Линейный корабль

XV

– Восемь склянок, сэр, – сказал Полвил.

Хорнблауэр вздрогнул и проснулся. Хотя он спал больше часа, ему казалось, что прошло отсилы минут пять. Он лежал на койке в ночной рубашке – ночью так парило, что он сбросил покрывало – голова болела, во рту было гадко. Он ушел спать в полночь, но – спасибо жареной свинине – часа два-три ворочался с боку на бок в одуряющей духоте, а теперь его будят в четыре часа утра, чтоб он успел составить рапорт капитану Болтону или адмиралу. Застонав от усталости, он спустил на палубу ватные ноги. Глаза опухли и слипались – он потер их и почувствовал резь.

Он бы снова застонал, если бы не стоял рядом Полвил, в глазах которого надо выглядеть человеком без слабостей. Вспомнив про это, Хорнблауэр рывком встал, делая вид, будто окончательно проснулся. После того, как он искупался под помпой и побрился, это стало почти правдой, а когда заря забрезжила над мглистым горизонтом, он сел за стол, заточил новое перо, задумчиво облизнул кончик, обмакнул в чернила и начал писать:

Полвил принес завтрак, и Хорнблауэр потянулся к дымящемуся кофе, надеясь подкрепить уже иссякающие силы. Чтобы освежить в памяти подробности захвата «Амелии», пришлось перелистать вахтенный журнал – за три таких бурных дня многое успело подзабыться. Писать надо было простым языком, без выспренних оборотов и гиббонианских антитез, однако Хорнблауэр избегал употреблять и канцелярские выражения, обычные у других капитанов. Так, перечисляя захваченные возле батареи в Льянце суда, он старательно вывел «поименованные ниже», а не «нижепереименованные» – флотский штамп, вошедший в обращение с легкой руки безграмотных капитанов времен «войны за ухо Дженкинса»[2]. Он вынужден был писать «проследовал» – во флотских донесениях корабли не идут, не плывут, не выходят в море, не поднимают якоря, а исключительно следуют в соответствии с приказами, подобно тому, как и капитаны никогда не советуют, не подсказывают, не рекомендуют, а лишь почтительнейше предполагают. Вот и Хорнблауэр почтительнейше предполагал, что пока французы не восстановят батарею в Льянце, прибрежное сообщение между Францией и Испанией на отрезке от Пор-Вандра до залива Росас будет весьма уязвимо.

Пока он мучительно подбирал слова, чтоб описать вылазку в Этан-де-То возле Сета, в дверь постучали, и на его «войдите» вошел Лонгли.

– Меня послал мистер Джерард, сэр. На правой скуле видна эскадра.

– Флагман там?

– Да, сэр.

– Хорошо. Передайте мистеру Джерарду мои приветствия и попросите его взять курс на эскадру.

– Есть, сэр.

Значит, донесение надо адресовать адмиралу, а не капитану Болтону, и закончить его надо в оставшиеся полчаса. Хорнблауэр обмакнул перо в чернильницу и лихорадочно застрочил, описывая расстрел армии Пино и Леччи на прибрежной дороге между Мальгратом и Аренс-де-Маром. Его самого поразило, когда он подсчитал: итальянцы должны были потерять убитыми и ранеными пятьсот-шестьсот человек, не считая тех, кто сбежал или заблудился. Излагать это надо было осторожно, дабы не попасть под подозрение в похвальбе – провинности, с точки зрения начальства, неизвинимой. Вчера пятьсот или шестьсот человек были убиты или искалечены из-за того лишь, что он – деятельный и предприимчивый офицер. Созерцая мысленным взором вчерашние свои свершения, Хорнблауэр видел их как бы двояко: с одной стороны – трупы, вдовы и сироты, мучения и боль, с другой – неподвижные фигурки в белых штанах, рассыпанные оловянные солдатики, цифры на бумаге. Он проклинал свой аналитический ум, как проклинал жару и лежащий перед ним рапорт. Он даже осознавал отчасти, что теперешнее подавленное состояние духа напрямую связано с недавними успехами.

Он подмахнул донесение и крикнул Полвилу, чтоб принес свечу и натопил воску для печати, пока сам он посыпает свежие чернила песком. От жары пальцы липли к размякшей бумаге. Когда он начал подписывать «контр-адмиралу сэру П. Г. Лейтону, К. Б.» чернила расплылись на влажном листе, как на промокашке. По крайней мере, с донесением покончено. Хорнблауэр поднялся на палубу, где пекло уже невыносимо. Металлический блеск неба, заметный еще вчера, сделался сегодня отчетливее: барометр в каюте падал вот уже три дня. Без сомнения, надвигается шторм, мало того – столь долго ожидаемый шторм будет тем более свирепым. Хорнблауэр повернулся к Джерарду и приказал следить за погодой, а при первых признаках ненастья убавить парусов.

– Есть, сэр, – сказал Джерард.

Два других корабля эскадры покачивались на волнах в отдалении – «Плутон» с тремя рядами орудийных портов и красным военно-морским флагом на крюйс-стеньге, указывающим на присутствие контр-адмирала Красного Флага, «Калигула» в кильватере.

– Позовите мистера Марша салютовать адмиральскому флагу, – приказал Хорнблауэр.

После обмена приветствиями по фалам «Плутона» побегали флажки.

– Позывные «Сатерленда», – читал Винсент. – «Занять позицию в кильватере».

– Подтвердите.

Новая цепочка флажков.

– Позывные «Сатерленда», – снова прочел Винсент. – «Флагман капитану. Явиться на борт и доложить».

– Подтвердите. Мистер Джерард, спустите мою гичку. Где полковник Вильена?

– Не видел его с утра, сэр.

– Эй, мистер Сэвидж, мистер Лонгли. Бегите вниз и вытащите полковника Вильену из постели. Он должен быть здесь одетым к тому времени, как спустят мою гичку.

– Есть, сэр.

Через две с половиной минуты капитанская гичка покачивалась на волнах, а Хорнблауэр сидел на кормовом сиденье. Вильена появился у борта в последнюю секунду и вид имел преплачевный, чему не приходилось удивляться – два бесцеремонных мичмана, не знающие ни слова по-испански, впопыхах выволокли его из постели и кое-как помогли напялить одежду. Кивер сполз набок, доломан был застегнут криво, перевязь и саблю Вильена держал в руках. Нетерпеливые матросы затащили его в шлюпку – никому не хотелось ронять репутацию своего судна, заставляя адмирала ждать из-за какого-то испанца.

Вильена плюхнулся рядом с Хорнблауэром. Он был небрит и встрепан, глаза опухшие, как у Хорнблауэра при пробуждении. Он бормотал и ворчал со сна, осоловело поправлял одежду, а тем временем гичка, подгоняемая усилиями гребцов, стрелой неслась по воде. Только возле флагмана Вильена окончательно продрал глаза и заговорил, но в недолгое оставшееся время Хорнблауэру уже не пришлось изощряться в вежливости. Он надеялся, что адмирал оставит Вильену у себя на корабле, дабы порасспросить о ситуации на берегу.

У борта Хорнблауэра приветствовал капитан Эллиот.

– Рад видеть вас, Хорнблауэр, – сказал он. Хорнблауэр представил Вильену, Эллиот пробормотал нечто невразумительное и в изумлении уставился на яркий мундир и небритые щеки. Когда с формальностями было покончено, Эллиот с явным облегчением вновь заговорил с Хорнблауэром.

– Адмирал у себя в каюте. Прошу сюда, джентльмены.

В каюте кроме адмирала находился его флаг-адъютант молодой Сильвестр, о котором Хорнблауэру приходилось слышать как о способном офицере, хотя и он, разумеется, принадлежал к знати. Сам Лейтон был в то утро неповоротлив и говорил медленно – в жаркой каюте по его полным щекам ручьями катился пот. Они с Сильвестром мужественно постарались приветить Вильену. Оба сносно говорили по-французски, плохо по-итальянски, и, припомнив остатки школьной латыни, кое-как объяснялись на смеси трех языков, но разговор шел туго. С явным облегчением Лейтон повернулся к Хорнблауэру.

– Я хотел бы выслушать ваше донесение, Хорнблауэр.

– Вот оно в письменном виде.

– Спасибо. Но давайте немного послушаем вас самого. Капитан Болтон сказал мне, что вы захватили призы. Где вы были?

Хорнблауэр начал перечислять. Сказать надо было так много, что он смог счастливо опустить обстоятельства, при которых расстался с Ост-Индским конвоем. Он рассказал, как захватил «Амелию» и флотилию мелких судов у Льянцы. Тяжелое лицо адмирала оживилось при вести, что он стал на тысячу фунтов богаче, он сочувственно закивал, когда Хорнблауэр объяснил, что вынужден был сжечь последний трофей – каботажное судно около Сета. Хорнблауэр осторожно предположил, что эскадра могла бы с успехом приглядывать за побережьем между Пор-Вандром и Росасом, где после уничтожения батареи в Льянце негде укрыться французским судам. При этих словах меж адмиральских бровей пролегла чуть заметная морщина, и Хорнблауэр поспешно оставил эту тему. Лейтон явно не любит, чтоб подчиненные ему советовали.

Хорнблауэр торопливо перешел к событиям следующего дня на юго-востоке.

– Минуточку, капитан, – перебил его Лейтон. – Вы хотите сказать, что прошлой ночью двигались на юг?

– Да, сэр.

– Место встречи вы, вероятно, прошли в темноте?

– Да, сэр.

– И вы не потрудились узнать, вернулся ли флагман?

– Я приказал впередсмотрящим наблюдать особо тщательно.

Морщина между бровей Лейтона сделалась отчетливее. Капитаны, особенно на блокадной службе, изрядно досаждают адмиралам тем, что рвутся действовать независимо – хотя бы ради призовых денег – и постоянно изыскивают для этого предлоги. Лейтон явно намеревался пресекать такие попытки в зародыше, мало того, он догадался, что Хорнблауэр, миновав место встречи ночью, действовал с умыслом.

– Я чрезвычайно недоволен вашим поведением, капитан Хорнблауэр. Я уже выговорил капитану Болтону за то, что он вас отпустил, а теперь узнаю, что позапрошлой ночью вы были в десяти милях отсюда. Я затрудняюсь выразить вам степень своего неудовольствия. Так случилось, что до места встречи я добрался утром того же дня, и по вашей милости два линейных корабля Его Величества бездействовали сорок восемь часов, пока вы не соизволили вернуться. Прошу понять, капитан Хорнблауэр, что я глубоко раздосадован, о чем не премину известить в своем рапорте адмирала, командующего Средиземноморским флотом, дабы тот принял какие сочтет нужными меры.

– Да, сэр, – отвечал Хорнблауэр, изображая на лице глубокое раскаяние. Впрочем, он успел рассудить, что трибуналом тут не пахнет – приказы Болтона полностью его оправдывают – и вообще, вряд ли Лейтон осуществит свою угрозу и сообщит адмиралу.

– Прошу продолжать, – сказал Лейтон. Хорнблауэр начал рассказывать про итальянцев. По выражению адмиральского лица он видел, как мало значения тот придает достигнутому моральному воздействию, что ему не хватает воображения представить позорно бегущие от неуязвимого врага полки и то, как скажется это на них в дальнейшем. Когда Хорнблауэр предположил, что итальянцы потеряли не менее пятисот человек, Лейтон заерзал и обменялся с Сильвестром взглядами – он явно не поверил. Хорнблауэр решил воздержаться от замечания, что еще не менее пятисот человек отстали или дезертировали.

– Очень интересно, – сказал Лейтон фальшиво. К счастью, в дверь постучал Эллиот.

– Погода портится, сэр, – сказал он. – Я полагаю, что если капитан Хорнблауэр хочет вернуться на свое судно…

– Да, конечно, – сказал Лейтон, вставая. С палубы Хорнблауэр увидел, что с подветренной стороны горизонт быстро заволакивается черными тучами.

– Еле-еле успеете, – сказал Эллиот, провожая его к шлюпке и поглядывая на небо.

– Да, конечно, – отвечал Хорнблауэр. Он торопился отвалить, пока никто не заметил, что он оставил Вильену – позабытый всеми, тот замешкался на шканцах, не понимая, о чем говорят между собой англичане.

– Весла на воду! – приказал Хорнблауэр, еще не сев и гичка понеслась прочь.

Даже на трехпалубном корабле места маловато, особенно если там разместился адмирал со своим штабом. Чтоб устроить испанского полковника, придется потеснить какого-то несчастного лейтенанта. Хорнблауэр скрепя сердце решил, что не будет переживать из-за неведомого младшего офицера!