Лотос

Глава 7 Оливер

Я все еще слышу ее крик, когда прижимаю кубики льда к разбитым костяшкам пальцев.

Последние несколько дней были вихрем из сирен, правоохранительных органов, допросов, заявлений и потока благодарности за мой героизм.

Все как в тумане. Дни, часы, минуты слились воедино.

Только ее крик выбивается из всего.

По словам Гейба, последние несколько ночей Сидни провела со своей сестрой. Поэтому ее дом стоит темный и пустой, наполненный ужасами, произошедшими три ночи назад. Я все еще вижу, как она смотрит на меня, прерывисто дыша, ее глаза широко распахнуты, волосы в беспорядке, нижняя губа треснула и из нее сочится кровь. Возможно, я и спас ее, но этого было недостаточно.

В моих собственных историях я быстрее. Сильнее. Храбрее. Она никогда не смотрит на меня с кровавыми слезами, струящимися по ее щекам, испуганная и дрожащая, навсегда заклейменная уродливым пятном.

Мне кажется, что я потерпел неудачу.

Голос Гейба врывается в мои мрачные размышления, когда он шаркающей походкой идет на кухню, взъерошивая свои волосы пятерней.

– Как заживает твоя рука? – спрашивает он, открывает холодильник, смотрит внутрь целых тридцать секунд, затем закрывает дверцу.

– Хорошо.

– Здорово. Продолжай морозить пальцы.

Он снова открывает дверцу, осматривая содержимое, как будто там что-то могло волшебным образом появиться. Гейб разочарованно вздыхает и снова закрывает холодильник.

– Давай завтракать?

Я хмурюсь, озадаченный просьбой. Гейб обычно ест хлопья на завтрак, поэтому я открываю верхний шкаф и беру коробку с полки.

На его лице появляется подобное моему замешательство, когда я передаю ему «Лаки Чармс». Затем его рот растягивается в улыбке.

– Черт, прости. Я имел в виду, не хочешь ли ты пойти куда-нибудь поесть? Ну, знаешь, в ресторан?

О. Я выбрасываю тающие кубики льда в мусорное ведро и засовываю руки в карманы своих синих джинсов. Гейб заказал мне новую одежду с самой Амазонки[18], и она удивительно хорошо подошла. И прибыла гораздо быстрее, чем можно было ожидать при таком большом расстоянии.

Обдумав его предложение, я прочищаю горло.

– Не знаю. Это кажется… трудным.

До этого мне приходилось покидать этот дом только для того, чтобы дать показания полицейским, подробно описав покушение на Сидни и нападавшего. Он был безликим, совсем как злодей в моих собственных комиксах. Весь процесс был мучительным и некомфортным, так что я предпочитаю оставаться внутри дома и держаться особняком.

– Давай же, будет здорово, – убеждает мой брат. – Тебе нужно познакомиться с реальным миром – таким, который не связан с полицейскими участками.

– Полагаю, у меня нет выбора, да?

– Если ты хочешь познать жизнь, то да. Всем необходимо выходить из зоны комфорта, чтобы расти и учиться.

Я ловлю себя на том, что киваю, несмотря на сомнения. После многих лет скорби по миру, который, как я думал, был уничтожен, я должен радоваться тому факту, что все иначе.

– Хорошо.

Гейб хлопает в ладоши.

– Потрясающе. Дай мне время очень быстро переодеться, а потом мы отправимся в путь.

Двадцать минут спустя мы сидим друг напротив друга в красной кабинке с пластиковыми меню на столе. Пахнет яичницей с беконом. Брэдфорд иногда приносил мне горячие тарелки со свежей едой, и одним из моих любимых блюд была яичница с беконом. Я всегда был рад, когда получалось насладиться чем-то, кроме спагетти в банке или холодных супов.

Я чувствую на себе взгляд Гейба, когда просматриваю меню. Здесь такой большой выбор. Мой взгляд скользит вверх к брату, который смотрит на меня, скрестив руки на груди.

– Ты хотел что-то сказать? – интересуюсь я.

– Нет, я просто… Я не думал, что ты умеешь читать.

Я поджимаю губы и снова опускаю глаза.

– Я умею читать. И писать. И рисовать.

– А петь?

– Не очень хорошо.

Я не пытался шутить, но Гейб смеется, откидываясь на спинку стула с довольной ухмылкой.

– Ты просто что-то с чем-то, Оливер. Я даже представить не могу, что с тобой случилось…

Я стараюсь не возвращаться в тот подвал. Постепенно воспоминания о предыдущем жилье все меньше и меньше успокаивают меня.

– Было довольно одиноко, – вот и все, что я рассказываю ему.

Гейб не давит на меня, требуя больше информации, и я благодарен за это. Вместо этого он ковыряет облупившийся пластик меню, переводя взгляд то на меня, то на предоставленные блюда. Он нарушает молчание несколько мгновений спустя.

– Знаешь, мы искали тебя. Мы все были уверены, что ты рано или поздно вернешься. Твоя мама особенно, она… – он замолкает, эмоции захлестывают. – Она была не в себе в течение многих лет. Но она никогда не теряла надежды, что однажды тебя найдут. Мне больно оттого, что она так и не смогла увидеть тебя.

Тяжесть этих слов окутывает наш стол, клубится между нами, сдавливая мою грудь. Мне уже рассказали, что мою мать звали Шарлин Линч и что она скончалась десять лет назад от рака легких. Мой биологический отец умер, когда мне было всего семь месяцев, а мой отчим, Трэвис, живет недалеко с границей Висконсина.

Я понимаю, что должен скучать по своей матери, но трудно почувствовать искреннюю скорбь к кому-то, кого я едва могу вспомнить. Иногда у меня возникают туманные образы женщины с медными волосами и светло-карими глазами. В этих воспоминаниях она читает мне сказку или гоняется за бабочками вместе со мной. Она всегда улыбается. Всегда счастлива. Воспоминания наполняют меня теплом, но, кажется, я никогда не могу полностью прочувствовать их.

– Я не очень хорошо ее помню, – признаюсь я, и мой голос срывается на последнем слове, пока руки сжимают тканевую салфетку на коленях. – Все так смешалось. Мои воспоминания кажутся искаженными. Отравленными в каком-то смысле.

– Тебе промывали мозги двадцать два года, чувак. Это можно понять.

Я киваю, несмотря на волну тревоги, захлестнувшую меня. На моем лбу выступает испарина, когда я оглядываю переполненный ресторан. Я наблюдаю за большими группами людей, перемещающимися вокруг, разговаривающими громко и пронзительно, будто они соревнуются со звоном тарелок и бьющегося стекла. От происходящего кружится голова.

Мое внимание привлекает маленькая девочка с выгоревшими на солнце косичками. Она неуклюже бегает вокруг стола кругами, держа в руках плюшевого мишку. Быстрая вспышка пронзает мой разум, что-то яркое и почти болезненное.

«У меня есть секрет, но я боюсь тебе его рассказать».

«Ты можешь рассказать моему плюшевому мишке. Она очень хорошо умеет хранить секреты».

Я сжимаю голову руками, заставляя Гейба наклониться вперед и дотронуться до моей руки.

– Чувак, ты в порядке? Что случилось?

Прикосновение побуждает меня выпрямиться, и я высвобождаю руку. Я пытаюсь избавиться от неожиданно накатившей волны похороненного в памяти воспоминания. Я хочу уцепиться за сами образы, но они снова исчезают в моем подсознании и распадаются вместе со многими другими утраченными эпизодами. Заставив себя сохранять спокойствие, я стискиваю зубы и впиваюсь пальцами в бедра.

– Мне просто стало не очень хорошо из-за окружающей обстановки. Я не привык к такому количеству людей.

– Черт, прости. Я поторопился, – Гейб выглядит виноватым, несчастным. – Хочешь вернуться домой?

Я не сразу понимаю, что он имеет в виду дом на Брайрвуд-лейн, а не мою нору.

Дом. Теперь это мой дом.

Быстрым покачиванием головы я отклоняю его предложение.

– Я бы хотел съесть яичницу с беконом.

Мы въезжаем на подъездную дорожку и обнаруживаем Сидни, сидящую на крыльце Гейба.

Моем крыльце.

Шквал неоднозначных чувств охватывает меня, и мое сердце, кажется, начинает биться немного быстрее, а кожа становится разгоряченной и зудящей. Колени Сидни подтянуты к подбородку, руки обнимают ноги, и она раскачивается вперед и назад, как будто в ритме какой-то мелодии.

Когда мы выходим из машины, она поднимается на ноги, проводя руками по штанам. Она посылает нам улыбку, которая в этот раз не освещает ее лица.

– Сидни… Черт, я ужасно беспокоился о тебе.

Гейб мчится к ней так, будто не может ждать ни секунды. Я тоже это чувствую, но внешне остаюсь спокойным. Я плетусь за ним, почесывая затылок и отводя глаза.

Ее голос заставляет меня снова поднять глаза.

– Я в порядке. Все еще немного потрясена, но я это переживу. Копы обыскали мой дом этим утром, но мне было немного страшно заходить внутрь одной. Поэтому я запустила туда кошку и ждала здесь… – Сидни обхватывает себя руками, как будто от этой мысли по ее телу пробегает холодок. Она пристально смотрит на меня, в ее чертах запечатлено что-то мягкое и доброе. – Привет, Оливер.

Это просто приветствие, но оно звучит словно нечто большее. Я сглатываю.

– Привет.

Мы не разрываем взгляды несколько ярких секунд, прежде чем Гейб делает шаг вперед и приподнимает Сидни, стискивая ее в объятии, пока она не начинает визжать. Это игривый, легкий и жизнерадостный звук. И мне интересно, каково это – чувствовать себя настолько невесомым и беззаботным, хотя бы на мгновение.

Укол зависти пронзает меня насквозь. Я не знаком с этим чувством, поэтому отмахиваюсь от него.

Когда я подхожу ближе, то замечаю фиолетовый синяк на левой щеке Сидни, а также заживающую ранку на ее нижней губе. Я снова злюсь на себя.

Сидни шепчет что-то на ухо Гейбу, и он кивает, отступая и позволяя ей подойти ко мне. Ее руки сцеплены перед собой, и она выглядит такой же нервной, как и я. Девушка прикусывает губу, прежде чем озвучить свою просьбу:

– Ты не против зайти внутрь вместе со мной?

Я перевожу взгляд с Сидни на моего брата, думая, что он гораздо лучше подходит для этой задачи. Но Гейб вздергивает подбородок в молчаливом одобрении, поэтому я возвращаю внимание к Сидни и неохотно соглашаюсь:

– Хорошо.

Кажется, она хочет дотронуться до моей руки, но останавливает себя. Благодарен я или разочарован – мне не понять.

Вместо этого она засовывает руки в задние карманы и указывает головой на свой дом, приглашая следовать за ней. Мы молча идем по ее двору, бок о бок, пока до меня доносится ее приятный аромат. Я не могу точно описать запах, но мне он напоминает весну… Благоухающие цветы, которыми я дышу, когда сижу на улице и наблюдаю за птицами.

Сидни смотрит на меня из-под длинных ресниц, – сегодня на ней нет очков. Синяк тянется вверх по одной стороне ее лица, почти достигая виска. Она заправляет прядь волос за ухо, открывая три сережки в виде серебряных колечек.

– Я, эм, хотела поблагодарить тебя за то, что ты сделал той ночью. Не могу представить, что бы случилось, если бы ты не… – она смотрит вниз на свои мельтешащие ноги, когда мы приближаемся к входной двери. – Это было очень храбро.

– И все же ты была ранена. Мне жаль, что я не был быстрее.

Мое признание заставляет ее вскинуть голову и устремить на меня острый и упрямый взгляд. Тем временем ее рука замирает на полпути к дверной ручке.

– Ты спас мне жизнь, Оливер. Я предпочитаю разбитую губу похоронам.

Не зная, как на это реагировать, я сохраняю молчание, пока мы, наконец, входим в ее дом. Кошка приветствует нас в коридоре, восторженно мяукая.

– Это Алексис. Я впустила ее внутрь, когда сестра высадила меня, но у Алексис нет понятия о времени, – смеется Сидни, подхватывая кошку на руки и поглаживая ее ржаво-оранжевую шерстку.

Хотел бы я сказать про себя то же самое.

Время – это все, что я знал. И оно было моим злейшим врагом.

– Хочешь погладить ее?

– Ох… – Я неуверенно облизываю губы и подхожу ближе к животному, заинтригованный этим энергичным созданием. – Хочу, если она не против.

Сидни улыбается, и на этот раз ее улыбка яркая и знакомая, что заставляет мое сердце подпрыгнуть.

– Конечно. Ей нравятся люди. Прошло уже десять лет, как я взяла ее совсем крошечным котенком.

Мои пальцы проходятся по ее мягкой, шелковистой шерсти. И я чувствую, как вибрации от ее мурлыканья согревают мою кожу. Это успокаивает. Не успеваю я опомниться, как кошка пытается перебраться из объятий Сидни в мои, пронзая когтями мою рубашку.

– Черт, извини. – Сидни продолжает улыбаться, вытаскивая маленькие лапки из ткани. – Как я и сказала, она любит людей.

Я замираю в странной позе, когда девушка, тихо усмехнувшись, передает кошку мне, и та устраивается поудобнее в моих объятиях. Сейчас Сидни находится всего в нескольких дюймах от меня, и я даже чувствую, как ее рука украдкой касается моей. Из-за этой близости по моему телу начинают танцевать мурашки. Меня окутывает странное, но захватывающее чувство.

Наши взгляды встречаются и не разрываются. И тут Сидни говорит:

– Ты ей действительно нравишься.

Мои губы против воли растягиваются в небольшой улыбке.

Я кому-то нравлюсь.

Сидни резко выдыхает, сияние ее синих глаз становится заметнее и ярче от удивления.

– Кажется, я не видела, чтобы ты делал это раньше, – тихо бормочет она, все еще находясь невероятно близко.

Я прочищаю горло.

– Ты права. Я впервые держу кошку на руках.

Она моргает, а затем раздается громкий смех.

– Не это. Я имела в виду… улыбку. По-моему, я еще ни разу не видела, чтобы ты улыбался. Ни разу с тех пор, как мы были детьми.

Полагаю, она права. Я не могу вспомнить, когда в последний раз улыбался. Возможно, это было, когда я читал «Над пропастью во ржи»[19].

Сидни в конце концов отходит. Тот же самый необычный взгляд окутывает меня голубым туманом.

– Я сбегаю в ванную. Если ты услышишь мой крик, это либо убийца, либо паук. И то, и другое потребует принять незамедлительные меры. – Она подмигивает мне, показывая, что шутит. – И я обещаю, что буду держаться подальше от ламп.

От последних слов мой затылок начал пульсировать.

Сидни оставляет меня наедине с Алексис, и я не уверен, что делать дальше. Я стою там, как статуя, несколько мгновений, прежде чем мои руки начинают уставать. Тогда я осторожно опускаю кошку на пол. Она немедленно обвивается вокруг моих лодыжек, мурлыча и привлекая внимание.

– Алексис, ты обаятельное животное, – говорю я, поглаживая кошку между ушами.

Я вздрагиваю, когда слышу голос с кухни, и мои волосы встают дыбом. Я иду на странный женский голос и обдумываю, может ли сестра Сидни все еще быть тут.

Кошка следует за мной, теперь теребя мои шнурки, как будто это одна из ее игрушек.

– Алексис, осторожнее. Я не хочу наступить на тебя.

Женщина отвечает мне, на этот раз громче. И тут я замечаю на столешнице черный цилиндр, который загорается в ответ на мой голос.

– Хм-м. Я этого не знаю.

Странный и напрягающий.

Сидни появляется позади меня, заставляя вздрогнуть.

– Все в порядке? – спрашивает она.

Я, сощурившись, смотрю на странное устройство, прежде чем переключить внимание на Сидни.

– Каждый раз, когда я обращаюсь к твоей кошке, женщина в динамике разговаривает со мной.

Ее ответ – смех.

Громкий, жизнерадостный, зарождающийся в животе смех.

Она бросает взгляд на громкоговоритель, отдавая ему новый приказ:

– Алекса, включи музыку девяностых.

«Алекса» повинуется, и музыка наполняет воздух.

– Это одно из самых крутых современных устройств, – заявляет Сидни, ее ухмылка не исчезает, пока я обдумываю ее слова. – Тебе нравится музыка?

– Я к ней не привык. Возможно… – Мое сердце ускоряется от неожиданной просьбы, которая вертится у меня на кончике языка. – Возможно, ты сможешь познакомить меня со своей любимой музыкой.

Глаза Сидни расширяются, непослушная прядь волос спадает вперед и щекочет ее висок. Она зачесывает ее назад, сглатывая и нетерпеливо кивая.

– С удовольствием.

Я чувствую, как мои стены трескаются, броня рушится, напряжение рассеивается.

И я не уверен, в чем дело: в приятной мелодии, льющейся из динамика; в кошке, которая устроилась на моих ботинках и согревает пальцы ног; или в выражении лица Сидни в этот момент.

Я знаю только, что обязательно запомню этот образ.