Литературная Газета 6455 ( № 12 2014)

А кому легко?

Помните, в романе Ирвина Шоу "Богач, бедняк" (фильм-то, во всяком случае, все смотрели) был такой персонаж - папаша Джордах, пекарь. Все вокруг радовались окончанию Второй мировой войны, а он страдал. Ведь он был немцем, эмигрировал в Америку из Германии. И вовсе не от ужасов фашизма – просто от голода. Особенно он страдал от того, что его дети вместе со всеми радуются унижению родины. Они перестали быть немцами, они стали американцами.

Ему бы, конечно, ненавидеть за это себя (он же их американцами сделал), но недалёкий мужлан ненавидел Америку. Такое сплошь и рядом случается: необразованным нациям и сословиям свойственно винить образованные в своих невзгодах...

Так вот. Я отвлёкся. Перед тем как помереть, этот Джордах оставляет ненавистной Америке прощальный привет: закатывает в одну из булочек крысиного яду. Он и раньше гадил американцам в хлеб, но вполнадыха: плевал туда, подсыпал в муку мышиный помёт. А напоследок решил себя побаловать – вдохнуть полной грудью. Самовыразиться как следует.

История эта крутится у меня в голове – угадайте, в связи с каким фильмом какого великого мастера.

Он шёл к этому творению всю свою жизнь. Мечтал о нём ещё в 1968 году – чистый, наивный. Потом рос, взрослел, менялся, и замысел тоже рос и менялся вместе с ним. Кстати, литературная первооснова этого произведения тоже замышлялась как чистое, наивное произведение лёгкого жанра. Но под влиянием различных обстоятельств потяжелело.

И всё же недостаточно для великого мастера. Взявшись наконец за работу, он счёл произведение «чересчур комсомольским» и написал оригинальный сценарий, чтобы было не чересчур.

Снимал долго, десять лет. Закончить не успел – умер.

Публика встретила главное творение его жизни, как бы это сказать[?] Как в миниатюре Хармса про театр: «Нас всех тошнит». Должно ли у нас возникнуть тяжёлое чувство, что жизнь мастера прожита напрасно? Измеряется ли гений признанием?

Аксель Джордах, кстати, умирает красиво. Садится в лодку, и бурная река уносит его в океан. Его было бы жаль за это – если б не булочка.

(Между прочим, это ещё надо выяснить, отчего тошнит публику. Не темнеет ли у неё заодно в глазах, не холодеют ли ноги, не перехватывает ли дыхание?)

В общем, напомнила мне эта история про пекаря-криптонациста о фильме Алексея Германа «Трудно быть богом» – по повести А. и Б. Стругацких. Интересно получается: Тарковский экранизировал А. и Б., Сокуров экранизировал («Дни затмения» – это по мотивам повести «За миллиард лет до конца света», как ни странно), а вот теперь наконец и Алексей Герман. Великая тройка, кто понимает. Других таких больше нет...

До начала фильма я знал только две вещи: 1) он длинный; 2) в нём много неприятных физиологизмов. Немного волновался – больше из-за первого обстоятельства. Хотя, конечно, ещё немного волновался из-за другого: «Ну не может же, – думал я, – полное… ну полное это самое НЕ ПОНРАВИТЬСЯ стольким людям?» Обычно-то как раз наоборот бывает: именно оно всем и нравится, а не нравится, наоборот, что-нибудь хорошее, с лица необщим выраженьем, чего никто в силу лености ума и души не понял… А вдруг и я не пойму? Нет, ну я-то уж должен… А вдруг?

После фильма мне существенно полегчало. По всем пунктам.

Но больше всего опять-таки по первому. Десять лет снимал Герман свой последний, окончательный фильм. И это явно не тот случай, о котором с уверенностью можно сказать «я смотрю быстрее, чем он снимает». Впрочем, справедливости ради надо заметить, что, поскольку монтировали материал другие люди, доподлинно неизвестно, должен ли был фильм быть именно таким, как мы его увидели, или всё же чуточку помилосерднее, покороче. Ведь с чужим материалом тянет обращаться как можно бережнее: и то выбросить жаль, и это...

С другой стороны, тут сам, так сказать, художественный язык не предполагает особого лаконизма. Зрителя здесь необходимо ввести в состояние медитации, то есть в такое состояние, когда контроль сознания ослаблен или отсутствует и всё, что было важно для тебя до этой минуты, теряет значение. Чтобы он стал «пустым сосудом» и смог воспринять небывалый, непредставимый, противоречащий его опыту новый смысл.

Достигаться эти состояния могут, например, с помощью длительного монотонного повторения какого-нибудь звука или с помощью сосредоточенного и отрешённого смотрения в одну точку (в нашем случае – на экран) – тоже весьма длительного.

Правда, для чистоты метода желательно, чтобы там, куда смотришь, ничего не происходило или происходило всего как можно меньше, но это, к сожалению, не наш случай.

Терминологически определить наш случай я как неспециалист затрудняюсь, но одно сказать могу. Где-то на рубеже 80–90-х годов в американском кино возникла эта особая стилистика «достоверности» в изображении прошлого (одним из первых таких опытов был, кажется, фильм «Имя Розы»). В прошлом всё должно быть как можно грязнее. Чем грязнее, тем достовернее. Люди в прошлом должны быть потными, со слипшимися волосами, весьма приветствуются чирьи или увечья. Погода в прошлом всегда плохая. Постоянно идёт дождь. Грязь чавкает под ногами.

До нас эта мода дошла десятилетием позже и особенно пригодилась нашим киномастерам в изображении советского прошлого. А кто был первопроходцем, пророком в своём отечестве, кто использовал этот «язык» ещё в «Моём друге Иване Лапшине»?.. То-то.

Понятно желание мастера довести метод до совершенства. Я даже думаю – а не потому ли выбрана для экранизации именно эта повесть Стругацких, что её фабула позволяла всё это снять? Ведь чем вдохновляется режиссёр? Отнюдь не темой-идеей – дескать, о чём бы таком умном кино снять. Он вдохновляется конкретным образом, картинкой – тем, что можно изобразить, показать.

Повесть Стругацких, изображающая жизнь на условно «средневековой» планете, позволяла показывать чирьи, чавканье, пускание ветров, акты копуляции и дефекации, предсмертные судороги – а это именно то, что нужно, чтобы довести до совершенства метод.

Звучит смешно, но Алексей Герман всю жизнь к этому шёл – к изображению актов дефекации и копуляции. А вовсе не к рассуждениям о том, какая свинья – человек в тоталитарном обществе и как страдает от этого. Рассуждения эти были ступеньками, по которым он шёл, но не целью. Цель – это дефекация, копуляция и предсмертные судороги.

Вообще не надо преувеличивать идеологическую составляющую искусства. Художник обычно придерживается той идеологии, которая позволяет ему заниматься тем, чем он занимается. В «Хрусталёве» и «Лапшине» Герман изображал мерзости нравов и быта не потому, что они ему не нравились и он их, типа, «критиковал», а наоборот – потому что нравилось в них покопаться. Художник, знаете ли, не делает того, что ему не нравится. В этом главная приятность профессии.

С другой стороны, идеология для того и существует, чтобы оправдывать чьи-то действия. Для того мы и придерживаемся каких-либо «взглядов», чтобы они оправдывали наше существование. Так что недооценивать значение идеологии тоже не будем.

В конце концов всё ту же дефекацию с копуляцией можно было снять неожиданно (усложнив задачу и добавив себе художнического азарта): дескать, вот какие хорошие дефекация с копуляцией и какие плохие те, кто не хочет, чтобы мы ими занимались! (Какие молодцы подлецы, жители Арканара и какие подлецы земляне-прогрессоры.) Но Герман не оригинальничает. Не перечёркивает смысл литературного источника.

Напротив того, в повести Стругацких этот смысл утоплен в занимательном сюжете и большинство читателей «не цепляет», а в фильме он очищен от сюжетной занимательности посредством «метода» и доведён до зрительского ума с помощью пастернаковского стиха, слетающего ни с того ни с сего вдруг с уст дона Руматы. Сами понимаете, где Пастернак, там… хорошо, одним словом.

Что же это за смысл? Его можно уложить в три цитаты.

1. «…Все они почти без исключений были ещё не людьми в современном смысле слова, а заготовками, болванками, из которых только кровавые века истории выточат когда-нибудь настоящего гордого и свободного человека».

2. «Это безнадёжно. Можно дать им всё. Можно поселить их в самых современных домах и научить их ионным процедурам, и всё равно по вечерам они будут собираться на кухне, резаться в карты и ржать над соседом, которого лупит жена. И не будет для них лучшего времяпровождения».

3. «Остаётся одно: спасать тех немногих, кого можно успеть спасти. Ну ещё десяток, ну ещё два десятка… Но одна только мысль о том, что тысячи других, пусть менее талантливых, но тоже честных, по-настоящему благородных людей фатально обречены, вызывала в груди ледяной холод».

В этих трёх абзацах заключён не просто сюжет повести. В них заключена история становления взглядов самих Стругацких и – чуточку шире – всей нашей прогрессивной интеллигенции.

Начинали (и те и другие) с коммунизма. Причём в самом его радикальном виде: кто-то из братьев, не помню, кажется, Аркадий, в юности был озабочен проектом изъятия детей из семей и воспитанием в специальных интернатах – для вящего развития способностей и выращивания человека нового типа. Следы этой «задумки» повсеместно рассыпаны по произведениям Стругацких, правда, уже больше с вопросительным или даже отрицательным знаком.

Советская прогрессивная интеллигенция также начиналась с коммунизма – в дачном посёлке «Старый большевик» под терпкий самоварный дымок и поскрипывание качалки на открытой веранде. Железные и просто наркомы в редкие дни отдыхали где-то здесь от героических и трудовых будней, а их дети – обоняли дымок, слушали вполуха разговоры взрослых, скрип качалки, пение комаров – и готовились стать прогрессивной интеллигенцией.

Затем взгляд Стругацких на задачи коммунизма («выточить из болванки гордого свободного человека») стал меняться под воздействием ударов, наносимых грубой действительностью. Ну а прогрессивная интеллигенция, отчасти лишившись дач, но научившись воспроизводить их незабываемую атмосферу в городских квартирах, окружённая там коммунальными и просто соседями, перестала находить удовольствие не то что в обтачивании болванок – даже просто в соседстве. Попробуй обточи ЭТО. Тут бы себя сохранить!

Что и остаётся актуальным лозунгом прогрессивной интеллигенции по сей день – выжить в неблагоприятных условиях Арканара, во враждебной инокультурной среде.

Точнее говоря, среда эта не враждебная (ведь никакой специальной неприязни мир Арканара к дону Румате не испытывает), она – НЕНАВИСТНАЯ.

Как папаше Джордаху – Америка.

Как прогрессивному интеллигенту – страна его внутреннего изгнания. (Ну, если только это не Америка, конечно.)

Фраза «трудно быть богом» означает вовсе не «трудно любить и прощать людей», или «трудно их спасать и беречь», или «трудно жертвовать ради них собой». Она означает – трудно быть цивилизованным человеком в диком мире. Трудно знать и понимать то, чего никто вокруг не знает и не понимает. Трудно быть особенным. Послом рок-н-ролла в неритмичной стране. Ох как трудно...

Вот посмотрите, насколько.

Будь это чуть полегче, Алексей Герман, может, и принял бы на себя часть ноши, не стал бы сообщать нам всю горькую правду... Но в том-то и дело, что задачи «быть богом» в смысле – взрослым среди детей, задачи оберегать зрителей от зла и учить добру перед Германом не стоит. Его задача чистая, художническая – показывать. И показывать хорошо, а это значит – с подробностями.

Совсем как у того дяденьки из похабного анекдота, который объясняет чужому ребёнку в зоопарке физиологию обезьянки и просит мать не загораживать им самое важное.

Бывает свобода слова, а тут, наверное, свобода взгляда. Ещё одно из священных демократических прав человека. А во имя борьбы за демократию и права человека чего только не вытерпишь.

Каждый, кому дорога свобода, а именно: кто против усиления великодержавных и изоляционистских тенденций в российской политике, против посягательств государства на свободу предпринимательства и священное право собственности, против вмешательства Церкви в неприкосновенную жизнь человека, против незаконной аннексии Крыма, наконец!.. – каждый просто обязан пойти посмотреть этот правдивый, весьма глубоко правдивый фильм.

Ну а кто не против, тот соответственно не обязан.

Разумеется, признанием публики, то есть нашим отношением к художнику, ценность его жизни и творчества не измеряется. Она измеряется его отношением к нам, эта ценность. И тут уж Алексей Герман что посеял, то и пожал.

Теги: Алексей Герман , братья Стругацкие , "Трудно быть богом"