Ловкач и Хиппоза

Глава 10. О ПОЛЬЗЕ И ВРЕДЕ ПРАВДЫ.

Я с трудом удерживал вихляющуюся машину на раскисшей после ночной грозы дороге. Хотя и дорогой-то это нельзя было назвать – слегка намеченная грузовиками колея. С одной стороны тянулась желто-зеленая стена кукурузы. С другой – пологий склон, усыпанный лимонными огоньками бессмертника. Склон заканчивался густо заросшей низкими ивами и кустарником балкой. По балке извивалась неширокая речка, прозрачная, чистая, вся в пятнышках кувшинок вдоль берегов. Дорога прихотливо петляла рядом с балкой, повторяя изгибы речки. Вокруг было абсолютно безлюдно. Ни села, ни человека, ни машины. Только холмы, редкие островки деревьев и бесчисленные поля, прыгающие друг через друга к горизонту.

– Ну, надо же! Не поели, не попрощались по-человечески, – занудно ворчала Хиппоза, подскакивая на сиденье всякий раз, когда машина проваливалась в очередную вымоину. – Бабу Ксюшу обидели, хорошего человека…

В одной руке она держала открытую банку с вишневым вареньем, которую вручила ей на дорогу старуха, а в другой – большую деревянную ложку. Губы у Хиппозы были перепачканы вишневым сиропом.

– Слушай, помолчи, а? – попросил я, не отрывая глаз от дороги. Настроение у меня было – хуже некуда. Даже более отвратительное, чем вчера утром. Тем паче, что я уже явно опаздывал к Балабухе.

Впереди показался хилый деревянный мостик – четыре сдвоенных бревна, покрытых досками. Мостик в самом узком месте перебегал речку. За речкой, еле различимая в выгоревшей пыльной траве, дорога шла вдоль песчаного берега вбок и вверх, пряталась в рощице на склоне.

Хиппоза, не унимаясь, продолжала монотонно бубнить:

– Она к нам с чистым сердцем, а ты ей все обломал… Бездарно как-то все вышло…

Я бросил на зануду короткий взгляд. Она как раз с наслаждением облизывала ложку, не прекращая, впрочем, своего бухтенья:

– И молока как следует не попили. Когда ты еще парного молока попьешь?.. Ну, подумаешь, на час позже бы выехали… Гоним чего-то, гоним… Не от добра это, прости Господи…

– Ты наконец замолчишь, или нет?! – рявкнул я.

– Сам молчи! Не заставь я тебя вчера ночью на шоссе повернуть, что было бы? Загнулся бы бабыксюшин сынок Лешенька, как пить дать загнулся! А так – живет, как миленький. Небось сегодня уже с похмелюги мучается.

Я искоса посмотрел на эту беззаботную малолетнюю дуру. И решил выложить правду. Пусть привыкает, что жизнь не только сладкие ватрушки раздает.

– Не мучается, – сказал я.

– Думаешь, от наркоза кайф словил? – засмеялась Хиппоза.

– Умер он. Прямо в приемном покое.

Хиппоза поперхнулась смехом:

– Врешь!

– С таким ранением, как правило, не выживают…

Это была правда. То, что он практически не жилец, я понял сразу же, в самую первую минуту, как только мы приехали на хутор, и я увидел у мужика под полотенцем то, что и следовало ожидать – развороченные, порванные кишки и желудок. Да еще и перемешанные с ошметками навоза и грязи: как минимум гарантированный перитонит, если поблизости нет моря антибиотиков и мало-мальски нормального госпиталя. Я уже встречался с подобными ранениями. И в Афгане, и на кавказских войнах. Особых эмоций увиденное у меня не вызвало, я еще и не такого насмотрелся. Не совсем обычная штыковая рана в полость живота. Шансы выжить у него, на мой взгляд, были двадцать к восьмидесяти. Потому что перитонит почти гарантировал газовую гангрену, с которой никакие антибиотики не справятся, только скальпель. К тому же и лежал он так уже с добрый час. А умер он, скорее всего, от элементарной потери крови. Впрочем, не знаю. Я не доктор.

Хиппоза несколько секунд молча смотрела на меня широко распахнутыми глазами, пока до нее доходил смысл моих слов. И вдруг она метнула банку и ложку в отрытое окно, ринулась на меня, схватила за куртку, затрясла, заорала:

– Это все ты! Ты во всем виноват, ты! Это ты сразу на шоссе не остановился!

Невольно, защищаясь, я отпустил на мгновение руль, машина соскользнула с колеи и медленно поворачиваясь вокруг оси, боком сползла в раскисшую лужу у мостика. Мотор заглох.

– Ненавижу! – трясла меня Хиппоза. – И ты молчал?! Ничего не сказал бабе Ксюше? Ненавижу-у!..

Она все-таки вывела меня из терпения!

– А ты бы ей сказала? – ответно заорал я, чувствуя, как глаза застилает от бешенства багровый туман. И тоже затряс эту идиотку:

– Прямо так все и выложила? Матери про сына, да?! Ты у нас добрая?.. Да пошла ты к матери!..

Я оттолкнул от себя Хиппозу и шагнул из машины в чавкнувший чернозем. Достал сигарету. Подержал в губах и выплюнул – и курить мне не хотелось. Ничего не хотелось. Я повернулся и сел за руль.

Включил движок, молясь всем богам, чтобы мы не сели на днище – кто нас тогда отсюда вытащит?

"БМВ", натужно завывая, выползала к мосту. Из-под колес летели фонтаны грязи, залепляя заднее окно. И мощный движок не подвел. Я медленно вывернул из жидкой грязи, выехал к мосту, осторожно переехал на другую сторону и, добравшись до свободного от прибрежных кустов пологого песчаного куска берега, задом загнал машину на мелководье.

Стянул ботинки. Потом вытащил из багажника пластмассовое ведро и щетку, и стал смывать с машины грязь. Хиппоза молча сидела в машине. Сидела, уставившись в окно на солнечные пятна, пляшущие на прозрачной воде.

Кое-как вымыв машину, я зашвырнул ведро в багажник. Злость моя еще до конца не прошла. Прихватив из машины куртку, я отошел в сторонку. Снял кобуру с "макаровым", засунул ее под брошенную на песок куртку. Разделся до пояса и с наслаждением вымылся холодной речной водой. Расстелил куртку на берегу под тенистой ивой, улегся на нее и только тогда с наслаждением закурил.

Краем глаза я видел, как Хиппоза вылезла из машины. Медленно, заплетая одну ногу за другую, опустив голову, словно нашкодившая собачонка, подошла ко мне и присела рядом. Сорвала травинку, покусала ее. Над речкой разрезали воздух ласточки. Ветерок шевелил узкие листья ивы, бросал на ее лицо колеблющиеся тени.

– Наверно, опять дождь будет, – тихо сказала Хиппоза, глядя на речку.

Я молчал.

– Или гроза…

– Почему это? – буркнул я.

– Ласточки низко летают…

– Не выдумывай, – проворчал я. – Вовсе не низко.

– Да, – покорно и быстро согласилось это непредсказуемое создание. – Извини, я ошиблась. Вовсе не низко. Высоко летают. Не будет больше грозы.

Я посмотрел на нее и, не выдержав, захохотал. И Хиппоза засмеялась, набросилась на меня, затормошила. Повалила на прохладный песок. А потом она вдруг притихла, потому что ее прозрачно-серые, в коричневатых крапинках глаза оказались близко-близко возле моих.

Она медленно обняла меня за плечи и уже потянулась своими губами к моим. Мои руки скользнули по ее длинной спине, вниз, к ложбинке, ведущей к упругим ягодицам, и тут глаза ее внезапно расширились и она дико заорала.

– А-а-аа! – визжала она на одной невероятно высокой ноте.

И я тоже дернулся и заорал, как ненормальный.

Она орала, потому что увидела ползающих у меня в волосах пару здоровенных ос, а я – потому что почувствовал обжигающий укол в левый бок.

Как потом выяснилось, мы с ней, не заметив, улеглись прямо на гнездо земляных ос.

Мы оба вскочили. Хиппоза прыгала на месте, словно обезьяна, размахивая руками. Я от нее не отставал, слыша сквозь ее непрекращающиеся вопли нарастающее рассерженное гуденье. Наконец я, полуоглохший от хиппозиных воплей, сообразил, что надо делать. Я схватил ее за руку и поволок ее за собой. Мы пробежали пару метров, ввалились в воду и поплыли в сторону от берега, беспрестанно ныряя, в надежде, что злобные летающие твари от нас останут.

Но оказывается, осы и не собирались нас преследовать. И мы уже просто так, может быть, от радости, что осы улетели, стали плескаться и плавать в прозрачной речной воде. Ей-то простительно было веселиться с телячьей радостью, малолетке. А вот что на меня нашло, старого идиота, не знаю. Хотя могу догадаться. От переизбытка чувств Хиппоза время от времени испускала пронзительные индейские вопли. Она смеялась, визжала и брызгала в меня холодной речной водой. А потом она улеглась на мелководье возле прибрежных камышей на спину и раскинула руки. Серебряный крестик покоился между грудей, обтянутых мокрой футболкой. Течение медленно ее разворачивало. Я вылез из воды. Уселся на траву и стал смотреть на девушку. Я просто смотрел на нее, и на душе у меня становилось спокойнее. И тоска была уже не такой острой, а ласковой и чуть печальной. А девушка лежала в воде и глядела в небо. Я поднял голову и тоже посмотрел на него. Небо было чистым, спокойным и бесконечно глубоким.

И снова Хиппоза сидела рядом со мной. На шее у нее висела гирлянда подвявших желтых кувшинок. Она их нарвала в той речке, не обращая внимания на мои уверения, что уже через час они завянут. Ползала в воде, выдергивая из воды длинные темно-зеленые плети. Продрогла и извозилась, как поросенок. Так что мне пришлось снова гнать ее в воду, чтобы смыть грязь. Но зато теперь она сидела, разукрашенная, словно полинезийка. Сначала, когда наконец мы выбрались на трассу, она болтала о каких-то пустяках, потом замолчала.

И снова наша "БМВ" мчалась по автостраде на юг. Снова звучала в салоне музыка Моцарта. Мы давно проехали Краснодар и уже миновали самую высокую точку перевала, ведущего к побережью, к Джубге. Покрытие трассы было, можно сказать, безукоризненно ровным. Каждый раз, когда приходится гнать машину через Краснодарский край, я поражаюсь почти идеальному для нашей расхлябанной державы состоянию дорог. Просто американскому. И вообще этот край кажется мне похожим на юг США, на какой-нибудь Техас или Аризону: такие же нефтяные качалки, бескрайние поля пшеницы и, опять же – хорошие дороги. Хотя, впрочем, на юге Штатов я никогда не был. Бывал в Нью-Йорке, в Филадельфии, но в Диксиленд меня не заносило.

В сторону моря шли редкие машины. Навстречу же – целые вереницы – конец лета, конец каникул, конец бархатного сезона. Моя последняя, надеюсь, ездка. Солнце стояло в зените. На склонах гор лежали глубокие бархатистые тени.

– Саша, – внезапно позвала молчавшая до этого Хиппоза. Тихо так позвала, посмотрев на меня.

– Что? – машинально откликнулся я.

И похолодел.

Откуда эта негодяйка узнала мое настоящее имя? Неужели она работает на Антона? Не может быть! Слишком уж это невероятно. Да и зачем ему было так все усложнять, устраивая ложную драку, подсаживая ее ко мне? Ведь все можно было сделать гораздо проще и эффективней. Но тогда каким образом она выведала, как меня зовут на самом деле? Я лихорадочно прокручивал в голове всевозможные варианты. Когда же она узнала?..

Господи! Какой я идиот! Ну, конечно же, конечно! Когда я ночью выходил из машины разузнать насчет пробки. На пять минут. А все мои документы оставались в машине, в куртке. Ну, дает, барышня!

Я бросил быстрый взгляд на Хиппозу. Она внимательно и серьезно на меня смотрела.

– Ты ведь Саша? – спросила она. – Саша Ловкачев? Отсюда и Ловкач? Да?

Я помолчал. Деваться было некуда.

– Да, – ответил я.

Она помолчала.

– Отдашь машину хозяину?

– Да. Только не в Туапсе, а в Сочи.

Я решил выложить еще часть правды. Ведь после всех приключений мы были, можно сказать, заодно. В конце концов я почти ничем не рисковал: я не собирался везти ее к Балабухе. И к тому же, чего скрывать – она мне нравилась с каждой минутой все больше и больше.

Мое признание, кажется, совсем ее не удивило. Она только хмыкнула:

– Надо же, как все склеивается. Мне ведь тоже именно в Сочи надо попасть.

– Да ну?

– Да. Родители у меня там отдыхают.

– Значит, ты тоже решила отдохнуть перед занятиями?

– Не совсем, – уклончиво сказала она. – А ты?

– Что – я?

– Сегодня же назад в Москву?

– Да. Вечерним рейсом.

Она опять помолчала. Я спросил:

– А как тебя по-настоящему зовут, я могу узнать?

– Можешь. Так и зовут – Лена… Хотя, в принципе, все это неважно…

– Что неважно?

– Да все… Плевать.

Я покосился на нее:

– Тебе когда в институт?

– В институт?.. А-а, кажется, дней через десять.

Некоторое время мы оба молчали. Потом я сказал:

– Слушай, хоть ты и очень боишься самолетом летать, может все-таки один раз проявишь героизм? Сегодня вечером. Из Адлера в Москву?..

Хиппоза долго молчала, насупившись, а затем, не поворачивая головы, ответила:

– Да я не то что боюсь летать… Я в аэропортах боюсь показываться. Там милиции много и… – она не договорила. Потом продолжила:

– Просто я позавчера, еще в Москве, в одну неприятную историю влипла. Вот и трясусь теперь, как заяц. Собственной тени боюсь.

Она задумчиво покачала головой и добавила:

– А может, я все преувеличиваю. У страха глаза велики.

– Что за история, Лена? – спросил я.

– И живу я на самом деле не в Питере, а в Москве. Недалеко от тебя, кстати, – пробормотала она, словно и не слыша моего вопроса.

Некоторое время мы ехали молча. Не хочет говорить – не надо. Но я видел, как ей хочется выговориться, поведать кому-нибудь, в данном случае мне, про свои беды и горести. Ладно, не стоит сейчас ее пытать. Сама расскажет со временем.

– Так как насчет самолета? – повторил я вопрос.

Она скучным голосом ответила:

– Ну, разве только разок…

Повернулась ко мне и улыбнулась до ушей.

А я напрягся, глядя вперед. Она недоумевающе уставилась на меня. Потом повернула голову и наконец увидела то, что я увидел раньше. И от чего во рту слегка пересохло, хотя ситуация, на мой взгляд, процентов на девяносто не представляла для меня ощутимой опасности.

Впереди, в двустороннем "кармане", по обеим сторонам трассы стояли желто-синие милицейские "жигули". На встречной полосе перед ними скопилось несколько легковушек и старый "РАФ". Их осматривали милиционеры в бронежилетах с автоматами наперевес. На нашей полосе машин, кроме милицейского "жигуля" и гаишного мотоцикла с коляской, не было. Гаишник в крагах и белом шлеме помахал полосатым жезлом. Я скинул скорость и свернул к обочине. Поставил машину на ручник. Хиппоза мгновенно напялила на нос свои непрошибаемые черные очки.

Сразу же к машине подошли двое – толстый усатый гаишник и милиционер, – с автоматом наизготовку. Автоматчик стоял вполне грамотно, чуть в стороне, чтобы гаишник не перекрывал директрису и у него была возможность держать на прицеле сразу и меня, и Хиппозу. Милиционер был совсем юный. Взгляд его светло-голубых, прозрачных глаз ничего не выражал. По собственному опыту могу сказать: из людей с такими глазами получаются хорошие солдаты и не хуже – киллеры. Чуть в стороне седой кряжистый мужик в гражданской одежде разговаривал по портативной рации. Он бросил короткий взгляд в мою сторону и снова занялся разговором. Но я видел: боковым зрением он продолжает внимательно за мной наблюдать. Ясно – старшой. Настоящий волкодав, без прикрас. Да он и не старался маскироваться под случайного зрителя.

– Старший лейтенант Осипенко, – небрежно козырнув, хрипло сказал гаишник. – Ваши документы, товарищ водитель.

Я, повернувшись, сунул руку во внутренний карман кожаной куртки, висящей сзади от меня на крючке. Вытащил бумажник. Раскрыл его и обомлел: ни прав, ни техпаспорта. Но я же не идиот? Я всегда, – всегда! – держу их вместе и только в бумажнике.

– Там они, в том же кармане, – услышал я справа свистящий шепот Хиппозы.

Я порылся в кармане. Документы действительно были там. Я бросил на Хиппозу короткий злобный взгляд: ну, я с тобой потом разберусь! Протянул все документы вместе с доверенностью гаишнику. Тот долго их изучал, читал, шевеля беззвучно толстыми губами.

– Капот откройте, – приказал гаишник.

Я вылез из машины, открыл капот. Гаишник сверил номера на двигателе и кузове. Но этого ему показалось мало. Он заставили открыть багажник. Уже мельком, вполглаза осмотрел его. Потом вернул мне документы и козырнул.

– Можете следовать дальше.

Я уселся за руль и завел двигатель. Ну, что ж. На этот раз пронесло. Машина, набирая скорость, покатила вниз по серпантину. Я посмотрел в зеркало: гаишник останавливал очередную машину. Потом я повернулся к Хиппозе, собираясь сказать ей все, что я думаю по поводу ее дурацких выходок с техпаспортом и правами. Но я не сказал. Потому что я увидел ее лицо: напряженное, побледневшее.

– Чего это ты? – спросил я.

– Ты видел, какие у него были глаза, у этого пацана? – заистерила она, срывая свои непроницаемые очки. – Ты видел?! Да ему в человека выстрелить – раз плюнуть! Ему только волю дай! Он любого на месте уложит, не разбираясь!

– Прекрати истерику! – рявкнул я. – Ну?! Немедленно!

Она умолкла и обмякла на сиденье.

Мне стало ее жалко. Видно, у нее действительно большие проблемы. И судя по ее реакции на холодноглазого мальчишку с автоматом, неприятности с милицией, а значит – и с законом. Только этого мне не хватало. Но все равно мне было жаль эту взбалмошную девицу. Поймав себя на этой мысли, я призадумался: а что же мне дальше с ней делать? Ну, отвезу я ее в Москву, а что потом? Мало мне того, что она явно в бегах? Ведь я и сам собираюсь рвать когти.

– Лечиться тебе надо, – сказал я. – Электричеством.

– Не твоя печаль, – слабо огрызнулась она.

Я посмотрел на нее и вдруг, неожиданно для себя самого, протянул руку и погладил ее по щеке.

– Ладно, все уже позади.

– Разденься и жди, – глупо брякнула она в ответ.

Я непроизвольно покачал головой. Она была неисправима.

– Останови машину, – вдруг резко сказала она. – Стой!

Я послушно прижал машину к обочине шоссе, не зная, чего от нее ожидать на сей раз. Но ничего особенного не случилось.

Хиппоза открыла дверцу, вышла и облокотилась на дверцу машины. Положила подбородок на руки. Сморщила от удовольствия нос. Я тоже вылез из-за руля.

– Ты чего? – спросил я ее. – Опять что-то не так?

– Море, – тихим счастливым голосом ответила она, не глядя на меня.

Я обернулся.

Между пологих отрогов Кавказского мелового хребта открылась зелено-синяя, сверкающая на солнце линза.

– Надо же, самое настоящее море, – так же тихо повторила Хиппоза.

Мы въехали в Сочи. Хиппоза, как маленькая девочка, впервые попавшая на юг, возбужденно вертела головой и время от времени издавала нечленораздельные восторженные стоны. В промежутках между зданиями санаториев и пансионатов мелькала морская гладь. Там послеполуденное солнце золотило паруса яхт и виндсерфов. По улицам текла беззаботная курортная толпа. За столиками под полотняными навесами сидели нарядные загорелые люди. Картину праздника жизни завершали бегающие возле родителей веселые дети и собаки.

Было очень тепло, просто лето, и я невероятно потел даже в своей легкой джинсовой куртке, надетой поверх футболки. Но приходилось терпеть до поры до времени – не мог же я, словно патрульный милиционер, разгуливать по улицам с подвешенным к поясу пистолетом.

Я свернул к тротуару и притормозил возле ослепительно-белых, с яркими надписями "Будвайзер" зонтов уличного кафе. Дом Балабухи находился неподалеку.

– Хозяин машины живет в двух шагах отсюда, – сказал я.

Покопался в пачке и достал сигарету. Она была предпоследней. Я вынул из бумажника двадцатидолларовую бумажку. Протянул ее выжидающе глядящей на меня Хиппозе.

– А ты пока что без меня поскучай. Мороженого поешь, сока выпей.

– Сока? – презрительно перепросила Хиппоза. – Может быть, молока?

– Да, сока, – спокойно повторил я. – И сигарет мне купи. "Кэмел", другие не бери.

– Что у тебя, русских нет? – повертела Хиппоза в пальцах бумажку.

– Нечего капризничать, поменяешь. Обмен, вон, на каждом шагу, – отрезал я. И добавил помягче, заметив, как она немедленно надулась:

– Я только отдам ему машину и сразу вернусь. Десять минут, не больше. И тогда – купаться в замечательно теплом Черном море. Что мы, зря сюда ехали?

– Мы? – прищурилась Хиппоза.

– Мы, – улыбнулся я.

Хиппоза взяла свой рюкзак и вылезла из машины. Захлопнула дверцу. Обернулась и наклонилась к открытому окошку, хитро сощурившись.

– Иди сюда, Ловкач. Скажу чего.

Что еще удумало это непредсказуемое существо? Я перегнулся к ней через сиденье. Хиппоза нырнула в окошко и прижалась горячими мягкими губами к моим. Я почувствовал пряный запах кувшинок, висевших у нее на шее. А потом она отмочила такое, от чего у меня даже дыхание перехватило. Я почувствовал, как ее язык проскользнул в мой рот и на шею легла тонкая рука. А вторая рука скользнула за воротник футболки и острые коготки, легко царапаясь, прошлись по коже моей груди.

Но, не успел я опомниться, как она уже оторвалась от меня и тут же, не оборачиваясь, пошла к стойке бара, часто переставляя длинные загорелые ноги и соблазнительно покачивая аппетитной попкой, едва прикрытой бахромой коротких шорт. Не уверен, что она специально так делала. Но зато я абсолютно уверен в другом: эта негодяйка точно знала, что я не свожу с ее задницы глаз!

На перекрестке я свернул налево. Потом дорога пошла вверх, перпендикулярно побережью и я, наконец, выехал на нужную мне, знакомую тихую улицу, утонувшую в тени деревьев. Длинная извилистая улица была сплошь застроена домами, прятавшимися в глубине дворов и садов. Дома были в основном старой застройки. Двух-трехэтажные, городские и сельского вида. Но попадались среди них и новенькие особняки, и просто особнячищи.

Я как обычно припарковал машину, не доезжая метров двухсот до дома Балабухи, стоящего дальше, за поворотом улицы. Отсюда он был мне не виден. Прежде чем идти к клиенту, я всегда проводил небольшую разведку. Так, на всякий пожарный.

Выключив двигатель, я поставил бимер на сигнализацию и пошел через улицу в маленький запутанный дворик старого белого дома, похожего на корабль, который давно забыли отбуксировать на корабельное кладбище. Было тихо и безлюдно. Я был здесь уже не в первый раз. Поэтому я уверено прошел этим двором в другой, такой же маленький и домашний. Там росли высоченные древние деревья, накрывшие весь дворик и стены домов своей прохладной тенью. Неподвижно висело белье на веревках, карабкался по решеткам сараюшек виноград, и возле пальм увлеченно раскачивалась на качелях маленькая девчушка в ситцевом выгоревшем платьице. Качели ритмично и очень противно скрипели. Она не обратила на меня ни малейшего внимания.

Я обогнул оштукатуренную стену дома и оказался в тупичке перед знакомой сетчатой оградой. За ней в глубине густого ухоженного сада чуть боком ко мне стоял дом дом Балабухи. Роскошный, недавно выстроенный двухэтажный домина. Я его, естественно, увидел. И тут же быстро отпрянул назад, в тень дерева.

Когда-нибудь, рано или поздно, думал я в тот момент, все на свете кончается. Эта прописная истина получила сейчас яркое подтверждение. Потому что я увидел три машины, стоящие на улице в двух шагах от ворот в усадьбу Балабухи. Две "волги" и "рафик" с затянутыми занавесками окнами.

Возле калитки в напряженных позах стояли с автоматами наизготовку двое парней в пятнистых комбинезонах.

По дорожке от дома к "волге" шла группа людей. Вернее, парни в масках и пятнистых комбезах с руганью волокли к калитке четверых верзил с закрученными назад руками, подгоняя их пинками и ударами прикладов. А за ними двое плечистых молодых людей в светлых летних костюмах вели, придерживая за руки, высокого худого мужчину лет пятидесяти. На бледном лице мужчины отчетливо выделялась черные усы и бородка клинышком. Еще один плечистый здоровяк шел перед ним, настороженно вертя башкой. В руках он держал "стечкина". Наизготовку. Руки у бородатого были как-то неестественно сцеплены перед собой. Меня прошиб холодный пот. Потому что я знал, в какой ситуации люди именно так держат руки. Они подошли к калитке, бородатый, боком проходя в калитку, нечаянно зацепился рукавом рубашки за штакетину. И я отчетливо увидел наручники, блеснувшие не запястьях бородатого.

Бородатый и был Балабухой.

Больше я ничего не успел разглядеть – да и желания особого не возникло. Я попятился, не сводя глаз с машин. Последнее, что я увидел, так это то, что Балабуху бесцеремонно запихивают на заднее сиденье "волги".

Стараясь производить как можно меньше шума, я пробежал проходными двориками и из арки осторожно выглянул на улицу. Пыльные ветки придорожных деревьев поникли над тротуаром. Все застыло в пекле, которое в приличных местах вообще-то называется осенью. Никого не было видно. Ничего не было слышно. Судя по всему, машины с арестованными поехали в другую сторону.

Выждав для собственного успокоения еще минут десять, я наконец решился и нарочито неспешно направился к машине. Открыл дверь и нырнул в душный, нагретый солнечными лучами салон. Включил зажигание и через пол-минуты, развернув машину в обратную сторону, свернул в первый попавшийся переулок. Потом я еще долго петлял по тенистым улицам. Но правил я ни в коем случае не нарушал. Наконец остановился на узкой грязной улочке, похожей на декорацию к фильму из жизни басмачей. Я затормозил напротив продуктового магазинчика: так естественнее – якобы жду, кого-то зашедшего туда. Движок вырубать не стал. Огляделся. Людей поблизости видно не было, так, шел поодаль одинокий прохожий. Где-то за заборами и деревьями лениво лаяла собака. Вскоре она замолчала.

Я сидел, тупо глядя перед собой. Потом достал сигарету. Последнюю. Прикурил, машинально отметив, что руки у меня все еще слегка дрожат. Я опустил стекло и в открытое окно сразу же потянулся сигаретный дым. Издалека доносился глухой шум города.

Первое, что пришло в голову: немедленно бросить машину и улепетывать из города. Куда угодно. Все это мне очень не нравилось: вооруженные до зубов посты на дорогах, оживление в стане ментов и – как последний звонок – арест Балабухи и его бригады. Потом я слегка поостыл и стал соображать, что же мне делать дальше. В принципе, пока ничего страшного не случилось: я на свободе. И арест Балабухи – не мое горе. Я здесь не причем. Но от этой машины мне надо избавляться просто немедленно. Если машина не "чистая", и за этим стоят какие-то крутые дела Антона… И если Балабуху тряханут как следует, а по виду этих ребят было понятно, что они цацкаться с ним не будут, и он сразу расколется, то я погорел. У первого же поста ГАИ. А то и раньше.

Собака гавкнула совсем близко, за забором. Я вздрогнул и поморщился. Если уж меня пугает элементарный собачий брех, надо срочно менять профессию. Так дальше дело не пойдет. Я выкинул недокуренную сигарету в окно и протянул руку к рычагу переключения скоростей.

– Товарищ водитель! – услышал я сбоку.

Я медленно, очень медленно повернул голову.

Передо мной стоял загорелый милиционер. Сержант. За ним виднелся мотоцикл с коляской. И я даже не услышал, как он подъехал!

– Вы что, не видели знака?

– Какого знака? – растерянно спросил я.

Он мотнул головой назад:

– Какого, какого, – он мягко, по-местному произносил "г", как "х". – Стоянка здесь запрещена. Ваши документы.

Я, не выдержав, нетерпеливо забарабанил кулаком по стеклу будки. На нем чернели буквы: "Междугородный телефон. Москва".

– Ты что, ночевать там собрался, кретин? – заорал я.

Последняя разборка с гаишником меня окончательно доконала. И хотя все обошлось, – десять баксов, которые он с жадностью заглотил, не в счет, – но нервы мои были на пределе.

Из будки поспешно вывалился распаренный лысый толстяк в широченных "бермудах" и чернильного цвета майке с белым клювастым пингвином. Он и сам был похож на измученного жарой жирного пингвина, загорелого до черноты.

– Вы не имеете права на меня орать, у меня очень важный разговор с домом, – забормотал было пингвин.

– Заткнись! – рявкнул я. – Пошел вон!

Я шагнул в раскаленную духоту телефонной будки, откуда только что выскочил толстяк. Будки выстроились рядком на краю сквера. Возле них толпились измученные жарой курортники, обмахивались газетками и платками. Из будок глухо доносилась невнятная разноголосица. Я высыпал на полку горсть жетонов. Набрал номер. Плотнее прикрыл дверь.

– Вас слушают, – раздался в трубке осторожный вежливый голос. Если не ошибаюсь, он принадлежал этому аккуратному блондинчику, Жене.

– Господина Мельникова, пожалуйста. Я звоню по поводу офисной мебели.

– Сейчас соединю, – быстро ответил Женя.

У нас с Антоном существовала раз и навсегда оговоренная и отработанная система условных фраз, с помощью которых я ему по прибытии на место звонил и докладывал о выполнении очередного задания. Из пункта доставки машины. Нехитрая система, но даже если нас прослушивают, эти слова потом не смогут считаться доказательством: ничего конкретного мы не говорили и никаких имен не упоминали. Правда, до сих пор мне ни разу не приходилось рассказывать Антону о подобном обороте дел. Но условные фразы для такого исключительного случая у нас тоже имелись.

В трубке пошуршало. Потом я услышал знакомый голос Антона:

– Да?

– К сожалению, мы не сможем доставить вам последнюю партию мебели, – сказал я. – Счета нашего зарубежного партнера заморожены на неопределенное время.

Это означало, что машину я не отдал, а "замороженные на неопределенное время счета" – то, что Балабуху арестовали.

– Это абсолютно точно? – недоверчиво спросил Антон.

– Да. Абсолютно. Я сам был на складе.

– Тогда я убедительно прошу вас дождаться приезда нашего представителя, чтобы решить вопрос на месте. Он прибудет к вам в офис через два часа.

Антон имел в виду, что он пошлет за машиной кого-то из своих. И я должен ждать его, или их, в машине в обусловленном заранее месте. Неподалеку от гостиницы "Жемчужина". Но что значит "через два часа"? Ведь в данный момент кроме меня никого из своих людей у него кроме меня, в Сочи не было. Я знал это совершенно точно. Значит, его уроды пасли меня всю дорогу до Сочи? Зачем? Что за нелепая подстраховка? Раньше он никогда ничего подобного не делал. Все! К чертовой матери! Брошу машину вместе с документами, и пусть они сами с ней разбираются.

– Хорошо. Пусть приезжают. Но, к сожалению, лично меня там уже не будет. У меня крайне неотложные дела, – ответил я, надеясь, что Антон меня поймет.

– Ни в коем случае, вы обязательно должны дождаться, – он сразу все понял. Тон его стал очень жестким. – В противном случае мы должны будем задержать вашей фирме очередные платежи.

Вот так. Он недвусмысленно дает понять, что перекроет мне кислород. А то еще чего похуже. Но сейчас мне было плевать на его угрозы. Я мог здесь сгореть в одночасье. Последняя встреча с гаишником – лишнее тому подтверждение.

– Я никак не могу, – повторил я, обливаясь потом в душной тесной кабинке. – Это абсолютно исключено. У меня очень срочные дела. Поверьте, не могу.

Он снова быстро заговорил. И клянусь, в голосе его зазвучала паника.

– Я очень прошу вас лично дождаться. Если вы лично, повторяю, лично, поможете нам сегодня же утрясти вопрос, мы повысим цену на ваш товар на десять тысяч долларов. Деньги будут внесены на ваш счет здесь, прямо сейчас.

– На сколько? – не поверил я своим ушам. – На десять?

– Да, на десять тысяч долларов, – внятно сказал Антон.

Я убрал трубку от уха и посмотрел сквозь стекло будки на стоящую у тротуара "БМВ". На том конце провода Антон продолжал что-то бормотать. Я закусил губу. Он предлагал мне десять штук баксов только за то, чтобы я не бросал машину на условленной стоянке и дождался его парней. Здесь было что-то не так: эта машина стоила не больше пяти-шести тысяч. А он предлагал мне в два раза больше. И за что? Я поднес трубку к уху.

– …вы меня слышите?

– Да-да, слышу… Я согласен, – сказал я. – Я дождусь.

– Ну, вот и отлично, – облегченно вздохнул Антон.

И, как обычно, не прощаясь, повесил трубку.

Я вышел из будки и долго смотрел на "БМВ". Мимо машины, заливаясь смехом, прошли две девушки в джинсовых шортах.

Твою мать! Про нее-то я и забыл совсем!

В уличном кафе ее, конечно, уже не было. Я выскочил из машины, без особой надежды порыскал вокруг, но ее и след простыл. Понятное дело, кто будет ждать час, если обещаешь вернуться через десять минут. Скорее всего она решила, что я ее попросту кинул. И ушла.

Меня охватила досада и – печаль. Еще один человек исчез из моей жизни, и опять же по моей вине. Очень симпатичный человечек, к которому я уже успел привыкнуть. Признаться честно, она мне очень понравилась, если не сказать больше… Она ведь говорила, что живет в Москве неподалеку от меня. Но вот где, разве она не говорила?..

Тут я опомнился. Мне, к сожалению, надо было действовать, спасать свою шкуру, а не предаваться любовным горестям. Я купил в кафе сигареты и уехал.

В нижней, застроенной старыми домами части города я через некоторое время нашел подходящее место. С улицы, густо обсаженной деревьями, свернул на пустой заасфальтированный пятачок. Внизу, за парапетом, виднелся пляж, с которого уже потянулись загорающие. С моря волнами накатывались запахи соленой воды и водорослей. Улица уходила вверх, к нарядным домишкам.

Я открыл крышку капота, якобы собираясь покопаться в двигателе. Достал из багажника ящик с инструменты и разложил их на асфальте со стороны парапета. Снял кобуру с пистолетом и надоевшую до чертиков джинсовую куртку, запихнул их в сумку. Потом принялся за работу.

Через некоторое время рядом с "БМВ" стояли канистры, валялось размонтированное запасное колесо. Шепотом матерясь, я отвинчивал болты, которыми крепился передний бампер. Ничего. Задний бампер. Тоже ничего. Время шло. Я извозился, как трубочист, но ничего не нашел. Торопливо перекурил, поглядывая по сторонам, и продолжил поиски.

Я залез в салон. Без особых усилий снял задние стенки передних сидений. Пошукал внутри. В сиденьях, в их спинках и подголовниках я не обнаружил ничего подозрительного. Прошелся тонким шилом по потолку салона. Тоже вроде пусто. Хотя я и сам не мог сказать, что я искал: наркоту, бриллианты или еще чего. Просто знал, что десять тысяч баксов – слишком большие деньги за двухчасовое ожидание. Пусть даже рискованное.

Я перекурил на скорую руку и принялся за двери. Первой начал раскурочивать правую заднюю. Снял с нее кнопку-предохранитель, ручки и облицовку. Положил облицовку назад, на сиденье. Сунул руку в междудверное пространство и замер.

Там был какой-то посторонний предмет.

Я осторожно вытащил кусок плотного поролона, за ним еще несколько. И наконец с трудом вытянул маленький, прямоугольной формы плоский деревянный ящичек. Он был аккуратно упакован в запаянный полиэтилен и еще почти наглухо, крест-накрест, перемотан широким желтым скотчем. Ящичек был достаточно тяжел. Я на глаз прикинул его вес – получалось что-то около килограммов четырех, не меньше. Я положил ящик на сиденье. И принялся за заднюю левую дверь.

Через полчаса на сиденье передо мной лежали четыре ящичка-близнеца. Из каждой двери – по ящичку.

Я закурил и уставился на них. В принципе я догадывался, что именно в них могло быть. Нечто подобное я и предположил, услышав требование Антона непременно дождаться у машины его славных ребятишек.

Теперь предстояло решить – влезать в эту историю до конца, или немедленно сматывать удочки.