Лондон по Джонсону. О людях, которые сделали город, который сделал мир

© Boris Johnson 2011

© Апексанян О., перевод на русский язык, 2014

© Издание на русском языке, перевод, оформление.

ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014

КоЛибри®

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Пролог

У каждого бывают в жизни моменты, когда чувствуешь, что облажался по полной программе, когда совершил — или совершаешь — непростительную глупость и понимаешь, что все пропало и спасти положение нет никакой надежды.

Такое чувство я испытывал в пятницу 27 июля 2012 года примерно в полдесятого вечера.

В этот день проходила церемония открытия Олимпийских игр. Я сидел в «спецложе политбюро» на стадионе в Стратфорде, слева от меня сидела Марина, а справа — герцогиня Корнуолльская (известная как Камилла). Чуть дальше располагались ее величество королева, герцог Эдинбургский, принц Уэльский, премьер-министр, Сэм Кэм (Саманта Кэмерон — жена премьера), президент Международного олимпийского комитета Жак Рогге и графиня Рогге, лорд Коэ, леди Коэ, Мишель Обама, мистер и миссис Ромни и еще примерно 134 главы государств и правительств демократических стран и тиранических режимов со всего мира.

Мы все очень остро ощущали, что сюда устремлены взгляды миллиарда телезрителей, и потому делом национальной чести было не почесываться в кадре, не ковырять в носу и не совершать прочих недостойных действий.

Я был настолько взвинчен, что, не буду отрицать, предварительно посетил великолепный VIP-бар стадиона, где хорошенько освежился. Но уверяю тебя, любезный читатель, что это обстоятельство никак не связано с той неприятностью, которая меня подстерегала.

Я был поглощен живой беседой с Камиллой, которая вполне заслужила все восторженные отзывы, которые можно услышать от ее горячих почитателей. Она работает до темноты в глазах и невероятно много сделала для раскрутки в Лондоне кампании против сексуального и домашнего насилия. Ей нравилась постановка, а я то и дело угодливо наклонялся к ней — пояснить что-нибудь: идентифицировать флаг какой-либо страны или объяснить, отчего это часть церемонии проходит вроде бы на французском языке. В очередной раз повернувшись к ней всем телом (110 кг), я почувствовал, что сиденье чуть подалось подо мной. Вообще это был удобный насест — из подбитой белой искусственной кожи, такой же шикарный, как и весь олимпийский стадион, и до тех пор у меня не было к нему никаких претензий. Но, когда я подался вперед еще чуть-чуть, что-то подо мной тяжело вздохнуло — наверное, крепежные болты согнулись под тяжестью — и…

Тресь!

…что-то мощно лопнуло под моей правой ягодицей, и вот — после семи лет упорного труда, после моих бесчисленных речей о том, как прекрасно страна готова к этим играм, после нечеловеческих усилий выглядеть компетентными и эффективными — после всего этого я в одно исполненное ужаса мгновение осознаю, что сломал под собою стул и валюсь набок, как мешок с углем, или бочонок пива, или жареный поросенок на оловянном блюде.

Я пикировал в колени Камиллы.

Пытаясь уйти вправо — на бетонный пол, — я размышлял о бесчестье. Придется сказать, что я был пьян: это единственное приемлемое оправдание.

Свалить все на Управление олимпийских поставок не получится: после того как мы потратили на этот стадион полмиллиарда фунтов — этот номер не пройдет. Я думал о злорадных газетных заголовках, о лютовании олимпо-скептической прессы. Я представлял себе теле репортажи, где мэр Лондона вдруг комично валится навзничь как сноп и исчезает из кадра, словно солдат наполеоновской эпохи, сраженный в строю неприятельской пулей.

Усилием воли избежав столкновения с коленями герцогини, я шлепнулся на пол и стоял перед ней на четвереньках, пыхтя как ретривер. Готовясь подняться навстречу вселенскому позору, я вдруг подумал, что это ведь не первая катастрофа за сегодня.

Теперь об этом можно рассказать: значительная часть важных гостей чуть не пропустила церемонию вовсе. Кто-то решил, что все должны сесть на автобус у дворца Сен-Джеймс и в час пик добираться в восточную часть Лондона через весь город и пробки, поэтому мы тронулись заблаговременно, с большим запасом. С нами ехали архиепископ Кентерберийский, лидер ее величества оппозиции в парламенте и г-жа Миллибэнд, комиссар Службы столичной полиции и высшие чины армии, авиации и флота в медалях, а также другие важные министры и представители. Такими кадрами можно укомплектовать неслабое новое государство. С нами ехали великий сэр Кит Миллз, невоспетый герой Олимпиады, человек, который так много сделал, чтобы заполучить эти Игры для Лондона, различные шишки из Олимпийского комитета, отдавшие почти десять лет подготовке к этому моменту, и у нас был отличный водитель. Но ему никто внятно не объяснил, где съезжать с шоссе А12, да, собственно, как вскоре выяснилось, никто и не мог объяснить.

Мы заблудились.

Мы заметили, что опять едем мимо того же антикапиталистического митинга. Мы то приближались к мистическому конструкту здания Арселор Миттал Орбит, то оно дразняще исчезало снова. Мы двигались вокруг Ист-Лондона все более узкими концентрическими кругами, и становилось все яснее, что ни сэр Кит, ни водитель, да и вообще никто в автобусе не имел подробного плана, как попасть в Олимпийский парк. Меня охватило какое-то паническое веселье — странное ощущение, что происходящее превосходит все самые смелые выдумки Армандо Ианнуччи или сценаристов сатирического сериала «Двадцать два».

В общем, когда мы все-таки попали туда, прибыв в нарушение протокола после членов королевской семьи, по правде сказать, я был на грани срыва. Поэтому, оказавшись на четвереньках у ног герцогини, я ощутил, что лихорадочная веселость снова поднимается во мне. Я втащил свое тело на списочное место и, напрягая бедра, устроился над ним как бы на весу, чтобы не доломать поврежденную конструкцию. Я оглянулся вокруг. Никто конечно же ничего не заметил.

Никто не слышал треска. Никто не заметил моего исчезновения. Все были захвачены красочным и шумным шоу Дэнни Бойла.

Сразу после завершения церемонии открытия какой-то консерватор из парламента твитнул про то, что шоу, мол, сделали какие-то «сапожники» из «левых», и хотя тут же все и каждый назвали его слова чудовищными, было, в общем, понятно, что могло вызвать такую реакцию.

Если вы убежденный сторонник частной медицины, например, то вам бы показалось, что в шоу было слишком много про бесплатную Национальную службу здравоохранения, а я так и не понял, почему Мэри Поплине там сражалась с Волан-де-Мортом. С самого начала Дэнни Бойлу пришлось столкнуться с изрядной долей политического скептицизма по отношению к самой концепции этого шоу. От него требовали дать побольше патриотизма, побольше показать церемонию выноса флага, побольше королей и королев. Кто-то даже предлагал (может, это был даже я) поставить грандиозное мимическое шоу в стиле Сесила Демилля про все великие военные победы Британии над большинством стран, которые мы пригласили быть гостями Лондона, — про битву при Азенкуре, про Непобедимую армаду, Бленхейм, Балаклаву, войну с зулусами, сожжение Вашингтона и тому подобные.

Я могу только сказать, что слава богу (а богом в данном случае был лорд Коэ), Дэнни Бойла оставили в покое и он делал, что считал нужным.

Я редко плачу — не чаще чем другие, — но уже через пять минут с начала его эпической постановки я плакал как ребенок. Она началась с деревенской идиллии — живые изгороди и стога, парни в деревенских рубахах играют в какой-то вариант футбола, который был известен до грехопадения, мирно пасутся коровки (настоящие!) в тени Гластонберийского холма. Затем из безгрешной земли вдруг вырастают какие-то гигантские черные трубы, будто в киношных спецэффектах (как они это сделали?), и Англия превращается в индустриальный Мордор, где куют Кольца. По правде сказать, к концу можно было так обалдеть от музыки и драмы, что не упасть со стула было бы просто неприлично.

Дети, которые смотрели церемонию, на всю жизнь запомнят ее смысл — простой и правдивый — восхождение Британии от сельскохозяйственного общества через промышленную революцию к постиндустриальной эре телекомов и интернета. И на каждом этапе они видели вклад британских писателей, музыкантов, ученых, поэтов. Было тут и гостеприимство — потому что показана была история иммиграции, и глобальная универсальность — потому что излагалась история человечества за последнюю тысячу лет. А еще это шоу было жутко патриотичным. Поэтому всем заскорузлым консерваторам, которые распинались, что шоу «левое», я говорю: бросьте, ребята.

Ведь там было и про Уинстона Черчилля, про Красные стрелы, Джеймса Бонда, была королева, прыгающая с вертолета, а начиналось все Итонской песней гребцов. Куда же еще больше пафоса и официоза?

Да, на завершающий фейерверк мы не потратили эквивалент военного бюджета страны (как, очевидно, сделали в Пекине), но я не думаю, что мы недодали миру хоть одну хлопушку. Это была эпическая демонстрация артиллерийской мощи, после которой мы высыпали в холл и все выглядели как контуженные, а неутомимый Пол Маккартни в это время запевал вместе со зрителями современный эквивалент Оды к Радости — ла, ла, ла, которым заканчивается песня «Хей, Джуд». Мы машинально поздравили друг друга, хотя каждый, не признаваясь самому себе, сомневался: «Как же все прошло, а? На самом ли деле все было так хорошо, как показалось? Успех или нет?»

На следующее утро нас попросили показать королеве вид с вершины здания Арселор Миттал Орбит, я пришел загодя и прогуливался по дорожке вдоль реки Ли. Десять лет назад это место было примером постиндустриальной разрухи, диким скопищем выброшенных холодильников и ржавых автомобильных кузовов, а сама река — потоком зловонной жижи из канализационных стоков и аккумуляторной кислоты. Теперь это был прибрежный рай с васильками, медуницами и десятками других полевых английских цветов, специально высаженных в июне, чтобы цвели в конце июля. Все это было сделано не просто заботливо. Это было сделано с любовью. Так я и стоял там, в поэтическом забытьи, и вдруг почувствовал, что кто-то смотрит на меня с моста.

«Эй, Борис, — крикнули какие-то люди на лондонском кокни, — молодец, отличная церемония!»

Я принял застенчивый вид, будто не имел к этому событию никакого отношения (как оно, собственно, и было).

«Просто фантастика!» — сказал еще кто-то. Стала собираться толпа, и все в общем-то разделяли это мнение. После того как мы окончили обзор со здания Орбит, мы повели Лакшми и Ушу Миттал в самый большой в мире «Макдоналдс», и оно того стоило — просто чтобы увидеть, как самый богатый в мире человек расплачивается за макфлурри 50-фунтовой купюрой, и увидеть лицо не верящей своим глазам сотрудницы «Макдоналдса» индийского происхождения.

Пока мы стояли в очереди, я пытался подслушать, что говорили люди. Похоже, всем нравился парк с его атмосферой Леголенда, пружинящее покрытие игровой площадки с разноцветными бесформенными фигурами. Все говорили, что стадион «крутой», и никто не жаловался, что его «обертка» — белоснежные треугольные полосы пластика — была поставлена компанией Dow Chemical. Всем нравилось здание Орбит, и все хотели забраться на его вершину Все как один хвалили церемонию открытия.

И тут у меня появилась робкая надежда, что, может быть, в конце концов все будет хорошо.

Сейчас некоторые СМИ, изначально скептически воспринимавшие Олимпиаду, раздувают миф о том, что она всегда была просто обречена на успех и ни малейшей угрозы каких-либо инцидентов даже не предвиделось.

Я всего лишь могу сказать, что такого ощущения не было и что те же самые журналисты на протяжении всех лет, месяцев, недель и дней до начала Олимпиады утверждали совсем обратное. Один влиятельный и известный редактор одной очень популярной семейной газеты перед церемонией открытия, по слухам, собрал своих рядовых сотрудников и, обращаясь к ним, как всегда по-дружески бесцеремонно, сказал: «Вот что, вы, дуралеи, вся эта Олимпиада будет катастрофа на катастрофе. И я жду, что именно так вы об этом и напишете. А я поехал в отпуск».

Он при этом выражал мнение многочисленного меньшинства, которое отрицательно относилось к идее проведения Олимпиады (и Паралимпиады) еще до 2005 года, когда Лондон только выиграл заявку на проведение.

Этим людям очень не нравились предстоящие расходы, и они пришли в ужас, когда Гордон Браун поднял планку расходов до 9,3 миллиарда фунтов. Один из них, в остальном вполне разумный парень, заявил мне: «Почему бы не истратить эти деньги на что-нибудь полезное, ядерные боеголовки например?»

Некоторым из них не нравилось то, что решение МОК отдать Игры Лондону стало серьезным успехом лейбористов — таких как Тони Блэр, Тесса Джовел и Кен Ливингстон. Скептикам была невыносима мысль, что этот город должен прогибаться перед наднациональными бюрократами от спорта. Их возмущало и оскорбляло, что городу придется выделять на забитых автомобилями дорогах специальные полосы, откуда затонированные олимпийские лимузины будут забрызгивать грязью несчастных прохожих.

Любая мелочь вызывала презрительную реакцию скептиков. Им не нравилась необузданно смелая геометрия логотипа Игр-2012, утвержденная Комитетом по организации Олимпиады, некоторые конспирологи утверждали даже, что вместо цифр «2012» логотип нес надпись СИОН. Им не нравилась пурпурная униформа волонтеров. Они поднимали на смех их шляпы-котелки. Они кривились на представлении символов Олимпиады-2012 Венлока и Мандевиля, утверждая, что их циклопические образы вызовут у детей кошмары. Даже в Восточном Лондоне, куда и вкладывалась большая часть денег, существовали группы, которые утверждали, что «улучшения» только лишь чуть приукрасят городской пейзаж. Они обвиняли Комитет по организации в том, что он ведет себя с безразличием оккупанта. Они утверждали, что Пентагон размещает роботы-беспилотники на крышах, была даже какая-то группа «Южный Лондон против ракет», вызывавшая в памяти антиракетные протесты женщин на базе ВВС США Гринэм-Коммон.

По мере приближения дня открытия тон публикаций становился все мрачнее. В апреле А. А. Джил сообщил читателям газеты New York Times, что все британское общество готово отвергнуть эту навязанную нам Олимпиаду. «Мы постепенно и сознательно пришли к коллективному мнению, что мы ненавидим Олимпиаду», — заявил он, тогда как корреспондент журнала Spiegel в Лондоне предрек, что город «несется к катастрофе олимпийского масштаба. Лондон и Олимпиада явно не уживутся. Зрителям понадобится вся их решимость и, главное, все их терпение, чтобы вообще добраться до объектов. Что же до местных жителей, они ждут не дождутся, когда все это кончится».

И ведь такой убийственный приговор еще какое-то время назад был почти оправдан. Конечно, никто из нас в тот непростой период не принимал этих обвинений — по крайней мере, публично. Мы уверенно говорили о «предстартовом волнении» и настаивали, что Лондон готов так же, как любой принимающий город до него, если не лучше.

Это была чистая правда, но правдой было и то, что у нас было три серьезных проблемы, которые вызывали глубокую озабоченность, по крайней мере у меня. Это были транспорт, безопасность и погода.

В следующем, 2013 году лондонскому метро исполнится 150 лет. Это старейший метрополитен мира, и, естественно, он проводит масштабное и дорогостоящее обновление. Мы вводим новые поезда, обновляем рельсовые пути и сигнализацию, перевозя при этом ежедневно миллионы жителей Лондона, — что слегка напоминает операцию на сердце пациента, который продолжает играть в сквош. Мы давно пришли к пониманию, что обновление Юбилейной линии с увеличением ее пропускной способности на 30 % — важнейшее условие успешного проведения Игр. Чтобы перевозить такое количество людей до объектов в Стратфорде, требовалось установить новую систему управления, а замена старой системы и «детские болезни» новой системы вызывали частые поломки.

От днища поездов отваливались какие-то детали, систему управления «коротило», подводило программное обеспечение, и то и дело это приводило к тому, что сотни людей пешком шли по адски мрачным тоннелям к аварийным выходам. У этих аварий не было очевидных причин, и избежать их не удавалось. «Можем ли мы быть уверены, что такое не случится во время Игр?» — часто спрашивал я тогда, и я помню, какие мрачные предчувствия охватывали меня, когда я понимал, что честный ответ на этот вопрос — нет.

Кроме того, за считаные дни до прилета олимпийских гостей в аэропорт Хитроу (где могли возникнуть очереди, что нас очень беспокоило) оказалось, что Управление автомобильных дорог сомневается в удовлетворительном состоянии шоссе М4 в районе Бостон-Мэнор. Какой-то инженер вдруг решил провести последнюю проверку виадука и, попыхивая трубкой, заявил, что этот виадук не прочнее, чем овсяная печенька, опущенная в чай. Его, значит, придется срочно закрыть, а уж потом — капитально ремонтировать.

Закрыть?! Основную артерию по доставке десятков тысяч спортсменов, журналистов, дипломатов и официальных лиц из Хитроу в центр Лондона? У нас было семь лет, чтобы проверить несущую способность этого чертова автовиадука, все семь лет мы знали, что это важнейшая часть сети олимпийских маршрутов, — и теперь они хотят закрыть его?

Затем забастовали водители автобусов, требуя оплаты той «дополнительной» нагрузки, которую придется выполнять во время Игр. Потом таксисты забастовали против выделения спецполос движения для «випов», так называемых «ЗиЛ-полос». Я симпатизировал водителям такси: Игры, конечно, разрушали их привычную жизнь, поэтому мы всячески старались им помочь. Но я не верил, что они дерзнут парализовать движение во время события государственной важности, когда взгляды всего мира обращены на Лондон.

И вот я стоял у окна своего офиса и глядел вниз на Тауэрский мост, где похоронной кавалькадой медленно ползла вереница черных кебов, блокируя движение. Я кипел от возмущения и жалел, что у нас не тоталитарное государство, — тогда мы послали бы танки и раздавили бы их как тараканов. Уже поступили сообщения о задержках в Вест-Энде, и мы готовились выслушивать жалобы высоких олимпийских чиновников.

Да и правда складывалось впечатление, что все эти многочисленные «звоночки» вовсю прозвонят во время Олимпиады и транспорт станет самой большой угрозой для Игр-2012.

Ну то есть так нам казалось до тех пор, пока мы не узнали о проблеме с нехваткой персонала охранной фирмы G4S. Самым проницательным оказался Питер Хенди, министр транспорта, — он заметил эту проблему задолго до. Где-то накануне Рождества объявили, что Лондонский комитет по организации Олимпиады решил увеличить количество охранников от G4S почти до 14000, и Питер сразу выразил скептицизм. «Не знаю, как они наберут столько людей, — помню, сказал он, — за такое короткое время это невозможно». Тем не менее ребята из G4S и слушать ничего не хотели. Все будет отлично, говорили они. Мы сделаем все легко и просто. Они даже заявляли, что могут одновременно осилить еще одну Олимпиаду в Австралии. Поэтому, когда наконец — недели за три до открытия — стало ясно, что у нас не будет достаточного количества охранников в зонах личного досмотра, мы, по правде сказать, были в шоке.

Мы каждый день проводили олимпийские правительственные совещания в Чрезвычайном комитете по борьбе с терроризмом Cobra и слышали от Министерства внутренних дел невероятные цифры нехватки персонала: 3000, 4000, 5000. И ни у кого из них не было ни малейшего представления — куда же подевались эти люди? Они могли деться куда угодно: вступить во французский Иностранный легион, ловить омаров на корнуолльских траулерах или работать поварами в буфетах Акапулько.

Никакой связи с ними нет, заявляло министерство. Нет, номеров их мобильных телефонов тоже нет. «Единственный выход, — говорили они, — привлечь побольше военных».

Но было кое-что посерьезнее, чем метро, автотранспорт и массовый дефицит охранников, — и это «кое-что» было то единственное, с чем никто не мог ничего поделать. Это дождь.

Бриллиантовый юбилей праздновала почти вся страна. Он стал беспримерной демонстрацией любви и преданности народа своей королеве за ее шестьдесят лет на троне. Главным событием был большой проход судов по реке, самая крупная такая регата почти за 300 лет, и это было грандиозное зрелище — сотни судов всех форм и размеров, усыпавшие всю Темзу, как на морских пейзажах Венеции Каналетто. Но нельзя сказать, что все прошло удачно на сто процентов. Праздник получился бы ярче, если бы выдалась ясная погода.

Толпы людей стояли по берегам реки — около миллиона человек, я в жизни не видел такого скопления народа, — но к 5 часам вечера все вымокли и замерзли. Когда флотилия достигла Тауэрского моста, косой, почти под 45°, дождь падал на нас колючими серебряными иглами. Оркестр продолжал играть, и хористы продолжали петь, хоть вода и струилась у них по лицам, но тучи стояли так низко, что пролет самолетов пришлось отменить. На следующий день газета Guardian (не самая промонархическая) вышла с грубым заголовком. «Монархию смыло!» — заявлял этот орган левых либералов. А на следующий день объявили, что герцог — супруг королевы, который простоял навытяжку — в свои 90 — почти всю церемонию, взят под наблюдение в госпиталь.

Я полагал, что в день открытия мы можем перенести все что угодно: поломки в метро, пробки на дорогах, может быть, даже трудности с прибытием важных персон на стадион. А вот с чем никак нельзя было не считаться — так это с холодным затяжным ливнем.

Более четырех лет назад решено было сэкономить и возвести на олимпийском стадионе усеченную крышу. Из-за этого в случае дождя около 30 % зрителей оставались сухими, а около 70 % мокли в большей или меньшей степени. Это казалось разумным риском, если иметь в виду, что в Лондоне выпадает меньше дождей, чем в Риме, и 94 % времени дожди не идут.

Но на этот период прогнозы метеорологов были ужасны. Корпорация ВВС предрекала дождь, но другие утверждали, что это слишком оптимистический прогноз. Пирс Корбин прославился тем, что превосходил по точности прогнозов службу погоды, основываясь на изучении солнечной активности. Я стал поклонником его работы после того, как несколько лет назад он правильно предсказал очень снежную и холодную зиму, и с тех пор регулярно получаю его прогнозы по электронной почте. Теперь от этих прогнозов стыла кровь. На вечер 27 июля он предсказывал вселенский потоп, мощнейшие ливни с грозами в придачу.

И, о чудо! Настало утро первого дня, и олимпийская церемония проходила гораздо успешней, чем мы ожидали. Транспорт справился, угрозы взрывов не было, и самое главное — ни капли дождя, всего лишь легкий туман где-то за час до начала, и не более.

Первые несколько дней все балансировало между надеждой и отчаянием, а некоторые СМИ все еще продолжали всячески выпячивать недостатки. Одного охранника из G4S арестовали за ложную угрозу взрыва, постоянно сообщалось о спекуляции билетами среди членов команд-гостей. Но самым опасным и неприятным был «скандал пустых мест» — явление обычное для всех олимпиад, когда телекамеры постоянно демонстрируют места, не занятые членами МОК и другими спортивными представителями, что, естественно, приводит в ярость обычных болельщиков, которые пытались и не смогли купить билеты.

Мы сумели погасить «скандал пустых мест», в основном запуская на эти места военнослужащих. Кое-кто утверждал, что Лондон превратился в город-призрак, что мы убили всю деловую активность — якобы людей запугали наши призывы ограничить передвижения, включая и мои абсолютно адекватные объявления в метро с просьбой к лондонцам заранее планировать поездки.

Кроме того, я узнал, что наши видеозоны — специальные зоны для зрителей, которые мы создали в Гайд-парке и Виктория-парке, — не всегда заполнены. Куда же подевались зрители?

В какой-то момент я обратился к моему советнику по Олимпиаде Нилу Коулману и сказал: «Выглядит так, что мы затеяли самую большую вечеринку в мире, а никто не пришел».

«Не переживай, — ответил он, — на всех Олимпиадах первые несколько дней так проходят. Потом все наладится».

Пытаясь привлечь зрителей в видеозону в Виктория-парке, я приехал туда на открытие аттракциона «канатка». Еще во время подготовки к Играм я настаивал, что у нас в парках должны быть канатки, хотя Нил говорил, что по опыту Олимпиады в Ванкувере от них больше головной боли, чем толку. А теперь для меня было делом чести дать им старт.

Мы прибыли в Виктория-парк, и я слегка занервничал, увидев, что контролер Службы здравоохранения и безопасности района Тауэр-Хамлетс только заканчивает проверку аттракциона, а мне предложили первому отправиться на нем в полет.

«А может, вы все-таки должны опробовать его первым?» — спросил я у парня, который выглядел как работник аттракциона.

«Нет. Нет, — скромно ответил он, — мы не хотим испортить ваши фото».

Эта штуковина — канатка — оказалась намного выше и страшнее, чем я ожидал, но делать было нечего. Размахивая парой пластиковых британских флажков, я кинулся с вышки с приличной скоростью и тут же обнаружил, что я вращаюсь и не вижу, куда меня несет. Я пролетел над группками людей в парке и застрял, немного не долетев до места назначения, метрах в десяти над землей. Когда публика сообразила, что это не запланированный трюк, подо мной стала собираться толпа. Я старался отвлечь их духоподъемными замечаниями о том, как здорово наша команда выступит против Франции и Австралии. Им же все больше нравилось мое положение, а как меня спустить — это было непонятно. Лямки начинали давить, особенно в паху.

«У кого-нибудь есть лестница?» — спросил я.

Лестницы ни у кого не было. Через какое-то время я заметил своего телохранителя — офицера персональной охраны из специального отдела, приятного парня по имени Карл. Его перевели ко мне, а обычно он охранял Тони Блэра, и мне казалось, что он должен выручать меня из щекотливых ситуаций.

«Карл, ты можешь что-нибудь сделать?» — спросил я.

Он медленно засунул руку во внутренний карман пиджака, достал свой мобильный телефон, тщательно навел на меня и сфотографировал мою болтающуюся фигуру…

…Что тут скажешь? Могу сказать только одно — нет худа без добра: по крайней мере, мы сделали рекламу этой канатке.

Но на самом деле ничто не могло реально улучшить ситуацию, пока не появятся завоеванные британцами золотые медали, а их мучительно долго не было. Великий велосипедист Марк Кавендиш не выиграл первую гонку в субботу, хотя все убеждали нас, что это был верняк. Затем мы чуть хуже, чем ожидали, выступили в бассейне, и хотя Бекки Олдингтон плыла героически, она не взяла золота, как в Пекине.

Мы значительно отставали от Франции и Австралии в медальном зачете. Мы прохлаждались где-то на десятом или двенадцатом месте — и президент Франции Франсуа Олланд поспешил съязвить про то, как благородно Британия расстилает красную дорожку победителей перед французскими спортсменами.

И вдруг в середине первой недели, примерно в тот момент, когда велосипедист Брэдли Уиггинс выиграл золото в отборочном заезде на время, почувствовалась перемена в общем настрое — некое шевеление в ноосфере.

Все повелись на спорте, даже те, кто до сих пор не имел к нему большого интереса. А те, кому повезло попасть на один из объектов, где проходили соревнования, говорили, что это лучшие моменты в их жизни. Себ Коэ, Пол Дейтон и другие члены Комитета по организации Игр заслуживают благодарности за все, что они сделали, но главное, что отличало лондонские Игры от пекинских, было отношение к зрителю и ощущения простого человека на трибунах.

Делалось все возможное, чтобы зрителя захватить, психологически зарядить, завести. Когда ты попадал в Олимпийский парк и на другие объекты, тебя радостно приветствовали волонтеры в розовом и красном, некоторые из них махали гигантскими розовыми ладонями. Некоторые скандировали бодрые речевки, могли даже спеть веселую песенку собственного сочинения. Когда ты добирался до своего места, ты не просто сидел. Тебя вовлекали в общий настрой происходящего энергичные аниматоры. Соревнования сопровождала ритмичная музыка — под стать виду спорта, — а паузы заполнялись «мексиканской волной», которую зачастую начинала молодая спортивная королевская пара — Кейт и Уилл, которые казались просто вездесущими. Они заставляли публику хлопать в такт музыке «We Will Rock You» группы Queen, и вся толпа шлепала себя по коленям, а затем вздымала руки как ацтеки-солнцепоклонники.

После этого ты уже расслабился и разогрелся, а если нет — тебе предлагали изобразить игру на бонго-барабанах с трансляцией через специальную бонго-камеру или просили встать и станцевать перед многотысячной толпой или даже перед глобальной аудиторией, а иногда поцеловать своего соседа или соседку, знакомых или незнакомых, перед объективом поцелуй-камеры.

Это был спектакль, в котором каждый участвовал лично и вовлекался в происходящее, потому что осознавал значимость этого события — того, что это преображение города, которое случается раз в жизни и может никогда не повториться. По всему городу Комитет по организации подготовил поразительные сюрпризы. Когда, например, в районе здания Конной гвардии вы могли наблюдать матч по пляжному волейболу? Давайте скажем честно, большинство из нас никогда не видело эту игру прежде — я, например, правил не знаю и не знаю, сколько игроков в команде. И вот мы оказывались там, в окружении зданий старого Адмиралтейства, Даунинг-стрит и замечательного ансамбля XVIII века из портландского камня архитектора Уильяма Кента, а прямо посередине — эта песчаная площадка, на которой извиваются полуголые игроки и откуда доносятся глухие удары.

Каждый из этих объектов интересен по-своему, но во всех ощущение особости возникало из соединения разного, из противопоставления. Этим поразила меня наша Олимпиада в отличие от других — смешением старого и нового, которое и есть дух Лондона, города, который все время строится, где в древнюю застройку исподволь проникают сверкающие современные здания или пристройки, и все они выглядят еще интереснее от такого соседства.

А если пойти в Гринвич-парк — можно было увидеть конные соревнования, где лошади вздымались на дыбы на фоне Госпиталя архитектора Рена, а за этим шедевром Рена — башни причала Кэнэри, и лошади прыгают под мелодию «Прыжок» Ван Халена. Когда в конце первой недели пришло время соревнований по атлетике, все убедились, что этот стадион — шедевр дизайна. Даже на утренних соревнованиях он казался (и был) переполненным людьми, и почти все спортсмены говорили, что никогда не слыхали такого шума.

С такой психологической обработкой и в такой среде публика становилась очень восприимчивой к радостным событиям, а тут как раз начали побеждать британские атлеты — наши атлеты, в которых иные из нас — по незнанию или из-за пессимизма — успели разочароваться.

Первое золото взяли женщины-гребцы Хизер Стэннинг и Хелен Гловер, затем Брэдли Уиггинс, затем парнишка с фермы в Дорсете победил весь мир в стрельбе, а затем уже, казалось, не было ни одного вида, в котором команда Британии не могла бы победить. Мы побеждали не только в технически сложных видах спорта, таких как велосипедный, парусный, конный и гребной — то есть «сидячих» видах, как их издавна в шутку называют. Британские спортсмены побеждали также в беге и прыжках — в тех видах, которые не требуют дорогой экипировки и в которых британцы противостояли лучшим представителям из семи миллиардов жителей планеты — и выигрывали.

Без сомнения, это чувство патриотизма — это слияние в едином порыве с чьим-то индивидуальным усилием и достижением — сводило зрителей с ума от радости. На стадионе, на велодроме, в центре водных видов спорта голосовая поддержка была как ударная волна, как звук истребителя, преодолевающего звуковой барьер, и эта поддержка словно несла британских спортсменов быстрее всех. В Итон-Дорни, на соревнованиях по гребле, рев бушующей толпы звучал как трубный глас.

Все это вовлекало зрителя в борьбу, и зачастую он вместе со спортсменом плакал от радости победы или горечи поражения. Порой даже комментаторы ВВС не могли унять дрожь в голосе, а иногда публика просто рыдала. Кто сказал, что британцы не эмоциональные люди? Это был невиданный аттракцион рыданий.

Вскоре стало очевидным, что такое эмоциональное отношение распространяется не только на британских атлетов, а на всех участников. Бурные аплодисменты приветствовали любое проявление спортивного характера, любое преодоление неудач. Мы подбадривали спортсменов из Франции, из Австралии, даже Мит Ромни был прощен (после нескольких его неосторожных замечаний о степени готовности Лондона), когда стало известно, что его жена была совладелицей одной из лошадей в соревнованиях по выездке. Какая-то эйфория охватила население, как будто нас опрыскали эндорфинами или добавили серотонин в водопроводную воду. Она распространялась со спортивных объектов на миллионы телезрителей. В городах и поселках по всей стране традиционно красные колоннообразные почтовые ящики красили золотой краской в честь спортсменов-победителей, и после четырех лет спада в экономике, и ровно через год после захлестнувших Лондон и другие британские города беспорядков какое-то необъяснимое ощущение мира и благополучия, казалось, снизошло на весь народ или, по крайней мере, тех многих, кто подхватил этот вирус. Социологи и антропологи смогут объяснить это явление, но мне оно показалось эпидемией благожелательных настроений, в чем-то схожей с сентиментальной печалью, охватившей нас после смерти Дианы, принцессы Уэльской, только на этот раз чувства были позитивными.

Люди стали заговаривать с незнакомцами в метро, и никто не считал их сумасшедшими. Одна женщина обратилась к работнику мэрии, не зная, кто он, и сказала: «Я хочу знать, кому я могу написать, чтобы поблагодарить за все». Короче говоря, стало ясно, что мы сумели сорвать банк, какого никто и не ожидал.

Там, где могли быть провалы, — провалов не случилось. Все транспортные системы работали отлично. Прокатными велосипедами пользовалось больше людей, чем когда-либо ранее. Канатная дорога перевезла больше миллиона человек на смотровую площадку — обозревать виды олимпийских объектов, — включая Арнольда Шварценеггера, который назвал вид на Кеннинг-Таун «прекрасным». Метро перевозило рекордное количество людей — около 4,5 миллиона в день, работая почти как часы. Юбилейная линия работала так хорошо, что члены олимпийских делегаций отказались от претензий на так называемые «спецполосы для шишек» и пользовались общественным транспортом вместе со всеми.

Спортсмены демонстрировали медали остальным пассажирам. Команду Руанды видели на автобусной остановке. Когда Дэвид Кэмерон спустился в метро, кто-то из пассажиров поблагодарил его (совершенно заслуженно) за то, что оно стало быстрее. Президент МОК Жак Рогге проехал на Доклендском легком метро и назвал его великолепным. Лондонский транспорт доставлял каждого спортсмена, политика, официального представителя и журналиста к его месту назначения вовремя. Более или менее.

Напугав нас вначале, охранники G4S стали массово возвращаться на рабочие места. Операциями по безопасности руководили тысячи военных, и все они, включая полицию, сработали так эффективно, что я не слыхал ни об одной серьезной задержке или опоздании на объект.

Что же до погоды, она сделала кульбит и в течение более двух недель была только хорошей и прекрасной, иногда, может быть, немного облачной, но вполне подходящей для пикника. Оказалось, что туристы не полностью бежали из Лондона, и те, кто приехал, потратили больше, чем в предыдущие годы. Преступность упала еще на 5 %.

А то, что должно было пройти хорошо, прошло просто замечательно. Этому очень способствовало то, что спортсмены команды Британии были такими милыми и уравновешенными. Многие комментаторы подчеркивали контраст между скромностью и преданностью своему делу этих относительно неизвестных широкой публике людей, с одной стороны, и поведением профессиональных футболистов — с другой. Очень помогло и то, что спортивные результаты — не только в британском исполнении — были превосходными. Взять известного Усэйна Болта. Он не просто пробежал в Лондоне стометровку со вторым лучшим результатом в истории. Он пробежал быстрее, чем он это сделал в Пекине. Затем он выиграл также забег на 200 м и стал, возможно, величайшим спортсменом в истории. Затем он и его коллеги из команды Ямайки обновили мировой рекорд в забеге 4×100 м. Он полностью заслужил право расслабиться или что там было вечером с теми шведскими волейболистками. Лондон дал 27 мировых рекордов в разных видах, от тяжелой атлетики до велоспорта, от женского забега 4×100 м до выдающегося рекорда, который установил Дэвид Рудиша в забеге на 800 м за 1 минуту 40 секунд. И это очень важно. Эта Олимпиада стала не только большим событием для Британии. Она стала выдающимся событием для мира, моментом, когда человечество коллективно раздвинуло границы.

Но спорт больших достижений — это удел очень немногих. Всего лишь крохотная часть одного процента лучших обладает талантом и усердием, чтобы стать олимпийцами, а тем более медалистами. Этика Игр проста, как у Гомера: все или ничего, это соревнование, которое заканчивается славой успеха или горечью поражения. Поэтому для многих истинный дух Игр в Лондоне демонстрировали не только спортсмены, но и волонтеры — 70 000 «геймсмейкеров» Комитета по организации Игр и 8000 «амбассадоров» команды Лондона.

Они должны были продемонстрировать, что участвовать может каждый, что Игры-2012 принадлежат всем нам. Они демократизировали Игры. В них была напористость вожатых детского летнего лагеря, они постепенно обрели ореол героев в умах и душах людей, и для многих из них, как они сами часто говорили, это было самым восхитительным событием в жизни (как и для многих из нас). Да, временно они сложили в шкаф розовую и красную униформу, но многие из них сохранят надежду на то, что это повторится.

К окончанию Паралимпиады уже казалось, ничто не может пойти не так или, скорее, люди не обратят внимания, что бы ни случилось. После церемонии открытия Паралимпийских игр мы отправились обратно на скоростном поезде Javelin. Это было ошибкой, так как количество поездов уменьшили и нам пришлось ждать два с половиной часа в многотысячной толпе. В другое время, я думаю, меня бы линчевали. Но нет, настроение было настолько доброжелательным, что, к моему удивлению, я услышал слова благодарности.

Как-то раз, ближе к окончанию Паралимпийских игр, я шел через Олимпийский парк и подумал о том, что он теперь даже больше заполнен, чем во время Олимпиады. Солнце освещало толпы счастливых людей намостах. Семьи играли на лужайках, полных цветов. Ожившее представление древних о райских кущах. И я подумал: взгляните на это, а потом говорите о том, на что были потрачены деньги.

К окончанию Игр мы значительно улучшили лондонский транспорт, построили тысячи новых домов, открыли самый большой парк Британии за 150 лет и значительно продвинулись в восстановлении крупных участков Восточного Лондона. Мы распространили положительный образ Британии по всему миру и подарили людям чувство общности и любви к ближнему. Зачем еще существует политика? А если учесть, что 9,3 миллиарда фунтов были потрачены в течение почти десяти лет, то можно назвать это лучшей инвестицией, когда-либо сделанной любым правительством.

Мы узнали много всего о Лондоне и Британии, много того, что мы почти забыли. После неудач с Куполом Тысячелетия в 2000 году мы обнаружили, что можем-таки делать большие дела, осуществлять крупные и сложные проекты, — а принимать Олимпиаду это для любой страны крупнейшее, требующее всестороннего обеспечения свершение. Кроме войны, конечно. Это стало уроком для всех циников, которые сомневаются в наших способностях воплотить новые инфраструктурные проекты, так нужные для страны (например, новый аэропорт-хаб или новое поколение атомных электростанций).

Мы убедились, как важно, чтобы государственный и частный секторы работали вместе, и Игры стали триумфом сотрудничества ряда очень ярких чиновников и умнейших бизнесменов.

Мы увидели, что эта страна и значительная часть мира изменились к лучшему прямо на наших глазах. Саудовская Аравия выставила свою первую женщину-атлета. Британские женщины вышли на авансцену и затмили мужчин. «Джесс Эннис такая крутая» — это я услышал от тринадцатилетнего мальчика. Он не просто имел в виду, что она ему нравится, хотя, может, и это тоже. Он говорил о том, что она выдающаяся, замечательная, настоящий пример для подражания. И это шаг вперед.

Паралимпийские игры, по всеобщему признанию, были лучшими и самыми драматичными за всю историю Игр, со своими собственными звездами и рекордсменами. В моем детстве, сорок лет назад, невозможно было себе представить огромную толпу лондонцев, искренне и страстно поддерживающих спортсменов с протезированными конечностями. Это тоже шаг вперед. Да, разумеется, Танни Грей-Томпсон (член парламента, телеведущая, инвалид-колясочник с детства, чемпион, общественный деятель) скажет мне, что еще далеко не все сделано, но прогресс очевиден.

Горячность и доброжелательность лондонцев во время Игр позволила лучше узнать Лондон. Это во многом английский город. Здесь «самые английские» пабы, и сады, и божественные парки. Здесь строители оценивающе свистят женщинам, пассажиры с фаталистическим видом едут на верхней площадке раскачивающихся красных автобусов, здесь пригородные торговые ряды с яркими виниловыми вывесками с рекламой карри или жареных цыплят, здесь водители такси тихо бранятся себе под нос, и церковные колокола, которые и сейчас звонят в воскресное утро с вершины 150 прекрасных башен, что возвышаются над знакомыми, мощенными гранитом и песчаником тротуарами, еще мокрыми от ночного дождя.

Лондон — столица Англии, Британии и Соединенного Королевства. Но Олимпиада напомнила нам, что это еще и глобальный город. Когда сюда прибыли спортивные делегации, оказалось, что 50 стран имеют местные группы поддержки в лице диаспор, числом более 10000 человек каждая. Другого подобного города не существует, кроме, пожалуй, Нью-Йорка. В этом смысле Игры были метафорой или продолжением той функции, которую Лондон выполнял на протяжении последних столетий: арены, стадиона, площадки, где могут встретиться, конкурировать, делать себе имя талантливые люди.

В бурной реакции лондонской толпы, исполненной яростного и удивительно неагрессивного британского патриотизма, который проявляли представители всех рас и этносов, мы увидели, как этот город встречает людей и делает их своим достоянием. Вот это и есть достойная и надежная городская культура — принять людей со всего мира и сделать их лондонцами по языку, акценту, преданности и даже по чувству юмора. В этом — дух Лондона.