Литературная Газета 6320 ( № 16 2011)

Писатель и хаос

Портфель "ЛГ"

Писатель и хаос

Андрей ЯХОНТОВ

Пошатнувшееся здание литературы

Я хочу провести, возможно, наивную параллель между Богом и Писателем.

Бог и Писатель создают (или перевоссоздают) мир, заранее лишь вчерне зная, к чему в итоге придут и что у них в конце концов получится. Схожесть между творцами проясняет сущность Бога и снимает с Него упрёки в невмешательстве в земную жизнь. Только и слышим со всех сторон: «Как Он мог допустить?!», «Как позволил этому свершиться?!» Но любой Художник увлекается! Порой чересчур. Воплощая замысел, совершенно забывает, куда хотел привести своих персонажей и какой моралью собирался удовольствоваться и подытожить свой труд. Более того, зачастую Мастер, принимаясь за эксперимент, понятия не имеет, в каком направлении умчит его свободно развивающийся поток фантазии, куда двинутся герои, поначалу такие ясные и покорные. Они вдруг выходят из повиновения и начинают существовать самостоятельно. По своим собственным правилам и законам. (Мы много читали подобных признаний авторов – о своеволии придуманных, рождённых ими фигур.) Создателю остаётся лишь с удивлением и благоговением наблюдать за неожиданными, незапланированными фортелями и поворотами судеб новоиспечённых Адамов и Ев.

То, что Господь – азартная натура, в этом сомнений не возникает. Что у Него крутой нрав, в этом убеждаемся каждодневно. То, что Ему крайне интересно: каковы будут результаты, итоги Его придумки, – это и есть объяснение Его вроде бы пассивной, сторонней позиции невмешательства, медлительности… Он до поры уточняет детали, сверяет подробности, прописывает диалоги, строит, перестраивает и меняет местами сюжетные схемы, иногда повторяется, отыскивая лучший из вариантов их осуществления. Не будем, однако, забывать: главенствующие бразды, направляющие ход запущенного механизма, Он прочно держит в Своих руках, не упускает из виду и задачу произведения в целом. Чересчур далеко от замысла не отклоняется. Или возвращается к заранее намеченному, проверяя конструкцию на прочность и соответствие высочайшему качеству и высшей пробе Небесных критериев.

Если Писатель создал живых персонажей, они останутся существовать среди людей, в человеческом обществе, если не сумел вдохнуть в них жизнь – им не выдюжить в споре с вечностью. Если все мы ещё живём (и, говорят, будем жить вечно, в продолжающихся поколениях и небесных царствах, поменяв плоть на бесплотность), значит, произведение Господа удалось, значит, оно подлинно, настояще, не наскоро смастрачено, а основательно и долгосрочно осмыслено.

Кстати, и в повседневной жизни никогда не случается точно то, что вы планируете, заблаговременно намечаете и воображаете. Реализуется или прямо противоположное, или схожее с вашим мысленным наброском, но всё же отличающееся от него. Верховный Художник таким образом даёт понять, что оставляет за собой (и демонстрирует это) право последней, окончательной редактуры, завершающего штриха на полотне. Он, прежде всего Он, вершит, создаёт картину. Значит, и в построении собственных планов человеку нужно довериться Ему.

Не нужно золота

Господь любит служителей муз. Не спекулянтов от искусства, а вот именно – слуг, ибо просьбы их к Нему столь мизерны, что забавляют: не нужно гор золота, миллионов в банке, а лишь рифмовать удачно и напечатать рассказ, сыграть роль…

Амнистия таланту

«Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. – Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки, etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе».

Уверен: каждый, кто хоть однажды прочитал эти строки из письма Пушкина к Вяземскому, не мог не задуматься над ними и впоследствии не раз и не два мысленно возвращался к ним, чтобы понять их сокровенный смысл.

Чем грязь и скотство гения отличаются от скотства черни, толпы? Неужто только тем, что гения время от времени посещают благие, возвышенные порывы? А чернь слепо грешит, не видя и не ведая ничего, кроме навоза, в котором всё глубже погрязает.

Но допустима ли, извинительна ли такая амнистия таланту? За что? За то, что создаёт великие (или не великие) произведения? Для кого создаёт? Для себе подобных утончённых циников? Ибо чернь, в силу своей дремучести и ограниченности, прозрений гения всё равно не поймёт, а лишь опошлит, тупо использует, уныло обратит себе на пользу. Поставит на службу презренной корысти…

Дело, видимо, в другом. Гений, оставаясь плотским, грешным созданием, всё же в отдельные мгновения способен возвыситься до божественного состояния и осознать и осудить свои мерзости, в то время как быдло упивается гадостями и считает их нормой, эталоном, образцом, который присущ всем окружающим. Его она и превозносит, и исповедует, и навязывает как единственно правильный и возможный способ жить.

Ангел

У Лескова в «Запечатлённом ангеле» загадочная фраза: «Не кичись правдой, иначе ангел от тебя отвернётся». Я долго думал над её смыслом и понял: это и в самом деле верно, правдой не надо бравировать, её надо знать, знать самому и для себя, а колоть ею глаза другим – занятие бессмысленное, неблагодарное и обидное.

О чём?

О чём рассказ Пушкина «Выстрел»? О том, что времени всегда не хватает и смерть приходит в самый неподходящий момент. По молодости, в начале жизни, легко разбрасываешься авансами, залезаешь в долги: это сделаю, то успею сделать, и кажется, что времени впереди – навалом… А потом сталкиваешься с неумолимостью финала…

О первой фразе

Стоя возле книжного развала, я перелистал два десятка романов, написанных современными английскими, американскими и нашими отечественными авторами, и убедился: эти литераторы, в том числе и провозглашённые классиками, не умеют начать произведение или же умышленно пренебрегают возможностью заинтриговать читателя. В качестве подтверждения этой мысли приведу противоположный пример из действительной классики. Вот как начинается роман Юрия Олеши «Зависть»: «По утрам он поёт в клозете».

Юрий Карлович, согласно его собственным признаниям, потратил на поиски этого начала бездну времени и перепробовал массу вариантов.

Шутка Леонида Утёсова, предложившего Михаилу Светлову такое начало романа: «Хаим нуждался в половой жизни», продолжает и подтверждает обозначенную в начале нашего разговора проблему: можно ли, прочитав столь интригующий «запев», притормозить чтение, отбросить книгу? Вряд ли.

Чем важна первая захватывающая, берущая в полон фраза? Тем, что после неё просто необходимо прочитать следующую, которая, вообще-то говоря, не должна уступать, проигрывать своей предшественнице, ибо и вторая – тоже шаг и шанс завлечь, заставить углубиться в книгу – и не отпускать, не позволять выскользнуть из ласковой западни. Ну а потом будут третья, четвёртая, пятая ступени, ведущие в созданный литератором волшебный мир фантазии и грёз, который либо захватит читателя, либо будет им отвергнут и отторгнут.

Не у дел

Художник всегда при ком-то и всегда не у дел и ни при чём, он мотыляется между политиками и бизнесменами, женщинами и мужчинами, никогда не зная твёрдо, к какой части человечества принадлежит и чем должен заниматься, для него вечен вопрос: нужен ли кому-нибудь его труд, кроме него самого, и нужен ли он сам кому-нибудь? Более раздвоенную и неустойчивую личность трудно вообразить.

* * *

Вот главная заповедь сатирика наших дней. Мужество и смелость – когда ты, проникнув в кабинет высокого начальника (где тебя, кроме этого начальника, никто не видит) и пресмыкаясь, выпросил у него что-нибудь, а потом вышел из этого кабинета и, когда тебя все увидели, обгадил этого человека.

* * *

Как хвост виляет собакой, так произведение повелевает своим создателем. Наивно думать, что писатель – хозяин, повелитель слов; напротив, слово правит им, подчиняет, заставляет жить по своей указке и плясать под свою дудку. Вынуждает поступать так, как он не собирался, выстраивает и разрушает отношения с людьми и Небом, подсказывает неожиданные повороты собственной судьбы, выступает советчиком в любви…

Секрет успеха Билли Бонса

Вы приходите в учреждение, министерство, фирму и видите сидящего там Билли Бонса. Как распознаете его, если не читали «Остров сокровищ»? Как определите: кто – Хлестаков, кто из окружающих вас людей – Коробочка, кто – Собакевич, если не знакомы с творчеством Гоголя? Сумеете ли принять правильные жизненные решения, если не можете отличить басню Крылова от поэзии Пушкина?

Жанры жизни

Мир полон литературы: сюжетов, персонажей, речевых характеристик, которыми человек сам себя аттестует, трагедий, драм, мелодрам и комедий, скетчей и пародий, монологов и диалогов, хитро­сплетённых продолжительных романов (не только любовных) и коротких новелл, притч и сказок… Собственно, из них он и состоит, наш мир, из них соткан. Задача творца, создателя, художника и любого мыслящего человека – распутать это смешение жанров и представить облегчённое истолкование тем, кто не замечает сплошной и сквозной, я бы даже сказал, нарочитой литературности бытия.

* * *

Секрет притягательности литературы ещё и в том, что мы следим, напряжённо следим, как любимым нашим героям (носителям и выразителям заветных мыслей автора) на протяжении изобилующего многочисленными перипетиями сюжета удаётся остаться порядочными людьми, сохранить честь и достоинство. Провинциал, неотёсанный Д’Артаньян (казалось бы, где ему разбираться и ориентироваться в тонкостях столичной политической интриги) по приезде в Париж немедленно и безоговорочно примыкает к милым его сердцу (и сердцу читателя) мушкетёрам, рыцарям благородства, хотя обстоятельства препятствуют его альянсу с Атосом, Портосом и Арамисом. Союз с гвардейцами кардинала сулит юному гасконцу спокойную и обеспеченную жизнь. Но тогда разве могли бы мы восхищаться мужеством и отвагой того, кто рискует собой ради любви и включается в схватку, дабы отстоять честь женщины – очаровательной королевы? С женщинами воюют только негодяи вроде Рошфора… Затаив дыхание, мы следим за приключениями Сани Григорьева из «Двух капитанов» Каверина и с облегчением, от главы к главе, убеждаемся: герой хранит верность девизу: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!» – хотя искусы подлого мира столько раз предлагают ему превратиться в ничтожество, в услужливого мерзавца… Если бы литература была прибежищем и апологетикой сволочей и превозносила трусость и предательство, – неужели сумели бы досуществовать до нынешних времён и остаться любимым чтением «Остров сокровищ» Стивенсона и «Айвенго» Вальтера Скотта, «Фро» Андрея Платонова и «Дэвид Копперфилд» Чарлза Диккенса? И Том Сойер, и «сокровенный человек» Фома Пухов – и ещё сколькие! – остаются для нас прежде всего эталоном живой жизни: наперекор сбивающим их с толку обстоятельствам они следуют своим собственным и вечным нравственным убеждениям и потому неколебимы в последовательном неприятии фальши и обмана.

Об этом важно поговорить сегодня, когда всё смешалось в пошатнувшемся здании нашей литературы.

Смутные, призрачные фигуры бродят по страницам книг, экранам и театральным сценам. Куда зовут? О чём талдычат? От них, так же как от верховных правителей страны, не дождаться ясности.

Смутное время – смутное искусство.

Кто плох? Кто хорош? Кто прав? Кто является выразителем позитива? И нужен ли он или предпочтительнее (и интереснее) лукавые персонажи, сами не отдающие себе отчёта – к чему стремятся и какие роли играют, в кого-то превращаются?

Дон Кихоты или хотя бы Санчо Пансы – ау! Нет ответа.

Но можно ведь противостоять наползающей мерзостной реальности и не сражаясь с ветряными мельницами. Не противодействуя агрессии и пошлости лобово.

Чем симпатичны вечно актуальные для России бывшие хозяева «вишнёвого сада» из чеховской пьесы? Тем, что не способны предпринять никаких адекватных, как бы сейчас сказали, мер в отношении захватчика Лопахина. Пальцем не шевелят, чтобы спасти себя и свой крохотный рай, своё имение, свой сад. Конечно, если бы развернули оборону, наняли адвокатов, развили бурную деятельность (может, устроили бы покушение на скупщика земли), мы бы сказали: молодцы, так и надо, необходимо бороться за идеалы, отстаивать их. Но вряд ли мы полюбили бы этих борцов. А мы безынициативных, безропотных Гаева и Раневскую именно любим. Негодуем, жалеем, обличаем, возмущаемся – и любим. А вот Лопахина… как бы сказать… сторонимся. Возможно, он прав: наступила пора, когда верховодят горлохваты. Но нам-то что до их победы?

* * *

Литература давно готовила людей к разобщению. Предвидела его. И предостерегала. Но ей не вняли.

Гоголевский Ноздрёв со своей точки зрения живёт идеально (потому что если не бахвалиться и не жульничать, то это не жизнь), и Чичиков живёт правильно (потому что его обман ведь безобиден, ну и скупает души умерших, а без этого ему не разбогатеть, а разбогатеть нужно, потому что другие, менее достойные, уже богаты, с какой же стати ему-то упускать шанс?), и Коробочка права, и Собакевич, и Иван Александрович Хлестаков, и Городничий, и порождённый Салтыковым-Щедриным правдолюбец Иудушка Головлёв (в своём придурочном следовании правильным канонам – тоже непогрешим), но мы-то, со стороны видящие эти карикатурные фигуры, сознаём, сколь чудовищны потуги исчадий на святость.

Прав Родион Раскольников, убивший мерзкую старуху, а потом раскаявшийся, права убиенная старуха-процентщица (ей как иначе жить и сводить концы с концами, если не тянуть проценты), прав Свидригайлов в жажде молодого женского тела, правы «бесы» Верховенский и Шатов, прав Порфирий Петрович, отстаивающий высший нравственный закон… Правы декабристы, ради народного блага бесстрашно шагнувшие на Сенатскую площадь и обрёкшие себя на смерть или ссылку, правы подавившие ради спокойствия державы этот мятеж верные государю войска… Словно о декабристах и об инициаторах нашей недавней перестройки, говорит в начале XX века Пётр Столыпин: «Вам нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия». Эти его слова недаром взяты сегодня на вооружение противниками либерализма и кардинальных реформ: люди, масса, народ, население устали от революционных передряг и кадровых пертурбаций, о людях надо позаботиться в первую очередь, надо дать им покой…

* * *

У сегодняшнего творца сложное положение. Он не может, не способен огорошить, впечатлить, зажечь социальной и политической новостью – так, как это сделает газетная статья или телевизионный репортаж. За какую тему ни возьмись – оперативная журналистика опередит и медлительного, основательного литератора, и бойкого пейнтера-копировальщика действительности, им не потрясти воображение читателя и зрителя ужасами ГУЛАГа или правдой об Октябрьской революции, всё рассказано и отображено первопроходцами этих тем. Взорванная бомба в метро или убийство военнослужащего с последующей продажей его внутренних органов по силе воздействия на самый искушённый и изощрённый мозг переплюнут любую сагу о Форсайтах или полотно Гогена. Что остаётся? Интерпретировать уже лишённые прессой невинности события – в «художественной форме»? Вряд ли попытка имеет смысл. Нужен «выверт», который продемонстрирует новое озарение новым знанием. (Как у Кафки: человек превратился в жука.) Нужна иная градация сопоставления реальности с вечностью. А повторение всегда банально. Бесперспективно подражать Толстому и Достоевскому – хотя бы потому, что вряд ли сыщутся литературные философы их уровня, а толщина созданного фолианта не всегда эквивалентна уровню заложенных в него чувств и ума.

Искать пути синтеза, изобретать нечто способное переместить человека в иную плоскость бытия, в неведомый мир, который пока не знаком никому, – вот что вызволит искусство из прозябания без цели и опознавательного флага.

Чехов

Жизнь течёт своим чередом. Людям, которые отправляли тело Чехова в Москву в вагоне с надписью «Устрицы», в голову не могло прийти: это унизит и оскорбит вкус тонко чувствующей публики (сам Чехов уже не мог по этому поводу ни иронизировать, ни горевать). У отправлявших ящик с телом была своя сермяжная правда и рутинная обязанность: доставить груз. Такая у них была работа. Вряд ли они посещали театр, читали литературные журналы. Узнай они о том, как воспримут надпись на вагоне те, кто любил Антона Павловича, пожали бы плечами, а то и искренне попытались бы сгладить неловкость, заранее скорректировали ситуацию, убрали эту надпись, чтоб не травмировать тонкие, чувствительные души. Но, может быть, и не попытались бы. И не почесались бы.

Схожую ситуацию описал сам Чехов в рассказе «Палата № 6», когда привыкший угождать врачу тупой сторож – ради поддержания порядка в лечебнице – избивает этого самого доктора, теперь уже ставшего пациентом. У сторожа свои определённые обязанности, и он в силу своего разумения обязан их исполнять, ему не до тонких переливов чувств, не до интеллигентских нюней.

Речь – о двух разных, не соприкасающихся мирах.

* * *

Нынешняя литература… Литература времён, когда она не нужна… Какой ей быть? Как ей, бедняжке, приживалке, прихлебалке, доказать свою нужность и необходимость? На какие ухищрения и авантюры она должна ради этого пуститься? Фиглярствовать? Заискивать? Придумывать всяческие награды и премии, шумно и вульгарно сама себя увенчивать? Жалкая участь! Незавидный удел! Позорный жребий! Но для чего-то и почему-то остатки собственного достоинства ещё теплятся в этой дурнушке. Ради чего она продолжает трепыхаться? То робко, то выспренне напоминать о себе? Но кто другой, кроме неё, станет замечать и сопоставлять, присматриваться к привычному, тому, что ежечасно рутинно-скучным манером творится на глазах, – и истолковывать, давать подсказки, искать ответы на вечные вопросы и главнейшие из них: «как и зачем существовать?», кто ещё, кроме неё, обнаружит в примелькавшемся мотивы библейского, экклесиологического свойства, неизречённой, но присутствующей в каждом мгновении бытия символики и притчевости…

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 2 чел. 12345

Комментарии: