Часть вторая

Америка и Европа
1906–1907

Глава восьмая

Майским денем 1906 года Тиффани сидела в своем кабинете в офисе фирмы «Корт Даймондс» и смотрела на поверхность стола, которой были рассыпаны драгоценности. Перед ней лежали бриллиантовые ожерелья, браслеты с сапфирами, кольца с рубинами и изумрудные серьги. Она взяла бриллиантовую тиару и принялась ее внимательно разглядывать. Камни были великолепны, но оправа тяжеловата и старомодна — украшения были приобретены у наследников скончавшегося торгового агента, который собирал их в 1880-х годах. Но если драгоценности заново огранить и сделать более современные оправы… Тиффани положила тиару и невидящим взглядом уставилась в окно. Да, это неплохая мысль, пожалуй, даже очень хорошая мысль.

В ее памяти зазвучал голос Чарльза Тиффани, рассказывающего, как изделия старых ювелиров Европы создали ему репутацию и состояние. Медленная перекачка бриллиантов из Старого Света в Новый продолжалась до тех пор, пока богатейшие женщины Америки не стали обладательницами большего количества драгоценностей, чем коронованные особы Европы, если, конечно, не считать королеву Викторию и российскую императрицу. Возможно, некоторые из этих украшений носили императрицы и королевы, их придворные дамы. Пальцы Тиффани, легко и любовно касаясь камней, слегка вздрагивали, она словно заряжалась от них энергией. Ее влечение к драгоценностям было таким же сильным и всепроникающим, как земное притяжение. Иногда ей казалось, что она, подобно Афине Палладе, рожденной из головы Зевса, вышла не из чрева женщины, а из сердцевины магического бриллианта.

Торговлю этими изделиями — после того, как они приобретут современный вид — можно было бы организовать через магазин Чарльза Тиффани. Но необходимо найти в Нью-Йорке квалифицированного ювелира, чтобы дать ее камням новую жизнь. Тиффани не отрывала взгляд от бриллиантов, их блеск гипнотизировал ее, и, наслаждаясь радужными переливами света, она словно растворилась в ослепительном бело-голубом сиянии. Затем густые темные ресницы взмыли вверх, открывая такое же ослепительное сияние ее фиалковых глаз. Бриллианты дали Тиффани ответ.

— Картье! — громко воскликнула она.

Торговый дом Картье, центральная контора которого размещалась в Париже, возглавлял сын отца-основателя, Альфред, который, в свою очередь, ввел в дело трех своих сыновей — Луи, Жака и Пьера. В 1902 году Жак открыл отделение в Лондоне на Нью-Бонд-стрит. Если в Париже преемником Альфред станет Луи, рассуждала Тиффани, то Пьер вполне мог бы отправиться в Нью-Йорк. Во время предстоящей поездки в Европу она может заглянуть, на Рю-де-ла-Пакс и сделать им это предложение. Ей не придется долго убеждать семейство Картье, что торговля драгоценностями имеет в Америке великолепные перспективы. А в обмен на ее поддержку можно будет добиться, чтобы «Корт Даймондс» обеспечивал значительную часть потребностей Дома Картье в алмазах.

В углу лежащего на столе листка бумаги рука Тиффани машинально выводила контур цветущей ветви. Хотя у нее отсутствовал талант рисовальщика, это не были бессмысленные каракули; набросок легко изливался из-под карандаша. Но для Тиффани это была не просто веточка, а усыпанная бриллиантами брошь: мысленным взором она была способна увидеть величину и огранку каждого камня. Хот она менее года занималась этим бизнесом, однако драгоценные камни окружали ее всю жизнь. Еще в раннем детстве она играла «красивыми камешками», подаренными отцом, да и все светские женщины, с которыми она была знакома, были увешаны драгоценностями. Постепенно и неосознанно у нее вырабатывалась способность безошибочно оценивать красоту камней и ювелирных изделий. Теперь это умение давало ей уникальные возможности для изучения рынка и удовлетворения его спроса.

Но что представлял из себя этот рынок? И кто были их клиенты?

Тиффани встала и прошла через комнату к окну, выходящему на Пятую авеню. Убранство ее кабинета было скромным, под стать ее строгому платью из синего бархата. Но больше, чем простота обстановки, посетителей удивляло превращение хозяйки кабинета из светской девушки в деловую даму. Но Тиффани обладала безупречным вкусом. Рюши и оборки, подчеркнутая женственность не подходили ее высокой фигуре и резкому характеру, однако благодаря покрою и дорогой ткани платья она добивалась безукоризненной элегантности. Синий бархат, облекающий ее сегодня, был наилучшего качествами, и, стоя у окна, Тиффани, скрестив на груди руки, поглаживала рукава платья и наслаждалась мягкостью и блеском ткани так же, как летней порой бывало нежилась от ласкающего прикосновения шелка.

Рынок, думала Тиффани, сейчас находится в плачевном состояния. Цены на бриллианты падают, в основном благодаря шахте «Премьер», которая продолжает наводнять рынок своими камнями, а тут еще этот проклятый француз, утверждающий, что может создавать искусственные бриллианты! Тиффани скорчила сердитую гримаску. Она не верила в заявление француза, хотя кто знает… От этих ученых всего можно ожидать! Это тоже следует выяснить в Париже. Времена меняются, меняются и клиенты. На смену аристократам пришли новые миллионеры, которые в свою очередь уступили место звездам сцены. Кто же составит следующую элиту? Тиффани подумала, что всегда появляются герои толпы, с которыми публика сможет себя идентифицировать, чьи манеры и обычаи она сможет копировать. Нет, не герои, а героини. Именно женщины всегда жаждали бриллиантов и на одну, которая могла приобрести кольцо за сто тысяч долларов, придутся сотни, которые купят кольца за двести долларов, если… если их убедить, что бриллианты предназначены для всех, а не только для обитателей Пятой авеню, Ньюпорта и Род-Айленда. Острый и гибкий ум Тиффани отлично подходил для подобных расчетов. Как и Сесиль Родс до нее, она предвидела мир, где каждая девушка захочет получить к свадьбе кольцо с бриллиантом. В конце концов бриллианты еще в пятнадцатом веке считались камнем невест.

Тиффани вернулась к столу и некоторое время стояла в задумчивости, рассматривая собственную руку. Неужели наступит такой день, когда и на ее пальце тоже окажется обручальное кольцо? Нет, замужество ее нисколько не интересовало. В ее сознании сам собой возник образ Филипа Брайта. Возможно, во время поездки в Европу они смогут увидеться. Это была бы их третья встреча…

И все же, как реализовать идею переделки украшений? Ей нужен ювелир, способный придумать обрамление для камней, соответствующее ее представлениям. А поскольку она желала сохранить полный контроль над проектом, он должен работать анонимно и контактировать непосредственно с ней.

Тиффани тщательно сложила драгоценности в сейф и заперла, отчасти ради безопасности, а главное, желая сохранить свои планы в тайне. И дело было не в том, что кто-то мог сделать ей замечание за разбросанные украшения. Наоборот, и Джон Корт, и Рэндольф были бы в восторге, обнаружив, что она, посиживая в своем кабинете, играет с красивыми безделушками и, значит, не собирается вмешиваться в деловые вопросы. Однако ничто не было более чуждо характеру Тиффани, чем подобное занятие. Хотя она получала удовольствие от своей затеи, драгоценности были для нее лишь инструментом, неотъемлемой частью бизнеса.

Она завернулась в темные меха, столь эффектно оттеняющие ее матово-бледное лицо, обрамленное гладкими пышными волосами цвета воронова крыла, взяла шляпку и, вызвав шофера, вышла из здания к ожидавшему автомобилю. В машине она надела шляпку, опустила вуаль, чтобы защитить от ветра лицо и глаза, и велела водителю ехать на Макдугал-аллею.

Снаружи дом номер пятнадцать почти не изменился. Возможно, он стая чуть более обшарпанным, краска осыпалась, но в остальном все показалось ей знакомым и удивительно приветливым. Перед тем как постучать в дверь, Тиффани с минуту постояла перед ней, чувствуя, как ей приятно вернуться сюда. Вероятно, даже если бы не эта затея с украшениями, она рано или поздно пришла бы в этот дом.

Конечно, Джерард не рассчитывал, что увидит ее вновь, и был ошеломлен ее появлением. Однако Тиффани была не из тех людей, которые уделяют прошлому излишнее внимание. Она пришла к Джерарду, рассчитывая получить здесь то, что нужно ей теперь, а не ради бывших отношений. То, что когда-то произошло между ними, совсем не занимало Тиффани. Без единого слова она прошла через всю студию к мольберту и критически осмотрела незаконченный холст.

— Неплохо, — заметила она. — Полагаю, ты начал писать это после того, как была оплачена твоя квартира?

Картина изображала уличную сценку, предположительно в Нью-Йорке, но Тиффани не могла точно назвать место. Тем не менее внимание привлекали не мрачные дома на заднем плане, а люди на переднем: молодые и старые, праздно торчащие у дверей лавок и бредущие по улице с видом вызывающ или покорным — все это были бедные. Тиффани не была ценительницей живописи, а сюжет картины не вызвал в ней отклика — к низшим слоям общества она относилась с презрительным безразличием. Но когда передней представал талант, она была в состоянии его разглядеть. Искренняя и смелая манера живописи, цельность композиции создавали впечатление по воздействию не менее сильное, чем игра света на гранях бриллиантов.

Тиффани молча взглянула на Джерарда. Целью ее визита было узнать, не подскажет ли он имя мастера по металлу, способного выполнить ее заказ. А теперь она спрашивала себя, не мог бы он сам взяться за эту работу, если бы сумел свой талант художника приложить к металлу и драгоценным камням.

— Ты художник и скульптор, — отчетливо проговорила она. — А с металлом ты когда-нибудь работал?

— Конечно, только больно уж это дорогой материал, не всем по карману. — Он криво усмехнулся, как бы признавая собственную неполноценность. Она была так прекрасна, так самоуверенна и могущественна, что трудно было поверить, что когда-то он держал ее в объятиях. — Перед тобой мастер на все руки, но ни на что не годный!

Эти слова, сказанные с горечью, пробудили в ней теплые воспоминания о Филипе. С несвойственным ей фатализмом Тиффани увидела в их с Джерардом встрече перст судьбы. Она объяснила ему свою идею.

— Ну, что скажешь? Хочешь попробовать?

Она поднялась и подошла вплотную к художнику, ее глаза горели.

— Способен ли ты отдаться этой работе полностью, создать что-то необыкновенное, или она будет для тебя лишь шансом избавиться от нищеты?

— Тебе это не безразлично? — в удивлении произнес он. — Ты говоришь об украшениях, словно это произведения искусства, а не просто полоски золота, осыпанные блестящими стекляшками.

— В них сосредоточено для меня все.

— Никогда не думал, что ты можешь к чему-либо относиться столь серьезно. Но сейчас твои глаза сверкают такой одержимостью, будто ты могла бы за эти бриллианты продать душу дьяволу.

— Что значит «могла бы»? Я уже ее продала!

Ответ, сорвавшийся с ее уст, был неожиданным для нее самой и граничил с богохульством. Конечно, она никогда так не считала, но, произнеся эти жутковатые слова, Тиффани с удивлением подумала: а что, если в них есть доля истины? Неужели бриллианты так важны для нее? А если бы ей пришлось выбирать между драгоценностями или чем-то — или кем-то что ей дорого, неужели бриллианты значили бы для нее больше? Неужели они так крепко завладели ею? Она нетерпеливо повела плечами: к чему тратить время на пустые рассуждения? Невозможно даже представить, что перед ней встанет подобный выбор.

— Я берусь за эту работу и посвящу ей все силы, — торжественно заявил Джерард.

— Поклянись.

— На чем? У меня нет Библии.

Она взяла его руку и приложила ее к поверхности незаконченного холста.

— Теперь клянись!

Он поклялся, и Тиффани отпустила его руку. Затем вновь взглянула на картину.

— Как я поняла, такие картины не покупают?

Джерард коротко рассмеялся.

— Ты дважды права.

— А где ты выставляешься?

— Нигде. В Нью-Йорке нет галереи, которая взяла бы эту картину. Видишь ли, Тиффани, ты и твои друзья цените лишь старых европейских мастеров.

— В таком случае, — заявила она, — самое время открыть людям глаза на современное американское искусство. Но не сейчас, я займусь этим осенью, после возвращения из Европы. Украшения тоже подождут до осени, когда я получу из Амстердама камни для новой огранки.

Она вытащила пачку долларов и небрежно протянула ее художнику.

— Прими этот задаток в знак моего доверия, Джерард. Да, и еще купи каких-нибудь дешевых сплавов для пробных поделок — перед отъездом в Лондон я пришлю несколько набросков и немного драгоценных камней низкого качества. Сделаешь несколько образцов. От результата будет зависеть, продолжится ли наше сотрудничество.

Тиффани прибыла в Лондон в июне, сопровождаемая лишь своей преданной горничной. Идея отправиться в поездку без сопровождения старших вызвала бурю протеста со стороны Джона Корта и Рэндольфа.

— Любая другая девушка… — начал было Корт.

— Но, папа, ты же не хочешь, чтобы твоя дочь походила на какую-то там «любую» девушку! Я такова, какой ты меня воспитал, и если тебе не нравятся плоды твоего труда, согласись, менять что-либо уже слишком поздно. Ты же не приставил бы к сыну опекуншу, не нуждаюсь в ней и я. Я еду в Европу по делам и не собираюсь ронять свое достоинство и срывать возможные сделки, таща за собой дуэнью на важные встречи.

— Но светские приемы…

— Никаких приемов, — резко отрезала Тиффани. — Я буду слишком занята днем, чтобы еще развлекаться по ночам.

Рэндольф негодующе стиснул зубы, но промолчал. Тиффани догадывалась, о чем он думает: пусть она порезвится на свободе, а через одиннадцать месяцев сама прибежит к нему, умоляя вытащить ее из неприятности. Как мало он ее знает! Словно она когда-либо теряла контроль над ситуацией — в личном ли, в деловом ли плане — и искала у него помощи!

В Лондоне она прежде всего собиралась встретиться с представителями Синдиката, который совместно с «Даймонд-Компани» фактически обладал монополией на продукцию южноафриканских шахт. В Синдикат входили восемь компаний, среди которых наиболее известной являлась «Брайт Даймондс», возглавляемая Мэтью Брайтом. И все же шахта «Премьер» не продавала свои камни через этого посредника.

Тиффани была ужасно заинтригована этим человеком, которого все, казалось, ненавидели, но который оказывал столь сильное воздействие на их жизни. Любопытство заставило ее взять такси и отправиться в Хэттон-Гарден, где она, не выходя из автомобиля, минут двадцать наблюдала за входом в «Брайт Даймондс». Она ощущала насущную потребность увидеть его, взглянуть на человека, чье имя так часто слетало с уст торговцев бриллиантами, чтобы оценить своего противника. Она была уверена, хотя и не могла объяснить почему, что когда-нибудь им придется столкнуться лицом к лицу. Люди входили и выходили через парадный вход «Брайт Даймондс», но никто из них не мог быть сэром Мэтью. Ей думалось, что он должен напоминать отца — конечно немолодой и седой, но притом высокий и представительный.

Она уже готова была отказаться от своей попытки, когда подъехала роскошная машина и остановилась прямо напротив входа. Тиффани немедленно насторожилась. Это был новый «роллс-ройс» модели «Серебряный призрак», который мог принадлежать лишь кому-то вроде сэра Мэтью. По ступенькам здания спустился человек, за ним спешили клерки, размахивающие листками бумаги и делающие торопливые пометки, записывая последние указания. Тиффани поняла, что это тот, которого она ждала.

Он был великолепен: золотистые волосы сияли на солнце, загорелое лицо выражало волю и решительность, когда он отдавал распоряжения. Серый костюм безукоризненного покроя подчеркивал его высокую стройную фигуру. Да, выглядит Мэтью Брайт прекрасно — но ведь он немолод? А на вид можно подумать, что он моложе ее отца и, Бог мой, как, должно быть, красив был он в молодости! Теперь она знала, за что его ненавидят мужчины. Это была ненависть, рожденная завистью, потому что ни одна женщина не могла бы перед ним устоять. Даже через улицу, и даже учитывая пропасть лет, разделяющую их, Тиффани ощущала его магнетизм — редкое качество мужчин, ради которых женщины готовы были бы умереть. Рэйф Деверилл тоже обладал подобными качествами. При воспоминании о Рэйфе ее осенила замечательная идея.

Велев водителю ехать дальше, Тиффани принялась обдумывать все, что увидела, и сопоставлять ;с тем, что знала о Мэтью от его сына. Неудивительно, что Филип так озлоблен. Всю жизнь провести в тени подобного успеха и великолепия! И не только в алмазном бизнесе — Филип всюду должен оставаться на вторых ролях.

В полдень Тиффани посетила контору шахты «Премьер» по сбыту и приобрела партию чудесных бриллиантов. Она уходила в необыкновенно приподнятом настроении, пронизанная тем особым чувством удовлетворения, которое женщина ощущает, достигнув чего-то в мире, где хозяйничают мужчины. Однако ее настроение резко изменилось, когда на улице она лицом к лицу столкнулась с человеком, которого сразу узнала.

— Мистер Элленбергер?!

Эта встреча никак не входила в ее планы — Элленбергер был, пожалуй, единственным человеком, который мог сообщить сэру Мэтью о ее появлении в Лондоне. Клерки конторы по сбыту вряд ли имели возможность общаться с этим великим человеком, а от газетчиков она намеревалась держаться подальше. Тиффани не хотела, чтобы Мэтью знал о ее приезде в Лондон, опасаясь, что это может помешать ей увидеться с Филипом. Однако она была заинтригована, обнаружив, что Элленбергера тоже встревожила их случайная встреча. Он вежливо приветствовал ее, но при этом нервно огляделся по сторонам, словно желая убедиться, что за ними никто не наблюдает.

— Я немного устала, мистер Элленбергер, — ровным тоном произнесла Тиффани, — и была бы вам очень признательна, если бы мы продолжили разговор в машине.

Поспешность, с которой он принял это предложение, укрепила ее подозрения, и Тиффани уселась в автомобиль в полной уверенности, что выиграла первый раунд. Она обнаружила растерянность Элленбергера, не выдав собственной.

— Вы прогуливаетесь довольно далеко от офиса Синдиката, мистер Элленбергер, — заметила она.

— Как и вы, мисс Корт, — ответил он, стараясь выиграть время и восстановить самообладание.

— «Брайт Даймондс» является членом Синдиката, а «Корт Даймондс» — нет.

— Но сэр Мэтью — один из директоров шахты «Премьер»…

— Безусловно, вы правы.

И тут ее осенила мысль: если Антон Элленбергер такой преданный служащий сэра Мэтью, зачем же он вошел в контакт с Рэндольфом Кортом? Ей очень хотелось задать ему этот вопрос в лоб, но нет, следует действовать осторожнее.

— Как вы полагаете, Синдикат сохранит контроль над алмазной промышленностью?

Облегченно вздохнув, Элленбергер погрузился в детальный анализ ситуации в блаженном неведении, что его прекрасная слушательница великолепно осведомлена о ситуации в алмазном бизнесе и может изложить ее с не меньшей достоверностью. Тем временем Тиффани постаралась поставить себя на его место — захотела бы она вечно оставаться на побегушках у сэра Мэтью? Нет, конечно нет, и, если она не ошибается, Антон Элленбергер жаждет самостоятельности. Как и Рэндольф до нее, она разгадала план Элленбергера и поняла, зачем он приходил к Рэндольфу. Скрыв за очаровательной улыбкой свое возмущение подобным предательством, она прервала собеседника:

— Очень интересно, мистер Элленбергер, и все же вы не ответили на мой вопрос: каково будущее Синдиката? И сумеет ли «Даймонд Компани» стать мировым монополистом?

— Бриллианты, безусловно, должны остаться монопольным товаром, — ответил он и вкрадчиво добавил, — но будут ли они контролироваться этим Синдикатом и этой «Даймонд Компани» — вопрос иной, — и он бросил на Тиффани пронизывающий взгляд, ожидая ее реакции.

Последний кусочек головоломки встал на свое место. Она еще не определила свое отношение к Элленбергеру, но… нужно отдать ему должное. Она с трудом сохранила внешнюю невозмутимость, представив сражение между Элленбергером и Мэтью Брайтом за контроль над этой отраслью промышленности. Эта битва, несомненно, будет не менее ожесточенной, чем схватка титанов в Кимберли, когда Сесиль Родс нанес поражение Барни Бернато. Конечно, сейчас все делается несколько иначе, более изящно, скрытно; кампания, которая может растянуться на годы… Однако… И вновь ее захлестнули эмоции. Она тоже могла бы принять участие в этой кампании!..

— Трудно представить, что кто-либо мог бы бросить вызов Синдикату, — заявила она. К тому же сэр Мэтью внедрился в правление шахты «Премьер».

— Это не является непреодолимым препятствием. — Элленбергер сделал небрежный жест, словно смахивая с шахматной доски ненужную фигуру. — Хотя тактика сэра Мэтью — контроль изнутри — достойна подражания. Как только будет открыто новое алмазное месторождение, у его конкурентов появится возможность использовать этот прием.

«Не слишком ли я откровенен с ней? — с тревогой размышлял Элленбергер. — Неужели на меня так подействовало ее красивое личико? Или я просто боюсь, как бы она не раззвонила по всему Лондону о моих контактах с Кортами? Да нет, она не станет болтать. Она не менее умна и осторожна, чем ее кузен Рэндольф…»

Тиффани тоже не забыла о Рэндольфе, подводя итог их разговору:

— Я предвижу наше дальнейшее сотрудничество, мистер Элленбергер, — произнесла она, протягивая руку для прощального пожатия. — Я уверена, что ваш визит в Соединенные Штаты убедил вас, что вы можете рассчитывать на поддержку Кортов. Однако, — и ее тон стал жестким, — хотя я понимаю причины, заставившие вас искать расположения моего кузена, в будущем вы будете обращаться непосредственно ко мне. Я наследница Джона Корта, и «Корт Даймондс» принадлежит мне!

Вернувшись в свои апартаменты в отеле «Савой» с окнами, выходящими на Темзу, Тиффани еще раз обдумала разговор с Антоном Элленбергером и похвалила себя за то, что свои планы и соображения она удержала в секрете. Если Элленбергер тот человек, которому под силу одолеть Мэтью Брайта, его игре можно будет посодействовать. А пока достаточно понаблюдать за его действиями. До недавнего времени вражда между Кортами и Брайтами ее прямо не затрагивала, но при виде сэра Мэтью у Тиффани возникло предчувствие, что личное соперничество между ними неизбежно. Отсюда ясно следовало, что она должна действовать совместно с Элленбергером. А чью сторону примет Филип?

Тиффани взяла с письменного стола конверт, адресованный в Оксфорд, в колледж Баллиоль, и задумчиво повертела его в холеных пальцах. Воплощение в жизнь планов по подрыву могущества «Даймонд Компани» и Синдиката растянется, скорее всего, на долгие годы. За это время вполне может случиться так, что сэр Мэтью скончается или уйдет на покой, и Филип унаследует его бизнес. Хотя Филип и ненавидит отца, но вполне может стать на защиту интересов «Даймонд Компани». Но хватит ли у него сил и твердости для этой борьбы? Тиффани вспомнила, как быстро он пресытился греблей, и слегка нахмурилась. Складки на лбу делались все резче, пока она размышляла, как трудно предугадать поведение капризного, любящего развлечения Филипа в подобной ситуации. В его характере было нечто ненадежное, какой-то изъян, из-за чего совершенно невозможно было представить Филипа хладнокровно и уверенно руководящим семейным бизнесом. Он был не лишен интеллекта, но ему явно недоставало таких качеств, как честолюбие, целеустремленность и умение добиваться своего во что бы то ни стало. Тиффани без ложной скромности считала, что сама она обладает всем этим в избытке.

Ее пальцы выбили торопливую дробь на поверхности стола. Жизнь неожиданно показалась ей слишком сложной, а затеянное ею свидание с Филипом в Париже приобрело более серьезный аспект.

До сих пор Тиффани мало думала о браке вообще, а уж меньше всего о браке с Филипом. Он обладал незаурядной внешностью, с ним было весело, а то, что ее отец запретил всякие контакты между ними, лишь добавляло ему привлекательности в ее глазах. Она всегда была уверена, что из знакомых мужчин Филип нравится ей больше всех, но прошел уже год со времени их последней встречи. Сейчас она намеревалась взглянуть на их отношения с другой точки зрения. Безусловно, брак с Филипом мог бы привести к слиянию «Брайт Даймондс» и «Корт Даймондс», вызвав при этом ярость их отцов, и до основания потрясти рынок бриллиантов. Она была уверена, что смогла бы манипулировать Филипом, ведь она сильнее его — и изменить ситуацию в нужную ей сторону. При этом она тоже действовала бы изнутри, хотя и не таким образом, как планировал Элленбергер! Возможно, Элленбергер даже не понадобится… мысли Тиффани устремились дальше, и ей пришлось приложить усилия, чтобы привести их в порядок. Слишком рано об этом думать, она еще плохо знает Филипа, ей надо разработать более тщательную стратегию… но встреча во Франции определенно открывает немалые возможности.

При этом Тиффани даже не приходило в голову, что Филип может отвергнуть сотрудничество, отказавшись от брака с ней или на ее пути к цели могут возникнуть еще какие-то препятствия. И в равной степени она не осознавала, что строит точно такие же планы в отношении Филипа, какие Рэндольф вынашивал в отношении ее самой — планы, которые у нее вызывали яростный протест.

Но пока основное внимание Тиффани занимали проблемы дня сегодняшнего. Она уселась за стол и своим размашистым твердым почерком набросала короткую записку. Вызвав коридорного, она вручила ему записку с указанием передать из рук в руки, а письмо в Оксфорд распорядилась отнести на почту. Затем она вызвала горничную и потратила по крайней мере вдвое больше времени, чем обычно, одеваясь к обеду. Наконец волосы Тиффани были причесаны и уложены так, что она осталась довольна. На ней было шелковое платье цвета примулы и лучшие бриллианты. Она выглядела великолепно, но вот придет ли он? Против воли, Тиффани без устали мерила шагами гостиную и сердито убеждала себя выбросить из головы все волнения. Не так уж важно для нее, придет он или нет, ведь это будет чисто деловая встреча. Повернувшись к огромному зеркалу на стене, Тиффани увидела в нем себя в сверкании надетых бриллиантов. И вдруг перед ее мысленным взором возникла его высокая элегантная фигура, она вспомнила суровость его худого лица и насмешливый взгляд серых глаз.

— Идиотка, — громко сказала она, — ты же напоминаешь рождественскую елку!

Она бросилась в спальню, где без помощи горничной стянула с себя желтое платье и вытащила из шкафа другое. Черный цвет, как утверждал Джон Корт, совершенно не подходил для юной незамужней барышни, но Тиффани поняла, что сегодня необходимо именно это. Платье с широкой юбкой и низким вырезом на груди было сшито из совершенно черного гладкого атласа. Сочетание блестящей ткани с ее иссиня-черными волосами было очень эффектно. Сняв чересчур роскошное ожерелье, она заменила его на простую подвеску с одним большим камнем, но в ушах оставила сияющий каскад бриллиантов. Потом надела другие туфли и прошлась по комнате, бросая на себя взгляды в зеркало. Да, черное лучше, гораздо лучше — но придет ли он? «Пожалуй, — расстроено подумала она, — записка была слишком сухой и краткой. Он мог счесть ее вызывающе невежливой».

Ей стоило немалых усилий скрыть свое облегчение и радость, когда Рэйф Деверилл все же появился в дверях. Не показывая переполняющих ее чувств, Тиффани величественно двинулась навстречу гостю и протянула ему руку как истинно великосветская дама. Он изящно склонился к ее руке, но во взгляде его серых глаз по-прежнему была холодная ирония, хотя Тиффани заметила в них и знакомую искорку восхищения ее внешностью. Прикосновение его руки было необыкновенно приятно; легкое и уверенное, ладонь гладкая и твердая. Она была немного разочарована, что он не задержал ее руку в своей дольше, чем это было принято. Что он думает о ней, неожиданно спросила она себя, что он думает на самом деле?

— Хотите что-нибудь выпить, капитан?

— Благодарю, виски.

Увидев, как Тиффани решительным жестом протянула руку к стоявшему на столе графинчику, Рэйф только сейчас с изумлением обнаружил, что они одни в комнате.

— Вы всегда прислуживаете своим гостям?

— Только в случаях, когда присутствие слуг может оказаться нежелательным, — смело ответила она.

— Если бы такие слова прозвучали из уст любой другой девушки, их расценили бы как проявление недостаточной воспитанности; Однако когда дело касается вас, полагаю, их следует считать «обезоруживающей откровенностью»?

— Когда дело касается меня, нет необходимости считать что-либо. Я…:

— …Тиффани Корт, — закончил он с иронической усмешкой. — Как же, я все прекрасно помню. Ведь Тиффани Корт выше всех правил и ограничений, которые жизнь налагает на нас, простых смертных, не так ли?

Она с вызовом взглянула на собеседника, ее задели нотки осуждения, прозвучавшие в его голосе.

— Да, можете считать именно так. И, между прочим, я решила сегодня отобедать с вами в номере. Здесь уютнее.

— Конечно, — мягко согласился он. — Очевидно, ваша оригинальность заходит столь далеко, что граничит с вопиющим пренебрежением своей репутацией. Что касается меня, то я не уверен, что смогу разделить ваше отношение к светским условностям. К слову говоря, в «Савое» прекрасный ресторан с видом на город…

— Может быть, вы беспокоитесь о своей репутации?

Он откинул назад голову и громко расхохотался. Впервые за время их разговора Тиффани удостоилась наблюдать его в хорошем настроении.

— Наоборот, известие о подобном свидании лишь усилит мою популярность и подтвердит то, что люди всегда обо мне думали.

Она не сразу решила, как реагировать на его слова. В них чувствовалось понимание обоснованности такого рода суждения и скрытая горечь, замаскированная насмешкой.

— И все же мы будем обедать здесь, — объявила она после некоторой паузы. — Никто об этом не узнает, если вы сами не расскажете. Конечно, и я не собираюсь сообщать о нашей встрече всем и каждому.

— А служащие отеля? Вы думаете, они тоже будут держать язык за зубами?

— Конечно. Я достаточно щедра к ним.

Рэйф, улыбнувшись, развел руками, показывая, что сдается. С начала их встречи ее удивительная красота и ум, который чувствовался в каждой ее острой реплике и сиял в обманчивом блеске ее глаз, все сильнее и сильнее действовали на него. Тиффани Корт напоминала бриллиант, роковое сочетание красоты и зла. Она была средоточением всего, что Рэйф презирал, и все же обладала магической привлекательностью. Ее волшебная загадочная красота околдовывала настолько, что заставляла любого мужчину забыть обо всем. Так же завораживало людей ослепительное бело-голубое сияние бриллианта. Однако Рэйф Деверилл оставался настороже. У него сохранилось стойкое предубеждение против этой девушки, и он не собирался становиться ее очередной жертвой. Но ему было любопытно, зачем она его пригласила. В записке было сказано — деловое предложение. Но первым начинать этот разговор он не хотел, к тому же было невежливо упоминать о делах до конца обеда.

— Долго ли вы пробудете в Лондоне? — спросил Рэйф, когда они приступили к рыбе.

— Через день я уезжаю в Амстердам, — ответила она. — А перед возвращением в Нью-Йорк ненадолго загляну в Париж.

— А в Оксфорд вы не собираетесь?

— Тиффани чуть было не поперхнулась камбалой и была вынуждена торопливо отхлебнуть шампанского, чтобы протолкнуть застрявший в горле кусок. Затем, закашлявшись, покачала головой.

— Филип будет разочарован, — язвительно заметил Рэйф, с интересом наблюдая за ее реакцией.

— Филип?! О ком вы?

— Да бросьте, вы же не могли забыть такого красивого и обаятельного молодого человека. Во время гонок вы интересовались им куда больше, чем соревнованиями.

— Ах, этот Филип! Но ведь мы с ним едва знакомы… хотя он, как сын бриллиантового магната, конечно, представляет интерес.

Тиффани помолчала, вспоминая, что на берегу реки Рэйф находился в обществе родственников Филипа.

— А что вы знаете о семье Брайтов? — спросила она.

— Не больше, чем другие, лишь то, что известно официально.

— Расскажите о них, — потребовала Тиффани. Рэйф задумчиво посмотрел на нее. — Пожалуйста, — торопливо добавила она с самой очаровательней улыбкой.

— Многие говорят, что история жизни Мэтью Брайта напоминает легенду о бедном оборвыше, ставшем богачом, — начал Рэйф. — Но это не совсем так. Хотя в начале своей карьеры Брайт действительно был беден. Тут сработала наша система первородства: дед Мэтью имел графский титул, но сам Мэтью был младшим сыном младшего сына и, конечно, никаких денег в наследство получить не мог. Затем случился какой-то скандал с дочерью некоего герцога, который счел Мэтью недостойным ее руки, и Мэтью, отправился на поиски сокровищ.

— И встретил моего отца.

— Совершенно верно. Сотрудничая, Корт и Брайт создали себе огромные состояния. Но самое замечательное заключалась в том, что Мэтью, вернувшись домой, женился на младшей дочери того самого герцога — и вряд ли хоть кто-нибудь из присутствовавших забудет эту свадьбу и бриллианты, которые Мэтью преподнес леди Энн.

Глаза Тиффани сияли. Какой великолепный финал! Удивительный человек этот Мэтью Брайт! Однако пора вернуться к делам.

— Сотрудничество Корта и Брайта… — медленно повторила она. — Уж очень неравное это было сотрудничество, если оно оставило «Брайт Даймондс» 30 процентов акций в «Даймонд Компани», в то время как я имею всего 15 процентов! Они из-за чего-то поссорились… и мой отец вернулся домой, оставив Мэтью все поле деятельности.

Ее губы презрительно скривились. Порицая отца за слабость, Тиффани была уверена, что уж она-то ни за что бы не отступила — оказавшись в подобной ситуации, она сохранила бы свои позиции, заставив бежать соперника.

— Вы не знаете, из-за чего они поссорились? — спросила Тиффани.

Рэйф покачал головой.

— Мне неприятно говорить это вам, но имя Джона Корта неизвестно в Лондоне.

— Когда-нибудь Лондон узнает мое имя!

— Без сомнения, — согласился Рэйф. — Будем надеяться, что обстоятельства, которые приведут вас к известности, не будут слишком печальными.

За этими словами последовала пауза, во время которой Тиффани старалась подавить вспышку раздражения, вызванную его очередным уколом. Наконец, ей это удалось.

— Мэтью Брайт вернулся в Лондон уже после создания «Даймонд Компани»?

— Да, и в девяностые годы он стал очень могущественным бриллиантовым магнатом. После смерти первой жены он имел связь с принцессой из одной экзотической страны, но в конце концов женился на гувернантке дочери.

— О нет, он не должен был так поступать!

— Почему же?

— Это слишком сентиментально. Слишком… слишком обыденно, слишком предсказуемо и… ну, вы понимаете, слишком сусально, словно подарок в яркой обертке, перевязанный розовой ленточкой.

— Вам не нравятся счастливые концы?

Она поколебалась.

— Да нет, но это скучный конец. Лучше бы он остался с принцессой.

Упоминание о принцессе навело ее на мысли о матери, и она чуть было не принялась расспрашивать Рэйфа, не знал ли он женщину по имени Алида. Но воспоминание о скепсисе, с которым Филип отнесся к этой истории, остановило Тиффани.

— А что вы знаете о матери Филипа?

Рэйф отметил, что она сказала «мать Филипа», а не «леди Энн» или «жена сэра Мэтью». Видимо, Тиффани знакома с этим молодым человеком гораздо ближе, чем хочет показать. Описав внешность Энн, он добавил:

— Она была нежной и слабой, совсем не похожей на своих сестер… или на племянницу, — последнее было сказано как бы про себя.

— Джулию?

— Откуда вы знаете о Джулии? — он был скорее удивлен, чем растерян.

Но Тиффани лишь улыбнулась и покачала головой, не желая повторять сплетни леди Нетертон. Со стола убрали и они вновь остались вдвоем. Рэйф поигрывал бокалом бренди. Красивые у него руки, решила Тиффани, немного разомлевшая от еды и вина.

Она вспомнила свои ощущения при его кратком прикосновении к ней, когда он целовал ей руку. Тиффани внимательно наблюдала за движениями его длинных пальцев, представляя, как они скользят по ее коже, ласкают ее, не пропуская ни одного изгиба ее тела, ни одного сантиметра… Что-то в ее животе сжалось в тугой узел. Тиффани торопливо встала.

— Возьмите сигару. Мне нравится табачный дым.

— Благодарю.

Он поставил бокал и взял из предложенной ею коробки сигару. К ее разочарованию, при этом он не коснулся ее руки.

— Вы и правда не возражаете против курения?

— Я часто думаю, не попробовать ли мне самой, — она поставила коробку на стол и, вынув из ведерка со льдом бутылку, наполнила свой бокал шампанским.

— Я бы не советовал, но у меня такое чувство, что вы все равно сделаете по-своему.

Подчеркнуто независимое поведение Тиффани зачастую вызывало у Рэйфа восхищение и в то же время слегка раздражало; слишком уж далеко она в нем заходила. Если ей хочется шампанского, он предпочел бы налить ей сам. В ее манерах и поступках было нечто оскорбительное для мужчины. Тиффани была из тех женщин, что способны относиться к представителям противоположного пола как к никчемным, беспомощным существам. Однако видя перед собой ее великолепную фигуру в облегающем черном платье, ощущая призывный взгляд ее чудесных глаз, Рэйф временами чувствовал, что теряет голову.

— Итак, чем вы были заняты последнее время, капитан? Как вы проводите свои дни, если, конечно, не считать занятий любовью с леди Джулией?

«Вот стерва!», чуть не вырвалось у Рэйфа, но он моментально прикусил язык. Имея дело с Тиффани, невозможно было предугадать, что она скажет или сделает в следующий момент. Немного поразмыслив, он нашел этому объяснение: Тиффани Корт была непредсказуема, потому что обладала внешностью красивой женщины при уме и манерах, подобающих мужчине.

— Я человек праздный, — равнодушно ответил он. — Как вы справедливо предположили, я много времени провожу в постели.

— А как вы зарабатываете на жизнь?

— Никак. Я имею скромную, но, учитывая мои ограниченные потребности, достаточную ренту. И какое, черт побери, это имеет значение?

Тиффани пропустила вопрос мимо ушей.

— Вы типичный английский джентльмен, так что ваш доход, без всякого сомнения, имеет отношение к земельной собственности. И каковы ваши перспективы, капитан? Загородный дом, ферма, арендаторы и ежегодные светские сезоны в Лондоне?

Он молча стиснул зубы с такой силой, что его лицо побледнело.

— Может быть, у вас есть желание посвятить себя какой-нибудь великой цели? — мягко спросила она.

— Нет, хотя мог бы, если бы меня не старались так энергично к этой цели направить, — Рэйф отвечал рассеянно, потому что воспоминание о Джулии, наложившись на энергичные манеры Тиффани, помогло ему совершить открытие. В Ньюпорте Тиффани кого-то ему очень напоминала и теперь он понял кого: Джулию. Удивительное сходство обнаруживалось в их резких манерах, в наклонах головы.

— Если помните, в записке говорилось, что у меня есть к вам предложение, — Тиффани кратко изложила свой план по новой огранке старинных драгоценностей.

Рэйф слушал вежливо, но с заметным недоумением:

— Замечательно, моя дорогая! Я уверен, ваш план будет иметь успех и увеличит ваше и без того огромное состояние. Но я не понимаю, какое это имеет отношение ко мне.

— Я могу присматривать за американской стороной предприятия, но мне нужен кто-нибудь в качестве моего представителя в Англии — в частности, для приобретения старинных украшений. Я буду выплачивать вам определенную сумму плюс проценты от прибыли.

Представитель… проценты… мне? — Рэйф был ошеломлен.

— О Боже, неужели я так шокировала вас, капитан? Значит, ваше благородное происхождение не позволяет вам пачкать руки о презренный металл? Вы предпочитаете иметь дело с товаром, полученным через третьи руки, при посредничестве управляющего или дворецкого?

Именно так Рэйф всегда и поступал, но он был способен признать, что в ее глазах выглядит глупым снобом. Он встал и поклонился.

— Покорно прошу меня простить, мисс Корт. Я как-то не сообразил, что все, что подходит вам, должно подходить и мне.

— Бриллианты это не торговля, капитан Деверилл. Имея дело с бриллиантами, становишься причастным к удивительному и прекрасному миру, который, как хорошо обработанный камень, блистает множеством граней — восторг, сила, романтика, богатство далеких земель и красота, созданная другими народами и цивилизациями.

Рэйфу не было дела до подобных аргументов, но ее искренность подкупала. Она тем временем продолжала:

— Вам не нравится это предложение, вы даже сочли его оскорбительным. Но в вас есть все необходимое для такой работы. К тому же, вы занимались торговыми операциями тогда, на своей ужасной яхте в Карибском море, и делали это ради денег.

— Это совсем другое дело.

— Чем же оно отличается от того, что предлагаю я? Тем, что вы были далеко от дома, где никто бы вас не узнал?

Тиффани поднялась, подошла вплотную к нему и доверительно коснулась его руки.

— Что я должна сделать, чтобы вы согласились? — мягко спросила она.

Рэйф смотрел на ее прекрасное лицо, ее нежно приоткрытые розовые губы, ослепительную кожу и высокую грудь, и видел приглашение в удивительных фиалковых глазах. Он отступил назад, убрав руки за спину.

— Вам не следует в одиночестве принимать мужчин в своей комнате и задавать им такие вопросы. Когда-нибудь один из них может воспользоваться вашей кажущейся… готовностью.

— Может быть, именно поэтому я вас и пригласила, — быстро ответила Тиффани и ее вдруг охватил испуг от сознания того, что это, должно быть, правда.

А Рэйф снова видел в ней только испорченную девчонку, которая затеяла игру, значения которой не понимает, а о возможных последствиях не имеет представления. И он снова разозлился.

— Бог мой, да тебя следует проучить! — грубо сказал он и, притянув ее к себе, впился в ее рот губами.

Он хотел напугать Тиффани, заставить ее биться в его объятиях, кричать, сопротивляться изо всех сил. Но ничего этого Тиффани Корт не сделала. Она обвила его шею руками и ответила на поцелуй жарко и жадно. И короткий, жестокий, но полезный урок, который он намеревался дать ей, обернулся долгими объятиями, в которых они, изнывая от желания, не осознавали уже ничего, кроме своей плоти, губ, языков… Наконец они опомнились и, дрожа от взаимной страсти, отпрянули друг от друга.

— Мое предложение остается в силе, капитан, — переведя дух наконец произнесла Тиффани.

Он чуть было не спросил «какое именно?», но промолчал, потому что отныне уже не считал себя неуязвимым перед ее чарами. По крайней мере, решил он, теперь понятно, почему Тиффани путешествует в одиночку — она не нуждается в защите, это других необходимо оберегать от нее!

— Премного благодарен, — церемонно ответил он, — но мне это вряд ли подойдет.

— У вас будет время подумать. Не забывайте, что это может быть выгодно не только мне, но и вам, — ответила она, уже полностью овладев собой. Это произошло автоматически, как только разговор вернулся к бизнесу.

— Моя беда, мисс Корт, заключается в том, что каждый раз, когда я пытаюсь воспринимать вас как добрую фею, вы тут же превращаетесь в злую ведьму.

Он взял ее руку и поднес к губам.

— Благодарю вас за замечательный обед и за еще более интересный вечер, — и Рэйф вышел из комнаты.

Тиффани не двинулась с места, глаза ее расширились от негодования. Обида и усталость переполняли ее, она напоминала выдохшееся шампанское. Опять! Уже второй раз этот невыносимый человек встал и ушел от нее! Чувство поражения было прямо-таки удушающим. Чего же она в действительности от него ждала? Ничего, гордо ответила она сама себе, абсолютно ничего. Она на самом деле ничего от него не хочет. Просто он подходящий человек, который мог бы приобрести для нее у древних матрон парочку старинных украшений. Только и всего. Но в глубине души она знала, что не смогла бы противиться ему, и была немного рада, что он ушел, потому что по-прежнему боялась беременности. Но злость оттого, что он не попытался ее соблазнить, была куда сильнее радости.


Рэйф вернулся в дом Эмблсайдов на Беркли-сквер. Он крайне редко возвращался домой так рано, и его мать не преминула перехватить его в холле. Неохотно он последовал за ней в гостиную, налил, исполняя скучные сыновние обязанности, два бокала вина, и уселся в ожидании неминуемой лекции.

Для Шарлотты Эмблсайд Рэйф был воплощением того, каким каждая мать хочет видеть своего сына — высокий, красивый, умный, идеальный джентльмен и, что еще важнее, добр по отношению к матери. Им все восхищались, и Шарлотта привыкла принимать поздравления по поводу сына или — такое тоже бывало — сталкиваться с завистью к ее удаче. Но так продолжалось до тех пор, пока Рэйф носил кавалерийскую форму. Теперь же комплименты сменились слухами, причем самыми злобными. Расстроенная отказом Рэйфа объяснить свой уход из армии, Шарлотта направила свою печаль в русло ревности по отношению к Джулии Фортескью, на которую и свалила вину за его отступление с прямого и ясного пути. Это было ужасно несправедливо по отношению к Джулии, которая, хоть и старалась изо всех сил удержать Рэйфа в своей постели, развила бурную деятельность, пытаясь вернуть его на стезю общественного служения. Однако Шарлотта хотела быть единственной женщиной в жизни Рэйфа. Бывали минуты, когда она с ужасом думала о его возможной женитьбе, которая отодвинет мать на задний план! Но потом она рассудила, что жена быстрее, чем мать сумеет образумить Рэйфа. К тому же, невесту Шарлотта намеревалась выбрать сама. Она прочесала всю страну в поисках подходящей девушки, не переставая сожалеть, что Миранда Брайт не может быть в числе соискательниц. Девочка была слишком юной, хотя, конечно, разница в возрасте не была непреодолимым препятствиям. К тому же Миранда глухая, а по мнению Шарлотты, только самая лучшая девушка была достойна ее любимого сына.

— В субботу мы даем обед, объявила она. — И я буду очень благодарна, если ты будешь на нем присутствовать.

— Хорошо.

О Господи, еще одна предполагаемая невеста!

— На обеде будет мисс Палмер.

— Вот как, — он не смог скрыть сарказм. — И кто такая эта мисс Палмер?

— Но, Рэйф, за последние недели я не раз говорила о ней. Как бы я хотела, чтобы ты прислушивался к моим словам! Она богатая наследница, сирота и живет в семье своего дяди. Он ее опекун. Ее наследство включает в себя городской дом и замечательное поместье в десяти милях от Эмблсайда — ты будешь поблизости от нас и…

— … и ты желаешь, чтобы я нашел путь к ее сердцу и состоянию. За обедом ты усадишь меня рядом с ней, присутствующие, прекрасно понимая твои намерения, начнут украдкой переглядываться… В общем, все это будет происходить с тем же изяществом и деликатностью, с которой жеребец покрывает кобылу.

— Рэйф!

— Но принцип один и тот же, мама, так что не надо смотреть на меня с таким возмущением. А не вызвано ли возобновление кампании тем фактом, что мой брат и его жена производят на свет одних девочек? Но ведь будущая леди Эмблсайд опять беременна, так что будущее нашего родового имени может и не зависеть от меня и моего гипотетического наследника.

— Рэйф, я хочу, чтобы ты обещал мне…

— Я приду на твой прием, мама, — ответил он, вставая, — и буду вежлив с мисс Палмер. Но я не могу дать никаких обещаний.

Его холодность словно нож терзала сердце бедной Шарлотты, боль лишила ее последней способности защищаться и вынудила признать, что она любит Рэйфа больше других своих детей… и, конечно, больше, чем мужа. Ей казалось, что с некоторых пор между ними выросла невидимая стена, которая отдалила ее от сына и нарушила их былую близость. Отчаяние и тщетная надежда, что звук ее голоса поколеблет невидимую преграду, продиктовало ей гневный ответ.

— Если ты вскоре не женишься, ты обязательно попадешь в серьезную неприятность из-за женщины, — выкрикнула она. — Я уверена, что Джулия Фортескью может быть очень опасна, если ее сильно разозлить. А я не сомневаюсь, что за тобой охотится множество других подобных ей женщин. Предупреждаю, если ты обрушишь на наши головы скандал, не ищи у меня утешения!

— Ни при каких обстоятельствах, мама, я не заставлю тебя разрываться между мной и преданностью семье и долгу, — он вышел из комнаты, а Шарлотта залилась слезами. Эта сцена расстроила ее куда сильнее, чем, бывало, любовные огорчения.

Наверху Рэйф рухнул одетым на кровать, сложил руки на затылке и уставился в потолок. Ему следовало бы чувствовать раскаяние из-за того, что он обидел мать, но он оставался бесстрастен. Точно так же он уже давно был не в силах получить удовольствие хоть от чего-либо. Его охватила печаль, хандра. Его бесцельная жизнь была тоскливой и мучительной, и не было сил, чтобы что-то изменить. Но сегодня, в обществе Тиффани Корт, он испытал несколько приятных минут. Он вспомнил данное ею описание его предполагаемого будущего: дом в сельской местности, фермы, арендаторы и ежегодные сезоны в городе. Была ли она права? Неужели это все, что он может дать мисс Палмер и ее бесчисленным потомкам? Неожиданно Рэйф ощутил зависть к старшему брату, который вел жизнь, полную достатка и удовольствий. Должно быть, гораздо легче быть старшим сыном, наследником, чье будущее известно, а финансовое состояние надежно. Младшие сыновья обладают большей свободой выбора, но ирония судьбы в том и заключается, что на самом деле выбор этот весьма ограничен.

Счастливчик Мэтью, вновь подумал Рэйф, алмазы разрешили все его проблемы, но увы, времена новых крупных открытий миновали. К тому же Рэйф сильно сомневался в своей способности использовать людей и обстоятельства для достижения успеха так, как это делал Мэтью.

Неожиданно Рэйфа охватила тоска по «Корсар» у» и свободной, вольной жизни на море. Ему надо было бы продать яхту; хотя у него и не было долгов, его доходы почти не превышали расходы, а «Корсар» стоил ему немалых затрат. Лишь на прошлой неделе он получил письмо от сержанта с просьбой денег на новые паруса. Да, яхту следует продать, но он не в силах заставить себя сделать это. И он не знал, что тому виной: упрямство, глупость или нелепая чувствительность. «Корсар» был калиткой ведущей к свободе, и ее следовало всегда держать открытой.

Рэйф поднялся и подошел к окну. Может быть, ему стоит подумать о женитьбе. Возможно, его жизнь приобретет смысл, когда в ней появятся обязанности и ответственность. В этом случае придется всерьез рассмотреть достоинства мисс Палмер.

Но он может заняться и старыми драгоценностями — хотя будь он проклят, если примет за это деньги, — ведь это даст ему возможность вновь встретиться с Тиффани Корт.

Глава девятая

Тиффани провела несколько дней в Амстердаме, в ювелирной мастерской Ашеров, обсуждая размеры и форму драгоценностей, подходящих для ее проекта. Она выслушивала советы и открыла для себя много нового в области обработки алмазов. Она испытывала огромное уважение к этим гранильщикам, потому что именно здесь, в Нидерландах, мастера пятнадцатого века освоили геометрическую огранку камней, которая полностью выявляет в бриллианте его красоту и сияние.

Затем она отправилась в Париж. Мысли о встрече с Филипом вызывали в ней непонятное напряжение, и почему-то вдруг ее стало тревожить, не пострадали ли их отношения за время длительной разлуки.

Она решила встретиться с ним в фойе отеля, прекрасно зная, что при публичной встрече легче будет скрыть любое напряжение или неловкость, если что-то между ними пойдет не так. Но никакой неловкости не было. Филип был таким же красивым, обаятельным и дружелюбным, как и раньше. Тиффани даже решила, что ощущение уюта, которое она испытывала в его обществе, стало еще ощутимее после встречи с Рэйфом Девериллом, оставившей неприятный осадок. В тот миг, когда она взглянула в смеющееся лицо Филипа, все воспоминания о бизнесе, кузене, отце и отвратительных английских джентльменах исчезли. На сердце у нее стало легко, она была счастлива, а мир наполнился солнцем, радостью и красотой.

— Я так рада, что ты пришел, — заявила она и взяла его за руку, собираясь предложить побродить вместе по Парижу. Ей стало ясно, несмотря на все свои сомнения, подсознательно она всегда была уверена, что он приедет. — Трудно было вырваться?

— Не так трудно, как я полагал. Слава Богу, экзамены позади, а чтобы уломать отца, я проявил интерес к семейному бизнесу. Странно даже, он почти напоминал человека. Если бы я не знал его слишком хорошо, я мог бы подумать, что он обрадовался.

Филип замедлил шаг и уставился на девушку.

— Боже, Тиффани, да понимаешь ли ты, что я закончил Оксфорд, что учеба позади и что я наконец-то свободен? Впрочем нет, ты ведь не училась в школе и представления не имеешь, что это такое.

— Не знаю, как насчет всего остального, а уж что такое личная свобода, это я хорошо понимаю, — пылко ответила Тиффани. — Но это же чудесно, Филип! Теперь мы можем чаще встречаться, если ты, конечно, этого хочешь, — ее фиалковые глаза смеялись.

Он схватил ее за руку.

— Ты же не можешь в этом сомневаться! — белые зубы засверкали, когда он улыбнулся своей мальчишеской улыбкой. Жизнь была прекрасна, ведь этим июньским полднем он шел по Парижу с самой красивой девушкой в мире, в то время как сэр Мэтью Брайт остался по ту сторону Ла-Манша.

— Ты не встретишь тут своих знакомых? Нам не надо соблюдать осторожность? — спросила Тиффани, когда они сели за столик в кафе, которое располагалось прямо на тротуаре.

Филип пожал плечами.

— Насколько я знаю, никого из моих друзей в Париже сейчас нет, а отец пробудет в Лондоне до конца сезона. А как насчет тебя?

— Меня могут и узнать, — и Тиффани шаловливо пригнула голову. — Думаю, мне стоит держаться подальше от людных мест.

— Все твой рост, — важно заявил Филип. — Это из-за него тебя заметишь в любой толпе.

Тиффани рассмеялась, притворяясь в то же время сердитой.

— Нам лучше обходить шикарные заведения. Мы могли бы пойти на Монмартр. Пара часов, проведенных в кафе в обществе тамошних художников, доставит нам уйму удовольствия.

— Как хочешь.

Он проявлял странное равнодушие к любым планам. Развалившись на стуле, элегантно положив ногу на ногу, он был неправдоподобно красив и удивительно удачно вписывался в здешнее окружение. Филип не выглядел как повеса — он был еще слишком молод для этого, — скорее, он казался вечным студентом: в спортивной куртке и шелковом галстуке, веселый, ищущий удовольствия и неизменно молодой.

— Надеюсь, ты не обиделся, что я послала тебе деньги на дорогу и отель, — заметила она.

— Конечно, нет! Я жутко благодарен тебе. С чего мне обижаться?

— Ну, я думала… — какой-то неясный голос нашептывал ей, что для мужчины должно быть оскорбительно, если женщина так открыто дает ему деньги. Вот жениться ради денег — это другое дело.

— А почему ты их послала? Почему решила, что они мне нужны? — его тон был вполне обычным, но выражение лица показалось ей более настороженным, чем раньше.

— Я вспомнила наш давний разговор, медленно ответила она, — помнишь, около вашего загородного дома, когда мы еще были детьми? Ты говорил тогда, что твой отец не посылает тебе в школу ни гроша, вот я и решила, что он скуповат.

— С годами мое финансовое положение немного улучшилось. Думаю, это влияние моей мачехи — она все время старается подкупить меня. Было очень великодушно с твоей стороны выслать мне денег, но в этот раз я смог бы обойтись без твоей поддержки — папочка был до того сражен моим интересом к бриллиантам, что против своего обыкновения расщедрился.

— Замечательно. — Но тогда уж и вовсе было странно, что он не предложил вернуть высланные ему деньги. И Тиффани отметила, что если в денежных вопросах Филип может быть так небрежен, за ним придется внимательно приглядывать. — Значит, ты сможешь отправиться со мной на гонки?

— Гонки?

— Ну, на Большой кубок Франции, — нетерпеливо пояснила она. — Боже мой, я думала, что время и место этого события должны навеки запечатлеться в твой душе.

— Конечно, я просто не смел надеяться… — он наклонился через стол, схватил ее руку и стал покрывать ладонь, пальцы и запястье поцелуями. — Ты замечательная — красивая, волнующая, умная, интересующаяся автомобилями и… — он подмигнул, — богатая!

— Тогда договорились. Перед тем, как отправиться в Ле-Ман, мы три дня проведем в Париже. Наша первая цель этот шарлатан Лемуан, утверждающий, что умеет делать бриллианты.

Тиффани с серьезным видом взглянула на Филипа.

— Ты ведь тоже считаешь, что он шарлатан, верно?

— Понятия не имею, — легкомысленно рассмеялся тот. — Да и какое это имеет значение?

— Имеет, — твердо объявила Тиффани. — Мы должны знать наверняка.

— Но подумай, если его открытие окажется правдой, как известие об этом подействует на наших почтенных родителей! Их удар хватит!

— Я думаю не об этом, — строго ответила Тиффани, а о том, какое влияние окажет его открытие на алмазную промышленность и наше будущее.

— Ладно, но это не к спеху, — легко ответил он. — Пойдем полюбуемся Парижем, а уж потом будем беспокоиться о судьбе алмазной промышленности.

— Нет. — Тиффани встала. — Дело прежде всего. Завтра утром мы отправимся к Лемуану.

— Разве ты не хочешь пробежаться по магазинам? Я думал, женщины с ума сходят по парижской моде и покупают здесь горы тряпок.

— Только те женщины, которым нечем заняться. Лично я „считаю беготню по магазинам скучным и отвлекающим от дел занятием, и к тому же у меня столько нарядов, что при желании я могла бы открыть магазин.

Филип было вздохнул, однако Тиффани в своем шелковом фиолетовом платье была так прекрасна, что вскоре к нему вернулось его радостное настроение.

— Ну и замечательно, пусть будет, как ты хочешь! Дело так дело, но сегодня Париж к нашим услугам.


— Конечно, утверждения, что алмазы можно создать в лаборатории не новы, — рассуждала Тиффани следующим утром, когда они шагали к зданию склада, где Лемуан проводил свои опыты. — И что особенно удивительно, все возмутители спокойствия — за одним единственным исключением — были французами.

— Как много знает эта маленькая девочка!..

Тиффани уловила в его голосе интонацию, которая вовсе не была хвалебной.

— Именно ты сказал мне, что интеллект и знания — это в моем стиле.

— Говорил, и это действительно так.

— Тогда почему…

Тиффани запнулась на середине фразы и оканчивать свой вопрос не стала. В его отношении к ней было какое-то противоречие, непоследовательность, что казалось ей довольно странным. Может быть, Филип предпочитает, чтобы она проявила свои деловые качества где-нибудь в другом месте, а с ним вела себя как хорошенькая девушка, жаждущая удовольствий? Но для меня бизнес и есть удовольствие размышляла она, но петом нашла правильный ответ — просто Филипу бриллианты совсем неинтересны.

— Лавуазье доказал, что алмаз есть не что иное, как кристаллический углерод, продолжала она. — Эксперименты по его получению проводили французские физики, но в 1880 году алмазы на основе древесного угля синтезировал какой-то шотландец.

— Это был Джеймс Хэнней, и он чуть было не взлетел на воздух в ходе опыта.

Тот факт, что Филип знал о деле больше, чем утверждал, не прошел мимо внимания Тиффани, но она продолжала:

— И все же он создал алмазы, правда, микроскопические, но они были признаны настоящими. А затем через несколько лет об успехе в этой области объявил Анри Муассан.

— Его утверждение было проверено?

— Полагаю, что да. Муассан был выдвинут на Нобелевскую премию по химии, да и вообще у него незапятнанная репутация. Но, к счастью, его алмазы оказались слишком дорогими — гораздо дешевле копаться в синей земле Кимберли! Лемуан работал у Муассана инженером и считается, что он улучшил технологию своего работодателя. Ну что ж, скоро мы все узнаем — я распорядилась о полной демонстрации опыта.

Лаборатория Лемуана размещалась в подвале склада. Тиффани, не обращая внимания на жалкую обстановку и экспансивные приветствия француза, сосредоточила все внимание на электрической печи, в которой он якобы создавал драгоценные камни. У нее было сильное подозрение, что она знает причину его радушия — они с Филипом были молоды, красивы и неопытны, всего-навсего дети удачливых отцов; если этот человек мошенник, нет ничего удивительного, что он счел, что их будет легко обмануть. Тиффани не пыталась развеять его заблуждение. Она согласилась с предупреждением хозяина, что секрет получения алмаза он никому не открывает, но внимательно наблюдала за каждым его движением. Очевидно, решила она, сущность процесса заключалась в том, чтобы нагреть порошковый углерод до необыкновенно высокой температуры, но возможно, использовались и какие-то неизвестные добавки. Инженер повернулся к ней спиной, и она не могла уследить за тем, что делают его руки.

Наконец, Лемуан вытащил из печи камень — настоящий или фальшивый — и заявил, что это и есть результат его опыта.

Тиффани внимательно рассмотрела камень, после того как его охладили в холодной воде, и заявила, что это настоящий алмаз. Филип согласно кивал, а Тиффани недоверчиво слушала, как Лемуан рассказывает, что получил финансовую поддержку от Юлиуса Вернера, партнера Альфреда Бейта, и поэтому собирается перенести свои опыты на фабрику в Пиренеях.

На улице Тиффани схватила Филипа и закружилась с ним в вальсе.

— Слава Богу! — воскликнула она. — Он мошенник! Я это знаю, правда доказать не могу; сейчас, во всяком случае.

— Но как же он обманул Юлиуса Вернера?

— Кто его знает… Но это неважно, главное, что мы спасены.

Филип с любопытством взглянул на девушку.

— Почему ты так уверена?

— Чувствую, — медленно ответила она. — Весь опыт был фальшивым. Я все думала, что у него есть тайный ингредиент, но теперь уверена, что он просто подложил в печь настоящий алмаз в тот момент, когда повернулся к нам спиной. Этот камень очень подозрителен — он слишком напоминает южноафриканский.

— Что ты хочешь сказать? — в изумлении спросил Филип.

— Вид камня выдает его происхождение. Опытный эксперт смог бы даже назвать шахту, где он добыт.

— Бог мой! И ты тоже можешь сказать, откуда этот камень?

Тиффани с сожалением покачала головой.

— У меня нет таких знаний. Но есть люди, обладающие ими, и я намерена организован в их присутствии повторную демонстрацию опыта.

— Нет, не надо!

— Но почему? Мы должны раз и навсегда пресечь все слухи и вывести мошенника на чистую воду.

— Но Тиффани, — умоляюще произнес он, — подумай, как будут мучиться наши отцы, пока не узнают правду. Почему бы не продлить немного их страдания?

Конечно, все, что касается алмазов, Филипа волнует мало, но не настолько же он безразличен, чтобы пренебречь интересами всей отрасли ради удовольствия слегка насолить отцу? Она не разделяла его отношения к ее любимому делу. Вчера Тиффани решила не обращать внимания на его равнодушие к предмету семейного бизнеса — в конце концов ее конечной целью было держать Филипа от него подальше. Но станет ли она играть в игру, которую тот предложил? Хочет ли она заставить мучиться своего отца? Если Филип не выносил Мэтью, то она вовсе не ненавидела Джона Корта. Однако она манипулировала им на каждом шагу, и его постоянные уступки уже давно не вызывали у нее никаких чувств, кроме презрения.

— Думаю, большого вреда не принесет, — нехотя согласилась она, — если мы поначалу станем выражать некоторое беспокойство по поводу достижений Лемуана. Но я отказываюсь притворяться и разыгрывать из себя дурочку, если все откроется! И я оставляю за собой право сказать правду, если его деятельность окажет отрицательное воздействие на отрасль. — Она взяла Филипа за руку, охваченная волной легкости и эйфории, как только все сомнения были разрешены. — А теперь с делами покончено до самых гонок. Давай веселиться!

Оставшиеся дни они провели в праздности. Словно в прошлом году в Оксфорде, они бродили по берегу Сены и по Булонскому лесу, но как она и предполагала, лучше всего им было на Монмартре. Ей стало очень весело, когда Филип настоял, чтобы они зашли в кафе д’Оркур: он объяснил это тем, что первая часть его полной фамилии — Харкорт-Брайт — по-французски читается как название этого заведения. Когда они сидели в кафе, к ним подошла собака, выпрашивающая подачку. Тиффани бросила ей несколько кусочков и потрепала по голове, но Филип не был столь гостеприимен.

— Ты не любишь собак? — спросила она.

— Не то чтобы не люблю. Просто это датский дог, а я их терпеть не могу.

— Почему?

— У моей сестры такой же, и ходит за ней, как тень.

— Значит, ты не любишь сестру? А почему — из-за того, что она любимица отца?

— Конечно, нет. — Причина была именно в этом, и оба прекрасно это знали, но Филип хотел, чтобы его отношение к сестре выглядело оправданным. — Дело в том, каким способом Миранда завоевала такую привязанность, в ее самодовольстве и чувстве превосходства… — тут Филип улыбнулся, чтобы Тиффани не решила, что он жалеет себя, и продолжил: — Это несколько раздражает. К счастью, я ее редко вижу.

Тиффани лучше других знала, что в отношении отцов к любимым дочерям чаще всего отсутствует объективность и разум, и сейчас она была искренне расстроена из-за Филипа, так как понимала, насколько он одинок.

— Тогда мне тоже не нравится Миранда. Все, что расстраивает тебя, расстраивает и меня. Ведь мы… друзья.

Она замолчала, и их глаза, встретившись, без слов сказали им то, что не было произнесено вслух. Из их отношений ушла невинность. И все же они пока сопротивлялись волшебству любви. Они оба осознавали, что их влечет друг к другу физическая красота и одинаковый образ мыслей, а острый ум Тиффани еще и просчитывал финансовые и стратегические преимущества объединения. Филип взял ее руку и поцеловал. Он делал так и раньше, но этот поцелуй был совсем другой, его губы были страстными и горячими, вызывая у Тиффани самые восхитительные ощущения и пробуждая неясные желания.

Тиффани не знала, смеяться ли ей от облегчения или вопить от ярости, когда их отвлек появившийся владелец собаки. Это был молодой американец и, бросив быстрый взгляд на Филипа, Тиффани пригласила молодого человека подсесть к ним. Она с интересом слушала его рассказ о своей безденежной жизни в мансарде на Монмартре.

— Собака ест больше меня, — сказал он, потрепав собачьи уши. — Я питаюсь хлебом, а он требует еду из лучших ресторанов.

И на что же вы живете? — спросила Тиффани, вспомнив Джерарда и его копии с картин старых мастеров.

— Портреты. В основном я делаю карандашные рисунки богатых американских туристов, — его кривоватая улыбка была обаятельной и оптимистичной.

— А меня ты можешь нарисовать?

Выполненный тут же рисунок оказался удивительно хорош, особенно учитывая скорость, с которой он был выполнен. Тиффани думала, что Филип купит его, но он такого намерения не выказал, и она сама щедро заплатила художнику.

— Этого тебе хватит на год, но поделись, пожалуйста, с собакой!

Пока потрясенный художник бормотал слова благодарности, Тиффани подписала свой портрет, поставила дату и подала Филипу.

— Пусть он напоминает тебе обо мне.

Затем она потащила всю компанию, включая и собаку, на ужин с омарами и шампанским. Можно было подумать, что она боится оставаться наедине с Филипом, но вечером, когда он проводил ее до номера отеля, этого уже невозможно было избежать. Вместо того чтобы оставить ее у двери, Филип быстро вошел за ней в темную комнату, обнял и прильнул к ее губам. Этот поцелуй заставил Тиффани замереть от восторга и желать большего, но Филип с восклицанием, которое можно было принять за извинение, выскочил из комнаты.

Именно в те мгновения, когда она впитывала его поцелуй, а его руки обнимали ее, Тиффани решила, что выйдет замуж за Филипа. Ей по-прежнему была чужда романтика и она еще верила, что чувствительность и муки любви не для нее, но планируя свое будущее, Тиффани знала, что Филип Брайт именно тот мужчина, о котором она мечтала. Он будет и другом и любовником. А все, что она испытывала к Рэйфу Девериллу, не более, чем похоть. К тому же, не Рэйфу предстояло унаследовать бриллиантовую компанию.

А Филип спешил в отель, чтобы снять проститутку. Как и многие другие до него, он выбрал девушку, как можно более похожую на предмет его страсти — самую высокую и черноволосую, которую только мог найти, и попытался представить, что это — Тиффани. Филип убежал от Тиффани так внезапно, потому что, оставшись, он совершил бы недопустимое — соблазнил невинную девушку своего круга. Даже ему не хватало смелости нарушить это правило.

Проститутка оказалась миленькой, и любовь с ней доставила ему удовольствие, но ему всегда везло в таких приключениях, начиная с самого первого раза, когда в искусство любви его посвятила жена-актриса его кузена Чарльза. Да, тогда все было замечательно, просто удивительно, но он никогда не смешивал секс с любовью, хотя и полагал, что это нечто близкое.

Но теперь он уже не был в этом уверен. Его охватила жажда по великолепному телу Тиффани, сжигающая мечта обладать ею, но для него она была не просто красивая и богатая девушка, а нечто гораздо большее. У Филипа было много красивых и богатых женщин, но в этот вечер ему казалось, что Тиффани совсем особенная, и в нем зажглась слабая надежда, что его мечта о настоящей семье может осуществиться.

Вернувшись в свою комнату, он осторожно разгладил портрет Тиффани и поставил его так, чтобы на него можно было смотреть, лежа в постели. Он часто бросал взгляд на подарок, пока перед тем, как лечь спать, укладывал свой чемодан для поездки на гонки.


В шесть утра 26 июня Тиффани и Филип сидели на трибуне, глядя на замкнутую петлю трассы, построенной неподалеку от Ле-Мана. Тиффани с некоторой тревогой огляделась по сторонам, но, не найдя в толпе знакомых лиц, вздохнула с облегчением. Тем не менее, она опустила на лицо вуаль, словно для того, чтобы защитить лицо от солнца и пыли, а на самом деле, чтобы не быть узнанной; в конце концов не было ничего невозможного в том, что сюда явится кто-нибудь из Вандербильтов. Но подобные соображения не приходили в голову Филипу. Он был полностью поглощен гонками, впитывая атмосферу состязаний и наблюдая, как на старте выстраиваются автомобили.

— Теперь я понимаю, что ты хотел сказать, утверждая, что европейские гонки отличаются от американских, — заметила Тиффани.

— Это настоящее испытание на прочность, — с энтузиазмом ответил Филип. — Сегодня машины должны пройти шесть кругов, еще шесть завтра, это расстояние почти в 770 миль. При этом на некоторых участках гонщики должны соблюдать некоторое ограничение старости, а поломки могут устранять только водитель и его механик, сидящий в машине.

— Как ты думаешь, кто выиграет?

— Француз, — сразу же ответил он, — хотя бы потому, что они выставили двадцать шесть машин, в то время, как немцы всего три, а итальянцы шесть.

Гонки начались, и десятки самых мощных автомобилей лучших европейских марок, каждый с двигателем объемом более двенадцати литров, с яростным рычанием помчались к победе, освещаемые утренними лучами солнца. Филип был полностью захвачен этим зрелищем, но Тиффани обнаружила, что гонки не так уж и интересны, как она предполагала. Она объяснила это тем, что ей не за кого было болеть. Если бы в состязании участвовали американцы или британцы, она могла бы принять чью-то сторону. Но она не видела интереса в том, какой именно европейской стране или какому незнакомому водителю достанется победа.

И все же посещение гонок не было пустой тратой времени, потому что вместо того, чтобы смотреть на автомобили, она могла наблюдать за Филипом. Перемены были просто удивительными. Выражение скуки и лени исчезло с его лица, с каждой минутой он выглядел все увереннее; руки сжались, словно он держал воображаемый руль, ноги с силой давили на невидимые педали. И душой и телом он был там, на трассе. Конечно, ему хотелось, чтобы англичане тоже принимали участие в этих гонках, но сейчас он, забыв о национальной принадлежности людей и машин, полностью растворился в том, что происходило на трассе. Патриотизм, конечно, добавлял остроты переживаниям зрителей — особенно французов и немцев. Однако главным в гонках было другое — сами автомобили, в которых воплотились все новейшие достижения конструкторов.

Однако для Тиффани наибольший интерес представлял тот факт, что Филип избрал для себя именно это поле деятельности; причем избрал самостоятельно, не считаясь с мнением отца, выйдя из его тени. Если они поженятся, Филип займется автомобилями, она будет управлять бриллиантовым бизнесом, а Рэндольф, так и быть, может сохранить свой проклятый банк! Да, увлечение Филипа автомобилями надо только приветствовать.

— Ты собираешься после возвращения домой поговорить с Напье? — спросила она Филипа на следующий день, наблюдая за ходом гонки.

— Не откладывая! — он повернулся к ней, его глаза сияли. — Ходят слухи, что в Англии строится новая великолепная трасса, специально для гонок. В следующем году я мог бы уже принимать участие в состязаниях.

— Тебе придется заплатить за место в команде Напье? — в вопросе не было оскорблений, Тиффани просто прикидывала расходы.

— Да.

— А у тебя уже есть нужная сумма?

— Еще нет, но будет, когда я начну работать в «Брайт Даймондс»!

— А на каких условиях? — Он непонимающе уставился на нее. — Как партнер? — нетерпеливо спросила она. — Или директор? Или клерк по продажам? Твой отец может пожелать, чтобы ты начал карьеру с самого низа, а в таком случае твое жалованье не позволит тебе оплачивать свое увлечение автомобилями.

Филип об этом никогда не задумывался.

— Как партнер, — ответил он, но в его голосе не было уверенности.

Тиффани сомневалась в этом, очень даже сомневалась. И то, что ей удалось узнать о сэре Мэтью, и собственные впечатления от него заставляли ее думать, что вряд ли Филип добьется таких же условий от своего отца, какие она получила от Джона Корта. Однако она удержала свои сомнения при себе из опасения, что такое неравенство только усилит неприязнь Филипа к избалованным дочерям.

— Это хорошо. И к тому же, я всегда буду рада одолжить тебе денег.

Его лицо просияло.

— Честно? Здорово, Тиффани, это и правда здорово!

— А зачем же еще существуют друзья? — легкомысленно спросила она.

— Ты можешь дать их сейчас?

— Конечно, но не прямо сейчас! Уж придется тебе подождать, пока я не схожу в банк. Я не ношу такое количество денег в сумочке и, знаешь ли, не прячу их в ящиках с нижним бельем!

Филип расхохотался, восхищенный ее очаровательной вульгарностью. Он сжал руку Тиффани, наблюдая, как венгр Жиж выиграл для Франции гонки на большом «рено». Двенадцать часов четырнадцать минут, размышлял он, следовательно, скорость была около шестидесяти трех миль в час.

— Тиффани, — проговорил он, — ты само совершенство, просто совершенство.

— Да, — с улыбкой ответила она. — Я знаю.

Они по-прежнему старались не замечать растущей интимности их отношений и не говорили о чувствах, которые испытывают друг к другу. Чтобы осознать, что это любовь, им надо было бы воплотить ее, довести до конца, отрезать себе пути к бегству… но они еще не были готовы к этому. В Париже в их последний совместный вечер Тиффани вновь устроила в своем номере ужин на двоих, и в этот раз она была в желтых шелках и надела свои лучшие бриллианты. Ей ужасно не хотелось расставаться с Филипом, и потом ее движения были порывистыми, остроумие неотразимым, смех громким, а веселье било через край. С ним она была счастливее, чем с любым другим человеком. Он был ее второй половиной: ее близнец, ее друг, ее возлюбленный. Она ясно видела свое будущее, в личном и деловом плане ее ждал только успех. Все было так, как и должно быть — девушка, у которой было все, получит и идеального мужа.

Весь вечер она ждала, когда же он прикоснется к ней, и после обеда нарочно перебралась на диван, чтобы дать ему возможность сесть рядом. Усталость и слишком большое количество шампанского мало-помалу приглушили их возбуждение. Она смотрела в пол, но краешком глаза наблюдала за его рукой, которая медленно придвигалась к ней. Филип начал ласкать ее обнаженную руку, очень медленно и как бы задумчиво проводя пальцами от плеча до запястья. Он наклонился и припал губами к ее плечу, а потом стал целовать длинную изящную шею. Наконец он встал, прошел через комнату, чтобы закрыть дверь, и вернулся к ней. Обе его руки были протянуты к Тиффани.

— Иди ко мне.

Она потянулась к нему и оказалась — она даже не могла вспомнить, как поднялась — в его объятиях. Пока Филип целовал ее, он освободил ее грудь, спустив платье почти до пояса. Потом он потянул ее за собой на пол.

Через двадцать минут ее одежда была уже в полном беспорядке, волосы рассыпались по плечам, лицо разрумянилось, а тянущее ощущение между ног усилилось так, что его стало почти невозможно переносить. Она ощущала в себе какую-то пустоту, которая должна была быть заполнена, какое-то томление, которое надо было утолить. Но Филип не давал ей этого утоления. Он целовал и лаская ее, он вздыхал, стонал и задыхался, он лег на нее и так сильно прижался, что она ощущала жесткость его тела. Но он не взял ее и в конце концов они отодвинулись друг от друга, дрожащие и несчастные. Филип встал и несколько мгновений смотрел вниз на лежащую на спине Тиффани, на ее обнаженную грудь в обрамлении пышных желтых шелков, ее черные волосы, струящиеся по ковру.

— На следующий год, — прошептала она.


После того, как Филип уехал, Тиффани осуществила свою последнюю задумку, нанеся визит в дом Картье на Рю-де-ла-Пакс, чтобы обсудить возможность открытия их отделения в Нью-Йорке. Альфред Картье с интересом выслушал ее, отметил, что среди его клиентов много богатых американцев, но обращаются они в их парижское отделение, и согласился, что его третий сын Пьер мог бы принять предложение Тиффани и отправиться в Соединенные Штаты. Пообещав всячески содействовать Пьеру, Тиффани удалилась, очень довольная переговорами и уверенная в установлении нового рынка сбыта для своих камней.

Покидая Европу, Тиффани впервые обнаружила, что расставание может причинить боль. И дело было не только в том, что пройдет целый год, пока она вернется и вновь увидит Филипа. Она попала под обаяние Европы, наслаждалась ее космополитизмом и небывалой свободой, дома, увы, недостижимой. Может быть, думала она, это зов ее английской крови.

Она задумывалась не только об этом, пересекая океан на трансатлантическом пароходе. В своей каюте Тиффани не раз разглядывала обрамленную бриллиантами миниатюру, с которой никогда не расставалась. Она пыталась представить, что за женщина была ее мать, и, вспомнив, что ее рождение отняло у матери жизнь, впервые испытала тревожное чувство вины. Алида была молода, красива и счастлива, и, конечно, не хотела умирать. Тиффани впервые испытала подобные чувства, она вдруг поняла, что значит теплота, открытость и доброта. Она даже и не подозревала, что способна на такую нежность, но, должно быть, в ней изначально было заложено семя добра, ожидающее целительного дождя, который пришел к ней в образе Филипа Брайта. Филип, решила она, оказывает на нее благотворное воздействие.

Нью-Йорк тоже был красив, и здесь ее ожидала новая интересная работа — бриллианты требовали внимания своей возлюбленной властительницы. Тиффани обладала чудесным даром быть счастливой там, где она находится, талантом жить настоящим днем. Париж и Лондон померкли, хотя и не были забыты.

И только Рэндольф омрачал картину, отбрасывая угрожающую и зловещую тень на ее счастье. Он по-прежнему был рядом, он терпеливо ждал своего часа, а его любезное обращение могло обмануть всех, кроме нее. И вот настал день, когда он предстал перед ней.

— Пришло время поговорить, моя дорогая.

— Да? А о чем? — хотя Тиффани и знала, что неприятный разговор неизбежен, она тянула время, собирая силы перед неминуемым столкновением.

— Я просил твоей руки и терпеливо ждал ответа.

— И я дала ответ — нет.

— После твоего первого скоропалительного отказа мы согласились, что тебе нужно время подумать еще. В отличие от твоего отца, я все прекрасно понимаю. Я отлично вижу, как ты спекулируешь хорошим обращением с ним, чтобы получить дополнительную свободу действий в «Корт Даймондс». — Рэндольф помолчал, и на его бледном лице появилась доверительная улыбка. — Я понимаю твои мотивы, — повторил он, — и, когда мы поженимся, я буду готов к подобным действиям с твоей стороны.

— Ты будешь готов? — подавив свое возмущение его снисходительностью, Тиффани откинулась на спинку кресла и задумалась. С Рэндольфом приходилось считаться; это было неприятно, но никакие ее желания не заставят его исчезнуть. Как бы ни сложилась ее жизнь — выйдет она замуж за Филипа или за кого-нибудь другого или останется одна, — она обязана будет работать совместно с Рэндольфом, ведь ее отец отдал племяннику одно из ключевых мест в семейной империи. Тиффани понимала: важнее всего то, что Рэндольф — прирожденный банкир. И даже если она ухитрится и не выйдет за него, будет практически невозможно изгнать его из дела, не повредив интересам «Корт Банка». Она должна преодолеть свое отвращение и научиться мириться с ним — как с кузеном.

— Рэндольф, я очень польщена твоим предложением, но, к сожалению, должна от него отказаться. — Ее слова прозвучали неловко, а вежливость формулировки казалась неправдоподобной ей самой. Искусство компромисса давалось Тиффани очень нелегко. — Мне приятно, что ты занял такое важное место в банке. Я же буду заниматься делами нашей бриллиантовой компании. Когда-нибудь мы оба вступим в брак и, без сомнения, наши семьи будут очень дружны. Я отношусь к тебе как к родному брату, Рэндольф, а не как к кузену.

Он спокойно улыбнулся. Тиффани с удивлением обнаружила, что он красив особой, сдержанной и элегантной красотой. Черты его лица были правильными, изящными и аристократичными, губы красиво очерчены, волосы густые, темные и блестящие. Она попыталась разобраться, почему же он столь неприятен ей, но не смогла объяснить это какими-либо особенностями его внешности. Возможно, дело было в несколько неестественной манерности, с которой он наклонял голову или подавал руку, в выражении лица… не говоря уже о том, как он сгреб девушку на яхте… Тиффани так и не смогла сформулировать для себя истоки своей неприязни к Рэндольфу и, отказавшись от этих бесплодных попыток, сосредоточила внимание на его словах.

— Ты настоящая деловая женщина, Тиффани, и к тому же очень талантливая! Однако понимаешь ли ты, какие трудности и неудобства могут возникнуть если ты выйдешь замуж за другого мужчину, а я женюсь на другой женщине? Во-первых, твой муж — который, возможно, женится на тебе из-за денег — неизбежно начнет завидовать моему положению, что создаст проблемы в вашей семье и в наших деловых отношениях. Во-вторых, когда вырастут наши дети, кто что унаследует? Представь только вражду между нашими сыновьями или дочерями, — торопливо добавил он. — Ничто не ослабляет предприятие сильнее, чем внутренние раздоры, и я не хочу видеть, как империя Кортов распадется на мелкие осколки, дабы каждый претендент получил свою долю. Она должна сохраниться как единое мощное предприятие; каждый из наследников делает свой вклад, но один — не обязательно самый старший, но зато самый способный — должен стать во главе. Ты же знаешь, что я прав, Тиффани, и только вместе мы сможем достигнуть этого.

Посмотрев на проблему с его точки зрения, Тиффани должна была признать, что все это звучит довольно разумно. Согласившись на его условия, она могла бы способствовать упрочению бизнеса и в то же время иметь связи на стороне — ведь именно в этом заключалась предложенная им сделка. Но она не могла сказать ему, что бизнес расцветет и в том случае, если она расширит с помощью Филипа бриллиантовую империю; что Филип не будет обижаться на Рэндольфа, потому что их интересы лежат в разных плоскостях. Что она зубами и когтями будет добиваться, чтобы ее дети правили миром. Она не должна была говорить об этом, потому что — и это было важнее всего — не вынесла бы прикосновения Рэндольфа.

— И есть еще одно обстоятельство, которое необходимо учитывать. — Рэндольф вновь улыбнулся, причем с такой искренностью, что Тиффани сразу почувствовала: сейчас он сообщит нечто, дающее ему огромное преимущество перед ней. — Пока тебя не было, твой отец рассказал мне о некоторых мерах, принятых им для твоего же блага на случай его непредвиденной кончины. Проще говоря, дорогая, пока тебе не исполнится двадцать пять лет, все твои финансовые интересы будут находиться под опекой, а я буду твоим официальным опекуном.

Вырвавшееся у Тиффани ругательство было совершенно не подобающим девушке из хорошей семьи. Рэндольф удивленно приподнял бровь, но воздержался от замечаний.

— Это все ты устроил! Ты использовал свое влияние на отца, стоило мне отвернуться, — набросилась она на кузена, совершенно не владея собой. Но что же делать? Надо немедленно потребовать, чтобы отец объяснил условия опеки, а самое главное — может ли она выйти замуж по своему выбору или должна ждать двадцатипятилетия. Ведь Рэндольф никогда не даст согласия на ее брак. Что ж, останется только молиться, чтобы Джон Корт дожил до ее двадцать пятого дня рождения. Сколько же ему лет? Шестьдесят один, подсчитала она, и у него хорошее здоровье. Господи, пусть он подольше это здоровье сохранит!

— Дело вовсе не во мне, — спокойно ответил Рэндольф. — Это очень разумное распоряжение, когда речь вдет о богатой юной девушке вроде тебя. Что же до «влияния на отца», то я вовсе не добивался чести быть твоим опекуном. Просто такие условия являются обычными в деловом мире: Если ты по какой-либо причине не сможешь или не захочешь работать в семейном бизнесе, я всегда подстрахую тебя. И, конечно, если выйдешь за меня замуж, то сможешь спокойно проводить время — например, путешествовать по миру, — а я позабочусь о твоем имуществе.

И вновь ей была предложена сделка — личная свобода в обмен на совместное ведение бизнеса. И она допускала, что в этом вопросе ему можно довериться — он будет оберегать ее бриллианты лучше, чем кто бы то ни было. Но даже если бы не было Филипа, брак с Рэндольфом совершенно немыслим.

Но сегодня они, по крайней мере, обсуждали проблему в спокойном разумном тоне, что было, конечно, гораздо продуктивнее взаимных оскорблений, таких, как в прошлый раз.

— Извини, Рэндольф, — и она протянула ему руку.

— И ты меня, но я все же буду надеяться, что ты передумаешь, — он взял ее руку, не выказывая никаких признаков бешеной страсти или гнева. — Твоя несдержанность, Тиффани, часто провоцирует проблемы. Я хотел бы, чтобы ты знала, что всегда сможешь положиться на меня в трудную минуту.

Она недоверчиво рассмеялась.

— Господи, да что же, по-твоему, может со мной случиться?

— О, чего только не бывает. Например, ты очень красива, однако ведешь себя слишком смело и неосторожно — это может спровоцировать изнасилование и даже беременность.

Рэндольф произнес это небрежным тоном, однако тема была слишком скользкой, чтобы доставить Тиффани удовольствие.

— Ты можешь считать меня шлюхой, Рэндольф, — резко заметила она, — но не оскорбляй меня, принимая за дуру!

— Я и не думал оскорбить тебя, дорогая. Если бы ты была дурой, я не добивался бы твоей руки.

— Ты хочешь моих денег, а не меня!

— Может быть, поначалу это и было правдой, но, к своему несчастью, я полюбил тебя. Я не хотел этого: довольно глупо постоянно терпеть унижения и оскорбления от объекта своей любви, особенно если тот не испытывает к тебе симпатий. Временами я даже не могу сдержать свои чувства и совершаю глупости, но бывает, я горжусь своей любовью, хотя мне и не отвечают тем же. Спокойной ночи, дорогая.

Он поцеловал ее руку и вышел. Тиффани торопливо поднялась в свою комнату и тщательно вымыла то место, к которому прикасались его губы. Потом она села на постель и задумалась. Действительно ли он любит ее? Его голос звучал искренне, и в этой новой роли он выглядел вполне терпимо. По крайней мере ненависть и страх, испытываемые ею по отношению к нему, несколько поутихли. И все же в нем было нечто макиавеллиевское, к тому же она была не уверена в его искренности. Сидя в сгущающихся сумерках, Тиффани пришла к неприятному выводу, что ее переиграли.

Рэндольф тоже удалился в свою комнату. Рукою, дрожащей от усилий сдержать себя в присутствии Тиффани, он вытер пот с лица, а затем отпер большой шкаф. Внутри него стояли ряды книг, из которых он выбрал один том, и с блеском в глазах, учащенно дыша, стал медленно переворачивать своими белыми пальцами страницы, с похотливым наслаждением разглядывая непристойные картинки. В шкафу находилась его порнографическая коллекция, быстро растущая библиотека эротики, которой Рэндольф упивался втайне от всех. Но сейчас она не могла удовлетворить его.

Вновь заперев шкаф, он вышел из дома и быстро направился на квартиру своей любовницы. Без единого слова он указал ей на спальню, нетерпеливо подтолкнув девушку, когда та неохотно повернулась к двери. Это была другая девушка, не та, которую Тиффани видела на яхте, но лицо ее точно так же исказил страх, когда она поняла, чего он хочет от нее сегодня.

Спальня была задрапирована в черное, начиная от стен и кончая покрывалом на постели, на которое лицом вниз легла девушка. Вместо украшений на стенах висели кнуты. Рэндольф дотошно осмотрел их и выбрал один, с ремнем, усеянным по всей длине узлами. После этого он сам полностью разделся, облизывая пересохшие губы, и поднял кнут.

Эта девушка омерзительна, подумал Рэндольф, и вытянул ее кнутом по голой спине. Она слишком покорна, слишком безответна, в то время как Тиффани боролась бы, царапалась, кричала. Ему нравилось причинять боль, но немой страх и жалкие всхлипывания девушки были слабой заменой того высокомерного духа, которые он жаждал сломить. Однако его возбуждение росло, и он спустил с привязи свои эмоции, которые усиленно сдерживал в присутствий Тиффани. К облегчению девушки — ее шрамы едва зажили от предыдущего избиения — он отбросил кнут раньше, чем обычно, и вошел в нее сзади, быстро закончив с громким восторженным криком.

Затем он оделся, бросил на стоя пачку долларов и ушел, не сказав девушке ни слова. Идя по улице и расслабленно переставляя ноги, Рэндольф размышлял, что сегодня неплохо провел разговор с Тиффани. Рано или поздно, но он получит ее. В этом он не сомневался.


Перед тем как отправиться в Брайтуэлл, где Мэтью с Лорой и детьми проводили уик-энд, Филип посетил предприятие Напье, чтобы побеседовать со своим старым приятелем, Уильямсом. Бывший конюх стал крепким жилистым мужчиной лет тридцати, который, казалось, по-прежнему создавал вокруг себя атмосферу конюшен, хотя и был с ног до головы вымазан машинным маслом. Когда Уильям увидел Филипа, его грязное лицо расплылось в веселой улыбке, и он шагнул навстречу, вытирая пальцы грязной тряпкой.

— Мастер Филип! Рад вас видеть!

— Есть какие-нибудь новости о гоночном треке? — без всяких вступлений спросил Филип.

— Да-да! Мистер Кинг берется за дело.

Филип не сдержал вздох удовольствия и облегчения.

— Расскажи поподробнее, — попросил он.

— Трассу будут строить в Суррее рядом с Уэй-бриджем, недалеко от дома мистера Кинга в Брукленде. Она будет шириной в сто футов и две и три четверти мили в длину, к тому же внутри круга построят дополнительный прямой участок длиной в полмили для финиша. Для прохождения поворотов без снижения скорости радиальные участки поднимут на насыпи и сделают наклонными.

— И когда начнутся работы?

— В сентябре. Мистер Кинг хочет закончить строительство к лету.

— Вряд ли ему это удастся! — воскликнул Филип. — Насыпи потребуют огромного труда.

Уильямс пожал плечами.

— Он хочет попытаться. К тому же насыпи не единственное препятствие — надо будет выкорчевать несколько акров леса, осушить болота и построить мосты. Говорят даже об изменении русла Уэя.

Филип с любовью смотрел на мощные автомобили, выкрашенные в ярко зеленый цвет, обычный для британских гоночных машин.

— Я бы хотел помочь, Уильямс, больше всего на свете я бы хотел принять в этом участие. Мог бы ты замолвить за меня словечко мистеру Эджу? Я буду приходить и бесплатно работать в свободное время — ты ведь многому научил меня. И я могу водить, у меня есть деньги… — от восторга и возбуждения речь Филипа была почти сумбурной. — Я мог бы купить машину или сделать денежные вложения, если это потребуется мистеру Эджу.

— Да, времена меняются, мастер Филип, — с одобрением заметил Уильямс, вспоминая грустного жалкого маленького мальчика, у которого не всегда хватало денег, чтобы добраться до школы.

— Я начинаю работать в отцовской фирме, так что у меня будет уйма денег. У меня и сейчас с собой кое-что имеется, — заявил Филип, небрежно помахивая пачкой долларов, взятых у Тиффани.

— Сегодня мистера Эджа не будет, но я упомяну о вас, даю слово.

Окрыленный надеждой, Филип приехал в Брайтуэлл, где дал отчет о поездке в Париж, правда, весьма далекий от истины.

— Похоже, Лемуан — гений, — заключил он, — и говорят, что его исследования финансируются Юлиусом Вернером.

С удовлетворением он отметил, что лицо отца приняло пурпурный оттенок.

Мэтью и правда был очень встревожен. Кроме того, что все это имело огромное значение для алмазной отрасли, этот романтик, скрывающийся под жесткой личиной бизнесмена, был до глубины души возмущен самим предположением, что простой смертный в состоянии сотворить такое божественное чудо, как алмаз.

— Продолжай следить за Лемуаном, — проворчал он, — но в остальном твой обязанности в «Брайт Даймондс» будут более обыденными. Тебе надо многому научиться, и ты должен делать это — как и я в свое время — не щадя сил. Начинать нужно с самого низа, поработать в различных отделах, изучая каждую грань — буквально — этого бизнеса. Я буду платить тебе чисто номинальное жалование, ведь ты и так будешь жить на Парк-Лейн и у тебя будет немного расходов.

Филип побледнел, видя, как рушатся его надежды, но он давно научился мастерски прятать от отца свои чувства. К тому же помогло появление Лоры, которая торопливо вошла в комнату. Выглядела она явно взволнованной.

— Шофер неожиданно заболел, — нервно объявила Лора, — а он должен был встречать в Ридинге Джулию, приезжающую лондонским поездом. Я решила послать за ней карету, но это так долго, и Джулии придется ждать.

Тут она наконец заметила Филипа, и ее осенило:

— Филип, а ты не мог бы помочь? Леди Нетертон рассказывала мне, что вы с Диком регулярно водите машину в Нетертон-Парке. Как думаешь, ты справишься с «роллс-ройсом»?

Филип колебался, разрываемый между гордостью и страстным желанием сесть за руль.

— Запросто, — ответил он.

— Слава Богу! — и Лора облегченно улыбнулась. Ни Филип, ни Мэтью не догадывались, что «недомогание» шофера было тщательно организовано Лорой, дабы преодолеть сопротивление Мэтью, который не разрешал Филипу пользоваться их автомобилем.

Филип вел машину очень аккуратно, наслаждаясь каждым мгновением и желая доказать самому себе, что он достоин этого прекрасного автомобиля. Если бы Тиффани могла его видеть! А еще лучше, если бы она находилась рядом! Сейчас, когда он сидел за рулем великолепной машины, мечтая о Тиффани, весь мир казался ему прекрасным и сияющим. Что с того, что его папочка так прижимист? В бриллиантовой компании всегда есть возможность найти дополнительный источник денег!

Глава десятая

Для этого времени года день был удивительно солнечным; пушистые белые облака плыли по бледно-голубому небу, а серебристые березы украсились нежно-зелеными листочками, извещая о приходе весны; поэтому ничто не могло быть приятнее для мисс Палмер, чем провести день на открытом воздухе, где для игры в крокет собрались четверо игроков. Элис Палмер не любила сидеть дома, будучи непревзойденным мастером по части игры в теннис и крокет, к тому же она великолепно сидела в седле и принадлежала к тому типу людей, которых леди Эмблсайд называла «хребтом Англии». Она не испытывала ни малейшего страха, когда, взобравшись на своего гнедого, легко перемахивала через изгороди; так же неустрашима она была бы и в бассейне Амазонки, в Гималаях или в русских степях. Лишь раз в жизни ее охватила неприкрытая паника; это случилось, когда она осталась наедине с Рэйфом Девериллом. Сраженная робостью, она краснела, запиналась и вообще вела себя с удивительной неловкостью вчерашней школьницы. Но на крокетной площадке она буквально преображалась, нанося точные удары колотушкой по шару, восклицая от удовольствия при удачных ударах, и комично возмущаясь когда шар шел не так, как ей хотелось.

Ее партнеры и противники наслаждались игрой меньше, чем она — солнце светило, но не грело; и, судя по морозцу, холодный ветер дул из Арктики. Однако несмотря на холод, мисс Палмер надела тонкое белое платье и белую шляпу; в подобной выносливости было нечто подкупающее, чисто английское — каких сыновей она бы родила! Рэйф, заметив застывшую улыбку матери и ее посиневшие руки, скрыл охватившее его веселье; Шарлотта Эмблсайд страдала, но страдала достойно — она готова была перенести все, лишь бы упрочить отношения Рэйфа и Элис Палмер!

Они были знакомы уже девять месяцев, и хотя перед ним демонстрировали свои достоинства и другие наследницы, он отдавал предпочтение Элис. Те другие были более симпатичными, но слишком восторженными, или более богатыми, но менее умными. Мисс Палмер не была дурой и, бесспорно, постепенно приучалась все более спокойно принимать его общество. Иногда Рэйф пытался представить ее в своей постели, но хотя он и решил, что сумеет честно исполнить свой долг, и она, возможно, будет тихо ржать от удовольствия, словно кобыла, однако особого удовольствия от этих мыслей он не испытывал. Невозможно было представить себе ночь безумной страсти с подобной девушкой, но Рэйф сам себе напомнил, что жизнь состоит скорее из обязанностей, чем из удовольствий. И все же приятно было бы совместить обе стороны монеты… Рэйф мысленно сорвал белое платье с тела благоразумной мисс Палмер, но его память упрямо представила ему образ красивого сердцевидного лица, огромных фиолетовых глаз, ослепительной кожи и иссиня-черных волос. Его рука дрогнула, и он неточно нанес удар, отправив шар на клумбу.

Его ошибка вызвала веселую суматоху. Однако Рэйф не пожелал к ней присоединиться, находя все это ужасно нелепым. Да чем же он занимается, думал Рэйф в этот первый день весны, в самом расцвете молодости и силы — играет в глупую игру в компании глупых людей. Но ведь это не так, тут же укорил он себя. Здесь его родные и, возможно, будущая жена. Рэйф сморщился, словно от зубной боли. Не дело все это… Он уже не мог бороться с собой, он должен был вновь увидеть Тиффани. Но перед тем, так отправиться в Нью-Йорк, следовало объясниться с Джулией.

Он навестил Джулию в ее лондонском доме, зная, что лорд Альфред отсутствует. Супруги Фортескью чаще проводили время поодиночке, чем вместе, поскольку Джулия предпочитала жить в городе, где имела возможность полностью отдаваться любезному ее сердцу суфражистскому движению, тогда как Альфреду были по душе прелести деревенской жизни. Альфред Фортескью и Элис Палмер, праздно решил Рэйф, были просто созданы друг для друга.

— Рад, что застал тебя дома, Джулия. Я с трепетом подходил к твоим дверям, не зная, увижу ли тебя здесь или ты уже в тюрьме.

— Меня не арестовали — пока.

— Все впереди! Еще немного усилий, и корона мученицы тебе обеспечена.

Он мельком взглянул на разбросанные по письменному столу бумаги.

— А-а, изобретаешь новые пытки для либералов, как я погляжу. Что же на этот раз? Налет на Парламент? Или годичные казни министров на ваших митингах? Я…

— Если ты скажешь: «Я же говорил», я закричу — разгневанно ответила Джулия. — Признаю, мы от души надеялись, что правительство либералов даст женщинам право голоса, но увы… Что ж, мы прибегнем к более эффективной тактике и все равно добьемся своего. А ты мог бы сделать пожертвование в нашу пользу, — она взяла ящичек для сбора денег и поднесла к его лицу.

— Извини, Джулия, но я не финансирую общественные беспорядки.

Она презрительно фыркнула и поставила ящичек на стол. Пустой звук свидетельствовал, что в ящике нет ни одной монеты.

— Прямо как дядя Мэтью… и это со всеми его миллионами. Ладно… — она села на подлокотнике кресла Рэйфа и растрепала его волосы. — Рада, что ты застал меня. Нас никто не потревожит.

Она наклонилась, желая поцеловать его в губы, ее рука скользнула по его телу, лаская его сквозь одежду.

К своему ужасу Рэйф почувствовал, как его мышцы напряглись, отзываясь на ее прикосновение, но ему все же удалось мягко отстранить ее.

— Сядь, Джулия. Я должен поговорить с тобой.

Он хочет сказать, что все кончено, отрешенно подумала она. Он собирается обручиться с этой противной девчонкой Палмер. Я не перенесу этого — просто не переживу!

— Не сегодня, — произнесла она, вымученно улыбнувшись. — Я не в настроении обсуждать что-либо.

— Мы больше не можем оттягивать этот момент, — он глядел на нее с состраданием, но был непреклонен. — Я не должен тебя видеть, Джулия. Наши отношения пора прекратить.

— Но ты по-прежнему хочешь меня! Лишь мгновение назад я ощутила, как сильно ты хочешь меня!

— Конечно, хочу, ты очень красива.

Это было правдой. В свои тридцать два года Джулия была неподвластна времени, оставаясь стройной и гибкой, словно юная девушка.

— О нашей связи все знают, и еще несколько лет назад такая бестактность заставила бы общество отвернуться от нас. Мир изменился, но не до такой степени, чтобы все было дозволено. Мы не можем допустить, чтобы наши отношения причиняли кому-то страдания.

Будь осторожной, предупредила себя Джулия. Не устраивай ему сцен — мужчины их терпеть не могут.

— Ты собираешься жениться? Поздравляю! Полагаю, эта счастливица — Элис Палмер?

— Я подумываю о женитьбе, но необязательно на ней.

Тупая ноющая боль в душе Джулии сменилась жгучей яростью. Как и Шарлотта Эмблсайд, она чувствовала, что сможет примириться с существованием Элис Палмер, которая была ничем не примечательной девушкой, чья участь находиться на вторых ролях, но не могла вынести женитьбы Рэйфа на ком-либо, кого она не знала… на девушке, которая, возможно, окажется очень красивой, которую Рэйф мог по-настоящему полюбить.

— Значит, есть еще кто-то? Кто именно? — резко спросила она.

— Я на некоторое время уеду, — сообщил он, поднимаясь и как бы не замечая ее вопроса. — Будет лучше, если мы попрощаемся сейчас.

— И куда же ты собрался?

— В Америку.

— Значит, она там? Она американка? — в голосе Джулии зазвучали истерические нотки, но она уже ничего не могла с собой поделать.

— Я отправляюсь в Америку по делам. Одновременно это путешествие позволит мне все тщательно обдумать. — Рэйф с удивлением понял, что говорит правду. Он собирался привести свою жизнь в порядок, и очень многое зависело от того, как встретит его Тиффани Корт.

— Рэйф, женись на Элис Палмер, пожалуйста! Тогда все будет как прежде — никто ничего не узнает, и мы сможем притворяться, что между нами все кончено!

— Но все действительно кончено.

Джулия бросилась к Рэйфу и, изо всех сил обхватив руками его шею, повисла на нем.

— Я не могу расстаться с тобой после того, что мы перенесли, чем мы были друг для друга! Я покончу с собой!

Рэйф оттолкнул ее и покачал головой.

— Не глупи! Я был о тебе лучшего мнения, Джулия. Где твоя гордость?

— Когда дело касается тебя, у меня ее нет! — слезы струились до ее щекам, но она даже не пыталась их вытирать. — Я думала, в наших отношениям есть нечто особенное, родившееся в страшные дни в концентрационных лагерях. Как ты мог забыть?

Действительно, когда-то общими узами их связали лагеря — те лагеря беженцев, куда загоняли бездомных бурских женщин и детей, пока британская армия проводила в Трансваале политику выжженной земли. Когда слухи об ужасном положении в этих лагерях достигли Англии, Женский комитет организовал расследование и Джулии, через свои связи в женском суфражистском движении и благотворительных организациях, удалось выехать в Трансвааль. Главная ее цель была предельно проста — увидеться с Рэйфом Девериллом. Но ей потребовался всего час пребывания в первом же лагере, чтобы она, забыв все свои первоначальные планы, вложила все силы в миссию комитета.

Ужасные условия, нехватка продовольствия и одежды, загрязненная вода, отсутствие отхожих мест, нехватка топлива для приготовления пищи и кипячения воды… список можно было бы продолжать до бесконечности. Лагеря являлись страшным источником распространения заразы. Эпидемии там свирепствовали нещадно: корь, брюшной тиф, коклюш, малярия, желтуха, грипп, воспаление легких, бронхит… и в этой антисанитарии и грязи малочисленные врачи пытались хоть что-то сделать. Каждый месяц в лагерях умирало по две тысячи женщин и детей.

Джулия знала, что главная причина в плохой организации лагерей, что население лагерей растет слишком быстро, знала, что и сами буры отчасти были виновны в собственной трагедии, но ни одно из этих соображений не могло смягчить впечатление от увиденного, когда она вынуждена была беспомощно наблюдать за смертью еще одного истощенного ребенка.

Она сидела у его смертного одра, покрытая детскими испражнениями и рвотой, когда вдруг заметила стоящего рядом Рэйфа. Нет-нет, взмолилась она, только не он, только не здесь. Но он помог ей подняться, сказав, что она еще никогда не была так красива, как сейчас. Он нашел местечко, где Джулия смогла вымыться и выстирать свою одежду, а затем любил ее со страстью и нежностью, вытеснившими из ее сознания все пережитые страдания…

Теперь он наблюдал за ней с печалью в глазах, но ни один мускул на его лице не дрогнул.

— К моему сожалению, — спокойно ответил он, — я никогда не смогу забыть тех концентрационных лагерей.

Он вытащил носовой платок и осторожно вытер слезы на ее щеках.

— Не забуду я и счастья, которое мы подарили друг другу.

— Не хватало еще, чтобы ты сказал: «Мы останемся друзьями». Но это невозможно, ни сейчас, ни когда-либо. Я могу быть только твоей возлюбленной или… — неожиданно она оборвала себя и подняла на него испуганные глаза.

— … врагом? — мягко закончил он. — Стоит ли?

Рэйф вспомнил предупреждение матери, что Джулия станет опасной, если ее рассердить, но был не склонен воспринимать эти слова всерьез. К сожалению, он не имел возможности обсудить эту проблему с человеком, который по собственному опыту знал, что отвергнутая Джулия может быть очень злопамятной — с Мэтью Брайтом.

— Эта девушка, — неожиданно произнесла она, — конечно, она гораздо моложе меня?

— При чем тут возраст?

Не этих слов жаждала Джулия, она хотела, чтобы он уверил ее, что никаких других девушек, кроме мисс Палмер, не существует.

— Если для тебя так важна молодость, — яростно воскликнула она, — почему ты не хочешь подождать, пока не вырастет Миранда? Ей почти тринадцати лет и она обещает стать красавицей. Подумай, какое приданое принесет она — и какие прекрасные отношения установятся тогда у вас с. Лорой!

— Сомневаюсь, что это понравится сэру Мэтью, — Рэйф приподнял за подбородок пылающее лицо Джулии и прижал к ее горячему лбу свои холодные губы. — До свидания, Джулия. Либо ты будешь вести себя цивилизованно, либо мы станем чужими. Выбор за тобой.


Рэйф остановился в «Уолдорф Астории» и, убедив себя, что после морского путешествия ему необходимо поразмяться, отправился по улицам Нью-Йорка пешком. Оказавшись у дверей «Корт Даймондс» и ощупав сверток, спрятанный во внутреннем кармане, он подумал, что вовсе не обязательно передавать его самой Тиффани. Но когда клерк заявил, что встретиться с мисс Корт можно только по предварительной записи, его характер моментально дал о себе знать.

— Мне совершенно безразлично, увижу я или нет мисс Корт, — ледяным тоном заявил он, — но я не намерен отдавать этот пакет ни в какие другие руки, кроме ее собственных. Так что вам лучше проинформировать ее о моем появлении.

— Капитан Деверилл не нуждается в испрашивании аудиенции, — чистый голос Тиффани зазвенел в комнате, заставив клерка в удивлении повернуться, а Рэйфа на мгновение задержать дыхание. Он медленно обернулся и увидел, что Тиффани стоит в дверях своего кабинета и повелительным жестом предлагает ему войти. Она закрыла за ним дверь и прислонилась к ее темным панелям, на ее губах играла улыбка.

Скажите, капитан, вы нарочно так неуважительны с окружающими, или это получается у вас непроизвольно? — с очаровательной непосредственностью спросила она. — Однако, я рада вас видеть. Садитесь.

Рэйф чувствовал себя ужасно неуютно, и держался холодно и отстраненно.

— Вам нужно было известить меня о своем приезде, и я бы организовала более гостеприимную встречу.

Он пожал плечами.

— Я оказался в Нью-Йорке проездом и подумал, что мог бы лично передать вам драгоценности.

Тиффани взяла протянутый им пакет, но не стала сразу же его открывать.

— Что привело вас в Америку, капитан?

— Множество разных вещей: и дела, и погоня за развлечениями, — и какой-то демон заставил его продолжить: — Я полагаю, дела надо закончить прежде всего.

Другие мужчины пересекали океан ради нее самой, сердито подумала Тиффани, но только не этот, нет, только не этот! Она разыграла великолепный спектакль, внимательно изучая содержимое пакета, после чего поместила драгоценности в сейф и вытащила большой гроссбух, в котором сделала несколько аккуратных пометок. Затем она задумчиво взглянула на него.

— Вы по-прежнему не желаете принимать вознаграждение за услуги? — спросила она.

Загипнотизированный красотой Тиффани, одетой в синее платье сапфирового оттенка, на которое бросали радужные переливы гроздья бриллиантов, сияющих в ее ушах, Рэйф даже вздрогнул, когда она обратилась к нему. Но Тиффани приняла его рассеянность за равнодушие, и решила, что его мысли далеки от нее и сосредоточены на ином, более приятном свидании. Она сердито бросила перед ним гроссбух и постучала кончиком ручки по странице.

— Это мой долг перед вами, капитан, а я предпочитаю платить долги.

Рэйф пренебрежительно взглянул на страницу, но против воли был восхищен дотошностью, с которой она отмечала каждую посылку, отправленную им со времени их встречи в Лондоне прошлым летом.

— Я не хочу получать от вас деньги, — повторил он, возвращая ей книгу записей.

— О, я не знаю никого, кто столь крепко цеплялся бы за свои принципы и свою гордыню, — воскликнула она, раздраженная его упрямством. К тому же она терпеть не могла оставаться в долгах, ни в моральных, ни в денежных.

— Вы считаете эти качества грехом, а не добродетелью?

— Я считаю их ненужной роскошью, которую вы, к сожалению, можете себе позволить, — отрезала она, с шумом захлопывая переплетенный в кожу гроссбух.

Некоторое время они молчали, каждый по-своему ведя борьбу со своим неуступчивым характером. Кто-то из них должен был сделать шаг навстречу другому, иначе оставалось только по возможности вежливо распрощаться. Но оба они не хотели этого.

— Если вы сегодня свободны, — словно издалека услышал Рэйф свой собственный голос, — я был бы рад позволению отплатит вам за ваше лондонское гостеприимство, пригласив вас пообедать.

— Да, конечно, — оживленно ответила Тиффани. — Благодарю.

— И я был бы очень рад, если бы к нам присоединился ваш отец или кузен.

— О нет, я не хотела бы этого, — откровенно призналась она. — Я предпочла бы быть одна.

Рэйф слегка улыбнулся.

— Как хотите, но должен предупредить, что этот обед пройдет в обстановке не столь интимной, как в прошлый раз.

Как только они расстались, их настроение изменилось и каждый пожалел о проявленной слабости, молчаливо обвиняя другого в непроходимой гордыне, испорченности и несносности, злясь на себя за слишком легкую уступчивость перед очарованием противника.

Однако встретившись вновь, они опять ощутили странную притягательность друг друга. Они чинно обедали в пальмовом саду «Уолдорф-Астории», но затем поднялись наверх, где в стороне от шумного оркестра и гирлянд фонариков стоял укрытый от холодного ветра столик. Они сели рядом, очень близко друг к другу, притворяясь, что разглядывают лица сидящих за другими столиками, но на самом деле не видели никого, кроме друг друга. Затем совершенно неожиданно — случайно или намеренно, они не знали, — их руки соединились, и они погрузились в странную расслабленность, в негу, которая, казалось, полностью овладела ими.

Рэйф крепко сжал ее руку, а затем поднял ее так, что их сомкнутые пальцы оказались в мягких теплых складках ее меховой накидки. Он наклонился поближе к ней, и его рука проскользнула под накидку и опустилась на тонкий шелк платья. Очень медленно он начал водить рукой по ее бедру, ощущая тепло ее тела под тончайшей тканью, задерживаясь на выступающих подвязках, и каждый раз, когда в этих томительных ласках его рука шла вверх, она все ближе приближалась к той запретной зоне, где Тиффани так жаждала его прикосновения. И все это время он смотрел прямо перед собой, так что ни один посторонний наблюдатель не мог бы предположить, чем на самом деле заняты его руки. Тиффани закрыла, глаза, заставляя себя сидеть совершенно неподвижно, хотя все ее существо стремилось в объятия Рэйфа. Лишь ее рука, по-прежнему лежащая в его ладони, не оставалась неподвижной, а судорожно извивалась, лаская его руку, словно она была всем ее телом, заключенным в его объятия. После целой вечности, показавшейся им одним мгновением, пальцы Рэйфа прекратили блуждание по интимным уголкам ее тела, и его рука крепко прижалась к ее бедру. Она услышала его глубокое шумное дыхание.

— Завтра, — начала она, и собственный голос показался ей чужим, — вы должны будете посмотреть на результат своих поисков и моих усилий. Я устраиваю в своей студии презентацию коллекции. В семь часов. Макдугал-аллея, пятнадцать… и постарайтесь остаться, когда все разойдутся.


Найти нужный ему дом оказалось весьма несложно: он выделялся из окружавших его строений не меньше, чем орхидея среди одуванчиков. Окна сияли огнями, стены и двери, судя по всему, были недавно выкрашены, улица перед входом заполнена автомобилями и модными колясками, давая понять, что сегодня в Гринвич-Вилледж собралось высшее общество. Подойдя ближе к своей цели, Рэйф обнаружил, что дом под номером пятнадцать перестроен из трех стоявших рядом зданий и, зная о склонности Тиффани к внешним эффектам, не сомневался, что внутреннее убранство дома будет еще более грандиозно.

С невзрачной улицы он вошел в мечту, в роскошный мир щелков и бархата, опьяняющего аромата множества цветов и дорогих духов, блеска драгоценностей и сияния ярких холстов на обитых штофом стенах… На фоне удачно подобранных драпировок цвета бледного пергамента радужно переливающиеся украшения, выставленные под стеклом в центре комнаты, и картины на стенах смотрелись весьма эффектно.

Тиффани нигде не было видно, и Рэйф подошел к выставленным украшениям. Замечательные произведения ювелирного искусства, оригинальные, прекрасно задуманные и исполненные, они несли в себе безошибочную примету прихода нового столетия. Неожиданно для себя он почувствовал радость, что внес свой вклад, пусть и небольшой, в создание этого сияющего моря света и красок, и попытался разыскать добытые им камни, хотя и понимал, что это безнадежная задача. Как глупо, ошеломлено размышлял он, ведь это же всего-навсего бесполезные побрякушки, которые носят пустоголовые женщины, не знающие, на что бы потратить деньги. Но его радость и не думала исчезать, и когда в комнату вошла Тиффани, Рэйф все еще находился под обаянием мерцающих, сияющих, блестящих камней. Впервые после войны он сделал крошечный шажок из тьмы и отчаяния в мир, где дарила не печаль, а красота.

Тиффани, вся в белых кружевах и бриллиантах, подошла к нему ближе.

— Ну как? — спросила она, кивая на украшения.

Он взял ее руку и крепко пожал.

— Поздравляю! — просто сказал он.

Его одобрение, ясно читавшееся в крепком рукопожатии и искреннее восхищение в голосе и серых глазах, значило для Тиффани больше, чем все восторженные похвалы, услышанные ею сегодня.

— Понимаете, я люблю их, и вовсе не из-за их ценности.

Рэйф взглянул в ее сияющие глаза и понял, что ее душа полностью принадлежит этим побрякушкам, что бриллианты являются смыслом ее жизни. Он высвободил свою руку.

— Понимаю. Это вы организовали перестройку дома?

— Конечно. В отличие от некоторых людей, — и Тиффани бросила на него характерный для нее насмешливый взгляд, — я не принадлежу к категории бездельников. За прошедшую зиму мне удалось очень многое сделать.

— Эти дома, их расположение в Гринвич-Вилледж просто идеальны для ваших целей. Вам повезло, что они продавались.

— Повезло?! Бог мой! Возможности создаются, — они ведь не придут к вам и не постучатся в дверь, и они не валяются на улице. Эти дома не продавались. Я потратила уйму времени и денег, убеждая владельцев, что продажа определенно в их интересах.

— А главное — в ваших.

— В данном случае, — внушительным тоном произнесла Тиффани, — наши интересы счастливо совпали. А теперь позвольте показать вам все остальное.

Смежная комната была меньше размером, и украшений там не было, только картины. Дальше находилась мастерская, где изготавливались украшения, а наверху располагались комнаты Джерарда и нескольких других художников.

— У меня также есть небольшая студия, где я разрабатываю эскизы украшений, — как бы между прочим сообщила Тиффани, — но ее я покажу вам позднее.

Чтобы выбросить из головы мысли о возможностях, которые могут возникнуть при этом, Рэйф принялся рассматривать картины, написанные очень экспрессивно. Темой большинства из них были удручающие городские пейзажи. Рэйф счел, что они выглядят несколько… непривычно.

— Похоже, в искусстве вы предпочитаете авангардизм, — заметил он. — Кто писал эти картины?

— Вам их имена ничего не скажут, но когда-нибудь они будут не менее знамениты, чем имена Тициана и Рембрандта, — убежденно ответила Тиффани. — На выставке представлены работы Роберта Генри, Джона Слоуна и Джорджа Лукса. Я намерена проводить регулярные выставки их работ, на которые буду приглашать всех этих идиотов, — и она указала на разодетое светское общество. Леди и джентльмены прохаживались по галерее и в изумлении разглядывали картины.

— Вы собираетесь приучить американское общество к новому американскому искусству, не спрашивая, хотят они этою или нет? — Рэйф усмехнулся, но Тиффани даже не обратила внимания на его иронию.

— Кто-то должен это сделать. Вы только взгляните на этих слабоумных, — она рассмеялась. — Думаю, это не особенно оригинальное определение, но точное.

— Я вижу, некоторые картины уже проданы.

Тиффани сделала очаровательную гримасу, разыгрывая одновременно разочарование и смущение:

— На самом деле это я купила их, — призналась она. Она взяла Рэйфа за руку и одарила его самым нежным взглядом и самой победоносной улыбкой из своего арсенала. — Не хотели бы и вы что-нибудь приобрести? Американская картина на память о вашем посещении? Они стоят недорого.

Рэйф вновь взглянул на холсты, пытаясь представить эти беспокойные, яростные, полные боли картины среди милых, очаровательных полотен, украшающих стены родительского дома, и улыбнулся при мысли о том выражении отвращения, которое исказило бы аристократические черты его матери. Но тут он представил иное, более тревожное зрелище: Тиффани со своей яркой неординарностью среди тишины и сдержанности лондонского света; Тиффани с ее порывистостью дочери Нового Света, с ее открытостью и прямотой в денежных вопросах — в лицемерной гостиной леди Эмблсайд, где приданое девушки являлось делом первостепенной важности, однако никогда не упоминалось вслух. Джулия потрясла чувствительность вдовствующих герцогинь, но Тиффани!.. Тиффани приведет их в ярость, вызовет вечное порицание, в лондонском высшем свете она будет так же неуместна, как и картины Джона Слоуна рядом с Гейнсборо, Но Рэйф также знал, что все эти обстоятельства не остановят его, если придется принимать решение… Тиффани была той девушкой, с которой можно было все приобрести или все потерять… Он взглянул на нее с таким страстным выражением серых глаз, что она почувствовала, как ее колени подгибаются.

— Я должна переговорить с несколькими покупателями. Но не забудьте, капитан, я хочу, чтобы вы ушли последним.

На другом конце комнаты возвышалась массивная фигура седовласого человека. Это был Джон Корт, он беседовал с молодым Пьером Картье, который заверил его, что дом Картье на следующий год откроет свое отделение на Пятой авеню. Тем временем Рэндольф, стоявший рядом с ними, наблюдал за Рэйфом и Тиффани. Рэйф подошел к Джону Корту, чтобы засвидетельствовать свое уважение. К тому же он хотел поговорить о недавно открытом месторождении бриллиантов в Арканзасе. Рэйф почтительно слушал, как Корт объясняет, что алмазосодержащая труба на удивление похожа на южноафриканскую, однако он не верит, что американская шахта будет иметь серьезное коммерческое значение; Рэйф, согласно кивая, подумал про себя: остается только надеяться, что Корт не обманется в этом вопросе, как он обманывается в отношении дочери. Он отошел, испытывая неловкость и чувство вины при мыслях о предстоящей встрече с Тиффани, потому что в соответствии с моралью верхушки общества секс был позволителен с замужней женщиной, но не с юной непорочной девушкой. Но была ли Тиффани девственницей? Рэйф взял новый бокал шампанского, поскольку прием, судя по всему, подходил к концу, направился к двери, ведущей в мастерскую. Но по дороге его перехватил Фрэнк Уитни.

Фрэнк с самым разнесчастным видом стоял в углу комнаты рядом с Полиной. С недавнего времени он стал замечать, что Тиффани отодвинула его на задний план. Для него было непереносимо сознавать, что приглашение на сегодняшнюю выставку он получил не от Тиффани, а от Джона Корта, попросившего сопровождать Полину. Прошли те дни, когда Тиффани награждала Фрэнка поцелуем или объятием, теперь она в нем не нуждалась. Но поскольку она еще не изгнала его открыто и не вышла замуж за другого, Фрэнк продолжал надеяться.

Его чувства к Тиффани были очевидны для всех, но также было очевидно и отношение Тиффани к нему. Полина, убедившись, что Тиффани не собирается выходить за Фрэнка замуж, питала некоторые надежды, но вынуждена была признать, что подобное положение вещей не дает никакого преимущества ей самой. Похоже, Фрэнк никогда не смотрел на нее, как на женщину. Вот и сегодня он стоял, неподвижный и печальный, не отводя глаз от ее кузины. Может быть, если бы он поверил, что она нравится мужчинам, он бы…

— Сегодня очень многие хотели прийти сюда со мной, — смело заявила она.

Фрэнк бросил на нее презрительный взгляд.

— Думаю, на самом деле они хотели видеть Тиффани.

— Нет, — упорствовала она, — они хотели быть со мной.

— Тогда зачем ваш дядя просил меня сопровождать вас?

Полина заколебалась, как это нередко случалось с ней, когда его абсолютное безразличие болезненно ранило ее самолюбие.

— Я сама выбрала вас, — заявила она, слегка заикаясь.

Он рассмеялся с горечью и издевкой. В последнее время у Фрэнка появилась подобная жестокость, безразличие к чувствам других людей, странное желание причинять окружающим такую же боль, от которой страдал он сам. Он презирал Полину, испытывая отвращение к ее тупости, ее полноте и невзрачной внешности, и ненавидел ненужную ему доступность, в то время как его мечта была недосягаема. Он согласился сопровождать ее лишь ради возможности увидеть Тиффани.

В отчаянии Полина предприняла новую попытку.

— Дядя Джон положил на мое имя значительную сумму. Как он добр! После его смерти я буду богатой женщиной, хотя надеюсь, что он проживет еще долго, — торопливо добавила она.

Фрэнк чуть было не сказал, что для Полины покупка мужа — единственный способ вступить в брак, но вместо этого он лишь презрительно фыркнул и, заметив Рэйфа Деверилла, направился к нему.

Полина осталась одна, отчаянно пытаясь сохранить самообладание и мечтая поскорее вернуться домой.

Фрэнк был рад вновь увидеть Рэйфа. Англичанин немало сделал для него, восстановив его репутацию, и чуть ли не убедил Фрэнка к собственном геройстве. В эти дни, говоря о войне — что он делал все чаще, — Фрэнк занимал скорее пробританские позиции, чем пробурские. И все же в его глазах промелькнуло беспокойство, когда он узнал официальную причину присутствия Рэйфа на приеме.

— Вы приобретали для нее драгоценности? Не хотите ли вы сказать, что встречались с ней в Лондоне?

Теперь высокая и элегантная фигура капитана Деверилла показалась ему несущей угрозу.

— А почему бы и нет?

— Ее поведение возмутительно! Не могу понять, как отец позволяет ей подобные выходки… путешествовать совершенно одной в ее возрасте… — лицо Фрэнка исказилось ревностью. — Каждый раз, когда она уезжает, мы испытываем тревогу, думая, не случилось ли что-нибудь с милой беззащитной девушкой…

— Как вы сказали? «Милая, беззащитная»… Фрэнк, характер Тиффани, безусловно, многогранен, но уж эти-то качества за ней не числятся! — Рэйф покачал головой и засмеялся. — Думаю, вам пора оставить надежды и жениться на ее кузине — этой, как ее там? — Полине.

— Я лишь тогда оставлю надежду, когда она выйдет замуж за другого. К тому же, — добавил Фрэнк, — я всегда нравился ее отцу. Надеюсь, это поможет…

— Джон Корт одобрит лишь один брак — с Рэндольфом.

Фрэнку уже приходилось слышать намеки на такую возможность, и он находил им подтверждение в поведении Рэндольфа. Но он упрямо продолжал цепляться за свои иллюзии.

— Может, и так, — ответил он с деланной беззаботностью, — но не похоже, чтобы Тиффани мечтала об этом браке.

Да уж, подумал Рэйф, что верно, то верно. Зато Рэндольф по-прежнему жаждет ее. Неожиданно ему показалось, что он опутан крепкими сетями или же бьется в щупальцах спрута. Он чувствовал, что их с Тиффани отношения становятся все более запутанными, сковывая его волю, связывая по рукам и ногам. Сейчас он испытывал страстное желание вырваться из этих сладких настойчивых пут, бежать отсюда и никогда больше не видеть Тиффани. Но не мог этого сделать. Он попал в ловушку, подобную той, в какие попадали охотники за алмазами, околдованные сверканием драгоценных камней. Он тоже был очарован Тиффани, которая так походила на свои возлюбленные бриллианты — злая грань камня тоже должна была увидеть свет. В Рэйфа словно вселился дьявол. Его дико раздражала наивность и глупость Фрэнка. К тому же, возможно, сказать ему правду было бы добрым делом.

— Даже если она не выйдет замуж за Рэндольфа, Тиффани Корт не для вас, — резко заметил он.

Фрэнк сделал вид, что не слышал этих слов.

— После войны вы бывали в Южной Африке?

— Нет.

— Я бы хотел вернуться. Я уже говорил, с кем мне особенно хочется встретиться — с Полем. Он был мягким и добрым, совсем непохожим на других. Вы помните Поля?

— Помню. — Пальцы Рэйфа сжали бокал. И дьявол внутри него убеждал не останавливаться; говорить с Фрэнком дальше, испытать себя, попытаться выяснить, есть ли какое-нибудь объяснение или извинение случившемуся. Или, по крайней мере, посмотреть, нельзя ли свалить на кого-нибудь хоть часть своего бремени.

— Он единственный пытался защитить этого бура, Япи Малана. И когда Дани все же настоял на расстреле, Поль встал вместе с Япи на колени у могилы и молился с ним, перед тем как завязать ему глаза.

— Вы не сможете найти Поля. Он мертв.

— С чего вы взяли? Вы же сказали, что он не погиб в долине, когда вы уничтожили отряд Дани.

— Он погиб потом.

— Вы уверены?

— Конечно, — Рэйф сделал глоток шампанского. — Дело в том, что это я убил его.

Что?

— Я казнил его, — серые глаза Рэйфа впились в лицо Фрэнка, и этот миг он показался молодому американцу самим Сатаной. — Казнил, Фрэнк. Я вывел его в пустынные холмы и расстрелял.

За что?!

— Поль был буром из Кейптауна. Он был британским подданным, а не гражданином Трансвааля или Оранжевой республики, которые сражались за так называемую свободу. Поль был предателем.

Рука Фрэнка задрожала, расплескивая из бокала шампанское, но он не замечал этого, уставившись на Рэйфа, пораженный небывалым ужасом.

— Таков был мой долг, Фрэнк. За короля и Британию! Вот и все, — и Рэйф спокойно сделал еще один глоток шампанского я мрачно улыбнулся.

— Вы негодяй! Как вы могли?! Это омерзительно, это гадко… Поль, Боже мой, Поль…

— Полегче на поворотах, Фрэнк. В конце концов Поль не лежал бы в могиле, если бы не вы! А Япи Малана вам не жалко? И Чарли, зулуса, чье единственное преступление заключалось в том, что он присматривал за нашими лошадьми, но которого Дани велел привязать к дереву и расстрелять? Япи и Чарли были бы живы, если бы вы не завели нас в ловушку!

Фрэнк вздрогнул и сделал шаг назад.

— Сколько раз за время войны вы переходили из одного лагеря в другой, Фрэнк? Сколько раз вы нарушали свой статус гражданского человека? Сколько раз вы пятнали кровью белый флаг сдачи — я-то знаю про один раз. И очень хорошо это помню!

— Дани называл вас дьяволом, и он был прав! На моей совести нет и сотой доли того, что пятнает вашу!

Рэйф издевательски рассмеялся.

— Может и так. Ведь расстрел Поля был не самым страшным моментом в этой войне… и не его лицо преследует меня по ночам.

Фрэнк углубился в толпу в поисках выпивки, которая последнее время все чаще и чаще была ему необходима, а Рэйф побрел через галерею в уединение мастерской. Закрыв дверь, он сел и поднял бокал:

— За короля и Британию! — издевательским тоном провозгласил он. На несколько мгновений боль полностью завладела им, но потом он справился с ней, спокойно закурил и стал ждать, когда наконец закончится этот вечер. Однако не прошло и десяти минут, как дверь распахнулась, и вошел Рэндольф Корт. Рэйф был не в том настроении, чтобы соблюдать приличия.

— Следить надо за девушкой, а не за мной, — резко заявил он.

— О, я слежу. Уж можете поверить.

Они смотрели друг на друга, не скрывая ненависти, но в душе каждый невольно признавал достоинства противника — Рэндольф завидовал внешности Рэйфа, чувственности его облика, обаянию его индивидуальности, которая делала его неотразимым в глазах любой женщины и предметом зависти для мужчин; Рэйф завидовал образу жизни Рэндольфа, его влиянию, его гладкой карьере, контролю над своим будущим, который он ни на минуту не выпускал из своих рук, в то время как Рэйф потерял себя в равнинах Южной Африки.

— Не знал, что ваше знакомство с Тиффани продолжилось и после встречи в Ньюпорте, — произнес Рэндольф.

— Рад слышать, что ваша шпионская сеть несовершенна.

— Я не считал необходимым распространять ее за пределы Соединенных Штатов, — ничуть не смутившись, ответил Рэндольф. — Хотя бывали случаи, когда я делал это. Тем не менее я прекрасно знаю о существовании наверху маленькой студии, в которой Тиффани развлекается. Полагаю, сегодня очередь дошла и до вас.

— А что делаете в таких случаях вы, Корт? Приставляете к стене лестницу и подсматриваете в окно?

— Зачем же так грубо, капитан. И потом, во всех этих мерах просто нет необходимости. Я боюсь, вы будете сегодня разочарованы. Потому что при всем бесстыдстве ее речей, Тиффани хватает ума держать колени вместе, даже когда ее милый ротик открыт.

Рэйфу были отвратительны грубые речи Рэндольфа, но он знал, что подобная реакция отчасти объясняется чувством вины. Рэндольф был родственником Тиффани и имел все права защищать ее добродетель от имевшего дурную репутацию англичанина. Еще отчетливее, чем раньше, Рэйф понимал, что ему следовало бы бежать без оглядки, но, даже если отбросить то, как отчаянно он хотел Тиффани, гордость не позволяла ему сдаваться без боя и оставить победу за Рэндольфом.

— И еще, не мечтайте жениться на ней. Тиффани не может выйти замуж без согласия отца — или опекуна — до тех пор, пока ей не исполнится двадцать пять лет. Думаю, мне не надо объяснять, что ее отец не согласится на этот брак, так же как и я.

— Значит, ее опекуном в случае смерти отца будете вы?

— Вы быстро все схватываете, капитан.

— Не все подвластно деньгам.

— Возможно, — мягко ответил Рэндольф, — но хотел бы я найти человека, который смог бы оторвать Тиффани от «Корт Даймондс». — Он повернулся к двери. — Уверен, семья Кортов может положиться на вашу благовоспитанность. Вы ведь не захотите поставить под удар репутацию английского джентльмена.

— Не стоит взывать к моему патриотизму, Корт. Я похоронил его среди холмов Южной Африки.

Рэндольф приподнял бровь.

— В таком случае, мы будем надеяться, что вы дорожите своим добрым именем и репутацией. Всего хорошего, капитан.

После его ухода Рэйф долго сидел в одиночестве, пока в дверях наконец-то не появилась Тиффани. Он пошел за ней наверх в большую, уставленную книгами комнату, в центре которой стояли письменный стол и стулья. Он решил, что неправильно понял намерения Тиффани, но она нажала на кнопку, и одна стена отодвинулась. Полки с книгами служили лишь хитрым прикрытием, за которым была ее студия. Тиффани вновь поманила его, и Рэйф неуверенно вошел внутрь.

Когда она включила свет, комната оказалась залита мягким голубым сиянием. Темные стены и потолок были испещрены какими-то яркими крупинками. Сначала Рэйф подумал, что все это убранство изображает ночное небо, но потом сообразил, что фантазия Тиффани привела ее к имитации подземелья алмазной шахты. Она включила дополнительные светильники, и стали видны предметы обстановки: белая софа и толстый белый ковер камин, по бокам которого стояли позолоченные статуи обнаженной женщины и обнаженного мужчины, прикрытые фиговыми листочками. На потолке красовалось солнце, выложенное из золота и серебра, его лучи касались других обнаженных фигур, грифонов, драконов и — что было довольно странно, если вспомнить недавние ощущения Рэйфа — огромного спрута. Вокруг стены шел узкий фриз, и Рэйф двинулся вдоль него, желая рассмотреть поближе, и увидел резвящихся небесных херувимов, сцены охоты диких зверей, обнявшиеся человеческие фигуры, причем мужские явно находились в состоянии возбуждения, несколько даже преувеличенном. Этот фриз был достоин храма какой-нибудь языческой богини или дворцов римских императоров, и против воли Рэйфа его тело напряглось в ответ на эти эротические сцены.

Тиффани передала ему бокал с шампанским.

— На своих вечеринках я по-прежнему обхожусь без слуг.

— Ваша так называемая студия больше напоминает бордель.

— Неужели? Я никогда не была в борделе и не могу судить.

— Не могу поверить, что вы не распознаете порнографию, если увидите ее.

— Это не порнография, — вспыхнула она. — Это искусство.

— Этот аргумент стар, как мир, — сухо ответил он. — И могу я спросить, кто же художник?

— Джерард. Он же делает и украшения. Над оформлением студии он работал между делом. В основном он занят созданием моей коллекции и своими собственными творениями.

— Счастливчик Джерард! И вы присутствовали во время его… вспышек вдохновения, когда он создавал этот фриз?

— Конечно, — она высокомерно посмотрела на него и, поняв, воскликнула: — Уж не думаете ли вы, что я и он!..

— Такая возможность приходила мне в голову.

Рэйф поставил бокал на каминную полку, не желая, чтобы она заметила дрожь его рук.

— Если при этом он не прикасался к вам, то заслуживает всяческого восхищения за редчайшую выдержку перед лицом величайшей провокации. Но как художник он вряд ли может рассчитывать на награду за эту работу.

— Он не прикасался ко мне и, предвосхищаю ваш вопрос, я не позировала для него.

— Вот эта статуя, — и Рэйф обвиняющим жестом указал на нагую женскую фигуру у камина, — очень похожа на вас.

Тиффани повернула голову, и ее глаза в удивлении расширились. Черт возьми, да ведь он прав! Ее гордость не позволяла заметить это сходство раньше.

— Что ж поделаешь, если я вдохновляю художников, — вызывающе ответила она.

Рэйф закрыл глаза. Каждая клеточка его тела, казалось, вибрировала от отчаяния, разочарования и желания. Она была так прекрасна, так бесконечно, душераздирающе прекрасна! Ее красота и ум были столь ясными, сияющими и непобедимыми, как золото и бриллианты, с которыми она имела дело, но почему, почему она столь обесценивает себя? Была ли она шлюхой или просто дразнила его? Но тут, пытаясь определить ее природу, он вспомнил дикий свободный дух, замеченный им во время их беседы на террасе в Ньюпорте. В ней не было вульгарности; наверное, многие женщины жаждали сексуальной свободы, но лишь такие отчаянные, как Тиффани, имели смелость добиваться ее.

А Тиффани вновь спрашивала себя, что же он думает о ней, и удивлялась, зачем она пригласила его к себе. Она приготовила эту студию именно для таких свиданий, но, несмотря на всю убежденность Рэндольфа, Рэйф был единственным мужчиной, получившим приглашение… он всегда был груб с ней, и все же она искала его общества. Единственным объяснением, заявила она себе, было мощное притяжение, возникшее между ними, ей все время хотелось прикоснуться к нему и ощутить его ответное прикосновение.

Обычно Тиффани была равнодушна к сильному полу, но некоторые мужчины вызывали в ней страсть, и она не считала это чем-то постыдным — ведь никто не считал бы это дурным в мужчине, значит, это не могло быть дурным и для нее.

Она видела тревожное выражение на лице Рэйфа и была обижена его явным неодобрением.

— Почему вы всегда меня осуждаете? За что вы так ненавидите меня? — взорвалась она.

— Ненавижу вас? — Рэйф в удивлении уставился на девушку. — Я вовсе не ненавижу вас. Я…

Он замолчал, пораженный словами, которые чуть было не сорвались о его уст. Со вздохом, напоминающим стон, он шагнул вперед и, схватив ее в объятия, пристально взглянул прямо в глаза, после чего наклонил голову и впился губами в ее губы. И вновь они слились, и близость их тел заставила их забыть обо всем. И вновь они были только плотью и ничем иным. По их коже пробегал озноб, и вместе с тем она горела, языки старались достигнуть еще большей близости, которой они отчаянно жаждали.

Тиффани чувствовала, как его крепкие пальцы расстегивают лиф ее платья и оттягивают короткую сорочку, желая коснуться ее груди. Он увлек ее за собой на пол, целуя ее грудь, пока его рука пробиралась через множество слоев дамского белья, в которые были упакованы женщины той эпохи. Быстро и смело его рука проникла под панталоны Тиффани и его пальцы наконец-то коснулись влажности между ее ног. Когда Тиффани застонала, он заглушил ее стон своим поцелуем, продолжав круговое движение пальцами вокруг и внутри ее, и его поцелуи и ласки становились все более страстными, нежность шла рука об руку с настойчивостью.

Если бы Рэйф был обнажен, он мог тут же взять ее, войти в нее и она стала бы принадлежать ему. Но он был одет, и ему пришлось выпустить ее, чтобы сбросить одежду. Как только он отстранился, Тиффани опомнилась. Она не должна этого делать! Как бы ей хотелось быть мужчиной и иметь свободу, которой наслаждались они. Но, увы, она была женщиной, и с этим ничего нельзя было поделать — она не могла пойти на риск беременности. И она должна сберечь себя для Филипа — это было необходимо ради бриллиантов.

— Нет, — произнесла она, натягивая платье. — Нет!

Рэйф замер, его руки, расстегивавшие рубашку, расслабленно упали вдоль тела. Он криво улыбнулся.

— Значит, Рэндольф был прав…

— Вы говорили обо мне с Рэндольфом?! — ее голос стал пронзительным от ярости, и она вскочила на ноги.

— Это он говорил о вас со мной, что не одно и то же. Может вас это и удивит, но он не так глуп, как вы полагаете. И он намерен жениться на вас.

— Никогда! И потом я выхожу замуж… — она оборвала себя.

— За кого? За кого вы выходите? — он грубо схватил ее, яростно глядя сверху вниз. Его пожирала ревность к этому неизвестному мужчине, заполучившему ее.

— Не ваше дело!

Он отпустил ее и привел в порядок одежду.

— Что ж, он к вашим услугам. Вот только скажите мне, зачем вы пригласили меня сюда?

— Я хотела… хотела поговорить.

Рэйф зло рассмеялся и указал на фриз.

— Замечательная тема для разговора, мисс Корт. Вы любите этого человека?

— Конечно.

— Я не верю вам. Вы не способны любить. Вы живете только для себя и своих чертовых бриллиантов. Забавляйтесь своими кусками углерода, мисс Корт, только вот уменьшат ли они жжение у вас между ног!

Тиффани с размаху хлестнула его по лицу, но он не дрогнул.

— Вон! — зашипела она, ненавидя его за то, что он был прав, за то, что он заставил ее пожелать его.

Какое-то время он не двигался. Его лицо было белым как мел.

— Рано или поздно какой-нибудь мужчина вас изнасилует, — спокойно сказал он ей, — и никто здесь не услышит ваших криков. И не говорите потом, что вас не предупреждали.

Изнасилование? Интересно, как это бывает? Уже трое мужчин говорили ей об этом.

— Ни один мужчина не пойдет на риск обвинения в изнасиловании, — заявила она, вспомнив слова Джерарда. — Прежде чем уйти, помогите мне одеться. Я не могу идти домой в таком виде.

— Вы должны были подумать об этом раньше, — холодно ответил Рэйф, стоя у двери. — И я уверен, Джерард с радостью окажет вам такую услугу.

Она прислушалась к его шагам на лестнице — они становились все тише и наконец в доме воцарилась печальная тишина. Неужели он прав и она не способна любить? С некоторым усилием она подумала о Филипе. Конечно, она любит Филипа и летом докажет это. Но пристальные серые глаза и чувственный рот, словно насмехающийся над ней, неотрывно стояли перед ее взором.

Глава одиннадцатая

Полотно трека около Брукленда было уже уложено, закончились и работы по сооружению моста через Уэй. Полностью кольцевая трасса должна была быть готова к июню, но Филип сейчас думал не о предстоящей грандиозной церемонии открытия. Он был целиком поглощен идеей С. Ф. Эджа о двадцатичетырехчасовом автомобильном заезде. Эдж заговорил об этом проекте еще в то время, когда строительство гоночной трассы в Брукленде только обсуждалось. Он предложил воспользоваться ею еще до официального открытия для проведения двадцатичетырехчасовой гонки со средней скоростью 60 миль в час. Реализация этой идеи ставила несколько интересных проблем, и главная из них заключалась в том, сможет ли автомобиль выдержать подобную нагрузку, и выдержит ли напряжение сам гонщик. Для начала Филип предложил ему свою помощь в атлетической подготовке к заезду: как спортсмен, он будет и руководить его тренировками., и сам участвовать в них. Однако Филип, конечно, жаждал играть более существенную роль, и когда Эдж решил, что его будут сопровождать еще две машины, то Филип вознамерился занять место одного из водителей.

Постепенно он вошел в число основных испытателей Напье. Сначала заменяя постоянных водителей, когда те по тем или иным причинам не могли участвовать в пробегах, затем, когда его мастерство было признано, он стал принимать все большее участие в гонках. Филип управлял огромной машиной с той же легкостью, с какой добивался успехов в спорте; гребля и крикет, от которых он давно отказался, укрепили его мышцы и выносливость, и его природные способности были замечены командой Напье, которая принялась холить и лелеять его, как свою будущую звезду. Филип добился бы такого положения и без всяких финансовых вложений, но он не догадывался об этом, считая, что все дело в его деньгах.

Каждый фунт, который ему удавалось выпросить, стащить или занять, он вкладывал в усовершенствование машин и постепенно научился более искусно добывать деньги, в которых нуждался. Сначала он просто экономил на своих карманных деньгах, жульничал с расходами и даже вытаскивал при удобном случае по несколько фунтов из отцовского бумажника. Затем его тактика стала более хитрой, он осмелел и, начав работать в «Брайт Даймондс», воспользовался открывшимися перед ним возможностями.

Синдикат настаивал, чтобы бриллианты продавались партиями, а не по отдельности. Следовательно, для того чтобы приобрести камни нужного размера и формы, торговец вынужден был покупать и те, в которых у него не было непосредственной нужды. В настоящее время рынок бриллиантов переживал спад, и «Брайт Даймондс» хранила немалый излишек камней. Хотя для охраны предпринимались весьма строгие меры, но они не были совершенны. Однажды Филип оказался в хранилище фирмы один и, моментально приняв решение, засунул в карман пакетик мелких камней. Некоторое время, рассуждал он, никто их не хватится и даже когда пропажа будет обнаружена, никто не заподозрит его; ведь никто и представить себе не мог, что у Филипа Брайта нет ни гроша.

Продажа неограненных алмазов представляла некоторую проблему. Не решаясь сбывать их в Лондоне, он брал камни на континент, где и продавал по самой низкой цене гранильщикам Амстердама. Следовательно, и доходы от этих мелких краж были весьма невелики. Увлечение автомобилями держало Филипа в финансовой зависимости от Тиффани, но он не поверял ей секрет своих побочных доходов, зная, что она не одобрит его действия.

И это вовсе не кража, убедил он себя, ведь это же моя собственность. В худшем случае, я обворовываю своего папочку! Эта сторона дела доставила Филипу особое удовольствие, и он улыбался, запирая очередную партию алмазов в бюро своей спальни на Парк-Лейн. Вскоре он должен был отправиться в Париж и собирался взять камни с собой.

Почти все свободное время он проводил в команде Напье, но старался не пропускать некоторые уикэнды в Брайтуэлле. Как раз накануне прибытия Тиффани он решил совершить очередной визит долга, чтобы ничто не мешало ему потом общению с любимой девушкой. Мэтью был где-то на скачках, так что в гостиной он увидел одну Лору.

— Тебе нравится работа в «Брайт Даймондс»? — после приветствия спокойно спросила она.

— Конечно.

— Нет, это не так, — она мягко улыбнулась, когда он в удивлении поднял голову. — Ты не обманешь меня, Филип! Где же тогда твой огонь, лихорадка, одержимость? Любовь к делу, к бриллиантам, которая на долгие годы захватила твоего отца?

Лора заметила его беспокойство и вновь улыбнулась.

— Не волнуйся, я ничего ему не скажу. Но я кое-что скажу тебе, нечто, чего Мэтью не знает. У бриллиантов есть невидимые темные грани, и влияние, которое оказывают эти драгоценности, бывает злым и разрушительным. Конечно, это относится не к средним камням, а только к большим, необычным, которые сами по себе из-за своей ценности и красоты обладают огромной притягательной силой.

— О чем вы?

— Когда твой отец попросил моей руки, он подарил мне бриллиант удивительную грушевидную подвеску. Эта была самая прекрасная драгоценность, которую я когда-либо видела, и была очарована. Но после возвращения в Лондон, когда… — Лора на мгновение запнулась, — когда у меня начались трудности, я поняла, что это бриллиант приносит мне вред. Я физически это чувствовала он был таким холодным, что обжигал меня, таким тяжелым, что пригибал меня к земле. И в то же время он словно пиявка, так присосался ко мне, что стал частью меня самой, и как бы мне ни хотелось избавиться от него, у меня не было сил.

— Но раз я никогда его не видел, значит, вам удалось его снять, — в голосе Филипа послышалось недоверие.

— Да, удалось… с чужой помощью. Но с тех пор я не носила его.

— И где же он теперь?

— Стыдно сказать, но я не знаю. Все остальные мой драгоценности находятся под замком, а этот бриллиант я швырнула в ящик туалетного столика на Парк-Лейн и не видела его лет семь.

С точки зрения Филипа вся эта история была романтичной чепухой, но чем-то слова и искренность Лоры напомнили ему сказку Тиффани об Алиде. Мысли о Тиффани остановили скептические замечания, готовые сорваться с его языка и смягчили его сердце. Лора была не так уж и плоха, подумал Филип, а он ведет себя по отношению к ней как капризный ребенок. Появление в его жизни Тиффани восполнило потери прошлого.

— И отец никогда не спрашивал, почему вы его не носите?

— Нет. Мэтью не до таких мелочей. Он знает, что я не поклонница бриллиантов и предпочитаю изумруды. Уверена, что он не забыл о подвеске, но больше заботится о бриллиантах Брайтов.

Настроение Филипа испортилось. Бриллианты Брайтов… почему, собственно, ими завладела Миранда? Они должны принадлежать ему, чтобы он мог передать их будущей жене. С каким восторгом Тиффани приняла бы эти драгоценности! А как они будут смотреться на ней! Обида на Мэтью и Миранду вспыхнула с новой силой, но в этом не было вины Лоры — в конце концов не она владела бриллиантами Брайтов.

— Филип, я вовсе не собиралась рассказывать тебе историю одного единственного камня. Я просто хотела сказать, что если ты не очарован бриллиантами, оставь их, пока еще возможно. Твой отец мечтает о династии, но ты не обязан следовать его желаниям, если они расходятся с твоими. И будь уверен, я говорю это не ради выгоды моих собственных детей!

Филип взглянул в ее открытое лицо, в чистые зеленые глаза и поверил ей.

— Я знаю… спасибо, — тихо ответил он.

С чувством благодарности Лора ощутила потепление, наступившее между ними. Должно быть, это увлечение автомобилями совершило в нем такое замечательное превращение, решила она, или какая-нибудь девушка, хотя он и не признавался. В чем бы ни была причина, она надеялась, что теперь возврата к прошлому не будет.

Возможно, Филип и забыл бы романтическую историю грушевидного камня, но вернувшись на Парк-Лейн, почувствовал неожиданное любопытство. Он лишь взглянет на драгоценность, твердил он себе, просто посмотрит, что это за камень, который способен возбудить такие странные фантазии. Поздно ночью он все-таки решился, прошел в спальню Лоры и стал рыться в ящиках ее туалетного столика.

Но когда он нашел подвеску, его мнение об истории, рассказанной Лорой, изменилось. Филип никогда не испытывал благоговения перед бриллиантами, но даже он восхитился размером и сиянием этого камня. И больше всего его поразила одна мысль: до чего же этот бриллиант необъяснимо напоминает ему Тиффани. Он обязательно должен показать ей камень. Ничего не случится, если он одолжит его на пару дней. Даже не вспомнив о предупреждении Лоры, что этот бриллиант несет в себе зло, Филип запер его в свое бюро вместе с остальными камнями.


На следующий день в комнату Филипа заглянула Генриетта. Ее присутствие здесь не было чем-то необычным, поскольку в ее обязанности домоуправительницы входила и забота о его удобстве на Парк-Лейн. Однако сегодня она была занята совершенно иным. Она хотела осмотреть его одежду, чтобы выяснить, хорошо ли камердинер выполняет свои обязанности. Мэтью объявил, что Филип не нуждается в собственном камердинере, достаточно одного слуги, и Генриетте пришло в голову, что поводом для увольнения одного из слуг могло бы стать небрежное отношение к гардеробу Филипа. Она открыла шкаф и стала осматривать одежду, с неохотой признавая, что может и не найти недостатков.

И вот тут-то она и увидела портрет…

Простой рисунок девичьей головки был приколот с внутренней стороны дверцы. Красивая, — подумала Генриетта, вздохнув по своей увядшей внешности. — Должно быть актриса, приглянувшаяся Филипу. — Она внимательно посмотрела на подпись и окаменела.

Она не знала, долго ли стояла так, но в конце концов ослабевшие ноги подогнулись и она опустилась на краешек кровати. Подпись была неразборчивая, почти непонятная для тех, кто никогда не слышал это имя раньше, ничего не сказавшая бы камердинеру или горничной. Но не Генриетте. Память вернула ее в Кейптаун 1887 года, когда она унесла от постели леди Энн крохотный сверток и передала его Джону Корту. Не может быть… и все же это случилось. Совпадение… судьба… рок… чем бы это ни было, колесо совершило свой оборот. Для Генриетты это был дар небес. Господь накажет семью Мэтью Брайта. День, который она так ждала, наконец-то настал.

Тридцать лет назад она последовала за леди Энн на алмазные копи Кимберли и была преданна хозяйке до самой ее смерти, не в силах забыть, как Энн выхаживала ее во время болезни черной оспой, которая изуродовала ее, но оставила в живых. Ее любовь к Энн могла равняться лишь ненависти к Мэтью, не только потому, что брак оказался несчастным, но и потому, что, по мнению Генриетты, леди Энн была ангелом, а Мэтью дьяволом, погубившим ее. Не особенно привязанная к Филипу, она не любила Миранду даже больше чем он из-за того, что ее рождение стало причиной смерти Энн, а также по причине удивительного сходства Миранды с отцом.

Она осталась в доме Брайтов, потому что ее муж был поваром Мэтью, но была и другая причина. Многие годы Генриетта лелеяла свою ненависть, ожидая момента, когда она сможет отомстить Мэтью за все несчастья, постигшие Энн. Она старалась, хотя ей это и не удалось, довести его до разрыва с Лорой. Теперь же в ее руках было смертельное оружие… Она знала, что ей следовало бы отнести портрет сэру Мэтью, но не сделала этого. Генриетта жаждала растянуть удовольствие, она хотела смаковать возникшее положение, пока оно не зайдет безнадежно далеко — тогда-то она и сорвет с него покров.


Тиффани в очередной раз прибыла в Европу, и их первая встреча с Филипом в Лондоне состоялась в «Савое». Они тайно встречались еще несколько раз, а потом решили, что хватит прятаться. Они нарочно стали искушать судьбу, идя на риск быть узнанными, возможно, они даже искали его. И Филип, и Тиффани были готовы к последствиям, которые это могло иметь.

— В субботу меня приглашают на костюмированный бал, — сообщил Филип. — Пойдем?

— Я не против, но где раздобыть костюм?

— Ты можешь надеть обычное платье. Все будут в масках, ты тоже наденешь. Я притащу тебе из дома: у нас где-то хранится много старых маминых и Лориных масок. Я спрошу у Генриетты.

— Генриетта, это опять ты! Что-то ты слишком заботишься обо мне в эти дни.

— Не больше, чем обязана, мастер Филип, особенно когда леди Брайт за городом.

— Спасибо за маску.

— Для красивой молодой леди, не так ли, сэр?

Очень красивой.

— Я знаю ее?

— Нет, она американка. Генриетта, ты ведь была когда-то в Кимберли. Не помнишь человека по имени Джон Корт?

(Помню ли я его? Я десять лет жила в одном доме с ним.)

— Нет.

— Значит, ты не знаешь, почему они с папой поссорились?

— Боюсь, что нет.

— Жаль. Кстати, ты не слышала, папа собирается на сегодняшний вечер у Фонтуэллов?

— Сэр Мэтью не любит костюмированных приемов, мастер Филип, хотя я помню один… Нет он не пойдет.

— Слава Богу! Значит, надо опасаться только кузины Джулии. Спокойной ночи, Генриетта.

Я должна увидеть Тиффани, думала она, хоть раз, ради бедной леди Энн. Как хорошо, что мой Пьер дружен с поваром Фонтуэллов.


В доме Фонтуэллов было людно — лакеи, одетые гондольерами, старательно прислуживали гостям, сидящим за множеством маленьких столиков. Джулия сидела с Альфредом и его друзьями. Рэйф Деверилл расположился за столом Эмблсайдов рядом с Элис Палмер и своими родителями, братом, женой брата, которая недавно родила еще одну девочку, и сестрами. Рэйф не вырядился в костюм — несмотря на уговоры леди Эмблсайд он надел обычный вечерний наряд, а его маской было выражение утонченной скуки.

Джулия наблюдала за Рэйфом, надеясь привлечь его внимание, но он избегал ее взгляда, впрочем, как и ее саму после возвращения из Соединенных Штатов. Ее немного успокаивало его мрачное настроение и продолжающаяся неопределенность отношений с мисс Палмер, пока ей не пришла мысль, что его несчастный вид может объясняться разлукой с девушкой, с которой, как она предполагала, он познакомился в Америке. Она смотрела на него неотрывно, внимательно и пристрастно. И заметила, как внезапно выражение его лица изменилось, он весь напрягся, в глазах промелькнули недоверие, дикая надежда, всесокрушающее отчаяние и боль — чувства, которые он сам вызывал в Джулии. Медленно, словно боясь того, что она может увидеть, она повернулась в направлении его взгляда и заметила две садящиеся за крайний столик фигуры в масках. Но это же Филип, в удивлении подумала она. Его волосы я везде узнаю. Но следующий взгляд на Рэйфа подтвердил, что он смотрит на спутницу Филипа. Ну почему, почему, в молчаливой муке думала Джулия, он никогда не смотрел так на меня?

— Интересно, почему та женщина, в черном, без костюма, — заметил один из ее друзей.

— Может быть, она только что приехала в Лондон, — предположил другой. — Должно быть, с континента.

— Или из Америки, — прошептала Джулия.

Поскольку они сидели за столиком вдвоем, Филип не удержался и показал Тиффани бриллиант. Это был самый прекрасный камень, который она только видела, и, затаив дыхание, она долго смотрела на него, благоговейно держа его в руках, испытывая очарование, равного которому раньше не знала. Она решила, что он дарит ей камень.

— Спасибо, — вымолвила она наконец. — Я всегда буду его беречь.

Она ошиблась, но разве мог он теперь забрать у нее подвеску? Бриллиант был прекрасен, как она сама. Как он уже заметил, они были очень похожи. Лора не хватится его, а если Мэтью узнает… ну его к черту! Миранда завладела всеми драгоценностями Брайтов, так неужели он не может получить одну единственную подвеску! Филип улыбнулся и сжал руку Тиффани.

— А я всегда буду беречь тебя, — нежно проговорил он.

Генриетта стояла среди других слуг, глядя на бальный зал с галереи. Она так встала вместе с Пьером, чтобы ей были хорошо видны Филип и Тиффани. Оттуда она наблюдала тот самый момент, когда Филип наклонился к Тиффани и прошептал: «Я люблю тебя». И хотя Генриетта не могла слышать его, их глаза и движения были красноречивее слов. Лишь влюбленные сидят так близко, держась за руки, лишь влюбленные так неотрывно глядят в глаза друг другу, а их губы что-то шепчут.

Наконец настал момент, когда гости сняли маски. Джулия, Рэйф и Генриетта смогли ненадолго увидеть прекрасное лицо Тиффани, так как она и Филип тут же поднялись, чтобы покинуть вечер.

Генриетта знала, что должна бежать за ними, должна что-то сделать, сказать, но она не могла даже пошевелиться, застыв в беспомощной неподвижности, прикованная к месту ужасом. В ее голове что-то шумело, звучали чьи-то голоса, мелькали какие-то лица. Один голос твердил, что они не могут зайти так далеко, другой голос был голосом леди Энн, и он умолял ее остановить их. Но самым отчетливым было лицо Мэтью, и она представляла, что с ним будет, когда он узнает — когда она скажет ему! И Генриетта осталась стоять, переполненная ненавистью, и не сделала попытки остановить несчастье.

Впоследствии люди отмечали, что костюмированный бал был единственным случаем, когда они видели Рэйфа Деверилла пьяным. Конечно, позднее в свете последующих событий это стало понятным. Он вообще был несколько странным после англо-бурской войны, но в эту ночь перешел все границы. Рэйф напился, потому что знал, куда отправились Тиффани и Филип, потому что мог представить — слишком живо представить — все, происходящее сейчас в ее номере отеля. Быть отвергнутым ради другого уже неприятно, но ради Филипа… И Рэйф вновь хватался за бокал, когда думал об этом зеленом безусом юнце со смазливой физиономией, крепким телом и пустой эгоистичной головой. И словно поворот ножа в ране была для него мысль, что эти отношения продолжались все эти годы — еще с Оксфорда — и что он сам дразнил ее Филипом! Глупец он и больше никто, а она — лживая сука! Как она могла. И тут у него в голове все окончательно сложилось.


В девять часов вечера в пятницу на треке Брукленда горели огни — триста пятьдесят две мощные красные лампы, по одной на каждые десять ярдов вдоль всего пути, скупленные во всех дорожных компаниях Лондона. Огни сияли вдоль верха всей насыпи, отражаясь от фар автомобилей, они отбрасывали красные блики на полотно трека и три машины, мчащиеся по нему. Ночь обещала быть холодной, а темная угрожающая бахрома пихт, возвышающихся над насыпью, делала всю картину совершенно нереальной.

Филип, одевший под белый водительский комбинезон побольше теплого белья, ожидал своей очереди сесть за руль, и радом с ним стояла Тиффани. Большего от жизни ему и не надо, думал он.

Все в Брукленде приводило его в восторг. Он видел, как шло строительство, но его сердце по-прежнему начинало отчаянно биться, когда, проехав через туннель, он попадал в огромный котел амфитеатра с жуткой крутизной его насыпи, и впереди открывался широчайший размах устремленного вдаль пути. Он мчался по кругу, достигая скорости 70 миль в час. Скорости такой огромной, что на поворотах он, вжимаемый в сиденье, утрачивал все ощущения: оставалось лишь полотно трассы, летящее под колеса, бьющий в лицо поток воздуха и жалящие укусы песчинок.

Официально гоночная трасса была открыта одиннадцать дней назад, но Филип ждал именно нынешнего дня: двадцатичетырехчасовой гонки Эджа, который пытался побить рекорд двух американцев, прошедших 1096 миль при средней скорости 45,6 миль в час. Три машины стартовали в шесть часов вечера, чтобы можно было провести ночную часть заезда, пока команда еще не устала. Автомобиль, который вел Эдж, был выкрашен в британский гоночный цвет — зеленый. Специально для рекордного заезда его существенно переоборудовали. С машины сняли кузов, а огромный бак с бензином был установлен за передними сиденьями. Две другие машины, выкрашенные соответственно в красный и белый цвет и тоже с открытыми шасси, вели сменяемые каждые три часа испытатели Напье. В любой момент водитель белой машины мог подъехать к ремонтному пункту и уступить руль Филипу.

— Вот он. — Филип обнял Тиффани за талию и крепко прижал к себе. — Сначала заменят покрышки, а потом я стартую. Светло, как днем, правда? Эти фонари так хороши, что мы можем не пользоваться фарами. А ты не замерзла? Может быть, пойдешь отдохнуть? Три часа — это очень долго.

— Не беспокойся обо мне. Удачи!

— До встречи.

Быстрый поцелуй, и он помчался к машине. Тиффани мгновенно ощутила одиночество и угнетенность. Ей хотелось уйти в теплую палатку, где можно было что-нибудь съесть и выпить, но она ни с кем не хотела говорить. И потому она бродила взад-вперед, усиленно стараясь согреться и отвлечься от неприятных мыслей, так как кроме холода у нее были и другие причины для ходьбы и вынужденных упражнений. Ее месячные запаздывали уже на десять дней.

Возможно, беспокоиться пока не о чем, пыталась она убедить себя — так, ложная тревога. Может быть, это сексуальная жизнь расстроила ее физиологические ритмы. Но Тиффани не могла избавиться от страха, потому что раньше ее месячные никогда не опаздывали и были регулярными, словно фазы луны. В своем страхе она даже сердилась на Филипа. Это он виноват, потому что забеременеть она могла только в первый раз. За прошедшие три недели они много раз занимались любовью, но она была осторожна… очень осторожна. Филип принес брошюру о контроле над рождаемостью, видимо, позаимствованную у кузины Джулии, которая попутно с благотворительной деятельностью занималась их распространением. Таким образом Тиффани узнала, что вулканизация резины привела к появлению резинового презерватива, который теперь предпочитают старым, изготовленным из овечьих кишок. Она также узнала все о прерванном половом акте, спринцевании, безопасном периоде и многом другом. Так что случиться это могло лишь в первый раз. И вот она все быстрее и быстрее ходила по дорожке и резко подпрыгивала, как будто с помощью этих яростных упражнений можно было изгнать из себя нежеланное существо. К черту! И почему она женщина, а не мужчина?!

Если она беременна, стоят ли их плотские радости такого результата? Да, не сомневаясь, ответила она. Филип был замечательный любовником. Кроме того, она любит его, иначе не стояла бы на этом проклятом поле, открытом всем ветрам, да еще ночью!

Именно поэтому она ничего не сказала ему о своих страхах, но, возможно, скажет завтра после гонки. Они должны выработать планы на будущее. К ее удивлению в последнем письме Джон Корт сообщил, что прибывает в Англию. Она была недовольна этим, но теперь решила, что в подобных обстоятельствах визит отца будет кстати. Ну, да ладно, Бог с ним. Однако, как здесь холодно! Тиффани вошла в палатку, села в уголке и до возвращения Филипа притворялась уснувшей.

Огромная машина с ревом и грохотом неслась на бешеной скорости. Покрышки сходили с колесных дисков, поверхность трека начала крошиться так сильно, что гравий набивался во все отверстия. Чтобы охладить дымящиеся покрышки, приходилось поливать их водой. От вибрации треснуло, а затем рассыпалось лобовое стекло. Но С. Ф. Эдж продолжал двадцатичетырехчасовый пробег до шести часов следующего вечера и, пройдя 1581 милю при средней скорости 65,905 миль в час, установил двадцать шесть потрясающих рекордов в разных категориях.

Две другие машины отстали, но не сильно. Команда Напье была в восторге, однако больше всех ликовал Филип. Он ужасно устал, все мышцы его одеревенели, лицо и руки были покрыты ссадинами. Но все же они с Тиффани добрались до Белого Льва в Чобаме, где для них были сняты комнаты. Он сразу же уснул, но через пару часов проснулся посвежевшим и жадно потянулся к Тиффани. Он был предупредителен и нежен… а когда страсть улеглась, тихо лежал, прижав ее к сердцу.

— Подари этому чудесному дню чудесный конец, — прошептал он, гладя ее волосы. — Скажи, что выйдешь за меня замуж.

— Конечно. Наверное, я даже обязана это сделать.

Он приподнялся на локте, радостно вглядываясь в ее лицо.

— Ребенок? Уже? Как здорово! Но не слишком ли рано говорить об этом?

— Конечно, это здорово, хотя я не слишком рада. Но, видишь ли, я еще не до конца уверена. Лишь одно бесспорно хорошо: когда наши дорогие папочки узнают о ребенке, они не смогут помешать нашему браку. Я-то сумею уломать своего отца, но вот думаю, не выгонят ли тебя без единого гроша.

— Мы расскажем им нашу новость одновременно.

— Для этого их придется собрать в одном месте.

— Что-нибудь придумаем. Милая моя Тиффани, я просто не могу дождаться, когда же увижу их лица!

— Когда мы поговорим с ними?

— Дай подумать… На следующей неделе я должен ехать во Францию, чтобы вновь прощупать этого мошенника Лемуана; совершенно пустая трата времени, как ты знаешь, но зато я держу папу в тревоге. Когда я вернусь, твой отец уже приедет. Значит, после моего возвращения. Филип засмеялся. — Не могу дождаться! — повторил он.

На мгновение Тиффани ощутила сомнение. Дело касалось всей их будущей жизни, а Филип думал лишь о том, как этот брак поразит его отца. Конечно, это было важно, Тиффани не отрицала, но у них было что обсудить и кроме этого.

И необъяснимым образом, с абсолютным пониманием, что было характерно для их отношений, Филип ощутил ее беспокойство.

— Ты же знаешь, что дело не в этом, — спокойно сказал он, — и не в деньгах. Я люблю тебя. До безумия!

В то утро, когда Филип должен был отправиться из Лондона во Францию, он, как и все влюбленные, ощутил настоятельную необходимость написать письмо любимой. Он виделся с Тиффани вечером и попрощался с ней, но нуждался в этом последнем обращении, словно письмо могло приблизить их друг к другу. Она еще не была у врача, но тошнота по утрам подтверждала, что она беременна.

«Моя любимая Тиффани, — писал он. — Не могу уехать, не сказав тебе еще раз, как я тебя люблю и как буду скучать без тебя. Береги себя и нашего малыша. Я настаиваю, чтобы ты, как только я вернусь, проконсультировалась с врачами. Затем мы сообщим эту потрясающую новость Джону Корту и Мэтью Брайту, и я уверен, что это обстоятельство заставит их согласиться на наш брак. До свидания. Я буду любить тебя вечно».

Филип причудливо подписался, запечатал письмо и передал Генриетте, которая как раз вошла в комнату.

— Отправь его в «Савой», Генриетта. Я хочу, чтобы оно дошло не позже полудня.

Из верхнего окна она наблюдала, как он сел в машину, которая повезла его на вокзал. Как только он скрылся из виду, она медленно вошла в свою комнату и с превеликими предосторожностями вскрыла письмо…

Генриетта долго сидела неподвижно. Сознание ее мутилось от ужаса, отвращения и страха перед своей ролью, достойной пьесы Эсхила. В полном смятении она думала о противоестественности случившегося, о грехе против всех законов природы, который с ее точки зрения, не умалялся неведением преступников. Она размышляла о собственном грехе и с ужасом поняла, что предала леди Энн, что ее преданность умершей госпоже толкнула ее на ложную и скользкую дорожку ненависти и озлобления. Конечно, Энн хотела бы, чтобы она защитила ее детей, а не стояла отчужденно, словно околдованная, когда они играли роли в своей трагедии. И с осознанием катастрофы и своей ужасной вины ненависть Генриетты к Мэтью растаяла. Все эти годы она мечтала о мести, а когда она состоялась, горькое сожаление охватило ее. Теперь она должна была рассказать ему о случившемся, но не могла.

Она вновь вошла в комнату Филипа, сняла с дверцы портрет Тиффани, вновь вернулась к окну и тут увидела путь, который избавит от разговора с Мэтью.

Шофер, отвезший Филипа на вокзал Виктория, вернулся с двумя пассажирами, приехавшими из Паддингтона; к парадному входу направлялись Миранда и ее гувернантка.

Генриетта, находясь в смятении чувств, совсем забыла, что Миранда должна была приехать в Лондон из Брайтуэлла, чтобы пройти у врача регулярный медицинский осмотр. В этом заключалось спасение Генриетты, но это же означало, что весь этот день она должна скрывать охватившее ее возбуждение. В полдень гувернантка отвела Миранду к врачу, затем они вернулись домой. И наконец из конторы прибыл сэр Мэтью. Как обычно, когда Лоры не было в городе, он прошел прямо в библиотеку, где Паркер уже приготовил ему выпить, и где зимой и летом горел камин. Генриетта ждала у дверей библиотеки, когда Миранда спустится из своей комнаты, чтобы повидать отца.

Вот и она; волосы расчесаны и сияют темным золотом, чинно шагает по лестнице. Миранда никогда не торопится, она всегда знает свое время и место, рассудительная и осторожная девочка, оставляющая впечатление, что она всегда совершенно четко знает, куда идет и что делает. Нелюбовь Генриетты к Миранде испарилась вместе с ее ненавистью у Мэтью, но она не испытывала сожаления, вкладывая в руку девочки сложенный портрет и письмо.

— Отдай все это отцу, но сама не смотри.

Миранда кивнула. Ее не интересовали бумаги, предназначенные отцу, она решила, что они связаны с хозяйственными делами, но в любом случае у нее не было возможности заглянуть в них, потому что она стояла уже у самой двери в библиотеку, и Генриетта следила за ней.

Мэтью стоял перед камином. Для июля погода была холодной и пасмурной, но он любил камин за уют, создаваемый им в помещении, а не за тепло. Когда Лоры не было рядом, он скучал.

— Дорогая! — он протянул руки, крепко обнял Миранду и нежно поцеловал ее в лоб. — Рад тебя видеть. Можешь остаться и пообедать вместе со мной. Филип сегодня уехал.

Миранда вспыхнула от радости и от приглашения, и от известия об отсутствии Филипа.

— Я была у доктора.

— Что он сказал? Это его отчет? — и Мэтью указал на бумаги, которые она по-прежнему держала в руках.

— Нет, это Генриетта просила передать тебе. — Она протянула ему портрет и письмо. — А сэр Уильям пришлет тебе отчет завтра, — закончила она.

— Что он говорит? — вновь спросил Мэтью. — Он обнаружил какие-нибудь улучшения твоего слуха?

— Нет, — она чуть улыбнулась на его разочарование. — Папа, ты же знаешь, все эти осмотры — пустая трата времени. Вряд ли что-нибудь изменится. И это не имеет значения. Я могу прекрасно обходиться и без слуха.

Мэтью улыбнулся ей в ответ.

— Да, ты чудесно справляешься. Я горжусь тобой.

Он задумчиво постучал своими изящными сильными пальцами по бумагам и взглянул на них. Повернувшись к огню, он неторопливо развернул портрет. Красивая девушка, подумал он, но с чего Генриетта решила, что это должно заинтересовать его? Могла бы и прекратить эти попытки! Роскошное создание… Затем он прочитал подпись и его сердце дрогнуло… Он прочел имя на конверте, подписанном рукой Филипа, и трясущимися пальцами открыл его. Наконец он решился прочесть само письмо. Его лицо побагровело, он зашатался, из горла вырвался ужасный сдавленный вопль, и Мэтью Брайт рухнул. Когда он упал на пол, его рука, держащая бумаги, попала в огонь, но он уже не чувствовал боли.

Миранда закричала.

И мир никогда уже не стал прежним.

Глава двенадцатая

С лица Мэтью исчез багровый румянец, и оно приобрело тусклый свинцовый оттенок. Правая рука была туго забинтована, но боль в ней почти не ощущалась по сравнению с мукой в сердце.

— Полный покой, сэр Мэтью, — заявил врач. — Без всякого сомнения, у вас случился удар.

— Чушь, — слабо ответил Мэтью. — Я споткнулся о каминный коврик.

— У вас нелады с сердцем. Малейшее усилие может спровоцировать новый приступ. Я настаиваю, чтобы вы оставались в постели.

Левой рукой Мэтью дернул шнурок звонка.

— Доктор уходит, Генриетта. Проводите его и возвращайтесь.

Когда она вернулась, они долго безмолвно смотрели друг на друга, не зная с чего начать.

— Я не стану спрашивать, Генриетта, откуда вы все узнали, — произнес наконец Мэтью. — Я лишь благодарен вам за это. Теперь мне нужно время, чтобы решить, что можно сделать.

— Разве не слишком поздно что-либо предпринимать?

— Никогда не поздно! Как-нибудь, чем-нибудь, кто-нибудь может быть спасен… О Боже, ребенок…

Мэтью закрыл глаза, сраженный ужасом.

— Как это началось? Когда они встречались? Но есть еще кое-что, о чем я хотел бы узнать, Генриетта, и ты одна из двух оставшихся в живых людей, кто может ответить мне. Как долго Энн спала с Джоном Кортом?

Генриетта очень удивилась подобному вопросу.

— У них было множество возможностей, — медленно заговорила она, и в ее тоне проскользнула нотка осуждения за то, что в свое время он так забросил Энн, — но они лишь раз воспользовались случаем.

— Лишь раз? Вы уверены? — Мэтью попытался сесть в постели, его серые щеки порозовели.

— Конечно, — ответила она, — и в результате на свет появилась Тиффани. — Лишь теперь Генриетта начала понимать его поведение по отношению Филипу. — Уверяю вас, это правда. Я знала ее лучше всех и я постоянно была в доме. Я бы знала, если бы у них было что-то еще с Кортом. — Она помолчала. — Мистер Филип и мисс Тиффани лишь наполовину брат и сестра, — произнесла она со значением.

Мэтью вновь откинулся на подушки: наконец-то в его мире все становилось на свои места, хотя и ценой катастрофы; в этом кошмаре была и светлая сторона — у него есть сын. И после этого открытия в Мэтью проснулось желание в первую очередь защитить Филипа.

— Что бы ни случилось, Филип не должен узнать истину. Слава Богу он в отъезде… мне нужно время…

Он протянул здоровую руку и со всей силой ухватил Генриетту за запястье.

— Генриетта, я надеюсь, вы никому ничего не расскажете, ни сейчас, ни потом. Обещайте!

— Обещаю.

— Вы должны сказать другим слугам и леди Брайт, что произошел несчастный случай. Никто не должен подозревать, что я болен, никто не должен знать, что меня потрясло. Я споткнулся о коврик, от удара о камин потерял сознание и немного обжег руку. Вы понимаете?

— Да, сэр. Генриетта чуть не плакала. — Но доктор говорит, что вы должны лежать.

— Мне надо многое сделать. Я должен разобраться…

Мэтью попытался выбраться из постели, но ему не хватало сил, и он выругался.

— Позовите Миранду.

Неожиданно его лицо исказила страдальческая гримаса:

— О Энн, — простонал он, — твои дети… бедные, бедные дети!

Генриетта расплакалась и выскочила из комнаты. Ей потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя, поэтому она не сразу отправила Миранду к отцу. И это время ушло у Мэтью на горькие сожаления — сожаления, что он не верил Энн, когда она утверждала, что Филип его сын, сожаления, что он отказался от Тиффани, ведь если бы он воспитывал ее как свою дочь, кровосмешения никогда бы не случилось. Он отчаянно бранил судьбу за столь ужасные события, но когда появилась Миранда, он вновь стал самим собой.

Миранда вошла неуверенно, ее лицо было еще бледнее, чем его, но когда она увидела, что он сидит в постели, она бросилась ему на шею.

— Я думала, ты умер, — прошептала она.

— Родная моя, — Мэтью погладил ее по волосам. — Прости, что я напугал тебя. Со мной все в порядке и завтра я уже встану.

Она присела на краешке кровати.

— Твоя бедная рука, — прошептала она, осторожно касаясь повязки. — Я вытащила ее из огня, но она так обожглась, вся… — она задрожала.

— Бумаги, которые я держал, что случилось с бумагами? — резко спросил он.

— Они сгорели. Я не успела их вытащить.

«Слава Богу», — подумал Мэтью. — Ты не читала их?

— Я не могла. Я же говорю, они сгорели. Там было что-то важное?

— Нет, ничего, солнышко; я попрошу, чтобы ты кое-что сделала для меня. Я хочу, чтобы ты написала Лоре, рассказала ей об этом нелепом несчастном случае и о том, что я обжег руку. Напиши, что у меня все в порядке, но рука перевязана и я не могу писать сам. Напишешь?

— Конечно.

— Спасибо. Когда напишешь, принеси письмо мне, и мы попросим Паркера немедленно его отправить. Понимаешь, я вовсе не хочу, чтобы она мчалась сюда, сломя голову, — и он с видом заговорщика улыбнулся Миранде. — У меня много дел, а она может мне помешать, и я бы хотел, чтобы ты побыла со мной несколько дней, помогая мне с письмами и другими делами. Поможешь?

— С радостью, — и Миранда обняла отца.

Очень чувствительная, она понимала, что происходит что-то странное. Папа не спотыкался о коврик, как убеждала ее Генриетта, и она твердо знала, что он что-то от нее скрывает. Но она была дочерью своего отца и могла играть в ту же игру, что и он. Она даже поняла, что он использует ее, что он уверен, что может обмануть ее, но не сможет обмануть Лору, однако это не волновало ее. Она была слишком счастлива тем, что отец нуждается в ней и разрешает находиться рядом, помогая ему во время болезни.

На следующее утро Мэтью выбрался из постели и потребовал одежду, почем свет ругая камердинера за неловкость. Тот терпеливо разрезал рукав рубашки, чтобы в него могла пролезть забинтованная рука, поправил повязку и заколол пустой рукав пиджака, чтобы он не болтался. Мэтью, пошатываясь, отправился в библиотеку и вызвал Миранду. Он посмотрел на телефон и проклял то обстоятельство, что для того, чтобы им пользоваться, необходимо две рук.

— Сегодня у нас будет очень напряженный день, — весело объявил он. — Я должен установить контакт с мистером Джоном Кортом.

К концу дня лицо Мэтью стало пепельным от усталости и боли в обожженной руке, но он ощущал нечто сходное с триумфом. С необыкновенным облегчением он узнал, что через три дня Джон Корт прибывает в Англию и вместе с дочерью будет проживать в «Савое». Три дня… Мэтью было дано три дня, чтобы полностью прийти в себя и собраться с силами. Он должен будет лицом к лицу столкнуться со своим прошлым, вспомнить Кимберли, но сражение за бриллианты было ничто по сравнению с этим с самым жестоким сражением в его жизни.

Дни тянулись изнурительно медленно. Каждое утро в доме появлялся Антон Элленбергер и приходил в ужас от вида Мэтью. Признаки болезни были столь очевидны, что он не верил в историю с каминным ковриком. Состояние здоровье Мэтью было важно для Антона по многим причинам, и не последним было то обстоятельство, что приближалось время, когда он мог предпринять давно задуманные шаги — порвать с «Брайт Даймондс» и начать собственное дело. Но хотя во всем, что касалось бизнеса, он был безжалостным и аккуратным, Антон знал, что его совесть будет неспокойна, если он оставит компанию в такое время, когда Мэтью не способен ею руководить. Филип тут не поможет — он не интересовался делом, и, как Антон чувствовал, был очень ненадежен, — а Миранда была еще не готова. Миранда… тут лежала истинная причина беспокойства Элленбергера. Он общался с ней так часто, как только это было возможно, рассказывал ей о бриллиантах, посвящая во все тонкости и дополняя знания, которые она получила от отца. Очень часто они разговаривали на родном ему немецком языке, которым Миранда овладела в дополнение к французскому, и Антон мягко поправляя ее произношение и пользовался идиомами, повторяя одно и то же бесконечное число раз, пока почти глухая девочка не произносила слова абсолютно правильно.

Однако же его интерес к дочери хозяина шел гораздо дальше уроков немецкого и рассказов о бриллиантах. Джулия была права — Антон Элленбергер мечтал жениться на Миранде. Но постепенно помимо первоначальной цели — очевидной коммерческой выгоды от такого союза — к нему пришла истинная привязанность и восхищение девочкой. Ему нравились ее мужество и спокойная решительность, ее ум и вежливость. Не был он слеп и перед не раскрывшейся еще, но многообещающей красотой ее лица и тела, роскошью золотых волос. Но хотя Антон был абсолютно уверен в себе, когда речь шла о бизнесе, то при общении с женщинами он этого ощущения не испытывал. А рядом с Мирандой его врожденная неуверенность лишь возрастала. Окружающее ее великолепие, высокое общественное положение и, более всего, ее любовь к отцу, представлявшему собой великолепный образец красавца-мужчины, вызывали у него чувство горечи. Он дал себе клятву, что когда-нибудь, добившись соответствующего положения, обеспечит ее той роскошью, к которой она привыкла, а сейчас он должен проложить путь к ее душе, чтобы облегчить путь к ее сердцу, когда придет время. А пока, ради создания собственного дела и достижения богатства он должен был покинуть Лондон, а, значит, и ее. Но ей еще только тринадцать лет, и у него есть время. И он очень хотел, чтобы Мэтью выздоровел, потому что грядущую битву за контроль над алмазной промышленностью он будет вести только с Мэтью — лишь так он мог достичь желаемого.

Когда на четвертый день после «несчастного случая» его вызвали на Парк-Лейн, Антон с облегчением увидел, что состояние здоровья Мэтью явно улучшилось, и ему приятно было увидеть Миранду за письменным столом библиотеки. Когда Мэтью вышел из комнаты, он приблизился к девочке и улыбнулся.

— Твоему отцу гораздо лучше, — по-немецки сказал он.

— Вы думаете? — пылко спросила она. — Я тоже так думаю, не когда люди чего-то очень хотят, они легко принимают желаемое за действительность.

— До чего мудрые мысли в столь юной головке, — ответил он. — Но не волнуйся, Миранда, на этот раз все так и есть. Ты уже начала читать немецкую книгу, которую я принес?

— Я дочитала ее.

— Так быстро?

— У меня много свободного времени для чтения, ведь друзей у меня нет, — ее взгляд был откровенным, без всякой жалости к себе. Иногда она думала, что было бы хорошо ходить в школу и подружиться с другими девочками, но она знала, что глухота и необходимость специального обучения делала ее мечту невозможной. Взамен у нее были книги, ее собака Ричи и папа.

— Но сегодня ты очень занята…

— Я пишу письма для папы.

Ее глаза засияли, и Антон вновь подумал, как трудно будет оторвать ее от отца.

— Хорошо. Если я смогу тебе чем-либо помочь, Миранда, ты знаешь, где меня найти.

— Да, спасибо.

Антон направился было к двери, но затем остановился.

— Было бы полезно, если бы ты пошла в школу — твоя четкая речь и умение читать по губам настолько хороши, что это вполне возможно.

— Я рада, что вы так считаете, — ответила она, очень уважая его мнение. — Папа говорит, когда я стану чуть старше, я смогу отправиться в школу на континент. Я должна буду выбрать между Францией и Германией, но я уже решила, — очаровательная улыбка осветила ее лицо. — Я выберу Германию.

Ему приятно было слышать это, и Миранда понимала его! Когда он ушел, она попыталась разобраться в их отношениях. Антон был больше, чем просто служащий, но меньше, чем член семьи; его отношение к ней и положение в обществе ставили Антона где-то посередине. Возможно, подумала Миранда, именно он мог бы стать ее другом.

Она опустила глаза на только что законченное письмо. Оно было адресовано мистеру Джону Корту в отель «Савой» и гласило: «Настоятельная необходимость побуждает меня просить Вас как можно скорее нанести мне визит. Дело касается Вашей дочери. Прошу никому, включая и ее, не говорить об этой встрече».

Как ей и было сказано, Миранда сделала пояснение, что пишет вместо отца, поскольку он поранил руку. Без этих слов, сказал Мэтью, мистер Корт может оскорбиться, увидев чужой почерк. Потом она запечатала письмо, отправила его в «Савой» и начала новое.

Первой реакцией Джона Корта на письмо было возмущение и твердое решение никуда не ходить. Он часто утверждал, что ничто не заставит его вновь заговорить с Мэтью Брайтом, ничто не может иметь для него такое важное значение. Но ведь Тиффани была важнее всего. Что же случилось, и почему она не должна знать об этой встрече? Он украдкой взглянул на нее через обеденный стол.

Казалось, у нее отличное настроение, хотя она была несколько бледна и плохо ела — вот и к завтраку она почти не притронулась. Дело, на которое ссылается Мэтью, должно быть связано с бриллиантами, решил Корт, или — словно холодная рука сжала его сердце — это связано с прошлым?

Когда Тиффани заявила, что днем хочет пройтись по магазинам, Корт проводил ее на Бонд-стрит, а затем, против собственной воли, пошел по Пиккадилли на Парк-Лейн. Перед самым домом Мэтью он было заколебался, но потом поднялся по лестнице и его спешно провели в библиотеку, где Мэтью занимал свое привычное место у камина, спиной к нему. Они молча взглянули друг на друга. Прошло уже двадцать лет, как они виделись в последний раз, а когда-то они делили радости и неудачи на алмазных полях Кимберли, жили в одном доме, вместе создавали себе свои огромные состояния. И все это было перечеркнуто и пошло прахом из-за того, что Корт однажды, всего однажды позволил себе согрешить с Энн, и чего Мэтью так и не смог простить. И теперь оба были рады, что перевязанная правая рука Мэтью избавляла их от рукопожатия.

— Я бы не просил тебя прийти, — резко начал Мэтью, — если бы дело не было очень важным. Столь важным и личным, что я не мог никому его доверить. Ни человеку, ни бумаге.

— А я бы и не пришел, если бы ты не упомянул Тиффани, — напряженно ответил Корт. Он почувствовал возбуждение Мэтью, и его тревога возросла.

— Полагаю, тебе не известно, что Тиффани и Филип весьма близки?

Корт побледнел.

— Я запретил ей и близко подходить к кому-либо из Брайтов! — воскликнул он, и ужас ситуации ледяной рукой стиснул ему сердце.

— Глупец! Все, чего ты достиг, так это подстегнул ее любопытство и, возможно, стихийный мятежный дух. Это все объясняет. Она намеренно искала Филипа.

— Уж скорее Филип бегал за ней, ведь она так красива! — в ярости ответил Корт.

— Тем более, ты мог бы приглядывать за ней, — выкрикнул Мэтью. Затем он приложил здоровую руку ко лбу.

— Бессмысленно спорить, Джон, и винить друг друга, все зашло слишком далеко. Они собираются пожениться.

Корт пошатнулся.

— Но она должна выйти замуж за Рэндольфа, — жалобно произнес он, не в силах осознать положение, — за своего кузена Рэндольфа.

— К черту Рэндольфа! Тиффани ждет ребенка от Филипа!

Смертельно побледнев, Корт зашатался и упал бы, если бы Мэтью не подхватил его здоровой рукой и не усадил в кресло.

Корт спрятал лицо в ладони и стал всхлипывать.

— Прости, — наконец произнес он.

— Не надо извиняться, — грубо ответил Мэтью. — Если уж хочешь знать, твоя реакция гораздо спокойнее моей: у меня был удар и я упал в камин. Как бы смеялась Изабелла!

— Изабелла?

Корт вспомнил, кого любил Мэтью: Изабелла, Алида, Энн… Энн!

— Это неправда! — неожиданно произнес он. — Ты говоришь все это, чтобы помучить меня. Ради своих целей ты всегда мучил людей и заставлял их страдать.

Он вглядывался в глаза Мэтью, отчаянно ища освобождения от завладевшего им кошмара, но не нашел ничего утешительного в пристальном взгляде синих глаз собеседника.

— Ты уничтожаешь всех и все, к чему только ни прикоснешься, — беспомощно произнес он.

— Не смей так говорить! Думаешь я не понимаю, что если бы я не отвернулся от малышки, этого ужаса никогда бы не было?

Но подобное признание не успокоило Корта.

— Она была нужна мне. Пока ее не было, моя жизнь была бессмысленна. Все это богатство — и не на кого тратить.

— Почему ты не женился? — Мэтью вновь подошел к камину.

— Не мог. — Корт взглянул на застывшее суровое лицо бывшего друга и отвел взгляд. — Я любил Энн, ты знаешь. Любил по-настоящему. А потом я посвятил всю свою жизнь Тиффани.

— Значит ты еще больший глупец, чем я думал! Это самая худшая ошибка, которую только может совершить отец. Отец должен любить детей, но не цепляться за них, не подавлять их, не отдавать им свою жизнь. Он должен понимать, что когда-нибудь будет вынужден отпустить дитя на свободу!

На посеревшем лице Мэтью выступили капли пота, он еще неважно себя чувствовал, и волнение делало свое дело.

— Я знаю, что ты испытываешь, потому что то же самое я чувствую, когда думаю о Миранде, — заявил он уже спокойнее. — Мне не следовало бы превращать ее в любимицу, но я сделал это. Однако когда придет время отпустить ее, молю Бога, чтобы я не забыл данного тебе совета.

Медленно, шаг за шагом, Корт начал осознавать случившееся.

— Что же делать? — беспомощно спросил он. — Мэтью, раньше ты всегда знал, что делать.

— Кому-то из них надо все открыть — но не Филипу.

— Я не могу сказать такое Тиффани! — Корт был в ужасе. — Филип мужчина. Это он должен взять на себя груз.

— Нет. — Мэтью выпрямился, расправил плечи и приготовился к борьбе. — Двадцать лет я был уверен, что Филип твой сын. Двадцать лет я обращался с ним так, словно это был твой сын. Хватит ему расплачиваться за наши грехи. Он уже достаточно страдал.

— Другие страдали не меньше.

— Другие, но не ты! Сначала я, потом Энн, потом Филип… теперь Тиффани, потому что она беременна ребенком от брата. Лишь ты не поплатился — у тебя-то все хорошо, — ты получил ребенка, о котором мечтал и который дал тебе смысл жизни. Теперь твоя очередь платить!

— Я не могу сказать ей! Я не могу нанести ей такую рану!

— Ты должен.

— Но зачем? — в отчаянии спросил Корт. — Ведь по-прежнему есть Филип… и, Боже, ребенок!

— Она скажет Филипу, что ошиблась, что она не любит его и что никакого ребенка нет. Я устрою так, чтобы он уехал из Лондона. А потом мы решим и остальные проблемы. Прежде всего, Джон, я думаю о Филипе.

— Лишь ты и я знаем правду, — воскликнул Корт. — Если мы будем молчать, они смогут пожениться, и никто ни о чем не узнает!

Во взгляде Мэтью было такое недоумение и ужас, что ответа не потребовалось.

— Ты прав, — произнес Корт, — конечно, это невозможно. Но ты не понимаешь, Мэтью… ты не знаешь, какие истории… какие прекрасные истории я рассказывал ей о матери… сам я не могу это сделать!..

— Если не скажешь ты, — пригрозил Мэтью, — расскажу я.

Джон Корт вернулся в отель. Воспользовавшись предложенной Мэтью машиной, он попал в свой номер гораздо раньше, чем вернулась из магазинов Тиффани. Из саквояжа он извлек маленький револьвер, потом торопливо прошел в ванную комнату, приставил дуло к голове и выстрелил.

Тело нашла горничная, и когда Тиффани вернулась, пол и стены ванной уже были отмыты от пятен крови и мозгов.

Почему?

Весь следующий день голова Тиффани гудела от потрясения и растерянности, но больше всего ее мучил этот вопрос. Почему?

Полиция была уверена, что это самоубийство. Не было никаких признаков борьбы, из номера ничего не исчезло; конечно, это мог быть несчастный случай, но довольно странно, если человек идет чистить свое оружие в ванну. Итак, самоубийство. Но почему? Единственной нитью было письмо Мэтью Брайта. В результате необыкновенной удачи Тиффани нашла это письмо в спальне отца до того, как полиция обыскала номер. Оцепеневшая от потрясения, но понимающая значение письма, она спрятала записку и ничего не сказала полиции. Она не может иметь отношения к случившемуся, решила Тиффани. Даже если отец Филипа раскрыл их секрет, это не могло быть причиной самоубийства, никакие семейные распри не способны привести к такому концу!

Она предприняла лишь два шага: приобрела черное траурное платье и отправила телеграмму Рэндольфу. Теперь, перед тем как предпринять следующий шаг, она ожидала, когда пройдет неприятное ощущение от утренней тошноты. Она была удивлена глубиной своего горя по ушедшему отцу, но к ее чувству примешивались, а затем и вытеснили его гнев и страх. Гнев, потому что отец бросил ее как раз тогда, когда был особенно нужен ей. Страх, поскольку отныне ее опекуном становился Рэндольф. Даже при наличии ребенка позволит ли ей Рэндольф выйти замуж за Филипа?

Днем Тиффани прошла через фойе отеля, делая вид, что не замечает сочувствующих и любопытных глаз, и села в такси.

— Парк-Лейн, — приказала она. — Дом сэра Мэтью Брайта.

Ее проводили в гостиную, но она осталась стоять, не обращая внимания на обстановку, и устремив взгляд на дверь. Вошел Мэтью, закрыл за собой дверь и подошел к ней. Это был тот же человек, которого она видела на Хэттон-Гардон, но очень изменившийся — он казался старым, его лицо посерело и покрылось морщинами, из походки исчезла упругость. Он поклонился.

— Примите мои соболезнования, мисс Корт.

Она понимала, что он уже знает о случившемся и не желала тратить время на формальности. Она властным жестом протянула письмо.

— Связано ли это с тем, что он сделал?

— Да.

Его прямота, столь соответствующая ее характеру, удивила Тиффани и она умолкла; несколько мгновений Мэтью и Тиффани стояли, вглядываясь друг в друга.

— Тогда вы должны рассказать мне об этом.

— Я думаю, вам лучше сначала сесть.

— Я предпочитаю стоять.

— Как хотите.

Мэтью глубоко вздохнул. Потрясенный известием о самоубийстве Корта и восхищенный красотой и мужеством этой девушки, он обнаружил, что сказать правду гораздо труднее, чем он предполагал.

— Ваш отец и я были партнерами в Кимберли…

— Переходите к делу, сэр Мэтью, — она начала надеяться, что сэр Мэтью не знает о ее отношениях с Филипом. — Мне кажется, это имеет какое-то отношение к конфликту между вами и моим отцом. В чем была причина распри?

— В вас.

— Во мне? — она была поражена. — Но я же была младенцем, когда после смерти моей матери отец привез меня домой в Америку.

— Что он говорил о вашей матери?

— Что ее звали Алида… — Тиффани оборвала себя, заметив, как исказилось лицо Мэтью. — Что с вами?

— Алида… значит, вот какое имя он выбрал? Боже, старые призраки преследуют меня! Нет, Тиффани, вашу мать звали Энн. — Он мягко положил руку ей на плечо и повернул ее к портретам на стене гостиной. — Вот ваша мать. Она же моя жена и мать Филипа.

Тиффани побледнела еще до того, как Мэтью заговорил. Теперь же с ее щек исчезли последние следы краски, оставив лицо бескровным и прозрачным. Она смотрела на портрет, ее глаза стали огромными, расширяясь до тех пор, пока, казалось, не заполнили все лицо. Но там, где Мэтью, узнав о случившемся, свалился от удара, а Корт ударился в слезы, Тиффани стояла высокая и прямая, с высоко поднятой головой и сухими глазами.

— Я жду от Филипа ребенка, — четко заявила она.

— Я знаю. Поэтому-то я и встречался с вашим отцом.

— И он не осмелился рассказать мне?! — гнев и презрение полыхнули в ее глазах, но в остальном она полностью контролировала себя. — Думаю, я теперь сяду, сэр Мэтью, и вы сможете мне рассказать о связи моего отца с вашей женой. После этого, возможно, мы сможем решить, что нам с Филипом делать в отношении зачатого в кровосмешении ребенка.

Она потрясающа, подумал Мэтью, или находится в состоянии шока. Но в любом случае она прекрасна! И сердце Мэтью сжалось от боли за сына, который должен потерять такую девушку.

Когда Мэтью завершил рассказ, Тиффани кивнула.

— Теперь я понимаю, почему отец не сказал мне правды, но это ничего не меняет; я никогда не прощу его. Что ж, сэр Мэтью, когда Филип вернется из Франции, мы втроем сможем решить, что делать.

— Нет, не втроем.

— Но вы, по крайней мере, можете помочь, — она вспыхнула.

— Я, да, но Филип не должен быть в это замешан.

— Нравится вам это или нет, но Филип уже во всем замешан. Он должен принять на себя равную долю ответственности.

— Вы любите его?

— Конечно. Очень.

— Если вы любите его, то избавите от муки, которую сейчас испытываете, от ужаса узнать, что он любит сестру.

Тиффани хладнокровно оценила факты и, отбросив эмоции, сосредоточилась на том, что она может сделать в этом диком положении.

— Я вижу лишь один способ достигнуть этого — сказать ему, что я не люблю его, что никакого ребенка нет, что все было роковой ошибкой, и попрощаться навеки.

И Вновь Мэтью преисполнился восхищения перед ее трезвой оценкой ситуации.

— Я думаю так же.

— Он будет потрясен, — продолжала она. — Он нуждается в любви, у него ее было слишком мало в жизни, — она холодно наблюдала, как Мэтью вздрогнул. — Я не знаю, какое зло будет для него меньшим — правда или новое подтверждение того, что его никто никогда не любил.

— Он не может получить вас, он не может жениться на вас, он не должен вас видеть — здесь нет выбора.

Достаточно ли она любит Филипа, чтобы принести такую жертву и в одиночестве нести тяжкое бремя? Из глубин памяти она услышала голос Рэйфа Деверилла, утверждающего, что она не способна любить, что она любит только себя.

— Хорошо, я так и сделаю, но в обмен вы поможете мне избавиться от ребенка.

— Аборт? Вы готовы пойти на такой риск?

— Полагаю, у вас должны быть связи — врачи, которые могли бы хорошо провеет эту операцию.

Мэтью затряс головой.

— Я могу лишь просить врача проследить за вашим здоровьем и дать совет, как лучше переносить беременность — и я даже настаиваю на этом, — но не больше. Можно сделать лишь незаконный аборт, а от них часто гибнут.

— Действительно, я не собираюсь умирать, — твердо ответила она. — У меня еще много дел.

Ее глаза вновь обратились к портрету Энн, и она вспомнила, как, оставаясь одна, любовалась миниатюрой с изображением Алиды, размышляя, что эта женщина вовсе не хотела умирать.

— Итак, моя мать вовсе не умерла от родов.

— Да нет, как раз от родов она и умерла. Когда родилась Миранда.

Это известие добавило ей боли, и внутри Тиффани поднялась дикая волна ревности. Затем она вспомнила одну деталь, связанную с письмом, которое держала в руках.

— Записку написала Миранда. Разве это разумно?

— Она единственная, кому я мог поручить это дело. Понимаете, после того, как Миранда передала мне письмо. Филипа, то самое, что он написал вам, в котором…

Тиффани уже не слушала продолжения. Она испытала слишком большой гнев, обнаружив, что Миранда шпионила за братом, и не только читала его письма, но и относила их папочке. И все же она решительно заставила себя перевести внимание на самое важное — на младенца.

— Хорошо, никаких абортов, — оказалось, что в ходе беседы он дважды заставил ее изменить решение. Рожденное этим фактом уважение дало ей мужество высказать ему самые глубокие опасения: — Но боюсь, ребенок, рожденный в результате кровосмешения, будет уродлив… ненормален… — ее голос слегка дрогнул.

— Сказки, — резко выпалил Мэтью, но с такой уверенностью, что Тиффани немного успокоилась и приободрилась, доверяя его познаниям. — Но мы дошли до сути дела — необходимо найти ребенку другого отца. Джон Корт упоминал о Рэндольфе. Может ли этот человек сделать такое одолжение? Сделает ли он то, что не сделал я: примет ли как своего чужого ребенка?

— Да, — без колебания ответила Тиффани, — но это даст ему слишком много власти надо мной.

Мэтью кивнул, задумавшись. Что за женщина, и каким же он был глупцом — как бы он гордился подобной дочерью!

— А вы не могли бы внушить ему, что этот ребенок его, спать с ним как можно чаще, а затем рассказать сказку о преждевременных родах?

Тиффани слабо улыбнулась.

— Нет. Он из тех людей, которые очень проницательны, тем более при столь внезапной перемене.

— В таком случае можете ли вы предложить другого кандидата?

— Да, — ответила Тиффани. — Да, полагаю, я знаю подходящего человека.

Мэтью услышал имя и улыбнулся.

— Замечательно, произнес он с тайным восторгом. — Великолепно. Тогда вот что мы сделаем…

Через некоторое время Тиффани спустилась в холл и там задержалась, пока Мэтью вызывал шофера, который отвез бы ее в отель. Ее внимание привлекло какое-то движение; она обернулась и увидела, как по лестнице спускается девочка.

Миранда. Сестра, которую терпеть не может Филип, папочкина любимица, забравшая себе всю его любовь и ничего не оставившая брату. Миранда, которая подкрадывается и шпионит, чье рождение убило их мать… дочь этого выдающегося человека. Миранда, у которой была нормальная семейная жизнь, которая была законной дочерью, которая пользовалась всем этим, зная, что ее брат лишен всего, что имела она; которая была так юна, счастлива и не знала сотой доли страданий, выпавших на долю Тиффани.

Все эти чувства, отразившись на лице Тиффани, зажгли пламя в ее глазах. Неприкрытая ненависть, высокая выразительная фигура, бледность прекрасного лица, оттененная траурным платьем, слились вместе в жуткое послание, пронзившее Миранду, которая, уже ступив было на последнюю ступеньку, со всех ног бросилась бежать обратно.

Не было произнесено ни слова, но это мгновение навеки запечатлелось в их памяти.

Владельцы отеля тактично переселили Тиффани в другой номер, и когда она вернулась, горничная уже закончила приводить его в порядок. Тиффани резко велела девушке выйти и не беспокоить ее в течении всего дня. Заметив встревоженный взгляд горничной, она слабо улыбнулась.

— Не волнуйтесь, — произнесла она. — Я не собираюсь следовать примеру отца.

Оставшись в одиночестве, Тиффани, до сих пор так мужественно державшаяся, наконец дала волю чувствам. Она металась по комнате, борясь с засасывающей ее удушающей трясиной несчастья. Наконец, издав приглушенный крик загнанного зверя, она бросилась на кровать и зарыдала.

Она оплакивала свое детское поклонение «Алиде»; мать, никогда не существовавшую; Филипа, того единственного человека, которого она хотела, но не могла иметь своим мужем; ребенка, которого не хотела, но должна была выносить. Да, в ее горе было и чувство жалости к себе. Но она не оплакивала Джона Корта.

Филип оказался ее братом. Этот грубый факт проникал в ее мозг через все преграды, терзая обнаженные нервы, так что голова Тиффани гудела и раскалывалась от бушующей боли. Не в состоянии больше выносить тошноту, она бросилась в ванную, наклонилась над умывальником, и ее вырвало. В ее животе разлилась боль и она опустилась на пол, охваченная надеждой, что зародившаяся в ней хрупкая жизнь не выдержит подобных испытаний. Но спазм прошел, а выкидыша так и не случилось.

Тиффани встала, вытерла с бледного как мел лица бисеринки пота и вернулась в спальню. Она не должна больше страдать из-за того, что Филип оказался ее братом. Она будет думать о нем как о любовнике, получившем отставку, не больше. Это единственный способ сберечь разум, вынести настоящее и встретить лицом к лицу лежащие перед ней годы. Эти часы слабости и горя сняли напряжение и сделали Тиффани даже сильнее, чем она была раньше. Необходимость действовать заставила ее почувствовать себя лучше. Будущее было не так уж и мрачно. Ее ждали удивительные возможности если она, конечно, сможет осуществить свой план. Если же не сможет — и ее лицо исказилось от омерзения — ничто не спасет ее от Рэндольфа. Ночью, одетая во все черное, Тиффани в одиночестве стояла на мосту Ватерлоо, глядя в темные воды Темзы, а потом швырнула вниз какой-то предмет. Украшенная бриллиантами рамка, обрамляющая крошечную миниатюру, вспыхнула созвездием лучистых искр и исчезла во тьме, камнем опустившись на илистое дно реки.

Глава тринадцатая

— Нет, я не верю в это! Ты просто расстроена! Твои чувства придут в норму, когда пройдет потрясение от гибели твоего отца! — Филип, отчаянно пытаясь утешить и успокоить ее, был не в силах поверить в свою окончательную отставку.

— Смерть отца повлияла на меня только в одном плане: она заставила меня пересмотреть свои чувства и виды на будущее. Ты мне очень нравишься, Филип, но этого недостаточно, чтобы выйти за тебя замуж.

— Ты говорила, что любишь меня! — потрясенно воскликнул он.

— Я ошиблась.

— А ребенок?..

— Не было никакого ребенка. В этом я тоже ошиблась.

— Как ты можешь? Как ты способна оставаться такой холодной и такой спокойной в то время, когда ты уничтожаешь меня?

— Не разыгрывай пошлую мелодраму, Филип. Я вовсе не уничтожаю тебя. Я просто говорю, что не люблю тебя. А это еще не конец света. Ты еще много раз в жизни будешь влюблен, поверь мне.

— Никогда! — Он беспомощно, как утопающий, цеплялся за последнюю соломинку. — Ведь это Рэндольф, правда? Ты боишься, что он не позволит тебе выйти за меня. Я готов подождать, пока ты не выйдешь из-под его опеки. Я буду ждать вечно.

— Я не хочу больше тебя видеть.

— Значит, есть еще причина. Ты влюбилась в другого?

— Да, честно говоря, я уже давно люблю его.

Филип уставился на нее в немом отчаянии.

— Тогда, почему ты согласилась выйти за меня? Почему занималась со мной любовью?

— Ты очень красивый мужчина, Филип — не стоит недооценивать свою физическую привлекательность, но, честно говоря, была и другая причина — ваша алмазная компания. Я полагала, что слияние «Корт Даймондс» и «Брайт Даймондс» будет для менял чрезвычайно выгодным. Однако, — Тиффани вздохнула, — когда пришло время сделать последний шаг, я поняла, что никакие расчеты не могут победить диктат сердца.

Филип, не в силах сдержать свой гнев, выругался сочно и грубо.

— Алмазы! — яростно прошипел он. — Как я ненавижу эти проклятые стекляшки! — Затем, словно вспышка молнии озарила его сознание, он с сомнением взглянул на Тиффани. — За этим стоит мой отец, да? Ты говорила с ним, когда я был в отъезде и он каким-то непостижимым образом заставил тебя изменить решение.

— Чепуха! — резко сказала Тиффани. — Положительно, Филип, ты слишком преувеличиваешь влияние своего отца.

— Не без основания. Он стоит за всем, что мешает мне жить.

— Ты ошибаешься. По-правде говоря, я думаю, что ты сильно ошибаешься относительно отношения отца к тебе. — У Тиффани была возможность совершенно объективно оценить, как Мэтью защищал своего сына, и даже позавидовать этому. — Но все-таки ты испытываешь к своему отцу то, чего я никогда не испытывала к своему.

— Что же?

— Уважение.

Филип горько рассмеялся. Ему было гораздо проще во всем винить Мэтью, чем взглянуть в лицо собственным недостаткам или вероломству возлюбленной.

— Черта-с-два я его уважаю. Но я все равно с ним еще справлюсь. К несчастью, я уже открыл ему, что Лемуан — мошенник, но может представиться и другая возможность.

— Я должна вернуть это, — Тиффани с видимой неохотой протянула грушевидный кулон.

Внезапно он вспомнил слова Лоры о том, что этот бриллиант приносит зло. Когда-то Филип решил, что, если он не может сделать так, чтобы Лора принадлежала ему, то в таком случае он вправе заставить ее страдать. Теперь он чувствовал то же самое к Тиффани. И если бриллианту действительно сопутствует зло, то пусть падет на нее это проклятие!

— Оставь себе, — небрежно произнес он.


— Твой корабль из Саутгемптона в Кейптаун уходит послезавтра.

Мэтью положил билет на стол перед сыном.

Филип упал в кресло. Его лицо горело, а голова кружилась — действие виски, которым он с утра накачивался. Он пил беспрерывно после разрыва с Тиффани, и почти преуспел в достижении благословенного забытья и невосприимчивости к сердечным мукам.

— Я не хочу ехать в Кимберли, — пробормотал он.

— Это необходимо для твоего дальнейшего обучения.

— К чему такая спешка?

— Особых причин нет. Возможно, это слишком короткое предуведомление, но в Кимберли освободилась вакансия, и эту возможность тебе не стоит упускать. Надеюсь, это ни в коей мере не повредит твоим планам, которые у тебя могут оказаться — твоему увлечению автомобилями, например?

— К черту автомобили! Ты прекрасно знаешь, что у меня уже нет никаких планов и обязательств — ты успешно содействовал этому.

— Не имею ни малейшего понятия, о чем ты говоришь. Ты отправишься завтра. Я велю Генриетте уложить твои вещи и телеграфирую в Кимберли, чтобы к твоему приезду успели все подготовить.

— Я не поеду.

Мэтью вздохнул. Он надеялся, что в последнем доводе необходимости не возникнет.

— Думаю, поедешь, — мягко сказал он, — если не хочешь, чтобы все узнали вот об этом, — и разжал левую ладонь. На ней поблескивала горстка алмазов.

Филип вскочил на ноги и замер, с побагровевшим лицом глядя на алмазы, которые он в своей эйфории забыл захватить на континент.

— Эти камни ничего для меня не значат! Где ты их нашел?

— В твоем столе.

— Как ты смел обыскивать мою комнату?

— Смел, потому что ты — мой сын, это — мой дом, а эти алмазы — собственность моей компании. — Мэтью обыскал комнату Филипа в поисках возможных свидетельств его связи с Тиффани, потому что беспокоился, что лакей или горничная могут завладеть порочащей информацией, и нашел эти алмазы случайно. Его возмутил поступок Филипа, но потом он понял, что может обратить это обстоятельство в свою пользу.

— Что ты еще нашел и утащил — портрет Тиффани?

— Тиффани? Кто это? Ах да, дочь Джона Корта. Какая чепуха? Меня не волнуют твои отношения с ней.

— Ложь!

Мэтью с трудом сохранил самообладание.

— Ты поедешь в Кимберли, Филип, и останешься там по меньшей мере на год. И ты поостережешься присваивать камни — охранная служба там работает превосходно.

— Ты все предусмотрел, правда? Ладно, кажется у меня нет выбора.

Из груди Мэтью вырвался вздох облегчения.

— Когда ты вернешься, думаю мы сможем лучше понимать друг друга. К сожалению мы не были так близки, как бы я того хотел.

Филип, бросив на него недоверчивый взгляд, расхохотался. Все еще продолжая смеяться, он подхватил бутылку виски и неверной походкой удалился к себе в комнату.


Лоре было не по себе. Что-то неопределенно странное было в этом приеме на уик-энд, но она никак не могла понять — что именно. Дело даже не в чем-то конкретном, решила она, расставляя белые розы в серебряной вазе, просто несколько факторов, вроде бы не связанных между собой, неожиданно сложились вдруг в тревожное целое.

Возможно, все дело в ее огорчении и удивлении из-за поспешного отъезда Филипа в Кейптаун. Возможно, просто виновата тяжелая давящая жара и предчувствие грозы. Возможно, то обстоятельство, что обычно они никогда не устраивали приемов в имении до конца летнего сезона. В волнении уколов палец о шип, Лора коротко, совсем не по-дамски выругалась, и потеряв терпение, поставила сразу все оставшиеся цветы в вазу, — результат получился неважный, особенно после того, как она тщательно подобрала орхидеи для украшения обеденного стола, но ей стало все равно. Это состав приглашенных, внезапно подумала она, да, это именно он вызвал ощущение неотвратимой катастрофы.

Она взяла список, который продиктовал ей Мэтью, — он пока не мог пользоваться правой рукой — и еще раз пробежалась по нему. На первый взгляд все выглядело прекрасно: герцог и герцогиня Десборо, герцог и герцогиня Фонтуэлд, Джулия и Альфред — при обычных обстоятельствах Лора была бы только рада, ибо, при всем их личном несходстве, Джулия, благодаря своему очарованию, могла поддержать ее, развлекая гостей, — затем леди Элизабет Крафтон, леди Джейн и Роберт Брюс, и Эдвард, младший брат Джулии. Подозрение вызывали три последних имени: Рэйф Деверилл, Элвис Палмер и Тиффани Корт. Помимо того обстоятельства, что Мэтью питал отвращение к Рэйфу, как вообще он мог пригласить его вместе с невестой на один прием с Джулией? Их связь за последние пять лет стала так широко известна, что Лора была убеждена — это одно из самых бестактных приглашений светского сезона и оно даже могло быть истолковано как попытка шокировать мисс Палмер. Помолвка еще не была официально объявлена, но представлялась скорой и неминуемой.

Если приглашение Рэйфа казалось странным, то при чем здесь Тиффани Корт, было совсем непонятно. Девушка была совершенно чужой их кругу, в трауре по отцу, и Лора не представляла себе, как она станет вести себя с другими гостями. Бедная девушка страдает совсем одна в гостинице, где ожидает прибытия своего кузена — так сказал Мэтью, — сущее ханжество с точки зрения Лоры, — а он, по крайней мере, может оказать ей гостеприимство в память о старом друге. Он заверил Лору, что Тиффани не хочет, чтоб к ней отнеслись как-то по-особому, и что она желала бы, чтоб все гости развлекались и веселились, как обычно. Это все прекрасно, думала Лора, но станут ли люди вести себя как ни в чем не бывало, если она забьется в угол точно умирающая утка в бурю?

Кстати о буре… Лора распахнула окно и взглянула на небо. Атмосфера стала еще более тяжелой, душной и полной тревожного затишья, предшествующего грозе. Она внезапно вздрогнула, перенесясь в воспоминаниях на несколько лет назад: так же было перед концом осады в Кимберли, как раз перед гибелью Николаса.

Не глупи, резко приказала себе Лора, самое худшее, что может случиться это повальная скука на протяжении всего жалкого, скучного уик-энда, и искренняя радость гостей, когда он наконец кончится. И после такого оптимистичного решения она принялась распределять места за столом и четверки для бриджа. Распределение спален — всегда непростой и деликатный вопрос в такого рода приемах — было уже закончено и Лора надеялась, что она не ошиблась.

В данной ситуации это было не так уж трудно, поскольку все супружеские пары являлись таковыми лишь формально, поэтому мужей и жен можно спокойно размещать в смежных комнатах в главной части дома. Достопримечательностью Брайтуэлла были его две башни, каждая с винтовой лестницей и комнатами необычной формы и планировки. Восточная башня со своей относительно скромной обстановкой предназначалась для детей, но одна комната — Филипа — сейчас пустовала. Первоначально Лора предназначала Западную башню Элис Палмер, Рэйфу, Джулии и Альфреду, а комнату Филипа — мисс Корт. Однако Мэтью вмешался, уверив ее, что неприлично помещать Рэйфа и мисс Палмер так близко друг к другу, а дети, сами этого не желая, могут усугубить состояние Тиффани. Поэтому Лора перевела Элис Палмер в Восточную башню, Эдварда туда же в мансарду Тиффани, Джулия и Альфред заняли главные комнаты Западной башни, а Рэйф — ее верхний этаж.

Лора вздохнула и пожала плечами. Домашние приемы — это своего рода минные поля, нашпигованные неразорвавшимися бомбами человеческих отношений, но ей уже не казалось, что ошибка в обращении с этими устройствами может быть роковой. Она, по крайней мере, больше не проводила бессонных ночей, терзаемая мыслями о подобных материях — благодаря Рэйфу Девериллу.

Тень грусти легла на лицо Лоры. Элис Палмер — совершенно неподходящая для него женщина, подумала она, но здесь я ничего не могу поделать.

Спустя несколько часов ее настроение несколько улучшилось. Общество собралось в Западной галерее к чаю, старые друзья благодушно болтали, а кошачье личико Джулии было постоянно обращено к Рэйфу Девериллу, но она была вежлива с мисс Палмер. У Мэтью был измученный вид. Тиффани Корт еще не прибыла. Не зная ничего об ее личных пристрастиях, Лора беспокоилась о состоянии девушки и о том, останется ли что-нибудь к чаю, когда она прибудет. На самом деле было просто невозможно физически для восемнадцати человек уничтожить огромные горы сандвичей, кексов, печенья, тостов, бриошей с розочками джема от Типтри, имбирных бисквитов из Биаррица, но тем не менее Лора все равно беспокоилась.

Вскоре со смесью облегчения и страха она услышала, как двери в конце галереи распахнулись и голос дворецкого произнес имя Тиффани Корт. Все повернули головы и воцарилась абсолютная тишина, подобная той, какая бывает в театре, когда занавес перед кульминацией драмы взмывает вверх.

Это она, подумала Лора, узнав спутницу Филипа на Восьмой неделе.

Неужели, — Джулия, вспомнив венецианский бал, повернулась так, чтобы видеть Рэйфа.

Тиффани, — Рэйф не знал, что она приглашена, и на какой-то миг выражение лица выдало его.

— Тиффани! Дорогая! — Мэтью пошел в атаку, приветствуя ее, и пока представлял гостям, покровительственно держал под руку на отцовский манер.

Беседы возобновились, но уже не так громко, как прежде, поэтому Лора расслышала замечание Тиффани: — С капитанам Девериллом мы знакомы, — когда их представляли друг другу. О Боже, подумала она, снова придя в отчаяние, ясно видя, как хорошо, как гармонично они смотрятся вместе… и заметив, что ее правоту подтверждают злобные взгляды Джулии и жалкий, приниженный вид Элис Палмер. Тиффани села, приняла чашку чая, но от сэндвича вежливо отказалась. Ее манеры были безупречны, сохраняя внешнюю сдержанность, свидетельствующую о понесенной ею тяжкой утрате, но выказывая при этом достаточно живости, чтобы избежать впечатления уныния. Красота ее затмевала день и покоряла мужчин, в особенности Эдварда, который явно был сражен. И снова Лора испытала чувство, что перед ней разворачивается, некое представление, идет пьеса, причем, как сильно подозревала она, скорее трагедия, чем комедия, и где Тиффани — несомненная звезда труппы.

Лора, как это было ей свойственно, не ощущала ревности из-за внимания Мэтью к девушке, не удивилась его уверениям о дружбе с Кортом, о которой она прежде никогда не слышала, но принудила себя помочь другим почувствовать себя свободнее. «Джулия, ты будешь осторожна, не правда ли? Я знаю, как сильно ты сочувствуешь суфражисткам, но пожалуйста, не доводи дело до ареста…», «Элис, что за прелестное платье, какой очаровательный оттенок небесно-голубого. Когда вы с Рэйфом… ну, я надеюсь, что очень скоро мы будем видеть вас чаще». И наконец «Рэйф, вы счастливы? Действительно счастливы?»

Он улыбнулся и вынул из кармана портсигар работы Фаберже.

— Можно?

— Конечно.

Он закурил сигарету, но портсигар не убрал. Напротив, он вертел его в руках, несомненно, стремясь привлечь к нему внимание.

— Разумеется, я счастлив, а как же иначе. Вам нравится этот портсигар? Подарок от моей нареченной — гравировка и все такое, — и он снова открыл, чтобы показать ей, что там написано.

— Он очарователен… как и она. — Лора помедлила. — Простите, я просто не уверена в верности вашего выбора… портсигар прекрасен, но как-то не для вас.

— А, вы имеете в виду, что я продался? Принимаю дорогие подарки от будущей жены, вместо того, чтобы делать их самому? Младшие сыновья должны продаваться, Лора, это единственный путь к выживанию, и лишь так они могут поймать фортуну… ну, скажем, на алмазных копях.

— Я просто хочу, чтобы вы были счастливы, — Лора мягко коснулась гибкой белой рукой его плеча. — Я желаю вам счастья… как и всем людям.

— И я буду счастлив. В любом случае, жребий брошен. Я уже дал слово, и отступление невозможно, даже если бы я его искал, а я не ищу.

— Иногда, — медленно произнесла Лора, — я чувствую, что совсем вас не знаю.

— Если бы вы не были замужем и счастливы в браке, у вас была бы возможность узнать меня ближе.

С бьющимся сердцем и спазмом в горле, которые он всегда вызывал в ней, Лора с облегчением устремилась навстречу детям, пришедшим пожелать доброй ночи отцу и гостям. За Мирандой бежал большой датский дог, и Рэйф подошел, чтобы потрепать собаку по голове.

— Она порядком выросла, с тех пор, как я в последний раз ее видел! Ты можешь слышать, как она лает?

Миранда улыбнулась.

— Думаю, весь Беркшир слышит ее лай!

— Ей сейчас семь лет, правда? У нее были щенки?

Миранда покачала головой, и Рэйф заметил печаль в ее тазах.

— Собаки живут не так долго, как люди, — мягко сказал он, — и я уверен, что когда ее не будет, ты бы хотела иметь при себе сына или дочку Ричи. У меня есть пес, которого я могу с ней познакомить.

Лицо девочки просияло, и Миранда, тихая, застенчивая Миранда, бросилась к Рэйфу и обняла его. Он засмеялся и ласково сказал: — Я буду оказывать тебе и другие услуги, если захочешь. Но ты должна спросить у отца разрешения на щенков. — Он обернулся, глянул в помрачневшее лицо Мэтью.

— Довольно, Миранда, — резко сказал тот. — Иди, попрощайся с остальными гостями.

Но в этот момент Миранда увидела Тиффани и поспешила покинуть комнату.


Лора была занята организацией вечерних развлечений.

— Мэтью оказывается Тиффани — это та самая девушка, о которой я тебе говорила. Она была с Филипом в Бампсе два года назад. Какое совпадение.

— Да, конечно. Жаль, что Филипа нет здесь, чтобы возобновить знакомство.

— Думаю, это как раз хорошо — опасных подводных течений и камней сегодня более, чем достаточно. Джулия и Элис вне себя из-за того, что Рэйф не может отвести от нее взгляда.

— Только что Деверилл смотрел вовсе не на Тиффани. Он проявил исключительное внимание к тебе, а затем и к Миранде. — Резкость его тона была довольно заметна, хоть он и улыбался. — Но не загружай свою прелестную головку, дорогая. Предоставь весь этот замечательный квартет мне.

Но сам ограничился лишь тем, что проводил Элис Палмер к столу для бриджа в Красную гостиную, где они присоединились к Элизабет и Чарльзу. Два других стола тоже были заняты, и Рэйф, Альфред и Эдвард удалились в бильярдную, оставив Лору беседовать с Тиффани (которая не играла в бридж), Джулией и женой Чарльза — довольно вульгарной актрисой. Боже, подумала она, что за странный подбор гостей! И вздохнула с облегчением, когда пробило семь тридцать и все разошлись, чтобы переодеться к обеду.

Они собрались снова часом позже в Голубом зале. Тиффани снова появилась последней, одетая в черное кружевное платье. Низкий вырез подчеркивал великолепие ее алебастровой кожи и лебединую шею. Роскошные бриллианты блистали на ее труди, запястьях и в ушах — к счастью, грушевидного кулона на ней не было, иссиня-черные волосы были высоко зачесаны. За обедом она сидела между Чарльзом, чьи подчеркнуто косые взгляды она игнорировала, и лордом Эмблсайдом, на которого обратила все свое очарование. Вдобавок она находилась достаточно близко к Мэтью, чтобы поддерживать с ним беседу об алмазном бизнесе, благодаря чему до конца обеда оставалась в центре внимания восхищенных мужчин. Она отчасти польстила Мэтью, коснувшись его участия в приобретении алмаза «Куллинан» трансваальским правительством за его номинальную стоимость в 125 000 фунтов для подарка королю ко дню рождения. Она обсуждала различные аспекты так называемого «рабского труда» китайцев в южно-африканских штатах и планов правительства либералов насчет самоуправления Объединенных южно-африканских территорий. Короче, Тиффани Корт беседовала только с мужчинами и казалась уместнее в их обществе, чем в дамском, настолько, что когда Лора подала женщинам знак удалиться, у нее осталось неуютное ощущение, что вернее было бы оставить Тиффани потягивать портвейн. Тиффани чинно восседала среди дам в галерее, но беседа как-то незаметно увяла, и никто не удивился, что мужчины присоединились к ним уже через пятнадцать минут вместо принятых получаса, когда никто не выказал большого желания к возобновлению бриджа.

Лора заметила, что Тиффани распределяет свои милости равномерно, как на весах отмеряя порции своего внимания каждому — за исключением Рэйфа. Они совсем не разговаривали, исключая короткое приветствие при встрече. Рэйф также не принимал участия в общей беседе за столом, даже тогда, когда обсуждались обычно интересовавшие его темы. Тогда откуда, гадала Лора, взялось у нее отчетливое впечатление, что эти двое постоянно сознают присутствие друг друга, что Рэйф — ведущий актер происходящей драмы?

Прекрати, — приказала она себе, — ведь Мэтью сказал, что тебя не должно все это беспокоить. Предоставь их ему.

Вторая партия в бридж началась поздно, около одиннадцати, когда женщины вновь оставили своих спутников в Красной гостиной. Тиффани подошла к Лоре.

— Вы не обидитесь, если я уйду спать пораньше? Я очень устала.

— Простите меня. Этот бесконечный бридж может быть ужасно утомителен, если сама не играешь, — извиняющимся тоном воскликнула Лора.

— Не в этом дело. Я не играю, потому что нахожу карточную игру бессмысленной тратой времени. Но временами я действительно сильно устаю. Я ни разу не спала как следует с тех пор… с тех пор, как это случилось с папой.

— Еще раз простите. Могу ли я чем-либо вам помочь? Вам что-нибудь нужно?

Тиффани покачала головой, и пробормотав спокойной ночи, тихонько выскользнула из комнаты, оставив после себя ощущение, что с вечерними развлечениями на сегодня покончено.

— Двое для бриджа лишние, — бодро обратился Мэтью к Рэйфу. — Не совершить ли нам отступление в бильярдную?

— Но ваша рука?

— Настало время, когда я наконец-то должен начать пользоваться этой проклятой рукой. Надо же на чем-то попробовать. Давайте ускользнем прежде, чем Лора заметит, что у нее переизбыток дам за четвертым столом.

В бильярдной Мэтью освободил руку из повязки и взял кий. Боль была мучительной, но он продолжал улыбаться и шутить над своем неуклюжестью, продвигалась неспешно, черепашьим шагом, и стаканы с виски заполнялись чаще чем забивались шары. Минут через двадцать Рэйф, примерив очередной удар, небрежно спросил: — Так о чем вы хотели со мной поговорить? — и точно направил шар в центральную лузу.

— Скажем так — о людях, которым, с моей точки зрения, нежелательно встречаться с вами.

Рэйф осторожно отложил кий, взял стакан и пересек комнату по направлению к камину. Опершись рукой на широкую каминную решетку, он наблюдал за Мэтью, который, сняв смокинг, расположился в кресле поблизости.

— И кому-нибудь особенно? — спросил Рэйф. Его голос был полон ледяного спокойствия.

— Некоторым… но, да, кое-кому особенно.

— Кому же?

— Прежде чем я отвечу на этот вопрос, я попрошу вас, пользуясь привилегиями своего возраста и нынешнего увечья, сообщить мне — вы на самом деле собираетесь жениться на Элис Палмер?

— Не вижу, какое отношение к вам имеют мои брачные намерения.

— Они весьма меня касаются как мужа и отца.

— Какого черта! На что вы намекаете?

Лицо Рэйфа побелело от ярости, но Мэтью только улыбнулся.

— Возможно, мне следовало добавить; также и как дядю. Ваше панибратство, если не употреблять более сильного слова, с представительницами нашей семьи длится уже довольно долго.

Рэйф рассмеялся.

— В точности то же самое я уже месяцами твержу и Джулии. Хотел бы я, чтоб вы в отношений ее употребили силу своего убеждения, сэр Мэтью. — Он машинально достал портсигар и предложил Мэтью сигарету.

— Благодарю. — Мэтью снова улыбнулся, увидев гравировку. — Что ж, это и хорошие и плохие вести. — Когда Рэйф удивленно поднял бровь, Мэтью объяснил: — Хорошая весть, что вы женитесь, плохая — что эта дама мисс Палмер.

— Я гость в вашем доме, сэр Мэтью, но не заходите слишком далеко!

— Хорошая весть, — продолжал Мэтью с удовольствием, — потому что я, как большинство отцов в Англии не хотел бы, чтоб вы оставались холостяком, когда моя дочь вырастет. Я допускаю, что Джулия не была робкой девственницей, когда вы залучили ее в постель, но не позволю вам вольничать с Мирандой в том же доме несколько лет спустя.

— О, не волнуйтесь, Миранда в полной безопасности. Ее сходство с вами слишком разительно, чтобы я находил ее привлекательной.

— Однако, как я уже сказал, я желал бы, чтобы вашей избранницей оказалась не Элис Палмер, ибо она не способна надолго удержать вашу привязанность. И, конечно, я бы предпочел, чтоб ее состояние было больше. Вполне понятно, — Мэтью обезоруживающе улыбнулся. — Я тоже был младшим сыном, но ушел в большой мир и благодаря алмазам научился делать деньги — в поте лица добывая эти самые камни из земли своими руками, — он взглянул на руки, одна из которых была забинтована. — Вы должны были попытаться сделать то же самое.

— Единственное, что бы я хотел сделать своими руками — это двинуть вам по физиономии, — любезно сообщил Рэйф.

Мэтью, не обращая внимания на это замечание, поднялся, чтобы наполнить стакан и встал по другую сторону камина.

— Если вы хотите жениться на деньгах, то Тиффани Корт — идеальная кандидатура. Более того, у меня определенное впечатление, что она не будет против: я заметил, что весь вечер она с вас глаз не сводила.

— Тогда вы заметили больше, чем я. Вы удивляете меня, сэр Мэтью, поскольку я полагая очевидным, что раз я дал слово Элис, то уже не могу делать предложение кому-либо.

— Вы еще не помолвлены официально, а Элис — не та девушка, чтобы спешить с этим. Ваш отец, можно сказать, полностью покорен мисс Корт. Что до общественного мнения, то гарантирую — все мужья и отцы будут чувствовать то же, что и я, и только будут рады проложить вам дорогу скатертью на ту сторону Атлантики.

— Я знал о вашей растущей ко мне неприязни, — сдержанно сказал Рэйф, — и соответственно был удивлен приглашению на этот уик-энд. Я не понимаю, почему вы ведете себя столь неприкрыто оскорбительно, и не собираюсь предоставлять возможности для дальнейших выпадов.

Он коротко поклонился и направился к двери.

— Минутку, Деверилл, я еще не ответил на ваш первый вопрос. Не назвал имя особы, которой совсем ни к чему встречаться с вами. Это Лора, — Мэтью сделал паузу и глянул на Рэйфа в упор. Насмешлив огоньки исчезли из его глаз. — Лора, Деверилл, — повторил он. — Держитесь, подальше от моей жены!

Дверь хлопнула, и Мэтью откинулся в кресле.

— Я сделал свой ход, Тиффани, — пробормотал он. — Очередь за тобой.


Дверь в спальню Тиффани была слегка приоткрыта. Она отпустила горничную, и, накинув самую прозрачную и соблазнительную ночную рубашку, напрягала слух, стремясь уловить звук шагов на лестнице. Если Мэтью успешно отыграл свою роль, то время близится. Ага, вот! Тиффани осторожно подкралась к двери и мельком увидела Рэйфа на винтовой лестнице. Он поднимался к себе наверх. Мэтью был прав — Рэйф пройдет прямо в свою комнату, слишком возбужденный, чтобы задержаться с другими гостями.

Она вздохнула с облегчением. Итак, план сработал превосходно. Мэтью говорил, что Лора всегда отводила башни самым молодым гостям, и он позаботится, чтобы она и Рэйф оказались в одном крыле. Все, что нужно делать — это ждать, когда он спустится в ванную на ее этаже. Ожидание — хуже всего… искушение взбежать вверх по лестнице было слишком сильно… но нет, это он должен прийти в ее комнату, а не она в его — на тот крайний случай, если она будет вынуждена прибегнуть к запасному варианту.

Последний взгляд в зеркало на водопад волос, черных, как вороново крыло и прекрасное тело, мерцающее сквозь почти прозрачный шелк, но не выказывающее ни намека на беременность. И вот снова его шаги по лестнице, клацание открывающейся двери ванной… пора.

— Рэйф, я должна поговорить с вами. Пожалуйста!

Он был удивлен, рассержен и обескуражен одновременно. Одетый только в шелковый синий халат, он явно не ожидал кого-либо здесь встретить.

— Нам нечего сказать друг другу, — холодно произнес он, — тем более здесь и сейчас.

И он хотел пройти мимо нее по лестнице к себе, но она загородила ему дорогу.

— Пожалуйста! Я нуждаюсь в вашей помощи!

— Хорошо, — согласился он, — но только на пять минут.

И вошел в комнату.

Тиффани закрыла дверь и подошла к нему, встав очень близко, но он отвел глаза от восхитительной округлости ее груди, едва прикрытой ночной рубашкой, и отступил на несколько шагов.

— На самом деле я хотела извиниться.

— Вы хотели извиниться? Не думаю, что вы вообще знаете о существовании этого слова.

— Я была несчастна с тех пор, как мы с вами так нехорошо расстались в Нью-Йорке.

— Разве ваш любовник не заставил вас забыть об этой неприятности? Чем Филип не подходящая замена?

Тиффани растерялась, она даже не подозревала, что он знает о Филипе.

— Нет, это было невозможно. Когда я приехала в Лондон, то поняла, что совершила ужасную ошибку, и что я совсем не люблю его. — Она сделала паузу. — Я люблю вас.

— Тогда вы сделали вторую ошибку, — холодно ответил он.

Он стоял неподвижно, заложив руки в карманы синего шелкового халата, и Тиффани была уверена, что под халатом на нем ничего нет. Внутри у нее все сжалось, и страсть охватила ее тело, как пламя. На первом месте по-прежнему оставался план, но теперь она желала и его тоже. С дрожью она осознала, что всегда желала его.

— Почему? Конечно же, ваши чувства ко мне не изменились! Пожалуйста, скажите что ваши чувства не изменились!

Она приблизилась вплотную, ее пальцы развязали пояс его халата, пробежались по мускулам обнаженного тела, погладили твердые мышцы живота, прежде, чем нащупать восставший член. Она услышала как прервалось его дыхание и торжествующе подумала, что победила — он поверит, что ребенок от него — и заставит, или окружающее заставят согласиться Рэндольфа на брак.

— Мои чувства здесь ни при чем. Высокопарным выражением, уместным в мелодраме, мне следует ответить: «Я дал слово другой». — Но он не отодвинулся.

— Ах, она! Ты не любишь ее! Уедем со мной в Нью-Йорк.

— Странно, что обладая такой великолепной хваткой в вопросах бизнеса, вы, однако, так мало знаете о чести.

— Моя честь — одна из тех вещей, которыми я готова поступиться для тебя.

Она сомкнула руки на его голой спине, прижавшись к нему грудью и бедрами.

— А что об этом скажет Рэндольф?

— Он не сможет сказать ничего, — прошептала она, уткнувшись в его шею, — если ты займешься со мной любовью.

Он медленно извлек руки из карманов, и обхватил ее, прижав к себе еще крепче. Он целовал ее, ласкал ее груди, поглаживая соски, пока они не затвердели под его прикосновением. Тогда он поднял ее и понес в постель. Его губы обжигали, а пальцы касались ложбины между бедрами, доводя ее до экстаза в ожидании магического момента, когда он войдет в нее. Сегодня не будет отступления, потому что нет больше ни страхов, ни сомнений, и хотя Филип был хорошим любовником, он никогда не ввергал ее в такую бездну желания, как сейчас это делал Рэйф.

— Ну же, — настойчиво прошептали ее губы, — ну же?

Но со сверхчеловеческим усилием Рэйф Деверилл оторвался от нее, скатился с постели и встал, запахнув халат и решительно затянув пояс.

— Не знаю, какую игру ты затеяла, Тиффани, но я в нее не играю.

— Ты не можешь бросить меня так! — взмолилась она.

— Ты бросила меня… так, — напомнил он. Взгляд его серых глаз прожигал ее насквозь. — Что-то очень странное происходит в этом доме. Сначала Филип внезапно исчезает со сцены, а я получаю неожиданное приглашение только для того, чтобы быть грубо оскорбленным хозяином. Затем прибываешь ты, к явному удивлению всех, за исключением сэра Мэтью, и изображаешь сердечную перемену. — Он умолк и с сомнением покачал головой. — Тиффани Корт не умеет извиняться и никогда не скажет мужчине, что любит его, до того как он сам сделает ей подобное признание, — Тиффани Корт слишком горда, чтобы так поступать. Ты не любишь меня, Тиффани, ты используешь меня. А я не тот человек, которого можно использовать.

Тиффани словно окатили ледяной водой; любовный пыл умирал от холодности его слов, сменяясь отчаянием. Сначала Тиффани словно онемела: она проиграла и никак не могла решиться прибегнуть к последнему оружию.

— Кроме того, я не изменю своему слову Элис Палмер. Она не обладает ни твоей красотой, ни твоими миллионами, но никогда не была расчетливой и беспринципной стервой.

Тиффани поднялась с постели и встала между Рэйфом и дверью. Она потерпела поражение. Ей так хотелось выйти за него замуж, но теперь волей-неволей приходилось обращаться к запасному плану. Мука в ее глазах исходила прямо от сердца, потому, что ничто теперь не могло спасти ее от Рэндольфа. Странно, подумала она с удивительной отстраненностью, как неизбежно все вело к этому концу, как замечания, сделанные когда-то Джерардом, Рэндольфом и самим Рэйфом указывали на неминуемый финал.

Она бросила взгляд на часы — половина первого. И тогда Тиффани открыла рот и закричала.

Мэтью был захвачен врасплох, когда игроки в бридж начали зевать над сэндвичами и напитками уже к полуночи — на полчаса раньше, чем обычно. Уход Тиффани лишил вечер изюминки, и этот эффект усилился пребыванием в бильярдной двух наиболее привлекательных мужчин.

— Где Рэйф? — поинтересовалась Шарлотта.

— Пошел прогуляться. Похоже, его отсутствий достаточно, чтобы испортить настроение любой женщине в этом доме, — легкомысленно ответил Мэтью.

Гости, один за другим удалялись спать. Слава Богу, еще остались Джулия и Альфред, занимавшие комнаты в Западной башне — их он мог ненадолго задержать.

— Лора, я скоро поднимусь… Джулия, Альфред, не уходите — распейте со старым дядей по последнему бокалу.

Джулия широко зевнула.

— Очень любезно, что вы предложили, дядя Мэтью, но не сегодня. Я валюсь с ног.

Он усмехнулся.

— Тем хуже для тебя, ибо я в настроении выслушать перечень твоих наиболее насущных нужд, и обнаружил, что моя больная рука уже в состоянии выписывать чеки.

— Ну, в таком случае я предпочту виски. Так же и Альфред. Садись вон там, Альфред, как хороший мальчик… Так вот…

После двадцати минут разговора и нескольких обещаний Мэтью посмотрел на часы и ловким маневром завершил разговор. Альфред уже спал в кресле.

— Может, не будем его будить? — спросил Мэтью.

— Господи, конечно, а то он непременно заблудится, — Джулия подарила супругу взгляд, полный аффектированного презрения, и продела руку под локоть Мэтью. — Я наслаждалась нашей беседой, Мэтью.

Он улыбнулся, зная, что Джулия называет его по имени только когда она счастлива и смотрит на него с явно не предназначенной доброму дядюшке симпатией. Приятно быть уверенной, что ее чары все еще действуют. Он снова взглянул на часы. Двадцать пять минут первого.

— Я провожу тебя до комнаты.

— Господи Боже! Какая исключительная галантность! Нет необходимости, никто не попытается изнасиловать меня на лестнице… к сожалению.

— Я не хочу допускать даже малейшего риска, — их руки все еще соприкасались, он ласково сжал ее локоть. — Матушка мало занималась моим воспитанием, сосредоточив все усилия на твоем отце, который, как тебе известно, являл собой еще более неблагодарный объект для ее бесконечных попыток — но одно она мне в мозги все-таки вбила: джентльмен всегда должен провожать даму до самой двери.

— Не знаю, что нашло на вас сегодня, но это так приятно, что я не возражаю. Нет, знаю, это влияние американки. Она не выходит у вас из головы — надеюсь, это единственная часть вашего тела, которую она возбуждает.

— Дорогая Джулия, какое шокирующее предположение.

Они достигли подножия винтовой лестницы и начали подниматься.

— Хм. Не дурачьте меня. Если б вы были на несколько лет помоложе…

— Годы ничего не могут поделать со мной, — прервал ее Мэтью, — но ведь есть Лора…

— Я все еще с трудом представляю вас в роли верного семьянина.

— Если бы я не был твоим дядей, Джулия, я гарантирую, что ты сочла бы это еще более затруднительным. — Он стиснул ее руку и порочная усмешка осветила его лицо. — А так тебе придется поискать еще кого-нибудь успокоить там, где свербит.

— Мерзавец! — Она отступила на несколько шагов по лестничной площадке и возмущенно глянула на него. Потом расхохоталась: — Вы всегда были мерзавцем, Мэтью. Полагаю, это одна из причин, по которой я вас так люблю. Всегда питала слабость к мерзавцам. — Выражение ее лица изменилось. Печаль на нем смешалась с яростью и разочарованием. — Но вы не первый в списке. Худший мерзавец в Англии — это…

Пронзительный вопль как выстрел нарушил тишину. Мэтью и Джулия замерли, глядя друг на друга в явном изумлении и шоке, но когда вопли повторились, он выпустил ее руку и, взбежав вверх по лестнице, распахнул дверь комнаты Тиффани. Джулия не отставала от него.

Тиффани била кулачками по груди Рэйфа. Когда Мэтью ворвался в комнату, она с горькими рыданиями кинулась ему на шею. Мэтью освободил забинтованную руку из повязки, нежно обнял девушку, и, словно защищая, прижал к себе.

— Дорогая девочка, скажи мне, что случилось? Неужели он…

Тиффани кивнула.

— Я была в постели… он вошел в комнату… зажал мне ладонью рот, чтоб я не могла кричать и потом… — Она вздрогнула. — Я… не приехала, если… знала, что он здесь! — бессвязно воскликнула она. — Он уже пытался это сделать раньше, в Нью-Йорке.

Мэтью похлопал ее по плечу, но сказать ничего не успел, поскольку Джулия накинулась на Рэйфа как дикая кошка.

— Насильник! — завизжала она. — Тебе мало того, что ты получал законно или добровольно, ты накинулся на гостью в доме моего дяди! Постель — вот все, о чем ты думаешь! Новое тело, еще одна возможность проверить свое мастерство. Большое самомнение говорит тебе, что все женщины на свете только и мечтают заняться с тобой любовью! — Всхлип вырвался из горла Джулии при воспоминании о его объятиях, о прикосновениях, зажигавших в ней пламя. — Насильник! — вновь прошипела она. — Но не думай, что ты уйдешь от расплаты. Я буду кричать об этом на всех перекрестках. Я позабочусь, чтобы все узнали об этом!

— Довольно, Джулия. Полагаю, Тиффани больше нуждается в твоем внимании, чем он.

— Мы должны разбудить домочадцев. Пусть все узнают!

— Утром. Дай лорду и леди Эмблсайд хоть эту ночь поспать спокойно.

Рэйф не мог ни двинуться, ни говорить. Он только ясно понимал: отрицать что-либо тщетно — что будут стоить его слова против показаний прелестной невинной девушки, да еще находящейся в трауре по отцу. Ему все же удалось стряхнуть оцепенение и подойти к двери. Здесь он остановился и глянул в синие глаза Мэтью.

— Вы не последний раз слышите обо мне, сэр Мэтью, — четко произнес он, — и хотя я не понимаю, какая лично вам выгода от этого спектакля, я вас не прощу. И, раз теперь я не женюсь на Элис Палмер, возможно, вам придется лучше запирать свою дочь!

Он поднялся по лестнице к себе в комнату и хлопнул дверью. Мэтью, выругавшись, последовал за ним и повернул ключ в замке. Размахивая ключам, он повернулся к плачущей Джулии и Тиффани, стоявшей с каменным лицом.

— Я отдам его Лоре, — сказал он.

Много позже Лора приподнялась на подушках, убедилась, что Мэтью спит и выскользнула из постели. Она тихо подкралась по толстому ковру к туалетному столику, взяла ключ, извлекла что-то из ящика и покинула комнату. Затем она пробежала по длинным коридорам, по лестницам вниз, по лестницам вверх — до мансарды Западного крыла. Трясущимися руками она вставила ключ в замок и открыла дверь.

Рэйф, полностью одетый, стоял у открытого окна.

— Лора, я знал, что вы не покинете меня в этой идиотской ситуации.

— Это безумие. Полное безумие. Я знаю, что вы этого не делали, но…

— Мое слово против ее, — закончил он улыбнувшись.

— Знаю, но мы можем подождать завтрашнего дознания. Возможно, ваша мать сумеет заставить Тиффани отказаться от своего обвинения.

— Моя мать не так давно выразилась по этому поводу совершенно определенно. Она давно готова услышать обо мне самое худшее. Мать, — с уверенностью предрек Рэйф, — первой отречется от меня сегодня утром.

— Тогда вы должны бежать, потому что скандал вас погубит. Кроме того, — Лора серьезно взглянула на него, — вы должны поговорить с Элис. Она очень любит вас, и, думаю, выйдет за вас, несмотря ни на что.

— Нет, — он выразительно покачал головой. — Я, кажется, потратил весь последний день в заявлениях о своей верности ей, но вы, Мэтью, и Тиффани были правы — я не люблю ее и из нашего брака ничего бы хорошего не вышло. Нет, лучшее, что я могу сделать для Элис — это исчезнуть и дать ей возможность найти кого-нибудь другого.

— Я помогу вам покинуть дом, но могу ли я еще в чем-то вам помочь! Дорогой Рэйф, вы столько для меня сделали. Позвольте теперь и мне помочь вам.

Он заколебался, борясь со своей гордостью, но решился и взглянул ей в глаза.

— Деньги. Мне крайне неудобно просить, но не могли бы вы ссудить мне немного наличных? К сожалению, я не смогу обратиться в свой банк до понедельника.

— Я подумала об этом. — Лора протянула пачку банкнот.

Он спрятал деньги в карман.

— Не окажете ли мне еще одну услугу?

— Конечно.

Он быстро набросал несколько строк на листке бумаги.

— Пошлите записку сержанту Кингу вот по этому адресу. Пусть собирает команду и ждет меня на «Корсаре».

— А когда вы окажетесь на борту корабля, куда вы отправитесь? — Лора не скрывала печали.

— Куда-нибудь. Туда, где ветры и приливы примут меня. — Рэйф положил руки ей на плечи. — Но где бы я ни был, — тихо сказал он, — я буду думать о вас. — Он обнял ее, и в его поцелуе было чарующее сочетание нежности и страсти.

Затем, после того как Лора снова заперла дверь его комнаты, они выбрались на парадное крыльцо, и он исчез во мраке грозы.

Глава четырнадцатая

— Он действительно изнасиловал тебя?

Лицо Рэндольфа было абсолютно непроницаемым.

— Да.

— Теперь ты, конечно, выйдешь за меня?

— Не обязательно, Рэндольф. У: меня пока нет причин опасаться, что могут быть… последствия.

— Все уже говорят об этом происшествии. Мы должны пресечь слухи, или бизнес пострадает.

Тиффани держала себя в рука. Однажды она сказала, что сам дьявол не сможет создать обстоятельства, при которых она выйдет за Рэндольфа, но она не принимала в расчет Мэтью Брайта.

— Я выйду за тебя, Рэндольф, но при одном условии. Я оставлю тебе банк, однако «Корт Даймондс» — мой.

— Согласен.

Рэндольф ответил сразу же, поскольку предвидел, какую позицию она займет. Он также был хорошо осведомлен о странных обстоятельствах изнасилования, и не был уверен в случайности того, что нападение произошло в доме давнего врага Джона Корта и столь скоро после его самоубийства. Несмотря на постоянные расспросы, Рэндольфу так никогда и не удалось принудить Джона Корта посвятить его в причину этой старой вражды, но было совершенно ясно, что недавние события связаны с ней. Однако он не выдавливал у Тиффани объяснений — он получил что хотел и пока что был согласен довольствоваться этим.

Они прибыли в Нью-Йорк с гробом Джона Корта на борту, и были встречены истерией толпы и клацаньем фотокамер. После похорон Тиффани отправилась в Ньюпорт готовиться к свадьбе. Достойной церемонии при данных обстоятельствах представить было невозможно, но она преуспела достаточно, чтобы не разочаровать обожающую ее публику. Она была одета в великолепное белое платье и позировала фотографам на террасе, придав лицу выражение, в котором было достигнуто верное сочетание счастья и скорби. На фотографиях был виден Рэндольф, который нежно улыбался ей, однако руки его покоились на трости с серебряным набалдашником.

Ночью Тиффани вернулась в свою прекрасную белую спальню, где горничная расчесала ее блестящие иссиня-черные волосы и поправила мерцающие складки шелковой ночкой рубашки. Оставшись одна, Тиффани неустанно ходила из угла в угол. Желудок ее сжимался от зловещих предчувствий, а лицо было бледным как смерть.

Когда вошел Рэндольф, она вся напряглась, но взглянула на него гордо, в ее глазах был вызов. В явлении Рэндольфа было некое несоответствие — он был в халате, но по-прежнему держал свою трость. Пожалуйста, взмолилась Тиффани, пусть все это побыстрее кончится!

Рот его дернулся.

— Снимай рубашку! — грубо приказал он.

Она уставилась на него. Как смеет он так разговаривать? Но затем она истолковала его слова как признак нетерпения, и, надеясь, что это ускорит представление, подчинилась.

Темные глаза Рэндольфа блеснули при виде совершенства ее белого тела. Этого он и ожидал, но равное удовольствие доставляло ему воинственное выражение ее лица. Он отложил трость и обнажил тело, белое и гибкое, как у нее, но с широкими мощными плечами и мускулистыми руками. Он сгреб ее, привлек к себе, впился ей в губы и почти задушил грубостью своего поцелуя. Держа ее за плечи, он постепенно стискивал их все сильнее, пока Тиффани, высвободив наконец рот, не охнула:

— Ты причиняешь мне боль! Ради Бога, давай поскорее с этим закончим!

— Ну, Тиффани, ты меня удивляешь! Я думал, ты страстная женщина.

Он еще сильнее сдавил ее, и лицо Тиффани скривилось от боли.

— Твои постельные манеры, Рэндольф, оставляют желать много лучшего. Я вряд ли сравню тебя с Казановой — ты точно не тратил время, чтобы ухаживать за женщинами и завоевывать их.

— Нет, — тихо ответил он, — мои вкусы гораздо ближе к одному из его современников. А ты предпочитаешь манеры Рэйфа Деверилла, Тиффани? Опиши их мне.

— Не будь смешон.

— Опиши мне! — быстрым, сильным движением он швырнул ее на постель, так, что она упала на спину, и нависнув над ней, ухватил за локти, наслаждаясь властью своей физической силы.

— Нет! — ее лиловые глаза горели на белом лице, тело напряглось от отвращения и страха. От запаха его одеколона ее тошнило. — Ты что, какой-нибудь извращенец или вуайер, который возбуждается от подобных вещей?

— Можно сказать и так.

Внезапно он выпустил ее, и она с облегчением слегка отодвинулась, обхватив себя руками, поглаживая нежную кожу и багровые отметины, оставленные его хваткой. Она повернулась набок, так что могла погрузить лицо в шелковую прохладу покрывал, радуясь ощущению, что он отстал от нее. Но тут она почувствовала обжигающую боль от жестокого удара по ягодицам.

Тиффани закричала и перевернулась на кровати, глядя на него, стоявшего с тростью в правой руке.

— Просто маленькая предварительная игра, Тиффани. Я надеюсь, ты мне подыграешь.

— Игра? Ты называешь порку игрой? — Но она была испугана и это читалось в ее глазах. Тиффани осознала не только ужас нынешней ночи, но и всех последующих.

— Тебе не следовало быть такой гордой, Тиффани. И тогда у меня не возникло бы желания сломить твой своенравный дух.

Он снова занес трость с серебряным набалдашником, и Тиффани попыталась уклониться, но молниеносный удар настиг ее, она споткнулась и почти упала. Он замахнулся вновь, и она отчаянно рванулась, чтоб упредить его и дотянуться до колокольчика — вызвать горничную, но едва она коснулась звонка, как трость обрушилась на костяшки ее пальцев. Придерживая раненую руку, Тиффани забилась в угол. Однако она не сдавалась:

— Я с тобой разведусь! Я обвиню тебя в избиении!

Испарина выступила на его лице, он тяжело дышал, возбужденный насилием, как никогда раньше.

— Сделай это и потеряешь свою алмазную компанию. Конечно, алмазы стоят жертвы?

Она смотрела на него с сердечной болью, зная, что он прав, что она вынесет все ради алмазов.

— Ты не можешь бить меня! Люди заметят следы. Я не грязная девка, которых ты избивал, чтобы удовлетворять свою извращенную похоть!

Он знал, что она будет сопротивляться, хотел этого, потому что потом ее полная покорность будет еще приятней. Но она была права насчет следов на теле. Нельзя допускать, чтобы горничная их увидела, и догадалась, что произошло. Сегодня он не станет больше ее бить. Однако он пригрозил ей тростью. — Возвращайся в постель.

Молча, не отрывая глаз от его лица, Тиффани доползла до постели и со страхом следила, как Рэндольф бросил трость и достал из кармана халата несколько кусков ткани.

— Что ты делаешь?

Вместо ответа он ухватил ее правую лодыжку, обернул ее полосой ткани и начал привязывать к ножке кровати. На миг Тиффани растерялась, но потом начала яростно бороться, пытаясь высвободить лодыжку, пнуть его свободной ногой, расцарапать ему лицо и вырвать волосы. Рэндольф только смеялся, легко справившись с ее сопротивлением. Он поймал другую лодыжку и поступил как с первой, пока Тиффани не оказалась перед ним связанная, беспомощная, с широко расставленными ногами. Рэндольф встал между ними на колени, прижав ее запястья к постели.

— Пришпилена, как бабочка, — со смешком сказал он, — как я и обещал, — и вошел в нее так грубо, что Тиффани не могла сдержать крика. В экстазе он следил, как отражаются на ее лице ненависть, страх и боль, наслаждаясь каждой секундой своего триумфа.

После он развязал ей ноги, улегся рядом и вскоре уснул, но глаза Тиффани до утра оставались омытыми. Ради алмазов она вынуждена будет жить с Рэндольфом, но как она вынесет это? Что ей делать? Любое решение было плохим, выхода не было, к тому же в результате жестокости Рэндольфа на следующий день Тиффани потеряла ребенка Филипа! Последствием выкидыша было довольно тяжелое состояние, но несколько чудесных дней она смогла провести в определенном покое и постаралась дать уму и телу возможность исцелиться. Но возвращение здоровья означало возвращение Рэндольфа в ее спальню и вскоре с ужасом, не веря глазам, она увидела его, размахивающего плетью.

— Ты сошел с ума! — выкрикнула она в порыве ярости, вырвала у него плеть и хлестнула его. Только позже она вспомнила, что он не сделал никаких попыток удержать оружие. Пока же, в слепом гневе, она просто била его так сильно, как могла… пока не увидела его лица и не поняла, что он этим наслаждается.

Рэндольф был истинным садистом, он получал удовольствие, причиняя боль, а не испытывая ее. Однако с Тиффани его извращенность становилась более утонченной: он желал властвовать над ней, и существовало множество способов, коими он мог этого достигнуть. Поэт Суинберн был поклонником бичевания и описывал прелести порки, которые испытывает беспомощная жертва, бешеную ярость прекрасной женщины. Это было совсем не в стиле Рэндольфа, но его порочный ум измыслил вариацию темы.

Тиффани выронила плеть и закрыла лицо руками, глубоко униженная сознанием того, что ее сопротивление доставляет ему столь извращенное удовольствие. Она поняла смысл сделки: если она будет бить его, он воздержится от того, чтобы бить ее. Тиффани не боялась боли, но не могла допустить, чтобы шрамы и кровоподтеки уродовали ее прекрасное тело. Она медленно подняла плеть и ударила, постепенно осознавая, что удовлетворение Рэндольфа исходит не от боли, что она ему причиняет, а от того отвращения, что она испытывает, принимая участие в этом непристойном действе, что она должна каждый раз бороться с собой, что ей противно, но она вынуждена подчиниться, признавая тем самым власть Рэндольфа над ней.

Спустя три месяца она забеременела, и Тиффани, — которая ненавидела быть женщиной и вынашивать детей — была счастлива сверх меры. И вовсе не из-за будущего материнства. Нет, она просто предположила и правильно, что Рэндольф до рождения ребенка оставит ее в покое.

— Мы должны назвать его Джоном, в честь твоего отца, — заявил Рэндольф, когда их сын появился на свет.

— Ни при каких обстоятельствах я не назову никого и ничего в честь своего отца, и в последнюю очередь собственного ребенка.

— Ну, тогда Рэндольфом — в честь меня.

— Его имя будет Бенджамин.

Бенджамин? Скажи на милость, почему Бенджамин?

Тиффани не ответила. Она взяла ребенка на руки и крепко прижала к себе, желая, чтоб ребенок пошел в нее, а не в Рэндольфа, унаследовал ее дух, ее веру и стремления, переносящие их на залитый солнцем двор в Оксфорде: никогда не сожалеть, никогда не объяснять, никогда не извиняться.

Загрузка...