Литературная Газета 6249 ( № 44 2009)

Знай свое место

Литература

Знай свое место

ПИСЬМА В ТИБЕТ

Письмо пятое

Продолжаем публикацию «писем» Кирилла АНКУДИНОВА о современной русской поэзии, начатую в «ЛГ» № 26, 29, 35, 41

И вновь здравствуй, мой тибетский друг.

В своём предыдущем письме я, говоря о «традиционной поэзии», заметил, что альтернативой традиционализму является концептуализм. Тебя заинтересовала эта мысль, и ты хочешь, чтобы я рассказал о концептуализме поподробнее. Изволь…

У каждого поэта есть своя тень – образ, складывающийся, суммирующийся из общих представлений о его личности и из особенностей характера лирического героя. Один из идеологов концептуализма, Дмитрий Пригов, полагал, что читателей в стихах интересуют не собственно стихи и даже не авторы-собеседники, а исключительно лежащие на стихах тени поэтов, их расхожие имиджи. Пригов, конечно, был не прав, но в его рассуждении есть рациональное зерно: с собственной тенью поэту надо уметь справляться, чтобы не получилось, как в грустной сказке Андерсена.

Очевидный пример поэта, не способного справиться с собственной тенью, – Дмитрий Быков. Лучшая из его несчётных ипостасей – ипостась поэта-лирика. Беда в том, что сейчас его не воспринимают в качестве лирика даже коллеги-поэты или ценители поэзии: в наилучшем случае о Быкове судят по последнему зарифмованному фельетону в «Новой газете», в худшем – по очередному публицистическому высказыванию о чём ни попадя. Быков умудрился поэтически ярко, поэтически точно (и притом поэтически легкомысленно, поэтически поверхностно) выразить своё мнение о десятках тысяч вещей, не имеющих никакого отношения к поэзии. Что за охота чудаку быть «карманным оракулом на каждый день» и тем самым ужасно вредить себе (себе – лирику)? Быкову во избежание «синдрома Евтушенко» срочно необходим режим изоляции в уютной башне из слоновой кости – таков мой вердикт.

Противоположностью Дмитрию Быкову являет его тёзка, другой Дмитрий. Да, я говорю о Воденникове. Вот кто работает над своей тенью не покладая рук…

Будучи лично знаком с Воденниковым, спешу тебе сообщить: этот поэт боготворит Аллу Пугачёву. Предвижу насмешку с твоей стороны, но ведь ранняя Алла Пугачёва, Пугачёва 70-х и начала 80-х не походила на себя, нынешнюю. Она была очень талантлива и пожала урожай справедливой, заслуженной славы (впоследствии объевшись им). Именно ранняя Алла Пугачёва впервые в советской эстраде создала многослойный концепт звезды, сотворяющей себя, свою многосложную личность на глазах у зрительской публики. Воденников удачно перенёс этот лукавый концепт из специфического мира шоу-бизнеса в поэзию:

…Однако,

так как на роль человека с трудной

мужской судьбой претендую всё-таки я,

то всё, что остаётся мне, –

это выйти вперёд,

наклониться к людям (ближе других)

и сказать:

– Дорогие мои, бедные, добрые, полуживые!

Все мы немного мертвы,

все мы бессмертны и лживы.

Так что постарайтесь жить –

по возможности – радостно,

будьте, пожалуйста, счастливы

и ничего не бойтесь

(кроме унижения, дряхлости

и собачьей смерти,

но и этого тоже не бойтесь).

Потому что всех тех,

кто не выдержал главную битву,

кто остался в Париже, в больнице,

в землянке, в стихах под Москвой,

всё равно соберут,

как рассыпанную землянику,

а потом унесут – на зелёных ладонях – домой.

(Из книги «Черновик»;

«Новый мир», 2006, № 8).

Такой вот «мужчина, который поёт». Освещённый софитами и усыпанный стразами.

Если сравнить Быкова и Воденникова, нельзя не прийти к выводу, что поэтический потенциал Быкова гораздо выше, чем потенциал Воденникова (поэта обаятельного, но небольшого). Однако почти весь быковский потенциал сводится на нет – быковским небрежением к собственному имиджу. И потому у меня есть повод похвалить Воденникова. И у меня нет повода похвалить Быкова.

Как ты уже понял, концептуализм – сознательное экспериментирование поэта с собственной тенью. Концептуализм может быть разным. Некоторые поэты прицепляют к себе искусственную железную тень. Это – поэты социальные, политические. Концептуализм потребен им для того, чтобы с его помощью выявить культурные и экзистенциальные пустоты внутри существующей политической системы. Очень политизированным автором (в сущности, политическим куплетистом) был Пригов; политангажирован (в разные годы – в той или иной мере) Тимур Кибиров. Пригов и Кибиров при помощи концептуализма сражались с советской парадигмой. Времена сменились; поэты последующих поколений прибегают к концептуализму, чтобы деконструировать нынешнюю, постсоветскую реальность. Так делает известный поэт, редактор EX LIBRISа, книжного приложения к «Независимой газете», Евгений Лесин. Так делает гораздо менее известный автор – журналист «Аргументов и фактов» Александр Фишман. Но самый популярный из плеяды «концептуалистов-деконструкторов» – Всеволод Емелин.

Лирический герой поэзии Емелина – «парень из рабочего района». Не секрет, что в нынешней рыночной действительности парням из рабочих районов живётся худо: они не могут найти себе работу, спиваются, протестуют (как умеют). Характерные ламентации парней из рабочих районов, будучи важным фактом жизни, не относятся к явлениям искусства. Концептуалист Емелин виртуозно превращает их в искусство (подобно тому как Малевич сделал феноменом искусства обычный чёрный квадрат). Емелин от лица бузливого «работяги-пролетария» выворачивает наизнанку либеральные благоглупости, демонстрируя читателю их малосимпатичный испод. Емелин – поэт жёсткий, рациональный, инженерно-конструкторский. Всеволод Емелин – «Бертольд Брехт наших дней». Его стихи сохранят свою востребованность до тех пор, покуда постсоветская действительность будет унижать «слабых мира сего».

Ещё один суперпопулярный поэт – Андрей Родионов, у него получается быть одновременно похожим на Емелина и Воденникова (вообще-то абсолютных антиподов). Родионов, подобно Емелину, пишет от лица «простого парня», но простецкий концептуализм Родионова столь же лиричен, как звёздный концептуализм Воденникова, и так же выстраивается вокруг трепетной личности автора (а не вокруг идеологий, подобно емелинским конструкциям). Поэзия Родионова – «нежный рэп»; её очарование складывается на контрасте между грубостью облика лирического героя, наивной неуклюжестью строя его мысли – и переполняющим душу мягким, тающим чувством благодарности к мирозданию:

Я тихо шагал по мосту, беспричинно

я вдруг улыбнулся, увидел вдали

район двухэтажный, кирпичный, ветчинный,

примёрзшие к пристани корабли,

сугробы, берёзки и ёлочки также,

людей разноцветные точки, чуть-чуть

кирпичный, ветчинный район двухэтажный,

постой – здесь тебя я любить научусь.

(«Я шёл по мосту через огромную

Волгу…»; «Арион», 2007, № 2).

Но в последнее время мне стало казаться, что избранная Родионовым маска «кроткого чудища» начала опасно прирастать к его лицу.

Иная маска, прирастая к лицу поэта, может лишить его вольного дыхания.

Так получилось с Фёдором Сваровским. Он подобрал занятный приём, парадоксально сочленив «научную фантастику» (далёкое будущее, космос, роботов и андроидов) с раёшным стихом, традиционно предназначенным для ироничного бытописания.

Однако есть одно обстоятельство: гораздо раньше ровно то же самое делал Генрих Сапгир. В раннем цикле «Голоса. Гротески» Сапгир писал раёшником о соитиях людей с механизмами, в более позднем цикле «Параллельный человек» – о послечернобыльских мутантах. При этом замечу: в распоряжении Сапгира было великое множество самых разнообразных приёмов; Сапгир – фокусник, циркач, трюкач, но трюкач высшего класса с огромным арсеналом трюков. Сваровский демонстрирует публике один и тот же трюк, да и то, как выясняется, не совсем свой. Надолго ли? Перед Сваровским стоит альтернатива: либо до бесконечности писать раёшником о роботах, либо попробовать изменить тематику и манеру – перестав при этом быть тем Фёдором Сваровским, каким его знает читающая публика.

Вот как важно уметь вовремя сказать: «Тень, знай своё место!»

Твой Кирилл