Lithium

Часть первая Март – апрель 1995. Санкт-Петербург.

Группа рубила грандж. На крошечной сцене едва помещались барабанщик за установкой, басист и орущий в микрофон вокалист-гитарист.

Стены клуба были покрашены в черный цвет поверх плохо отодранной старой краски.

У сцены прыгали несколько потных панков, почти касаясь ирокезами низкого потолка.

Еще десятка три человек стояли чуть дальше, почти все с бутылками пива.

У входа прислонился к стене охранник в форме курсанта МВД. Немолодой волосатый дядька в кожаном жилете поднес ему бутылку водки. Курсант надолго к ней приложился.

Песня закончилась. Барабанщик стал поправлять тарелку. Вокалист наклонился, взял из лужи пролитого пива бутылку, поднес ко рту и допил остаток.

Малолетний низкорослый панк с ирокезом, в джинсовке с надписью белой краской на спине «Fuck Off» сказал ему:

– Вы хуйню играете. Хватит дрочить, сыграйте «Все идет по плану», а?

– Ты, наверно, не по адресу пришел. Мы играем свои песни.

– Твои песни хуйня. Сыграй «Все идет по плану». Или не умеешь?

Басист повернулся к панку.

– Пошел на хуй!

– Сам пошел.

Панк замахнулся кулаком. Басист оттолкнул его ногой. Падая, панк налетел на девушку в драных колготках в сеточку, в кожаной юбке, с короткими светлыми волосами. Она тоже оттолкнула его. Панк схватил ее за руку. Девушка ударила его в нос кулаком. Панк бросился на нее.

Вокалист спрыгнул со сцены, оттолкнул его. Стриженный налысло парень в майке Nirvana схватил панка за джинсовку, тряхнул и швырнул на пол. Остальные панки включились в драку.

Басист достал из-за колонки неполную бутылку водки, присосался к ней, выпил все.

Помахивая дубинкой, к дерущимся подошел охранник. Он схватил панка, затеявшего драку, за воротник, несколько раз ударил дубинкой по ребрам и поволок к выходу.

– Я тебя, сука, выебу в жопу, падла ебаная! – орал панк. У него текла кровь из носа.

Музыканты вернулись на сцену. Вокалист подал знак. Барабанщик вступил, затем остальные.

В клуб зашли два коротко стриженных парня в черных кожаных куртках и три девушки в шубах и сапогах на шпильках.

Они остановились у входа. Один достал пистолет, повертел в руках, мутными глазами посмотрел на сцену. Он нетвердо держался на ногах, все время пошатываясь. Его поддерживала за рукав блондинка с ярко накрашенными губами.

Бандит уронил пистолет. Девушка наклонилась, подняла его с пола, засыпанного бычками и пеплом, положила в сумку.

Она взяла бандита под руку, потащила к выходу. Вторая пара ушла следом, столкнувшись в дверях с возвращавшимся охранником.

Группа начала быструю композицию. Панки и алкаш в спортивных штанах и драном свитере устроили слэм.

Поскользнувшись в луже пива, алкаш упал. Пытаясь подняться, он перевернулся на живот и застыл в этой позе. Штаны слезли с его задницы.

Парень в майке Nirvana облил его пивом из бутылки.

Песня закончилась. Алкаш отполз к стене, подтянул штаны. Невысокий парень в очках протянул басисту бутылку пива. Басист сделал нетвердый шаг ему навстречу, забрал бутылку. Высоко закинув голову, он допил все пиво, отдал парню пустую бутылку.

– Не, ты че, охуел? Там больше половины было…

Барабанщик отстучал три удара. Гитарист заиграл рифф. Басист сделал несколько шагов по сцене, наткнулся на колонку, попытался вступить, но не смог попасть в ноты и бросил играть.

Гитарист жестом показал барабанщику остановиться, подошел к микрофону.

– Здесь есть кто-нибудь, кто умеет играть на басу и кто еще находится в нормальном состоянии?

Дядька в кожаном жилете, угощавший охранника водкой, крикнул:

– Я умею! Я еще в восьмидесятом в «Мифах» играл. Думаешь, я твой грандж не смогу?

Гитарист кивнул. Дядька залез на сцену. Басист сидел, прислонившись спиной к колонке. Дядька снял с него гитару. Басист не среагировал. Дядька повернулся к гитаристу.

– Ты вступай, а я потом подключусь.

Гитарист наиграл примитивный рифф. Вступил барабанщик, потом басист. Ритм ускорился. Гитарист заиграл минималистское соло, подскочил к микрофону, заорал:

– А-а-а-а-а-а-а-а-а!

Он сорвал с себя гитару, швырнул на сцену. Колонки зафонили.

Гитарист сказал в микрофон:

– Спасибо! Это была группа «Литиум».

К сцене подошел мужчина в застиранной майке Dead Kennedys, пожал гитаристу руку.

– It was fuckin' awesome! Like fuckin' CBGB in the 1970s, but actually better! It's the true spirit of punk rock![1]

На полу у сцены в луже пива лежал выбитый зуб, рядом шприц и две пустые бутылки.

Мужчина за сорок, с длинными, собранными в хвост волосами, в костюме и белой рубашке вынес ящик пива.

– А вот и ваш гонорар. В гримерку нести?

– Да, – ответил гитарист. – Спасибо, Иван.

Гитарист заметил девушку в драных колготках, участвовавшую в драке.

– Присоединишься к нам?

Девушка кивнула.

Они прошли в гримерку: узкую каморку за сценой с пластмассовым красным столом и стульями.

– Ты всегда дерешься кулаками? – спросил гитарист.

– Классе в седьмом научилась. До этого я царапалась.

– Как тебя зовут?

– Оля.

– А я Влад.

У меня был выходной, и я сидела в своей комнате за шкафом. Хотя на самом деле это никакая не комната, а отгороженный шкафом угол.

Родители отгородили мне его, когда мне было лет тринадцать. Я тогда сказала, что больше не буду спать с Лешей в одной комнате. Ему было восемь, и он уже стал превращаться в придурочного гопника, в которого в итоге вырос.

Первое время я иногда по ночам слышала, как родители трахаются, а иногда даже подглядывала за ними. Потом мне это стало неинтересно.

Я слушала «Closer»[2] в наушниках на своей старенькой магнитоле Sharp и смотрела в окно. Небо над купчинскими хрущевками было ясным и голубым. На ржавый, обосранный голубями карниз капало с крыши.

Я выключила музыку. Снимая наушники, зацепила заколку. Она упала на стол. Под стеклом уже много лет лежали одни и те же фотографии из журналов. «Алиса». «Кино». «Наутилус Помпилиус». Группы, которые я когда-то любила, и к которым давно равнодушна.

Мне все недосуг было чем-нибудь их заменить, а потом я просто забила. Я давно уже не считала эту квартиру домом, и поэтому мне было все равно. Точно так же мне было плевать на постеры «Аквариума» и «Алисы» на «спине» шкафа. Уж лучше что-нибудь, чем просто фанера.

Я подошла к шкафу с другой стороны, открыла. Из соседней комнаты был слышен телевизор – шел хоккей.

Я надела джинсы и свитер, взяла рюкзак, вышла в проходную комнату.

Отец и Леша сидели на диване. На полу стояли несколько пивных бутылок.

– Ты надолго? – спросил отец. – Купи нам пива, а?

– Деньги давай – куплю.

– Что значит – деньги? – Он говорил медленно, заплетающимся языком. – А у тебя, что, нет? Или тебе в падлу родному отцу купить пива? Это что, не я тебя вырастил?

– Не, правда, а? – сказал Леша. – Хули тебе, жалко? Если ты так жмешься, то я потом отдам…

– Когда? Ты сначала работу найди.

– Найду, не ссы. Ну что, купишь?

– Не куплю. И вообще я скоро съеду от вас. Посмотрим, как вам будет хорошо на одну мамину зарплату.

На улице было совсем не холодно, и я не стала застегивать куртку. Я прошла через двор, села на лавочку, достала из рюкзака сигареты и зажигалку, прикурила, выпустила дым.

Небо было таким голубым, как будто не март, а май.

Я вспомнила вчерашний концерт, Влада. После концерта, в гримерке, он все время молчал. Сидел в углу с бутылкой «гонорарного» пива и слушал, что говорили другие.

И я просто пересела поближе к нему. И мы так вот сидели и молчали. А потом он предложил встретиться. Мы договорились на послезавтра.

Утром работа. Я подмел двор у восьмого корпуса. На стене за старым «Москвичом» без колес появилась свежая надпись «Н.Б.П.»

На краю песочницы два мужика пили портвейн из горла. Они увидели, что я на них смотрю. Позвали. Я бросил метлу, подошел.

– Хочешь?

Мужик был не похож на ханыгу, скорей на итээровца, забившего на работу.

Я кивнул. Второй смотрел на меня исподлобья. Под глазом у него желтел синяк. Рядом, на щеке, засохла кровь.

Итээровец протянул мне бутылку. Я вытер горло рукавом куртки.

– Да уж, – сказал итээровец. – Погляди на Федю. Он когда-то работал со мной в Арктическом НИИ, а потом перестройка все перестроила… Уже два года, как бомжует. Ни семьи, ни квартиры… Я б и рад поселить его у себя, да негде…

Мужик с синяком продолжал смотреть на меня. Я сделал два глотка, отдал ему бутылку. Сказал:

– Спасибо.

Работать больше не хотелось. Я дворами вышел к набережной.

По реке плыли куски льда.

Я вытащил из кармана «Союз-Аполлон», зажигалку. В пачке оставалось три сигареты. Я закурил.

У тротуара был припаркован ментовский «жигуль». В нем сидели два мента.

Мимо пронеслись два черных «Мерседеса». Грязь брызнула на лобовое стекло «жигуля». Включились дворники. Размазали грязь по стеклу.

Я нащупал в кармане карандаш. Он был тупой, но еще писал. Я пересыпал сигареты из пачки в карман. Разорвал ее. Записал на внутренней стороне:

Мимо проехал грязный оранжевый автобус, коптящий черным дымом. В стеклах мелькнуло мое отражение.

Покупателей было мало. С утра я читала книгу: второй том Кортасара в черной «клетчатой» суперобложке. Степа перелистывал старые номера «Рок-Фуза». Я никогда не видела его с книгой.

Модно одетые парень и девушка купили компакт «Наутилуса» «Титаник». Из их разговора между собой я поняла, что это подарок какому-то Даниле.

Потом зашел панк лет шестнадцати, с отрастающим, покрашенным зеленкой «ирокезом». Он долго смотрел на косуху в углу, под плакатом «Н.О.М.», потом перешел к вешалкам с футболками. Я отложила книгу. Степа тоже напрягся.

Панк попробовал незаметно снять с вешалки футболку «Гражданской обороны», поднял глаза и встретился взглядом со Степой. Оба заулыбались. Панк поднял руки – показать, что ничего не украл – и вышел из магазина.

– В другой день я б его отпиздил, а сегодня что-то лень, – сказал Степа. – Иногда руки чешутся – вот тогда не лень. А сегодня лень. Только ебаться мне никогда не лень. А тебе, Олька? Может, закроем магазин и сходим в подсобку?

– Знаешь, в чем на самом деле твоя проблема, Степа? Ты все время подменяешь реальность мечтами. Как ты думаешь, сколько есть процентов вероятности, что я пойду с тобой в подсобку?

– Пятьдесят. Или пойдешь, или не пойдешь…

– Ноль.

– Не, а что тут такого невозможного? Катюха со мной постоянно ходит, когда мы с ней в одну смену…

– А при ней ты это готов сказать? Или, может, при Игоре, когда он к ней зайдет?

Степа пожал плечами. Я открыла книгу, прочла две страницы. Потом меня отвлек чел: лет тридцать пять, в вытертых джинсах, высоких черных ботинках и потертой косухе. Я заметила, что он пьяный.

Чел посмотрел на меня, потом на Степу.

– Что вы так смотрите? Вы что, меня не знаете? А вы на концерты ходите вообще? Вы, конечно, еще молодые, но все равно. Я с Костей Кинчевым играл, потом со Славой Задерием. Потом с Кириллом Неведомским играл, года два, примерно восемьдесят девятый-девяностый. Ездили с ним по всему «Совку». Нормальных концертов тогда еще не было, играли на фестивалях. Помню, приехали в Могилев. Это в Белоруссии такой город. Или в Гомель? Я уже не помню точно. Я, правда, не играл, только тусовался с Кириллом и Петей. Потом, помню, пиздились с гопотой. Там пацан был охуенный, Вася. Из Минска. Как группа его называлась, забыл. И песен уже ни хера не помню. А стишок один помню его: «Я тебя бубу в губу, ты меня бубу в губу. Я так больше не могу, я хочу бубу в бубу!» Классно, да? Слушайте, ребята, может выручите? «Штук» пять, до пятницы? Ну так как?

– Никак, – сказал Степа.

Я опустила глаза на книгу.

Чел еще немного потоптался у прилавка и вышел.

– Как думаешь, он действительно музыкант, или просто пиздит? – спросил Степа.

Я заложила страницу книги трамвайным билетом, взяла сигареты и зажигалку.

– Курить? – спросил Степа.

– А что, не видно?

– Ну, давай-давай, получай свою долю никотина. Говорят, что курящие женщины испытывают оргазм в два раза реже, чем некурящие.

Я поднялась по ступенькам, остановилась у закрывающейся на ночь решетки, взяла из пачки сигарету, щелкнула зажигалкой, выпустила дым.

В глубине двора три волосатых парня пили из бутылок пиво.

Чел, просивший денег, ссал у погнутой водосточной трубы. Он посмотрел на меня, застегнул джинсы, сделал правой рукой пионерский салют, потом – нацистское приветствие.

Вчера мы гуляли с Владом. Погода была мокрая, но тепло. Он рассказывал про себя. Что вырос в Луге, занимался футболом, потом прекратил из-за травмы. В Питере уже семь лет – приехал после школы поступать в универ. Не поступил, учился в ПТУ, бросил. «Крутился» от армии – лежал в «дурке». Работал сторожем, продавцом на рынке, кем-то еще. Сейчас работает дворником на Петроградской, за это ему выделили квартиру. Сегодня вечером он пригласил меня к себе.

Окно полуподвальной квартиры было заклеено газетами. По улице прогремел трамвай, просигналил.

Оля и Влад лежали, укрывшись одеялом, на металлической кровати с хромированными закругленными спинками.

Оля вылезла из-под одеяла, подняла с пола рюкзак, достала сигареты и зажигалку. Она прикурила себе и Владу, подала ему сигарету.

Всю стену напротив занимал коллаж из журналов, газет, рекламных листовок, обложек книг, упаковок от сигарет, шоколадок и чипсов.

– Сколько тебе времени понадобилось, чтобы это сделать? – спросила Оля.

– Он еще «в процессе». Начал, как только вселился полгода назад. И все время что-нибудь добавляю.

Кроме кровати, мебели в комнате не было. В углу стояла прислоненная к стене электрогитара, рядом – самодельный усилитель – «комбик» в корпусе из некрашеного дерева и педаль «овердрайва».

У стены были сложены неровной стопкой книги, сверху «Смерть в кредит» Луи Фердинанда Селина в черной обложке. Рядом стопка аудиокассет и мыльница «Panasonix».

На вбитом в стену гвозде висела потертая джинсовка.

В другом углу стояла спортивная сумка, из нее торчали тряпки. Рядом лежали несколько бутылок из-под пива и портвейна.

– Ты не мерзнешь? – спросил Влад.

– Нет. Сегодня тепло. Первый по-настоящему теплый день.

Оля подошла к кровати, присела, стряхнула пепел в банку из-под кофе «Cacique», почти доверху набитую бычками.

Влад дотронулся пальцем до короткого тонкого шрама с тремя швами на Олином животе.

– Это что?

– Нож.

– Ты шутишь.

– Нет.

Влад дотянулся до бутылки портвейна, стоявшей у кровати, сделал глоток, передал Оле.

Оля допила остаток, вытерла пальцем красную струйку на подбородке, поставила бутылку на пол.

Влад вылез из-под одеяла, подошел к «комбику», подключил его к розетке, нажал кнопку. Комбик зафонил. Влад всунул в него провод, другой конец – в педаль. Он распутал другой провод, соединил им гитару с «комбиком», подстроил вторую струну, начал играть.

Оля выбросила бычок в банку, подняла с пола трусы, надела. Присев на край кровати, стала натягивать колготки.

Влад продолжал играть, не обращая на нее внимания.

Оля закончила одеваться, подошла к нему, провела рукой перед лицом. Влад остановился.

– Я пойду, – сказала Оля.

День был теплый, а вечером резко похолодало. По дороге к метро я мерзла в полупустом трамвае на черной неудобной деревяшке вместо сиденья.

Я не захотела рассказать ему про нож. И мне понравилось, что он не стал настаивать.

Я ему вообще мало что про себя рассказала. Какая разница?

Я не рассказала ему про Игоря, хотя там на самом деле и рассказывать нечего. В последние полгода отношения между нами были такими, что любой из нас мог бы просто исчезнуть, выпасть из жизни другого. Нам не нужно даже как-то «уведомлять» друг друга. Завтра или послезавтра Игорь позвонит мне домой или на работу, и все сразу станет понятно без лишних слов.

Получается, что я знаю про Влада больше, чем он про меня.

Но я не хочу рассказывать про то, что было до института. А ничего и не было. Отличница в окраинной школе, где всем было насрать на учебу. Дебильные подруги-одноклассницы. Еще более дебильные пацаны.

На самом деле, все это казалось бы далеким прошлым, если бы я до сих пор не жила в том же районе, в той же квартире, с родителями и Лешей.

Все это заебало. Пора переезжать.

Может быть, Влад предложит мне переехать к нему. Хотя, когда он играл на гитаре, мне казалось, что ему никто не нужен. Но, может быть, это не так.

На полу в кабинете начальницы ЖЭКа стоял обогреватель. Я, не отрываясь, смотрел на его красную раскаленную спираль.

– Владик, я к тебе прекрасно отношусь, – говорила начальница. – Ты хороший парень, а я в людях разбираюсь, можешь мне поверить. Но ведь мы с тобой договорились, разве нет? Три раза в неделю подмести дворы. И все! Почему ты этого не делаешь? Почему дворы шестого и четвертого корпусов вторую неделю не убраны?

– Мне это надоело.

– Владик, ты, ей богу, как ребенок. Я не знаю даже, что тебе сказать… Вот, послушай…

Она взяла со стола книжечку в синей затертой обложке, полистала ее. Начала читать:

– «В случае систематического неисполнения рабочим или служащим без уважительных причин обязанностей, возложенных на него трудовым договором или правилами внутреннего трудового распорядка, если к рабочему или служащему ранее применялись меры дисциплинарного или общественного взыскания. Пункт четвертый. Прогула без уважительных причин, в том числе появления на работе в нетрезвом состоянии…»

Я достал из пачки сигарету. Поднялся со стула. Встал на одно колено. Наклонился к обогревателю. Прикурил от спирали.

– Что ты делаешь? – крикнула начальница. – Я стараюсь тебе помочь, а ты? Здесь нельзя курить, и вообще у меня астма!

Я вышел из кабинета.

– Чтоб за неделю освободил квартиру! Не освободишь – приду с участковым!

Я прошел по коридору ЖЭКа. Дверь комнаты сантехников была открыта. На столе стояла бутылка водки. На газете лежал нарезанный хлеб. Дед-сантехник в грязной синей спецовке резал складным ножом ливерку.

– Знакомьтесь, это – Саша, – сказал Влад. – Мы только что познакомились в метро. И я предложил ему попробовать с нами поиграть. Это – Рома, ударные, а это – Андрей, бас.

Из-под Сашиного черного пальто торчал воротник белой рубашки. Длинные светлые волосы были собраны в хвост. На плече висел черный чехол с виолончелью.

Рома и Андрей пожали руки Владу и Саше, выбросили бычки.

Все четверо вошли в здание.

Коридор был засыпан осколками стекла, осыпавшейся штукатуркой, обрывками проводов. За висящей на одной петле дверью видны были обломки оборудования, разбитые колбы, кучи бумаг. Из одного конца в другой пробежала большая черная крыса.

– Вот так выглядит настоящий апокалипсис, – сказал Влад. – Полная крутотень! Саша, ты когда-нибудь видел подобное?

Саша покрутил головой.

Влад постучал в черную металлическую дверь в конце коридора. Открыл дядька под пятьдесят, с длинными седыми волосами, в джинсовой рубашке, с несколькими нитями крупных бус.

В комнате стояла ударная установка, усилители, колонки. Дядька поздоровался со всеми за руку.

– Это единственный остров цивилизации во всем здании? – спросил Андрей.

– Почти что, – ответил дядька. – Есть еще мой бывший кабинет на втором этаже. Я же раньше здесь работал завлабом. Тогда это считалось очень круто: кабинет тридцать метров, с кондиционером. Тридцать метров-то никуда, конечно, не делись, а кондиционер уже давно не работает… Если что понадобится, то я буду там – прямо над этой комнатой, на этаж выше. Только осторожно на лестнице, там нету перил.

Музыканты сидели на столе в бывшей лаборатории. Ее освещал уличный фонарь за окном.

– …круто было, – сказал Влад. – Ты сам не обломился? – Он посмотрел на Сашу.

– Нет, все классно.

– Круто.

– Только слышно было плоховато, – сказал Рома. – Надо виолончель через усилитель пропустить. А еще лучше через «примочку». Поговори со своим «Кулибиным», пусть сделает «примочку» специально под виолончель.

– А гитарная разве не подойдет? – спросил Андрей.

– Не-а. Там тембр другой, – Рома посмотрел на Сашу. – У Влада есть знакомый умелец – он ему «овердрайв» сделал сам, за бутылку водки, а детали все нашел на свалке.

– Да, звук у нее совершенно чумовой, – сказал Влад. – Ну что, расходимся?

– Да не обязательно. – Андрей потянулся к чехлу бас-гитары. – У меня кой-чего есть. – Он вытащил из чехла бутылку портвейна.

– Я ненавижу русский рок. – Сидя на столе, Андрей катал ногой по полу пустую бутылку. – Ему давно пришел пиздец. Сегодня это слушать невозможно. Если кто-то говорит, что русский рок пошел от Галича или там от Окуджавы, то туда он и вернулся. Только в сто раз хуже. Ты, Рома, можешь мне говорить все, что хочешь, но ты меня не переубедишь. Все эти «Алисы», «Аквариумы», ДДТ – это обыкновенная попса. Для меня что ДДТ, что, например, Филипп Киркоров – одно и то же. Почти такая же попса. Только еще хуже. Потому что Киркоров без пафоса, его дело – зарабатывание бабла. А у этих пафоса выше крыши – «Мы вместе», «Мое поколение», «Революция».

– Не, а мне это нравится, оно меня вставляет по-настоящему, – сказал Рома. – И вообще, пацаны, если не хотите со мной играть из-за моих музыкальных вкусов – так и скажите!

– Успокойся, Ромыч. – Влад поднял глаза от осколка колбы на подоконнике. – Никто к тебе никаких претензий не имеет. Слушай, что хочешь. Я сам в свое время люто любил эти группы. Но тогда общее ощущение было другое. Мы жили в советской жопе, и вся эта музыка казалась глотком свежего воздуха. А сейчас все это уже не цепляет.

– Потому и не цепляет, что все про деньги. – Андрей оттолкнул ногой бутылку. Она покатилась в кучу мусора, вспугнула крысу. – Может, раньше и по-другому было. Я не знаю. Я русский рок никогда толком не слушал. Только западный панк. «Sex Pistols», «Dead Kennedys», «The Clash». С пятнадцати лет.

– А «Гражданская оборона»? – спросил Влад.

– И «Г.О.» тоже слушал, да. Но это ведь не русский рок. К русскому року она отношения не имеет. Ты, Влад, «Оборону» ведь тоже котируешь?

– Да, но вне связи с политикой. «Русский прорыв», баркашевцы, Лимонов – от меня все это супер-далеко. Для меня «Оборона» – это мерзкая гнусная дождливая осень восемьдесят девятого, дождь за окном и «Все идет по плану» из разбитого кассетника «Беларусь».

В этот раз комната выглядела по-другому. Газеты с окна были сорваны, и видны были проезжающие машины и ноги пешеходов.

Влад складывал в рюкзак книги – «Смерть в кредит», тома Борхеса и Кортасара без суперобложек, книги Набокова, Хэмингуэя, Ремарка, Бодлера, Рэмбо.

Он сказал:

– Я не могу работать в какие-то определенные часы, я не робот. Если я хочу написать песню, если она у меня придумывается, то я иду и пишу песню. И все по хуям.

– Я тебя понимаю на самом деле. Но это невозможно. В смысле, это невозможно жить в реальном мире.

– Я понимаю, что невозможно.

– И где ты теперь будешь жить?

– В клубе. Иван разрешил мне. Там есть комната с туалетом и душем. И я в ней могу жить бесплатно. А за это буду работать в клубе. Подметать, бутылки убирать.

– А в чем разница? Ты мог бы продолжать дворником работать…

Влад молчал.

– А я надеялась к тебе переехать… Мои меня совсем уже задрали… Ладно, поживи пока в клубе. А я получу зарплату – и снимем комнату. Я с ними больше жить не могу.

Влад вынул из гитары кабель, скрутил, бросил в рюкзак, сверху аккуратно положил «примочку».

Я спросила:

– А тебе, что, совершенно плевать на деньги? Возьми Курта Кобейна – он же андеграундный чел. Но ведь он не отказывался от денег, которые ему платил шоу-бизнес. А на сам шоу-бизнес ему было насрать.

– И чем все это закончилось? Он просто не смог выносить все это. И это при том, что там другой шоу-бизнес. Там не Пугачева и Киркоров, а какой-нибудь «Аэросмит» или «Ганз энд Роузез». Этот шоу-бизнес его съел. И по-своему над ним поиздевался, потому что шоу-бизнес зарабатывал деньги на человеке, который говорил, что это все ненавидит, ненавидит всю систему. А люди с деньгами решили: и насрать, что ненавидит, и насрать, что против системы, это даже хорошо. Мы все равно будем на нем зарабатывать.

– И ты был бы против, если бы тебе дали делать все, что ты хочешь, и еще бы за это платили, пусть и сами бы зарабатывали?

Влад взял с пола стопку аудиокассет, засунул в сумку.

– Не знаю. Может быть, и не против.

Он подошел ко мне.

– Мне важно, чтобы ты меня поняла. Ты – единственный человек, который может меня понять. Даже если ты меня не всегда понимаешь, я буду стараться, чтобы поняла.

В углу большого зала с позолоченными канделябрами на стенах и хрустальными люстрами играл струнный квартет: Саша на виолончели, два скрипача и альтистка. Парни были одеты в черные костюмы и белые рубашки, девушка была в длинном черном платье.

На стене висел баннер «Благотворительный фонд поддержки культуры и искусства Санкт-Петербурга».

Официанты во фраках и белых перчатках разносили по залу подносы с бокалами шампанского.

Влад в рваных джинсах, кедах и косухе, Оля в коротком сарафане, колготках в сеточку и грязных черных сапогах, поставили на поднос пустые бокалы, взяли еще по одному.

Рядом стояла полная тетка в зеленом платье, с толстой золотой цепочкой и перстнями на всех пальцах.

– А какое искусство будет поддерживать ваш фонд? – спросил у нее Влад. – Он будет поддерживать концептуальное искусство?

– А что вы имеете в виду, молодой человек, под концептуальным искусством?

– Искусство, в котором важна не только реализация, но и концепция. Вот, например, «Черный квадрат».

– Знаете, я не хочу углубляться в подобные диспуты. У нас есть эксперты, они и решат, кого надо поддерживать, а кого нет. Наша задача – изыскать для этого средства.

– И все же, а кто ваш любимый современный российских художник? Я имею в виду, из действующих? Илья Глазунов?

Тетка, махнув рукой, отошла в сторону.

Музыканты прекратили играть. Саша подошел к Владу и Оле.

– Спасибо, что вписал нас, – сказал Влад. – Хоть шампанским на халяву набухаемся.

– Это тебе спасибо. Ты знаешь, я понял, что мне интереснее играть с вами, чем на таких вот мероприятиях. Нет, я люблю классику, многое из нее люблю. Но я был все время в одной струе, в одном потоке, и не понимал совершенно, что есть что-то еще за его пределами. И оно, может быть, не менее интересно… То, что я делаю в «Литиуме», это офигенно!

– Уважаемые дамы и господа, прошу внимания! – сказал в микрофон невысокий лысоватый дядька в сером пиджаке, с ярко-синим галстуком. – Семен Петрович Говоров, председатель попечительского совета Благотворительного фонда культуры и искусства Санкт-Петербурга, хотел бы сказать несколько слов.

К микрофону подошел красномордый, стриженый налысо мужчина в кожаной куртке. Вокруг захлопали. Он вытащил из кармана мятую бумажку, развернул, начал говорить.

– Наш город – культурная столица России. И мы должны продолжить традиции, заложенные еще Петром Первым, а потом продолженные великими столбами русской культуры – Федором Михайловичем Достоевским, Львом Николаевичем Толстым, Петром Ильичом Чайковским. Мы должны поддерживать культуру и искусство, потому что, если мы не будем этого делать, мы перестанем существовать как русский народ, перестанем существовать как граждане великого города Санкт-Петербурга, культурной столицы России. Ну, короче, это все, что я хотел сказать.

Ему снова захлопали. Говоров подал знак официанту, тот подскочил к нему. Говоров взял бокал шампанского, выпил одним глотком.

Музыканты снова заиграли.

– Пойдем покурим, – сказала Оля.

Оля и Влад пошли к выходу.

У входа Влад достал «Союз-Аполлон», прикурил зажигалкой себе и Оле.

С неба сыпался мокрый снег.

Мимо Оли и Влада прошел Говоров с охранником. Зазвонил его мобильник, он остановился, нажал на кнопку.

– Да, буду через полчаса. Что, бля, за срочность такая? Вы что, охуели? Сказал – ждите, значит, ждите.

Говоров и охранник подошли к черному «мерседесу». Раздались несколько хлопков. Говоров упал. Охранник выхватил пистолет, начал стрелять. Проходивший мимо мужчина в кепке упал на тротуар. Его дипломат и кепка отлетели в сторону.

С места резко рванула синяя «шестерка». Охранник выстрелил ей вслед, наклонился к Говорову.

Из дверей выглянули несколько человек.

– Уважаемые гости, прошу вернуться в зал, – говорил им лысоватый. – Уважаемые гости…

Говоров лежал на тротуаре. Под его головой растекалась лужа крови. Сверху падал снег.

Лысоватый подтолкнул Олю и Влада вместе со всеми. Они выбросили бычки, вернулись в зал.

Лысоватый подбежал к музыкантам:

– Продолжайте играть, как будто ничего не произошло. Гости должны чувствовать себя максимально комфортно.