Ликвидация враждебного элемента: Националистический террор и советские репрессии в Восточной Европе

УМНОЖЕНИЕ РЕПРЕССИРОВАННЫХ: К ВОПРОСУ О ЧИСЛЕННОСТИ АРЕСТОВАННЫХ ЖИТЕЛЕЙ ЗАПАДНОЙ УКРАИНЫ И ЗАПАДНОЙ БЕЛОРУССИИ В 1939–1940 гг.[748]

Двадцать лет, минувшие после распада Советского Союза и «архивной революции», не прошли даром для исследователей советской репрессивной политики. Благодаря доступности архивных документов, российские и зарубежные историки смогли детально изучить общую статистику советских репрессий, механизмы проведения и последствия конкретных репрессивных акций, региональные особенности советской репрессивной политики[749]. Многие темы, связанные с советскими репрессиями, нуждаются в более глубоком всестороннем исследовании[750], однако общая картина советских репрессий уже нарисована и едва ли подвергнется принципиальным изменениям. В этой ситуации очень интересно исследовать механизм появления в историографии заведомо завышенных, находящихся в прямом противоречии с введенным в научный оборот комплексом архивных документов, статистических «данных» о советских репрессиях. Порою эти «данные» восходят к цифрам, изобретенным нацистской пропагандой[751] порою — базируются на неправильных оценках американских советологов времен «холодной войны». Однако самый интересный (в том числе с методологической точки зрения) случай появления подобных «данных» — неправильное истолкование подлинных архивных документов.

Наиболее часто в неумении «прочитать» документ можно заметить не имеющих профильного образования около-исторических публицистов. Так, например, одиозный публицист Ю.И. Мухин попытался объявить «поддельной» докладную записку Берии от 2 ноября 1940 г. о возможности формирования польских и чешских военных подразделений в СССР [752] на основании якобы содержащихся в ней противоречий[753]. Однако на самом деле указанные Ю.И. Мухиным противоречия — кажущиеся и без труда могут быть объяснены при привлечении дополнительных документов[754].

Едва ли можно ожидать адекватного истолкования документов от не обладающего должными источниковедческими навыками публициста. Гораздо более тревожным является тот факт, что и некоторые академические ученые-историки не могут или не желают проводить научную критику выявленных ими документов, предпочитая этой кропотливой работе «сенсационные» заявления.

Накануне семидесятилетней годовщины начала Второй мировой войны, 26 августа 2009 г., сотрудница Института всеобщей истории РАН к.и.н. Н.С. Лебедева опубликовала в «Новой газете» статью, в которой утверждала, что только в период с сентября 1939-го по 1 декабря 1940 г. в Западной Украине и Западной Белоруссии советскими властями было репрессировано около 700 тысяч человек. «Недавно в деле, переданном из Архива президента в РГАСПИ, я обнаружила записку Берии, направленную 12 декабря 1940 г. Сталину, — писала Н.С. Лебедева. — В ней он подвел итог работы “по очищению от антисоветского и враждебного элемента”, проделанной органами НКВД с сентября 39-го по 1 декабря 1940 г. в Западной Украине и Западной Белоруссии. За этот период (цитирую) “было арестовано до 407 тыс. чел., <…> и выселено в Казахстан и северные области СССР — 275 784 чел.”. Таким образом, до 1 декабря 1940 г. были репрессированы около 700 тысяч жителей западных областей УССР и БССР»[755]. Полгода спустя, накануне трагической годовщины Катынского расстрела, Н.С. Лебедева повторила этот тезис в интервью информационному агентству РИА «Новости»[756]. Не замедлили появиться и научные публикации: в 2009–2010 гг. Н.С. Лебедева трижды с небольшими изменениями издала статью «Сентябрь 1939 г.: Польша между Германией и СССР», в которой писала: «12 декабря 1940 г. Берия в докладной записке Сталину и Молотову подвел итог работы “по очищению от антисоветского и враждебного элемента”, проделанной органами НКВД с сентября 1939 по 1 декабря 1940 г. За этот период “было арестовано до 407 000 человек (в том числе перебежчиков 39 411 человек) и выселено в Казахстан и северные области СССР — 275 784 человек, в том числе осадников - 134 463, членов семей репрессированных — 59 787 и беженцев, желающих выехать на территорию Германии, но не принятых германским правительством, — 80 397 человек”… Как свидетельствуют документы, преступления советских властей против польских военнопленных и мирных граждан не были отдельными эксцессами или случайными эпизодами»[757].

Все три сборника, в которых была опубликована данная статья Н.С. Лебедевой, были изданы в рамках официальной российской «исторической политики» — под грифами Комиссии при Президенте РФ по борьбе с фальсификацией истории в ущерб интересам России и Российско-польской группы по сложным вопросам. Таким образом, утверждения Лебедевой о 700 тысячах репрессированных (и 407 тысячах арестованных) советскими властями на территории Западной Украины и Западной Белоруссии получили не только научный, но и официальный политический статус — несмотря на их прямое противоречие всей современной историографии вопроса.

Еще в 1997 г. сотрудники российского общества «Мемориал» О.А. Горланов и А.Б. Рогинский, основываясь на большом массиве рассекреченных статистических данных НКВД, продемонстрировали, что общее число арестованных дорожно-транспортными отделами НКВД, областными управлениями НКВД и Особыми отделами военных округов в западных областях Украины и Белоруссии в период с сентября 1939-го по май 1941 г. составляло около 108 тысяч человек[758]. Сходные по масштабам данные содержатся в статистических сведениях НКВД, опубликованных в 2006 г. О.Б. Мозохиным. Согласно этому источнику, в период 1939–1940 гг. в Западной Украине и Западной Белоруссии было арестовано 91 227 человек[759], что хорошо согласуется с данными Горланова и Рогинского (данные по региону за 1941 г. у Мозохина отсутствуют). Согласуется с этими данными и информация, приводимая в фундаментальной монографии украинского исследователя В.Н. Никольского. Основываясь на документах архива Службы безопасности Украины, Никольский пишет о 48 тысячах арестованных за период 1939–1940 гг. в западных областях Украины[760]. Соотносятся с данными Горланова и Рогинского и оценки польских историков, пишущих о примерно 110 тысячах арестованных в регионе[761].

Как видим, среди исследователей уже сформировался консенсус относительно общей численности арестованных органами НКВД в Западной Украине и Белоруссии, причем этот консенсус основан на солидной Источниковой базе. В этой ситуации элементарная научная порядочность требует от исследователя, обнаружившего архивный документ с гораздо более высокими цифрами арестованных, отметить при публикации противоречие содержащихся в документе данных уже введенной коллегами-историками в оборот статистике. Было бы абсурдно предположить, что Н.С. Лебедева не знакома с фундаментальным исследованием Горланова и Рогинского или с позицией польских исследователей. Тем не менее, она полностью игнорирует всю историографию проблемы и подает сомнительные данные из докладной Берии как истину в последней инстанции. Подобный подход не имеет ничего общего с научной корректностью; скорее это напоминает манипуляции ангажированных публицистов вроде Ю.И. Мухина.

Н.С. Лебедевой также необходимо было попытаться объяснить причины противоречия данных докладной Берии установленной историками статистике советских репрессий в западных областях Украины и Белоруссии. Этого — еще один штрих к вопросу о научной порядочности — сделано не было. Между тем, обращение к уже давно введенным в научный оборот статистическим данным позволяет, на наш взгляд, решить эту проблему.

Для начала обратимся к приводимым в докладной Берии данным о количестве выселенных из Западной Украины и Западной Белоруссии. В докладной говорится о том, что по состоянию на 1 декабря 1940 г. «выселено в Казахстан и северные области СССР — 275 784 человек, в том числе осадни-ков — 134 463, членов семей репрессированных — 59 787 и беженцев, желающих выехать на территорию Германии, но не принятых германским правительством, — 80 397 человек»[762]. Сравним эти данные со статистикой, выявленной исследователями. В 1939–1940 гг. советскими властями было проведено три операции по массовому выселению из региона: в феврале 1940 г. («осадники»), апреле 1940 г. (члены семей репрессированных) и конце июня — начале июля 1940 г. («спецпереселенцы-беженцы»). Согласно основывающимся на данных конвойных войск НКВД «эшелонным» оценкам историка А.Э. Гурьянова, количество высланных в 1940 г. составляло: «осадников» — около 139 тысяч человек, членов семей репрессированных — более 56 тысяч человек + 2 эшелона неустановленной численности, «спецпреселенцев-беженцев» — 75 тысяч человек[763]. Н.Л. Поболь и П.М. Полян приводят отчетные документы НКВД, в которых содержатся схожие цифры: выселенных «осадников» — 139 167 человек[764], членов семей репрессированных — 59 444 человек[765], «спецпереселенцев-беженцев» — 90 511 человек[766]. Как видим, принципиальных различий между данными, содержащимися в докладной Берии, документах конвойных войск (А.Э Гурьянов) и отчетных документах НКВД (Н.Л. Поболь, П.М. Полян), нет. Все эти данные хорошо согласуются между собой; разброс в цифрах лежит в пределах объяснимого.

Таким образом, единственное противоречие данных докладной Берии остальным документам — информация об аресте «до 407 000 человек». На наш взгляд, это объясняется небрежностью при составлении докладной. Дело в том, что в отчетной статистике органов НКВД имелось пять граф «движения следственных арестованных и привлеченных без ареста»: «всего прибыло», «вновь арестовано», «привлечено без ареста», «прибыло из других органов», «прибыло на доследование». Данные о числе арестованных отображались в графе «вновь арестовано»[767]. Обобщив данные за 1939–1940 гг., опубликованные О.А. Горлановым и А.Б. Рогинским, мы видим, что за этот период общее движение «следственных арестованных» органами НКВД западных областей Украины и Белоруссии составило 115 638 человек, в том числе вновь арестованных — 94 830 человек[768]. На наш взгляд, 407 тысяч арестованных в докладной Берии появились в результате сложения сотрудниками секретариата Берии данных графы «всего прибыло» по органам НКВД Западной Украины и Западной Белоруссии (напомним, что эта графа была первой, на которую падал взгляд) с данными о количестве выселенных. Иными словами, интересующий нас абзац докладной должен читаться следующим образом: «было арестовано до 407 000 человек (в том числе перебежчиков 39 411 человек) и [в том числе] выселено в Казахстан и северные области СССР — 275 784 человек». Следует отметить, что подобная путанность изложения свойственна и ряду других документов конца 1940 г. за подписью Берии. В качестве примера можно привести уже упоминавшуюся докладную записку Берии от 2 ноября 1940 г., первые несколько абзацев которой нельзя понять без привлечения дополнительных документов[769]. По всей видимости, подобные случаи связаны либо с низким уровнем квалификации сотрудников, готовивших докладные, либо с большой спешкой при подготовке этих документов.

Трудно предположить, что руководитель Центра публикации документов по истории XX века Института всеобщей истории РАН Н.С. Лебедева не только не владеет историографией проблемы, но и не способна «прочитать» сомнительное место в документе. Следовательно, речь может идти о намеренном введении в оборот заведомо завышенных данных о количестве репрессированных. Это не первый случай; в 2008 г. Н.С. Лебедевой было сделано абсолютно абсурдное утверждение о том, что в период с 1937-го по 1941 г. в Советском Союзе было репрессировано 11 миллионов человек[770]. Несмотря на прозвучавшую критику, это утверждение так и не было дезавуировано.

На наш взгляд, речь идет о намеренном пренебрежении Н.С. Лебедевой научной этикой и методами научного исследования с целью формирования неадекватных представлений о масштабах советских репрессий. Это само по себе плохо; однако еще хуже — то, что не имеющая отношения к науке деятельность Н.С. Лебедевой публикуется под видом официальной российской позиции.

Насколько опасны для науки подобные манипуляции, показывает история появления легенды о «миллионе депортированных» из Западной Украины и Западной Белоруссии. Эта легенда была введена в научный оборот В.С. Парсадановой, опубликовавшей в 1989 г. статью, в которой утверждалось, что из указанных регионов якобы было выселено 1 173 170 человек[771]. Несмотря на то, что данная цифра представляла собой общее число состоявших на учете труд- и спецпоселенцев (включая «кулацкую ссылку»), она получила распространение в историографии[772], а официальная Варшава только в 2009 г. отказалась от «миллионной» оценки количества депортированных советскими властями бывших польских граждан[773].

Будем надеяться, что второй раз подобного не произойдет, что попытки Н.С. Лебедевой по «умножению» репрессированных будут адекватно оценены профессиональным сообществом и никогда не появятся в научной историографии.

НАКАНУНЕ ХОЛОКОСТА: ФРОНТ ЛИТОВСКИХ АКТИВИСТОВ И СОВЕТСКИЕ РЕПРЕССИИ В ЛИТВЕ, 1940–1941 гг.[774]

22 июня 1941 г., сразу же после нападения нацистской Германии на Советский Союз, на территории Литвы начали действовать вооруженные формирования Фронта литовских активистов (Lietuvos Aktyvistij Frontas, ЛАФ) — подпольной националистической организации, созданной осенью 1940 г. и тесно связанной с германскими разведслужбами. В литовской историографии эти события получили название «Июньского восстания». Отряды литовских активистов или, как их называют в современной Литве, «национальных партизан» совершали диверсии в тылу советских войск, нападали на мелкие подразделения Красной Армии и государственные учреждения, устраивали массовые расправы над коммунистами, просоветски настроенными литовцами и, в первую очередь, над евреями. Постановлением сформированного Фронтом литовских активистов т. н. «Временного правительства Литвы» был создан первый на оккупированной нацистами территории концлагерь для евреев, а «национальные партизаны» деятельно участвовали в «работе» айнзацгруппы «А».

В том же июне 1941 г., за неделю до нацистского вторжения, советскими властями была проведена массовая депортация «антисоветского элемента» с территории Литвы. С 14 по 15 июня органами НКГБ-НКВД было «изъято» около 17,5 тысячи человек. Примерно 5 тысяч из них были арестованы и направлены в лагеря ГУЛАГа, 12,5 тысячи (в том числе много женщин и детей) — высланы на поселение в отдаленные районы СССР. Депортация 14 июня 1941 г. стала самой массовой репрессивной акцией советских властей в предвоенной Литве; во внутренних документах советских органов госбезопасности в качестве причины массовой депортации называлась необходимость борьбы с прогерманским националистическим подпольем — тем самым объединенным Фронтом литовских активистов.

Даже предельно сжатое описание «Июньского восстания» и июньской депортации 1941 г. порождает целый ряд вопросов. Как связаны между собой деятельность Фронта литовских активистов и советская депортация 14 июня 1941 г.? Действительно ли депортация стала ответом советских властей на подрывную деятельность пронацистского литовского националистического подполья? Или, может быть, депортация планировалась советскими властями заранее и была бы проведена вне зависимости от подпольной деятельности ЛАФ? Справедливо ли утверждение, что «Июньское восстание» стало ответом литовцев на массовое выселение соотечественников — или, может быть, это выступление было подготовлено задолго до депортации и не имело к ней прямого отношения? И чем же были массовые убийства евреев литовскими «национальными партизанами» летом 1941 г. — жестокой реакцией на жестокую депортацию или заблаговременно спланированным преступлением, не имевшим прямого отношения к депортации?

Эти вопросы привлекают заметное общественное внимание — ведь от ответов на них зависят оценки событий лета 1941 г. в Литве и их акторов. Неудивительно, что ответы сильно зависят от политических убеждений участников дискуссии и зачастую носят спекулятивный характер. Так, например, репрессивная деятельность советских органов внутренних дел и государственной безопасности в Литве в 1940–1941 гг. на первый взгляд может показаться хорошо исследованной историками. За последние 20 лет в Литве были выпущены десятки, если не сотни, работ, в той или иной степени затрагивающих тему репрессий «первого года» советской власти, составлены многотомные списки жертв советских репрессий[775]. Эта достойная похвалы исследовательская активность кажется особо впечатляющей на фоне невнимания к данной теме российских и западноевропейских исследователей[776]. Однако, отдавая должное интенсивности работы литовских историков, невозможно не заметить, что во многом литовская историография советских репрессий «первого года» остается весьма шаблонной, односторонней и несвободной от фактических ошибок. Загнанная в прокрустово ложе официально утвержденной историко-политической доктрины[777], литовская историография просто не рассматривает таких вопросов, как, например, мотивация репрессивной деятельности советских властей[778]. Не менее печальны не выдерживающие критики, но весьма настойчивые попытки ряда литовских историков отождествить советские репрессии с геноцидом — попытки, на наш взгляд, имеющие скорее политический, чем научный характер[779]. Подобная практика принимает вызывающие беспокойство масштабы; известный литовский историк А. Каспарявичюс отмечает, что «ряд авторов, ниспровергая старые советские мифы, внедряют новые, используют неадекватные понятия, преувеличения и умозрительные заключения. Так, даже один из крупнейших исследователей советского периода истории Литвы А. Анушаускас сводит все проявления репрессий к сознательному истреблению — геноциду литовского народа»[780].

Политической (само)цензурой литовских исследователей, по всей видимости, объясняется и тот факт, что репрессивная деятельность советских властей, как правило, рассматривается без учета общего контекста; в некоторых работах о репрессиях советских властей даже не упоминается о том, что у советских органов госбезопасности в Литве существовал реальный противник — сотрудничавшее с нацистскими спецслужбами подполье Фронта литовских активистов[781]. Советские репрессии рассматриваются как нечто изначально запрограммированное, неизбежное следствие присоединения Литвы к Советскому Союзу. Однако подобный подход не носит аксиоматического характера, он должен быть серьезно аргументирован, в том числе с опорой на аутентичные документы. К сожалению, какой-либо серьезной аргументации правильности подобного подхода в работах литовских историков мы не находим.

Гораздо лучше обстоят дела в области изучения деятельности Фронта литовских активистов; историками опубликован целый ряд глубоких исследований, посвященных различным аспектам деятельности ЛАФ, в том числе — ее антисемитской идеологии и практике[782]. Несмотря на это, репрезентация руководства и боевиков ЛАФ как героев в белых (или почти что белых) одеждах по-прежнему остается весьма популярной не только у политиков, но и в академической среде. Помимо попыток преуменьшить ответственность ЛАФ за убийства евреев, важным аргументом для оправдания «национальных партизан» становится постулируемая жестокость репрессивной политики «первого года» советской власти в Литве. Однако, как уже указывалось выше, подобная аргументация требует фактических доказательств.

По нашему убеждению, при обсуждении дискуссионных и болезненных для общества вопросов истории крайне полезным является максимально широкое привлечение документальных источников. Введение в научный оборот новых документов позволяет тщательно аргументировать свою позицию; однако гораздо более важным следствием расширения источниковой базы становится возможность сужения круга возможных интерпретаций за счет «отсечения» тех из них, которые находятся в прямом противоречии с выявленными источниками и, следовательно, носят явно спекулятивный характер.

К настоящему времени нами изучен и опубликован комплекс документов, позволяющий, во-первых, составить представление об идеологии, планах и конкретной деятельности Фронта литовских активистов, и, во-вторых, прояснить масштабы и динамику репрессивной деятельности советских органов госбезопасности в Литве, ее мотивы, процесс подготовки и проведения конкретных репрессивных акций (в первую очередь — депортации июня 1941 г.), роль союзных и республиканских органов НКВД-НКГБ в осуществлении репрессивной деятельности[783].

Изученные нами документы показывают, что традиционное представление об изначальном наличии у советских властей планов по проведению массовых репрессий в присоединенной к СССР республике основано не на фактах, а на затянувшемся историографическом недоразумении.

Достаточно долгое время в качестве «доказательства» существования подобных планов назывался приказ НКВД СССР № 001223 от 11 октября 1939 г[784]. Эмигрантские прибалтийские историки (а вслед за ними и другие[785]) утверждали, что именно на основе этого приказа осуществлялась депортация 14 июня 1941 г. Получалось, что подготовка советских властей к проведению массового выселения «антисоветского элемента» из Литвы началась еще осенью 1939 г., до вхождения республики в Советский Союз. Однако это утверждение было построено на неверной атрибутации документа; за реально существовавший приказ НКВД СССР № 001223 от И октября 1939 г. ошибочно принималась опубликованная немецкими пропагандистами еще в 1941 г. инструкция о проведении депортации из республик Прибалтики за подписью заместителя наркома госбезопасности СССР И. Серова, датируемая началом июня 1941 г[786]. Впервые на ошибочность отождествления «инструкций Серова» с приказом № 001223 указал еще в конце 70-х гг. XX в. финский историк С. Мюллюниеми[787]’ после того как историкам стали доступны документы советских спецслужб, ошибочность подобной атрибутации была признана и рядом прибалтийских историков[788].

Однако это признание ошибки не привело к отказу от концепции о заблаговременной подготовке советскими властями массовых репрессий и депортаций в республиках Прибалтики и конкретно в Литве. Из многочисленных сохранившихся документов республиканских НКВД-НКГБ следовало, что в соответствии с приказом № 001223 осуществлялся оперативный учет «антисоветского элемента»; соответственно было высказано предположение, что речь шла об учете тех, кто намечался к аресту или депортации. Ссылаясь на адаптировавший приказ № 001223 к местным условиям приказ НКВД Литовской ССР № 0054 от 28 ноября 1940 г., [789] уже упоминавшийся историк А. Анушаускас утверждает, что подлежавшие постановке на оперативный учет лица включались в списки на арест[790].

Подобное предположение, разумеется, имеет право на существование — до тех пор, пока о содержании приказа № 001223 было известно лишь по косвенным данным. Однако в 2012 г. приказ № 001223 был выявлен нами в фондах Государственного отраслевого архива Службы безопасности Украины и опубликован[791]. Выяснилось, что приказ № 001223 и введенная им в действие инструкция об осуществлении оперативного учета не предусматривали автоматической подготовки к осуществлению репрессий в отношении поставленных на учет «антисоветских элементов». Речь шла не более чем о создании базы данных на лиц, которые потенциально могли быть использованы «иностранными разведками и контрреволюционными центрами в антисоветских целях» и потому должны были находиться в сфере внимания органов госбезопасности.

Подобная информационная работа была характерна для всех полицейских органов XX в., независимо от формы правящих режимов. Так, например, созданное в 1919 г. в США Отделение общей разведки (General Intelligence Division) в короткое время собрало досье на 200 тысяч «нелояльных»[792], а к 1960 г. Федеральным бюро расследований велось около 432 тысяч дел на «подрывные» организации или лица[793]. Все это — не более чем одна из повсеместно распространенных практик описанной П. Холквистом модерной «политики населения»[794]; сама по себе организация оперативного учета потенциально нелояльных граждан еще не означает, что все они неизбежно подвергнутся каким-либо репрессиям. Таким образом, ни приказ НКВД СССР № 001223, ни адаптировавший его к местным условиям приказ НКВД ЛССР № 0054 не могут служить доказательством подготовки к массовым репрессиям.

Другой вопрос — были ли использованы материалы осуществлявшегося в соответствии с приказом № 001223 оперативного учета при подготовке массовых репрессий в Литве и, в частности, депортации июня 1941 г.? Выявленные в Особом архиве Литвы документы дают неожиданный ответ на этот вопрос. Оказывается, по состоянию на вторую декаду мая 1941 г. оперативный учет региональными подразделениями НКГБ ЛССР практически не велся. В материалах внутренней проверки НКГБ Литвы констатировалось:

«Важнейшим элементом агентурной работы является оперативный учет. Однако к этому делу до настоящего времени начальники уездных отделов и их заместители и начальники отделений центра относятся безответственно.

До настоящего времени на оперативный учет не взято руководство важнейшей базы повстанчества — шаулисты, вольдемаристы, таутининки, полицейские, бывш. работники криминальной полиции, тюремщики, бывш. работники охранки, бывш. офицерство и т. д.

Уездные отделы не только не взяли на оперативный учет во 2 отделе, но даже и у себя не имеют подробных списков этих категорий лиц»[795].

Всего к середине мая 1941 г. на оперативный («формулярный» и «массовый») учет было взято: по Шауляйскому уезду — 176 человек, по Кретингскому уезду — 9 человек, по Засарайскому уезду — 21 человек, по Швенчионельскому уезду — 2 человека, по Мариампольскому уезду — 18 человек, по Шакяйскому уезду — 296 человек, по Поневежскому уезду - 1 человек, по Алитусскому уезду — 7 человек. Как констатировалось во внутренних документах литовского НКГБ, «почти что аналогичное положение и в других уездах»[796] .

Таким образом, приказ НКВД ЛССР № 0054 просто не был выполнен. Реальная подготовка списков подлежащих депортации «антисоветских элементов» началась в Литве только после специального указания наркома государственной безопасности СССР В. Меркулова от 19 мая 1941 г.[797]; это была целевая акция, не имеющая отношения к оперативному учету «антисоветского элемента» в том виде, в котором он предусматривался приказом № 001223.

Существуют ли другие документы, из которых можно сделать вывод о наличии у советских властей непосредственно после присоединения Литвы к СССР каких-либо планов массовых репрессий в республике? Литовские историки часто указывают, что еще до официального присоединения Литвы к СССР силами Департамента государственной безопасности Литовской республики с явной подачи советской стороны были проведены довольно масштабные аресты руководителей «антигосударственных» (то есть враждебных новой власти) партий. Однако эта операция носила ограниченный характер[798] и (как по масштабам, так и по сути) была схожа с арестами, сопровождавшими ранее происходившие в Прибалтийских странах государственные перевороты[799]. В этой операции можно обнаружить советскую специфику (например, в сведениях на подлежащих аресту следовало указывать уровень материального состояния), однако стремления к развертыванию массовых репрессий в ней не проел ежи вается.

Не находим никаких признаков подготовки к массовым репрессивным акциям мы и в документах созданного в сентябре 1940 г. НКВД ЛССР. Один из первых приказов наркома внутренних дел Литвы А. Гузявичюса «О порядке выполнения обысков и арестов» весьма сдержан: для ареста необходима санкция главы НКВД республики или его заместителя, а уездные отделы лишены права самостоятельно проводить аресты[800]. Весьма симптоматичной выглядит содержащаяся в приказе ссылка на постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Об аресте, прокурорском надзоре и ведении следствия» от 17 ноября 1938 г., ознаменовавшее собой конец массовых операций периода «Большого террора» 1937–1938 гг.

Судя по выявленным документам, в конце 1940 — начале 1941 г. деятельность НКВД Литвы в значительной степени носила реактивный характер и сводилась главным образом к вербовке агентуры, противодействию выступлениям «антисоветского элемента» по круглым датам[801], а также к борьбе с деятельностью германской разведки, на что руководство НКВД ЛССР ориентировала Москва[802]. При этом уже в ноябре 1940 г. выяснилось, что штаты республиканского НКВД недостаточны даже для весьма скромных масштабов оперативно-следственной работы[803]. Это — еще один существенный аргумент в пользу того, что никаких массовых репрессивных операций в Литве советскими властями в то время не планировалось; ведь в противном случае штаты наркомата внутренних дел были бы заметно больше.

Обстановка в республике, судя по документам НКВД, была достаточно напряженной. Радикальные преобразования новых властей (национализация, отделение церкви от государства, преобразования в сельском хозяйстве) вызывали недовольство у ущемленных переменами слоев населения; в недавно присоединенном к Литве Виленском крае действовали подпольные польские организации[804]. Шло образование новых подпольных организаций из числа наиболее активных представителей бывшего государственного аппарата Литвы, причем — не без поддержки германских спецслужб, еще в конце 1939 — начале 1940 г. завербовавших целый ряд выскопоставленых сотрудников Департамента государственной безопасности МВД Литвы[805].

В ноябре 1940 г. в Берлине бывшим послом Литвы К. Шкирпой был организован Фронт литовских националистов — организация, исповедовавшая откровенно фашистскую идеологию и ориентировавшаяся в своей деятельности на нацистскую Германию[806]. О существовании этой организации, вскоре ставшей главной проблемой для органов госбезопасности в Литве, в НКВД ЛССР узнали уже в середине ноября 1940 г.[807], однако масштабы ее деятельности были осознаны гораздо позже.

В соответствии с указаниями Москвы первоначально основное внимание республиканских органов госбезопасности оказалось сосредоточено на находившихся в Литве беженцах из оккупированной нацистами Польши. В конце ноября 1940 г. глава НКВД ЛССР А. Гузявичюс направил в Москву спецсообщение, в котором констатировал, что среди беженцев из Польши есть более 4 тысяч человек, намеревающихся выехать за границу и уже имеющих либо иностранные визы, либо заверительные письма из соответствующих посольств. Гузявичуюс предлагал разрешить этим людям выехать из Литвы[808].

В Москве согласились с этим предложением, однако не ограничились им. 12 декабря 1940 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло специальное постановление, касавшееся находившихся в Литве беженцев. Проблему планировалось решить следующим образом: разрешить выезд за границу тем, кто имел иностранные визы; принять в советское гражданство желающих беженцев; выслать в Казахстан и республику Коми сроком на 3–5 лет «помещиков, фабрикантов, офицеров и полицейских» из числа беженцев, а также отказавшихся принимать советское гражданство[809].

Решение Москвы поставило НКВД ЛССР перед необходимостью проведения достаточно масштабной операции по выявлению и выселению из республики «контрреволюционного элемента» беженцев. Однако с выполнением этой задачи органы внутренних дел Литвы попросту не справились.

В январе 1941 г., в соответствии с упомянутым постановлением Политбюро и директивой НКВД СССР от 24 декабря 1940 г., началась «регистрация и прием заявлений по оформлению в гражданство СССР от беженцев из бывшей Польши»[810]. Чуть позже, в феврале 1941 г. (процесс регистрации беженцев на оформление гражданства СССР еще продолжался), началась подготовка выселения тех, кто от советского гражданства отказывался. «Разрабатывается оперативный план по изъятию контрреволюционного элемента, который вышлем 20 февраля 1941 г.», — говорилось в датированном 6 февраля спецсообщении НКВД Литовской ССР «О проделанной работе по регистрации и оформлению беженцев в гражданство СССР»[811]. Эта репрессивная акция в какой-то степени носила преемственный характер по отношению к действиям прежних литовских властей в отношении беженцев[812] однако если репрессивные действия литовскйх властей носили отчетливый национальный оттенок, то под ударом советских органов безопасности оказывались «нелояльные» вне зависимости от национальности.

К 20 февраля оперативный план так и не был разработан; этому помешало разделение НКВД на наркоматы внутренних дел и госбезопасности [813] . Только 14 марта 1941 г. (через три месяца после выхода постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б)) нарком государственной безопасности Литвы П. Гладков направил в Москву предложение об аресте выявленного среди беженцев «контрреволюционного элемента»:

«В соответствии с директивой НКВД СССР от 24 декабря 1940 г., под руководством оперативного состава НКВД Лит. ССР, была произведена регистрация и прием заявлений по оформлению в гражданство СССР от беженцев из б. Польши.

В результате проведенной работы изъявило согласие принять советское гр-нво — 13120 чел., отказалось принять советское гражданство -1822 человека.

Среди всех прошедших регистрацию беженцев выявлено к-p элемента, подлежащего аресту 975 человек. На каждое лицо вынесено постановление на арест и об избрании меры пресечения. Арест будет проведен одновременно оперсоставом НКВД и милиции.

В отношении лиц, отказавшихся принять советское гражданство по семейным обстоятельствам (желают выехать к близким родственникам на территорию б. Польши, губернаторство и за границу) — никаких оперативных мероприятий не проводим.

Прошу санкционировать арест — 975 чел. и указаний в отношении лиц, желающих выехать из Литовской ССР». [814]

Судя по всему, согласие НКГБ СССР на депортацию контрреволюционного элемента из числа беженцев было получено незамедлительно; уже 26 марта 1941 г. были подписаны два нормативных документа — инструкция о порядке оформления дел на лиц, выселяемых с территории Литовской ССР, и инструкция для ответственных за погрузку в эшелоны арестованного и выселяемого контрреволюционного элемента из Литовской ССР[815]. Согласно этим документам, высылке из Литвы подлежали беженцы — бывшие офицеры, помещики, фабриканты, полицейские и члены их семей, а также беженцы, отказавшиеся принять советское гражданство и не выехавшие за границу[816].

Однако даже после этого провести выселение «контрреволюционных» категорий беженцев органы госбезопасности Литвы не смогли. Только спустя месяц, 23 апреля 1941 г., нарком госбезопасности Литовской ССР направил в Москву телеграмму о готовности провести операцию по изъятию «контрреволюционного элемента» из числа беженцев (планировалось изъять 2250 человек «контрреволюционного элемента» и 880 членов их семей)[817]. Интересно, что глава НКГБ Литовской ССР намеревался подлежащие изъятию контингенты не высылать, как следовало в соответствии с инструкциями 26 марта, а арестовывать и судить. Он даже сделал раскладку, в каких тюрьмах сколько человек можно содержать во время следствия[818].

Не позднее 26 апреля из Москвы пришла совместная директива НКГБ и НКВД СССР, предписывающая провести, наконец, депортацию «контрреволюционного элемента» из числа беженцев[819]. Однако ко второй декаде мая 1941 г. операция по изъятию «контрреволюционного элемента» из числа беженцев так и не была проведена, и ее пришлось впоследствии «совмещать» с депортацией 14 июня 1941 г.

Растянувшаяся на много месяцев история с несосто-явшейся депортацией из Литвы «контрреволюционного элемента» беженцев наглядно свидетельствует о том, что республиканские органы НКВД-НКГБ в конце 1940 — первой трети 1941 г. были просто не способны проводить массовые репрессивные операции — даже при наличии специального постановления Москвы. Причины подобного положения вещей носили как субъективный, так и объективный характер.

С одной стороны, постановка работы подразделений НКВД-НКГБ оставляла желать много лучшего. Материалы проведенной во второй декаде мая 1941 г. проверки деятельности республиканских органов госбезопасности рисуют ужасающую для любого начальства картину; так, например, во многих региональных подразделениях НКГБ ЛССР оперативный учет практически не велся, а на запросы из Каунаса часто просто не отвечали[820].

С другой стороны, с начала 1941 г. значительная доля внимания органов госбезопасности Литвы была отвлечена на деятельность расширяющегося подполья Фронта литовских активистов, польских нелегальных организаций и немецких спецслужб.

1941 г. начался в Литве с предвыборной кампании в Верховный Совет СССР. Официальная агитация столкнулась с пропагандой недовольных советской властью; органы НКВД фиксировали появление большого количества антисоветских и антисемитских листовок[821]. Выявление авторов листовок занимало немало времени; характерно, что в случае, если листовки распространяли несовершеннолетние, органы НКВД не заводили дела, ограничиваясь внушением и вызовом родителей[822].

Заметное увеличение количества антисоветских листовок не носило случайного характера; оно являлось прямым последствием расширения деятельности подпольных групп Фронта литовских активистов[823]. Одновременно, благодаря использованию литовских эмигрантов из числа бывших работников полиции и спецслужб, а также возможностей подполья ЛАФ, германским разведорганам удалось заметно интенсифицировать свою работу в республике; констатация этого факта в документах НКВД ЛССР выглядит довольно безрадостно. «Бежавшие нелегально через границу чиновники политической уголовной полиции, а также бывшие офицеры литовской армии, используются в разведывательных целях немецкими разведывательными органами. Эта категория лиц вербует на территории Литовской ССР оставшихся родственников, сослуживцев и знакомых, а также принимает меры к установлению связи с находящейся у них агентуры, завербованной ими в период работы в политической полиции и военной разведке», — констатировал в конце марта 1941 г. глава НКГБ Литвы П. Гладков в донесении в Москву[824]. Нарком госбезопасности Литвы имел все основания для беспокойства. Кропотливая разработка связей германской разведки дала неожиданный результат: во второй декаде марта на перевербованного советскими контрразведчиками агента гестапо «Балтийскую» вышел представитель Фронта литовских активистов и вручил ей для передачи в подполье листовку «Литовского информационного бюро в Берлине» (структуры, тесно связанной с ЛАФ). Из листовки следовало, что ЛАФ в преддверии нападения Германии на СССР готовит масштабное вооруженное выступление в Литве. Получив эту информацию, Гладков ориентировал своих подчиненных сосредоточить внимание на разработке «контрреволюционных повстанческих формирований»[825].

Решение Гладкова оказалось очень своевременным: как раз за несколько дней до этого руководством Фронта литовских активистов в Берлине была подготовлена обширная инструкция «Указания по освобождению Литвы»[826]. Содержание инструкции свидетельствует о том, что ее авторы принадлежали к высшему руководству ЛАФ и имели плотные контакты, выражаясь языком документа, с «ответственными немецкими чиновниками». По всей видимости, речь идет о представителях германской военной разведки (абвера), гестапо и ведомства А. Розенберга. Из документа видно, что эти контакты носили достаточно доверительный характер: хотя руководство ЛАФ и не располагало информацией о точной дате нападения Германии на Советский Союз, о самом факте этой подготовки оно было прекрасно осведомлено.

Содержащиеся в «Указаниях» практические инструкции по организации подпольной и боевой деятельности носили, несомненно, антисемитский характер. Среди задач готовящегося восстания — освобождение «от советского коммунистического террора и еврейской эксплуатации», для «идейного созревания литовского народа необходимо усилить антикоммунистические и антиеврейские акции», при приходе немецких войск необходимо «избавиться от евреев». В инструкции отмечалось, что боевикам ЛАФ «следует создать в стране такую тяжелую атмосферу против евреев, чтобы ни один еврей не мог осмелиться допустить и мысли, что в новой Литве он сможет еще иметь какие-либо права и вообще возможность жить. Цель — заставить всех евреев бежать из Литвы вместе с красными русскими»[827].

Весьма показательна была содержащаяся в «Указаниях» постановка задач по обеспечению продвижения немецких войск. Внимание боевиков ЛАФ обращается на следующий важный момент: «Создавая препятствия отступлению русской Красной армии и транспорту, нужно избегать больших взрывов, особенно не уничтожать мосты. Наоборот, прилагать усилия для их защиты, чтобы их не уничтожили красные, потому что они будут очень нужны идущему вперед немецкому войску, особенно их моторизованным частям, чтобы им не нужно было тратить время на переправы через реки»[828]. Как видно из послевоенных показа-ний заместителя начальника диверсионного отдела абвера полковника Э. Штольце, о выполнении этих заданий литовским националистам пришлось впоследствии отчитываться перед абвером[829]. Вышеизложенное заставляет с доверием отнестись к встречающемуся в популярной литературе утверждению, что германские военные принимали непосредственное участие в подготовке военной части инструкции[830].

Инструкция ЛАФ по подготовке к вооруженным выступлениям появилась на свет практически одновременно с указанием наркома госбезопасности ЛССР П. Гладкова об усилении работы против литовского националистического подполья; в условиях приближающейся войны противоборство НКГБ и ЛАФ резко усилилось.

За апрель — начало мая 1941 г. органам НКГБ удалось выявить и ликвидировать ряд связанных с ЛАФ подпольных организаций[831]. Однако вскрыть всю сеть националистического подполья не удавалось: инструкции ЛАФ предусматривали создание хорошо разветвленной и децентрализованной системы подпольных организаций, малоуязвимой для советской контрразведки. А вот в органах НКВД, как выяснилось, творились странные вещи: табельное оружие было практически бесхозным, и дело дошло даже до кражи 500 гранат из Вильнюсского управления милиции[832] . В начале мая была зафиксирована интенсификация деятельности германской разведки[833] одновременно органами НКГБ был захвачен новый инструктивный документ подполья, содержащий план диверсионной деятельности на территории ЛССР (по всей видимости, это был какой-то извод инструкции «Указания по освобождению Литвы»)[834].

В короткие сроки справиться с подпольем ЛАФ обычными оперативными мерами не получалось — а меж тем имеющаяся информация свидетельствовала о приближении войны с Германией. И тогда гордиев узел решили разрубить.

12 мая 1941 г. НКГБ Литвы выступил с принципиально новым предложением — не ограничиваться изъятием контрреволюционных элементов из числа беженцев и провести большую депортацию нелояльных из республики.

«На основании имеющихся материалов отмечается, что за последние два-три месяца в республике значительно растет активная враждебная деятельность контрреволюционного элемента.

Этому способствует непосредственная близость границы и подрывная деятельность германских разведывательных органов, которые ведут большую работу через так называемый “литовский комитет”, существующий в Германии и через литовские эмиграционные круги, значительная часть коих, бежав из Литвы, осела в Восточной Пруссии.

Из уездных отделов НКГБ поступают сведения, что антисоветский элемент развернул активную враждебную деятельность, направленную на срыв хлебопоставок.

Постановление правительства предусматривает закончить хлебопоставки к 1 мая 1941 г., однако на 10 мая хлебопоставки по республике выполнены только на 23 %.

Эта враждебная деятельность выливается, особенно в селах, в открытую антисоветскую агитацию и саботаж.

Следует также отметить рост по республике повстанческих тенденций. […] Следственным путем установлено, что повстанческие ячейки в уездах республики создаются немцами через так называемый “литовский комитет”, откуда непосредственно исходит руководство, директивы, материальная помощь и снабжение оружием.

Среди населения распространяются всевозможные пораженческие слухи, что в ближайшее время неизбежно военное столкновение между Германией и СССР, в связи с чем необходимо готовиться к этому путем создания повстанческих отрядов, обязанностью которых должно явиться поднять восстание в республике, совершать диверсионные акты и разрушение военно-стратегических объектов, транспорта и связи, разоружение частей Красной Армии и террор против коммунистов.

В распространяемых в связи с этим листовках намечаются даже даты восстания, приурочиваемые к военным действиям между Германией и СССР.

Существующая в Литве националистическая повстанческая организация, именуемая ЮРГАНИЗАЦИЯ БОРЦОВ ЗА СВОБОДНУЮ ЛИТВУ”, специально в связи с этим, выпустила в первых числах мая с. г. циркуляр № 1, который распространяется среди членов этой организации и националистических элементов. В этом циркуляре даются практические указания по созданию диверсионно-повстанческих групп, которые должны развернуть свою подрывную работу на случай военного столкновения (см. прилагаемый циркуляр).

В ближайшее время эта организация должна выпустить циркуляр № 1-ф, в котором будут даны практические указания повстанческим диверсионным ячейкам, действия коих распространяются в городах. С июля м-ца 1940 по 5 мая 1941 г. органами государственной безопасности по республике арестовано враждебного контрреволюционного элемента — 4.137 человек. Несмотря на проведенные репрессии огромное большинство враждебного Советской власти элемента в Литве остается нетронутым и является по существу базой для немецких разведывательных органов по созданию всевозможных контрреволюционных формирований.

В силу этого считали бы совершенно необходимым приступить к очистке Литовской ССР от контрреволюционного элемента, путем ареста и принудительного выселения наиболее активных категорий лиц»[835].

Операцию нарком госбезопасности Литвы предлагал провести очень масштабную; по его предварительным наметкам к аресту предназначались 19 610 человек (в т. ч. тысяча человек уголовного и бандитского элемента[836]), еще 2954 человека намечались к выселению[837]. НКГБ Литвы замахивалось очень широко: предполагалось так или иначе репрессировать большинство «бывших», занимавших в независимой Литве высокое должностное или общественное положение[838].

Судя по имеющимся документам, Гладков добивался принятия своей инициативы очень активно. Не ограничившись докладной запиской от 12 мая 1941 г., он 13 мая продублировал ее телеграммой на имя наркома госбезопасности СССР Меркулова[839]. В Москву была также направлена еще одна докладная практически аналогичного содержания[840].

Предложение Гладкова встретило поддержку в Москве; уже через несколько дней, 16 мая 1941 г. в НКВД СССР был подготовлен проект совместного постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР «О мероприятиях по очистке Литовской ССР от антисоветского, уголовного и социально-опасного элемента»[841].

Сравнение проекта постановления о депортации с предложениями наркома госбезопасности Литвы Гладкова позволяет выявить весьма любопытный момент. Москва согласилась с необходимостью проведения акции по изъятию «контрреволюционного элемента», однако серьезно ограничила подлежащие изъятию контингенты[842]. НКГБ Литвы предлагало зачистить республику от всех «бывших», однако в Москве на это не согласились. «Бывших» (за исключением крупных предпринимателей и чиновников) следовало репрессировать только при наличии на них компрометирующих материалов. Эта поправка серьезно снизила количество депортируемых; если 12 мая НКГБ Литвы предлагало арестовать 19 610 человек (предупреждая, что эта цифра впоследствии возрастет)[843], то в итоге при депортации из республики было арестовано почти вчетверо меньше — 5664 человек[844]. В состав подлежавших депортации были включены и «контрреволюционные элементы» из числа польских беженцев, указание о выселении которых было дано еще в декабре 1940 г.

Проект постановления лег на стол руководству страны, и тут в него были внесены новые принципиальные коррективы. В проекте предлагалось провести депортацию лишь с территории Литвы, однако в Кремле решили распространить действие постановления и на остальные Прибалтийские республики. В самый последний момент в проект постановления были добавлены Латвия и Эстония. Документ даже не успели перепечатать — слова «Латвийская и Эстонская ССР» вписаны в него от руки[845].

Следует обратить внимание, что практически одновременно с решением об организации депортаций с территории Прибалтийских республик Политбюро ЦК ВКП(б) и СНК СССР санкционировали депортацию членов контрреволюционных организаций из Западной Украины[846]. Депортационная операция на Западной Украине была напрямую связана с полученной органами НКВД-НКГБ информацией о подготовке сотрудничавшей с нацистскими спецслужбами Организацией украинских националистов вооруженного восстания[847]. В Литве мотивация депортационной акции была абсолютно аналогичной: как раз в это время Фронт литовских активистов при поддержке нацистских спецслужб готовился к нападению Германии на Советский Союз[848].

19 мая 1941 г. нарком государственной безопасности СССР В. Меркулов направил П. Гладкову указание о практических мерах по подготовке депортации «антисоветского элемента». Показательно, что Меркулов, памятуя об истории с несостоявшейся высылкой «контрреволюционного элемента» беженцев, не стал ставить конкретные сроки проведения операции: НКГБ Литвы предписывалось сообщить, в какой минимальный срок подготовки операции он сможет уложиться[849].

Ход дальнейшей подготовки и проведения депортации можно без труда проследить по опубликованным нами документам[850]. Эти документы свидетельствуют о том, что произвольного расширения подлежащих высылке категорий не происходило; общее число подлежащих депортации из Литвы постоянно уточнялось, однако никогда заметно не превышало 15 тысяч человек. Окончательное решение о масштабах и дате проведения депортации было принято в Москве 10 июня 1941 г[851].

Одновременно с подготовкой массовой операции по выселению органы НКГБ ЛССР продолжали работу по выявлению и ликвидации подпольных ячеек ЛАФ. Главной удачей советских контрразведчиков стал захват в начале июня 1941 г. полного текста мартовской инструкции ЛАФ «Указания по освобождению Литвы», а также ряда других важных документов националистического подполья[852]. Благодаря содержащейся в этих документах информации было вскрыто несколько подпольных центров ЛАФ, в том числе в Вильнюсе и в литовском территориальном корпусе РККА. Их ликвидация по времени совпала с депортацией 14 июня 1941 г.[853], однако это была отдельная репрессивная акция, целью которой было не желание уничтожить военную элиту, как утверждают некоторые литовские историки, а вполне обоснованное стремление предотвратить измену во время приближающейся войны. В какой-то степени это действительно удалось. «Действовавшие в подполье организаторы восстания в Вильнюсе понесли тяжелые потери. Накануне НКВД арестовало ключевых командиров и около 300 офицеров. Стало невозможным осуществить первоначальный план — объявить, как предполагалось, независимость в Вильнюсе», — вспоминал о тех событиях один из видных участников националистического подполья ЛАФ В. Дамбрава[854].

Гораздо меньший вклад в пресечение деятельности подполья ЛАФ внесла июньская депортация 1941 г. В какой-то степени эта репрессивная операция действительно ударила по связанному с нацистскими разведслужбами подполью — впоследствии лидеры ЛАФ признавали, что «14 и 15 июня очень много активистов было увезено большевиками»[855]. Однако основными жертвами депортации стали люди, непричастные к ЛАФ, в том числе женщины и дети.

Уже неделю спустя поле депортации, сразу же после нападения Германии на Советский Союз, формирования ЛАФ развернули борьбу в тылу советских войск. Стремительное наступление немецкой армии позволило ЛАФ приступить к реализации своих планов, включавших не только «возрождение» литовской государственности под протекторатом нацистской Германии, но и массовое преследование «враждебных» категорий населения, в первую очередь — евреев. Начавшись как самостоятельное предприятие, эти убийства впоследствии продолжились во взаимодействии с айн-зацгруппой «А»[856]. Решением «Временного правительства Литвы» под руководством Ю. Амбразявичюса был создан первый на оккупированной нацистами территории СССР концлагерь для евреев[857], а вклад литовских «национальных партизан» в холокост был высоко оценен штандартенфюрером СС К. Егером[858]. Опубликованные инструктивные и агитационные документы Фронта литовских активистов показывают, что преследование евреев было акцией, спланированной ЛАФ задолго до июньской депортации. Это была не реакция на жестокость советских репрессий — это было заранее спланированное преступление.

Таким образом, привлечение новых документов позволяет существенно скорректировать картину советских репрессий «первого года» в Литве. Восприятие органов госбезопасности ЛССР как высокоэффективной машины террора, в соответствии с заранее разработанными планами проводящей репрессии против населения республики, оказывается ошибочным. Вместо этого мы видим отсутствие рабочей дисциплины, серьезные недостатки в оперативной и следственной деятельности, систематические проблемы со штатным составом. Все это в конечном итоге не позволило органам госбезопасности обычными оперативно-следственными методами справиться с вызовами, брошенными ЛАФ и немецкой разведкой. И тогда вместо операционного скальпеля в ход пошла дубина — жестокая массовая депортация, так, впрочем, и не решившая проблем, связанных с подрывной деятельностью пронацистского подполья.

Затронувшая огромное количество невинных людей депортация июня 1941 г. задает восприятие всей репрессивной деятельности «первого года» советской власти в Литве, также рассматривающейся как массовая и необоснованная. Однако вплоть до конца мая 1941 г. советские репрессии в Литве невозможно назвать поражающими воображение. По данным литовских историков, в период с августа 1940-го по май 1941 г. арестам в республике было подвергнуто не более 4 тысяч человек[859], причем в это число входили преследуемые не только по политическим, но и по уголовным мотивам. Не вызывает сомнения, что среди репрессированных в августе 1940 — мае 1941 г. были невинные люди, преследовавшиеся исключительно из-за своего «неправильного» социального происхождения и несправедливо обвиненные. Однако сравнение общей численности арестованных с данными публикуемых спецсообщений по конкретным делам дает основание говорить о том, что значительная часть репрессий все-таки носила «прицельный» характер и была направлена против людей, осуществлявших реальную антигосударственную деятельность в отношении СССР и ЛССР.

События 1940–1941 гг. в Литве очень сложны. Они не вписываются в примитивные пропагандистские шаблоны борьбы «хороших парней» с «плохими». Парадоксальным образом в Литве деятельность советских органов госбезопасности (еще несколько лет назад осуществлявших преступные массовые операции 1937–1938 гг.) вплоть до мая 1941 г. носила в целом обоснованный характер и, как правило, не была направлена на преследование каких-либо национальных или социальных категорий населения. А вот ставивший своей целью воссоздание «государственной независимости» республики Фронт литовских активистов планировал и впоследствии осуществлял масштабные преступления против человечности. Изучение архивных документов помогает нам приблизиться к пониманию причудливой и сложной картины причинно-следственных связей, делавших неизбежными приводящие к человеческим трагедиям события, а также понять меру исторической ответственности участников событий.

ПРИЗЫВАЛ ЛИ ФРОНТ ЛИТОВСКИХ АКТИВИСТОВ К УБИЙСТВАМ ЕВРЕЕВ? ЛИСТОВКА «ДОРОГИЕ УГНЕТЕННЫЕ БРАТЬЯ» И ИСТОРИЯ ЕЕ БЫТОВАНИЯ[860]

«В течение последних трех дней литовские партизанские группы уже расстреляли несколько тысяч евреев»[861]. За лаконичностью этой строчки из сводки германской полиции безопасности и СД «О событиях в СССР» от 30 июня 1941 г. скрывается до сих пор недостаточно исследованный исторический сюжет. Оккупировав летом 1941 г. Литву, нацисты приступили к планомерному уничтожению местного еврейского населения. Однако убийства евреев осуществляли далеко не только сотрудники айнзацкоманды-3; литовские евреи становились жертвами так называемых «литовских партизан» — представителей антисоветского вооруженного подполья, объединенного Фронтом литовских активистов (Lietuvos Aktyvist Frontas, ЛАФ). Руководство этой тесно связанной с нацистскими спецслужбами националистической организации базировалось в Берлине, координируя деятельность многочисленных подпольных ячеек на территории Литвы. Нападение Германии на Советский Союз стало сигналом для начала организованного ЛАФ вооруженного выступления, составной частью которого стали массовые убийства. Осуществляемые боевиками ЛАФ убийства евреев часто начинались еще до прихода передовых частей айнзацкоманды-3, носили массовый характер и порою превращались в настоящую кровавую вакханалию[862]. Именно сформированные из числа «литовских партизан» подразделения конвоировали евреев в печально известный концлагерь в VII форту Каунаса[863] «партизаны» также участвовали и в организуемых айнзацкомандой массовых расстрелах [864]. Обращение к нормативным, инструктивным и пропагандистским документам ЛАФ показывает, что антиеврейские акции «литовских партизан» не были случайностью. Ненависть к евреям была одной из важных составляющих пропаганды Фронта литовских активистов; руководством этой организации были разработаны и специальные планы по решению в республике «еврейского вопроса».

Так, в датируемой мартом 1941 г. инструкции Фронта литовских активистов «Указания по освобождению Литвы», посвященной вопросам подготовки антисоветского восстания, отмечалось: «Очень важно по случаю избавиться и от евреев. Поэтому следует создать в стране такую тяжелую атмосферу против евреев, чтобы ни один еврей не мог осмелиться допустить и мысли, что в новой Литве он сможет еще иметь какие-либо права и вообще возможность жить. Цель — заставить всех евреев бежать из Литвы вместе с красными русскими. Чем больше их по этому случаю исчезнет из Литвы, тем легче после будет совсем от них избавиться»[865]. В более поздней листовке «На века освободим Литву от жидовского гнета» отмечалось, что «во вновь восстанавливающейся Литве ни один еврей не будет иметь ни политических прав, ни возможности здесь жить». Для выполнения этой цели евреям предписывалось «незамедлительно покинуть литовскую землю», а их движимое и недвижимое имущество должно было быть конфисковано и передано наиболее активным членам ЛАФ[866].

В настоящее время ни у одного серьезного исследователя не возникает сомнений в том, что ЛАФ был антисемит-ской организацией[867]. Дискуссионным, однако, оказался вопрос о том, входили ли в планы ЛАФ физические убийства евреев — или же речь все-таки шла лишь о насильственном изгнании их из страны? Один из ведущих литовских исследователей холокоста профессор Людас Труска считает, что руководство ЛАФ не предусматривало убийств евреев. «Ошибаются, на мой взгляд, те еврейские авторы, которые утверждают, что накануне войны Германии с СССР ЛАФ побуждал литовцев уничтожать евреев, — пишет он. — Утверждения такого рода основываются на… воззвании “Дорогие порабощенные братья!”, второй пункт которого заканчивается фразой: “Предатели будут прощены лишь в том случае, если они докажут, что ликвидировали хоть одного еврея”. Печатный экземпляр этого воззвания хранится в Особом архиве Литвы. Цитируемая фраза является единственной в своем роде, и она никак не согласуется со всеми остальными документами ЛАФ, в которых говорится об отмене права евреев на гостеприимство, об изгнании из Литвы, но не о физическом их уничтожении… Кстати, в другом экземпляре того же воззвания, который хранится в Центральном государственном архиве Литвы, нет фразы, призывающей уничтожать евреев. В экземпляре Особого архива Литвы эта фраза стоит в скобках. Все это позволяет думать, что ее не писали в берлинском центре ЛАФ — ее добавил от себя (потому и в скобках) кто-то из отдельных распространителей прокламаций Фронта в Литве. Ведь воззвания ЛАФ не просто доставлялись туда через границу из Германии: полученные экземпляры в Литве размножались»[868]. Таким образом, заключает профессор Труска, «высказывания отдельных личностей или найденные листовки подпольных активистов, побуждающие убивать евреев, являются лишь исключениями, подтверждающими правило»[869]. Эту точку зрения воспринял и германский историк К. Дикманн, автор капитальной монографии, посвященной антисемитизму в Литве в годы Второй мировой войны[870].

Нетрудно заметить в данном подходе отчетливое стремление снять с ЛАФ прямую ответственность за массовые убийства евреев летом 1941 г., представив участие боевиков ЛАФ в убийствах некой «частной инициативой», отличной от официальной политики организации. Но насколько основательна подобная аргументация?

Прежде всего стоит отметить, что, вопреки мнению Л. Труски, прямые упоминания об убийстве евреев встречаются не только в листовке «Дорогие угнетенные братья», но и в других в документах ЛАФ. Так, например, в пункте 3 листовки «На века освободим Литву от жидовского гнета» отмечается: «Если выяснится, что в решающий час расчета и возрождения Литвы совершившие преступление евреи находят возможность тайно куда-то скрыться, то все честные литовцы обязуются принять собственные меры для задержания таких евреев и, в особо важных случаях, совершить казнь»[871]. Поскольку определение меры «преступности» бегущего еврея и степени «важности» его казни предоставлялось исполнителям, этот пункт открывал широкий путь для убийств.

Давайте теперь подробно рассмотрим историю бытования в Литве листовки «Дорогие угнетенные братья». Л. Труска абсолютно прав, указывая, что при наличии различных вариантов этой листовки необходимо провести специальную работу по сравнению их содержания и выявлению протографа — то есть первоначального варианта, разработанного пропагандистами ЛАФ в Берлине и затем переданного для размножения и распространения в подпольные организации на территории Литвы. Вместе с тем мнение Л. Труски о том, что протографом листовки является тот ее вариант, в котором отсутствует фраза «Предатели будут прощены лишь в том случае, если они докажут, что ликвидировали хоть одного еврея», плохо обосновано.

Далее для простоты изложения мы будем именовать В1 тот вариант листовки, в котором присутствует фраза «Предатели будут прощены лишь в том случае, если они докажут, что ликвидировали хоть одного еврея», и В2 — тот вариант листовки, в котором она отсутствует. Приведем полные тексты этих листовок.

В1.

ЛИТОВСКОЕ ИНФОРМАЦИОННОЕ БЮРО В БЕРЛИНЕ

19 марта 1941 г. борись Соотечественникам порабощенной Литвы

Дорогие угнетенные братья!

Час освобождения Литвы приближается. Результаты нашего кропотливого многомесячного труда и ваших мучений от азиатского гнета налицо. Нам поручено срочно проинформировать вас по следующим вопросам.

1. В порабощенной Литве распространилась информация, что теперь в Берлине создано будущее правительство Литвы. Это не совсем соответствует действительности. В настоящее время в Берлине действуют правления (представительства) организационной взаимопомощи, которые озабочены освобождением Литвы. Будущее правительство новой Литвы будет создано из лучших сынов Литвы, которые, учитывая прошлые наши ошибки, сумеют направить Литву по новому пути. Понятно, что никакой литовец не может играть какую-либо роль, если он сейчас за границей или в порабощенной Литве ведет себя пассивно.

2. Как мы упоминали, час освобождения Литвы уже близок. Как только начнется поход с запада, вы в ту же минуту будете оповещены по радио или другим способом. В этот момент в городах, селах и деревнях порабощенной Литвы должны произойти местные восстания или, вернее говоря, захват власти в свои руки. Немедленно надо схватить местных коммунистов и других предателей Литвы, чтоб ни один не избежал возмездия за свои деяния. (Предателя простят только в том случае, если он докажет, что ликвидировал хоть одного еврея.)

3. Мы уверены, что вы организационно уже подготовлены. Там, где еще не подготовились, организуйтесь в малые тайные группы. Вы уже знаете, что и среди литовцев есть много предателей, поэтому в этот решающий момент будьте очень осторожны.

4. После начала действий захватите в свои руки тюрьмы, чтобы ни один сын нашей родины не был вывезен в азиатскую страну. Было бы хорошо, чтоб как-нибудь это известие попало к ним в тюрьму для их спокойствия.

5. После начала действий захватите мосты, важные железнодорожные узлы, аэродромы, фабрики и т. д. Не уничтожайте их и не позволяйте уничтожать русским, особенно мосты. Это имеет большое значение с военной и экономической точки зрения.

6. Уже сейчас “проинформируйте” евреев, что их судьба ясна, поэтому кто может — пусть уже сейчас убирается из Литвы, чтобы не было ненужных жертв. В решающий момент захватите их имущество в свои руки, чтобы ничто даром не пропало.

7. После начала действий в тылу будут выброшены военные парашютисты. Немедленно установите с ними связь и при необходимости помогите, им.

8. По деревням, городкам и городам пройдут немцы, в рядах которых будет много и вам хорошо знакомых соотечественников. Всех встречайте одинаково любезно и сердечно и оказывайте необходимую помощь. К тому времени должно быть уже организовано временное правительство новой Литвы.

СООТЕЧЕСТВЕННИКИ, мы накануне очень серьезных событий. Услышав боевые фанфары, все: остатки раздробленной нашей армии, уважаемые добровольцы Литвы, стрелки, ученики, крестьяне — все, кто не хочет служить красному террору, временно бросьте свои непосредственные обязанности и, кто только может, встаньте на помощь новой Литве.

Первые наши добровольцы на горе Гедиминаса подняли знамя Литвы. Сегодня обязанность наших детей убрать оттуда красную тряпку, и пусть на ее месте снова развевается величественное знамя Новой Литвы.

Сейчас будьте решительны, будьте осторожны. Избегайте ненужных жертв.

До свидания в новой Литве!

Литовское информационное бюро.

Р. S. Это сообщение письменно или устно должно дойти до самых отдаленных уголков Литвы.[872]

В2.

Литовское информационное бюро в Берлине

БОРИСЬ!

Соотечественникам порабощенной Литвы.

ДОРОГИЕ УГНЕТЕННЫЕ БРАТЬЯ!

Приближается час освобождения Литвы. Результаты нашей многомесячной кропотливой работы и ваших мучений под азиатским гнетом налицо. Нам поручено срочно сообщить и проинформировать вас по следующим вопросам:

1. В порабощенной Литве распространилось известие, что сейчас (в Берлине) создано будущее правительство Литвы. Это не совсем соответствует действительности. Сейчас в Берлине действуют представительства правления организационной взаимопомощи, созданные из лучших сыновей Литвы, которые, имея в виду наши прошлые ошибки, смогут направить Литву по новому пути. Понятно, что никакой литовец не может играть роль, если он сейчас пассивен за границей или в порабощенной Литве.

2. Как уже упоминалось, час освобождения Литвы настал. О начале похода с запада вы сразу же будете проинформированы по радио или другим способом. В это время в городах, селах и деревнях порабощенной Литвы должны произойти местные восстания или, точнее говоря, захват власти в свои руки. Немедленно нужно схватить местных коммунистов и других предателей Литвы, чтобы ни один не избежал расплаты за свои деяния.

3. Мы уверены, что вы организационно подготовились; там, где еще не подготовились, организуйтесь в малые скрытные группы. Вы уже знаете, что и среди литовцев есть много изменников, поэтому и в этот решающий момент будьте очень осторожны.

4. После начала действий захватите в свои руки тюрьмы, чтобы ни один из сыновей нашей родины не был вывезен в страну азиатов. Было бы хорошо, чтобы это известие каким-нибудь путем попало к ним в тюрьму ради их спокойствия.

5. После начала действий занимайте мосты, крупные железнодорожные узлы, аэродромы, фабрики и др. Их не уничтожайте и не позволяйте уничтожать русским. Это имеет большое значение с военной и экономической точки зрения.

6. Уже сегодня проинформируйте евреев, что их судьба ясна. Поэтому кто может — пусть убирается из Литвы, чтобы не было ненужных жертв. В решающий момент захватывайте их имущество, чтобы ничто даром не пропадало.

7. После начала действий в тылу будут выброшены военные парашютисты, сразу устанавливайте с ними связь и оказывайте необходимую помощь. К этому времени всюду должна быть установлена власть правительства Новой Литвы.

Соотечественники, мы накануне очень серьезных событий. Услышав боевые фанфары, все — остатки нашего рассеянного войска, почитаемые добровольцы Литвы, стрелки, ученики, крестьяне — все, кто не хочет служить азиатскому террору, временно бросайте свои непосредственные обязанности и, кто только может, вставайте на помощь Новой Литве.

Первые наши добровольцы на горе Гедиминаса установили Знамя Литвы, сегодня наша всех обязанность — удалить оттуда красную тряпку, и пусть на ее месте развевается величественное знамя Новой Литвы.

В это время будьте решительны и осторожны. Избегайте ненужных жертв!

До свидания в Новой Литве!

ЛИТОВСКОЕ ИНФОРМАЦИОННОЕ БЮРО

Р. S. Это сообщение устно или письменно должно достичь самых отдаленных уголков Литвы.

Замечание. Этот документ размножен, и желательно его размножить еще, чтобы достигло самых отдаленных уголков Литвы.

Да здравствует свободная независимая Литва![873]

Листовка «Дорогие угнетенные братья» стала распространяться представителями подполья ЛАФ в Литве весной 1941 г. Сохранившиеся документы НКГБ свидетельствуют о массовости распространения этой листовки. Так, в датируемых 19 мая 1941 г. обширных «Материалах об итогах оперативной работы НКГБ Литовской ССР» отмечается: «В последних числах апреля м-ца и первых числах мая отмечены многочисленные случаи распространения к-р листовки отпечатанной на машинке и размноженной на шапирографе под заголовком: “ЛИТОВСКОЕ ИНФОРМАЦИОННОЕ БЮРО В БЕРЛИНЕ” и далее в углу призыв — “Ковок” — “борись” (перевод.). Эти листовки распространялись в разных местах гор. Каунаса; одна листовка обнаружена и изъята в столярной мастерской Промстрой-треста, находящегося на улице Ионавос, дом № 72; две штуки вынуты из почтового ящика, один экземпляр обнаружен по улице Жалиой, одна листовка обнаружена милиционером на каменной лестнице на Зеленой горе. Один экземпляр обнаружен в Алексотах, около соляной мельницы, три экземпляра обнаружены во дворе по улице Бенедиктину, 39. Отмечены также факты распространения этих же листовок на периферии в Луокес волости, Телыпайского уезда, по гор. Трокай, гор. Мажейкяй, гор. Кретинге и гор. Вильнюс. Листовка призывает “литовцев” в случае войны Германии с СССР, оказывать полное содействие германским десантам в городах и деревнях, захватывать аэродромы, почту и совершать диверсионные акты в тылу частей РККА»[874]. Приведенное описание не позволяет усомниться, что речь в данном документе идет именно об интересующей нас листовке «Дорогие угнетенные братья». Органами НКВД-НКГБ Литвы были зафиксированы также случаи устного изложения ключевых тезисов ЛИСТОВКИ[875].

НКГБ Литвы листовка «Дорогие угнетенные братья» стала известна задолго до начала ее массового распространения подпольем ЛАФ. В Особом архиве Литвы сохранилось датируемое 28 марта 1941 г. спецсообщение наркома госбезопасности Литовской ССР П.А. Гладкова, в котором приводится полный русский перевод листовки и рассказывается о том, как она попала в руки чекистов. «17-го марта с. г. к нашему агенту “Балтийская”, которая перед выездом в Литовскую ССР была завербована гестапо, явился связист, по обусловленному паролю. Этот связист оказался некто Борткевичус, который расспросив о ее разведывательной работе, передал ей листовку, которую она должна была вручить офицеру бывшей литовской армии, фамилия которого не установлена»[876]. Далее в спецсообщении приводится полный перевод перехваченной листовки. В пункте два мы видим вызвавшую сомнение Л. Труски фразу: «Предателя простят только в том случае, если он докажет, что ликвидировал хоть одного еврея»[877].

Следует отметить, что в данном переводе упомянутая фраза взята в скобки — точно так же, как в выявленном Л. Труской В1. Это позволяет предположить, что перевод делался сотрудниками НКГБ Литвы как раз с В1. Как следует из спецсообщения П.А. Гладкова, эта листовка была получена из Германии (где базировалось руководство ЛАФ) для передачи в подполье — то есть не содержала искажений, которые могли возникнуть при размножении подпольщиками. Уже это позволяет надежно решить вопрос о том, какой из выявленных Л. Труской вариантов листовки является первичным. Существуют, однако, и другие аргументы в пользу того, что протографом является именно вариант с фразой о ликвидации евреев.

В нашем распоряжении имеется еще одно свидетельство о перехвате листовок ЛГ на границе Литвы. В обширном интервью сотрудника НКГБ Литовской ССР Н.Н. Душанского, данном им незадолго до смерти, содержится информация о перехваченной на границе листовке с интересующим нас пунктом: «В конце апреля был задержан агент организации ЛАФ, с пачкой листовок на литовском языке, в упаковке, на которой было написано — “Вскрыть только 22/06/1941”. И мне довелось первому переводить текст этой листовки, начинавшийся следующими словами — “Освобождение идет с Запада. Только Гитлер освободит Литву от еврейского большевистского ига!”. А дальше шли 12 пунктов воззвания к литовскому народу. Первый пункт меня “убил наповал”. Он гласил — “Упраздняется постановление князя Витовта Великого о приглашении евреев на проживание в Литовском княжестве”. Был там и такой пункт, что тот, кто запятнал себя в сотрудничестве с Советами, и хочет заслужить прощение литовского народа — должен убить еврея и предоставить новым литовским властям свидетельство об этом… Листовка была подписана в Берлине генералом Раштикисом, первым премьером будущего нового правительства Литвы»[878]. Рассказ о наличии на пачке листовок секретной даты нападения Германии на СССР, конечно, выглядит предельно сомнительно — тем более что распространение подобных воззваний в Литве вовсе не приурочивалась к 22 июня, а осуществлялось всю весну 1941 г[879]. Что же касается содержания описываемой Н.Н. Душанским листовки, то находившийся в преклонном возрасте чекист явно цитирует не одну листовку, а несколько. Это листовка «Отмена гостеприимства евреям»[880], листовки «Агитационного штаба освобождения в Литве» (в них единственных упоминалось об Адольфе Гитлере)[881] и, что для нас самое интересное, листовка «Дорогие угнетенные братья» (в варианте В1). Свидетельство Н. Душанского о перехвате этих листовок на границе явно противоречит версии Л. Труски о «подпольном» происхождении В1.

Выше уже приводились свидетельства о зафиксированном органами НКГБ широком распространении листовки «Дорогие угнетенные братья». Очевидно, что в случае, если протографом листовки является В7, именно этот вариант должен был быть наиболее распространен. Если же протографом является В2, а В1 представляет собой не более чем частную инициативу какого-то подпольщика, то листовки В1 должны встречаться крайне редко.

Однако, как мы видим, нам уже известны два варианта листовки В1 разного происхождения — первый, полученный НКГБ Литвы через агента «Балтийская», и второй, изъятый на советско-германской границе. Третий известный нам экземпляр В1 был изъят органами НГКБ Литовской СССР в первой половине мая 1941 г., при ликвидации подпольной организации «Пятая колонна», получавшей указания от руководства ЛАФ в Берлине[882]. Перевод этой листовки сохранился в фондах Центрального архива ФСБ России[883].

Но и это еще не все. В фондах Особого архива Литвы нами выявлено еще два варианта листовки «Дорогие угнетенные братья», надежно датируемых серединой 1945 г. (назовем их ВЗ и В4). К тому времени Фронта литовских активистов уже давно не существовало, однако интересующая нас листовка продолжала распространяться антисоветским националистическим подпольем — правда, в несколько измененном виде.

Ниже приводится полный текст этих листовок.

В3. Копия.

ЛИТОВСКОЕ ИНФОРМБЮРО

ДОРОГИЕ УГНЕТЕННЫЕ БРАТЬЯ ПОРАБОЩЕННОЙ ЛИТВЫ.

Приближается час освобождения Литвы. Результаты нашей многомесячной кропотливой работы и ваших мучений под азиатским гнетом налицо. Нам поручено срочно сообщить вам следующие вопросы:

1. В порабощенной Литве распространилось известие, что сейчас в Лондоне создано правительство Литвы. Это неправда. Сейчас в Лондоне действуют представительства организационной взаимопомощи, которые озабочены освобождением Литвы. Будущее правительство новой Литвы будет создано из лучших сынов Литвы, которые, учитывая прошлые наши ошибки, сумеют направить Литву по новому пути. Понятно, что никакой литовец не может играть какую-либо роль, если он сейчас за границей или в порабощенной Литве был предателем.

2. Как мы упоминали, час освобождения Литвы уже близок. Как только начнется поход с запада, вы в ту же минуту будете оповещены по радио или другим способом. В этот момент в городах, селах и деревнях порабощенной Литвы должны произойти местные восстания или, вернее говоря, захват власти в свои руки. Немедленно надо схватить местных коммунистов и других предателей Литвы, чтоб ни один не избежал возмездия за свои деяния. Предатель только тогда будет прощен, когда докажет, что он ликвидировал хотя бы одного еврея или буйного коммуниста.

3. Мы уверены, что вы организационно уже подготовлены. Вы уже знаете, что и среди литовцев есть много предателей, поэтому в этот решающий момент будьте очень осторожны.

4. После начала действий в тылу захватите в свои руки тюрьмы, чтобы ни один наш брат не был вывезен в азиатскую страну. Было бы хорошо, чтоб как-нибудь это известие попало к ним в тюрьму для спокойствия братьев.

5. После начала действий в тылу захватите мосты, самые важные <нрзб>, нанося удар по беглецам.

6. После начала действий в тылу будут выброшены парашютисты. Они будут соответствующе вооружены. Немедленно установите с ними связь и при необходимости помогите им.

7. По деревням, городкам и городам пройдет английская армия, в рядах которой будет много и вам хорошо знакомых лиц. Всех встречайте одинаково любезно и сердечно и оказывайте необходимую помощь. К тому времени должно быть уже организовано новое правительство.

8. Соотечественники, услышавшие фанфары Литвы, литовские партизаны, стрелки, крестьяне и ученики — все, кто не хочет служить азиатскому красному террору, бросайте каждодневные обязанности и все вступайте на помощь новой Литве.

9. Братья — литовские партизаны, заранее разделитесь на группы, вставайте во главе общества словно руль, а другие охраняйте леса, чтобы ни одному азиатскому коммунисту во время победы не удалось повеситься на сухой ели. Для них будут подготовлены виселицы на глазах всех людей, чтобы они поплатились за свою работу.

10. Вскор_е на горе Гедиминаса взовьется трехцветное знамя, поднятое сынами Литвы. Сегодня наша обязанность — снять все красные тряпки. Вместо них поднимется знамя новой Литвы. В это время будьте решительны и ответственны, избегайте ненужных жертв.

Это сообщение устно или письменно должно достичь дальнейших уголков Литвы, даже разрушенных замшелых хибар.

ДО СВИДАНИЯ В НОВОЙ ЛИТВЕ.

СОЮЗ ЛИТОВСКИХ ЭМИГРАНТОВ.

ЛОНДОН[884].

В4. Копия.

ЛИТОВСКОЕ ИНФОРМБЮРО

Плачущие угнетенные братья Литвы.

Приближается час освобождения Литвы. Результаты нашей многомесячной кропотливой работы и ваших мучений под азиатским гнетом налицо. Нам поручено срочно сообщить вам следующие вопросы:

1. В порабощенной Литве распространилось известие, что сейчас в Лондоне создано правительство Литвы. Это неправда. Сейчас в Лондоне действуют представительства организационной взаимопомощи, которые озабочены освобождением Литвы. Будущее правительство новой Литвы будет создано из лучших сынов Литвы, которые, учитывая прошлые наши ошибки, сумеют направить Литву по новому пути. Понятно, что никакой литовец не может играть какую-либо роль, если он сейчас за границей или в порабощенной Литве был предателем.

2. Как мы упоминали, час освобождения Литвы уже близок. Как только начнется поход с запада, вы в ту же минуту будете оповещены по радио или другим способом. В этот момент в городах, селах и деревнях порабощенной Литвы должны произойти местные восстания или, вернее говоря, захват власти в свои руки. Немедленно надо схватить местных коммунистов и других предателей Литвы, чтоб ни один не избежал возмездия за свои деяния.

3. Мы уверены, что вы организационно уже подготовлены. Вы уже знаете, что и среди литовцев есть много предателей, поэтому в этот решающий момент будьте очень осторожны.

4. После начала действий в тылу захватите в свои руки тюрьмы, чтобы ни один наш брат не был вывезен в азиатскую страну. Было бы хорошо, чтоб как-нибудь это известие попало к ним в тюрьму для спокойствия братьев.

5. После начала действий в тылу захватите мосты, тем самым нанося удар по нападавшим.

6. После начала действий в тылу будут выброшены парашютисты. Они будут соответствующе вооружены. Немедленно установите с ними связь и при необходимости помогите им.

7. По деревням, городкам и городам пройдет английская армия, в рядах которой будет много и вам хорошо знакомых лиц. Всех встречайте одинаково любезно и сердечно и оказывайте необходимую помощь. К тому времени должно быть уже организовано новое правительство.

8. Соотечественники, услышавшие фанфары Литвы, литовские партизаны, стрелки, крестьяне и ученики — все, кто не хочет служить азиатскому красному террору, бросайте каждодневные обязанности и все вступайте на помощь новой Литве.

9. Вскоре на горе Гедиминаса взовьется трехцветное знамя, поднятое сынами Литвы. Сегодня наша обязанность — снять все красные тряпки. Вместо них поднимется знамя новой Литвы. В это время будьте решительны и ответственны, избегайте ненужных жертв.

Это сообщение устно или письменно должно достичь дальнейших уголков Литвы, даже разрушенных замшелых хибар.

ДО СВИДАНИЯ В НОВОЙ ЛИТВЕ.

СОЮЗ ЛИТОВСКИХ ЭМИГРАНТОВ.

ЛОНДОН[885].

Как видим, варианты ВЗ и В4 заметно отличаются от В1 и В2. Там, где ьВ1иВ2 мы читаем «Литовское информационное бюро в Берлине», в ВЗ и В4 значится просто «Литовское информбюро». Всюду по тексту ВЗ и В4 «Берлин» заменен на «Лондон», а «немцы» — на «английскую армию». Причины подобных изменений понятны: если в 1941 г. литовское антисоветское подполье ориентировалось на нацистскую Германию, то к 1945 г. ориентацию пришлось изменить — на Лондон.

Между ВЗ и В4 существуют различия. В пункте 2 ВЗ, так же как и в пункте 2 В1, имеется фраза об уничтожении евреев. На сей раз эта фраза сформулирована следующим образом: «Предатель только тогда будет прощен, когда докажет, что он ликвидировал хотя бы одного еврея или буйного коммуниста». В В4 фраза о необходимости уничтожения евреев отсутствует.

То, что все четыре варианта листовки в конечном счете восходят к одному протографу, несомненно. Но как же соотносятся ВЗ и В4 между собой и с вариантами В1 и В2?

Допустим, что В4 носит преемственный характер по отношению к В2 (в обоих вариантах фраза об убийствах евреев отсутствует). В этом случае в 1941 г. массовым образом распространялся именно В2: ведь в 1945 г. с момента появления протографа листовки «Дорогие угнетенные братья» минуло уже более четырех лет, в ходе которых через территорию Литвы дважды прошел фронт. Если В2 носил «исключительный» характер, то этот существовавший в ограниченном количестве экземпляров вариант спустя столько лет не мог попасть в руки людей, создававших редакцию В4. А вот если В2 был распространен массово — тогда ничего странного в том, что какой-то экземпляр данного варианта сохранился до 1945 г. и был использован при создании В4, нет.

Однако если тезис о преемственном характере В4 по отношению к В2 верен, то В1 носит исключительный характер и не может дойти до 1945 г. Следовательно, ВЗ носит преемственный характер не по отношению к В1, а по отношению к В2 или В4. Получается, что в 1945 г. некий представитель националистического подполья, взяв за основу В2 или В4, изготовил ВЗ, добавив в листовку фразу о необходимости убийства евреев. Представляется, однако, невероятным, чтобы эта изобретенная создателем ВЗ фраза оказалась: 1) практически идентична фразе, содержащейся в неизвестном редактору варианте В1, и 2) была бы вставлена как раз на то место, на котором аналогичная фраза стояла в В1. Подобных совпадений не бывает.

Следовательно, ВЗ носит преемственный характер по отношению к В1 (возможно, через какие-то неизвестные нам промежуточные варианты). Из этого, в свою очередь, следует, что в 1941 г. именно В1 был массово распространен и являлся протографом всех остальных вариантов листовки «Дорогие угнетенные братья» (что также подтверждается уже приведенными выше докладной П.А. Гладкова, воспоминаниями Н.Н. Душанского и листовкой В1, изъятой в мае 1941 г. при ликвидации подпольной организации «Пятая колонна»). Соответственно, исключительный характер носит В2, а В4 носит преемственный характер не по отношению к 52, а по отношению к ВЗ или В1. Создатель В4 просто вычеркнул из текста листовки в варианте ВЗ или В1 ставший к тому времени политически неуместным призыв к убийствам евреев. Ведь в 1945 г. ориентироваться на Великобританию и одновременно призывать к уничтожению евреев было весьма странно.

С учетом изложенных выше аргументов мы можем с полным основанием утверждать, что В1 является протографом для остальных вариантов листовки «Дорогие угнетенные братья» (схема соотношения выявленных к настоящему моменту вариантов представлена на рис, /). Таким образом, рассуждения профессора Л. Труски относительно листовки оказываются ошибочными, — так же как и его вывод о том, что ЛАФ прямо не призывал к убийствам евреев.

В массово распространяемой представителями националистического подполья листовке «Дорогие угнетенные братья» руководство ЛАФ все-таки призывало к убийствам евреев, причем задолго до нападения Германии на Советский Союз. Это не могло не повлиять на кровавые события лета — осени 1941 г. в Литве. Ни о какой «частной инициативе» боевиков ЛАФ в деле уничтожения евреев не может быть и речи: ЛАФ как организация несет прямую ответственность за массовые убийства евреев.

Рис. 1. Соотнюшение выявленных вариантов листовки «Дорогие угнетенные братья»

«ЛОКОТСКОЕ САМОУПРАВЛЕНИЕ» КАК ИНСТРУМЕНТ НАЦИСТСКОЙ ОККУПАЦИОННОЙ ПОЛИТИКИ [886]

Феномен созданного нацистскими оккупационными властями т. н. «Локотского окружного самоуправления» и сформированной в ней бригады «Русской освободительной народной армии» (РОНА) нашел довольно широкое отражение в российской историографии. К сожалению, подавляющая часть публикаций по данной теме носит откровенно апологетический характер[887]; одновременно в них практически полностью игнорируются преступления, совершавшиеся формированиями РОНА, и их «вписанность» в истребительную практику нацистского оккупационного режима. Эта проблема поднимается лишь некоторыми историками[888] и к настоящему времени не может считаться хорошо исследованной. В данной статье сделана попытка описания истории «Локотского окружного самоуправления» в контексте нацистской истребительной и оккупационной политики.

Прежде чем приступить к рассказу о «Локотском самоуправлении», уясним обстановку в оккупированной нацистами Орловской области. Оккупирована эта территория была в начале октября 1941 г. Сокрушив войска Брянского фронта, 2-я танковая армия Гудериана ушла дальше — на Тулу и Москву. А перед командующим тылом армии встала нелегкая задача организации на захваченных территориях оккупационного порядка.

Анализ немецких документов, проведенный американскими историками, свидетельствует, что главной проблемой командующего тылом был недостаток войск. «После продвижения боевых частей дальше на восток ответственность за управление и обеспечение безопасности в этом регионе была возложена на командование тыловых частей второго эшелона. Имеющихся в их распоряжении сил едва хватало для занятия крупных центров и защиты главных линий коммуникаций»[889].

Главными коммуникационными линиями были железные дороги. В области их было немало. С запада в область вели две железные дороги: Гомель — Клинцы — Унеча — Брянск с юго-запада и Смоленск — Рославль — Брянск с северо-запада. Из Брянска железные дороги расходились по четырем направлениям. На юг шла железнодорожная ветка Брянск — Навля — Льгов — Харьков. От Льгова на восток уходила железная дорога к Курску. На юго-восток из Брянска шла железная дорога на Орел; на северо-восток — к Калуге, на север — к Кирову и Вязьме. Еще одна железнодорожная ветка напрямую связывала Орел и Курск.

Значительная протяженность железных дорог сама по себе делала их защиту довольно-таки трудным делом. Ситуация усугублялась тем, что западная и юго-западная части Орловской области были покрыты густыми лесами, в которых находили укрытие «окруженцы» разбитого Брянского фронта, а также организованные местными партийными властями и органами госбезопасности партизанские отряды и диверсионные группы. Согласно отчету начальника 4-го отдела УНКВД по Орловской области, в общей сложности на оккупированной территории было оставлено 72 партизанских отряда общей численностью 3257 человек, 91 партизанская группа общей численностью 356 человек и 114 диверсионных групп численностью 483 человека[890]. Немаловажным было то, что, в отличие от партизан приграничных областей, которых летом 1941 г. забрасывали в тыл врага практически без подготовки, у орловских партизан было время на слаживание. Больше половины из них к тому же прошли подготовку в специальных школах, в первую очередь — в возглавлявшемся полковником Стариновым Оперативно-учебном центре[891]. Результат не замедлил сказаться: в течение октября — середины декабря распалось лишь 8 партизанских отрядов общей численностью 356 человек[892]. Остальные продолжали борьбу.

Командующий 2-й армии мог противопоставить партизанам немногое: часть охранной дивизии тыла группы армий «Центр», батальон охраны и батальон военной полиции. 29 октября в помощь этим силам с фронта был снят полк из состава 56-й дивизии[893].

Кроме того, на территории Брянщины действовали подразделения айнзацгруппы «Б» — сначала зондеркоманда 7–6, а затем зондеркоманда 7-а (дислоцировавшаяся в Клинцах) и айнзацкоманда 8 (действовала в Брянске)[894]. Основной их задачей было уничтожение «нежелательных элементов», в первую очередь — коммунистов и евреев.

Без дела эти подразделения не оставались: практически сразу же после оккупации в районе железнодорожной станции Брянск-2 был проведен расстрел примерно 7 тысяч человек, значительное число из которых составляли евреи[895]. В Орле в течение первого месяца оккупации было расстреляно и повешено 1683 человека[896]. Менее масштабные расстрелы проводились и в других населенных пунктах. «Расстреливали целыми группами, [по] 30–50 аресты и расстрелы, за кислородным заводом, трупы расстрелянных валялись несколько дней, — вспоминала впоследствии жительница города Бежица (Орджоникидзеград). — Так продолжалось весь 41-й и начало 42-го г. Достаточно было одного заявления какого-нибудь преданного негодяя, и человек переставал существовать»[897].

На территории Орловской области оккупантами было создано три лагеря для военнопленных: в Брянске, Орле и Калуге. В эти лагеря сгонялось и мирное население; условия содержания были по-настоящему кошмарными. Это в послевоенных показаниях признавал даже командующий 2-й танковой армии генерал Рудольф Шмидт: «При первом посещении Орловского лагеря 28 декабря 1941 г., т. е. вскоре после назначения меня на должность командующего 2-й танковой армии, я установил, что военнопленные содержались в очень плохих условиях: лагерь, располагавшийся в здании старой фабрики, был переполнен, помещения, в которых содержались военнопленные, совершенно не отапливались, несмотря на то, что мороз доходил в ту зиму до 40 градусов, раненые и больные содержались вместе с остальными военнопленными, причем никакой медицинской помощи им не оказывалось, питание было недостаточное. Военнопленные использовались на тяжелой работе. Все это привело к тому, что смертность военнопленных в Орловском лагере, в результате обморожения, истощения и болезней была очень большой. Так, в январе 1942 г. смертность в силу указанных причин достигла 10–20 %. Умерших военнопленных массами хоронили в ямах позади здания лагеря»[898].

Вымаривание военнопленных, массовые расстрелы, а также остававшийся безнаказанным произвол со стороны немецких солдат (в полном соответствии со знаменитым указом «О военном судопроизводстве»)[899] быстро настроили городское население против оккупантов. Это хорошо прослеживается по немецким документам, исследованным американскими историками. В декабре 1941 г. в одном из донесений отмечалось: «Города являются центрами партизан, которых, как правило, сельское население (крестьяне) отвергает»[900].

К этому времени крестьяне действительно были настроены к оккупантам несколько более лояльно, чем городские жители, — по той простой причине, что им еще не довелось ощутить на своей шкуре нацистский оккупационный порядок. А вот насчет неприятия крестьянами партизан авторы донесения выдавали желаемое за действительное. Тотального отторжения не было; некоторые крестьяне помогали партизанам, как «своим», некоторые, опасаясь репрессий или испытывая неприязнь к советской власти, партизанам в помощи отказывали. Общей модели поведения к зиме 1941 г. не существовало.

Отсутствие полной поддержки со стороны сельского населения не мешало советским партизанам активно действовать. По данным 4-го отдела УНКВД Орловской области, к середине декабря орловские партизаны вывели из строя 1 бронепоезд противника, 2 танка, 17 бронемашин, 82 грузовых машины, убили 176 вражеских офицеров, 1012 солдат и 19 предателей. Кроме того, было уничтожено 11 деревянных мостов, 2 железнодорожных, 1 понтонный и произведено 3 подрыва железнодорожных путей[901]. Возможно, эти данные были несколько завышенными (суворовский принцип «пищи поболее, чего басурман жалеть» никто не отменял), однако в том, что партизаны причиняли оккупантам серьезные неприятности, сомневаться не приходится. Ведь в противном случае снимать с фронта полк 56-й дивизии командованию 2-й армии не пришлось бы.

К концу 1941 г. «партизанская угроза» оккупантам увеличилась. В южную часть Брянских лесов между железной дорогой Брянск — Навля — Льгов и рекой Десной стали выходить партизанские отряды из соседней Курской области и с Украины (соединения Ковпака и Сабурова). На севере области советские войска освободили Киров, тем самым перерезав железнодорожную магистраль Брянск — Вязьма. В линии фронта образовалась брешь, через которую шла помощь партизанам. Концентрация партизан на Брянщине увеличивалась, а вместе с ней увеличивалась и активность боевых действий.

Немецких же охранных частей становилось меньше, поскольку после поражения под Москвой на фронте был важен каждый штык. Полк 56-й дивизии был направлен на фронт 10 декабря; задачи охраны оккупированной территории были возложены на базировавшуюся в Брянске региональную администрацию, имевшую в своем распоряжении батальон охраны, батальон полиции и несколько групп полевой жандармерии[902]. Собственно немецкие подразделения дополнялись местными коллаборационистами: в населенных пунктах Брянщины имелись назначенные немцами бургомистры, а при них — сформированные в последние месяцы 1941 г. небольшие отряды вооруженной «милиции». Один из первых таких отрядов был сформирован в поселке Локоть.

Локоть — небольшой населенный пункт в Брасовском районе Орловской (в наше время — Брянской) области. До войны население этого поселка составляло несколько тысяч человек; еще примерно 35 тысяч проживало в прилегающей к Локотю и райцентру Брасово сельской местности. Крупных промышленных предприятий здесь не было: район был аграрным[903]. Единственным символом модернизации была разделяющая Локоть и райцентр Брасово железная дорога, шедшая от Брянска через Навлю, Локоть и Дмитриев на Льгов. Рядом с Навлей от железной дороги отходило ответвление, идущее через Хутор Михайловский на Конотоп. У Конотопа эта ветка соединялась с железнодорожной магистралью Киев — Льгов — Курск. Таким образом, проходящие через Брасовский район железные дороги были важными коммуникационными линиями, кратчайшим способом связывающие Брянск с Курском и Украиной. А в прилегавших к железным дорогам населенных пунктах оккупационная власть, по понятным причинам, устанавливалась в первую очередь.

В поселок Локоть немецкие войска вошли 4 октября; в тот же день им предложили свои услуги преподаватель физики в местном техникуме Константин Воскобойник и инженер Локотского спиртзавода Бронислав Каминский. Предложенные услуги были приняты: Воскобойник был назначен старостой Локотского волостного управления, а Каминский — его заместителем. При управлении разрешалось иметь вооруженный винтовками отряд «народной милиции» численностью 20 человек. Через две недели, 16 октября, оккупанты разрешили Воскобойнику увеличить отряд «народной милиции» до 200 человек, а в деревнях создать так называемые «группы самообороны»[904]. Причина, по которой было принято это решение, проста: западнее Локотя, в районе Трубчевска немецкие войска замкнули котел, в который попали части 13-й и 3-й армий Брянского фронта. Сильный отряд «народной милиции» в Локоте был необходим для того, чтобы отлавливать выбравшихся из окружения красноармейцев.

Одновременно 16 октября оккупационные власти официально утвердили управу Локотской волости, в состав которой вместе с Воскобойником и Каминским вошли бывший заведующий Брасовским районным отделом народного образования Степан Мосин и ставший начальником полиции уголовник Роман Иванин[905].

Получив признание со стороны оккупантов, глава управы Воскобойник преисполнился наполеоновских планов и 25 ноября выпустил манифест, в котором объявил о создании народно-социалистической партии «Викинг». Манифест обещал уничтожение колхозов, бесплатную передачу пахотной земли крестьянам и свободу частной инициативы в возрожденном русском национальном государстве[906].

Деятельность Воскобойника проходила поначалу без противодействия со стороны партизан. Дело в том, что наспех созданный перед отступлением советских войск Брасовский партизанский отряд распался практически сразу[907]. О том, как это произошло, мы можем узнать из рассказа начальника отдела Брасовского райисполкома Михаила Васюкова: «Немцы уже вплотную подошли к пос. Локоть. 4 октября они заняли город, а я 3 числа прорвался в лес на условленную базу партизан. Там я застал во главе со вторым секретарем РК ВКП(б) Разумовым 8 человек. Собралось нас около 20 человек. Пробраться в главный штаб партизанского отряда всей группой не удалось, а потому послали разведку. Это было уже примерно 18 октября. Разведка соединилась с главным штабом, и там ей приказали передать нам немедленно выходить из окружения и соединяться с главным штабом. Во главе со вторым секретарем РК ВКП(б) Разумовым мы прибыли в лес, где находился главный партизанский наш штаб. Штаба не оказалось на месте. Так как у нас не было ни оружия, ни питания… Разумов отдал приказ… разойтись, кто куда может»[908]. Поскольку организованных сил партизан в районе не было, противостоять пропаганде коллаборационистов оказалось попросту некому.

К декабрю 1941 г. в районе было организовано 5 ячеек новоиспеченной партии; кроме того, Воскобойник отправил своих заместителей Каминского и Мосина с пропагандистскими поездками в соседние районы. По легенде, глава управы напутствовал уезжающих словами: «Не забудьте, что мы работаем не для одного Брасовского района, а в масштабе всей России. История нас не забудет»[909]. Впрочем, пропаганда «Манифеста» среди населения не была главной целью Мосина. Главной его целью была встреча с руководством немецких тыловых органов, которые должны были утвердить создание партии.

Судя по немецким документам, Мосин ходил на поклон к начальнику тыла 2-й армии дважды. Согласно докладной записке офицера отдела 1-е (разведка) штаба 2-й армии обер-лейтенанта А. Босси-Федриготти, во время второго визита Мосин от лица Воскобойника просил у командования армии разрешения на деятельность партии. Вместо разрешения немецкие офицеры передали для Воскобойника несколько вопросов, прекрасно показывающих приоритеты оккупационных властей:

1. Как Воскобойник относится к партизанам?

2. Готов ли Воскобойник вести пропаганду против партизан?

3. Готов ли Воскобойник активно участвовать в борьбе против партизан?

Мосин ответил на все эти вопросы положительно и даже обещал сотрудничать с приданной армии абверкомандой[910].

По возвращении Мосина Воскобойник предпринял несколько демонстративных антипартизанских акций. Был организован суд над медсестрой локотской больницы Поляковой, которую обвинили в укрытии медикаментов для партизан и расстреляли[911]. Было также предпринято несколько операций против партизан. В ходе одной из них в деревне Алтухово был убит партизан и арестовано 20 местных жителей; в ходе другой — недалеко от Локотя была рассеяна партизанская группа[912].

Локотский отряд «народной милиции» спешно доукомплектовывался, причем методы вербовки «милиционеров» были весьма своеобразными. Об этих методах можно судить по истории уже упоминавшегося Михаила Васюкова, который после роспуска партизанского отряда и двухнедельных блужданий по лесам вернулся к своей семье в Локоть. Васюкова арестовали, потом отпустили было домой, но 21 декабря арестовали вторично. «Посадили в тюрьму. К трем часам ночи на моих глазах в камере было расстреляно 3 человека. После расстрела этих граждан я был вызван к обер-бургомистру Воскобойнику, который мне сказал: “Видели? Или работайте с нами, или мы вас сейчас же расстреляем”. По своей трусости я сказал ему, что я готов работать прорабом. На это Воскобойник ответил мне, что сейчас не время заниматься строительством, а нужно брать оружие и вместе с немцами принимать участие в борьбе против советской власти и, в частности, против советских партизан. Так я был зачислен в полицейский отряд, в составе которого дважды принимал участие в карательных экспедициях против советских партизан»[913].

Вершиной антипартизанских мероприятий Воскобойни-ка стал разосланный по окрестным деревням приказ партизанам сдаться[914]. Следует заметить, что до середины декабря 1941 г. брянские партизаны особого внимания коллаборационистам не уделяли, предпочитая нападать на немецкие подразделения и гарнизоны. О партизанских приоритетах наглядно свидетельствует уже упоминавшийся отчет начальника 4-го отдела УНКВД по Орловской области, согласно которому к 14 декабря партизанами было убито 176 вражеских офицеров, 1012 солдат и всего лишь 19 предателей[915]. Однако в декабре положение изменилось. Немцы пытались переложить тяжесть борьбы с партизанами на местные формирования, а партизаны, нападая на коллаборационистов, пытались оккупантов этой подпорки лишить. К 20 декабря партизанами Орловской области был уничтожен уже 41 предатель[916], а к 10 мая 1942 г. — 1014 полицейских и предателей[917].

Пришел черед и локотской управы, чему в немалой степени поспособствовал изданный Воскобойником приказ партизанам сдаться. Сдаваться партизаны не стали, а вместо этого решили разгромить размещавшийся в Локоте гарнизон. Даже если потери партизан впоследствии преуменьшались партизанами-мемуаристами[918], неудачным нападение на Локоть назвать нельзя. Партизаны напали на гарнизон и ушли до подхода основных сил противника. В итоговом отчете Сабурова говорится о 54 уничтоженных полицейских[919]. Не так уж мало — ведь численность «народной милиции» Воскобойника к тому моменту составляла 200 человек. Гибель главы управы Воскобойника, пусть и случайную, также следует записать в актив партизан.

Нападение партизан на Локоть и гибель Воскобойника обернулись для его заместителя Бронислава Каминского серьезными проблемами. Партизаны наглядно продемонстрировали свою силу; недовольные этим очевидным провалом оккупационные власти могли отказать Каминскому в назначении на должность главы управы. Для того чтобы получить назначение, необходимо было доказать оккупантам свою полезность.

Уже на следующий день после партизанского налета Каминский объявил о мобилизации в «народную милицию». До того «милиция» состояла из местных добровольцев и не пожелавших отправляться в лагеря для военнопленных «окруженцев». Теперь же под ружье призывались все мужчины призывного возраста, причем в случае отказа им грозили расправой. «Воскобойник был убит партизанами, и вся власть в районе перешла к Каминскому и его заместителю Мосину, которые в тот же день объявили мобилизацию мужчин в возрасте от 18 до 50 лет, — вспоминал уже цитировавшийся нами Михаил Васюков. — Примерно к 20 января набрали человек 700, большинство из которых были мобилизованы силой, под страхом расправы с ними или семьей»[920].

Угрозы были подтверждены наглядными примерами: в отместку за гибель Воскобойника было расстреляно много заложников из числа местных жителей[921]. Заместитель Каминского Мосин лично принимал участие в пытках арестованного бывшего милиционера Седакова. Седаков умер под пытками, а его труп был вывешен в центре Локотя[922].

После этого Каминский отправился в Орел к начальнику тыла 2-й танковой армии. Как раз в это время в штабе 2-й танковой армии находился коллаборационист Михаил Октан, в будущем — редактор орловской газеты «Речь». «В штабе я встретил Каминского, который был вызван туда в связи со смертью главы Локотского района Воскобойника, — вспоминал Октан. — Мы жили в одной комнате и в качестве переводчика я присутствовал при нескольких встречах Каминского с командующим тыла… генералом Хаманном. Каминский обещал после получения разрешения на возвращение в район привести его в соответствие с задачами германской военной администрации: милитаризировать его таким образом, чтобы обеспечить защиту тыла германской армии и увеличить поставки продовольствия для германских войск»[923].

В условиях все возрастающей партизанской угрозы обещания Каминского выглядели соблазнительно. Каминский был утвержден в должности главы районной управы и, вернувшись в Локоть, продолжил «милитаризацию» района. В январе 1942 г. «народная милиция» начитывала 800 человек, в феврале — 1200, в марте — 1650 человек[924]. Боеспособность этих отрядов была как минимум сомнительной (даже в конце года немецкие офицеры констатировали, что «боевики инженера Каминского не могут отразить крупных нападений»[925]), однако вовлечение местных жителей в «народную милицию» в определенной мере гарантировало, что они не уйдут в партизаны.

Особого доверия к населению своего района Каминский, кстати говоря, не испытывал. Об этом ясно свидетельствуют отдававшиеся новым главой управы приказы. Одним из своих указов Каминский запретил передвижение между деревнями района и ввел комендантский час. Согласно другому, жители примыкавших к зданию управы Липовой аллеи и Весенней улицы должны были в течение трех дней покинуть свои дома. На их место Каминский поселил верных себе полицейских, застраховавшись таким образом от нового нападения партизан[926].

Активизировались расстрелы в превращенном в тюрьму здании конезавода — до такой степени, что понадобился специальный палач. И он нашелся. В январе 1942 г. в Локоть пришла изможденная девушка — вышедшая из окружения под Вязьмой бывшая медсестра Тоня Макарова. После многомесячных блужданий по лесам она, по всей видимости, немного тронулась рассудком. Локотские «милиционеры» напоили девушку, посадили за пулемет и вывели во двор приговоренных.

Несколько десятилетий спустя арестованная органами госбезопасности Макарова расскажет о своем первом расстреле. «Первый раз ее вывели на расстрел партизан совершенно пьяной, она не понимала, что делала, — вспоминал следователь Леонид Савоськин. — Но заплатили хорошо - 30 марок, и предложили сотрудничество на постоянной основе. Ведь никому из русских полицаев не хотелось мараться, они предпочли, чтобы казни партизан и членов их семей совершала женщина. Бездомной и одинокой Антонине дали койку в комнате на местном конезаводе, где можно было ночевать и хранить пулемет. Утром она добровольно вышла на работу»[927].

Тем временем партизаны предпринимали все новые и новые дерзкие атаки. 2 февраля соединение партизанских отрядов под командованием уже упоминавшегося Александра Сабурова напало на город Трубчевск и заняло его после 18-часового боя. Партизаны, за которыми осталось поле боя, насчитали 108 убитых полицейских; еще несколько сотен просто разбежались. Местный бургомистр попал в руки к партизанам. После этого партизаны из города ушли, но 10 февраля вернулись и сожгли местный лесозавод[928].

Буквально в нескольких десятках километров от Локотя 20 января немецкое подразделение наткнулось на партизанский отряд Емлютина. После долгого боя немцам пришлось отступить. Спустя несколько дней другой партизанский отряд, также подчинявшийся Емлютину, совершил налет на Станцию Полужье на железной дороге Брянск — Унеча, разбил местный гарнизон и уничтожил шесть вагонов с боеприпасами. Тут, однако, удача у партизан кончилась: к станции подошел эшелон с немецкими солдатами. В завязавшемся бою погиб командир отряда Филипп Стрелец, а остатки отряда вынуждены были отступить со станции[929].

Самая большая для оккупантов неприятность случилась на севере области: там объединенные силы партизан освободили город Дятьков и прилегавшие к нему районы, создав тем самым неподконтрольный немцам партизанский край[930].

Войск для борьбы с партизанами, как обычно, не хватало. «Группа армий надеялась ликвидировать угрозу партизанского движения как только будет упрочено положение на фронте, — писал в конце февраля командующий группой армий «Центр» фельдмаршал фон Клюге. — Однако развитие событий в последнее время показывало, что эти надежды лишены оснований, так как напряженная обстановка на фронте не давала возможности отвести с фронта соединения, относящиеся к службе тыла»[931].

На этом фоне ситуация в Локоте и его окрестностях выглядела по меньшей мере приемлемо для оккупантов. После рождественского налета никаких крупных нападений на этой территории не происходило, а насильственная мобилизация в «народную милицию» лишала партизан человеческих ресурсов и способствовала отрыву части населения от партизан.

В этой связи командование тыла армии решило поощрить Каминского со товарищи. 23 февраля от командования 2-й танковой армии Каминскому пришло два приказа. Согласно первому, Каминскому разрешалось назначать старост в подчиненных ему деревнях (раньше назначать старост могли только оккупанты, что, кстати говоря, ставит крест на достаточно популярных рассуждениях о «самостоятельности» Локотского района). Согласно второму приказу, Каминский получал право награждать отличившихся в борьбе с партизанами лиц землей, выдавая от двух до десяти гектаров. В собственность могли также передаваться коровы и лошади[932].

Буквально через несколько дней после получения этих приказов Каминский был вызван в Орел, где ему было объявлено о передаче под его контроль соседнего Суземского и Навлинского районов. Каминский приехал из Орла, полный радужных предвкушений.

«В феврале 1942 г. я зашел по служебным вопросам в кабинет Каминского, — вспоминал впоследствии начальник лесного хозяйства района А. Михеев. — В беседе со мной Каминский рассказал, что он ездил к немецкому генералу Шмидту, который разрешил ему расширить функции районной управы. Сначала преобразовать Брасовский район в Локотский уезд, а затем и считать поселок Локоть городом. При этом Каминский заявил, что немецкие оккупационные власти согласны расширять наши функции вплоть до создания “русского национального государства”, если мы будем активно помогать немцам в борьбе с большевиками. Тут же Каминский выразил свое мнение, что при нынешней ситуации, как он сказал, есть шансы мне — Михееву, после окончания войны в пользу немцев, стать министром лесного хозяйства правительства, которое будет создано в России…

При этом рассказал мне о целях и задачах антисоветской организации НСТПР и сказал, что все члены этой партии будут получать соответствующие портфели, а кто против, тот будет угнан в Германию»[933].

Себя же, понятное дело, Каминский видел главой подчиненного Третьему Рейху «русского государства». Он даже опубликовал приказ, в котором именовал себя бургомистром еще не существовавшего Локотского уезда. [934] Тем сильнее должно было быть его разочарование.

В первой половине марта брянские партизаны нанесли новый удар. На сей раз он был направлен на жизненно необходимые оккупантам железные дороги. Удар оказался сокрушительным. «Железные дороги Брянск — Дмитриев-Льговский и Брянск — х[утор] Михайловский выведены из строя, — докладывали в Москву Емлютин и Сабуров. — На всем протяжении пути все мосты взорваны. Железнодорожный узел х[утор] Михайловский партизаны разрушили. Немцы пытаются восстановить железнодорожное движение на участке Брянск — Навля, но эти попытки срываются партизанами»[935].

Немецкие источники эту информацию подтверждают: «В марте 1942 г. партизаны остановили движение на железной дороге Брянск — Льгов и препятствовали использованию немцам железнодорожной линии Брянск — Рославль. На основных шоссейных дорогах (Брянск — Рославль, Брянск — Карачев, Брянск — Жиздра) угроза была столь велика, что движение по ним можно было осуществлять лишь крупными колоннами»[936].

Произошедшее имело прямое отношение к Каминскому: партизаны парализовали именно ту железнодорожную ветку, которая шла через Локоть и подчиненные ему территории.

К этому времени, однако, боеспособность локотской «народной милиции» была не настолько велика, чтобы вести самостоятельные антипартизанские операции. Поэтому подразделения Каминского действовали во взаимодействии с брошенными на борьбу с партизанами венгерскими частями. Первая же их совместная операция обернулась массовыми убийствами мирных жителей. Об этом впоследствии рассказывал уже упоминавшийся нами начальник отдела лесного хозяйства Михеев: «Весной 1942 г. полицейские отряды, возглавляемые Мосиным, с участием мадьярских частей, в селе Павловичи расстреляли 60 человек и 40 человек сожгли живыми»[937].

11 апреля была сожжена деревня Угревище Комарич-ского района, расстреляно около 100 человек. В Севском районе каратели уничтожили деревни Святово (180 домов) и Борисово (150 домов), а село Бересток было уничтожено полностью (сожжено 170 домов, убит 171 человек)[938].

Проявленная жестокость по отношению к невинным людям привела к росту недовольства в рядах «народной милиции». «Милиционеры» начали перебегать к партизанам. Об этом ясно свидетельствует содержание приказа № 118 по Локотскому уезду от 25 апреля 1942 г.: «…Наряду с мужественно сражающимися за свое будущее бойцами и командирами, в некоторых случаях проявлялись также элементы паники и трусости, неуверенности и дезертирства, вроде бывшего начальника Шемякинского отряда Левицкого, а временами трусость и дезертирство переходили в открытое предательство, как это имело место 20 апреля с. г. со стороны 4 бойцов-военнопленных Хутор-Холмецкого отряда. Аналогичное предательство было допущено и в Святовском отряде со стороны бойца Зенченкова Сергея Гавриловича, который 22 апреля с. г. не выполнил приказания командира и покинул пост на железнодорожном мосту. Этим самым он сделал большую услугу врагу, за что и был в тот же день по приказу бургомистра расстрелян»[939].

Вершиной процесса стал переход на сторону партизан «милиционеров» деревень Шемякино и Тарасовка. Апологеты «Локотского самоуправления», правда, этот переход яростно отрицают: по их словам, этого не могло быть потому, что не могло быть никогда. Однако при чтении партизанских документов картина вырисовывается непротиворечивая: 1 мая Кокоревский партизанский отряд вступил в деревни Шемякино и Тарасовка. Из полутора сотен стоявших там «милиционеров» 85 перешло на сторону партизан, а 57 — уничтожено. Перешедшие на сторону партизан «милиционеры» были переименованы в местную группу самообороны и вместе с партизанами приготовились защищать деревни от «каминцев»[940].

Об этом эпизоде подробно рассказано также в послевоенных показаниях начальника Михайловской полиции М. Говядова: «Дело было так: в мае 1942 г. рота полицейских, дислоцировавшихся в деревнях Шемякино и Тарасовка восстала — убила своих командиров, перерезала связь и перешла к партизанам. В отместку за это Каминский организовал карательную экспедицию, в числе которых были мадьяры. Эту экспедицию возглавлял зам. бургомистра Мосин, начальник военно-следственного отдела Парацюк и представитель газеты “Голос народа” — Васюков…»[941]

Каратели захватили деревни после упорных боев с бывшими полицейскими и партизанами. После этого началась расправа над местными жителями. «По прибытии на место каратели расстреляли около 150 человек, членов семей полицейских, которые ушли к партизанам, и часть полицейских, которые были захвачены в Шемякино и Тарасовке, — рассказывал М. Говядов. — В числе расстрелянных были женщины, дети и старики. В июле месяце 1943 г., по приказу Каминского, была создана комиссия, под председательством Мосина, с целью произвести раскопки могилы расстрелянных ими же советских граждан, для того, чтобы приписать эти действия партизанам и озлобить солдат РОНА против партизан. Мне известно, что эта комиссия выезжала, производила раскопки, составила соответствующий акт, который был опубликован вместе с большой статьей в газете “Голос народа”, в которой указывалось, что расстрел этих лиц, якобы, произведен партизанами»[942].

В действиях каминцев не было ничего особенно специфичного. Точно такими же преступлениями против мирных жителей отметились действовавшие в соседних районах венгерские и немецкие каратели. Свидетельства об этом в большом количестве сохранились в российских архивах[943].

Формирования Каминского, как мы уже имели возможность убедиться, действовали в том же духе, что немцы и венгры, зачастую — в тесном взаимодействии с ними. Вот еще одно свидетельство: «В июне 1942 г., - вспоминал уже упоминавшийся М. Говядов, — после налета партизан на с. Михайловка, когда было убито 18 полицейских и 2 немца… Бердников Михаил, во главе отряда численностью в 100 с лишним человек, прибыли в Михайловский район и учинили зверскую расправу с мирным населением. В самом селе Михайловке, по приказу Бердникова, было повешено 2 человека, ограблено и сожжено 12 домов партизан. После расправы в Михайловке отряд выехал в дер. Веретен-никово Михайловского района, где расстрелял до 50 человек из числа членов семей партизан, была сожжена почти вся деревня и угнан скот. В тот же день отряд поджег 15 домов в деревне Разветье и ограбил семьи партизан…»[944]

Были и чисто военные успехи. В мае каминцы вместе с немецкими и венгерскими частями после двухчасового боя выбили партизан из деревень Алтухово, Шешуево и Красный Пахарь. Партизаны понесли серьезные потери, противником были захвачены 3 противотанковые пушки, 2 76-мм орудия, 4 станковых пулемета «Максим», 6 ротных минометов, 2 86-мм миномета и много боеприпасов. Немцы, в свою очередь, потеряли 2 танка и бронеавтомобиль[945].

«В районе Локоть — Красный Колодец — хутор Холмец-кий действуют совместно с немцами полицейские свыше 1000 человек, — констатировалось в партизанских сводках за май 1942 г. — Врагу удалось за это время взять несколько населенных пунктов, в том числе Суземки, Алешковичи, Тарасово, Шемякино и другие»[946].

Немецкими наблюдателями действия Каминского были оценены позитивно. «Каминский открыто гарантирует, что без согласия германских официальных лиц он не станет превращать свое боевое подразделение в политический инструмент, — констатировал офицер абвера Босси-Федриготти. — Он понимает, что в настоящее время его задачи носят чисто военный характер… Похоже, что при умелой политической обработке Каминский будет полезен для германских планов реорганизации Востока. Этот человек может стать пропагандистом германского “нового порядка” на Востоке»[947].

Действия формирований Каминского были направлены на раскол населения оккупированных территорий, на разжигание войны между теми, кто был мобилизован в «народную милицию», и теми, кто поддерживал партизан. Это было очень полезно для оккупантов и это в определенной степени удалось.

«Он [Каминский] создал остров внутри обширного партизанского края в районе Брянска — Дмитровска — Сев-ска — Трубчевска, который препятствует расширению партизанского движения, связывает деятельность мощных партизанских сил и предоставляет возможность для ведения германской пропаганды среди населения, — писал в Берлин командующий 2-й танковой армии генерал Шмидт. — Кроме того, район поставляет продовольствие для германских войск… Благодаря успешному развертыванию русских войск под руководством Каминского, стало возможно не привлекать новых немецких подразделений и сохранять германскую кровь в борьбе с партизанами»[948].

Было принято решение расширить контролируемую Каминским территорию; 19 июля 1942 г. Шмидт подписал приказ о преобразовании Локотского уезда в «самоуправляющийся административный округ» в составе Локотского, Дмитровского, Дмитриевского, Севского, Камарического, Навлинского и Суземского районов»[949].

Посмотрев на карту, нетрудно убедиться, что под контроль Каминского отдавались территории вокруг железнодорожных веток Брянск — Навля — Льгов и Брянск — Навля — Хутор Михайловский. Именно в этих областях действовал так называемый «Южный Брянский партизанский край», силы которого к июню 1942 г. насчитывали 25 партизанских отрядов общей численностью 18 800 человек при 8 орудиях, 15 минометах и 2 танках[950]. Действовали партизаны активно: в мае-июне они в очередной раз остановили движение по железнодорожной ветке Брянск — Льгов. Июнь ознаменовался новыми громкими диверсиями. В ночь на 14 июня под откос пошел воинский эшелон с живой силой и танками, взорванный партизанами из отряда «За Родину»[951]; 26 июня на перегоне Брянск — Навля группой из отряда им. Молотова был пущен под откос эшелон с танками и орудиями, а спустя три дня, 29 июня, на перегоне Брасово — Погребы группой из отряда «За Родину» было произведено новое крушение поезда, в результате которого погибло, по партизанским оценкам, «до 200 солдат»[952].

Таким образом, Каминскому передавались территории, де-факто контролируемые партизанами, но в связи с проходящими через них железнодорожными магистралями очень важные для оккупантов.

Расчет был беспроигрышный: сможет Каминский установить контроль над переданными ему территориями — прекрасно. Не сможет — хуже не будет. Правда, особо полагаться на формирования Каминского немцы не стали. В преддверии создания Локотского округа оккупанты силами немецких и венгерских частей провели на юге Брянщины масштабную антипартизанскую операцию, получившую название «Зеленый дятел» («Griinspecht»). Каминцы в этой операции участвовали в качестве подсобной силы.

Партизанская разведка оценила собранные для операции силы примерно в 45 тысяч человек[953]. Собрав силы, 21 июля 1942 г. оккупанты нанесли удар по партизанскому краю. Удар этот оказался страшен, это видно даже из сухих партизанских отчетов. «Противник… при поддержке танков и авиации повел наступление против объединенных партизанских отрядов тт. Емлютина и Сабурова одновременно со всех сторон. При этом с целью расчленения партизанских отрядов и уничтожения их по частям, а также с целью обеспечения за собой железной дороги… В результате пятидневных боев противник, имея превосходство в живой силе и технике, занял 167 населенных пунктов»[954].

Об итогах операции «Зеленый дятел» имеются крайне отрывочные сведения, однако, по всей видимости, она оказалась достаточно удачной для оккупантов и их пособников. Без этого создание Локотского округа едва ли стало бы возможным.

Само собой разумеется, что контроль над Локотским округом немецкое командование из рук выпускать не стало. Военным комендантом округа был назначен немецкий полковник Рюбзам, задачей которого была координация боевых действий формирований Каминского с немецкими и германскими частями. Непосредственно к Каминскому в качестве офицера связи и военного советника назначили майора фон Вельтхейма[955]. Некоторое время в поселке Локоть действовали также подразделения айн-зацкоманды 7б[956].

Этим, однако, дело не ограничилось: по всей территории Локотского округа стояли подразделения 102-й, 105-й, и 108-й венгерских дивизий, при этом штаб 102-й венгерской дивизии находился непосредственно в Локоте, 105-й дивизии — в Навле, 108-й — в Середина-Буде[957].

Несмотря на столь высокую концентрацию оккупационных и коллаборационистских формирований, большую часть Локотского округа по-прежнему контролировали партизаны. «Только 10 % леса принадлежало нам, — вспоминал начальник лесного отдела управы Михеев. — Остальные 90 % контролировались партизанами»[958]. Изменить сложившееся положение Каминский попытался жестоким террором против поддерживающих партизан жителей. В начале августа он выпустил специальное обращение: «Граждане и гражданки сел и деревень, занятых партизанами! Партизаны и партизанки, находящиеся еще в лесах и отдельных населенных пунктах бывшего Навлинского и Суземского районов!… В недалеком будущем Германские и Венгерские части совместно с Локотской Бригадой Милиции предпримут решительные меры по уничтожению лесных банд. С целью лишения бандитов экономической базы будут сжигаться все населенные пункты, в которых находятся партизаны. Население будет эвакуировано, а семьи партизан будут уничтожены, если их родственники (отцы, братья и сестры) не перейдут к нам до 10 августа с. г. Все жители, а также партизаны, не желающие терять зря своей головы, не теряя ни одной минуты должны перейти к нам со всем имеющимся у них оружием. Это обращение и предупреждение — последнее. Используйте возможность спасти свою жизнь»[959].

Несмотря на грозные предупреждения Каминского, август прошел для партизан относительно спокойно. А вот в сентябре 1942 г. оккупанты провели сразу две карательных операции под кодовыми названиями «Треугольник» и «Четырехугольник». Участие в них приняли подразделения Каминского, две венгерские дивизии, немецкие охранные батальоны, мотопехотный батальон СС и части 77-й немецкой пехотной дивизии[960].

Судя по оперативным сводкам Брянского штаба партизанского движения, в первые недели наступления оккупанты добились довольно серьезных успехов[961]. Однако к концу сентября партизаны не только продолжали обороняться, но и переходили в наступление: «Объединенные отряды тов. Емлютина и партизанский отряд тов. Дука продолжают вести упорные оборонительные бои с противником, на отдельных участках перешли в наступление, заняли ряд населенных пунктов и продолжают продвигаться вперед. Одновременно выбрасывают отдельные отряды для действий по тылам противника и производит налеты на отдельные его гарнизоны для уничтожения их…» — констатировалось в отчете Белорусского штаба партизанского движения[962]. А к началу октября партизаны вернулись на позиции, с которых были вынуждены отступить месяц назад. [963] «Навлинские и выгонические партизанские отряды вышли в район своих баз, т. е. в район, занимаемый ими до наступления противника 17.9.42, сообщали партизаны в Центр. — Партизанскими отрядами взяты под контроль и организованы засады на всех грунтовых дорогах, имеющихся в районе действия отрядов»[964].

В это же время отряд «За Родину» нанес серьезное поражение одному из формирований Каминского: было убито 93 полицейских, а еще 18 — взято в плен[965]. По некоторым данным в этом бою в руки партизан чуть было не попал и сам глава «Локотского округа»[966].

Вернувшись в свои районы, партизаны обнаружили следы страшных преступлений, совершенных карателями против мирного населения. Данные об этих преступлениях были обобщены в акте Навлинской районной чрезвычайной комиссии: «С 17 по 27 сентября 1942 г. немецкие каратели замучили сотни ни в чем не повинных советских граждан. В селе Вздружном 19 сентября расстреляны и зверски замучены 132 человека, у села Глинного 17 сентября — 59 человек, у дер. Ворки Салтановского сельсовета — 137, в селе Творишине сожжены в сарае 99 советских граждан. В селе Салтановка расстреляны, сожжены и брошены в колодцы 103 человека. Такая же участь постигла 97 жителей поселка Жданово. В деревне Зелепуговка расстреляны и брошены под гусеницы танков 37 человек. В районе поселка Вознесенский 19 сентября каратели напали на лагерь, где находились 40 человек из десяти партизанских семей. Немцы построили их в шеренгу, долго избивали, пытали их и, не добившись от них сведений о партизанах, расстреляли»[967].

Подразделения Каминского были непосредственно причастны к этим преступлениям; аналогичные методы «борьбы с партизанами» каминцы применяли и в дальнейшем. «При операции, проходившей с 11 октября по 6 ноября 1942 г., 13-й батальон “РОНА” вместе с немцами и казаками учинили массовую расправу с мирным населением деревень Макарово, Холстинка, Веретенино, Большой Дуб, Уголек и других, названия которых не помню, — рассказывал впоследствии М. Говядов. — Мне известно, что половина дер. Макарово была сожжена, а из населения расстреляно около 90 человек. Такое же количество было расстреляно в Веретенино и деревня окончательно сожжена. В селе Холстинка часть населения, в том числе женщины и дети, были заперты в сарай и заживо сожжены. В селах Большой Дуб и Уголек также были расстреляны мирные жители и, главным образом, семьи партизан, а поселки уничтожены…»[968]

В контролируемых Каминским деревнях также был установлен настоящий режим террора; казни сделались очень частым явлением. «В конце 1942 г. по доносу было арестовано 8 человек жителей Борщово Брасовского района, — вспоминал член военно-полевого суда при «самоуправлении» Д. Смирнов. — Из этой группы я помню председателя Борщовского сельсовета Полякова с дочерью, 22 лет молодую женщину Чистякову, жителя села Борщово Болякова 23 лет и остальных, фамилии забыл. Знаю, что там было три женщины и пять мужчин. В результате суда председатель с/с был повешен, его дочь и Чистякова были расстреляны, а остальные осуждены на сроки… Кроме того, были повешены… Молодая девушка 20–22 лет, фамилии ее я не знаю. Повешена она была только лишь за то, что огорчалась неудачами партизан и не скрывала это. Расстрелов проводилось очень много, но фамилии расстрелянных я сейчас не помню. Выявлялись все эти жертвы при помощи целого штата тайных агентов, работавших при самоуправлении…»[969]

Массовые расстрелы в Локотской тюрьме к этому времени уже стали обыденностью. «Все приговоренные к смерти были для меня одинаковые, — рассказывала впоследствии исполнявшая обязанности палача Антонина Макарова. — Менялось только их количество. Обычно мне приказывали расстрелять группу из 27 человек — столько партизан вмещала в себя камера. Я расстреливала примерно в 500 метрах от тюрьмы у какой-то ямы. Арестованных ставили цепочкой лицом к яме. На место расстрела кто-то из мужчин выкатывал мой пулемет. По команде начальства я становилась на колени и стреляла по людям до тех пор, пока замертво не падали все… Я не знала тех, кого расстреливаю. Они меня не знали. Поэтому стыдно мне перед ними не было. Бывало, выстрелишь, подойдешь ближе, а кое-кто еще дергается. Тогда снова стреляла в голову, чтобы человек не мучился. Иногда у нескольких заключенных на груди был подвешен кусок фанеры с надписью “партизан”. Некоторые перед смертью что-то пели. После казней я чистила пулемет в караульном помещении или во дворе. Патронов было в достатке… Мне казалось, что война спишет все. Я просто выполняла свою работу, за которую мне платили. Приходилось расстреливать не только партизан, но и членов их семей, женщин, подростков. Об этом я старалась не вспоминать. Хотя обстоятельства одной казни помню — перед расстрелом парень, приговоренный к смерти, крикнул мне: “Больше не увидимся, прощай, сестра!..”»[970]

Не приходится удивляться, что большинство жителей Локотского округа Каминского люто ненавидели. Этот факт зафиксирован в немецких документах. В датированном октябрем 1942 г. отчете в этой связи говорится следующее: «Знакомые со сложившейся ситуацией люди (майор фон Вельтхейм, майор Миллер, обер-лейтенант Бухгольц) независимо друг от друга сходятся не только в том, что население все еще уважает предшественника Каминского, убитого партизанами, но и в том, что они [местные жители] ненавидят Каминского. Они “дрожат” перед ним и, согласно этой информации, только страх удерживает их в повиновении»[971].

Даже читая изданные Каминским приказы, нетрудно заметить, что симпатии населения находились вовсе не на стороне локотской управы. 15 сентября 1942 г. Каминский издает приказ № 51: «Участились случаи, когда жители подлесных районов без ведома местных властей ходят в лес. Имеются случаи, когда под видом сбора ягод, заготовки дров, они встречаются в лесу с партизанами. На основании изложенного приказываю: Прекратить всякое хождение в лес отдельных личностей независимо от причин, В случае необходимости выхода в лес, как-то: пилка и заготовка лесоматериала и дров, поиски пропавших животных, — разрешаю выход в лес только в организованном порядке, с обязательным сопровождением полицейских. Всякое самовольное хождение в лес будет рассматриваться как связь с партизанами и караться по закону военного времени»[972].

Приказ местным жителям отправляться в лес за дровами исключительно в сопровождении полицейских сам по себе говорит о многом. Однако еще о большем говорит приказ № 114 от 31 октября: «Всем старостам, волостным старшинам и районным бургомистрам приказываю по приближении бандитов, немедленно сообщать об этом в ближайший телефонный пункт, для чего при каждом селе нужно иметь лошадь со всадником. Предупреждаю, что невыполнение настоящего приказа буду рассматривать как прямое предательство и измену Родине и виновных привлекать к военно-полевому суду»[973].

Как видим, даже облеченные властью старосты и бургомистры не спешили сообщать о партизанах в центр; к этому их приходилось принуждать угрозой военно-полевого суда.

Для немецкого командования ненависть местного населения к Каминскому не имела абсолютно никакого значения. Для них было важно лишь то, сколько солдат Каминский сможет бросить против партизан и добьются ли эти подразделения приемлемых успехов. Одновременно с созданием Локотского округа Каминский получил разрешение переформировать свои части в «бригаду милиции».

Осенью 1942 г. Каминский объявил мобилизацию в переданных ему в подчинение районах (на «старых территориях» мобилизация, как мы помним, велась с января месяца). Командиров для новых подразделений не хватало, и в конце 1942 г. Каминский с согласия немецкого командования набрал в лагерях для военнопленных несколько десятков офицеров[974].

Бригада Каминского получила пафосное название «Русская освободительная народная армия». По состоянию на январь 1943 г. в бригаде имелось 14 батальонов общей численностью в 9828 человек. Эти силы были дислоцированы по территории Локотского округа поротно. В крупных населенных пунктах стояли батальоны. Оружие РОНА получала от немцев — равно как и военную униформу. Снабжение продовольствием обеспечивалось за счет населения округа[975]. При каждом батальоне имелся немецкий офицер связи[976].

Насколько можно понять, особого доверия военнослужащим бригады РОНА у командования тыла 2-й танковой армии не было. Об этом свидетельствует тот факт, что в тех же населенных пунктах, где располагались батальоны «каминцев», размещались и венгерские подразделения[977]. При этом численность формирований Каминского и располагавшихся на территории «Локотского округа» венгерских подразделений была как минимум равна. Это вместе с жестоким террором позволяло оккупантам не допустить массового перехода «каминцев» на сторону партизан. Кроме того, немцы оценивали боеспособность бригады РОНА весьма скептически. «Грабежи, несмотря на суровые запреты, — констатировал один из немецких офицеров-наблюдателей. — Поскольку в них принимали участие офицеры, было совершенно невозможно удерживать людей под контролем. Ночью караульные беспричинно покинули свои посты…»[978] Когда же осенью 1942 г. партизаны усилили давление на подразделения РОНА, генерал Бернхард был вынужден констатировать: «Боевики инженера Каминского не могут отразить крупных нападений на себя»[979].

Приезжавшие из центра наблюдатели также восхищения бригадой не выражали. «У Деккера была возможность осмотреть все батальоны, — писал министр Восточных территорий Альфред Розенберг. — Четыре батальона носят старую немецкую форму. Остальные батальоны внешне выглядят как дикая банда…»[980]

Тем временем давление партизан, оправившихся от сентябрьского наступления оккупантов, нарастало. 8 декабря отряд «За Родину» напал на станцию Погребы. Бой длился 12 часов; по данным партизан, потери оккупантов составили 159 человек, было разрушено три километра железнодорожного полотна, две стрелки и здание станции[981]. Активизировалась и диверсионная деятельность: взрывы на железнодорожном участке Брянск — Льгов, проходившем по территории «Локотского округа», прогремели 14, 18, 19 и 20 декабря[982].

Новый сильный удар партизан ждал Каминского в начале февраля: в ночь на 1 февраля 1943 г. партизанской бригадой «За Родину» и переброшенной с «Большой земли» диверсионной группой гвардейских минеров капитана Хить была проведена операция по минированию железнодорожного участка Навля — Девичье железной дороги Брянск — Льгов. На протяжении четырех километров железная дорога была подорвана в 46 местах; разрушения маскировали установку семидесяти мин замедленного действия[983]. Немцы довольно быстро восстановили железнодорожное полотно, однако большую часть мин замедленного действия так и не нашли. Мины взрывались то тут, то там одна за другой; железнодорожное сообщение на участке Навля — Девичье было парализовано на месяц[984]. Это был один из эпизодов масштабной операции «Лампа», спланированной Центральным штабом партизанского движения и лично полковником Стариновым еще осенью 1942 г.

Формирования Каминского немногое могли противопоставить партизанам. Крупных самостоятельных операций против партизан подразделения РОНА не вели, их всегда поддерживали венгерские или немецкие части. Так было во время операции «Зеленый дятел» летом 1942-го, операций «Треугольник» и «Четырехугольник» осенью 1942-го, операций «Белый медведь I» и «Белый медведь II» зимой 1943-го и операции «Цыганский барон» весной 1943-го. Однако в качестве вспомогательных подразделений знающие местность и население каминцы были эффективны и — главное — по немецким оценкам экономили целую дивизию[985].

Не менее важным для оккупантов было то, что Каминский путем жесточайшего террора сумел добиться от своих подразделений лояльности по отношению к оккупантам. Когда немцы начали проводить на территории «Локотского округа» «вербовку восточных рабочих», части Каминского приняли в угоне крестьян весьма деятельное участие[986]. А ведь «вербовка добровольцев» осуществлялась столь мерзко, что даже прибалтийские коллаборационисты подобные мероприятия всячески саботировали, спасая своих соотечественников[987].

Весной 1943 г. батальоны РОНА были сведены в пять стрелковых полков трехбатальонного состава[988]. Боеспособность этих формирований, впрочем, была сомнительной; по мере приближения линии фронта росли просоветские настроения среди «народоармейцев» и полицейских. Когда же в 1943 г. фронт приблизился непосредственно к Локотскому округу, «народоармейцы», несмотря на пропаганду о том, что всех коллаборационистов красные уничтожат, начали «с оружием группами и подразделениями переходить на сторону Красной Армии»[989].

«Отмечается разложение войск обер-бургомистра Каминского, — отмечалось в оперативной сводке Брянского штаба партизанского движения от 16 августа 1943 г. — Полк Тарасова оказал вооруженное сопротивление немцам, за что был разоружен, а личный состав полка арестован. В ночь с 11.8 на 12.8.43 г. первая и вторая роты 11 батальона дислоцируемые в Черь под руководством солдат Шаронова, Марлина и Румянцева были подняты на восстание. Восставшие имели целью поднять еще две роты дислоцируемые в Остужное, совместными усилиями арестовать командование и остатки батальона, после чего выйти на железную дорогу, взорвать Нерусский ж.д. мост и линию и перейти на сторону партизан. В последний момент одним из предателей заговор был вскрыт. Завязался бой, после чего на сторону партизан перешло 128 солдат, захватив с собой 1 ст. пулемет, 9 ручных пулеметов, 3 ротных миномета и 110 винтовок»[990].

«Из 3-й роты 4 батальона 2 полка войск Каминского к партизанам перешло 52 человека с командиром роты и с вооружением: 10 ручных пулеметов, 1 ротный миномет, 2 автомата и винтовками. При уходе ими уничтожено 2 станковых пулемета и 1 миномет, — сообщалось в оперативной сводке за 23 августа. — В результате чего весь 2-й полк Каминского немцами разоружен, 5 человек командования 4-го батальона повешены, начальник штаба батальона перебежал к партизанам». [991]

Освобождение советскими войсками Орловской области положило конец «Локотскому окружному самоуправлению». Результат деятельности этой структуры оказался страшен; советские солдаты обнаружили многочисленные захоронения жертв режима Каминского.

5 сентября 1943 г. на северо-западной окраине Локотя были обнаружены недавно закопанные ямы, возле которых были «видны еще свежие следы дикой расправы». Процитируем составленный по свежим следам документ: «У наспех зарытых ям лежали мужские головные уборы, женская обувь и веревки-наручники… При раскопке одной из таких ям было обнаружено 260 трупов мужчин, женщин и подростков… Трупы, еще неуспевшие разложиться лежали в несколько рядов плотно наваленными друг на друга со следами пулевых отверстий в области готовы и грудной клетки. Многие из них разуты. Руки связаны назад. Большинство были одеты в тюремные халаты… Аналогичные могильники с трупами расстрелянных советских граждан находятся в лесу, близ деревни Пьявичи и в 50-ти метрах северо-западнее здания бывшей старой немецкой комендатуры города Локоть… По сведениям граждан города Локоть только в последние дни, перед своим отступлением, т. е. с 18 по 23 августа с. г. было расстреляно немецкими бандитами и их сообщниками 368 человек советских граждан, содержавшихся в тюрьме города Локоть… Немецко-фашистские оккупанты и их пособники в лице обер-бургомистра Каминского в течении почти двух лет в городе Локоть замучили и убили более 2000 советских граждан»[992].

На следующий день, 6 сентября, неподалеку от Локотя были сделаны новые страшные находки. В семи километрах от Локотя было обнаружено около тысячи мирных жителей, убитых при отступлении немцами и их пособниками. В составленном советскими солдатами и жителями ближайшей деревни Городище акте говорилось: «Нами подсчитано в лесу 993 трупа расстрелянных, сожженных, замученных. Но это далеко не полная цифра истребленных в это утро советских граждан. В числе замученных и истерзанных опознаны родными: Арихова Варвара Кузьминична — 58 лет, из дер. Городище, ее внучки Тамара — 1 год 8 месяцев, застреленная в упор разрывной нулей, Людмила — 5 лет, застреленная разрывной пулей и Галина — 6 лет, раненая двумя штыковыми ударами в плечи. Кучерявченкова Матрена - 30 лет и ее мать Кучерявченкова Дарья — 72 года из д. Колошичи, сожженные заживо. Расстреляны Тарасова Татьяна Никифоровна и ее сыновья Владимир 4 года, Леонид 11 лет и Дмитрий — 15 лет. Зверски убиты Французова — 33 года (из д. Городище), вместе с ее детьми Анной — 13 лет, Владимиром — 5 лет, Ниной — 1 год 5 месяцев»[993].

Еще одно место массового убийства было обнаружено вблизи деревни Вороний Лог Брасовского района.

«На освобожденной от немецких захватчиков территории в лесу “Шемякинская дача” Брасовского района Орловской области, обнаружены две группы зверски расстрелянных 5 сентября 1943 г. советских граждан, спасавшихся в лесу от угона в немецкое рабство в период отхода немецких мерзавцев под натиском нашей Красной Армии. При детальном осмотре обнаружено, что в одной группе находилось 44 трупа в том числе 16 детских в возрасте от 6 месяцев до 10 лет, во второй группе обнаружено 21 труп, в том числе 9 детских трупов. Кроме этого вблизи от этих групп расстрелянных обнаружены 7 трупов с огнестрельными раками, из них 3 детских и 4 женских. Осмотром трупов и подтверждением оставшихся в живых граждан — показания которых прилагаются — установлено, что зверский расстрел производился из двух пулеметов, установленных на расстоянии 5–8 метров от расстреливаемых, разрывными пулями, после чего гитлеровские мерзавцы свои жертвы забрасывали ручными гранатами, а тех у которых были еще кое-какие признаки жизни, добивали из винтовок о чем ярко свидетельствуют гильзы в местах, где стояли пулеметы, взрывы гранат и отдельные лежащие гильзы возле трупов расстрелянных. Трупы сильно обезображены. У многих разбиты черепа, переломаны и оторваны конечности, куски мягких тканей, мозговое вещество от разрыва гранат разбросаны возле расстрелянных и даже на стволы и сучья вблизи стоящих деревьев. По положению трупов видно, что матери, у которых были грудные дети, спасая их, прижимали к груди и закрывали своим телом. По документам и опознаниям односельчан установлено: зверски расстрелянная семья колхозника села Городище Брасовского р-на, Орловской области, Французова Ивана Алексеевича, дочь Мария — 17 лет, сын Леонид — 14 лет, дочь Таня — 12 лет, дочь Рая — 8 лет. Семья жителя этого же села Бобкова Никифора, жена Бобкова Ирина Федоровна - 48 лет, сын Леонид — 4 года, дочь Валентина — 2 года. Расстреляна жена партизана Бобкова Мария Алексеевна — 20 лет и ее сын 6 месяцев. Расстреляна гражданка с. Городище — Оленичева Мария Тимофеевна, а ее сын Василий — 13 лет остался случайно живым и был обнаружен под трупами расстрелянных. Гитлеровские изверги расстреляли гражданку д. Гаврилова-гута, Суземского р-на, Орловской области — Иванькову Анну Степановну — 25 лет на глазах ее малолетних детей Вити 2-х лет, Вани — 6 лет и Клавы 3-х лет очередью из автомата в голову, в момент, когда Иванькова умоляла стоя на коленях не расстреливать ее и детей. В момент нашего прибытия к месту расстрела у трупа матери находились ее трое детей. Старший из маленьких Ваня и подошедшая в это время спасшаяся его бабушка рассказали, что гитлеровец, расстреляв мать, дал им по конфете, чтоб они не плакали»[994].

В тот же день была сделана еще одна страшная находка у дер. Хутор Холмецкий: «Обнаружено несколько воронок от авиабомб. Три из них оказались заполненными трупами детей, стариков и женщин, расстрелянными гитлеровцами. Расследование показало, что немцы мирных жителей угоняли на свою территорию для того, чтобы их превратить в рабов, но при спешном отступлении немцы не успев забрать с собой жителей, загнали их в воронки и расстреляли. В каждой из воронок было обнаружено по 13–15 трупов. Найденными документами установлено, что в числе расстрелянных были: Котляров Матвей, Котляров Дмитрий, Котлярова Анна из деревни Городище, Ковырзин Филипп — рождения 1890 г., Ковырзин Петр, Ковырзина Мария, Ко-вырзина Екатерина — рождения 1898 г. из д. Автухи»[995].

На следующий день, 7 сентября, страшные находки у Хутора Холмецкого продолжались. «Нами обнаружено 4 ямы западнее 0,5 км. дер. Хутор Холмецкий, в которых находится трупов мирных граждан (детей, женщин и стариков) до 500 человек, расстрелянных немецко-фашистскими захватчиками при отступлении 5.9.43 г… Вблизи пос. Шемякино, Брасовского р-на, Орловской области в лесу обнаружено свыше 250 трупов советских граждан женщин, стариков и детей. По показанию гр-на Болофанова Н.М., и партизана тов. Василенко установлено, что в лесу скрывалось около 350 граждан, не желавших быть угнанными в фашистское рабство. Отступающими частями немецкой армии 5-го сентября 1943 г. более 50 фашистских автоматчиков ворвались в расположение, где проживали советские граждане и начали беспощадно уничтожать мирное население, применяя автоматы, штыки и кинжалы. Произведенным осмотром трупов обнаружены огнестрельные, колотые и резаные раны. Есть ряд трупов, у которых распороты животы, выколоты глаза, перерезано горло, а один старик был заколот штыком в грудь и брошен в горящий костер, часть трупов имеют на шее следы удушения. Среди этих трупов опознаны граждане Самсонкина Валентина — 19 лет, Федонин Василий Дмитриевич — 63-х лет, Арефьева Варвара Кузминична -58 лет, ее муж Арефьев Яков Гаврилович — 65 лет, дочери Татьяна и Анастасия — внуки Тамара — 13 лет, Галя — 10 лет, Толя — 8 лет и Юлия — 5 лет, Французова Агафья Кузьминична — 48 лет, Швыгов Яков Гаврилович — 58 лет, Чибисова Варвара — 30 лет и ее дочь Мотя — 7 месяцев, Высоцкая Раиса — 17 лет и много других граждан д. Городищево Ша-блыкинского района, Орловской области. Также опознаны жители д. Локоть, Брасовского района этой же области — Гриценкина Феня — 27 лет с грудной дочерью 5 месяцев, Кулагина Пелагея Федоровна — 52 лет и ряд других граждан из с. Кокаревка, Шемякино, Волчий лог, Тарасовка и др. соседних населенных пунктов»[996].

Всего на территории Брасовского района нацистами и их пособниками-каминцами было уничтожено 5395 человек[997]. Количество же уничтоженных мирных жителей на всей территории «Локотского округа» к настоящему времени остается неизвестным; по всей видимости, речь идет о десятках тысяч человек.

Создание «Локотского самоуправляющегося округа» стало возможно по нескольким причинам, главными из которых стала активная боевая деятельность брянских партизан и нехватка у оккупантов сил для их подавления.

Для того чтобы сэкономить «немецкую кровь», командование 2-й танковой армии пошло на предоставление продемонстрировавшему свою лояльность оккупантам Брониславу Каминскому «милитаризировать» подчиненный ему район и вести борьбу с партизанами — естественно, под немецким контролем.

Создаваемые из мобилизованных крестьян подразделения Каминского не отличались особой боеспособностью, однако они препятствовали расширению партизанского движения (могущие оказать поддержку партизанам люди оказывались мобилизованными в антипартизанские формирования) и позволяли отвлекать на борьбу с партизанами меньше немецких подразделений. Жестокость отдельных подразделений Каминского, целиком уничтожавших семьи партизан, провоцировали ответные удары партизан против семей полицейских и способствовали разжиганию междоусобного конфликта, выгодного оккупантам.

В Локотской волости, а затем в Локотском районе был установлен жестокий режим, приметами которого стали постоянные расстрелы в местной тюрьме. Даже немецкие документы свидетельствуют, что население Каминского боялось и ненавидело.

Каминскому так и не удалось установить контроль над всей территориией подчиненного ему округа. Большую часть его контролировали партизаны, справиться с которыми бригада Каминского не могла даже при активной поддержке немецких и венгерских частей. Однако количество уничтоженных русскими коллаборационистами мирных жителей оказалось очень велико.

ОПЕРАЦИЯ «ЗИМНЕЕ ВОЛШЕБСТВО»: НАЦИСТСКАЯ ИСТРЕБИТЕЛЬНАЯ ПОЛИТИКА И ЛАТВИЙСКИЙ КОЛЛАБОРАЦИОНИЗМ[998]

Операция «Зимнее волшебство» затронула четыре граничащих с Латвией района Белоруссии и России: Дриссен-ский, Освейский, Россонский и Себежский. На этой территории к началу 1943 г. располагался достаточно обширный край, контролируемый советскими партизанами — т. н. Рос-сонско-Освейская партизанская зона. Географическое положение на стыке границ Латвии, Белоруссии и России предопределило важное стратегическое значение этого партизанского края, служившего своеобразным плацдармом для развертывания советского партизанского движения на территории Латгалии. Согласно агентурным данным абвера, в начале 1943 г. в районе Освеи находились латышский партизанский отряд численностью около 80 человек и значительные (общей численностью как минимум до 500 человек) белорусские партизанские формирования[999]. На самом деле немецкая разведка недооценивала численность сосредоточенных в партизанском крае сил сопротивления: в советских документах упоминается о том, что во время операции «Зимнее волшебство» карателям противодействовали 6 калининских партизанских бригад (1-я, 3-я, 4-я, 5-я, 10-я, 11-я) и 6 белорусских (Россонская им. Сталина, Россонская «За Советскую Белоруссию» (она подчинялась Калининскому штабу партизанского движения), Освейская им. М.В. Фрунзе, Дриссенская, Бешенковичская «За Советскую Белоруссию», часть Сиротинской), а также и отдельные отряды С.Ф. Бубина, В.С. Нового и латышский отряд В.П. Самсона[1000]. В боевых действиях принимали участие также отряд бригады «Неуловимые» М.С. Прудникова и часть бригады «Спартак», вытесненной карателями из Вилейской области и находившейся в Россонском районе. Общая численность советских партизан в Россноско-Освейской партизанской зоне в начале 1943 г. превышала 8 тысяч человек.

Ошибаясь в оценке численности советских партизан, значение партизанского края оккупационные власти оценивали правильно. «Наличие большого скопления партизан в Россонах означает все возрастающую опасность, — говорилось в докладе начальника айнзацгруппы «Б», направленном в Берлин. — В результате этого подвергается риску дальнейшее пополнение и снабжение северной части центрального участка фронта. Из этого вытекает создание благоприятной обстановки для проведения операций Красной армии в тылу немецких войск»[1001].

Первая в 1943 г. попытка ликвидации партизанского края была предпринята оккупационными властями в январе 1943 г. Операция получила кодовое название «Заяц-беляк»; в ней были задействованы 201-я охранная дивизия, 8-й полк СС, подразделения 281-й охранной и 391-й учебно-полевой дивизий[1002]. Для мирного населения партизанского края она обернулась страшной трагедией. По подсчетам партизан, только в период с 25 января по 16 февраля 1943 г. в Россонском районе было сожжено 260 жилых домов, расстреляно и сожжено заживо 1245 человек, в том числе 216 мужчин (включая стариков), 815 женщин и 214 детей[1003]. Попавшие под удар карателей партизанские соединения, судя по всему, не понесли серьезных потерь, однако были дезорганизованы и практически не располагали боеприпасами.

Операция «Зимнее волшебство» по замыслу оккупационных властей должна была стать дополнением к операции «Заяц-беляк». Ее стратегической целью было создание «нейтральной зоны» в районе белорусско-латвийской границы; таким образом должно было быть блокировано распространение деятельности Советских партизан на территорию Латвии. А. Литвин и К. Кангерис пишут, что ширина «мертвой зоны» должна была составить 40 километров[1004]. Захваченные же во время операции советскими партизанами военнослужащие полицейских батальонов утверждали, что «мертвая зона» должна была составить 30 километров[1005].

Как бы то ни было, уже сама постановка задачи о создании «нейтральной зоны» предопределяла массовое уничтожение находившихся в зоне операции деревень и значительной части местных жителей. Не приходится сомневаться, что это четко осознавалось как руководителями операции, так и непосредственными исполнителями.

Операция планировалась и проводилась под общим руководством высшего руководителя СС и полиции «Ост-ланд» и «Россия-Север» обергруппенфюрера СС Ф. Еккель-на. 4 февраля 1943 г. он созвал совещание, на котором было принято решение о создании двух оперативных групп под командованием бригадефюрера СС и генерал-майора полиции Шредера и полковника охранной полиции Кнехта. Их основу составляли латышские полицейские батальоны. В первую вошли 273-й (19 офицеров и 417 солдат), 280-й (29 офицеров и 630 солдат), 281-й (50 офицеров и 616 солдат) батальоны, во вторую — 276-й (19 офицеров и 330 солдат), 277-й (18 офицеров и 403 солдата), 278-й (18 офицеров и 403 солдата), 279-й (20 офицеров и 354 солдата)[1006].

Первоначально в операции также были задействованы 50-й украинский полицейский батальон, рота СС и полиции, армейские артиллерийские и зенитные подразделения, роты связи и авиагруппа особого назначения[1007].

Показательно, что немецкие подразделения и украинский полицейский батальон не были включены в состав боевых групп, составив, таким образом, своеобразный резерв командования. Ударной силой карательной операции должны были стать латышские полицейские батальоны.

Каждой оперативной группе придавались команды полиции безопасности и СД, которыми руководил начальник полиции безопасности и СД «Остланд»[1008]. В приказе Ф. Ек-кельна от 15 февраля 1943 г. отмечалось:

«В рамках операции “Зимнее волшебство” полиции безопасности и СД ставятся следующие задачи:… Очистка уже прочесанной области от всех оставшихся бандитов и подозрительных лиц, а также сбор всех сельскохозяйственных и иных продуктов является задачей большой важности и в то же время задачей СД… Бандиты и подозрительные принципиально подлежат расстрелу. Все остальные лица, если они пригодны к труду, включая детей, могут быть оставлены по всестороннему согласованию СД и военных частей»[1009].

В компетенцию команд полиции безопасности и СД входило уничтожение населенных пунктов. При этом приказы о сожжении деревень могли отдавать офицеры уровня командира роты и более высокого ранга. Воинские подразделения могли уничтожать населенные пункты только в случаях, вызванных необходимостью выполнения боевых задач. Команды полиции безопасности и СД проводили репрессии в отношении мирного населения, занимались его угоном на принудительные работы, реквизицией сельскохозяйственного скота и продукции. В решении этих задач им должны были помогать воинские подразделения. Команда полиции безопасности и СД при группе Шредера состояла из 115 человек, ею командовал оберштурмбанфю-рер СС Краузе. Команда при группе Кнехта включала 95 человек под руководством гауптштурфюрера СС Краузе. 19 февраля его заменил штурмбанфюрер СС Рудольф Ланге — участник Ванзейской конференции и один из главных организаторов холокоста в Латвии. Весьма примечательно, что в состав группы Ланге входила и часть «команды Арайса» — одного из самых известных латышских подразделений, осуществлявших массовые убийства евреев в Латвии и Белоруссии[1010].

Уже в ходе операции «Зимнее волшебство» к ее проведению привлекались новые формирования: спешно сформированный 282-й (Е) латышский полицейский батальон (18 офицеров и 460 солдат), 2-й литовский полицейский батальон, рота 36-го эстонского полицейского батальона, рота 232-го охранного батальона вермахта, 10-й и 20-й взводы моторизованной жандармерии. Состав боевых групп несколько изменился: в ходе операции была создана третья оперативная группа под командованием Иссерштедта, в которую вошли 2-й литовский и 50-й украинский полицейские батальоны, рота СС и полиции. Личный состав эстонской роты был придан командам полиции безопасности и СД[1011]. Таким образом, моноэтничный состав карателей был немного разбавлен; однако все равно подавляющее их большинство составляли латыши. Общая численность сил карателей, задействованных в операции «Зимнее волшебство», в выявленных немецких документах не указывается. По нашим подсчетам она составляла около 5–5,5 тысячи человек. Численность же задействованных в ходе операции латышских полицейских формирований, по подсчетам историка К. Кангериса, составляла 3889 военнослужащих полицейских батальонов[1012]; помимо этого в операции участвовало неустановленное число латышей из «команды Арайса» в составе команд полиции безопасности и СД.

Подготовка к операции продолжалась до 15 февраля 1943 г. На следующий день, 16 февраля, каратели с трех направлений (Бигосово, Дрисса, Латвия) начали боевые действия. Насколько можно понять, наступление карателей стало неожиданностью для советских партизан; из донесений боевой группы Кнехта следует, что подчиненные ей латышские полицейские батальоны выполнили поставленные им задачи без единой потери. Число убитых «бандитов» составило 15 человек, причем помимо этого военнослужащими 277-го полицейского батальона были расстреляны 10 «подозрительных лиц»[1013]. Убийства местных жителей начались в первый же день операции. Это подтверждается и данными советских партизан: уже в одном из первых сообщений в Центральный штаб партизанского движения (ЦШПД) говорилось о применении карателями «неслыханных зверств к населению»[1014].

Описание использовавшегося с самого начала операции алгоритма действий карателей дано в датируемом летом 1943 г. письме генерального комиссара Латвии в рейхскомиссариате «Остланд» О. Дрехслера:

«Кампания разворачивалась следующим образом: входя в село (вначале не было никакого сопротивления), тотчас расстреливали подозреваемых в партизанской деятельности. Таковыми считались почти все мужчины в возрасте от 16 до 50 лет… Сразу (за воинскими частями) шло СД, которое действовало приблизительно так: расстреливало всех остальных подозреваемых. Стариков и немощных, которые отставали в пути, расстреливали. Остальным, в большинстве своем женщинам и детям, предстояло пройти так называемую «вторую фильтрацию». Тех, кто не в состоянии были продолжать путь, расстреливали… Деревни грабили и сжигали еще до прибытия хозяйственных команд, занимавшихся доставкой ценностей в безопасное место»[1015].

То, что описанный Дрехслером алгоритм действий карателей соответствовал действительности, можно увидеть на примере захваченного в первый же день операции села Росица и окрестных деревень. Вопреки данным немецкой разведки, согласно которому Росица являлась опорным пунктом «бандитов»[1016], партизан в ней не оказалось. Тем не менее оперативная группа СД уничтожила 206 жителей села[1017]. Помимо этого, в Росицу в течение нескольких дней пригоняли жителей окрестных деревень для «вторичной фильтрации». Часть из них впоследствии была угнана в концлагерь Саласпилс, а часть — сожжена в местном костеле вместе с двумя католическими священниками. В литературе утверждается, что в общей сложности в Росице было уничтожено более 1,5 тысячи человек[1018]; по всей видимости, эта цифра завышена, однако ненамного. Показательно, что в Росице официально был организован т. н. «сборный лагерь», командованию которого были приданы латышские военнослужащие (по всей видимости, члены «команды Арайса») для проведения экзекуций[1019].

В акциях по уничтожению местного населения принимали участие не только оперативные команды СД, но и латышские полицейские батальоны. Сохранилось распоряжение командира одной из боевых групп командованию латышских полицейских батальонов: «В случаях, когда из-за отсутствия в непосредственной близости СД расстрелы необходимо проводить при помощи войск, экзекуции должны проходить в домах. Трупы следует покрывать соломой или сеном и там же сжигать»[1020]. В донесении 278-го латышского полицейского батальона отмечается, что уже в первый день операции, 16 февраля, «продвигаясь через д. Лимовку и дальше, рота ликвидировала около 100 бандитов и бандитских пособников, сожгла указанную деревню, так как в это время СД действовала в другом населенном пункте»[1021]. В конечном итоге латышские полицейские батальоны оказались настолько вовлечены в процесс убийств, что получали совместные с командами полиции безопасности и СД приказы на уничтожение деревень и мирного населения[1022].

Советские партизаны пытались оказывать сопротивление карателям. Первыми в бой вступили две белорусские (Освейская им. М.В. Фрунзе, Дриссенская) и 11-я калининская партизанские бригады. По своей численности они уступали карателям, и под ударами противника партизаны вынуждены были отступать. 25 февраля 1943 г. в борьбу с карателями вступила часть Сиротинской партизанской бригады и 4-я калининская бригада. С каждым днем ситуация ухудшалась. 25 февраля каратели заняли Кохановичи, 26-го — Освею. Основными причинами неудач партизанских формирований были отсутствие координации в их действиях, нехватка боеприпасов. Нелетная погода не давала возможности их доставки из советского тыла.

Для объединения партизанских сил 26 февраля 1943 г. представитель ЦШПД на Калининском фронте С.С. Бельченко приказал начальнику оперативной группы Калининского штаба партизанского движения А.И. Штрахову возглавить борьбу с карателями[1023]. На совещании, которое было им проведено, командиры белорусских партизанских формирований поддержали это решение. 27 февраля по приказу А.И. Штрахова создаются две партизанские группировки[1024]. В Северную группу вошли бригады: Россонская им. И.В. Сталина и 1-я, 3-я, 4-я, 10-я, 11-я Калининские партизанские бригады. Они должны были частью сил задержать противника на участке Церковно — Микулино, а основной — зайти в тыл карателей в районе Освея — Великое Село с последующим выходом к деревням Стрелки — Микулино.

Южной группировке, включавшей Дриссенскую, Сиротинскую, Россонскую «За Советскую Белоруссию» партизанские бригады и отдельные отряды под командованием С.Ф. Бубина и В.С. Нового, ставилась задача преградить продвижение противника на восток в районе Новоселье — Задежье и разгромить его гарнизон в Кохановичах. Освейская имени М.В. Фрунзе и 11-я Калининская партизанские бригады совместно с латышским отрядом В.П. Самсона должны были остановить продвижение карателей в районе Макуты — Новоселье — Березовый Мосток. Объединение партизанских сил позволило на время сковать силы противника, затормозить его продвижение. Был разгромлен гарнизон в деревне Гаи. Но попытка зайти в тыл карателям в обход Освейского озера и штурм Кохановичей окончились неудачей. Отбив атаки партизан, противник продолжил наступление. Испытывая острую нехватку боеприпасов, партизанские формирования вынуждены были отступать. К 7 марта установилось затишье в боевых действиях. Уничтожение же деревень карателями продолжалось — экипажи самолетов, перевозивших боеприпасы для партизан, наблюдали ночью горящие деревни вокруг Освеи[1025].

К этому времени партизанские отряды оказались отягощены десятками тысяч бежавших от карателей людей, преимущественно женщинами и детьми. И без того незавидная судьба беженцев, вынужденных жить в зимнем лесу без крова и порой даже без пищи, усугублялась вспышками эпидемических заболеваний[1026]. В документах зафиксированы случаи, когда у беженцев умирали малолетние дети[1027].

Недостаточная координация между собой партизанских формирований мешала противодействию карателям. С целью исправления сложившейся ситуации 1 марта начальник ЦШПД П.К. Пономаренко потребовал включить в объединенное командование партизанских формирований комбрига А.В. Романова и уполномоченного БШПД А.Ф. Бардадына[1028]. Но последний прибыл в Россонский район только в ночь с 7 на 8 марта[1029], а А.В. Романов уклонился от возложенной на него обязанности. Фактически командиром объединенных сил до 10 марта оставался А.И. Штрахов. Он неправильно оценил установившееся затишье в боевых действиях и отдал 10 марта приказ об отводе Калининских бригад в места постоянной дислокации[1030].

Каратели же, перегруппировав силы, 9 марта нанесли бомбовый удар по лесному массиву и населенным пунктам Ардавские, Доброплесы, Миловиды, Моторино, Ровное Поле и др. 10 марта налет повторился. Наземные части противника под прикрытием авиации начали наступление и заняли лесной массив в районе Лисно — Освея — Задежье. Затем они форсировали реку Свольна и захватили населенные пункты Лисно, Реуты, Доброплесы, Миловиды, Моторино, Морачково, Долгое, Быки, Юзефово.

9 марта вечером в Клястицах уполномоченный БШПД A. Ф. Бардадын созвал совещание. В нем приняли участие командиры бригад Р.А. Охотин, Г.П. Герасимов, И.К. Захаров, П.М. Романов, П.А. Хомченко, И.И. Петров, комиссары их бригад, комиссар латышского отряда Сималис и ответственный организатор Витебского подпольного обкома КП(б)Б Б.И. Можайский[1031]. После обсуждения сложившейся обстановки была поставлена задача не допустить дальнейшего продвижения противника. 11 марта А.Ф. Бардадын взял на себя руководство борьбой с карателями[1032].

11 и 12 марта партизанские бригады Освейская имени М.В. Фрунзе, Дриссенская, Сиротинская, Россонские имени И.В. Сталина, «За Советскую Белоруссию», Бешенковичская «За Советскую Белоруссию», «Спартак», латышский отряд

B. П. Самсона и отряд С.Ф. Бубина заняли оборону на левом берегу реки Свольна. Образовался своеобразный фронт от Лисно до Дернович протяженностью более 30 километров.

Одновременно в тыл врага были направлены два отряда бригады имени Ф.Э. Дзержинского, два отряда Дриссен-ской бригады, отряд Освейской бригады имени М.В. Фрунзе. Они минировали дороги, нападали на обозы карателей, устраивали засады. К этому времени БШПД сумел забросить партизанам боеприпасы. 14 марта, ночью, они произвели огневой налет на противника в деревнях Реуты, Доброплесы, Миловиды, Моторино, Морачково, Быки, Юзефово. В результате партизанам удалось вытеснить карателей с восточного берега реки Свольна, но выбить их из населенных пунктов не удалось. С этого времени и до 21 марта противник не сумел больше продвинуться вперед и топтался на месте.

Стремясь вынудить его к уходу из занятых районов, партизаны блокировали захваченные карателями деревни, обстреливали их из минометов и артиллерийских орудий.

21 марта каратели начали отход с занимаемых позиций. Уходя, они сожгли оставляемые населенные пункты и угнали мирное население. После этого боевые действия противник развернул в Себежском районе. 30 марта Ф. Еккельн издал приказ об окончании операции[1033]. В приказе не говорилось о том, что каратели не смогли в полной мере выполнить поставленные задачи. Из-за сопротивления советских партизан вместо планировавшейся 30-40-километровой «мертвой зоны» им удалось создать только 15-километровую[1034].

В результате полуторамесячных боев противоборствующие стороны понесли относительно небольшие потери. В группе Кнехта было убито 22 и ранено 77 человек[1035]. О потерях других подразделений карателей сведений не обнаружено.

Общие потери белорусских партизан составили 49 убитых и 111 раненых[1036]. Потери Калининских партизанских бригад точно не установлены, известно лишь, что за период с 16 февраля по 11 марта погиб 21 партизан, 41 был ранен[1037]. Приведенные цифры говорят о том, что карателям не удалось разгромить партизанские формирования и нанести им существенный урон. Этот факт впоследствии был признал в латышской эмигрантской историографии; в описании боевого пути 278-го полицейского батальона применительно к событиям конца мая 1943 г. говорится: «Разведка также показала, что т. н. “Освейская акция” фактически никакой пользы не принесла — террористические угрозы не уменьшились»[1038].

Зато вторую задачу — создать мертвую зону в районе латвийской границы — каратели выполнили. Освейский район был практически полностью уничтожен, значительно пострадал Дриссенский. В этих районах уничтожено полностью и частично 376 населенных пунктов. Пострадал и Россонский район, где сожжено 11 населенных пунктов. 52 деревени каратели уничтожили в Себежском районе[1039]. Территории его Ляховского и Дединского сельсоветов были превращены в пустыню.

Подводя предварительные итоги операции «Зимнее волшебство», командующий вермахта в рейхскомиссариате «Остланд» генерал В. Бремер в донесении от 20 марта 1943 г. писал: «С 16 февраля в окрестностях озера Освея при поддержке вермахта проводится операция под началом верховного командующего СС и полиции “Остланда”. Предварительные данные: в бою погибло 193 бандита, расстреляно 3629 человек, подозреваемых в бандитизме, выслано на работы 6370 человек. Добыто: 2250 голов крупного рогатого скота, 408 лошадей, 158 свиней, 2490 овец, 2154 голов другой живности»[1040]. Спустя четыре дня генерал дополнил эти данные: «Дальнейшие результаты операции в окрестностях озера Освея таковы: погибло 28 бандитов, расстреляно 275 человек, подозреваемых в бандитизме, забрано для трудовых резервов 905 работников. Добытое: 415 голов крупного рогатого скота, 122 овцы, 1 свинья»[1041].

Суммируя эти данные, мы получаем примерные итоги операции «Зимнее волшебство»: 221 убитый партизан, 3904 уничтоженных мирных жителя, 7275 угнанных на принудительные работы[1042].

Эти данные следует сопоставить с отчетами одной из боевых групп, принимавших участие в операции, ~ группы Кнехта. Согласно этим данным, в рамках операции «Зимнее волшебство» военнослужащими группы было убито в бою 77 и захвачено в плен 9 партизан, расстреляно («подвергнуто особой обработке») 875 человек, передано СД 1389 человек[1043]. О судьбе переданных СД можно судить только по отрывочным данным. Согласно отчету приданной группе Кнехта команды полиции безопасности и СД (позывной «Цаункениг») за период с 25 февраля по 5 марта 1943 г. ею был убит в бою 1 партизан, расстреляно 633 человека, угнано — 234[1044]. В более позднем (от 9 апреля) сообщении «Из занятых восточных областей» говорится о 137 партизанах, убитых в бою, 1807 расстрелянных «пособниках» и более чем 2 тысячах человек, угнанных в концлагерь Саласпилс[1045]. Однако численность собственных потерь, приводимая в этом документе, существенно ниже данных о потерях одной боевой группы, что свидетельствует об их фрагментарности. Проблема заключается в том, что помимо экзекуций, осуществляемых непосредственно карателями из полицейских батальонов, имели место (причем в значительно большем количестве) экзекуции, проводившиеся оперативными группами СД. По всей видимости, в сообщении от 9 апреля приводятся только сводные данные боевых групп, без учета деятельности оперативных групп СД.

Гораздо более точные данные о совершенных карателями преступлениях содержатся в документах советских партизан. Партизаны тщательно подсчитывали ущерб после карательных операций, а поскольку в этих подсчетах участвовало местное население, их можно считать весьма точными. Проведенное в рамках подготовки сборника сплошное выявление документов о карательной операции «Зимнее волшебство» позволило составить полный список уничтоженных карателями в ходе операции населенных пунктов Россонского, Освейского, Дриссенского и Себежского районов. Согласно этим спискам всего в ходе операции было уничтожено 439 населенных пунктов и убито 13 677 мирных жителей[1046]. Как видим, советские данные достаточно сильно отличаются от данных генерала В. Бремера, на которые традиционно ссылаются исследователи[1047]. Однако следует отметить, что в немецких отчетах о карательных операциях данные об уничтоженных людях, как правило, ниже фактических. Так, например, в отчете гебитскомиссара Борисова об уничтожении деревни Хатынь говорится о том, что деревня была уничтожена вместе «с 90 чел. жителей»[1048]. Однако на самом деле число уничтоженных жителей Хатыни составило 149 человек (все они установлены поименно)[1049]. Причины подобного расхождения понятны: каратели определяли число уничтожаемых ими людей «на глазок», после чего эти примерные цифры суммировались в сводных документах[1050]. А вот число угнанных на принудительные работы учитывалось точно — по головам. Таким образом, данные о количестве уничтоженных мирных жителей в докладе В. Бремера явно занижены, а вот данные об угнанных на принудительные работы — точны.

С другой стороны, в советских данных также не исключены ошибки, связанные, к примеру, с тем, что жители одной деревни, угнанные и расстрелянные в другой, могли учитываться дважды. Также не исключено, что в число убитых могли включаться некоторые из тех, кто на самом деле был не убит, а угнан на принудительные работы. Однако даже делая поправку на эти ошибки, приходится признать, что количество уничтоженных в ходе операции «Зимнее волшебство» мирных жителей гораздо значительнее «официальных» германских данных и составляет не менее 10–12 тысяч человек. Помимо убитых, были еще и угнанные: более 7 тысяч человек были вывезены на принудительные работы, в том числе в концлагерь Саласпилс.

Судьба угнанных заслуживает отдельного рассмотрения хотя бы потому, что далеко не все из них выжили. В публикуемых в сборнике показаниях А. Хартманиса мы находим следующую информацию об их судьбе: «Часть оставшихся в живых граждан, впоследствии доставили в Саласпилский лагерь. Мужей отделяли от жен, затем всех направили на принудительный рабский труд в Германию, детей насильно отнимали от родителей и часть из них распределили между населением Латвии, однако большинство детей были в таком истощенном состоянии, что большинство из них умерло от болезней»[1051]. Точные данные о количестве погибших среди угнанных на принудительные работы установить едва ли удастся, однако, судя по всему, оно было велико.

Подведем примерные итоги операции «Зимнее волшебство»: 439 сожженных населенных пунктов, около 70–80 убитых партизан, 10–12 тысяч уничтоженных мирных граждан, более 7 тысяч угнанных (несколько тысяч из которых впоследствии погибло), огромное количество угнанного скота, отравленные колодцы, залитая кровью 15-километровая полоса мертвой земли. А вот партизанский край так и не был ликвидирован, по-прежнему создавая угрозу для оккупантов.

Операция «Зимнее волшебство» была спланирована и подготовлена немецкими оккупационными властями и должна рассматриваться как один из примеров реализации нацистской истребительной политики на оккупированных советских землях. Вместе с тем нельзя закрывать глаза на то, что эта операция имела весьма четкую латвийскую специфику. Мы уже упоминали, что специфической особенностью операции «Зимнее волшебство» являлось участие в ней в качестве основной ударной силы латышских полицейских батальонов. Сама же операция, по наблюдению израильского историка А. Шнеера, приобрела для латвийских коллаборационистов характер своеобразного «похода за рабами»[1052].

Операция проводилась на латвийско-белорусской границе с целью обезопасить латвийскую территорию от действий советских партизан, изолировав немногочисленные на тот момент отряды и группы латышских, латгальских и местных русских партизан от «подпитки» со стороны более мощных белорусских партизанских подразделений; подавляющее большинство участвовавших в операции карателей были латышами. Как раз во время операции было принято и широко распропагандировано решение о создании Латышского добровольческого легиона СС, в который впоследствии были включены латышские полицейские батальоны — в том числе участвовавшие в проведении операции «Зимнее волшебство»[1053].

За исключением 273-го батальона, сформированного в июле 1942 г., остальные участвовавшие в карательной операции латышские полицейские батальоны были частями нового формирования: они создавались в декабре 1942 — январе 1943 г. Показательно, что самые многочисленные латышские полицейские батальоны (281-й Абренский и 280-й Болдерай-ский) сформировали и возглавили создатели латышских пронацистских военизированных формирований в 1941–1942 гг. полковники-лейтенанты Волдемарс Вейсс[1054] и Карлис Лобе[1055]. Личный состав же латышских полицейских батальонов составляли в большинстве своем бывшие бойцы «самоохраны»[1056] часть из них участвовала в акциях по уничтожению евреев летом 1941 г., а также в преследовании советских «окруженцев» и просоветски настроенных жителей Латвии. Помимо полицейских батальонов, в операции принимала участие «команда Арайса», ранее осуществлявшая массовое уничтожение евреев в Латвии и Белоруссии[1057].

Опыт холокоста оказался востребован латышскими полицейскими во время операции «Зимнее волшебство». Вопреки позднейшим утверждениям диаспорной латвийской историографии[1058], военнослужащие латышских полицейских батальонов не только боролись с партизанами, но и участвовали в уничтожении мирных жителей — как прямо (расстрелы и сожжения заживо), так и косвенно (передавая захваченных мирных жителей командам СД для расстрела). Весьма характерно, что в итоговом отчете об операции 276-го латышского полицейского батальона отмечалось: «Сотрудничество с командами СД носило в целом положительный характер. Формирования дополняли друг друга в отношении поставленных перед ними задач»[1059].

Документы советских партизан свидетельствуют, что принимавшие участие в операции латышские полицейские батальоны в бою проявляли хорошую устойчивость — что было нехарактерно для коллаборационистских формирований и свидетельствовало о наличии серьезной мотивации сражаться. Отличались латвийские коллаборационисты также и исключительной жестокостью по отношению к своим жертвам. По свидетельству генерального комиссара Латвии Дрехслера, украинская полицейская рота, принимавшая участие в «Зимнем волшебстве», «с ужасом наблюдала акцию — мужчины рыдали как дети», тогда как латвийские полицейские, напротив, похвалялись своими «славными делами»[1060]. Документы подтверждают, что военнослужащие 2-го литовского и 50-го украинского полицейских батальонов во время карательной операции проявляли гораздо больше сомнений, чем латыши[1061].

Объяснить это можно сложным переплетением мотиваций. Помимо мести «жидоболыпевизму» и национальнорасовых предрассудков, К. Кангерис отмечает еще один немаловажный тезис нацистской пропаганды в ходе вербовки добровольцев в полицейские батальоны: так как в батальоны вступают «идеалисты и борцы», то они станут политической и военной элитой «нововыстроенной» Латвии[1062]. Таким образом, усердная служба в полицейских батальонах подавалась как верный способ латышу сделать карьеру, возвыситься не только над «расово неполноценными» людьми, но и над своими «простыми» соплеменниками.

Обратим также внимание на материальную сторону проблемы. Латышские полицейские получали вполне конкретную выгоду от своих действий. Во время карательных операций они получали возможность грабить деревни и сжигать их еще до прихода немецких хозяйственных команд; об этом с возмущением писал Дрехслер[1063]. По его словам, в результате латышские полицейские возвращались домой «с богатой добычей»[1064].

Выгодным для латвийских полицейских и зажиточных латышских крестьян оказался и угон мирного населения. Уже в начале марта, чуть более чем через три недели после начала операции «Зимнее волшебство», в латвийских газетах появилась информация о раздаче «подсобных рабочих» из числа угнанных из района операции детей[1065]. Латышские крестьяне покупали малолетних батраков за 9-15 марок в месяц. Полгода спустя детский регистрационный пункт в Риге сообщал: «Малолетние дети русских беженцев… без отдыха, с раннего утра до поздней ночи в лохмотьях, без обуви, при очень скудном питании, часто по нескольку дней без еды, больные, без врачебной помощи, работают у хозяев на несоответствующих их возрасту работах. Своей безжалостностью их хозяева ушли так далеко, что бьют несчастных, которые от голода теряют трудоспособность… их обирают, отбирая последние остатки вещей… когда они по болезни не могут работать, им совершенно не дают еды, они спят в кухнях на грязных полах»[1066]. Разумеется, как справедливо отмечает А. Шнеер, далеко не все латышские хозяева так вели себя с пригнанными в Латвию детьми[1067], однако не приходится сомневаться, что было достаточно много жителей Латвии, получавших прямую выгоду от оборачивавшихся охотой за рабами карательных операций с участием латышских полицейских[1068].

Еще один важный материальный момент заключался в том, что латышские полицейские за свою «работу» получали значительно больше, чем занимавшие аналогичные должности русские, украинцы или белорусы. Так, например, рядовой латышский служащий полицейского батальона получал в день 3 рейхсмарки 80 пфеннигов, а белорусский или украинский — всего 80 пфеннигов. В случае гибели латвийского полицейского его семья получала ежемесячную пенсию в сумме от 43 до 144 рейхсмарок, тогда как семья украинца или белоруса — от 17 до 60 рейхсмарок[1069]. Учитывая это, трудно не согласиться с наблюдением К. Кан-гериса, отметившего, что «члены латышских полицейских батальонов стали наемниками, которым платят за проведенную работу»[1070]. И все же в своих преступлениях латышские полицейские выходили далеко за рамки формального выполнения преступных приказов нацистов;'в их действиях встречалось нечто большее — национальная ненависть.

Известны случаи, когда латышские коллаборационисты в своей деятельности открыто руководствовались русофобскими и антисемитскими мотивами[1071] ; оккупационные власти охотно поддерживали эти воззрения. Как отмечает латвийский историк Каспар Зеллис в своей новой монографии «Машинерия иллюзий и страхов. Пропаганда в оккупированной нацистами Латвии: власть, СМИ и общество», наряду с антикоммунистическими и антисемитскими акцентами «во второй половине 1941 года появились попытки конструировать также образ “русского” как врага, показав его соответственность за совершенные советским режимом злодеяния. Следует признать, что в большинстве допущений пропаганда не делила русских по происхождению, в т. ч. на местных и из России, так как в этом вопросе руководствовалась нацистским принципом, согласно которому главным является принадлежность к какому-нибудь этносу, а все остальное подчинено “чистоте крови”»[1072]. К февралю 1943 г. русофобская пропаганда, побуждавшая к насилию, воздействовала на латышскую аудиторию уже более полутора лет и не могла не оставить своего отпечатка, особенно на поведении лиц с оружием в руках.

Объявление о создании Латышского добровольческого легиона СС (совпавшее по времени с проведением операции «Зимнее волшебство») также открыто спекулировало на образе врага: «Немецкие солдаты по приказу Адольфа Гитлера освободили вашу родину от большевизма, спасли ваш народ от уничтожения… Большевизм угрожает уничтожением Европы… Вступайте в легион своей родины, чтобы бороться с оружием против большевизма»[1073]. Скорее всего, эти призывы способствовали ужесточению действий «боровшихся с большевиками» карателей из латышских полицейских батальонов. Возможно, некоторые из них действительно верили, что таким способом «защищают Латвию».

Следует отметить, что и до войны отношения между белорусами и латышами не были безоблачными. В период диктатуры Ульманиса проживавшее в Латвии белорусское меньшинство подвергалось насильственной ассимиляции, заключавшейся, в частности, в закрытии белорусских школ. В период нацистской оккупации местные латышские власти также преследовали проживавших на территории Латвии белорусов; по свидетельству очевидца, в 1942 г. «даугавпилсская тюрьма, благодаря латышской полиции, набита белорусами, есть еще русские и поляки, а латышей — нет»[1074]. В этой связи нельзя исключить, что участвовавшие в «Зимнем волшебстве» латышские полицейские в своих действиях руководствовались национальной враждой к белорусам как таковым.

Впрочем, не исключено, что каратели просто не проводили разницы между русскими и белорусами. Так, например, один из участников карательных операций на данной территории Белоруссии штурмбанфюрер СС Фрицис Межгравис, с марта 1944 г. командовавший 321-м латышским полицейским батальоном, а в марте 1945 г. вступивший в командование 34-м полком 15-й латышской гренадерской дивизии ваффен-СС, согласно показаниям его сослуживца, говорил: «Здесь наши батальоны и отряды поработали неплохо, русские долго будут вспоминать Прибалтику. Их и не следует щадить, а [следует] уничтожать всех до единого»[1075].

Следует отметить, что в составленных после окончания карательной операции партизанами и местным населением актах фиксируются факты не только убийств, но и изощренных издевательств над жертвами, заведомо выходящих за пределы простого выполнения преступных приказов[1076] .

Нацистская оккупация предоставила возможность многим восточноевропейским фашистским движениям воплотить в жизнь свои планы этнических чисток и истребления «чуждого элемента»[1077] латвийскую специфику карательной операции «Зимнее волшебство» полезно рассмотреть именно в этом ракурсе.

Изучаемая нами операция была одним из практических воплощений нацистской истребительной политики. Политики, основанной на презрении к населявшим советские земли «низшим расам», на стремлении избавиться от одной их части и поработить другую. Однако практическое воплощение этих планов не могло произойти без активного участия латышских коллаборационистов, несущих свою долю ответственности за совершенные в рамках «Зимнего волшебства» масштабные преступления против мирного населения.

ОБЩАЯ ТРАГЕДИЯ. БЛОКАДА, ХОЛОКОСТ И ИСТРЕБИТЕЛЬНАЯ ПОЛИТИКА НАЦИСТОВ НА ВОСТОКЕ[1078]

Вечером 27 января 1944 г. над Ленинградом грохотал праздничный салют. Войска Ленинградского, Волховского и 2-го Прибалтийского фронтов отбросили немецкие войска от города, освободили практически всю Ленинградскую область. Блокаде, в железном кольце которой долгих 900 дней и ночей задыхался Ленинград, был положен конец. Тот день стал одним из самых счастливых в жизни сотен тысяч ленинградцев; одним из самых счастливых — и одновременно одним из самых скорбных, потому что у каждого дожившего до этого праздничного дня за время блокады умер или родственник, или друг. Более 600 тысяч человек умерло страшной голодной смертью в окруженном немецкими войсками городе, несколько сотен тысяч — в оккупированной нацистами области.

Ровно год спустя, 27 января 1945 г., подразделения 28-го стрелкового корпуса 60-й армии 1-го Украинского фронта освободили концлагерь Освенцим — зловещую нацистскую фабрику смерти, на которой было уничтожено около 1,5 миллиона человек, в том числе — 1,1 миллиона евреев. Советским солдатам удалось освободить немногих — 7,5 тысячи истощенных, похожих на живые скелеты людей. Всех остальных — тех, кто мог ходить — нацисты успели угнать. Многие из освобожденных узников Освенцима не могли даже улыбаться; их сил хватало лишь на то, чтобы стоять.

Совпадение дня снятия блокады Ленинграда с днем освобождения Освенцима — нечто большее, чем простая случайность. Блокада и холокост, символом которого стал Освенцим, — явления одного порядка, части одного целого.

На первый взгляд, подобное утверждение может показаться ошибочным. Термин «холокост», с определенным трудом приживающийся в России, обозначает политику нацистов, направленную на уничтожение евреев. Практика этого уничтожения могла быть разной. Евреев жестоко убивали во время проводившихся прибалтийскими и украинскими националистами погромов, расстреливали в Бабьем Яру и минской Яме, вымаривали в многочисленных гетто, уничтожали в промышленных масштабах в многочисленных лагерях смерти — Треблинке, Бухенвальде, Освенциме. Нацисты стремились к «окончательному решению еврейского вопроса», к уничтожению евреев как нации. Это невероятное по масштабам преступление было предотвращено благодаря победам Красной армии; однако даже частичное воплощение нацистского плана народоубийства привело к поистине ужасающим результатам. Нацистами и их пособниками было уничтожено около 6 миллионов евреев, примерно половина из которых были советскими гражданами.

Холокост — несомненное преступление, символ нацистской политики геноцида по отношению к «расово неполноценным» народам. Преступность блокады Ленинграда в глазах многих как на Западе, так и в нашей стране выглядит не столь очевидной. Очень часто приходится слышать, что это, безусловно, огромная трагедия, но война-де всегда жестока по отношению к мирному населению. Более того: раздаются утверждения, что в ужасах блокады якобы виновно советское руководство, не пожелавшее сдать город и тем самым сохранить жизни сотням тысяч людей.

Однако на самом деле уничтожение путем блокады мирного населения Ленинграда изначально было запланировано нацистами. Уже 8 июля 1941 г., на семнадцатый день войны в дневнике начальника германского Генштаба генерала Франца Гальдера появилась очень характерная запись: «…Непоколебимо решение фюрера сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случаемы потом вынуждены будем кормить в течение зимы. Задачу уничтожения этих городов должна выполнить авиация. Для этого не следует использовать танки.

Это будет народное бедствие, которое лишит центров не только большевизм, но и московитов (русских) вообще»[1079].

Планы Гитлера вскоре получили свое воплощение в официальных директивах германского командования. 28 августа 1941 г. генерал Гальдер подписал приказ верховного командования сухопутных сил вермахта группе армий «Север» о блокаде Ленинграда:

«…на основании директив верховного главнокомандования приказываю:

1. Блокировать город Ленинград кольцом, как можно ближе к самому городу, чтобы сэкономить наши силы. Требований о капитуляции не выдвигать.

2. Для того чтобы город, как последний центр красного сопротивления на Балтике, был как можно быстрее уничтожен без больших жертв с нашей стороны, запрещается штурмовать город силами пехоты. После поражения ПВО и истребительной авиации противника его оборонительные и жизненные способности следует сломить путем разрушения водопроводных станций, складов, источников электроснабжения и силовых установок. Военные сооружения и способность противника к обороне нужно подавить пожарами и артиллерийским огнем. Каждую попытку населения выйти наружу через войска окружения следует предотвращать, при необходимости — с применением оружия…»[1080]

Как видим, согласно директивам германского командования, блокада должна быть направлена именно против гражданского населения Ленинграда. Ни город, ни его жители нацистам были не нужны. Ярость нацистов по отношению к Ленинграду была ужасающа. «Ядовитое гнездо Петербург, из которого так и бьет ключом яд в Балтийское море, должен исчезнуть с лица земли, — заявил Гитлер в состоявшейся 16 сентября 1941 г. беседе с германским послом в Париже. — Город уже блокирован; теперь остается только обстреливать его артиллерией и бомбить, пока водопровод, центры энергии и все, что необходимо для жизнедеятельности населения, не будут уничтожены»[1081].

Еще полторы недели спустя, 29 сентября 1941 г., эти планы были зафиксированы в директиве начальника штаба военно-морских сил Германии: «Фюрер решил стереть город Петербург с лица земли. После поражения Советской России дальнейшее существование этого крупнейшего населенного пункта не представляет никакого интереса… Предполагается окружить город тесным кольцом и путем обстрела из артиллерии всех калибров и беспрерывной бомбежки с воздуха сровнять его с землей. Если вследствие создавшегося в городе положения будут заявлены просьбы о сдаче, они будут отвергнуты, так как проблемы, связанные с пребыванием в городе населения и его продовольственным снабжением, не могут и не должны нами решаться. В этой войне, ведущейся за право на существование, мы не заинтересованы в сохранении хотя бы части населения»[1082].

Характерный комментарий к этим планам дал Гейдрих в письме к рейхсфюреру СС Гиммлеру от 20 октября 1941 г.: «Хотел бы покорнейше обратить внимание на то, что четкие распоряжения касательно городов Петербург и Москва не могут быть реализованы в действительности, если они изначально не будут исполняться со всей жестокостью»[1083]. Чуть позже на совещании в штабе верховного командования сухопутных сил итог нацистским планам в отношении Ленинграда и его жителей подвел генерал-квартермейстер Вагнер: «Не подлежит сомнению, что именно Ленинград должен умереть голодной смертью»[1084].

Планы нацистского руководства не оставляли права на жизнь жителям Ленинграда — точно так же, как они не оставляли права на жизнь евреям. Показательно, что голод был организован нацистами и в оккупированной Ленинградской области. Он оказался не менее страшным, чем голод в Ленинграде. Поскольку об этом голоде известно гораздо меньше, чем о голоде ленинградском, приведем обширную цитату из дневника жительницы города Пушкин (бывшее Царское Село):

«24 декабря. Морозы стоят невыносимые. Люди умирают от голода в постелях уже сотнями в день. В Царском селе оставалось к приходу немцев примерно тысяч 25. Тысяч 5–6 рассосалось в тыл и по ближайшим деревням, тысячи две — две с половиной выбиты снарядами, а по последней переписи Управы, которая проводилась на днях, осталось восемь с чем-то тысяч. Все остальное вымерло. Уже совершенно не поражает, когда слышишь, что тот или другой из наших знакомых умер…

27 декабря. По улицам ездят подводы и собирают по домам мертвецов. Их складывают в противовоздушные щели. Говорят, что вся дорога до Гатчины с обеих сторон уложена трупами. Эти несчастные собрали свое последнее барахлишко и пошли менять на еду. По дороге кто из них присел отдохнуть, тот уже не встал… Обезумевшие от голода старики из дома инвалидов написали официальную просьбу на имя командующего военными силами нашего участка и какими-то путями эту просьбу переслали ему. А в ней значилось: “просим разрешения употреблять пищу умерших в нашем доме стариков”. [1085]

Нацисты осознанно обрекли на голодную смерть сотни тысяч людей как в блокированном Ленинграде, так и в оккупированной ими Ленинградской области. Так что блокада и холокост — действительно явления одного порядка, несомненные преступления против человечности. Это, кстати говоря, уже зафиксировано юридически: в 2008 г. правительство Германии и Комиссия по предъявлению еврейских материальных исков к Германии (Claims Conference) пришли к соглашению, согласно которому евреи, пережившие блокаду Ленинграда, были приравнены к жертвам холокоста и получили право на одноразовую компенсацию.

Решение это, безусловно, правильное, открывающее право на получение компенсаций для всех блокадников. Блокада Ленинграда — такое же преступление против человечности, как и холокост; благодаря действиям нацистов город был фактически превращен в гигантское вымирающее от голода гетто, отличие которого от гетто на оккупированных нацистами территориях заключалось в том, что в него не врывались подразделения вспомогательной полиции для проведения массовых убийств, а немецкая служба безопасности не проводила в нем массовых экзекуций. И еще одно серьезное отличие: вымариванию голодом подвергались все жители Ленинграда независимо от их национальности. В гетто же сгоняли лишь евреев.

Сейчас мы подошли вплотную к очень серьезному аргументу против сопоставления блокады и холокоста. Холокост четко попадает под базовое определение геноцида, данное ООН в 1948 г. Согласно «Конвенции о предупреждении преступления геноцида и наказании за него», геноцид — это спланированная попытка уничтожить «какую-либо национальную, этническую, расовую или религиозную группу как таковую»[1086]. Жители Ленинграда, умиравшие от голода во время блокады, были людьми разной национальности и разного вероисповедания. Получается, что их уничтожение нацистами (в отличие от уничтожения евреев) не может быть квалифицировано как геноцид?

Для ответа на этот вопрос нам следует посмотреть на нацистскую политику, проводившуюся в отношении советских граждан, в более широком контексте.

Ни для кого из историков не является секретом, что война на Востоке была для нацистской Германии особой войной. Начиная войну против Советского Союза, руководство нацистской Германии рассматривало ее как тотальную войну на уничтожение, принципиально отличающуюся от военных кампаний на Западе. Тотальная война на Востоке имела своей целью уничтожение государственности нашей страны, физическое истребление одной части советских граждан и порабощение другой. Экономические ресурсы Советского Союза должны были быть поставлены на службу Германии, а советская территория — постепенно заселена немецкими колонистами[1087].

Рейхсфюрер СС Гиммлер в марте 1941 г. говорил своим подчиненным о необходимости уничтожения 30 миллионов советских граждан[1088], однако это были лишь примерные наметки. Спустя несколько месяцев фельдмаршал Герд фон Рундштедт превзошел рейхсфюрера в кровожадности. «Мы должны уничтожить по меньшей мере одну треть населения присоединенных территорий, — говорил фон Рундштедт. — Самый лучший способ для достижения этой цели — недоедание. В конце концов, голод действует гораздо лучше, чем пулемет, особенно среди молодежи»[1089].

Словами дело не ограничивалось. Перед началом боевых действий против Советского Союза нацистами были созданы айнзацгруппы — оперативные группы Главного управления имперской безопасности, задачей которых являлось физическое уничтожение «враждебных элементов», прежде всего коммунистов, евреев и цыган. В нарушение международных законов и обычаев войны командованием вермахта были заранее спланированы мероприятия по созданию в лагерях для советских военнопленных невыносимых для жизни условий. Массовая гибель военнопленных красноармейцев, по мнению нацистского руководства, должна была подорвать «биологическую силу» русского народа[1090]. Одновременно рядом приказов военнослужащие вермахта были освобождены от уголовной ответственности за преступления против мирного населения[1091]. Нацистами также была спланирована организация голода на оккупированной советской земле. «Выделение черноземных областей должно обеспечить для нас при любых обстоятельствах наличие более или менее значительных излишков в этих областях. Как следствие — прекращение снабжения всей лесной зоны, включая крупные индустриальные центры — Москву и Петербург… Несколько десятков миллионов человек на этой территории станут лишними и умрут или будут вынуждены переселиться в Сибирь», — говорилось в одном из документов экономического штаба «Ост»[1092].

Начало войны позволило нацистскому руководству перейти к воплощению этих планов в жизнь. Первыми жертвами нацистского оккупационного режима, как правило, становились евреи; только с июня по декабрь 1941 г. на оккупированных нацистами советских землях было уничтожено около 1,2 миллиона евреев.

Не менее масштабной стала трагедия советских военнопленных. Они уничтожались в ходе «чисток» лагерей айн-зацгруппами, их убивали во время пеших маршей по дороге в лагеря, они умирали от голода, жажды и холода. Наравне с красноармейцами в лагеря для военнопленных оккупанты загоняли местных жителей призывного возраста. Согласно немецкими данным, с июня 1941 г. по февраль 1942 г. в лагерях для военнопленных было уничтожено около 2,5 миллиона человек, около миллиона из которых были гражданскими[1093]. Кроме того, сотни тысяч были расстреляны сразу после боя или погибли во время транспортировки в лагеря.

Освобождение военнослужащих вермахта от уголовной ответственности за преступления против жителей оккупированных территорий обернулось волной убийств, грабежей и изнасилований. И хотя подобные преступления совершались далеко не всеми немецкими солдатами, они являлись важной характеристикой оккупационного режима — точно так же, как и массовые казни, проводившиеся для устрашения населения. Людей казнили за чтение и распространение советских листовок, за спасение раненых красноармейцев и евреев, за нарушение комендантского часа, уклонение от уплаты налогов и т. д. Известны случаи казни детей за принадлежность к пионерской организации или кражу конфет у немецких солдат[1094].

В полном соответствии с разработанными перед войной планами нацисты начали хищническую эксплуатацию захваченных территорий. Население облагалось всевозможными налогами, сгонялось на тяжелые принудительные работы, за которые, к тому же, практически не платили. Для нужд немецких войск реквизировались скот и продукты питания; продукты питания также вывозились в Германию. Результатом этой политики стал разразившийся зимой 1941 г. голод, главной жертвой которого стало городское население. В отчете Имперского министерства по делам оккупированных Восточных территорий результаты спланированного нацистами голода описываются следующим образом: «Продовольственные нормы, установленные для русских, настолько скудны, что их недостаточно для того, чтобы обеспечить их существование, они дают только минимальное пропитание на ограниченное время. Население не знает — будет ли оно жить дальше. Оно находится под угрозой голодной смерти. Дороги забиты сотнями тысяч людей, бродящих в поиске пропитания; иногда их число доходит до одного миллиона, как утверждают специалисты»[1095].

Как видим, во время войны против Советского Союза нацистами осуществлялась заранее спланированная и подготовленная политика геноцида, объектом которого становились народы Советского Союза, в первую очередь — евреи, русские, украинцы и белорусы. С учетом этого квалификация блокады Ленинграда не вызывает трудностей. Уничтожение голодом жителей Ленинграда было органичным элементом нацистской истребительной политики и потому с полным основанием может рассматриваться как геноцид.

То, что холокост является неотъемлемым элементом нацистской истребительной политики на Востоке, сомнений не вызывает. «Хотя в сознании западногерманской общественности в значительной мере внедрилась склонность проводить грань между уничтожением евреев и войной против Советского Союза, — писал еще в 1970-е гг. немецкий историк Кристиан Штрайт, — на деле “гитлеровская война на Востоке” и “окончательное решение еврейского вопроса” были тесно связаны и по времени, и по существу»[1096].

Более того: принятое в январе 1942 г. решение Ванзейской конференции об «окончательном решении еврейского вопроса» стало одним из последствий принятых перед нападением на Советский Союз «преступных приказов», направленных на уничтожение советских военнопленных и обезлюживание оккупированных земель. В этом смысле очень характерно следующее высказывание Гитлера, датируемое как раз январем 1942 г.: «Я не вижу иного решения, кроме их уничтожения. Почему я обязан видеть в еврее что-то иное по сравнению с русскими военнопленными?»[1097]

Все это так. Однако вместе с тем холокост обладает спецификой, выделяющей его на фоне прочих проявлений нацистской истребительной политики в войне против Советского Союза. Дело в том, что именно евреи стали первыми, кого нацисты стали поголовно и целенаправленно уничтожать по национальному признаку. У оказавшегося под нацисткой оккупацией русского, украинца или белоруса был некоторый шанс остаться в живых — разумеется, в качестве раба. У евреев даже такого шанса не было; их нацисты начали уничтожать поголовно уже летом 1941 г. — причем уничтожению подвергались не только мужчины, но и женщины, и малолетние дети. Как мы уже упоминали, только с июня по декабрь 1941 г. на оккупированных нацистами землях было уничтожено около 1,2 миллиона евреев. Еще около 1,5 миллиона советских евреев были уничтожены оккупантами в 1942–1944 гг[1098].

Евреи были отделены от остального населения оккупированных земель, тотально лишены любых прав. На массовых убийствах еврейского населения проводилась практическая отработка механизма народоубийства. Механизма, который впоследствии начинал применяться против остальных «расово неполноценных народов».

Холокост стал своеобразным «эталоном» геноцида. Благодаря действиям Красной Армии нацисты не успели в полной мере, педантично и основательно начать геноцид остальных народов Советского Союза. Однако намерения такие были, и намерения серьезные. «Моя миссия, если удастся, — уничтожить славян, — заявил Гитлер в конце 1941 г. во время беседы с румынским министром М. Антонеску. — В будущей Европе должны быть две расы: германская и латинская. Эти две расы должны сообща работать в России для того, чтобы совместно уменьшить количество славян. К России нельзя подходить с юридическими или политическими формулировками, так как русский вопрос гораздо опаснее, чем это кажется, и мы должны применять колонизаторские и биологические средства для уничтожения славян»[1099].

Эти планы были воплощены в жизнь лишь частично, однако пример убийства еврейского народа позволяет нам понять, как руководством Третьего Рейха осуществлялось бы «окончательное решение славянского вопроса».

Именно поэтому, говоря о нацистской истребительной политике, нельзя, как это делалось в советское время, говорить об уничтожении абстрактных «советских граждан». Гражданская принадлежность действительно имела огромное значение для нацистов — недаром война против Советского Союза, в отличие от войны на Западе, носила истребительный характер, а советские военнопленные содержались в гораздо худших условиях по сравнению с военнопленными западных государств. Однако помимо гражданства для нацистов принципиально важна была национальная принадлежность, которая становилась основанием для уничтожения. Не забывать об этом нам помогает история холокоста.

Понимание национального аспекта нацистской истребительной политики важно и еще по одной причине. Дело в том, что тактические соображения обусловили дифференцированный характер нацистской истребительной политики на оккупированных советских землях. Руководство Третьего Рейха надеялось воспользоваться национальной неоднородностью СССР и антисоветскими настроениям определенной части населения. Например, несмотря на то, что, согласно нацистским представлениям, украинцы, литовцы, латыши и эстонцы были представителями низших рас, они пользовались определенными привилегиями. В 1941 г. военнопленных-украинцев достаточно часто отпускали из лагерей для военнопленных[1100], тогда как красноармейцам других национальностей была уготована мучительная смерть от голода, холода и непосильной работы. Нацистские репрессии против населения Прибалтийских республик никогда не достигали такого размаха, как против населения России, Белоруссии и Украины[1101]. Определенные привилегии получали также противники советской власти, из которых формировались подконтрольные оккупантам местные органы власти[1102].

Разумеется, все эти привилегии носили временный характер. После падения СССР нацисты планировали приступить к очищению захваченных ими земель от бывших «союзников». «Только ничтожная часть латышей, эстонцев и литовцев является достойной стать германскими гражданами», — заявлял рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Согласно нацистским планам, после победы большая часть прибалтов должна была быть уничтожена или выслана в Сибирь[1103]. В свою очередь, Украине была уготована участь стать колонией Третьего Рейха; украинцы же должны были стать рабами немецких колонистов.

Нацисты не информировали о своих планах местных националистов. Вместо этого они активно использовали их в качестве исполнителей массовых убийств, в первую очередь — убийств евреев. Сформированные из националистов подразделения вспомогательной полиции стали ударной силой при проведении массовых экзекуций и карательных операций.

Участие националистов в холокосте приняло огромные масштабы. Один из первых массовых расстрелов еврейских детей — в Белой Церкви под Киевом — осуществлялся украинскими полицейскими, а воспоминания выживших 220 местечек Литвы вообще не упоминают об участии немцев в уничтожении евреев — оно проводилось руками литовской полиции[1104].

Разумеется, убийством евреев дело не ограничивалось. Сформированные из прибалтийских и украинских националистов подразделения вспомогательной полиции отметились в масштабных карательных операциях против мирного населения России и Белоруссии, охраняли концлагеря от Ленинградской области на севере до Сталинградской на юге, участвовали в боях против Красной Армии на фронте[1105]. Натасканные на убийствах евреев, они впоследствии использовали полученные навыки массовых экзекуций уже самостоятельно — для уничтожения представителей «враждебных наций». Сформированная из ушедших в лес украинских полицейских Украинская повстанческая армия в начале 1943 г. приступила к уничтожению поляков на Волыни[1106]; когда латышских эсэсовцев спросили, зачем они уничтожают население целых деревень, те дали исчерпывающий ответ: «Мы хотели уничтожить как можно больше русских»[1107].

Прибалтийские коллаборационистские формирования приняли участие в блокаде Ленинграда и оккупированной Ленинградской области, обрекая на мучительную голодную смерть сотни тысяч невинных людей. Эпизодическое участие в блокаде Ленинграда латышские «добровольцы» принимали уже с начала 1942 г., а с лета 1943 г. в блокаде участвовала латышская добровольческая бригада СС[1108].

«Проведение охраны восточной границы Эстонии имело особую важность, так как из России начали прибывать подозрительные и голодающие люди, — говорится в справке

главного управления эстонской коллаборационистской организации «Омакайтсе» от февраля 1942 г. — Для препятствия этому вывели в первое время в действие “Омакайтсе”… Пока граница еще не была замкнута, проходили через границу в течение суток 300–400 лиц, вынося из Эстонии съестные припасы. Усиленная охрана вскоре дала хорошие результаты»[1109]. В следующем годовом отчете «Омакайтсе» также с гордостью отмечались достижения эстонских коллаборационистов в борьбе с голодающими: «Пограничное “Омакайтсе”… было достойным упоминания фактором, чтобы препятствовать голодавшей массе России попасть в Эстонию и отсюда вывезти съестные продукты»[1110].

Участие коллаборационистов и в холокосте, и в блокаде, и в карательных операциях против мирного населения свидетельствует об общности этих явлений. На различных направлениях нацистской политики геноцида исполнителями работали одни и те же люди.

Совпадение дня снятия блокады Ленинграда и дня освобождения Освенцима то и дело приводит к печальной «конкуренции между жертвами». «Зачем нам вспоминать о жертвах холокоста? — говорят одни. — Трагедия блокады гораздо важнее». «Холокост — главное преступление Второй мировой, — говорят другие. — Как можно это сравнивать с блокадой?»

Подобные подходы очевидно контрпродуктивны. Память об умерших от голода ленинградцах не конфликтует с памятью об уничтоженных нацистами евреях — они органично дополняют друг друга. Ведь, несмотря на различие, блокада и холокост — элементы одной общей, грандиозной по масштабам трагедии. Трагедии, начавшейся с нападения нацистской Германии на Советский Союз и предотвращенной благодаря победам Красной Армии.

«ДОКЛАДНЫЕ БЕРИИ» И ПРОБЛЕМА ДОСТОВЕРНОСТИ СТАТИСТИКИ СОВЕТСКИХ РЕПРЕССИЙ[1111]

Изучение репрессивной политики советской власти невозможно без привлечения достоверной статистической информации. Только располагая соответствующей статистикой, мы можем проследить масштаб, динамику и направленность репрессий, делать предположения об их целях и задачах. Без статистики исследования советской репрессивной политики оказываются лишены фундамента, превращаются в конъюнктурные спекуляции «на заданную тему».

Однако выявление достоверной статистики — дело не столь легкое, как может показаться. В российских и зарубежных архивах отложилось большое количество внутренних документов органов НКВД-МГБ, содержащих статистические данные по репрессивной политике этих ведомств. Количество этих документов огромно; здесь есть и первичные данные, собранные территориальными органами внутренних дел и госбезопасности, и их обобщения, подготовленные уже в центральных аппаратах соответствующих ведомств, и итоговые справки, направлявшиеся руководству страны.

Первичные данные, разумеется, являются наиболее достоверными источниками. Сфальсифицировать огромный массив первичных данных невозможно, да и не нужно — ведь каждая из этих многочисленных докладных записок и информационных сообщений сама по себе мало что значит; она является лишь крошечным фрагментом общей картины.

К настоящему времени, однако, далеко не все первичные данные рассекречены, и не все рассекреченные — введены в научный оборот. Таким образом, воссоздание полномасштабной картины советской репрессивной политики на основании первичных данных оказывается невозможным из-за фрагментарности источниковой базы. Именно поэтому историки, изучающие советские репрессии, обращаются к итоговым справкам о деятельности органов НКВД-МГБ, содержащим столь необходимые исследователям статистические данные.

Однако итоговые справки должны подвергаться гораздо более тщательной источниковедческой критике, чем первичные материалы. Как минимум некоторые из итоговых справок готовились не столько в информационных, сколько в политических целях; следовательно, в содержащихся в них данных могут быть заложены серьезные искажения. Отказ учета этой возможности может привести к использованию ложных данных, а это, в свою очередь, ставит под вопрос достоверность выводов исследователя.

Именно такую ошибку совершил вполне добросовестный исследователь, эстонский историк Тыну Таннберг, в 2005 г. опубликовавший статью «Новый курс Л. Берии по подавлению движения сопротивления в Балтии и в Западной Украине весной 1953 года»[1112]. В качестве достоверного источника в данной статье использованы так называемые «докладные Берии» — комплекс докладных записок о положении в западных республиках СССР, подготовленных по заказу Л. Берии в мае — июне 1953 г. Таннберг использовал эти записки не только в качестве источника по истории «нового курса Берии», но и в качестве источника по советской репрессивной политике в республиках Прибалтики и на Украине. На основании «докладных Берии» Таннбергом была составлена следующая таблица:

Таблица 1. Масштабы репрессий в республиках Прибалтики и на Украине в 1944–1953 гг. на основании докладов Л. Берии [1113]

Аналогичные данные на основании все тех же докладных приводит российский историк Елена Зубкова в своей монографии «Прибалтика и Кремль» [1114].

К сожалению, следует констатировать, что как минимум часть данных советских репрессий из «докладных Берии» не является достоверной и не может быть использована при исследовании советской репрессивной политики в Прибалтике и на Украине.

Смерть Сталина в марте 1953 г. ознаменовала собой начало масштабной борьбы за власть между председателем Совета министров СССР Г. Маленковым, с одной стороны, министром внутренних дел СССР Л. Берией и секретарем ЦК КПСС Н. Хрущевым — с другой. Одним из важных элементов этого противоборства стал вопрос о положении в западных областях СССР.

Начиная с апреля 1953 г. в МВД начался сбор негативной информации о положении в республиках Прибалтики и на Западной Украине. К началу мая собранная информация была положена в основу первой «докладной Берии» — доклада «О ситуации в Литовской ССР», 8 мая направленного главой МВД СССР в Президиум ЦК КПСС. Спустя неделю, 16 мая, в президиум ЦК была отправлена новая докладная «О ситуации в западных областях Украинской ССР», подписанная опять-таки Берией[1115].

Обе докладные записки были выдержаны в весьма мрачном тоне. Согласно этим документам, борьба с националистическим подпольем и бандформированиями в обеих республиках велась «неудовлетворительно», а жертвами репрессий со стороны органов МВД-МГБ за 1944–1953 гг. в Литве стало более 276 тысяч, а на Западной Украине — более 491 тысячи человек. 26 мая на основании этих докладов были утверждены два постановления Президиума ЦК КПСС, в которых вина за сложившееся положение была возложена на ЦК республиканских компартий и республиканские Советы министров. В постановлениях руководству Украинской и Литовской ССР было предписано «в ближайшее время добиться ликвидации буржуазного националистического подполья», проводя одновременно выдвижение на руководящие должности национальных кадров[1116].

8 июня в президиум ЦК КПСС была направлена новая докладная записка «О положении дел в Латвийской ССР», подготовленная уже не Берией, а Хрущевым. Содержательная же часть докладной была идентична предыдущим запискам: националистическое подполье не подавлено, репрессии со стороны советских властей были «огульными», необходимо выдвигать национальные кадры[1117]. Примерно в то же время в президиум ЦК КПСС поступила еще одна докладная, подписанная Хрущевым, — на сей раз о «неудовлетворительном» положении в Белорусской ССР. Одновременно под руководством Хрущева готовились еще две записки — по Молдавии и Эстонии[1118]. Проект записки по положению в Эстонии был представлен заведующим отделом ЦК Е. Громовым своему непосредственному начальнику Хрущеву 20 июня 1953 г[1119]. Однако оказаться оформленным в качестве докладной в Президиум ЦК КПСС этому документу было не суждено; 26 июня Берия, инициировавший разработку предыдущих записок, был арестован.

Поскольку логического завершения история «докладных Берии» (под этим термином мы понимаем всю совокупность подготовленных для президиума ЦК КПСС докладных записок о положении в западных регионах страны) не обрела, историкам остается лишь строить предположения, зачем подготовка этих документов понадобилась главе МВД СССР в самый разгар серьезной борьбы за власть. Наиболее вероятным, на наш взгляд, выглядит предположение историка Юрия Жукова, считающего, что таким образом Берия готовил ловушку для своего главного соперника Маленкова: «Должен был собраться президиум ЦК. А на нем выступил бы Берия — или, может быть, Хрущев, Молотов, Булганин — и выдвинул обвинения в адрес Маленкова. На него возложена была бы вся ответственность за положение дел в Прибалтике, западных областях Белоруссии и Украины, а заодно — за все репрессии послевоенного периода, за поддержку Абакумова, Рюмина… Выступили бы и другие, усугубив вину Маленкова, приведя новые “факты” его серьезных политических ошибок. Затем большинством в семь, а возможно, и в девять, голосов Президиум освободил бы Георгия Максимилиановича от обязанностей председателя Совета Министров СССР, вывел бы его из состава Президиума…»[1120]

Несомненная политическая значимость «докладных Берии» заставляет критически подойти к их содержанию. Перед историками встает принципиально важный вопрос: насколько содержащиеся в этих документах данные достоверны, не сфальсифицированы ли они в политических целях?

Вопрос о достоверности содержащихся в «докладных Берии» данных о размахе советских репрессий возник практически сразу после ареста Берии. На состоявшемся в июле 1953 г. пленуме ЦК КПСС первый секретарь ЦК компартии Литвы А. Снечкус произнес следующую речь:

«Теперь несколько слов о том, как составлялась записка Берия… Ее составлял не Шария, о котором упоминали, ее составлял в основном другой кудесник в генеральской форме — Сазыкин. Этот Сазыкин был в Литве два раза, но в ЦК не зашел, и ЦК не знал даже, что от в Литве был, был инкогнито…

Товарищи из МВД Литвы сначала возражали против многих положений в записке Берия, но были вынуждены затем подписать документ после непристойных грубостей. Товарищ Мартавичус — заместитель министра внутренних дел Литовской ССР пишет так: ‘Докладная записка, составленная нами… была весьма самокритичная докладная записка, но Берия она не удовлетворила. Он обвинил нас в сокрытии действительного положения в Литве (хотя этого руководство Литвы даже в мыслях не допускало). Берия обругал нас самой низкопробной бранью, пригрозил и заставил переделать в угодном ему духе, то есть раздуть состояние действующего националистического подполья и руководящих центров католического духовенства, показать их массовыми, строго организованными и централизованными, находящимися вне нашего поля зрения. Что касается националистического подполья, такого положения у нас в республике нет, но мы вынуждены были так это подполье описать, как хотелось Берия. На мои возражения Берия против этой необъективной оценки положения он на меня обрушился руганью с угрозами”. Вот как эта записка составлялась.

Да, кстати о пресловутой цифре. В докладной записке дана большая цифра — 270 тысяч всех репрессированных, но она составлялась нечестно. Вот взять хотя бы то, что там, в записке указано с 1944 года, а между тем входят и репрессированные до войны 1941 года. Это одно, и потом там, видимо, по нескольку раз тот же самый человек проходит. В эту цифру входят и немцы, репатриированные в Германию. А эта цифра у нас теперь в республике начала ходить, на Пленуме ведь она была оповещена»[1121].

Во время следствия по делу Берии показания о фальсификации содержавшейся в «докладной Берии» статистики репрессивной деятельности дал министр внутренних дел Литовской ССР Петр Кондаков. Вот эти показания:

«Не удовлетворившись моим докладом, Берия приказал вызвать в Москву моих заместителей — Мартавичуса и Гайлявичуса. 23 апреля я вместе с ними прибыл к Берия. На этом приеме Берия дал указание нам выехать в Литву, собрать материалы о состоянии партийного и советского аппарата и эти материалы доложить ему через три дня. Мы выехали в Вильнюс, а вместе с нами, в качестве наблюдающего, Берия был направлен Сазыкин. Была подготовлена объективная докладная записка, однако ею Берия не удовлетворился. Он снова ругал нас и обвинял в том, что мы якобы пытаемся скрыть действительное положение дел в Литве. Снова мы выехали в Литву. 5 мая с. г. я и мой заместитель Мартавичус были опять вызваны к Кобулову. Нам объяснили, что мы приглашены для участия в подготовке проекта записки Президиуму ЦК КПСС. В действительности же оказалось, что проект указанной записки уже был подготовлен Кобуловым. В этой записке данные о репрессированных были увеличены, сюда включили даже задерживаемых, а цифру погибших от рук националистического антисоветского подполья Кобулов слишком завуалировал. По указаниям Берия в органах МВД Литвы было проведено большое сокращение штатов, ликвидированы областные управления МВД и заново расставлен руководящий состав как в министерстве, так и в периферийных органах. Это привело к полнейшей дезорганизации работы органов МВД Литвы и к тому, что националистическое подполье подняло голову и активизировало свою антисоветскую подрывную деятельность»[1122].

Свидетельства Снечкуса и Кондакова о заложенных в «докладных Берии» фальсификациях достаточно важны. Этому, однако, существуют более существенные доказательства. В подписанной Л.П. Берией докладной записке «О ситуации в Литовской ССР» от 8 мая 1953 г. утверждается, что в 1944–1952 гг. за пределы Литовской ССР было выслано 126 037 человек «как кулаки, укрыватели и пособники банд»[1123]. Однако в датируемой концом декабря 1952 г. обобщающей справке МГБ Литовской ССР за подписью министра П. Кондакова о результатах борьбы с националистическим подпольем приводится заметно меньшая цифра депортированных за тот же период: 106 037 человек (эта информация дается с разбивкой по годам)[1124]. Разница, как видим, составляет ровно 20 тысяч человек, что наводит на мысли о приписке. Данные еще одной обобщающей справки МВД Литовской ССР, датирумой уже октябрем 1953 г., совпадают с данными докладной П. Кондакова: общая численность депортированных — 106 037 человек[1125].

Численность арестованных по принадлежности к националистическому подполью и убитых боевиков в записке П. Кондакова практически точно соответствует данным докладной Л. Берии от 8 мая 1953 г. При этом, однако, в докладной Берии появляется еще один раздел, отсутствующий в справке Кондакова: «Арестованые по линии органов прокуратуры и милиции» (см. табл. 2). Как мы помним, в показаниях Кондакова упоминалось о том, что в число репрессированных были включены «даже задерживаемые»; по всей видимости, речь шла именно об этой строчке.

Таблица 2. Статистика советских репрессий на территории Литвы за период 1944–1952 гг. в докладных П. Кондакова и Л. Берии[1126]

Похожую картину мы наблюдаем и применительно к Западной Украине. Как мы помним, 16 мая 1953 г. Берия подписал и направил в Президиум ЦК КПСС докладную записку «О ситуации в западных областях Украинской ССР». Совсем недавно украинскими историками в научный оборот был введен документ, на котором основывается «докладная Берии» от 16 мая. Это докладная записка министра внутренних дел УССР П. Ме-шика министру внутренних дел СССР Л. Берии от 22 апреля 1953 г. Сопоставление данных о репрессивной деятельности на Западной Украине, содержащихся в этих документах, позволяет увидеть очень интересную деталь (см. табл. 3).

Таблица 3. Статистика советских репрессий на территории Западной Украины за период 1944–1953 гг. в докладных П. Мешика и Л. Берии[1127]

Как видим, численность убитых и депортированных в докладных Мешика и Берии совпадает с точностью до единицы. А вот данные об арестованных различаются практически на треть: чуть больше 103 тысяч у Мешика и более 134 тысяч у Берии. Это расхождение невозможно объяснить иначе, чем намеренной фальсификацией[1128].

К сожалению, по Латвии документов, на основании которых готовились соответствующие «докладные Берии», в научный оборот пока не введено. А вот по Эстонии предварительные документы имеются — они опубликованы историком Тыну Таннбергом. И здесь мы видим совсем другую картину.

Докладная записка о положении в Эстонии, как мы уже упоминали, готовилась одной из последних; ее проект был предоставлен Хрущеву только 20 июня 1953 г. Ей предшествовало два документа: подписанная министром внутренних дел ЭССР М. Крассманом «Справка о положении с национальными кадрами в МВД Эстонской ССР и о результатах проведенных мероприятий органами МВД Эстонской ССР с националистическим подпольем в Эстонии» от 4 июня 1953 г. и справка 4-го отдела МВД ЭССР «О работе органов МВД Эстонской ССР по ликвидации националистического подполья и его вооруженных банд за период с 1944 по 1 июня 1953 г.» от 8 июня 1953 г.[1129]

Сопоставление этих документов с подготовленным Е. Громовым проектом «докладной Берии» от 20 июня 1953 г., однако, преподносит нам сюрприз. В отличие от случая с докладной Мешика, данные, содержащиеся в справке Крассмана и справке 4-го отдела МВД ЭССР, в точности совпадают с данными, приведенными в проекте «докладной Берии» (см. табл. 4).

Таблица 4. Статистика советских репрессий на территории Эстонии за период 1944–1953 гг. в докладных М. Крассмана и Е. Громова [1130]

По мнению Тыну Таннберга, это совпадение свидетельствует о достоверности статистики, содержащейся в докладной от 20 июня 1953 г [1131]. В отличие от докладных записок по Литве и Западной Украине, фальсификации численности репрессированных в записке по Эстонии не обнаружилось. По всей видимости, это связано с тем, что данная записка готовилась не в аппарате Л. Берии, а в аппарате Н. Хрущева.

Окончательно вопрос о достоверности содержащихся в «докладных Берии» статистических данных о масштабах репрессий в западных областях СССР будет решен только после ввода в научный оборот подготовительных материалов, на которых эти документы основываются. Доступные к настоящему времени источники свидетельствуют, что статистика советских репрессий в «докладных Берии» была серьезно завышена по политическим соображениям. В качестве достоверного источника по истории советской репрессивной политики эти документы рассматриваться не могут.

«ТАКТИЧЕСКАЯ КОЛЛАБОРАЦИЯ»? К ВОПРОСУ ОБ ОТВЕТСТВЕННОСТИ ЗА ПРЕСТУПЛЕНИЯ, СОВЕРШЕННЫЕ НА ОККУПИРОВАННЫХ НАЦИСТАМИ ТЕРРИТОРИЯХ[1132]

Изучение нацистской истребительной политики на Востоке имеет собственную динамику, обусловленную не только составом Источниковой базы и общественным вниманием, но и внутренней исследовательской логикой. Первоначально исследователи сосредотачивали свое внимание на общих вопросах: формировании нацистской истребительной политики, ее конкретных проявлениях[1133], ответственности за преступления нацистской партии, СС и полиции безопасности, а затем — и вермахта, который, подобно жене Цезаря, долгое время был «вне подозрений»[1134]. Фокус исследовательского внимания неуклонно смещался от идеологов и командиров истребительной политики к непосредственным ее исполнителям, к «обычным людям», осуществлявшим массовые убийства[1135].

Падение «железного занавеса», отделявшего СССР от западного мира, и «архивная революция» на постсоветском пространстве привели к резкой интенсификации исследований, посвященных реализации нацистской оккупационной и истребительной политики в конкретных регионах[1136]. Территориальная локализация исследований позволила обратить пристальное внимание на роль местных коллаборационистских формирований[1137], чей вклад в реализацию нацистской истребительной политики при ближайшем рассмотрении оказалось трудно преувеличить. Обнаружилось, что в ряде случаев массового уничтожения большинство палачей не были ни членами НСДАП, ни немцами. В этой ситуации традиционные утверждения историков об исключительно нацистской и немецкой ответственности за совершенные преступления приобрели сомнительный характер. Разумеется, никто не ставил под сомнение тот факт, что именно германские нацисты разработали и воплотили в жизнь чудовищные истребительные планы. Однако вместе с тем становилось очевидно, что без участия местных коллаборационистов нацисты не смогли бы организовать операции по уничтожению «нежелательного элемента» в столь ошеломляющих масштабах. «Отвечая на вопрос о том, как вообще мог произойти Холокост, историки должны учитывать коллаборационизм на Востоке, — заметил в этой связи американский историк М. Дин. — Соучастие местных сил в этих чудовищных преступлениях ни в коей мере не умаляет ответственности нацистов, однако оно представляло собой характерную черту осуществления Холокоста в указанных районах»[1138].

Факт широкого использования нацистами представителей «низших рас» при реализации обусловленной расистскими представлениями истребительной политики оказался достаточно неожиданным; дальнейшее изучение феномена коллаборационизма поставило перед исследователями новые нетривиальные вопросы. Долгое время коллаборационистские формирования рассматривались как жестко контролируемый нацистами инструмент истребительной политики; таким образом, ответственность за планирование и совершение преступлений по-прежнему полностью возлагалась на нацистов. Как правило, так оно и было: большинство создаваемых из советских военнопленных и мобилизованных местных жителей подразделений вспомогательной полиции являлись не более чем инструментом нацистской политики, порою весьма ненадежным[1139]. Однако имелись случаи, не укладывающиеся в эту схему. Некоторые сотрудничавшие с нацистами формирования и структуры контролировались нацистами лишь частично, обладали собственной политической субъектностью, проводили в жизнь политику, лишь до некоторой степени совпадающую с нацистскими планами. И одновременно совместно с нацистами участвовали в массовых убийствах евреев и «враждебных элементов».

Руководитель Комиссии историков при президенте Латвии Йнесис Фелдманис называет этот феномен «тактической коллаборацией»: «Вместе с такими терминами, как “коллаборация” (обычное сотрудничество с оккупантами) или “коллаборационизм” (предательское сотрудничество) можно использовать дефиницию “тактическая коллаборация”, обозначив с ее помощью сотрудничество с немецкой оккупационной властью, направленное на достижение таких целей, которые, так или иначе, отвечали интересам латышского народа»[1140]. Несмотря на то, что Фелдманис по откровенно конъюнктурным причинам полностью игнорирует преступную деятельность «тактических коллаборационистов» и даже пытается необоснованно представить их в качестве своеобразных представителей движения сопротивления[1141], введенное им определение представляется весьма полезным в познавательном плане.

Хрестоматийным примером подобной структуры, детально исследованным в последние годы, является Организация украинских националистов (ОУН). Эта радикальная организация фашистского типа на протяжении долгого времени тесно сотрудничала с германскими спецслужбами, в интересах нацистов организовывала антисоветские восстания на Западной Украине летом 1941 г., направляла своих членов для службы в частях вермахта и местной вспомогательной полиции. ОУН имела собственные, напоминающие нацистские, планы «решения еврейского вопроса» и уничтожения «враждебных элементов»[1142]; при воплощении этих планов в жизнь летом 1941 г. оуновские формирования достаточно тесно взаимодействовали с нацистскими айнзацкомандами и подразделениями СС[1143]. Нацисты, рассматривавшие украинцев как представителей «низшей» расы, уже к осени 1941 г. буквально вытолкали бандеровскую ОУН в оппозицию и развернули репрессии против ее активистов[1144]. Руководство ОУН(Б), однако, сохранило достаточно плотный контроль над личным составом батальонов украинской вспомогательной полиции, осуществлявших уничтожение евреев в 1942 г. «Когда началась война, мы сразу создали подразделения украинского войска, — вспоминал впоследствии один из руководителей ОУН(Б) Василий Кук. — Когда мы увидели, что немцы к этому относятся враждебно, и начали нас расстреливать, мы замаскировали это войско под полицию и там этих людей обучали»[1145]. Сильное влияние ОУН на формирования украинской милиции признавалось в ряде немецких и советских документов[1146].

В начале 1943 г. эти формирования по приказу руководства ОУН ушли в лес, став ударной силой организованных украинскими националистами кровавых этнических чисток против польского населения Волыни. «Волынская резня» 1943 г. была собственным предприятием ОУН[1147], тогда как в массовых убийствах евреев летом 1941 г. наравне с украинскими националистами участвовали также и нацисты. В этой связи одним из наиболее дискуссионных вопросов в ближайшее время обещает стать вопрос об ответственности. Традиционно массовые убийства евреев на Западной Украине летом 1941 г. рассматриваются исследователями как организованная нацистами «прелюдия к холокосту», однако возможно ли закрыть глаза на тот факт, что большая часть этих убийств осуществлялась не нацистами и по ненацистским (хоть и сходным с ними) планам? Возможно ли утверждать, что ответственность ОУН за эти конкретные преступления больше, чем ответственность нацистов?

ОУН была не единственной силой, сотрудничавшей с теми или иными структурами гитлеровской Германии, имея собственные политические и истребительные планы. Возникший после включения Литвы в состав Советского Союза Фронт литовских активистов (ЛАФ) точно так же, как и ОУН, сотрудничал с нацистскими разведслужбами, помогал вторгшимся в СССР немецким частям и в соответствии с заранее разработанными планами летом 1941 г. осуществлял жестокие массовые убийства евреев и просоветски настроенных литовцев[1148] при этом убийства эти проводились формированиями «литовских активистов» как самостоятельно, так и во взаимодействии с нацистскими айнзацкомандами [1149]. Точно так же, как и на Украине, в Литве нацистские оккупационные власти отвергли просьбы руководства ЛАФ о создании квазигосударственного образования и осенью 1941 г. начали чистку гражданской администрации и формирований вспомогательной полиции от наиболее независимо настроенных литовских активистов.

Еще один пример (не имеющий отношения к истребительной войне нацистов против СССР, но, тем не менее, немаловажный) подобного политически субъектного коллаборационизма — созданное нацистами весной 1941 г. «Независимое государство Хорватия». Нацисты предоставили хорватским националистам («усташам») то, чего не разрешили ОУН и ЛАФ, — собственную квазигосударственность и простор для реализации политических планов. Результатом стала проводившаяся руководством Хорватии политика массового уничтожения и изгнания сербского населения, жертвами которой стали сотни тысяч человек. Это было не нацистское преступление: представители германских оккупационных властей, исходя из собственных соображений поддержания «нового порядка», возмущались и даже противодействовали совершаемым усташами преступлениям[1150].

В настоящее время исследователями ведутся дискуссии вокруг феномена восточноевропейского фашизма (частными проявлениями которого являются ОУН, ЛАФ и усташи), более или менее самостоятельного по отношению к итальянскому фашизму и немецкому нацизму[1151]. Это достаточно интересный вопрос, однако сейчас мы его касаться не станем. Гораздо более важной, на наш взгляд, является уже затронутая тема ответственности за совершенные преступления.

Вопрос ответственности политически субъектных структур, таких как ОУН или ЛАФ, представляется достаточно простым: коль скоро эти организации самостоятельно планировали и проводили преступные действия, пусть даже пользуясь военно-политической обстановкой, созданной нацистами, то они и несут за них ответственность. Значительно более сложен вопрос об ответственности в случае с коллаборационистскими формированиями, находившимися под двойным контролем: прямым нацистским и тайным — со стороны самостоятельных политических структур. В качестве примера назовем созданные нацистами украинские батальоны вспомогательной полиции, значимая часть личного состава которых контролировалась находящейся на тот момент в оппозиции к оккупантам ОУН(Б). Эти подразделения использовались нацистами для проведения массовых убийств евреев. Поскольку ОУН(Б), как показали события начала 1943 г., достаточно плотно контролировавшая упомянутые формирования, не предприняла никаких попыток воспрепятствовать этим убийствам, мы можем говорить о фактическом соучастии ОУН(Б) в этих преступлениях. При этом, разумеется, основная доля ответственности ложится все-таки на германских нацистов, использовавших украинские полицейские формирования в соответствии со своими человеконенавистническими планами.

Вопрос об ответственности за массовые убийства, совершавшиеся военнослужащими польской вспомогательной полиции на Волыни в отношении украинских крестьян, гораздо менее однозначен. Как мы уже упоминали, весной 1943 г. контролировавшиеся ОУН(Б) украинские полицейские батальоны на Волыни ушли в лес и были использованы руководством украинских националистов для проведения масштабных этнических чисток против польского населения. Вместо ушедших в леса нацистами были созданы новые полицейские формирования, по большей части из поляков. Эти подразделения частично контролировались польским подпольем[1152] и использовались для «ответных» акций по уничтожению украинцев, порою — весьма кровавых[1153]. Какую ответственность за эти преступления несут нацистские структуры, которым подчинялись польские полицейские, а какую — до определенной степени контролировавшее тех же полицейских польское подполье? И можно ли вообще рассматривать эти убийства как составную часть нацистской истребительной политики? Не были ли эти акции в значимой степени таким же самостоятельным предприятием, как проводившиеся практически одновременно с ними убийства поляков формированиями ОУН-УПА? Исследователям только предстоит дать ответ на эти вопросы.

Вопрос о том, насколько плотно литовские националисты после состоявшегося в конце 1941 г. роспуска ЛАФ контролировали созданные нацистами литовские вспомогательные батальоны, также не имеет однозначного ответа и требует дополнительных исследований. Судя по всему, сотрудничавшие с оккупантами литовские националисты все-таки обладали определенной политической самостоятельностью и имели возможность реализовывать отличные от нацистских планы (об этом, в частности, свидетельствует тот факт, что оккупантам так и не удалось создать литовскую дивизию ваффен-СС, а также история образованной в 1944 г. т. н. «Местной дружны Литвы»[1154]). С учетом того, что личный состав литовских полицейских батальонов в значимой степени формировался из действовавших летом 1941 г. боевиков ЛАФ (т. н. «национальных партизан»)[1155], можно предположить, что и в этих формированиях влияние литовских националистов было довольно существенным. Однако в отличие от руководства ОУН(Б) литовские националисты не стали уводить эти формирования в леса, предпочтя не реализовывать самостоятельную политику, а договариваться с оккупационными властями. Если это предположение справедливо, следует говорить о совместной с нацистами ответственности литовских националистов за преступления, совершавшиеся литовскими полицейскими подразделениями, — такие как, например, уничтожение евреев белорусского города Слуцка в конце октября 1941 г.[1156]

Летом 1941 г. координировавшие свои действия с нацистскими спецслужбами «национальные партизаны» действовали не только в Литве, но и в Латвии и Эстонии. Точно так же, как их литовские «собратья», они осуществляли убийства евреев и местного просоветски настроенного населения и охотно вливались в формируемые германскими оккупантами подразделения вспомогательной полиции. Известно, что эти подразделения весьма ценились оккупационными властями и широко использовались для проведения карательных операций на территории других советских республик[1157]. Однако, в отличие от Литвы, у латвийских и эстонских «национальных партизан» не существовало большой политически самостоятельной организации, подобной ЛАФ[1158]. Это затрудняет для исследователей ответ на вопрос, имелись ли у латвийских и эстонских антисоветских структур разработанные планы истребления «нежелательного элемента». Соответственно, затруднен и ответ на вопрос об ответственности за массовые убийства. Можно ли в данном случае говорить о том, что, наряду с нацистами, самостоятельную ответственность за уничтожение евреев и коммунистов летом и осенью 1941 г. несли организации латвийских и эстонских «национальных партизан»? По всей видимости, да, однако это предположение нуждается в обосновании.

Во всяком случае, имеются свидетельства о том, что планы по тотальной этнической чистке территории Эстонии, а также эксплуатации населения и земель российского по-рубежья вынашивал руководитель эстонского коллаборационистского «самоуправления» Хяльмар Мяэ, амбиции которого не вызывали восторга у немцев. Так, современные исследователи из Эстонии Г.М. Пономарева и Т.К. Шор обращают внимание на следующие аспекты: «В 1941 г. любое упоминание о русской культуре было под полным запретом. Нельзя было играть музыку Чайковского или вспоминать имя Пушкина, одно время снова возродилась идея сноса Александро-Невского собора в Таллинне. Глава эстонской директории X. Мяэ предложил всех русских Эстонии выселить за Чудское озеро, а эстонцев и финнов-ингерманландцев перевезти из России в Эстонию. Но поскольку оставшиеся в Эстонии русские выказали себя лояльными гражданами, их оставили в покое. К весне 1942 г. в высшем эшелоне идеологов Германии во главе с А. Розенбергом утвердилось мнение о необходимости перехода к сотрудничеству с недовольными прежней властью гражданами»[1159]. Также, вероятно, именно излишний этнополитический рефрен в карательной активности т. н. «внешнего отдела эстонской полиции безопасности и СД в Пскове» привел в дальнейшем к переименованию и переформированию немцами этого подразделения[1160]. В целом «национально настроенные» эстонские коллаборационисты предпочитали предлагать свои пути решения «этнических вопросов», договариваться с немцами или пытаться достигать своих целей исподтишка, не доводя дело до прямого столкновения с оккупантами. Дальнейшие детальные исследования могли бы пролить свет и на поставленный вопрос о степени ответственности за подобные деяния.

Не прояснен вопрос и о том, насколько латвийские и эстонские полицейские батальоны контролировались местным «национальным подпольем». Современные историки, как в Латвии, так и в Эстонии, утверждают, что подобное «национальное подполье» (состоявшее по большей части из сотрудничавших с нацистскими оккупационными властями деятелей) существовало[1161], однако уклоняются от вопроса о степени его влияния на созданные оккупантами национальные коллаборационистские формирования. Некоторые ученые вскользь упоминают о том, что подобное влияние имело место[1162], другие характеризуют военнослужащих прибалтийских полицейских формирований как нацистских наемников[1163]; большинство же старается обходить в своих исследованиях столь болезненный вопрос.

Изучение некоторых карательных операций, проводившихся латвийскими полицейскими батальонами, наводит на мысль о том, что они не сводились исключительно к воплощению подготовленных нацистами планов. Так, например, проводившаяся в начале 1943 г. в латвийско-белорусском приграничье операция «Зимнее волшебство», по замечанию израильского историка А. Шнеера, приобрела для латышей характер «охоты за рабами»: угнанные латышскими полицейскими белорусские подростки направлялись на принудительные работы не в Германию, как это делалось обычно, а в Латвию, где распределялись между богатыми латвийскими крестьянами[1164]. С учетом того, что Германия в это время испытывала острую нужду в рабочей силе, создается впечатление, что в данном случае можно говорить о реализации в рамках нацистской карательной операции не только нацистских планов — точно так же, как во время карательных операций польских подразделений вспомогательной полиции на Волыни.

Факты свидетельствуют о том, что в ряде случаев латвийские полицейские формирования проводили карательные операции с большей жестокостью, чем собственно немцы. Это объясняется распространенными среди военнослужащих этих подразделений агрессивно-русофобскими воззрениями. Исследователям, например, хорошо известен доклад офицера «Русской освободительной армии» поручика В. Балтиньша о преступлениях латвийских коллаборационистских формирований: «23 апреля 1944 г. пришлось мне быть в деревне Морочково. Вся она была сожжена. В погребах хат жили эсэсовцы. В день моего прибытия туда их должна была сменить немецкая часть, но мне все-таки удалось поговорить на латышском языке с несколькими эсэсовцами, фамилии коих не знаю. Я спросил у одного из них, почему вокруг деревни лежат трупы убитых женщин, стариков и детей, сотни трупов непогребенных, а также убитые лошади. Сильный трупный запах носился в воздухе. Ответ был таков: “Мы их убили, чтобы уничтожить как можно больше русских”»[1165].

Здесь мы опять наталкиваемся на параллель с действиями номинально контролируемых нацистами польских полицейских батальонов на Волыни. Эти формирования осуществляли убийства местных украинцев не столько в рамках реализации нацистской истребительной политики (для оккупационных властей в то время гораздо более важным было сохранение порядка в регионе), сколько в рамках украинско-польского межэтнического конфликта. Похоже, что схожая мотивация двигала в ряде случаев и членами латышских полицейских формирований. В таком случае ответственность за эти преступления должна ложиться не только на задававших общее направление карательной деятельности нацистов, но и на наполнявших ее конкретным содержанием латышских полицейских и контролировавшие их «национальные» структуры — если, разумеется, подобный контроль имел место.

Благодаря исследованиям последних лет мы имеем возможность набросать эскиз гораздо более многомерной, чем ранее, картины преступлений, совершавшихся на оккупированных нацистами территориях на Востоке. Основным ее элементом по-прежнему останутся истребительные планы, разработанные нацистами и воплощавшиеся в жизнь при помощи как немецких структур (айнзацгруппы, СС, фельдполиция, вермахт, оккупационная администрация), так и многочисленных местных коллаборационистских подразделений. Ответственность за эти преступления несет нацистское руководство. Однако помимо нацистских истребительных планов имели место планы, созданные структурами с самостоятельной политической субъектностью («тактическими коллаборационистами»), такими как ЛАФ и ОУН. Их планы деятельно воплощались в жизнь летом 1941 г.; ответственность за совершавшиеся тогда массовые преступления несут эти организации и лишь частично нацисты (в тех случаях, когда акции уничтожения осуществлялись совместно). О разной степени совместной ответственности следует говорить в случае совершения преступлений коллаборационистскими формированиями, контролировавшимися как нацистами, так и различными политически самостоятельными структурами. И, разумеется, непосредственную ответственность за преступления несут те, кто уничтожал невинных людей.