Ложь

Она кивает, но прикусывает губу зубами, выглядя неуверенной.

— Думаю, я могу заставить тебя передумать, — говорю я, беря ее за руку и пытаясь увести от двери. Она не поддаётся. — Ты можешь просто остаться там, и я возьму тебя у двери.

Она смотрит на меня с осторожным любопытством.

— Я должна идти, — говорит она.

Я киваю и обнимаю ее за талию.

— Хорошо, — бормочу я перед тем, как поцеловать ее нежно, долго и сладко. — Но ты вернешься сюда завтра. Или я приду за тобой. В любом случае, повезёт нам обоим.

— Ох уж эти твои намеки, — поддразнивает она.

— Ты и твоя сладкая киска, — говорю я в ответ, ее глаза расширяются. Деликатный румянец появляется на щеках. — Годится для намёка?

— Тогда увидимся завтра.

— Напиши мне, позвони, отправь письмо, — говорю я. — Просто, пожалуйста, покажись здесь.

— В плащике и обнаженной под ним?

Я снова стону и прижимаюсь членом к ее бедрам.

— Не делай этого со мной, — шепчу ей в шею.

— Я ничего не делаю, — говорит она, целуя меня в щеку, словно вдруг становясь целомудренной, и выходит за дверь.

Она закрывается за ней, и я смотрю на неё, ощущая чувство потери и похоти, как ничто другое.

Винтер лает за моей спиной.

— Знаю, — говорю ему. — Я тоже уже скучаю по ней.

Глава 15

НАТАША

Бригс сказал, что мы начинаем с нуля.

В то время я не поверила ему. Я думала, стереть наше прошлое невозможно, и хотя это все еще верно, думаю, я знаю, что он имеет в виду.

С нуля означает новых нас, означает, что мы можем дышать, как вновь открытое вино. Разумеется, я думаю, что мы вдвоем немного осторожничаем, не крича с крыш о том, что мы вместе. Я все еще боюсь сказать Мелиссе (мне пришлось сказать ей, что я снова встречаюсь с Брэдли), Бригс осторожничает в колледже. Но все же все это, в некотором смысле, так ново.

Раньше у нас никогда не было шанса встречаться. Мы работали вместе, и это, ненадолго, стало чем-то большим. До того, как все исчезло. Но мы так и не смогли узнать друг друга так, как хотели.

После того, как мы занимались сексом - в его офисе, его квартире - мы провели неделю вместе в объятиях друг друга. Каждый раз, когда мне выпадал шанс, я приходила к нему. Иногда мы ходили на ужин или в паб, но большую часть времени он бессмысленно трахал меня, иногда в постели, иногда в гостиной. Практически везде, где не было собаки. Я знаю, мы потеряли не один год, и у меня нет никаких претензий, хотя порой я довольно чувствительна и хожу так, словно только что спрыгнула с лошади. В некотором роде так и есть. Он большой, и я все еще привыкаю к его размеру. Мне очень повезло, что он может возбудить меня, глядя на меня лишь своими развратными глазами.

Естественно, он занимает мои мысли и тогда, когда мы не сплетаемся вместе с необузданной похотью и пропитанной потом кожей. Он все, о чем я думаю, и я падаю обратно в кроличью нору, потерявшись в этом открытии новых нас, чувствуя, как, наконец, продвигаюсь вперед. На самом деле, мы не просто двигаемся, мы скачем, и я не могу держаться достаточно крепко.

Мелисса была подозрительной, и я, правда, не знаю почему. Может быть, она понимает, что я лгу о Брэдли, не знаю. Она сказала мне, что хочет познакомиться с ним, но я все время придумываю извинения, и понимаю, что не смогу делать так всегда. На самом деле, я не должна бояться, но в глубине души у меня есть мелочное чувство, что на данный момент что мне нужно держать все в секрете.

Тем не менее, я по-прежнему хожу с ней в магазин нижнего белья. Мне больше не нужен Губка Боб - он остаётся для удобных дней - и мне определенно нужен набор лифчиков и трусиков, которые зажгут сердце Бригса.

Конечно, я знаю, что он предпочел бы, чтобы я все время была голой, и почти не замечает, во что я одета, но все же. Это одна из самых приятных сторон свиданий - изо дня в день наряжаться для кого-то. Мне нравится выбирать из красного шелкового и черного кружевного нижнего белья, я люблю пользоваться специальными отшелушивающими средствами и лосьонами для тела, чтобы сделать каждую часть меня осязаемо мягкой, люблю надевать правильные наряды, наносить правильный макияж, делая все возможное, чтобы быть привлекательной для Бригса, насколько это возможно. Знаю, что ничто из этого не нужно - он никогда не смотрит на меня с таким обожанием, как тогда, когда на мне нет макияжа, а волосы в беспорядке - но этот процесс делает жизнь намного слаще.

И, если честно, все это делает происходящее гораздо более реальным. Иногда это все еще похоже на сон, и я должна ущипнуть себя во время лекции, когда мой ум начинает блуждать. Становится все труднее сосредоточиться на занятиях, и мои усилия идут коту под хвост, потому что мозг просто хочет сосредоточиться на нем, а мое тело жаждет его прикосновений так же, как жаждет воздуха, которым я дышу.

В пятницу он пишет мне во время урока и говорит, чтобы я приехал к трем, чтобы он похитил меня куда-то на несколько часов. Мне едва хватает времени, чтобы успеть домой и надеть новый лифчик и трусики, хотя эластичный пояс трусиков слишком сильно впивается в кожу, демонстрируя жирок. Я вздыхаю, делая пометку начать заниматься больше, затем включается другая часть моего мозга, говорящая мне не беспокоиться об этом. Если Бригса это не волнует, то и меня не должно.

К счастью, Мелиссы нет дома, чтоб донимать меня вопросами о том, куда я иду, поэтому я переодеваюсь, выбегаю из квартиры и мчусь к метро, в квартиру Бригса.

Звоню в домофон, и Бригс говорит мне оставаться внизу, что он сейчас спустится.

Я жду у входа в здание, глаза обращены к туристам, выстраивающимся в очередь, чтобы войти в Музей Шерлока Холмса. Затем его входная дверь распахивается, и он выходит с Винтером на поводке, собачья шерсть сверкает белым цветом на осеннем солнце.

Бригс ухмыляется, глядя на меня, глаза голубее, чем небо, выглядя, несомненно, стильно в темных джинсах, футболке и темно-сером жакете из хлопка. Серый шарф обернут вокруг шеи.

— А вот и моя женщина, — говорит он мне, быстро целуя. Винтер, как обычно, сует нос мне в промежность. Яблоко от яблони.

— Мы пойдем гулять? — радостно спрашиваю я, чувствуя себя намного легче и бодрее, когда он рядом.

— Поедем, покатаемся, — говорит он, надевая авиаторы. — У меня даже есть сигара. У тебя есть зажигалка?

Я быстро вытаскиваю одну из сумочки и машу ей перед ним.

— Конечно. На случай, если профессор Голубые глазки захочет покурить со мной сигару.

Он посылает мне хищную улыбку.

— А что если профессор Голубые глазки захочет бездумно трахнуть тебя?

Я поднимаю палец, чтобы он прервался, а затем достаю пачку презервативов.

— Он может бездумно трахнуть меня столько раз, сколько захочет.

— Молодчина, — говорит он, и мы поворачиваем за угол, где припаркован его «Астон Мартин».

— Не могу поверить, что он все ещё у тебя, — говорю я, пробегая рукой по чёрному складному верху, отделанному как новый, хотя он был сделан в 1978 году.

— Считай меня сентиментальным, — объясняет он, отпирая мою сторону и опуская сиденье, чтобы Винтер мог запрыгнуть назад. — Я редко использую ее, но подумал, что было бы неплохо прокатиться.

Полностью согласна. Я забираюсь в машину, и мы уезжаем, несясь через город, а затем на автостраду, направляясь, кто знает, в каком направлении. Мне все равно, куда мы едем, и я не спрашиваю. Радио играет старые песни, старый добрый соул, и ветер играет в моих волосах. Погода абсолютно идеальна для прогулки, и хотя в эти дни воздух прохладный, никогда раньше солнце не ощущалось так приятно на моем лице.

— Ну и как тебе наше свидание? — как бы между прочим спрашивает Бригс, ведя машину по A2.

— Свидание? — спрашиваю я, глядя на него.

Он пожимает плечами и посылает мне свою фирменную улыбку.

— Ну, я думал, что мы должны сделать все официально, разве нет? Весь этот секс здесь и там, да, мне это нравится, но... Имею в виду, что ж, прости, прозвучит немного старомодно, но ты мне очень нравишься, и я бы хотел, чтобы мы были, ну ты понимаешь... парой.

— Парой? — повторяю. Глупая я думала, что мы уже пара.

— Да. Сейчас я хочу сделать с тобой все как надо, — объясняет он. — Я собираюсь охмурить тебя.

Я смеюсь.

— Поверь, ты уже меня охмурил.

— Очень хорошо, — говорит он, кивая. Смотрит на меня. — Но ты знаешь, ты нечто волшебное, Наташа. Я собираюсь относиться к тебе так, как ты того заслуживаешь. Ты заслуживаешь, чтобы за тобой ухаживали, водили на свидания и всячески холили.

— И удовлетворяли, — добавляю я, чувствуя небольшое смущение от его заявлений. Не думаю, что раньше меня называли волшебством.

— И удовлетворяли, конечно, — признает он.

И любили, — добавляю про себя, но мой рот не смеет произнести эти слова. Для этого еще слишком рано, хотя чем дольше я с ним, тем больше втягиваюсь в этот пьянящий водоворот чувств, который едва могу описать. Не то чтобы я считаю, что заслуживаю его любви, но, черт возьми, я хочу этого больше всего на свете.

— Что ж, профессор Бригс, — говорю ему. — Не стесняйтесь накормить меня и поухаживать за мной, и делать все, что хотите. Я готова на все, что вы запланировали.

И что потом? — всплывает мысль в моей голове. — Куда все это приведет?

Но дело в том, что существует лишь один вариант. Мы начинаем с нуля, и мы можем «встречаться», но, насколько я могу судить, мы уже «всецело в этом».

Пару часов спустя мы оказываемся около приморского города Бродстейрс, прежде чем попадем на стоянку в месте под названием Ботани Бей.

— Бывала здесь раньше? — спрашивает Бригс, когда я смотрю в окно на широкий песчаный пляж за зарослями водорослей.

— Никогда, — говорю ему. — Я едва ли бывала на побережье. Только Брайтон.

— Я тоже не был здесь, — говорит он. — Я честно отметил один из этих пунктов на карте дома. Ну, потом погуглил, и оставил эту мысль. Но подумал, что это может быть весело.

Мы выбираемся из машины, Винтер остается на заднем сиденье, и Бригс открывает багажник, вынимая корзину для пикника. На мгновение я вспоминаю то время, когда пыталась устроить соло-пикник в парке на Принсес-стрит, и как была влюблена и как сильно хотела, чтобы он был со мной. Я также вспоминаю, как он, Хэймиш и Миранда прошли мимо, казалось бы, такие счастливы, и воспоминания, вроде как, убивают меня, когда я стою и смотрю на него.

Словно произошел взрыв, и пыль оседает, и я поражена, увидев, что мы все еще живы.

— Ты в порядке? — спрашивает он, закрывая багажник и ставя корзину на землю.

Я киваю, пытаясь сглотнуть. Быстро двигаю плечами, как бы смахивая стыд и печаль. Но даже при том, что я не могу видеть его глаза за очками, я знаю, как хорошо он умеет читать меня.

— Нам стоит вернуться? — тихо спрашивает он, и я слышу боль в его голосе.

— Нет, — быстро говорю я. — Нет, я в порядке. Правда. Я просто... кое что вспомнила.

Он резко кивает.

— Ага. Знаешь, ты можешь сказать мне.

— Знаю. Все отлично. Это ничего, — последнее, чего я хочу - убить настроение.

Несколько мгновений он смотрит на меня, брови сведены вместе.

— Хорошо. Хочешь взять Винтера, а я понесу все это?

Я киваю, благодарная за отвлечение. Сажаю Винтера на поводок, и мы идем вниз по песчаной тропе между колышущейся травой, пока не оказываемся на пляже. Здесь как-то странно пусто и заброшено, нет ни пирса, ни тропинки, даже ни одного кафе, и никого не видно, хотя уверена, летом будет совсем другая история.

— Все лишь для нас, — комментирует Бригс, когда мы прогуливаемся до самого конца пляжа, где из моря выступают гигантские белые скалы. Несколько меловых скал стоят в одиночестве, как белые солдаты, выходящие на песок, и, когда случается отлив, кажется, словно вы можете блуждать между ними.

Но мы останавливаемся ближе к дюнам, и Бригс раскладывает вещи. Я снимаю Винтера с поводка, потому что вокруг никого нет, и он тут же начинает бегать вокруг, гоняясь за чайками.

— С ним все будет в порядке, — говорит Бригс, вынимая сигару. Я быстро бросаю ему «Зиппо», и он зажигает ее, делая длинную затяжку. — Садись, — приказывает он уголком рта.

Я сажусь на клетчатый плед, который он вытащил, и смотрю на море, а Винтер теперь играет в волнах и подбрасывает водоросли в воздух. Солнце низко позади нас, и ветер становится прохладнее, воздух пахнет морем и солью. Я глубоко вдыхаю, пытаясь получить некоторую ясность.

Мне ненавистно то, что наше прошлое почти способно заставить меня упасть на колени, и меня раздражает то, сколько мне нужно времени, чтобы избавиться от чувства вины. Мой терапевт говорил мне, что я хотела держаться за это чувство, потому что думала, что заслужила его, и через какое-то время это просто вошло в привычку.

Бригс молча делает затяжку, а затем передает сигару мне. Я немного колеблюсь перед тем, как принять ее, решая, что она поможет мне расслабиться. А Бригс открывает Шираз и наливает в два пластиковых стаканчика.

— Знаю, ты не хочешь говорить об этом, — мягко говорит Бригс, ставя стаканчик рядом со мной. — Но... я просто хочу, чтоб ты знала, ты не должна ничего скрывать от меня. Не думай, что тебе это нужно. Не думай, что я не пойму.

— Знаю, — говорю со вздохом, прежде чем поднести сигару ко рту, на секунду задерживая дым на языке, прежде чем позволить ему выплыть из моих уст.

— Расскажи мне о своем времени во Франции, — просто говорит он.

Недоверчиво смотрю на него, убирая сигару.

— Ты имеешь в виду все последние четыре года?

Он снимает очки и прячет их в карман куртки.

— Да, — говорит он, глаза ищут мои. — До того, как ты приехала сюда.

Я качаю головой и быстро отпиваю немного красного вина.

— Ты не хочешь это знать. Это не счастливая история.

— Но это твоя история. Я хочу ее знать, Наташа. И я расскажу тебе свою.

Я пью больше вина, не уверенная, что тоже хочу услышать эту историю. Опять же, это Бригс, и он обнажает передо мной душу. Как я могу не взять от него все?

Когда я ничего не говорю, он продолжает:

— После того как они умерли, у нас, конечно же, были похороны. Я увидел людей, которых не видел годами. Это была действительно красивая церемония. Очевидно, тогда я не был способен оценить это. Как такое возможно, так ведь? Но сейчас, оглядываясь назад, это действительно было справедливо по отношению к Хэймишу и Миранде. Заметь, мне потребовались годы, чтобы научиться размышлять об этом с грустью и ничего больше, — он делает глубокий вдох. — В любом случае, я... что ж. Я потерял себя. Полностью. И до сих пор не знаю, почему не лежу на кухонном полу, поглощенный чудовищностью всего этого, понимаешь? Я действительно не думал, что смогу выбраться. Меня все еще удивляет, что я здесь.

Некоторое время он жуёт губу, глаза мучительно блестят, прежде чем снова затягивается сигарой.

— Знаешь, я пытался убить себя.

Мое сердце бьется о грудь, ему больно.

— Что? — спрашиваю я в тихом недоверии.

— Да, — медленно говорит он. — Полагаю, должен сказать, что это была попытка. Врачи прописали мне снотворное. Я принял слишком много. Я знал, что делаю. Проснулся на полпути к ванной в луже рвоты. И знаешь, что я почувствовал? Сначала облегчение, что это не сработало, что я жив. Но потом гребаная боль... это так тяжело. Именно от этого я и пытался убежать. — Он выдыхает. — Я никогда не пытался сделать это снова, но... я часто думаю об этом. Что, если бы тогда мне все же удалось?

— Мне очень жаль, — тихо вскрикиваю я, кладя руку на его. Моя душа плачет о нем, вина снова одолевает меня.

Он смотрит на меня твердым взглядом.

— Не извиняйся, Наташа. Они умерли. И это не зависело от тебя. Не зависело от нас. Я учусь понимать это и отделять чувства.

Он заставляет все казаться таким легким, но по его нахмуренному лбу я знаю, все совсем не так.

— Но, — продолжает он, — я не сразу смог вытащить себя из того состояния. Я потерял работу в университете. Потерял большинство друзей. Самоубийство не сработало, но в некотором смысле я все еще пытался сделать себя как можно более мертвым. Я почти не ел. Еле-еле спал. Я был едва жив. Ты бы меня не узнала. Я был просто... призраком.

Я смотрю на него с открытым ртом, страдая за него. Страдая за себя. Раны все еще слишком свежи и новы.

— И я.

— Так расскажи мне, — говорит он, передавая мне сигару. Он смотрит на меня, как на головоломку, которую пытается собрать. — Как ты справилась со всем?

Я верчу сигару в руках, делая глубокий вдох. Не уверена, что готова говорить об этом, но если я не буду готова к Бригсу теперь, не буду готова никогда.

— Я думаю... трудно говорить об этом. Не потому, что я боюсь, или мне слишком больно, хотя мне больно, и я боюсь. Просто у меня были две вещи, соревнующиеся за мое горе. Вина за их смерть...

— Хотел бы я никогда не говорить тебе те вещи, — задыхаясь, быстро говорит он. — Не было и дня, когда я бы не пожалел об этом, о том, что возложил вину на тебя. Я был…

— Ты был в шоке и тебе было больно.

— Что не извиняет меня.

— Не надо искать еще один повод для вины, — говорю ему. — Это не оправдание, это просто правда. Я не виню тебя. Я бы, вероятно, сказала то же самое, сошла бы с ума от горя. Набросилась бы на любого. Просто ты... ты, твою мать, Бригс, разбил мне сердце. Ты дал мне вину и разломал меня на две части. Я умирала от обоих.

Его адамово яблоко подпрыгивает в горле, когда он с трудом сглатывает.

— Мне очень жаль, — говорит он хрипло.

— Нам обоим жаль, Бригс, — говорю ему. — Вот почему я не хочу, чтобы мы говорили об этом больше, чем должны. Мы облажались. Полностью испоганили все.

Он вздыхает и смотрит на море.

— Да.

— Так или иначе, — говорю я, спустя несколько мгновений, быстро затягиваясь сигарой, чувствуя, как гудят губы. — Я бросила учебу и поехала во Францию. Мой отец оказался единственным человеком, к которому я могла поехать, понимаешь? Мама в Лос-Анджелесе не стала бы возиться со мной. Она все еще едва ли общается со мной, и я тоже перестала пытаться. Но мой отец, я знала, он поможет мне. И знаешь, что? Он так и сделал. Я поехала в Марсель и жила с ним и его девушкой, пыталась снова жить. Выучила французский. Получила работу по уборке лодок на лето. Я даже пошла к терапевту, французу, и все. Были лекарства и много неудач. Время от времени у меня случаются панические атаки. Но пусть медленно, но я вытащила себя из ямы. И... я сделала все, чтобы не думать о тебе.

Он, нахмурившись, смотрит на меня.

— Ты, — объясняю я, — был моей погибелью. В конце концов, я смогла жить, не думая о смерти, не обвиняя себя. Но ты... ты был чем-то, что я вытолкнула из головы. И это сработало. Я двинулась дальше.

— Пока не увидела меня, — тихо говорит он.

— Пока не увидела тебя, — говорю ему.

— Ну, — говорит он с тяжелым вздохом. — Худшее свидание, какое только может быть, да?

Не могу не улыбнуться.

— Отчасти. Но я с тобой. Ты стоишь всего этого.

— Даже если я мужчина, который разрушил тебя?

Я оборачиваю руки вокруг него.

— Я не хотела бы быть разрушенной кем-то кроме тебя.

— Спасибо, — говорит он.

— Я серьезно. Бригс, ты уничтожил меня. Но ты снова собрал меня воедино. Если бы я не нашла тебя снова... Не знаю, почувствовала бы ли я когда-нибудь то, что чувствую прямо сейчас.

— Проживая снова плохие воспоминания?

— Нет, — мягко говорю я. Прочищаю горло, чувствуя слишком много эмоций, циркулирующих вокруг. — Я счастлива, — делаю паузу, пытаясь объяснить. — Звучит слишком просто, я знаю, но...

— Я тоже счастлив, — говорит он, быстро улыбаясь мне. — Я точно знаю, что ты имеешь в виду. Это не просто, Наташа. Это все.

Он наливает больше вина в наши стаканчики и поднимает свой.

— За нас. За все.

— За все.

Мы пьем. Курим. Я прислоняюсь к его плечу и смотрю, как Винтер играет с волнами. Мы разговариваем. Я рассказываю ему о своих планах после выпуска, о том, что хотела бы начать писать сценарии и, вероятно, вообще не использовать свою степень, он рассказывает мне об идеях для будущих книг. Мы обсуждаем фильмы. Обсуждаем актеров. Обсуждаем Европу и каникулы и французов. Мы обсуждаем профессора Ирвинга и то, насколько мы оба не любим его, и обсуждаем бармена Макса. Мы даже обсуждаем иностранцев, мельком, когда пытаемся найти лучший иностранный фильм (его - «Прометей», мой - «Чужие»).

В конце концов, солнце садится, и мы гуляем по пляжу в лавандовых сумерках. Сплетаемся между меловыми гигантами белого цвета, и я падаю на колени, беря его в рот и заставляя кончить прямо там, на пляже.

— Хорошее свидание, — говорит он, когда мы возвращаемся к машине.

— Хорошее свидание, — соглашаюсь я.

Мы забираемся внутрь и устремляемся обратно к огням Лондона.

Глава 16

НАТАША

Лондон

Четыре года назад

— Все еще ничего не слышала от него, да? — спрашивает Мелисса, когда мы садимся за стол, в руках по пинте пива. Я едва ли ела на неделе, поэтому пинта Гиннеса это максимум, что я могу проглотить. Просто невозможно есть, когда живот крутит от нервов, а сердце искрится, как только что зажженный фейерверк. С тех пор, как Бригс сказал мне, что любит, моя жизнь самым великолепным, непослушным образом перевернулась с ног на голову.

Но, естественно, Мелисса это не одобряет

Да и кто бы стал одобрять нас с Бригсом?

Я невинно смотрю на неё, осторожно потягивая пиво.

— Почему ты так думаешь?

Она закатывает глаза, убирая волосы от лица.

— Потому что ты продолжаешь витать в облаках и не слушаешь ни слова из того, что я говорю.

— Не правда, — говорю ей, указывая на неё пивом. — Ты только что сказала, стоит дать Малышу Билли ещё один шанс.

— Ну да, тебе следует так и сделать, — говорит она. — Да, ты говорила, что он фигово целуется, но это не значит, что и секс будет отстойным. Кроме того, ты замутила с ним до лета. К этому моменту все могло измениться.

Когда она говорит «до лета», знаю, она напоминает мне, какой я была до того, как встретила Бригса. Но все, что было до нашей встречи, теперь кажется не важным. Особенно не Уильям Сквайр, кто не мог звучать ещё более по-британски, если бы попытался. Парень из моего класса, с которым я ходила на свидание, но не почувствовала абсолютно никакой химии. Целовать его все равно, что целовать очень мокрую, скользкую стену. Если бы у этой стены были длинные волосы и любовь к рокеру 80-х Себастьяну Баху. И, конечно же, когда я не встретилась с ним снова, он тут же начал встречаться с кем-то другим из нашего класса. Вы могли бы подумать, что учеба в колледже отличается от учебы в школе, но некоторые люди просто не могут повзрослеть.

— Может быть, — произношу я свой уклончивый ответ.

— Ты же знаешь, то, что ты делаешь с Бригсом не правильно, так? — говорит она так просто, что это заставлял мой подбородок дернуться.

— Я ничего не делаю с Бригсом, — тихо говорю я.

— Точно. И поэтому, когда я показалась у твоей двери, он был там. Он оставался на ночь. Ты сказала, он целовал тебя.

Я тяжело сглатываю, щёки горят от стыда.

— Я не спала с ним,

— Это не имеет значения, — говорит она. — Он женат. Он принадлежит жене. Не тебе. Мне все равно, если ты скажешь, что у них натянутые отношения в браке, что он ее не любит. Он сволочь, и он играет с тобой, как с какой-то тупой молодой американкой.

Я качаю головой. Отворачиваюсь быстро моргая. Страх приводит к слезам.

— Ты не знаешь его или его жизнь, его прошлое или то, через что я прошла.

Она фыркает и делает большой глоток пива.

— Ты не можешь иметь все, Наташа. Так не бывает.

Я беспомощно смотрю не неё.

— У меня нет всего.

— Да, есть, — горько усмехаясь, говорит она. — Ты выросла в чудесном доме в ЛА, занималась модельным бизнесом и играла.

— Моя мать безумна! Если бы ты встретила ее, ты бы так не говорила!

Она игнорирует меня.

— В твоем классе есть ребята, которые лебезят перед тобой, ты умна, у тебя отец во Франции, он известный оператор, ты выглядишь как гребаная кинозвезда, а теперь у тебя есть красивый женатый парень, который хочет бросить ради тебя жену. Нет, извини, но у тебя не может быть всего этого. Это не правильно. Ты должна отпустить его и просто принять тот факт, что некоторым вещам не суждено случиться. Химия - это все, но выбор времени - настоящая сука. Это не твое время. На этот раз, в твоей жизни, это не твое время.

Не могу поверить в то, что слышу. Дело не в Бригсе, а в том, что у Мелиссы предубеждения по поводу меня, и ни одно из них не является правдой. Я имею в виду, она описывает мою жизнь не такой, какая она на самом деле.

— Жизнь каждого человека отличается от того, что видят окружающие, — тихо говорю я. — Если ты готова в это поверить.

— Как скажешь, — пренебрежительно говорит она. — Ты же знаешь, я права. Как твоя подруга, должна сказать тебе, что гоняться за женатиком довольно низко, и, чем скорее ты двинешься дальше и станешь думать о парнях твоего возраста, тех, кто доступен, тем быстрее у тебя будет что-то, за что можно будет искренне порадоваться.

Ауч. Черт возьми. Но я не удивлена, не совсем. Объяснить нашу с Бригсом ситуацию просто невозможно. Если бы Мелисса не увидела его этим утром, я бы ничего ей не сказала.

Стыдно ли мне? Не знаю. Не из-за того, как я к нему отношусь. И не из-за того, что он чувствует ко мне. Я просто знаю, что это не то, чем можно гордиться. Любовь - это то, о чем я всегда думала достаточно категорично - ты или кого-то любишь или нет. Если ты любишь, хорошо. Как любовь может быть чем-то иным?

Но теперь я живу во всех оттенках серого. Как любовь может одновременно и поднять вас высоко-высоко и заставить упасть? Бригс заставляет меня чувствовать себя чистой и грязной, ничем не обремененной и виноватой. Я могу снова и снова говорить себе, что у нас в этом вопросе не было выбора, по крайней мере, я его не делала, но я смогла бы отключить эти чувства лишь так же легко, как перестать дышать.

У нас все сложно. Шар из узлов, который стоит развернуть. И если бы я не верила, что, в конце концов, все это будет стоить того, я бы не стала его преследовать. Не стала бы тосковать по нему, ожидая его звонка.

Я не была бы чертовой девушкой в баре, гадающей, когда мужчина, которого она любит, собирается оставить жену.

Я жалкая.

И я влюблена.

Думаю, в конечном итоге, это одно и то же.

— Послушай, — говорит Мелисса, теперь мягче. — Я знаю, ты влюблена в него. Я же вижу. Но ты никогда не сможешь быть счастлива с человеком, который оставит ради тебя жену. Все время ваших отношений ты будешь задаваться вопросом, а что, если он сделает то же самое с тобой?

Но я знаю, что он так не поступит. Он не предатель. Он просто дурак, как и я. Дурак, выбравший неудачный момент.

Мне нужно, чтобы мы сменили тему, поэтому я спрашиваю о ее свидании прошлой ночью, и, в конце концов, все заканчивается обсуждением того вечера, оставляя беспорядок в душе, и моя любовь уходит на второй план.

Когда в тот вечер, опьяненная пивом, я возвращаюсь в свою квартиру, в голове плавает с слишком много мыслей. Я задаюсь вопросом, почему Бригс не связался со мной. Прошли дни. Я боялась контактировать с ним, не желая, чтобы он чувствовал давление или торопился с чем-то настолько деликатным. Поэтому я сижу, жду, беспокоюсь, и думаю, случиться ли все то, на что я могла лишь надеяться.

Только поздно, когда я собираюсь отправиться в постель, наливая на кухне чай и надеясь, что немного ромашки и капля шотландского виски успокоит мой бушующий ум, у меня появляется это ужасное чувство страха. Словно черная, болотистая тень пробирается через всю комнату, и, в конечном итоге, я затягиваю халат туже, хотя ощущение, кажется, исходит из моих костей.

Я содрогаюсь и стараюсь игнорировать его. Несу чайник в свою комнату, хватаю iPad и начинаю бездумно прокручивать все обычные сайты. Просто Jared, Perez Hilton, IMDB, Variety, The Hollywood Reporter, TMZ, US Weekly. Что угодно, чтобы отвлечь меня.

Когда звонит телефон, я наполовину уже сплю с iPad на лице. Я подпрыгиваю, моргая от суровых потолочных светильников, и быстро хватаю телефон из-под подушки.

Это Бригс.

Мое сердце уже мчалось, но теперь оно стремительно несется вперед словно безумное.

Я втягиваю воздух. Боясь стольких вещей. Новых начинаний. Конца. Каждый раз, когда вы думаете об этом, это пугает, и я знаю, когда отвечу на звонок, моя жизнь будет продвигаться в каком-то направлении, которое навсегда изменит меня.

Я отвечаю.

— Привет, — говорю я, мой голос лишь шепот.

Долгая тяжёлая пауза.

Слышу его дыхание. Неровное.

Он громко сглатывает.

— Наташа, — говорит он, и голос настолько убитый, что по мне пробегает дрожь. Чувство, что что-то не так, возвращается, костлявая рука кружит у моей груди.

— Бригс, — говорю я. — Что такое? Что случилось?

Проходит ещё несколько мгновений. Я слышу его дыхание. Скулеж. Он плачет?

— Пожалуйста, поговори со мной, — шепчу я. — Пожалуйста. Расскажи мне, что происходит.

— Они мертвы, — говорит он так тихо, что мне приходиться напрячь слух, чтобы расслышать.

— Кто? — спрашиваю я.

— Они умерли, — говорит он, и теперь кажется угнетенным. Ужасно угнетенным. — Миранда и Хэймиш.

У меня нет слов. Я в шоке. Моргаю и пытаюсь дышать. Это просто ужасная шутка. Как они могли умереть? Его жена и сын?

— Бригс... — говорю я. Облизываю губы, не зная, что говорить дальше. Я не нахожу это смешным, но опять же, это не пустяк, и он это знает. Я никогда не слышала, чтоб он был так серьёзен.

Просто продолжай говорить. Выясни, что происходит на самом деле. Никто не мертв. Этого не может быть. Всему этому есть объяснение.

— Они мертвы, Наташа, — говорит он, голос надламывается. Он глубоко дышит, дыхание ломается, и в этом разрыве, в глубине души, я ощущаю настоящую тоску. — Они мертвы. Это все наша вина. Мы сделали это. Мы сделали это.

Я не могу глотать. Сердце вырывается из груди, и я борюсь с параличом.

— Бригс, — шепчу я. — Пожалуйста, не говори так. Миранда и Хэймиш...

— Произошла авария, — прерывает он, снова этот монотонный голос. Боже, он словно робот. — Она была пьяна, ехала без автокресла. Я пытался остановить их, но не смог. Я оказался первым на месте происшествия, где они съехали с дороги, оба вылетели из машины. Этого бы не случилось, если бы я не сказал ей правду о нас.

— Что? — задыхаюсь я, не в силах осознать все это.

— Я сказал ей, что хочу развода. Она не согласилась. И я рассказал ей правду.

— Нет, нет, нет, — бормочу я, пульс зашкаливает.

— Она сорвалась. Это огорчило ее больше всего. Я должен был знать. Я же должен был знать, — он втягивает воздух и выпускает всхлип, который я ощущаю всем существом. — Если бы я мог все вернуть, я бы сделал все. Все. Разве ты не видишь, что случилось? Мы убили их.

Я не могу даже подобрать слова. Ничего из этого не ощущается реальным. Но я знаю, для него все это реально.

— Мне очень жаль, — говорю я смиренно. Так тихо и жалко, потому что, что я могу сказать? Как это может быть чем-то, кроме как плохим сном? Шуткой? — Ты уверен, что они мертвы?

Глупо. Так глупо. Но я не знаю, что сказать. Я кручусь и кружу вокруг этой правды, и не могу принять ее.

— Конечно, я охрененно уверен, — огрызается он. — Я... бл*дь, Наташа. Они мертвы! Это моя вина. Как я смогу продолжать жить с этим, с тем, что я сделал?

—Это не твоя вина, — говорю ему, умоляя, и слезы начинают падать. — Это не наша вина. Ты не знал. Откуда ты мог знать?

— Я должен был знать, — говорит он. — И теперь мой сын, мой сын... — Он замолкает, начиная рыдать.

О мой бог.

Боже мой.

— Мне очень жаль, очень-очень жаль, — восклицаю я, тело начинает дрожать, когда правда медленно доходит до меня. — Бригс, пожалуйста, прости.

Он плачет на другом конце, и мое сердце словно разбивается и разбивается молотком, а затем чувство вины накрывает меня сверху, сеть, вечно удерживающая меня в правде того, что мы сделали.

В нашей любви нет серого. Есть только чёрное. Резкое, тяжёлое и совершенно неправильное.

Я лишаюсь всего, что есть. Любви, жизни, души. Через секунду все это исчезнет.

— Я больше никогда не увижу тебя, — говорит он мне, и силы снова возвращаются к нему. — Мы сделали это. Мы были ошибкой. Ужасной гребанной ошибкой, и она стоила мне абсолютно всего.

Я не могу говорить. Качаю головой, слезы текут.

— Прощай, Наташа, — говорит он. — Пожалуйста, не связывайся со мной. Ты никогда не существовала. Мы никогда не существовали. Нас никогда не будет. Я этого не заслуживаю.

Телефон отключается и повисает тишина.

Я бросаю его на кровать, смотрю на него, пока слезы не размывают зрение. Я пытаюсь дышать, но не могу. У меня пересохло в горле, сердце хочет вырваться из груди и убежать далеко-далеко. Не могу винить его. Я хочу убежать, хочу умереть. Хочу выкопать могилу и похоронить себя глубоко-глубоко.

Бригс потерял жену и ребёнка.

Свою жену.

Своего ребёнка.

Красивого, улыбчивого мальчика, которого он любил больше всего на свете.

В одно мгновение он потерял все.

Потому что полюбил меня.

Он выбрал меня.

Рассказал правду.

Нашу ужасную, грешную правду.

Я падаю обратно в постель, чувствуя, как черные руки хватают меня и душат. Меня не волнует, что будет дальше. Сердце разбивается и осядет от его слов, зная, что я никогда не увижу его снова, зная, что мы были ошибкой. Моя душа плачет о тех жизнях, которые мы отняли. Все мое существо умирает, потому что я знаю, как бы я ни чувствовала себя сейчас, какими бы страшными ни был груз и стыд, которые мне придется нести, это ничто по сравнению с тем, через что придется пройти Бригсу.

Я ужасный человек.

Самый худший.

Мелисса понятия не имела, как низко я пала, до какой степени на самом деле опустилась.

Я так сильно ненавижу себя. Очень сильно.

Глядя в потолок, я плачу, сначала молча, потом начинаю кричать, орать, задыхаться от слез. Кусаю кулак, пока не оставляю глубокие следы зубов на коже, маленькие красные борозды, почти разрушающие поверхность. Грудь и сердце, кажется, сходятся в одной точке, разбиваясь на мелкие кусочки, заставляя меня содрогаться и дрожать, борясь за жизнь и желая умереть. Все в одно и то же время.

Боли так много, слишком много, и я не могу остановиться, я громко кричу, плачу, мечась по кровати на этом тонущем корабле.

Я сделала это.

Я заслуживаю этого.

Этого горького, чёрного конца.

Я никогда не двинусь дальше.

Никогда не буду прежней.

Никогда не перестану ненавидеть себя.

Я убила двоих человек.

И я никогда снова не увижу Бригса МакГрегора.

Глава 17

БРИГС

Лондон

Наши дни

— Папочка, — говорит Хэймиш, голос такой нежный и любопытный.

Даже не глядя на него, я знаю, что это сон, что не останавливает мое сердце от расширения, потому что каждая часть меня жужжит от ощущения того, что значит быть живым. Возможно, мне снится сон, но это благословение знать это, держаться за каждый образ, за каждое чувство.

— Что такое, Хэйм? — поворачивая голову, спрашиваю я.

Мы лежим рядом на траве в саду на Принсес стрит. Я на боку, листая его раскраску, в то время как он лежит на спине, указывая на небо пухленькими пальчиками. Я так и не понял, в кого он такой. Мы с Мирандой худые, но, полагаю, такое могло передаться неизвестно откуда. И хотя у меня в бороде, когда она отрастает, есть немного рыжих волос, Хэймиш просто морковка. Все говорили, что он потемнеет, как и я, когда подрастёт, но у меня было ощущение, что он ещё долго останется рыжиком.

Полагаю это нечто такое, чего я никогда не узнаю.

— Что это за облако? — спрашивает он, и я смотрю вверх на проплывающие облака, на которые он указывает.

Я прищуриваюсь.

— Ну, даже не знаю. Что ты видишь?

— Это сожаление?

Я добродушно смеюсь.

— Ты имеешь в виду созвездие. И это ведь когда видны звезды. Только ночью, когда темно.

— Почему мы не видим звёзд днём?

— Потому что, — говорю я ему, выбирая простое объяснение, — звезды такого же цвета, что и солнце, но солнце ярче. Оно заставляет их исчезнуть.

— А что такое облака?

— Сахарная вата, — говорю ему. — Божьи подушки. У них так много функций.

— Расскажи мне историю об этом облаке, — говорит он, указывая вверх.

Облако бесформенное, но на моих глазах превращается в лицо. В лицо Наташи.

Я с трудом сглатываю.

— Это девушка, — тихо говорю я.

— Она принцесса, — предполагает он. — Расскажи мне историю о ней.

Я смотрю на таинственные глаза Наташи и высокие скулы, видные в дымке белого.

— Жила была принцесса, которая очень любила мужчину. И мужчина любил ее. Он поклялся, что убьет ради нее драконов, пройдёт через опасные земли, сделает все, что угодно, чтобы только быть рядом с ней. Он готовился к тому моменту, когда она будет принадлежать ему, а он ей. Но этот момент не наступил, когда он думал, должен был. Вместо этого мужчина должен был потерять все в своей жизни.

— Он получил принцессу в конце?

Я смотрю на Хэймиша со слезами на глазах.

— Не знаю, сынок. Он все ещё сражается с драконами.

— А у мужчины был сын?

Я киваю.

— Да, — шепчу я. — Замечательный, красивый сын.

— Где теперь его сын?

Делаю глубокий, дрожащий вдох и снова смотрю на облако Наташи, которое становится все более размытым.

— Его сын был одним из тех, кого он потерял. Он больше никогда не видел его.

— Думаешь, они когда-нибудь найдут друг друга?

Я киваю, слеза течёт по моей щеке и падает на траву.

— Может быть лишь во сне.

— Почему ты плачешь? — спрашивает он меня.

Я поворачиваю голову и любуюсь его красивым личиком.

— Потому что, я люблю тебя. И просто хочу убедиться, что ты в порядке.

Он улыбается мне, хвастаясь отсутствующим зубом.

— Ты знаешь, что я в порядке. Я здесь, с тобой. Я всегда с тобой.

Тянусь, чтобы схватить его за руку, и на мгновение мне это удаётся. Такая маленькая, хрупкая и тёплая в моей хватке. Это похоже на рай.

Затем, подобно облакам, он начинает исчезать, превращаясь в белую дымку, пока у меня не останется ничего, кроме воздуха. Мое тело начинает вырываться из сна, ложная реальность проносится мимо, пока не исчезает.

Я медленно просыпаюсь. Когда у меня бывают такие сны, я держусь за них изо всех сил. Не открываю глаза и не встаю. Никуда не спешу. Хватаюсь за каждое чувство и каждое воспоминание прежде, чем они навсегда уйдут. Сны - это единственный способ увидеть Хэймиша, и я был бы дураком, если бы тратил их впустую.

Сегодня все иначе. Я чувствую это своими костями, этой темной материей, которая, кажется, вытекает из моего тела и на стены.

Сегодня - 26 сентября.

Годовщина смерти Хэймиша и Миранды.

Я должен вернуться в Эдинбург, посетить кладбище - как делаю каждый год - иногда один, иногда со своими родителями. Но это первый год, когда я снова стал работать, первый год, когда я пытаюсь действительно взять себя в руки.

Достаю телефон и проверяю расписание поездов, задаваясь вопросом, хватит ли у меня в эти выходные времени, чтобы доехать до Эдинбурга. Не думаю, что у меня получиться, и я решаю, что мне нужно сделать что-то здесь, в Лондоне, чтобы почтить их. Не знаю что именно, но даже просто купить любимые цветы Миранды и любимые наклейки Хэймиша и бросить их в Темзу, ощущается достаточным.

Но этого никогда не бывает достаточно. Это то, что нужно. Нет ни одного ритуала, который я мог бы проделать и он был бы достаточным, потому что ничто не сможет передать, как я сожалею, и ничто никогда не вернет их в мою жизнь. Мои попытки почтить их служат лишь для того, чтобы принести мне мир и больше ни для чего.

Даже сейчас, в муках любви, мир все еще так быстротечен.

Позже утром, когда я собираюсь бежать в колледж, я получаю от Наташи смс, в которой она спрашивает меня, не пойти ли нам обедать вместе. Помимо нескольких ночей здесь и там, мы все свое свободное время проводили вместе, поэтому планы выглядят как данность. Замечательная, легкая данность.

Но не сегодня вечером

Я пишу в ответ: Я не лучшая компания. Хэймиш и Миранда умерли в этот день.

После этого наступает долгая пауза, и тогда появляются эти точки, когда она снова и снова пытается набирать что-то. Наконец она присылает: Прости, я не знала.

Знаю, что ты не знала. Все нормально. Поговорим позже.

Я не хочу быть сдержанным и не общаться по этому поводу, но в такое время было бы странно нам быть вместе. Кроме того, мне нужно побыть одному. Я должен побыть один. Иначе было бы неправильно.

Хотя весь оставшийся день ничто не кажется правильным. Я скорблю о Хэймише, и каждый день испытываю чувство вины по отношению к Миранде, так что этот день не должен отличаться от обычного. Но так и есть. Я едва справляюсь с уроками, и не занимаюсь книгой или подготовкой к урокам. Просто не могу. Я ухожу и направляюсь домой, удивляя Винтера длинной прогулкой вокруг Риджентс-университета, утопая в своих печалях до такой степени, что даже Винтер подавлен, его голова опущена, глаза настороженно смотрят на меня.

Когда я возвращаюсь, Винтер направляется прямо на диван и смотрит на меня большими голубыми глазами. Я наливаю себе виски и смотрю в окно на Бейкер-стрит, пытаясь затеряться в воображаемых жизнях людей, идущих туда-сюда. Но я не могу. Я не могу избежать боли и жизни, которую выбрал.

Выхожу за дверь, на улице темнеет и холодает, резкий холод осени. Я выбираю пионы, любимые цветы Миранды, затем направляюсь в магазин игрушек. Сразу же теряюсь в стеллажах, пытаясь найти то, что бы ему понравилось. Он любил динозавров. Жуков. Монстров. Науку. Я выбираю пачку наклеек с динозаврами с T-Rex и Stegosaurus, которые ему бы понравились, а затем спускаюсь к Темзе.

Не утруждаюсь себя пользоваться метро. Я хочу провести время так, словно это ритуал, проходя через все прекрасные вещи, которые помню. Иногда четыре года кажутся вечностью. Иногда все словно случилось сегодня утром. Как я могу помнить так много и, в то же время, так мало? Как мертвые могут быть так близко и так далеко?

И все же, пока я иду, с таким бременем на сердце и тяжелым весом времени, я думаю о Наташе. Думаю о том, что она должна быть здесь со мной. Я люблю ее. Всем сердцем. И, несмотря на то, что мы были друг с другом, к чему привели наши действия, я хочу быть с ней столько, сколько смогу.

Я не могу сделать это один. Не буду делать это в одиночку. Уже нет. Если она собирается разделить со мной жизнь, она должна разделить каждую ее часть, включая уродливые истины, которые мы так стараемся не замечать. Мы оба очень боимся упоминать наши слабости, говорить о том, что сделали, хотя никогда и не хотели, чтобы произошло нечто подобное. Мы оба ходим на цыпочках вокруг того, что сожгло нас обоих до основания, того, что связывает нас. Это нельзя игнорировать.

В невежестве нет никакого истинного покоя.

Я вынимаю сотовый и звоню ей.

— Привет, — сразу же отвечает она, хотя голос немного осторожный. Я слышу шарканье, и знаю, она пытается быть осмотрительнее рядом с Мелиссой. Единственный вопрос, в котором нам стоит соблюдать осторожность. Кажется, она думает, что у Мелиссы есть что-то на меня, и я не могу не согласиться с ней.

— Послушай, — говорю ей. — Можешь встретить меня на Набережной?

— Сейчас?

— Пожалуйста.

— Конечно. Сейчас приеду.

Я отключаюсь и замедляю шаг, дышать становится легче.

К тому времени, как я пробираюсь через западный Лондон к станции Набережная, я вижу, как Наташа выходит на улицу. Быстро машу ей, держа цветы на низком уровне.

Она направляется ко мне, и, к счастью, на ее лице никаких признаков ожидания, что цветы для нее.

Я нежно целую ее и показываю ей цветы и наклейки.

— Цветы для Миранды, — говорю ей, надеясь, что это не слишком странно. — Она всегда сходила с ума по пионам. Наклейки для Хэймиша. T-Rex и Stegosaurus были его любимчиками. Он всегда сражался с ними. Я всегда задавался вопросом, что произойдет, когда он станет достаточно взрослым, чтобы понять, что оба динозавра жили на расстоянии в миллионы лет и никогда не существовали вместе.

Она мило улыбается, но я знаю, что она плакала. Ее глаза серьезные, блестящие от усталости.

— Уверена, он был бы так же расстроен из-за того, что Санта-Клауса не существует.

— Вероятно, ты права.

Я беру ее за руку, и мы идем к набережной, направляясь под мосты Золотого Юбилея. Ночью, несмотря на все мерцающие огни, река темна как грех. Она выглядит бездонной, местом, что держит монстров в своем сердце.

— Я не ожидала услышать тебя, — шепчет мне Наташа, когда мы прогуливаемся мимо нескольких бегунов, вышедших на ночную пробежку, мимо барж и лодок, с которых доносится пьяный смех людей, не несущих никакого бремени. Лучи света плещутся на воде, воздух пахнет солью и влагой, как в сыром подвале.

— Сам не ожидал, что позвоню, — признаю я. — Но, наверное, я кое-что понял. Не важно, насколько это трудно для меня, я не хочу делать это в одиночку. Я не обязан. У меня есть ты.

— Бригс, — тихо говорит она.

— Я знаю, — говорю ей. — Знаю, это кажется неправильным, но это правильно. Я хочу жизнь с тобой, Наташа. И мы оба очень пострадали из-за того, что сделали. Никто из нас не хотел этого. Но что есть, то есть. И у нас не так уж много надежды преодолеть все это, если не вместе. Моя боль - твоя боль. Твоя боль - моя боль. Мы понимаем друг друга, мы понимаем все это, в отличие от всех остальных.

Она сжимает губы, кивая.

— Ты уверен, что хочешь, чтоб я была там? Это ведь очень личное.

— Личное, да, — говорю ей. — Но, дорогая, ты моя личная жизнь. Я хочу, чтобы ты была везде, так же, как хочу и сам быть во всех аспектах твоей жизни. Это очень личное, и мне нужно поделиться этим с тобой. Это единственный выход. Единственный выход.

Мы идем немного вперед, пока не доходим до золотой крылатой статуи мемориала RAF, где он, как солдат на страже, смотрит на реку. Ступеньки ведут вниз к краю воды, и на той стороне всегда блуждающее колесо Лондонского взгляда смотрит вниз на нас.

Здесь уединенно. Кажется, так же хорошо, как и в любом другом месте. Хэймиш был бы очарован статуей, а Миранде понравился бы вид Лондона.

Мы с Наташей стоим рядом, опираясь локтями на перила. Сначала мы не разговариваем. Существует слишком много того, что надо сказать, и недостаточно слов, чтобы выразить. Я перебираю в голове все, что любил в них, и когда дело доходит до Хэймиша, эмоции переполняют меня, их слишком много. Слезы сразу же колют, обжигают глаза, и грудь тут же наливается свинцом. Нет ни единого шанса, что я смогу выбраться из этого, не превратившись в полную развалину.

Но Наташа протягивает руку и берет меня за мизинец, и этого прикосновения достаточно, чтобы сообщить мне, что она здесь для меня, и каким-то образом это дает мне смелость найти мои первые слова.

— Мы здесь сегодня вечером, — говорю я черной реке, голос уже надламывается, — чтобы выразить наше почтение Миранде Хардинг и Хэймишу Хардинг МакГрегору. В этот день, четыре года назад их неожиданно и несправедливо забрали из этого мира, слишком рано. — Я делаю глубокий вдох и закрываю глаза. Воздух соленый, маслянистый, слабо пахнущий сточными водами. — Не думаю, что этот день станет легче. Не думаю, что таким станет любой день, потому что они живут не только в моей памяти. Они живут во сне и в моем сердце. Они живут в моей душе, и я с радостью сохраню их в этом месте. Я лишь хочу... хочу, чтобы они знали, как я сожалею обо всем, что когда-то сделал, что причинило им боль. Хочу, чтобы они знали, что я действительно, так или иначе, любил их. Хотя у Миранды и у нас были разногласия, она все еще была матерью моего ребенка, и я уважал это. Я бы отдал все, чтобы вернуться во времени назад и предотвратить все это. Не позволил бы ей приблизиться к скотчу. Не позволил бы приблизиться к Хэймишу. Я бы предусмотрел такое развитие событий и спрятал ключи от машины. Сделал бы все, что угодно.

Я осознаю, что никогда не рассказывал Наташе о том, что произошло в ту ночь, и, судя по тому, как слезы текут из ее глаз, по тому, как ее рука сжимает мой палец, ей больно.

Я продолжаю, в горле пересохло.

— Есть очень много вещей, которые я мог бы сделать, чтобы предотвратить их смерть, и ни секунды не проходит, чтобы я не сожалел об этом. Как бы мне не хотелось, я не могу повернуть время вспять и все исправить. Но я медленно, очень медленно научился не сожалеть о том, что первым делом поговорил с Мирандой.

Я смотрю на Наташу, которая смотрит на меня широкими блестящими глазами.

— Я не жалею об этом. Не хочу изменить. Потому что, такова правда, и правда должна быть сказана. Может быть, какие-то вещи лучше оставить в темноте, но я никогда не верил в это. Как только я осознал, чего у меня нет, я не мог жить ложью. Правда ранит. В этом случае, она убила. Но я больше не согласен сковывать себя этим чувством вины. Я отказываюсь прожить жизнь в стыде, потому что влюбился в кого-то еще и потому, что я решил поступить правильно, даже если это обидело кого-то. Мне нужно примириться с этим, и я думаю, Хэймиш, и в глубине души, Миранда, согласились бы со мной. Их утрата лишила меня жизни и души, и бесповоротно изменила многие жизни. Но я также знаю, что они оба хотели бы, чтобы я двигался дальше, шел вперед, был счастливым.

Вздыхаю и поднимаю букет цветов, срывая несколько лепестков.

— Я поступил неправильно и старался поступать правильно. Но это уже не о моей вине, чувстве стыда или страдании. Это все лишь о двух очень особенных людях, которых забрали слишком рано, по которым я скучаю каждый день, и которых мне хотелось бы увидеть еще раз. Речь идет о жизнях Миранды и Хэймиша, о людях, которых они любили, и о тех, кто любил их.

Я разбрасываю светлые лепестки по темной воде. Они выглядят как звезды, блуждающие по движущемуся небу. Вынимаю наклейки с динозаврами и делаю то же самое.

— Люблю тебя, малыш. И скучаю по тебе. Ты бы не поверил, как сильно. И я знаю, знаю, иногда ты рядом со мной. Или, возможно, как ты говоришь в моих снах, ты постоянно рядом. Мне очень жаль, что я так и не узнаю, каким человеком ты станешь. Я также сожалею, что мир отнял возможность узнать это. Но что-то подсказывает мне - может быть, это просто глупая надежда - что я все еще знаю. Независимо от того, сколько лет прошло, я все равно знаю тебя. Здесь. — Прижимаю кулак к сердцу и пытаюсь дышать. Это чертовски сложно. — Я люблю тебя.

Затем падаю на землю, ноги не держат меня.

Наташа опускается со мной, пытаясь поддержать меня, но я не могу. В конечном итоге я просто держусь за нее, обнимая за плечи, как будто не могу держаться достаточно крепко. Я плачу, рыдая в ее плечо, чувствуя так много любви и так много душащей меня боли. Это сводящий с ума спуск во тьму, и я чувствую, что скольжу.

Но она - свет. Она даёт мне свет. Она держится и говорит мне, что я хороший человек и что я заслуживаю прощения, заслуживаю освобождения. Она говорит красивые вещи, и я чувствую ее веру, чувствую силу, хотя знаю, темнота овладевает и ей. Интересно, будет ли это всегда так: взаимное утопление, нисходящая спираль двух из нас, держащихся за руки, пока мы идем.

И я задумываюсь, всегда ли мы сможем вытащить друг друга из этого.

Но потом, когда ночь продолжается, и мы лежим у реки, прижавшись друг к другу в отчаянных и диких объятиях, я знаю, что мне не нужно задаваться вопросами.

Пока она со мной. До тех пор, пока я с ней, мы всегда будет вытаскивать друг друга из этого.

Мы навсегда окружены пеплом.

Но мы огонь.

И огонь поднимается.

Каким-то образом, когда все слезы высыхают, в груди оцепенение, а мое лицо напряжено, мы оба встаем на ноги. Мир крутится вокруг нас - темные, плещущиеся волны, движение на мостах, сверкающие огни Глаза, пабы и лодки, и жизнь продолжается - и я чувствую, что мы просто попали в проходящий шторм. Ужасный, разрушительный и беспощадный на своем пике, но, затем, он вскоре ослабевает и движется дальше. Он оставляет все за собой как разрушенным, так и чистыми.

Наташа обнимает меня за талию и прижимает голову к груди. Я сжимаю ее затылок, благодаря Бога за нее, благодаря за то, что он позволил буре пройти, и поднялся свет. Может быть, это не всегда будет так, но сегодня, когда мне действительно нужно, все именно так.

Думаю, я наконец-то знаю, каково это - расставить все по своим местам. Это дрянная, грязная работа, но я все еще здесь.

— Я очень сожалею, — шепчет она мне. — Обо всем.

— Мне тоже жаль, — говорю я. — Но я не жалею о тебе.

Она смотрит на меня вверх, и я вытираю слезу с ее щёки, прежде чем нежно поцеловать губы.

— Пойдём со мной домой, — шепчу ей.

Она кивает, и мы возвращаемся через город, оставляя цветы, наклейки и слезы на Темзе.

Глава 18

БРИГС

— Профессор МакГрегор, выглядите не очень горячо.

Я даже не отрываю взгляд от своих заметок. Быстро убираю их в портфель, пока студенты выходят из комнаты, желая, чтобы Мелисса ушла с ними.

— Ну, это неправда, — тихо добавляет Мелисса, подходя ближе, пока практически не ложится на стол. Боковым зрением я вижу, как ее красные ногти барабанят по поверхности. — Вы всегда очень секси. И вы это знаете. Зачем еще вам носить такие обтягивающие бицепсы рубашки? — я практически ощущаю, как ее похотливые глаза шарят по мне. — Но вы выглядите уставшим. Что-то не так?

Закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Знаю, я выгляжу дерьмово. Этот уик-энд истощил меня. Хотя поминание рядом с Наташей было более очищающим, и моя душа чувствует себя бесконечно свободнее, это не означает, что эмоции до сих пор не зашкаливают. Узы стыда и вины могут, наконец, ускользнуть от меня, но горе никогда не отпустит. Оно может ослабевать, может затихать время от времени, но оно навсегда, на всю оставшуюся жизнь, привязано ко мне. Сейчас я смирился с этим, что мне никогда не удастся заполнить пустоту, оставленную позади, но только потому, что вы принимаете что-то, не означает, что все становится легче.

Тем не менее, я еще не смирился с тем фактом, что каждый раз, когда Мелисса поблизости, она достает меня своими неопределенными вопросами. Несколько раз, когда я обсуждал ее с Наташей, она поддерживала подругу, хотя у нее, кажется, были свои собственные оговорки. Может быть, потому что она действительно единственная подруга, которая у нее есть, может быть, потому, что Мелисса, по крайней мере, в ее глазах, слишком беспокоится за нее.

Но есть тут что-то еще. Я точно знаю. И меня пугает сама мысль, что это «что-то» может остаться незамеченным, пока не станет слишком поздно.

Ты параноик, — говорю я себе. — Снова.

Но когда, наконец, смотрю вверх, чтобы дать ей «Почему ты все еще здесь?» взгляд, я улавливаю вопиющее выражение похоти в ее глазах. Похоти и чего-то нездорового. Думаю, именно такой взгляд получают многие девушки от мужчины, у которого на уме лишь плохие намерения.

— Вы хотели мне что-то сказать? — спрашиваю ее, игнорируя сказанное ранее и пытаясь говорить настолько уклончиво, насколько это возможно.

— Мне просто интересно, какие у вас взгляды на свидания со студентами, — говорит она с фальшивой невинностью, лицемерно наморщив гигантский лоб.

Мои глаза чуть не вылезают из орбит.

— Простите? — я нервно оглядываю класс, чтобы узнать, слышал ли кто-нибудь, но теперь мы одни, что и хорошо и плохо.

— Оу, расслабьтесь, — говорит она, пожимая плечами. — Это всего лишь вопрос. Знаете, я не кусаюсь. Если только мне не скажут. Я очень хорошо выполняю определенные приказы.

Хмуро смотрю на нее, качая головой, пытаясь собраться с мыслями.

— Уверен, вы знаете правила относительно подобного. Как это относится к сегодняшнему уроку или любому другому?

— Я знаю правила о личных отношениях со студентами, — медленно говорит она. — Но вы, вы делаете исключения?

— Нет, — говорю я, шевеля челюстью в попытке снять напряжение. — А теперь я притворюсь, что вы меня об этом не спрашивали.

— Почему? — спрашивает она, обходя стол и останавливаясь всего в нескольких дюймах от меня. — Я заставляю вас нервничать?

Я держу голову высоко поднятой.

— Честно говоря, Мелисса, вы заставляете меня чувствовать себя неловко.

Она наклоняет голову, оценивая меня с ухмылкой.

— Потому что завожу вас, вот почему.

Господи, она сумасшедшая.

— Прошу прощения?

— Вы меня слышали. Я заставляю вас чувствовать себя неловко потому, что вы хотите меня, просто и понятно. Не виню вас. Здесь нечего стыдиться. И я определённо никому не скажу.

— Мелисса, если вы не уйдете, я собираюсь обсудить этот вопрос с университетом, — говорю ей, пытаясь подавить начинающийся разгораться гнев. — Это работает в обоих направлениях. Флирт с учителем не одобряется, как и наоборот.

Ухмылка начинает исчезать. Она прищуриваются.

— Вы бы действительно донесли на меня? Только за то, что говорила с вами?

— Да, — говорю ей. — Потому что это не просто разговор, и вы это знаете. Я буду притворяться, что не знаю, что вы, черт возьми, предлагаете, но между мной и вами мне подобные отношения не нужны.

Ее голова дергается, словно ее ударили. Я не чувствую себя плохо из-за этого, но, когда вижу презрение, появляющееся в ее глазах, начинаю жалеть о своей грубости. Она не из тех, кто легко принимает отказ, и сейчас я это понимаю.

— Что вы сказали мне? — шепчет она.

— Я сказал, убирайся отсюда, — указываю на дверь. — И в следующий раз, когда захочешь поговорить со мной, я удостоверюсь, что мы не одни. И если мы останемся одни, я обязательно запишу наш разговор. Понимаешь? Не знаю, в какую гребаную игру ты со мной играешь, но она заканчивается здесь и сейчас. Я не интересуюсь тобой, и я бы не стал, даже если бы ты не была моей студенткой. Как только ты примешь это, в этом семестре тебе станет легче.

Она смотрит на меня.

— Ты настоящий мудила, ты это знаешь? Чертов дрочер.

— Меня называли похуже люди, более важные, чем ты, — указываю головой на дверь и вынимаю телефон. — И у меня нет проблем с нажатием кнопки записи прямо сейчас, если ты действительно хочешь сделать все более сложным, чем есть.

Она втягивает воздух сквозь зубы, кажется, закипая, затем качает головой.

— Ты пожалеешь об этом.

Я кисло улыбаюсь ей.

— Нет. Не говори мне о сожалении. Ты нихрена не знаешь о сожалении. Теперь, иди.

Она шокировано моргает, прежде чем разворачивается и выбегает из комнаты. Я громко выдыхаю, пытаясь набраться сил и привести мысли в порядок.

Мне нужно поговорить с Наташей о ней, я просто не знаю, как это преподнести. Не знаю, какие проблемы она собирается создать для нее, и последнее, чего я хочу, это чтобы ее выгнали. Мелисса платит за квартиру, и если Наташа что-нибудь ей скажет, Мелисса придет в бешенство и Наташа уйдет. Она не может жить со мной, в любом случае, не в долгосрочной перспективе, пока у меня еще есть работа. Я рискую, тайно встречаясь с Наташей, но жить вместе - это совсем другой риск.

Лучшее, что я могу сделать, это просто в какой-то момент рекомендовать Наташе переехать, ничего не говоря ей о Мелиссе. Мелисса знает, через какой ад нам обоим пришлось пройти. Ни один настоящий друг не будет так бесцеремонно преследовать другого мужчину, как бы все не кончилось тогда, хорошо или плохо.

Неделя идёт, и я понимаю, что не в состоянии обсуждать это с ней, даже при том, что прятки начинают казаться утомительными вместо того, чтобы быть волнительными. Когда мы выходим вместе на ужин, в паб или в кино, когда мы просто гуляем по городу, мы стараемся делать вид, что у нас строго платонические отношения. Лондон - огромный город, но, в то же время, мир такой маленький. Хотя мы оба время от времени забываемся, держась за руки и воруя поцелуи на публике, мы оба всегда осознаем, что кто-то может увидеть нас. И нет, она не моя студентка, но это все еще риск.

Вот почему, когда наступает пятница, я почти пребываю в экстазе. Я везу ее в Эдинбург, чтобы познакомиться с семьей, место, где нам не надо быть секретом, по крайней мере, в настоящем. Еще я нервничаю, беспокоюсь и чувствую целую кучу других вещей, заставляющих мое сердце биться быстрее.

Наташа приходит ко мне домой после занятий, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Шелли выводит собаку на прогулку. Она будет присматривать за ним, пока я в отъезде, и обычно пушистый мерзавец начинает паниковать, когда я собираюсь и ухожу. А так он просто думает, что идет на прогулку, и что я буду здесь, когда он вернется, хотя, клянусь, выходя за дверь, он посылает мне уничижительный взгляд.

Наташа расхаживает по гостиной, заламывая руки и кусая губы.

— Ты тоже нервничаешь? — спрашиваю ее, изумляясь, что вижу такой.

— Конечно! — восклицает она. — Я же, черт побери, знакомлюсь с твоими родителями. И твоим братом. Я слышал о них всего миллион раз.

— Тогда ты уже знаешь, что они прекрасные люди, — говорю ей, обнимая за талию и улыбаясь. — Они полюбят тебя.

— Но они меня не знают, — возражает она. — Они не знают о настоящих нас.

Я вздыхаю, закрывая глаза.

— Я знаю. Но им нельзя знать.

— Они должны, — говорит она, и я открываю глаза, чтобы увидеть, как она отчаянно ищет мои. — Разве ты не понимаешь? Это не знакомство с семьей. Речь идет о том, чтобы жить во лжи.

— Мы больше не живем во лжи.

— Тогда что мы скажем? — спрашивает она. — Когда они спросят, как мы познакомились?

— Я уже говорил тебе. Мы не будем вдаваться в подробности. Я встретил тебя несколько лет назад, когда ты работала на фестивале короткометражных фильмов в Эдинбурге. Это ведь был день нашей встречи? Все это правда. Этой правды и будем придерживаться

— И что потом? — говорит она, вырываясь и направляясь к окну. — Я ... — тяжело вздыхает и смотрит на свои руки. — Я никуда не пойду, Бригс. Это только начало. Но через несколько лет? Что потом? Истина - вся правда - всплывет.

— Тогда мы разберемся с этим, — говорю ей. — Им не нужно знать все, и, конечно, не все сразу.

Она обеспокоено смотрит на меня.

— Ты боишься рассказать им. Почему?

— Потому, — отвечаю ей.

— Ты стыдишься, — тихо говорит она.

— Нет. Не тебя. Не всего этого. Просто... — развожу руками. — Ты же знаешь, насколько все сложно.

— Но твоя семья - милые люди, ты сам сказал. У твоего брата, кажется, больше проблем, чем у Чарли Шина. Разве ты не думаешь, что они все поймут правду? Они не станут винить тебя. Может им даже многое станет ясно.

Я разочарованно потираю рукой лицо.

— Когда придет время. Это... Я просто хочу, чтобы они увидели тебя так, как вижу я. Как должно быть.

— Ты имеешь в виду, не как другую женщину.

— Ты знаешь, что я имею в виду, — быстро говорю я, подходя к ней и беря ее за руку. — Нет другой женщины. Никогда не было. Это была только ты. И я хочу, чтобы они видели только тебя. Пожалуйста. Только один раз. Мы выясним будущее позже.

Она кивает.

— Ладно.

Целую ее руку.

— Спасибо.

— Я просто ненавижу врать. Знаю, что Мелисса не поверила мне, когда я сказал ей, что уезжаю.

Я напрягаюсь. Внезапно становится трудно дышать.

— Что? — удается выдавить мне.

Она пожимает плечами.

— Ну, я не могу сказать ей, что уезжаю с тобой. Как я уже говорила, она опекает меня, и ты ей не нравишься. Поэтому я сказала, что собираюсь в Глазго с вымышленным Брэдли. Вымышленный Брэдли уверен, что сейчас там происходит много интересного.— Она смотрит на меня. — Ты в порядке?

Быстро киваю, моргая.

— Да, прости. Могу представить, что лгать непросто. Почему ты не можешь сказать ей правду?

— Полагаю, по той же причине, по которой ты не хочешь говорить своей семье. Не думаю, что она бы поняла. И она не поверит моим объяснениям. Она злится на тебя, не представляешь как сильно, и эта обида идет и против меня.

— Представляю, — говорю ей, задумываясь, подходящий ли сейчас момент. Но опять же, что я скажу? Эй, кстати, твоя лучшая подруга подкатывает ко мне и угрожает?

— Может быть, у нее будет больше понимания, чем ты думаешь, — говорю я. — Она знает, что мы оба взрослые.

Наташа качает головой, морщась.

— Она странная. И размышляет совсем не так. Я боюсь, что это принесет больше вреда, чем пользы, — сжимает мою руку. — В любом случае, это не имеет значения. Пора на поезд?

Я киваю.

— Нам лучше убраться отсюда, пока Винтер не вернулся и не потерял рассудок. У моей обуви не останется шанса.

***

Поезд до Эдинбурга идет долго, но я не придаю этому значения. Есть нечто романтичное в том, как пейзаж пролетает мимо вас. Ваш разум движется с ним, смотря на вещи по-другому. Словно генератор идей, происходит мозговой штурм, и это место, где можно позволить вашим мыслям улететь. В некотором смысле, это даже лучше, чем «Астон Мартин» (который снова вышел из строя после нашего побега в Ботани-Бэй, поэтому мы едем на поезде), потому что теперь я могу расслабиться и наблюдать за тем, как движется мир.

Я особенно не против, что сейчас рядом со мной Наташа. Наши сиденья находятся в первом классе, и вагон относительно пуст. Мы можем сидеть рядом, ее рука в моей, кончики пальцев выводят круги на ее коже. Мы целуемся, смеемся и застенчиво улыбаемся друг другу, и мы, наконец-то, свободны быть просто нами.

Хорошо быть дома. Я привязался к Лондону, но Эдинбург всегда будет домом, моей настоящей любовью, независимо от того, сколько плохих воспоминаний заперты здесь. Сойдя с поезда на станции Уэверли и услышав повсюду шотландский акцент, у меня появляется чувство, что с моих плеч сняли еще один груз.

Тем не менее, когда мы вызываем такси, чтобы отвезти нас в дом моих родителей, страх возвращается.

Нехорошо скрывать правду от собственной семьи. И я не стану врать, если дело дойдет до этого. Но я хочу, чтобы мнение о Наташе сложилось на основе того, кто она есть, не учитывая ее прошлое. Мои родители такие же понимающие, как Лаклан и Кайла, но даже если они знают, кто она на самом деле для меня, они будут смотреть на нее иначе.

Никто не любит «другую женщину». Никто не хочет налаживать с ней контакт, сопереживать ей. Никому не нравятся распутники, но когда дело доходит до этого, я - их сын, и они видели, как я страдаю, они видели мою вину и горе. Мое признание не останется без какой-либо формы осуждения от них, но Наташа будет той, кого действительно сожгут. Они не знают ее. Не знают, что ей пришлось пережить. Они не знают, как она ко мне относится. Я хочу, чтобы они увидели все это прежде, чем всплывет правда.

Я защищаю ее, коротко и ясно. Защищая нас, эту хрупкую, прекрасную вещь, разрастающуюся между нами, это великолепное свободное падение, мысль об окончании которого по какой-либо причине мне невыносима.

— Вот и он, — говорю ей, когда такси подъезжает к дому.

— Здесь так мило, — воркует она, смотря в окно широко открытыми глазами на дом, железные ворота и каменную стену, изобилие тыкв и капусту в садах.

Мы забираем наши сумки, и таксист отъезжает, как только мама распахивает дверь.

— Почему ты не сказал мне, что вы уже приехали? Я могла встретить вас! — восклицает она с широко открытыми глазами, звуча сердито и взволнованно.

— Не хотел тебя беспокоить, — говорю ей, кладя руку на спину Наташи и проводя ее через ворота.

— Бригс, ты же знаешь, это не доставило бы мне беспокойства, — произносит она, сжимая руки, пока широко улыбается Наташе. — Прости, что мы не смогли встретить тебя у поезда. У моего сына ужасная привычка быть таким скрытным.

Мы с Наташей быстро обмениваемся взглядами.

— Ничего страшного, — мягко говорит она. — Очень приятно с вами познакомиться. У вас прекрасный дом. И прекрасный сын.

Теперь мама лучезарно улыбается и мне.

— Разве она не прелесть? — спрашивает она. — Наташа. Красивое имя для красивой девушки.

— Что там такое, еще один? — говорит отец, прислонившись к двери, засунув руки в карманы. — Сначала Лаклан приводит домой симпатичную девочку, а теперь и наш второй сын. Мы станем самым популярным домом на улице.

— Не обращай внимания на моего отца, — поясняю Наташе. — Я весь в него. Видишь эти очки? В глубине души он чудак, который никогда не мог понять, почему такая женщина, как моя мать, заинтересовалась им.

— Эй, — предостерегающе говорит мама, идя по тропинке к ступенькам и оглядываясь на меня через плечо. — Умная женщина узнает хорошую добычу, когда увидит. Кажется, Наташа такая же умная, как и все мы.

Мы заходим в дом, и мой отец относит наши сумки в мою старую спальню, пока мы не выясним, кто, где спит.

— Лаклан и Кайла будут через час, — говорит она. — Сегодня они проводят сбор средств в приюте. Автомойка.

— Я много слышала о «Любимом забияке», — говорит Наташа, садясь на диван, а мама начинает наливать всем чаю и доставать вездесущие песочные коржики.

— Ну, они достаточно влиятельны, чтобы заставить Бригса взять собаку. Как вообще Винтер?— интересуется мама, садясь.

Я пожимаю плечами.

— Все разбрасывает. Везде гадит. Ничего не изменилось.

Она качает головой, не удивившись этой новости.

— Хотите правду? — спрашивает Наташа, наклоняясь вперед с заговорщическим голосом. — Он влюблен в эту собаку. Обращается с ним как с младенцем.

— Оу, черт побери, — заявляю я. — Неправда.

— Да, да, — говорит она, сверкая глазами. — Ты не замечаешь, но ты опекаешь его, как ничто другое. — Она снова смотрит на маму. — Когда меня нет, собака спит с Бригсом, в кровати, под одеялом.

Моя мама выпускает смешок, совершенно очевидно наслаждаясь этим.

— Это правда?

— В моей квартире сильный сквозняк, — объясняю я, занявшись чаем.

— И он нанял женщину, чтобы та выгуливала его, которая точно так же суетится над собакой. Почти уверена, она носит упаковку сосисок в сумочке, как в старом мультфильме. Поверьте, Бригс может вести себя так, словно ненавидит эту собаку, но Винтера очень балуют, вы даже не представляете как.

— Что тут у вас? — папа заходит в комнату, садясь рядом с мамой.

— Ничего, — быстро говорю я.

— О, Дональд, оказывается, Бригс ведет себя с Винтером так же, как Лаклан с Лионелем, — говорит она.

— Еще один сумасшедший, — бормочет он себе под нос.

К счастью, темой разговора быстро становится Наташа. С ее акцентом и жизнью в Лос-Анджелесе, Франции и Лондоне это довольно плавный переход, еще лучшее начало разговора, чем «Где вы, ребята, познакомились?». Я довольно расплывчато обсуждал это с матерью по телефону, когда позвонил, чтобы сказать, что встретил кое-кого и хочу привезти в Эдинбург.

Пока Наташа рассказывает о Лос-Анджелесе, кино и Голливуде, я не могу не наблюдать за ней с гордостью. За тем, как она справляется. Она настолько отличается от девушки, которую я встретил в прошлом месяце, со страхом в глазах и весом мира на плечах. Она очаровывает моих родителей так же, как очаровывает всех, ее сияние заставляет сиять всех вокруг. Если она вообще нервничает, то не показывает это, и, когда устает говорить, ловко переводит тему разговора на моих родителей, задавая массу вопросов.

Прежде чем я понимаю, дверь открывается, и я поворачиваюсь, чтобы увидеть Лаклана и Кайлу.

— Вы приехали, — кричит мама, вставая и идя к ним. Берет их куртки и вешает.

— Бригс, — кивнув, говорит Лаклана, и его глаза сразу же переходят на Наташу. Кайла делает то же самое.

— Лаклан, Кайла, — говорю я им, указывая на Наташу, которая, я могу сказать, нервничает и сидит неподвижно. — Это Наташа. Наташа, это мой брат Лаклан и его невеста Кайла.

Наташа встает и сначала пожимает руку Лаклану, искренне улыбаясь ему.

— Приятно познакомиться, — говорит она, хотя в ее глазах мелькает узнавание. Полагаю, она узнает его лицо из всех этих регби-календарей. Когда она движется дальше, чтобы пожать руку Кайле, та сразу же оживляется, когда слышит ее американский акцент и говорит Наташе комплименты о ее розовой блузке с орхидеями, Лаклан же смотрит на Наташу с любопытством. В ее глазах я увидел лишь намек, но Лаклан изучает ее, нахмурившись по-настоящему, словно они уже встречались.

Опять же, Лаклан так смотрит на всех.

— Так ты американка, — взволнованно говорит Кайла, — я и понятия не имела.

— Ну, на самом деле Бригс не очень-то много рассказывал о тебе, — говорит Лаклан. Нахмурившись, смотрит на меня, и я просто пожимаю плечами, не совсем уверенный, к чему он клонит.

— Это правда, — Наташа прочищает горло. — Мне немного неловко, когда меня показывают на публике. — Она добавляет сухой смешок, пытаясь заставить всех чувствовать себя комфортно.

— Вы так и будете стоять там? — говорит отец. — Садитесь, пока ваша мать не начала передвигать мебель, чтобы угодить вам.

Лаклан и Кайла занимают другой диван, пока моя мама начинает наливать им чай. Лаклан все еще смотрит на Наташу со странным выражением лица.

— Что случилось? — спрашиваю я его, раздражаясь.

Все смотрят на нас.

Лаклан поднимает бровь.

— Ничего, все нормально, — он кивает Наташе. — Мы раньше не встречались?

Она хмурится, задумавшись.

— Не думаю.

— Ты когда-нибудь бывала в Шотландии? — спрашивает ее Кайла. — Я еще не была в Лондоне.

— Ну, если Бригс нас пригласит, — добавляет мама, — уверена, мы все поедем.

Я посылаю ей успокаивающую улыбку.

— Когда моя жизнь немного устаканится, я обязательно приглашу всех.

Наташа смотрит снова на Кайлу.

— Э-э-э, вообще-то мы с Бригсом познакомились в Эдинбурге. Давным-давно.

— Давно ты в Великобритании? — спрашивает Кайла, и тогда Наташа снова рассказывает о своем прошлом. Но, суду по тому, как она разговаривает с Кайлой, могу сказать, ей это не в тягость. На самом деле, с какой-то глупой гордостью я понимаю, что скоро они станут близкими подругами. Обе эти американские девушки увлечены мужчинами МакГрегор. У них гораздо больше общего, чем они думают, не говоря уже об их легких, остроумных и слегка причудливых личностях.

Тем временем Лаклан крайне задумчиво продолжает смотреть то на меня, то на Наташу.

— И когда вы с Бригсом официально познакомились? — спрашивает ее Лаклан.

Она смотрит на меня.

— Четыре года назад, — он поднимает брови, — я приехала сюда, чтобы летом работать на фестивале короткометражных фильмов, а он пришел, чтобы подать заявку на спонсорство. В этом году, столкнувшись с ним в колледже, я вспомнила его.

Такая правда. И такая ложь.

— Так ты его студентка? — пищит мама, возмущение уже написано на ее изящном лице.

— Нет, — быстро говорю я. Прочищаю горло. — Она не в моем классе.

— Уверен, это достаточно опасная ситуация, сынок, — говорит отец.

Верно. Все это время мы беспокоились о нашем настоящем прошлом, мы никогда не думали беспокоиться об истинном происходящем сейчас.

— Все будет хорошо, — умоляюще говорю я, разводя руками, таким образом признавая поражение.

Мой отец не выглядит слишком убежденным.

— Не потому, что я пытаюсь указывать тебе, с кем встречаться, потому что поверь мне, мы никогда этого не сделаем. Просто будь осторожен. Вы оба.

— Будем, — говорит Наташа, серьезно кивая. — Уже осторожны.

— И как долго вы уже встречаетесь? — спрашивает Лаклан, все еще любопытничая.

Не могу не посмотреть на него внимательно.

— Уже несколько недель.

— Правда? — восклицает Кайла. — Боже. Извини. — Она смеется и смотрит на Наташу. — Это должно быть так неловко, что ты уже познакомилась с семьей.

— Две секунды назад это еще не было неловким, — добродушно говорит Наташа. Она спокойна. Она хороша. Справляется со всем, хотя знаю, притворство убивает ее.

— О, не волнуйся, мне все еще неловко, — говорит Кайла. — Не могу сказать, сколько раз я уже опозорилась перед Джессикой и Дональдом. Тем не менее, они не против видеть меня рядом.

— Нам нравится, когда ты рядом, дорогая Кайла, — говорит Джессика. — И когда ты размазала лак для ногтей по всему свадебному платью, которое примеряла, ну, как я могла сделать что-то, кроме как рассмеяться.

— А вот продавец, кажется, не посчитала это смешным, — говорит Дональд себе под нос.

— Очень похоже на то, что может случиться со мной, — говорит Наташа Кайле, пытаясь наладить отношения. — Однажды, когда я была в Риме, путешествовала налегке и несколько дней осматривала достопримечательности, я была в платье, потому что было жарко, лето и все такое. Так вот, я села на поезд в аэропорт, приехала, встала, надела рюкзак и прошла весь путь от поезда до терминала, а затем по одной из этих движущихся пешеходных штуковин. Прогулка длилась, по крайней мере, минут десять. Все это время у меня было такое чувство, что люди хихикали и смеялись надо мной, но хочу сказать, я супер параноик, так что в этом не было ничего нового. В любом случае, наконец-то какая-то девушка постучала мне по плечу - и к тому же она была американкой - и она такая говорит: «Не знаю, собирается ли кто-нибудь сказать тебе, но твоя задница отлично видна». Оказывается, когда я надела рюкзак, он подтянул мое платье до талии, и на мне оказались лишь чертовы трусики.

Я разражаюсь смехом, как и все остальные, так как раньше не слышал эту историю.

— Хорошо, что у тебя чертовски шикарная задница! — говорю ей, хлопая себя по коленке. Могу представить, как она шагает через римский аэропорт, как будто это ее личный подиум, не подозревая, что ее округлая попка выставлена на всеобщее обозрение.

От признания Наташи все, включая Лаклана, кажется, расслабляются еще больше. Пока Кайла начинает свою неловкую историю, я перехватываю взгляд Наташи и подмигиваю ей.

Черт возьми, я влюблён.

Глава 19

БРИГС

Только после обеда и десерта, когда все устраиваются в телевизионном зале, чтобы выпить чаю и посмотреть Грэма Нортона на BBC, я сталкиваюсь с Лакланом на кухне.

— Раньше у нее были темные волосы, — произносит он, подкрадываясь ко мне, когда я беру немного мёда для Наташи.

Закрываю шкаф и смотрю на него, пульс учащается.

— Что?

— Наташа, — говорит он, понижая голос. — У нее были темные волосы.

Я смотрю на него, медленно моргая, и он смотрит прямо на меня, глаза прищурены, знающие слишком много и все еще желающие узнать больше.

— Были, да, — отвечаю ему, задаваясь вопросом, что же происходит.

— Я встречал её раньше.

Качаю головой.

— Как? Когда?

— В пабе, где работал Ренни. Несколько лет назад. Четыре года назад, я уверен.

Я хмурюсь.

— Ты уверен? Не обижайся, брат, но ты, четыре года назад в пабе, не самый надежный источник.

Он распрямляет плечи, проводя рукой по челюсти, глаза устремляются к другой комнате. И кивает.

— Да. Знаю. Ты так думаешь. Но я помню тот вечер. Я помню намного больше, чем ты думаешь. И я помню эту девушку, потому что дал ей довольно здравый совет, у меня ушло довольно много времени, чтобы воспользоваться им самому, — он резко смотрит на меня. — Наташа - не тот человек, которого легко забыть. Она была там, расстроенная, и я был рядом. Мы пили за счет заведения, и Ренни все продолжал наливать. — Он делает паузу. — Она сказала нам, что влюблена в женатого мужчину.

Я сглатываю и пытаюсь не показывать эмоции, но, судя по тому, что Лаклан щурится, я знаю, он видит меня насквозь.

— И что? — шепчу я.

— Она сказала, он пишет книгу. И он профессор киноведения. В то время я посчитал это самым странным совпадением. Но я никогда не думал, что это был ты. Но вот когда я вошел в эту дверь и увидел ее рядом с тобой. Все встало на свои места.

Он раскусил меня. Окончательно.

Я облизываю губы.

— Думаешь, она тебя помнит?

— Может быть, — говорит он. — Но она была очень пьяна. В ту ночь она уехала домой на такси.

— Что за совет ты дал ей?

Тень улыбки на его лице.

— Я сказал ей стать катализатором перемен.

Катализатор перемен.

Вот что Наташа написала в своем пьяном письме ко мне, письме, которое открыло ворота, которое привело к тому первому поцелую, первым откровениям, первому всему.

Гребаный ад. Так это все произошло из-за Лаклана.

— Так это была она? — спрашивает он. — Катализатор перемен? Вот что случилось? У тебя был роман с ней.

Я закрываю глаза и глубоко вздыхаю. Не ожидал, что буду разговаривать об этом с братом, не вот так и не прямо сейчас.

— У меня не было интрижки с ней. Не физически.

— И ты сказал Миранде. Вот о чем вы спорили в ту ночь, когда она умерла.

Тяжело вздыхаю и встречаюсь с ним глазами.

— Да. Вот о чем мы говорили. Разве ты не понимаешь? Это был не просто спор. Я пытался положить конец своему браку. И если бы я этого не сделал, она бы все еще была жива.

— Оу, вот не надо мне тут этого, — говорит он, тон удивительно резкий. — Не пытайся снова погрязнуть в этом. Ты уже достаточно настрадался. Ты не позволяешь мне зацикливаться на моих ошибках, и я не позволю тебе зацикливаться на твоих. Я сказал, что ты выглядел преследуемым тем, что сделал. Ну, угадай, что теперь. Ты не выглядишь страдающим. Ты выглядишь так, будто ты чертовски влюблен. Позволь чувству вины уйти... знаю, держаться за темноту очень комфортно. Потому что ты привык к этому. Она дает тебе смысл. Но ты, наконец, выбираешься из этого. Позвольте себе быть счастливым.

Я отворачиваюсь, и он кладет руку мне на плечо, глядя на меня.

— Эй, — зовет он громче. — Я не шучу. Разве ты думал, я не пойму, что буду судить тебя, что я хотел бы толкнуть тебя обратно туда, откуда мы умоляли тебя выбраться? Нахрен все. Я твоя семья, Бригс. Мне все равно, знаете вы с Наташей друг друга несколько лет или дней. Я просто хочу, чтоб ты был счастлив. Это всё, что все всегда хотели для тебя, и это то, чего тебе необходимо для себя самого.

— О чем болтаете, парни? — спрашивает Кайла, выходя из-за угла. Когда видит его руку на моем плече, и мрачные выражения наших лиц, она останавливается. — Я что-то прерываю, верно?

— Все в порядке, лапочка, — говорит Лаклан, протягивая ей руку. Она подходит и прислоняется к нему, уставившись на меня. — Мы с Бригсом просто говорили о женщинах.

— Надеюсь, хорошее.

— Тогда мы определенно говорили не о тебе, — шутит он.

— Эй, — говорит она, тянется к его груди острыми ногтями и сжимает сосок.

Лаклан корчится, выпуская звук, похожий на хихиканье или визг, звук, который я никогда не слышал, чтобы он испускал раньше. Если бы я знал, что щипание сосков было его криптонитом, я мог бы заработать немного денег, продавая эту информацию командам-соперникам.

— В любом случае, — говорит Кайла, наконец, отпуская Лаклана. — Я просто хотела сказать тебе, что Наташа потрясающая.

— Что ж, хорошо. Я тоже так думаю.

— Нет, я серьезно, — заявляет она. — Мне неприятно это говорить, но теперь я начинаю смотреть на тебя, как на моего брата. Невероятно таинственный и непонятный, но все же мой брат, и до того, как я встретила ее, у меня были некоторые опасения. Я имею в виду, какая девушка будет достаточно хороша для тебя? — Она пихает локтем Лаклана. — Верно, детка?

Он хмыкает в ответ, и она продолжает:

— Но теперь я начинаю думать, может, это ты недостаточно хорош для нее.

— Кайла, — предупреждает ее Лаклан.

Она улыбается мне.

— Я просто шучу, Бригс. Но, действительно. Хорошая работа. И я именно это и имею в виду это. Потому что я всех ненавижу.

— Да что ты, по тебе и не скажешь, — язвительно говорю я.

— Это правда. Только плохо, что вы двое в Лондоне и я здесь. Не так-то просто устроить время для девочек. Например, когда Лаклан ведет себя, как придурок, и мне нужен друг, чтобы заплетать волосы, пока я ем ведро мороженого.

— Да, это похоже на Лаклана, — бросаю на него взгляд и закатываю глаза.

После этого она покидает кухню, забирает мед для Наташи и, прежде чем мы уходим, Лаклан говорит мне:

— Я ничего не скажу Кайле. Не собираюсь ничего говорить Джессике и Дональду. Оставлю все это на твое усмотрение. Просто хочу, чтобы ты знал, никто не будет думать плохо. О любом из вас. Но ты не сможешь вечно держать это внутри. Ты уже достаточно долго хранил все в себе.

Он уходит, и я остаюсь на кухне, рассуждая о том, как регбист стал настолько умнее профессора.

Вечером того же дня, когда пора идти спать, мне в моей старой спальне, Наташе в спальне Лаклана, я стучу в ее дверь.

— Ты в приличном виде? — шепчу я.

— Нет, — говорит она. Я улыбаюсь, глядя в коридор на дверь родительской комнаты, прежде чем войти.

Она, скрестив ноги, в пижаме сидит на кровати и перелистывает старый журнал.

— Эй, — зову я, разочарованный. — Ты почти пристойно выглядишь.

— Ой, — говорит она. — Думал, ты имел в виду в целом.

— Ну, и это тоже, — закрываю дверь и сажусь рядом. — Прости, что все не очень романтично. Я сам едва помещаюсь на кровати.

Она посылает мне нежную улыбку, кладя руку на мою.

— Это прекрасно. Хорошо быть в доме, где чувствуешь тепло, понимаешь? — морщит нос. — Как думаешь, я справилась?

— С моей семьей, ты шутишь? Ты была невероятна. Ты им понравилась.

— Ты уверен? В один момент я стараюсь быть такой правильной, а в следующий, рассказываю им, что моя попа красовалась у всех на виду в аэропорту Рима.

Я сжимаю ее руку, улыбаясь.

— Эта история лишь заставила тебя понравиться им ещё больше. Как и мне. Если честно, я немного завидую этому аэропорту.

— Ты можешь увидеть мою попу в любое время, — отмечает она. — На самом деле моя попа принадлежит тебе, лишь тебе одному.

— О, правда? — поднимаю бровь. — А мы можем оформить это письменно?

— Так я им действительно понравилась?

— Да, — говорю ей. — Как я и знал. Как кто-то может не быть очарован тобой, как и я?

— Ну, вот моя мама может, — говорит она, отводя взгляд.

— Твоя мать не в счет. С собственной семьей всегда непросто. Но, держу пари, даже твоя мать, в глубине души, думает, что ты изумительна. Как и все остальные.

— Думаешь, я понравилась Лаклану?

— Я знаю, что так и есть, — вопросительно смотрю на неё. — В любом случае, Ты узнала его?

— Ты о чем?

— Вы с ним раньше встречались.

— Мы? — она качает головой. — Я бы помнила. Когда?

— Это было в пабе, поэтому не думаю, ты бы вспомнила. Я удивлен, что он помнит, но вот какое впечатление ты производишь на людей.

— Боже мой. Я встретила его в пабе. Что он сказал, он только сегодня рассказал об этом тебе?

Я киваю.

— Он говорит, ты была пьяна и расстроена. Около четырех лет назад здесь, в Эдинбурге. Ты призналась ему и бармену Ренни, который когда-то был в его команде по регби, что влюбилась в женатого мужчину. Думаю, Лаклан дал тебе совет, сказав, что тебе нужно быть...

— Катализатором перемен, — шепчет она. — Теперь я помню, хотя не могу вспомнить его лицо. Просто помню, как говорила и получала эту жидкую смелость. Потом помню, как писала письмо, и ты пришел, и... затем я поцеловала тебя. — Она смотрит вниз на одеяло.

— Эй, — тихо говорю я, наклоняясь, чтобы видеть ее лучше. — Надеюсь, ты не жалеешь об этом. Я, определённо, нет.

— Я была не в себе. Мне никогда не следовало говорить те вещи, и никогда не следовало целовать тебя.

— Что ж, если так, мне никогда не следовало приходить в твою квартиру. Но я хотел увидеть тебя. Мне нужно было посмотреть, чувствуешь ли ты то же самое, что я чувствовал к тебе. Я ни о чём не жалею. Ни что пошел туда, ни о том, что ты поцеловала меня. Это то, что есть, и, полагаю, ты была катализатором, и вещи изменились.

Она с трудом сглатывает.

— Не все перемены хороши, — говорит она тихим голосом.

— Наташа, — предупреждаю ее. — Я сказал тебе, что мы покончили с чувством вины. Я не могу двигаться дальше, двигаться мимо этого, если ты не будешь двигаться со мной. Мы команда, ты это знаешь. Я хочу, чтобы мы обсудили прошлое без чувства вины или стыда. Это единственный выход.

Она кивает, и, надеюсь, действительно принимает это. Знаю, это непросто, но это действительно единственный шанс, который у нас есть.

— Кайла действительно славная, — через мгновение говорит она, и ее голос оживает. — Полный фейерверк. Сначала было трудно понять, почему она и твой брат вместе - они оба кажутся такими разными. Но позже становится очевидно, как сильно они влюблены друг в друга.

А очевидно ли, как сильно я влюблен в тебя? — думаю я. Протягиваю руку и убираю волосы с ее лица, но слова, эти слова, застревают у меня в горле, там, где они сидят уже несколько недель. Я уже говорил об этом в прошлом и имел это в виду, но сейчас, в этой новой фазе, мои чувства еще глубже. На данный момент они превосходят все и делают эти три слова почти устаревшими.

Она пристально смотрит на меня большими глазами, нижняя губа надувается, влажная и мягкая. Я хочу показать ей, что чувствую, мне просто хочется, чтоб мы были в другом месте, не в доме моих родителей. Не то, чтобы это меня когда-либо останавливало.

Я выбираюсь из кровати и запираю дверь, медленно поворачиваясь к ней лицом.

Ее брови поднимаются, и она смотрит на меня, словно спрашивая - мы действительно собираемся сделать это?

Ухмыляюсь, медленно снимая рубашку, пока иду к ней, а затем расстёгиваю брюки.

Она не выглядит взволнованной. Не та реакция, на которую я надеялся.

Я вытаскиваю эрекцию из боксеров, держа твердую, жесткую длину в руке.

Она облизывает губы, показывая кончик розового язычка.

Хорошо, это больше похоже на ту реакцию, которой я ожидал.

— Ты уверен? — тихо спрашивает она, когда я иду к ней, поглаживая член, и наслаждаясь тем, что она не сводит с него глаз. Я наблюдаю, как медленно растет голод, что делает меня ещё тверже.

Киваю.

— Если ты сможешь быть тихой, — шепчу ей. — Ты сможешь быть тихой? Не издашь ни звука?

Кажется, она воспринимает это как достойный вызов. Выражение ее лица становится все более бессмысленным, и она кивает. Выскальзывает из пижамы, пока не оказывается на коленях на кровати, совершенно голая.

Я подхожу к краю, и она с готовностью пробегает языком вверх по члену от основания до кончика.

И останавливается.

— Так Лаклан знает правду о нас? И у него все нормально с этим?

Я стону.

— Пожалуйста, не упоминай имя моего брата, когда у тебя в руках мой член, — улыбаюсь ей. — Но да, он в порядке. Он никому не скажет, и, в свое время, когда мы скажем правду, по крайней мере, мы знаем, чего ожидать.

Она кажется удовлетворенной этим и, наконец, забывает все, кружа языком по моему твердому стволу, перед тем как слизать влагу с кончика. Забавно, как иногда ее ум удерживает ее от наслаждения сексом, будто она не может перестать блуждать в мыслях и жить в настоящем моменте, даже когда этот момент в ее проклятом рту.

Мгновение я позволяю ей лизать и сосать, просто потому, что мне нравится взгляд в ее глазах, пылающая потребность в чем-то таком сексуальном. Но до того как она слишком увлечется, я отступаю и требую, чтобы она подвинулась. Ложусь на кровать и маню ее пальцем.

— Иди сюда, — тихо говорю я, указывая на свое лицо. — Прямо сюда.

Она снова выглядит шокированной. Не двигается, кажется неуверенной.

— Что, боишься, что не сможешь сдержаться? — дразню я.

— Конечно, смогу, — говорит она и медленно разводит ноги над моей грудью, поднимаясь к моему лицу.

Я крепко держу ее бедра и располагаю киску прямо над своим ртом. Неторопливо высовываю язык и осторожно провожу им по влажным складкам. Она сразу же напрягается и тихо вскрикивает, и я впиваюсь пальцами ей в кожу, чтобы снова предупредить ее о том, что надо быть тихой и необходимо контролировать свои действия.

Она такая приятная на вкус, ее мускусный, богатый аромат наполняет меня и заводит как никогда раньше, и, когда я обрабатываю ее языком, жадно погружаясь в нее и порхая над опухшим клитором, я тот, кому трудно сохранять спокойствие.

Вибрации из моего рта, кажется, действуют на нее, и вскоре она раскачивает бедрами на моем лице, пока я поедаю ее. Я теряюсь в этом пьянящем желании, наслаждаясь каждым гребаным ощущением. Это грубый, порочный, первобытный, способ вкусить женщину в ее самом чистом «я». Я мог бы делать это вечно, высасывать каждую последнюю каплю, облизывая ее, как самый сладкий, спелый плод.

— О, боже, — тихо произносит она, и ее рука взлетает к стене, чтобы опереться, пока она трахает мое лицо. Я прижимаю кончик языка к клитору, потирая кругами, пока она не кончает. Когда оргазм вырывается из нее, я чувствую каждый импульс, мой рот пропитан ею, ее кожа сияет жаром и влагой. К ее чести, она остается тихой, продолжая издавать шум в виде дрожащих стонов и вздохов, которые так же сексуальны, как и ее обычные крики.

Когда она начинает извиваться и ерзать, я отстраняюсь и улыбаюсь ей, едва видя ее лицо за этими удивительными сиськами.

— Привет, — тихо говорю я, двигая бровями.

— Вау, — шепчет она в ответ.

— Мы еще не закончили, — говорю ей. Встаю и толкаю ее на кровать, чтобы она была на спине. Забираюсь на нее, коленом раздвигая ноги, пока не оказываюсь прямо над ней, грудь прижимается к ней. Я оборачиваю пальцы вокруг ее запястий и прижимаю ее руки над головой, удерживая ее на месте. Затем провожу кончиком носа вниз по лицу, останавливаясь на губах, чтобы поцеловать ее.

— Черт, Наташа, — шепчу я, ненадолго закрывая глаза. — Ты понятия не имеешь, что делаешь со мной, что заставляешь меня чувствовать.

— Ты это уже говорил, — произносит она. — И все мне рассказал.

Она права. Потребовалось время, но, в конце концов, я сказал ей правду.

Я глубоко вдыхаю и устраиваюсь, член прижимается к ее влажной киске, но не входит.

— И что я сказал? — нежно спрашиваю я.

— Ты сказал, я для тебя больше, чем могла бы представить. Ужасно много.

Один из способов описать мои чувства.

— Ужасно много, — повторяю я, открывая глаза, потерявшись в ней так сильно, всего в нескольких дюймах. Черт возьми, я снова теряю себя с ней. Нет, я уже потерялся.

Я пытаюсь глотать. Сжимаю губы, пытаясь найти мужество.

— Это ужасно много, — говорю я. — Даже больше, чем это. Наташа... Я люблю тебя. И точка. Я был влюблен в тебя раньше, и теперь люблю тебя сильнее. Даже не знаю, как такое возможно, но это так. И поскольку все так, это заставляет меня думать, что все возможно. Даже мы.

Она смотрит на меня, вихрь эмоций в ее глазах, и мне жаль, что я не могу заглянуть глубже и понять, что она чувствует. Она потеряла дар речи.

Я едва ощутимо потираюсь губами о ее губы.

— Поговори со мной, — шепчу я. — Скажи что-нибудь.

— Ты любишь меня, — говорит она с трепетом.

— Да, — отвечаю, улыбаясь как дурак. — Да. Наташа, я люблю тебя. Больше, чем могу выразить словами. Просто знай это. Верь. И люби меня в ответ.

— О, Бригс, — шепчет она, губы расплываются в широкой, сияющей улыбке. — Я никогда не переставала любить тебя.

Мое сердце стучит.

— Даже после стольких лет?

— Даже после всех этих лет. В темноте и свете я никогда не переставала чувствовать. Я могла отодвинуть чувство в сторону, возможно, похоронила его, поставила на паузу, но я никогда, никогда не переставала чувствовать.

У меня такое чувство, словно миллион воздушных шаров выпущены в моей груди. Я хочу смеяться. Хочу плакать. Удивленно смотрю на нее. Просто так чертовски удивительно, что мы снова нашли друг друга, и что эти мы, эти мы прекрасны.

— Я люблю тебя, — говорю ей снова.

— Я люблю тебя, — отвечает она.

Целую ее, горячо, настойчиво и властно, пока мое тело начинает ускоряться, пытаясь догнать сердце. Эта мягкая нежность, которую я чувствую к ней, кружится с первобытным желанием, и, прежде чем осознаю, что делаю, толкаюсь в нее. Она разводит ноги шире, позволяя моему члену войти, и я погружаюсь в нее, такую влажную и мягкую вокруг моей твердой длины. Мы так хороши вместе, как замок и ключ, и трудно представить, как я мог так долго жить без нее.

— Ты - мое спасение, — шепчу ей на ухо, облизывая край. — Ты спасаешь меня от мира. Ты спасаешь меня от самого себя.

Одной рукой я удерживаю ее руки над головой и сильнее врываюсь в неё, быстрее и бесконечно глубже. Другая рука движется к ее клитору, снова работая над ним. Хотя она кончила лишь несколько минут назад, я знаю, она все еще отчаянно нуждается в этом. Я врезаюсь в нее бедрами, становясь быстрее, грубее, ожесточённее, когда кровать начинает трястись, и она начинает стонать, кусая губы, чтобы не закричать.

— Ты ощущаешься так хорошо, чертовски хорошо, — стону я, мир ускользает, и остаемся лишь мы в гедонистической дымке. Вращаю бедрами, попадая в нужное место, и вскоре она снова кончает, тело судорожно сжимается подо мной, глаза зажмурены, сочный рот открыт, и она задыхается.

Я отпускаю себя, входя в нее в неустанном ритме, мои шары подтягиваются, грудь сжимается, борясь с наплывом чувств. Мой голод, потребность в ней, не только в ее теле, но и в разуме, сердце и душе никогда не были такими острыми и примитивными как сейчас. Я теряюсь внутри, сильно кончая, и мир переворачивается с ног на голову в этом темном, разрушительном удовольствии.

Черт возьми.

Мать вашу.

Я падаю на неё, пытаясь отдышаться и не раздавить ее.

Это было нереально.

Не что иное, как чертово счастье.

Это была Любовь.

Черт возьми.

Бл*дь.

Мы не использовали презерватив.

Я смотрю на ее лицо, щеки розовые, легкий блеск пота на лбу и над ее припухшими губами. Глаза одновременно апатичные и встревоженные.

— Ты не на таблетках, — говорю ей.

— Нет, — медленно говорит она. — Я не ходила к врачу. Но все будет нормально. Просто воспользуюсь планом «Б».

— Тебе не станет от этого хуже?

— На самом деле, нет. Приму таблетку утром. Я не переживаю об этом, — говорит она, проводя рукой по моим плечам и по моей руке. — Это было...

— Необыкновенно, — заканчиваю я.

Она посмеивается.

— Я собиралась сказать - чертовски великолепно, но это тоже подходит.

Я провожу большим пальцем по ее губе, ухмыляясь, и она в шутку прикусывает его.

— Знаешь, — говорю я, — думал, на этой кровати едва хватит места для того, чтобы заниматься сексом, но, возможно, мы все же можем спать здесь.

Она хватает меня за бицепсы.

— Как будто я бы отпустила тебя в твою комнату после того, как ты сказал мне, что любишь.

— Я люблю тебя, — говорю ей.

— Я знаю. И ты остаёшься.

Так что я забираюсь под одеяло, и хотя спать с ней на одной кровати в старой комнате моего брата - одна из самых странных вещей, я с Наташей. И мы любим друг друга. И из-за этого все ощущается правильным.

Глава 20

НАТАША

Несколько недель назад, когда Бригс сказал, что хочет «ходить со мной на свидания», я даже представить себе не могла, что одно из наших свиданий будет на катамаране в пруду в Гайд-парке.

С другой стороны, я никогда не думала, что очень сильно буду любить этого человека. И я никогда и представить не могла, как невероятно прекрасно будет услышать его слова, которые впервые услышала много лет назад. Почувствовать все это снова.

Больше, чем могу выразить словами. Просто знай это. Верь. И люби меня в ответ.

Я все еще таю от этих слов, и мое сердце стучит в груди. Это может объяснить, почему я согласилась сесть на синюю лодку и крутить педали по Серпентину в холодный осенний день.

— Эй, поднажми немного, — говорит Бригс, усиленно работая ногами, пока я вяло перебираю своими.

— Ой, да брось, — говорю я, протягивая руку, тщетно пытаясь ударить его по груди. — Настоящая леди никогда не гребет.

— Это правда, — говорит он. — Хотя трахаешься ты не как леди.

Я сердито смотрю на него.

— И слава богу, — озираюсь по сторонам. На воде еще пять других катамаранов. Я рада, что на мне шляпа и шарф, потому что сегодня первый день, когда я действительно чувствую, что зима, возможно, не за горами. Время года, а не собака Бригса (прим. пер. Винтер в переводе с английского - зима)

— Нам надо возвращаться, — говорю ему.

— Почему?

— Потому что я возбуждена, — откровенно говорю я.

Бригс поднимает брови.

— Тогда хорошо, — он начинает грести быстрее, направляясь к газону на берегу.

— Ты говорил со своим братом? — спрашиваю я, когда мы приближаемся.

— Я, правда, не хочу, чтоб ты упоминала его и слово «возбуждена» так близко друг к другу, — сухо говорит он. — Но нет, не разговаривал.

— Ты знаешь, когда скажешь родителям о нас? — спрашиваю я, чувствуя себя такой невероятно молодой, когда спрашиваю это. — Ну, знаешь, как мы познакомились?

Глупо продолжать поднимать эту тему, но я очень нервничала в выходные, когда познакомилась с ними. На самом деле у меня не было причин для этого - они были очень милы, а Лаклан и Кайла были абсолютно восхитительны. Я все еще не помню, как встретила Лаклана несколько лет назад - его лицо по-прежнему размытое пятно из той ночи - но я более чем благодарна ему за то, что, по крайней мере, он знает настоящую историю. Последнее, что я хочу сделать, это оказать давление на Бригса, но это словно вес на моих плечах, знать, что мы не живем с абсолютной правдой. Я больше не могу лгать.

— Скоро, — говорит он мне, и я знаю, что он это и имеет в виду. — Обещаю. Я просто хочу сказать им лично. Может быть, поеду к ним на следующий уик-энд. Мне, вероятно, стоит поговорить с моим агентом по недвижимости и выставить квартиру на продажу.

— Ты серьёзно?

Он пожимает плечами.

— Почему нет? Мне нравится моя жизнь здесь. Все кажется правильным. И ты здесь.

Я шокирована. И очень польщена. Но все же...

— Не меняй свою жизнь из-за меня. Продажа собственной квартиры это серьёзное дело.

— А любовь к тебе намного серьезнее, чем это. Я никуда не собираюсь, Наташа. Я у твоих чертовых ног и это не измениться.

Черт. Этот мужчина умеет подобрать нужные слова.

— Тебя как следует отделают, когда мы вернёмся к тебе, — говорю я ему. — И я имею в виду в хорошем смысле, конечно.

— Рад, что ты уточнила, — говорит он, ухмыляясь.

И я не шутила. Как только мы догребаем до берега и возвращаемся в его квартиру, стоит нам войти, я нападаю на него. Знаю, через несколько дней у меня должны начаться женские дела и мои гормоны бушуют, плюс мое сердце обезумело. Смешайте все вместе, и я крайне ненасытная девушка.

Мы исчезаем в его спальне, и наша одежда слетает, сначала я скачу на нем, моя грудь подпрыгивает, я толкаюсь бедрами, его член зарыт глубоко внутри, он смотрит на меня с похотью и трепетом, словно не может поверить, что я настоящая.

Затем я на боку, моя нога приподнята над его бедром, и он входит в меня все быстрее и быстрее, изголовье громко ударяется о стену. Пот капает с его тела на мое, и комната наполняется густым запахом секса и опьяняющими звуками моих жадных стонов, его ворчания и грязными словечками, пока он трахает меня до беспамятства. Когда я кончаю, то разваливаюсь на кусочки и кричу его имя, позволяя всему уйти. Каждому страху, каждой мысли, каждой затемнённой части меня. Я - жидкое блаженство, солнце и каждая звезда во Вселенной.

— Черт подери, — несколько секунд спустя ругается он, перекатываясь на спину. — Ты раньше не шутила. Я вполне уверен, что возбужденная Наташа загонит меня в могилу.

Я лениво улыбаюсь.

— Звучит неплохо.

— Так и есть, — он встает с постели, снимает презерватив, и я делаю пометку в голове, пойти к врачу и как можно быстрее получить противозачаточные. Та ночь в доме его родителей была слишком рискованной. — И теперь я чертовски голоден. Как насчет того, чтобы подогреть немного пирогов?

— Пиво и пирог после секса, — вздыхая, говорю я, растягиваясь на кровати и вытягивая ноги. — Уверена, нет ничего лучше.

— Кто говорил о пиве? — произносит Бригс, хотя я знаю, он шутит. Это стало для нас своего рода ритуалом, есть пирог и пить пиво обнаженными на его кухне.

Слышу, как он заходит в другую комнату и начинает шуршать чём-то, включая духовку. Я лежу на кровати, оргазм догорает, втягивая меня в легкий сон. Но как только я слышу звук открываемых пивных крышек, то сползаю с кровати и присоединяюсь к нему.

Он протягивает мне пиво, и мы чокаемся бутылками, улыбаясь друг другу. У меня все еще в голове не укладывается, что сейчас это моя жизнь, и этот мужчина, этот великолепный, особенный мужчина, может стоять передо мной полностью обнаженным, и я могу делать то же самое рядом с ним, и мы можем трахаться, можем есть, можем любить, и просто быть рядом.

— Долго еще ждать пирог? — спрашиваю я. Духовка Бригса очень медленная, и у меня мало терпения, когда дело касается еды. Моя попа тому доказательство.

— Десять минут, обещаю, — говорит он.

Внезапно, напугав нас обоих, раздаётся стук в дверь. Винтер начинает лаять.

— Черт, — говорит он, быстро направляясь в ванную и хватая халат. Так как я без одежды, то иду в спальню, таща туда же Винтера, чтобы он замолчал. Я закрываю дверь и надеваю джинсы и футболку, щеки краснеют, поскольку я думаю, что это может быть проклятая жалоба на шум. Я довольно громко кричала, когда кончала, да ещё и это изголовье грохотало так громко.

Я приоткрываю дверь и высовываю голову. Бригс смотрит в глазок.

— Кто это? — шепчу я. — У нас будут неприятности из-за того, что были слишком шумными?

— Надеюсь, нет, — говорит он, рука на дверной ручке. — Я не вижу, кто там, как будто девушка стоит в коридоре...

Он открывает дверь, и я прячусь обратно в спальню, закрывая дверь.

— Где она? — слышу я знакомый голос за стеной. — Где Наташа?

О Господи боже! Это Мелисса!

Что за херня? Я чувствую, что прижимаюсь к стене, затаив дыхание. Какого черта она здесь делает?!

— Мелисса, — говорит Бригс. — Что ты здесь делаешь? Как ты узнала, где я живу?

— Я шла за вами из Гайд-парка, — рычит она, судя по всему, заходя в комнату. — Я наблюдала за вами. Я знаю, я все о вас знаю. — Она кричит:— Наташа, выходи сюда!

Господи. Я дрожу, пытаясь дышать.

— Мелисса, ты должна сейчас же уйти, — говорит Бригс, повышая голос. — Ты не имеешь права находиться здесь.

— Наташа! — кричит она, и я знаю, что, если не выйду, если не покажусь, она устроит сцену.

Я распрямляю плечи и напоминаю себе, что она абсолютно спятила. Она шла за нами сюда? Что, черт возьми, происходит?

— Все в порядке, Бригс, — говорю я, выходя из спальни в гостиную. Закрываю за собой дверь и стою там, сложив руки на груди.

Мелисса стоит в дверях. Бригс крепко держится за дверь, пытаясь закрыть ее, он поворачивает голову, чтобы посмотреть на меня. Я встречаю его глаза и киваю ему, чтобы впустил ее.

Он открывает входную дверь шире, она врывается внутрь и торопиться прямо ко мне, ее глаза вспыхивают.

— Какого хрена ты здесь делаешь? — визжит она, указывая на него, смотря при этом на меня. — Давно ты мне врешь?

— Почему ты следила за мной? — спрашиваю я в ответ.

— Потому что я знаю, что ты гребаная лгунья, вот почему, — усмехается она, размахивая руками. — На факультете истории искусства нет Брэдли. Я проверяла.

— Ты проверяла? — недоверчиво повторяю я. — Зачем? Почему, черт возьми, ты не могла просто поверить мне?

— Потому, — говорит она, поворачиваясь к Бригсу. — Я знала, знала, он все еще одержим тобой, так же, как и ты им.

— Мелисса, пожалуйста, — говорю ей, пытаясь заставить ее успокоиться. — Я не понимаю. Да, я соврала, но только потому, что знала, ты не одобришь. Все это. Ты сказала, если он вообще со мной свяжется, ты донесёшь на него, а это последнее, чего я хотела.

— Ой, и мне что, пожалеть тебя за то, что ты солгала? Все, что ты делаешь, это лжешь, Наташа. Когда вы с этим мерзавцем встретились впервые, ты ничего не сказала мне. Я узнал о нем только потому, что появилась у тебя. Ты держала его в секрете от меня... своей лучшей подруги.

О Боже. Мое сердце немного сжимается. Неужели она все еще злится из-за этого?

— Мне жаль, — говорю ей. — Я же сказала, что мне жаль. Просто я была так влюблена ...

— Дерьмо собачье, — говорит она мне. — Любовь. Ты не знаешь любви. Ты сама это сказала, ты оставила свою мать, свою одинокую маму там, в Калифорнии, чтобы ты могла приехать сюда и заняться своими делами! По крайней мере, у тебя есть мать. Я даже не знаю свою. Меня воспитывали отец и мачеха. И ты отмахнулась от этого, бросила свою актерскую карьеру в Лос-Анджелесе. Я имею в виду, кем ты себя считаешь? Ты настолько особенная что можешь просто отбросить это дерьмо в сторону? Ты знаешь, что я бы убила за это? У тебя, твою мать, есть все, а есть такие люди, как я, люди, которые борются, люди, у которых ничего нет.

Гребаный ад. Я могу лишь моргать, кровь громко стучит в голове. Я смотрю на Бригса, и он осторожно наблюдает за ней, выглядя таким же смущенным, как и я.

— Мелисса, — говорю ей, пытаясь говорить спокойно. — Мне жаль, что ты так думаешь, но ты же знаешь, это не я. Это не моя жизнь.

— Да, верно, — говорит она, слезы на глазах. — Ты всегда была лучше меня во всех отношениях. Ты красивее, выше, стройнее, талантливее, умнее. Ты всегда всего добивалась в жизни, а потом, помимо всего прочего, в конце концов, в тебя влюбился женатый мужчина, или ты так думала, — она впивается взглядом в Бригса. — Ему просто захотелось какой-нибудь юной сучки, вот и все. — Она обращает злобный взгляд ко мне, меня накрывает чувство жалости к ней и абсолютный гнев. — И ты дала это ему. Разве ты не могла хоть раз пройти мимо него? Разве ты не могла позволить кому-то другому заполучить его?

— Кому, тебе? — спрашиваю я.