В Чембаре Белинского

Планетарий

В Чембаре Белинского

НАСТОЯЩЕЕ ПРОШЛОЕ

Николай СКАТОВ, член-корреспондент РАН, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Пензенский хлебный край богат и литературно: здесь жили Лермонтов и Белинский, в одно, в сущности, время и почти рядом – какие-нибудь два десятка километров. Впрочем, познакомились соседи лишь через много лет, в 1837 году, и далеко отсюда, на Кавказе; сошлись же и того позднее, в Петербурге, уже совсем незадолго до рокового лермонтовского сорок первого года.

Здесь сразу возникает настрой на литературное прошлое. И настрой этот создают и поддерживают умело, любовно и горделиво. Собирают, реставрируют, восстанавливают и пропагандируют.

А вот и ещё одно, привычное уже увековечение: старый Чембар – ныне город Белинский. И всё-таки не можешь отделаться от чувства, что название Чембар (как, впрочем, многие его по-прежнему и называют) ведь не менее увековечивает имя своего ставшего великим жителя и что, может быть, именно Белинский тоже не даёт исчезнуть вполне, окончательно пропасть этому старому названию.

Несколько лет назад в Чембаре-Белинском в здании бывшего уездного училища – здесь учился будущий критик – открылась новая экспозиция. Старинный дом хорошо сохранился, а после реставрации вообще выглядит, наверное, не хуже, чем в день своего первого открытия, полтора столетия назад. Сохранению его много способствовал император Николай I, естественно, не думавший о том, какую роль сыграет он в деле увековечения памяти сына чембарского уездного лекаря. В 1836 году инспектировавший империю государь, проезжая вблизи Чембара, на очередной колдобине вывалился из кареты и сломал ключицу. Больного царя доставили в Чембар и поместили в лучшем городском здании, каковым нашли уездное училище. При отъезде императора на память о его пребывании городничий попросил денег на ремонт тюрьмы, духовенство – на собор, а пензенский губернатор – на учреждение памятной «царской» церкви в здании уездного училища. Так-то и появилось в Чембаре первое мемориальное здание. Сейчас это одно из двух зданий, входящих в мемориал Белинского. Другое – дом, где прошло детство критика.

Вообще очень поучительно само движение по дороге в этот музей, дороге подлинно исторической, в том смысле, что она как бы зафиксировала движение русской истории, два её важнейших этапа. Ведь почти каждый приезжающий, едет ли он от Пензы или от станции Каменка (теперь – Белинская), сначала попадает в лермонтовское заповедное место – Тарханы. В этой хотя и не родовой, то есть ни лермонтовской, ни арсеньевской, усадьбе всё-таки всё дышит старой родовой культурой – будь то бытовые интерьеры, или устройство паркового ландшафта, или собрание книг и портретов. И наконец, владельцы и обитатели этих мест, собранные под последней крышей, – родовая усыпальница. Дворянский период нашей истории.

Чембар Белинского – совсем иное. Это провинциальное разночинство. Удивительное ощущение истории, её движения, разных пластов культуры овладевает, когда сразу после Тархан ходишь по Чембарскому мемориалу. Именно только тогда, когда сам ходишь, и смотришь, и видишь всё своими глазами, наглядно, проникаешь в то, что и здесь есть свой быт, углублённость в традицию, привязанности, культура в своей сложности и противоречивости, в многообразном влиянии на человека. И когда думаешь о Белинском, то пытаешься понять, что и как здесь его воспитало, что к себе привязывало, что от себя отвращало.

В своё время Герцен, возможно, даже под впечатлением каких-то личных рассказов Белинского, писал о его детстве: «Его развитие очень характерно для той среды, в которой он жил. Рождённый в семье бедного чиновника провинциального города, Белинский не вынес из неё ни одного светлого воспоминания. Его родители были жестоки и необразованны, как все люди этого извращённого класса. Белинскому было десять или одиннадцать лет, когда его отец, придя раз домой, начал его бранить. Ребёнок хотел оправдаться. Разъярившийся отец ударил его и свалил на пол. Мальчик встал, совершенно преображённый: обида, несправедливость сразу порвали в нём все родственные связи. Долго его занимала мысль об отмщении. Но сознание собственной слабости претворило её в ненависть против всякой семейной власти, каковую он сохранил до самой смерти». Многое точно в этой характеристике, яркой и всё же несколько односторонней и, так сказать, отвлечённой. К тому же, пожалуй, есть в этой оценке «извращённого класса» что-то от взгляда сверху вниз – барина, дворянина. Конечно, была и жестокость. Но разве не страшный результат её в двадцати километрах отсюда, в дворянских Тарханах? Фамильный склеп, в котором покоится прах одного из лучших поэтов России, – и в нескольких метрах могила его отца (и то прах перенесён лишь в 1974 г.), отделённого от сына всю жизнь и после – тоже.

С другой стороны, Чембар рождал не одну жёсткость и даже жестокость, но и свои «светлые воспоминания». Начать с того, что отец Белинского не только не был «необразованным человеком», но был человеком очень образованным, и литературно тоже, уже даже по окончании семинарии. Кстати сказать, и в Медицинскую академию, куда поступил и которую окончил Григорий Никифорович Белинский, принимали семинаристов при условии хорошего знания латыни, словесных наук и, как правило, окончивших философский курс. Таким образом, многое сформировало в отце нашего великого критика человека философского склада мышления, вынесшего, по воспоминаниям хорошо его знавшего мемуариста, «из школы идеи, заброшенные первою французскою революциею, и здравый взгляд на литературу».

Книги, находящиеся сейчас в музейной экспозиции, убедительно говорят о широте интересов чембарского врача, а специальная литература и периодика подтверждают его высокий профессионализм, впрочем, многократно и многими засвидетельствованный. Кстати сказать, устроители нынешнего музея выступили и в роли своеобразных археологов. Немудрая медицинская посуда начала прошлого века, принадлежавшая отцу критика, раскопана при последних реставрационных работах и входит сегодня в музейную экспозицию.

Работа Г.Н. Белинского как врача, кстати, единственного на весь уезд, носила характер самоотверженный, подчас подвижнический. «Природный ум и доступное по времени образование, – вспоминает близкий семье Д. Иванов, – естественно, ставили его выше малограмотного провинциального общества. Совершенно чуждый его предрассудков, притом склонный к остротам и насмешке, он открыто высказывал всем и каждому в глаза свои мнения и о людях и о предметах, о которых им и подумать было страшно. В религиозных убеждениях Григорий Никифорович пользовался репутацией Аммоса Фёдоровича, с тою только разницею, что не один городничий, но и всё грамотное население города и уезда обвиняло Григория Никифоровича в неверии в Христа, нехождении в церковь, в чтении Вольтера, Эккартсгаузена, Юнга, любимых писателей Григория Никифоровича». А жить и работать этот человек должен был в провинциальной среде – тёмной и жестокой. И по роду службы он вовлекался в дела страшные и тёмные. «На Виссариона, – вспоминает тот же Д. Иванов, – сильно действовали рассказы отца и городские слухи о разных проделках чинов полиции. Его сильно возмущала тирания помещиков с крепостными людьми». В 1832 году уже из Москвы Белинский писал брату Константину: «При всей откровенности и благородстве характера, при добром сердце он (отец. – Н.С.) страждет страшным недугом – подозрительностью… Он не верит ни честности женщины, ни добросовестности мужчин».

Виссарион был сыном своего отца. Всё это – и философский склад ума, и самостоятельность суждений, и откровенность характера – имело свои истоки. Но ещё очень молодым жёсткое отцовское имя – Белынский – Виссарион Григорьевич смягчил на Белинский, одновременно и сохранив имя – связав и как бы приняв новое. Смягчил, как оказалось, почти символически: на место отцовской мрачной подозрительности и неверия пришла страстная вера в людей, питавшая душу борца.

При всей сложности и внутренней неустроенности (у отца и матери – женщины доброй и радушной, но грубой и вспыльчивой, к тому же полуграмотной – лада не было) внешне семья жила не так уж плохо: большой, в семь комнат, типа усадьбы дом, несколько человек крепостной прислуги. Культура книги в доме прививалась всем детям. Детская. Здесь по-особому смотришь на всё – особенно на книги, Белинским-мальчиком читавшиеся.

Впоследствии Некрасов в поэме «Белинский» писал о его детстве:

Процесс развития – в России

Не чуждый многим – проходя,

Книжонки дельные, пустые

Читало с жадностью дитя,

Притом, как водится, украдкой…

Тоска мечтательности сладкой

Им овладела с малых лет…

Какой прозаик иль поэт

Помог душе его развиться,

К добру и славе прилепиться –

Не знаю я…

Мы знаем, какие «прозаики» и «поэты» помогали «душе его развиться». «Дельными» были и книги Карамзина, и «Робинзон Крузо», и «Детское чтение» Новико́ва. Недаром позднее Белинский в критическом отзыве о «Новой библиотеке для воспитания» П. Редкина писал: «Бедные дети! Мы были счастливее вас, мы имели «Детское чтение» Новикóва». Действительно, энциклопедически разнообразный журнал «Детское чтение для сердца и разума» был одним из примечательных изданий великого русского просветителя Н.И. Новикóва. Но и с «пустыми» книжками не всё так просто. Опять-таки все мы помним хрестоматийные некрасовские же строки:

…Когда мужик не Блюхера

И не милорда глупого –

Белинского и Гоголя

с базара понесёт?

На столике в детской чембарского дома лежит одно из первых чтений Белинского: «Повесть о приключении английского Милорда Георга», изданная в 1819 году в Москве. Да, да, тот самый «глупый милорд» – приключенческая литература, своеобразный детектив, которым зачитывалась Россия ещё с конца ХVIII века. В 1839 году Белинский-критик напишет рецензию уже на девятое издание этой книги и в форме неких «мемуаров приятеля» вспомнит о своём детском увлечении: «О, милорд англинской, о великий Георг! ощущаешь ли ты, с каким грустным, тоскливым и вместе отрадным чувством беру я в руки тебя, книга почтенная, хотя и бессмысленная! В то время, когда я уже бойко читал по толкам, хотя ещё и не умел писать, в то время, когда ещё только начиналось моё литературное образование, когда я прочёл и «Бову», и «Еруслана» гражданcкою печатью, и «Повести и романы господина Вóлтера» и «Зеркало добродетели» с раскрашенными картинами, – скажи, не тебя ли жадно искал я, не к тебе ли тоскливо порывалась душа моя, пламенная ко всему благому и прекрасному?.. Помня тот день незабвенный, когда, достав тебя, уединился я далеко, кажется, в огороде, между грядками бобов и гороха, под открытым небом, в лесу пышных подсолнечников – этого роскошного украшения огородной природы, и там, в этом невозмущаемом уединении, быстро переворачивал твои толстые и жёсткие страницы… О, милорд! Что ты со мною сделал? Ты так живо напомнил мне золотые годы моего детства, что я вижу их перед собою; железная современность исчезает из моего сознания: я снова становлюсь ребёнком… и вот уже с бьющимся сердцем бегу по пыльным улицам моего родного городка, вот вхожу на двор родимого дома с тесовою кровлею, окружённый бревенчатым забором… А в доме – там нет ни комнаты, ни места на чердаке, где бы я не читал, или не мечтал, или позднее не сочинял… Постойте, я поведу вас… Но, милорд, что ты со мною сделал? Какая кому нужда до моего детства».

Сейчас всем нам «нужда» до всего, из чего складывается облик великого русского литератора, и, конечно, до его детства, И мы тоже благодарны «глупому милорду»: ведь из-за него сама рецензия невольно приобрела характер драгоценного сейчас дневникового свидетельства о «золотых годах» детства Белинского.

В 1822 году одиннадцатилетним мальчиком поступил Белинский в чембарское только что открытое (официально оно считалось основанным 1 ноября 1821 года) уездное училище. Пребывание Белинского в училище совпадает и с гораздо более тяжёлым периодом в жизни самой семьи, особенно в отношениях с пившим отцом.

Сейчас в училище размещена также экспозиция, посвящённая прошлому Чембара. Это превращает музей как бы в общий краеведческий комплекс и одновременно расширяет наши представления уже об отнюдь не домашнем, но очень широком, бытовом, социальном, природном контексте, каким была для мальчика Белинского вся эта чембарская сторона. Приведу лишь один пример того, как захватывала Чембар «большая» история и как запечатлевалась она в детском сознании. В августовские дни 1824 года в Чембаре пребывал император Александр I, ехавший на войсковые манёвры под Пензу. «Помнишь ли, – напишет Белинский Д.П. Иванову через тринадцать лет, – как мило вели себя господа военные, особенно кавалеристы, в царствование Александра, которого мы с тобою видели собственными глазами за год или за два до его смерти? Помнишь ли, как они нахальствовали на постоях, увозили жён от мужей из одного удальства, были ужасом и страхом мирных граждан и безнаказанно разбойничали?»

Интересен этот училищный музейный комплекс и не только памятной для нас связью с именем Белинского, но и как своеобразный образчик народного просвещения на, так сказать, уездном уровне. В чембарском училище был двухгодичный курс обучения. Судя по отчётной ведомости смотрителя, в первом классе обучали «катехизису, Священной истории, чтению Священного писания, российской грамматике, правописанию, первой части арифметики, чистописанию и рисованию. Во втором классе – катехизису, второй части арифметики, Всеобщей и Российской географии, Всеобщей и Российской истории, начальным основаниям геометрии и физики, правилам слога и рисованию».

В ведомости за 1823 год Белинский значится в числе лучших учеников. Но уже тогда кое-кому становилось ясно, что, может быть, дело идёт не просто о хорошем ученике, не об «отличнике». В 1823 году Чембар посетил директор народных училищ Пензенской губернии, будущий автор исторических романов И.И. Лажечников: «Во время делаемого мною экзамена выступил передо мною, между прочими учениками, мальчик лет 12, которого наружность с первого взгляда привлекла моё внимание. Лоб его был прекрасно развит, в глазах светлелся разум не по летам… Я особенно занялся им, бросался с ним от одного предмета к другому, связывая их непрерывною цепью, и, признаюсь, старался сбить его… Мальчик вышел из трудного испытания с торжеством… Я спросил, кто этот мальчик. «Виссарион Белинский, сын здешнего уездного штаб-лекаря», – сказали мне. Я поцеловал Белинского в лоб, с душевною теплотой приветствовал его… Общество, которое дитя встречало у отца, были городские чиновники, большею частию члены полиции, с которыми уездный лекарь имел дело по своей должности (от которой ничего не наживал). Общество это видел он нараспашку… Душа его, в которую пала с малолетства искра Божия, не могла не возмущаться при слушании этих речей, при виде разного рода отвратительных сцен. С ранних лет накипела в ней ненависть к обскурантизму, ко всякой неправде, ко всему ложному, в чём бы они ни проявлялись, в обществе или в литературе. Оттого-то его убеждения перешли в его плоть и кровь, слились с его жизнию».

В 1824 году после уездного училища Белинский начинает готовиться к поступлению в гимназию. Чембарский период его жизни заканчивался. Впереди были Пенза… Москва… Петербург.


Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 3,0 Проголосовало: 2 чел. 12345

Комментарии:

Загрузка...