Литературные первопроходцы Дальнего Востока

«Хватит ли души вместить вдруг, неожиданно развивающуюся картину мира? Ведь это дерзость почти титаническая!» – восклицал писатель Иван Гончаров, отправляясь в плавание на фрегате «Паллада».

Души хватило.

Гончаров в ходе этого путешествия не только обрёл, по запомнившемуся ему флотскому выражению, морские ноги, но стал естествоиспытателем, востоковедом и стихийным философом бесконечных зауральских пространств. Читая его книгу «Фрегат “Паллада”» (1855) вкупе с примыкающими к ней позднейшими очерками «Два случая из морской жизни» (1858), «Через двадцать лет» (1874) и «По Восточной Сибири» (1891), понимаешь: наша нержавеющая классика неисчерпаема.

Принц де Лень отправляется в плавание

«Глобализация» – относительно новое слово, но не явление.

В середине XIX века европейские державы наперебой столбили последние ещё неподелённые земли и рынки.

Почти одновременно к закрытой от мира Японии (политика самоизоляции – сакоку, то есть «страна на цепи» – проводилась здесь с середины XVII века) направились американский коммодор Перри[138] и русский вице-адмирал Путятин[139], чтобы в добровольно-принудительном порядке завязать торговые связи со Страной восходящего солнца. Если Перри угрожал расстрелять из пушек Иеддо (Эдо)[140], то Путятин мирно стоял на рейде Нагасаки, но и его артиллерийские салюты сильно тревожили японцев. Забегая вперёд, скажем: обе миссии удались, в 1854–1855 годах Япония подписала торговые договоры с Америкой и Россией. Сходные задачи тогда же решала и Англия.

Секретарём Евфимия Путятина на борту «Паллады» был Иван Гончаров – к тому времени автор «Обыкновенной истории» (1846) и «Сна Обломова» (1858), чиновник Департамента внешней торговли Министерства финансов. Малоподвижный, не блещущий здоровьем сорокалетний холостяк был похож на героя своего будущего знаменитого романа – Обломова. Трудно, казалось, было найти более далёкие друг от друга понятия, чем «Гончаров» и «морское путешествие». Знакомые не верили: «Принц де Лень отправляется в плавание?»

Гончарова так утомила чиновничья служба – или же глубоко в душе, как у хоббита Бильбо, тлел авантюризм?

Сначала Путятин планировал взять в секретари поэта Аполлона Николаевича Майкова[141]. Для адмирала было важно наличие на борту не просто грамотного секретаря-делопроизводителя, но именно литератора. Майков отказался, предложив кандидатуру своего друга Гончарова. Тот вспоминал: «Я принялся хлопотать из всех сил, всех, кого мог, поставил на ноги и получил письмо к начальнику экспедиции».

52-метровый 52-пушечный фрегат «Паллада» покинул Кронштадт в октябре 1852 года. После Японии он должен был посетить русские владения в Америке – ещё непроданную Аляску. Первым командиром «Паллады» был тридцатилетний капитан-лейтенант, будущий знаменитый флотоводец, герой Синопского сражения и обороны Севастополя Павел Степанович Нахимов[142]. Теперь фрегатом командовал капитан-лейтенант (впоследствии – тоже адмирал) Иван Семёнович Унковский[143].

Личный состав «Паллады» насчитывал 485 человек: 21 офицер, четыре гардемарина, несколько штатских лиц, в том числе писатель Иван Гончаров, переводчик Осип Гошкевич[144], архимандрит Аввакум (Честной)[145].

Десять офицеров, участвовавших в экспедиции, впоследствии станут адмиралами. Путятин, Посьет[146] и Пещуров[147] возглавят министерства; Путятин, Унковский, Посьет, Пещуров и Бутаков[148] получат звание генерал-адъютантов.

Неформальным лидером «научной партии» кают-компании считался капитан-лейтенант Константин Посьет – правая рука Евфимия Путятина по вопросам дипломатии. Прямо в походе Посьет выучил нидерландский язык, на котором тогда велись переговоры с японцами, поскольку голландцы по ряду исторических причин числились в прятавшейся за «железным занавесом» Японии на особом положении. Работа Посьета «Вооружение военных судов» (1849) была удостоена Академией наук полной Демидовской премии. Гидрограф и географ, он во время похода «Паллады» руководил съёмкой корейского берега; впоследствии стал министром путей сообщения. В 1888 году, когда поезд Александра III под Харьковом сошёл с рельсов, в свите императора находился и Посьет, после этой аварии подавший в отставку с поста министра.

«В истории русских кругосветных плаваний трудно найти более блестящую кают-компанию, нежели та, которая собралась на “Палладе”», – справедливо писал литературовед Борис Михайлович Энгельгардт[149]. Назовём ещё несколько фамилий: лейтенант Иван Петрович Белавенец[150] – гидрограф, математик, астроном (при обороне Севастополя командовал батареей, получил контузию, впоследствии опубликовал первую в России работу по девиации компасов, основал первую в стране и вторую в мире компасную обсерваторию); капитан-лейтенант Воин Андреевич Римский-Корсаков[151] – старший брат композитора, командир входившей в эскадру Путятина шхуны «Восток», будущий директор Морского кадетского корпуса и реорганизатор системы военно-морского образования; лейтенант Пётр Александрович Тихменев[152], автор двухтомного «Исторического обозрения образования Российско-Американской компании» (1861), удостоенного Академией наук полной Демидовской премии, и ряда других работ по морской истории; Иван Васильевич Фуругельм[153] – командир присоединившегося к «Палладе» транспорта «Князь Меншиков», впоследствии – правитель Русской Америки, военный губернатор Приморской области, командир портов Восточного океана, в 1874–1876 годах – градоначальник Таганрога (основал первую публичную библиотеку, читателем которой был юный Антон Чехов); лейтенанты Криднер, Савич, Кроун, Шлипенбах… Многие из этих имён вскоре появятся на картах Приморья, через считаные годы после похода «Паллады» официально присоединённого к России.

Иван Гончаров – человек доселе сухопутный – проявляет живейший интерес к корабельной терминологии и моряцкому жаргону. В очерке «Через двадцать лет» он будет вспоминать, чего стоило новоиспечённому адмиральскому секретарю освоить морской язык: «Погляжу в одну, в другую бумагу или книгу, потом в шканечный журнал и читаю: “Положили марсель на стеньгу”, – “взяли грот на гитовы”, – “ворочали оверштаг”, – “привели фрегат к ветру”, – “легли на правый галс”, – “шли на фордевинд”, – “обрасопили реи”, – “ветер дул NNO или SW”. А там следуют “утлегарь”, “ахтерштевень”, “шкоты”, “брасы”, “фалы” и т. д., и т. д. Этими фразами и словами, как бисером, унизан был весь журнал. “Боже мой, да я ничего не понимаю! – думал я в ужасе, царапая сухим пером по бумаге, – зачем я поехал!” <…> Не помню, как я разделался с первым рапортом: вероятно, я написал его береговым, а адмирал украсил морским слогом – и бумага пошла. Потом и я ознакомился с этим языком и многое не забыл и до сих пор». Внимательно изучив особенности морской речи, Гончаров констатировал: «Кроме… терминов, целиком перешедших к нам при Петре Великом из голландского языка и усвоенных нашим флотом, выработалось в морской практике ещё своё особое, русское наречие. Например, моряки говорят и пишут “приглубый берег”, то есть имеющий достаточную глубину для кораблей. Это очень хорошо выходит по-русски, так же как, например, выражение “остойчивый”, “остойчивость”, то есть прочное, надлежащее сиденье корабля в воде; “наветренная” и “подветренная” сторона или ещё “отстояться на якоре”, то есть воспротивиться напору ветра и т. д. И таких очень много. Некоторые из этих выражений и подобные им, например “вытравливать (вместо выпускать) канат или верёвку”и т. п., просятся в русскую речь и не в морском быту. Но зато мелькают между ними – очень редко, конечно, – и другие – с натяжкой, с насилием языка. Например, моряки пишут: “Такой-то фрегат где-нибудь в бухте стоял ‘мористо’ ”: это уже не хорошо, но ещё хуже выходит “мористее”, в сравнительной степени. Не морскому читателю, конечно, в голову не придёт, что “мористо” значит близко, а “мористее” – ближе к открытому морю, нежели к берегу. Это “мористо” напоминает двустишие какого-то проезжего… написанное им на стене после ночлега в так называемой чистой горнице постоялого двора: “Действительно, здесь чисто, – написал он, – но тараканисто, блохисто и клописто!” Жаль, Греча нет, усердного борца за правильность русского языка!»

Уже в гончаровские времена «морские пуристы» настаивали на исключительности термина «ходить» применительно к перемещению судна: «Боже вас сохрани сказать когда-нибудь при моряке, что вы на корабле “приехали”: покраснеют! “Пришли”, а не “приехали”!» В наше время похожим репрессиям подвергается слово «плавать», причём есть ощущение, что его изгоняют из речи сугубо сухопутные люди, в лучшем случае «салаги», не знающие даже такого термина, как «капитан дальнего плавания». Заметим, что ни капитан Анна Щетинина, ни капитан Виктор Конецкий[154] в своих книгах не стеснялись употреблять слова «плавать» и «плавание».