Литературная Газета 6328 ( № 24 2011)

Пожар в кино может потушить только встречный пал

Двенадцать рассерженных режиссёров

Пожар в кино может потушить только встречный пал

«ЛГ» продолжает цикл «Двенадцать рассерженных режиссёров», начатый беседой с генеральным директором киноконцерна «Мосфильм» Кареном Шахназаровым. В разговоре уже приняли участие Николай Досталь, Сергей Соловьёв, Вадим Абдрашитов, Юрий Кара. Сегодня о болевых точках российского кино и острых проблемах нашей жизни размышляет народный артист России Владимир ХОТИНЕНКО.

О критике, творчестве и ремесле

– Владимир Иванович, давайте начнём разговор с кинокритики. С ней, я знаю, у вас сложились непростые взаимоотношения. Одно время вы ходили у неё в любимчиках, а в последние годы критика кусает вас со всё более возрастающим пылом и наслаждением. Вам по полной программе досталось и за «72 метра», и за «1612», и за недавнего «Достоевского»…

– К сожалению, заканчивая проект или даже начиная его, я почти всегда знаю наперёд, что будут обо мне писать. Зачастую даже неважно, о чём и какой фильм я снял. Такое ощущение, что статьи готовы ещё до выхода картины на экраны. Одну причину такого подхода я знаю точно – это моя дружба с Никитой Михалковым. Но если эта причина – главная и единственная, тогда становится совсем грустно. Сейчас критика, к сожалению, носит вульгарный, поверхностный и, увы, групповой характер. Даже по отношению к фильмам, которым она симпатизирует, чаще всего отсутствует серьёзный анализ. Зачастую оценки не выходят за рамки личного, чисто зрительского впечатления.

Тем не менее я не могу сказать, что равнодушен к критике. Она меня пусть и не ранит до смерти, но всё же царапает моё авторское, человеческое самолюбие. И авторы разносных статей с удовольствием давят на эту мою мозоль. Но ведь можно посмотреть, подумал я однажды, на проблему и под другим углом зрения. А что, если бы этой, пусть злой и несправедливой, критики в моей жизни не было? А курился бы один только фимиам? Или, того хуже, вокруг моих картин стояла бы мёртвая тишина – и покойнички с косами? Убеждён: было бы хуже. Умные голливудские продюсеры, я знаю, держат в штате специального человека, который дразнит режиссёра, подкидывает ему неудобные вопросы. Когда я работал с Первым каналом, там тоже был такой человек-дразнилка. Я поначалу вспыхивал в ответ на его ехидные реплики и мелочные придирки. А потом понял: эти укусы помогают мне держать себя в тонусе. Это как пчелиный яд, который действует ободряюще и даже лечит. Так что, завершая свой ответ, скажу: критика мне нужна. Даже такая, какая она у нас на сегодняшний день есть.

– Поскольку я и сам принадлежу к критическому сообществу, напомню вам одну из главных претензий критики. Но сначала фрагмент из вашего интервью: «Предложения от продюсеров опережают мои собственные творческие идеи. И я их чаще всего принимаю». А где же, Владимир Иванович, ваши собственные многолетне выстраданные темы? Не смахивает ли это признание, извините, на ремесленный, а отнюдь не на творческий подход?

– Нет и ещё раз нет. Начну с главного. У меня никогда не было такого максималистского подхода: буду снимать только по Шекспиру, ну в крайнем случае по Толстому. Я как собака на охоте: пытаюсь почувствовать дыхание, веяние, аромат времени и адекватно передать его на экране. Да, у меня есть, как вы говорите, многолетне выношенные замыслы, например, блестящий сценарий «Великий поход за освобождение Индии», давным-давно написанный драматургом и писателем Валерием Залотухой и не устаревший ни на йоту. Если найдутся деньги, я его обязательно сниму. Но ведь не находятся уже который год, хотя у меня есть сегодня кое-какое имя и связи.

В своё время мы уже выбирали натуру для съёмок этого фильма, но тут бабахнул кризис, пришлось замысел отложить. Потом мы сделали вместе с Залотухой «Макарова», «Мусульманина», но вскоре напрочь рухнул прокат. Можно было на здоровье снимать себе фильмы и дальше, но было ясно, что их никто не увидит. А кино – слишком дорогостоящая вещь, чтобы заниматься им для самоудовлетворения. Во всяком случае, я так к этому отношусь. И тут меня пригласили на телевидение сделать продолжение советского сериала «Следствие ведут знатоки». Я человек азартный, и мне стало интересно – подчёркиваю слово «интересно» – поработать в новой для себя сфере и найти новую для себя аудиторию. Так и пошло-поехало: я снял для телевидения сериалы «Гибель империи», «По ту сторону волков», недавно закончил «Достоевского». И параллельно все эти годы снимал кино для большого экрана.

Сегодня я и впрямь не успеваю закончить один проект, как продюсеры стоят в очереди с новыми предложениями. И я их, как правило, принимаю. Во-первых, потому что они интересны. Хотел бы я посмотреть на режиссёра, которому было бы неинтересно снять фильм о Достоевском. Во-вторых, эти предложения всегда обеспечены деньгами, бюджетом. Что хорошего в том, что, как признавался в одном из предыдущих материалов вашего цикла замечательный режиссёр Вадим Абдрашитов, он не может найти деньги под свой проект уже восемь лет? И, в-третьих, кино с его былым значением и ролью, с его философской и эстетической сущностью сегодня, к сожалению, стало другим. Не зря же в давнем разговоре Тонино Гуэрры и Феллини один из них с горечью сказал другому: «Не кажется ли тебе, что мы строим самолёты, для которых уже нет аэродромов?»

– Печальное признание…

– Да, горько это осознавать, но пантеон, где витают тени того же Феллини, Бергмана, Антониони, Тарковского, нынче закрыт. Внутренне я остался, конечно, в той эпохе, но предаваться одной лишь ностальгии глупо. И я как могу, как умею стараюсь пробиваться к сознанию и эмоциям нынешних зрителей. Это, скажу я вам, по-своему увлекательно. А кроме того, я преподаю во ВГИКе молодым ребятам. Я хочу жить вместе с ними в этом времени, говорить с ними на одном языке, а не вещать свысока про то великое старое кино, которое они снимать не могут, не хотят и не будут.

А что до упрёков в ремесленничестве, то я однажды уже слышал подобное. Расстроенный, пришёл домой, включил телевизор, смотрю – на экране Бергман. И в ответ на вопрос о «высоких творческих принципах» он говорит примерно следующее: «В конце концов это просто профессия. Ремесло. Кто-то делает табуретки, кто-то ботинки, а мы делаем фильмы». И я с ним в такой оценке кино, как это ни парадоксально, абсолютно согласен.

Об уроках Достоевского, Толстого и цензуре

– Но фильмы Бергмана, принимая эту метафору, всё-таки не банальные «мокроступы», а штучной выделки «обувь», не «табуретки», а эксклюзивная «мебель». В связи с этим ещё одна распространённая претензия критики к вам. Дескать, раньше вы снимали умные, тонкие, глубокие фильмы типа «Макарова» и «Мусульманина», а затем переквалифицировались в успешного производителя тех же «табуреток» – сиречь «массового», «кассового» кино. И тем самым изменили себе, своим творческим принципам…

– Я мог бы на это просто ответить: я не согласен с такими выводами. А если был бы согласен, то давно поменял бы что-то в своей творческой манере, чтобы соответствовать ожиданиям критики. Но отвечу чуть сложнее. А почему, собственно, критика отказывает мне в праве пробовать что-то новое, просто другое? В конце концов Лев Толстой, с которым я себя, разумеется, не сравниваю, кончил детскими рассказами типа «Косточки», в которых нет философских глубин «Войны и мира» и «Анны Карениной». Почему бы в таком случае нашей критике не предположить, что «72 метра», «1612», «Поп», «Достоевский» – это не измена самому себе, а продолжение моего пути, моего творческого поиска? Поиска контакта со зрителями. Да, я потерял на этих фильмах благожелательность критики, но взамен приобрёл достаточно обширную зрительскую аудиторию, чьей позитивной энергией я отныне всесторонне окружён и защищён. Я не популярный актёр, не медийное лицо, но мне в последнее время стало трудно появляться на улице. Без конца подходят люди, говорят слова, и только один человек из тысячи скажет что-то неприятное. В случае с критиками пропорция, похоже, обратная. Так, может, дело не во мне, а в этих самых критиках?

Некоторое количество отрицательных рецензий сопутствовало и недавнему «Достоевскому»… Но были ведь и совсем другие отзывы. И в других количествах. У меня телефон сотовый вырубился в день окончания сериала от звонков и эсэмэсок с благодарностями и восторгами. Кому верить? И я решил поверить… Фёдору Михайловичу. Когда я начинал работу над сериалом, я, к стыду своему, ничего не знал про его взаимоотношения с критикой. Думал: гений и гений. Был уверен, что Достоевскому воздалось должное ещё при жизни. Но вот что написал, например, один из критиков той поры о «Преступлении и наказании»: «Выходит нечто детское, неумелое, водянисто-риторическое, что показывает в авторе не только недостаток наблюдательности, но и недостаток опытности в изображении страсти, что наводит скуку…» Или другой пассаж: «Подобное произведение можно написать только в ненормальном состоянии умственных способностей». А вот как подводила критика итог творческой жизни Достоевского: «В юности увлекался, с летами осознал своё заблуждение, раскаялся, отрёкся от прошлого и строго осудил свои юношеские мечтания. Вот в коротких словах история таких писателей, как г. Достоевский».

Скажите, разве это не по нашей теме? Так что Фёдор Михайлович мне в определённом смысле сильно помог. Прочитав это, я подумал: да меня ещё критики по головке гладят. Поэтому пока мне позволительно делать то, что я делаю, я смогу легко переносить любую предвзятую критическую хулу.

– Критика недавно упрекнула вас и вашего друга Никиту Михалкова ещё и в желании возродить цензуру. Я имею в виду вашу подпись под коллективным письмом с предложением создать комиссию по соблюдению нравственных норм в СМИ…

– Я поставил свою подпись под коллективным письмом в первый раз. Обычно предпочитаю за всё отвечать сам. Подписывая это письмо, скажу честно, абсолютно не верил в положительный результат. Понимал, что сразу начнётся вой. И правда – за день поступило более ста звонков с радио, телевидения, газет с одним вопросом: вы что, за цензуру, за возврат к прошлому? Это сознательное упрощение, передёргивание нашей – и моей в том числе – позиции. Потому что в век Интернета говорить о цензуре вообще глупо. Цензуры отныне нет и быть не может. Забудьте. Хотя, замечу попутно, во времена цензуры у нас были великие – я настаиваю на этом слове – писатели, режиссёры, живописцы – где они теперь? Но я не зову в прошлое, туда хода нет, калитка закрыта. И тем не менее я считаю, что ничего худого не произойдёт, если из нынешнего «раскрепощённого» эфира вычистить грязь, поставить какие-то фильтры для проникновения на экраны гадости и пошлости.

Все слова на все буквы русского языка я прекрасно знаю, сам иногда их, к стыду своему, употребляю. И когда я смотрю, скажем, фильм Киры Муратовой «Астенический синдром», который заканчивается матерным монологом главной героини, у меня не возникает вопросов. Потому что этот фильм – авторское высказывание глубокого и своеобразного художника, адресованное вдобавок подготовленной, клубной аудитории. Но когда в молодёжных программах телевидения матерок звучит как привычный фон, когда на глазах у многомиллионной аудитории муссируется тема «трахнул – не трахнул» (разумеется, без этих стыдливых эвфемизмов и умолчаний), когда в Интернете вывешиваются кадры, подробно показывающие и смакующие насилие, в том числе и над детьми, – то это далеко не безвредные вещи. Совсем не безвредные. Вот о чём я думал, подписывая это письмо. Но его смысл сразу утонул в дымовой завесе слов про цензуру и возврат в прошлое. Если это демократия и свобода, то я напомню вам слова великого писателя Виктора Астафьева, который на исходе жизни написал: «Я пришёл в мир добрый, родной и любил его безмерно. Ухожу из мира чужого, злобного, порочного. Мне нечего сказать вам на прощанье». А мне нечего добавить к этим словам.

О Смутном времени, апокалипсисе и надежде

– И всё же давайте продолжим разговор о состоянии нашего общества. Вы снимали кино о Смутном времени – уже упоминавшийся фильм «1612». Но многие называют смутным и нынешнее время…

– Печальным образом смута для России – это перманентное состояние. Бывали периоды лучше-хуже, бывали совсем уж массовые умопомрачения, как в революцию и Гражданскую войну, когда стреляли друг в друга, убивали и вешали священников, жгли барские усадьбы и библиотеки, но состояние смуты – оно для нас более-менее постоянное и привычное. Однако любое смутное время всё равно рано или поздно заканчивалось. Не в одночасье, но заканчивалось, как это случилось и в XVII веке, во времена Минина и Пожарского. Дошли уже, казалось бы, до края, но нашлась воля Божья, наложилась на волю человеческую, и возникло то, что можно назвать идеологией национального единения. В последний раз это случилось с нами во время Великой Отечественной войны. Говорил и буду повторять: не дай Бог забыть и потерять память и энергетику, идущие оттуда, из победного мая 1945 года. Ничто другое сегодня нацию не склеивает. Да, есть современная космополитичная идеология: «Деньги!», «Обогащайтесь, будьте богаче и круче других!» На этом пути, по которому давно идёт западная цивилизация, Россию ждёт стопроцентная катастрофа – это к гадалке ходить не нужно.

Я человек по жизни оптимистичный, православный, но, сказать честно, живу в предощущении, что мир с его идеологией накопительства, обогащения, эгоизма катится к чертям. Есть ли возможность выхода? А его, кстати, не обещали, Апокалипсис уже написан. Намекали, правда, что апокалипсиса можно избежать, но человечество, боюсь, этих пророчеств и подсказок не услышало. При этом я считаю, что в России по сравнению с сытой и ухоженной Европой не самое плохое положение дел. У нас потихоньку возрождаются Церковь, духовность, и это дарует мне надежду. Да, в материальном плане живём бедно, трудно, но когда нам туго, в народе, как не раз уже было в истории, начинают просыпаться невесть откуда берущиеся жизненные силы. Не зря величайшие умы России, такие как Достоевский, Гумилёв, верили в мессианскую, пассионарную сущность нашего народа и нашей страны. Я и сам верю в это, как в последнюю надежду, как в чудо.

– Но чудо чудом, а живём мы с вами в реальной стране с реальными проблемами. Какие из них вам кажутся главными?

– Я не экономист, не социолог, но меня беспокоит то, что происходит сегодня с деревней. Каким-то странным, неведомым для меня образом где-то, говорят, производится пшеница и даже продаётся в другие страны, но я много езжу по стране и вижу, что на огромных российских просторах деревня лежит мёртвая, в лучшем случае находится в глубоком обмороке. Я не знаю, как превратить эти безжизненные и бесконечные российские пространства в поля и пашни. Боюсь, это уже необратимый процесс. Часть умных людей наверняка даже думает: пусть эта крестьянская культура отомрёт вместе с её последними обитателями, и тогда на стерильных пространствах начнётся какая-то новая жизнь с чудо-машинами и нанотехнологиями. Но эти рассуждения не для меня. Для меня всё, что происходит в России с деревней, – это трагедия, которая чревата катастрофой.

И точно такие же чувства, как заброшенные поля, вызывают у меня остановившиеся, навек замолкнувшие заводы. Родители у меня из рабочих, я сам был рабочим пареньком. И мне с тех давних пор знаком этот непередаваемый заводской запах, нравится особая атмосфера заводских цехов. Эти бесчисленные заброшенные заводы с таящейся в них особой энергетикой – для меня как намоленные церкви, по недоразумению превращённые в склады. Я не экономист, я не знаю, как вдохнуть жизнь в эти, наверное, нерентабельные, убыточные производства. Но я знаю, что это была важная часть нашей жизни и, если угодно, важная часть нашей национальной культуры, народной этики.

И, конечно, меня очень беспокоит положение так называемых гастарбайтеров в нашей многонациональной стране. Отношение к ним зачастую – как к тягловому рабочему скоту. Уже на официальном уровне привычно произносится: а эту чёрную работу сделают за нас гастарбайтеры. И никто не думает и не говорит о том, что это прежде всего люди. Ещё недавно – наши соотечественники, с которыми мы жили душа в душу в одной большой стране. О каком гуманизме нашего общества можно в этих обстоятельствах вести речь?

– А почему вы не снимете об одной из этих проблем фильм?

– Потому что не знаю даже намёка на ответ, что с этими проблемами делать, как их решать. А без этого знания я не могу снимать кино. Правда, уже много лет назад, в постперестроечную пору, у меня была попытка снять кино о положении нашего рабочего класса. Я подавал в Госкино сценарий с демонстративно агрессивным названием «Пролетариат жив», в финале которого брошенный завод сам, без помощи людей, начинал приходить в движение, работать. Но по разным причинам мне этот сценарий снять не дали. На эту тему несколько лет назад снял интересный фильм «Магнитные бури» уже упоминавшийся Вадим Абдрашитов. Но сегодня проблема настолько усложнилась, ситуация настолько зашла в тупик, что я не знаю, как к этому подступиться. Да и социальное кино – это всё-таки не моя стезя. У нас есть плеяда молодых режиссёров социально-критического кино, среди них заметны Василий Сигарев, Борис Хлебников, Андрей Мизгирев, мой ученик Коля Хомерики… У них подобные картины получаются лучше, чем это получилось бы у меня. А снимать кино только для того, чтобы «быть в струе», я не хочу.

О кризисе в кино, коммерции и молодой смене

– Мы заговорили о новом поколении российской режиссуры, которое определяет сегодняшнюю «погоду» в нашем кино. Кроме них работают такие мастера, как Сокуров, Герман, Михалков, Шахназаров, Соловьёв… Но прорыва нет, наше кино, по мнению всех моих предыдущих собеседников, находится в затяжном кризисе. А как вы оцениваете состояние, уровень, конкурентоспособность современного российского кинематографа?

– Уровень нашего кино соответствует уровню нашей экономики и уровню нашего общества. А эти «уровни» оставляют, как говорится, желать… Хотя внешне в нашем кино всё выглядит вполне прилично. Мы представлены со своими фильмами на всех главных фестивалях – в Канне, Берлине, Венеции, Карловых Варах… Регулярно привозим оттуда призы. Но дома эти картины – и не только эти, а практически всю отечественную кинопродукцию – никто не смотрит. И это, конечно, катастрофа.

Но чтобы я не выглядел пустомелей, давайте задумаемся: а могла ли ситуация с нашим кино выглядеть иначе, чем она выглядит сегодня? Нет, не могла. Ведь по большому счёту настоящего рынка у нас в кино не сложилось, да и не только в кино. Бизнес в отрасль не пришёл, финансирование фильмов лежит на плечах государства – без его помощи никакого кино вообще бы не было. Кинотеатров в стране мало, полным-полно городов, где вообще нет ни одного кинозала. А кинематограф – это всё-таки индустрия, она требует возвратного механизма. Как его наладить в этих условиях? Помимо прочего, у нас нет традиций создания успешных коммерческих фильмов, которые давно поставлены на Западе на поток. Я сейчас говорю не только о высокобюджетных американских «Звёздных войнах», «Титанике», «Аватаре», но и о таких, к примеру, более скромных по затратам, но вызвавших в своё время массовый ажиотаж европейских фильмах, как «Французский связной», «Изгоняющий дьявола»… У нас, конечно, были попытки создания коммерческой продукции типа «Дозоров». Но в России всё равно преобладает культурно-литературная традиция, традиция авторского кино, к которой массовый зритель, воспитанный в последние десятилетия на американских блокбастерах, охладел. И всё это в совокупности мешает наладить нормальное кровоснабжение в нашем хилом киноорганизме.

– Но ситуация нынче дошла до края. За последний год доля российского кино в прокате упала с 28 до 15 процентов, то есть практически в два раза. Интернет-сообщество винит в этом, в частности, Фёдора Бондарчука и Никиту Михалкова, которые своими дорогостоящими, широко разрекламированными блокбастерами «Обитаемый остров» и «Утомлённые солнцем – 2» обманули ожидания зрителей. И последние, дескать, в отместку отвернулись от российского кино.

– Ну, интернет-сообщество, анонимное и всесильное как Политбюро, у нас компетентно во всех вопросах… Я не очень хорошо знаком с этим миром, хотя после успеха американской «Социальной сети» загорелся идеей снять на нашем материале фильм «Блогеры». Я бы, конечно, досконально изучил этот мир, прежде чем делать кино, но не встретил заинтересованности у продюсеров и попытку эту оставил. Но я не думаю, что в данном случае высокоуважаемые блогеры правы. По их логике, так Бондарчук и Михалков чуть ли не сознательную диверсию против нашего кино совершили. Но это же абсурд. Они что, хотели плохого, хотели провала своих фильмов? Наоборот, несколько лет назад наблюдался подъём интереса к нашему кино, чему, кстати, отчасти способствовали и неплохие кассовые результаты моего фильма «1612», и была попытка на этой волне закрепить успех. Да, не получилось по разным причинам. Но вместо того, чтобы разобраться, что и почему, стали их кусать, грызть, травить. В интернет-сообществе, в критике царило нескрываемое злорадство. А чего радоваться-то? Ведь всем же в итоге плохо. И зрителям в зале плохо. И творцам плохо. И нашему кино в целом плохо.

– И всё же, как выходить из этого тупика?

– У меня есть одна идея. Я её озвучил недавно на фестивале «Святая Анна», где проводил мастер-класс. Ситуацию, которая сложилась в нашем кино, я бы сравнил с пожаром. И есть такой метод тушения пожара – встречный пал. Это когда одна волна огня гасит другую. И вот этим спасительным встречным огнём, который собьёт вал зрительского равнодушия, может, на мой взгляд, стать поток молодого кино. Но именно мощный поток, а не пять-шесть фильмов, которые, как прыщики, выскакивают то там, то сям поодиночке. Будь моя воля, я бы запустил в один год сразу 30–40 дебютов – не в ущерб, разумеется, признанным мастерам, которые составляют культурный генофонд нации и которые не обязаны оглядываться на цифры кассовых сборов.

– А они есть, эти талантливые молодые, в таком количестве?

– Уверен: есть. Один только я наберу человек десять своих учеников, за которых готов поручиться. А ведь есть ещё вгиковские ученики у Абдрашитова, Соловьёва, Хуциева, есть выпускники Высших режиссёрских курсов… Чего не хватает нашему экрану? Многожанровости. Стилевой и тематической новизны. Словом, привлекательного разнообразия. Задумайтесь сами: кто у нас сегодня успешно занимается комедией? Детективом? Триллером? Сказкой? Фэнтези? Киномюзиклом? Да никто. А если и занимаются, то как чистой воды развлекаловом, бизнесом. Я не стану сейчас бросать увесистые кирпичи в «Самый лучший фильм» или в пресловутые «Яйца судьбы». Хотя по большому счёту это не профессиональные фильмы, а любительская юмористическая эстрада, снятая на плёнку. Но ведь зрители смотрят. Значит, такого рода кино востребовано. Так пусть кто-то возьмёт и сделает нечто подобное, но только качественнее. Тоньше. Умнее. Возможно, с участием тех же популярных ребят из «Комеди Клаб». Но некому. Мастерам это, понятное дело, неинтересно. Вот поэтому и нужен приток молодых режиссёров, которые, я надеюсь, вызовут своими очень разными по темам и жанрам фильмами встречную волну интереса у молодой публики. Иного пути на сегодняшний день я просто не вижу. Только так: встречный пал…

Беседу вёл Леонид ПАВЛЮЧИК

Послужной список

Владимир Хотиненко родился в 1952 году в Славгороде Алтайского края. После окончания школы год работал художником-конструктором Павлодарского тракторного завода. В 1976 году с отличием окончил Свердловский архитектурный институт. Год отслужил в армии. В 1978–1982 годах – художник-постановщик на Свердловской киностудии. В 1981 году окончил Высшие курсы сценаристов и режиссёров (мастерская Никиты Михалкова). Работал ассистентом режиссёра у Михалкова на фильмах «Несколько дней из жизни Обломова», «Пять вечеров», «Родня». Первой работой Хотиненко-режиссёра стала картина «Один и без оружия», которую он снял в паре с П. Фархутдиновым в 1984 году. Впоследствии поставил широко известные фильмы «Зеркало для героя», «СВ. Спальный вагон», «Рой», «Патриотическая комедия», «Макаров», «Мусульманин», «72 метра», «1612», «Поп», сериалы «Следствие ведут знатоки. Третейский судья», «По ту сторону волков», «Гибель империи», «Достоевский».

Хотиненко – лауреат международных и российских кинофестивалей. Неоднократный обладатель премий «Ника» и «Золотой орёл». Преподаёт во ВГИКе режиссуру. С 2010 года – член Патриаршего совета по культуре.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии: