Тем же утром Максимильян Горькин взглянул на свой барометр, изменился в лице, заплакал, выпил натощак четвертушку водки и, нажимая на свое замечательное волжское «О», сказал сынишке Соцреализму, который уже пописывал в Пролеткульте стишки:
— Гляди, сынОк, стрелку сОвсем зашкалилО, — сказал Буревестник. — Буря, скоро грянет буря! Больно мне за нашу творческую интеллигенцию… А ты уж совсем большой, экой вымахал! Иди-ка ты, парень, в люди. Чую, недолго мне жить осталось — либо сам помру, либо врачи отравят, либо еще как-нибудь… Кто за меня напишет новую «Войну и мир» — ума не приложу. Оставляю тебе в наследство чистую амбарную книгу в десять тысяч страниц, ничего у меня больше нет, окромя единственного костюма и вышиванной тюбетейки. Вот тебе социальный заказ — напиши-ка ты в этой книге нашенскую, пролетарскую «Войну и мир». Попробуй. Чтоб, понимаешь, война — так уж настоящая, классовая война, а когда, понимаешь, мир — то чтоб настоящий мир, а не Брестский, похабный. Живи по «Правде», понял? Пиши правду, правду и только в «Правду». Компрене ву?
Предсказав, значит, плохую погоду и стихийные бедствия и оставив внебрачному сыну в наследство пустую амбарную книгу и литературные советы, популярный пролетарский писатель опять заплакал горькими слезами (очень уж любил плакать), выпил еще шкалик водки, разбил барометр и по настоянию своего лучшего друга экономиста Н.Ильина («Говно эта ваша творческая интеллигенция, — сказал ему экономист Н.Ильин, слушая „Аппосионату“. — Разбитое кривое зеркало революции, выброшенное на свалку Истории. Езжайте-ка, батенька, к себе на Капри, не плачьте и не путайтесь под ногами со своими несвоевременными мыслями — иначе я за себя не ручаюсь.»), так вот, по настоянию экономиста Н.Ильина Максимилиан Горькин, как тот жирный пИнгвин, уехал в тихую гавань на остров Капри прятаться от революционных цунами, лить слезы по говяной интеллигенции и лечиться от алкогольного туберкулеза.
Делать нечего. Спрятал Соцреализм Максимильяныч на груди амбарную книгу в красном сафьяновом переплете, заточил чернильный карандаш и отправился в люди.
Идет, бредет, шагает по Москве. Не ворует. Перебивается с хлеба на воду. Скучно. Люди всякие вокруг снуют, футуристы, диссиденты, попутчики. Знакомые беспризорники, с кеми Соцреализм Зимнее Логово брал. Соцреализм их в глаза не замечает. Делает вид, что гуляет по Москве, а сам изучает жизнь, как она есть, ищет ответы на больные вопросы.
А люди вокруг не знают что делать. Землю, фабрики и свободу расхватали, а что с этим добром делать — не знают.
«В самом деле: что делать? — размышляет Соцреализм. — Ну, по винтикам, по кирпичикам разнесли макаронную фабрику по домам, приватизировали. Ну и?.. Где макароны?.. Ну, принес ты домой мешок земли, лучшего чернозема. Ну, два мешка, ну, телегу… Макароны же из земли не вырастут. Ну, взял ты дарованную свободу, а свобода такой предмет: хочешь
— гуляй, гуляй — не хочу. Оно же ж все несъедобное — земля, фабрики и свобода! Где обещанные хлеб? чай? масло? мясо? молоко?.. Экономист Н.Ильин обещал: «Завтра все возьмете в свои руки». Где ж это ВСЕ? Где это ВСЕ взять и куда ОНО к черту подевалось?»
Как вдруг навстречу Соцреализму катится крученый Давид Бурлюк в стетсоне и в тапочках на босу ногу.
— Привет птенцу Буревестника! — машет стетсоном Давид Бурлюк. — Где пропадаешь, дыр, бул, щур?
Не отвечает Соцреализм-богатырь, нос воротит.
— Поехали к Репину спаржу жрать. И самогон у старика найдется, бул, щир, дыр!
Вот и ответ: где взять, где взять?.. У Ильи Ефимыча Репина, щил, был, дыр.
Молчит богатырь Соцреализм, воротит нос в противоположную сторону.
— Что у тебя с клювом случилось, — удивляется Бурлюк. — Ты чего клюв задрал, жир, дыл, был?
Надо отвечать — не отцепится.
— Хожу тут, матерьял собираю, — цедит сквозь зубы Соцреализм. — Собрался «Войну и мир» писать.
Давид Бурлюк так изумился, что плюнул на мостовую и уехал по израильской визе в Северо-Американские Штаты и неплохо провел там время, предназначенное ему судьбой — жил, был, пил.
«Всегда так было: лица сомнительного происхождения приезжают и уезжают, а русский человек остается с задранным носом, — подумал богатырь Соцреализм, неодобрительно глядя вслед тапочкам Бурлюка. — Но о чем это я?.. Все о том же: что делать? Где взять масло, хлеб, молоко — все эти съедобные предметы? Каждый в отдельности точно знает, что нужно делать СВОЕ ДЕЛО — пахать да сеять, точить да сверлить, торговать да писать свою „Войну и мир“ — хотя последнее не съедобно, но допустим, — а потом уже смело гулять да плясать. То есть, по профессору Карлу Фридриксонну: требуется создавать то, чего еще нету — продукт; и проедать прибавочную стоимость. До чего просто! А что на деле? А на деле продуктов нет. Каждый знает, что каждый должен делать свое дело, только не он сам. Каждый сам за себя, и всем скопом — никак! Ну, никак! Если всех людей вместе сложить, арифметическая сумма не получается. А получаются — штабеля.»
Вдруг, откуда ни возьмись, ползет навстречу пьяненький с утра Серега, еле шевелит языком, приглашает в трактир, червонцы есть, он угощает.
Не видит богатырь Соцреализм старого дружка, в упор не замечает, переходит на другую сторону улицы. Серега хоть и коренного происхождения, но Соцреализму с пьяным имажинистом не по пути. А хоть бы и с трезвым.
— Мы идем ДРУГИМ путем, — кричит он Сереге с того берега улицы.
Серега так обозлился, что немного протрезвел, кое-как доплелся до своего знаменитого «Англеттера», выхлестал на пару с Аськой Дункан полный чайник водки, после чего по-пьянке решили оригинально расстаться с жизнью, повесившись обнаженными в одной петле, совершая при этом последний акт любви, что и немедленно сделали.
Но веревка, по счастью, оборвалась, и половой акт пришлось продолжать там, где ему и положено быть — на полу.
Там же и уснули, обнявшись.
И вот что еще непонятно Соцреализму-богатырю: народ — он, вроде, один. Голова два уха, как у Сереги. А никак между собой договориться не может.
Вопрос: почему?
Ответ: потому что.
Потому что народ состоит из разных индивидуев. Каждый в отдельности со своей головой и ушами. Как их всех привести к общему знаменателю, если один на печи лежит, второй — бывший жандармский офицер, третий загулял, четвертый в больнице фельдшером, пятый о чем-то сильно задумался, у шестого — непроизносимая фамилия, седьмому давно в дурдом пора, а восьмой водку хлещет в буфете, как чеховский телеграфист, оплакивая безвременную кончину первой кинозвезды Венеры Горячей. И прочие. И всех таковых прочих
— миллионы, яко грязи. Нас тьмы и тьмы, и тьмы…
А вот, например, бывший товарищ министра переходного временного кабинета — тот вообще затаил лютую злобу на Совместную власть и на ее народных совместителей. Ну, с этим полегче, этого сразу к стенке. А вот, например, что за курчавая личность у костра греется? Кто таков?
Пригляделся Соцреализм: да это же знаменитый попутчик Александр Блок!
С ним конечно тоже не по пути, но проходить мимо как-то неудобно. Все-таки, Блок. «Скифы», все-таки:
«Мильены нас.
Нас тьмы и тьмы, и тьмы…»
— Здравствуйте, дорогой Соцреализм Максимильянович, — вежливо, как это только он один умеет, здоровается Александр Блок, потирая над костром озябшие руки. — Слыхали, у меня мужички в деревне библиотеку сожгли вместе с усадьбой. Вот, смотрю на огонь и думаю: хорошо это или плохо — когда книги жгут? Как по вашему?
Тоже вопросик: что такое хорошо и что такое плохо?
Молчит Соцреализм. Что тут скажешь?.. Как для кого… У мужичков классовое чутье на блоков, на библиотеки и на усадьбы, да как объяснишь это Александру Блоку?
— Как здоровье вашего многоуважаемого батюшки Максимильяна Горькина?
— не унимается от вежливости Александр Блок.
А сам, между прочим, очень болезненно выглядит. Видать, не жилец на этом свете, лучше бы о собственном здоровье позаботился, а Максимильяна Горькина врачи как-нибудь сами ухайдокают.
— Почему не видно вашего батюшки во «Всемирной литературе»? Нам там селедку недавно выдали, по мешку селедки. Мне, Кюхельбеккеру и Крылову Ивану Андреичу. Ничего, можно жить — хорошая селедка.
«Заговаривается Блок, — соображает Соцреализм-богатырь. — Далась ему эта селедка. Надо бы поздороваться, неудобно молчать. Блок, как-никак.. Блок не Бурлюк, надо бы с Блоком посоветоваться насчет „Войны и мира“…»
Вдруг взял да и рявкнул:
— Здравствуйте, Александр Блок!
Аж проходившая мимо костлявая лошадь со страху в костер упала.
А Блок так испугался, что схватил свой мешок с селедкой, вернулся домой, прилег на диван и… помер.
Было ровно двенадцать.
«Кроме того, что народ состоит из разных отдельных индивидуальностей,
— продолжает размышлять Соцреализм, — кроме этого, все они, черти, разных национальностей со своими межнациональными особенностями. Одни в субботу отдыхают, другие яйца красят, третьи по канату ходят, четвертые на тальянке играют, и никто работать не спешит. И всех на сегодняшний день триста миллионов, за всеми глаз да глаз нужен. А ворья, жулья и хулиганья
— в два раза больше. Ворье с жульем — тоже люди тоже народ. Народ — он хоть и один, но разный. Народ друг друга понять не может, где уж тут враг врага… Одним словом: татаро-монголы. Европа-азия. И все поголовно до зубов вооружены еще со времен наполеоновского нашествия. Совсем народишко озверел, так и зыркает по сторонам — кому бы в рыло дать?»
И только-только Соцреализм-богатырь закончил последнее размышление, как снизу, с Подола, выкатывается на Красную площадь пулеметная тачанка с какой-то расфуфыренной девкой…
Девкой — не девкой, теткой — не теткой… Соцреализму издалека не разобрать…
— Гля!.. Гражданка!.. — шепчутся те, кто постарше.
Узнали!..
Те, кто постарше, сразу эту ведьму узнали — по памятной революции 905-го года, развязанной сыцилистами и скубентами при великой княгине Ольге — сразу ее признали, но всяк на свой вкус и лад и с собственной точки зрения. Гражданка была в модной во все времена комиссарской кожанке, с маузером в одной руке и с оливковой веткой в другой (не в знак мира, а для отмахиванья от мух), на боку — казачья нагайка, на правой ноге — кирзовый прохудившийся сапог, левая же ножка затянута в фильдеперсовый чулок с красно-революционной подвязкой. Шляпка у нее была от Диора, украденная на дешевой распродаже барахла из Зимнего Логова, конские патлы
— от нигилистов и диссидентов вместе взятых, а лицо имело выражение то ли фараоновой мумии, то ли святых киево-печерских мощей без признаков пола. Соцреализму привиделась даже точеная девичья грудь, стыдливо выглянувшая из-под римской тоги, но он глаза отвел, видение отогнал и в амбарную книгу не зарисовал, чтобы не быть обвиненным в натурализме в очередной речи какого-нибудь нежданова товарища. Другие ценители женской красоты обратили внимание на рубенсовские формы Гражданки, напомнившие им, особенно снизу, чуть ли не фигуру Катерины-императрицы; третьи, наоборот, наблюдали макаронную курсистку, с зажженной цыгаркой оседлавшую бензовоз; четвертые, пятые и шестые вообще двух слов связать не могли и восторгались так:
— Гля!..
— Фря!..
— Тля!..
— Бля!..
В общем, все воспринимали Гражданку по разному, и каждый по своему.
А чеховскому телеграфисту даже примерещилась восставшая из небытия Венера Горячая, промелькнувшая однажды перед ним в освещенном окне вечернего транссибирского экспресса «Москва-Воронеж» на маленькой станции Борщаговка, и от избытка переполнивших его чувств, телеграфист застрелился прямо в толпе из дуэльного пушкинского пистолета. (Кстати, именно этот выстрел из украденного с дешевой распродажи неудачливого пистолета положил начало гражданской войне, а не холостяцкий залп с броненосца «Потемкина», как это безответственно утверждает «Краткий курс ТАКОЙ партии».)
Услыхав выстрел и унюхав запах крови, тут же взялись друг друга угощать — брат пошел на брата, сват — на свата, товарищи — на товарищей. И понеслось полноводьем народное течение. Ты ему:
— Товарищ!
Он тебе:
— Какой я тебе товарищ?
И в рыло.
Таким вот Макаром.
Видя такое дело, Соцреализм залез на фонарь (литой, чугунный такой Царь-Фонарь с канделябрами и завитушками торчал у входа в ЦУМ со времен Иоана Грозного — его потом перенесли на дачу Нацмена у озера Рица перед исторической встречей с ерманским рельсканцлером Гнидлером; фонарь, о котором Искандер с Огаревым однажды крылато произнесли: «В нашем царстве-государстве есть три реликвии: Царь-Пушка, которая никогда не стреляла, Царь-Колокол, который никогда не звонил, и Царь-Фонарь, который никогда не светил.») — так вот, залез богатырь-Соцреализм на Царь-Фонарь и с высоты наблюдает: кто чего делает, что говорит и о чем думает.
Видит: пока он лез на Фонарь, пропустил гранд-стриптиз: Гражданка разбросала свою одежду в толпу, обнаженная пляшет с факелом на бензовозе и кричит:
— Не замай! — кричит. — А то взорву!
А кругом, между прочим, исторические ценности: Янтарная комната, библиотека Ярослава Мудрого, гражданин Минин и князь Пожарский о чем-то тихо беседуют.
— Опять пошли смутные времена, — поводит рукой гражданин Минин.
— Пора уходить на Дон, к Каледину, — отвечает князь Пожарский.
Декаденты им снизу кричат:
«Подумаешь, они спасли Расею!
А может, лучше было не спасать?»
А тут еще не во время Блока хоронят. Оказывается, умер Александр Блок. Принес домой мешок с селедкой, лег на диван и… помер. Ну, сожгли у него мужички библиотеку с усадьбой. Ну, сожгли. Хорошо это или плохо?.. Жалко, конечно, библиотеку, но нельзя же так расстраиваться!
Гайдар шагает впереди гроба, за ним — вся редакция «Мировой литературы» с бумажными венками и с мешками с селедкой, позади футуристы с водосточными трубами, играют ноктюрны. Серега с Аськой Дункан поотстали, хлещут водку из чайника, а Владим Владимыч в желтой кофте с черной бабочкой громоподобно читает свое новое стихотворение, написанное своей знаменитой лесенкой, что по рублю за строчку:
«Вы ушли, как говорится, в мир иной…»
— Какой-какой? — спрашивает его Серега.
— ИНОЙ, — отвечает Владим Владимыч.
Совсем как экономист Н.Ильин.
Похороны похоронами, а голая Гражданка вовсе не шутит. Какой-то бывший жандармский офицер держится за сердце и по старорежимной привычке уговаривает гражданку:
— Христом-Богом прошу, уймитесь, Гражданка! Слезьте с факелом с люка бензовоза! Кругом исторические ценности, не считая людей!
Куда там! Гражданке-то что, она психованная. Она все повзрывает и дальше поскачет.
Передние, которые чистенькие и живут в центре, прут от бензовоза подальше, во внутреннюю эмиграцию, а задние, с городских слободок и спальных массивов, напирают наоборот, вперед, к историческим ценностям. Типичная ситуация любой гражданской войны по экономисту Н.Ильину:
«Эти уже не хотят, а те еще не могут.»
Свалка. Давка. Круговорот людей в природе.
Фельдшер кричит:
— Вся Власть Учредительному Собранию!
Ворье орет:
— Держи вора!
А само по карманам шмонает.
Депутаты объявили перерыв до вечернего заседания и бьют друг друга на Лобном месте.
Любо, братцы!
Морская пехота перекрыла бэтээрами все входы и выходы, обнажила саперные лопаты, никого с площади не выпускает и свое требует:
— Даешь этакую мать порядка!
А человек, пожелавший остаться неизвестным, вот что обо всем этом думает:
«Что-то я не расслышал — какую-какую мать? — думает этот достойный человек. — Зачемъ я сюда пришелъ, дуракъ набитый? Сиделъ бы дома на диване, а еще лучше — совсемъ не появлялся на светъ. Да пошли они все къ этой самой матери со своей Гражданкой, Совместной Властью и Учредительнымъ Собраниемъ! Я, — думаетъ этотъ индивидуумъ, — я свободная личность во всехъ пяти измеренияхъ: въ длину, въ ширину, въ высоту, во времени и, главное, въ душе. Въ ихней дурацкой свалке я никакого участия не принимаю. Я — НАДЪ сВалкой! И „еръ“ я буду ставить, где захочу, какъ завещалъ Левъ Толстой. А букву „Е“ — съ двумя точечками наверху, по Солженицыну. И никто меня не заставитъ! Я — НАДЪ СВАЛКОЙ! Захочу сейчасъ — и взлечу. Улягусь вонъ на томъ облаке, какъ на своемъ диване, подопру рукой подбородокъ, буду глядеть свысока на эту свалку и обдумывать больные вопросы современности, перечень которыхъ у меня всегда съ собой въ правомъ кармане.»
Перечень больных вопросов любой современности — это уже много. Но как только этот достойнейший обладатель перечня взлетел, чтобы улечься на облачке и сверху подумать над ответами, как только он оторвался от Земли и не спеша стал подниматься над свалкой, как снизу его грубо схватили за ноги и заорали:
— Стой! Куда?!
— Ты кто?! Документы!
За левую ногу его держал красный, как помидор, сотрудник Энкавэдэ, за правую — белый, как мел, офицер деникинской контрразведки. Гражданин рвался в небо, но его поставили на булыжную мостовую и задали самый-самый-самый больной вопрос современности:
— Ты за кого?
Летающий гражданин хотел было спокойно объяснить, что он собрался произвести первый в мире полет человека по воздуху без летательного аппарата, что он свободен во всех пяти измерениях, что ОНЪ — НАДЪ СВАЛКОЙ, что полет — это его естественное состояние… Но неожиданно для себя он вдруг затрепыхался, замахал, как птица, руками и закричал:
— Да пошли вы все к этакой матери!
И его с двух сторон за такой ответ как держали за ноги, так и разорвали на две части, как вареного цыпленка.
Но вопросы остались.
1. КТО ПРАВЪ?
2. КТО ВИНОВАТЪ?
3. ДОКОЛЕ? Вариантъ: ДО КАКИХЪ ПОРЪ?
4. ЧЕГО ТЕБЕ НАДО? (Въ ответъ сразу проси чего-нибудь. Примечания Летающаго Человека.) 5. КАМО ГРЯДЕШИ?
6. ШТО ДЕЛАТЬ?
7. ЧТО ЖЪ ЭТО ДЕЛАЕТСЯ, ГРАЖДАНЕ? (Этотъ вопросъ задается съ вытаращенными глазами и разведенными пошире руками. Не путать съ вопросомъ «Што делать?») 8. КТО ТАМЪ? (Возможные ответы: «Полиция!», «Дворникъ!», «Энкавэдэ!») 9. ОЙ, А КТО КЪ НАМЪ ПРИШЕЛЪ? (Не путать съ вопросомъ «Кто тамъ?) 10. ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ? (На то и напоролись, понятно.) 11. КАКЪ ДАЛЬШЕ ЖИТЬ?
12. ЧТО ЗАВТРА КУШАТЬ БУДЕМЪ?
13. ВЕРУЕШЬ?
14. КУДА ПРЕШЬ?
15. ТРЕТЬИМЪ БУДЕШЬ? (Хороший, добрый вопросъ. Отвечать надобно уважительно: «Я бъ съ удовольствиемъ, но…») 16. ЧТО СЪ НАМИ ПРОИСХОДИТЪ?
17. КТО КРАЙНИЙ? Вариантъ: КТО ПОСЛЕДНИЙ? (Дождавшись ответа, надобно сказать: «Я за вами».) 18. А ТЫ ЗАПИСАЛСЯ ДОБРОВОЛЬЦЕМЪ?
19. ТЫ ЗА КОГО? (Очень больной вопросъ.) 20. ОТКУДА ЕСТЬ ПОШЛА ЗЕМЛЯ РУССКАЯ?
21. КУДА ЖЪ НАМЪ ПЛЫТЬ?
22. НЕТЪ ЛИ РОДСТВЕННИКОВЪ ЗА ГРАНИЦЕЙ?
23. СТОЙ, КТО ИДЕТЪ? (Быстро говори пароль — если знаешь.) 24. А НЕ ЕВРЕЙ ЛИ ВЫ? (Вспомнить тамъ же: «Почему нетъ въ продаже подсолнечного масла?») 25. ЗАЧЕМЪ ПРИШЛИ МЫ ВЪ ЭТОТЪ МИРЪ?
26. ЗА ЧТО?
27. ТЫ КТО ТАКОЙ? (На этотъ вопросъ отвечаютъ этимъ же вопросомъ: «А ТЫ КТО ТАКОЙ?») 28. КОМУ ЭТО ВЫГОДНО?
29. ПОЧЕМЪ ПУДЪ СОЛИ? Вариант: ПОЧЕМЪ ФУНТЪ ЛИХА?
30. КАКЪ НАМЪ РЕОРГАНИЗОВАТЬ РАБКРИНЪ?
31. БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?
32. СЪ КЕМЪ ВЫ, МАСТЕРА КУЛЬТУРЫ?
33. КТО ВЫ, ДОКТОРЪ ЗОРГЕ?
34. И КУДА ВСЕ ПОДЕВАЛОСЬ? (Сравни: «Что жъ это делается, граждане?») 35. КОМУ НА РУСИ ЖИТЬ ХОРОШО?
36. КОМУ ЭТО ВЫГОДНО?
37. КТО НАПИСАЛЪ РОМАНЪ «ТИХИЙ ДОНЪ»?
38. ПОЧЕМУ ВЫМЕРЛИ ДИНОЗАВРЫ?
39. КТО СОЧИНЯЕТЪ АНЕКДОТЫ?
40. КАКЪ НАМЪ ОБУСТРОИТЬ РОССИЮ?
41. НУ, И ЧТО ДАЛЬШЕ?
42. Самый придурковатый вопросъ:
А ЧТО ХОТЕЛЪ СКАЗАТЬ АВТОРЪ ЭТИМЪ СВОИМЪ ПРОИЗВЕДЕНИЕМЪ?
Столько больных вопросов, что даже Лев Николаевич на пару с Александром Исаичем не разгребут. Где уж этой психованной Гражданке. Ответов много, а ответ на все вопросы подавай один, чтобы все понимали. Кто этот ответ ответит, тот и козырный туз. Но никто отвечать не хочет, все только спрашивают, а бывшие псы-сатрапы таинственно молчат и ботинками качают.
Тогда за дело берется Гражданка. Вместо ответа она из пулемета «Максим» начинает приводить всех к общему знаменателю и складывать в штабеля, но толпа все прибывает и прибывает, и девятый вал толпы еще даже не наступил, всех не сразу перестреляешь — народу у нас завсегда много водится, плюс приезжие, плюс иностранцы, плюс лица неопределенной национальности. И все, конечно, сразу бегут к ЦУМу, к ГУМу, к «Детскому миру» и спрашивают:
— Что дают?
Вот и еще один больной вопрос, не учтенный в перечне Летающего Человека: ЧТО ДАЮТЪ?
А вот и ответ: ПУЛЮ ВЪ ЛОБЪ.
Кровавая жатва продолжается полным ходом, похоронных комбайнов не хватает. Беспризорники ночуют в котлах, генералы на белых конях рубят толпу в капусту. Национальный вопрос стоит на ребре и не падает — стреляют всех, кто под руку подвернулся: полян и древлян, чудь и мерь, мордву и чухонцев, негров и китайцев из Интернациональной бригады, цыган и армян, татаров и монголов, но прежде всего, конечно, лиц неопределенной национальности, хотя тех уже и не видно — уехали? попрятались? ассимилировались?
Вопросы, вопросы…
Но некогда разбирать — бей всех, кто от Агдама и Евы! Кровь всех цветов и оттенков течет вдоль кремлевской стены и по трубопроводу уходит в Каспийское море. Прилетает на «Фармане» герр Уэллс, садит свою этажерку прямо на Красной площади и пробирается между трупами на прием к кремлевскому мечтателю, брезгливо хлюпая ботинками в лужах крови. Что же он видит? Кругом разруха, на запасном пути обглоданный скелет бронепоезда, фабрики разворованы, земля утрамбована, продовольственные склады разграблены, дрова не подвезены, кругом стрельба, обыватель хмур.
У дверей с табличкой «Кремлевский мечтатель» стоит с саблей наголо шофер Гулько Макар Егорьевич — тот самый, стукнутый псами-сатрапами наганом по голове, с тех пор он что-то не в себе.
— Ты кто? — спрашивает Макар Егорьевич, награжденный за тот давнишний подвиг позолоченной именной саблей, и слышит в ответ:
— Герр Уэллс, основоположник научной фантастики.
— Ага. Есть такой. Пропуск выписано, заходите, — салютует саблей шофер Гулько.
Заходит.
Встречает герра Уэллса очень простой человек — галстучек, пиджачок, ботиночки, пальтецо, зато на громаднейшей голове — кепка 68-го размера, с громаднейшей пуговицей.
— Что скажете? — спрашивает его кремлевский мечтатель, он же экономист Н.Ильин.
— Россия, — по-английски говорит герр Уэллс, снимая буржуйский котелок, — во мгле! А Максимильян Горькин на острове Капри, как последний босяк, ходит в одном костюме и в тюбетейке и плачет. И люди у вас какие-то хмурые! Хоть бы один улыбнулся.
— Это очень плохо, — по-английски же отвечает кремлевский мечтатель (он все языки знал!) — Ну, ничего, ничего! Приезжайте к нам через десять лет, непременно приезжайте! И тогда сами все увидите!
Вот у кого на все есть ответ:
— Приезжайте к нам через десять лет! А лучше всего — через двадцать!
— отвечает экономист Н.Ильин, но секретные карты профессора Карла Фридриксонна пока не раскрывает. — Нет, вы точно скажите: приедете или нет? Я вам новый пропуск выпишу, буду ждать!
— Хорошо, приеду, посмотрю.
А кремлевский мечтатель провожает писателя-фантаста до дверей и думает так:
«Через двадцать лет или ишак сдохнет или герр Уэллс помрет.»
В общем, царевала эта Гражданка три дня, три месяца и три года, и народу от ее красного маникюра полегло столько, что никакому Чудищу Лаяйющему в кошмарном сне не приснится. А если считать и неродившихся — то умножай на два.
Устал, измучился народ.
— Кончать, — говорит, — надо эту Гражданку. А то живого народа вообще не останется. Серпом по молоту! И штык в землю!
Поумнел, значит, народ.
Видя такое всеобщее к себе уважение, Гражданка без боя перешла бывшую государственную границу и поскакала в Ерманию к рельсканцлеру Гнидлеру за подмогой, но тот как раз занимался аншлюссом с Австрией, поэтому: «извините, мадам, как-нибудь в другой раз».
Тогда Гражданка приклеила усы-колечком, надела соломенное сомбреро и отправилась пароходом в Мексику экспортировать революцию и наводить порядок среди тамошних кактусов. С тех пор носит эту бессмертную гражданку по белу свету до сего дня. Верная примета — там, где свои начинают бить своих, там, значит, объявилась Гражданка в одном кирзовом сапоге и с оливковой веткой в руке.
А народ — штык в землю и разбежался по хатам, подвалам, да по коммунальным квартирам. Раненого Соцреализма, упавшего с Царя-Фонаря, отнесли в кремлевскую больничку, как внебрачного сына самого Максимильяна Горькина, — отнесли и разбежались. Устал народ. Надоело народу вопросы спрашивать — что да почем. Так устал народ, что надоело без работы болтаться. Занялся народ своим делом — сеет да пашет, точит да сверлит, торгует да лечит, а кто ничего не умеет, тот так живет, бизнес делает. В перерывах же от трудов пляшут и пьют вонючую буряковку в нарушение декрета о самогоноварении.
В официально-национальной последовательности:
РУССКИХ: около (статистика закрыта) миллионов человек УКРАИНЦЕВ: приблизительно (-) миллионов человек БЕЛОРУСОВ: порядка (-) миллионов человек УЗБЕКОВ: более (-) миллионов человек КАЗАХОВ: примерно (-) миллионов человек ГРУЗИН: почти (-) миллионов человек АЗЕРБАЙДЖАНЦЕВ: с лишним по (-) миллионов человек ЛИТОВЦЕВ: ориентировочно (-) миллионов человек МОЛДАВАН: по непроверенным данным (-) миллионов человек ЛАТЫШЕЙ: круглым счетом (-) миллионов человек КИРГИЗОВ: что-то (-) миллионов человек ТАДЖИКОВ: где-то (-) миллионов человек АРМЯН: в общем (-) миллионов человек ТУРКМЕН: не менее (-) миллионов человек ЭСТОНЦЕВ: этак (-) миллионов человек РАЗНЫХ МАЛЫХ НАРОДНОСТЕЙ (с лицами неопределенной национальности): в общем и целом погибло столько, что не поддается исчислению.
ИТОГО: погибла плюс-минус ПОЛОВИНА НАСЕЛЕНИЯ (или около этого).
Народу осталось: ЕЩЕ ДОСТАТОЧНО.