О стихотворении Бориса Пастернака «Ночь» (1956)

Смягчив молитвой смертную истому,

Он вышел за ограду. На земле

Ученики, осиленные дремой,

Валялись в придорожном ковыле.

Борис Пастернак. Гефсиманский сад (IV, 547)[1]

Напомним текст пастернаковского стихотворения:

Идет без проволочек

И тает ночь, пока

Над спящим миром летчик

Уходит в облака.

Он потонул в тумане,

Исчез в его струе,

Став крестиком на ткани

И меткой на белье.

Под ним ночные бары,

Чужие города,

Казармы, кочегары,

Вокзалы, поезда.

Всем корпусом на тучу

Ложится тень крыла.

Блуждают, сбившись в кучу,

Небесные тела.

И страшным, страшным креном

К другим каким-нибудь

Неведомым вселенным

Повернут Млечный Путь.

В пространствах беспредельных

Горят материки.

В подвалах и котельных

Не спят истопники.

В Париже из-под крыши

Венера или Марс

Глядят, какой в афише

Объявлен новый фарс.

Кому-нибудь не спится

В прекрасном далеке

На крытом черепицей

Старинном чердаке.

Он смотрит на планету,

Как будто небосвод

Относится к предмету

Его ночных забот.

Не спи, не спи, работай,

Не прерывай труда,

Не спи, борись с дремотой,

Как летчик, как звезда.

Не спи, не спи, художник,

Не предавайся сну.

Ты – вечности заложник

У времени в плену.

(II, 167–168)

Начнем с очень простого наблюдения: на стихотворение «Ночь» можно посмотреть как на сугубо функциональный текст. Главная цель лирического героя – ни в коем случае не заснуть. Стихотворение – это способ не заснуть. Не только потому, что все оно – страстный призыв не спать, но и потому, что пока работаешь над ним – не спишь.

Все же не заснуть очень трудно, поэтому в первые строфы, как бы помимо воли автора, предательски проникают образы, связанные с обстановкой уютного отхода ко сну. В первых двух строфах подразумеваются простыни, пододеяльник («И меткой на белье») и, возможно, наволочка (по звуковому сходству с «проволочками»), а в четвертой возникает глагол «ложится» в соседстве с «тучей». Всем, кто хоть раз летал на самолете, памятно это иррациональное желание – улечься на тучу или на облака (упоминаемые в первой строфе) как на мягкую перину.

Однако во второй половине стихотворения лирический герой воодушевляется, образы, связанные со сном, исчезают, и все кончается бравурной констатацией: лирическому герою удалось не заснуть, борьба «с дремотой» на этот раз завершилась его победой.

Но зачем «с дремотой» нужно бороться? Почему не следует предаваться сну?

Чтобы приблизиться к тому варианту ответа на эти вопросы, который хочу предложить я, попробуем освежить восприятие двух финальных строк стихотворения «Ночь». Сделать это, кстати, не очень просто, потому что они уже давно превратились в идиому, в мем, который каждый использует для своих целей, не задумываясь о его изначальном смысле. А вот мы спросим себя: что это значит – «вечности заложник / У времени в плену»? Или чуть по-другому: к кому эти слова подходят лучше всего, чье имя можно безо всяких натяжек подставить на место «ты» двух финальных строк? Ответ, как представляется, очевиден – имя Христа, которого Бог от лица «вечности» отдал в «заложники» «времени» ради всеобщего спасения людей.

При таком понимании финала пастернаковского стихотворения абсолютно прозрачным становится и его главный призыв – пять раз повторенное «не спи». В этом призыве, по-видимому, будет правильно увидеть отсылку к следующим стихам 26 главы Евангелия от Матфея:

36 Потом приходит с ними Иисус на место, называемое Гефсимания, и говорит ученикам: посидите тут, пока Я пойду, помолюсь там.

37 И, взяв с Собою Петра и обоих сыновей Зеведеевых, начал скорбеть и тосковать.

38 Тогда говорит им Иисус: душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь и бодрствуйте со Мною.

39 И, отойдя немного, пал на лице Свое, молился и говорил: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты.

40 И приходит к ученикам и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?

41 бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же немощна.

42 Еще, отойдя в другой раз, молился, говоря: Отче Мой! если не может чаша сия миновать Меня, чтобы Мне не пить ее, да будет воля Твоя.

43 И, придя, находит их опять спящими, ибо у них глаза отяжелели.

44 И, оставив их, отошел опять и помолился в третий раз, сказав то же слово.

45 Тогда приходит к ученикам Своим и говорит им: вы всё еще спите и почиваете? вот, приблизился час, и Сын Человеческий предается в руки грешников; встаньте, пойдем: вот, приблизился предающий Меня.

Таким образом, не спать, бодрствовать в стихотворении «Ночь» означает – быть с Христом и вместе с ним участвовать в работах, «посвященных преодолению смерти», как сказано в романе «Доктор Живаго» (IV, 12).

Так понимаемое стихотворение «Ночь» напрашивается на сопоставление со столь же хрестоматийным «Гамлетом» (1946), открывающим последнюю, стихотворную часть «Доктора Живаго»:

Гул затих. Я вышел на подмостки.

Прислонясь к дверному косяку,

Я ловлю в далеком отголоске,

Что случится на моем веку.

На меня наставлен сумрак ночи

Тысячью биноклей на оси.

Если только можно, Авва Отче,

Чашу эту мимо пронеси.

Я люблю твой замысел упрямый

И играть согласен эту роль.

Но сейчас идет другая драма,

И на этот раз меня уволь.

Но продуман распорядок действий,

И неотвратим конец пути.

Я один, все тонет в фарисействе.

Жизнь прожить – не поле перейти.

(IV, 515)

Два эти стихотворения, разделенные десятью годами, по-видимому, восходят к соседним строкам одной евангельской главки[2]. Однако самая существенная разница между ними в интересующем нас аспекте состоит не в том, что в стихотворение «Гамлет» евангельские отсылки вплетены откровенно, а в «Ночь» – прикровенно, а в том, что герой стихотворения 1946 года трагически одинок, тогда как героев стихотворения 1956 года множество, и их всех, героически бодрствующих в «сумраке ночи», объединяют, связывают между собой почти всеохватный взгляд летчика и безо всяких «почти» всеохватный мысленный взгляд и текст поэта.

Загрузка...