Лицо бездны

Лев Князев

ЛИЦО БЕЗДНЫ

Повесть

Партия сказала: "Надо".

(Излюбленное присловье времен

Развитого Социализма).

Бесконечно, неоглядно разлилась на все стороны света бесстрастная, но живая, пульсирующая масса Бездны. Напряженно дышит стихия, глядит в опрокинутую над ней Вечность, чутко прислушиваясь к доносящимся из пространства сигналам. Откуда-то издалека прилетел еле уловимый стон зарождающегося циклона - и на поверхности моря дрогнули, побежали к горизонту мелкие серые морщинки. Час, другой - и преобразовалось все вокруг. Поседел океан, низко стелются над волнами невесть откуда успевшие лиловые тучи. Шуршит, клокочет, рычит потревоженная Бездна, и одиноким, заброшенным кажется в центре ее неуклюжее судно-сцепка, состоящее из громадной, заваленной до верха баржи и упертого ей в корму буксира с высокой, вознесенной над штабелями рубкой.

Все сильнее раскачивают баржу набегающие валы, все круче и чаще размахи мачт, и уже затрещали от напора груза стальные стойки. Вот-вот не выдержит металл, рухнет, рассыплется караван, усеет море тысячами мертвых бревен.

Жутковато молодому штурману в рулевой рубке. Куда ни глянет - стеной поднялась пенная вода. Пока было светло, еще угадывались небо и горизонт, а сошла тьма - и сузился круг существования до выхваченных лучом прожектора мокрых стоек и костров беспорядочно, кое-как наваленного леса. Известно штурману, что заваливали баржу в спешке: указание было - выйти в море досрочно, чтобы засчитали, отрапортовали туда, наверх, неким указующим инстанциям: есть план!

Не подготовили как надо и грузы на причалах, оттого кидали сначала легкий лес, а сверху тяжелые породы, хотя каждый знал: нельзя! Протестовал капитан, отказывался, сказали: "На-до"! Он предъявил только что полученное штормовое предупреждение, ему в ответ "фулл спид эхед" (Полный вперед! (Англ.)). (не лыком шиты!). Склонил голову моряк - подчинился. Имеет право и отказаться, только не видать тогда загранки и валюты, а кому оно хочется - плавать впустую. Вот так и двинулись, а теперь стихия предъявляет свой счет. С ней не договоришься! Навалилась густеющим штормом, бросает, играется с судном, выставляет смертный оскал. Передернул плечами штурман, оглянулся - и встретил отрешенный взгляд рулевого матроса. Придал голосу строгость.

- На румбе?

- Сто восемь.

- Не рыскать! - штурман потянулся к телефону, набрал номер. - Алло, машина?

- Третий механик Ковалев у телефона, - откликнулся юношеский бас.

- Привет, Макс, как у тебя?

- Бросает, старик, а что наверху?

- Держись, брат, и думай о Виктории.

- А ты - о Машеньке, и смотри за посудой, страдалец...

Улыбаясь, штурман клацнул в гнездо трубку и обратил взгляд к каравану. Боже, не до шуток, кладет сцепку, как ваньку-встаньку. Эх, Маша, знала б ты, как нам приходится! Далеко понеслись мысли штурмана. Не ведая преград, легко пронзая пространство, промчались над взбесившимся океаном, прибрежными скалами, долинами и хребтами, к родному городу и дому. Там, в памятной до каждого уголка, до пятнышка на обоях квартире живет молодая женщина с мягкими, прохладными ладонями и любящим, всепонимающим взглядом. И еще девочка, крохотулька, которую так славно взять после долгой разлуки, поднять над собой, прижаться к ее ангельски гладкой щечке. "Сколей плиезжай, пaпyлик!" Господи, спаси и сохрани моряка! Никогда не молился, отучен подлой Системой, но верю, хочу верить, только пронеси, боже, эту беду.

Вцепился в штурвал рулевой, не отрывая тревожного взгляда от ходящей туда-сюда картушки компаса. Почти четверть земной окружности разделяет его от дома, но легко достигают импульсы его любящего сердца. Оказаться бы теперь в далеком городке средней России, полюбоваться куполами соборов, пройти по арке моста, перекинутого через глубокую быструю речку и остановиться наконец, сдерживая частое дыхание перед дряхлым домиком с давно некрашенными ставнями. Помнит ли, ждет ли - его самая красивая в мире девчонка?

В нескольких метрах внизу, под рубкой, в машинном отделении буксира, высвеченном холодным, всепроникающим сияньем бесчисленных лампочек, в мерном, согласованном рокоте, жужжании, клацаньи, шипеньи, чириканьи множества механизмов и систем с тревожной сосредоточенностью несет вахту жилистый парень. Сухощавое лицо, голубые глаза, к потному лбу прилипли колечки русой шевелюры. Угадал штурман насчет направления мыслей механика: именно о ней, о Виктории, думал тогда и теперь третий механик Максим Ковалев, наблюдая работу хитрых кинематических схем и многочисленных приборов.

Поздний час на этом меридиане Планеты. Отдыхает в своих ячейках в каютах два десятка мыслящих существ, населяющих и обслуживающих сцепку-систему. Посреди холодного пространства тяжко и опасно раскачивается стальная коробка и летят от нее в дальние дали непрерывные сигналы, импульсы, недоступные измерению самыми совершенными приборами.

Занятый своими мыслями, Максим Ковалев перекрыл клапана льяльного насоса. Откачку воды закончил. Широко расставляя ноги, обошел горячий масляно-блестящий, могуче и мерно дудукающий главный двигатель японской фирмы Дайхатсу. Заглянул в токарку, хлопнул по пути крышкой ящика с ветошью и направился в центральный пост управления - ЦПУ.

И здесь вдруг пятым чутьем уловил что-то неладное, сверхопасное в окружающем его мире. Нечто невидимое, но страшное, заставившее кожу покрыться мурашками. Он ощутил опасность каждым нервом своего молодого и оттого по-звериному чуткого организма. Еще не понимая причины заполнившей его необычной тревоги, Максим шагнул к телефону, поскользнулся и едва не упал, схватившись за угол столика. Рванул трубку, набрал телефон мостика.

- Слушай, Леха, чего нас бросает не по-хорошему?

- Сейчас вызову капитана, - ответил дрогнувшим голосом штурман.

Максим с хрустом вставил в гнездо трубку, потянулся к вахтенному журналу и оторопел: подпрыгнув на столике, журнал полетел к нему навстречу. И переборка ринулась на него. Максима потянуло в сторону, как на крутом вираже. Он вцепился в поручни. В токарке загремела жесть, звякнули и покатились инструменты. Максим упал, больно стукнувшись о железо плечом и головой. Он не потерял сознания и оттого глазам не поверил, увидев прямо над собой палубу, а рядом - лампочку, которая гасла не сразу, а постепенно, как бывает перед началом киносеанса...

А в это время мирно всхрапывали в своих (а иные и в чужих) постелях те, кто по выработанной годами привычке слепого подчинения любой верховной химере были страшнее стихии. Они в большинстве своем остались вполне довольны прошедшим днем и достигнутыми успехами в том удивительном изобретении Системы, которое она нарекла Социалистическим Соревнованием. Именно в этом процессе труд давно утратил свое первоначальное предназначение как источник благ для человека и общества, обернувшись нелепой фантасмагорией, именуемой Планом и Социалистическими обязательствами. Именно ради Плана, а не пользы людской сотни предприятий и миллионы людей страны шли "от успеха к успеху", сжигали материальные ресурсы и человеческие жизни, чтобы отрапортовать о выполнении все тех же "показателей". С выходом сцепки в море заготовленные рапорты уже летели по известным адресам, где их ждали такие же деятели, следящие не за результатами труда, а за Показателями Соцсоревнования. Они спали теперь и не уловили своими зачерствелыми в кабинетных дуэлях душами всплеска отчаянных сигналов, летевших во Вселенную из перевернувшегося и затопляемого ледяным водопадом судна. Что им до беснующейся Бездны, играющей бестолково нагруженной посудиной! Страх не сжимал их сердца, когда вслед за другими пришла гигантская волна, подкатилась под плоское днище баржи, легко подняла ее на холодной спине, накренила круче прежнего. Мгновение задержалась баржа в критической точке - и вернуться бы ей обратно, да подкатил под борт следующий могучий вал, и дрогнула посудина, повалилась на борт. Покатились по стойкам, словно по выложенным покатам, бревна. С грозным рокотом рухнули они в море, распластались громадным качающимся пятном. А баржа совсем уже легко юркнула вслед за ними в гостеприимно распахнутые объятия пучины и вместе с ней кувыркнулся вверх днищем по-особому, надежно прикрепленный буксир. Секунда - и ворвалась в коридоры, каюты, рубки плотоядно рычащая, торжествующая Бездна, оборвала невидимые нити, соединяющие судно с живой Землей. И в далеком северном городе, где задумчивые соборы глядятся в глубокую реку, освещенную в этот час закатным солнцем, вдруг кольнуло у совсем юной девушки. После работы она села за поданный матерью ужин, но, схватившись за сердце, отложила ложку.

- Что, доченька, не нравится?

- Я потом, мама. Устала. - И пошла в свою комнату. И долго там рассматривала в альбоме цветную фотографию бравого матроса в пятнистой "варенке" на фоне японских пагод.

А в другом городе, в квартире на четвертом этаже, молодая мама, укладывая дочку, вдруг охнула, занервничала неизвестно почему и даже прикрикнула на ребенка...

Оборвались нити. Ничего более не связывает с живым миром две перевернутые вверх днищами, соединенные смертным узлом посудины. Но вот что-то вдруг явилось. Совсем слабенький, неизмеримый никакими приборами, кроме души человеческой, сигнал пробился сквозь железо и толщу воды, летит на континент. Есть! Я жив, люди!

Вика, я жив.

Мама, бедная моя.

Больно ушибся.

Темно, холод.

Проклятая Система перевернулась. Я - в железном гробу. Максим Ковалев закрыл вахтенный журнал и выключил фонарик. В кромешной тьме стало заметно холоднее. А ведь двигатель еще отдавал тепло, что же дальше... Над головой и за бортами плескалась невидимая вода, отделенная железом корпуса. Внизу Бездна подступала к ногам, дышала ледяной утробой. Пахло горелым маслом и ржавчиной. Максим достал из кармана штанов шкертик и туго привязал коротенький простой карандаш. Счастье, что карандаш не вывалился из кармана, когда это случилось. Он включил фонарик, снова открыл машинный журнал и надписал на другой странице. "Вика, не знаю, зачем пишу. Наверное, я один живой на пароходе..."

Остальные - за переборками, он стиснул зубы, чтобы не клацали. Они рядом, но их уже нет. Наверное, парят в воде, как космонавты в модуле. Или застряли в дверях в последнем рывке на волю, когда эта коробка перевернулась. Не успели. Уткнулись в углах, вцепились в поручни, застигнутые волной. Каково им там было, когда эта сволочь сыграла оверкиль...

"Прощай, Леха, прощайте все! - крупно накидал он вздрагивающей рукой.

Навсегда.

Я знаю, уверен, меня спасут!

Выйду наверх и расскажу, как было.

Нас дурили, что Система абсолютно непотопляема, но это - плешь - мудэ форштевень, как говорят старые моряки. И мы все, кто верил в глупые сказки, расквитались за это. Все у нас оказалось не так!"

"Да, ОКАЗАЛОСЬ!" - написал он печатными буквами.

"Стармех Гусев, ты прав, подлое слово ОКАЗАЛОСЬ вершит наши дела..." Максим выключил свет, прислушался. Постукивали шпили артикапла (Соединительное устройство). Они как два поршня с закругленными головками диаметром в два обхвата выдвигаются из бортов буксира и входят в гнезда в кормовом вырезе баржи. Теперь, когда Система перевернулась, пустая баржа не утонет, а шпили удержат на плаву буксир. Они будут удерживать его, пока не откажет гидравлика. Она скиснет рано или поздно, ведь масло уходит из трубки, и тогда шпили выскользнут из пазов, стальная коробка оторвется от баржи и, набирая скорость в падении, ринется вниз, в объятия пучины.

"Но это будет через сутки, не раньше, а к тому времени придут спасатели, я выберусь" - Максим протянул руку и, нащупав в темноте выдвижной ящик вахтенной тумбочки, бросил туда журнал. Сцепил руки, зубы клацнули. Холод становился нестерпимым, мерзли уши.

Под ногами хлюпало. Осторожно переступая через невидимые трубопроводы, скобы и кабеля, он сделал несколько шагов по тому пространству, что еще недавно было подволоком машинного отделения, а теперь превратилось в палубу. В темноте добрался до ящика с ветошью. Включил фонарик - в дрожащем овале света вырисовалась откинутая крышка, раскиданные по трубам тряпки. Часть ветоши плавала в воде. Максим стянул замасленную вахтенную рубашку, и, выбирая тряпки подлиннее, стал наматывать их на себя. Расстегнул брюки, обмотал поясницу. Надел рубаху на спеленутое тело - почувствовал себя теплее.

Светя фонариком, вернулся к тумбочке, присел на жесткий угольник и снова выключил свет, сразу погрузившись в пронзительно-холодную тьму. А вверху, над днищем, рычало море. Жутью и холодом несло из тьмы под ногами. Не выдержав напряжения, Максим задрожал, заклацал зубами, вцепился обеими руками в железо и заревел во все горло.

- А-а-а-а! Будьте вы все прокляты! Мама! Мама, за что?

Прорвался сквозь железо и толщу тумана, полетел к земле такой тонюсенький, неизмеримый грубыми приборами позывной человеческого сердца. Мне плохо, мама! Вика, я жив и надеюсь! И две женщины: одна совсем юная - в городе на берегу океана, другая, уже уставшая, на склоне жизни в далеком белорусском селе неосознанно приняли сигнал беды и встревоженные непонятной тоской, забыли на время все дела, устремились мыслям и к тому, от кого прилетела смутная весть.

...Как бы далеко ни находился экипаж, один раз в сутки судовой радист посылает в эфир стандартное извещение для родного пароходства. Дежурный оператор зафиксирует этот факт в специальном журнале, начальник смены убедится, что служба его на высоте, и утром диспетчер, отвечающий за работу данной группы судов, сможет доложить начальнику пароходства, что все в его епархии идет нормально. Если же с одним из судов произойдет страшное и непредвиденное, то именно отсутствие радиосвязи будет первым знаком беды.

В ночь, когда волна перевернула баржебуксирный состав и очередное сообщение с него не поступило (да и не могло поступить!) в радиоцентр пароходства, дежурный оператор Люся Щелгунова, молодая, но уже обремененная заботами женщина, на секунду встревожилась. Отчего бы это? Она глянула на часики: до конца смены оставались минуты. "Ну, Толик, получишь ты от шефа мощный втык", - подумала Люся о знакомом ей радисте буксира. После чего аккуратным мелким почерком внесла в журнал запись: "На связь не вышел". Теперь ей следовало бы немедленно доложить о происшествии начальнику смены, но Люся подумала, что, быть может, Толик еще опомнится и пришлет радиограмму и не стоит его зря подводить докладом. А кроме того, закрыв журнал, Люся уже думала о том, что сегодня в профкоме выдают продуктовые заказы сотрудникам и ей следует поторопиться, чтоб не остаться обойденной. Затем ей предстояла еще пробежка по магазинам и рынкам - ежедневный марафон простой русской гражданки, не прикрепленной к спецбуфетам и распределителям, где приобретают хлеб насущный руководящие люди Системы.

Прошли сутки и еще двенадцать часов, и лишь тогда новый оператор, такая же затурканная "временными трудностями", но все еще сохранившая чувство служебной ответственности женщина подняла тревогу: нет сообщений с "Большекаменска" - и тотчас доложила об этом начальнику смены. Тот мгновенно оценил ситуацию.

- Почему только сейчас доложили, где Щелгунова?

- А я при чем? - пожала плечами радистка.

Через несколько минут все службы пароходства узнали потрясающую новость. Начальник пароходства Юрьев, которому доложили о ЧП, вызвал "на ковер" своего заместителя Мелькова.

- Непорядок на флоте, Михайлыч, - сказал он тоном, не оставляющим сомнения в том, кто из них ответствен за непорядок. - Что там могло случиться с этим ББС?

Юрьев был еще сравнительно молод, аккуратист и в обычных обстоятельствах умел держать себя в форме. Он славился обаянием и, как трепали злые языки, именно уменьем разговаривать с начальством да и подчиненными больше всего был обязан своему стремительному взлету из портовых служащих в руководители крупнейшего пароходства. В деловой своей биографии Юрьев не имел ни минуты морской практики, но заменил на посту бывалого моряка, энергичного и талантливого организатора, который, увы, однажды не угодил самому большому начальству и тем самым приговорил себя. Опытные клерки, угадывая желания "первого", умело организовали доверчивому мореману несколько крупных выпивок, после чего доложили о нем как о "неисправимом алкоголике" и министр, в глубине души всегда побаивавшийся талантливого "президента" морской фирмы как вероятного кандидата в министерское кресло, с удовлетворением выполнил поступившую партийную директиву, заменив моряка человеком, знавшим море только по картинкам, зато свято исполнявшим любой намек партийного начальства.

Как ни странно, новое назначение не очень смутило бывшего портовика (те же злые языки за глаза называли его "крановщиком"), ибо и сам морской министр тоже происходил из портовиков, однако же в условиях Системы как-то управлялся с громадой флота и однажды даже заработал Золотую Звезду Героя, проехавшись пассажиром на атомоходе до Северного полюса. Что позволено наверху, становится правилом и на местах - и вот теперь, грызя отрощенный ноготь мизинца, Юрьев прикидывал так и сяк своим сухопутным разумом, что могло случиться там, в холодном море, с замолчавшим вдруг буксиром, и что следует немедленно предпринять... Он выжидательно смотрел на заместителя, ибо тот пришел в пароходство с капитанского мостика.

- Не думаю, что это разгильдяйство, - сказал Мельков. - Там толковый уважающий себя и Устав службы капитан.

- Кто? - тотчас спросил Юрьев и смутился. В отличие от бывшего начальника и своего заместителя он никак не мог запомнить фамилии всех этих капитанов. По правде говоря, Юрьев не считал нужным засорять мозги сведениями, которые легко получить в любое время от двухсотрублевого секретаря, исполнительного диспетчера, от заместителя в конце концов. И однако теперь, не зная фамилии попавшего в беду капитана, он смутно почувствовал неудобство. Лучше бы знать, черт побери, подумал он.

- Серегин, - заместитель положил на стол перед начальникам листок радиограммы. - Вот он прислал три дня назад, после выхода из Южного...

ЗАГРУЖЕН НЕУДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНО... СНИЗИЛО ОСТОЙЧИВОСТЬ... СЛЕДУЮЩИЙ РЕЙС ПРОШУ ПРИНЯТЬ МЕРЫ ПЛОТНОЙ УКЛАДКИ ЛЕСА... - прочел Юрьев.

- Вы мне говорили об этой радиограмме? - поднял он глаза на заместителя.

- Разумеется, еще до диспетчерской.

- Так... - Юрьев и сам уже вспомнил, что разговор насчет плохой загрузки возникал. И не первый раз. И не только на этом "Большекаменске". Но жалобы шли, начальник порта получал из управления строгие внушения, а далее все продолжалось привычным порядком. Как-то само собой возникло и жило подспудно мнение, что поскольку баржи строили японцы, то они наверняка сделаны с большим запасом остойчивости. Как говорят на флоте, с "поправкой на дурака". Потому и не тревожились особенно. И пока - проходило.

- Но что же с ними могло случиться, Виктор Михайлович, - спросил Юрьев, вышагивая по кабинету и снова обкусывая ноготь мизинца. Ноготь, кстати, отрастил он не пижонства ради, а для дела. Юрьев и во внеслужебное время слыл отличным мужиком, мог принять и проводить гостей по высшему разряду, умел спеть в компании под собственный аккомпанемент на гитаре - вот здесь-то и употреблялся ноготь вместо медиатора. - Не перевернулись же они, черт возьми, как тот "Тикси"! (Теплоход Дальневосточного пароходства. Погиб в -1967 году в Тихом океане вместе с экипажем.) - воскликнул он наконец в сердцах.

- Будем надеяться, - сказал заместитель, думая об этой трагической возможности.

В адрес всех судов, находящихся в районе предполагаемой аварии "Большекаменска" полетели радиограммы с приказом произвести радиопоиск и визуальное наблюдение за морем.

В день, когда радиограммы ринулись в эфир, Люся Щелгунова, та самая радистка, что не сообщила вовремя об отсутствии связи, под строгим секретом рассказала о начавшемся поиске своей приятельнице Кларе, служившей в отделе судоремонта. Молодые женщины стояли в очереди в управленческой столовой самообслуживания. Люся нашептывала новость, осторожно поводя по сторонам - не подслушивают ли? - круглыми, с ободками, как у курочки, глазами.

- Ой, ты знаешь, шеф мой мечет громы и молнии, хорошо если ничего страшного не случилось с бэбээской, там же наша Маринка пошла буфетчицей, ну, та, которая с Вовкой из Службы, и Макс Ковалев там третий механик, помнишь, перед Новым годом приезжал в управу по квартирному вопросу? Такой черненький, ничего себе, еще принес девчонкам коробку японских конфет, не жлоб, молодчина.

- Сколько времени их нет на связи? - строго прервала Клара.

- 36 часов, я же сказала!

- Интересные дела! - хмыкнула Клара, смерив подругу осуждающим взглядом, чего же раньше-то не хватились?

- А я знаю? - горячо зашептала Люся на ухо подружке. - Я же записала в журнале по вахте, а Лизавета не доложила шефу, что они не вышли в эфир. Она, видите ли, "не придала значения"! Пустила слезу, мол, у меня ребенок температурит, лекарств в аптеке нет и так далее...

- Короче, ни ты, ни она не виноваты, - хмыкнула Клара. - Так у нас все идет колесом: пароходы переворачиваются, горят, выскакивают на мель - и спросить не с кого. В отделе моем ребята инженеры подсчитали, что во время войны Микадо потопил меньше дальневосточников, чем в мирное время мы сами, своими дурными руками. - Снова наклоняясь, она понизила голос. - Бардак-с в Системе, снизу доверху, как говорят наши мальчики, довела страну великая руководящая сила. Подай мне компот, пожалуйста.

- Стоп, стоп, обожди, ребята, - твердил себе Максим, пытаясь унять сотрясавшую тело дрожь. - Если умереть, так не со страха. Живой я? Живой. Воздух есть? Вот он, кругом меня. И шпили артикапла еще в гнездах, держат буксир в корме этой посудины, а она никогда не утонет, это уж на сто двадцать процентов. Чего это я дрожу? Ну, случилось. Парням - конец, плавают здесь, рядом. Темно. Страшно. Перестань дрожать! - крикнул он. - Аллен Бомбар сказал: Моряки, вас губит не Бездна, а страх. Точно. Так и свихнуться недолго. "Маму" закричал, видите ли! Мама, дружок, свое для тебя сделала, теперь ты трудись для нее, понял?

Он с трудом поднялся, подсвечивая фонариком, дошел до двери в ЦПУ. Ручка была глубоко в воде. Поежившись, он стянул с себя робу, размотал тряпки, попробовал ступней ледяную воду и, не раздумывая более, погрузился с головой. Нащупал ручку, потянул - она не поддалась. Вынырнул, хватил воздуха - и погрузившись снова рванул, что было силы. Стальная ручка обломилась... "Ай да я!" - угрюмо подумал он, отбросив булькнувший обломок. Дрожа всем телом, оделся, обмотался ветошью. Дверь в мастерскую электрика оказалась доступнее. Он порыскал среди рассыпанных инструментов и приборов, обнаружил еще один фонарик. Потом прошелся по тесному пространству своего отсека, прикрутил пробку топливного танка и приемные клапана кингстонов, через которые быстро уходил воздух. Теперь согреться. Он сильно закрутил руками, словно хотел вылететь из стальной могилы. Десять, двадцать, сто, двести раз... В ту и другую сторону. Уронил уставшие руки, потом ожесточенно, с напряжением закрутил ими в обратную сторону. Досчитал до трехсот, взмок, как после хорошей пробежки. Утер пот со лба, отдышался. Теперь - приседания. Десять - тридцать сто. Достаточно для первого раза. Долго поправлял размотавшиеся тряпки. "Так, хорошо. Буду делать зарядку через каждые три часа", - сказал он в темноту. Звуки упали, словно камни в трясину. В ответ дохнуло глубоким холодом. Ему снова стало жутко. И тотчас в ушах заплескала вода. Там, поверх днища, и внизу. Вода вытесняет, сжимает воздух и поднимается все выше. Воздух все плотнее, и дыхание его стало чаше.

Сколько я продержусь? Он включил фонарик - был девятый час. Четверть девятого утра. Теперь я уже сменился бы с вахты и побыл под горячим душем. Потом позавтракал. Маринка поворчала бы, что тянутся эти черти - вахтенные, но, так, больше для виду - она добрячка. Подала бы селедку и отварную картошку, в понедельник это дают на всем флоте от Белого моря до Тихого океана...И ненароком задела бы меня, наклоняясь над столом. Все, Маринка, с этим покончено, извини, у меня другая... Он спохватился, что думает о Маринке, как о живой, а она теперь там, за переборкой. И проснуться, наверное, не успела. Проклятая коробка! Кто же знал, что все так будет! - заскрипел он зубами.

Но есть совсем не хочется. Он потянулся к перевернутому ящику, при свете фонаря раскрыл журнал, глянул на часы и стал писать.

"8-20. Вода прибывает. Не страшно, знаю, помощь придет..."

Он перестал писать, застыл, вслушиваясь в хлюпающие звуки внизу, сбоку, вверху. И какие-то странные, глухие постукивания у борта. Передернул плечами. А что если кто-то еще остался жив? Не в каютах, а там, на поверхности, на днище? Мог же Лешка выпрыгнуть, когда баржа повалилась? И ухватиться в воде за бревно. Десять тысяч кубиков развалились там, на поверхности океана, не хуже, чем во время лесосплава, почему бы не ухватиться? Да и шлюпки наверняка вынырнули, сорвались с кильблоков, они же с воздушными ящиками! Кто-то мог влезть в них, и сейчас мерзнет там, как я, и ждет помощи. Но там светло, там уже утро! - Отшвырнув журнал, Maксим метнул лучом фонарика по борту. Овал света, прыгая, скользил по решетке шпангоутов. Порыскав светом, Максим обнаружил торчавший из-под воздушной трубки гаечный ключ, схватил его и ожесточенно застучал по стальной обшивке.

- Эй, кто там живой! - закричал он изо всех сил.

Прислушался. И не веря еще себе, с обвально нахлынувшей радостью услышал, как что-то корябнуло там, вверху, по днищу, потом раздались три глухих стука. И еще три после паузы. Снова царапнуло - и еще стук, ритмичный, зовущий.

- Есть! Есть живые! - Он стал бить ключом изо всей силы, высекая искры. Ударился больно пальцами, торопливо приложил ушиб к губам, застучал еще и еще.

В ответ снова поскребли и легонько, ритмично стукнули три, потом четыре раза. Он напряг слух, но не уловил человеческого крика. Ничего, ничего, крик он может и не услышать, там ветер, волны, какой уж там человеческий крик. Но главное - они живы, я не один? Кто же там? На вахте на мостике был чиф, Леха, Алексей Александрович Исакин, хоть и старпом, но молодой еще парняга, крепкий, нет и тридцати, такой вынырнет, ухватится! И с ним, кажется, Коля Панин. Да, Панин, матрос, ему нет и двадцати трех, но прошел огни и воды в Афгане, крепкий, как мореный дуб, такого сразу не угробишь, нет, ребята, шалишь! А может, и начальник рации с ними? Еще бы Петр Сергеич спасся, вот бы дело. У него две дочки, одна невеста, другая - лет на десять моложе. У чифа - дочь, у Панина - не знаю, есть ли кто. Наверняка есть девчонка, если не здесь, то на Западе. Хотя что мне за дело до его девчонки, пусть мы спасемся, а там все будет как надо. И жены, и невесты найдутся... Да, Леха должен спастись, подумал он. Взял и выскочил, это же не из машины. Так что Леха жив. Не холодно тебе, Леха, там, наверху? А Коля - с тобой? Ниче, ребята, сдюжим, как говорил мой дед... Мне здесь полегче, нет ветра, зато и свету нет. Сдюжим, ребята, не боись! Спасались же моряки в конвойных рейсах? Торпеда шарахала в борт, или бомба разламывала пароход напополам и все оказывались в ледяной каше. По часу плавали, пока подберут, ничего, терпели. Вы же на шлюпке. А я так и вовсе в уютной квартире, ни ветерка!

- Живем, ребята! - заорал он. Стоп. Теперь главное - дождаться, пока нас хватятся. Сначала - радиоцентр не получит очередной шифровки, девчата кинутся к начальнику, он - в службу мореплавания, дальше - к начальнику пароходства. Хотя откуда мне знать, может, сразу к начальнику пароходства? Уже хватились теперь, радиограммы-то нет? Нет. Сейчас всем пароходам дадут наши последние координаты, все, кто близко, повернут к нам. Обнаружат, поднимут из воды сначала тех, кто наверху, а потом - меня. Когда? В крайнем случае, через три-четыре часа. Вот так, ребята, все! Все!

А я, салага, запаниковал. Хорошо, что никто не слышал, как я здесь выл. Моряки в беде не оставят. Наши парни! Не паникуй, брат Ковалев. Но ничего, в журнале пишу все, как надо. Зачем? А что, прибегут после ребята из конторы, начнут интересоваться, что и как, я им журнал - читайте. И все здесь разрисую, чтоб знали, как все было. И не кричали кругом: система непотопляема! Пора бы знать, мальчики, непотопляемых систем нет. "Титаника" тоже расхвалили, а он нырнул.

А еще я напишу для Вики. Виктории. Будем потом читать, вот заахает! Не поверит, что высидел в таком холоде. За бортом было минус пятнадцать, когда я заступал на вахту. Теперь близко к этому и здесь. Да, Виктория, температура минус, а я в одной рубашечке. Вот и шпангоуты обмерзли - дотянулся он рукой до глазурованных льдом балок. Бр-р-р! Надо еще ветоши, еще.

Светя фонариком, он подобрал распавшуюся при переворачивании ветошь, стал расталкивать ее в брюки и под рубаху, обмотал шею, обвязал и голову, уши. Обхватил себя руками, сел, прислонился к тумбочке, закрыл глаза, чтобы не видеть непроницаемой тьмы.

Вверху кто-то продолжал постукивать по обшивке. Дают мне знать, что все о-кей, отмечал он в полудреме. Да, я жив, Виктория. Вот будет смеху, когда встретимся. Простужусь? А для чего я каждое утро принимаю ледяной душ? То-то. Максимка - ого-го! Эх, наговоримся досыта! Как в тот раз, в "Икарусе", когда я чуть не сцепился с твоим толстым Дмитрием. Ну, не с твоим, конечно, теперь вот ему! - свернул он в темноте три пальца. И ты обозвала стармеха Квазимодой. Ну ты даешь, Вика!

А дальше мы поняли друг друга, точно? И я пришел к тебе после рейса. И ты познакомила меня с родными и проводила в порт. И здесь мы в первый раз поцеловались... Целая жизнь прошла. То было перед Новым годом, а сегодня десятое января. Да, целых двенадцать дней.

Комплекс КВАЗИМОДЫ... Во диагноз! Стармех аж отлетел на свое сиденье, когда она ему это выпалила. Ну, Виктория! С чего получилось - Максим сказал, что вот приезжал в пароходство проведать, как движется очередь на квартиру, а оказалось, что надо снова оформлять кучу документов.

- Оказалось? - хмыкнул стармех. - Что ж раньше то не предупредили? Он говорил с усмешкой и хмыканьем, словно заранее знал что-то такое, неприятное.

- Начальник другой пришел, говорят, проверил списки, оказалось, есть злоупотребления, надо каждый год переоформлять. Вдруг изменится семейное положение, появится жилплощадь и так далее.

- Еще бы! - сказал стармех. - У нас все так. На флоте - особенно. Вначале обещаем, руку под козырек: "Есть!". После видим, что не потянуть, кричим: "Простите, у нас ОКАЗАЛОСЬ!" А там и третье слово: "ПОЛУНДРА!" Вот такие порядочки. А вернее, бардак-с, извините, девушка.

- Так можно все перечеркнуть, товарищ стармех, - воскликнула она. Странный взгляд на вещи. Даже комплекс. КОМПЛЕКС КВАЗИМОДЫ!

Стармех обиженно исчез за высокой спинкой сиденья. Виктория наклонилась и сказала мягче:

- Извините, на Квазимоду вы вообще-то не похожи.

- Без горба?

- И без Эсмеральды с козочкой, - засмеялся Максим, пытаясь повернуть разговор на шутку. Стармех не принял его тона. Нажав рычаг, он откинул сиденье, развернулся всем телом.

- Есть одно подлое слово, которое у всех при нашей системе, что называется, на устах - это слово "оказалось". Хотите пример? Построили в тайге мощный комбинат, миллионы вбухали, ОКАЗАЛОСЬ - нет сырья. Да что миллионы! Во сколько оценить комплексы на берегу Байкала? А Ладога, Арал? Оказалось: не только не надо, а нестерпимо вредно для всех. Кто-нибудь заплатил за ущерб из своего кармана хотя бы рубль? Дудки-с! Если и наказаны, то самая мелочь, вроде нас, грешных, а не те, на чьей совести миллионные потери.

- Хорошо хоть говорить об этом разрешили, - с мягкой улыбкой сказала Виктория.

- Пар спускать? Эти при батюшке царе умели. Сегодня - либеральная газетка возмутится, а в результате - кто воровал, тот и ворует. А тем, кому надо отвечать, - никакого убытка.

- Кто ж по-вашему должен платить? - заинтересовался Максим, незаметно подмигнув Виктории.

- За что? - спросил стармех.

- Ну, скажем, за осушение Аральского моря? - Смешно, правда?

- Ничего смешного.

- А вы не знаете, кто отвечает? - взглянул на него стармех. - Тот, кто распоряжается, не так ли? Это же вполне естественно! Если хозяйка, командующая домашним бюджетом, раскрыла рот и у нее в трамвае потянули кошелек, она что пойдет в банк потребует возместить ей потери? Смешно! Если фермер обкормил своих коров и они отдали богу душу, ему кто - президент возместит убытки? Кто командует - тот и в прибыли, и в убытке. А теперь скажите, кто командует по самому большому счету у нас в Системе?

- Кто - ясно кто, Советы, - сказала Виктория.

- Предположим, но есть еще родная партия, не забывайте. И Политбюро. Если лопнула труба отопления - взыщем с домоуправа?

- Ничего вы с него не взыщете, - засмеялся Максим.

- Ясно, при беспорядке - не найдешь виновных, но предположим, что нашли, установили - и взыщем. За трубу, не больше! А если вложили не тысячи рублей, а миллиарды в дурной проект - кто должен ответить? Тот, кто на самом верху. Да, Политбюро. Будьте добры, ребята, вы - утверждали, заплатите часть убытков наличными. Не только морально, а живым, так сказать, рублем-с. В следующий раз эти ребята еще подумают, прежде чем крикнуть "вперед!" А пока - все кричим: был застой, коррупция, присвоены миллионы, а внуки - правнуки мздоимцев горделиво раскатываются в собственных "Мерседесах" и кичатся миллионным наследством. По-че-му? Почему с меня, рядового коммуниста, спрашивают каждый рубль: где взял? Заплатил ли взнос? А с них - как с гуся вода!

- Ну, мы не знаем, как там было, я считаю, самое лучшее, наводить порядки у себя на рабочем месте.

- Честь и хвала твоим воспитателям, дорогой! - хмыкнул стармех. - Они семь десятков лет приучают нас смотреть в первую очередь - на себя. Перестройку - с себя. Воровство? Не показывай на воров, начинай с себя, т. е. не воруй. А я и так честный, что толку? У нас тоже в родном министерстве - дела идут, контора пишет, а чуть что спросишь - учат: начинай с себя. Мне боцман рассказал с "Писателя". В Канаде посмотрел у него сюрвейер из первого трюма в корму просматривается до машинного отделения, потому как все переборки насквозь проржавели. "Смертники вы, русские!" А боцман еще и в пузырь полез, мол мы, русские, не то видали! Во мы какие! Зарплата - самая низкая в мире. Придешь за границу - стыдно, за наши гроши на автобус не сядешь, а какие-нибудь филиппинцы - на такси разъезжают. Да что в конце-концов, неужели мы, Россия, только того и заработали, что быть козочками на веревочке? Так что если я и Квазимодо, то каблуками щелкать больше не хочу, как это было при любимом "отце народов". - И, прокаркав это, стармех скрылся за откидной спинкой кресла.

Он сидел в первом ряду салона "Икаруса", Виктория и Максим - за ним, во втором. Икарус бежал из Приморска в Южный, до Нового года оставалось двое суток, до выхода Максима в рейс - десять часов. Разговор был обычный, дорожный. И знакомство - дорожное, необязывающее, оттого, наверное, и разошелся старик. А Максим с ним не спорил. Максим наслаждался жизнью. Он уже осознал, что не жил на свете до той минуты, пока не сел на этот автобус и не увидел из окна Викторию...

Максим очнулся от боли в ягодице. Стальной угольник продавил невеликие запасы его плоти до самой кости и нога занемела. С усилием разогнувшись, Максим поднялся и принялся кое-как разминаться. Растер ногу ладонями, покрутил головой. Хрустнули позвонки, в левом, ушибленном виске больно запульсировала кровь.

Максим снова присел, куда же деться в темноте! Погладил осторожно вспухшую, горячую кожу на виске. Ничего, Максимка, до свадьбы заживет, успокаивал, бывало, дед.

- Глянь, что мне фриц учудил - заросло, как на собаке.

Максим как наяву представил комковатый, сизо-багровый шрам, перехвативший дедушкину шею, навсегда склоненную седую голову, добрую, хоть и перекошенную улыбку. Не шибко хорошо заросли дедушкины раны, умер он не так уж и старым, жить бы да жить, плакала мама. Эх, дед, дед, досталось вам в жизни!

В сорок четвертом драпали фрицы из Белоруссии. Фронт приблизился к деревушке Луница у Березины, где жила дедушкина семья. Откатываясь к проклятой своей берлоге, жгли фашисты с великого зла белорусские села, угоняли оставшийся скот. Запылали хаты и в Лунице, попрятались жители в погреба, фашисты истребляли все, что на виду.

Дед с бабкой, тремя дочерьми (старшая нянькалась с новорожденным младенцем Тимкой) укрывались в погребе у хаты. Услышала бабка, что трещит наверху огонь; принялась зудить:

- Пятрок, слышь, хата пластает, ходи туды, хоть бы добро якое спас!

Послушался дед, приоткрыл крышку погреба - и обомлел, упершись взглядом в немецкие сапоги. Стоял фриц, расставив ноги, наблюдал за улицей, время от времени строча из автомата по тем, кто выбегал из горящих хаток. Услышав скрип под ногами, наклонился, увидел напуганное лицо старика - и дернул с пояса гранату на длинной ручке. Кинул ее в погреб. Ястребом кинулся дед на гранату, схватил, хотел выбросить в люк - да не успел. Взрывом контузило бабку, вырвало щеку у одной дочери, ранило в ногу другую - стала она потом мамой Максима сыпануло осколками по рукам старшей - она придерживала корытце-ночевочку (Ночевка-колыбель (белорус.)), прикрывая месячного Тимку, тем и спасла. А деду стесало часть шеи, разбило ключицу, пробило осколками грудь.

Сделал фашист свое дело - и в погреб более не глянул, знал силу своей гранаты, да и торопился - через час в Луницу ворвались наши танки.

Первой очнулась бабка, выбралась из погреба, замахала руками красноармейцам. Те крикнули санитаров, понесли деда с дочками в медсанбат. Выписывался дед из госпиталя, врач руками развел:

- Ну, старик, сам не верю, что тебя подняли; живи теперь во второй раз!

- Живы будем, не помрем! - пообещал дед.

- Точно. Живы будем - не помрем, - сказал Максим, обнимая и растирая себя руками. Включил фонарик, повел лучом - и охнул: борта, днище, детали набора обросли толстой, в три пальца "шубой" сверкающего инея.

- Могила! - Он зашелся в кашле. Фонарик трясся, прижатый к груди, желтое пятно, меняя форму, скакало, выхватывая из темноты лоснящиеся льдом поверхности механизмов, кабельной трассы, переплетенье трубопроводов. "Ну почему мне, мне это досталось! - билась потрясенная мысль. Уж лучше бы сразу. В бою, в дорожной катастрофе, но не так, не так! Мама, мама, что мне делать? Что будет с тобой, когда узнаешь?"

Фонарь погас, а он заходился кашлем, рычал, скрипел зубами, бил голыми кулаками о железо, пока не изнемог.

Встал, попытался успокоиться. Прислушался... Отчетливо различил постукивание в днище и борт! Есть! Кто-то там, наверху еще жив, как и я! Что же я о них-то забыл, ругнул он себя. Подают же мне знак, ждут ответа, проверяют, жив ли. Им тоже надо, чтобы я жил. А не выл здесь, как запертый в камеру позорный наркоман. Стучат! Наверное, тоже греются. Они-то не замерзнут, они же в полушубках на мостике, русский полушубок - не пижонская "аляска", не подведет!

Но голосов почему-то не слышно. Неужели такой толстый металл? Сколько здесь? Миллиметров пятнадцать, не больше. Хотя там ветер, не услышишь. И меня они не услышат, только стук. Ощупью Максим отыскал ключ. Испуганно ухватился за него - ключ сдвинулся на край плиты. Еще бы толчок - и булькнул в темь. Чем тогда буду подавать сигнал? Больше такого не допущу, - пообещал он себе. Включив фонарь, приблизился к заиндевевшему, мохнатому борту, постукал ключом по шпангоуту. Ледяная пыль прыснула холодом, осыпала инеем лицо и плечи.

Сверху ответили: тук-тук-тук! Не звонко бьют, не железом, но настойчиво, неутомимо. Молодцы, ребята, стучите не переставая, стучите изо всех сил, грейтесь, чтобы не застыть в шлюпке. Теперь вы точно знаете, что я здесь, когда придут спасатели, не оставите меня...

Когда они придут? - снова задал он себе вопрос и сам ответил: скоро. Направил свет на циферблат ручных часов, было около половины третьего. Уже прошло и время обеда, а я не хочу ни есть, ни пить. Это хорошо. Но если и появится жажда, потерплю, не страшно. День, сутки выдержу, а ждать придется куда как меньше. И время, надо сказать, бежит быстро: чуть прикорнул - и уже обед. Не успею намерзнуться - подойдет какой-нибудь пароход или, еще лучше, спасатель. Еще час - другой работы - и выволокут меня из этого саркофага. Вот будет радость! Эх, ребята, ничего вы не поймете, пока не попадете вот так, на край Бездны, где только расслабься - и гуд бай. Но я продержусь, будьте уверены. Будь уверена, Виктория, хоть твой (бывший твой) мужичок назвал меня "смирным", характера у меня хватит!

Итак, через час - максимум два они подойдут и освободят меня. Каким образом? Да очень просто. Что-то, однако, заставило его мысль запнуться. В самом деле, как? Если подойдет обычный пароход, они легко подберут парней в шлюпке, а меня? Но нет, будет спасатель, он же рядом, мы недалеко ушли? Получили радиограмму, врубили машину на всю железку - и вперед! Нет, не сразу. Им надо пробуксировать несколько понтонов. Предположим, немного опоздают, но зато приведут понтоны. Заведут концы под корпус, чтобы удержать на плаву в случае нарушения сцепки. А после сюда спустится дядя-водолаз в медном скафандре. И с собой захватит еще один костюм, для меня... Или нырнет парень в легководолазном костюме с баллонами и доставит кислород для меня, я знаю, как обращаться со снаряжением, зря что ли ныряли в мореходке...

А вдруг не будет костюмов? - спросил он себя тревожно. Ну, шутите господа, какой же СПАСАТЕЛЬ, если нет костюмов? А если ОКАЖЕТСЯ? Ему представилась усмешка стамеха Гусева: "У нас так заведено: вначале "сделаем!", а потом "простите, ОКАЗАЛОСЬ!", а потом - "ПОЛУНДРА!". Хорошо, пусть ОКАЖЕТСЯ невозможное, что нет костюма. Не верю в такую чушь, но пусть! Тогда, товарищи, вы пригласите своего сварщика - и спокойненько прорежете мне дверь в борту - и я выйду наружу. Замерзший, но невредимый, зовите корреспондентов, дам интервью: "12 часов наедине с Бездной!" Хе-хе, учить что ли вас? - засмеялся он. На, товарищ стармех. Неверующие с комплексами - не требуются. Нет вакантных мест, так что простите. Мы - оптимисты! Вместе с Викторией. Нас не напугаете... И учить вас не будем, делайте свое дело - и все будет в порядке. Я так, между прочим, подумал - и то, сколько вариантов спасения, а вы же специалисты. Думайте, спешите! О катастрофе вам давно известно, не мешкайте, я жив и хочу наверх. Чаю хочу, индийского, ребята!

Максим направил луч фонарика себе под ноги - и отшатнулся. Блики отразились от мелких, пляшущих волн: ему показалось, в лицо масляно ухмыльнулась БЕЗДНА. Хихикает, стерва, приближаясь к ногам!

Мрак, ужас, безысходность разом отмели поддерживавшие его мысли. Бездна надвигается со всех сторон. стискивая дыхание, пронизывает смертным холодом. И всего лишь полтора сантиметра металла отделяют меня от неба! Господи, только бы вырваться! Неужели правда, что рукой протяни - свежий воздух, солнце, земля, автобусы, люди! Там Виктория, осветившая мне мир двенадцать дней назад. Ведь было же, было все наяву!

Тогда он только что уселся на своем месте во втором ряду у окна и с благодушием человека, которому некуда спешить, рассматривал через стекло народ на площадке. И вдруг взгляд его споткнулся. Чуть в стороне от остальных стояло Чудо. Максиму перехватило дыхание, словно он неведомым образом обнаружил себя на высоченной вершине, с которой мир раскрывается до самых дальних горизонтов и кажется необыкновенно таинственным и привлекательным. Дальнейшему взлету его души в гордые выси помешало лишь то, что рядом с Мисс Вселенной высился Мистер Икс, молодой человек, одетый как удачливый кооператор или партийный функционер, в добротную дубленку и пыжиковую шапку. Сытые щеки и плотные усы скобочкой. Любезно наклоняясь и, раздвигая скобку, он что-то такое травил, а Мисс Вселенная сдержанно улыбалась, раня Максиму вмиг разросшееся до размеров грудной клетки сердце.

Девушка вошла в салон. За ней - парень с чемоданчиком в руке. Она скользнула синими глазами по номерам на полках, и Максим замер от радостного предчувствия: ко мне!

- Мое четвертое, это здесь? - подтвердила она его догадку глубоким и звучным, как у дикторши центрального телевидения, голосом.

- Да, конечно, ваше с краю, - отодвинулся Максим.

- Я хочу у окна, можно? - спросила она, одарив наконец взглядом и Максима, и едва заметно улыбнулась, приведя его в совершеннейший восторг.

- Нет вопроса, - сказал Максим, слегка смущенный своей недогадливостью.

Сопровождающий поторопил его.

- Скоро, скоро, паренек, мухой, потом поговоришь.

За такие слова Д'Артаньяны пронзали обидчиков шпагой; Максим только примерился взглядом - округлый подбородок был как раз на расстоянии крюка. Припечатать бы ему справа - куда и денется самоуверенная усмешка. Ничего, что большой, враз успокоится. Но здесь же Она! Максим молча выбрался в проход. Девушка села у окна. Здоровяк поставил чемоданчик у ноги Максима и усмехнулся.

- Тебе, паренек, ответственное поручение: хранить этот кейс пять часов.

Максим пристально взглянул на него, однако снова промолчал.

- Привет папе, Викуля, - сказал Большой. - Соседа не обижай, он у нас смиренный, правда же, сосед?

Смиренный! Не отводя от здоровяка взгляда, Максим произнес осевшим голосом:

- Хамить не приучен, особенно в присутствии дам.

- О, даже так! - поднял брови Большой. - В таком случае, Викуля, поздравляю тебя с соседом!

- Дмитрий, перестань! - сказала девушка, сдвинув тонкие брови.

Дмитрий отступил к выходу, помахал кожаной перчаткой.

- Счастливо, Викуля!

Автобус тронулся, вырулил на трассу. Справа затряслись пологие сопки с изреженным, вытоптанным горожанами лесом, слева плоско вытянулась замерзшая бухта, а далеко на горизонте темной лентой сияло свободное море. Девушка достала из сумки томик стихов, раскрыла его наугад. Сбоку глянула на Максима.

- Очень обиделись?

- Нет, - сказал он и засмеялся. - Вы - рядом, и это праздник, а кто в праздник обижается?

Она с улыбкой покачала головой.

- Однако, вы без предисловий!

- Увидел вас в окне и сразу сказал себе: вот Мисс Вселенная! - Максим глядел на девушку сияющими глазами. - Извините, понимаю, что слишком напористо и прямо, но, поверьте, времени нет на предисловия, должен же я сказать о своем, а то пройдут эти часы, выйдем в Южном на автовокзале - и никогда больше не встретимся. Вас зовут Виктория? Меня - Максим...

- Ну, хорошо, Максим, если уж сидим вместе и вам не до предисловий, будем знакомы.

- Что у вас? - показал он глазами на книжку в ее руке.

- Детектив, - улыбнулась она и перевернула обложку. - Мандельштам. Пытаюсь понять, в чем там дело, отчего только о нем и говорят наши модницы и модники.

- Ореол жертвы, не более того, - сказал Максим.

- Нет, кое-что интересно, - возразила она и глянула не без иронии. - Вы то, конечно, читали!

- Представьте себе - да, - хмыкнул он. - В рейсах времени хватает. - Не Блок, даже не Рубцов, так что извините.

- А я не согласна! - горячо возразила она.

В соседнем ряду, громко, легко перекрывая монотонный гул движения, переговаривались старушки.

- Столько пережили, страх вспомнить! Война!

- Гнилья-то, гнилья поели, пни березовые грызли...

- И ниче, сдюжили до сей поры...

- Че ж не сдюжить, обещали: вот как победим, тут тебе и рай наступит, а оно, как поглядишь, не лучше, а хужей да хужей. В магазинах - ни поесть, ни попить, в больнице бинтов нет, того-этого нет, лекарства от головы не купишь, воздух и воду - и те отравили, в дождь не попадай, облезешь, как кошка драная!

- Мой-то на все плюнул, на старости лет приладился самогон гнать. Ровно квас глотает! А проживет 113 лет.

- Почему не сто двадцать?

- Все сто двадцать, погибели на него нет!

Максим легонько тронул локоть соседки, обратил внимание на разговор старушек.

- Молодцы бабули, в точности как моя. Порассказывaлa она, как фрицы хозяйничали в Белоруссии. После войны тоже маялись всей семьей, а деда граната искалечила, со свернутой шеей работал, после умер. А бабушка и сейчас живет вместе с мамой, я как приеду, она: Максим, женись, хочу правнучку покачать!

- Что ж не женишься-то? - улыбнулась Вика.

- Увы мне! - он развел руками. Все в рейсе, да в рейсе, а та, которая только и нужна, ходит где-то по земле...

Виктория бросила на него быстрый взгляд, промолчала. Неловкая пауза затянулась. Спасибо, с переднего сиденья оглянулся мужчина, спросил:

- Насколько понимаю в медицине, моряк?

- На бэбээске, завтра уходим.

- Механик? Получается родня. - Я стармех с "Селены", есть такой спасатель, зовут меня Вячеслав Николаевич Гусев.

Вот так они познакомились. И жили рядом несколько часов. И стармех существовал близко. О чем только не переговорили за дорогу. И о чем бы ни шел разговор - для всего у стармеха черный штамп. Это надо же так извериться во всем, что есть на свете, вернее, - в стране! Правда, что Комплекс Квазимоды. Здорово она придумала. Ненавидел горбун весь мир оттого, что сам был уродом, ну а вы, товарищ стармех, зачем злитесь? Спасибо еще, что не обиделся, не конченый человек!

Как ни добротно сработан корабль, но есть неплотности в заклепках, сварных швах обшивки и воздух, сдавливаемый снизу Бездной, находит их, вырывается на волю. Медленно, но неотвратимо, как смерть, поднимается вода в машинном отсеке. Сначала она затопит подволок, потом трубы, кабеля, механизмы, поднимется мне до колен... Воздух! - вспомнил он. У меня много воздуха в запасе!

Подсвечивая начинающим тускнеть ручным фонариком, Максим кое-как добрался до баллонов со сжатым воздухом. Словно лаская, провел ладонью по обмерзшим, круглым бокам. Спасибо инженеру, придумавшему запуск двигателя сжатым воздухом. Открывается вот этот клапан и воздух, стиснутый до давления в тридцать атмосфер, вырывается из стального сосуда, как веселый джин из бутылки. Он прорывается в цилиндры дизеля, давят на поршни, крутит коленчатый вал - а форсунка вспрыскивает топливо - и разбуженный джином дизель рявкает во всю мощь цилиндров, подкармливаемых распыленными порциями соляра.

При желании воздух из баллонов можно употребить и на хозяйственные нужды вот он, другой трубопровод и насадка на нем, куда удобно подключить любой пневматический инструмент. Спасибо тебе, инженер, но сейчас мы употребим джина для незапланированного дела!

Максим раскрутил маховик баллона. С клекотаньем вырвалась из баллона тугая струя. Мгновенно расширяясь, воздух сильно охлаждался, и по известным Максиму законам термодинамики снеговая шуба на бортах вырастала на глазах. Зато восстановился запас, вытесненный Бездной, и Максим злорадно потыкал лучом себе под ноги: "Что, не вышло, стерва?"

В левом ухе у него закололо - Бездна прессовала пространство. Ничего, потерпим, матушка!

- Кха-кха, не нравится? - злобно закашлялся Максим. Он вернулся к своему месту, достал из ящика журнал.

ДОРОГИЕ, ХОЧУ К ВАМ НАВЕРХ НЕ ВЕРЬТЕ ТЕМ, КТО ГОВОРИТ, ЧТО ББС НЕ ПЕРЕВОРАЧИВАЕТСЯ! ДУМАЮ: ПОЧЕМУ НАРУШИЛАСЬ ОСТОЙЧИВОСТЬ?

Он отложил журнал, обхватил руками гудящую голову. Представил Систему: увидел ее сверху - огромный штабель леса, поддерживаемый стальными стойками, уложен на палубу стального корыта, длиной в полтораста метров. Чтобы это страшилище не перевернулось, корыто перегораживают продольные перегородки с отверстиями. Отсеки заполняются водой, для создания устойчивого ваньки-встаньки. Но, в отличие от игрушки. баржа не должна качаться резко, иначе лес сломает стойки и уйдет за борт. Для того и перегородка. Качнет баржу в одну сторону - ее удержит вода на противоположном борту. Пока вода перетечет сквозь отверстия, баржа качнется уже в другую сторону. И снова перетекающая вода смягчает размахи. Все это нехитрое по идее приспособление носит название антироллинговой защиты. В порядке она - не страшен никакой шторм. По идее... Но мы-то перевернулись, значит, что-то не сработало, что-то ОКАЗАЛОСЬ, думает Максим. Что может случиться в устройстве, где всего две детали переборка да вода... Надо... надо это понять, чтобы рассказать людям наверху!

- А они и так знают, - услышал он знакомый, язвительный голос. Задрожав, Максим вскочил, включил фонарик, осветив внутренность судна.

- Кто? - крикнул, сотрясаясь всем телом. Из-за воздушного компрессора выдвинулась тень, зажелтело лицо. Максим ткнул туда спицей света - лицо исчезло. Он выключил фонарик - и снова раздался голос стармеха.

- Ты же знаешь, там что-то ОКАЗАЛОСЬ, парень.

- Нет! - Максим потряс тяжелой головой, - это я замерз и мне чудится, вы не здесь, Гусев! - Он принялся поспешно поправлять и перевязывать намотанное под рубашкой тряпье. Потом дышал в распахнутый в рот, в сложенные ковшиком ладони. С трудом присел пятьдесят раз. Помахал руками что было сил. Воздух пустой, давящий, пропахший маслом и аммиаком отнимал последние силы. В ухе застучали молоточки. Обессилев, он опустился на корточки, прислонился плечом к железу. Это смерть меня пугает, - сказал он себе. Буду думать о жизни. О маме. О деде. О Виктории.

- ЖИТЬ ХОЧУ! - сказал он громко, но звук дошел до ушей, как сквозь ватное одеяло. "Не поддамся, - внушал он себе. - Они же придут, никуда не денутся. Подведут понтоны. Нырнут водолазы. Доставят мне костюм с кислородными баллонами. Или вырежут дверь в борту - выходи, Максим! Сейчас главное - не бояться. А то с ума сойду... Дождаться! Буду думать о настоящих людях. О Зое Космодемьянской. Бросили ее зимой, в декабрьский мороз в хлевушек. Раздетой. Еще и керосин лили в рот. А после, разутую, вели на казнь. И что - завыла, как я? Не тут-то было! Под виселицей стояла, а как смотрела на этих подонков! Не в сказке рассказано - сам я видел снимок. И Маресьев не придуман. И дед мой - не дрогнул. Так чего же я-то не смогу перетерпеть? Разве я не русский?

Потерпим, товарищ стармех! Еще дождусь и вас, с вашей "Соленой"! Спешите, я жду! И докажите, что умеете работать. Чтоб без всяких "оказалось", товарищ стармех! - погрозил он пальцем во тьму.

Примостившись на своем жестком сиденьи, Максим сгорбился, сунул ладони под мышки. В голове застучало: "тук-тук-тук..." Непонятно было, то ли кровь стучит, отравленная холодным, душным воздухом, то ли ребята снова торкаются там, наверху. Кончайте стучать, парни, не до вас... Вам хорошо там, в шлюпке, одетым в полушубки. И спасатели первыми поднимут на борт вас. А мне надо сохранить остаток сил. Поесть бы теперь чего теплого. Или чаю крепкого, такого как у Виктории дома. Только не чашечку, а бокал, полный, чтобы шел пар! Ничего, - если обожгусь... Он стиснул зубы от полыхнувшей в нем жажды. Вот так, значит, теперь еще это будет меня мучить... Поднявшись, он стал соскребать с металла иней в ладошку, бросил в рот, выплюнул с отвращением вязкую, пахнущую мочой воду.

Где вы, морями, я не могу, не могу!

- Клара, ты? Здравствуй, лапочка, это Люся. У меня потрясающие новости, только не для телефона, ты понимаешь?

- Я уже знаю, - строго сказала Клара, косясь на работавших за своими столами инженеров. - У нас все-все знают и тоже "не для телефона". Встретимся после работы, сразу, хорошо? Можно в кооперативном. Я как раз собиралась взять колбаски, завтра же Вадька приходит, надо чем-то кормить.

Люся в меховой шапочке, в просторном, по моде, пальто вошла в кооперативный магазин, когда Клара уже оплачивала за взвешенный продавцом круг одесской колбасы.

- Салют! - кивнула подруге Клара, - Ты брать будешь?

- Простите, у меня нет мужа-капитана, - засмеялась Люся.

- Тут и с капитанской зарплатой не разгонишься, - ворчала Клара, принимая от продавца пахучий сверток. Они вышли на улицу. Солнце садилось за остроконечные сопки, отраженным сиянием било из окна недавно выстроенного на берегу залива высоченного и нелепого здания Дома Советов, который местные острословы уже успели окрестить "Зубом мудрости" и "Членом партии".

- Ну, выкладывай, что узнала, - потребовала Люся, пряча от ветра носик в пушистый мех ламы.

- Наверное, то же, что и ты: сведений нет, хотя бомбят из пароходства все суда, находящиеся в том районе. По расписанию, еще утром должны были прийти в порт, но увы... Так что заплачут скоро мамы и жены...

- Кларочка, дело в том, что... - Люся подвинулась к подруге, округляя свои светлые, с ободком; как у курочки, глаза. - Дело в том, что как ОКАЗАЛОСЬ, капитан на выходе давал радиограмму в пароходство. Хочешь почитать? - И, торопясь, вынула из сумочки затрепетавший на ветру желтоватый листик бумаги. Подруги подошли ближе к стенке здания, загородясь спиной от ветра, Клара прочитала текст, еще недавно запоздало потрясший начальника пароходства.

"ББС загружен неудовлетворительно... большими пустотами... сильно снизило устойчивость баржи..."

- Люська, что же их не вернули сразу в порт, ведь было штормовое! - Клара утратила свою важную строгость.

- Что, что, не знаешь что ли? Есть план! Начало года - будут рапортовать, что "вопреки погодным условиям..." и так далее. - Люся сунула радиограмму в сумочку. - Понятно теперь, где их искать?

Советский теплоход "Байкаллес" был на выходе из японского порта, когда представитель полицейской службы, взбежав по парадному трапу, прошел к капитану и протянул ему свежий номер газеты "Джапан Таймз", сложенный так, что в глаза бросался снимок: темная поверхность моря и на ней две белесые сигары или перевернувшиеся вверх брюхом рыбы - два предмета - один за другим.

- Неважные новости, мастер, но я счел долгом доставить их вам, - сказал полицейский, показав испорченные зубы. - Снимок сделан самолетом нашей береговой обороны и тотчас доставлен в газету.

Капитан разом охватил взглядом бесстрастное сообщение репортера: - SOVIET TUGBOAT SPOTTED CAPSISED. JAE MARITIME SAFETY AGENCY HEADGUARTERS HERE SAID, A SOVIET TUGBOAT WAS SPOTTED CAPSISED IN THE SEA ABOUT 360 KM. OFF AOMORI PREFECTURE. THE BOAT WAS BELIVED TO BE THE "BOLSHEKAMENSK" TOWING LUMBER BARGE FROM PORT JUZHNIJ. THE FATE OF THE 19 CREWMEMBERS WAS NOT IMMIDIATELY KNOWN. THE LUMBER BARGE WAS ALSO BELIWED OVERTURNED OFFICIALS SAID. (Обнаружен советский перевернутый буксир. Как сообщает Приморская служба безопасности, в Японском море обнаружен перевернутый советский буксир примерно в 360 километрах от префектуры Аомори. Предполагается, что этот буксир "Большекаменск", толкавший большую баржу с лесом из порта Южного. О судьбе 19 членов команды пока ничего не известно. Баржа с лесом также перевернута, сообщают из службы.)

- Вы умерены, что здесь нет ошибки? - спросил он.

- Японские газетчики не могут допустить себе такую роскошь, как неточность, - сказал полицейский. - Боюсь, что ваши спасатели еще не обнаружили место катастрофы... Он глянул на помрачневшее лицо советского капитана и вздохнул. - Извините, мне пора, там пришла швартовая команда.

- До свиданья, спасибо, - рассеянно ответил капитан, после чего быстро прошел в радиорубку. Начальник рации сидел за своим столом, подшивал для отчета бумаги.

- Начальник, сейчас, как только выйдем из порта, передай срочно аварийную в Приморск. - Кажется, погибли наши на ББС...

Непослушными пальцами Максим сдвинул выключатель на ребристом теле японского фонарика. В неярком свете разглядел циферблат на запястье. Так, уже двадцать с лишним часов я здесь, - пробормотал он непослушными губами. - Долго я терплю, братцы, долго. Уже и батарейки садятся, а сердце мое все стучит. И надеюсь... - Он раскрыл журнал, охватив карандаш кулаком, написал крупно, коряво:

ВОЗДУХ ИЗ БАЛЛОНОВ ВЫТРАВИЛ. ДУХОТА, БОЛИТ ГОЛОВА. БАТАРЕЙКА КОНЧАЕТСЯ. ПЫТАЛСЯ ПОПАСТЬ В ЦПУ, НО ТАМ ВОДА. ГДЕ ВЫ, ЛЮДИ, ПОЧЕМУ ТАК ДОЛГО?

НО Я ВЕРЮ, НАДЕЮСЬ!

Захлопнул журнал, подбородком двинул кнопку выключателя. Двадцать часов. Сколько же времени вам надо, братцы? Радист выходит на связь регулярно. В ноль часов он не вышел, потом... Потом - все. Значит, в двенадцать вы не поймали наших позывных, подняли тревогу. 3апросили - ответа нет, дали команду на суда поблизости по последним координатам. Послали спасателя. Ну, пусть еще шесть часов. Всего - четырнадцать, пусть шестнадцать. Но я здесь уже двадцать!... Или я не так считаю, идя в этом мире все идет не так? Максим постучал кулаками по заснеженной крышке насоса, бил до боли. Ну ладно, мне еще больно, я жив. Я терплю, братцы!

...В правильных подсчетах Максима Ковалева отсутствовала одна существенная поправка, которую обязательно внес бы стармех Гусев, со своим "комплексом Квазимоды". Поправка эта - на установившуюся в нашей Системе реальность, столь же могучую, как подбиравшаяся к Максиму Бездна. Но не мог молодой, здравомыслящий человек без заранее принятого в расчет недоверия ко всей Системе, предположить, что самый элементарный порядок в ней нарушается регулярно и совершенно привычно, что в то время как он ведет свои подсчеты и ждет помощи, ни один человек в родном ему пароходстве еще и не догадывается о несчастье. Что кто-то, обязанный сообщить о непорядке в связи, не сделал этого раз и еще раз и лишь спустя тридцать шесть часов полетела в эфир грозная радиограмма с выговором капитану "Большекаменска" за то, что он нарушает Устав. Получать эту радиограмму оказалось некому: в это время Бездна уже овладела экипажем. Подсчитывая часы и минуты, оставшиеся до прихода спасателей, Максим не знал, что не час, а почти двое суток, отпущенных судьбой на его опасение, будут съедены Системой.

Человек зашел в застекленную кабину телефона-автомата и прикрыл за собой дверь. Поставив у ноги дипломат, он расстегнул морской, крытый чертовой кожей полушубок (такие были в моде еще во времена конвоя Пэ-КЮ-17,) и достал из кармана форменного пиджака записную книжку. Полистал ее торопливо, нашел нужную страницу и, держа книжку наотлете, далеко от глаз, набрал свободной рукой номер телефона. Пискнули гудки, трубку подняла женщина. Голос у нее был сочный, молодой, с нотками беспричинной радости.

- Квартира Протасовых, слушаю.

- Мне бы Викторию Михайловну, - попросил человек. Это вы? Звонит Гусев, старший механик. Припоминаете, в автобусе ехали? Да, тот самый.

- Вот уж не ожидала вашего звонка, - засмеялась Виктория. - Что-нибудь случилось, товарищ стармех?

- Нет... Вообще-то да, но об этом после. Мне, Виктория, очень некогда, я хотел только спросить, вы еще встречались с Максимом Ковалевым?

- Это необходимо знать? - спросила она не сразу.

- Дорогая девочка, оставим пикировку на потом. Он, помните, говорил, что сразу после рейса уйдет в отгулы оформлять документы на квартиру? Один рейс он сделал, пароход ушел снова. Мне надо знать, дали Максиму отгул или он вынужден был пойти и в этот рейс?

- Он сказал, что сходит еще раз. Или два.

- Именно так? - воскликнул Гусев. - Вы с ним лично разговаривали?

- Да, он заходил перед рейсом... Но что произошло, послушайте? Встревожилась Виктория. - Товарищ стармех!

- Пока ничего не известно, Виктория Михайловна, - проговорил он после паузы. - Надеюсь, все обойдется, извините, меня ждут... - И он повесил трубку...

- Алло. алло, стармех, где вы? - Виктория в сердцах бросила трубку на аппарат. - Чтоб ты пропал, старый черт! Квазимода несчастный! - Она размашисто шагнула в гостиную, остановилась перед трельяжем, скептически оглядывая в трех отражениях свое покрасневшее лицо.

- Что за шум, драки нет? - спросил из кухни отец. - Вызванивает будущий вождь? - Отец с аппетитам доедал гуляш, приготовленный дочерью, запивая из кружки холодным, процеженным по флотскому обычаю компотом. Отец когда-то плавал механиком, в последнее время работал начальником цеха на заводе в десяти минутах езды на машине от дома. Три года тому назад от него ушла жена. Уехала в Приморск, где, как оказалось, давным давно, еще навещая дочку, на первом курсе института, познакомилась, а затем сошлась с рыбацким капитаном. Поступок вполне безупречной и до тех пор уравновешенной супруги выбил Михаила Васильевича из колеи, да и на Викторию подействовал самым гнетущим образом. Распределившись после защиты диплома в проектную организацию, Виктория долго жила в общежитии, потом мама уговорила ее занять одну комнату в ее трехкомнатной квартире, благо, новый муж большую часть года пребывал в морях. Первый же отпуск, полученный на службе, Виктория решила провести с отцом, хотя мать, получавшая теперь по доверенности от капитана ежемесячно втрое больше, чем зарплата начальника цеха, предлагала ей на выбор путевки в любой конец страны. Приехав в запущенную отцовскую квартиру, Виктория несколько дней наводила в ней порядок, налаживала семейное питание и однажды заявила, что намерена перевестись на работу в Южный, быть может, даже на папин завод.

- Если, конечно, не помешаю тебе начинать новый раунд семейной жизни, папулик, - сказала она, испытывающе глядя на отца. Тот ответил со спокойной усмешкой.

- С меня хватит одного нокаута. Виктория, но подумай о себе. Ты у меня такая красавица, наверное, масса предложений?

- Не так много, как следовало бы, - сказала она. - Или я не такая уж красавица, как ты и мама считаете, или парни робеют. По крайней мере, порядочные.

- А будущий вождь? - спросил отец, уже встречавший Дмитрия, подвозившего однажды Викторию в Южный на своей машине.

- Я говорю о других, папа, - сжала губы Виктория.

Отец не заводил более разговора на щекотливую тему, но теперь, забывшись, снова беспечно обронил это прозвище.

- Нет, не вождь, папа, представь себе, - ответила Виктория. - И вообще, когда тебе надоест обзываться?

- Виноват, виноват, моя крохотулька, единственное оправдание, что не хотел тебя обидеть, - откликнулся отец. - Конечно, не вождь, а просто Дмитрий. Или Дима, если тебе так нравится. Это он звонил?

- Нет, один моряк.

- И ты, дочь моряка, обзываешь его Квазимодой?

- Ну, во-первых, он уже положил трубку, а во-вторых, видимо, твои гены, папочка, - лукаво сказала Виктория.

- Каюсь, язычок у меня резковат, от чего претерпел немало. - Отец вышел из кухни, и, ласково потеснив Викторию перед зеркалом, принялся завязывать галстук, снятый перед обедом. Надел пиджак, плотно обтянувший его плечи, причесал густые волосы, оглянулся на дочь.

- Расстроилась, маленькая?

- Нет, пап, - очнулась она и решительно подошла к телефону. - Я действительно позвоню Дмитрию.

- Можно по срочному, папа?

- Никогда не спрашивай меня о таких вещах, - он легонько обнял ее за плечи. Ты должна знать, что для родителей нет ничего более желанного, чем хоть в малости быть полезным для детей... Но скажи черт возьми, чем тебя расстроил этот Квазимода?

- Потом... - Виктория набрала междугородную станцию и попросила соединить ее с Приморском.

- Кстати, Вика, ты ни разу еще не вызывала маму? По крайней мере, при мне, - заметил отец, одеваясь в прихожей.

- Папик, она знает, где я.

- И все же позвони ей, когда я уйду.

Виктория обхватила шею отца.

- Зачем она сделала это, пап?

Он осторожно снял руки дочери.

- Думаю, оба мы виноваты перед тобой, дочурка. И перед собой, конечно. Наверное, с самого начала меньше любили друг друга, чем следовало. Не повтори нашей ошибки, сердце мое... Если настанет час выбора - спроси себя, сможешь ли пожертвовать для человека самым дорогим. Если нет - лучше одной... И спасибо, что не оставила отца. - Он поцеловал дочь в обе щеки и вышел. Внизу рыкнула "Волга", увозившая его на завод. Раздался длинный, требовательный звонок междугородной.

- Дмитрий, это я, - сказала она в трубку. - У вас в райкоме известны позиции судов пароходства на каждый день?

- Разумеется, Викуля, здравствуй, дорогая, как я рад, что ты позвонила! зарокотал его уверенный голос ("будущий вождь!" - отметила про себя Виктория). - Но скажи вначале, когда ты ублажишь своего папу и вернешься в Приморск? Хочешь, приеду за тобой?

- Дмитрий, я не о том, - прервала она. - Скажи, где сейчас ББС "Большекаменк"?

- Ах, вот ты про что, - сказал он. - Значит, и до вас уже дошло это дело.

- Что дошло, Дима, что? - Воскликнула она.

Он дышал в телефонную трубку.

- Видишь ли, был шторм, они не вышли на связь...

Короче, это не телефонный разговор, Викуля.

- Они погибли, отвечай!

- Вика, такое случается... Но что с тобой? Не понимаю, откуда этот тон? У тебя кто-то есть на ББС? Ради бога, спокойнее, Вика. Хорошо, я сейчас все выясню и перезвоню.

Виктория бросила трубку на аппарат и, шаркая шлепанцами, прошла в комнату, упала на диван. До последней минуты она думала, вспоминала о Максиме спокойно. Предновогодняя поездка на "Икарусе", потом встреча здесь, у нее дома, оставили в душе светлый след. Парень совсем не походил на всех, кого она встречала раньше. Он открывался перед ней безбоязненно, уверенный, что она поймет каждое движение его души и она понимала. В глазах Максима Виктория впервые увидела неподдельное восхищение собой, бескорыстную открытость чувства.

После того что произошло с родителями, после бесконечных, непродолжительных и разочаровывающих знакомств с парнями в институте, на работе, в кафе, на улице, после того как к ней приблизился громадный, обеспеченный, с отличными видами на будущее, с высокопоставленной родней элитный парень Дмитрий, она вдруг на свое счастье или несчастье встретила человека, который, ни о чем не спрашивая, не интересуясь ее прошлым и будущим, сказал ей самые нужные, созвучные ее душевному состоянию слова: "Я люблю". И этот человек теперь в смертельной опасности, быть может, уже погиб, а она ничем не может помочь ему! Еще час назад она не задавала себе вопрос, любит ли Максима, теперь она готова была кричать: "Он мой, я люблю его, не дайте ему погибнуть!"

Взгляд ее остановился на стоявшей в углу, под столом, картонной коробке с надписями на английском языке.

- Шарп, - прочитала она вслух, - Шарп. - Кажется, это означает "Остро" или точно? Но причем здесь "остро"? Ни черта мы не знаем языка, проучившись столько лет... Что это я, причем здесь язык? Максимка, Максим, неужели ты исчезнешь? Старый, проклинающий все вокруг Квазимода остается, а тебя не будет? Вдруг появился передо мной - и нет? Не может такого быть, не может! Мы даже не поцеловались, дура я набитая! Впереди, я думала, масса времени, зачем спешить. И вот теперь - ШАРП. Остро. Лучше б ты не приходил сюда, Максим! Она перевернулась на живот, уткнулась лицом в вышитую мамой подушку, закрыла мокрое лицо руками.

Три дня назад принес Максим этот Шарп, дорогую японскую игрушку, за которой гоняются парни и девчонки. Он позвонил из порта, потом появился на пороге - румяный с мороза, с восторженно сияющими голубыми глазами.

Руки оттягивали коробка с "Шарпом" и дипломат.

- Здравствуйте, - сказал он, чуточку задыхаясь, промчавшись по лестнице бегом до пятого этажа. Здравствуй, ты одна? - Он не отводил от нее взгляда. Можно признаться? Ты намного прекрасней, чем я тебя помнил весь рейс.

- Целый рейс, всего-то восемь дней! - притворно возмутилась она. Несчастный врун, ты все так же безответственно сыплешь комплименты! Проходи, раздевайся, вот тапочки. А это что такое? - тронула она коробку.

- Шарп, как видишь. Брал себе, потом передумал...

- Оказалась, не надо? - подыграла она.

- И оказалась - не надо. - Он прошел следом за девушкой в гостиную. ОКАЗАЛОСЬ, после нашей встречи на "Икарусе", что мне вообще ничего не надо... Только видеть тебя, Виктория, и быть рядом с тобой. А эти кадровики снова посылают в рейс, не дают отгулы. Ну, потерплю еще десять дней, потерпим, а? Он взял ее за руки и потянул к себе, пытаясь обнять.

Виктория вывернулась.

- Тихо, тихо, что такое? Максим! - засмеялась она игриво.

Притворившись непонятливым, он прислушался.

- По-моему, мы одни?

- Это ровно ничего не значит! - отрезала Виктория. - Посмотрите на шустрика! Ты со всеми так? Морской закон?

- Боюсь, это выше закона, Вика. Это... - Он зажмурился, потряс головой. Виктория показала ему на диван, а сама грациозно, как это умеют красивые женщины, присела на краешек стула.

- Присаживайся, моряк загранплавания, расскажи лучше о волнах, захлестывающих дымовую трубу, и о странах по ту сторону, где сплошные контрасты.

- Покончим вначале с Шарпом, - сказал он. - Я принес его тебе и прошу принять в подарок.

- Шутить изволите! - вспыхнула, она, порывисто вставая со стула, - То-то я гляжу, морячок осмелел! Такие подарки при первом знакомстве не дарят, чтоб вы знали, молодой человек. - Виктория решительно вышла в прихожую и, внеся оттуда коробку, поставила ее у ног Максима. - Дай слово, что заберешь это на судно, или нам не о чем больше говорить! - Она опустилась на стул, отвернулась от него. Максим отодвинул коробку.

- Начнем с того, что встреча уже не первая, а вторая. - Он сдерживал дрожь в голосе. - И никуда я эту ерунду не дену, можешь сбросить ее с пятого этажа, если тебя так не устраивает. А насчет того, что "осмелел морячок", - обязуюсь до третьей встречи не прикоснуться к тебе и пальцем.

- Будет ли она, третья? - исподлобья взглянула она на него. - Вообще ты интересный парень! Не спрашиваешь, есть ли у меня знакомые, быть может, любимый муж, идешь, как танк!

- У тебя голос - как аккорд арфы, - сказал Максим. - Я уже говорил это? Ничего, потерпи... А сама ты красивее Эсмеральды, Джоконды и Лолобриджиды вместе взятых. И третья встреча обязательно будет, я настойчивый. - Он засмеялся. - А вообще знаешь что? В этих разлагающихся странах еще не организовали обществ борьбы за трезвость и продают вполне приличное вино, убедись сама! - Он раскрыл дипломат - запестрели этикетки на длинных бутылках и множество пакетиков.

- Специально вез через океан? - спросила она, с девичьим любопытством заглядывая через его руку в дипломат.

- Водные перевозки - самые дешевые и доходные, тоном занудного лектора проговорил он, выставляя покупки на стой. Виктория с некоторой растерянностью следила за ним, потом решительно вмешалась.

- Погоди-ка, сними все на пол, я застелю скатерть.

И у нас есть еще свежие помидоры, вчера папа принес из буфета.

- О, помидоры! - воскликнул он. - А когда папа приходит с работы?

- Боишься? - повернулась она к нему.

- Напротив, хочу дождаться, - сказал он, протягивая руку, словно намереваясь обнять ее за плечи. - Ой, что же это я, прости, - с деланным ужасом отдернул он руку, - я же дал слово! А между прочим, хочу и маму дождаться, угадай, зачем?

- Не представляю! - не поднимая глаз, пожала она плечами. Кончики ушей у нее порозовели.

- Хочу, выражаясь языком наших великих славянских предков, просить руки одной прекрасной девушки. Короче, чтобы ты вышла за меня замуж, - выпалил он.

- А меня ты спросил? - повернула она пылающее лицо. Любуясь ею, Максим поймал ее руку.

- Тебя я хотел просить об этом до их прихода. И очень серьезно, Вика, умоляюще глядел он на нее.

- Фу! - отдернула она руку, поворачиваясь к нему спиной. - На автобусе был такой скромница. Даже смирный, правильно тебя определил Дмитрий...

Требовательный звонок телефона поднял Викторию с дивана.

- Квартира Протасовых, - с холодной ожесточенностью произнесла она в трубку.

- Виктория, это я, - раздался голос Дмитрия, в котором, обмирая от страшной догадки, не уловила обычней уверенности. И то, что он назвал ее Викторией, а не Викой, Викулей, вселило ужас, слабостью ударило в ноги.

- Что, что Дмитрий! - крикнула она.

- Виктория, я только что справился насчет твоего вопроса... К сожалению, ты права: судно погибло... Вика, ты слышишь? Викуля, отвечай!

Швырнув трубку на тумбочку, она бросилась в комнату, остановилась вдруг как вкопанная, соображая, что предпринять. Стармех! Он же звонил, значит он где-то здесь! Подбежала к телефону, схватила справочник, стала рвать страницы. Морской порт. Трансфлот. Диспетчерская.

- Алло, диспетчерская! - позвала она, сдерживаясь, чтобы не закричать. Вы не скажете, где сейчас спасательное судно "Селена"?

- У лесного причала, девушка, если не отошли, - ответил на удивление спокойный, благополучный голос. В этом мире еще оставались спокойные люди! Быстро одевшись и выбежав на улицу, она отчаянно замахала руками проезжающим машинам. Бесшумно затормозив, к бордюру прижался колесом черно-синий "Жигуль". То, что он был черного цвета, показалось Виктории предзнаменованием. Молодой парень, наклонившись от руля, открыл ей дверцу.

- Прошу, девушка моей мечты!

- В порт, на лесной причал, как можно быстрее... - взволнованно выдохнула она.

Парень посерьезнел.

- Как прикажете! - И рванул с места так, что спина ее вжалась в сиденье. Замелькали дома, столбы, светофоры. Шарахнулась перед капотом зазевавшаяся тетка. Парень гнал машину, превышая все дозволенные скорости, не обратил внимание на свисток милиционера и лишь изредка поглядывал на бледное, напряженное лицо сидевшей рядом красавицы. Сыпнув веером гравия, он развернулся перед проходной, оттолкнул протянутые деньги.

- Вперед, девушка, с морячек не беру!

Она подбежала к проходной. Коренастая женщина в черном полушубке, перетянутом широким мужским ремнем, во флотской шапке, сползающей на уши, наступила валенком на педаль, застопорив грязно-серую вертушку.

- Ваш пропуск, девушка.

- Тетя, мамочка... - Извините, товарищ вахтенная, - заговорила Виктория, вся выложившись в мольбе, - мне надо срочно, сейчас, там человек погибает!

- Вы кто - скорая помощь? - с интересом глянула на нее вахтерша. Вика с ужасом заметила белый поперечный шрам на зашитой заячьей губе женщины. Нос ее был приплюснут операцией, ноздри вывернуты. Да она же ненавидит меня! - поняла Виктория, встретившись с глазами вахтерши. Однако еще раз попросила, не сдерживая слез.

- Будьте добры... Вот, если не верите, в залог паспорт, кольцо, серьги.

- Ступайте в пропускное бюро, девушка, здесь не ювелирторг, - с видимым удовольствием отказала женщина. Виктория взорвалась.

- Будь ты проклята, жаба! - вспыхнула она, сама испугавшись собственной грубости. "Боже, что происходит со мной", - мелькнуло в голове.

- Я - жаба? Товарищи, будьте свидетелями! - вахтерша бросилась к телефону. - Я тебе покажу, мадам в шубке, как рабочий класс оскорблять! При исполнении...

Кто-то сильно потянул Викторию за рукав. Парень, который привез ее сюда, потащил ее из помещения проходной, быстро повел куда-то вдоль забора.

- Сюда, за мной, - шагнул он в отверстие в заборе, вполне пригодное для установки двери. Перескакивая через ржавые обрезки труб, мотки кабеля, старые шпалы, они выбежали на причал.

- Все. А ты перед ней расплакалась! - укорил парень. - Зачем будить в звере... человека? - А мы в эту лазейку, кстати, за пивом бегаем, я тоже с парохода, штурман... Однажды ансамбль песни и пляски провели, некогда было пропуск оформлять... - Тебе на какой пароход? - спросил он, заметив, что Виктория не реагирует на его веселый рассказ.

- На спасатель, "Селену".

- Знаю, вчера пришвартовалась. Вперед!

Они подбежали к причалу, когда "Селена", развернувшись перед строем пароходов, шла полным ходом к горлу бухты. Кто-то, уже неразличимый, вышел на крыло мостика. Виктория замахала руками, сорвала с головы шапочку, крикнула спасатель удалялся, трепетал над кормой красный лепесток.

Возле темно-синей машины, мигая фонарями на крыше, сияла синей и желтой краской "канарейка" ГАИ. Милиционер радушно улыбался подходившему нарушителю, держа в руках снятые номера.

ТЕПЛОХОД "РУБИН" АВАРИЙНАЯ ЧЗМ МЕЛЬКОВУ ПО СООБЩЕНИЮ ЯПОНСКОГО РАДИО ПЕРЕВЕРНУТОЕ СОВЕТСКОЕ СУДНО ДРЕЙФУЕТ СЕВЕРНОЙ ОКОНЕЧНОСТИ ОСТРОВА ХОНСЮ ТЧК САМОЛЕТ ЯПОНСКОГО АГЕНТСТВА ОБОРОНЫ ОБНАРУЖИВШИЙ СУДНО СООБЩИЛ ЧТО НЕТ НИКАКИХ ПРИЗНАКОВ НАХОЖДЕНИЯ НЕМ ЧЛЕНОВ ЭКИПАЖА ТЧК ЯПОНСКИЕ ОФИЦИАЛЬНЫЕ ЛИЦА ПРЕДПОЛАГАЮТ ЧТО СУДНО БУКСИР БОЛЬШЕКАМЕНСК КОТОРЫЙ ТОЛКАЛ БАРЖУ ЛЕСОМ БОРТУ 19 ЧЛЕНОВ ЭКИПАЖА ТЧК КАПИТАН

TOKIO MORFLOT PRIMORSK

PLS ACCEPT OUR DEEPEST SYMPATHY IN CONNECTION WITH THE TRAGEDY, OCCURED TO PUSHER BARGE "BOLSHEKAMENSK" WE PRAY THAT ITS CREW IS ALIVE AND WILL BE RESCUED IMAMURA PRESIDENT (Из Токио в Приморск. Пожалуйста, примите наши глубокие соболезнования в связи с трагедией, постигшей буксир-толкатель "Большекаменск". Мы молимся за то, чтобы увидеть живой и спасенной команду судна. Президент Накамура.)

Вячеслав Николаевич Гусев положил трубку и кивнул парню за столом в конторке начальника причала.

- Благодарю.

- Ю ар велкам (Всегда пожалуйста.), - сказал парень, снова склоняясь над бумагами.

Стармех вышел на причал. Холодный ветер нырнул за поднятый воротник полушубка, заставил зябко поежиться. На черно-синей, шагреневой от мелких волн плоскости залива расплывались белые многоугольники поломанных пароходами льдин. Суда, как обросшие ракушками киты, чесались бортами о деревянные брусья причалов. На внешнем рейде напряглись носами к ветру, удерживаемые за ноздри якорными целями, полтора десятка разномастных стальных коробок с порхающими над кормой пестрыми бабочками флагов. Прикрывая носы мехами, к проходной спешили сменившиеся с вахты тальманши. Гусев, наклонив голову, шел им навстречу и неотвязно, тяжело думал о мальчишке, с которым познакомился две недели тому назад.

Его любимый пароход спасатель "Селена", широкогрудый, мускулистый и подобранный, как эскадренный миноносец, замер у причала, готовый, кажется, сорваться с привязей и броситься в схватку с неустанно угрожающей Бездной.

Вахтенный матрос в длинной, до пят, замызганной овчинной дохе встретил взбежавшего по парадному трапу стармеха сообщением, что его с нетерпением ожидает капитан.

- Что, Сергей Михайлович, случилось? - спросил Гусев, входя в каюту на верхней палубе судна и думая в это время все о том же мальчишке, которого лучше бы не встречать; врезался в память, чем-то запал в душу, а отчего я почему - и не поймешь. Может, искренностью своей, терпимостью к чужому мнению; а я ведь не самый приятный собеседник. И доброта... будто и живет он не в проклятый, изолгавшийся век, а в прекрасном недоступном будущем. И девчонка такая же, недаром потянулись друг к другу. Вот уже и побывал он у нее, и все, наверное, шло как полагается и быть бы на этом свете счастью.

Капитан Серегин, молодой крепыш, еще не обмякший от малоподвижной жизни на судне, однако уже успевший приобрести на лице то капризно-брезгливое выражение, которое так часто свойственно людям, облеченным единоличной властью (независимо от того, единицы или тысячи введены обстоятельствами в их подчинение), спросил, не тратя слов на вводные.

- Хозяйство в полном порядке, Николаич?

- Естественно, - не без скрытого сарказма ответил стармех, относившийся к начальству, как все технари в мире, с некоей долей превосходства и снисхождения: ну что, мол, с вас взять, если так уж устроен мир, что командуют знающими людьми, в силу непонятно как сложившейся иерархии, самые несведущие и неумелые. Закончил он привычными сетованиями в адрес снабженцев: как всегда не доставили самого необходимого, без чего ну никак не обойтись. Он не счел нужным называть, чего именно не додали снабженцы, прозрачно намекнув этим, что капитан, при всех его регалиях, все равно не знает, да и не может знать таких "мелочей", как распылители форсунок, вкладыши, подшипники, толкатели и тому подобные детали, без замены которых спасатель в любой момент может превратиться в несамоходную баржу, в груду металла, каким бы умницей не мнил себя этот парень.

Капитан ответил именно так, как и ждал стармех, то есть сделал вид, что не понял обидных намеков.

- Уверен, Николаич, что с вашим опытом и стремлением к порядку вы обеспечите нам успех операции, - он протянул стармеху листок радиограммы. Читайте, получил пять минут назад, пока вы ходили звонить.

Стармех прочел радиограмму, предписывающую немедленно выходить на спасение "Большекаменска".

- Бедный парень! - непроизвольно вырвалось у него.

- Капитан Васильев?

- Капитана я не знаю. Конечно, жаль их всех... Но знал я там одного мальчишку, третьего механика...

- Когда сможем выйти? - спросил капитан.

- Сейчас одиннадцать... - стармех глянул на часы на переборке каюты. Через пятнадцать минут можно давать ход, - сказал он. Я - в машину. - Он быстро вышел и загремел ботинками по балясинам трапа.

Ровно в 11.15, когда Виктория подъезжала к проходной порта, спасатель отвалил от стенки причала. Поднявшись на мостик, стармех Гусев подошел к капитану, ссутулившемуся у лобового стекла.

- Далеко до точки?

- Зависит от вас, дедушка, - повернулся к нему капитан. - Во всяком случае, к утру должны быть на месте.

- Ясно, - Гусев вышел на крыло мостика. Ветер мгновенно обшарил его ледяными пальцами под незастегнутым полушубком. За кормой амфитеатром разворачивались на склонах сопок кварталы порта Южного. Девушка призывно махала шапочкой с причала вслед уходящему судну.

В восемнадцать часов экипаж спасателя собрался в столовой за только что убранными после ужина и чисто вытертыми столами. Два с лишним десятка моряков, не занятых на ходовых вахтах, выслушали капитана, зачитавшего трагическую радиограмму.

- Часам к шести утра будем на месте, товарищи, - говорил капитан. - К этому времени службам быть в полной боевой, работа предстоит авральная, видимо, и буксировка перевернутого судна в наш порт. У меня пока все, прошу вопросы, предложения. - С непроницаемым напряженным лицом сел он за первый стол, рядом с помполитом, хмуро черкавшим заметки на листке бумаги.

Замкнутые, отрешенные сидели здесь же штурмана и механики.

- Я слушаю, моряки, - с ноткой привычного начальственного раздражения напомнил капитан. - Или все у нас в полном порядке? Нечем поделиться, посоветоваться с товарищами?

- А что известно насчет команды, товарищ капитан? - подал голос моторист Васютин, устроившийся на наибольшем отдалении от начальства. При его вопросе зашевелились остальные моряки, по лицам двух женщин - дневальной и буфетчицы, сидевших особняком от других на выходе из столовой, волной прошло и застыло выражение сострадания и извечного женского сочувствия несчастным.

- Ничего не известно, товарищи, но, сами понимаете, надеяться практически не на что, - капитан махнул рукой. - Если произошло переворачивание, учитывая, что температура воды - минус два-три градуса Цельсия... Одним словом, что я могу сказать? Будем делать все, что от нас зависит, чтобы спасти людей, если есть еще возможность, и затем технику.

- Здесь другое, товарищи, - заметил стармех Гусев. - Собрались мы сейчас, наверное, не для обмена эмоциями, нас ждет потерпевший катастрофу пароход, значит, следует выяснить до конца, с чем мы идем на эту операцию, аврал... Я уже говорил тут не раз, что появилось в русском языке не новое, но ставшее вдруг любимым слово "ОКАЗАЛОСЬ". Все прохиндеи и негодяи прошлых застойных и нынешних радостных времен укрывались и укрываются этим словом. Убежден, что и авария произошла не столько по причине стихии, сколько из-за головотяпства. Придет время и мы узнаем, что там "ОКАЗАЛОСЬ" и погубило людей. А нам надо сейчас разобраться так, чтобы не возникло это подлое слово!

- Поконкретнее можно, Вячеслав Николаевич? - негромко обронил сбоку капитан. Гусев глянул на него.

- Чего ж нельзя. Начну с самокритики - не обеспечил дисциплины машинной команды. Вы, Васютин, спрашиваете о жертвах, а перед вахтой, изволили, извините, "принять". Наш сварщик Еловских, кстати, ударник комтруда, перед самым выходом на операцию, позорно сбежал с судна. Ему, видите ли, визу не оформили, он решил продемонстрировать! А то, что по его вине может произойти добавочное ЧП, его не волнует.

- Будем надеяться, Вячеслав Николаевич, что сварщик не понадобится, повернул к стармеху голову помполит и что-то черкнул на своем листке. - А в крайнем случае у нас боцман - бывший сварщик, так, Петр Семенович? - посмотрел он на атлетически сложенного человека в свитере и сапогах. Пристроившись к женскому персоналу у выхода, боцман в этот момент что-то объясняя дневальной, усиленно жестикулируя красными с холода узловатыми пальцами.

- А? Что боцман? - спохватился он. Моряки грохнули. Капитан легонько постучал по столу карандашиком.

- Нет нужды напоминать, товарищи, что смешки сейчас более чем неуместны. А то, что в машинной команде один, видите ли, "принимает", другой - дезертирует, тоже, как выразился старший механик, для нас "оказалось"! Думаю, мы еще вернемся к этому вопросу, но сейчас важно, с чем мы все-таки идем. Скажите, Вячеслав Николаевич, что конкретно сделано для обеспечения операции?

- Еще днем проверили исправность технических и аварийно-спасательных средств, - уязвленно заговорил Гусев. - Проверили в работе двигатель мотобота, прокрутили ручной привод шлюпки, прожекторы, шланги воздушные, сварочное оборудование... В настоящее время могу доложить экипажу, что все хозяйство в исправном техническом состоянии, включая даже электродрели...

- Ну, а дрели-то зачем? - хмуро полюбопытствовал капитан.

- Дрели всегда пригодятся, - подал голос третий электромеханик, только что вошедший в столовую. - Что дрели - свайка может понадобиться, нож, кайла, топор, кувалда, - электромеханик улыбнулся простодушным, крепким лицом, выразительно постукал кулаком правой в ладонь левой, как делают боксеры, - на войне как на войне, товарищ капитан, без мелочей.

...В пять часов двадцать минут утра луч прожектора, направленный с мостика спасателя, лизнул белесую тушу перевернутой баржи, задержался на днище буксира, разделенного с кормой баржи темным пространством воды.

- Вижу, бэбээску, Сергей Михайлович! - негромко сказал вахтенный штурман, наблюдавший за морем.

- Понял, чиф, тоже вижу, - откликнулся капитан. - Лещенко, держать луч!

- Есть держать луч! - откликнулся невидимый за столбом ослепительного света матрос.

Один фонарь уже не включался, другой еле-еле светил. Максим Ковалев, тоскливо и непрерывно скуля, выпростал руку из под мышек. Трясясь всем телом и головой, как паралитик, он открыл вахтенный журнал, поймал на груди прыгающий карандаш.

НЕ ХОЧУ! ПОГИБНУТЬ В БОЮ ЗА РОДИНУ, НО НЕ ЗДЕСЬ, НЕЛЕПО!

НЕ МОГУ БОЛЬШЕ! БЫЛ БЫ ЯД - ОТРАВИЛСЯ ПОВЕШУСЬ! НАДЕЖДЫ НЕТ!

Оттолкнул от себя журнал, фонарик. Цокнув о железо, тот сразу погас. Наступила полная тьма. Бездна нагнетала духоту и холод.

- Все, конец, - сказал он себе с тоской. Говорил, но сам еще надеялся на что-то. Нет, все. Сколько я здесь? Двое суток. Где же вы, долбанные друзья-моряки?

Никакой ад не сравню с этим. Что там страшного - жариться на сковороде, кипеть в котле? Берите меня, кидайте в котел! Лишь бы не этот холод, жажда. Он провел опухшим языком по сухому небу, попытался сглотнуть - боль перехватила горло. Боль укрепилась и росла. Ломило в груди, под лопатками, болью разрывало мышцы шеи. Он дышал часто, с сипеньем, а воздуха не хватало. Врачи скажут: крупозное воспаление легких, начнут колоть. Какие врачи? Кто там скажет, с ума я сошел? Мама, мамуська, мне плохо! - стонал он, скулил, как прикованный к цепи пес. Засунул поглубже ладони под тряпки, закрыл глаза. Под ладонью трепыхалось сердце. Бедное, ты все еще стучишь, работаешь неутомимо, прогоняешь по жилам холодеющую мою кровь. Зачем? Заснуть бы и не проснуться, как ямщик в степи. Почему я не умираю, кто приговорил меня, за что?

Он крючился на стальном сиденье, время от времени сшибая плечом и головой бахрому идея с механизмов. Холод и жар терзали изболевшееся тело, злорадно плескала под ногами наступающая тьма, и ему слышалось, как она хлюпала одно слово: "мой, мой, мой..."

- Максимка! Не давайся, сдюжим! - услышал он хрипловатый голос деда. Поднял голову - и увидел его в переплете заиндевелых шпангоутов и кабелей. Дед Пятрок склонил к плечу сивую голову, улыбался в усы, махая ладонью, как Ленин на плакате: сдюжим, Максимка.

- Не могу, дедусь, - просипел Максим.

- Держись, Максим, братья-славяне не подведут!

Максим уронил голову, поискал рукой под ногами, нащупал цилиндрик фонаря. Палец резанули осколки стекла в раструбе - Максим отшвырнул фонарь, тот булькнул в воду.

- Жри, стерва, - произнес он.

Деловито пошарив под рубашкой, стал разматывать тряпки. Вырвал одну, другую, третью. Добавил к ним шкертик с карандашом. Больше не понадобится. Зажав в зубах концы, стал плести веревку. Примерил - длины хватало.

Где-то давно слышал разговор: это совсем не больно. А хоть и больно, не хуже того, что теперь... Сколько погибло пароходов - "Тикси", "Тавричанка", "Уссурийск", чем я-то лучше. Их не спасли, а я кому нужен? Он пошарил по заиндевелому борту, нашел крючок...

- Максимка, ты что? Ты что? Я ведь жду тебя! - раздался над ним ее голос. Он с трудом поднял распухшее лицо. Виктория, раскинув руки, парила над ним вверху, под днищем. - Максик... Максик... - Никогда она так не называла, но вот же он слышит!

- Виктория! - крикнул он и упал, цепляясь неразгибающимися пальцами за ледяное железо. - Виктория... Стоя на коленях, он уперся лбом о шпангоут. В ушах бешено стучали молоточки. Боль пульсировала в многочисленных ушибах, в воспаленном горле, в груди. - Я не сдамся, Виктория! - прошептал он. - Умру, но не сдамся. - И тут молоточки застучали сильнее, четче, и лоб ощутил явственное дребезжание железа. Стучат? Неизвестная сила спружинила изможденное тело. Он лихорадочно зашарил рукой. Ключ! Где ключ! Вот он, милый. Хорошо, что я не дал его проглотить тебе, стерва, - погрозил он в глубину. - Схватив ключ, что было силы застучал по борту. И тотчас снаружи ответили: "чак! чак! чак!"

- Я жив, ребята! Я сдюжил, Виктория! - заорал он, пьянея от ясного предчувствия близкого освобождения. Нет, не напрасны были мои муки! Не взяла, не взяла меня, стервоза! - кричал он себе под ноги. Трудно, правда, было назвать криком сипение, исходившее из перехваченного болезнью горла.

Спасатель пришел не первым к месту кораблекрушения. В прошедший день и вечер по распоряжению из пароходства свернули с проложенных курсов и побежали к указанным в радиограммах координатам еще двенадцать теплоходов разных пароходств и портов приписки. Как близкие родственники, в печали и недоумении толкущиеся вокруг гроба с телом покойного, нестройной группой собрались на небольшом пространстве моря железные мастодонты, вновь убеждаясь в своей уязвимости перед лицом всемогущей, враждебной Бездны.

В пароходство, где уже был создан штаб спасательной операции, летели радиограммы с докладами, что продолжавшиеся весь день поиски людей с потерпевшего катастрофу буксира не дали результатов. Обнаружен лишь перевернутый спасательный бот японского изготовления. Его подняли на палубу теплохода и после тщательного, обследования установили, что он принадлежал "Большекаменску", однако никаких признаков пребывания на нем людей не зафиксировано. Из штаба поступило распоряжение всем судам оставаться на месте катастрофы и оказывать необходимую помощь прибывающему спасателю, капитан которого Серегин назначается старшим при проведении операции.

На рассвете Серегин, не уходивший с мостика всю ночь, приказал спустить бот и обследовать перевернутые суда. Затарахтел запущенный мотористом движок, ныряя и раскачиваясь на острой зыби, бот обошел спасатель и направился к дрейфующей среди моря мертвой Системе. Четверо моряков в блестящих касках и оранжевых спасательных жилетах поверх непромокаемых костюмов смотрели на две увеличивавшиеся по мере приближения возвышенности, странно неподвижные среди толчеи воли.

- Гляди, ребята, там еще одна шлюпка, - обратил к остальным мокрое лицо моторист Васютин.

- На шлюпталях держится, - сказал сидевший за румпелем старпом. - Лещенко, придержи бот! - Он плавно повел румпелем, подводя бот к грязно-алому днищу буксира. Матрос зацепился отпорным крюком за бортовой киль, оглянулся на старпома.

- Может, выберусь?

- Давай, осторожно.

Бот привязали пеньковым концом. Следом за матросом на днище вскарабкался третий электромеханик. Сорокапятометровая туша буксира, выставившая в небо насадки винта, походила на перевернувшуюся лапками вверх утку. Корма едва заметно покачивалась на шарнире артикапла, удерживающем нос буксира.

- Ну что, чиф, здесь все в порядке, - сказал электромеханик, обойдя днище. - Думаю, вполне можно буксировать, не оторвется, если воздух не выйдет.

- Надо наладить поддув, - сказал старпом. - Просверлить в борту отверстие, вставить шланг и работать компрессорам по мере надобности.

- Здесь толстая обшивка, не просто и сверлить, - сказал Васютин. Наклонившись, он достал из ящика молоток и постукал по борту в одном, другом месте. Миллиметров двадцать, не меньше, - определил он по звуку и постучал еще раз. И вдруг лица у всех четверых вытянулись. Изнутри судна раздался ответный стук.

- Живые! - крикнул старпом. - А ну стучи, Володя!

Моторист постучал - в ответ затрещали частые, настойчивые удары. Так стучат в железную дверь тюремной камеры доведенные до отчаяния узники.

- Братцы, там люди! - крикнул Лещенко. Он упал на колени и, наклонившись к заросшему ракушками днищу, крикнул:

- Эй! Кто там есть?

Все замолкли, прислушиваясь. Ответа не последовало. Старпом, выхватив у моториста молоток, стукнул раз и после паузы - три раза подряд. В ответ повторили: "тук"... "тук-тук-тук..."

Известие о сигналах изнутри буксира разом перечеркнуло подготовленный на совещании и утвержденный Штабом план операции. Ни о какой буксировке не могло быть и речи, пока не будут вызволены из беды люди. Сколько их там живых? В каком состоянии? Но самое главное - как высвободить их из ловушки? На коротком командирском совещании решили просверлить несколько отверстий в борту судна, чтобы во-первых, услышать голоса тех, кто там, в машинном отделении, во-вторых, приспособить шланг для поддува уходящего воздуха.

- Только надо сразу же заготовить чопы, - заметил боцман.

- Понятно, вот ты этим и займись, - сказал капитан. - Передай чопы тому, кто будет сверлить. Вы, Александр Иванович? - спросил он электромеханика.

- Естественно, - сказал тот как о деле окончательно решенном.

- Воды бы им подать, товарищ капитан, - с состраданием в голосе предложила буфетчица. - Наверное, ни воды, ни что кушать у них нет...

- Будут им и еда и чай, Ася, - бросил капитан, сейчас надо спасать, тогда все будет.

Экипаж собрался у фальшборта на главной палубе, провожая отходивший к Системе бот. Спустя некоторое время, работая переменными ходами, спасатель приблизился к перевернутой барже, с носа подали электрический кабель и дрель высадившимся на днище парням. Третий электромеханик, не мешкая, включил дрель. Победитовое сверло вгрызлось в металл. Широкая спина Александра Ивановича напряженно качнулась. Он на мгновение отключил инструмент, обернулся к наблюдавшим морякам, кивнул, дескать, сейчас, идет дело! - и снова нагнулся, давя рукоятку. Дрель завизжала - и сверло провалилось. Тотчас изнутри ударила синеватая струя воздуха. Электромеханик спешно заткнул отверстие деревянным чопом.

- Во свистит! Это боцман вовремя придумал с чопами.

- Ты с ними, с ними разговаривай, нам не надо! - крикнул старпом с носа спасателя.

- Сейчас! - Александр Иванович нагнулся пониже, раскачав, вынул из отверстия деревяшку и крикнул в испускавшее воздух отверстие.

- Эй, братцы, кто там, откликнись!

В ответ раздался слабый голос Максима.

- Я здесь один. А сколько на шлюпке?

Электромеханик недоуменно взглянул на болтающуюся около борта перевернутую шлюпку, она держалась на невидимых сверху уходящих в глубину шлюлталях. Понял, что внутри слышно, как шлюпка бьется о борт.

- Шлюпка перевернулась, никого! - крикнул он в отверстие.

- А я думал...

- Кто ты?

- Ковалев, Максим, третий механик... Замерз, спасайте, ребята!

- Держись, Максим, не оставим! - кричал в отверстие электромеханик. Сильно пахнущая маслом, ржавчиной, аммиаком струя воздуха изнутри била ему в лицо. Сейчас придумаем быстренько, как тебя достать!

- Ребята, не думайте, я все уже рассчитал... Водолазов пошлите... Или парня в гидрокостюме, с запасным комплектом, машинный кап (Вентиляционная дверца вверху машинного отделения) открыт, поднырнуть легко, мы вместе уйдем...

- Добро, добро, Максим, мы найдем способ, ты будь уверен, извини, брат, закрою дыру, чтоб не выходил воздух.

- Не могу больше, ребята...

Максим Ковалев! - Через несколько минут это имя стало известно всем на спасателе и собравшимся вокруг места катастрофы судам: в штаб полетела радиограмма с сенсационным сообщением.

Старший механик Гусев поднялся на мостик, где, не присаживаясь ни на минуту, мерил палубу шагами капитан Серегин.

- Что будем делать? - обратился к нему Гусев.

- Этот вопрос я обращаю к вам: что будем делать? - сказал капитан.

- Вы - человек наверху, - уязвленно заметил Гусев. - Но вот одно из самых разумных предложений и сделал его, как ни странно, Максим Ковалев. Парнишка правильно подсказал, надо направить к нему водолаза.

- Надеюсь, вы не хуже меня знаете, что водолаз списался в отпуск, - сказал капитан.

- В таком случае стоит прислушаться к его второму предложению - отправить ныряльщика с запасным гидрокостюмом. Дайте команду старпому, костюмы у него.

- А кто осмелится нырнуть? - скептически произнес Серегин, - до отверстия капа - глубина не менее 12 метров, да там и заплутать не долго.

- Я нырну, если не найдется добровольца помоложе, - сказал Гусев нетерпеливо. - Только не надо больше размышлять, давайте что-то делать, товарищ капитан. Звоните старпому, боцману, у кого они там хранятся? Надеюсь, баллоны в порядке?

Капитан, кашлянув, покосился на неподвижно стоящего у окна вахтенного штурмана. Взял стармеха за локоть, вывел его на крыло мостика.

- Слушай, дедушка, ты только не матерись, тут такое дело... Я все понимаю, но не надо! - поднял он руку в ответ на быстрый взгляд стармеха. - Не надо, чтобы слушали люди... это наши нюансы... - Он сморщился, глядя сверху на распластавшееся вокруг море с темно-синими буграми некрупных волн, на покачивавшиеся среди этих волн два днища перевернутых судов. На меньшем копошились с инструментом спасатели. - Короче, гидрокостюмов у нас нет, Вячеслав Николаевич, - сказал он наконец-то, что никогда в другое время не выговорил бы своему строптивому стармеху.

- Вы что, все тут с ума посходили? - вырвал локоть Гусев. - Почему нет, если они должны быть, как есть шлюпки, мачты, главный двигатель! Мы спасатели! Где старпом?

- Я говорил с ним, - отвел глаза капитан. - Он сдал гидрокостюмы на склад. Объяснил так, что их положено протирать, спиртом, спирт команда расходует не туда... А сейчас знаешь борьба с этим самым... проклятым зельем. Ну, он и сдал костюмы от греха.

Стармех схватился за голову, глядя в лицо капитану. Хотел, наверное, что-то крикнуть, но сдержался, опустил руки.

- Здесь такое дело, дед, - заговорил с запинкой Серегин. - Из штаба сообщили, что японцы предлагают помощь. Они берутся в считанные часы доставить водолазов, понтоны, гарантируют спасение человека и парохода.

- Ну так надо же соглашаться! - воскликнул стармех.

- Я тоже ответил им так, прости, не посоветовался с тобой, Вячеслав Иванович.

- Какой совет, о чем ты говоришь! Человек там, какие могут быть торги! Он повел рукой по горизонту. - Гляди, собралось полфлота, а толку нет, ни у кого же ничего не приспособлено для спасательных дел. Мы собрались, а парень гибнет. Пока притащим сюда понтоны, водолазов из Приморска!

- Я все им так радировал, - капитан постукивал пальцами по планширу. - Но они решили, что слишком дорого, приказали нам обеспечить спасение своими силами.

- Хороши моряки! - Стармех махнул рукой. - Так у нас все, в нашей системе. В самые ответственные моменты командует тот, кто ни хрена, извини, не смыслит в деле, вроде начальничков в нашей столице. Получится дело - им честь и хвала. Провалим - они в стороне, отвечать нам... Ну что, капитан, значит, ничего не остается, как вырезать отверстие в борту, пока светло, и достать парнишку. Это я, с вашего позволения, беру на себя.

- Все так... - буркнул капитан. Непорядок, о котором ему пришлось рассказать стармеху, был в полной мере упущением палубной команды, а значит, и его капитанским проколом в первую очередь. И то, что Гусев не ругался, унижало капитана еще больше, потому что как старший по званию на пароходе он считал себя в какой-то мере и уполномоченным той самой системы, для которой они все работали. - Все так, - повторял он. Отверстие вырезать, конечно, можно, только тетя Дуся не стала бы этого делать.

- Уборщица? - с интересом взглянул на него стармех.

- Именно так, Вячеслав Николаевич. Любая уборщица, в том числе и наша тетя Дуся, знает, что если ведро плавает в воде вверх дном, то нельзя вырезать в дне дырку, оно тотчас утонет.

- Что же предложит тетя Дуся? Пусть оно плавает, пока оттуда не перестанут стучать? Двое суток мы мучим парнишку, давайте добьем его до конца дусиной мудростью.

Капитан остановился.

- Я не хотел подначивать, Вячеслав Николаевич, хотя язычки у нас у обоих, я гляжу, хороши. - Он поднял на Гусева воспаленные бессонницей глаза. Это я не вам, себе говорю, фильтрую идеи, а ничего доброго не нахожу. Водолазов я запросил в Приморске, будут здесь через сутки. Но к вечеру обещают ухудшение погоды, шторм. Удержится ли буксир на артикаплах? Выживет ли парень еще сутки без воды, пищи, в холоде, раздетый.

- Как хотите, надо немедленно резать и выручать мужика! - сказал стармех.

- Пока мы его вырежем, воздух уйдет и пароход утонет, - капитан снова заходил по мостику. Если б сразу - бах - и дыра.

- Товарищ капитан, можно? - спросил поднявшийся на мостик боцман. Я думаю так: надо надрезать, потом рвануть разом - и порядок.

- Спасибо, Петр Семенович, остается маленькая деталь, где взять сварщика? - он поглядел на стармеха. Где достать вашего долбанного ударника комтруда? Капитан поднял ладонь, останавливая пытавшегося вмешаться боцмана. - Знаю, что и вы когда-то варили, Петр Семенович, и вот дедушка наверняка умеет, но для такого дела нужен специалист высокого класса, рисковать мы не можем. Третий! окликнул капитан вахтенного. - Переговорите с пароходами, у кого есть классный специалист.

- Есть, - ответил молодой штурман, отходя к переговорной станции.

- А я дам радио штабу с нашим предложением, - сказал капитан.

- Без штаба - не имеем права? - крикнул стармех. - Им оттуда все так хорошо видно, особенно шефу, с его портовским образованием?

- Ух вы и язва! - сдержанно улыбнулся капитан, хлопнул стармеха по плечу. - Право-то мы имеем вместе с вами, Вячеслав Николаевич, только отвечать придется мне, потому уж позвольте, я все же свяжусь.

В десятом часу утра с рыбацкого транспортного рефрижератора доставили на боте газоэлектросварщика, угрюмого вида мужчину, который, выслушав суть дела, сразу сказал, что резать можно только электродами, и ни в коем случае не газовой горелкой.

- Но газом же легче, Геннадий Викторович, возразил ему стармех с выражением почтения, которое всегда оказывают технари истинным мастерам своего дела.

Сварщик посмотрел на него из-под густых, .висячих бровей. Уловил уважительный тон и потому ответил обстоятельнее, чем сделал бы это для другого, не разбирающегося в деле человека.

- Легче-то - да, но вы же поймите, что как только мы дырку прорежем, оттуда засвистит: и пламя потушит, и воздух разом уйдет. А так я надрежу до пленки, тогда можно и рвануть концом через брашпиль.

- Все правильно, дай бог тебе удачи, - сказал стармех.

В чем не откажешь нашей системе, так это в удивительном умении срочно, шумно и щедро принять меры "ПОСЛЕ ТОГО КАК". Диву даешься - откуда враз появились бодрость и энергия у вчера еще сонно моргавших в президиумах бесчисленных заседаний глав, нач. и помов, кто выделяет и откуда берутся бессчетные суммы, фонды и лимиты, вчерашнее отсутствие которых, быть может, и стало основной причиной взрыва, пожара, морской или железнодорожной катастрофы, общественной несправедливости. Каким образом переродился вчера еще никого не желавший выслушать чинодрал самого высокого ранга, вдруг превратившийся "после того как" в вежливого, неглупого руководителя, умеющего и подобрать себе знающих людей и разумно последовать их совету. Полюбуйтесь-ка на работу штаба спасательных операций пароходства. Далеко еще до начала рабочего дня, темень на улице, а в кабинете начальника уже идет деловой и кому-то полезный разговор, так отличающийся от обычных бесплодных говорений по поводу обязательств на грядущую пятилетку, подведению итогов пресловутого соцсоревнования, обсуждению очередных руководящих писем "оттуда" и прочей обязательной, но никому не нужной ракушечной шелухи на теле пароходского организма. Анализируются радиосообщения с места аварии, после краткой и демократичной дискуссии принимаются, наверное, самые умные (учитывая отдаленность от места событий) решения, отправляются ЦЕННЫЕ УКАЗАНИЯ (в народе их давно уже обозначили кратко: ЦУ) и ЕЩЕ БОЛЕЕ ЦЕННЫЕ УКАЗАНИЯ - ЕБЦУ. Начальник пароходства Юрьев вполне уже овладел обстановкой, теперь он не позволит себе грызть ногти - он собран, строг, активен и мгновенно ориентируется в мнениях собравшихся специалистов штурманских, инженерных, спасательных и прочих служб. Отправив с посыльной текст ЦУ, он не забывает и о немаловажном для себя докладе - САМОМУ министру, сумевшему, как и он, сделать морскую карьеру, не отличая стеньги от гафеля, или форпика от форплехта. Нет, сейчас он не отправит доклад единолично, он весь - воплощение демократии.

- Вот послушайте, что я тут набросал шефу, учитывая наш сегодняшний спор, - сказал Юрьев, откладывая карандаш и беря в руки черновик радиограммы: "МОСКВА ЦМ ХОДУ СПАСАТЕЛЬНОЙ ОПЕРАЦИИ ББС БОЛЬШЕКАМЕНСК ДОКЛАДЫВАЮ... ПОМОЩИ СПАСЕНИЯ ЯПОНСКОЙ ФИРМЫ ОТКАЗАЛИСЬ ОБЕСПЕЧИМ СВОИМИ СИЛАМИ ТЧК ЮРЬЕВ

- Пойдет такой текст? - оглядел Юрьев собравшихся.

- Отметьте, что работа спасателя сильно затруднена значительным волнением, - сказал с места начальник службы мореплавания.

- В радиограммах с "Селены" про волнение не сказано, - улыбнулся Юрьев догадливому заместителю.

- Ожидается шторм, надо написать уже сейчас, мало ли что может произойти.

- Предусмотрительно, - одобрил Юрьев. - Дополняю. - И еще о том, что дали указание всеми силами обеспечить спасение человека... третьего механика, взглянул он на пододвинутую к нему бумажку.

- По-моему, об этом не обязательно, ведь ясно, - сказал с неудовольствием Мельков.

- Это не помешает, - дружески улыбнулся ему Юрьев. - Тысячу раз мы слышали: переходите дорогу в отведенном месте - и все же приходится об этом повторять, не так ли? Зазвонил один из пяти телефонных аппаратов на его столе. Начальник безошибочно поднял нужную трубку, прижал к уху. На лице его появилась приятная, но вместе с тем чуть ироническая усмешка. Прикрыв ладонью мембрану, он кивнул собравшимся.

- Дмитрий Иванович интересуется!

- Ему-то чего? - недовольно сказал Мельков. - Смотри-ка, чуть выдвинули уже и запрос! Занимался бы своими делами.

- Т-сс... - показал ему палец Юрьев. - Слушаю, Дмитрий Иванович, - сказал он в трубку. - Рано ты на работе. Мы? Ну, нам положено, сам знаешь. ББС? Что сказать, все идет по плану... Я имею в виду не аварию, а спасение, усмехнулся он в ответ на замечание в трубке. Человек? Есть такой. Только что сменная радистка принесла радиограмму, - он порылся длинной рукой в ворохе бумаг, нашел нужный листок. - Да, третий механик Максим Ковалев. Тебе? Зачем? Ну, если оч-чень надо, прикажу снять копию и занести тебе. Ничего, ничего, Ю АР ВЕЛКАМ, как говорят в Нью-Орлеане, штат Луизиана. Хе-хе, привет! - Он положил трубку, нажал на кнопку, вызывая секретаршу.

- Наталья Сергеевна, там, кажется, не ушла еще сменная радистка, передайте ей копию этой радиограммы, попросите завести в райком, кабинет 305.

Люся Шелгунова возмутилась, когда Наталья Сергеевна передала ей копию радиограммы с просьбой начальника.

- Несите сами, если надо, я специалист, а не рассыльная! - ее круглые с ободочками глаза загорелись праведным гневом.

Наталья Сергеевна давно знала Люсю и мягко, по-матерински, обняла ее.