Ловец душ и навья невеста

Глава 2

Дом Вилмоса Гроха был огорожен высоким кованым забором, за которым виднелся чахлый садик и неработающий фонтан. Рихард дернул за шнурок и услышал мелодичный звон.

Карна осталась дома заниматься бухгалтерией. Она его отбрила. В общем-то это было ожидаемо – достаточно лишь раз на нее взглянуть, и понятно, что абы с кем такая спать не станет. Но ощущать себя тем самым «абы кем» оказалось неприятно.

Рихард подергал за шнурок сильнее, и звон понесся над садом к трехэтажному особняку из красного кирпича. Все окна были зарешечены, даже на третьем этаже. Вилмос боится? Или просто не экономит на безопасности? Интересно… Рихард дернул еще раз, и шнурок остался у него в руке. Бросив его на чахлую траву, Рихард спрятал руки в карманы.

По дорожкам, усыпанным мелкими белыми камешками, к нему уже спешила долговязая фигура в сером сюртуке. Вилмос Грох собственной персоной? Еще интересней. Мужчина открыл ворота, впуская Рихарда, и поправил темные очки, съезжающие с переносицы. Заискивающая улыбка на его лице была еще одной странностью. Несколько лет назад Рихард поймал навь, досаждавшую Вилмосу Гроху, – служанку, затаившую на него обиду и являвшуюся за расчетом и после смерти. Тогда Грох разговаривал с ним свысока и сквозь зубы. Впрочем, Рихард не обращал на такие мелочи внимания. Выставил счет в два раза больше, да и все. Работа научила его не копить мелкие обиды: после смерти он рассчитывал обрести покой, а не являться к кому-нибудь по ночам.

Теперь же Вилмос Грох поймал его руку в свою и долго ее тряс и жал, улыбаясь, как старому другу. Темные стекла очков – на вид совсем новых – скрывали его глаза. Небось прикупил специально перед встречей с ловцом.

– Рад, очень рад, что вы пришли, – сообщил он.

– Вчера мне доставили от вас письмо и задаток, – сказал Рихард, забирая свою ладонь из цепкой хватки Вилмоса Гроха. – Не делайте так больше. Я предпочитаю сначала обсудить дело, а потом уже брать деньги.

Вилмос выглядел исхудавшим: щеки ввалились, кожа на шее обвисла смятым мешочком. А глаза за темными стеклами блестели так, будто совсем недавно он хорошенько принял на грудь. Судя по запаху, так и было. Если бы здесь был Уго, то определил бы по выхлопу и сорт, и год спиртного.

– Деликатное дело, понимаете ли… – замялся Вилмос. – И помощь ловца просто необходима.

– В письме вы написали, что у вас завелся жрун.

– Да, – вздохнул Вилмос.

– Так что же в том деликатного? – спросил Рихард. – С такой работой могли бы справиться и обычные полицейские.

Раздражение билось в стенки черепа, как назойливая муха в окно. К чему нагнетать всю эту таинственность? Жрун – одна из простейших низших навей. Часть души человека, страдающего – или наслаждающегося, как посмотреть, – чревоугодием, после смерти не находит покоя и овладевает каким-нибудь животным, которое также любит хорошенько поесть. Получается, жрун – существо мерзкое, вечно голодное, но зато и легко убиваемое, поскольку обычно отличается малой подвижностью из-за лишнего веса.

– Во-первых, я не желаю огласки, а полицейские наверняка раструбили бы о моей проблеме по всей Рывне, – пояснил Вилмос, с подозрением посмотрев по сторонам, будто за одним из лысых кустиков мог притаиться шеф полиции – мужчина крупный, красномордый и вечно пыхтящий как паровоз. – А во-вторых, только вы можете мне помочь.

– Рассказывайте по порядку, – попросил Рихард, утомившись от всей этой загадочности. – В какое животное подселилась навь?

– В собачку Мирабеллы Свон, – сообщил Вилмос. – Моей любовницы.

Мирабелла Свон блистала в прошлом театральном сезоне, и ее фотографии не сходили с первых страниц газет. Рихард вспомнил курносый носик и закручивающиеся к выщипанным бровям ресницы, густые и длинные, как у куклы, которая закрывает глаза, когда ее кладут на спину.

– Я привез ее сюда отдохнуть…

– Отдохнуть? – недоверчиво уточнил Рихард. – В Рывне?

– Я женатый человек, – тяжело вздохнул Вилмос. – И отец моей жены – сами знаете кто. Поэтому курортные города не подходили. И уж тем более я не мог открыто ухаживать за Мирабеллой в столице. Она согласилась провести несколько недель в Рывне. Взяла собачку – свою любимицу. Мерзкое создание, если честно, даже в лучшие времена. И вот… – Он снова горестно вздохнул. – Мирабелла в горе. Рыдает, страдает и вся исхудала.

– Ей придется смириться с потерей, – заявил Рихард.

– Не придется! – В голосе Вилмоса звякнула сталь. – Я сказал ей, что ловец сможет прогнать навь из песика.

Рихард недоверчиво посмотрел на Вилмоса, но тот, кажется, не шутил.

– Это невозможно, – произнес он раздельно и медленно, как ребенку, а Вилмос схватил его под локоть и потащил по дорожкам сада. – Нельзя достать навь из животного.

– Понимаете, – доверительно произнес Вилмос, ведя Рихарда по саду, – Мирабелла – дура. Красивая, но дура. Она как тот баран – уперлась рогом, что собачку можно спасти. Наслушалась баек, начиталась желтых газетенок. Развесила по дому сушеных веников, проводила какие-то ритуалы, чтобы изгнать жруна.

– Дайте угадаю. Ничего не вышло, – скривился Рихард, еще больше раздражаясь.

Вместо того чтобы обратиться в полицию или к нему как можно раньше, они тянули, а жрун тем временем рос.

– Я не могу вызвать полицию, – опять вздохнул Вилмос, поправив темные очки. – Они, конечно, убьют жруна, изрешетив его серебряными пулями, но это наверняка попадет в газеты, а Мирабелла будет лить слезы над телом Жожо.

– Жожо?

– Жозефина, так зовут собачку. А мне не хочется огласки и слез. Я, по правде сказать, устал от страданий. Мне хватает и жены. Мирабелла такая веселая, у нее смех как ручеек. Так и звенит. А теперь она плачет.

– Но я не могу помочь! – Рихард решительно выдернул руку, и они остановились там же, откуда начали прогулку, – у пересохшего фонтана, в чаше которого лежали красные листья.

– Вы сделаете это. – В голос Вилмоса вернулись привычные властные нотки. – Я знаю, что вы уже делали это однажды.

– С человеком, не с собакой.

– Я заплачу. Сто шендеров. Сто пятьдесят.

– Я не собираюсь так рисковать из-за псины.

Рихард развернулся к кованому забору, и слова Вилмоса прилетели ему в спину:

– Если вы согласитесь, то никто ни о чем не узнает.

Рихард остановился и слегка повернул голову.

– Я о результатах вашей проверки, – вкрадчиво пояснил Вилмос.

Рихард посмотрел себе под ноги. Красные листья на садовой дорожке, усыпанной светлой каменной крошкой, казались узкими лодочками на белой реке. Интересно бы знать, кто проболтался. Надо сообщить Грегору, что в его участке крот.

– Двести, – обозначил он цену.

– По рукам, – торопливо согласился Вилмос.

– Значит, здесь ваш жрун, – сказал Рихард, остановившись перед дверью, заколоченной досками.

Дверь тяжелая, дубовая, это хорошо. Из-под нее торчат кончики столовых приборов. Кто-то догадливый напихал туда серебряных ложек и вилок. Значит, к дверям тварь не подойдет. Высшую навь это бы не остановило, но у жруна мозг работает только в одном направлении – чего бы сожрать.

– Давно кормили?

– Позавчера, – ответил Вилмос и приосанился. – Потом я понял, что это становится небезопасным, и принял меры.

Он что, гордится собой? Вот идиот. Рихард прижался ухом к двери. Откуда-то снизу доносились завывания женщины, довольно мелодичные, будто та упивалась своим горем. Из-за угла выглянула служанка в белом чепце, увидела ловца и, ойкнув, метнулась по лестнице вниз.

– Кажется, я видел фотографию собачки, – вспомнил Рихард.

На фото в газете Мирабелла Свон держала под мышкой то ли крысу, то ли облезлого песика. Узкая морда с вытаращенными глазами лежала на пышной груди, выставленной в декольте.

– Да, она везде ее с собой брала, – подтвердил Вилмос. – Редкая порода. Лысая свиристелка. Постоянно издает какие-то звуки: то лает, то скулит, даже когда спит – храпит, как мужик.

Рихард снова прижался ухом к двери – тишина. Потом послышался тихий цокот. Будто кто-то крался к двери на когтистых лапах.

– Сколько ему уже? – спросил Рихард.

– Жожо? Кажется, года три, надо спросить Мирабеллу…

– Жруну. Когда вы заметили, что с собакой что-то не так?

– Да она всегда была с придурью, – нахмурился Вилмос. Он снял очки, но, опомнившись, снова водрузил их на нос, хотя в полумраке коридора наверняка едва мог видеть через темные стекла.

– Когда у нее усилился аппетит? – терпеливо уточнил Рихард.

– С неделю назад. А может, и больше.

Выходит, жруну уже больше недели, и два дня он сидит там некормленый. А теперь Вилмос предлагает ему зайти в комнату и посмотреть в глаза твари, которая наверняка отрастила себе клыки размером с палец. Рихард прищурился и увидел тонкие струйки черного дыма, сочащиеся из-под двери между серебряных ложек. Вилмос, как и любой другой человек, не смог бы этого заметить. А вот смрад, тянущийся из щели, наверняка уловил бы и обычный нос.

– Ладно, – кивнул Рихард. – Я вернусь после захода солнца. В доме не должно быть людей.

– Но я думал, вы сделаете это немедля!

– Убить могу и сейчас.

– Кажется, мы это уже обсудили, – процедил Вилмос.

– Тогда переночуйте в гостинице, – посоветовал Рихард. – Здесь будет опасно.

– Постарайтесь сделать все аккуратно. – К Вилмосу вернулся обычный приказной тон. – Там шелковые обои, которые выбирала моя жена. Она любит заниматься декором интерьеров. Сейчас как раз обустраивает новый дом в столице, три этажа, галерея…

Рихард посмотрел на него внимательно – нет, не шутит.

Легкие шаги отвлекли его, и он едва успел увернуться от женщины, взбежавшей по ступенькам и кинувшейся на него с кулаками. Рихард инстинктивно отклонился, и она по инерции налетела на Вилмоса, повалив того на ковровую дорожку. Расшитый кружевом пеньюар туго обтянул выдающуюся попу госпожи Свон. Если певичка и похудела от горя, то так сразу не скажешь. Рихард протянул руку, чтобы помочь ей подняться, и Мирабелла гневно оттолкнула его ладонь. Поморгала щетками ресниц, нахмурила бровки-ниточки. Рихард встретился с ней взглядом и словно наткнулся на лед. Серые глаза смотрели на ловца трезво и осмысленно, будто Мирабелла выбирала партию, которую надо отыграть. Кукольное личико, холеное тело и глаза старого счетовода – такая далеко пойдет.

И без того пышная грудь поднялась, набирая воздуха, и Рихард досадливо поморщился.

– Он убьет ее! Убьет мою Жожо! – взрыдала Мирабелла, обличительно тыча в Рихарда пальцем. – Ты тоже убийца! – Она обернулась к Вилмосу, который, кряхтя, сел, и вцепилась в лацканы его сюртука. – Она ни в чем не виновата, всего лишь любила покушать!

– Кошечка моя, я обо всем договорился, – уверил ее Вилмос, сняв с носа поломанные очки. – Ловец достанет навь из песика.

– Правда?

Мирабелла неожиданно гибко и легко поднялась и окинула Рихарда оценивающим взглядом. Не найдя ничего интересного, отвернулась. Что-то с женщинами ему сегодня не везет.

– Половина оплаты вперед, – объявил он.

Мирабелла ушла собирать вещи для ночевки в гостинице, а Рихард с Вилмосом спустились на первый этаж. В кабинете, обитом резными дубовыми панелями, Вилмос передал ловцу увесистый мешочек с серебром и запасные ключи от дома. Плеснув виски в стакан, предложил Рихарду, но тот покачал головой. Пить с Вилмосом ему не хотелось.

– Мне надо подготовиться, – холодно сказал он. – Всего светлого.

Спустившись по ступенькам на дорожку, Рихард задрал голову и посмотрел на закрытые решетками окна.

Во рту горчило, а пальцы сами сжимались в кулаки от злости, которая глухо рычала где-то внутри. Жрун был ни при чем. И даже Карна, которая отшила его, обдав ледяным презрением, не виновата.

Больше всего на свете Рихард ненавидел, когда его принуждают. В приюте не любят норовистых, но даже наставник и его ремень с колючей пряжкой, обдиравшей кожу, оказались бессильны – Рихард так и не научился подчиняться.

Вилмос Грох приравнял его жизнь к жизни лысой псины. Рихард ухмыльнулся. Это его как раз не задевало. Знавал он людей, которые и хвоста собачьего не стоят. Но поступать по указке Вилмоса не собирался.

В голове постепенно вырисовывался план, и Рихард улыбнулся шире. Он сплюнул на белую дорожку, зашагал прочь из сада, и вскоре ворота лязгнули за ним голодной пастью. Особняк стоял на возвышенности, и сейчас вся Рывня лежала у ног Рихарда. Жестяные крыши сливались в одно серое полотно, заштопанное там-сям червлеными заплатками черепиц. На края крыш присело солнце, плеснув закатным светом, и окна домов занялись пожаром. Высокая труба крематория, отразившая багровое небо, казалась густой струей крови, стекающей в город прямо с неба. А еще ниже траурной лентой вилась Черва.

Рихарду тут нравилось. Для ловца – идеальное место. Всегда есть работа. И здесь, можно надеяться, его не достанут.

За рекой топорщился красными ветками призрачный лес, где уже сейчас, на закате, виднелись обрывки тумана. А совсем далеко вырастала гора. Такая огромная, что, казалось, с ее вершины можно шагнуть прямо в небо.

Вернувшись взглядом к реке, Рихард нашел свой дом – обычная жестяная крыша в конце переулка. В нижней части города дома жались друг к другу, словно греясь в ненастье, но его дом стоял особняком. Как и он сам.

Рихард пошел вниз по улице, постепенно ускоряя шаг. Он выделял три категории людей, готовых добровольно смотреть в глаза ловцу. Первые – просто дураки. Глаза их – словно мелкая лужица. Иногда мутная, иногда чистая – не угадаешь. Вторые – святоши. Наивно уверенные в собственной непогрешимости. Закрывающие глаза на свои недостатки и думающие, что и другие их не видят. Такие часто впадают в истерику после… Третья категория – люди, готовые за деньги на все – даже показать свою изнанку ловцу.

Но бывают и те, которые не подпадают ни под одну из категорий.

Карна не была дурой, не строила из себя святую и в деньгах не нуждалась. Но все же посмотрела ему в глаза.

Конечно, была еще Грета. Совершенно особенный случай. Пока он разбирал вещи в гостевой, она бубнила и предсказывала очередной конец света в отдельно взятом доме ловца. По ее словам выходило, что с появлением Карны его ждут большие перемены. Но, несмотря на все шрамы, оставшиеся на его теле и душе, он отчего-то надеялся, что перемены будут к лучшему.

Раскладывая свои вещи в шкафу ловца, Карна еле сдерживалась, чтобы не ущипнуть себя за руку. Ночью у нее не хватило сил, чтобы разобрать чемодан, – она провалилась в сон без сновидений, едва голова коснулась подушки, и вот теперь ей казалось, что она так и не проснулась. Неужели все это по-настоящему? Она теперь живет в чужом доме, спит в чужой постели. Она работает! И ей будут платить деньги!

Отец перевернулся бы в гробу, но его кремировали, как и мать. Сейчас мало кого хоронили по старинке, предпочитая очистительный огонь. Карна развеяла их пепел в яблоневом саду за домом. Как всегда, вспомнив родителей, Карна прошептала быструю молитву, пожелав им покоя. Всем известно, что нельзя тянуть умерших назад. Они ушли в иной мир, уплыли вверх по белой реке, и не надо звать их лишний раз.

В бумагах ловца она нашла классификацию нави. Навь, навья, навка – в народе живых мертвецов называли по-разному, суть от этого не менялась. А вот для ловца все укладывалось в четкую схему, где каждый мертвец, вернувшийся в мир живых, имел свой вес – серебром. Ведь чем сильнее навь, тем больше ловцу платили.

Самые простые навки – обрывки душ, нашедшие вместилище в животных. За них ловец брал от десятки, но иногда доходило и до пятидесяти. В расходах, потребовавшихся для уничтожения низшей нави, именуемой хвачом, числилось восемь шендеров за медвежий капкан: два – за цепь восьми метров длиной, лампадки с маслом – шесть штук по десять пентов и еще пятьдесят пентов ушло мальчику Осипу за десяток крыс. Десять шендеров ловец обозначил как необходимые траты для восстановления равновесия. Остальное, по-видимому, составляло его гонорар.

Навь уровнем повыше принимала человеческий облик. Вотумы.

Незаконченное дело, невыполненный обет, долг или месть – что-то тянуло душу с того света, и появлялся вотум – временное вместилище души. За них ловец брал от пятидесяти. Но, судя по бумагам, они появлялись куда реже простых навок, и Карна толком не понимала откуда. Вотумы выглядели так же, как и прежде, до смерти. Но если их тела сожгли или закопали, придавив кладбищенской плитой, то откуда бралась новая оболочка? Она слышала байки, что вотумы выходят прямо из черной реки, на которой стоит Рывня. Может, так и есть, иначе зачем бы нужны караулы на набережной по ночам?

Расходы на убийство вотумов Рихард не обозначал. Просто брал плату. Но Карна заметила, что по бумагам после встречи с вотумом у ловца обычно было несколько дней выходных, а то и неделя.

И высшие навьи – души, вернувшие себе свои настоящие тела. Карна нашла лишь три таких дела в бумагах Рихарда. Две нави упоминались в итоговом отчете, и за каждую ловец получил по пятьсот шендеров. А вот третью он уничтожил в этом году. «Олаф Златоглазый, около ста тридцати лет, доминирующая страсть – похоть. Обитал в ельнике у торговой дороги. Найдены останки более пятидесяти человек, для дальнейших поисков прошу предоставить полицейский наряд…» Почерк у Рихарда был резкий и угловатый, но читался легко, и Карна, проведя всего час за бумагами, вполне представляла, с чем ей придется работать.

Грета ушла сразу вслед за ловцом. Перед этим они шумели в спальне напротив, беззлобно ругаясь и шпыняя друг друга. А теперь девушка осталась одна. Что-то скрипнуло, и Карна быстро обернулась, страшась увидеть за спиной какого-нибудь монстра, на которого надо идти с медвежьим капканом… Никого не было. Белые стены, темный пол, шпингалет на двери – тонкий, как насмешка.

Она повесила в шкаф последнюю блузку, и в чемодане осталась лишь черная рамка. Карна вынула ее, погладила знакомые черты на фотографии. Эдмон подарил ее после помолвки. Мама настояла, чтобы Карна сперва окончила Институт благородных девиц, и помолвка растянулась на целых два года. Эдмон ждал, и она ждала… Так глупо. Знать бы, что так выйдет… А теперь осталась лишь фотокарточка, на которой не видно, какой яркой зелени были его глаза и как блестели бронзой кудри…

Внизу снова что-то скрипнуло, и Карна, вздрогнув, едва не выронила рамку. Глубоко вдохнула, успокаиваясь, и поставила фото на полку у кровати – туда, где раньше стоял череп, а потом вышла из комнаты. Постояв в коридоре, она не справилась с искушением и толкнула дверь напротив.

Комната оказалась узкой и темной, к тому же выходила окнами на улицу, откуда доносились шум и ругань. Кровать, шкаф и череп на подоконнике, глядящий прямо на Карну, – вот и вся обстановка.

Она быстро вышла и плотно закрыла за собой дверь. Вернувшись в свою спальню, схватила сумочку, обула ботинки и вскоре уже стояла на крыльце, жмурясь от ярких красок заката. Металлический знак ловца, висящий на козырьке над крыльцом, – круг, вертикально перечеркнутый кинжалом, – сиял в последних лучах солнца.

Скоро время ужина, который она обещала приготовить, а значит, лучше бы ей поторопиться. Поправив шляпку и застегнув плащ на все пуговицы, Карна спустилась по ступенькам и пошла вверх по улице. Заметив наемный экипаж, махнула рукой, и усатый кучер тотчас направил к ней облезлую рыжую кобылку. Остановившись, слез с козел, снял фуражку, обнажив пятачок лысины, обрамленный сальными русыми космами, и открыл дверку.

– Поблизости есть приличная ресторация? – спросила Карна, чувствуя странное облегчение уже от того, что рядом с ней живой человек. Не хвач, не жрун, не вотум. И уж точно не высшая навь.

– Смотря чего вам желается, дамочка, – ответил кучер, помогая ей забраться в экипаж. – В Крыжовенном переулке вы, окромя похлебки да жареных карасей, ничего не получите. В харчевне на Кривой улице можно и мясом угоститься. Только лучше берите чтоб целый кусок, а ежели в пирожках или там зразы, то не надо.

– А есть в Рывне место, где я могу заказать что угодно и не отравиться? – сузила круг вариантов Карна.

– Самая лучшая ресторация – «Золотой гусь», – сглотнул набежавшую слюну кучер. – Только он точно золотой – смачно готовят, да и дерут задорого.

– Далеко?

– В Рывне все недалеко, – пожал плечами мужик. – Едем?

– Едем, – кивнула Карна. – И побыстрее.