Литературно-критические очерки. Н. Глебов, А. Шмаков

Сила человеческого духа (Роман А. Шмакова «Петербургский изгнанник»)

Впервые в советской литературе облик Радищева запечатлен в исторической трилогии О. Форш[7]. Первая часть («Якобинский заквас»), опубликованная в 1932 году, рассказывает о лейпцигском периоде жизни писателя. Во второй («Казанская помещица» — 1934 г.) и третьей («Пагубная книга» — 1939 г.) частях повествуется о времени государственной службы в Петербурге. Целиком роман О. Форш «Радищев» вышел в свет в 1939 году.

Первые две книги писательницы были написаны в то время, когда еще наследие Радищева только начинало приковывать к себе внимание советских литературоведов. Перед исследователями стояла задача: раскрыть значение творчества Радищева в свете ленинской оценки его роли в развитии освободительного движения.

В. И. Ленин писал:

О. Форш приходилось преодолевать легенду буржуазного литературоведения о Радищеве как, якобы, эпигоне западноевропейского просветительства. В полемике с подобным представлением о писателе О. Форш показала развитие Радищева-революционера и демократа. Увлеченный идеями просветительства, Радищев глубоко изучает Вольтера, Руссо; встает на уровень передовых мыслителей своего времени. Но от теории естественного права, общественного договора, опираясь на конкретный опыт российской действительности, он приходит к выводу о свержении самодержавия.

Новаторство романа Форш состоит в том, что написание книги «Путешествие из Петербурга в Москву» рассматривается в нем как главное дело всей жизни Радищева. Вот почему так органично входят в трилогию картины пугачевского движения. Великолепно написана сцена казни Пугачева. В ней крестьянский вожак поражает своей непреклонностью и величием духа.

Наблюдения над жизнью народа, размышления о трагической судьбе таких талантливых самородков, как крепостной художник Воронихин, рассказы о пугачевском восстании — все это, как убедительно показывает Форш, постепенно обогащало замысел будущей книги Радищева.

Роман Форш о первом русском революционере представляет собой плодотворный опыт освоения исторической темы. Вместе с тем, в концепции Форш была своя уязвимая сторона.

Одним из серьезных недостатков трилогии О. Форш является представление о Радищеве как революционере-одиночке, к тому же под влиянием графа Воронцова, покаявшемся перед ссылкой в Сибирь. В романе приводится такой разговор Радищева с Воронцовым. Воронцов говорит: «И что хуже всего, дорогой друг, ведь пламя ваше возгорится в ужасающей пустыне. Кого думаете пробудить? Одни ползущие духом вас окружают». Радищев соглашается:

Такая трактовка жертвенности творца была неверной. В отличие от Форш, Шмаков, в соответствии с новыми достижениями науки, показывает тесную связь Радищева с русскими просветителями, делает акцент на верности автора «Путешествия из Петербурга в Москву» своим убеждениям, душевной стойкости, силе человеческого духа.

Роман О. Форш кончался трагическими событиями 1790 года, когда был вынесен Радищеву приговор о смертной казни, замененной ссылкой в Сибирь. В замысел писательницы не входило повествование о последних двенадцати годах жизни автора «Путешествия». А это был самый драматический период: путешествие в арестантской кибитке в Сибирь, длившееся, с остановками, около полутора лет; пребывание в Илимском остроге; разносторонняя литературная деятельность в ссылке; возвращение из Сибири (1797 г.), жизнь в Немцове и Верхнем Аблязове и, наконец, последние годы петербургской службы, закончившиеся трагически.

Заслуга А. Шмакова, как писателя, состоит в том, что он первым в советской литературе осветил в своем романе «Петербургский изгнанник» жизнь Радищева после написания «Путешествия из Петербурга в в Москву».

Шмаков еще в студенческие годы увлекся творчеством Радищева, много читал об эпохе 18 века, поднял обширный материал, хранящийся в государственном архиве (в том числе в г. Тобольске), изучил критическую литературу о Радищеве. Результатом этой большой работы и явилась его книга[10].

Центральная проблема «Петербургский изгнанник» — проблема народа.

Иначе и не могло быть, ибо служение народу составляет определяющую черту личности Радищева. Тема народа раскрыта в романе разносторонне. Прежде всего, это поэтизация народной вольницы, пугачевщины, протеста против каторжной жизни. Память о пугачевском восстании жива и поныне, народ слагает о нем легенды: то в одном, то в другом краю необъятной России поднимаются на господ последователи Пугачева. Об этом постоянно слышит Радищев на постоялых дворах, в ямщицких избах, во время коротких остановок на пути в Илимский острог. Вот Радищев пересекает Урал, земли, по которым лавиной прокатились отряды Емельяна Пугачева; здесь когда-то сражался и Салават Юлаев. Ямщик заводит разговор о пугачевцах, с сочувствием говорит об их мужестве.

Радищев трепетно воспринимает такие рассказы, а проезжая мимо курных крестьянских изб, вглядывается в лица крепостных и думает об их непокорности, о сердцах, переполненных злобой на помещиков-лиходеев. На одной из ночевок за Екатеринбургом, на постоялом дворе, при слабом свете лучины он слушает разговор мужиков о Пугачеве. Мастеровой Афанасий говорит:

Сам Радищев в романе постоянно сопоставляется с Пугачевым. В Москве он был посажен в «управскую палату», т. е. в тюрьму для самых опасных государственных преступников. За пятнадцать лет до этого в ней сидел Пугачев, ожидавший казни. Автор, приводя этот факт, замечает:

В Петропавловской крепости на допросе Радищев слышит хриплый голос палача Шешковского: «Бунтовщик, хуже Пугачева». Наконец, на пути Радищева трижды встречается беглый арестант, родом из-под Челябы, сподвижник Пугачева. Увидев его впервые, Радищев был поражен той большой душевной силой, которая светилась в ястребиных глазах каторжника. Глядя на уверенную поступь, непокорную осанку арестанта, Радищев думает о нем: «Волю такого не закуешь в кандалы и не сломишь каторгой». Вторая встреча с ним, уже сбежавшим из острога, происходит в горах Илимска. Каторжанин говорит Радищеву о своей вере в освобождение народа: «Не век мужику спину гнуть и склонять голову».

В Илимском остроге Радищев сближается с крестьянами Никитой и Евлампием, интересуется их бытом, помогает советами, часто беседует с ними о жизни. Мужики жалуются на обман со стороны купцов, исправников, тяжелые налоги, голодное существование:

«Из мучительства рождается вольность». — таков ответ Радищева.

Идею вольности отстаивает Радищев всю свою жизнь. Вот разговор его с губернатором Алябьевым. Алябьев рассказывает о страшной истории: полковница Наумова, местная Салтычиха, насмерть забила дворовую женщину за то, что та не сумела сделать пряжу по образцу. Потрясенный Радищев смело спрашивает губернатора, что сделал он для наказания преступницы, вспоминает слова из своей книги о крепостничестве как величайшем зле, источнике насилия. Отнять власть у крепостников, передать ее народу — вот единственный выход из создавшегося положения. Он высказывает свою заветную идею народного мщения:

«Вольность обретается в борьбе», — эти свои слова вскоре с удовлетворением услышит Радищев и от унтер-офицера Смирнова, человека трагической судьбы, и от многих других сподвижников по борьбе. Диалог Радищева с отцом, неоднократно пытавшимся «образумить» опального сына, звучит очень знаменательно. В отточенной формуле передается родство автора «Путешествия из Петербурга в Москву» с героем его книги — крепостным крестьянством.

Шмаков композицией романа подчеркивает свою концепцию: Радищев за годы ссылки не сдался, не отступил от своих убеждений, остался последовательным в своем отношении к народу.

Вспомним начало романа.

Александр Николаевич в сопровождении конвоя едет в ссылку — далекий Илимский острог. Временная остановка в Тобольске. Из-за любопытства к опальному писателю, «избранное» общество приглашает Радищева на обед, состоявшийся у директора главного народного училища, советника гражданской палаты Дохтурова. В передней Радищев увидел прелестную девочку-калмычку и захотел узнать, откуда она. Услышав, что перед ним купленная рабыня, он вспыхнул от гнева: «Нет ничего позорнее работорговли». Появляется хозяйка дома с «ангельски-приветливым» лицом, на ходу небрежно бросает: «Какие пустяки! Девочка куплена за 15 денежек…» Если гость пожелает, можно ему уступить… И снова звучит страстная отповедь: «Живой товар не покупаю!» — Обласкав девочку, Радищев, раздосадованный и уязвленный до глубины души, покидает «гостеприимный» дом. Эта сцена написана в начале романа. Завершается книга описанием сражения Радищева с членами законодательной комиссии (3, 238). Действие происходит в Петербурге, в сентябре 1802 года, т. е. двенадцать лет спустя после издания бессмертной книги «Путешествие из Петербурга в Москву». Позади остались годы ссылки в Илимске и подмосковном имении Немцове. Радищев обрел долгожданную свободу и получил назначение в Комиссию по составлению законов. За это время сменилось два царя. Новый царь, Александр I, как и предшественники, начинал с обещания реформы. И вот Комиссия под председательством графа Завадовского уже в который раз заслушивает «особые мнения» Радищева, в корне не согласного с деятельностью царских «законников». Идет речь «о ценах за людей убиенных», т. е. о неумышленно убитых крепостных крестьянах. Граф считает, что «соображаясь с дороговизной продаваемых существ», вполне возможно назначить за убитых людей мужского пола пятьсот рублей, а за женщин — вполовину меньше. Члены Комиссии, удобно расположившись в креслах, по привычке прикидывают, большая это или маленькая цена. Но вот встает Радищев и взрывает уютную тишину зала:

В голосе Радищева звучит уверенность и непреклонность, чиновники задыхаются от бешенства:

Но радость графа оказалась преждевременной. Радищев не дал торжествовать над ним победу. Окончательно поняв, что деятельность Комиссии бесплодна, он кончает с собой — тем самым бросает последний вызов царю. Грозным пророчеством звучат его последние слова: «Потомство за меня отомстит!»

Приведенные нами сцены, составляющие своеобразное обрамление романа «Петербургский изгнанник», подчеркивают главное в облике Радищева: демократизм и верность своим революционным взглядам.

Повторение одинаковых сюжетных положений позволяет увидеть людей в разные промежутки времени. Вторая книга кончается снова описанием званого обеда в Тобольске. Прошло шесть лет после столкновения Радищева с Дохтуровыми, торговцами живым товаром. Изменилось отношение «именитых граждан к писателю: тогда он был ссыльным, а теперь — «высочайше-помилованный». Новый тобольский вице-губернатор устроил у себя прием в честь Радищева.

Сильно сдал Радищев за последние годы: «осунувшееся лицо с впалыми, большими и грустными глазами, в сорок восемь лет голова его была совсем седа». Он пережил тяжелую утрату — смерть жены. Но ничто не могло сломить прежних убеждений, погасить святой огонь веры в народ. На приеме у вице-губернатора Радищев опять встречается с директором главного народного училища Дохтуровым и его женой. Последние льстят и лицемерят, выражают соболезнование, а Радищев перебивает их излияния недвусмысленным вопросом: «Скажите, пожалуйста, почему ваши учителя не получают жалованья?» В ответ слышит зловещее:

Радищев ценит талантливость народа, его умельство, способность тонко чувствовать и понимать прекрасное. Именно этими качествами отличается дворовый крестьянин Степан, перенявший у Радищева искусство врачевания; молодой посыльный канцелярии Аверка, жадно впитывающий уроки писателя; талантливый сплавщик Никита Афанасьев; тунгус Батурка — люди, которые тянутся душой к Радищеву.

Отношения с Батуркой особенно примечательны. Радищев вылечил жену Батурки, а несколько позже его друга Костю Урончина. Благодарный Батурка подарил Радищеву упряжку оленей. Так началась их трогательная дружба. Батурка покорил семью писателя великодушием, человечностью, бескорыстием. Его пытливый ум тянулся к тому новому, что он увидел и услышал в доме Радищева. Наблюдая за Батуркой, Радищев в своих мыслях вновь и вновь возвращался к думам о народовластии. Только в свержении самодержавия он видел путь преодоления культурной отсталости народов России. Народы должны быть равными. Природа без различия одарила всех людей способностями. Так раскрывается в романе интернационализм Радищева, его вера в творческие силы народа.

В роман щедро введен фольклорный материал: легенда о Пугачеве и Салавате Юлаеве, поверья и обычаи (Радищев наблюдает в Тобольске проводы масленицы, на Илиме — игру в кубари), но особенно душа народа раскрывается в песнях, слушать которые так любил Радищев. Вот Радищев плывет на барже вниз по Каме. Сплавщики во главе с караванным Никитой Афанасьевым запевают песню о горькой крестьянской доле. Слова этой песни ложились на сердце неизбывной болью. На остановке, в кабаке, Радищев услышал другую песню, полную угроз и ожидания воли («Мы дворян-господ на веревочки, мы попов да ярыг на ошейнички, мы честных людей да на волюшку»). Эта песня и разговоры бурлаков снова растревожили Радищева, всю ночь он размышляет о судьбе народной.

Народ — живительная сила для Радищева. Он быстро находит общий язык с лучшими сынами отечества, такими как Шелехов, Лаксман, Панкратий Платонович Сумароков.

Шелехов — отважный мореходец земли российской. Его характер дан в контрасте с иркутским губернатором Пилем, «покровителем» экспедиции. Арка у входа в Иркутск гласила: «Наполни радости предел, императрице подражая». «Да, было бы чему подражать, — с отвращением подумал тогда Радищев». А вот губернатор Пиль — достойный, верноподданный «подражатель». Это он, властный и, в то же время, льстиво-услужливый, унизил Радищева, предложив выехать из Иркутска. Смысл жизни Пиля — в сохранении своего благополучия, карьеры. Экспедиция Шелехова интересует его постольку, поскольку поможет губернатору выслужиться перед императрицей. Только Радищев сумел понять и оценить Шелехова.

Вместе с Лаксманом мечтали они установить торговые отношения с Японией, исследовать окраины Сибири и крайнего Севера.

Радищев понял, что Шелехов хочет вывести свою страну на широкую столбовую дорогу торговли. Перед ним — не обычный купец, который думает только о выгодном сбыте своих товаров, а человек, «сочетающий частную коммерцию с интересами государственными». «Колумбом российским» назвал Шелехова Радищев, превыше всего ставивший благо отечества. Шелехов также оценил опального писателя, проявил участие к его судьбе; рискуя собственным положением, не испугался навестить Радищева перед отъездом из Иркутска, когда тучи собирались над головой революционера. Шелехову пришлись по душе идеи Радищева о культурных преобразованиях в стране, оценка потенциальных возможностей народов России. Он рад, что Радищев целиком поддерживает его планы. Шелехов думает о Радищеве:

Радищев восхищается инициативностью Шелехова, эрудицией Лаксмана, талантливостью художника Луки Воронина. А вот участнику экспедиции Екатерины II, доктору Мерку, он дает блестящую отповедь. Мерк в большом почете у императрицы, ему платят крупные деньги, а он отблагодарил Россию тем, что свое сочинение о жизни и быте чукчей (результаты экспедиции) взял да и издал в Германии. Мерк не знает не только России, но и своей страны. Ему приятно было слушать похвалу Радищева передовым мыслителям немецкого народа, но у самого Мерка весьма поверхностное представление о предмете беседы. Мерк заносчив, высокомерен, он презрительно отзывается о народностях России, отрицая их самобытность. Радищев негодует:

На слова Мерка: «Ваша правда умирайт здесь, в Илимске» — Радищев отвечает с достоинством и гордостью: «Правда бессмертна, господин Мерк».

Любовь Радищева к народу действенна. Из Илимского острога он смело пишет губернатору о взимании незаконных штрафов, о своевольном распоряжении земского исправника не рубить для постройки деревянных изб лиственный и сосновый лес. В первые же дни приезда в ссылку он начинает работать над трактатом «О человеке, о его смертности и бессмертии», замечательным произведением, в основу которого положена материалистическая концепция. Опальный писатель занимается с крестьянскими ребятишками, рассказывает своим детям и вместе с ними посыльному исправника юному Аверкию историю России, зароняет в их сердцах вольнолюбивые мечты.

Труд всегда спасал Радищева от тоски по утраченному, был источником бодрости и оптимизма. Круг занятий его был самым разнообразным. День у Александра Николаевича был весь расписан по минутам. Он составил для себя твердый распорядок: с утра занимался с детьми, днем писал, свободные вечера поглощало чтение. Радищев не только пополнял свои знания во всех отраслях науки, но стремился тут же их применить и углубить на практике.

Он тщательно исследует питьевые источники вокруг Илимска и приходит к выводу, что избыток в организме солей кальция приводит к образованию зоба (так было у его детей, которых он сам вылечил). Вслед за одним открытием появляется новое: проникновение в тайну лечения оспы. Много времени было потрачено на создание домашней химической лаборатории, исследование горных пород, изучение растений. Плененный оранжереей Лаксмана, Радищев также захотел поставить некоторые опыты. Один из них: выращивание картофеля в Сибири, «земляных яблок», которые всерьез тогда еще никто не принимал. И вот первая удача, за ним следует «картофельный обед», куда, наряду с местной знатью, на равных приглашаются и друзья писателя — крестьяне Никита и Евлампий. А потом — вместе с мужиками на покос, где надо не оскандалиться и крепко держать в руках непослушную косу, взятую в первый раз в жизни.

Медицина, химия, биология, экономика, педагогика — вот круг интересов Радищева в Илимске. Но превыше всего — литература, страсть всей жизни писателя-революционера, пропаганда своих заветных идей. И величайшее счастье — знать, что ты не одинок, что у тебя есть последователи, что семена брошены тобою в благодатную почву. Его дворовый крестьянин Степан говорит о вековой мечте мужика владеть землей. Довольный Радищев встрепенулся: «Мои думки пересказываешь, Степанушка». Панкратий Сумароков с горечью рассказывает о молодом тобольском проповеднике, отправленном на каторгу. Радищев разделяет возмущение друга и, в то же время, радуется смелости людей, поднимающих в далеком Тобольске свой голос против крепостнического произвола и самодержавной власти. Он не был одинок в своей борьбе в столице, сочувствующие нашлись и здесь, в Сибири.

Интересен эпизод, завершающий вторую книгу романа «Петербургский изгнанник». Радищев возвращается в Россию. В Тобольске ему выпало новое испытание: он похоронил жену, разделившую его горькую участь ссыльного. Последний прощальный разговор с друзьями. Панкратий Сумароков знакомит Радищева с молодым человеком, губернским регистратором Николаем Шукшиным, автором запрещенной книги о состоянии сибирского хлебопашества. Рассуждения Шукшина о тягостном положении крестьянства обрадовали Радищева. И вдруг выясняется, что Шукшин развивает идеи «Путешествия из Петербурга в Москву». Далее следует такой диалог:

Находясь все еще на положении ссыльного в своей деревеньке Немцово, Радищев узнает, что на тайных собраниях в смоленском имении отставного полковника Каховского офицеры читают «Путешествие».

Третья книга «Петербургского изгнанника» завершается знаменательной сценой собрания общества любителей словесности в память покойного Радищева. Поэт Иван Пнин читает друзьям стихотворение «На смерть Радищеву», славит того, «кто был отечеству сын верный, был гражданин, отец примерный и смело правду говорил» (3, 263). Смысл этой сцены: молодые радищевцы продолжат дело революционера. Идеи «Путешествия» бессмертны. Завещание Радищева («Потомство за меня отомстит») звучит в устах его друзей как клятва верности. Радищев верил, что придет время осуществления его смелых проектов. Он был не просто сыном своей эпохи, его мысль обгоняла время. «Я зрю сквозь столетия», — эти слова оказались пророческими. В оде «Вольность» есть строки: «Но, мститель, трепещи, грядет; он молвит, вольность прорекая». Таким первым «прорицателем вольности», революционером и изображен Радищев в романе Шмакова «Петербургский изгнанник».

Среди многочисленных современников, окружающих Радищева, особенно выделяются два образа: граф Воронцов и Елизавета Васильевна Рубановская, жена писателя. С графом Воронцовым Радищева свела служба в коммерц-коллегии еще в 70-е годы. Воронцов был европейски образованным человеком, считал себя сторонником конституционного правления, стоял за расширение прав сената, состоял сначала в оппозиции к Екатерине II, а потом ушел в отставку и вновь принял участие в государственной деятельности только при Александре. В Радищеве Воронцов ценил незаурядное дарование, отличные знания в области юриспруденции, репутацию умного и неподкупного чиновника. Именно этим объясняется то постоянное покровительство, которое он оказывал ссыльному и его семье. К смелым суждениям Радищева о деспотизме он вначале относился снисходительно, но дерзкое «Путешествие» его напугало, и он всячески пробует урезонить писателя. В ответ слышится непреклонное: «Я поступаю, как повелевает мне совесть» (1, 21).

П. Макогоненко в своей обстоятельной монографии приводит такой факт, почерпнутый из архива. Получив при Александре в свое управление министерство иностранных дел, да еще в звании канцлера, которого так добивался, Воронцов перестал поддерживать тех, кто настаивал на более глубоких преобразованиях. Исследователь творчества Радищева пишет:

В романе Шмакова не приводится такой факт, но вся логика развития образа Воронцова подтверждает вероятность подобных суждений. Шмаков не идеализирует Воронцова. Вот встреча графа с Радищевым, вернувшимся из ссылки. Окидывая в своем кабинете корешки вольтеровских книг с золотым тиснением, упиваясь своим красноречием (здесь, в уютном кресле, рассуждения о вольтерьянстве ни к чему не обязывают), Воронцов рассказывает о том, как он впервые заступился за крепостного и заразился идеей освобождения крестьян. Радищев пытается вставить, что мало желать, надо действовать. Куда девается учтивость графа, он уже мечет стрелы в обратном направлении:

И эти графские «белые, изнеженные, украшенные перстнями, пальцы», и зеркала в бронзовых резных рамках, и золотые корешки книг — все дополняло портрет «народного заступника», каким хотел себя видеть Воронцов. Граф во многом облегчил участь опального писателя в ссылке, в какой-то мере даже подвергал себя риску, покровительствуя «бунтовщику». Но зато утешался мыслью, что досадил императрице, не оценившей его по достоинству.

В изображении Воронцова Шмаков более убедителен, чем Форш. В романе «Радищев» мы читаем:

Шмаков, в отличие от Форш, назвал подлинную цену этой «истинной» дружбы. В сравнении с Воронцовым особенно ярко выделяется бескомпромиссность и последовательность Радищева.

На фоне Воронцова особенно привлекает бескорыстие другого друга Радищева, его жены Елизаветы Васильевны Рубановской, пожертвовавшей жизнью во имя любимого человека. Фрейлина двора Екатерины, только что окончившая институт благородных девиц, юная девушка едет в далекую Сибирь за петербургским изгнанником, став матерью его осиротевшим детям. Вот подвиг подлинного чувства, благородства, человечности, преданности. Не пройдет и трех десятков лет, его продолжат жены декабристов, последователей Радищева. Неслучайно с описания переживаний Елизаветы Васильевны, Лизаньки, как ее звали в семье, начинается первая глава романа — «По этапу». Эпиграфом к главе служат слова Радищева: «Я еще буду жить, а не прозябать». Рубановская и сумела создать такие условия в ссылке, что опальный поэт мог творить, создавать. А пока характер ее только намечается. Следует описание унылого петербургского вечера: «Свинцовое небо, тяжелое и пасмурное, низко нависло над осенним Санкт-Петербургом. Мрачные ряды домов почти слились с мостовой в сплошную темную массу… Моросил осенний дождь». И на этом фоне — фигура молодой женщины с детьми, продрогшими от сырости и холода. Они стоят на набережной Невы и ждут, когда из губернского правления арестованного провезут в Петропавловскую крепость.

В этой сцене — и горечь ожидания, и бессилие чем-либо помочь, и ужас неизвестности. Но все мысли Елизаветы Васильевны в одном: надо что-то предпринять. Вот эта активность ее натуры, готовность к самопожертвованию не один раз спасут Радищева от тоски, отчаяния. Деятельную любовь, мужество, твердость духа — все это Рубановская отдавала, не требуя ничего взамен. В ссылке были особенно тяжкими осенние вечера.

А Рубановской казалось, что бодр и жизнерадостен Александр Николаевич, и она тщательно скрывала усталость, болезни, подавленность: «Только бы ему было хорошо, только бы он мог работать». Так они поддерживали друг друга и в этом черпали душевные силы. Постепенно Рубановская отчетливее начинала понимать те идеи, за которые ее муж был отправлен в ссылку.

Духовное выпрямление человека, интересы которого совсем недавно были ограничены высшим светом, находится в центре внимания автора романа «Петербургский изгнанник». Рубановская начинает читать книги, которыми интересуется Радищев, постоянно размышляет о своем положении жены ссыльного, о том, что она встала на путь отрицания религиозных предрассудков, живя невенчанной, о суде общественного мнения и о многих других проблемах, вставших перед ее семьей. Выразительна сцена, где Рубановская во время привычной, заученной с детства молитвы, вдруг ощутила, что не испытывает чувства облегчения, как это было прежде. Она начинает молиться пуще прежнего, но молитва не помогает. «Неужели вера моя поколеблена? — думает она, — значит я грешна. Грехи мои мне не прощаются?» (2, 274). Елизавета Васильевна начинает снова проверять все свои мысли и приходит к выводу, что становится во многих вопросах единомышленницей мужа.

Психологический анализ душевного состояния Рубановской помогает автору «Петербургского изгнанника» глубже раскрыть внутренний мир Радищева, показать писателя в его личных, семейных привязанностях, в отношении к жене, детям, которых он любил трепетно и нежно.

Из других характеров, которые удались Шмакову, надо отметить земского исправника Дробышевского, губернатора Пиля, медика Петерсона. Все эти образы построены по принципу сатирического заострения. В облике выделяется какая-либо одна определяющая черта и доводится до гротеска.

Дробышевский чувствует свою слабость перед вышестоящими, и поэтому измывается над теми, кто находится от него в зависимости. Он привык к тому, чтобы перед ним трепетали, его приводит в ярость независимость Радищева.

По приезде исправника из избы в избу ползет слух: «Сам приехал, говорят, лютее лютого». Вот первая его встреча с Радищевым:

В каком контрасте с первой дана последняя встреча писателя с исправником! Дробышевский, узнав, что Радищев, помилованный императором Павлом, возвращается в Россию, вообразил, что он, будучи теперь вновь важным столичным чиновником, не замедлит свести счеты. Увидев стоявшего на крыльце Радищева, земский исправник ползет к нему на коленях и слезно молит о прощении:

В этих сценах перед нами — весь Дробышевский с его омерзительной психологией раба и деспота.

Генерал-губернатор Иркутска Пиль скрывает властность под показным лицемерием. Он льстив, неискренен, за его «мягкими» манерами скрывается грубая сила. У Пиля «подагрические трясущиеся руки», толстый, вечно багрово-красный нос, криво ухмыляющееся лицо, он отвратителен в сцене объяснения с Радищевым по поводу отъезда последнего. По существу, Пиль выгоняет писателя из своего города, спешит отправить его дальше, по этапу.

Выразительными деталями развенчивается в романе напыщенность и высокомерие обитателей богатого особняка губернатора. Елизавета Васильевна Рубановская идет с письмом графа Воронцова представиться Пилю. Она тронула кольцо калитки, во дворе поднялся лай, словно на псарне. Выглянул солдат, охранявший дачу, и, взглянув на просительницу, бросил: «Его превосходительство почивают». Из дома вышла «утратившая форму дама с открытой головой в папильотках», «метнула холодными глазами» и высокомерно повторила ту же «коронную» фразу: «Его превосходительство почивает». Но узнав, что Рубановской покровительствует сам Воронцов, дама, оказавшаяся женой губернатора, моментально преобразилась, «поплыла навстречу, раскрыв для объятий пухлые руки». Все сатирические детали служат здесь одной цели: сорвать маску с «великих мира сего».

Знатный тобольский медик Петерсон, к которому пришлось обратиться Радищеву в связи с трагической болезнью жены, весь — воплощенная самоуверенность, человек, привыкший к поклонению и пресмыкательству. Он сразу вызвал антипатию у Александра Николаевича, и портрет дан в его восприятии. Радищева раздражали «нагловатые глаза» знаменитости, «указательный палец с длинным отрощенным ногтем, похожим на птичий коготь», которым он «почесывал двойной подбородок», «низкие предупредительные поклоны, и расшаркивание ножкой» и, наконец, безапелляционность суждений. Лекарь определил простудное заболевание, ослабление сердца, выписал микстуру и преспокойно ушел. Стоило мучать больную и везти ее всю ночь, чтобы потом получить подобную помощь. Нужны были какие-то кардинальные меры, а здесь… Микстура и полное равнодушие нагловатой знаменитости. Эпизодический образ Петерсона позволяет глубже передать личную трагедию Радищева.

Автору романа «Петербургский изгнанник» удаются массовые сцены, в них — диалог и контрастность образов. Возьмем сцену картофельного обеда. За одним столом оказались купчиха, поп, попадья и мужики. Изумление всех неподдельно: «Гусь свинье не товарищ». Но Радищев говорит, что в его доме все одинаково уважаемы (2, 354). Хозяин расхваливает достоинство нового кушанья — картофеля. Все довольны. Аверка запевает раздольную песню о Разине, поп вспоминает свою мятежную молодость, сближение с Пугачевым, за что он поплатился карьерой, попал в Сибирь. А в центре всех — Радищев, разбудивший в каждом лучшие стороны их души.

На контрасте построен эпизод с помещиком Зубовым, соседом Радищевых по Аблязовскому имению. Садист Зубов приказывал пороть мужиков в своем присутствии. Он обычно садился за столом под деревом, в плетеную качалку и пил душистый чай из серебряного чайника. Одет как на приеме: бархатный камзол, на ногах — шелковые чулки, на шее — белая косынка. А в двух шагах от него хлещут розгами окровавленную спину мужика, который заступился за мальчонку, искусанного господской собакой. Встретив Радищева, Зубов начинает изысканный разговор об изящной словесности, читает стихи о таинственности происхождения мира. А из сарая в это время выходит до полусмерти избитый крестьянин, которого хотели спрятать от гостя. Зверь-крепостник слышит в свой адрес гневную отповедь:

Близость Радищева к народу постоянно подчеркивается тем, что его личность дается в восприятии крестьян. «У него душа приветливая к мужику, жалостливая», — говорит крестьянин Евлампий. «Обходительный с людьми», — слова солдата Лычкова. «Душевный ты человек, барин, с мужиками говоришь, как с равными, а другие нас за скотину почитают», — так отзывается ямщик, Несколько раз на пути Радищева встречается отставной солдат-караульщик. Первая встреча произошла на заставе под Новгородом, по дороге в Сибирь. Солдат перекинулся несколькими теплыми словами с озябшим арестантом и отдал ему свой полушубок. Возвратившись из ссылки, Радищев отплатит ему тем же. Этот солдат Андрон станет потом верным другом семьи Радищева.

Достоинство романа «Петербургский изгнанник» очевидно: научность подхода к исторической эпохе 18 века, правдивость раскрытия личности первого русского революционера, решение проблемы народа как движущей силы исторического развития, мастерство композиции. И все-таки роман труден для восприятия читателя из-за слабости психологического анализа. Шмаков-историк литературы порою вытесняет Шмакова-художника. Особенно это происходит в тех главах, где дается попытка исследовать творческий процесс, показать само рождение мысли, проникнуть в тончайшие ее переходы. Автор романа обычно обращается к самому верному, в данном случае, художественному средству: приему внутреннего монолога. Но анализ диалектики души героя не получился. Вместо него — научное изложение очередного трактата Радищева или длительный исторический экскурс. Пропадает живость языка (а вместе с ней и характер!), роман превращается в научную монографию о творчестве автора «Путешествия из Петербурга в Москву». Приведем доказательства. Радищев вместе с Аверкием отправились в путешествие по железному руднику. Старик-проводник отказался указать место раскопки, и в этом проявилось его недоверие к городу, нежелание местных жителей менять порядки. Старик говорит образно: «Оно барин, правду сказать, пусть уже все останется как было, а то нагонят сюда варнаков, от них и житья не будет… Казна — плохой сосед»… Где казна, — там на мужицком кафтане лишняя дыра».

Речь крестьянина живо передает его боязнь всего нового, он себе на уме, не верит барину. Авторские зарисовки в данной сцене также выразительны. Сцена написана художественно.

Но вот Радищев остается один. Ночью, лежа на сеновале, глядя на мерцающие звезды, он вспоминает об истории с проводником, а дальше, по ассоциации, думает о прогрессе и цивилизации. Но этот монолог превращается в самоцель: изложение взглядов Руссо и отношение к ним Радищева. Речь Радищева теряет свое индивидуальное своеобразие:

И так далее, в таком духе, еще на две страницы!

Или в другом случае, когда Радищев думает о бытии. Процесс мышления передается в самых общих, декларативных фразах:

Но о каких обобщениях идет речь? О том, что смерть — небытие? Это общеизвестно!

Стремление передать внутренний мир писателя в процессе творчества также не нашло своего глубокого выражения. Следуют слова от автора:

Такое описание, внешнее не выражает богатства чувств и мысли героя, об этом только сообщается.

Изображение подменяется информацией. Последнее обстоятельство характерно для романа. Вот Радищев приходит в Илимске в земскую канцелярию. Ему показывают старую папку с интересными документами о восстании илимских крестьян 1696 года. Прошлое захватывает Радищева, он уходит в события далеких лет и не замечает окружающего. Но вместо образной картины истории вновь лишь излагается содержание документов. Вводится в повествование доктор Мерк. Спор его с Радищевым о русском народе написан выразительно, диалог динамичен и способствует выявлению характеров. Но диалог кончается, на смену приходит историческая справка-экскурс в прошлое Мерка, биографические сведения о нем (2, 344).

Декларативность особенно обращает на себя внимание в сценах, показывающих отношение Радищева к детям, жене. Вполне естественно, что Радищев делится с Елизаветой Васильевной своими замыслами, развивает перед ней свои идеи. Но порою рассуждений «о предметах отвлеченных и философических» (это слова Рубановской) бывает так много, что жене ничего больше не остается, как слушать и постоянно подогревать кофе (2, 386). Одним словом, не всегда удается автору «Петербургского изгнанника» добиться органического единства в изображении Радищева — общественного деятеля и просто человека, семьянина.

Вот трагическая сцена, Радищев приходит перед отъездом из Тобольска на могилу жены. Начало этой картины жизненно убедительно. Радищев «тяжело» брел по тропе, «не замечал яркого и светлого апрельского дня». Глубокая человеческая боль звучит в его простых словах: «Не отступлю, Лизанька, по гроб жизни, как бы тяжелы ни были испытания, выпавшие на мою долю». Слова звучат как клятва верности другу, подвиг которого неоценим. Но после этих слов следует авторское переложение мыслей Радищева о том, что «Елизавета Васильевна ломала моральные устои», что в ней «проявлялись лучшие черты в характере русской женщины, стремившейся раскрепоститься от условностей», о «красоте души, жаждавшей расцвета своего ума» и т. д. Здесь уже автор говорит за героя, делает обобщения, выводы; такая декламация явно не соответствует обстановке действия, состоянию героя.

Шмаков излишне часто варьирует слова и выражения с оттенком экспрессии. Тем самым, создает своеобразный штамп, обедняющий авторскую речь. Роман изобилует такими оборотами, как «беспредельная любовь к народу», «страстная любовь к России», «страстный голос», «сила голоса пробивала до дрожи, потрясала душу», «слова горячи», «сам он (Радищев) будто дышал весь вечер клокочущей энергией», «говорил зажигающе», «поражал яркими мыслями», «грядущее поколение», «пламя веры», «горячее пламя борца», «горел желанием», «знамя борьбы», «боль утраты свежа, как кровоточащая рана» и т. д.

Слабое раскрытие эмоционального мира Радищева — существенный недостаток романа «Петербургский изгнанник». Впрочем, Шмаков повторил ошибку автора первого романа о Радищеве. О. Форш в финальной сцене своей книги почти в протокольном плане сообщила о самых трагических событиях в жизни Радищева (отъезд в ссылку). Мы верим на слово автору, но не видим живой картины, не ощущаем тяжелого состояния ссыльного революционера. Об этом сказано лишь скороговоркой.

Такие сцены свойственны и Шмакову.

Автор «Петербургского изгнанника» разносторонне и глубоко показал круг интересов, духовный мир Радищева, но не раскрыл жизни его сердца, мир чувств, то индивидуальное, личное, что было присуще человеку такой необыкновенной силы духа.

Об этом еще предстоит сказать свое слово советским писателям. Но они будут опираться на плодотворный опыт первооткрывателей темы Радищева. К ним относится и автор романа «Петербургский изгнанник».

Творческий облик Александра Андреевича Шмакова сочетает в себе писателя и литературоведа. Это отчетливо проявилось и в романе «Петербургский изгнанник», и в целом ряде работ по истории советской литературы (наиболее крупная из них — «Наше литературное вчера» скрупулезно исследует развитие литературного движения на Южном Урале).

Шмаков увлеченно пропагандирует в своих статьях и выступлениях творчество таких писателей как Ю. Либединский, Л. Сейфуллина, В. Правдухин и других талантливых зачинателей нашей литературы.

Помимо «Петербургского изгнанника» он написал роман «Гарнизон в тайге» о жизни и быте Советской Армии 30-х годов.

Но лучшее, что им создано — это, несомненно, «Петербургский изгнанник».

Роман Шмакова о Радищеве — исследовательское произведение. Книга восполняет пробел в изучении жизни автора «Путешествия из Петербурга в Москву».

Радищев пленяет нас силой и стойкостью своего духа, верностью идее освобождения народа и отечества. Поэтизация такого героического характера всегда составляла важнейшую задачу советской литературы. В этом смысле исторический роман Шмакова созвучен нашей современности.