Ливень в графстве Регенплатц

– Останься ещё ненадолго, – попросил он. – Мне безразлично, что говорят обо мне люди.

– Но мне не безразлично.

– Останься.

Хельга опустила глаза. Больше всего на свете ей хотелось остаться с Ахимом и никогда с ним не расставаться. Но это было невозможно.

– Ни к чему, Ахим, мне задерживаться, – тихо произнесла она. – Не нужно это.

И Хельга уверенно направилась к двери.

– Через семь дней я зайду отдать кулон, – сказала она перед выходом.

– Через семь дней, – эхом отозвался Ахим, не в силах отвести полный грусти взгляд от своей возлюбленной.

– До свидания. И подумай над моими словами.

Хельга вышла из комнаты и тихо закрыла за собой дверь, вновь, уже в который раз за много лет, оставив Ахима наедине с его разбитыми мечтами.

Генрих часто навещал своего сына, по-прежнему живущего в семье Клоса Кроненберга. Малыш Берхард уже узнавал этого большого широкоплечего мужчину и радовался его приходу. Ведь только его сильные руки могли так высоко поднимать Берхарда ввысь и там кружить, даря захватывающие минуты полёта, ведь только он не сердился, когда Берхард в азарте игры дёргал за его светлую короткую бороду или даже за волосы. Этот мужчина вообще никогда не сердился на Берхарда, смеялся вместе с ним густым и громким смехом. Вот только жаль, что этот весёлый великан уходил и не забирал Берхарда с собой.

Радостно повизгивая, поддерживаемый сильными папиными руками, малыш Берхард прыгал и резвился у отца на коленях.

– Ах ты, озорник! – широко улыбаясь, журил его Генрих. – Ты мне уже все колени оттоптал.

Но мальчик в ответ только громко взвизгнул.

– Да-да, – согласился с ним отец. – Вон, твой дружок сидит себе спокойно у мамы, не прыгает.

Маленький толстячок Кларк неподалёку сидел у матери на коленях и с завистью смотрел на забавы Берхарда. Он тоже порывался повторить игру друга, но строгая мать не позволяла ему этого, и Кларку оставалось только обиженно кряхтеть.

– Позавчера к нам приезжал гер Штаузенг проведать внука, – поведал Клос Кроненберг, стоя у камина и поправляя кочергой дрова. – Он привёз Берхарду подарок.

– Вот как! – воскликнул Генрих. – И что же это за подарок? Мне любопытно.

– Золотая цепочка с кулоном. Она сейчас на Берхарде.

– Ну-ка, Берхард, сядь, успокойся, похвастайся твоим новым украшением.

Со второй попытки отцу удалось утихомирить сына и усадить его на своих коленях. Генрих подсунул палец под воротничок белой рубашечки на мальчике и осторожно вытянул наружу цепочку. Сверкнув золотым блеском оправы, поверх одежды легла крупная жемчужина необычной формы в виде капли. Генрих, конечно, сразу же узнал украшение. Он подарил его Эльзе на Рождество, и девушка назвала этот кулон «Регентропф», потому что жемчужина показалась ей очень похожей на каплю дождя.

– Это цепочка Эльзы, – произнёс Генрих, поворачивая в пальцах кулон.

– Да. И гер Штаузенг сказал, что сей кулон был её любимым украшением, – добавила Хармина.

– Эльза сказала тогда, что оно может стать реликвией моей фамилии.

– Вот и стало.

– Да, действительно.

Берхард, широко раскрыв глаза, заворожено смотрел на лёгкий блеск жемчужины, лежавшей на отцовской ладони, потом протянул к ней свою ручку и потрогал пальчиками. Однако он, видимо, вспомнил, что место этой вещицы вовсе не в чужой руке, так как схватил кулон и спрятал его у себя за пазухой.

– Да, малыш, это твоя вещь, – признал Генрих, погладив сына по чёрным кудряшкам на голове. – Никто у тебя её не отберёт. Ахим правильно сделал, что надел Берхарду кулон.

– Очень правильно, – согласилась Хармина. – Так душа матери будет ближе к сыну.

– Пусть носит эту жемчужную «капельку», не снимая.

– Гер Штаузенг пожелал того же.

Спрятав кулон, малыш Берхард снова захотел попрыгать на отцовских коленях, о чём сообщил звонким возгласом и энергично потянул папу за рукав, пытаясь при этом подняться на ножки. Отец устало вздохнул, но всё же весело улыбнулся игривому сыну и позволил ему продолжить прерванную забаву.

– Вы так и не надумали составить гороскоп Берхарда, ландграф? – поинтересовался Клос Кроненберг, отойдя от камина и присев на стул рядом с собеседниками.

– Нет. Я не меняю своих решений и принципов, – дал твёрдый ответ Генрих. – А ты составил для Кларка?

– Составил.

– И как? Судьба Кларка нарисовалась хорошей? Надеюсь, никаких ужасных потрясений для него не уготовлено?

– В судьбе моего сына будет и хорошее, и плохое, но ничего глобального: ни больших побед, ни больших поражений.

– Это тоже неплохо. Значит, жизнь Кларка протечёт гладко и спокойно. Главное, чтоб он вырос сильным, здоровым и смог продолжить твой род.

– Да уж, вы правы, ландграф, – поддержала Хармина. – Для счастья нужно немного: мир в семье, здоровье родных, благополучие детей.

– Кстати о благополучии. Угомонись, Берхард, отдохни немного. – Генрих усадил сына на свои колени, и на этот раз, видимо, тоже устав прыгать, малыш сразу послушался папу. – Клос, Хармина, вы очень помогли мне в последний год, много сделали для меня и моего сынишки, и я хочу вас отблагодарить. Клос Кроненберг, я освобождаю тебя от ренты, которую ты мне исправно платишь. Указ об этом уже готов и мною подписан. Владей этими угодьями свободно, заводи свои порядки, и сын твой пусть так же будет свободен от обязательств перед Регенплатцем.

– О, ландграф…

Клос был обескуражен столь неожиданным и радостным известием. Он нерешительно поднялся со стула и сбивчиво проговорил:

– Я… Я безмерно благодарен вам. Но… Но вы должны знать, что моя помощь вам, моя служба вам бескорыстны…

– Я это знаю, – дружески улыбнулся Генрих. – Потому и благодарю тебя за верность, за искренность, и жене твоей милой Хармине за доброту отплачу щедро.

– Не нужно больше ничего, ландграф, – скромно ответила молодая женщина. – Вы и так сделали нам слишком щедрый подарок.

– Нужно, Хармина, – заверил Генрих. – Вы как никто достойны привилегий. Я скоро поеду к королю и обязательно расскажу ему об отважном и благородном роде Кроненбергов. Хочу, чтоб ему наконец присвоили дворянский титул.

– О, ландграф, это…

– Но хватит об этом, друзья мои, – прервал Хармину Генрих. – Поговорим о другом. У меня есть к вам одна большая просьба.

– Можете просить нас о чём угодно, – заверил Клос.

– Как вы знаете, Патриция на сносях. Через месяц, а то и раньше она произведёт на свет ребёнка. Ей сейчас очень тяжело, лекарь Гойербарг в большой тревоге за её здоровье.

– Бедная Патриция, – горестно вздохнула Хармина. – Я ежедневно молю всевышнего дать ей терпения и мужества вынести эти муки и выжить ради её детей.

– Она выдержит. Патриция сильная женщина и очень любит жизнь, хотя и бороться за неё ей будет трудно. Но я постараюсь ей помочь всем, чем могу. Всё внимание моё, всю заботу направлю лишь на Патрицию и младенца. За ней и детьми будет постоянный уход и присмотр… Надо же, Берхард заснул у меня на руках, – прервал свой разговор Генрих, с нежностью взглянув на задремавшего малыша. – Устал, или наш говор его убаюкал?

– Скорее всего, и то, и другое, – ответила Хармина. – Вот и у Кларка глазки слипаются. Мальчики сегодня днём мало спали…

– Я обещал забрать Берхарда к себе до наступления нового года, – вернулся Генрих к прерванной теме. – Но вы сами видите, какое положение сейчас в моём доме. Конечно, я найму ещё нянек, но… Сейчас все будут на нервах, в переживаниях… Всё внимание лишь к Патриции. К тому же Гойербарг боится, как бы нездоровье матери не передалось и ребёнку…

– Вы хотите оставить Берхарда у нас? – Хармина прекрасно поняла смысл сбивчивой речи ландграфа.

– Ненадолго, – тут же отозвался Генрих. – Может, до весны…

– Берхард может жить у нас любое количество времени, – заверил Клос. – Неужели вы в этом сомневались? Здесь его второй дом, здесь молочный брат его и крёстные родители.

– А я так привязалась к малышу Берхарду, что даже рада вашему желанию не забирать его от нас, – с улыбкой добавила Хармина.

– Спасибо, друзья. Мне трудно далось такое решение, так как скучаю по сыну и с нетерпением жду того дня, когда введу Берхарда в замок Регентропф, в дом его предков. Но сейчас ни я, ни тем более Патриция не сможем уделить малышу того внимания, которое он получает здесь.

– Вы правы, мальчику будет одиноко в незнакомом доме среди чужих людей, – согласилась Хармина. – Пусть остаётся пока у нас.

– Как только Патриция поправится, Берхард тут же переедет в Регентропф.

– Извините за вопрос, ландграф, но если Патриция родит вам сына, вы своим наследником всё равно объявите Берхарда? – поинтересовался Клос.

– Конечно, – не задумываясь, ответил Генрих. – Я, безусловно, буду рад ещё одному сыну, но решения своего менять не собираюсь. Берхард – мой старший сын, и только он унаследует правление в Регенплатце. Но к чему этот вопрос, Клос? Думаешь, вассалы не поддержат его, не присягнут в верности?

– Для них он бастард.

– И что с того? Когда Патриция признает Берхарда своим сыном, его никто больше не посмеет назвать бастардом.

– Да, конечно, – согласился Клос Кроненберг, однако такие доводы всё же не смогли усмирить возникшие в его душе тревоги.

– К чему сейчас эти рассуждения? – мягко произнесла Хармина. – Ещё не известно, кто родится у Патриции. Может, девочка? Тогда и спорить будет не о чем.

– Действительно, – поддержал Генрих. – Разве вопрос о наследстве в данный момент так важен? Сейчас главное, чтоб Патриция благополучно разрешилась от бремени, чтоб быстро поправилась. Да чтоб ребёнок родился здоровым. А проблемы политики могут и подождать.

Уже больше часа Генрих нервно расхаживал по большому рыцарскому залу. Он прибывал в сильном волнении и даже можно сказать в страхе. А как же, ведь в течение всего этого времени в своей опочивальне Патриция мучилась родовыми схватками. Она страдала от боли и кричала так, будто испытывала жестокие муки ада. Эти крики, эта боль супруги и порождали в душе Генриха страх. Он видел, как тяжело Патриция вынашивала ребёнка, Гойербарг не раз говорил ему, что роды могут лишить её жизни. И теперь, слушая эти жуткие крики, Генрих невольно представлял, что вот так жизнь покидает тело Патриции, уступая место для новой жизни рождающегося младенца.

Душа ныла, и стало покалывать сердце. Напряжение сковывало тело. Генрих достал из кармана склянку со снадобьем и отпил из неё глоток. После сел на стул и постарался успокоиться. Постепенно боль покинула сердце, но напряжение осталось. Крики Патриции не прекращались. Слушая их, Генрих пообещал себе, а потом и Богу, что, если супруга выживет, он больше никогда ни словом, ни делом не причинит ей даже самой маленькой боли.

И вдруг наступила тишина. Так резко и такая глубокая, что у Генриха даже сердце замерло от ужаса. Что случилось? Неужели Патриция не выдержала мучений, и самые страшные опасения осуществились? Генрих вскочил с места и бросился к покоям супруги. Быстро поднимаясь по лестнице, он увидел, как из комнаты Патриции вышла служанка Ханна, в глазах её блестели слёзы. Девушка направилась к лестнице и столкнулась с ландграфом.

– Почему ты плачешь, Ханна? – остановил Генрих служанку. – Что-то с твоей хозяйкой?

– Нет, ваше сиятельство… – всхлипнула в ответ девушка. – Просто госпожа так страдала…

Но в этот момент открылась дверь покоев, и из неё вышел лекарь Гойербарг.

– Ханна! – прикрикнул он на служанку. – Я же сказал, что горячая вода нужна срочно!

Девушка бросила на строгого лекаря испуганный взгляд и убежала прочь.

– Гер Питер, что с Патрицией? – взволнованный Генрих приблизился к лекарю.

– Ничего такого, что вызывало бы опасения, – с лёгким раздражением ответил Питер Гойербарг, прикрыв за спиной дверь.

– Она вдруг замолчала… Уже родила?

– Просто потеряла сознание. Извините, ландграф, но мне абсолютно некогда разговаривать с вами.

И нервно взмахнув рукой, лекарь резко развернулся и без всяких церемоний захлопнул дверь перед носом ландграфа. В первую секунду Генриха это возмутило, он решительно вознамерился войти в покои своей жены и выяснить, что же там всё-таки происходит, и что скрывают от него. Однако, взявшись за ручку двери, он всё же остановился. Конечно, Гойербарг говорил с ним грубо, но возможно, Генрих сейчас действительно только мешался. Гойербарг серьёзный опытный лекарь, служивший в семье Регентропф уже около десяти лет, ему можно было доверять. Ему нужно было доверять, ведь сейчас от его знаний и мастерства зависела жизнь Патриции. Да, мешать лекарю в эти минуты и отвлекать глупыми амбициями не стоило. Генрих отошёл от двери и встал в стороне, ожидая скорых известий.

Вернулась Ханна с тяжёлым кувшином горячей воды. Генрих не стал её останавливать. Но когда дверь на стук служанки открылась, он постарался заглянуть внутрь комнаты. Буквально несколько мгновений, и дверь снова закрылась за вошедшей в покои Ханной. Однако этих мгновений хватило Генриху, чтобы увидеть то, что заставило его оцепенеть. На покрытом простынями столе лежал младенец, лежал молча и неподвижно, а рядом с ним стоял лекарь и периодически нажимал ладонью на его маленькую грудь. Значит, Патриция всё-таки родила, вот только с ребёнком что-то неладное. Почему же тогда Гойербарг сказал, что нет никаких опасений? Почему он вообще не сказал о младенце? А вдруг малыш родился мёртвым? Ведь он молчит, не двигается. А вдруг и Патриция не выдержала мучений?

Сердце сжалось от таких мыслей. Может, в нём и не пылала жаркая любовь к Патриции, но потеря этой женщины, несомненно, принесла бы ему страдания и боль. Генрих направился прочь, вступил на лестницу… Однако горестные мысли были слишком тяжелы и затрудняли ход. Генрих опустился на ступеньку и уронил голову в ладони.

Из-за двери доносилось тревожное жужжание голосов, редкие выкрики Гойербарга, торопливые шаги по комнате. Но вдруг среди этого шума стали выделяться резкие высокие нотки, будто кто-то громко всхлипывал. Генрих замер и прислушался. Вот эти нотки повторились, ещё. Стали чаще и громче. И наконец они слились в громкий плач младенца! Не веря своим ушам, Генрих вскочил, подбежал к двери и приложил к ней ухо. Точно, это был голос младенца, его ребёнка! Значит, он жив. Гойербаргу удалось вернуть его к жизни. Воистину он великий мастер врачевания! Генрих был счастлив. С радостной улыбкой он слушал набирающий громкость плач новорожденного, словно самую красивую в мире музыку.

Но вот послышались приближающиеся к двери шаги, и Генрих быстро отошёл. Из покоев вышел лекарь Гойербарг. Он выглядел усталым; узкое лицо, казалось, ещё больше вытянулось, взгляд потускнел, спина сгорблена, на лбу проступили капельки пота.

– Теперь вы можете войти, ландграф, – бесцветным голосом пригласил лекарь.

Генрих неуверенно заглянул в спальню своей жены и осмотрелся. Служанки ещё суетились, прибираясь в комнате, но в целом чистота уже была восстановлена. На кровати, укрытая одеялом, лежала Патриция. Бледное лицо её спокойно, глаза закрыты. Рядом с кроватью стояла счастливая Магда Бренденбруг и держала на руках своего новорожденного внука. Малыш громко плакал, махал ручками, и Магда тихим ласковым голосом пыталась его успокоить, заботливо укутывая его в мягкое одеяльце. А заметив вошедшего Генриха, графиня Бренденбруг гордо выпрямила спину и с достоинством произнесла:

– Ваша жена подарила вам сына, ландграф. Я поздравляю вас с наследником.

Сын! Генрих и так был счастлив, но это известие сумело увеличить его радость в разы. Он приблизился к Магде и взглянул на младенца.

– Ну, здравствуй, сынок, – ласково произнёс папа.

В ответ малыш лишь ещё громче закричал.

– Он мил, не правда ли? – проговорила Магда.

– Он великолепен, – умилённо улыбаясь, согласился Генрих. – Дайте-ка мне его.

Магда Бренденбруг без возражений передала младенца в руки отца.

– И что ж ты так кричишь? – вновь заговорил Генрих с сыночком. – Боишься мира, в который пришёл? Он, конечно, коварен, но с папой тебе совсем нечего бояться. Не надо плакать.

Да только малыш не понимал слов отца, он понимал лишь свои чувства и ощущения, а потому и не прекращал громкий плач.

– Смотрите, какой красивый снегопад на улице! – вдруг обратила внимание одна из служанок.

Все тут же посмотрели на окна. С неба действительно сыпал мягкий и пушистый снег. Крупные снежинки плавно танцевали на ветру, поблёскивая в лучах солнца.

– Обычно когда рождаются Регентропфы идёт дождь, – заметил Генрих. – Говорили даже, что в былые времена по этому дождю предсказывали судьбу родившегося. А сейчас вдруг падает снег.

– Возможно, ваш сын станет необыкновенным человеком, – предположила Магда.

– Возможно. Или его ждёт необычная судьба. Я назову малыша Густав. Так звали первого Регентропфа, родоначальника нашей фамилии. Пусть и этот Густав фон Регентропф откроет новую дорогу для наших потомков.

– А как Патриция? – поинтересовался Генрих у графини.

– С ней всё хорошо. Она сейчас спит.

– Так крепко, что не слышит сына?

– Я дал ей сильное снотворное, – пояснил стоявший в стороне лекарь Гойербарг. – Ваша супруга потеряла много сил, перенесла много боли и очень устала. Несколько дней ей придётся провести в постели.

– Но угрозы для её жизни нет?

– Нет. Хотя мучения её в последние месяцы, а особенно часы, были велики. Даже и не знаю, как ей удалось найти в себе столько сил, чтоб пережить их.

– Да, Патриция настоящая героиня, – согласился Генрих.

– Просто она очень любит вас, ландграф, – проговорила Магда Бренденбруг. – Даже больше жизни. И родив вам сына, она ещё раз доказала силу любви своей.

Генрих отдал младенца Магде и подошёл к кровати, где спала Патриция. Да, наверное, Магда была права, а значит, Генрих недооценивал свою супругу. Всматриваясь в её бледное лицо, он вспомнил многие обиды, которые нанёс ей, равнодушие, измену, и сейчас ему было стыдно перед Патрицией за такое отношение к ней. Но больше этого не повторится. Он же пообещал Богу, что больше не причинит жене боль, и обещание это сдержит обязательно.

– Патриция скоро поправится? – спросил Генрих у лекаря.

– При хорошем уходе, думаю, ландграфиня быстро вернёт себе силы. Вот только детей она вам больше не сможет подарить.

– Почему?

– Рождение сына забрало у неё все силы, и их не осталось для других детей. Для иных женщин это, возможно, плохой диагноз, но для ландграфини, которой роды приносят такие страдания, это большое облегчение.

– Да, наверное, вы правы. А как мой сын? Здоров?

– Я, конечно, ещё осмотрю его, но уверен, что серьёзных проблем у его здоровья нет.

– Почему же он не сразу заплакал?

Питер Гойербарг лишь пожал плечами. Он не любил вдаваться в подробности неприятных моментов его деятельности.

– Приход мальчика в эту жизнь оказался труден, – уклончиво ответил лекарь. – Но я помог ему, и теперь всё будет хорошо.

Генрих приблизился к Гойербаргу и положил руку ему на плечо.

– Спасибо вам, гер Питер, – с порывом благодарил Генрих. – Вы спасли жизнь моему сыну, вы помогли Патриции. Я преклоняюсь перед вашим мастерством врачевания, и, поверьте, моя благодарность за ваш труд безгранична. Просите у меня какой угодно награды, любое ваше желание будет исполнено.

Но лекарь Гойербарг не был корыстным человеком. Он лечил больных ради их здоровья, он занимался врачеванием, чтобы облегчать страдание людей.

– Ваша благодарность и доверие, ландграф, для меня уже большая награда, – с поклоном проговорил он.

– Нет-нет, – тут же осёк его Генрих, – прошу вас не скромничать, гер Питер, и обязательно потребовать вознаграждения. Я знаю, у вас тоже растёт сын Урих, может что-нибудь я для него смогу сделать?

– Поверьте, ландграф, у меня есть всё. Единственное, чего я желаю сейчас, так это удалиться в свою комнату и отдохнуть.

– Хорошо. Я не буду настаивать. И вы действительно нуждаетесь в отдыхе. Но прошу помнить, что сегодняшний труд ваш остался не оплачен по достоинству, и как только вам что-либо понадобится, смело это спрашивайте с меня. Вы знаете, я своих обещаний на ветер не бросаю.

– Спасибо, ландграф, – снова поклонился Гойербарг. – Я буду помнить о вашем обещании.

Генрих повернулся к служанкам и распорядился:

– Приготовьте для лекаря ванну и свежее бельё.

Несколько девушек поспешили исполнить приказание господина и выбежали из комнаты.

– Идите отдыхать, мой друг, – вновь обратился Генрих к Гойербаргу, провожая его до двери.

– Вам тоже надо отдохнуть, ландграф. Вы много нервничали, переживали, дайте теперь успокоиться вашему сердцу.

Но Генрих в ответ послал озабоченный взгляд на всё ещё беспокойно плачущего младенца на руках своей бабушки.

– Не волнуйтесь, – сказал на это лекарь. – Здесь останутся графиня Бренденбруг, служанки. Я им дал указания, они всё сделают, как надо. А когда ландграфиня проснётся, они нас позовут.

– Непременно позовём, – заверила графиня Бренденбруг.

Генрих согласно покивал головой и вышел вместе с лекарем Гойербаргом из покоев супруги.

Патриция тоскливо смотрела в окно на серый февральский пейзаж. Снег местами растаял, оставив после себя мутные лужи и чёрную грязь на дороге. Сквозь тяжёлые тучи, залепившие небо, с трудом пробивалось бледное солнце. В углу комнаты сидела Ханна и, вышивая платок для молодой графини, напевала печальную песню о двух расставшихся влюблённых. Тоскливо, серо и скучно.

Дверь в покои отворилась и вошла Магда Бренденбруг.

– Я не потревожу тебя, Патриция? – спросила она.

– Ну, что вы, мама, – повернувшись, улыбнулась любящая дочь. – Я даже рада, что вы пришли, а то мне совсем грустно.

Подтвердив своё настроение печальным вздохом, Патриция отошла от окна и присела к столику, на котором стояла корзиночка с рукоделием Ханны. Магда придвинула стул и села недалеко от дочери. А Ханна, не прерывая своего занятия, допела песню и, чуть передохнув, затянула новую, с не менее печальным сюжетом.

– Всё скучаешь по Генриху? – поинтересовалась Магда у дочери.

– Да, – тяжко вздохнула Патриция. – Уже месяц, как он уехал в Регенсбург. И ни весточки от него. А ведь он обещал не задерживаться.

– Видимо, король Фридрих его отпускать не желает. Ты же знаешь, как он ценит Генриха, прислушивается к советам его.

– Он прислушивается к звону его монет, а не к советам.

– Неужели считаешь, что ландграфа Регентропфа больше не за что ценить?

– В наше время размер уважения определяется количеством золота.

Магда Бренденбруг лишь раздражённо махнула рукой на это замечание. Она знала, что Патриция недолюбливала короля, а значит, и обсуждать его с ней бесполезно.

– Ты бы лучше заняла себя каким-нибудь делом, отвлеклась бы от серых мыслей, – посоветовала Магда. – Где малыш Густав?

– В детской с Маргарет. Астрид недавно уложила детей спать.

– Ты с Генрихом ещё не говорила о Густаве? О том, что именно он и есть настоящий законный наследник?

– Нет ещё. Сейчас в семье моей такая идиллия, что я боюсь её нарушить. Надеюсь, Генрих и сам всё прекрасно понимает.

– Надеюсь. Но он слишком упрямый.

– Это точно, – согласилась Патриция. – Только я ему напомню, что он обещал больше не причинять мне боли. А разве не боль для меня, если мой муж поставит сына любовницы выше сына родного?

– Передумает он или нет, от Берхарда всё равно надо избавиться. Тогда у Генриха не будет выбора, а у Густава соперника.

– Да, надо избавиться, и чем скорее, тем лучше. Я не хочу становиться матерью этому ребёнку. Не для того я так мучилась и страдала.

– Бедная моя дочь, – с горестным вздохом посочувствовала Магда. – Ты столько перенесла, столько вытерпела ради рождения Густава! Нет, не позволю я, чтобы его место занял какой-то бастард. Твои боли ещё продолжаются?

– Да, но они слабее с каждым днём. Гойербарг потрясающий лекарь. Жаль, что он уехал из замка.

– Ты уже поправилась, встала на ноги. За тобой не нужен постоянный уход. Другие же больные нуждаются во внимании. К тому же ты сама признала, что твой недуг ослабевает. А лекарство Хельги ты всё ещё принимаешь?

– Оно, увы, закончилось, – с досадой вздохнула Патриция. – Мне великолепно помогло это снадобье. И сейчас его даже не хватает.

– Но я не думаю, что снадобья лекаря Гойербарга хуже, – возразила Магда. – Он поистине великий мастер своего дела.

– Конечно, мастер. Я и не спорю. И всё же лекарства, настолько быстро пресекающего сильнейшую боль, у него нет.

– Кстати, – заметила Патриция. – Прошло уже почти два месяца, как родился Густав, а Хельга всё ещё не пришла за оплатой своих трудов. Как думаете, она передумала или забыла?

– Сомневаюсь, что она не возьмёт с тебя платы, – покачав головой, ответила графиня Бренденбруг. – Со всех брала. Думаю, Хельга просто ждёт твоего выздоровления.

– Честно говоря, я её боюсь. Вдруг она задумала что-то нехорошее?

– Не надо настраивать себя на это. Хоть Хельга и ведьма, но она помогла тебе. Ты родила сына, здорового, крепкого, твоё здоровье тоже восстанавливается. Если бы она желала тебе зла…

– И всё же душа моя не на месте.

В этот момент раздался стук в дверь. По разрешению ландграфини Регентропф в комнату вошёл слуга и, поклонившись, сообщил:

– Извините, ваше сиятельство, там пришла какая-то женщина и хочет увидеться с вами.

– У меня сейчас нет никакого желания с кем-либо встречаться, – устало выдохнула Патриция.

– Я ей сказал, что вы нездоровы, но она настаивает. Говорит, что у неё важный разговор к вам.

– Ханна, сходи, посмотри, кто эта женщина, и с чем она пришла, – распорядилась Патриция.

Девушка послушно отложила рукоделие и вместе со слугой покинула комнату.

– Быть может, это как раз Хельга пришла? – предположила Магда.

Патриция даже с места вскочила от таких догадок. Её сердце учащённо забилось, а в душе проснулся суеверный страх.

– Нет, не думаю, – встревоженным голосом ответила она, отойдя к окну. – Скорее это какая-нибудь крестьянка с прошением.

Вернулась Ханна и тихо оповестила:

– Госпожа, к вам пришла Хельга.

Патриция так и ахнула.

– Вот, вспомни о дьяволе, так он тут же и явится.

– Её нужно принять, – сказала графиня Бренденбруг.

– Да, – согласилась побледневшая Патриция. – Пригласи её, Ханна.

Но служанке не пришлось утруждаться. Хельга уже стояла за дверью и, услыхав, что её готовы видеть, вошла в комнату. Осанка её была гордой, взгляд чёрных глаз уверенный.

– Ну, здравствуй, Патриция, – улыбнулась Хельга хозяйке дома.

Патриции показалась, что за улыбкой гостьи скрывается коварство. Затаив дыхание, молодая женщина напряжённо наблюдала за приближающейся к ней чёрной колдуньей.

– Вот пришла поздравить тебя с рождением сына, – продолжала говорить Хельга, – а также справиться о твоём здоровье.

– Я вполне хорошо чувствую себя, – проговорила Патриция.

Ей всё больше не нравился хитрый взгляд ведьмы и её леденящая душу улыбка. Патриция занервничала, тревожные предчувствия сковывали её сердце. Видя подобное состояние дочери, Магда Бренденбруг поспешила к ней и обняла за плечи, пытаясь укрыть от напасти. Поддержка родного человека немного успокоила Патрицию.

– Помогло ли тебе снадобье моё? – вновь поинтересовалась Хельга.

– Да. Спасибо.

– А доволен ли твой муж сыном?

– Он очень рад.

– Значит, мечта твоя сбылась. И сына родила, и сама выжила. У нас всё получилось.

– Ты пришла за платой? – твёрдым голосом спросила Магда.

– Да. Настало время оплатить мою работу.

– Сколько золота ты хочешь?

– Золота я не возьму. И драгоценностей мне тоже не надо.

– Чего же ты тогда хочешь от меня? – Патриция была не на шутку напугана словами ведьмы.

– Я вижу, что ты всё ещё боишься меня, – усмехнулась Хельга. – Но сегодня ты поступаешь правильно. Сегодня меня надо бояться.

Она воткнула пристальный взгляд в Ханну и приказала:

– Выйди вон!

Служанка была напугана не менее своей госпожи. Она очень хотела уйти, но, привыкшая получать указания лишь от хозяйки, девушка не посмела подчиниться приказу гостьи. Ханна обратила вопросительный взор на ландграфиню фон Регентропф.

– Оставь нас, Ханна, – попросила Патриция.

Спешно откланявшись, девушка почти сбежала из комнаты. Она была рада, что её освободили от общения с ведьмой. Тем более, сразу видно, что та пришла не с добром. Как только за Ханной закрылась дверь, Хельга приблизилась к Патриции и заглянула ей в глаза.

– Ты родила мужу сына, а Регенплатцу законного наследника, но я знаю, что ты по-прежнему неспокойна. И знаю почему. Ты всё ещё боишься, что не сможешь обрести любовь Генриха, а твой сын так и останется для него вторым. И причина этих тревог – Берхард. Маленький мальчик, которого Эльза Штаузенг посмела родить Генриху раньше тебя.

Бедная Патриция крепко сжала руку матери и почти вжалась в её плечо. Ей было страшно. Она пыталась отвести взгляд от ведьмы, но та словно приковала его к себе, словно вошла в него и теперь легко читала все тайные помыслы.

– Как смеешь ты наговаривать на женщину, которая даже в мыслях никому не пожелала зла? – воскликнула графиня Бренденбруг, стараясь защитить свою дочь.

– Даже в мыслях? – вспыхнула Хельга, вонзив свои чёрные глаза в Магду. – Да у вас обеих мысли чернее, чем крылья демона! Не вы ли от «доброты сердечной» велели загубить Эльзу? Не вы ли сокрушались, что её сын всё-таки появился на свет живым и здоровым? Не вы ли теперь замышляете любой ценой убрать его с дороги Густава?!

Патриция от ужаса не могла ни говорить, ни шевелиться. Даже дыхание её замерло. Магда внешне старалась сохранять спокойствие, хотя душа её металась, и сердце отбивало ритм тревоги. Обе женщины понимали, что имеют дело с ведьмой, которая знает всё и про всех, и перечить ей бесполезно и даже опасно. А Хельга продолжала:

– Эльза знала имена своих убийц, но она простила вас. Она не выдала вас Генриху и даже просила его пощадить виновных в её смерти, если он когда-либо о них узнает. Вы причинили ей зло, а Эльза злом вам не отплатила. Так сделайте же и вы для неё добро, отставьте её сына в покое! Берхард для вас так же безобиден, как и Эльза.

– Это и есть твоя цена? – поинтересовалась Магда. – Хорошо, мы не тронем Берхарда. Но и любить его не сможем. И если Генрих приведёт его сюда, в замок…

– Генрих обязательно приведёт его в замок, – заверила Хельга. – Его «добрая» жена дала ему обещание заменить Берхарду мать, и он ей верит. Вот только я не верю вам, ибо знаю вашу истинную сущность! Ваши обещания и даже клятвы не стоят ни гроша!

Хельга ещё раз обожгла взглядом женщин и отошла от них на середину комнаты.

– Вот моя цена, – произнесла она, медленно поворачиваясь к собеседницам. – Генрих никому не отдаст Берхарда, а потому привезёт его под крыши Регентропфа, и тебе, Патриция, придётся его воспитать. А чтобы у тебя и Магды не было соблазна сократить мальчику жизнь, я наложу на вас заклятье. Если Берхард хоть немного пострадает от ваших действий или даже замыслов, то нанесённая ему боль, вдвойне отзовётся в Густаве. Берхард только ушибётся, а у Густава уже пойдёт кровь. Чем больше рана у Берхарда, тем больше боли у Густава…

– Ты не посмеешь! – вскричала Патриция, задыхаясь от ужаса и отчаянья.

– Посмею! – воскликнула разгневанная Хельга. – Всё будет так, как я сказала! И более того, если вы всё-таки погубите Берхарда, то Густаву не прожить и трёх дней после его похорон!

Патриция рванулась из рук матери к предвестнице несчастья. Эти страшные заклинания вывели её из оцепенения и толкали на защиту сына. Однако разум осознавал бессмысленность борьбы обыкновенной женщины с чёрной ведьмой, и страх навлечь ещё большие неприятности, всё же заставил остаться на месте. Слёзы бессилия хлынули из глаз бедной Патриции.

– Зачем тебе это нужно? – простонала она. – Разве есть какая моя вина перед тобой? Так загуби мою душу, но не губи душу невинного младенца. Сними своё заклятье, Хельга!

– Нет. Не сниму, – твёрдо ответила Хельга. – Жизнь Берхарда мне слишком дорога.

– Но почему? – упавшим голосом спросила Магда; самообладание тоже быстро покидало её. – Кто такой тебе этот мальчик, что ты встала на его защиту?

Хельга обвела гордым взглядом обречённых на несчастье женщин и, выдержав паузу своего торжества, спокойно произнесла:

– Берхард – мой родной внук. Эльза была дочерью моей. Ты убила мою дочь, Патриция, но я не отомстила, а помогла тебе родить сына. И я имею полное право требовать от тебя именно такую цену за мою помощь. Ты отняла у Берхарда мать и теперь обязана сама стать ему матерью. А моё заклятье не так уж страшно. Если Берхарду будет хорошо в этом доме, так и Густав горя не узнает.

Патриция и графиня Бренденбруг оцепенели от столь неожиданного признания. И даже сказать что-либо были не в состоянии. Патриция с ужасом осознала, кого она прогневила и какую беду накликала на себя и своего сына. Но теперь уже ничего не вернуть. Дело сделано, слова сказаны. Силы оставили Патрицию, и она беспомощно опустилась прямо на пол, уткнув в ладони своё мокрое от слёз лицо. Магда кинулась успокаивать дочь; её сердце переполняла жалость и сочувствие к Патриции, и в то же время в нём быстро разрасталась ненависть к Хельге.

– Ты будешь на костре гореть за свои злодеяния, проклятая колдунья! – с яростью вскричала Магда, обняв дочь и успокаивающе поглаживая её по голове. – Помни, кто супруг Патриции и отец Густава! Кто истинный повелитель судеб в Регенплатце!

– Главное я помню, кто отец Берхарда, и чья любимая женщина жестоко загублена вами, – уверенно парировала Хельга. – Не вам грозить мне судом правителя Регенплатца. Вы тоже его опасайтесь. Я ухожу и больше не потревожу вас, если, конечно, ничего не случится с моим внуком.

Высказав всё, чего хотела, Хельга отвернулась и направилась к выходу. Но перед дверью она обернулась и добавила:

– И не надейтесь, что заклятье может рухнуть с моей смертью. Оно вечно.

И Хельга покинула комнату, оставив женщин рыдать над постигшим их несчастьем.

– Всё предусмотрела эта чёртова ведьма, – с гневом проворчала Магда, продолжая успокаивать дочь в своих объятиях. – Но ничего, нас ей не запугать! К каждому яду можно найти противоядие, любые чары можно развеять.

– Да, можно, – всхлипнула Патриция, – если знать, как это сделать. Но мы же не знаем.

– Пока не знаем. Однако мне верится, что мы с тобой обязательно найдём выход.

Патриция вытерла последние слёзы, поднялась и отошла к окну.

– Нужно рассказать Генриху об угрозах этой мерзавки, – произнесла она. – Он защитит меня.

– Но сначала вызовет её на допрос. И что узнает? Как ты убила Эльзу?

– Нет никаких доказательств, а колдунье верить нельзя.

– Она не просто колдунья, а мать Эльзы. И возможно Генриху это было известно, а значит, он ей поверит. Не надо так рисковать, дочка.

– Так что же, позволим сатане торжествовать?

– Нет. Мы обязательно найдём на него управу.

Но Патриция лишь недоверчиво покачала головой. Ей казалось, что начинать эту битву не имело смысла. Проигрыш в ней неизбежен. Однако в отличие от дочери, Магда уже кое-что придумала. Она поднялась с пола и подошла к Патриции.

– Хельга наложила заклятье только на нас с тобой, чтобы именно мы не причиняли и даже не замышляли вреда её мальчишке. Но другие-то люди свободны в действиях и помыслах своих. Если Берхард погибнет от рук какого-то другого человека и не по нашим замыслам, то с Густавом ничего не случится.

Патриция заинтересованно взглянула на мать. А ведь и правда. Колдовство можно перехитрить. В сердце молодой женщины вновь затеплилась надежда.

– Да кто ж решится на такой шаг, как убийство сына правителя Регенплатца? – спросила она.

– Можно распространить слух, что Берхард – внук чёрной ведьмы, что его настоящая мать тоже колдовала, – развивала свои мысли графиня Бренденбруг. – Наверняка найдутся люди, которые не захотят видеть своим правителем отпрыска таких женщин. Они убьют Берхарда.

– Тогда и Генриха могут уличить в связи с тёмными силами.

– Он ни в чём не виновен. Его околдовали, приворожили. Он ничего не знал. И ты ничего не знала.

– А если Генрих передумает и всё-таки назовёт Густава своим наследником? Тогда людям не будет смысла убивать Берхарда.

– Всё равно под его правление будут отданы какие-то земли, а там тоже люди. Да и просто, разве станут терпеть присутствие в замке внука ведьмы? Да и тебя, вынужденную воспитывать этого волчонка, пожалеют.

– Но если это и случится, то не скоро.

– Да, придётся немного подождать. Зато мы избавимся от Берхарда и спасём Густава.

Патриция задумалась над предложением матери. Она отошла от окна и стала медленно бродить по комнате, размышляя над создавшейся ситуацией и её разрешением.

– Нет, ничего не получится, – остановившись, наконец сделала она вывод. – Генрих быстро пресечёт подобные слухи о сыне. Он не позволит им марать честь фамилии Регентропф. А уж тем более покушаться на жизнь Берхарда.

– Однако если поднимется волнение народа, Генрих не сможет ему сопротивляться, – возразила Магда, – и вынужден будет удалить Берхарда из этих земель. А такой вариант для нас тоже неплох.

Патриция ещё немного подумала и, тяжело вздохнув, всё же согласилась.

– Хорошо, – сказала она. – Давайте попробуем. Пусть Ханна распространит такие слухи.

– Да, Ханне можно довериться, – поддержала Магда. – Она девушка понятливая и самое главное предана нам. Уверенна, она станет хорошей помощницей в нашей борьбе за справедливость.

Услыхав во дворе стук копыт и приветственные крики, Патриция встрепенулась и подбежала к окну. Во двор замка въехала группа рыцарей в кольчугах и латах, со щитами и стягами, на которых красовались изображения герба рода Регентропф. Во главе процессии, гордо восседая на гнедом жеребце, ехал сам ландграф фон Регентропф. Радость охватила Патрицию, лишь только увидела она своего долгожданного супруга. Наконец-то он вернулся!

Но что это? Отбив несколько аккордов радости, сердце Патриции тревожно замерло. На руках Генрих держал маленького ребёнка, заботливо укрывая его от ветра своим подбитым мехом плащом. Патриция поняла, что это сын его Берхард. Вот и настал последний день её спокойной жизни.

Раздался стук, и дверь осторожно приоткрылась. Патриция обернулась. В комнату заглянула графиня Бренденбруг.

– Патриция, ты видела, Генрих приехал? – спросила она через порог.

– Да, видела, – вздохнула Патриция. – Сейчас выйду встречать.

– Что-то вид у тебя не радостный. – Магда вошла в комнату и прикрыла за собой дверь.

– А разве вы не заметили, мама, что Генрих приехал домой не один?

– Заметила. С ним рыцарь Кроненберг и…

– Да нет же. Взгляните лучше.

И Патриция подвела мать к окну. Магда выглянула во двор и увидела, как Генрих прежде, чем слезть с коня передал одной из служанок со своих рук маленького мальчика.

– Он привёз сына? – ахнула графиня.

– Да. Сомнений нет, это волчонок Берхард, – подтвердила Патриция. – Теперь мне придётся играть роль любящей мачехи, заботиться о нём, воспитывать. До чего же противно.

– Это ненадолго, – обняв дочь, пообещала Магда.

Однако, пора встречать супруга. Патриция накинула длинный плащ, прикрыв голову капюшоном, и поторопилась во двор. Там уже собралась вся челядь и радостными возгласами приветствовала своего господина и его свиту.

– Как приятно возвращаться домой, Клос! – признался Генрих, оглядываясь вокруг.

– Особенно когда дома есть кто-то, кто любит и ждёт вас, – поддержал Клос Кроненберг.

Ландграф передал поводья конюху, и тот повёл коня в конюшни. Клос тоже покинул седло и приблизился к Генриху, который забирал у служанки своего сына.

– Берхард молодец, – заметил Клос Кроненберг, – спокойно перенёс путешествие. Не капризничал и не плакал.

– Регентропфы всегда были сильными и выносливыми, – похвастал Генрих. – Этот род не порождал трусов. Пойдём к папе, Берхард, – обратился он к сыну, который распахнутыми глазами с любопытством разглядывал незнакомое место и незнакомых людей вокруг. – Посмотри, сынок, ты приехал в свой родной дом, где жили твои предки, где ты станешь правителем, где родятся дети твои, и будут жить твои потомки.

Ландграф фон Регентропф обвёл гордым взором высокие каменные стены родового замка, и душа его замирала от такого величия, от сознания, что это величие принадлежит ему, его роду, его сыновьям. Опустив взгляд, Генрих заметил на крыльце Патрицию и, широко улыбнувшись, тут же направился к ней.

– Приветствую тебя, дорогая моя супруга! – воскликнул он.

Патриция улыбнулась в ответ. Как бы велика была её радость, если бы не присутствие ненавистного ей мальчишки.

– Добро пожаловать домой, Генрих! – поклонившись мужу, ответила Патриция. – В нём поселилась грусть без тебя.

– Теперь в него вернётся веселье. И даже увеличится! Посмотри, Патриция, кого я привёз к нам. Это Берхард. Тот самый мальчик, которого ты милостиво согласилась взять под свою опеку.

Патриция внимательно поглядела на малыша. Она видела Эльзу Штаузенг всего два раза в жизни, но прекрасно помнила её лицо, которое при всём своём желании не могла не признать красивым, особенно тёмно-карие глаза в обрамлении длинных чёрных ресниц. И теперь эти самые глаза смотрели на Патрицию со смуглого лица маленького мальчика, которого ей надлежало растить вместе со своими детьми, терпеть его постоянное присутствие в её доме. Она уже предчувствовала боль предстоящей пытки этими глазами, которые станут ежедневно беспощадно напоминать об измене мужа, о его большой любви к Эльзе Штаузенг.

Патриция старательно подавила в себе возмущение и, с усилием проглотив горечь обиды, сказала:

– Какой милый малыш. Но он совсем замёрз, пойдёмте скорее в помещение.

И Патриция поторопилась отвернуться от мальчика и уйти в дом. Следом за ней прошли ландграф с Берхардом на руках и его свита. Генрих пребывал в прекрасном настроении, радуясь возвращению домой и ещё больше тому, что отныне Берхард будет жить рядом с ним в замке Регентропф. Он и не подозревал, какие чувства кипели в душе его супруги, какая ненависть жила в ней к его старшему сыну, и как именно она планировала распорядиться судьбой и жизнью мальчика.

Войдя в дом, Патриция приказала позвать няньку.

– Как прошла твоя поездка, Генрих? – поинтересовалась Патриция, провожая прибывших в рыцарский зал. – Как принял тебя король?

– Король Фридрих, как обычно, принял меня радушно, с почестями, – поведал Генрих. – Я представил ему Клоса Кроненберга, рассказал о его подвигах, о его достойном отце.

– Так вы тоже ездили в столицу, Клос?

– Да, ландграф пригласил меня сопровождать его ко двору, – ответил рыцарь Кроненберг.

Гости вошли в рыцарский зал, Патриция распорядилась, чтобы им принесли вина. Генрих с мальчиком остановился у камина, где ярко горели дрова, вдыхая в зал поток горячего воздуха.

– А я думала, Клос, что вы провожаете моего мужа только от своего замка, – продолжала Патриция разговор с Клосом Кроненбергом. – Хотела ещё спросить, почему вы не взяли с собой Хармину? Я с ней давно не виделась. Как она поживает? Как ваш сынишка?

– Благодарю вас, ландграфиня, – вежливо отвечал рыцарь, – Хармина и малыш Кларк в добром здравии и в хорошем настроении.

– Не понимаю, как супруга отпустила вас? Вы целый месяц отсутствовали и, не успев войти в дом, снова уехали.

– Я к вам ненадолго, ландграфиня. Я лишь проводил ландграфа и сейчас же отправлюсь в обратный путь. Но вы скоро сможете повидаться с Харминой. Я и супруга моя приглашаем ландграфа вместе с вами на праздничный пир, который мы устраиваем в замке Кроненберг через два дня. Просим вас быть нашими почётными гостями.

– Пир?! Это замечательно! – обрадовалась Патриция, она обожала праздники. – А что за событие вы будете отмечать? Ваше возращение домой?

– В их семье произошло весьма важное событие, – вклинился в разговор Генрих. – Поважнее окончания долгого пути.

– Но какое? Не мучьте же меня, скажите.

– Я освободил Клоса от ренты, отделил его угодья, и теперь он свободный владелец своего имения Кроненберг. Он сможет править им по своему усмотрению и заводить свои правила.

Патриция опешила от такого заявления. Она знала, что Генрих считает Клоса своим другом, но не настолько же, чтоб отдать ему почти всё левобережье Стиллфлусс, богатое лесом и снабжавшее древесиной чуть ли не весь Регенплатц. Это за какие же заслуги Кроненберг получил столь щедрый подарок? Неужели лишь за то, что на год приютил волчонка Эльзы Штаузенг? Патриция всегда хорошо относилась к супругам Кроненберг, любила поболтать с Харминой. Однако после того как они приняли сторону Генриха, стали крёстными родителями Берхарда и одобрили его права на наследие престола, молодая ландграфиня изменила мнение о них, в её глазах они стали предателями. А потому и мысль о том, что их жизнь улучшается, её мало обрадовала. Генрих же продолжал:

– Более того, я убедил короля, что род Кроненбергов достоин титула. Так что Клос теперь граф, у него будет свой герб. Вот это мы и отпразднуем.

Патриция почувствовала, как в её душе зашевелилось возмущение. Что же это получалось, Клос Кроненберг теперь ей ровня? Хармина, дочь рыцаря шестого ранга, сможет обращаться к ней на «ты»?

– Разве ты не рада за наших соседей, Патриция? – спросил Генрих, заметив, что веселье покинуло его супругу.

Патриция встрепенулась и тут же изобразила улыбку на лице.

– Ну, что ты, дорогой, конечно рада, – заверила она. – Просто эта новость столь неожиданна. Я поздравляю вас, Клос. Мы непременно приедем на ваш праздник.

В этот момент к Патриции подошла уже не молодая полная женщина, которая состояла старшей няней при детях ландграфа фон Регентропфа.

– Вы звали меня, госпожа? – поклонилась она.

– Да, Астрид, – повернулась к ней Патриция, с удовольствием снимая с губ фальшивую улыбку. – Забери мальчика в детскую. Берхард теперь будет жить вместе с Маргарет и Густавом.

Астрид протянула было руки, чтобы забрать мальчика, но Генрих остановил её. Он взял за руку супругу и вышел на середину рыцарского зала. Заметив действие ландграфа, гости замолчали и обратили к нему внимательные взоры.

– Друзья мои, доблестные рыцари! – обратился Регентропф к гостям. – Я представляю вам моего старшего сына. Я нарёк его Берхард, в честь моего великого прадеда, о подвигах которого сложены легенды. Целый год Берхарду пришлось жить в другой семье, но настал день, и он вернулся под своды родового замка, в стены родного дома. Прошу вас сегодня на весёлом пиру разделить со мной этот праздник! Со мной, Берхардом и его матерью ландграфиней Патрицией.

– Но ходят разговоры в округе, что мать этого мальчика вовсе не уважаемая всеми ландграфиня Патриция, – заметил вдруг один из рыцарей.

Подобное замечание Генриха ничуть не смутило, он даже глаз не опустил. Ландграф знал, что среди его вассалов и рыцарей есть немало таких, кто имел любовниц и даже побочных детей от них. Но только не принято было среди доблестных и благородных мужей ставить таких детей выше законных наследников, да ещё вот так открыто. На такой шаг решались лишь князья, сами творящие закон. А ландграф фон Регентропф считал себя королём в Регенплатце и потому не слишком боялся осуждения.

– Не буду скрывать от вас, моих друзей, что это правда, – признался он. – Но я благодарю Бога, за то, что он послал мне супругу, у которой не только прекрасная внешность, но и доброе всепрощающее сердце. Патриция простила мне мой грех перед нею и, пожалев невинного ребёнка, милостиво согласилась стать ему матерью. Так что отныне забудьте о слухах, и не повторяйте их нигде. Настоящая мать Берхарда та, которая воспитает его, которая одарить теплом любви – это Патриция фон Регентропф, жена моя. Вот единственная и истинная правда.

Патриция стояла рядом с мужем, не смея поднять головы, стараясь скрыть унижение своё под тенью капюшона. Большего стыда она не испытывала ещё ни разу в жизни. Ей хотелось провалиться сквозь землю, даже умереть, лишь бы не слышать этой речи супруга, не видеть его сына.

– Подтверждаешь ли ты мои слова, Патриция? – мягко обратился Генрих к молчавшей супруге.

В эту минуту душа бедной женщины кричала от боли, лила слёзы от безысходности. Патриция была согласна на всё, лишь бы поскорее закончить пытку и уйти отсюда.

– Подтверждаю, – не поднимая глаз, тихо ответила она.

– Да здравствует ландграфиня Патриция фон Регентропф! – тут же раздался возглас, и из-за стола с бокалом в руке поднялся рыцарь.

– Самая великодушная и добродетельная женщина в королевстве! – подхватил его следующий.

– Многие лета ей и великое здравие! – поддержал третий.

По кругу волной пронеслись хвалебные восклицания в честь Патриции, потом в честь фамилии Регентропф, в честь детей ландграфа, громко звучали добрые пожелания в их адрес. Рыцари пили, осушали свои кубки с вином, которые слуги тут же заново наполняли, и снова пили. Генрих остался доволен поддержкой собравшихся. Широко улыбаясь, он свободной рукой обнял за плечо супругу и вместе с ней отошёл обратно туда, где их ожидали Клос Кроненберг и Астрид.

– Сундук с вещами Берхарда уже должны принести в детскую, – обратился Генрих к няне, передавая в её руки сына. – Найди для него место и разбери одежду Берхарда. И покорми малыша.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, – поклонилась Астрид и вместе с мальчиком покинула зал.

Проводил взглядом няню, Генрих с улыбкой заметил:

– У Берхарда очень хороший характер, спокойный, не капризный. С ним у тебя не возникнет много хлопот, Патриция.

Патриция только нервно передёрнула плечом. Ей по-прежнему было крайне неуютно и стыдно под взглядами гостей. Хвалебные возгласы рыцарей звучали траурным боем для её надежд, для её спокойной жизни. Хотелось скорее покинуть зал.

– Спасибо тебе, дорогая моя супруга, за поддержку и понимание, – продолжал счастливый Генрих. – Ты воистину самая лучшая из всех женщин! Всю оставшуюся жизнь я буду говорить об этом не только словами, но и поступками своими.

Патриции от речей супруга не становилось легче. Наоборот, раздражение её лишь увеличилось. Нервно теребя плетёный пояс на платье, она старательно искала повод, чтобы уйти из зала и больше в него не возвращаться.

– Клос, друг мой, прошу тебя остаться сегодня в моём замке и разделить со мной этот самый радостный день в моей жизни, – обратился ландграф к Клосу Кроненбергу.

– С удовольствием, ландграф, принимаю ваше приглашение, – с поклоном ответил верный рыцарь.

Вдруг где-то в коридоре громко вскрикнула женщина, и тут же раздался плач ребёнка. Все присутствующие смолкли и обернулись в сторону двери. У Генриха сердце сжалось в плохом предчувствии, он немедленно бросился вон из зала. За ним последовали Патриция и Клос Кроненберг. В коридоре с пола тяжело поднималась Астрид, придерживая на руках мальчика. Она упала буквально в шаге от ведущей вниз крутой лестницы. Грузная женщина охала и причитала, потирая ушибленное бедро, и одновременно ласковыми словами пыталась успокоить плачущего ребёнка, испугавшегося падения. Вокруг пострадавших с заботой суетилась Ханна.

– Что здесь произошло?! – взревел ландграф.

– Ох! Простите, ваше сиятельство, – застонала нянька. – Я споткнулась и упала… Не смогла удержаться, ведь ребёночек на руках…

– Ты посмотри! Ещё бы шаг, и ты упала бы с лестницы!

– Я вижу. Но благодаря Богу милосердному, я не дошла до неё и мальчика удержала.

Разгневанный Генрих забрал из рук Астрид плачущего Берхарда и внимательно осмотрел его лицо, голову, руки.

– Берхард ушибся? – спросил он. – Почему никак не успокоится?

– Я смогла удержать его, – сама испугавшись, оправдывалась няня. – Он больше напуган. Простите меня, господин, я же не специально. Что-то попало мне под ногу, и я не удержалась…

Взгляд ландграфа оставался злым и недоверчивым.

– Это правда, – вступилась за Астрид Ханна. – Я была здесь и всё видела. Только помочь не успела. Падая, Астрид лишь крепче прижимала к груди мальчика. Не наказывайте её, ваше сиятельство.

Генрих ещё раз озабоченно осмотрел сына и обнаружил, что на его ручке стал проявляться синячок.

– Малыш всё-таки ушибся, – проворчал он и оглянулся на супругу.

Она стояла неподвижно, и на её лице читалось то ли тревога, то ли сожаление, то ли скорбь. На самом деле, увидав рядом с упавшей нянькой Ханну, Патриция сразу обо всём догадалась. Верная служанка, зная о заклятии ведьмы Хельги, попыталась помочь своей хозяйке и каким-то образом учинила мелкое препятствие на пути Астрид, и та, споткнувшись, упала. Однако задуманное не получилось. Астрид не только не скатилась с лестницы сама, но и удержала от этого ребёнка. Да, Патриция сожалела, что так произошло, что Берхард всего лишь слегка ушиб руку, а не расшиб себе голову.

Генрих же, веря в доброту супруги, принял её сожаление за сочувствие, а её оцепенение за испуг. Стремясь поскорее утешить Патрицию, Генрих подавил в себе гнев и уже мягче проговорил:

– Слава Богу, всё обошлось, дорогая. Причин волноваться больше нет.

– Слава Богу, – тихим эхом отозвалась Патриция, едва сдерживая слёзы досады.

– Простите меня, госпожа, не карайте! – просила нянька. – Я ж не нарочно!..

– Упокойся, Астрид, – отозвалась на её плач Патриция. – Никто тебя не накажет. Мы верим тебе.

Генрих нахмурил брови, всё ещё сердясь на неуклюжесть няньки, но высказывать своё недовольство больше не стал, лишь строго добавил:

– Впредь будь крайне осторожна, когда у тебя на руках ребёнок. Смотри лучше под ноги.

– Да, ваше сиятельство, – смиренно отозвалась няня.

– Пойдём. Я сам отнесу сына в детскую.

И Генрих быстро спустился с лестницы. Астрид поспешила за ним. Клос Кроненберг, видя, что ничего страшного не произошло, вернулся в рыцарский зал. Патриция осталась наедине с Ханной.

– Это ты всё подстроила, не так ли? – тихо спросила она молодую служанку.

– Простите, госпожа, – потупила глаза Ханна. – Я хотела вам помочь. Я же вижу, как вы страдаете.

– Спасибо, Ханна. Я всегда верила тебе. Ты для меня уже не просто служанка, ты мне как подруга.

– О, госпожа, звание вашей подруги для меня дороже всех титулов на свете! – Ханна вскинула благодарный взгляд на графиню, но тут же опять его опустила, с грустью добавив. – Вот только жаль, что у меня ничего не получилось.

– Ничего, у нас ещё есть время, – успокоила Патриция, положив руку девушке на плечо. – Мы что-нибудь придумаем. Зло всё равно проиграет.

И по-дружески улыбнувшись Ханне, Патриция поторопилась вслед за мужем.

Детская комната находилась в южном крыле замка. Генрих спустился в просторную залу, повернул и поднялся на третий этаж. По узкому коридору, ведущему к детской, громким эхом разливался плач младенца.

– Да что ж это такое! – с новым порывом гнева воскликнул ландграф. – Почему сегодня мои дети плачут?!

Теперь Патриция встревожилась не на шутку, ведь уже плакал не чужой ребёнок, а её родной сын. Не произнеся ни слова, скидывая на ходу мешавший плащ, она бегом бросилась в детскую. Там в своей колыбельке лежал и жалобно плакал малыш Густав, поднимая вверх ручку с перевязанным белой тряпицей пальчиком. В одном месте сквозь тряпицу проявлялось бледное кровяное пятнышко. Возле колыбельки суетились молоденькая нянька Юта и графиня Бренденбруг. Чуть поодаль стояла маленькая Маргарет в красивом розовом с яркой тесьмой платье. Наблюдая за происходящим, она удивлённо хлопала светлыми пушистыми ресницами и машинально мяла кончик тугой косы рыжих волос.

– Что случилось? Что с моим Густавом? – испуганно восклицала Патриция.

Подбежав к колыбели, она схватила сына на руки и осмотрела его перевязанный пальчик.

– Откуда эта кровь?

– Ничего страшного, – как можно спокойнее отвечала Магда. – Просто мальчик укололся о брошь.

– Просто укололся? До крови? О какую брошь? Откуда она взялась в его руке?

– Мы не уследили. Юта меняла бельё для Густава, а я отвернулась к сундуку, чтоб приготовить мальчику чистую одежду, Маргарет же играла с малышом и зачем-то дала ему свою брошь. И он нечаянно укололся.

– Что за нерадивые няньки у нас! – громыхнул вошедший в детскую Генрих, который тоже слышал объяснения Магды. – Их следует высечь да выгнать из замка! Одна чуть с лестницы не свалилась с ребёнком на руках…

– С лестницы? – вскинула Магда изумлённый взгляд на дочь.

Та, покачивая на руках сына, кивком головы подтвердила.

– …другая позволила младенцу взять в руки острую вещь! – продолжал негодовать Генрих. – А вы-то, графиня, как позволили внукам?..

– Я уже признала нашу с Ютой вину, – с нервом прервала зятя Магда. – Но, в конце концов, произошла не трагедия, а лишь неприятность, из-за которой не стоит нагнетать скандал, ландграф. Смотрите, Густав даже уже успокоился.

– Значит, по-вашему, возмущение моё беспричинно? – возразил Генрих. – Да, слава Богу, Густав отделался маленькой царапиной, а Берхард слабым синяком…

– У вашего мальчика синяк? – вдруг ужаснулась Магда.

– Да, мама, – едва сдерживая слёзы, вновь подтвердила Патриция. – Берхард ушибся, а у Густава – кровь. Видишь, как всё серьёзно?

Графиня Бренденбруг прекрасно поняла, о чём говорит её дочь. Заклятье Хельги действовало, оно тугим узлом связало меж собой жизни Густава и Берхарда. Но Генрих, не ведая о тайне говоривших женщин, расценил их испуг по-своему, приписав его к их доброте и сочувствию к малым детям.

– Ладно, – смягчившись, произнёс он. – Всё это, конечно, неприятно, но не смертельно. В конце концов, мальчики – будущие воины, в их жизни будет и более жестокая боль.

Однако Магда не слушала зятя. Графиня Бренденбруг медленно приблизилась к Генриху, внимательно вглядываясь в ребёнка, сидевшего у него на руках.

– Так это и есть ваш сын Берхард, ландграф? – глухо спросила она.

– Да, – ответил Генрих, найдя наконец повод для улыбки. – Это Берхард, и с сегодняшнего дня он будет жить в нашей семье, расти вместе с сестрой и братом. Теперь это не мой, а наш сын.

От этих слов Патриция чуть не простонала. Ненависть к пасынку в ней разрасталась с каждым мгновением, и молодая женщина поклялась себе, что пойдёт на любые жертвы, любые преступления, но найдёт способ избавиться от этого мальчишки, освободить от него Густава. И что ещё страшнее, в сердце Патриции пустила корни жестокая обида на мужа, на то, что мужчина, которого она горячо любила, подвергает её душевным пыткам и готовит для неё жизнь полную страданий. Такая обида не скоро проходит, а чаще не исчезает и вовсе. Продолжая покачивать на руках сына, Патриция отошла вглубь комнаты, чтоб скрыть от посторонних боль души своей.

Генрих же ничего не замечал. Он радовался старшему сыну, гордо поднимал его над головой. Потом повернулся и увидел тихо стоявшую в стороне дочь.

– Маргарет! – окликнул её Генрих. – Что ж ты не подходишь к папе? Обычно ты меня встречаешь громким смехом, а сегодня молчишь.

– Я побранила её за баловство, – сообщила графиня Бренденбруг.

– Ах, вот в чём дело. Ну-ка, подойди поближе.

Виновато потупив взор, Маргарет несмело приблизилась к отцу.

– Зачем же ты, озорница, дала братику такую колючую игрушку? – не слишком строго поинтересовался Генрих, склонившись к девочке. – Теперь у него пальчик болит.

– Ему понравилась моя брошка, он сам её попросил, – надув губки, ответила Маргарет.

– Тебе уже три года, и ты должна понимать, что Густав ещё слишком мал и не знает, как обращаться с брошью.

Но Маргарет уже не слушала. Она увидела мальчика, который сидел на руках её отца и крепко держал его за шею, и в её больших зелёных глазах вспыхнуло любопытство.

– А кто этот мальчик? – спросила Маргарет.

– Это тоже твой братик, – мягко улыбнулся Генрих. – Его зовут Берхард. Ему уже исполнился годик.

– А он бегать умеет?

– Умеет. Только не так быстро, как ты.

Генрих присел на корточки и поставил Берхарда на пол. Мальчик с не меньшим интересом рассматривал стоявшую рядом рыжеволосую девочку с большими глазами, похожую на куклу в ярком платье и с шёлковой лентой на голове.

– Хорошо, что умеет бегать, – сказала Маргарет. – А то Густав только лежит, да спит. С ним не интересно.

– Густав ещё очень маленький. Через год он подрастёт и будет бегать вместе с вами.

Маргарет протянула Берхарду руку и предложила:

– Пойдём, я покажу тебе мои игрушки. А потом мы с тобой будем бегать. Мне нравится, когда меня догоняют.

Берхард взял девочку за руку и безропотно пошёл за ней. Генрих остался доволен тем, что его дети так быстро подружились.

– Густав успокоился? – после поинтересовался он у супруги.

– Он заснул, – бесцветно ответила та, продолжая тихонько покачивать младенца.

– Это хорошо. Значит, боль прошла у него. Нам пора идти, Патриция, гости ждут.

– Ты пока иди, а я уложу Густава и последую за тобой.

– Ладно. Только не задерживайся.

Генрих с хорошим настроением покинул детскую комнату. Как только за ним закрылась дверь, Патриция перестала сдерживать слёзы, и они потекли по её щекам, выливая наружу всю душевную боль.

– Я не выдержу такой жизни, мама, – тихо пожаловалась несчастная женщина подошедшей к ней матери. – Не выдержу этой постоянной пытки, этого унижения. Мой муж не хочет и не пытается понять, какие страдания причиняет мне своей прихотью. И зачем я пред всеми признала этого волчонка! Зачем не прокричала о муках своих и не попросила помощи у рыцарей?! Возможно, у кого-нибудь дрогнуло бы сердце от жалости ко мне.

– Это случилось сейчас перед гостями? – спросила графиня Бренденбруг.

– Да. Генрих представил рыцарям своего старшего сына и сказал, что я согласна стать ему матерью, и что отныне его все должны считать моим родным сыном. А я его слова подтвердила. Но как же я теперь в том раскаиваюсь!

– Не раскаивайся. Зато теперь ты прославишься, как самая великодушная и милосердная женщина в королевстве. Это привлечёт на твою сторону больше благочестивых людей, которые однажды найдут способ заступиться за тебя, отомстить за твои муки.

Патриция бросила взгляд в тот угол, где Маргарет увлечённо показывала Берхарду свои игрушки. Эта картина вызвала у молодой женщины чувство неприязни.

– Как только представлю, что мои дети начнут играть с этим волчонком, найдут в нём весёлого друга, так мне становится плохо, – вновь призналась Патриция. – Как же я его ненавижу!

Нервно передёрнув плечами, она отвернулась от играющих детей и направилась к колыбельке, чтобы уложить Густава. Магда о чём-то раздумывала, но не долго, а после нагнала дочь и прошептала ей:

– Ты права, Патриция, нельзя позволить детям подружиться с их новоявленным братцем. Нужно воспитать в них отвращение к нему. Нужно, чтоб в этом замке не он нам, а мы ему превратили жизнь в ад.

Патриции так понравилась идея матери, что она даже улыбнулась, ясно представив себе, с каким удовольствием она отыграется на волчонке за все свои обиды, за всё унижение. Берхард своим счастьем заплатит за грехи и его отца, и его матери.

Хельга очень удивилась, увидав вошедшего в её хижину Ахима Штаузенга. Глубокая складка меж его бровями и резкие движения указывали на то, что он был чем-то обеспокоен. Хельга тоже встревожилась.

– Здравствуй, Ахим, – поприветствовала она гостя. – Какие заботы тебя привели ко мне?

Ахим подошёл к Хельге совсем близко, заглянул в её чёрные глаза и резко спросил:

– Зачем ты распространила весть, что Берхард твой родной внук?

– Я?! – изумилась Хельга. – Но я никому ничего подобного не говорила!

– Почему же тогда весь Крафтбург только и шумит об этом?

– Ты уверен?

– Да где б я не появился, меня тут же непременно кто-нибудь спросит: «А правда ли?» Соседи стали с подозрением коситься на меня.

– А что ты всем отвечаешь?

– Конечно, что эти слухи лживы! Я не желаю зла моей Эльзе даже после её смерти. Не понимаю, зачем ты вдруг распустила свой язык?

– Но поверь, я не причастна к этой болтовне, – оправдывалась Хельга. – Я тоже не хочу вредить ни тебе, ни Берхарду.

– Тогда откуда город узнал о тайне, которая двадцать лет оставалась от всех закрытой, и которую знаем только ты и я? Даже Эльза имени своей настоящей матери не ведала!

Хельга опустила глаза, спрятав боль, что нанесли её сердцу последние слова Ахима. Да, тогда она сама взяла с Ахима слово, что он никогда и никому не откроет имени настоящей матери Эльзы. Никому, даже самой Эльзе.

Хельге было трудно решиться на такое. Она любила свою дочь и не хотела от неё отказываться. Однако она понимала, что её чёрная репутация повредит жизни Эльзы, сделает её изгоем общества, лишённой дома, семьи, человеческого счастья. Тогда Хельга посоветовалась с Ахимом, и они решили поступить так. Ахим Штаузенг часто ездил в разные города за материалом и товаром для отцовской лавки, и ему не трудно было признаться родителям и распространить по городу слух, что в другом городе у него якобы появилась любимая девушка, и что их отношения уже зашли очень далеко, она ждёт ребёнка. Ахим сообщил, что обязательно женится на ней, и как только ребёнок появится на свет, привезёт супругу в свою семью. Потом Ахим на полгода уехал из Регенплатца, а вернулся в чёрных одеяниях и с младенцем на руках. Он сказал всем, что его молодая жена умерла при родах, подарив ему дочь, которую он отныне будет растить и воспитывать.

Вся эта история казалась странной. Жены Ахима никто никогда не видел, не знал, её родные никогда не приезжали в Крафтбург. Но семья Штаузенг была уважаема в городе, а Ахим имел репутацию честного и добропорядочного человека, и потому ему поверили. К тому же его родители с радостью признали в малютке-девочке родную внучку, а сестра Ахима стала её крёстной матерью. Так Эльза поселилась в семье отца, жила там в любви и заботе, и считала своей мамой выдуманную женщину, которая якобы умерла, подарив ей жизнь. Хельга очень страдала, наблюдая за дочерью со стороны, но мысль, что Эльза весела и счастлива, успокаивала её истерзанную душу.

– Кому ты рассказала? – громко повторил Ахим свой вопрос, вернув Хельгу из воспоминаний в реальность.

Не хотела Хельга признаваться, зная, как Ахим будет разгневан, но деваться некуда.

– Я рассказала только двум женщинам, – несмело ответила она, не поднимая глаз.

– Только двум?! – вспыхнул Ахим. – Да этого достаточно, чтоб о тайне узнал весь мир! Кто они?

– Патриция и графиня Бренденбруг.

Услыхав эти имена, Ахим так и остолбенел от неожиданности.

– Ты с ума сошла! – придя в себя, воскликнул он. – Хельга, ты сошла с ума! Разве ты не знаешь их отношение к Берхарду?..

– Знаю, – поспешила ответить Хельга. – Знаю. Потому и сказала им правду.

– Но зачем?

Тяжело вздохнув, Хельга отошла от собеседника и присела на скамью. Ей очень хотелось, чтоб Ахим понял её, чтоб не упрекал. Старательно подавляя в себе волнение, она начала рассказывать:

– Патриция и её мать задумали извести Берхарда, дабы он не мешал жить Густаву. Я тревожусь за его судьбу. Зная, что Патриция боится меня, я заявила ей, будто наложила заклятье на её сына…

– Заклятье!..

– Да. Будто я связала жизни мальчиков, и если пострадает Берхард, то страдания Густава будут мучительнее, а если Берхард умрёт, то и Густав немедленно последует за ним.

С каждым словом Хельги Ахим изумлялся всё больше и больше.

– Не думал я, что ты на такое способна!

– Пойми, я сделала это ради жизни Берхарда!..

– Но я полагал, с рождением сына Патриция успокоится и не станет чинить Берхарду вред.

– Я тоже на это надеялась. Если бы Генрих признал наследником второго, но законного сына, то так бы и было. Но Генрих упрям. Патриция ненавидит мальчика так же, как и ненавидела Эльзу. Она не обретёт покоя, пока он жив, пока он занимает главное место в сердце Генриха. Я раскрыла Патриции тайну для того, чтобы она знала, что у Берхарда есть защита не только от её действий, но и даже от её чёрных помыслов. Патриция боится меня.

– Да кто ж тут не испугается. Признаться, даже мне стало жутковато.

Ахим и не знал, как реагировать на признание Хельги. Он гневался на то, что она раскрыла их тайну, и в то же время понимал причину её действий, признавал правоту её объяснений. Поступок Хельги зол и жесток, но с другой стороны замыслы Патриции не менее коварны. Ахим присел рядом с любимой женщиной и взял её за руку.

– Я не знаю, правильно ты сделала или нет, – неуверенно произнёс он. – Может, правильно, хотя и жестоко. Но о том, что Берхард, твой родной внук, ты сказала зря.

– Нет. Так Патриция будет больше опасаться прогневить меня.

– Она и так запугана тобой. Шутка ли, жить и знать, что сын твой заколдован. А ещё говорила, что не можешь колдовать. Опасная ты женщина.

Хельга вскинула на Ахима удивлённый взгляд:

– А ты разве поверил, что Густав действительно заколдован?

– Но… Как же… Ты же сама сказала…

– Я сказала «будто» это сделала. Моё заклятье – пустые слова, за которыми абсолютно ничего нет. Просто я воспользовалась страхом Патриции передо мной и перед моими мнимыми колдовскими способностями. Я не умею колдовать, Ахим, правда. На самом деле, Густав свободен, и если с Берхардом, не дай Бог, случится трагедия, Густав не пострадает.

– Но Патриция не знает об этом.

– И не должна знать. Дабы не навредить своему сыну, она вынуждена будет оберегать Берхарда, а не убивать его.

Ахим молчал. Он размышлял над поступком Хельги, и всё увереннее соглашался с ним. Всё казалось сложно и очень запутанно. Если бы Генрих не являлся королём Регенплатца, или бы его жена не была замешана в убийстве Эльзы, то и решение проблемы, возможно, было бы проще. Но, к сожалению, всё не так. Да ещё и тайна открылась.

– И всё же ты зря призналась, что Эльза твоя дочь, а Берхард твой внук, – проговорил Ахим. – Скоро эти разговоры выйдут из Крафтбурга, долетят до поместий вассалов, и что тогда? Думаешь, рыцари примут такую весть за шутку?

– Но и до войны дело тоже не дойдёт, – возразила Хельга. – Хотя именно на бунт вассалов Патриция и рассчитывает, распространяя подобные слухи. Она хочет, чтобы Генрих добровольно или по принуждению отказался от Берхарда.

– Я тоже хочу этого, правда, не таким путём… А что? Вдруг Генрих действительно откажется от родства с ведьмой и отдаст Берхарда мне? – с надеждой предположил Ахим.

– Генрих не откажется от сына. Любовь к Берхарду в нём столь же огромна, как и любовь к матери мальчика. И вассалы вряд ли взбунтуются против него, ведь нет никаких доказательств нечистого происхождения Берхарда. Да и Патриция уже успела признать его своим сыном, так что Берхард теперь полноправно носит фамилию Регентропф. Для волнений причины очень малы, поверь мне. И всё же пока дурные слухи действительно не разлетелись слишком далеко и не натворили бед, необходимо их пресечь как можно скорее. Иди сейчас к ландграфу, расскажи, какие сплетни про его сына витают в Крафтбурге. Проси его о защите от такого оскорбления, заверь, что слухи эти лживы, он тебе поверит. Генрих не допустит, чтоб запятналось имя Штаузенг, а тем более имя Регентропф. Скоро ландграф устраивает большие празднества, на которые приглашены многие достойные и знатные рыцари. Думаю, он воспользуется случаем, чтоб представить всем своих сыновей и развеять ложные наговоры. И тогда уже о Берхарде ничего дурного сказать не смогут.

Ахим Штаузенг слушал молча, кивая головой в знак согласия.

– И ещё тебе нужно жениться, – добавила Хельга.

– Ты опять за своё?

– Я серьёзно, Ахим. Видя твоё благополучие, слухи о твоей связи со мной стихнут быстрее. Да и просто, ты не должен жить один.

– Я не хочу жениться.

– Возьми в жёны дочь твоих соседей Христину, – не слушала его Хельга. – Она станет прекрасной женой и родит тебе детей. Дети станут тебе хорошей опорой в старости.

– Хельга, я не хочу, я не люблю её! – протестовал Ахим.

– Приглядись к Христине получше. Она не красавица, но очень милая и скромная девушка. Женись. Так будет лучше для всех, в том числе и для Берхарда. Поверь мне, Ахим.

ГЛАВА 2

В кабинет ландграфа фон Регентропфа заглянул слуга и доложил:

– Прибыл мастер Хайнц Вольфгарт и просит вас принять его.

– Да-да, зови скорее, – отозвался Генрих. – Я его жду.

Слуга вышел из комнаты и через несколько минут открыл двери перед невысоким мужчиной в чёрном берете. Войдя, гость обнажил голову, продемонстрировав седеющие волосы с намечавшейся лысиной на макушке, и вежливым поклоном приветствовал хозяина замка. В движениях мужчины заметны уверенность и достоинство, карие глаза смотрели с добром, сквозь тёмную бороду проглядывала мягкая улыбка. Ландграф поспешил навстречу гостю:

– Здравствуйте, мастер Вольфгарт! Рад, что вы столь быстро приехали. Прибыли в Регенплатц на корабле?

– Да. Путешествовать по воде мне доставляет больше удовольствия, – ответил Хайнц. – К тому же берега Рейна так красивы, особенно сейчас, летней порой.

Генрих предложил гостю присесть и, выглянув за дверь, приказал слуге принести вина.

– Вы предупреждали, что приедете со всей вашей семьёй, – продолжил разговор Генрих, сев на стул напротив собеседника. – Она у вас большая?

– Сейчас со мной только супруга Карен и младший сын Зигмунд, – охотно поведал Хайнц. – Двое старших сыновей уже обзавелись семьями, построили себе дома; они нашли своё место в жизни и больше не сопровождают меня.

– А сколько лет Зигмунду?

– Шестнадцать. Ещё два-три года, и он тоже покинет меня, пойдёт по жизни своей дорогой.

– Да, птенцы, подрастая, покидают родные гнёзда.

Слуга принёс кувшин с вином и два кубка, поставил на стол и по велению ландграфа удалился. Генрих встал с места и, подойдя к столу, лично разлил вино в кубки.

– Это вино с виноградников Регенплатца, мастер Вольфгарт, – с гордостью произнёс он, подавая кубок гостю. – Попробуйте. Мы поставляем его даже ко двору.

– Я знаю, оно славится, – широко улыбнулся Хайнц. – Оно считается лучшим из рейнских вин.

– Теперь вы сможете пить это вино каждый день. Оно всегда подаётся к столу в этом доме.

– Прекрасно! Прекрасно! – Мастер Вольфгарт отпил несколько глотков из своего кубка и удовлетворённо выдохнул. – Но теперь, ландграф, давайте обсудим дело, ради которого вы призвали меня к себе. Какие услуги хотите вы получить от меня, и каковы будут мои обязанности в замке?

– Да, давайте это обсудим, – согласился Генрих, снова присев на стул. – Как вам известно, у меня трое детей. Старшему сыну Берхарду уже исполнилось одиннадцать лет; он мальчик спокойный, серьёзный, но молчаливый, даже замкнутый. Младшему Густаву – десять; он наоборот весьма шустрый, задиристый, мамин любимчик. Маргарет – моя единственная любимая дочь, настоящая принцесса, красива и капризна; ей тринадцать лет. Мальчики прекрасно держатся в седле, уже метко стреляют из лука, умело владеют мечом и копьём. Однако они недостаточно хорошо обучены грамоте и наукам разным. Вот я вас и пригласил, дабы вы, мастер Вольфгарт, преподали моим детям эти науки. Ваше имя уже на слуху у людей, вы имеете репутацию, как образованного человека и очень хорошего учителя.

– Спасибо за похвалу, ландграф, – склонив голову, благодарил Хайнц. – Действительно, прежде чем начать обучать других, я много путешествовал и набирал разнообразные знания по всему свету. У меня много книг по философии, истории, математике. Я и сам брал уроки у учёных мужей в Италии, Греции.

– Да, вы сможете многому научить, и я очень рад, что вы согласились обучать моих детей. Патриция, супруга моя, приглашала в наставники одного монаха из монастыря, что в Регенплатце. Он обучил их письму, слову божьему, арифметике, но я считаю, этого мало. Мои сыновья будут править землями и городами, Берхард унаследует трон Регенплатца, – они должны быть не просто грамотны, а знать как можно больше о мире. В наше время правитель славен не только силой, но и умом.

Мастер Вольфгарт, кивая головой, соглашался с каждым словом собеседника.

– Относительно Маргарет такие же пожелания? – поинтересовался он.

– Да. Её доля, конечно, быть только женой и матерью, однако она выйдет замуж за знатного человека, и быть глупой ей ни к чему.

– Что ж, мне всё ясно. Я с радостью передам вашим детям все знания, коими владею сам. Вы больше никаких учителей не нанимали?

– Видите ли, мастер Вольфгарт, в последние семь лет я очень редко бывал дома. У меня большие владения, за которыми нужен присмотр, я занимался ими. Потом король Фридрих призвал меня к себе на службу. А последние два года я стоял на страже моих земель, коим угрожала опасность. Барон Штольценгер не даёт мне покоя, желает завоевать их.

– Ваши богатые земли привлекают многих. А уж ближайшего соседа и подавно, – поддержал Хайнц. – Я слышал, какие битвы проходили между вами за рекой Стиллфлусс.

– Левобережье речки вот уж десять лет принадлежит графу Кроненбергу. Графство небольшое, молодое, войско пока слабое, вот барон и пытается полонить те земли, чтоб стать ближе к Регенплатцу. Но я не допущу этого. Я и мои воины будем охранять границы графства так же усердно, как и раньше, когда поместье Кроненберг находилось под моим правлением.

– Но теперь, когда барон проиграл войну, он, надеюсь, успокоился?

– Барон Штольценгер был серьёзно ранен в последней битве, и, думаю, глубокие раны и потеря большого количества воинов надолго утихомирят его. Разве что мне войну объявит его старший сын. Но он слабак, я с ним быстро справлюсь.

Ландграф допил вино и отставил кубок на стол.

– Так что, мастер Вольфгарт, сами видите, мне некогда было думать об учителях, – вернулся Генрих к прерванной теме. – Патриция, правда, ещё нанимала учителя танцев для Маргарет. Однако этот молодой красавчик больше времени проводил с девушками в укромных уголках, чем на уроках, и я его выгнал.

– И он Маргарет так ничему и не научил?

– Патриция говорит, что чему-то научил. Но не думаю, что многому. При таком отношении к обязанностям своим…

Хайнц, соглашаясь, вновь покивал головой, а после предложил:

– Моя супруга Карен знает все танцы, которые в ходу на балах у королей и высшего общества, и ещё прекрасно играет на мандолине. Всему этому она может научить и ваших детей. И мальчиков тоже. Ведь в наше время мужчины должны владеть не только мечом, но и красивым словом, покорять женщин не только на рыцарских турнирах, но и на балах. А Зигмунд великолепно рисует. Он два года обучался живописи в школе искусств в Риме и в будущем намерен продолжить обучение в Неаполе, желая стать настоящим художником. Так что и знания моего сына смогут быть вам полезны.

– Вот как! – радостно воскликнул Генрих. – Я приглашал одного учителя, а получил сразу троих! Что ж, прекрасно! Я принимаю ваше предложение. Вы обучите моих детей наукам, а ваша супруга и сын – искусствам. И не сомневайтесь, все труды вашей семьи будут щедро мной оплачены. Но где же фрау Вольфгарт и Зигмунд? Ждут за дверью?

– Нет. Мы прибыли в Крафтбург вчера вечером и сняли комнату на постоялом дворе. Сейчас жена и сын находятся там, я же решил сначала лично встретиться с вами, всё обсудить.

– Но, надеюсь, вы не надумали надолго поселиться в том дворе. Обещайте, что сегодня же вы все втроём переедите в мой замок, – потребовал Генрих и поднялся. – Здесь для вас уже приготовлены комнаты. Пойдёмте, я покажу их вам. Заодно посмотрите и кабинет для занятий, возможно, у вас возникнут какие-то дополнительные пожелания для её оснащения. Не стесняйтесь, просите всё, что вам необходимо для работы и для удобного проживания.

– Спасибо, вы очень добры, ландграф, – поблагодарил Хайнц, так же поднимаясь с места. – Я обязательно посмотрю и комнаты, и кабинет, однако для начала хотел бы попросить вас познакомить меня с моими учениками.

– Что ж, как пожелаете.

Генрих громко позвал слугу. Тот незамедлительно открыл дверь и, отвесив хозяину поклон, приготовился выслушать приказ.

– Скажи Астрид, чтоб собрала моих детей в детской, – распорядился Генрих, – и пригласи туда ландграфиню.

– Слушаюсь, – поклонился слуга и покинул комнату.

– Пойдёмте, мастер Вольфгарт, – обратился Генрих к учителю. – Провожу вас к вашим ученикам.

Поставив свой пустой кубок на стол, Хайнц последовал за ландграфом.

– Имеется ли в замке библиотека? – поинтересовался мастер Вольфгарт по дороге.

– Да, конечно, – ответил ландграф. – Все Регентропфы всегда шли в ногу со временем и стремились развивать не только физическую силу, но и разум, и душу свою. Образование играет далеко не последнюю роль в жизни нашей фамилии.

– Оттого Регентропфы и прославились, как мудрые правители, – поддержал Хайнц.

– Оттого и земли наши богатеют, в графстве царит мир и покой, и подданные наши сыты и довольны. Вы можете пользоваться библиотекой, мастер Вольфгарт. Кстати, там есть летопись нашего рода Регентропф.

– О, это очень интересно!

– Прошу вас, прочтите её, дабы потом вы смогли преподать моим детям историю Регенплатца, которая неотделима от истории фамилии Регентропф. Я так хочу.

– Прекрасно понимаю ваше пожелание, – заверил Хайнц, – и полностью поддерживаю его. Дети обязательно должны знать своих предков.

Ландграф и мастер Вольфгарт вошли в детскую комнату. Берхард, Густав и Маргарет уже были здесь и, выстроившись в ряд, ожидали появления отца. Патриции в комнате ещё не было.

– Вот моё самое главное богатство! – воскликнул Генрих, представляя гостю своих детей. – Моя радость, мой смысл жизни! Маргарет, моя принцесса, красавица необыкновенная, такая же, как и её мать.

Маргарет скромно опустила взор и присела в неглубоком реверансе. Девушка уже привыкла к похвалам, видела восхищение не только в глазах отца, но и в глазах других мужчин, а потому подобные речи её совсем не смущали. Уже через пару мгновений она вскинула на незнакомого человека смелый и гордый взгляд прекрасных зелёных глаз. Маргарет и вправду была очаровательна, блеск её золотых локонов в лучах яркого солнца успешно соперничал с блеском драгоценных камней в украшениях, стройная фигурка облачена в бордовое платье из дорогой аравийской ткани расшитой серебром. Ландграф ничего не жалел для своей единственной дочери, украшал её, лелеял и баловал.

– Это малыш Густав, – представил Генрих худенького белокурого мальчика в тёмно-фиолетовой котте, рассматривающего гостя с нескрываемым любопытством в широко распахнутых синих глазах. – Поприветствуй господина, Густав.

Мальчик встрепенулся и быстро кивнул головой.

– И мой старший сын Берхард.

Мальчик в коричневом сюрко стоял чуть дальше от сестры и брата и внешностью своей сильно отличался от них. Смуглая кожа, длинные до плеч густые смоляные волосы, взгляд чёрных глаз напряжён и внимателен. В чертах лица Берхарда не было ничего общего ни с Маргарет, ни с Густавом, ни даже с отцом. И если бы Генрих не назвал мальчика своим сыном, Хайнц никогда бы так и не подумал.

– Дети, я представляю вам мастера Вольфгарта, – продолжал Генрих. – Он учитель, знает все науки, бывал во многих странах и теперь готов передать свои знания вам…

– Как всегда, Генрих, меня ты не ждёшь, будто происходящее в доме меня не касается, – раздался в этот момент женский голос.

В детскую вошла Патриция. Как обычно, красива и величава; прошедшие годы нисколько не отразились на её лице, не тронули её стройную фигуру. И всё же тот, кто хорошо знал эту женщину, заметил бы, что в зелёных глазах её поселилась зима, в голосе застыл лёд равнодушия, а движения стали резки.

– Добрый день, – со снисходительной улыбкой обратилась Патриция к гостю. – Вы и есть мастер Вольфгарт?

– Да, – с поклоном ответил учитель. – Очень рад познакомиться с вами и с вашим семейством. У вас очень красивые дети.

– Мои дети? – Патриция приблизилась к дочери и поцеловала её в щёку. – Мои дети красивы, да.

Взгляд женщины заметно потеплел, улыбка стала мягче. Дети были единственной её отрадой, единственной радостью в этом тоскливом холодном замке, лишь с ними она отдыхала душой и испытывала счастье. Патриция подошла к Густаву и ласково погладила его по голове, отчего тот сразу повеселел. На Берхарда она даже не взглянула.

– Ты нисколько не опоздала, Патриция, – сказал Генрих. – Я только что представил мастеру Вольфгарту его учеников.

– А чему вы будете нас учить, мастер Вольфгарт? – поинтересовалась Маргарет.

– Многому, – охотно ответил учитель. – Письму, истории, расскажу о разных странах и народах, математике, греческому и итальянскому языкам, научу вас складывать слова в стихи…

– Как много. Неужели мы сможем столько выучить?

– Конечно, сможете! – воскликнула Патриция. – Вы у меня очень умные, и станете ещё умнее.

– Поверьте, науки не так сложны, как вам кажется, – заверил учитель.

– А музыке и танцам вы нас обучите? – вновь задала вопрос Маргарет.

– Этому вас обучит моя супруга фрау Вольфгарт. Она знает все-все танцы.

– Так значит, вы прибыли к нам с семьёй? – спросила Патриция.

– Да. Со мной приехали жена и сын Зигмунд.

– Кстати, Зигмунд хорошо рисует, – добавил Генрих. – И я решил, что занятия рисованием нашим детям не повредят.

– Ваш сын пишет настоящие картины, учитель? – встрепенулся Берхард, и в его глазах вспыхнул яркий интерес.

– Да, у него уже есть несколько работ, – ответил мастер Вольфгарт. – Зигмунд обучался в лучшей итальянской художественной школе… А вы, Берхард, тоже увлечены рисованием?

– Да, мне нравится рисовать…

– Ой, тоже мне художник! – усмехнулась Маргарет, пренебрежительно скривив губки. – Какие-то каракули выводит, не поймёшь даже что это – не то дом с трубой, не то осёл одноухий.

– Ха-ха-ха! Осёл одноухий! – громко засмеялся Густав; фраза сестры показалась ему очень забавной. – Это он может нарисовать! Осёл одноухий!

Мальчик аж согнулся от смеха и, глядя на него, Маргарет тоже рассмеялась. Патриция же умилённо улыбалась, наблюдая за весельем своих детей. Её нисколько не заботило, что их реплики были оскорбительны для Берхарда.

– Что за глупый смех! – рявкнул Генрих, и его строгий голос заставил детей умолкнуть. – Как вам не стыдно смеяться над братом!

– Но рисунки Берхарда действительно несуразны, – вступилась Патриция за сына и дочь.

– Я тоже видел его рисунки – они достойны похвал. И я смею считать, что смех ваш завистью вызван. Особенно твой смех, Маргарет.

На щеках девушки немедленно вспыхнул румянец негодования. Маргарет не умела рисовать, эскизы для вышивки, которые она составляла, были неровны, цветы на них корявы. Они приобретали приличный вид только после поправок матери. Упрёки отца, да ещё и при чужом человеке сильно обидели Маргарет. Девушка гордо вздёрнула носик, и губы её задрожали от якобы назревающих слёз.

– Прекрати кричать на дочь при посторонних! – приказала мужу Патриция, нежно прижав золотую головку дочки к своей груди. – Из-за пустяка довёл бедняжку до слёз.

Мастер Вольфгарт внимательно наблюдал за этой сценой, и увиденного ему хватило, чтобы сделать для себя кое-какие выводы. Прежде всего, он понял, что Берхард здесь совершенно чужой, даже изгой, и если бы не поддержка и защита отца, то мальчику вообще не нашлось бы никакого места в этой семье. О причинах подобного отношения учитель лишь догадывался, и мысль, что эти догадки могли быть верны, его не радовала. Он снова вгляделся в Берхарда. Мальчик не выказывал ни зла, ни обиды, его смуглое лицо оставалось непроницаемым, взгляд спокоен, чувства надёжно спрятаны в тайных глубинах души. Казалось, Берхард уже привык к своей участи и смирился с ней.

– Отец всегда защищает Берхарда, – пожаловалась Маргарет. – Только его и любит.

– Маргарет, ты ведёшь себя неприлично, – сделал замечание Генрих. – Прекрати ныть. Мастер Вольфгарт с его семьёй отныне станет жить в замке, вы будете видеться с ним ежедневно, и я прошу вас вести себя достойно и больше не устраивать подобных глупых ссор. Не позорьте себя и меня! Маргарет, Берхард, Густав, вы всё поняли?

Мальчики утвердительно закивали головами. Маргарет выпрямилась и со смиренным видом присела в реверансе, однако её глаза всё же бросили гневный взгляд на Берхарда.

– Пойдёмте, мастер Вольфгарт, я покажу вам комнаты и кабинет для занятий, – предложил ландграф учителю.

– Был рад с вами познакомиться, – с прощальным поклоном обратился Хайнц к своим ученикам. – Уверен, мы сможем подружиться.

Мужчины вышли из комнаты и не спеша направились по коридору.

– Ваши дети часто ссорятся, ландграф? – поинтересовался Хайнц.

– К сожалению, часто, – ответил Генрих. – Маргарет вечно задирает своих младших братьев. Густаву тоже от неё достаётся. Но она вовсе не злая. Своенравна, да, но не зла. Мать её балует. Да что греха таить, и я тоже имею слабость потакать ей во всём.

– Такой красавице трудно в чём-либо отказать.

– Да, это точно.

Резко скрипнула дверь, и раздался детский смех. Мужчины обернулись. Из детской комнаты вышел Берхард; лицо его хмуро, взгляд холоден. Он спокойно закрыл за собой дверь и ушёл прочь по коридору. Проводив мальчика взглядом, мужчины продолжили путь.

– Берхард совсем не дружен с братом? – вновь спросил Хайнц.

– Совсем, – горестно вздохнул Генрих. – Между братьями случаются и драки. Мальчики живут в разных комнатах и общаются лишь на занятиях.

– А вообще в замке у Берхарда есть друг? Может быть, среди других детей?

– По-моему, нет. Берхард со многими общается, но я не замечал, чтобы кто-то стал его другом. Только с Кларком сыном графа Кроненберга у него близкие и доверительные отношения. Мальчики постоянно переписываются, а когда встречаются, то их водой не разлить.

– Вот мы и пришли, – остановился Генрих у двери. – Теперь это ваш кабинет. Здесь вы будете проводить свои занятия. Заходите.

Генрих открыл дверь и пропустил учителя в просторную светлую комнату. Её убранство мало чем отличалось от остальных кабинетов. Расположенный у окна большой дубовый стол покрыт мягким солнечным светом. Вокруг стола пять стульев с резными спинками. Вдоль стены разместились три шкафа с широкими полками, многие из которых пока пустовали, на остальных можно было найти пергаментные свитки, несколько книг, грифельные доски, инструменты для измерений. В углу у двери расположился массивный отделанный бронзой сундук. Его открытая крышка позволяла заглянуть в пустое тёмное пространство.

– Комната удобная и главное светлая, – оглядевшись, констатировал Хайнц. – Мне здесь нравится. А куда ведёт та дверь? – указал он на дверь между шкафами.

– Она ведёт в вашу спальню. – Генрих подошёл и открыл эту дверь. – Прошу, взгляните. Патриция лично принимала участие в её убранстве.

– Мне приятно, – улыбнулся Хайнц и, подойдя, заглянул в спальню. – У вашей супруги прекрасный вкус. Карен спальня понравится. А я доволен тем, что кабинет рядом. Для меня это очень удобно.

– Пойдёмте, я покажу вам другие комнаты и мою библиотеку, – предложил Генрих.

Но Хайнц отказался:

– Благодарю вас. Мне весьма льстит ваше внимание и забота. Признаться, ещё ни в одном доме хозяева меня так не привечали. И мне даже немного неловко перед вами, ландграф.

– Только не вздумайте стесняться меня, мастер Вольфгарт. Вы не менее уважаемый человек, чем я. Хотя вы и не имеете титула, но зато обладаете многими знаниями, в коих я совершенно не сведущ, а значит, вы умнее. Я прошу вас обращаться ко мне, как к равному. Ну, пойдёмте в библиотеку, она находится по этому же коридору.

– Прошу прощения, ландграф. Мне крайне любопытно осмотреть вашу коллекцию книг и свитков, но боюсь, я так увлекусь ими, что забуду про все дела, а мне ещё нужно перевезти в замок семью. Позвольте мне посетить вашу библиотеку вечером, после ужина.

– Да когда вам будет угодно! Вы правы, сначала необходимо сделать более важные дела.

Генрих закрыл дверь в спальню и направился было к выходу, однако остановился.

– Мастер Вольфгарт, хочу вас ещё кое о чём предупредить. – Лицо Генриха посерьёзнело. – Это важно, ведь вы будете проводить много времени с моими детьми.

– Я весь во внимании.

– Я стараюсь, чтобы об этом знало, как можно меньше людей, но от вас скрывать не имеет смысла. Дело в том, что мой сын Густав страдает падучей болезнью.

– Ах! Бедный мальчик, – посочувствовал Хайнц. – Это серьёзный и крайне неприятный недуг.

– Вы уж не будьте слишком строги к нему, и если вдруг что-то…

– Не беспокойтесь, ландграф, – заверил Хайнц, – у меня уже был опыт общения с таким ребёнком.

– Правда? Что ж, раз так, то волнения мои действительно напрасны.

Супруга мастера Вольфгарта невысокая приятной полноты женщина чувствовала себя свободно в любом доме и с любыми людьми. Высокий титул хозяина замка не заставлял её трепетать, а красота хозяйки ничуть не смущала. Почти весь ужин словоохотливая Карен Вольфгарт увлечённо рассказывала о разных местах, где ей довелось жить и о людях, которых она там встречала. Её повествование складывалось настолько интересно, что слушатели даже забывали о еде. Особенно дети, которые ещё не успели познать величину и разнообразие Мира. Для них было интересно всё, что происходило за пределами Регенплатца. Карен обладала учтивыми манерами и доброй улыбкой, однако при этом её серо-голубые глаза под тенью тёмных ресниц внимательно следили за всем вокруг, не упуская ни одной детали.

В отличие от матери Зигмунд был тих и скромен. В разговоре участвовал только, если с вопросом обращались непосредственно к нему, отвечал негромко и коротко. Юноша редко поднимал глаза, а если и делал это, то его взгляд почти всегда был устремлён лишь на одну особу, на юную красавицу Маргарет. Её очаровательная улыбка и прекрасные зелёные глаза с первых минут поразили Зигмунда в самое сердце, сумев зажечь в нём огонь до селе ему ещё не ведомый.

Маргарет тоже отметила, привлекательность Зигмунда Вольфгарта: стройная фигура, бархатистый голос, мягкий взор синих глаз. Старательно скрывая свою заинтересованность юношей, девушка тоже изредка поглядывала на молодого человека. Кажется, в её скучной жизни скоро появятся развлечения.

За увлекательными разговорами ужин затянулся. Солнце уже опустилось за горы, оставив на небе лишь оранжевый отсвет, когда жители замка стали расходиться по своим спальням. Мастер Хайнц Вольфгарт всё-таки выбрал время и перед сном заглянул в библиотеку. Впрочем, в полумраке при тусклом свете одной свечи трудно было рассмотреть книги со надлежащим вниманием. Так что, тяжело вздохнув, Хайнц взял лежавший на отдельной полочке небольшой сундучок со свитками и отправился в свою спальню.

– Мне здесь нравится, Хайнц, – заявила Карен мужу, ложась на широкую кровать под лёгкое одеяло. – Хозяева весьма милые и добрые. Они приняли нас, как равных. Я много слышала о радушии и гостеприимстве Регентропфа, и очень рада, что испытала это всё на себе. Ландграфиня очаровательная женщина, правда?

Но Хайнц не слушал болтовню супруги. Свиток, который он вынул из сундучка, оказался частью летописи фамилии Регентропф. Это было весьма любопытно. Хайнц зажёг ещё пару свечей и начал читать ровные написанные рукой летописца строчки.

– Дочка тоже настоящая красавица, – продолжала говорить Карен. – Сколько ей лет, ты сказал? Тринадцать? Её красота только начала распускаться. Года через три-четыре рыцари будут биться на турнирах за один только взгляд её.

– Надо же! – воскликнул Хайнц, вглядываясь в свиток. – Основателем рода является Густав Аллайн (Густав Одиночка). Я не знал этого. О его битвах с драконами сложено много легенд, но судьба героя почти неизвестна.

– Потому и неизвестна, что вместо Аллайн он стал Регентропф.

– Здесь написано, что в этих горах водилось много драконов, из-за которых люди не могли обжить плодородные земли междуречья, и даже проплывать кораблям по Рейну мимо этих мест было небезопасно. Густав уничтожил всех драконов. Послушай. «После битвы последней пошёл дождь и смыл с воина кровь драконью. И вдруг среди шума ливня Густав ясно различил слова: «Если ты покинешь места эти, драконы снова поселятся здесь. Останься, построй себе замок и живи на земле этой, и многие века люди будут прославлять тебя и род твой». «Я согласен, – ответил ливню Густав. – Но прошу тебя, укажи мне место, где должен стоять мой замок». Дождь повёл Густава по холмам, поросшим лесом густым, и вывел на самый высокий холм, откуда открывался вид на могучий Рейн, на мирную Стиллфлусс и на широкую равнину, где соединялись воды рек, словно тела влюблённых. Последняя капля дождя упала у ног Густава Аллайна. На этом месте и построил рыцарь свой замок и дал ему название Регентропф, Капля дождя».

– Интересная легенда, – произнесла Карен, выслушав чтение мужа. – Красивая. В жизни, конечно, было всё намного прозаичнее. Густав перебил драконов, взошёл на высокий холм, осмотрелся и решил: «Место удобное, можно брать дань с кораблей, земли плодородные, леса богатые. А главное, всё это ничьё. Раз драконов победил я, то и земли их имею право взять себе». Молодец, не растерялся. Был бродячим воином, стал богатым землевладельцем.

– Никак ты не признаёшь, что с природой говорить можно, – упрекнул Хайнц. – А я верю, что были люди, которые слышали голоса и гор, и деревьев, голос дождя.

– Хорошо, хорошо, спорить с тобой не собираюсь. Были, так были, – согласилась Карен, ещё раз взбив подушку. – Ложись-ка лучше спать. Сегодня у нас выдался суетный день, нужно хорошо отдохнуть.

Хайнц вынужден был согласиться с супругой. Он действительно чувствовал себя утомлённым. Как бы ни хотелось ему прочесть летопись дальше, но время было уже слишком позднее. Хайнц аккуратно свернул свиток, потушил свечи, снял с себя одежду и лёг на кровать рядом с женой. Однако Карен, хоть и призывала супруга отойти ко сну, сама ещё не успокоилась.

– Младшего сына-то, наверное, в честь этого самого предка назвали, – проговорила она. – Как ты думаешь?

– Возможно, – бесцветно отозвался Хайнц, закрыв глаза.

– Скорее всего. Знатные господа любят давать своим детям имена не просто так, а в честь каких-нибудь героических предков. Мальчики у ландграфа тоже хорошие, любопытные… Неужели Берхард на самом деле им родной сын?

– Родной.

– Странно. Он внешне так сильно отличается ото всех. Мне показалось, ландграфиня, как мать, к мальчику слишком холодна. За ужином ни слова ему не сказала, даже не взглянула. Ты заметил?

– Нет, не заметил. Давай спать, Карен. – Хайнцу уже начинала надоедать болтовня жены.

– Может, Берхард им всё-таки не родной сын? Завтра познакомлюсь с прислугой и всё узнаю.

– И зачем это нужно тебе? – Хайнц даже открыл глаза и приподнялся на локте. – Какая тебе разница, родной Берхард сын или нет?

– Мне любопытно.

– Твоё любопытство до добра не доводит! Ты всегда стараешься выведать какую-нибудь тайну, а потом болтаешь о ней на каждом углу. Прошу, хоть раз не вмешивайся не в своё дело. Нам так повезло, что ландграф фон Регентропф пригласил меня обучать его детей. Его имя повысит мою репутацию. Даже тебе и Зигмунду нашлась здесь работа. Не порти всё своим любопытством, как ты обычно это делаешь.

– Ничего я не испорчу! – возразила Карен, обиженно надув губки. – Вечно ты выставляешь меня виновницей своих бед. Я просто хочу узнать правду, вот и всё. Никому от этого плохо не будет.

Хайнц тяжело вздохнул и повалился на кровать. Он знал, что Карен бесполезно отговаривать, она всегда была жадной до чужих тайн, до семейных секретов. Она вынюхивала, выспрашивала, высматривала пока наконец не находила истину. Но вся беда в том, что, достигнув своей цели, Карен не могла смолчать, и тогда тайна одного человека или семьи становилась достоянием всего города. Два раза из-за любопытного носа и болтливого языка супруги Хайнц терял доходные места, дважды был прогнан оскорблёнными хозяевами. Люди из-за Карен плакали, покрывались позором, подвергались насмешкам, а одна юная девушка даже пыталась наложить на себя руки. Но ничего не могло остановить Карен, и она продолжала разгадывать чужие загадки. Хайнцу было стыдно за свою супругу, и он каждый раз старался уехать туда, где её ещё не знали.

– Мы приглашены в этот дом работать, а не мешать людям жить, – сделал Хайнц последнюю попытку образумить жену.

– Я знаю, – твёрдо ответила та. – Я всё прекрасно понимаю и вовсе никому не собираюсь мешать жить. Но я должна знать правду.

– Надеюсь, у тебя хотя бы хватит ума не распускать свой язык и не кричать на весь Регенплатц о том, что ты выведала.

– Ты всегда считаешь меня дурой, – проворчала Карен и, обиженно фыркнув, отвернулась от мужа и наконец замолчала.

На следующее утро ландграфиня Патриция познакомила гостей с замком и их обитателями. Фрау Вольфгарт с интересом осматривала все комнаты, их убранство, запоминая, где что находится, с милой улыбкой на устах знакомилась с прислугой, желая вызвать симпатию к себе. Карен обратила внимание, что среди челяди много женщин не слишком молодого возраста, а значит, найдётся с кем поболтать о секретах хозяев замка.

После осмотра замка Карен сразу же направилась в кухню, место, где, как правило, сплетни не только приживались, но и плодились. Да только на этот раз ей не повезло. Кухарки приветливо встретили гостью, с удовольствием говорили с ней, однако едва разговор заходил о Берхарде и его странной непохожести на своих родных, женщины опускали глаза и делали вид, что подобные вещи их не касаются. Карен ничего не смогла выведать у кухарок, но зато окончательно уверилась, что в семье Регентропф есть большая тайна, и разгадать её необходимо.

Слегка расстроенная, Карен покинула кухню. Она вышла в центральный зал и остановилась, не зная, куда пойти дальше. И тут её осенила мысль. Ну конечно! Кто-кто, а уж нянька-то должна всё знать о своих воспитанниках. Главное разговорить её. Карен уверенно направилась в южное крыло замка и поднялась на третий этаж.

Дверь в детскую была чуть приоткрыта. Впрочем, эта комната уже не имела того предназначения, что раньше. Сыновья ландграфа переселились в восточное крыло, Маргарет со своими служанками осталась жить в южном, но этажом ниже. А бывшая детская теперь отошла нянькам Астрид и Юте.

Карен заглянула в комнату. Астрид была одна, она сидела у открытого окна и что-то шила. За эти годы женщина ещё больше располнела, грудь её тяжело вздымалась, и ей в такт из-за круглых розовых щёк издавалось тяжёлое дыхание. Скрип двери отвлёк Астрид от занятия.

– Прошу прощения, – тут же произнесла Карен, – я прервала вашу работу.

– Ничего страшного, – улыбнулась в ответ Астрид, ещё больше округлив своё лицо. – Заходите. Вы что-то хотели спросить?

Карен вошла в комнату и прикрыла за собой дверь.

– Я просто ходила по замку… – невинно развела руками Карен. – Так глупо… Я кажется, заблудилась. Не могу найти малый бальный зал.

– Он в северном крыле на первом этаже, а вы прошли в южное.

– Ох, совсем в другую сторону повернула!

– Ничего, со временем вы привыкните к лабиринтам замка.

Видя, что Астрид отвечает охотно, Карен приблизилась к ней и продолжила начатую беседу.

– Очень красивый замок, большой. Вы давно здесь живёте?

– С тех пор, как родилась Маргарет, – ответила Астрид, вернувшись к своему прерванному занятию. – Я была ей няней, а потом и всем детям семьи Регентропф. Я и сейчас прислуживаю девочке.

– Вам здесь нравится?

– Конечно. Ландграф и его супруга прекрасные люди, добрые, щедрые. Их любят во всём Регенплатце. А работать в замке Регентропф – большая честь для каждого.

– Да-да, муж мне тоже говорит, что нам очень повезло с новым местом работы. – Карен придвинула стул и села напротив собеседницы. – Раз уж мы с вами так разговорились, могу я вас попросить рассказать о детях ландграфа, ведь мне предстоит их обучать, общаться с ними. Вы, верно, хорошо знаете их характеры?

– Да, не хуже их родной матери.

Астрид любила своих воспитанников и могла говорить о них без перерыва. Женщина даже отложила шитьё на подоконник, чтобы работа не отвлекала. Сложив полные руки на своём большом животе, Астрид повела беседу.

– У ландграфа прекрасные дети, – с умилённой улыбкой произнесла она. – Даже трудно сказать, кто из них лучше. Лично я очень люблю Маргарет. Я всегда мечтала иметь дочку, а Бог не дал мне ни мужа, ни детей. Так что, именно красавице Маргарет я отдала всю нежность и ласку. Она милая девочка. А уж как любит танцевать и петь! Уверена, что Маргарет станет вашей лучшей ученицей, и никаких проблем у вас с ней не возникнет. А вот с Густавом, наоборот, придётся потрудиться. Он мечтает стать самым сильным непобедимым воином, а потому считает, что всякие танцы, рисование, даже чтение и письмо ему совсем в жизни не нужно.

– А Берхард?

– Он спокойный мальчик, тихий. Замкнутый очень, живёт в каком-то своём мирке и мало кого впускает туда.

– Просто любит одиночество? Или чувствует себя одиноким?

– С чего же ему чувствовать себя одиноким?

– Если говорить откровенно, мне вчера за ужином показалось, что мать недолюбливает Берхарда, ведёт себя так, будто не желает замечать его.

Астрид недоверчиво покосилась на собеседницу.

– Это вам показалось, – уверенно ответила она. – Ландграфиня одинаково относится ко всем своим детям. Ну, может, немного выделяет Густава. Но ведь многие матери младшеньких любят больше.

– Может, и показалось, – пожала плечами Карен. – Мальчик настолько не похож на своих родных, что невольно притягивает к себе внимание.

Астрид не ответила на это замечание. Сжав губы и нахмурив брови, она взяла с подоконника шитьё и возобновила своё прерванное занятие. Казалось, женщина потеряла к разговору всякий интерес. Карен это не устраивало.

– Впервые взглянув на него, я даже подумала, что он не родной сын Регентропфу, – с наивным видом высказала она.

При этих словах Астрид опустила шитьё на колени и строго взглянула на собеседницу.

– Фрау Вольфгарт, это всё ваши домыслы, и они далеки от правды. Берхард – родной сын ландграфа, в этом я даже могу вам поклясться. Вы хотели узнать о характерах ваших учеников? Вы это узнали. Остальное вас тревожить не должно. Вы приехали сюда преподавать танцы и музыку, а не совать нос не в своё дело.

Жёсткий тон Астрид ясно показал недовольство женщины, и Карен поняла, что больше здесь ничего не услышит. Нянька прекрасно знает тайну семьи Регентропф, но по какой-то причине верно хранит её. Может, её запугали? Или она так предана своим хозяевам?

– Я вас чем-то обидела? – мягко поинтересовалась Карен. – Извините. Я не хотела. Просто интересно стало, почему…

– Сейчас повернёте налево, – прервала строгая Астрид, – пройдёте до широкого коридора и по нему дойдёте до северного крыла. Ведь вы, кажется, туда направлялись?

– Да. Спасибо. Я пойду.

Карен поднялась со стула и медленно вышла из комнаты. Ей снова не повезло, тайна осталась не раскрытой. А любопытство ещё больше терзало душу. Где? Как? У кого? В замке все словно договорились молчать на тему рождения Берхарда. В замке. Но возможно, за его пределами люди окажутся более разговорчивы? Карен знала, что тайна всё равно распахнёт перед ней свои двери, только придётся немного подождать.

Зигмунд подошёл к двери и громко постучал.

– Войдите, дверь не заперта, – отозвался на стук детский голос.

Молодой человек вошёл в небольшую светлую комнату и вежливо поклонился хозяину.

– Я не помешаю вам, Берхард? – спросил Зигмунд.

– Нет, что вы, – с улыбкой ответил мальчик. – Я даже рад, что вы зашли. Проходите, присаживайтесь.

Зигмунд закрыл за собой дверь и прошёл внутрь комнаты, но присаживаться не стал, так как Берхард тоже остался стоять.

– Мы с отцом сейчас наблюдали, как вы с братом во дворе стреляли из лука, – завёл разговор Зигмунд. – Ваша меткость и ловкость вызвала у нас восхищение.

– Спасибо за похвалу. Отец требует, чтобы мы стали умелыми воинами. Занятия военным искусствам у нас проводятся ежедневно. А я хотел с вами поговорить, гер Вольфгарт.

– Зовите меня просто Зигмунд. Я тоже думал с вами поговорить. И мне кажется, что темы наших разговоров схожи. Речь о ваших рисунках, я угадал?

– Да! Я хотел бы вам показать их.

– А я зашёл, чтобы их посмотреть. Вы храните ваши рисунки в этой комнате?

– Конечно, они здесь!

Берхард подбежал к небольшому сундуку, стоящему за камином, достал из-под него ключ и отпер замок.

– Вы прячете свои работы под замок? – подивился Зигмунд.

– Они не всем нравятся, – спокойно ответил Берхард, и его улыбку тронула грусть. – А если они попадаются Густаву, он их портит.

Берхард достал несколько пергаментов и выложил их на стол. Мальчик немного волновался, так как кроме отца никто его стараний высоко не оценивал. Зигмунд подошёл к столу и развернул один из свитков. На нём было нарисовано бушующее море. Волны клубились и пенились, раскидывая брызги высоко в ночное облачное небо.

– Вы были на море? – поинтересовался Зигмунд, разглядывая рисунок.

– Нет, не был. Я вообще дальше Регенплатца никуда не ездил, – ответил Берхард.

– Где же вы видели бушующее море?

– Мне рассказывала о нём Астрид, наша няня. Она родилась и выросла на приморских землях. Её рассказы всегда столь ярки, эмоциональны, что перед глазами встаёт отчётливая картина.

– Я был на море, плавал по нему на корабле, и потому могу уверенно сказать, что ваш рисунок весьма реалистичен.

– Спасибо, Зигмунд, мне ваша похвала лестна.

На следующем рисунке был изображён орёл, гордо парящий высоко в горах.

– Ну, эту картину вы, должно быть, наблюдаете почти ежедневно, – предположил Зигмунд.

– Да, – согласился Берхард. – Это вид из окон западной башни.

– Очень красиво. Мне нравится.

Зигмунд перебирал рисунки с пейзажами, цветами, птицами, всё больше уверяясь в таланте юного Берхарда, всё больше восхищаясь его чувству красок и линий.

– Вас обучал кто-нибудь? – спросил Зигмунд.

– Нет, – ответил Берхард. – Я просто смотрю на мир и стараюсь как можно точнее передать его изображение на бумаге.

– Красиво и весьма талантливо. Вы молодец!

– Я так рад, что вам понравилось!

– Этого дракона вы рисовали тоже по чьим-то рассказам?

– Нет, он срисован со старой гравюры, которую я нашёл в библиотеке. Я лишь раскрасил его.

– А этот рыцарь… Кто он?

– Этот портрет у меня не получился, – смутился Берхард. – Вот и вы его не узнали. Я пытался нарисовать своего отца, но вышло плохо.

– Да, портреты у вас пока выходят неважно. Чтобы написать портрет, нужно не просто смотреть, но ещё знать кое-какие правила, соблюдать пропорции. Например, для данного лица нос слишком длинен, голова у этого человека формы неправильной, а рука слишком мала.

Берхард внимательно выслушивал критику, ничуть на неё не обижаясь.

– Но вы же научите меня писать портрет, Зигмунд?

– Конечно. Научу всему, что знаю сам. У вас определённо есть талант, Берхард.

– Спасибо.

Мальчик собрал со стола свитки и запер их обратно в сундук.

– Могу я попросить вас показать мне свои картины? – поинтересовался Берхард. – Мастер Вольфгарт говорил, что вы пишете настоящие большие картины.