскадроном лейб-гвардии Кирасирского Её Величества полка, когда я служил в кавалергардах. Вздорный и пустой человек. Хотя некоторые полагали его добряком».

«Тогда кто же?»

«Георгия Михайловича, внука Николая Первого. В должности Августейшего управляющего Русского музея императора Александра III в Петербурге он служил безвозмездно в течение двадцати двух лет. До самого переворота. Был выдающимся нумизматом и составил самый полный каталог монет Российской империи. Мы были лично знакомы – я тоже, знаете ли, когда-то отдал дань этому увлечению… Мы встречались с ним и на фронте, до его отъезда с миссией в Японию, и после, в январе семнадцатого. Когда я… в общем, он был еще жив, когда меня не стало. Только здесь я узнал, что большевики расстреляли его в начале девятнадцатого. Парадокс: составитель многотомного «Корпуса русских монет», которым пользуются и сейчас во всем мире, был убит шайкой озверевших от крови мятежников за то, что где-то в Германии немцы прикончили тамошних инсургентов Карла Либкнехта и Розу Люксембург…»

Ротмистр помолчал.

«Знаете, – сказал он после долгой паузы. – Сейчас позднее время – не прогуляться ли нам в нашу с вами «кладовую памяти»? Я хочу вам кое-что показать».

«Хм-м. Почему бы и нет. По приглашению – это, знаете ли, совсем иное, чем по принуждению».

Очутившись на своем чердаке, Александр испытал даже некоторую ностальгию: ему казалось, что его воспоминания подернулись пылью от того, что он давно их не касался. Иллюзия, конечно. Тем более что новые «фигуры памяти» давно уже потеснили те, старые, любовно им рассортированные когда-то.

Ланской поманил его за собой в свои «апартаменты».

– И что вы хотите мне показать? Еще одно ответвление в чью-то память?

– Нет, на этот раз – только свою. Если не боитесь оказаться на время в моем теле, конечно.

– Ну… А как это сделать?

– Проще простого. Берете с полки любую книгу, – граф коснулся рисованными пальцами тисненных золотом кожаных переплетов. – Открываете, и…

– Попробую… – с сомнением произнес мужчина, снимая с полки увесистый – иллюзия реальной книги была полная – том.

Тускло-золотые буквы на обложке отлично читались, но никак не желали складываться во что-то осмысленное, как это часто бывает во сне.

«А уж не сон ли это? – обожгла мысль. – Проверим…»

Он наугад открыл книгу…

Ясный зимний день клонится к вечеру, неподвижный лес по обе стороны дороги залит розоватым светом предзакатного солнца, усланная хрустким снежком дорога бежит под колеса запряженного парой лошадей экипажа. Впереди обтянутая синим сукном необъятная спина возницы.

«Кучер», – тут же всплывает в памяти определение.

– Поспешай любезный, – слышит Саша голос. – Опаздываем.

Это говорит он сам, но голос чужой, смутно знакомый… Да это же ротмистр!

Он что – в воспоминании Ланского?

Зеркала под рукой нет, да и не может он управлять телом, которое мертво уже сто лет. Он лишь сторонний наблюдатель и вынужден озирать зимний пейзаж по сторонам неширокой дороги да широкую спину кучера…

Рука в белой кожаной перчатке (та самая пресловутая «лайка»!) выудила из кармана круглый предмет и небрежным нажатием на кнопку с щелчком открыла серебряную крышечку, украшенную чеканным гербом – два вставших на дыбы льва поддерживают щит, покрытый сложным рисунком. Карманные часы. Не иначе – тот самый «брегет». Белый циферблат с черными римскими цифрами, вычурная часовая стрелка приближается к цифре «V», минутная – на девятке. Шестнадцать сорок пять.

– Поспеем, барин, – басит, не оборачиваясь, кучер. – Аккурат к пяти и поспеем.

Усадьба открылась внезапно, за поворотом дороги: приземистый дом с колоннами на пригорке, окруженный заснеженными деревьями, скопище экипажей у парадной лестницы, слуги в ярких длиннополых костюмах («ливреи»), непривычно толстые из-за поддетых под них полушубков, распахивают ажурные, кованого металла ворота, украшенные замысловатыми вензелями, в которых угадывалась буква «М».

«Видимо, граф тут жданный гость…»

Ланской легко выскакивает из коляски, взбегает по припорошенным снежком, сыплющимся из безоблачного предвечернего неба, учтиво раскланявшись по дороге с высоким пожилым господином в обширной шубе коричневого блестящего меха и черной высокой шляпе-цилиндре (тот лишь сухо кивнул в ответ, сверкнув кроваво-красным отсветом пенсне). Еще один лакей, распахивающий высокие двери в прихожую, которой больше подходит слово «вестибюль». Шинель с золотыми погонами, фуражка и перчатки небрежно сброшены на руки толстого старика в напудренном парике – очевидно, тоже лакея.

Огромное, метра три в высоту, зеркало в золотистой, причудливого плетения раме («Танюха бы удавилась от зависти!»). В чуть туманной глубине – высокий, подтянутый офицер поправляет белый мундир с золотыми пуговицами.

«А ведь Павел Владимирович неплохо рисовал в свое время…»

Он, конечно, моложе того, привычного, но сходство несомненное – волевой подбородок, щегольские усики, приглаженные на косой пробор волосы.

Ланской подмигивает себе (или ему, Саше?) в зеркале и спешит дальше, туда, откуда слышатся голоса и музыка…

В большом зале, похожем на виденные в свое время в Царском Селе и Шереметьеве, шумно и людно: мужчины в штатском и разноцветных мундирах, преимущественно в возрасте, дамы всех возрастов в пышных платьях, разбившись на кучки, обсуждают что-то или делают вид, что слушают, исподтишка оглядывая присутствующих. Тенями скользят бесшумные фигуры лакеев с бокалами на подносах.

– Ба! Да это же наш Пашенька! – радушно приветствовал графа пожилой тучный седовласый мужчина во фраке, едва сходящемся на объемистом чреве. – Изволите опаздывать, господин штаб-ротмистр? А как же гвардейская пунктуальность? Княгинюшка, бедная, прямо заждалась своего кавалера. А, Наташенька?

– Вы несносны, Кирилл Сергеевич! – юная княгиня, засмущавшись до розовых пятен на скулах, слегка шлепнула сложенным веером по плечу мужа. – И вовсе я не Павла Владимировича ждала…

«Оп-паньки! Так это же та самая дама с фотографии, которой так дорожит Наташа! Ее прабабушка… Ай да ротмистр!»

– Ха-ха-ха! Не его? А кого же? – Жизнерадостный толстяк даже похлопал в ладоши. – Ну ладно, ладно, не хмурься. Я вас сейчас оставлю – воркуйте себе на здоровье, голубки. Но чтобы не больше! – шутливо погрозил он обоим молодым людям пальцем, похожим на сардельку. – Не потерплю-с! Дуэль на пяти шагах! Через платок-с! Ха-ха-ха!..

Он колобком укатился к стайке чопорных стариков в обильно затканных золотом темных мундирах, а юная княгиня смущенно прикрылась веером.

– Полонез! – объявил, выйдя на середину зала, представительный мужчина. – Кавалеры приглашают дам-с!

Музыка усилилась, и Ланской учтиво протянул руку еще более смутившейся даме…

Саша поставил очередную книгу на полку и вздохнул.

Он лишь мимолетно прикоснулся к той далекой, давно превратившейся в историю эпохе. Дотронулся кончиками пальцев, будто до корешка старинной книги, ощутил фактуру, почувствовал аромат… Балы и парады, праздники и сражения, любовь и смерть, благоухание салонов и смрад госпиталей… Длинной чередой промелькнули перед ним лица, памятные по портретам в учебниках и скупым кадрам кинохроники: император Николай Александрович, императрица и великие княжны, серьезный мальчик цесаревич Алексей – всех их видел воочию или знал лично граф. Как знал Григория Распутина и его убийцу Феликса Юсупова, Львова и Милюкова, Пуришкевича и Родзянко, Маннергейма и Скоропадского, Врангеля и Корнилова, Куропаткина и Брусилова… Мелькнули борода дряхлого уже Льва Толстого и пенсне Чехова, всклокоченная шевелюра Горького-Пешкова и безукоризненный пробор Гумилева, прозвучали неповторимые голоса Шаляпина и Плевицкой…

Да, прав был ротмистр, тысячу раз прав. Он влюбился в ту Россию сразу и бесповоротно. И оттого, что теперь она стала для него родной, но погрузиться в нее снова невозможно, сердце его, сердце человека, прожившего жизнь и не подозревавшего, что такое когда-то было на свете, рвалось на части.

«Да как же можно было это уничтожить? Как же можно было заменить одним уродливым словом «царизм», словно смачно ляпнуть неряшливый чернильный штамп на великолепную картину?..»

Он протянул руку к последней книге на полке…

…в наполненном стоячими клубами синеватого порохового тумана бывшем будуаре княгини стремительно темнело. Короткий зимний день подходил к концу, а вместе с ним приближалась развязка затянувшейся драмы.

На счастье Павла Владимировича, близ фасада княжеского особняка иных зданий не имелось, иначе красные, заняв позицию напротив окна будуара, давно лишили бы ротмистра пространства для маневра. Да и без этого лично он, на месте их командиров, давно бы бросил пару десятков бойцов напролом через держащиеся на честном слове, изрешеченные пулями и расщепленные двери, чтобы решить проблему в лице неуступчивого офицера штыками. Потери, конечно, были бы неизбежны, но сколько уже и так полегло под кольтовскими пулями? Бог знает…

Однако то, чего не добились красные прицельным огнем, сделали рикошеты. Одна пуля скользнула по щеке и вспорола ухо, но это – ерунда, царапина. Черное дело сделала вторая, тупо ткнувшая куда-то возле правой лопатки. Теперь набрякшая кровью шинель стояла коробом и мешала движениям, а по мышцам спины то и дело пробегала болезненная судорога.

Воспользовавшись коротким затишьем (нападающие, похоже, ждали темноты), Ланской произвел ревизию боезапаса.

Возможно, противнику его арсенал казался неисчерпаемым, но сам-то он знал, что это совсем не так… Да что греха таить, можно сказать, ротмистр остался безоружным: разве три патрона способны решить исход сражения? Даже тупице на месте Павла Владимировича было бы ясно, что финал не за горами.

Он тоже не питал иллюзий, поэтому один из патронов перекочевал в пустую обойму, а два оставшихся – вернулись на место. Если так и так одно, то зачем же пропадать двум пулям? Другое дело, что в запарке боя можно увлечься и остаться вообще безоружным…

Ротмистр горько пожалел о верной шашке, которую пришлось оставить. Но не соваться же было во враждебный город с саблей на боку, будто говоря: «Вот он я – недобитый белый офицер! Берите меня!..» А добрый клинок сейчас бы не помешал…

«Ага! Или пулемет Льюиса с полным диском…»

Последний час офицера колотил нескончаемый озноб, что вроде бы само по себе ничего не значило в нетопленой комнате с высаженным настежь окном, но Павел Владимирович разбирался в ранениях и отлично понимал, что это дает о себе знать потеря крови. Одному Господу известно, когда он впадет в оцепенение и…

За дверью отчетливо скрипнула половица, и Ланской выстрелил навскидку. Минус один. Еще раз.

Все. Настала очередь обоймы с последним патроном.

Что ни говори, а непроглядная чернота пистолетного ствола завораживает, тянет не хуже колодца или пропасти… Где-то там сидит маленький свинцовый дьявол с тупой латунной головкой, способный одним махом разрушить весь тот необъятный мир, что складывался целых сорок лет… И для того, чтобы выпустить его на свободу, не нужны никакие магические ритуалы. Достаточно лишь легкого движения пальца…

Павел Владимирович упер еще теплый от последнего выстрела обрез ствола в мягкую ямку на виске.

«Вот и все. Нужно было в «нагане» один патрон оставить – получилось бы чисто и аккуратно, а то таким калибром весь череп разнесет… Интересно, есть все-таки Тот Свет или это тысячелетние выдумки? Сейчас проверим…»

Нужно было помолиться напоследок, но слова молитвы, затверженные наизусть еще в далеком детстве, как-то выветрились из головы, и вместо суховатых «Спаси, сохрани и помилуй…» возник образ Наташеньки. Не той встревоженной, слегка осунувшейся и как-то разом постаревшей женщины, какой он застал ее в тот последний раз, а веселой и смешливой юной прелестницы, раз и навсегда пленившей сердце офицера…

«Прощай, Наташенька…»

Ланской нажал на спуск, но вместо грохота, предваряющего адскую бездну, не веря собственным ушам, услышал четкий металлический щелчок бойка по капсюлю.

Осечка?! Как некстати…

Еще один щелчок. Проклятая Америка…

Словно в страшном сне, Павел Владимирович видел разлетающиеся под ударами прикладов двери, слышал торжествующий рев валящей внутрь толпы…

Избитый и окровавленный, он то терял сознание, то снова выплывал из забытья, когда его волокли по коридорам куда-то.

«Расстреляют? – вялыми червяками копошились под черепной костью мысли. – Зачем тогда тащат куда-то – шлепнули бы и здесь… Увезут в свою проклятую «че-ка», будут рвать ногти и жечь калеными шомполами? Ну, когда-то все равно пришлось бы ответить за то, что приходилось делать с такими, как они… Подобное – подобным… Все равно он не скажет им ни слова…»

А если не выдержит? Нечеловеческие страдания развязывают языки самым стойким. Это он тоже знал досконально – видел сам, как ползал в ногах после трех суток непрерывных допросов один из их комиссаров, слывший несгибаемым. Согнулся… Эх, зря тянул до последнего, надеялся на последний патрон… Нет, можно еще побарахтаться – джиу-джитсу позволит раскидать этих деревенских увальней, расслабившихся при виде беспомощного избитого человека, которого они самозабвенно месили несколько минут кулаками и ногами, мстя за свой недавний страх, за смерть товарищей, за вековую лакейскую привычку кланяться перед ним, «белой костью». Именно за это, за что – вовсе не за богатство или знатность – они ненавидели их всех… Раскидать это быдло и… Нет, не спастись – спастись уже не получится. Умереть от пули или штыка, обманув их своей смертью еще раз. Еще раз посмеяться над ними – уверенными в своей непременной победе…

Видимо, он снова впал в забытье, потому что очнулся, увидев перед собой затянутого в хрустящую кожу невысокого чернявого человечка в пенсне. Седина в пышной шевелюре, глумливая усмешечка, словно приклеенная к испитому лицу, никак не вяжущаяся с затаенным страхом в черных, навыкате глазах с красными прожилками на желтоватых белках.

«Попался бы ты мне на фронте… Всю обойму… Нет, шалишь – шашкой наотмашь, от плеча до поясницы…»

Он обвис на руках у держащих его красноармейцев, готовясь превратиться в стальную пружину, распрямляющуюся, неся смерть.

«Каблуком в горло – в кадык, до хруста. Вторым – в переносицу, чтобы наверняка…»

Но, видимо, прочел битый жизнью комиссаришка, подвальная крыса, свою смерть в глазах полуживого врага, потому что суетливо сделал пару шажков назад и замахал ручками с крошечными женскими кистями:

– В машину! В машину его! – и устыдился сквозящего в голосе страха. – И чтобы пальцем больше не трогать! Он нам живым нужен… Распорядитесь насчет врача.

Что-то резко, будто молотком, ударило ротмистра в висок, помещение опрокинулось, и он полетел куда-то в сгущающуюся темноту.

«Ушел…» – короткая мысль так и не успела оформиться в умирающем мозгу…

Слух еще успел отметить одиночный выстрел, раскатившийся по анфиладе пустых залов майским громом…

Мамедова обнаружили после долгих поисков в турецком Кипре изрядно опустившимся и уже ничем не напоминающим того всесильного криминального авторитета, каким его запомнил Александр. Конечно, с шапкой он подаяния не просил, прохожих по ночам не грабил и швейцаром в гостинице не служил. Но и лоску того в пожилом мужчине, большую половину дня проводившем на террасе небольшого домика в окрестностях Гирне за бутылкой местной раки, больше не было. Вряд ли его так уж подкосила та неудача с Петровым, скорее, просто вытеснили из незаконного бизнеса более молодые и оборотистые конкуренты. Но, по имевшимся у Саши данным, свернул он все дела в России и укрылся на средиземноморском острове-курорте почти сразу после того, как Роман Файбисович на долгие годы угодил за прочные двери со съемными ручками. Возможно, темные свои делишки он продолжал обтяпывать и на Кипре, но видимых конфликтов с законом не имел, окружение свое практически распустил и доживал свой век в не блещущем роскошью одиночестве.

Зла к нему Александр давно уже почти не испытывал и давно бы махнул рукой на его существование вообще, если бы служба безопасности «Ланца» не сообщила своему главе, что охранником при вилле Мамедова состоит некий пожилой мужчина, откликающийся на кличку Магадан. Естественно, что охранник из этого тощего – в чем душа держится – бывшего зэка был никакой. Функции его заключались в основном в том, чтобы сидеть напротив хозяина и выслушивать его долгие многословные жалобы на жизнь-судьбину. Да и зачем был охранник в обшарпанном двухэтажном особнячке, единственная ценность которого заключалась в красивом виде на море?

– Смотри-ка, – Саша изучал так и эдак десяток цветных фотографий, на которых были запечатлены пожилые мужчины, беседующие за бутылью бесцветного напитка. – Зачем Мамедов пригрел этого урку?

«Ума не приложу, – буркнул ротмистр. – Но чувствую, что дело тут нечисто. Мы ведь так и не знаем, чьи люди тогда схватили вас перед дверью квартиры. Ваши жандармы, которых вы так изящно оставили с носом, не удосужились поделиться информацией…»

«Да что он теперь может, кроме как водкой наливаться с утра до вечера? В любом случае на рожон теперь не полезет».

«Вы так считаете?»

Папка с досье была захлопнута и убрана в долгий ящик и совсем бы оказалась забытой, если бы о ней не заставил вспомнить один случай…

– Саша! – Жена, судя по голосу, была взволнована не на шутку и едва сдерживала рыдания: французский акцент в ее речи слышался яснее, чем обычно. – Беда, Сашенька!

– С Сережкой что-нибудь? – Сердце пропустило удар. – С мамой?

– Нет, Саша, нет, – с ними все в порядке. И с моей мамой – тоже. Просто мне сообщили, что меня разыскивает отец Шарля…

– Какого Шарля? – не понял Александр.

– Ну, Шарля Хабиби, моего парижского знакомого, – пояснила Натали, и мужчина вспомнил молодого араба, в свое время помогшего вырвать его из лап боевиков Мамедова. – Ты его, наверное, не помнишь…

Почувствовав укол ревности, Саша, тем не менее, не дал ей взять верх и спросил как мог ровнее:

– Ну и что там стряслось с твоим… знакомым?

Наташа не заметила этой многозначащей заминки и затараторила, сбиваясь:

– Его похитили! Представляешь, Саша: его похитили прямо посреди Парижа и теперь требуют выкуп!

– Много?

– Сто миллионов евро!

– Сто… чего? А они не… – грязное слово едва не сорвалось с языка, но Александр удержал его в самый последний момент. – А они не подумали, что французское правительство ни за что не заплатит и десяти процентов этой суммы? Не такая уж великая сошка – простой полицейский…

– Они не с правительства требуют эти деньги, Саша, – перебила его жена. – Они потребовали от его семьи передать нам с тобой, что заплатить должны мы.

– Час от часу не легче… Я сейчас.

Через пятнадцать минут он уже утешал плачущую навзрыд жену и в промежутках между всхлипами выяснил следующее.

Шарль был похищен не в Париже, а на одном из курортов Лазурного Берега, где он отдыхал вместе с женой (полицейский женился через несколько лет после того случая) и двумя детьми, поэтому французская полиция и спецслужбы еще не были в курсе произошедшего. И еще долго не будут, потому что первым условием, которое похитители поставили перед семьей Хабиби-старших, была полная тайна. За нарушение они грозили убить… Нет, не Шарля – одного из его детей. Старый Сулейман Хабиби чересчур сильно любил своих внуков, чтобы отважиться пойти против требований бандитов.

– Он добрался до нашего парижского представительства и умолял тамошних служащих связать его со мной, – всхлипывала Натали. – Я помню его – чудесный старик… А когда ему сказали, что это невозможно, – попросил передать пакет для меня.

Саша еще раз пробежал взглядом текст, напечатанный на лазерном принтере. Бандиты обращались не к старому алжирцу и даже не к Наташе – письмо было адресовано непосредственно ему, Александру Петрову.

«Саша, дорогой! – значилось в короткой записке. – Я знаю, что ты теперь человек большой, с высоты своей земли не видишь, но долги-то отдавать надо. Счетчик уже несколько лет тикает. И не только мне, Сашенька, – ты многих людей обидел, дорогой. Так что давай не упрямься – для тебя сейчас это копейки, я знаю. Так что жду от тебя весточки: где, как и когда».

«Каков подлец! – взъярился ротмистр. – Сколько он вам уже крови испортил, а все не уймется… Вы ведь уже знаете, где он окопался? Группу захвата туда – и все! И концы в воду!»

«Нет, граф, – Саша был задумчив. – Простые решения – не всегда верные. Мы же не бандиты – зачем становиться с ним на одну ступеньку. К тому же у него заложники. Дети…»

«Значит, вы готовы отдать ему такую кучу денег? Зря. Он не остановится и продолжит вымогательство во все больших объемах. В конце концов, его все равно придется устранить».

«Вот я и хочу его устранить. Навсегда».

Саша снял с полки «стазисной» обычную, ничем не примечательную поллитровую банку из-под соленых огурчиков-корнишонов и встряхнул. Неприглядные на вид, сероватые полупрозрачные камешки на ее дне мог принять за драгоценные лишь обладатель недюжинной фантазии. Хотя это были самые настоящие алмазы. Проверенные экспертами, составившими пространное заключение, которое банкой и было придавлено к «полке».

Голконду обнаружил в одном из своих бесконечных рейдов тоже фантаст. Вернее, сначала, повинуясь не вполне ясной логике, он назвал свою планету Паталипутра[31], но сразу же вычеркнул это название, заменив его на более понятное. Кристаллы разных форм, расцветок и размеров он притаскивал из других миров и ранее, но только на этой нашел полный аналог земного алмаза. Точнее, такие же алмазы, что добывали в Якутии и Южной Африке. Наивно, разумеется, полагать, что планета, видимо, в прошлом изобиловавшая вулканами, но теперь спокойная, была просто завалена драгоценными камнями. Возможно, ему просто повезло, как повезло какому-то южноафриканцу, открывшему местечко Кимберли на Земле. Однако та пригоршня кристаллов размером от крупной горошины до фаланги большого пальца оказалась не чем иным, как кристаллическим углеродом, ценящимся выше всех остальных камней. И надо сказать, что внезапно свалившееся на Агафангела богатство не свело его с ума – он прилежно занес находку в отчет и как ни в чем не бывало продолжил методично обшаривать вселенную.

«Вряд ли это потянет на сто миллионов, – скептически заметил ротмистр. – Ну, миллион, ну, два… В крайнем случае – три. Не больше».

«В экспертном заключении значится без малого десять, – возразил Александр. – Причем сказано, что оценка заниженная – два крупных кристалла могут стоить на порядок дороже».

«Десяти все равно не хватит».

«А множитель нам зачем?..»

Саша критически осмотрел десяток одинаковых баночек из-под огурцов на угольно-черной ленте транспортера и добавил еще парочку.

«Теперь вроде бы хватит, – заметил он, ссыпая содержимое всех банок в одну и туго закручивая крышку. – Тут миллионов на сто двадцать».

Вышло где-то три четверти банки – даже не верилось, что эта невзрачная каменная крошка стоит такую баснословную сумму.

«А вообще, – спохватился граф. – К чему такие сложности? Разве вы просто не можете снять со счетов концерна требуемую сумму наличными?»

«Деньги любят счет, Павел Владимирович… К тому же что такое деньги – так, резаная цветная бумага. Я хочу произвести на Мамедова впечатление. Хочу, чтобы он перестал соображать от жадности».

«Ну да, полбанки алмазов вполне смогут вскружить ему голову… Хотя я все равно не могу понять, что вы задумали».

«Увидите».

Наблюдать за логовом Мамедова долго не пришлось. Где-то через полтора часа Магадан с туго набитым пластиковым пакетом из какого-то супермаркета (через полупрозрачную пластиковую пленку просвечивали литровые бутыли с водой и какие-то круглые и угловатые предметы), покачиваясь, подошел к двери в полуподвал, запертой на большой висячий замок, и, провозившись с ключом, наверное, пять минут, скрылся внизу.

«Ну, тут и гадать нечего, – ротмистра, похоже, охватил охотничий азарт. – Пленники в подвале. Он им еду отнес. Можно освобождать, и все».

«Не торопитесь».

Саша чуть-чуть переместился в пространстве и шагнул на выщербленные камни террасы прямо за спиной у, казалось, дремавшего над неизменной бутылкой Мамедова.

– Не помешал? – громко осведомился он, приставив указательный палец к затылку старого бандита.

Такого эффекта он не ожидал: Мамедов дернулся, будто ему воткнули в спину нож, свалил ракию и закуску на пол и задрал вверх трясущиеся руки.

– Не стреляй! – прохрипел он, решив, что в затылок ему уперлось дуло пистолета. – Давай поговорим!

– Ну, что же, – спокойно заметил Александр, обходя стол. – Можно и поговорить… Да ты опусти, опусти руки-то.

Вблизи было видно еще лучше, как сдал некогда грозный бандит за эти годы: морщинистое лицо, мутные бегающие глазки с синюшными мешками под ними, покрытый сеткой сосудов нос завзятого пьяницы…

– А-а… Это ты? – с трудом узнал он старого врага. – Убивать будешь?

– Зачем? Ты же меня не убил? Хотя и старался. Я выкуп за француза принес.

– Выкуп? – не поверил старик. – А где же он? Сто лимонов, даже «бинладенами»[32] – большой чемодан, а ты – с пустыми руками. Сразу говорю: я чек не приму и карточку – тоже.

– Это понятно, – улыбнулся Саша. – Только мелкими, бывшими в обращении купюрами. Но тогда даже не чемодан, а железнодорожный контейнер понадобится.

– Не волнуйся, – оскалился мерзавец, демонстрируя желтые кривые зубы. – У меня места хватит. И смотри – без глупостей: твоих французов хорошо охраняют, и чуть что…

– Сомневаюсь, что Магадан такой уж хороший охранник. Кстати, как ты его нашел?

Глазки Мамедова воровато забегали.

– А зачем мне его искать? Он всегда на меня работал. И в экспедицию твою по моему приказу пошел. Правда, чуть не сдох при этом…

– Значит, придушили тогда бичи совсем не того…

«Он же и указал тогда на невиновного, – обличающе заметил незримый ротмистр. – Двойной Иуда!»

– Магадан, он хи-и-итрый! – захихикал, потирая руки, Мамедов. – Я его заприметил, когда сам на шконке чалился. В семидесятых еще.

– А он золотишком с тобой поделился? – невинно спросил Петров, присаживаясь напротив торжествующего бандита.

– Каким еще золотишком? – нахмурился тот.

– А тем, что он тогда с Корабля утащил. Несколько кило там было, по моей прикидке.

Старик почему-то сразу поверил Александру. Видимо, знал за подельником не один такой фортель.

– Вот ведь гнида! – хлопнул он ладонью по столу, разбрызгивая ракию. – Чуял я, что тут дело нечисто… Вот гнида!

– Ну, не убивайся так, – делано пожалел Саша бандита. – Того золота уже концов не сыщешь. Было и сплыло. Я тебе лучше дам.

– Тоже золото? – глаза старого преступника алчно загорелись.

– Ты головой-то думай. Золото на сто миллионов евро несколько тонн весит. К чему оно тебе? В карман не спрячешь.

– Я найду, куда его деть!

– Не сомневаюсь. Но я лучше предлагаю.

Петров вынул из кармана пиджака банку и со стуком поставил ее на стол. Алмазы дробно брякнули о стекло.

– Чего тут! – Мамедов жадно схватил банку и свинтил крышку дрожащими пальцами. – Тьфу! Стекляшки какие-то…

Саша молча отнял банку, выудил из груды сокровищ один камешек и со скрипом провел им по стеклянной стенке. Осталась четкая глубокая черта.

– Ну. – Он бросил камешек обратно и придвинул банку разинувшему рот старику. – Помнишь, чем стекло можно поцарапать? Не все мозги пропил еще?

– Алмаз… – с трудом сглотнул тот, дернув щетинистым кадыком. – Они все такие?.. Ну, настоящие…

– Проверяй хоть до посинения, – махнул Александр рукой.

– И на сколько тут? – бандит вышвырнул из глубокой тарелки лежащие там овощи и дрожащими руками пересыпал в нее алмазы, кроваво сверкнувшие в лучах заходящего солнца: места оказалось мало, и часть камешков посыпалась на грязный стол.

– Больше, чем ты просил, – равнодушно ответил его визави, любуясь закатом – вид действительно открывался замечательный. – Да не прячь ты камни – все твои, не отниму.

– Где взял? – Руки у старика уже не просто тряслись, а ходили ходуном, и мужчина внезапно испугался, что его прямо тут, за столом, хватит удар.

– Тебе мало, что ли? – удивился он. – Ну, ты жа-а-аден, как я погляжу… А хочешь еще?

– Хочу! – Мамедова колотило, как в лихоманке. – Говори: откуда взял?

– Сперва французов освободи.

Старик привстал на трясущиеся ноги и хрипло заорал:

– Магадан! Магада-а-ан!..

– Чего тебе? – глухо донеслось из зарешеченного окошка над самым полом.

– Тащи сюда французов!

– Как прикажешь, шеф…

Супружеская чета с детьми лет трех-четырех на руках не выглядела чересчур изголодавшейся. Шарль изменился мало, разве что несколько пополнел за прошедшие годы, да линия волос, некогда пышных, изрядно сместилась к затылку. Молодую круглолицую женщину в черном платье и оранжевом платке-хиджабе Александр раньше не видел, поэтому сравнивать было не с чем. Но дети, мальчик и девочка, похожие как две капли воды – оба большеглазые, курчавые, – выглядели отлично.

– Я их каждый день по три раза кормил, – заторопился Мамедов. – На свои, кровные! Вино даже предлагал, да они не пьют. Мусульмане!

– А ты сам разве не мусульманин?

– Я – советский человек, – ответил Мамедов. – В комсомоле был! В партию бы пошел, да…

– Да лучше занятие нашлось, – закончил за него Петров. – Интереснее.

Он обернулся к Шарлю:

– Вы меня узнаете?

Тот вгляделся, близоруко сощурившись, – время, похоже, повлияло не только на волосы, и просиял:

– Вы тот самый русский, который… Друг Натали! Как она сейчас?

– Великолепно. Передавала вам привет. Вы свободны, кстати.

– А… Вы что, заплатили этим бандитам? С похитителями людей нельзя вести переговоров!..

– Я и не вел. Вы не против подождать немного в доме? Я вернусь через полчаса и все вам объясню.

Когда они остались втроем с бандитами, Саша деловито предложил:

– Глаза у вас есть чем завязать? Только чур не подглядывать!

Уже с завязанными глазами, старый, битый жизнью волк Мамедов занервничал:

– А если ты нас грохнешь просто?

– Была бы охота руки марать, – успокоил его Саша. – Это я и раньше сто раз сделать мог.

Он уже крутил глобус Голконды, отыскивая нужное место.

– Все, можете смотреть.

Они стояли на узком песчаном мысу, образованном двумя сливающимися в одну речушками. Кругом расстилался тропический лес, от теплой воды поднимались испарения, нестройно чирикали и свистели невидимые птицы, по песку сновали не то насекомые, не то крабы.

– Где это мы? – опешивший Мамедов так и не выпустил из рук банку с алмазами. – В Африке, что ли? А как мы сюда попали?

Невозмутимый Магадан никак не выражал своего интереса, но тоже оглядывался исподтишка.

– Тебе-то какая разница? – пожал плечами Саша, присев на корточки и выковыривая из песка полупрозрачный камешек, размером, пожалуй, побольше самого крупного, виденного раньше. – У тебя алмазы под ногами – знай собирай, как грибы!

Он подкинул найденный камень на ладони.

– Дай! Дай сюда! – кинулся к нему Мамедов, от жадности совсем спятивший, похоже. – Мое! Все мое!

– Да возьми! – кинул ему находку мужчина. – Никто на твое и не зарится. Вон, смотри, еще!

Старик, продолжая прижимать локтем к боку свои сокровища, коршуном рухнул на указанный ему камень. Магадан тоже уже стоял на коленях и, словно землянику, собирал в горсть разбросанные тут и там камешки, поблескивающие в зеленоватых лучах местного светила.

– Мое! – хрипло орал Мамедов, ползая по песку и запихивая находки в банку. – Мое-е-е!..

Саша пожал плечами и шагнул прочь, оставляя осчастливленных им людей наедине с их сокровищами.

«А вы жестоки, Саша, – попенял ему ротмистр. – Они же погибнут тут».

«Черта с два, – мысленно отмахнулся Александр. – Мужики жизнью битые-перебитые, в лесу фруктов полно, воздух, подходящий для дыхания, вода – под ногами… Рыба, опять же. Хищников Агафангел не обнаружил».

«Одним из самых жестоких наказаний у пиратов в старину было оставление на необитаемом острове».

«Да они это заслужили. Оба. Все равно за похищение людей, особенно – сотрудника полиции, им в любой стране пожизненное заключение светило. А тут – курорт настоящий».

«Все равно…»

«Да не волнуйтесь вы – я им буду время от времени товарищей подкидывать. Так что скучно им тут не будет. А теперь – назад. Шарль с женой и детишками извелся там, поди».

Ланской не нашелся что ответить…

– К вам гость, Александр Игоревич…

Принимать телефонный звонок не на обычный аппарат, пусть даже самый новомодный и навороченный, а на микрокомпьютер, имплантированный непосредственно в голову, было непривычно. Саша в сотый раз проклял тот день и час, когда решился на, в общем-то, несложную, особенно в свете того развития, которое получила медицина за годы исследований Корабля, операцию. Собственно говоря, имплантировался в черепную коробку не сам компьютер, последний образец которого по размеру и внешнему виду напоминал подушечку жевательной резинки – от этого отказались сразу и бесповоротно, поскольку этому виду техники свойственно особенно быстрое развитие и усовершенствование.

– Это что же, – запротестовал Михалыч, только узнав о планах «ученой банды». – Допустим, захочу я свой комп поменять, когда новое поколение появится. Проапгрейдить, как молодые говорят. Память там, быстродействие нарастить и все такое. Что мне – снова под нож вашим коновалам ложиться? Вам-то все равно – в черепушке чьей-то ковыряться или в своей, извиняюсь… У меня, понимаешь, она одна! У меня, если хотите знать, там уже четвертый десяток лет железка торчит – сувенир из-за речки[33] – и ту не даю выковыривать! Так что идите вы со своими имплантами…

И прав был Михалыч, прав сермяжной мудростью простого, жизнью битого русского мужика – подобные операции нужно делать раз и навсегда. На том и порешили. Подключался к мозговым центрам только утопленный в черепную кость разъем, в который можно было вставлять компьютер на манер обычной флешки.

Александра, естественно, посвятили в курс дела, ознакомив с обширными схемами, многостраничными презентациями и прочей документацией. Не слишком разбиравшийся в электронике и еще меньше – в анатомии, он понял только одно: подключался «малыш», как окрестили микрокомпьютер, на манер древних компьютерных приставок «Спектрум», на которых когда-то, на заре своей коммерческой деятельности, он сделал свой стартовый капитал.

В ту пору все черно-белые и подавляющее большинство редких цветных телевизоров советской сборки не имело специальных разъемов для подключения дополнительных устройств. Не считали нужным конструкторы Страны Советов ломать голову над таким «буржуазным излишеством». Но анонимный народный гений мигом нашел обходные пути, широко растиражировав кустарные схемы подключения в журналах «Радио» и тому подобных источниках, вплоть до размноженных на абсолютно нелегальных тогда копировальных аппаратах. И были они настолько просты, что воспользоваться ими мог любой худо-бедно владеющий паяльником дилетант. Благо схемы советских телевизоров, внешне разных, тоже не блистали разнообразием.

Насколько помнил Александр, припаять проводки, ведущие ко сколько-то там штырьковому разъему самого что ни на есть военного типа, нужно было всего в трех легко запоминаемых точках телевизионной схемы. И, то ли по совпадению, то ли по сходству схемы, выводы разъема «малыша» крепились тоже в трех точках. Вот о самом процессе крепления он совсем ничего не понял из многословных объяснений Липатова – лишь уяснил, что благодаря исследованиям Корабля теперь было возможно взаимопроникновение живых тканей и металла. И делалось это так же просто, как пайка оловянным припоем контактов радиодеталей. Да и выполняли эту пайку совсем не паяльником, да и не люди вовсе. Микроробота (совсем немного недотягивающего до степени «нано»), а если быть точным, сразу трех, запускали через шприц в маленькое отверстие в черепе на месте будущего разъема, и они, уже самостоятельно, добирались до нужных точек в мозгу, словно паучки, выпуская из себя токопроводящую нить. Олег Алексеевич объяснял, что эта паутина по своим свойствам сходна с материалом природных нервных волокон. Разъем с тремя паутинками прилепляли на место, фиксируя обычным бактерицидным лейкопластырем, и он сам собой, незаметно для пациента (опять «корабельные» технологии) врастал в голову, постепенно становясь одним целым с черепной костью. Оставалось лишь через пару дней отлепить пластырь от выбритого на коже головы пятачка – и можно было вставлять сам компьютер. Работал тот от микроскопического обломка электрошипа, поэтому подзарядки не требовалось. Место крепления находилось на затылке, как из косметических (легко спрятать под волосами), так и из практических соображений (паучкам проще добираться до цели).

И вот теперь в черепной коробке у Александра и нескольких сотен смелых экспериментаторов стоял суперсовременный «органчик», способный на многое. Настолько многое, что телефонная связь была не только не на первом, но даже не на десятом или двадцатом месте…

– Кто? – буркнул Александр.

– Э-э-э… Может быть, вы сами посмотрите? Он у купола. Перед входом в институт.

– Иду.

Саша шагнул в портал и мгновенно перенесся из Западного полушария – на этот раз он встречался с инвесторами из Бразилии – к Кораблю. У ворот института его ждали смущенные Михалыч и Липатов.

– Ну, и кого опять принесло на мою голову?

Ответом ему были два указательных пальца, уставленные на чуть переливающуюся радужными бликами пленку защитного купола в десятке метров от того места, где они находились.

С другой стороны стоял невысокий лысоватый человек в темно-синем строгом костюме и с видимым интересом изучал Купол, похлопывая по его упругой поверхности ладонью…

– Я вас отвлек? – президент ответил на рукопожатие Александра. – Извините, что без приглашения.

– Не то чтобы отвлек… – на самом деле еще как отвлек, но не говорить же это такому человеку. – А вы по какому поводу… в гости?

Он с интересом следил за поведением человека, кажется, ничуть не смущенного отсутствием охраны и вообще своим пребыванием на враждебной территории. Не совсем, конечно, враждебной – нападки на концерн со стороны всякого рода государственных служб прекратились давно, а в последнее время если они и проявляли какой-либо интерес к его делам, то сугубо в рамках закона. Чего нельзя сказать о заграничных филиалах, которые местные власти продолжали кошмарить по полной программе. Но все-таки то, памятное всем отражение атаки российских войск на Купол, и особенно его бескровный, хотя и не совсем приличный для атакующих финал, были, как ни крути, пощечиной государству. Не слишком болезненной, но звонкой и обидной. Не верилось, что оно вот так просто, да еще в лице своего главы, возьмет и забудет брошенный ему вызов. Не в том дело, что вызова-то, по сути, не было – концерн, а если быть точным, то Корабль, просто отстоял свою независимость – но ведь были прецеденты, когда и меньшее вызывало желание «скрутить в бараний рог», «взять к ногтю», «стереть в лагерную пыль»…

– Почему по поводу? – искренне изумился первый человек государства. – Именно в гости. А то ходят, понимаешь, всякие слухи, домыслы… Страшилки, я бы даже сказал. Фантазируют все, кто во что горазд. Журналисты, блоггеры, аналитики, телеведущие… А особенно мои советники. Я же, Александр Игоревич, привык доверять фактам и только фактам. Желательно – из первых рук. А еще лучше – самому, так сказать, щупать и смотреть. Согласитесь: это ведь законное желание – знать, что на территории, за которую ты отвечаешь, происходит?

– Абсолютно, – вынужден был согласиться Саша.

– Ну, вот я и заявился к вам в гости незваным – от вас ведь приглашения не дождешься, не так ли? Не прогоните?

– Нет, конечно, – Петров сделал жест радушного хозяина. – Проходите, пожалуйста. Постараюсь удовлетворить ваш интерес. Насколько это в моих силах.

И Корабль охотно пропустил гостя, сделав перед ним неощутимой только что непроницаемую для всего нежелательного преграду. И Саша про себя облегченно вздохнул: протаскивать гостя такого ранга через портал было бы не совсем уместно.

– Кстати, – заметил он. – А как же вы без телохранителей, свиты, так сказать? Если хотите, то…

– Ничего-ничего, не беспокойтесь, – улыбнулся президент. – Я же среди друзей – чего мне бояться?

Это крыть было нечем…

– А вот тут у нас музей чужих миров…

Сперва хозяин хотел ограничиться самой общей экскурсией, но интерес гостя был настолько неподдельным, реакция на чудеса Корабля столь непосредственной, что он увлекся и забыл о своем первоначальном намерении.

Да и поразить экскурсанта хотелось, чего скрывать.

И если при посещении множительного цеха и других, давно изученных и дающих реальные результаты помещений вроде «Железной Девы» или антигравитационного лифта (президент даже не отказался лично несколько раз подпрыгнуть на «батуте»), удивление его было сдержанным, то с перевертышем фокус удался на все сто.

– Проходите, пожалуйста, – пропустил Александр гостя вперед перед ничем не примечательным с виду пустым помещением – одной из сквозных комнат, которых в Корабле было великое множество.

Беседуя о только что посещенных диковинках, они рука об руку миновали помещение (президент даже не обратил особенного внимания – комната и комната) и вышли с другой стороны. Там хозяин подвел гостя к большому зеркалу, украшающему одну из стен – предмету сугубо земному и к Кораблю не имевшему никакого отношения.

– А это что? – с интересом уставился на него экскурсант, ожидая еще какой-либо чудесной истории. – Тоже какой-то артефакт?

– Нет, зеркало самое обычное – приобретено в одном из мебельных магазинов ближайшего областного центра. Доставить его сюда было трудновато, конечно, – хрупкий предмет, сами понимаете, а из транспорта у нас в основном только вертолеты…

– И зачем же оно здесь? – Любопытство президента разыгралось не на шутку, и теперь он напоминал школьника, впервые попавшего на сеанс фокусника.

– А вы ничего не замечаете? – невинно спросил Саша.

– Ничего… – протянул мужчина, разглядывая себя в зеркало так и эдак. – Не помолодел, волос не добавилось, – улыбнулся он. – Такой же, как обычно. А что должно быть?

– Вы часы на какой руке носите?

– На пра… – Президент, не веря себе, поднес к глазам руку с часами.

Левую руку!

– Это что – фокус какой-то? Как вы успели надеть часы на другую руку?

– Не только часы. Пиджак у вас на какую сторону застегнут?

Одежда действительно была застегнута на «женскую» сторону. На правой стороне оказался и значок, украшавший прежде левый лацкан президента. И платок обнаружился в правом нагрудном кармане…

– И сердца у нас с вами сейчас бьются с правой стороны, – заверил ошеломленного мужчину Александр. – Не беспокойтесь – это безопасно. Мы легко вернем все обратно, снова пройдя эту комнату.

– Давайте уж поскорее, – гость держался ладонью за правую сторону груди, заметно нервничая: все же немолодой человек. Саша даже ощутил укол совести.

«В самом деле, – сварливо заметил ротмистр, естественно, незримо присутствовавший при этом действе. – Предупреждать надо. А то ставите такого человека в неудобное положение».

Граф давно и не скрывая этого симпатизировал президенту, вызывая этим вечные подтрунивания со стороны его симбионта. И порой их споры относительно данной личности перерастали в нешуточные баталии. Виртуальные, естественно.

«Прощения просим, – успокоил его Александр. – Кстати, я давно хотел вас спросить: а вы там, в «хранилище памяти», не переворачиваетесь в тот момент, когда переворачиваюсь я?»

«Ну, когда вы умудритесь доставить сюда настоящее, а не воображаемое зеркало, – проверим…»

Президент старался не подавать вида, но было видно, что он успокоился, лишь когда убедился, что часы, как им и полагается, тикают на правом запястье, а значок с платком – на положенном им месте.

– Извините за дурацкую шутку.

– Да что там, – махнул рукой гость. – Сам виноват. Спасибо на том, что хоть наизнанку не вывернули. Или пол не сменили… А есть ли у этого… действа реальный смысл? – перевел он разговор на другую тему, более приземленную. – Кроме фокусов с перевертышами, я имею в виду.

– Мы долго не могли понять, – честно признался Александр, – что с этим делать. Да если честно, это далеко не первое и не последнее чудо Корабля, заставившее нас поломать голову. К некоторым – к большинству, если честно, – так и не удалось подобрать ключа. Может быть, когда-нибудь… А перевертыш оказался полезен совершенно неожиданно. Помните зал с колоннами-копирами?

– Конечно.

– Так вот. Что греха таить, одним из первых предложений по реальному использованию органического копира было тиражирование донорских органов. Ведь это проще простого – получить копию любого тела, допустим, помещенного в копир частично, чтобы не ставить потом перед собой нравственной дилеммы умерщвления получившегося кадавра… Кадаврами наши «научники» прозвали получающиеся копии человека. Особенно когда выяснилось, что это вовсе не безмозглые куклы… Но об этом – потом, если не возражаете.

– Да-да, конечно. И что с органами? – живо заинтересовался экскурсант.

– С органами-то как раз все в полном порядке. Они получаются идеально здоровыми, даже если сам донор страдает какими-то хроническими болезнями или отклонениями. Корабль каким-то образом исправляет их, ремонтирует, что ли. Буквально на молекулярном, если не на атомном уровне. Причем они обладают еще одним интересным свойством – практически абсолютной приживаемостью.

– То есть ни группа крови, ни какие-то индивидуальные особенности…

– Совершенно верно. Отторжение происходит лишь в полутора процентах случаев трансплантации, но наши медики утверждают, что это уже вызвано браком врачей-трансплантологов или индивидуальными особенностями организма реципиента. Короче говоря, если у человека поражена печень, то ему можно пересадить хоть трижды идеальное сердце… Ну, вы понимаете.

– Понимаю… И чем же здесь помог перевертыш?

– Тут нам помог случай. У одного из сотрудников в результате несчастного случая была ампутирована правая рука. Собственно говоря, скопировать можно было первую попавшуюся, хотя бы мою, но тут кто-то вспомнил про перевертыш. Раненого доставили сюда, его целая левая рука стала правой… Знаете, что он первым делом спросил, когда у него сняли повязки?

– Не представляю даже.

– «А татуировку убрать вы не могли перед этим?»

– А что была за татуировка?

Саша наклонился к уху президента и вполголоса произнес пару слов. Тот некоторое время молчал, а потом прыснул и захохотал в голос.

– Ну и удружили вы товарищу, – произнес он несколько минут спустя, вытирая невольно выступившие на глазах слезы. – Он и от одной-то не знал как избавиться, а тут – сразу две!

– Что поделать – от грехов молодости избавиться трудно…

– Ну что? Не устали еще?

– Ничуть! А вообще, каковы размеры Корабля? А то мы ходим, ходим…

– Честно говоря, никто еще не добирался до его границы. Ну, в смысле того, чтобы упереться в обшивку. А забирались далеко – за несколько километров от входа. Пытались составлять планы, но выяснилось, что помещения Корабля постоянно меняют геометрию.

– И как же вы тут ориентируетесь?

– Представьте себе – практически никак.

– То есть?

– Корабль сам подставляет тебе то, что ты ищешь, – он постоянно находится в контакте с нашим мозгом. Вернее, с мозгом своих знакомых – меня, профессора Липатова, начальника охраны Семецкого… Тех, кто первым открыл люк, ведущий в его недра. Кстати, и в этом многие сомневаются.

– В чем?

– В том, что это именно люк. Липатов, например, утверждает, что это никакой не люк, а портал на другую планету или вообще в параллельный мир.

– И что? Это соответствует действительности?

– Не знаю… Мы пробовали бурить скважины вокруг люка, и буры не наткнулись ни на какое твердое препятствие. Разумеется, кроме обычной гальки и тому подобного. А ведь скважины доходили до полукилометровой глубины…

– Как такое может быть?

Саша только развел руками.

– Это, конечно, только гипотеза, но она объясняет многое. Неисчерпаемость копиров, например. Ведь из ничего что-то получиться не может. Закон сохранения массы… Возможно даже, что этот портал на Земле не один, только нам первым повезло наткнуться на него… Ну что, не сильно я вас загрузил? Продолжим экскурсию?

Вот этот зал поразил гостя сразу и наповал.

– Ух ты! – уставший уже охать и ахать президент остановился перед застывшим на «полке» обитателем Немезиды – планеты из созвездия Лиры, не слишком уютной, хотя и практически безопасной для защищенного скафандром путешественника – неуклюжим, напоминающим варана и черепаху одновременно существом. При всем внешнем сходстве с земными рептилиями псевдоящер, как окрестил его первооткрыватель Агафангел, не имел ничего общего с пресмыкающимися, млекопитающими и высшими формами жизни вообще. После долгих размышлений и исследований он был причислен биологами Корабля к… насекомым. По целому ряду признаков – внешний скелет, фасеточное зрение, кожное дыхание – он очень походил на земных жуков. И, подобно им, проходил в своей жизни несколько стадий, причем каждая из форм личинок и куколок разительно отличалась как друг от друга, так и от завершившего полный цикл существа. Разве что земные насекомые в стадии личинок не могли спариваться друг с другом и давать потомство…

– Можно потрогать?

– Трогайте на здоровье – это безопасно.

– Это чучело?

– Ни в коем случае. Он жив и здоров и, если снять его с этой невидимой «полки», как ни в чем не бывало отправится по своим делам. Разве что здесь ему дела не найдется – там у себя они заняты строительством гнезд, вроде осиных, и добычей пищи для личинок. Но, судя по всему, он может основать новую колонию и в одиночку.

– Я смотрю, вы много планет посетили – ишь, экспонатов сколько.

– Да, несколько тысяч.

– Несколько тысяч? – изумился президент. – И есть похожие на Землю?

– Множество. Есть очень похожие – просто один в один, а есть тоже пригодные для нас, но совсем иные. Если хотите, мы сейчас с вами посетим одну из них. Вы, вроде бы, увлекаетесь рыбалкой?..

Эта планета на самом деле очень походила на Землю. На Землю эпохи Великого оледенения, когда ледники от обоих полюсов стремились к экватору. Вернее, уже неспешно откатывались обратно с гораздо более южных, чем на нашей планете, отметок – ледниковый рубеж здесь проходил где-то на двадцатом градусе северной широты. Льды медленно отступали, оставляя после себя заболоченную тундру. А там, где у нас были субтропики, раскинулась бескрайняя тайга, изобилующая реками и озерами. С соответствующей водной фауной, тоже довольно похожей на земную.

– Ух ты! – президент сделал подсечку, и изогнутое крутой дугой удилище спиннинга заходило ходуном под энергичными рывками рыбины. – Что-то покрупнее попалось!

На кукане у кромки местной водяной травы наподобие осоки ядовито-синего цвета – в садок местная добыча просто не поместилась бы – ворочался, шевеля жабрами и временами всплескивая хвостами, добрый десяток длинных, отдаленно смахивающих на щук созданий. Отдаленно, потому что было у них гораздо больше плавников, чешую заменяла толстая шершавая кожа прямо-таки тропической расцветки в красную и белую полоску, а глаза отсутствовали полностью. Корабельные ученые предполагали, что это – последствия тысяч лет, проведенных без света подо льдом. Вместо зрения у «щук» развились обоняние и, если так можно выразиться, осязание – хищники чувствовали движение жертвы за несколько десятков метров. Роднили местного хищника с земным аналогом вытянутые вперед челюсти, утыканные острейшими зубами – сходный способ охоты породил и сходные инструменты.

– Не сорвалась бы! – стонал рыболов, отважно борясь с бьющейся за свою жизнь добычей, совершенно не согласной, судя по всему, что она – добыча.

– Вряд ли, – успокаивал его Александр. – Удилище и леска – нашего производства. Леска выдерживает на разрыв до пятисот килограммов, а удилище тоже в несколько раз превосходит лучшие аналоги. Главное, чтобы челюсти у рыбины выдержали.

Под поверхностью воды, вскипевшей буруном, на миг показалось что-то белесое и снова кануло в темной глубине.

– Ого! Это что-то другое!..

Борьба с подводным гигантом заняла добрых полчаса. Упрямая рыбина за это время заставила рыбаков переместиться по усыпанному галькой берегу метров на сто в сторону от импровизированного лагеря. И вот, наконец, обессилевший хищник показался на поверхности целиком, разлегшись во всю без малого двухметровую длину и впервые позволив разглядеть себя полностью.

Длинное брусковидное серебристое тело хищника, делавшее его похожим на земного тайменя, было усеяно мириадами синих пятнышек, мельчавших от спины к брюху, полностью исчезавших там и сливавшихся на хребте в сплошную фиолетовую полосу. Огромная, отороченная несколькими десятками соминых усов пасть, занимавшая едва ли не четверть тела, открывалась и закрывалась, демонстрируя несколько рядов мелких острых зубов, кожистые плавники шевелились, словно крошечные лапки.

– Красавец! – с гордостью заявил президент, осторожно подтаскивая окончательно сдавшуюся добычу к берегу. – Сколько в нем будет, как вы думаете, Александр Игоревич?

Он протянул руку к рыбине, и в этот момент Александр мягко отстранил его в сторону.

– Минуточку…

Он провел багориком, который держал в руках, по скользкому боку рыбы и…

– Вот ничего себе! – едва не выронил из рук спиннинг счастливый рыбак. – Он же электрический!

– Ну да, нечто вроде земных скатов или угрей, – Саша зацепил гиганта жалом багорика под челюсть и с видимой натугой выволок его, вяло шевелящегося, на берег. – Вот теперь можете потрогать. Следующий заряд ему уже не накопить.

– Нет. – Счастливчик, только что избежавший электрошока, положил спиннинг на гальку и спрятал руки за спину. – Я уж воздержусь как-нибудь. А почему те, предыдущие, током не бились?

– Они тоже электрические, только заряды у них слабенькие – только приборы и почувствуют. Зато этим монстром можно аккумуляторы заряжать… Продолжим?

– Нет, что-то расхотелось… – Президент опасливо поглядывал на добычу, раздувающую жабры у его ног. – Хорошего помаленьку.

«Подумать только, стоит мне сейчас шагнуть в портал, оставив его здесь, – внезапно для себя подумал Саша, глядя на гостя, изучающего подводного хищника, присев на корточки. – И столько людей во всем мире будут мне благодарны…»

«Только попробуйте, – сварливо отозвался ротмистр. – Я этого вам никогда не позволю… Кстати, а почему вы тогда не дали ему потрогать это электрическое чудо-юдо? Тоже многие были бы вам за это… благодарны».

«Ну как же… Это человек все-таки… И вообще, он у нас в гостях…»

«Вот-вот, – Александр готов был поклясться, что граф назидательно поднял вверх виртуальный палец. – Вот именно: во-первых, гость, а во вторых… Еще какой человек, во-вторых. Так что никаких фантазий на этот счет!»

– На нет и суда нет. В баньку после удачной рыбалки? – Хозяин радушным жестом указал на уютные домики базы, видневшиеся за деревьями, очень похожими на земные лиственницы, только с нежно-голубой хвоей. – У нас там и русская парная есть, и сауна. На любителя. И это самое, – он хорошо знакомым всем жестом щелкнул себя по горлу. – За удачную рыбалку и вообще. За знакомство, например.

– Банька – дело хорошее, – ответил президент, поднимаясь на ноги и аккуратно отряхивая колени. – Не откажусь… А спортзал у вас есть? Вы ведь владеете восточными единоборствами, правда?

– В какой-то мере, – уклончиво ответил Александр: Ланской несколько раз пытался передать ему свои навыки, но особенными их успехи можно было назвать лишь с огромной натяжкой. – Джиу-джитсу.

– Ну, так это же то же самое, что и дзюдо, – улыбнулся гость своей обезоруживающей улыбкой. – Только называется чуть по-другому[34].

– А откуда вы знаете, что я владею этим видом… спорта?

Президент хитро улыбнулся, разведя руками:

– Сорока на хвосте принесла…

Облаченные в кимоно соперники стояли друг против друга, широко расставив босые ноги и чуть согнувшись.

«Вы уж не подведите, ваша светлость, – с опаской заметил Александр, вспомнив, что писала пресса об увлечении «всенародно избранного». – А то ударим лицом в грязь перед гостем в самом что ни на есть прямом смысле этого слова».

«Не беспокойтесь, Саша, – небрежно ответил граф. – Я, насколько вы знаете, неплохо в этом разбираюсь».

Глава концерна опять был статистом в своем собственном теле – каждой его клеточкой сейчас владел ротмистр, чего, если честно, давненько уже не случалось. Мелкими, незаметными для соперника движениями, он разминал то одну, то другую мышцу, настраивая их тонус, – надо сказать, благодаря прошлым своим ошибкам, за которые потом пришлось расплачиваться, Петров старался поддерживать спортивную форму, ежедневно по паре часов в день, несмотря на загруженность делами, проводя в спортзале. Не имея претензий к физическому состоянию своего симбионта, граф сейчас просто привыкал к своему-чужому телу, как опытный стрелок или фехтовальщик перед поединком примеряет по руке рукоять оружия.

«А что, если я вас сейчас в «кладовую» отправлю? – привычно подколол он Сашу. – А сам тут, без вас… Шучу-шучу. Наблюдайте и учитесь».

Бойцы церемонно поклонились друг другу, воздух прорезало резкое слово «хадзимэ», и… Саша даже не понял, что произошло, так быстры были движения: его руки как-то ловко захватили руку соперника и ткань его кимоно… Бросок и сочный шлепок о татами. Миг – и президент, украдкой потирая плечо, поднимается на ноги.

«Видели? – самодовольно заметил ротмистр. – Чистый «вадза-ари»! Еще бы чуть-чуть – и «иппон». Но, видимо, старею. Да и вы, Саша, тоже совсем запустили себя. Жирок лишний, хруст в суставах… Непорядок».

«Вадзаари, иппон… Я ведь японского языка не знаю, Павел Владимирович».

«И огромное упущение с вашей стороны. С моей, кстати, тоже. Так, азы… А вадза-ари, к вашему сведению, это вторая оценка в джиу-джитсу и этом вашем дзю-до. Когда противник приземляется на пол на меньшую часть спины. Как вы сейчас видели. Ну, а иппон – это чистая победа. На полную спину. Как нокаут в боксе».

– Еще схватку? – спросил ротмистр вслух у слегка морщащегося соперника.

– Отчего же нет?

Новый поклон. На этот раз быстрой победы не получилось, и бойцы какое-то время побарахтались на татами. Но верх одержал все равно Ланской в теле Саши.

«Он хороший соперник, – уважительно отозвался граф. – Я бы охотно потренировался с ним в свободное время…»

«Обойдетесь, – отрезал Александр: боролся, конечно, исключительно ротмистр, но боль от ушибов и захватов чувствовали оба в равной мере. – Не пора ли закругляться?»

– Еще разок?

– Бог троицу любит, – безмятежно улыбнулся президент: даже проиграв две схватки, он отнюдь не чувствовал себя побежденным.

– Хадзимэ!

Саша почувствовал себя лежащим на ковре. Стальной захват стискивал шею, не давая дышать, неестественно вывернутая рука стрельнула болью. Он попытался шевельнуться, но, казалось, перехваченное до упора горло стиснуло еще сильнее. В висках запульсировало, свет начал меркнуть…

«Сдавайтесь, ротмистр! – панически воззвал он. – Он же сейчас сломает мне шею! Как это у вас делается?..»

«И не подумаю! – ответил граф, делая безуспешные попытки освободиться. – Я не сдамся…»

В глазах окончательно потемнело, сознание расставалось с телом…

«Вот и все…» – успел подумать он, почти лишившись чувств.

Он не понял, что произошло: живительный воздух снова вливался в легкие, глаза видели свет, темная пелена отступала.

Как во сне, он увидел протянутую ладонь и схватился за нее. Победитель легко поднял его на ноги и, улыбаясь, похлопал по плечу.

– Два – один!

– Еще схватку? – прохрипел перехваченным горлом Саша, всем своим существом протестуя против продолжения этой экзекуции.

– Нет, не стоит, – отрицательно покачал головой соперник. – Вы – отличный боец и победили в этом бою.

Он помолчал, глядя Александру в глаза, и добавил, улыбаясь:

– А вот теперь можно и в баньку. И от рюмочки после не откажусь…

– Что вы, находясь в ранге премьер-министра Российской Федерации, можете сказать о своих дальнейших действиях в отношении спорных северных территорий? Спасибо!

Бойкий раскосый журналист японского агентства «Киодо Цусин», только что протараторивший это практически без пауз на чужом ему русском языке, церемонно поклонился и уселся на место, сверкнув линзами очков в толстой оправе.

Пресс-конференция по случаю неожиданного для всех решения президента была в самом разгаре. Александр, за годы своей «публичной персонности» привыкший к подобным мероприятиям, уже устал отвечать на сыплющиеся со всех сторон вопросы самого разного свойства. А поток их только нарастал и нарастал, не собираясь иссякать.

Честно говоря, предложение высокого гостя, прозвучавшее в паузе между рюмочками в более чем дружеской беседе после баньки, грянуло, будто гром с ясного неба, и сначала было принято за шутку.

– Да вы с ума сошли! – опешил Александр, не веря своим ушам. – Признайтесь, что шутите?

– Ничуть, – президент насадил на вилку прозрачный кусочек копченой рыбы и полюбовался на просвет непривычным оттенком инопланетного лакомства. – Я сейчас серьезен, как никогда.

– Мне, конечно, очень лестно, но… Я вынужден отказаться…

– Почему же?

– Я не имею никакого опыта в политике, и вообще…

– Ну, допустим, в нашей стране премьер-министр больше занимается хозяйством, чем политикой, – заметил гость. – Не возражаете?

Он нацедил из пузатого графинчика еще по одной, чисто гомеопатической дозе алкоголя в крохотные рюмочки («гостевые», как называла их Наташа).

Мужчины чокнулись хрусталем и выпили.

– А уж в хозяйстве вы, глава крупнейшей на планете транснациональной корпорации… – продолжил гость.

– Ну что вы! Откуда же крупнейшей?

– Крупнейшей, крупнейшей, не спорьте. Уж в этом вопросе – особенно. Я отлично осведомлен о налогах и выплатах, поступающих от концерна в бюджет Российской Федерации. Нет-нет! Никаких претензий! Наоборот – огромное спасибо. И за то, что большинство производств «Ланц» в последние годы перевел в нашу страну – тоже.

– И все равно… Я не могу. Столько ответственности…

– На первых порах я вам помогу, – заверил Александра собеседник. – Ну, а уж после выборов вам придется самому.

– Спасибо… – рассеянно произнес погруженный в свои мысли мужчина и вдруг спохватился. – Выборов? Каких выборов?

– Президентских, – спокойно ответил президент. – Вы как премьер-министр будете выдвинуты на пост Президента Российской Федерации на следующих президентских выборах. В будущем году, если не ошибаюсь…

Всю эту беседу и прокручивал сейчас в голове Саша, автоматически излагая согласно кивающему японцу официальную точку зрения Правительства Российской Федерации на проблему Курильских островов. Вернее, на ее отсутствие с точки зрения нашей страны.

– Будете ли вы совмещать пост руководителя правительства и главы концерна «Ланц»? – пролаял со своего места по-немецки напоминающий бульдога журналист.

– Увы, согласно российскому законодательству, совмещение коммерческой и государственной деятельности невозможно, – с улыбкой ответил Александр, выслушав перевод: компьютер в голове гораздо удобнее наушника-суфлера. – Я уже передал контрольный пакет акций своих предприятий и прочие атрибуты власти своему преемнику на этом посту.

– Вашей жене? – вскочил с места всклокоченный тип в модных в этом сезоне круглых очочках цвета «навозная муха». – Значит, передача власти в концерне фиктивна?..

Александру уже изрядно надоело все это действо – предсказуемые вопросы, обтекаемые ответы… Он откровенно скучал, едва сдерживая зевоту. Ротмистр, естественно, в пресс-конференции не участвовавший, судя по всему – тоже.

«Ну что, Саша, взбаламутим это болото?»

«Вы думаете, пора?»

«Я думаю, что пора было уже вчера», – сухо ответил граф.

«Хорошо…»

Как раз образовалась некоторая пауза, и новоиспеченный премьер-министр сделал условный знак подготовленному заранее репортеру одного из центральных телеканалов – как бы случайно почесал кончик носа. Тот сразу же отреагировал – сказались десятки лет работы в этом сложном «бизнесе». Пресс-секретарь тут же, проигнорировав двух или трех «посторонних» журналистов, усердно тянувших руки, дал ему слово.

– Телеканал «Новости дня», – не спеша поднялся на ноги пожилой грузный мужчина с роскошной гривой седых волос, откинутых назад. – Господин премьер, мне хотелось бы задать вопрос, наверняка волнующий многих телезрителей. Вы готовы ответить прямо, не кривя душой?

– Да, готов, – спокойно ответил Александр.

Репортеры оживились: в воздухе отчетливо запахло скандалом, поскольку господин Зубров слыл журналистом более чем скандальным. И он свое реноме поддерживал всеми силами: к чему знать непосвященным, что все его эскапады одобрены на самом верху, там, где экспромты невозможны по определению. Не поддались всеобщему воодушевлению лишь старые коллеги Зуброва, знающие его не один год. Один из ведущих «Голоса столицы», кисло скривившись, прошептал на ухо соседу несколько слов, и оба ядовито захихикали.

«Неужели что-то просочилось? – разочарованно подумал Саша. – Вот не хотелось бы выглядеть смешно…»

«И не будете», – заверил Ланской.

– Жители нашей страны в большинстве своем исповедуют православие, – начал Зубров, не обращая внимания на возмущенный шум «галерки», где традиционно кучковались представители оппозиционной прессы и телеканалов. – Да, православие, – повысил он голос, привычно перекрывая ропот зала. – Так уж сложилось исторически.

– Это не место для религиозной пропаганды! – снова вскочил с места все тот же очкастый «вундеркинд». – Я протестую…

Микрофон смутьяна сам собой отключился, и его едва слышные протестующие вопли не помешали Зуброву закончить вопрос.

– Поэтому моим телезрителям хотелось бы знать, как вы, премьер-министр Российской Федерации, относитесь к религии вообще и к православию в частности?

Премьер-министр выдержал паузу.

– Я крещен в православие еще в детстве, – просто ответил он. – И с тех пор у меня не было случая усомниться в вере моих предков. Но я считаю, что каждый должен выбирать свое отношение к вере согласно велению своей совести. И верующие всех конфессий, признанных в нашей стране, и атеисты обладают равными правами. Единственное, чего я не приемлю, так это дискриминации по религиозному признаку или принуждения кого-либо как к вере, так и к неверию. Это относится к некоторым деятелям, считающим возможным публичную агитацию против религии. Не важно, против веры в бога вообще или против какой-то определенной конфессии. С этим мы будем бороться бескомпромиссно.

Он переждал шум и поднял руку.

– А подкрепить свои слова я хочу неким сюрпризом… нет, даже не сюрпризом… в общем, внесите.

Зал замер…

«И все-таки, Павел Владимирович, – Александр «высадился» в тихом скверике Женевы, умудрившись не напугать никого из редких прохожих: пожилых дам, выгуливающих по аккуратным дорожкам своих левреток, не менее почтенных джентльменов, изучающих на лавочках газеты, мамаш с чадами и вездесущую детвору. – Что же все-таки хранилось в том сейфе, запертом почти сто лет? Вы за столько лет так и не удосужились посвятить меня в тайну».

«Терпение, мой друг, только терпение. Скоро вы сами все узнаете. И увидите…»

Мужчина средних лет с седым виском вошел в банк, сразу расположив к себе служащих, изнывавших от скуки. Опытным взглядом они сразу опознали в нем солидного уважаемого человека – дорогой, но в меру, не кричаще, костюм, аккуратная прическа, никаких украшений вроде бриллиантовой заколки для галстука. И главное – оставил свой автомобиль где-то за углом, не подкатил с шиком к самой двери, как иные свежеиспеченные нувориши. То, что солидный джентльмен вообще мог обойтись без личного авто, даже не пришло в головы клерков – их банк не работал с мелкими клиентами, и это было известно всем, включая турецких, арабских и украинских гастарбайтеров.

– Добрый день! – подскочил к мужчине прилизанный сотрудник. – Чем можем служить?

– Я бы хотел забрать из вашего сейфа некую вещь, принадлежащую мне, – с ленцой ответил посетитель по-французски, чем еще больше поднялся в глазах клерка: хранение личных вещей в сейфах банка стоило очень и очень недешево.

И подрос еще на несколько сантиметров, когда предъявил ключ от ячейки. В этих ячейках повышенной надежности (в свое время реклама гласила: «Наше хранилище переживет всемирный потоп, падение метеорита и даже ядерную войну!») хранились исключительно крупногабаритные вещи, в основном – произведения искусства, стоящие миллионы франков. Золото, фамильные документы и прочая ерунда хранилась в ячейках на порядок проще. Хотя все VIP-сейфы были заняты, клерку еще ни разу за всю свою двухдесятилетнюю карьеру в банке не довелось даже одним глазком взглянуть на то, что в них хранится, – правила строжайше запрещали сотрудникам проявлять малейшее любопытство.

То же самое произошло и сейчас: он отпер своим ключом дверь хранилища, расположенного на минус третьем этаже – действительно, вряд ли досягаемом даже для ядерного взрыва, – затем одновременно с посетителем – арендуемую им ячейку и оставил его одного. Минуту спустя вальяжный господин вышел, неся в правой руке блестящий титановый кейс – он переходил в собственность клиента сразу после аренды ячейки. С этим кейсом он и покинул банк, вежливым кивком ответив на пожелание приходить еще.

«Наверняка картина какая-нибудь, – служащий банка аккуратно закрыл опустевшую ячейку, срок аренды которой должен был истечь, наверное, уже после его смерти. – Уж больно велик чемоданчик. Или книга старинная…»

Разве он мог знать, что почти угадал…

– Икона-а! – разочарованно протянул Александр, когда ротмистр его руками открыл кейс и развернул желтоватую, хрупкую от времени холстину, скрывающую темную доску. – Разве это такая уж ценность? Я думал…»

«Любая икона – ценность, – строго заметил Ланской. – Даже литографская картинка из тех, что продают в храме за копейку. Это вещь, которую невозможно оценить в деньгах».

– Оценивают. Еще как оценивают. Знали бы вы, Павел Владимирович, сколько икон воруют и продают на черном рынке. За большие деньги, между прочим. Эта хоть сколько стоит?

«В ваш вывихнутый век возможно все. Ваши современники и мать родную продадут за ломаный грош. А цену данной иконы невозможно измерить деньгами. Она бесценна. Разве вы ее не узнаете?»

Александр вгляделся в тусклый образ: строгая женщина в черном платке – Богородица, младенец Иисус… Сотни, если не тысячи раз виденный сюжет…

– Нет, не узнаю. Икона как икона.

«Как вам не стыдно! Вы же православный христианин! Это же Казанская икона Божией Матери! Та самая!»

– Ну, Казанская, и что? Да она в каждой церкви висит.

«Вы меня поражаете… Это та самая чудотворная икона, явленная девочке в Казани в одна тысяча пятьсот семьдесят девятом году от Рождества Христова! День ее явления отмечают по всей Руси! Она была похищена еще в девятьсот четвертом году и считалась безвозвратно пропавшей – похититель якобы продал драгоценные ризы, а ее саму спалил в печи».

– Так откуда же она взялась в Женеве?

«Это долгая история. Главное то, что она была обнаружена российскими агентами уже после начала Германской войны и спрятана в нейтральной Швейцарии, чтобы не подвергать ее риску при переправке в Россию. Пришлось бы пересечь несколько границ, фронтов… Ее готовились возвратить на родину с триумфом после победы над врагом. Но не успели… Мы, монархисты, мечтали вернуть ее новому российскому императору, но, как видите, из всех посланцев добрался до нее лишь я. И то уже после своей смерти… Может быть, это судьба? Или знамение?..»

Скорбный лик немолодой, много повидавшей женщины по-матерински взирал на Александра и его невидимого собеседника с потрескавшейся древней доски…

– Правительство Российской Федерации торжественно передает вновь обретенную Казанскую икону Божией Матери Русской православной церкви в лице ее патриарха…

Александр уже устал от церемоний.

Чудесное обретение великого символа христианской Руси стало сенсацией. Сразу несколько экспертных групп, причем не только российских, но и из парижского Лувра, Британского музея и Смитсоновского института[35], подтвердили если не подлинность иконы – ее история была расплывчатой еще в девятнадцатом веке, – то гарантию того, что написана она была не позднее половины шестнадцатого столетия и примерно в то же время подверглась действию огня. Кроме того, они авторитетно заявили, что последние семьдесят-восемьдесят лет ее поверхность не контактировала с солнечным светом, и вообще она находилась в замкнутом, сухом помещении. А значит, могла быть именно той, найденной на пожарище и пропавшей более ста лет назад.

О том, где ей находиться в дальнейшем, разгорелись нешуточные споры. Среди кандидатов были и Эрмитаж, и Третьяковская галерея, но решение, принятое государством, было однозначным – Казанская икона Божией Матери передается Русской православной церкви. И уже патриарху было решать, где она будет находиться дальше: в московских Успенском соборе или храме Христа Спасителя – либо возвратится туда, откуда была похищена более века тому назад, в Казанский Богородицкий монастырь, где уже хранился ее список, переданный Ватиканом в 2004 году и тоже чуть было не ставший сенсацией[36].

День был солнечный, но очень ветреный и, испытав резкий толчок в голову, Александр сначала принял его за особенно сильный порыв ветра. И лишь общий вздох всех собравшихся заставил его повернуть голову в ту сторону, откуда тот дунул.

В нескольких сантиметрах от его головы в воздухе висел, медленно вращаясь вдоль продольной оси, блестящий металлический цилиндрик с заостренным концом. Саша, как во сне, протянул руку и взял из воздуха… крупнокалиберную пулю, еще очень горячую, обжигающую пальцы. На полированном боку посланца смерти виднелись косые нарезы.

«Не винтовочная, – деловито сообщил ротмистр. – Калибр, думаю, линий пять[37], не меньше. А вы как считаете?»

Саша ничего не считал. В голове была звенящая пустота, словно та пуля, которую он сейчас вертел в пальцах, все-таки достигла своей цели и выбила из черепа мозг.

«Я сейчас мог бы умереть…»

«Возьмите себя в руки, Саша! – всполошился граф. – Корабль защищает вас и здесь, успокойтесь!»

Премьер-министра и патриарха уже окружили секьюрити, прикрывая их своими накачанными телами. Они привычно делали свою работу, но патриарх, видевший, как пуля замерла у головы Александра, отстранил их и поднял посох.

– Свершилось чудо, дети мои! – Голос его легко перекрыл ропот толпы. – Только что на моих глазах Господь наш Всеблагой и Всемилостивый отвел своей незримой рукой смерть от этого человека и этим благословил его на великие дела. Он отмечен Господом! Возблагодарим же Господа, дети мои!

И первым опустился на колени, а за ним – вся многочисленная толпа на площади.

– Святой!.. Он святой!.. – неслось отовсюду. – Он избранник Господа!..

«Избранник» разжал пальцы, и безопасная уже пуля со стуком запрыгала по древнему булыжнику.

«Перекреститесь хотя бы! – ротмистр был неусыпен, как всегда. – Столько людей на вас смотрят!»

«Да, – молча, ответил ему Саша, медленно крестясь. – Такое срежиссировать невозможно… Это ничего, что в роли бога выступил Корабль?»

«А вы уверены, что это – не одно и то же? – парировал Ланской. – Я бы так не утверждал».

Молитва тысяч людей, враз уверовавших, гремела со всех сторон…

Саша никогда не подумал бы, что может заблудиться в Корабле.

Рутинное дело: он направлялся в «музей» за одной из штуковин, принесенной исследователями с Энигмы и так и оставшейся невостребованной – занятная вещица, чем-то напоминающая кубик Рубика, но иной формы и одноцветно-серебристая, так и просилась в руки, почему ее и взяли с собой, хотя всякой всячины, причем более впечатляющей, там было огромное множество. И все никак не могли оставить в покое на ее месте на стеллаже – то у одного, то у другого «научника» возникали по ее поводу идеи, одна грандиознее другой. И все они рассыпались в прах после долгих мучений. Предмет, явно рассчитанный на большее число рук, чем имеется у человека, исправно менял форму после поворота того или иного слоя «кубиков» (на самом деле – неправильных семигранников), но более ничего не происходило. Рентгенография показывала сплошной монолит без каких-либо изъянов, включений или пустот, но тем не менее слои этого монолитного слитка двигались относительно друг друга! И несмотря ни на что, интерес к «пустой игрушке», как в сердцах заявлял каждый последующий экспериментатор, никак не проходил. Александр даже краем уха слышал, что ученые навострились писать диссертации по «загадке Энигмы», правда, для своего, узкого круга. Но к разгадке не приблизились ни на шаг. А если еще добавить странный факт, что предмет ни в какую не поддавался тиражированию – ни на органическом копире, ни на неорганическом, притом совершенно спокойно попадая внутрь как первого, так и второго, а, значит, не являлся ни органикой, ни неорганикой, то – вообще становилось ясно, что ничего не ясно.

И вот сегодня во сне Саше привиделось, что он снимает с полки артефакт, делает с ним что-то и… И вот это самое «и» как раз и выветрилось напрочь из головы, как это сплошь и рядом бывает со снами. И это, и то, что именно сделал он с предметом. Осталось лишь впечатление какого-то бесконечного счастья, чистого и светлого, как в детстве, когда хочется смеяться неизвестно почему и полюбить разом весь мир… И весь день он не мог выбросить из головы этот сон. Уж очень он походил на подсказку.

Подсказками «отцы-основатели» – он сам, Липатов, Агафангел и Михалыч – называли случайные озарения, приходящие иногда во сне. Семецкий, правда, утверждал, что несколько раз получил подсказку будучи «в матинушку пьяным», но доказать это, естественно, не мог, да и намного ли алкогольный бред отличается от сна? А подсказки, как правило, были по делу, ох как по делу. Проснувшись, счастливчик вдруг осознавал, что знает, как и каким способом применить то или иное чудо Корабля, ранее считавшееся совершенно бесполезным. Причем сон-то сам к делу обычно совсем не относился – «показывали какую-то лабуду», как говорил бывший вертолетчик, но был до предела причудлив и малопонятен. Зато впечатывался в память в мельчайших подробностях, чего почти никогда не случается с обычными снами. Липатов, стремящийся подо все на свете подвести стройную теорию, утверждал, что таким образом Корабль пытается установить контакт со своими гостями. Ну, а поскольку логика у него совершенно нечеловеческая, то и образов отчетливых от него требовать нельзя. Впрочем, не важно, какие там образы – отчетливые или нет, если в результате их созерцания приходит ПОНИМАНИЕ. А понимание приходило качественное, надежное. Жалко, что были эти вещие сны редки и абсолютно бессистемны…

Вот и сейчас Саша надеялся, что непонятная игра с артефактом с Энигмы позволит ему узнать что-то важное, что стоит ему взять этот слиток металла в руки, что-то с ним эдакое сделать – само собой получится как, – и произойдет нечто значительное.

Только вот найти сам «музей» никак не удавалось. Раньше он редко запоминал дорогу – к чему, когда Корабль сам направляет человека туда, куда ему нужно, да и смысла нет в постоянно меняющихся интерьерах, – и вот теперь понятия не имел, куда его занесло. Вроде бы все вокруг было знакомое – не раз и не два исхоженное вдоль и поперек, ан нет – верной дороги все не было и не было. Не раз и не два он пытался повернуть назад и в результате забредал во все менее и менее знакомые помещения. Некоторые и помещениями-то назвать можно было с большой натяжкой – например, без пола, стен и потолка, как будто внезапно очутился в облаке. Свет, равномерный и со всех сторон, под ногами – нечто твердое, ровное, но его не видно – туман, плотный, как вата, поднимается до колен. А уж стен и потолка – подавно. Куда, спрашивается, идти?

Но он шел наугад и скоро оказывался в другом отсеке, набитом высоченными – верх терялся в полумраке – черными колоннами, теплыми, приятно бархатистыми на ощупь и заметно пульсирующими в такт пробегающим в их глубине неясным красноватым огням. По одним колоннам огни бежали вверх, по другим – вниз, и никакой системы в их движении не было. Разная скорость – иные пролетали пулей, иные, казалось, замерли неподвижно, перемещаясь едва заметно глазу, – разная интенсивность и частота мерцания. Причем порой верхние колонны попадались одна за другой, а порой почти исчезали, сменяясь исключительно нижними. И опять непонятно, куда идти, – ряды колонн, вырастающих из пола, уходили во все стороны, насколько хватало глаз.

Когда он понял, что тупо считает те, которые миновал, то понял, что очень и очень устал – часы показывали, что он блуждает уже больше десяти часов. Хотя можно ли доверять часам? В одном из залов он бросил на них взгляд и изумился тому, что стрелки быстро вращались, будто механизм сломался. А в другом – том, что предшествовал туманному залу, – видел, что часы стоят. В тумане они снова пошли, так что грешить на швейцарских часовщиков было нельзя. Виновато было что-то иное.

Саша долго стоял перед одной из колонн и не понимал, что с ней не то, пока не осознал, что она – единственная из виденных доселе – непроглядно черна. В ней вообще не было огней – ни быстрых, ни медленных. И вибрации не ощущалось никакой. Ощутив, как он устал, Александр, не чувствуя под собой ног, улегся прямо на пол рядом с молчаливой колонной и отрубился мгновенно, словно провалившись в черный омут, едва голова коснулась теплой, нежной, бархатистой, словно женское тело, подстилки…

И во сне он снова брал с полки серебристый артефакт, что-то там поворачивал замысловатым движением (будто и рук у него становилось на миг больше двух) и снова наполнялся детской, всепоглощающей радостью…

Проснулся он совершенно отдохнувшим, хотя часы-предатели не отпустили ему на сон и пятнадцати минут. Более того – он совсем не хотел ни есть, ни пить, да и естественные нужды его никак не беспокоили. И самое странное, что он совсем всему этому не удивился. Корабль есть Корабль.

Для порядка попробовав позвонить на пару-тройку номеров, он прекратил попытки – это ему не удавалось с того самого момента, как он почувствовал, что заблудился. Исчез куда-то золотистый портал за плечом, к которому он привык за эти годы, не отвечал на вопросы ротмистр… Оставшись в одиночестве, впору было впасть в панику, но хорошо отдохнувший за свою пятнадцатиминутную «ночь» Александр был совершенно спокоен. Он доверял Кораблю, который ни разу его не подвел с того момента, когда он впервые спустился в шурф, пробитый неизвестно кем и неизвестно когда, и ощутил под ногами небесно-голубую твердь люка, испещренного замысловатым чеканным узором.

Он верил ему.

И еще не оставляло ощущение радости, счастья, посетившего его тогда, во сне, и вернувшегося сейчас.

Саша отвел глаза от колонны-ориентира всего на миг, а когда глянул снова, то не смог отличить от других – по ней, как и по ним, бежала нескончаемая вереница тусклых огней.

– Значит, мне пора в путь, – заключил вслух путешественник и снова зашагал неведомо куда.

И новые залы, то обычные, скучно-казенные, то не похожие ни на что, сменяли друг друга. Несколько неприятных минут доставила прогулка с зажмуренными глазами, когда он очутился прямо посреди невообразимого сияния, лившегося со всех сторон. Резкий, будто от гигантского прожектора, он проникал сквозь опущенные веки, раздражая сетчатку, и еще долго после того, как сияние исчезло, сменившись привычным полусветом, перед глазами мельтешили зеленые пятна, похожие на «зайчики» от электросварки. Странно, но в заливаемом светом зале температура никак не изменилась – свет, несмотря на всю его интенсивность, был холодным.

И уж изрядно заставило понервничать Александра непонятное помещение, наполненное плотной субстанцией, по всем параметрам сходной с водой. Он брел в полумраке, не зная куда, сдавленный со всех сторон мягкими тисками, будто по морскому дну. Инстинктивно он задержал дыхание, едва очутившись в этой купели, и судорожно вдохнул лишь тогда, когда легкие, требующие кислорода, зажгло огнем, а в ушах раздался перестук мягких молоточков. Но псевдовода влилась в горло, как обычный воздух, и дышать ею мешало лишь то, что грудная клетка была сдавлена настолько, что каждый вдох давался с большим трудом. Так что продвигаться по дну быстро не получалось, да это было бы и невозможно, поскольку приходилось раздвигать телом густую жидкость.

Саша сделал на этом отрезке всего лишь несколько сот шагов, но они вымотали его так, как не вымотал весь предыдущий путь. Поэтому когда податливая преграда впереди исчезла и он, не в силах удержаться, рухнул на пол, то земная твердь показалась ему самым мягким и удобным матрасом на свете…

Он очнулся, как и в прошлый раз, отдохнувшим и полным сил, взглянул на часы, уверенный, что стрелки отпустили ему на полусон-полуобморок не более пятнадцати минут, и опешил: судя по календарю, прошло уже трое суток… И опять никакого голода и жажды, никаких затекших от неудобного лежания рук и ног.

«А вдруг я умер? – ожгла шальная мысль. – На этот раз – по-настоящему, без всяких «кладовых памяти» и прочей мишуры? Тогда все объясняется. Это кошмары разрушающегося мозга…»

И все равно он упрямо поднялся на ноги и пошел, сам не зная куда.

Откуда-то из дальних закромов памяти всплыла и приклеилась детская песенка:

А кругом тем временем как раз раскинулись просторы – унылая, поросшая желто-бурой травой, не то выгоревшей на солнце, не то прибитой морозом, равнина, придавленная, будто огромной сковородой, низким, хмурым, набрякшим дождевой влагой небом. И ни холмика, ни деревца. Не холодный, но достаточно прохладный ветер порывами дул в лицо, гоня волны по морю безвольной, мертвой травы, бумажно шуршащей под ногами.

Никакого ориентира ни вблизи, ни вдали. И непонятно, куда идти.

«Да пошли вы все! – взбунтовался он вдруг. – Я отказываюсь играть по вашим правилам!»

Саша остановился, повернулся на сто восемьдесят градусов и зашагал обратно. Хотелось бы сказать «по своим следам», но трава, напоминающая при ближайшем рассмотрении упаковочную стружку – гладкая полоска желто-коричневого материала без какой-либо заметной структуры миллиметров четырех шириной, легко отрывавшаяся от «земли» (с настоящей землей у этого упругого, как очень тугая резина, субстрата не было ничего общего), но никак не желавшая рваться на части, – следов не сохраняла. Он прошел по ней, по его расчетам, столько, сколько надо было, чтобы вернуться в предыдущий зал, смахивающий на пещеру со множеством тонких «сосулек» одинаковой длины, отражавшихся в зеркальном полу густой щетиной, а потом еще столько, и еще два раза по столько, но никаких следов его не обнаружил. Только бескрайняя шуршащая желто-коричневой бумагой степь и клубящийся грифельно-серый полог над ней, столь же унылый и бесконечный.

«Врешь, не возьмешь! Ты хотел, чтобы я именно сюда повернул!»

Он еще раз изменил направление, а потом, хитро улыбаясь чему-то, еще и еще раз. Километр за километром «травы» ложился под начинающие ныть от усталости ноги, но ничего не изменялось.

И он сдался.

– Что тебе нужно? – запрокинув голову к серому небу, закричал он во все горло. – Зачем все это? Я не понимаю цели! Дай знак! Хотя бы намекни, чего ты хочешь!

Он стоял, крохотный, словно букашка посреди футбольного поля, и орал, срываясь на визг, в равнодушное небо, словно манны небесной ожидая ответа.

И ответ прозвучал.

Молния, прямая и похожая на луч света, сорвалась с темного неба и ударила в степь. Далеко или близко – понять было невозможно: ориентиров не было. Александр ожидал, что от нее сейчас вспыхнет сухая «трава», что прогремит гром, но ничего не происходило. Бесшумная световая спица сияла, притягивая взгляд, словно над этим местом в тучах образовалось отверстие, через которое бьет солнечный свет.

Она звала к себе, и ему ничего не оставалось делать, как прислушаться к этому зову…

Сначала спица превратилась в стержень, а потом – в столб ровного, не слепящего и ничего не освещающего вокруг белого пламени. Мужчина, едва передвигая уставшие ноги, шел к нему, не в силах оторвать взгляда от растущей в ширину и ввысь световой колонны, а в душе его поднималась полузабытая радость. Та самая радость из непонятного сна. И столь всеобъемлющей она была, столь сильно боялся он, что свет, льющийся с небес, сейчас исчезнет, что, сам не замечая того, забыв про боль в измученном теле, про отнимающиеся от усталости ноги, все ускорял и ускорял шаг, пока не побежал.

А столб света уже закрывал большую часть горизонта. Струящийся, будто бесконечная река, текущая из облаков, бесшумно зовущий к себе. И Саше уже было видно, что там, за чуть колеблющейся границей сияния, трава наливается изумрудным светом, небо – июльской синевой. Там была жизнь. Островок жизни в этой чужой, мертвой, пугающей степи.

Он несся, хохоча во все охрипшее горло, по лицу его неудержимо текли слезы, а душу распирало огромное, по-детски бесконечное счастье. Он снова был малышом, потерявшимся было в магазине, полном непонятных вещей, и вдруг увидевшим маму. Он снова был восторженным юношей, уже разуверившимся, что любимая придет на свидание, и завидевшим вдали знакомый силуэт. Он был уставшим путником в безводной пустыне, наткнувшимся на оазис.

Он был странником, наконец вернувшимся домой…

Еще несколько шагов, и он растворится в бесконечном счастье без остатка…

Еще один крошечный шажок…

Саша открыл глаза и ничего не понял.

Он лежал на спине, глядя в кипенно-белый, сверкающий чистотой потолок. Над ним склонялись знакомые лица.

Наташа… Профессор Липатов… Михалыч…

– Что со мной, – едва слышно прохрипел он пересохшим горлом. – Где я?

– Успокойся, родной, – всхлипнула Наташа. – Все в порядке. Ты дома…

– Что случилось?

– Вас нашли в стазисной камере, – пожал плечами Липатов. – Мы уже сбились с ног в ваших поисках, и…

Прохладный край стакана уткнулся в губы, и Саша с благодарностью припал к нему. И пил, пил, пил, пока сосуд не отняли.

– Как долго меня не было? – голос уже звучал громче, четче.

– Всего несколько часов, но вы не отзывались на звонки, и…

– Забеспокоились мы, командир, – бухнул Семецкий. – Не случилось бы чего.

– Часов? – не понял Александр. – Не суток?

Все переглянулись.

– Наверное, тебе стоит отдохнуть, Саша, – мягко сказала жена. – В последнее время ты так много работал…

– Не время отдыхать, – снова встрял Михалыч. – Дел у нас – по горло.

– А что случилось?

– Президент только что ушел в отставку! Весь мир на ушах. За главного теперь у нас ты, командир!

– Но…

«Вставайте, ваше превосходительство, – раздался в голове голос ротмистра. – Вас ждут великие дела…»

– Зачем вся эта помпезность? – Александр прошел по пустому Георгиевскому залу, разглядывая висящие на стенах портреты. – Неужели нельзя было обойтись более скромной церемонией?

Только что завершилась генеральная репетиция коронации нового императора Всероссийского, первой после той, печально знаменитой, что окончилась трагедией 18 мая 1896 года[38]. Все прошло так, как режиссировалось, разве что места приглашенных глав зарубежных держав, послов и дипломатов пустовали, многочисленных представителей прессы заменяли съемочные группы Первого канала и «России», фиксирующие для истории подготовку к знаменательному событию, да облачен был уже полгода, как де факто вступивший в должность Александр Четвертый не в парадный, специально разработанный для такого случая мундир, а в обычный костюм.

Собственно говоря, этот мундир и напрягал Сашу больше всего, превращая, на его взгляд, в некого опереточного персонажа – золотые эполеты, голубая муаровая лента ордена Андрея Первозванного с усыпанной бриллиантами звездой (еще ушедший на покой президент вручал за общие заслуги), парадная шпага, сверкающие ботфорты… Знал бы младший сержант Советской армии, некогда повесивший в мамин шкаф свою дембельскую парадку, разукрашенную не хуже этого самого облачения, что когда-либо снова наденет мундир? Не китель с двумя любовно изготовленными самолично из латунной фольги «соплями» на алых пехотных погонах, давным-давно благополучно съеденный молью, а белый парадный колет полковника лейб-гвардии Кавалергардского полка, возрожденного по настоянию ротмистра.

«Кавалергард! – хмыкнул про себя «полковник». – А ничего, что я на лошади, как корова на заборе, сижу? А, ваше сиятельство?»

«Умение приложится, – Ланской был сегодня необычно кроток. – Все начинают с малого».

«Все равно – глупость! Неужели нельзя было что-нибудь пехотное придумать? Кстати, российские-то императоры считались полковниками Преображенского полка – тоже лейб-гвардейского, но пехотного!»

«Что было – то прошло. Династия умерла, а вместе с ней – ее обычаи. Новому – новое».

«Что-то не нравитесь вы мне сегодня, граф. Может, тяпнем по рюмашке?»

«Я сам себе не нравлюсь… А по рюмке… Отчего бы нет?»

Александр прошел в кабинет мимо вытягивающихся во фрунт «дворцовых гренадер» (тоже новшество, продавленное Ланским), достал из шкафчика графин с хорошим армянским коньяком («Не шустовский, но сойдет», – одобрил граф), налил в хрустальную рюмочку, искренне жалея, что не может налить и собеседнику. Чокнулся, за неимением оного, с графином.

«Ну, ваша светлость, будем?»

«Погодите, Саша, – остановил его альтер эго. – Не смейтесь, пожалуйста: я хочу попросить у вас прощения».

«За что?» – искренне изумился император.

«За все, что вы вынуждены были пережить по моей вине. За все невзгоды, опасности… Одним словом – за все. Простите».

«Да вы что? Я, наоборот, благодарить вас должен, Павел Владимирович! Если бы не вы – кем бы я был? Бизнесменишкой среднего пошиба? Да какое там среднего – мелочью пузатой! Если бы был еще. Мамедов бы меня сожрал и костей не выплюнул… А благодаря вам я… Даже не про это императорство речь – нужно оно мне! Без вас я про Корабль никогда не узнал бы, Наташу не встретил, и вообще… Спасибо вам, Павел Владимирович!»

«И все равно…»

«Да прекратите вы! Я хочу за вас выпить! За нашу с вами дружбу и…»

Незапертая дверь кабинета чуть слышно скрипнула, и внутрь просунулась знакомая лысина.

– А-а! Это ты, Михалыч… Коньяк будешь?

– Э-э-э… Не откажусь, ваше величество.

Семецкий тоже был сегодня какой-то сам не свой – это Александр заметил еще на репетиции.

– Ну вот – и этот туда же, – поморщилось «величество», доставая второй бокал. – Я же тебе тысячу раз говорил, Михалыч: на людях – одно, а с глазу на глаз – все по-прежнему. Михалыч – Игоревич. Понял?

– Понял, – убитым тоном повторил бывший вертолетчик, ставший недавно шефом дворцовой охраны, беря в руки драгоценный хрусталь. – Михалыч – Игоревич.

– Ну вот и ладушки. Да встряхнись ты! А то как будто на похороны собрался! Давай по-старому, а? Примем по полбанки на грудь и – по бабам? А?

– По бабам… – пробормотал Семецкий и вдруг рухнул перед Сашей на колени. – Прости меня, Игоревич! Покаяться я перед тобой хочу!

– Ну что вы все заладили… Давай, кайся быстрее – коньяк стынет, – великодушно улыбнулся «его величество».

– Обворовывал я тебя, Игоревич, – потупившись, забормотал Михалыч. – Драгметаллы всякие размножал в Корабле и налево толкал. До поры все сходило, а на стержнях тех платиновых – погорел…

– Ну ты даешь! – расхохотался Александр. – Думаешь, ты один такое делал? Ерунда это на постном масле на фоне тех дел, что мы вместе делали, да того времени, что ты со мной. В общем, не болтай ерунды. Я тебя прощаю сразу за все – за прошлое и за будущее. Вставай – хватит казенные штаны протирать! Давай выпьем и забудем.

– А бог? – глухо спросил Семецкий, не делая попытки встать с колен.

– Что бог?

– Бог простит?

– Ну, как он – не знаю, – рассмеялся Саша. – По этому поводу не ко мне, а к патриарху…

С улицы донесся гулкий удар колокола – куранты начали отбивать время. Александр прервался на полуслове и сделал шаг к окну.

– Прости меня, Александр Игоревич, – снова раздалось из-за спины.

– Да что ты заладил? – уже с некоторым раздражением повернулся Саша к кающемуся. – Я же сказал тебе…

Что-то с силой, будто молотком с размаху, ударило его в грудь, перехватив дыхание. Он инстинктивно схватился рукой за то место, откуда волнами раскатывалась по телу боль, увидел обильно струящееся по пальцам красное, поднял глаза на все еще стоящего на коленях друга, на большой пистолет у него в руке и только сейчас понял, что звук, почти слившийся с ударом в грудь, – выстрел.

– Ты чего? – недоуменно пробормотал он непослушным уже языком, делая неловкий шаг навстречу.

Но все уже плыло перед глазами, распадаясь на тысячи черных точек, стремительно сливающихся вместе и застилающих свет…

Он уже не почувствовал второй пули, разорвавшей горло, не услышал выстрела, не увидел, как разлетаются двустворчатые двери кабинета, как под ударами гвардейцев падает мелко крестящийся Семецкий, выронивший пистолет сразу после второго выстрела…

Он ничего уже не слышал и не видел, стремительно падая в бездонную черноту…

– Что случилось?

Саша был в знакомом ему до мелочей «хранилище памяти».

В знакомом и незнакомом.

Фигуры, окружающие его, были неподвижны, тусклы и безжизненны, царила гробовая тишина и даже запах… Пахло неожиданно для этого места – какими-то цветами. И это было тоже очень, очень необычно.

Александр попробовал погрузиться в ближайшую из фигур, и та с заминкой, будто нехотя, приняла его, выдав одно из недавних воспоминаний. Но куда делась глубина? Куда пропал «эффект присутствия»? Воспоминание походило на старый черно-белый фильм, проецируемый через мутный объектив на потрескавшуюся, кое-как побеленную стену.

Он пробовал снова и снова, но все было словно чужим, посторонним…

– Не стоит этого делать, – услышал он за спиной знакомый голос. – Это уже не ваша память. Что умерло, то умерло.

– Это вы? – выбрался на волю из развалов воспоминаний Саша. – Что случилось? Что произошло? Почему я тут?

– Не нужно вопросов, – отстраняющим жестом выставил перед собой ладонь ротмистр. – Вы же все уже сами поняли.

Перед мысленным взором мужчины пронеслись дымящийся пистолет в руке коленопреклоненного Семецкого, струящаяся по пальцам, зажимающим рану в груди, кровь и, почему-то, бокал с коньяком. С так и не пригубленным «Араратом». Его последний в жизни бокал…

– Я умер? – спросил он и тут же запротестовал: – Нет, этого не может быть! Я только ранен! Врачи меня спасут! Наверное, я сейчас без сознания в больнице. Этого просто не может быть!

– Вы мертвы, Саша, – покачал головой Ланской. – Как ни горько мне это сознавать, но вы мертвы. Пали жертвой злодейского покушения в результате антимонархического заговора. Императором Всероссийским стал Сергей Александрович. Ваш сын, Саша. Сергей Первый.

– Чертов Семецкий, – потерянно пробормотал Саша и уселся прямо на пол, сжав голову ладонями. – Пригрел змею у себя на груди…

– Он не виноват, – Павел Владимирович тоже опустился рядом с ним.

– Ну как же не виноват? Ведь он перед самым… перед тем как… Он рассказал, что давно уже обкрадывал меня. Да вы же это слышали! Думаете, его шантажировали?

– Это я ему велел вас… нас… убить императора, – слова ротмистра раздались, будто гром с ясного неба.

– Вы?! Зачем?!!

– Успокойтесь, Саша.

– Успокоиться? – Александр вне себя вскочил на ноги: он почему-то верил словам Ланского, несмотря на их абсурдность. – Успокоиться?! Да я и так ПОКОЕН! Я мертв!..

Он сделал несколько кругов по «кладовой», пинками раскидывая попадающиеся под ноги воспоминания, пока не обрел снова способность говорить.

– Зачем?!! – сжав кулаки, выпалил он в рисованное лицо графа. – Зачем вам это?

– Ну, посудите сами, – развел руками ротмистр. – Разве могли вы, помнящий с детства последнего императора не иначе, как «Николашку Кровавого», стать достойным государем? Все вбитое вам в голову большевистской пропагандой, почерпнутое из лживых либерастических статей, увиденное по вашему продажному телевидению, вечно стояло бы у вас за спиной. Вы не были готовы стать императором, Саша, и вы им не стали. Несмотря ни на что. Вы были нужны лишь как инструмент, как трамплин для настоящего императора…

– Так вы сделали это, чтобы мое место занял ваш правнук? – едва смог выдавить из себя Александр. – Какое…

– Коварство? Да, коварство. Но императором стал не только мой правнук, но и ваш сын. Причем императором законным, имеющим на это право согласно праву крови. А ваша смерть освятила его правление, дала ему право отомстить за вас и тем самым надолго очистить дорогу себе от тех, кто желал оспорить его право на управление Россией. Нет, мстить будет не он лично – он выше этого. Отомстят за вас другие, в том числе и тот, что привел вас и его к трону.

– Президент, – несмотря на переполняющие его гнев и чувство несправедливости, мужчина чувствовал правоту собеседника. – Разве он…

– Он будет верным защитником Сережи до его совершеннолетия. И хорошим наставником, учителем, опекуном. И, когда настанет пора, отойдет в сторону. Он мне это обещал.

– Он был в курсе?

– Да. Это наш с ним общий план.

– Вы все меня предали… – махнул рукой Саша, отворачиваясь.

– Есть такое понятие: ложь во благо… – задумчиво проговорил граф; сейчас они сидели за столом в «библиотеке» Ланского, и Саша не знал, как он сюда попал. – Мне пришлось это сделать, поймите. Династия Романовых начиналась помпезно, а завершилась кровью. Ну да, и сам Николай Александрович, и его жена, цесаревич и его сестры – все стали святыми великомучениками. Вы хотели бы, чтобы новая династия началась и закончилась вашей гибелью и гибелью вашей семьи?

– А разве не вы придумали заговор?

– Я лишь направил его в нужное русло. Ваши враги охотно приняли в нем участие. И просчитались. Не знаю, что с ними сейчас – тащат ли их уже на плаху или заточают навеки, но теперь уверен в одном: династии быть. И дай бог, если она просуществует триста лет, во славу России и на зависть остальному миру. Династия, начавшаяся с царя-великомученика, просто обязана существовать долго. Русский народ жалостлив, и теперь на стороне Сережи симпатии даже тех, кто, подобно вам, отравленный столетием безцарствия, сомневался в необходимости монархии на Святой Руси. Теперь он поистине всенародный монарх…

Разговор двух людей, теперь ставших поистине равными, длился долго.

– Ну что же – пора и честь знать, – поднялся, наконец, на ноги ротмистр. – Пойдемте, Саша.

– Куда? – встрепенулся тот. – Разве мы не…

– Нет, здесь мы не останемся, – покачал головой Ланской. – Все это – уже не наше. Не ваше и не мое. Пойдемте.

Он взял Александра за руку, и они понеслись вверх, словно на скоростном лифте.

– Куда мы?

– Увидите сами…

Саша внезапно осознал, что они уже не в «кладовой памяти». Их окружала чернота. Не похожая на виденную много раз в портале черноту космоса, хотя пустота вокруг была полна звезд, галактик и туманностей. Пространство было ограничено внизу огромной, уходящей в стороны, насколько хватало взгляда, плоскостью – именно плоскостью, поскольку не было видно никаких признаков кривизны этой бескрайней поверхности, разбитой на правильные шестиугольники, будто пчелиные соты. А вверху… Над головой сияло нечто тоже огромное – ярко-зеленая туманность или галактика, светящаяся мирным, приглашающим светом светофора, разрешающего переход через дорогу. Дорогу в вечность.

– Что это?

– Не знаю, – пожал плечами ротмистр, и Александр понял, что впервые видит своего симбионта не рисованным, не тем – из картин памяти, персонажем потускневшего от времени фото, – а живым, настоящим. – Но знаю, что нам пришло время расстаться. Навсегда. Мне – туда, – палец затянутой в лайковую перчатку руки указал вверх, в водоворот зеленых солнц. – Моя миссия закончена. Мой личный счет оплачен…

– А как же я? Мне тоже туда?

– Вряд ли… Разве вы оплатили свой личный счет? Разве завершили то, ради чего родились на свет Божий?

– А что я должен совершить?

– Этого я не знаю… Но вам дадут знать. Обязательно дадут. Иначе просто не может быть. Я верю в вас. А теперь…

Улыбаясь, Ланской стянул перчатку и протянул руку Саше. Рукопожатие его было крепким, теплым, дружеским. Сашина ладонь ощущала его еще долго после того, как ротмистр исчез без следа. Будто он, как раньше, незримо был рядом.

– Ну что же, – сказал он вслух, окончательно уверовав в свое одиночество – непривычное, надо сказать, чувство для человека, внутри которого столь долго уживались две личности. – Приступим?.. Или подождем?

Он парил над бесчисленными «сотами», каждая из которых вмещала чью-то память. Над «кладовыми» людей давно умерших, живущих ныне и еще не родившихся. А может быть – и не только людей. Парил, не зная, что ему выбрать.

Но почему-то был уверен, что ему это позволят – выбрать. Что он заслужил этот выбор. И поэтому к выбору этому нужно подойти ответственно. И не торопиться. Ему дадут знать…

А в самом деле, куда торопиться, когда впереди – вечность…

Фрязино – Щелково, 2006–2016