Ловкачи

VII. Кто ловче?

На этот раз Пузырев не ошибся: его давнишний товарищ и компаньон по преступной деятельности, красавец и смельчак Иван Александрович Хмуров, не на шутку встревожился и прямо-таки даже струсил. Он сильно побледнел и не скоро был в состоянии спросить:

– Откуда взял ты, что Ольга Аркадьевна в Москве?

– Я сам ее видел.

– Этого быть не может! – гневно воскликнул Хмуров, все еще надеясь, что товарищ его угрожает по-пустому.

– Мне шутить не приходится, – сдержанно ответил Пузырев. – Во-первых, твое участие в задуманном мною деле я считаю необходимым и, как видишь, после некоторого размышления, сам тебе об этом откровенно заявляю, а во-вторых, цели у меня никакой не может быть лгать.

– Ты просто меня запугиваешь.

– Пожалуй, да. Я и этого от тебя не скрою.

– Вот видишь?!

– Но позволь! Я действительно хотел тебя несколько пугнуть присутствием в Москве Ольги Аркадьевны, но при этом и не думал лгать. Я только хотел испытать тебя, а с другой стороны, мне нечего от тебя скрывать, что теперь, когда я знаю несомненно, почему ты так боишься ее появления на сцене, то, конечно, мне и задумываться не приходится в случае крайней надобности воспользоваться ее местью, обратить ее острым оружием против твоего упрямства.

– Я никогда угрозам не подчинялся! – снова и столь же горячо, как прежде, воскликнул Хмуров.

– Угроза – пустое слово, – ответил, улыбаясь, Илья Максимович. – Почему же нам не поставить вопрос несколько иначе? Допустим, что упорным отказом твоим участвовать в задуманном мною деле ты захочешь мне доказать несостоятельность моего плана или, по крайней мере, опасность приведения его в исполнение. В таком случае и я, с моей стороны, захочу доказать тебе, что завязанный тобою роман с некоей Зинаидою Николаевной Мирковой еще менее безопасен и уже ни в каком случае к доброму концу привести тебя не может.

– Позволь, пожалуйста! – крайне возмутился Хмуров. – В том и другом случае решительно ничего нет общего.

– То есть как же это?

– Да если я не соглашаюсь почему-либо на твое предложение пойти в страховое общество за премией и даже не соблазняюсь дележом ее между нами обоими пополам, то ведь я не угрожаю тебе никакими доносами. Ты же, напротив, чтобы доказать мне несостоятельность моих личных планов, готов уже подсылать моих злейших врагов и сам мне мешать в моих действиях. Не знаю, как это, по-твоему, называется, а по-моему, да и на языке каждого понимающего вещи человека, это можно назвать только подлостью.

– Называй как хочешь, – все с прежнею сдержанностью сказал Пузырев. – Не в словах и не в наименованиях наших поступков дело. Ты со мною свел счеты только под влиянием угрозы, а стало быть, и сам-то не особенно честно до сего времени поступал…

– Я не имел денег, – сказал несколько застенчивее Хмуров.

– Не лги! – вскрикнул в свою очередь, теряя всякое терпение, Пузырев. – Ты сейчас сам проговорился и сознался, что все мои предположения относительно Мирковой совершенно справедливы.

Хмуров встал с места и с вызывающим видом спросил:

– А хотя бы и так?

– Больше мне ничего не нужно, – сказал Пузырев, стараясь снова овладеть собою.

– Нет, ты врешь! Ты переходишь со старым товарищем на поприще шантажа! Ты хуже сыщика проследил мою тайну и теперь хочешь запугать меня. Так знай же, что я не поддамся. Силою со мною ничего нельзя поделать. Я против силы ставлю двойную. Я могу только подчиняться разумному выводу, и если на то пошло, так я лучше же и тебе, и себе размозжу череп доброю револьверною пулею, нежели поддамся твоим глупым угрозам.

Он точно вырос еще более, и глаза его, красивые, черные и без того большие, метали искры: они словно искали чего-то на столе с письменным прибором и в беспорядке нагроможденной всякой всячиной…

Но собеседник ничуть не испугался. Совершенно хладнокровно он сказал:

– Успокойся. Попробуй хоть сколько-нибудь да успокойся и выслушай меня. Вся беда только и происходит от твоей беспримерной горячности.

– Ничего я больше слышать не хочу! – возвысил опять голос Хмуров. – Ты можешь делать что хочешь: можешь сам идти к Мирковой, можешь подослать к ней Ольгу Аркадьевну, но я тебе клянусь, что едва она узнает хоть одну черточку из моего прошлого, ни тебе, ни этой шпионке, служащей тебе оружием против меня, несдобровать!

– Мне нужно было главнейшим образом, – заговорил Пузырев, – услышать от тебя самого, что роман с madame Мирковой существует.

– Да, существует, но что ж из этого? Какое тебе-то до моих романов дело?

– Перестань горячиться и выслушай меня. Авось тогда хоть что-нибудь да поймешь.

– Я и так тебя ой-ой как хорошо понимаю и даже насквозь вижу.

– Не думаю. Тогда бы ты не говорил столько глупостей. Я хочу тебе только доказать, что твоя игра с какою-то госпожою Мирковой, в сущности, куда опаснее исполнения той роли, которую я тебе в моем деле предоставляю.

– Вот это интересно, – сказал насмешливо Хмуров и даже снова присел на свое прежнее место.

– Я тоже так полагаю и даже сейчас тебе это докажу, если только ты перестанешь наконец меня перебивать.

– Ну, говори.

– Я, конечно, не знаю, с какими именно ты делами приступил к Мирковой…

– Вот оно что!

– Ты обещал меня не перебивать. Смейся сколько хочешь, и если ты не сразу понимаешь мои слова, то это тебя самого плохо рекомендует. Я, конечно, не так наивен, чтобы не понимать главной твоей цели, которая, разумеется, в одних только деньгах и может заключаться. Но я желал бы знать, какого рода взаимность, если можно так выразиться, ты ей предложил.

– Какого рода взаимность! – передразнил его Иван Александрович. – Как это умно и тонко! Да какого рода взаимность можно предложить влюбленной женщине, – прибавил он фатовато, – как не особую нежность чувств.

– Да, но существуют два пути, – продолжал настаивать Пузырев. – Путь законный, то есть предложение руки и сердца, или же путь иной, с предложением одного только сердца.

Хмуров молчал и только иронически улыбался.

– Ты можешь сколько хочешь, – заговорил ему на это товарищ, – отмалчиваться и про себя посмеиваться надо мною, но я должен – слышишь ли – должен, а не просто только хочу доказать тебе, что в данном случае, то есть именно теперь, в твоем романе с Мирковой, ты играешь и при тех и при других условиях весьма опасную игру.

– Это как же?

– Оставим на время меня и мои личные планы совершенно в стороне, – заговорил еще более, нежели прежде, серьезным тоном Пузырев. – Вспомним только твоего главного и самого опасного врага, а именно Ольгу Аркадьевну. Ей, как женщине, ничего нет трудного прознать о твоей новой связи, и ты ее достаточно хорошо знаешь, чтобы не усомниться в ней: она, брат, не задумавшись пойдет к Мирковой и откроет ей на тебя глаза, да представит такие доказательства, против которых никакие споры немыслимы, да и сомнения недопустимы. Стало быть, она тебе сразу все и испортит. Что же касается моего дела, то откуда бы ей, то есть той же Ольге Аркадьевне, о нем распознать? Держи ты себя только осторожно, и она будет продолжать выслеживать, да никогда в жизни не додумается до наших великих идей. Бабе только и близки к сердцу бабьи дела, и только на поприще сердечного романа сумеет она тебе и повредить, и в самом деле отомстить.

Хмуров, видимо, хотел что-то сказать, но Пузырев остановил его.

– Подожди еще минутку, – сказал он, – я не кончил. Я хочу еще раз доказать тебе всю безопасность твоего участия в моем деле.

Он по-прежнему опять понизил голос и придвинулся поближе к Хмурову, когда продолжал:

– Григорий Павлович Страстин – чахоточный, о котором я тебе говорил, – болен безнадежно, и спасения ему никакого, ни при каком уходе быть не может. Но я твердо решил, не из суеверия, а просто из сознания необходимости, сотворить хоть одно доброе дело при массе зла, нами уже сотворенного: я твердо решил дать ему хоть пару месяцев, последних в жизни, насладиться относительным комфортом и, если возможно, насколько болезнь позволит, даже и спокойствием. Таким образом, я не хочу, чтобы смерть несчастного Страстина могла хотя когда-либо отозваться на моей совести даже малейшим укором.

– Ну хорошо, это совершенно понятно, да что же дальше? – нетерпеливо торопил его Хмуров.

– Когда я уже буду застрахован, то полис будет тебе передан мною с правом получения, в случае моей смерти, страховой премии со всеми требуемыми нотариальными формальностями. Только когда это будет в порядке, тронусь я в путь с моим больным. В Крыму, на новом, совершенно ни ему, ни мне незнакомом месте, я сумею без затруднения так поставить вопрос, будто бы он – Илья Максимович Пузырев, а я – Григорий Павлович Страстин. С этою целью я к нему никого допускать не буду, ходить безотлучно буду за ним сам и немедленно по приезде отдам в прописку наши виды на жительство. Тут тоже сомнения никакого возникнуть не может. Когда наступит время, я призову врача, которому расскажу с глазу на глаз целую историю о том, как вот здоровый человек, вследствие огромного горя, в два месяца быстротечно растаял. Рецепты же он будет все писать не при больном, а при мне и, конечно, на мое имя, а сигнатурки я буду прятать, так как и им, быть может, придется оказать тебе услугу в случае, если бы в обществе страхования вздумали заявить сомнение. Но затем, мало того, я буду еще все время писать тебе письма о моем якобы ужасном недуге, а в последних моих посланиях буду говорить, что предчувствую возможность близкой смерти, а потому и поручаю тебе, в случае моей кончины, употребить полученную тобою из страхового общества премию на разные благотворительные дела по твоему личному усмотрению. Эти письма ты храни: они тебе тоже пригодятся.

Пузырев еще ближе придвинулся к Хмурову и совершенно понизил голос, когда продолжал:

– При наступлении окончательной развязки я немедленно выправлю свидетельство о смерти с обозначением болезни, скоротечной чахотки, от врача и свидетельство о предании земле от духовенства, но устрою дело таким образом, что бумаги эти ты получишь уже не от меня, а от тех хозяев квартиры, к которым ты же обратишься якобы обеспокоенный продолжительным молчанием от друга твоего. При таких условиях никакой решительной опасности быть не может – для тебя, по крайней мере. Я же всем заявляю, что, убитый горем потери дорогого друга, я еду за границу, и в самом деле немедля после похорон выеду в Вену, где и буду тебя ждать.

Наступило молчанье. Первым, однако, нарушил его Пузырев.

– Ты видишь, – спросил он, – как, в сущности, дело просто? Но бойся баб, ибо это самая опасная игра в твоем положении. Я же тебе ручаюсь, что со мною ты никогда не погибнешь, только слушайся меня. Вспомни, – прибавил он вкрадчиво, – то время, пока ты со мною не вздумал плутовать, дела наши шли хорошо и ты до сего времени и цел и невредим. Брось свою Миркову – еще есть время – и возьмись за дело, в котором тебе потому уже Ольга Аркадьевна повредить не может, что оно недоступно ее разуму.

Иван Александрович совершенно изменился под влиянием этой речи.

– Да, – сказал он, – я теперь и сам вижу, что ты прав. Но бросить Миркову я не хочу, я зашел с нею уже чересчур далеко, и не она у меня, а я у нее в руках.

По своей вспыльчивой натуре и комплекции сангвиника Хмуров сильно и скоро вспыхивал в гневе по временам, но и остывал быстро. Чувствуя себя почему-то в руках своего товарища, он вдруг совсем поддался ему и все ему чистосердечно и рассказал.

Тому только этого и было нужно. Он выслушал его до конца и потом решился вдруг нанести ему крайний удар.

– Как же! После этого ты хочешь, чтобы все обошлось благополучно? – воскликнул он. – Ведь Ольга Аркадьевна уж знает о твоей связи с Мирковой и, наверное, готовит и ей, и тебе хороший сюрприз.

Хмуров совершенно растерялся. Он был едва в силах спросить:

– То есть как?

– Да ведь я от нее и узнал про существование Зинаиды Николаевны Мирковой! – не задумываясь, окончил свою фразу Пузырев.

– От нее? – переспросил Хмуров.

– Ну да, конечно, а то от кого же другого?

Недоставало бы только, чтобы вошел в комнату номерной Матвей Герасимов, но Пузырев знал, что дверь на замке, да и его-то он уж совсем не боялся.

– Так как же спастись? – в отчаянии и перепуге спросил Иван Александрович.

– Скажи мне сперва по чистой совести, – не без некоторой торжественности спросил его Пузырев, – сознаешь ли ты теперь сам, без малейшего давления с моей стороны, что тебе куда выгоднее все порвать с Мирковой и следовать за мною, куда я тебя поведу, нежели…

– Да, конечно, сознаю, но что делать, ведь если эта Ольга знает в самом деле о моей связи с Мирковой – все пропало.

– Ну нет, еще не все. Дай слово слепо верить мне, и я тебя научу, как действовать.

– Даю слово. Изволь!