Литературная Газета, 6592 (№ 13/2017)

Владимир Солоухин. „Из ненаписанных рассказов“

Владимир Солоухин. „Из ненаписанных рассказов“

Литература / Литература / Эпоха

Теги: Владимир Солоухин , рассказы

Так случилось, что в начале 1980-х я был невольно вовлечён в громкий скандал, связанный с солоухинскими «Ненаписанными рассказами». Они не были опубликованы, но попали в руки компетентных органов. Генсек Андропов решил наводить порядок в культуре с обуздания «русской литературной партии», которая страшила его куда больше прозападного диссидентства. Выбор пал на Солоухина. Опальные тексты раздали писательскому активу и готовили показательную порку. Помню, как секретарь нашего парткома, фронтовик Виктор Иванович Кочетков, вручая мне папку с ксероксом «Ненаписанных рассказов», сказал: «Нашими же руками хотят… Ну-ну…» Экзекуция закончилась конфузом. Перед вами два характерных фрагмента из того «возмутительного» цикла. А моя новая, почти документальная «Ретроповесть» о том громком предперестроечном литературном скандале выйдет в свет осенью.

Юрий Поляков

Как в кино

«Владимирские просёлки» были опубликованы в «Новом мире» летом 1957 года. О них сразу заговорили и устно и письменно. Статьи в газетах, читательские письма в почтовом ящике, поздравления при встрече... А осенью мне предложили в Союзе поехать вместе с другими писателями во Владимир, где намечалось провести семинар молодых литераторов. Из Москвы, кроме меня, руководителями семинара ехали Виктор Васильевич Полторацкий, Константин Мурзада, Ладонщиков и Баныкин. Я с радостью принял это предложение. Город, где прошла моя учебная юность (с четырнадцатилетнего по восемнадцатилетний возраст), где я ещё до войны в 1940 году опубликовал в областной газете первые плохонькие стишки, где живут мои теперешние друзья-коллеги Серёжа Никитин, Иван Ганабин, Сергей Васильевич Ларин (именно он, будучи зам. главного редактора газеты «Призыв», публиковал мои стишки в 1940 году), одним словом, родной город (да и «Владимирские просёлки» названы по нему)... И вот теперь приехать в этот родной город «на коне», «со щитом», в лучах успеха. Конечно же, мне хотелось приехать в родной город в таком новом качестве. Я бывал во Владимире довольно часто, но я впервые ехал сюда после опубликования «Владимирских просёлков». Первый, с кем я встретился, был тот же Сергей Васильевич Ларин. Я ждал восклицаний, объятий, блеска глаз, но вместо этого увидел, что мой приятель странно прячет глаза, смущён и, более того, растерян и не знает, как ему со мной себя вести. Я сразу и напрямик спросил, в чём дело.

– Ты что, ничего разве не знаешь?

– Что я должен знать?

– Ну как же... такая буча... Когда появились твои «Просёлки», а потом и статьи о них в «Литературной газете», в «Литературе и жизни», в других газетах, мы тоже напечатали положительную рецензию. И вдруг – звонок из обкома. Как раз я вёл номер, и разговаривать пришлось мне. Ну, ты знаешь, что мы понимаем под словом «втык».

– Да за что же было вас ругать? Все ведь печатают...

– Мало ли что – все. А мы – владимирские.

– Но всё-таки, в чём дело?

– Не отражены, не показаны и даже не названы передовые хозяйства области. Не названы передовики производства как в сельском хозяйстве, так и в промышленности... Цифры достижений... «Вы посмотрите, – говорили мне из обкома, – какой-то бабке Акулине у него отведено несколько страниц, чуть ли не целая глава посвящена этой бабке Акулине. А вот я, как один из руководителей области, эту бабку Акулину не знаю, первый раз о ней слышу. А между тем там рядом – передовая телятница, там же – передовая звеньевая по выращиванию кукурузы, и о них – ни слова! О том, что колхозная свинья утонула в навозной жиже, он написал, а о том, что этот колхоз имеет хорошие показатели...»

– Втык втыком, – продолжал Сергей Васильевич, – но нас обязали исправиться. После нашей положительной рецензии мы были вынуждены опубликовать письмо инженера завода «Автоприбор». В письме говорится, что мы поторопились с положительной оценкой твоей повести, что она требует критического отношения. Это критическое отношение мы дали тоже. Директор областного издательства Мацкевич (да ты его знаешь) выдал огромную статью на три подвала, где от твоих «Просёлков» не оставляет камня на камне. А ты разве не видел сегодняшний номер нашей газеты? Там как раз опубликован подвал Мацкевича...

На другой день, когда мы все – гости из Москвы и местное начальство – расселись в президиуме (совещание происходило в здании бывшей городской думы, а теперешнего Дворца пионеров), Ларин преподнёс мне ещё один сюрприз.

– Вон видишь этого, лысоватого, в заутюженном костюме, с папкой на коленях? Это один из секретарей горкома. Ему поручено выступить сегодня на открытии совещания и разгромить с трибуны твои «Владимирские просёлки». В папке у него как раз разгромная речь.

– Но это странно и, я бы сказал, негостеприимно. Можно было бы устроить читательскую конференцию, позвать меня и там обсудить повесть, а то – пригласили руководителем семинара, посадили в президиум и собираются громить. А я ведь могу встать и уйти из президиума. И вообще уехать в Москву.

– Я тут ни при чём. Ну, извини, мне надо в редакцию... завтрашний номер... Сергей Васильевич исчез, на трибуну выходили ораторы, лысоватый и заутюженный, с папочкой на коленях, всё нервознее ёрзал на стуле (значит, приближалась его очередь выступать), а я не знал, что мне делать. Сидеть в президиуме и на виду у всех глотать лягушек? Незаметно уйти и действительно уехать в Москву? Взять потом слово и защищаться? Вдруг около меня опять плюхнулся на стул запыхавшийся грузный Ларин в роговых очках.

– На, читай, да скорее. Только сию минуту отстучал телетайп... В те годы центральные газеты приходили в областные города не утром, как теперь, а во второй половине дня. Однако утром для сведения поступала в местную газету обширная телеграмма с перечнем основных материалов главной газеты страны – «Правды». Сергей Васильевич и дал мне в руки такую телеграмму. В телеграмме Ларин успел подчеркнуть жирным красным карандашом, что на третьей полосе «Правды» опубликована большая статья Валерии Герасимовой «В родном краю», о «Владимирских просёлках» Владимира Солоухина.

– Так ты дай эту телеграмму тому оратору из горкома, пока он не успел ещё выйти на трибуну.

До сих пор я не уверен, что мы поступили правильно. Может быть, надо было дать ему высказаться, а потом уж и врезать устами «Правды». Пробежав глазами телеграмму, готовящийся к выступлению оратор подхватил свою папочку под мышку и мгновенно из президиума исчез, послав председательствующему записочку, вероятно, о том, что от выступления отказывается. Нет, но каково стечение обстоятельств, каково совпадение, какова судьба? Как в кино, говорят в таких случаях.

Фантастический разговор

В этом могло и не быть ничего фантастического. В 1955 году в марте я на целый месяц выезжал в Будапешт как корреспондент «Огонька». Первым делом идёшь в посольство. Сам я – молодой, начинающий, безымянный, но «Огонёк» есть «Огонёк», фирма, орган ЦК КПСС. А он, о ком теперь пойдёт речь, был в то время послом в Будапеште. Он помог тогда нам (мне и фотокорреспонденту Коле Драчинскому) встретиться с тогдашним лидером Венгрии, Матиасом Ракоши. Он же, посол, помог нам встретиться со знаменитым и престарелым венгерским скульптором Штроблем. Это его, Штробля, скульптура венчает гору Геллерт над Будапештом. Женщина держит в поднятых над головой руках огромное перо птицы. Когда мы пошли к Штроблю, посол тактично предостерёг нас, рассказав, как вот так же он, посол, помог фотокорреспонденту другого журнала попасть в мастерскую великого скульптора и фотокорреспондент снимал там его больше часа, а потом в журнале появилось несколько жалких замельчённых фотографий.

– Конечно, если я попрошу, Штробль не откажет. Но что значит снимать такого человека в течение часа? – резонно спрашивал нас посол. Он же будет ждать отдачи в журнале. Он же привык к полосным снимкам. Венгерские журналы посвящали ему целые номера...

Потом был огромный приём в советском посольстве (это была десятая годовщина образования ВНР), потом был грандиозный приём в здании парламента (самом красивом здании Будапешта), потом посольство же помогло нам с Драчинским сесть на наш грузовой пароходик, и мы из Будапешта по апрельскому половодью две недели плыли из Будапешта в Измаил... Одним словом, общались, общались тогда в Будапеште с советским послом. Так удивительно ли, что, оказавшись на недосягаемой практически высоте, он захотел поговорить с литератором, с которым познакомился в молодости и который тоже ведь не остался навек в молодых безымянных корреспондентах «Огонька»? Нет, сначала, услышав по телефону, кто меня приглашает, кто хотел бы поговорить «в удобное для вас время», я всё-таки был удивлён и потрясён. Но потом, когда машина уже мчала меня, куда надо, я думал: «А почему бы, собственно говоря, и нет?» Он – глава многосложного, с экономическими, продовольственными, социальными, демографическими, политическими, идеологическими противоречиями государства. Должен же он всё это чувствовать, должен же искать какой-нибудь выход из положения. А я коловращаюсь внизу, езжу, смотрю, пишу, думаю. Разве не полезно было бы ему послушать, что думает литератор, соприкасающийся с жизнью по иным касательным, нежели он? Так что к моменту встречи, когда надо уж было переступить порог кабинета и сделать 10–15 необходимых шагов, чтобы приблизиться, встреча не казалась мне ни фантастической, ни даже удивительной. Я бы на его месте поступил точно так же. ...С той будапештской весны прошло больше двадцати пяти лет. Уж не было того худощавого, подобранного, легко выходящего из кабинета в приёмную на шум голосов человека, а был человек старый, усталый и больной.

«Боже мой! – мелькнуло у меня в уме, а вернее сказать, отозвалось в душе, – зачем же он? Ему бы сейчас полный покой. Попросился бы, сказал бы, так, мол, и так. Тяжело болен. Прошу отпустить... А ОН ВЗЯЛ ВЛАСТЬ. Этот шаг может быть оправдан только в одном случае, если у него есть решительная и конструктивная идея всё перевернуть и всё изменить. Тогда это – героический шаг...» Между тем я занял своё место в кресле, и беседа между тем началась. Я не знал, что он от меня хочет и о чём будет наша беседа. Захочет ли он поговорить о нашей современной литературе, захочет ли узнать об истинном состоянии российской деревни, о масштабах алкоголизма, преступности, бездуховности, инертности. Захочет ли он конкретно узнать, что я думаю о, скажем, повороте северных рек в Каспийское море, то есть об окончательном погублении Русского Севера, поговорим ли мы о том, почему закрываются в РСФСР ежегодно сотни школ и чем грозит то обстоятельство, что у льдины (если сравнить на минуту нашу страну со льдиной) тяжелеют края, а середина истончается и легчает... Можно было только гадать, зачем он меня позвал. А он вдруг по-хорошему, словно бы смущённо даже, улыбнулся и спросил:

– Ну... и что обо мне говорят? Наверное, и анекдоты уже пошли? Без этого не бывает... Я промолчал. Не анекдоты же, в самом деле, рассказывать. – Я понимаю, – продолжал он, – все ждут, а что будет дальше? Понимаю, что побаиваются меня. Всё же я столько лет был председателем комитета... Понимаю, что слушаться меня будут, возможно, больше, чем моего предшественника. Но что-то подсказывает мне, что меня, хоть и побаиваются, да не любят. Вот вы – писатель. Считается, что вы стараетесь быть допустимо правдивым. Ответьте же прямо: почему меня не любят? Ведь я, даже будучи председателем комитета, не сделал народу ничего плохого. Никого не сажал... без вины, по крайней мере. Конечно, каждое государство защищает себя, на то и органы. Но ведь не возникло же массовых лагерей. Ведь болтаете же вы всё каждый, что может и сколько может. По бывалошным нормам... Теперь вот я – во главе государства. Если бы знали, какое наследство я получил... Можно только сочувствовать. Но сердце подсказывает, что меня не любят. Прав я или не прав?

– Как-то очень неожиданно поставлен вопрос. Но если вы ждёте от меня правды, и только правды, и ничего, кроме правды, то позвольте и вам задать вопрос. А почему и за что вас должны любить? И ради чего вы взяли власть?

– Что же я должен такого сделать? Я хочу укрепить дисциплину, навести порядок. Всё – для общего блага. Разве этого мало?

– Начнём с того, что не потеплело. Вот если бы повеяло вдруг теплом и добротой...

– Это лирика. Что значит, повеяло бы теплом и добротой? Само по себе не повеет. Нужны поступки.

– Об этом и речь. Нужны поступки, а любовь народа, о которой вы говорите, пришла бы сама собой. Вы же не пробовали...

– Что я должен был пробовать?

– Ну... так много всего... Можно сказать, перед вами открыты неограниченные возможности для завоевания любви народа.

– Например?

– Например, прекратить вой­ну в Афганистане. Да, уйти из Афганистана, причём не тихонько, а откровенно, с заявлениями в прессе, по телевидению. Считаем грубой ошибкой... Бессмысленное пролитие крови с обеих сторон... Бессмысленная трата средств... Пусть афганцы сами решают свою судьбу... Послать подальше разных нахлебников. Всё равно они сами своевременно посылают нас. Опять же, всё это – громко, обоснованно, с цифрами и выкладками. «Считаем, что эти средства лучше обратить на собственные нужды». Объявить, что сокращаются расходы на исследование космического пространства. Мы ежегодно высыпаем в западный карман триста тонн чистого золота. Хлопнуть ладонью по столу и сказать – хватит. Мы торгуем сырьём. Гоним на выброс за бесценок сырую нефть, сырую древесину, руду, газ, меха, алмазы, уголь... Мы гоним на валюту старинное серебро, иконы, даже бедных последних уссурийских тигров. Хлопнуть ладонью по столу и сказать – хватит! Пригодится самим. Только в нашем государстве на земном шаре существуют два вида денег: одни государство держит для себя, другими расплачивается с населением. Прекратите это несоответствие, сделайте рубль единым, полноценным и конвертируемым. Возвратите названия старинным городам: Нижнему Новгороду, Твери, Вятке, Самаре, Мариуполю, Владикавказу... Снимите народ с жестокого и унизительного пайка во всех сферах жизни, освободите его от унизительного стояния в очередях, от унизительных поездок в Москву за продуктами, от метания по магазинам в поисках нужной вещи... Освободите народ от бесцветной журналистской жвачки, от сидения на бесконечных, отупляющих собраниях, от общих фраз, набивших оскомину, от лозунгов, развешанных всюду... Запретите лгать в газетах, по радио, телевидению, в речах на каждом шагу. Развяжите инициативу людей, их самодеятельность, разморозьте мозги, которые заморожены... Объявите громко, что два комбината, губящие озеро Байкал, прекращают свою работу... Объявите громко, что в ближайшие годы будут восстановлены все памятники истории и культуры, разрушенные или полуразрушенные в предыдущие десятилетия, в том числе храм Христа Спасителя. Разрешите мусульманам открыть достаточное количество мечетей, а православным христианам достаточное количество храмов... Верните народу их праздники, ярмарки, лошадей, мельницы, землю... Вот если бы и тогда вы не почувствовали бы, что вас любят, было бы о чём говорить, а то... Несколько облав в магазинах, пивных, парикмахерских – и уже хотите, чтобы вас полюбили!.. Я думал и ждал, что он действительно сейчас хлопнет по столу и скажет: хватит! Но он слушал меня в задумчивости и в задумчивости же тихо проговорил:

– Ну что же, может быть, я так и буду действовать. Надо ли говорить, что от неожиданности я на этой его фразе проснулся.