Лодка в протоке

Ромка молча взял удочку с червями и перешёл на другое место.

— Кис! Кис! — позвал он Тиграса.

Но Тнграс сделал вид, что не слышит. Он изнемогал, чуя запах от мокрого тяжёлого мешка, который вытаскивал из лодки Мирошник. Ноздри его раздулись, глаза стали какими-то ненормальными. В хриплом мяуканье так и слышалось: «Хочу рыбы, хочу рыбы!»

Мирошник пнул его, отбросил в сторону и стал подниматься с мешком к своему огороду.

Кот волчком покружился на берегу и вдруг прыгнул в лодку.

— Дурной, куда ты? — крикнул Ромка.

Он представил себе, какими причитаниями над парниковой рамой встретит мужа Мирошиичиха.

Если Мирошник вернётся и застанет Тиграса в лодке, он его тут же прибьёт и в реку выбросит.

На одной ноге Ромка проскакал по воде и залез в лодку. Но поймать Тиграса оказалось не так-то просто. Кот бегал по лодке, держа в зубах оброненную * рыбёшку, п дико урчал. Потом нырнул в открытый рундук, вделанный в лодку, и забился в угол. Пришлось и Ромке лезть в рундук. Но Тиграс вывернулся у него из рук и, не выпуская рыбы, метнулся из лодки на берег. Ромка только собрался вылезать из рундука, как лодка качнулась, и он увидел над собой свирепое лицо Мирошника. Мирошник не кричал, а сипел от злости:

— Чего тебе от меня нужно, шалыган? Чего ты везде лезешь, везде шаришься? И в лодку я тебе сто раз приказывал не лазить!

— Дядя Ефим...

В лодку к Мирошнику Ромка залазил раньше всего один раз, прятался как-то, когда играли в партизаны, и уж никак не сто раз.

Он хотел сказать об этом Мирошнику, но тот, видно, здорово разозлился, узнав о разбитой раме. Тяжёлый кулак повис над Ромкой. Ромка втянул голову в плечи и присел. И тотчас грохнулась тяжёлая крышка рундука.

Ромка от неожиданности привскочил и стукнулся макушкой.

— Дядя Ефим! Вы что, маленький? Откройте!

— Посиди, посиди, голубчик,— уже ласково сказал Мирошник, защёлкивая замок.— Нравится тебе моя лодочка, вот и посиди.

Лодка облегчённо качнулась — Мирошник вышел на берег. Он постоял, с удовольствием прислушиваясь, как барабанит Ромка в крышку рундука, потом повернулся и пошёл в гору.

«Пускай посидит,— думал он.— Не убудет от мальчишки, а по чужим лодкам лазить отучится.

Вроде и за раму ему наказание... Ишь ты, запел... Пой, пой, пташечка, посмотрим, как ты запоёшь через часок. Заставлю прощения просить, а уж потом выпущу».

А Ромка и в самом деле пел свою любимую песню о «Варяге», чтобы показать, что он нисколько не испугался.

ЛАНДЫШИ

— А где Ромка? — встревожилась Надейка, когда отряд стал выходить со двора школы.— Почему он опаздывает?

— Ногу порезал,— сказал Женя.— Мать не пустила.

Тропинка к Медвежьей рёлке сначала шла через марь. На угольно-чёрных кочках, обгоревших во время весеннего пала, стремительно пробивались иглы зелёной травы, и кочки напоминали головы мальчишек после стрижки, когда появляется ёжик волос и по нему хочется всё время проводить ладонью. Между кочками хлюпала вода, тропинка выбирала, где повыше, но иногда приходилось прыгать с кочки на кочку, и было очень весело.

— Ну вот, где бы тут Ромка прошёл с больной ногой...— говорила Надейка, словно стремясь оправдать товарища.

— Эх, жаль, компаса нет...— сказал Ваня Трактор.— Надо было у Ромки попросить, ему он сейчас всё равно не нужен.

Тропка поднялась выше, и пошёл молодой дубняк. Листья дубков только что распустились и были сморщенные, красные, как ладошки у новорождённого. По ним уже ползали мохнатые гусеницы, одна проползла по Нюсиной руке, и на руке быстро вздулась красная полоска.

Тамара Константиновна забеспокоилась и про-

тёрла Нюсину руку одеколоном из сумки «скорой помощи», которую она взяла с собой. Она впервые шла с ребятами так далеко в лес и всё время боялась, что кто-нибудь потеряется, пересчитывала их, как цыплят.

Солнце припекало уже с утра, и от влажной земли, от трав, от кустов сильно парило. В дубняке пахло, как в бане, распаренными вениками.

— Ого, сколько на орехе завязи!—говорил Ваня, рассматривая на опушке кусты лещины.— Осенью сюда надо прийти, слышишь, Нюська! И смородина нынче хорошо цветёт.

— Смотрите, смотрите! — закричала Аллочка Макугценко.— Пчёлы летают! Ай, ужалят!

— Не маши руками,— солидно сказал Ваня,— тогда не ужалят. Пасека уже близко,— пояснил он Тамаре Константиновне.— Вот дойдём до Липовой протоки — и будет пасека.

Тамаре Константиновне всё было внове. Она никогда не думала, что дальневосточные леса так красивы. Всё её здесь поражало: и душистая черёмуха, и сибирские яблони в бело-розовом цвету на склонах сопок. Где-то справа всё время куковала кукушка.

— А вон иволга,— говорил Ваня, показывая на ярко-жёлтую черноголовую птицу.— Она мохнатых гусениц клюёт. Другие птицы боятся, а она клюёт.

— Ура, Июся! — засмеялась Надейка.— Иволга за тебя отомстит.

— Откуда ты всё знаешь, Ваня? — спросила Тамара Константиновна.

— А он с папкой всё лето в лесу,— пояснила Нюся.

— А бархатное дерево вы видели? — Ваня был польщён вниманием учительницы и всё старался удивить её.— Вот оно.

Тамара Константиновна погладила ствол — серая кора была мягкая, бархатистая.

— Это она снаружи серая,— говорил Ваня,— а изнутри жёлтая, ну, как желток.

Всё чаще стали попадаться липы, высокие, развесистые, блеснула протока, и наконец на склоне сопки ребята увидели иромхозовские ульи.

Пасечник дедушка Коробов был не в духе. Пчёлы его подвели: стал качать мёд и обнаружил, что пчёлы натаскали его с болотного вереска. А этот мёд горький и пьяный: если человек поест его, то заболеет.

Тамара Константиновна попросила, чтобы ребятам разрешили посмотреть, как качают мёд. Они зашли в просторную мастерскую, где была установлена медогонка.

— Двери, двери закрывайте! — прикрикнул дедушка.— А то пчёлы налетят.

Ребята постояли, посмотрели, как из крана медогонки тянется золотисто-жёлтая струйка.

— Не могу угостить вас, ребятишки,— вздыхал дед.— Вот липы зацветут, тогда и приходите. Рановато пришли.

— Да нет, мы к вам только мимоходом, дедушка,— сказала Тамара Константиновна.— Мы за ландышами идём.

— A-а,—сказал дед.—Ну идите, идите. Ландышу здесь недалечко видимо-невидимо. Для пчеловода он, конечно, без надобности, а так растение ценное. Моя старуха ландышевые капли потребляет, ну, а я так считаю, что лучше медовухи лекарства нет.

— А этот мёд так и пропадёт, дедушка? — спросила На дейка.

— Нет, зачем же, внучка. Пчёлам на весеннюю подкормку пойдёт. Для них этот мёд безвредный.

Пасека уже стала скрываться за деревьями, как вдруг сзади послышался голос деда:

— Эгей! Подождите-ка!

Бежал он бодро. Видно, и в самом деле медовуха была ему на пользу. Тамара Константиновна тоже побежала навстречу: неудобно, старик.

— Ты, учительница, вот что,— сказал дед,— поглядывай: к вечеру гроза должна собраться. Видишь, небо какое?

Небо было обычное, синее, и кое-где по нему не спеша плыли белые, пышные облака.

— Мы не будем задерживаться,— сказала Тамара Константиновна.— Часа три — и обратно.

— Ну то-то. А если что — быстрей на пасеку.

Прошли ещё немного, и вдруг Надейка заметила

первый ландыш. Он рос под молодой берёзкой. Хрупкие белые колокольчики дрожали, как капли, на тонкой гранёной стрелке.

— Ландыши! Ландыши!—закричали ребята.— Ой, как их здесь много!

Ребята рассыпались по роще. Ваня, Женя, Надейка и Нюся рвали цветы вместе.

— Ах, как пахнет!—без конца повторяли девочки.

— Очень-то не нюхайте,— предостерегал Ваня.— Голова заболит.

Дело у Вани шло споро: пучок за пучком аккуратно ставил он в свою огромную корзину, плетённую из ивовых прутьев.

Зато Женькина корзинка сиротливо валялась в стороне, а сам он носился между деревьями, карабкался на берёзы и раскачивался на ветках.

— Женя!—прикрикнула Тамара Константиновна.— Если это будет продолжаться, я отправлю тебя домой.

Женька присмирел, но ненадолго. Он придумал новую забаву: осыпать цветами девочек. У Надейки волосы были гладкие, и ландыши соскальзывали по её плечам и косам, зато у Нюси они запутывались в волосах, свисали на лоб, на глаза, а Женька всё бросал, бросал...

— Женька! — кричала Нюся, отмахиваясь от цветов, как от пчёл.— Ты что, пьяного мёду объелся?

Надейка взглянула на Нюсю и рассмеялась:

— Ты, как лесная колдунья, вся в цветах.

Нюся выпрямилась во весь рост, подняла руки,

скрючила пальцы и, сделав зловещее лицо, как баба-яга из мультфильма, шагнула к Женьке.

— Ну погоди! Сейчас я тебя заколдую! Колды-молды, колды-молды, обернись серым волком!

И тут раздался удар грома. Нюся даже присела: она очень боялась грозы.

— Вечно ты что-нибудь наколдуешь!—захлёбывалась от смеха Надейка.

Ваня Трактор не смеялся. Он смотрел, как из-за сопки росла неизвестно откуда взявшаяся чёрная туча. Снова ударил гром, и эхо его прокатилось по сопкам.

— На пасеку! — крикнула Тамара Константиновна.— Бежим скорее!

Всё взвихрилось вокруг, застонало, зашумело. Деревья, кусты клонились вслед ребятам, словно и они хотели сорваться и убежать от грозы.

Стало темно, как в сумерки, молнии вспыхивали всё чаще и ярче, и каждый раз Нюся зажмуривала глаза, и Ваня, боясь, что она налетит на какое-нибудь дерево, тащил её за руку.

В распахнутых дверях мастерской ребят встречал дедушка Коробов. Его белую бороду трепал ветер.

— Ну, добежали,—обрадовался он.—Скорее-скорее, сейчас так даст!..

Корзины с ландышами составили у входа, и сразу в мастерской запахло, как на лесной поляне.

Тамара Константиновна, всё ещё взволнованная и испуганная, сбиваясь, пересчитывала ребят. Пересчитала один раз, другой.

— Кто-то отстал... Ведь должно быть тридцать три.

— Тамара Константиновна,— сказал Ваня,— нас так и было тридцать два. Ромка-то Шурыгин ведь до ма остался.

— Ах да! — вспомнила Тамара Константиновна.— С этим переполохом всё из головы вылетело.

Дедушка Коробов говорил, что такой грозы и бури давно не было в этих местах. Казалось, вот-вот сорвётся с грохотом железная крыша мастерской.

Пасечник надел дождевик и вышел.

— Дедушка, куда вы?

— Как бы ульи не повалило.

Наконец хлынул ливень, и ветер стал успокаиваться. Примерно через час в мастерской посветлело, раскаты грома удалялись, становились глуше.

К мастерской подъехал промхозовский грузовик, «ГАЗ»-вездеход.

— Дед,— крикнул шофёр из кабины,— ребят с учительницей тут не видел?

— Каких ребят? — деланно удивился дед.

— Да за ландышами ушли. Там все матери переполошились. И где их искать?

— А двери открой да посмотри,— сказал дед.— Там они все, голубчики.

Обратно ехали кружным путём. Мокрые ветви деревьев, обступивших дорогу, то и дело обдавали ребят холодным душем, и тогда в кузове поднимался весёлый визг. Возле школы грузовик остановился. Капитолина Ивановна выбежала на крыльцо.

— Целы? Намокли? — спрашивала она Тамару Константиновну.

— Все целы,— успокоила её учительница.— А намокли чуть-чуть, только сейчас, от деревьев.

Третьеклассники разложили ландыши для просушки в одном из классов и разошлись по домам, взяв с собой по небольшому букетику.

Надейка подождала, пока Капитолина Ивановна приберёт со стола бумаги, и они тоже вышли из школы. Навстречу им бежал Женя Смородин. Лицо у него было испуганное.

— Ромка Шурыгин пропал! — крикнул он и побежал дальше, к промхозовской конторе.

ГДЕ ЖЕ РОМКА?

Когда началась гроза, Любовь Михайловна как раз делала уколы больным.

— Сестричка, у вас такой беспокойный вид,— сказал ей один больной.— Вы боитесь грозы?

— Нет,— сказала Любовь Михайловна,— грозы я не боюсь.— Ребята сегодня ушли в лес за ландышами, целый класс.

«Хорошо, хоть Ромка дома остался,— подумала она и тут же спохватилась: — А Надейка? А другие дети?»

Она вышла в ординаторскую, подошла к телефону и подняла трубку. Телефон молчал — отключили на время грозы. Окно ординаторской выходило на реку. Любовь Михайловна посмотрела, как бушуют, ходят ходуном волны, озаряемые вспышками молний, как клубятся низкие чёрные тучи, и у неё ещё сильнее защемило сердце.

— Любовь Михайловна! — крикнула санитарка, стоявшая у другого окна.— Смотрите, чыо-то лодку понесло — видать, сорвало с причала.

По стремнине, кружа на водоворотах, быстро неслась лодка. Людей в ней не было. Женщины долго провожали лодку взглядом, но вот хлынул ливень, и за его стеной уже не видно стало, что творится на реке.

— Надо же, кому-то неприятность,— сказала санитарка.— Придёт на берег, а лодки нет.

«Лодка что,— вздохнула Любовь Михайловна.— Вот дети как там, в лесу...»

Она еле дождалась, пока кончилась гроза, и снова подошла к телефону. Телефонистка связала её с конторой. Трубку взял Николай Васильевич.

— Ты бы попросил директора,— сказала она,— чтобы послали машину за ребятами.

— Уже послали.— сказал он,—Скоро, наверно, приедут. Ромка дома остался, когда ты уходила?

— Дома. Я ему велела кастрюли почистить.

— Что велела?

— Кастрюли, говорю, почистить.

— А, ну ладно. У нас сегодня собрание, меня рано не жди.

Через полчаса Любовь Михайловна сдала дежурство и пошла домой. Во дворе под ноги ей подкатился чайник, весь забрызганный грязью. Тут же, возле ящика с песком, стояла кастрюля, доверху налитая дождевой водой.

«Вот ведь какой! — подумала о сыне Любовь Михайловна.— Не дочистил и бросил».

Она подняла чайник, ополоснула его водой из кастрюли и только тогда пошла в дом. Дверь была открыта настежь, и в сенях стояла лужа воды — нахлестало дождём.

«Да что же это такое? — подумала Любовь Михайловна.— Словно и дома никого нет».

— Ромка! — крикнула она.— Ромка! Заснул ты, что ли?

Что-то мягко шлёпнулось об пол — это соскочил с плиты кот Тиграс, выгнул спину, мяукнул и прошёл во двор мимо растерянной Любови Михайловны. Теперь ей было ясно, что Ромки давно уже нет дома, что он ушёл ещё до грозы. Ну да, конечно, она встретила по дороге Женю Смородина и Ваню Стрижко, они шли к Ромке, и, наверно, он не удержался, подался с ними. Ну и задаст она ему, когда он вернётся!

Она стояла у калитки, наблюдая, как переходит улицу Тиграс. Кот шёл осторожно, выбирая места, где посуше, и брезгливо отряхивая лапы.

Послышались ребячьи голоса, смех. Любовь Михайловна вышла на дорогу. Подбежала Нюся.

— Тётя Люба, дать вам ландышей? Ваш Ромка ведь не ходил...

— Не ходил? — спросила Любовь Михайловна, машинально принимая букет.

— Не-е-ет...— Нюся с удивлением глядела на растерянное лицо женщины.

— Он дома остался,— сказали подошедшие Женя и Ваня.— Мы ушли, а он остался.

— Смотрите, дядя Мирошник откуда-то бежит,— сказала Нюся.—-Ох и захлюпался!

— Ефим Кузьмич, откуда вы это? — окликнула его Ромкина мать.— Что-нибудь случилось?

Тяжело дыша, Мирошник остановился.

БЕДЫ МИРОШНИКА

В тот день на Мирошнпка свалилось сразу несколько неприятностей. Возвращаясь с реки, он заглянул в свинарник и увидел, что самая лучшая свинья лежит на боку, вытянув ноги, и тяжело дышит. Он позвал жену. Та прибежала и ахнула.

— Какая-то свиная болезнь ходит,— сказала она.— У Спиваков, что возле скобяного, два подсвинка сдохли.

— «Ходит, ходит»!—передразнил её Мирош-ник.— Растетерилась и не видишь ничего. Она, наверно, с вечера ещё заболела.

Он присел, потрогал пятачок свиньи. Пятачок был тёплый, даже горячий — дело худо. Свинья слабо хрюкнула.

— Сдыхает! — запричитала Мирошничиха.

Мирошник подхватился и, как был, не переодеваясь после рыбалки, побежал к ветеринару.

Ветеринара дома не оказалось: уехал на звероферму. Мирошник завёл мотоцикл и помчался туда.

Мотоцикл усердно карабкался в гору, подпрыгивая на корнях деревьев, обступивших дорогу. Вдруг мотор стал работать с перебоями. Мирошник вспомнил: мотор «барахлил» уже раньше, и ругнул себя, что не удосужился его вовремя перебрать. Теперь мотор работал всё хуже и хуже и наконец, когда Мирошник уже взобрался на седловину между сопками и глазам открылась звероферма, расположенная в лощине, совсем заглох.

Кое-как подладив мотор, Мирошник помчался дальше. Хоть бы успеть! Свинья-то породистая, сдохнет — верных две сотни убытку. С треском остановил он мотоцикл возле зверофермы и забарабанил в ворота.

В ближайших вольерах запрыгали, заметались на проволочных сетках пушистые зверьки.

Девушка в халате подошла к воротам.

— Ветеринар здесь? — спросил Мирошник.—Позовите!

— Ветврач на обходе,—сказала девушка.— Осматривает животных. Он не любит, когда его отвлекают.

— Пустите, я сам к нему пройду, у меня свинья больна. Тяжело больна, боюсь, подохнет.

— Тем более я не могу вас пропустить,— строго сказала девушка.— Вы можете занести инфекцию на звероферму. Отойдите, пожалуйста, подальше. Ветврач освободится и выйдет к вам.

— Бюрократы вы безжалостные! — кричал в отчаянии Мирошник.—Там, может, животная ноги протянула...

— Погодите немного,— уже мягче сказала девушка.— Попробую его позвать.

Мирошник сел на траву под деревом, закурил и стал ждать. Он смотрел вокруг и думал, что ещё недавно здесь была глухая тайга и он приходил сюда на лыжах, ставил кулёмки — ловушки на колонков, маскировал под снегом капканы на соболя. А теперь вот здесь звероферма. Конечно, государству от неё прибыль, да ему, Мирошнику, какой прок.

Он так задумался, что не заметил, как из ворот вышел ветврач.

— Что у вас там случилось?

Выслушав Мирошника, ветврач спросил:

— Уколы делать умеете?

— Уколы?

— Да, необходимы пенициллиновые инъекции. Вот рецепт, купите в аптеке пенициллин и шприц.

— Как же я... В жизни не делал этих проклятых уколов.

— У вас же соседка медсестра, Любовь Михайловна. Попросите её. Вы будете держать, а она колоть.

— Да, да, точно...— торопливо сказал Мирошник и тут вспомнил о Ромке, которого он запер в рундуке: «Бог ты мой, сколько же времени он там сидит! Нажалуется родителям, скандал будет».

Он взял рецепт, поблагодарил ветеринара и тут услышал отдалённый раскат грома.

— Гроза идёт,— озабоченно сказал ветеринар.— Ну, извините, у меня дела. Уколы делайте через каждые четыре часа.

«Не заглох бы мотор, не заглох бы мотор...» — повторял про себя Мирошник. гоня мотоцикл в гору.

Гроза настигла его на седловине. Вершины сопок скрылись в клубящихся тучах, и казалось, что это уже не сопки, а вулканы, которые вдруг разом начали извергаться,— такой страшный треск стоял вокруг.

Мотор-таки заглох, и Мирошник в отчаянии стоял над мотоциклом, не зная, что делать. Копаться в моторе под грозой, под ливнем, который вот-вот хлынет, было бесполезно да и опасно. Мирошник увидел, как на склоне одной из сопок вспыхнул огонь — видимо, молния ударила в кедр.

Он оттащил мотоцикл в сторону, забросал его прутьями и прошлогодней травой, а сам бросился бежать под гору против ветра, который толкал его в грудь и не давал дышать. В эти минуты он уже не думал ни о свинье, ни о брошенном мотоцикле, он думал о том, что ненадёжно привязал лодку, хотел скоро вернуться, а вот ведь как вышло...

Хлынул ливень, ветер стал стихать, но в намокшей одежде было ещё труднее бежать, к тому же дорога стала очень скользкой.

В село Мирошник вбежал, когда гроза уже кончилась. На дороге, почти напротив своего дома, он увидел Ромкину мать с букетиком ландышей в руке и ребят, окруживших её.

Мирошник хотел пробежать мимо, но Любовь Михайловна окликнула его.

— Что-нибудь случилось? — спросила Ромкина мать, когда Мирошник остановился.

— К ветеринару на звероферму ездил,— хрипло сказал Мирошник,— Да вот мотоцикл сломался, пришлось пешком вёрст десять отмахать.

— А зачем к ветеринару?—продолжала допытываться Любовь Михайловна.

— Свинья заболела, велел уколы делать.

— Если нужно, я вам помогу,— сказала Любовь Михайловна.— Вы же не сможете. Только вот Ромку надо сначала найти. И куда он задевался?

Мирошник ничего больше не сказал и побежал домой.

— Вот убивается человек,— сказала Любовь Михайловна.— Смотреть жалко.

— Может, Ромка к Николаю Васильевичу в контору ушёл? — сказала Нюся.

— Да нет, я звонила, его там не было.

— А может, он после туда пришёл,— сказал Женя.— После того, как вы звонили.

— А ты сбегай, Женечка,—попросила Любовь Михайловна.— Быстренько сбегай, ладно?

Что-то тянуло её на берег. Она прошла через огород и спустилась к воде. Мутная река несла прутья, солому, даже целые кусты, вывороченные с корнем где-то в верховьях.

Там, где обычно причаливал свою лодку Мирошник, обрушилась часть берега. Лодки не было. Мирошник стоял тут же и оторопело смотрел на реку.

— Неужели это вашу лодку унесло? — посочувствовала Любовь Михайловна.

Мирошник вскинулся, вздрогнул.

— Унесло...— хрипло сказал он.

— А мы ещё из окна в больнице наблюдали, как чью-то лодку тащило...

Мирошник повернулся и бросился вверх по ступенькам. Нога соскользнула, он тяжело упал на ладони, поднялся и побежал.

Любовь Михайловна проводила его глазами, потом взглянула под ноги и увидела удочку, почти вбитую дождём в песок. Неподалёку валялся котелок. У неё потемнело в глазах, и ландыши, которые она всё ещё держала в руках, посыпались на землю. Она вдруг отчётливо увидела бурлящую реку, низкие тучи над водой и одинокую лодку, прыгающую на волнах...

— Тётя Люба, вы что?

На берег спустились Надейка и Капитолина Ивановна.

— Вот...— шёпотом сказала Любовь Михайловна.— В этом котелке я утром Грому вчерашний борщ относила...

...На пристани работники почты кончали сгружать с только что пришедшего катера тюки с газетами, письмами и посылками. Мирошник, задыхаясь, подбежал к ним.

— Ребята, помогите, лодку у меня унесло, догнать надо.

— Когда унесло? — спросил моторист.

— Часа два назад, а может, три...

— Ну, где её теперь искать...— махнул рукой моторист.

Мирошник в отчаянии поглядел на реку.

— Не горюй, старикан,— сказал другой почтовик.—Ну, пропала лодка, другую справишь.— Он подмигнул товарищам: — У тебя денег много, мы знаем...

— Ребята!—кричал Мирошник.— Ребятушки! Сколько хошь уплачу, сто рублей не пожалею... Парнишка там...

По его перекошенному лицу почтовики поняли: дело нешуточное. Ни о чём больше не спрашивая, моторист бросился в кабину.

Завыла сирена, и катер отошёл от берега.

В Кедрово катер вернулся поздно вечером. Молодой месяц уже заходил за сопки. Мирошник, качаясь, сошёл по сходням. На берегу его ждали.

— Не нашли лодку? — спросил Николай Васильевич.

— Не нашли...— хрипло сказал Мирошник и отвёл глаза.

— Наверно, утонула,— сказал моторист, сходя за ним.—Зря только катер гоняли. А ты, старик, больше так людей не вводи в заблуждение. Сам погнал катер, а потом: «Не знаю, был там парнишка, не знаю —нет». Если б знал, что лодка пустая, ни за что не пошёл бы. Ещё в протоки меня тащил, не хватало катер на мель посадить.

Любовь Михайловна громко всхлипнула. Моторист умолк и оторопело посмотрел на всех.

— А что, разве и в самом деле кто. пропал?

— Ефим Кузьмич...— Голос Шурыгина дрожал.— Ефим Кузьмич, вот, говорят, вы на берегу тут кричали, что у вас в лодке парнишка. Вы видели, знали, что Ромка был в лодке?

— Ничего я не знал,— тихо сказал Мирошник,— ничего я не видел. Я вон где был, когда гроза началась, на звероферме. Когда пришёл, соседка говорит: парнишка пропал, я — на берег, лодки нет. Я и подумал... Он раньше туда часто лазил, в мою лодку... Может, отвязал, чтоб на волне покачаться, а подрулить к берегу не сумел. Испугался, прыгнул с лодки, ну и завертело...

Ромкина мать вдруг, как слепая, протянула перед собой руки и шагнула к реке. Горестно, навзрыд заплакала Надейка.

— Рома! Рома! — кричала мать, и её крик, видно, услышали по всему селу, потому что в окнах стали зажигаться огни, захлопали калитки и люди стали сбегаться к реке.

МИРОШНИК ПРИНИМАЕТ РЕШЕНИЕ

Ночью Мирошника одолевали чёрные мысли. Он ворочался, вздыхал. Жене он ничего не сказал о Ромке, а терзаться одному было ещё тяжелее. Мцрощник чувствовал себя, как колонок, попавший в капкан.

«Может, зря не покаялся? — думал он.— Сказать бы Шурыгину всё, как было? Нет, он бы меня убил, на месте убил бы».

Потом он с ужасом думал, что когда-нибудь лодку обязательно найдут, пусть через неделю, через месяц, через два, а найдут... Что тогда? Хотя ведь никто не видел, как он закрыл в рундуке Ромку. Подумают, что мальчишки баловались и заперли...

А если, если не захлестнуло лодку волнами, не перевернуло и мальчишка ещё живой? Завтра же всех поднимут на поиск. Что тогда?

Во дворе в который уже раз за эту ночь завыла собака. Мирошничиха заворочалась, зевнула спросонья.

— Соседскую беду чует,— сказала она.— Озорник, шалопай мальчишка, а жалко. Неужто утонул? Ты мотоциклетку хорошо спрятал? Не уворуют?

Мирошник не ответил. Встал, оделся и вышел.

— Ты куда?

— Свинью посмотрю.

— Да лучше ей, я её молоком отпоила. Спал бы...

Какой там сон! На дворе кричали петухи. Чуть

начинало светать. В доме у Шурыгиных горел свет. Ясно, всю ночь не ложились.

Снова взвыла собака. Мирошник несколько раз пнул её сапогом. Собака завизжала.

Мирошник нашарил в сенях высокие резиновые сапоги, переобулся, снял с крюка брезентовый дождевик и пошёл на берег. На этот раз он шёл не через огород, а улицей. У одного дома он постучался. Вышел хозяин.

— Одолжи мне свою моторку,— сказал Мирошник.— Лодку у меня унесло, найти надо.

— Слышно, утром всех будут собирать, Шурыгина парнишку искать,— сказал хозяин лодки.— Лодка потребуется.

— Так я часа через три вернусь, окажись другом.

— Ну ладно, бери... В крайнем случае с кем-нибудь поеду.

...Мирошник решил пройти вдоль всего противоположного берега, обшарить протоки. Где-то же должна найтись лодка! Если он её найдёт... Если найдёт... Мирошник не хотел думать, что он тогда сделает. Знал одно: останется жив мальчишка—ему, Мирошнику, несдобровать.

Наверх вы, товарищи! Все по местам! —

упрямо и вызывающе запел Ромка, когда над ним захлопнулась крышка рундука.

Он был уверен, что Мнрошник не ушёл совсем, он где-то притаился и ждёт, как он, Ромка, будет себя вести. Может, плакать, прощения просить...

Лодка покачивалась, волны тихо плескались о борт.

Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,

Пощады никто не желает!

Ромка прислушался. Тихо. В одной из верхних досок рундука была дырочка от выпавшего сучка. Ромка выглянул в неё и увидел глинистый берег, зелёные ветви ивы, склонившейся над водой.

— Эге-гей! — крикнул он в дырочку.— Дядя Ефим!

Никто не отозвался. Тогда Ромка снова начал барабанить в крышку рундука и кричать, пока не охрип и не заболели кулаки. Здесь, задами огородов, сейчас никто не ходил. Ромка знал: скоро его не хватятся — отец и мать на работе, ребята ушли в лес. Тогда он уселся поудобнее, обхватил колени руками и стал ждать.

Он вспомнил, что космонавты подолгу сидят в специальных камерах в одиночестве, чуть ли не по месяцу. От скуки они читают стихи, поют песни. Ну что ж... Он перечитал все стихи, которые учил в первом, втором, третьем классах, все песни спел, которые знал: и «На пыльных тропинках далёких планет», и «Едут новосёлы по земле целинной», и «Варяга» ещё раз спел.

Потом перешёл к детсадовским песням:

Вот лягушка по дорожке Скачет, вытянувши ножки.

Эта песенка была потешная, особенно её припев: нужно было квакнуть шестнадцать раз и последнее «ква» протянуть. Тянул, а сам надеялся: вот сейчас кто-нибудь пройдёт мимо лодки, услышит и спросит: «Это кто же здесь квакает?»

Но никто не шёл, и Ромка приуныл.

Он сам не заметил, как стал клевать носом. Разбудил его гром. Ромка спросонья привскочил, стукнулся о крышку рундука и всё вспомнил. Что же это Мирошник? Запер его и не идёт.

В рундуке было совсем темно, и дырочка от сучка, раньше светившаяся золотым пятачком, сейчас тускло серела. Но вот она вспыхнула на мгновение, засветились и погасли все щели, снова ударил гром. Лодка качалась, скрипела.

Потом Ромка услышал, как что-то тяжёлое плюхнулось в воду рядом с лодкой, она рванулась и... поплыла. Ромка взглянул в дырочку, но уже ничего не увидел: ни берега, ни травы, только мутную вспененную воду.

Да, он не мог ошибиться: лодка уходила от берега. В отчаянии Ромка снова забарабанил в крышку рундука и закричал:

— Эй! Эге-гей! Спасите!

Но его голос терялся в раскатах грома, вое ветра, плеске волн. А лодку несло всё быстрее и быстрее...

Сколько времени лодку носило по волнам, Ромка не знал. Он упёрся ногами и спиной в стенки рундука, чтобы не так болтало, и застыл.

Каждый раз, когда лодку поднимало, а потом бросало вниз, Ромка закрывал глаза и ждал, что сейчас хлынет вода. Потом лодку стало качать меньше, и дырочка от сучка вновь засветилась розоватым светом. Ромка выглянул и увидел, что это отсвечивает вода от заходящего солнца.

На воде дрожали тени, п Ромка подумал, что лодка всего скорее сейчас плывёт по протоке среди зарослей тальников.

Он уже давно сильно озяб и намок: в рундук па-сочилась-таки вода сквозь щели. Его знобило, а порезанная нога горела огнём: видимо, Ромка натрудил её, упираясь в стенку рундука.

Скоро сделалась полная темнота, а лодка всё плыла и плыла.

Ромка попробовал представить, как там сейчас отец, мать, ребята, но мысли путались, перескакивали, нога болела всё сильнее. Теперь и голова горела, стала такой тяжёлой, что падала на грудь.

Давило бок. Ромка сунул руку в карман и нащупал компас. Он достал его, положил на ладонь. Слабым зеленоватым светом засветилась стрелка. Но что с ней? Растерянно, беспомощно металась стрелка то в одну, то в другую сторону, будто на расстоянии, сквозь тёмную ночь, передалась ей от родителей Ромки их смертельная тревога за сына.

Компас, не раз выручавший отца на фронте и в тайге, сегодня даже не мог указать Ромке, где север, где юг. В лодке Мирошника был железный мотор, и железо сбивало с толку маленькую стрелку.

Ромка поворачивал компас так и этак — стрелка вздрагивала, замирала на мгновение и опять начинала метаться. Если бы она остановилась, казалось Ромке, ему сразу бы полегчало, перестала бы гореть нога, не было бы так тяжело и душно.

Потом Ромке показалось, что стрелка очерчивает сплошной зелёный круг, от него отделился и поплыл в сторону ещё один круг: оранжевый, красный, ещё зелёный.

Компас выпал из рук, и Ромка медленно стал погружаться в бездонную пучину, а где-то вдали зазвучал хор, мужественный и грозный:

Все вымпелы вьются, и цепи звенят,

Наверх якоря поднимая.

Готовьтеся к бою! Орудия в ряд На солнце зловеще сверкают...

Ромка уже не слышал, как шаркнуло дно лодки о песок, что-то зашуршало, зашелестело, зацарапало обшивку. Лодка уткнулась носом в береговой кустарник, вздрогнула н остановилась. И тем более не слышал он, как уже на рассвете со стороны большой реки раздался и стал нарастать, далеко передаваясь по воде, рокот мотора...

БЕССОННАЯ НОЧЬ

Николай Васильевич, отец Ромки, отправился на поиски сразу после того, как вернулся катер. С ним на моторке поехали ещё два товарища.

Хотя Любовь Михайловна и санитарка видели, что лодку несло пустую, всё-таки была какая-то надежда: может, Ромка упал на дно лодки и его не заметили.

Обшарили весь противоположный берег на расстоянии километров пятнадцати, все протоки в этом районе — лодки не было. Конечно, за ночь лодку могло донести до самого Амура, и поэтому Николай Васильевич, уезжая, попросил Капитолину Ивановну позвонить во все посёлки, которые шли по нижнему течению реки.

Сейчас, возвращаясь, он надеялся, что, может быть, уже что-либо известно. А если нет, передохнуть, заправиться горючим и опять на поиски, уже более дальние.

Навстречу из-за поворота вынырнула моторка. Поравнявшись с нею, Николай Васильевич узнал Мирошника и приглушил мотор. То же самое сделал Мирошник.

— Ближние протоки все обыскали,— сказал Николай Васильевич.—Начинайте, Ефим Кузьмич, с Коричневой протоки. Так вы думаете, Ромка может быть в лодке?

— Если бы...— ответил Мирошник.— Только ведь я не больше вас знаю, я на звероферме был, когда гроза начиналась, можете хоть у ветеринара справиться.

— Верю, верю, Ефим Кузьмич,— сказал Шурыгин.— Так начинайте с Коричневой.

— Видать, мотор жалеет старина,— сказал один из спутников Шурыгина, когда моторки разминулись.— Рано подался.

Капитолина Ивановна, Тамара Константиновна и Надейка всю ночь провели в доме Шурыгиных с Любовью Михайловной. Любовь Михайловна всё порывалась опять бежать на реку звать Ромку.

Капитолина Ивановна удерживала её, глотая слёзы. Эта ночь напомнила ей о гибели сына Вити, всё увиделось так ясно, будто случилось только вчера.

В приоткрытую дверь, мяукнув, вошёл Тиграс. Ему было скучно дома без хозяев.

— Тиграс, а Тиграс,— вдруг позвала Любовь Михайловна таким спокойным тоном, что все с удивлением поглядели на неё.— Тиграс, кто теперь для тебя будет рыбу ловить? Ой, Рома мой, Ромочка! — И она опять бросилась к дверям, и опять с трудом удалось удержать её.

Во дворе у Мирошника завыла собака. Тамара Константиновна встала и прикрыла плотнее двери, но вой доносился всё равно, потом послышался визг.

— Бьёт...— всхлипнула Любовь Михайловна.— Рома, Ромочка всё отца спрашивал: «Папа, ну почему дядя Мирошник такой злой?» Ой, где же он, где же мой сыночка?

Надейка зарылась лицом в подушку, чтобы ничего не видеть и не слышать, потому что чувствовала: ещё немного — она тоже выскочит на улицу н громко закричит от страха и горя.

Долго не спали в эту ночь и в доме Стрижко. Ню-ся и Ваня всё хотели бежать к Шурыгиным, но мать не пускала: «У людей горе, а вы будете на глазах вертеться».

Когда Николай Васильевич подходил к дому, он увидел Грома, сидевшего у забора, возле скамейки. А на скамейке кто-то лежал, поджав ноги и укрывшись серым, похожим на Ромкино пальтишком.

У Николая Васильевича дрогнуло сердце. Он приподнял полу, укрывавшую лицо.

Женька Смородин вскочил, протирая глаза.

— Нашли? — спросил он.

Ох, как трудно было Николаю Васильевичу открыть дверь и войти в избу!..

В КОРИЧНЕВО!! ПРОТОКЕ

Каждая коряга впереди казалась Мирошнику лодкой, но, когда он увидел свою, настоящую лодку, он не поверил глазам. Моторка даже не покачивалась, плотно уткнувшись носом в береговые кусты. Шурыгин-то, Шурыгин, как же не дошёл он до Коричневой протоки? Какая это удача для Мирош-ника!

Руки тряслись. Кое-как он вытащил из скобы дужку замка, опасливо приподнял крышку.

— Эге-гей!

Крышка захлопнулась. Мирошник обернулся. Из-за кривуна, ловко вертя веслом с лопатками па обоих концах, плыл на оморочке дедушка Пасхар.

— Слышу мотор,— радостно говорил он, приставая к моторке, в которой стоял Мирошник.— Вот хорошо! Здравствуй! Табак есть? Мой весь кончился.

Мирошник молча протянул кисет.

— Лодку догонял? — набивая трубку, спросил дедушка Пасхар и поцокал языком.— Сильная буря была. Хорошо, не утонула...

— Да, хорошо,— нехотя отозвался Мирошник, налаживая буксир. Нужно скорей уходить от этого нанайца да решать, что дальше.

— Куда же ты? — удивился дедушка Пасхар.— Пойдём к нам в шалаш. Тут недалеко, за кустами. Чаю попьём. Внуковы картинки посмотришь. Хорошие картинки... Эге-гей! Аким!—вдруг закричал он.— К нам гость!

— Некогда мне,— ответил Мирошник.— Табак себе оставь. Я домой еду.

— Спасибо! — обрадовался дедушка.— Сейчас я пересыплю.

— Да не надо... Потом как-нибудь... Отчаливай, я разворачиваться буду.

Но дедушка Пасхар уже перешагнул в моторку, присел на рундук, чтоб было удобней, и стал пересыпать табак из Мирошникова кисета в свой кожаный мешочек. И тут он не то услышал, не то чутьём старого охотника почуял под собой, в рундуке, живое дыхание...

— Рундук пустой? — спросил он.

Мирошник вдруг взорвался:

— Какое твоё дело? Вылезай живей из моей лодки, а то в воду швырну!

— Ты старый человек,— с достоинством сказал дедушка.— Я тоже старый. Зачем ругаешься? Табак жалко? Возьми обратно...

И он стал пересыпать табак обратно в кисет Ми-рошника.

— Что ты! Что ты! —изменил тон Мирошник.— Извини, перетомился я, пока лодку искал.

— Половину табака возьму,— твёрдо сказал дедушка.— Больше не возьму.

— Ладно, бери половину,—через силу улыбнулся Мирошник.

И тут, в утренней тишине, явственно послышался стон...

— Кто это? — вскочил с рундука дедушка Пас-хар и, не дав Мирошнику опомниться, поднял крышку.

Серые щёки Мирошника дрожали, как студень, улыбка превратилась в оскал, глаза остекленели...

Таким и увидел его Аким, который спустился к берегу посмотреть, что за гость явился к ним так рано.

А дедушка Пасхар уже держал на руках Ромку, который был без сознания.

— Не знаю, сном-духом не ведаю,—бормотал Мирошник, затравленно переводя глаза то на дедушку, то на Акима.

Аким расстелил на траве свой пиджак, дедушка

Пасхар положил Ромку, с трудом распрямил ему ноги. На свежем воздухе Ромка пришёл в сознание, открыл глаза. Из багрово-красного тумана выплыло оскаленное лицо Мирошника. Ромка вскрикнул и опять провалился в чёрную яму.

— Не знаю, не знаю,— безнадёжно твердил Мирошник.— Я на звероферме был. Кто его закрыл?.. Пришёл — соседка говорит, мальчонка пропал...

— Там разберёмся,— сказал Аким. Он укутал Ромку в пиджак и сел в лодку, на которой приехал Мирошник.— Заводите мотор. Быстрее, быстрее!

Когда моторка вырвалась из Коричневой протоки на простор Тура, Аким и Мирошник увидели, что навстречу идёт почтовый катер и лодки—много лодок...

ДО СВИДАНЬЯ, РОМКА!

— Женька! Ты пойдёшь к Ромке в больницу? — кричала Надейка у дома Смородиных, размахивая сумкой-авоськой.

— Сейчас, только сестрёнку обую — она спала, погоди немного! — крикнул Женька, высунувшись из окна.

В авоське у Надейки была баночка голубичного варенья и рассказы Гайдара.

«Не мог раньше со своей сестрёнкой управиться,— досадовала она на Женьку.— Тётя Люба сказала: к пяти часам приходить, не раньше и не позже».

Кто-то тронул её за плечо. Надейка обернулась. Мирошник! Сгорбленный, с обвязанным горлом и не говорит — хрипит:

— Ты в больницу, я слышал... Вот передай Роме... Игрушечку... Игрушечку в лодке нашёл... Мне чужого не надо.

— Хорошо,— сказала Надейка испуганно.— Только это не игрушка, это компас...

— Компас,— прохрипел Мирошник.— Верно, компас... Ну, как он там, поправляется?

— Лежит,—сказала Надейка.—Темиература у него скачет.

Мирошник хотел ещё что-то сказать, но потом махнул рукой и пошёл прочь. Он ходил по селу, как зачумлённый. Все уже знали, как поступил он с Ромкой, и все отворачивались от него с брезгливостью и недоумением: как мог человек сделать такое?

— Идём,— сказал Женька, выходя со двора и таща за руку свою пятилетнюю сестру, за которой сейчас, в каникулы, он обязан был присматривать.

Женькину сестру оставили со Стрижатами, на попечение Нюсиной мамы, а сами вчетвером — Надейка, Женя, Ваня и Нюся — пошли в больницу.

Любовь Михайловна встретила ребят в приёмном покое, дала им халаты, длинные, до пят, проверила, что принесли, и отобрала у Надейки компас.

— Не надо ему напоминать,— сказала она.— И про Мирошника не надо, будто его и нет.

Ромке было лучше. Сегодня он уже улыбался, и Женька, довольный, представлял в лицах, как Нюся заколдовала его там, в лесу, когда ходили за ландышами, и как он, Женька, превратился в серого волка, завыл и убежал в чащу...

— Не заколдовывала я тебя! — смеясь, взвизгивала Нюся.— Правда, Надейка? Я же не успела, гром ударил!

— Нет, ты успела,— доказывал Женька.— Я серым волком до самой пасеки мчался, только ты с перепугу не видела. Ты же с закрытыми глазами бежала, тебя Ваня за руку тащил. Хорошо, что дедушка Коробов меня на пасеке расколдовал.

— Ну да,— недоверчиво возражала Нюся, и все опять покатывались со смеху.

Вдруг Надейка спохватилась: самого главного-то она Ромке и не сказала ещё. Завтра она уезжает в гости к папе, в далёкий большой город. Тамара Кон-стаптиновна едет в отпуск и Надейку довезёт.

— Ты, как выйдешь из больницы, Грома корми и Тиграса. Ладно? А то тёте Капе некогда,— попросила Надейка.

— Голодные не будут,— пообещал Ромка.— А ты скоро вернёшься?

— В августе. Как у Тамары Константиновны отпуск кончится, она за мной заедет.

— Значит, ты почти всё лето проездишь? — вздохнула Нюся.

Все замолчали. Долго не будет Надейкн. Отцветут пионы, ирисы, саранки, поспеет и отойдёт лесная малина, и за голубицей ребята пойдут без неё.

— Тётя Капа говорит: когда я вернусь, новая школа будет уже совсем готова,—сказала Надейка.

— Мы с тобой опять сядем за одну парту, правда? — оживилась Нюся.

В палату заглянула Любовь Михайловна.

— Хватит, ребятки. Прощайтесь. Роме укол делать пора.

Ребята поднялись со стульев.

— До свиданья, Ромка!—сказала Надейка.— Читай книжку. И варенье ешь.

— Ну, счастливо тебе,—отозвался он.—А вы, ребята, приходите завтра. Ладно?

— Придём,— заверил Женька,— если только вот эта ведьма,— он кивнул на Нюсю,— меня в какой-нибудь чурбак не превратит.

— В обезьяну тебя превращу,— смеялась Нюся.— Или в попугая.

Выходя из больничного двора, Надейка оглянулась. Ромка смотрел в окно. Надейка остановилась и помахала рукой. Ромка улыбнулся и отдал честь, как учёный медведь, совсем как тогда, зимой, когда он залез в дупло — медвежью берлогу, чтобы напугать Надейку.

День был сухой, жаркий. Мирошничиха развесила на верёвках во дворе шубы, отрезы сукна, одеяла. Мирошник сидел тут же, на чурбаке, безучастный к хлопотам жены.

— Горло болит, Ефим? — тревожилась она.— Ступай в больницу.

Мирошник отмахнулся:

— Замолчи, без тебя тошно!

Первые дни он всё ждал: вот придут, арестуют. Не пришли. Только всё равно — и дома, а как в тюрьме. Страшно за калитку ступить, в глаза людям глянуть. Утром рано, до свету, воды навозит в контору и столовую, потом стреножит лошадь, пустит на луг, а сам домой. Раньше бы сколько дел за день переделал, а сейчас всё из рук валится.

Откупиться бы... Вон жемчугу с горстку накопилось, он ведь дорогой, жемчуг; соболиная шкурка лежит в целлофановом мешочке, пересыпанная от моли табаком,—не было случая сплавить. Нашёл бы чем откупиться. Да только от кого?

Сидит Мирошник на кедровом чурбаке, курит и смотрит, как лёгкие кольца дыма поднимаются вверх, к таким же лёгким маленьким облакам.

А небо глубокое, синее. Вот показалась в нём точечная серебристая стрелка — реактивный самолёт. Гул чуть доносится и то откуда-то из другого места — кажется, сзади ещё один самолёт летит: отстаёт звук.

— Ваня! Ваня! Самолёт! — кричала в соседском дворе Нюся Стрижко.— Это «ТУ-114». Да? Значит, Надейка полетела!

«Вот и полетела моя Надейка»,— думала Капитолина Ивановна, стоя на школьном крыльце и провожая взглядом серебряную стрелку.

по

Всё шло как надо: именно в это время «ТУ-114» должен был лететь из Хабаровска, а путь на Москву пролегал над Кедровом.

Ромка не видел самолёта. Ему ещё не разрешали выходить во двор. Он лежал и читал «Военную тайну». Читал, и хмурился, и смеялся, и кому-то грозил кулаком, и совсем не замечал, что в дверях уже давно стоит отец и смотрит на него с такой нежностью, с такой тревогой, будто не видел его сто лет и будто сейчас Ромка может опять исчезнуть.

А самолёт летел всё дальше и дальше — над тайгой, над горами, над озером Байкал...

Надейка с Тамарой Константиновной успели перелистать все журналы, какие были в салоне, насмотреться на облака, сверкавшие внизу. И тут Надейка вспомнила про мешочек с кедровыми орехами, который принесли ей на дорогу Нюся и Ваня Стрижко.

— А орешки не простые, всё скорлупки золотые...—продекламировала Нюся, лукаво улыбаясь.— Будешь грызть — смотри хорошенько, может, волшебный орешек попадётся...

Надейка! угостила Тамару Константиновну ненова запустила руку в мешочек, чтобы достать орехов себе.

Тинк... Тинк... Тинк... На ладони у девочки среди коричневых, угловатых орешков засветилась серебристая бусинка...

Жемчужина! Нюсино сокровище...

Тинк... Тинк... Тинк... Яркое солнце било в иллюминатор самолёта, в лучах его сиял, переливался перламутровый шарик, и слышался Надейке таинственный Нюсин шёпот: «Задумай желание... Какое хочешь. Обязательно исполнится».

ДЛЯ МЛАДШЕГО ШКОЛЬНОГО ВОЗРАСТА

Черноголовипа Галина Васильевна лодка в протоке Повеоть

Ответственный редактор Л. Г. Тихомирова. Художественный редактор Н. Г. X о-лоловская. Технический редактор В. К. Егорова. Корректоры Л. II. Г у о е в а и Л. М И и к о л а е в а. Сдано в набор 12-XI 1965 г. Подписано в печать 14-1 1966 г. Формат 60 X 90 ‘/и* 7 печ. л. (5,13 уч.-изд. л.). Тираж 100 000 экз. ТП 1906 As 250. Цена 27 коп.

на бум. JN5 2

Издательство .Детская литература". Москва, М. Черкасский пер., 1.

Фабрика .Детская книга" А1 I Рооглавиолиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров РСФСР . Москва, Сущевский вал, 49. Заказ А! 3220.