Сумасбродская улица
. . . . . . Мне стукнуло два циферблата часов,
. . . . . . Мне исполнились сутки.
Трёхэтажным раскатом катится каракатица дневечера
двенадцатищуплая, как в ВВЦ чёртов циферблат,
за кадык цепляя каждого встречного и невстречного.
Я скручу её в узел так, что часы минутами затрещат.
Полотно в кубистическом стиле толп шарнирных невольников –
экстравагантного тоталитаризма попрошайки и зов
из о-грань-ённых фигур привычек: ромбов, треугольников,
параллелепипедов, но с тупоугловыми додекаэдрами голов.
Не быть бы мне там до того, как осядет дня пена чернильная,
ввязав существо своё в костяной тупоугловый поток,
чтобы зазря внести свой вклад в звуки костедробильные.
(Сегодня вместо галстука напрашивается шейный платок).
На синебоком змеище, хохочущем грохохочением,
когда дня пена чернильная уже не так, как так;
я гарцую на юг к ней, снедаем южным влечением,
вдоль змеиных тоннелей в глобусе, грезя в такт…
Волочусь лакированной лужами улицей Сум-а,сброд-скою,
надо мною пестреют облака супрематических небес,
по которым всякие формы текут ватные и плоские,
механически гудя, угрожающе, улице наперерез.
Мельтешат ещё околонасекомые сжирубешеные:
чулок хихикнет, взвизгнет шальная шаль, прицокнув каблуком,
портфель буркнет, а накипь чернильная, повсюду развешанная,
в моём зрачке застревает, как в горле мусоропровода – ком.
Ты встретила меня.
Взрывы морганий твоих лазоревых глаз чарующих
разбрызгивают по мне взгляда ласкового шрапнель,
раня до глубины сердца, и раня... как её, ту ещё,
которую от случая к случаю кличут душой. Апрель.
(Твой строго вычисленный прагматичный наряд
противоречит твоей оранжевой подноготной.
Посмотри на мой стих.
Он, как нарочито сломанные мной часы.
Вот как нужно.
Нагота, впрочем, и вовсе красит тебя,
как солнечный день весну).
Теперь хочу, чтобы ласки твои заштопали
всё то, что натворил твой взгляд.
А за окном моторчики листьев тополя
на топливе ветра шипят.
•
•