Глава 3

Ледяной ветер мел жиденькой пылью по стылой земле. Январская оттепель 1940 года сменилась новыми холодами. Теперь над почерневшей землей на ветру мотались черные прутья кустарника, скрипели промерзшие голые стволы осин. Ветер поднимал и разбрасывал по лесу слежавшиеся пласты палых листьев.

Пограничники, укутавшиеся в брезентовые плащ-палатки, лежали на краю оврага. Они морщились, когда прелая замерзшая листва попадала им в лица, но терпели, не издавали ни звука.

Два десятка винтовок смотрели в сторону оврага. Он был извилистый и довольно длинный, тянулся почти на километр через лесной бурелом, потом расширялся и выходил к реке.

Среди старого кустарника, прошлогодних веток и упавших стволов были неплохо замаскированы три ручных пулемета. Пограничники ждали оуновцев.

Информация о том, что банда перейдет кордон и двинется на Шандровец именно сегодня, по этому самому маршруту, в штабе Туровского погранотряда была получена еще вчера утром. Оперативный резерв занял позиции на рассвете, когда с заставы пришло сообщение о том, что оуновцы благополучно пересекли государственную границу СССР.

Они шли осторожно. Восемнадцать человек, все вооружены немецкими автоматами, почти у каждого на ремне кобура с пистолетом, нож в чехле. У многих из брезентовых сумок торчали длинные рукоятки немецких гранат. Имела банда и четыре ручных пулемета.

Эти люди были хорошо вооружены и представляли собой особую опасность. Поэтому в соответствующих кабинетах было принято решение нарушителей уничтожить. Если, конечно, они не захотят сами сдаться после предложения пограничников.

Но опыт показывал, что публика подобного рода, да еще и с таким вооружением, сдаваться не желает и сопротивляется яростно. В состав таких групп, как правило, входили люди, люто ненавидящие советскую власть. Многие из них совершили на территории Советской Украины такие преступления, что были заочно приговорены к смертной казни. Эти головорезы и отщепенцы шли убивать из-за угла, взрывать и уничтожать. Щадить их было не за что. Они были вне закона.

Лежать пограничникам было холодно. Студеный ветер продувал насквозь брезент плащ-палаток, ватные бушлаты, штаны, гимнастерки и зимнее белье. Единственное, что солдаты могли себе позволить, так это медленно сжимать и разжимать пальцы. Руки должны быть теплыми, спуск винтовки – мягким, без рывка. Только тогда пуля попадет в цель.

Наконец-то вся колонна оуновцев втянулась в овраг. Среди кустарника и промерзших деревьев замаячили фигуры людей в теплых куртках, перетянутых ремнями.

– Внимание! – разорвал тишину резкий голос, усиленный рупором. – Говорит заместитель начальника погранотряда майор Тимченко! Всем сложить оружие, поднять руки и идти вперед. Кто сдастся, тому я гарантирую жизнь! Повторяю… – Договорить майор не успел.

Банда мгновенно рассредоточилась по днищу оврага и открыла огонь по склонам, на которых могли скрываться пограничники. Треск автоматов слился с винтовочными выстрелами. Пули взрывали мерзлую землю, подбрасывали ее вместе с лежалыми листьями и мелкими ветками. Деревья гудели в морозном воздухе, когда пули попадали в стволы.

Командир оуновцев понял, что это засада. Он решил, что силы пограничников невелики. Они наверняка прикрывали сразу несколько возможных направлений продвижения группы и, конечно же, предусмотрели тот вариант, что нарушители бросятся назад. Там они сразу же попадут под кинжальный пулеметный огонь. Значит, отходить нельзя, надо прорываться.

Его бойцы падали один за другим. Пограничникам с верхней кромки оврага было удобно выбивать противника, которому толком негде спрятаться.

Тут, снизу, захлебываясь длинными очередями, ударили вверх три ручных пулемета. Оуновцы с истошными угрожающими воплями бросились вперед. Они пытались прорваться к выходу из оврага, сцепиться с пограничниками врукопашную, зубами и ножами проложить дорогу на Украину.

Два ручных пулемета ударили с флангов и сразу скосили несколько человек, находившихся во главе колонны. Бандиты, ошалевшие от свиста пуль, не выдержали и бросились назад в поисках спасения. Они спотыкались о тела убитых и раненых.

Командир, пытавшийся их остановить, рухнул в мокрую листву с простреленной головой. Горячая кровь залила дубовые и кленовые листья, потемневшие за зиму.

Третий пулемет пограничников ударил убегавшим оуновцам буквально в лицо, в упор. В овраг полетели гранаты. Через минуту все было кончено.

В тишине, снова опустившейся на промерзший лес, стали слышны стоны раненых, голоса и кашель тех бандитов, которых по счастливой случайности пощадили пули и осколки гранат. Люди кашляли, задыхались в дыму сгоревшей взрывчатки. Кого-то рвало.

То в одном, то в другом месте стали подниматься руки. Остатки банды сдавались на милость победителя.


Борович поправил шарф, чуть сдвинул набок фетровую шляпу и глянул через стекло в зал со столиками. В этой кофейне, расположенной в исторической части Кракова, Стелла часто бывала одна или с парой коллег из своего идеологического департамента. Днем в заведении обычно было пусто. Лишь вечером сюда приходила молодежь и семейные пары послушать музыку, пообщаться. Вот и сейчас Стелла потягивала из маленькой чашечки остывающий кофе и смотрела на улицу, чуть припорошенную снегом, на редких прохожих, прячущих в воротники подбородки.

Войдя в кафе, Борович знаком подозвал кельнера, указал на столик, где сидела одинокая женщина, и распорядился:

– Коньяк, горячий кофе, шоколад!

Немолодой седовласый кельнер открыл было рот, но внешность визитера сразу отмела все сомнения. Это был состоятельный, уважаемый и, конечно же, платежеспособный человек. Дорогое длинное пальто из хорошего довоенного драпа, замшевые перчатки, штиблеты из натуральной кожи на толстой подошве, фетровая шляпа. Да, у этого пана водились деньги. Во внутреннем кармане его пиджака сейчас наверняка лежал тугой бумажник, набитый немецкими марками.

Кельнер кивнул, забросил на согнутый локоть белое полотенце и исчез за дверью. Борович неторопливо двинулся к столику Стеллы.

– Здравствуйте, – тихо сказал он, снимая шляпу. – Вы позволите?

Женщина обернулась, и ее щеки мгновенно вспыхнули.

– Вы? Господи, Михаил Арсеньевич! Да, конечно же… Куда вы запропастились? Я не видела вас и не слышала ничего уже два с лишним месяца. Грешным делом начала было подумывать, что с вами приключилась беда. А расспрашивать у нас о ком-то никак нельзя. Вы и сами это понимаете. Хотя с чего я взяла, что вы в курсе?

Борович небрежно бросил на соседний стул шляпу и перчатки, расстегнул пальто и уселся напротив Стеллы.

Он выслушал ее сбивчивую речь, улыбнулся одними уголками губ и проговорил:

– Нет-нет! Я, конечно же, в курсе, потому как работаю здесь, в центре. Я видел вас несколько раз, но не имел решительно никакой возможности подойти и заговорить. Все ждал, что доведется с вами вот так встретиться, посидеть за чашечкой кофе, вспомнить наши приключения.

Тут появился кельнер с кофейником, двумя свежими чашками белого фарфора, бутылкой коньяка. Он приподнял ее, продемонстрировал клиенту этикетку, заслужил удовлетворительный кивок и начал распоряжаться. Кельнер убрал пустую чашку и блюдце, смахнул со стола невидимую пыль и снова быстро сервировал его.

Стелла смотрела на ловкие руки кельнера, на то, как он разливал коньяк в маленькие синие рюмки, наполнял горячим кофе чашки.

Заговорила женщина только тогда, когда кельнер пожелал дорогим гостям приятного отдыха и удалился.

– Вы все такой же, Борович! Самый настоящий волшебник! Появились, очаровали, смутили.

– Пустое, – сказал Борович, улыбнулся, поднял рюмку и предложил: – Давайте выпьем за встречу.

Они пригубили коньяк.

Потом Стелла снова взяла в руки чашку и стала катать ее между ладонями, как будто нервно грела замерзшие руки.

– Мне кажется, Михаил Арсеньевич, что расспрашивать вас про ваши дела совершенно бесполезно, – заявила она. – Вы все равно ничего не расскажете. Понимаю, у нашего центра сейчас много задач. Разглашение сродни преступлению, предательству. Но я уверена, что вы находитесь при важном и серьезном деле. А я, как и посоветовал мне Роман Иосифович, занялась пропагандой и идеологией. Кстати, вы с ним видитесь?

– Да, довольно часто. Разумеется, по работе.

– А я часто вспоминаю наш побег. Вы ведь нас тогда спасли, всех на себе вытащили.

Борович сидел, с легкой улыбкой смотрел на женщину и попивал кофе.


Да, он тоже часто вспоминал эти события. Михаил тогда сильно рисковал, спасая Стеллу от Шухевича, настроенного весьма решительно. Ведь тот обязательно убил бы ее, постарался бы избавиться от балласта, который мешал ему быстро исчезнуть в приграничном районе Румынии и благополучно перебраться в Югославию.

Шухевич часто был сварлив и раздражен, но никогда не являлся злопамятным. Он всегда четко исходил из своего представления о том, нужен ему этот человек или нет.

Борович был необходим Шухевичу. Он не раз доказал свою полезность. Так было во время побега из Карпатской Украины, да и потом, когда они сидели в Югославии. Именно Борович убедил Шухевича перебраться в Краков, к Степану Бандере.

В Югославии у Шухевича нашелся то ли дядя, то ли еще какая-то седьмая вода на киселе. Особых родственных чувств Борович тогда между ними не заметил, но кров над головой у них появился.

Стелла быстро устроилась на работу. Оказалось, что она прекрасно знает немецкий язык и может на нем печатать. Ее взяли машинисткой в управление железной дороги с приличным для такой должности содержанием.

Борович попробовал поработать таксистом, потом попал в гараж, где руководил ремонтом потрепанного автопарка. Он довольно быстро сошелся с руководством, отменно наладил работу диспетчерской службы и вообще стал незаменимым человеком в гараже.

Шухевич постоянно писал какие-то письма, слал телеграммы, дважды телефонировал куда-то в другой город. Все это время он с неудовольствием требовал у Боровича денег на свою деятельность.

Михаилу не удалось узнать, куда и кому писал Шухевич, какие он налаживал контакты. Но судя по всему, тот мало чего добился. Сухопарый и стройный Шухевич теперь как-то сгорбился, черты его лица заострились, а губы превратились в тонкую упрямую складку.

Борович тогда голову сломал, размышляя, как ему убедить Шухевича перебраться именно в Краков, намекнуть, что там, а не где-то еще находится самый энергичный и перспективный националистический центр, работающий против Советского Союза. Надо было как-то подать Шухевичу идею о том, что именно в этом движении он найдет себя, свое место героя и освободителя Украины.

Шухевич клюнул осенью 1939 года. Правда, он долго интересовался, откуда у Ворона появились такие сведения. Боровичу снова пришлось ссылаться на свои мифические контакты с Николаем Михайловичем Алексеевым, который здесь, в Югославии, служил по военному ведомству и владел информацией по делам своей родной страны.

И вот задание выполнено. Борович в Кракове, в центре, возглавляемом Бандерой. Здесь активно готовятся диверсионные группы для засылки на территорию Советской Украины.

Более того, именно с подачи Шухевича Ворон был взят на инструкторскую работу. Теперь он сам готовил подобные группы, обучал оуновцев различным способам ведения диверсионной работы, разведки, выживанию вне населенных пунктов, владению оружием, тактике скоротечных огневых контактов. Борович много знал и умел. У него был немалый фронтовой опыт.

Москва ставила ему одну задачу за другой. По приказам, поступавшим с Лубянки, Борович все лучше понимал, что ситуация в Европе накаляется. Несмотря на пакты, подписываемые между разными странами, демонстративную дружбу между ними, в том числе и СССР с Германией, в мире творилось нечто не особенно логичное. Германии была отдана Чехословакия. Она под смешным предлогом напала на Польшу.

Борович все чаще задумывался над тем, что дальнейшие аппетиты Гитлера будут направлены именно на восток. Абвер без всякого стеснения курировал деятельность школ по подготовке диверсантов ОУН. Германия почти открыто поддерживала идею создания украинского государства без Советского Союза.

И вот теперь пришел еще один приказ из Москвы. Борович должен был получить доступ к департаменту идеологии и пропаганды, понять методику работы данного подразделения, выявить основные направления его деятельности.

Чтобы победить врага, надо знать его оружие. Нужно раскрыть людям глаза, доходчиво объяснить им, что нет и не может быть никакой этнической или иной розни между братскими народами СССР. Есть только происки международного империализма и фашизма, которые хотят ослабить мощь советской страны, поссорить ее народы между собой, завладеть несметными богатствами и мирными достижениями.

Борович откровенно обрадовался такому заданию. Значит, у него будет вполне легальная с точки зрения задания Москвы возможность восстановить отношения со Стеллой Кренцбах, чертовски милой женщиной, незаурядной во всех отношениях. Самой большой печалью Боровича оказалось то обстоятельство, что Стелла настроена была крайне антисоветски. Переубедить ее, перевоспитать, открыть глаза на реальную действительность? А удастся ли? И не навредит ли это ему самому, не сорвет ли выполнение основного задания?


Сейчас думать об этом ему не хотелось. Он сидел, слушал женщину, смотрел в ее лицо. Ему было хорошо и уютно. Она ведь искренне обрадовалась при встрече с ним, искала его, ждала.

Вчера Борович получил шифровку из Москвы. В ней говорилось, что Стелла Кренцбах – это псевдоним, который женщина взяла себе во времена подпольной работы, да так и сохранила его как основное имя. На самом деле она урожденная Ольга Новицкая. Ее отец преподавал до 1939 года во Львове, в коммерческом училище.

Ну и как теперь, зная настоящее имя этой очаровательницы, не проговориться и не назвать ее Ольгой. Такое милое, тихое и спокойное имя. Ей совершенно не к лицу быть Стеллой.

– Черт бы его побрал! – вдруг тихо, но злобно проговорила женщина и опустила голову.

Борович глянул в окно и поморщился. Снаружи у высокого большого окна стоял и глумливо улыбался Петро Агафьев. Лоснящееся красное лицо, постоянно мокрые толстые губы и сдвинутая на левое ухо шапка с меховой опушкой были слишком хорошо знакомы Боровичу.

Агафьев тоже занимался подготовкой ударных групп, как он любил их называть. Этот тип очень недолюбливал Боровича. За что, откуда пошла эта неприязнь, понять было не так уж и сложно.

Агафьеву ненавистно было все интеллигентное, по-настоящему культурное. Этот громила с мясистым лицом был по натуре садистом. В его группах был самый высокий процент травматизма. Он набирал к себе людей с точно такими же садистскими наклонностями, склонных к немотивированному убийству.

Но вот откуда его знала Стелла?

Агафьев исчез. Тут же хлопнула входная дверь, звякнул колокольчик, послышались тяжелые мужские шаги.

Борович не оборачивался. Он видел, как помрачнело лицо Стеллы.

– Вы как голубки тут сидите! – с глумливым смешком произнес Агафьев, подходя к столу.

«Если он сейчас сядет на мою шляпу, то я его ударю», – подумал Борович.

Он повернул голову к этому типу и вопросительно посмотрел на него. Однако Агафьев вовсе не собирался объяснять своего поведения. Он, кажется, был основательно навеселе.

– Ничего, если я нарушу ваш тет-а-тет? – спросил этот поганец, пододвинул свободный стул от соседнего столика, уселся на него и сложил красные волосатые руки на животе.

– Вы даже не дождались положительного ответа дамы, Петр Тимофеевич, – напомнил ему Борович. – Возможно, ваше присутствие здесь кажется ей несколько неуместным.

– Ну точно голубки, – развязно проговорил Агафьев и глумливо ухмыльнулся. – Я-то все ночи не сплю, думаю, чего это госпожа Кренцбах от меня свой носик воротит. А причина вот сидит, рядом. Во всей красе. Наш белогвардейский офицерик за ней ухаживает, оказывается. За веру, царя и отечество, значит, кровь на полях Галиции проливал, а теперь проникся идеями свободной Украины?

Загрузка...