Ловушка

Анхела

Крохотная фея порхала у лица больной, внимательно считая выступившие на ее коже красноватые болячки.

— Семьдесят девять, восемьдесят, восемьдесят одна…

— Ты неправильно посчитала, — едва слышно возразила Анхела. — Вот здесь, за ухом тоже. Я их нащупала.

— Не трогай! — слишком поздно предостерегла ее Лилиан.

— Почему?

Анхела тут же заметила, что ее пальцы стали красными. Это кровь? Она побледнела, хотя ее тело покрывали алые пятна.

— Они превращаются в язвы, — с ужасом пролепетала девушка.

Фея огорченно кивнула головой и утешила ее:

— Скоро все пройдет, только потерпи немного.

Анхела протянула руку к столику и пыталась нащупать что-то, однако Лилиан крепко схватила ее за ладонь.

— Пожалуйста, дай мне посмотреть, позволь мне взять зеркало, — взмолилась Анхела.

Лилиан несколько раз покачала маленькой головкой.

— Ты испугаешься себя.

— У меня нет другого лица.

— Это скоро пройдет.

— А если не пройдет? Если таким оно останется навсегда?

Снова воцарилось молчание, которое прерывал лишь плач Анхелы — отчаянные и неподдельные рыдания, которые были способны заставить даже бабочку быстрее захлопать своими хрупкими крылышками.

— Какой ужас! Марине не справиться с ними!

— Не думай об этом.

— Мы ошиблись. Она слишком юна, слишком неопытна…

— Твоя сестра сообразительнее, чем тебе кажется.

— Какой бы сообразительной она ни была, ей не справиться с Туата Де Дананн.

Лилиан рассмеялась бархатным смешком.

— Могущественные слабы. Чем больше у них власти, тем самодовольнее они становятся и тем больше теряют бдительность.

— Марина всегда заваривает кашу, совсем не думая о том, чем это может для нее кончиться.

— Однако только так мы застигнем их врасплох.

Анхела решительно затрясла головой:

— Мне совсем плохо.

— Конечно, у тебя сильный жар.

Но Анхела упрямо твердила свое:

— Нет, дело в том, что я не могу оставить ее одну.

Она тщетно пыталась встать, что крохотная фея, несмотря на свои маленькие размеры, категорически запретила ей делать:

— Лежи спокойно, ты ей ничем не поможешь!

Анхела еще раз попыталась подняться, затем, обессилев, упала на постель. Когда она провела руками по лицу и волосам, на ее ладонях остались лоскуты кожи и светлые пряди.

— Как ужасно! Я уродина. Как можно было допустить такое?

Лилиан, привыкшая к частым перепадам настроения своей подопечной, решила подождать, пока та успокоится. Уловив подходящий момент, фея нежно поцеловала ее.

— Мне пора к ней.

Анхела простонала:

— Лети и позаботься о ней, не оставляй ее одну ни на миг, оберегай ее. Ты ведь знаешь, моя жизнь зависит от нее, мне бы не хотелось, чтобы…

Лилиан взмахнула крылышками.

— Не случится ничего такого, чего не должно случиться. Все происходит так, как определено заранее.

Анхела захлопала глазами.

— Встреча уже состоялась?

Лилиан согласно кивнула.

— И он не заметил разницы? — спросила Анхела голосом, полным печали.

Лилиан помахала своей палочкой перед лицом подопечной и посыпала ее сверкающим порошком фей.

— Не тревожься, я тебе запрещаю думать об этом. Не случилось ничего такого, чего бы мы не предвидели, хотя… возникла одна ненужная заминка.

Анхела открыла глаза, несмотря на болячки.

— Марина не справляется?

— Дело не в этом, речь идет о накладке. Что-то мне говорит, что контакта и вовсе не было. Придется проверить.

Анхела тщетно попыталась приподняться.

— Я чувствую себя бесполезной, это я должна была там находиться, показать свое лицо и дать бой.

— Какое лицо? Боже мой, разве ты не видишь, как они обезобразили его? Лучше не делай больше глупостей и не воображай себя героиней!

Анхела вздохнула.

— Что из меня сделали? Кем я стала?

Лилиан закрыла глаза и стала осыпать ее нежными поцелуями.

— Ты моя красивая, моя любимая девочка, моя деточка…

Анхела растрогалась.

— Расскажи мне о ней…

Лилиан тут же забыла о своей нежности и перешла к обороне.

— О ком?

— О твоей девочке, твоей маленькой подопечной.

— Кроме тебя у меня нет никакой девочки…

— Она у тебя была…

— У меня никогда не было никакой девочки. Никогда, никогда, никогда!

Анхела, смутившись, опустила глаза.

— Прости меня. Я забыла, что ты не хочешь говорить об этом.

— Нельзя говорить о том, чего не было.

— И о том, что ты забыла, — уточнила Анхела, повторяя фразу давнего урока.

— Верно. А сейчас, если ты позволишь, я помогу твоей сестре, так как мне кажется, что она угодила в неприятную ситуацию.

Анхела подбодрила фею мужественной улыбкой.

— Да, иди, сейчас ты нужна ей больше, чем мне.

Фея нерешительно приблизилась к Анхеле и снова поцеловала ее.

— Не сомневайся, я предпочла бы остаться с тобой, но если Марине не помочь, сама она не справится.

— Я знаю.

Как только светящийся след Лилиан исчез из жилища больной, Анхела, благодаря неожиданному приливу сил, поднялась на ноги, включила свет и решительно взяла лежавшее на столике зеркало.

Потом закрыла и открыла глаза, посмотрела в зеркало… Раздавшийся вопль долетел до самого Гонолулу.

Марина

Дублин пах жареной кукурузой, дождем и темным пивом. Портики домов из красного кирпича пахли детьми, кислым молоком и жареными яйцами. А дом сеньоры Хиггинс, миссис Хиггинс, пах котом, беконом и пиццей «Четыре времени года».

Марине было все равно. Она еще парила в розовом облаке своего первого настоящего поцелуя, поэтому запахи, встречавшие ее в этой стране, казались ей грубыми и первобытными по сравнению с ее недавними переживаниями.

Марина никак не могла забыть запахи лаванды и пива, исходившие от чудесного ирландского посланца, ее мечты, обретшей плоть. Ей также не удавалось забыть своего расстройства после того, как она потеряла его.

Марина понапрасну вступила в совершенно глупый спор с Антавианой и Цицероном, ведь в нем не было никакого смысла. Ее утешала лишь надежда, что Патрик, фамилия которого могла быть О’Коннор (почему бы и нет? «Патрик О’Коннор» звучало великолепно), сам проявит инициативу и разыщет ее. Хотя это было всего лишь предположение, которое вряд ли сбудется, девушка не могла отказаться от мысли, что ей еще удастся с ним встретиться, ведь именно с этой целью она сюда явилась.

В отличие от своих трех спутников, Марина приехала в Дублин не для того, чтобы учить английский язык. Ее послали сюда специально ради того, чтобы спасти умирающую сестру. И если ей ради этого придется целоваться с вышеупомянутым ирландцем, она пойдет на это. Самоотречение и способность Марины жертвовать собой не знали никаких границ.

И все же главной ее задачей было выдавать себя за Анхелу, приехавшую сюда на каникулы, а также совершенствовать свой не поддающийся никакому совершенствованию английский язык в обществе Антавианы, Луси и Цицерона.

Вся четверка училась в одной школе, приехала по линии одного агентства и жила в одном квартале. Марина оказалась на одной улице с Антавианой, а Цицерон и Луси жили через две улицы от них.

Марина подозревала, что ее хозяйка была самой непредставительной из существующих. Ее звали Хиггинс, миссис Хиггинс, и она при первом же взгляде привела Марину в ужас.

Это была ирландка весом почти сто килограммов, ей было не менее ста лет, и ее окружали верные мафиози — два недавно прибывших постояльца, сицилийцы, которые, похоже, ее обожали. Миссис Хиггинс не говорила, она ворчала и не вставала со стула, к которому ее постоянно влекли значительный вес и плохое настроение.

Хозяйка даже не улыбнулась, жадно разворачивая маленький сувенир, который мать Марины-Анхелы положила ей в чемодан. Это был веер, купленный по дешевке (что совсем неплохо, ведь речь шла о подделке из пластмассы), однако миссис Хиггинс он совсем не понравился. Недовольным жестом она швырнула веер на землю, где он и остался.

«Естественно, при таком холоде с какой стати здесь обмахиваться веером», — подумала Марина.

(Хотя можно было бы повесить веер на стену, как поступают с ненужными вещами, а не откровенно выражать свое недовольство тем, что испанские постоялицы не привезли ей ни конфет, ни чурро.)[24]

Сицилийские же постояльцы миссис Хиггинс, Салваторе и Пепиньо, казались Марине странными, учитывая то обстоятельство, что они были немного староваты для учеников и слишком молоды для бизнесменов. Особо странное впечатление производило то, что они вели себя по отношению к хозяйке несколько фамильярно, хотя приехали совсем недавно.

У Салваторе были подозрительно черные зубы, он носил облегающую майку с надписью «Спайдермен», которая грозила вот-вот разорваться, у него было проколото левое ухо, а на левой руке сверкал золотой «Ролекс».

Говоря и жестикулируя, Салваторе постоянно обнимал худого и низенького Пепиньо, который носил обувь, примитивно имитировавшую ковбойские сапоги. Они ему совсем не шли и производили очень плохое впечатление. А Марина производила плохое впечатление на итальянцев, ибо токи симпатии столь же определенны, что и припадки зевоты — нравится это вам или нет.

Вся ситуация казалась немного абсурдной. Марина не знала, какую ступень она занимает в иерархии своей новой семьи, не знала, какое ей отводится здесь место и на каком языке она должна говорить. Одно не вызывало сомнений: миссис Хиггинс была хозяйкой, бабушкой и мамой, и, как и повсюду, включая самолет, ей следовало уступать место, чем раньше, тем лучше. А поэтому Марине следовало быть любезной, ласковой и услужливой, какой, вне сомнения, была бы Анхела.

После вечерней трапезы, когда Марина съела свой сандвич, предварительно полив его водой из-под крана, чтобы сделать помягче, и кусок пересохшего торта, она вдруг сама предложила убрать со стола и вымыть тарелки. Никто ей не сказал «нет, пожалуйста, не надо». Наоборот, три ее сотрапезника тут же согласились, решив, что это отличная идея, и даже не выразили Марине никакой благодарности.

Когда Марина в третий раз вышла из грязной кухни в маленькую столовую за тарелками и стаканами, она уже жалела о своем предложении. Сеньора Хиггинс смеялась вместе со своими мафиози. Те закинули ноги на стол, а Марина, сглупив, стала в этом доме новой Золушкой. Как только ей не пришло в голову, что недавно прибывшие гости должны устать с дороги и это хозяевам дома полагается ухаживать за ними?

Марина робко пожелала всем спокойной ночи, или good night,[25] однако не удостоилась ответа. Хозяйка с постояльцами продолжали хохотать над какой-то скверной шуткой, которую только что рассказал один из итальянцев. В этой шутке, по мнению Марины, не было ничего остроумного. Ну или ей так показалось, ведь она не понимала английского, не говоря уже о смеси английского с итальянским.

Все здесь было странным, не таким как дома, непонятным и непривычным. Ей было совсем не весело. У миссис Хиггинс росли усы, она лаяла, точно бульдог, а итальянцы вселяли в Марину страх.

Она заперлась в спальне, села на кровать и сжалась в клубок.

Спальня была маленькой, душной и обставленной с дурным вкусом: занавески были чрезмерно пестрыми; одеяло потертым и ободранным, коричневый пол обшарпанным, стены, обклеенные обоями с цветочным узором, отдавали прогорклым маслом; шкаф загнали в столь тесный угол, что открыть его нельзя было иначе, как встав на единственный в комнате стул.

Марине хотелось бежать отсюда. Ей не везло. Почему вместо симпатичной семьи с детьми ей досталась эта тучная вдова? Почему вместо веселого домика с садом и собакой ей выпала мрачная конура с двумя мафиозными итальянцами?

— Почему? — повторяла она в тысячный раз, пока не сообразила, что она не она, а Анхела. И это не Марина, а Анхела находилась в комнате Анхелы, в семье Анхелы, с друзьями Анхелы… и ее целовал парень Анхелы.

Как бы поступила Анхела в ситуации, в которой оказалась Марина? Смирилась бы? Взбунтовалась бы?

Вспомнилась сцена, которая повторялась из года в год вечером после отъезда Анхелы в Дублин. Марина со скучающим видом ужинала со скучающими родителями в своем скучном доме, и вдруг дребезжал телефон. Скучающие глаза матери, которая брала трубку, ярко вспыхивали, что означало «уже пора какому-нибудь интересному человеку сказать что-нибудь, стоящее внимания», и она улыбалась, слушая свою старшую дочь.

Повесив трубку, мать с гордостью пересказывала то, что только что слышала: «Анхела чувствует себя великолепно. Ей выпала самая симпатичная семья, замечательный дом и чудесные соседи».

Анхела тогда врала?

Возможно, пустив в ход немного воображения, Марина изменила бы свое представление о разочаровавшей ее семье, выбранной из списка претендентов. Наверное, ТАК поступила бы Анхела? Неужели счастье в жизни в такой степени зависит от способности приукрасить неприятные моменты и представить их в ложном свете? Наверное, Анхела могла бы сотворить из неприятной миссис Хиггинс сердечную ирландку, а из ее неприятных постояльцев — веселых итальянцев…

— С тобой одни неприятности.

Марина не знала, говорит ли это женским голосом подсознание или это Анхела общается с ней посредством своих способностей.

Но это была Лилиан, которая выпорхнула из-за занавесок и присела на подушечку у изголовья ее кровати. Вот она, вероятная виновница ее несчастий!

Марина излила свой гнев на крохотную фею.

— Где тебя носило? Почему ты бросила меня одну? Ты должна была встретить меня в аэропорту. Думаешь, красиво оставлять человека, не сказав, когда и где мы увидимся?

Но у Лилиан не было охоты выслушивать ее ворчание.

— Да замолчи же ты, пожалуйста! На что ты жалуешься? Ты даже не представляешь, как Анхеле плохо.

Марине тут же стало стыдно за свой эгоизм. Она совсем не подумала о несчастной сестре.

— Ей очень больно?

— Очень. Все осложнилось.

Марина не знала, что сказать.

— Что осложнилось?

— У нее волосы лезут прядями.

Марина суеверно потрогала свои волосы. Те были на месте. Она представила Анхелу лысой и вздрогнула.

— А ветрянка?

— У нее лопаются гнойники. Лицо покрылось кровоточащими язвами.

— Ладно, можешь не вдаваться в подробности.

— Тогда не спрашивай.

Лилиан проявляла странную нервозность. Фея не говорила, а что-то шептала и порхала, распыляя по комнате золотистый порошок, который вызывал чувство жжения в глазах и носу. Марина не выдержала и чихнула.

— Пожалуйста, не порхай так много, из-за тебя я чихаю.

Лилиан застыла и пригрозила ей крохотным указательным пальчиком. Казалось, она рассердилась не на шутку.

— От тебя ждать нечего, кроме неприятностей.

Марина это уже знала, но ей стало обидно, что эти слова слетели с уст какой-то феи.

— Знаю, я бестолковая, не понимаю английского, потеряла единственную любовь всей своей жизни и в довершение всего мою посуду для этих трех типов, которые гогочут в гостиной.

Фея резко прервала ее.

— Единственную любовь твоей жизни? Перестань говорить глупости.

Марина хотела дать фее пощечину. Как она может такое говорить!

— Я хотела сказать… самого красивого парня на свете.

Лилиан отнеслась к ее словам скептически.

— Не знаю, что ты нашла в этом великане.

Марина засомневалась.

— Это ведь был он, да? Я имею в виду, что меня ждал именно Патрик?

— Да, это был он.

— И как ты думаешь, что мне делать, чтобы спасти Анхелу?

— Попытайся завоевать доверие Патрика.

— Какое Патрик имеет отношение к несчастью Анхелы?

Лилиан откашлялась, оттягивая ответ.

— Патрик тебе нравится, да?

Марина решила скрыть, что мечтала о нем целый год, что у него точно такой голос, как себе представляла, а когда он целовал ее, она подумала, что умрет, и когда он ушел, она вдруг почувствовала себя одинокой, маленькой и опустошенной. Марина ни словом не обмолвилась о том, что когда вспоминала эти мгновения, ощущала, как покалывает кожа, чувствовала жар на губах и дрожь в ногах. Разве это не любовь? Что какая-то фея понимает в любви? Но решила не вдаваться в подробности.

— Да, он мне нравится.

Тогда фея тихо прошептала:

— Значит, все в его руках. От него и только от него зависит, исцелится ли Анхела.

— Противоядие?

Фея рассердилась.

— Тебе об этом лучше не знать, иначе ты совершишь новую ошибку. Люди слишком торопятся строить предположения на основе скудных сведений, которыми располагают. До сих пор ты действовала очень плохо.

— Да, плохо, — призналась Марина. — И сейчас все думают, что у меня есть другой парень, который мне не нравится.

Лилиан не придала этому большого значения.

— Подумаешь, это не беда Патрик вернется, стоит тебе только попросить. Но тут кроется одна проблема…

— Какая?

Лилиан села Марине на нос, заставив ту скосить глаза.

— Дело в том, что ты не сможешь попросить его об этом, поскольку у тебя нет ни его телефона, ни адреса. И ты не назначила ему свидания!

— Ты мне об этом не говорила!

— Но это и так понятно!

— В этом виноват Цицерон и его мерзкая колбаса, а также сплетница Антавиана и тупая Луси, они все сговорились. К тому же тот полицейский схватил меня за руку и потащил…

У Лилиан не было ни малейшей охоты вникать в подробности провала Марины.

— Как ты собираешься снова увидеться с О’Коннором?

От удивления Марина потеряла дар речи.

— Он О’Коннор?

— Да, Патрик О’Коннор. Можешь приступить к изучению телефонного справочника Дублина и обзвонить более тысячи двухсот абонентов по имени О’Коннор, входящих в его клан, хотя твой жалкий английский не поможет тебе даже снять трубку.

Марину не волновали ни телефоны, ни английский язык. Она не могла сообразить, как сумела угадать настоящее имя ирландца.

— У меня есть волшебные способности? Я способна угадывать?

Лилиан звонко расхохоталась.

— Это моих рук дело.

Лилиан на мгновение забыла о том, в сколь трудном положении оказалась. Ей нравилось строить предположения.

— Я нашептываю на ухо мысли и слова, намекаю…

Марина одновременно пожалела о двух вещах: что она не ясновидящая и что Патрик подчиняется слабому голоску феи.

— Вот как? Значит, Патрик целовал меня, потому что ты так велела?

Лилиан отрицательно покачала головой. Действительность оказалась более прозаичной.

— Меня там не было, хотя я и могла бы быть, чтобы все взять в свои руки. Патрик встретил тебя, потому что Анхела по «мессенджеру» сообщила ему о своем прилете, — и добавила без сочувствия: — Не обманывайся, он целовал Анхелу.

Марина чувствовала себя несчастной всякий раз, когда ее сравнивали с сестрой, но ее тешила мысль о том, что целовали-то ее (между прочим) под маской Анхелы, а вовсе не умирающую Анхелу.

В конце концов, это было самое главное. Ясно, что когда-то какой-нибудь философ уже размышлял над этим, а именно — над разницей между намерениями, желаниями и скучной реальностью. Лично ей не хватало лишь одной мелочи.

— Как мне встретиться с ним?

Лилиан изящно пожала плечами.

— Я не знаю, где он живет.

Марина рассердилась.

— Разве ты не фея? Ты должна знать. Ты мне только что сказала, что он подключен к «мессенджеру» Анхелы.

И тут ее осенило. Ведь это поможет ей найти Патрика!

— Я подключусь к «мессенджеру» Анхелы и найду его!

Лилиан оборвала ее:

— Не кричи, а то нас услышат. Знай, мы, феи, не вмешиваемся в дела людей. Нам вредны города: дым машин, отопление, кондиционированный воздух. От вашего загрязнения у нас изнашиваются крылья, и мы теряем способность летать.

Марина многозначительно посмотрела на порошок, покрывавший прозрачные крылья феи, и поняла, в чем дело.

— Разве ты не фея Анхелы?

Лилиан чуть покраснела. Эта дерзкая девица смеет упрекать ее?

— Анхела… как бы это тебе сказать, нечто особенное. Для нее я сделала много такого, чего другие феи не стали бы.

Марина заволновалась. Лилиан призналась в преданности Анхеле. Не оставалось сомнений, она любила ее и страдала из-за нее.

— Ладно, я поступлю так, как ты мне скажешь, но я не очень владею английским.

Лилиан это было известно.

— Знаю. Я хотела околдовать тебя, но у меня не получилось.

Марина покосилась на фею.

— Каким образом?

Лилиан повторяла одно и то же.

— Ты не поддаешься моим чарам.

Даже в этом Марине не везло. Ее даже околдовать было невозможно! Но, несмотря на всю драматичность, эта мысль показалась ей чудесной.

— Хочешь сказать, что я в один присест выучу английский, если меня околдовать?

— Ты обретешь дар. Твои умственные способности станут восприимчивы к основным языкам мира. Мы, феи, обладаем этим даром. Как бы я, черт подери, могла разговаривать с тобой?

Марина была восхищена.

— Но это… это ведь невероятно! А математика?

Лилиан заставила себя упрашивать.

— Ну, это логически-дедуктивно-аналитическое мышление. В этом мы тоже можем помочь, но лучше всего нам удается музыка.

Марина воскликнула.

— Я смогу играть на гитаре?

Лилиан сморщила носик.

— На гитаре? Почему на гитаре? Гораздо правильнее играть на скрипке или арфе.

Марина поняла, что у нее примитивно-фольклорные вкусы. Как твердила ее мать: «Одевай обезьяну хоть в шелка, она все равно останется обезьяной». Изящество — удел Анхелы. Как бы то ни было, Марине не хотелось злоупотреблять расположением Лилиан. Ее мать, которая очень любила высокий стиль, также говорила, что «Жадность фраера погубит».

— Мне хватит дара в математике и языках.

Однако Лилиан решила умерить ее аппетит.

— Дара к языкам более чем достаточно.

Марина смирилась — а то можно вообще остаться без ничего!

Лилиан взмахнула крылышками — раз, два, достала крохотную иголочку, которую прятала под жалкой электрической лампочкой в сорок ватт, висевшей на потолке, и произнесла какие-то непонятные слова.

Марина закрыла глаза, ожидая, что почувствует укол, неожиданный жар, мысленное озарение и нечто сверхъестественное, что хотя бы отдаленно отдавало волшебством. Но ничего такого не произошло. Она открыла глаза и взглянула на фею, а та, в свою очередь, с удивлением посмотрела на нее.

Лилиан жестом велела Марине приоткрыть дверь — в маленькую комнату влетели несколько отрывочных, непонятных фраз, произнесенных миссис Хиггинс и ее постояльцами.

— Ты понимаешь, о чем они говорят?

— Нет.

Лилиан вздрогнула и велела ей закрыть дверь.

— Что-то происходит…

— Что именно?

Как раз в это мгновение что-то глухо ударилось в оконное стекло. Обе умолкли и насторожились. Шум повторился снова, затем еще раз.

Барабанили в окно. Кто-то бросал в него камушками. Кто это мог быть? Несомненно, какой-то упрямец.

Марина осторожно, чтобы ее не заметили, выглянула в окно.

Это он! Странный тип!

— Это тот, надоедливый, из самолета!

— Отделайся от него, он нам не нужен, — прошептала Лилиан.

Марина полностью согласилась с феей. Она открыла окно настежь и оказалась лицом к лицу с непрошеным гостем.

— Что тебе?

Увидев ее, Цицерон улыбнулся.

— Не желаешь прогуляться?

— Нам запрещено выходить после десяти.

— Ты можешь вылезти через окно, как я.

Марина сделала вид, что возмущена, но эта идея ей понравилась. С пятого этажа их квартиры в Сант-Фелиу такой шаг был бы безрассудным, однако в Дублине ее окно находилось на уровне улицы. Но она не стала ни с кем делиться своими мыслями.

— Ты с ума сошел?

— Я по горло сыт доставшимся мне семейством. Марина обрадовалась. Так ему и надо за то, что встрял между ней и любовью всей ее жизни!

— Значит, тебе было плохо!

— Слушай, не будем враждовать, я просто хочу, чтобы ты меня проводила.

— Куда? Ты что, не видишь, кругом темень и ни души.

— Мне говорили, недалеко отсюда есть Интернет-кафе.

Вот в чем дело! Типу не терпелось подключиться к Интернету. Этот кривляка стал ей невыносим.

— Иди один.

— Дело в том… что у меня нет ни евро.

— Вот как!

— А у тебя?

Марина соврала, чтобы отделаться от него.

— У меня где-то завалялся один.

Цицерон не знал, что делать. Ему было стыдно. Несмотря на обещание блондинки, он не решился напомнить ей о нем.

— Ты мне дашь его взаймы?

Марина улыбнулась. На этот раз она выиграла.

— Если пообещаешь, что тут же исчезнешь.

— Обещаю.

Марина швырнула монетку в ночь. Та звякнула, ударившись о бетон, и этот звук приглушенным эхом прозвучал в темноте. Марина закрыла окно, заметив, как чудак наклонился и принялся искать свое сокровище.

Лилиан похвалила ее.

— Очень хорошо. А теперь выключи свет, положи своей чемодан на кровать, чтобы казалось, будто на ней кто-то спит, подожди несколько минут и тихо выберись через окно, чтобы никто тебя не заметил.

— Куда мы пойдем? — встревоженно прошептала Марина.

— Подальше отсюда.

— Зачем?

— Разве ты не заметила? — произнесла Лилиан по слогам, обнюхивая все углы, точно собака-ищейка.

Марина почувствовала озноб.

— Кого?

— Непрошеных гостей.

Цицерон

«Где же этот проклятый евро?» — спрашивал себя Цицерон, шаря руками по земле.

У монеты был коричневато-серый печальный цвет асфальта, и только потому, что она сливалась с асфальтом, его рука стала отвратительно грязной, пока щупала землю, находя что угодно, кроме денежки, которую девица бросила ему в окно.

Цицерон из охотника перевоплотился в танцующего под окном медведя. Никогда раньше ему не бросали монету подобным образом, а после этого случая он вообще никому не советовал бы это делать. Все это было унизительно и довольно неприятно, особенно потому, что была почти ночь, а евро никак не находился, оказавшись, скорее всего, в сточной канаве перед рядом жмущихся друг к другу домов из красного кирпича, похожих друг на друга как две капли воды: с одинаковыми водосточными трубами и пятнами от сырости, с одинаковыми трусами в одинаковых садиках и цветочными занавесками на окнах без наружных ставней.

Хотя на Цицерона эта мимикрия не наводила скуку и не угнетала. Наоборот, она успокаивала его, ибо очень напоминала виртуальную экстраполяцию.

Цицерон взглянул на темное окно, откуда несколько минут назад выглянула циничная крашеная блондинка, не простившая ему то, что он вез колбасу. Раэйн бы такого не допустил. Он похитил бы ее, привязал к высокому дереву и пытал до тех пор, пока с этой вредины не сошла спесь королевы эльфов.

Цицерон чувствовал себя оскорбленным, но он зависел от этой мнимой блондинки. Обе ее подруги были куда как хуже. Он это чувствовал интуитивно. Коротышка по имени Антавиана была испорченной, а мудрая девица по имени Луси — надоедливой. Цицерону больше нравилась грубость Анхелы, которую хотя бы можно было понять. Кроме того, Анхела заключила с ним договор, хотя тот был не менее странным, чем она сама.

Однако Цицерон не мог не признать, что в Анхеле было нечто такое, что его привлекало. Это была девица-мутант, напоминавшая калейдоскоп или хвост павлина. В зависимости от времени, света и места Анхела была разной. Он сказал бы, что глаза ее меняли окраску, грудь — форму и размер, иногда она казалась выше, иногда — ниже, и ему не удавалось точно определить, были ли ее волосы светлыми, темными или же крашеными. В высшей степени странно. Как и ее характер, действия и жесты, Анхела была совершенно неуловима.

Неужели реальные девушки все такие странные? Бог с ними. Поэтому Цицерону больше нравилась Тана, которая всегда оставалась сама собой. Ее синяя туника всегда образовывала одни и те же складки, чьи изгибы отличались точностью, а цвета были математически выверены. Тана являла само совершенство и предсказуемость, ночью она видела точно кошка и упругими шагами перемещалась по экрану компьютера.

Тут Цицерон почувствовал острую боль в левом легком. А может, это заболело сердце? Тоска. Он отчаянно тосковал по своему виртуальному лесу и друзьям, своим налетам и своей подруге Тане. Цицерон очень стыдился плакать, но сейчас он был готов разразиться крупными слезами. И не без причин.

Он оказался один в чужой стране, почти голый, совершенно нищий, совсем без поддержки. Его новая семья была многочисленной и способной лишь к поспешным выводам. Цицерону не удалось сосчитать, сколько в ней детей, он не мог вспомнить их лиц и имен, но примерно прикинул, что никак не менее полдюжины.

Все хозяйские дети были шумными, сопливыми и веснушчатыми. У всех них был вид безбашенных хулиганов, ибо стоило только этим ребятам его заметить, как они тут же с криком набросились на него, требуя футболки «Барсы»[26] и карамель с сангрией.[27]

Таково было его первое впечатление, и оно привело его в ужас. Позже последовали другие, еще более удручающие события.

Ему выделили койку в комнате, набитой малолетками всех возрастов. Стены в ней были оклеены плакатами с изображением всклокоченных футболистов, на полу валялись сотни пар спортивной обуви, пропитанной потом и источавшей зловоние. Цицерону пришлось делить душ с парой наглых близнецов, которые удивлялись, что у него на теле совсем нет веснушек.

За столом ему приходилось драться, чтобы подцепить вилкой жирную отбивную, но кто-то все равно ловко перехватывал ее у него по пути к тарелке. Цицерон не мог найти ни виновного, ни, естественно, отбивной. Ему приходилось вступать в жестокое сражение за право присесть в уголке дивана, и он громко верещал, как это делали все, пытаясь завладеть пультом дистанционного управления и переключить телевизор на другой канал.

Все продолжалось до тех пор, пока он не устал.

Цицерон ничего не понимал из происходящего на телеэкране, к тому же он был робким, голодным и чувствовал себя не в своей тарелке. Как только он вставал, место, которое занимало его тело, тут же загадочным образом испарялось и оказывалось занятым двумя другими, растянувшимися на диване. Его отсутствие никого не волновало, поэтому он отправился в комнату, где стояли койки, вылез через окно и оказался на улице с пустыми карманами и желудком и без малейшей надежды хотя бы несколько минут с удовольствием посидеть за Интернетом.

Родители неоднократно заверяли его, что семья, у которой он остановится, будет незнакома с современными технологиями.

— Компьютер? — спросил он, едва оказавшись в своем новом жилище. Однако, хотя они смеялись над его акцентом и лицом, Цицерон ясно понял одно — им неведомо, что такое клавиатура, но недалеко отсюда находится Интернет-кафе.

— Money?[28] — выпалил он. Это был лишь пробный шар, ничего не давший.

Здесь царили строгие правила. Иметь деньги учащимся было запрещено. Их ему выделяли только на транспорт и мелкие покупки, совершаемые в сопровождении хозяйки дома.

Как жалки были Леонора и Эрнесто! Всю свою жизнь они хотели быть особенными и непохожими на остальных, но оказались самыми обычными родителями-диктаторами.

«Вам известно, что из-за вас я за целый месяц не прочел ни единой книги, и меня денно и нощно заставляли пялиться на реалити-шоу?» — упрекнет он их, когда вернется.

Однако грядущая месть не утешила его. Перед Цицероном возникла проблема, требовавшая немедленного решения, и он не мог ждать целый месяц, чтобы справиться с ней. Ее следовало решить без промедления.

Но пока было возможно лишь временное ее решение, и оно в виде монеты затаилось здесь, на земле, где-то в темном углу под колесами машины. Цицерон почти чувствовал этот евро с изображением кельтской арфы. Монета избавила бы его от отчаяния, но никак не давалась в руки, и Цицерон начинал терять надежду.

Он уже собрался пристать к какому-нибудь любителю выгуливать собак по ночам, когда окно девицы скрипнуло и вынудило его поднять голову.

Цицерон увидел, как та ловко выпрыгнула на улицу и исчезла за углом. Какая обманщица! Анхела сказала ему, что собирается лечь спать, а на самом деле решила улизнуть из дома. Ей так легко от него не отделаться!

Цицерон последовал за блондинкой в сторону парка, оставаясь незамеченным.

— Ты хочешь сказать, что в доме шпионы? — спросила кого-то Анхела.

Цицерон навострил уши. Он спрятался за клумбой и слышал и видел, как девица разговаривает с кем-то, сидя на скамье в полном одиночестве.

Анхела была одна, у нее не было ни мобильного телефона, ни собеседников. Она смотрела перед собой и жестикулировала точно сумасшедшая. Девица говорила ясно, отчетливо и через несколько слов умолкала, будто выслушивая чей-то ответ. Если она хотела одурачить его, это ей удалось.

— Что за пикси? Опасные пикси?

Цицерон наблюдал за ней. Анхела не притворялась, не репетировала пьесу, она действительно разговаривала сама с собой и даже дерзко возражала, будто вела словесную дуэль.

— Нет, Лилиан, нет. Не сбивай меня с толку. У нас живут всего два итальянца и сеньора Хиггинс.

….

— Клянусь тебе, что я больше никого не видела.

….

— Ясно, что это итальянцы. Они носят итальянские носки, едят пиццу и говорят mamma mia.

…

— Нет, не было никаких странных визитов.

Анхела встревожилась.

— Мне следует заглянуть в шкафы? Не пугай меня!

Она воздела руки к небу.

— Ну кто такие пикси?

Цицерона поразило невежество Анхелы. Даже первоклассники знали, что пикси — это особенно надоедливые и озорные волшебные существа зеленого цвета с заостренными ушами.

Наступила долгая пауза, Анхела согласно кивала головой, хмурилась, приподнимала брови, как поступает ученик, слушая утомительное объяснение во время урока. Ей объясняли, кто такие пикси и как они выглядят?

Действия блондинки заинтересовали Цицерона. «Si non era vero era ben trobato».[29] Анхела походила на человека, который разговаривает со своей совестью, с НЛО или волшебным существом.

— Какой они величины?

Может, Анхела установила связь с волшебным миром?

— Ладно, замечательно, но я хочу связаться с Патриком, — выпалила она категорично, будто ей надоело слушать малоинтересные вещи и она решила настоять на том, что действительно для нее важно.

Цицерон почувствовал легкий удар по самолюбию. Девица произнесла «Патрик» с такой страстью, что ему стало не по себе. Спору нет, тот производил впечатление — рост громадного ирландца был никак не ниже двух метров, ручищи у него были как у Кинг Конга, трицепсы как у участника турнира шести наций, кроме того, он явно был завсегдатаем пабов и балагуром, а еще одним из тех, кто, вероятно, по чистому везению умел целоваться и говорить всякую романтическую чушь девушкам, сводя их с ума.

Луси ведь намекала Цицерону, сколь страстно они с Анхелой целовались. А вдруг этот Патрик даже танцевать умеет? Хотя на него это не похоже…

У Цицерона тоже была целая куча достоинств. Любой, у кого были глаза, мог увидеть его многочисленные положительные черты. Цицерону захотелось перечислить их: во-первых, он был парнем… г-м-м-м… смуглым парнем… парнем… парнем…

Больше ему ничего не приходило в голову.

«Но, естественно, — оправдывался он, — уже ночь и немного грязновато…»

Поэтому Цицерон решил отложить поиск миллиона других своих добродетелей на более подходящее время. Ему было совершенно ясно, что этот Патрик принесет ему несчастье — как все завоеватели без духовных интересов, — но, возможно это было лишь его фантазией и самообманом.

Цицерон снова прислушался к разговору Анхелы — та, похоже, договаривалась с каким-то невидимым существом — и убедился, что девица умела и договариваться, и торговаться.

— Дай мне способность к языкам, а я постараюсь подключиться к «мессенджеру» Анхелы и раздобыть адрес Патрика.

Что-то невероятное! Анхела говорила о себе в третьем лице. Блондинка оказалась первоклассной актрисой.

Она дерзко вскочила на ноги, с хмурым видом подняла голову к небу, скрестила руки на груди, закрыла глаза и подчинилась чему-то несуществующему, ибо, снова открыв глаза, недовольно прошептала:

— Маленькая дрянная волшебница… Я совсем не понимаю, что ты говоришь.

Цицерон покраснел. Волшебница может помочь ей изучить язык! Как чудесно!

Хотя Анхела придерживалась иного мнения.

— Ну, нет же! Как можно продолжать, не понимая ни единого слова?!

И тут Цицерон поверил, что Анхела не играет, что она явно говорит с кем-то, кого он не видит, но этот кто-то обладает телесной формой, умеет думать и высказывать собственные мысли.

Цицерон разозлился. Если речь идет о волшебном существе, он готов сделать все, чтобы увидеть его. Если какая-то крашеная девица способна общаться с волшебниками на равных… он, эльф-охотник 20 уровня, найдет доступ к их коду!

Возможно, действительность была гораздо интереснее, чем он себе представлял.

Возможно, он упустил что-то по-настоящему хорошее.

Пожалуй, его родители немного правы и ему стоит обратить внимание на реальную жизнь.

Пока Цицерон впитывал в себя множество миров, которые вмещал наш мир, как и множество еще не раскрытых тайн, он почувствовал, что по штанине его брюк течет что-то влажное и горячее.

Он поднял глаза и ужаснулся — на него с близкого расстояния смотрели большие глаза. Вскоре под глазами, сиявшими всеми цветами радуги, открылась огромная пасть, обнажившая ряд зубов. Из глотки бестии вырвался свирепый лай.

Цицерон выскочил из своего укрытия и закричал. Собака залаяла еще оглушительнее. Ее хозяин произнес что-то оскорбительное по-английски.

Бедный Цицерон бросился прочь и столкнулся с удивленной Анхелой. Той пришлось прервать разговор с Лилиан, недоумевая, чем в кустах, черт подери, занимался этот больной на всю голову тип, дерущийся с собакой.

Столкнувшись, оба упали на землю, начали потирать лбы, с трудом поднялись и были вынуждены заговорить.

Анхела, как обычно, возмутилась:

— Что ты здесь делаешь?

— Проходил мимо, а ты?

Однако она не ответила на его вопрос и, как это обычно делают девушки, перешла в контрнаступление, задав встречный вопрос:

— А это что такое?

Цицерон вспомнил горячую влагу.

— Похоже, собака…

— Тфу!! Она описала твою штанину.

— Ну и что я…

— Я сейчас сдохну от этой вони!

— Я ведь не могу отрезать себе ногу!

— Окуни ее в озеро!

— Сама окуни!

Цицерон ненавидел воду и страшно боялся любых водоемов, кроме бассейнов с цветной мозаикой. Мрачное озеро, где обитали опасные для жизни водоросли и глубоководные чудовища, вряд ли годилось для того, чтобы в нем…

Анхела стояла на своем.

— Я ухожу!

Вместе с Анхелой уходило его евро и возможность подключиться к счастью.

— Подожди, подожди!

Цицерону пришлось набраться храбрости, чтобы окунуть ногу в подозрительную жижу — будь что будет, — а потом вытащить ее, покрытую темной и подозрительной субстанцией.

— Видишь?

— Да, вижу, промокла еще сильнее, чем прежде.

— И стала грязнее.

— Это сейчас, а до этого ее описали.

И тут Анхела с привычным для себя нахальством задала дерзкий вопрос:

— Почему ты здесь оказался? Только не говори, что проходил мимо. Меня не проведешь.

Цицерон не хотел, чтобы у него выбили почву под ногами. Обстреливать вопросами — это тактика девчонок. Но он решил воспользоваться этим приемом.

— А ты? Что ты делала здесь, в парке?

Анхела не поддавалась.

— Я первая спросила.

— Я искал свое евро. А теперь говори, чем ты тут занималась.

Анхела усмехнулась.

— Ха, это евро, оказывается, странствует! Оно само пришло из моего дома в этот парк. Ха!

Цицерон обиделся. Больше всего девушки раздражали его тем, что не говорили ни прямо, ни понятно, а ходили кругами и добивались своей цели. Он решил рискнуть еще раз.

— Ладно, твоя взяла. Я его потерял, когда ты выбиралась из дома. И пошел за тобой, потому что мне стало интересно.

Анхела была хитра.

— Ты его потратил, признайся, потратил, и начал демонстративно искать, чтобы я дала тебе еще одно.

Цицерон растерялся.

— Почему ты не можешь поверить, что я просто не смог его найти? Это очень просто. Обязательно надо все усложнить!

— Как скажешь!

Анхела смутилась и даже подумала, что он прав.

— Ясно, что ты все выдумал. Ты идешь за мной, рассчитывая, что я приглашу тебя подключиться к Интернету.

Цицерон согласно кивнул. Это был верный подход.

— Вот именно.

Марина огляделась вокруг. Они были одни. В такое время никто не выходил на улицу, кроме любителей прогулок с собаками.

Цицерон почувствовал в руках легкую дрожь.

— Пошли.

Цицерон не мог поверить своим ушам.

— Куда?

Анхела неожиданно предложила ему ключи от рая.

— В Интернет-кафе, там подключимся к Сети.

Ему хотелось обнять ее за эту счастливую весть, но он сдержался.

Но радость просто струилась из его пор. Цицерон не мог скрыть ее.

Они тронулись в путь.

Цицерон подумал, что Анхеле он требуется лишь в качестве охранника, и что ей надо попасть в Интернет-кафе, чтобы связаться с Патриком, но вскоре понял, что блондинка совсем не ориентируется на местности.

— Какая мрачная улица!

— Ты ведь живешь на ней.

— Неужели?

— Да, вон в том доме.

Анхела не помнила ни дверь, через которую входила, ни даже окно, через которое выбиралась.

— Ты уверен?

— Совершенно.

— Откуда ты это знаешь?

— Я запомнил.

— Что?

— Детали. Видишь этот сорванный со стены почтовый ящик?

— Да.

— Я запомнил, как он выглядит.

— Где ты его запомнил?

— Где-то. На жестком диске. Подключая к нему память, я знаю, что если возвращаться через парк, справа от меня будет улица с оторванным почтовым ящиком, и где мне надо свернуть налево.

Анхела ничего не ответила. Цицерон подумал, что она принимает его за болвана, но это было не так.

— Мне это не по силам.

— Это легко, — заявил он великодушно.

— Как сказать, — возразила Анхела. — Я не отличаю правую руку от левой.

Цицерон изумился. Разве еще существуют люди, которые не знают, где правая, а где левая рука?

— Не может быть!

— Раньше я всегда носила на левой руке перстень, и это помогало, но два года назад у меня опух палец, и его распилили.

— Палец?

— Нет, осел, перстень.

— Вот как!

— Так что теперь я не знаю, какая моя рука левая.

Цицерон не сразу смог воспринять такой вздор.

— А в какой руке ты держишь ложку?

— Все зависит от того, к какой руке она ближе.

— Я тебя спрашиваю, какой рукой ты подносишь ложку ко рту.

Анхела была странной девушкой.

— А я тебе отвечаю, что все зависит от того, какая рука окажется ближе ко рту. Мне здесь без разницы.

— Ты… тебе все равно, какой рукой пользоваться?

— Вот именно. Я пишу одинаково плохо обеими, плохо режу обеими и ни одной из них не умею причесываться.

— А как ты аплодируешь?

— Никогда не обращала на это внимания.

— А если бы у тебя был пистолет?

— Ты хочешь спросить, с какой руки я стала бы стрелять?

— Да.

— Откуда мне знать! Я бы промахнулась с обеих, это точно.

Цицерон никогда еще не встречал столь скромной девушки. Она ему нравилась.

— Хватай пистолет! — крикнул он, вытаскивая из кармана руку, сложенную в форме пистолета.

К его удивлению, Анхела взяла его руку одновременно своими двумя.

— Значит, ты не шутишь…

— Конечно, нет.

— Ты играешь в теннис?

— Пробовала в детстве, но рассекла бровь своей лучшей подруге, после чего та уже не была моей лучшей подругой.

Удрученный Цицерон признал, что у него получился самый долгий за последние три года разговор с существом из невиртуального мира. Неплохо. Его даже заинтересовала эта тема. И дело не в том, что умение одинаково действовать двумя руками вызывало у него восторг, оно просто показалось ему необычным. Он почувствовал прилив безграничного великодушия.

— Я могу тебя научить.

— Играть в теннис?

— Сражаться двумя руками. Обращаться со шпагой, кинжалом и саблей.

Анхела смотрела на него глазами, сделавшимися большими, как тарелки.

— Парень, ты меня пугаешь. Ты не из тех шутников, которые нападают на родителей, когда их не пускают в кино?

Цицерон немного осмелел. Мысль о том, что он кому-то страшен, придавала ему сил. Никто никогда не говорил ему столь ободряющих слов.

— Пока я на них не нападал, но об этом стоит подумать!

— Не удивительно, что тебя задержали.

— Меня задержали из-за кровяной колбасы!

Что было очень трогательно.

— Не напоминай мне об этом! Я больше никогда не дотронусь до колбасы, — заявила Анхела с ухмылкой.

Цицерон обнаружил, что чувствует себя неожиданно бодро и оптимистично, и даже с удовольствием смотрит на уличные фонари, мимо которых они проходили.

Он не собирался объяснять Анхеле, что в действительности никогда не держал в руках шпагу, не говоря уже о кинжале, и что у него нет ни малейшего понятия, сколько весит сабля, и он совершенно не знает, какое движение надо делать рукой, чтобы отрубить голову врагу или остановить его. Зато он ловко орудовал мышью!

Цицерон был виртуальным бойцом 20-го уровня. Жаль, что Анхела сейчас не на экране монитора. Она могла бы принести ему много пользы, став его надежной спутницей во время набегов. Он представил, как Анхела размахивает двумя саблями, по одной в каждой руке, и наводит ужас на врагов своими двухцветными глазами.

К сожалению, она была настоящей…

Так же, как настоящими были Антавиана и Луси, которые, к его удивлению, сидели в Интернет-кафе каждая перед своим монитором.

Обе страшно обрадовались при их появлении. Но радость Цицерона была обратно пропорциональна их радости. Ему хотелось завязать более близкие отношения с Анхелой. Они уже начали доверять друг другу, и та могла бы рассказать ему о своих волшебных связях, а теперь эти двое путались у них под ногами.

Цицерон остался доволен, убедившись, что Анхела испытывает то же самое.

— Чем вы тут занимаетесь?

Антавиана улыбнулась во весь рот.

— Потом скажете, что вы незнакомы. Вы сбежали через окно, в одиночестве прогулялись по парку, а теперь пришли сюда немного побродить по Интернету!

Цицерон с ужасом взглянул на Анхелу, заметив подобные эмоции и в ее глазах. Оба принялись энергично опровергать столь наглое обвинение чересчур любопытной коротышки.

— Ты ошибаешься!

— Никто не видел, как она вылезла в окно.

— В парке была собака и какой-то ирландец.

И вдруг Анхела произнесла противным голосом, словно речь шла о совершенно незнакомом человеке, погрозив Антавиане указательным пальцем:

— И он вовсе не мой дружок!

— Вот как? И поэтому вы совершенно неразлучны?

Цицерон собирался вырвать зло с корнем, но Анхела опередила его.

— Этот тип мне совершенно не нравится!

Цицерону тоже не понравилось, что эта наглая девица стыдится его дружбы, называя его, как ей вздумается. Хотя что оскорбительного в том, что они вроде как подружились?

Он обиделся. К тому же его унизили. Однако Анхела явно так не считала и подбросила дров в огонь.

— Он слишком тощий, слишком смуглый и слишком странный.

Цицерон рассердился. Разве нельзя быть смуглым, тощим и странным? Каким же должен быть ее эталон? Ростом два метра, с волосами цвета жареных помидоров, ртом акулы и руками гориллы?

— Ты мне тоже не нравишься со своими плохо прокрашенными волосами и примитивной внешностью! И как тебе не надоело!

Цицерон заметил, что глаза Анхелы, точно ножи, разрезают его на кусочки. Ей совсем не понравились его слова, как и ему не понравилось ни единое произнесенное ею слово. Все это случилось, потому что он доверился ей, утратил бдительность, поверил лживым признаниям девицы, которой захотелось сойти за несовершенство! Все эти рассказы об умении одинаково действовать обеими руками — чистая выдумка. А все ее робкие слова — ложь!

— Если вы оба друг другу так не нравитесь, то почему пришли сюда, смеясь? Над чем вы смеялись?

— А тебе какое дело?

— У нас с Анхелой деловые отношения и ничего больше.

Луси тотчас прервала их:

— Антавиана, к чему сеять раздор? Ясно, что они друг другу не нравятся. Ты же не собираешься выводить их на чистую воду?

Цицерон и Анхела вздохнули с облегчением. Луси точно обладала даром примирять людей.

Антавиана пожала плечами.

— Тогда я вам не скажу, что вы, скорее всего, угодили в переделку, вас повсюду ищут и в любой момент могут вызвать полицию!

Цицерон согласился с ее подозрениями, решив уйти. Анхела мудро последовала его примеру.

Антавиана не заслуживала их внимания.

«В жизни много гораздо более интересных вещей», — подумали оба.

Как ни странно, их мнения совпали, вопреки тому, что они недолюбливали друг друга.

Оонаг

Дама в капюшоне остановилась и щелкнула пальцами. Следовавшие за ней камеристки смазали дегтем факелы, и языки пламени тут же принялись весело потрескивать, осветив мрачную темницу замка.

— Отодвиньте каменную плиту, — приказала хозяйка, снимая капюшон.

Ее золотистые волосы сверкали в красноватых всполохах огня.

Девушки привели в действие рычаг, и каменная плита сдвинулась, обнажив темную щель, уходившую в недра земли. Дама сняла тунику и опустила белые руки в темный сырой колодец.

— Оонаг, королева двора Туата Де Дананн, кланяется вам, король Ада, правящий в Царстве Тьмы. Ваша покорная слуга предлагает вам дары земли и фрукты.

Миа и Эмер, камеристки, подали королеве корзинку с цветами и фруктами, которую Оонаг с присущей ей грацией бросила в бездну.

— Наслаждайтесь ароматом жасмина и гардений моих садов, созерцайте колорит сезама и бабочек моих лугов, утолите ваш голод малиной, яблоками и сливами моих садов, примите мою песню как дар и воздаяние за вашу дружбу! — и Оонаг запела нежную песню, которая осушила влажные стены подземелья замка.

Миа и Эмер подпевали королеве, и их голоса слились в один, способный растопить самое ледяное сердце. Во время песнопения по их щекам текли крупные слезы, падая в колодец.

Наконец чей-то глухой голос поднялся из глубин:

— Приветствую вас, Оонаг, наш прекрасный друг. Я с нетерпением ожидал, когда получу вашу дань и подарки, как это бывает каждые семь лет. По-прежнему на это время вы останетесь моей союзницей, и я оберегу вашу жизнь своим волшебством. Скажите, вы уже раздобыли свежую и молодую кровь?

Оонаг поспешила с ответом.

— Самую красивую, самую нежную, самую чистую. Вы получите образованную милезу с Иберийского полуострова. Ее кровь принесет вам удовольствие.

Хриплый голос, казалось, прозвучал более взволнованно:

— Я сгораю от желания отведать ваш подарок, прекрасная королева.

Оонаг улыбнулась.

— В таком случае вам не следует ждать королевского конного выезда. Я принесу вам дань до нашего праздника, чтобы вы разделили с двором Туата нашу радость по поводу нового урожая. Вас это устроит?

— Еще как устроит!

Оонаг белыми руками обняла Эмер и, парализовав ту взглядом, притянула ее к отверстию колодца.

— Скажите мне, что вы видите? — задала она вопрос Повелителю Тьмы.

— Камеристку.

Оонаг легко подтолкнула девушку, та повисла над пустотой, а потом рухнула вниз.

— Она ваша, считайте ее моим подарком. Она будет служить вам от моего имени.

Эмер падала, не издав ни возгласа и не дыша.

Испуганная Миа отступила назад, а Оонаг, не обратив внимания на ее испуг, снова наклонилась над пропастью.

— Повелитель Тьмы, вы считаете меня достойной проскакать рядом с моим королем?

— Вы, вне всякого сомнения, самая красивая и самая могущественная.

Оонаг гордо подняла голову.

— В таком случае я поеду рядом со своим супругом, как это велит мое достоинство.

— Я из глубин отмечу вашу храбрость, вызвав на дуэль Финвану, толстого короля, который не почитает меня так, как это делаете вы.

Оонаг довольно улыбнулась.

— Я не заслуживаю вашего красноречия!

— Прекрасная Оонаг, вы бесспорная королева Туата Де Дананн, и ни один смертный не может оспорить ваше право владычествовать вечно!

Оонаг с облегчением вздохнула и в покорном поклоне простилась с Повелителем Тьмы. Затем сама вернула каменную плиту на место и погасила факелы.

Юная Миа, вся дрожа, протянула ей одежду, помогая надеть тунику и накрыть голову капюшоном.

Прежде чем вернуться в свои покои, королева остановилась и предупредила испуганную придворную даму:

— Итак, Миа, ты видела, что ожидает тех, кто мне изменяет?

— Да, ваше величество.

— Эмер дурачилась с Дианкехтом. Тебе это известно?

— Нет, ваше величество.

— Никому ни слова.

— Буду молчать как могила.

— Дианкехт намеревался втереться в доверие к Эмер. Я надеюсь, ты устоишь перед его чарами.

Камеристка вздрогнула.

— Я ваша, навеки ваша.

— Тем лучше, если не хочешь стать следующей жертвой Царства Тьмы. Ты уже слышала, какая судьба уготована милезе, и ты приведешь ее к этому месту.

— Когда, ваше величество?

— В эту же ночь.

Напуганная Миа присела перед королевой в реверансе.

— Ваши приказания будут исполнены.

Марина

«Мессенджер» Марины был глух как могила. Она этого ожидала. Однако прежде чем взяться за телефон — что было гораздо быстрее и проще, — ей захотелось все обдумать.

Ее не очень-то тянуло звонить домой, говорить с Анхелой и нагло просить у нее адрес Патрика. Слишком это было дерзко — выяснять у сестры, как связаться с ее парнем, чтобы потом самой связаться с ним.

Хотя делалось это ради самой Анхелы, ибо от этого контакта зависело ее исцеление (сама Лилиан напомнила Марине об этом), старшая сестра, узнав о темных намерениях младшей относительно Патрика, захворала бы еще больше, а та почувствовала бы себя еще более виноватой.

Как поступила бы Анхела на ее месте? Марине хотелось разобраться в характере сестры. Она закрыла глаза и задумалась.

Марина мысленно представила себе сестру, настроилась на нее, почти коснувшись ее ауры, и услышала ее нежный голос и слова, вылетавшие точно мячи из-под рук баскетболистов и легко попадавшие в корзину.

Все стало яснее ясного.

Анхела вела бы себя искренне. Анхела ничего не стала бы скрывать и призналась, что не желает ни причинить боль, ни обманывать ее с Патриком. Ей только необходимо уладить с ним одно дело. Она действовала как бы мимоходом, ничего не уточняя, не вдаваясь в подробности (никакой речи о поцелуях, объятиях, ласках, игривых взглядах и словах любви). Она сказала бы, что им следует… (Марина ломала голову, ища подходящий глагол)… поближе познакомиться? Нет. Войти в контакт? Еще хуже. Подружиться? Да, это подойдет.

Анхела сказала бы, что им следует подружиться, и ее слова никого никогда не обидели бы, ибо она выразилась бы очень изящно и с большим тактом. После чего обладала бы мощнейшим оружием: правдой.

Анхела всегда говорила правду. А вот трусость Марины и недооценка ее самой себя вынуждали последнюю рассчитывать на гнусную ложь. В данном случае, правда, которой Анхела пользовалась столь ловко, служила превосходным оправданием двуличия Марины.

Много не раздумывая — на тот случай, если начнет волноваться, — она достала мобильный. Звонок был уместен. Она прибыла на место, и настал удобный случай сообщить об этом родителям.

Марина решительно набрала номер.

— Слушаю?

— Привет, это Марина, — тихо пробормотала она, стараясь, чтобы ее никто не расслышал.

— Марина? — удивилась ее мать.

Какой ужас, родители забыли ее имя!

— Да, твоя дочь. Помнишь?

Мать продолжала удивляться.

— Почему ты звонишь в такое время?

— Хочу сообщить вам, что я прилетела.

— Я так и думала.

— И что у меня все в порядке.

— Об этом можно было бы и не говорить.

Марина обиделась.

— А если бы произошел несчастный случай?

— Тогда мы бы точно узнали об этом.

Марина так рассердилась, что решила непременно озадачить мать.

— Меня поселили в доме, где живут двое мужчин.

— В твоей комнате? — тут же спросила та.

— Нет, — призналась Марина, хотя тут же добавила, чтобы придать своим словам мрачный привкус:

— Они взрослые и итальянцы.

— Разумеется, это естественно. Если они иностранцы, то должны были приехать из какой-то страны.

Равнодушие матери оскорбляло. Разве ей все равно, что вместо английского языка вокруг дочери говорят по-итальянски? И что вместо приветливого семейства та угодила в мафиозный клан?

— Дело в том, что это как раз неестественно. Никакая это не семья. В доме два подозрительных типа и ворчливая старуха, которая морит меня голодом.

Марина попала в точку.

— Тебя морят голодом?

Это вывело мать из себя, что в подобной ситуации случилось бы с каждой матерью в мире, ведь она заплатила кучу денег за содержание дочери.

— На ужин я съела всего один холодный сандвич, — Марина сделала первый выстрел.

В голосе матери прозвучала неподдельная тревога:

— На ужин совсем не было горячего?

— Нет, — ответила Марина с удовольствием.

— Даже омлета? Сосисок? Жареной картошки?

Марина потирала руки.

— Один сандвич и больше ничего. Ни десерта, ничего.

Мать молчала, наверное, вычисляя, какое расстояние от Барселоны до Дублина, чтобы запустить сюда ракету.

— Быть такого не может!

— Однако это так.

— Я поговорю с твоим отцом.

Только не это! Это ни к чему. Положение может осложниться, и тогда Марине не расхлебать эту кашу. Не следовало заходить так далеко. Дочь решила успокоить мать.

— Не волнуйся. Сандвич оказался очень вкусным. Правда, он был холодным, но очень аппетитным.

Однако мать уже завелась, и ее было не остановить.

— Что было внутри?

— Конечно, сыр.

— И больше ничего?

Марина решила подсластить этот сыр.

— Еще там было немного ветчины.

Мать зарычала:

— Значит, тебе даже фруктов не дали? А молока?

— Нет, нет, молоком меня напоили до отвала.

В действительности она врала, чтобы избежать четвертой мировой войны. Испанская мать способна поразить ракетой дублинский парламент за то, что ее юную дочь морят голодом, и это хорошо известно всем государственным деятелям и политикам. Настало время менять тему.

— А как Анхела?

— Плохо.

— Я хочу поговорить с ней.

— Нет, это будет дорого.

Этого Марина и боялась. Семейная жадность давала о себе знать, о деньгах нечего было и мечтать. Надо бы попросить, чтобы ей оплатили карточку.

— Пожалуйста, — умоляла Марина, жалея о том, что много говорила о сандвиче, растрачивая драгоценное время и рискуя не узнать адрес Патрика.

— Она отдыхает.

— Я хочу передать ей хорошие новости.

— Ты не можешь подождать до завтра?

Марине захотелось заплакать.

— Мама, я ведь хочу ободрить ее… Здесь все ее очень любят и помнят.

Эта фраза у нее получилась с изяществом, достойным Анхелы. Такие слова могла сказать лишь хорошая старшая сестра, желающая добра своей заболевшей младшей, желая обрадовать ее и поднять ей настроение.

Мать, тронутая ее добротой, прошла по коридору, стуча каблуками, до комнаты больной.

Послышался загробный голос Анхелы:

— Марина?

— Анхела, я уже знаю, что тебе совсем плохо, что у тебя выпадают волосы и лопаются гнойники, я тебе очень сочувствую, но ты должна дать мне адрес Патрика.

— Патрика?

— Да, он и есть контакт, то есть я хочу сказать, твое излечение в его руках, и я должна близко подружиться с ним.

— Что значит «близко подружиться»?

— Войти к нему в доверие.

— Стать любовниками? — совершенно неверно поняла Анхела.

— Нет, только близкими друзьями. Я должна обмануть его и заставить поверить, что я — это ты.

В голосе Анхелы промелькнула тревога:

— Но ведь мы любим друг друга.

Для Марины это не было секретом.

— Не волнуйся, даже если он захочет целовать меня, я не поддамся, — кротко соврала она.

Однако это не привело к желаемому результату. На другом конце послышались рыдания. Неужели она вела себя грубо?

— Анхела, Анхела, клянусь, между нами ничего не будет!

Анхела высморкалась.

— Нам было так хорошо вместе. Не хотелось бы омрачить свои воспоминания.

Марине стало совсем плохо. ОНА могла испортить воспоминания Анхелы одним своим присутствием. Она была вредной сестрой.

— Это приказ Лилиан.

Анхела согласилась не сразу.

— Ты будешь думать обо мне рядом с Патриком?

— Конечно. Я буду думать только о тебе, — поклялась Марина с наглостью, свойственной неисправимым лгуньям.

— Не забывай о том, что он любит МЕНЯ, — сказала Анхела, внося полную ясность, чтобы дать Марине почувствовать себя гусеницей, позарившейся на чужое.

— Это и так понятно.

— Его адрес: Ги Фоус Роуд, 79, а его телефон…

Марина едва успевала записывать. Он у нее есть!

Он у нее есть!

— А его электронная почта?

— Его электронная почта… Извини, придется повесить трубку, мама не разрешает мне больше говорить.

Связь прервалась. Разговор закончился. Маринино счастье повисло на волоске. Закончилось время, определенное матерью, лишь случайно осталось еще несколько секунд.

Однако Марина получила, что хотела. Адрес и телефон Патрика.

— С кем ты разговаривала?

Антавиана, навострив уши, вертелась прямо у нее под носом.

— С сестрой.

— У тебя есть сестра?

— Да, ее зовут Марина. Бедняжка уродлива, приносит домой плохие оценки и болеет.

— И почему же у Марины есть адрес Патрика, а у тебя нет?

— Откуда ты знаешь?

— У меня есть глаза и уши. Тебе только что продиктовали его, смотри, вот здесь записано… Роуд…

Марина забыла о роли, какую должна играть, забыла, что ей следует проявлять уступчивость, быть любезной и великодушной. Она не могла изменить своему характеру.

— Чтобы ты сдохла!

Коротышка улыбнулась, довольная таким ответом.

— Вот вернешься домой, увидишь, какую головомойку устроит тебе сеньора Хиггинс!

Марина мгновенно поверила, что мерзавка говорит правду.

Кэр

Раэйн радостно подскочил.

— Громы и молнии, у нас получилось! Добыча наша! Ур-ра!

Но вместо ночного охотника на опушке леса явился подвыпивший колдун. Он вел себя развязно. Где его кошачья походка? Где осторожность? И где хитрость?

— Кому волшебный браслет? И офигенный пояс? Подходите, не стесняйтесь. Кто смел, тот и съел!

— С каких это пор охотники раздают добычу точно торговки рыбой?

— Подарок за добрую весть! Потрясный прикид! — воскликнул маг, накидывая золотистый плащ на плечи Херхеса.

— И этот странный выбор слов. Что за манеры!

— Этот набег вам, наверное, понравился до фига?

— Какой позор!

Цицерон стыдился, что не оправдал надежд. Ему просто не оставалось ничего другого, как выдумать себе нового героя.

Сейчас его имя Кэр, и никто его не знает. Это позволит ему наблюдать, оставаясь незамеченным, и выяснить, что произошло за время его короткого отсутствия.

Утекло много воды.

Мириор исчез. Варлик и Тана остались живы, а Раэйн совсем поглупел… его увели силой.

Цицерон испытал жестокий удар, когда обнаружил, что Раэйном, его героем, его вторым «я», то есть его собственным «я», завладели незаконно. Он был оскорблен, выяснив, что его узурпатор обладает уровнем интеллигентности сороконожки. Но хуже и больнее всего было то, что никто не заподозрил обмана. Все думают, что Раэйн остался прежним Раэйном. Даже сообразительная Тана, колдунья из людей с черными кошачьими глазами, в синей тунике, все время приветливо улыбалась ему и принимала его подарки.

Все подтверждается. Мириор мертв. У Цицерона похитили Раэйна. Только Мириор способен на столь грубые шутки и на этот простоватый словарный запас. Это столь очевидно, что Цицерон не мог оправдать ни беспечного отношения к этому Таны, ни отсутствие проницательности у Херхеса.

Он склоняется к уху своего друга Варлика. Он хочет говорить с ним наедине и доверить ему свой секрет. Однако карлик не дает им сблизиться. Они делят добычу последнего набега, и он не настолько глуп, чтобы отказаться от своей доли.

Он выбрал неудачный момент, чтобы высунуть нос. Они не могут нарадоваться своей победе. Он слушает новости о недавней победе, и по тому, как они освещаются, видно, что бесспорным героем является Раэйн. Не может быть. Нет. Это «утка». Это легенда.

Но тут слово берет Херхес:

— Друзья! Сегодня важный день. Впервые эльф-охотник превзошел по храбрости танк и ворвался в логово дракона. Я хочу поздравить Раэйна, нашего дорогого Раэйна. Громы и молнии, Раэйн, иди сюда.

Даже Херхес подражает новому Раэйну. Никогда раньше он не употреблял столь старомодное выражение — «громы и молнии».

Цицерон хочет перехватить Раэйна, однако тот вряд ли соответствует воину первого уровня, и ему даже нечего и думать, чтобы сразиться с охотником двадцатого уровня. Счастье ему изменяет — он никак не может остановить его, и ему приходится терпеть позорный спектакль, в котором Херхес поздравляет его и предлагает ему самую ценную добычу — кольцо, позволяющее стать невидимкой.

Он подходит к Тане и шепчет ей на ухо:

— Это самозванец.

Тана, разумеется, не соглашается с этим.

— Да здравствуют самозванцы!

— Ты соображаешь, о чем идет речь?

— Он великолепен.

— Он изменил свою внешность. Что он делает в этих глупых зеленых гетрах и с этим смешным пером в шляпе?

— Мы победили благодаря его военной хитрости.

— Меня этим не проведешь.

— Но что он тебе сделал?

— Он не тот, за кого себя выдает.

Тана повернулась к нему, подбоченясь.

— Вот как? И кто же он, по-твоему?

— Под Раэйна подделался Мириор.

Черные глаза Таны сделались большими и заняли весь экран.

— Мириор умер, он никак не мог подключиться и обещал вернуться, когда сможет.

— Он умер по вине Раэйна, такова его месть.

— Откуда ты это знаешь?

— Я — Раэйн.

Цицерон не ожидал от Таны ни истошного крика, ни нежного поцелуя, однако ее хохот был хуже пощечины.

— Почему бы тебе не исчезнуть?

Кэр бормотал как идиот и следовал за ней.

— Я говорю серьезно. Я — Раэйн и нахожусь рядом с тобой последние триста девяносто дней. Мы вместе сражались против Толхонка, против Огха, против Эниалта, я обязан тебе жизнью, ты снабдила меня воздухом, когда я пересекал ров Трамбла.

Тана не стала ждать, пока он договорит. Она подошла к Херхесу и что-то шепнула ему на ухо.

У Цицерона пересохло в горле. Сказались страх, тревога или обман. Они все сговорились против него. Тана, которую он считал своим другом, повернулась к нему спиной и сговорилась с вожаком. Он чувствовал себя одиноким и беспомощным.

Вот вожак подходит к нему и указывает на него шпагой.

— Уходи, Кэр.

Его руки потеют, мышь выскальзывает из пальцев.

— Дай мне возможность доказать, что я Раэйн.

— Нам не нужны распри. Уходи, Кэр.

Херхеса не умолить, он сурово блюдет справедливость. Если он уверен в своей правоте, то переубедить его невозможно.

— Уходи, Кэр, или я сотру тебя в порошок.

Кэр понимает, что это не бравада. Но ему хочется проститься с лесом, горами, украшающими горизонт, величественной луной, окрашенной оттенками оранжевого цвета, висящей в углу экрана, с хрустящими под его ногами опавшими листьями, с шероховатыми стволами деревьев, за которые он цепляется, чтобы не исчезнуть, с ночными, уже затухающими трелями виртуальных птиц.

— Проклятье, проклятье! Нет, я не хочу! — кричит он, заметив, что Херхес уже нападает на него. — Я не хочу умирать! Не-е-е-е-т!

Его встряхнули чьи-то руки.

— Парень, не кричи, все на тебя смотрят.

Цицерон поднял голову, и его взгляд встретился с десятками удивленных глаз, ребята на мгновение бросили свои мониторы, чтобы взглянуть на спектакль, который устроил разъяренный испанец, умоляя монитор сохранить ему жизнь.

Цицерон отключил Интернет и вернулся в Дублин.

— Я отключился?

Анхела утвердительно кивнула.

— И нас ждет хорошая новость.

Марина

Она пыталась уже трижды, но каждый раз, набрав телефон Патрика, чувствовала, как ее охватывает страх, и вешала трубку.

— Не могу, — смущенно призналась она фее.

Лилиан кричала до хрипоты:

— Что значит «не могу»? Просто говори. Повторяй то, что буду говорить я.

Однако Марина, генетически невосприимчивая к языкам, так разволновалась, что чувствовала себя неспособной угадать смысл хотя бы одного слова. Она пыталась думать об Анхеле, своей драгоценной околдованной сестре, пыталась убедить себя в том, что ее собственная боязнь говорить по-английски является единственным препятствием на пути к исцелению той.

— Ладно. Я попытаюсь.

Лилиан перевела дух.

— Набирай номер, я тебе буду диктовать слова, а ты их повторяй. Договорились?

Марина кивнула и набрала номер, чувствуя, как с каждой цифрой сердце вырывается из ее груди.

Когда мобильный соединился, Марина собралась было указательным пальцем отключить его, но Лилиан остановила ее.

— Hi.[30]

Это был голос Патрика. Это он. Марине захотелось умереть от стыда.

Лилиан привела ее в чувство.

— Говори ему: Hi, I’m Angela.[31]

— Hi, I’m Angela, — послушно повторила Марина.

— Hi, Angela! — воскликнул Патрик, очень обрадованный тем, что слышит Марину, или ей так казалось, потому что он начал тараторить как заведенный, после чего она, совершенно подавленная, предпочла все-таки выключить телефон.

— Что ты сделала!?

— Он начал говорить…

— Именно поэтому ты должна была отвечать ему!

— Но я ведь ничего не понимаю.

— Как же ты собираешься найти его, если отключаешь телефон?

— А как мы, по-твоему, можем быть вместе, если не понимаем друг друга?

— Тебе не надо его понимать. Только повторяй то, что я тебе говорю.

Марина смиренно еще раз набрала номер и заговорила под диктовку Лилиан.

— Sorry, I’m Angela.[32]

Патрик снова заговорил, выдав длинную непонятную тираду. Ясно, он говорил интереснейшие вещи, гениальные вещи, однако… как жаль, что Марина его не понимает и… никогда не поймет.

— Когда он закончит, скажи ему только: I love you. I want to see you tomorrow.[33]

Марина набрала в грудь воздуха и мысленно повторила короткие предложения, продиктованные Лилиан, один раз, два, три, пока ей не надоело.

Когда Патрик умолк на мгновение, она тут же произнесла:

— I love you. I want to see you tomorrow.

И когда она подняла глаза, ожидая одобрительных слов покровительствовавшей ей феи, на нее мрачно уставились оба жильца миссис Хиггинс.

— Однако, однако…

Салваторе отнял у Марины мобильный телефон и бесцеремонно оставил его себе, а Пепиньо столь же бесцеремонно схватил ее за руку.

Она пропала. Они ее поймали. Она сбежала, и у нее не было оправдания. Хуже того, она звонила парню, говорила, что любит его, и назначила свидание.

Итальянцы орали, заставив ее пойти вместе с ними домой.

Что ей было делать? Что ее ожидало в доме, из которого эти мафиози отправились искать ее, как обычную преступницу, лишив единственного средства, с помощью которого можно поговорить с любимым и выполнить свою задачу? Без мобильного Марина не могла связаться с Патриком.

Именно в это мгновение телефон снова зазвонил — один раз, потом еще. Скорее всего, это был Патрик. В том не могло быть сомнений.

— Please,[34] — взмолилась она, указывая на карман Салваторе и жестами давая понять, чтобы ей разрешили ответить.

Но итальянцы ей этого не позволили.

Салваторе взял ее мобильный телефон и ответил грубо и резко, не скупясь на угрозы. Затем отключил телефон и уставился на нее с мрачным удовольствием.

Марина прибегла к девичьей хитрости, которая всегда срабатывала.

— Toilette?[35]

Ей не могли отказать. И в туалете, в четырех стенах, она плакала и топала ногами, призывая на помощь Лилиан.

— Я не могу все время торчать возле тебя, — ответила ей крохотная фея, что было почти необъяснимо.

Марина подставила руки под кран, украдкой следя за дверью туалета.

— Ты не можешь оставить меня в руках этих типов! Ты должна мне помочь! Это ведь ты посоветовала мне вылезти в окно.

— Я их боюсь.

— Постой, как же я!

Фея пыталась втолковать ей:

— В твоем мире мне угрожают разные опасности. А когда я боюсь, от меня нет никакого толка!

— И как же ты мне поможешь? Как ты меня защитишь?

— Я должна улететь, восстановить энергию и, возможно, просить помощи, чтобы защитить тебя.

— А почему не сейчас?

— У меня иссякли силы.

— А что будет, если от меня ничего не останется, когда ты вернешься? Пикси-то я не боюсь, но ты видела лица этих двоих?

Аилиан возразила:

— Сразу видно, что ты не знаешь пикси.

Безусловно, Марина не была знакома с ними. Зато она знала размеры своей хозяйки. Диаметр той был не меньше километра.

— А миссис Хиггинс? Эта толстая тетка, похожая на борца сумо.

На Лилиан это не произвело впечатления, она хранила трагическое молчание, затем прошептала:

— Пикси неизмеримо хуже.

Марина решила подойти к вопросу прагматично:

— И что же могут сделать со мной пикси?

— Они могут све-сти те-бя с у-ма, — по слогам произнесла Лилиан, широко раскрыв глаза, дабы придать своим словам убедительность.

Марина была поражена.

— И это все?

— Тебе этого мало?

— Если честно, меня это не волнует.

Лилиан не удалось заразить Марину своими страхами, поскольку все, что с той в последнее время происходило, и так походило на сумасшествие.

Разве это не настоящее сумасшествие — стать Анхелой и разговаривать с крохотной порхающей феей?

Лилиан объявила Марине ультиматум.

— Если хочешь, чтобы я тебе помогла, тебе придется покинуть этот дом.

Слова феи были лишены здравого смысла.

Не было ни малейших сомнений, что именно в это мгновение Марина больше всего в мире хотела покинуть дом миссис Хиггинс. Но как раз в этом-то и была загвоздка.

— Это не так просто. Я нахожусь в чужой стране, не говорю по-английски и никого не знаю. Куда мне идти? Я несовершеннолетняя… Там осталась моя одежда, мой паспорт.

Лилиан так разнервничалась, что не смогла ничего придумать.

— Я подумаю. Что бы ни случилось, завтра обязательно будь на занятиях.

Марина пришла в отчаяние.

— Завтра? Завтра будет поздно, миссис Хиггинс меня уже убьет, к тому же у них мой мобильный, я не могу связаться с Патриком.

— Завтра я вернусь. Патрик придет с тобой на свидание.

Марина умоляла, хотя понимала, что проиграла свою партию.

— Ты не можешь оставить меня одну! Эти двое меня убьют, а миссис Хиггинс разорвет меня на куски!

— Постарайся уцелеть до завтра, — посоветовала ей Лилиан, затем взлетела и исчезла во мраке ночи, видимо, направившись к лесу, чтобы зарядиться волшебной энергией и подумать над тем, как лучше защитить свою подопечную.

Разговор прервали сильные удары в дверь. Это Салваторе и Пепиньо пришли в ярость.

— Выходи немедленно! — кричали они из коридора охрипшими голосами.

Марина не могла убежать через маленькое окошко, поэтому вышла с опущенной головой и отдалась в руки мафиози.

Те нелюбезно схватили ее под руки и почти волоком потащили за собой.

Итальянцы шли быстро, они очень торопились.

Марине стало трудно дышать, она почувствовала, как у нее закололо в левом боку.

— Подождите, я очень устала.

— Быстрее.

— Нас ждут.

Марину грубо заставляли идти вперед.

Дорога ей показалась особенно длинной и запутанной. Они возвращаются в дом миссис Хиггинс или удаляются от него? Ясное дело, из-за своего полного отсутствия чувства ориентации Марина не могла доверять интуиции, которая обычно ее не обманывала.

— Куда мы идем?

— Не твое дело!

— Уже очень темно, — громко заявила Марина, собираясь с духом.

Ей становилось страшно.

— Скоро станет еще темнее.

Если они хотели напугать ее, они этого добились. Если они хотели наказать ее за непослушание, они могли быть довольны: она больше никогда не станет вылезать через окно, не предупредив об этом.

Марина брела, спотыкаясь, по узкой тропе, с обеих сторон густо обсаженной деревьями.

Темнота наступила неожиданно.

Девушка не видела, куда идет, липкий холод пополз по ее ногам и застрял между ребер, вселяя тревогу. Марина смутно ощутила какую-то угрозу, что-то мрачное, от чего у нее по коже поползли мурашки.

Ей послышалось ржание коня.

Так ли это или нет, но оба итальянца, точно подталкиваемые невидимой пружиной, ускорили шаг.

Марина почувствовала, как у нее закружилась голова.

— Постойте, постойте, — воскликнула она, пытаясь задержать их.

Однако похожие на щупальца руки Пепиньо и Салваторе не отпускали ее и против воли тащили к перекрестку.

Туда, где нечто напоминавшее огромного зверя сверкало в темноте.

Марина напрягла зрение, и ей показалось, что она разглядела чей-то силуэт. Напоминавший… наверное, так оно и было… белого коня.

Это и правда был огромный конь, нетерпеливо бивший копытом. Из его пасти валил густой беловатый пар, рядом с конем замерла высокая фигура в капюшоне, державшая скакуна под уздцы.

Несмотря на белизну прекрасного животного, Марина почувствовала страх. Ее сердце с каждым шагом билось все сильнее, предостерегая, чтобы она не приближалась к нему.

Ее руки окоченели, зрачки расширились, а тело сопротивлялось движению вперед, ибо оно оказалось умнее головы и отчетливо ощущало опасность.

Что ей делать? Громко позвать на помощь?

Ситуация становилась критической, другого выхода не было, но когда Марина уже решила это сделать, она не смогла издать ни звука. От страха у нее пересохло в горле, и она онемела, может, после того, что увидела в руках всадника…

Веревка! Интуиция не была ее сильной стороной, зато пессимизма Марине было не занимать.

Таинственный всадник ждал именно ее.

Ее хотят похитить? Куда ее повезут? Ей хотелось застыть на месте, но из этого ничего не получалось. Она пыталась податься назад, но итальянцы толкали ее вперед. Все происходило как в страшном кошмаре.

Вдруг таинственная фигура отбросила капюшон, открыв светлые волосы, зажгла фонарь и помахала им.

Взгляд Марины приковал яркий свет, который поднимался и опускался, перемещался то вправо, то влево, вычерчивая в воздухе геометрические фигуры.

Точно под гипнозом, Марина следила за движением фонаря, а невидимые руки нежно влекли ее вперед, и она чувствовала, как у нее исчезает желание сопротивляться.

Марина словно теряла почву под ногами.

У нее подкашивались колени и дрожали ноги, как вдруг, почти рядом с потрясающим скакуном, раздался пронзительный голос, который приковал Марину к месту и разрушил чары:

— Постойте, постойте! Подождите меня!

Это была Антавиана.

Все одновременно повернулись к ней.

Антавиана вынырнула из ниоткуда, точно упавшая звезда, и встала перед ними.

— Куда это вы идете? — спросила она тоном карманного сержанта артиллерии.

Вместе с Антавианой стало светло, исчезла усталость, сковывавшая ноги Марины, равно как и нежная рука, которая держала ее и влекла к неясной судьбе.

Певучий голос Антавианы вернул фонарям прежнюю яркость, согрел ледяной воздух ночи и прогнал странные видения.

Всадник и его конь исчезли, их поглотила тьма.

Марина изо всех сил терла глаза. Она пережила жуткий кошмар и боролась с дурным сном, не позволявшим ей отличить настоящее от воображаемого. Она и вправду была удивлена.

Что произошло? До и после прибытия Антавианы все было иным.

Она знала, что итальянцы вели ее не домой, и коротышка подтвердила это.

— Вы ошиблись. Я иду за вами уже давно. Миссис Хиггинс живет в другой стороне.

Пока Антавиана говорила и жестикулировала, не догадываясь о том, какой эффект производили на Марину ее присутствие и слова, та с трудом приходила в себя.

Она перебрала тысячу предположений, из которых самыми реальными ей казались следующие:

1) итальянцы торгуют белыми девушками;

2) итальянцы хотели вспороть ей живот и пустить ее органы на продажу;

3) итальянцы опоили ее наркотиками…

Однако итальянцы спокойно ответили, что просто хотели пройти кратчайшим путем и заблудились. Они пробормотали это робко, развернулись и направились назад, точно ягнята, которых вела маленькая Антавиана.

Как никогда они были тем, чем и являлись на самом деле, — двумя немного глуповатыми продавцами, не способными сообразить, что их привело именно в это место парка.

Когда Марина спросила их о коне и таинственном всаднике, они обозвали ее фантазеркой.

— Деточка, здесь не было никакого коня!

— Не сочиняй сказки!

— Я еще не сошла с ума! — возмутилась Марина.

Ладно, вполне возможно, что она была не совсем в своем уме.

Марина уже начала думать, что всадник, белый скакун и странные огни могли быть плодом ее воображения или… — а почему бы нет? — делом рук тех самых пикси, которых так боялась Лилиан. Она могла бы избавиться от сомнений, спросив об этом саму фею, но той рядом не было.

Ясно, что чудак Цицерон тоже мог бы ей объяснить, что случилось. Он был забавным типом, отвечавшим с поразительной уверенностью на любой заданный вопрос. Он вселял спокойствие, чем составлял полную противоположность Лилиан.

До сих пор фея не оказала Марине почти никакой помощи. Всякий раз, когда возникала какая-нибудь проблема, той приходилось справляться с ней самой.

Антавиана прервала ее размышления.

— Хочешь, я буду переводчицей вашей беседы с миссис Хиггинс? Я могу помочь.

Любезность Антавианы показалась Марине неискренней. Откуда у нее такой интерес? Почему она ходит за ней по пятам? Почему добровольно навязывается ей в подруги? Но все равно, появление Антавианы показалось ей как никогда удачным. Лучше быть вместе с этой задавакой, чем с двумя незнакомцами, которые не внимали разумным объяснениям, вселяя в душу Марины панику и ужас. Если эти итальянцы так наказывали строптивых девочек, то они добились своей цели.

— Да, — ответила Марина, особо не раздумывая.

Странная компания возвращалась домой.

Антавиана, не подозревая об отчаянной ситуации, в которой только что оказалась Марина, все время болтала, сама же Марина погрузилась в свои мрачные мысли. Что же касается итальянцев, то они шли молча, стараясь казаться незаметными. Луси и Цицерон, скорее всего, уже добрались до мест своего обитания.

— Ты непослушная, и нам придется заняться твоим воспитанием, — хмуро процедил Пепиньо, отчего у Марины волосы на затылке встали дыбом.

— Ты заслуживаешь примерного наказания, — добавил Салваторе, выдыхая ей в лицо струю сигаретного дыма.

Хотя итальянцы не тащили ее насильно, они не стали лучше, по-прежнему агрессивно и резко жестикулируя и производя на Марину отвратительное впечатление. Она и в присутствии Антавианы по-прежнему чувствовала себя беспомощной.

Оказавшись у дверей своего временного пристанища, Марина уже разобралась в некоторых тайнах, хотя ее собственная жизнь и устроенная за ней неотступная слежка так и остались для нее загадкой.

Антавиана заговорила ее до тошноты, болтая без умолку почти двадцать минут, впрочем, Марина услышала кучу новостей, пробудивших в ней подозрения.

Она узнала, что Антавиана остановилась у дочери сеньоры Хиггинс, которая совершенно случайно жила в соседнем доме, и — ах, какая случайность! — именно Антавиане совершенно случайно пришла в голову мысль разыскать Марину, чтобы пойти прогуляться, и… самая невероятная случайность! — именно она обнаружила, что та исчезла. И, понятное дело, совершенно случайно Антавиана пообещала миссис Хиггинс пойти и разыскать ее.

Марина пришла к заключению, что Антавиана видела, как она вылезла через окно, растрезвонила об этом, а теперь хотела наградить себя медалью за то, что нашла ее.

Она догадалась обо всем, когда эта маленькая изменница подошла к миссис Хиггинс с обворожительной улыбкой чудесного ребенка на устах и демонстративно вцепилась той в руку, будто последняя была морским окунем, только что вытащенным из воды.

— Я нашла ее в Интернет-кафе, она бродила по Сети. Она сбежала вместе со своим дружком.

— Предательница!!! — Марина дала бы ей оплеуху, однако взволнованная миссис Хиггинс встала между ними, прижав коротышку к своим стокилограммовым телесам.

— Спасибо, милая, какая ты прелесть! Даже не знаю, что бы я без тебя делала! Жаль, что не ты, а эта никудышняя лентяйка живет в моем доме.

Марина верно угадала, что миссис Хиггинс обвиняет ее в безделье.

Невероятно.

Марина заслужила свое определение. Она стала «лентяйкой».

А вот Антавиану теперь называли «прелестью». Хуже некуда.

Как могло получиться, что Марина сыграла свою роль столь плохо, имея на руках все карты колоды? Ей уже приклеили ярлык «лентяйки», а девушка отлично знала, что от ярлыка очень трудно избавиться, если уж он прилип.

Теперь она навсегда останется «лентяйкой».

Почему? Почему, когда она из самых добрых побуждений стала мыть посуду, она не заслужила титул «очаровательной», но стоило ей улизнуть через окно, не попрощавшись, как ее тут же окрестили «лентяйкой»?

Почему ее зовут Мариной?

Анхела вышла бы через дверь, расцеловав миссис Хиггинс, простилась бы с итальянцами, подмигнув им, и навсегда осталась бы «очаровательной».

Почему? Почему она все время ходит в неудачницах?

— Сеньора Хиггинс, если вы позволите, мы научим ее хорошим манерам.

— Прежним манерам!

— Да, не новомодным, какие прививают детям, будто они цветочки, растущие в теплице.

— Послушание вбивается кровью, образование тоже.

И оба снова схватили ее за руки.

У Марины комок подступил к горлу, она почувствовала страх, вспомнила недавнее происшествие и решила выгородить себя любым возможным способом.

— Извините, я очень сожалею об этом. Я попрощалась с вами, но вы не слышали и…

— Ложь! — воскликнул Пепиньо, вдруг оживившись, и потащил ее за собой.

— Простите ее, пожалуйста, — произнесла Антавиана противным голосом.

Миссис Хиггинс вздохнула.

— Какая хорошая девочка, какая прелесть.

Итальянцы застыли на месте, сообразив, что миссис Хиггинс переходит на сторону противника. Не оставалось сомнений — «прелесть» окончательно подчинила миссис Хиггинс, и Марина сообразила, что настал удобный случай и ей расположить к себе хозяйку дома.

— Извините, простите, sorry, sorry, — с чувством захныкала она, желая, чтобы все закончилось и она могла пойти отдохнуть в унылой спальне.

Миссис Хиггинс, однако, заставила Марину упрашивать себя.

— Тебя следует хорошенько наказать!

— Да! Да! — прорычали оба постояльца, уставившись на девушку налитыми кровью глазами.

Марина, умирая от страха, заплакала, и, возможно, это смягчило непреклонную хозяйку.

— На этой неделе я не позволю тебе выходить из дома после ужина, — с садистской радостью объявила она.

Итальянцы приуныли, а Антавиана не без удовольствия посочувствовала Марине.

— Это ужасно. Здесь ужинают в шесть часов.

— Что? — с тревогой в голосе воскликнула девушка. Если ее запрут, она не сможет увидеться с Патриком, умрет от тоски, а Анхела долго не протянет.

Марина чувствовала себя похищенной злодеями героиней и решила сыграть на публику.

— Plis, plis, plis,[36] — молила она невнятно, опускаясь на колени перед миссис Хиггинс. — Я сделаю все, что вы хотите, все, что угодно… только отпускайте меня по вечерам и оставьте мне мобильный телефон.

Миссис Хиггинс этот номер привел в восторг. Видно было, что она достигла вершины счастья, окруженная уступавшими ее воле и отправляя правосудие, словно римская императрица.

Марина продемонстрировала средиземноморский характер и стала целовать ей ноги.

Миссис Хиггинс, довольно облизав свои усы, подняла руку в знак прощения и позволила себе роскошь проявить великодушие.

Постояльцы были явно разочарованы и не могли скрыть своего возмущения.

— Ладно. Ты заставила меня немало поволноваться и должна снова завоевать мое доверие.

Доверие сеньоры Хиггинс можно было завоевать убирая постели, подметая пол и моя посуду. Это доводило Марину до отчаяния.

— А мобильный телефон ты получишь завтра, когда сделаешь все, что положено, — предупредила миссис Хиггинс, забирая драгоценный аппарат из рук Салваторе и пряча его в старинный ночной столик.

— Будь начеку. В следующий раз мы не будем столь благосклонны, — пригрозил девушке Салваторе.

Марина, наконец, заперлась в своей комнате на десять оборотов ключа и никак не могла отдышаться. Она была уверена, что чудом избежала опасности и что ее положение довольно ненадежно. Можно ли рассчитывать, что эти двое ночью ничего не натворят? А если они снова нападут на нее?

У Марины не было ни малейших сомнений, что в этом доме ей оставаться нельзя. Ей в голову уже пришла мысль о том, как поменять место жительства, но этим можно было заняться завтра.

Вздыхая, Марина проверила, не спрятался ли под кроватью или в шкафу какой-нибудь пикси, закрыла окна, осмотрела все углы, на всякий случай поставила перед дверью стул и, наконец, плюхнулась на матрац, словно тяжелый баул.

Глаза ее смыкались.

Марина боролась со сном, понимая, что стоит ей закрыть глаза, как она окажется во власти своих многочисленных врагов: Антавианы, сеньоры Хиггинс, итальянцев, пикси и… Цицерона.

На всякий случай она решила помечтать о Патрике.

Лилиан

Наступила ночь, всю долину окутали тени.

Здесь они были одни, если не считать взмыленного после сумасшедшей скачки коня.

Похоже, Лилиан изменилась.

— Наверно, мы опоздаем, — заметила она как бы невзначай.

Дианкехт, гофмейстер двора, поднял брови, услышав от нее такие слова.

— Извини, дорогая, точность является обязательной добродетелью королевства Дананн.

Лилиан захлопала глазками перед особой, отвечавшей за королевский протокол. Он был так строг…

— Вы должны понимать, что людьми управлять не так просто, — поспешила оправдаться она.

Дианкехт отбросил назад свои светлые волосы, не скрывая нетерпения.

— Ты должна привести девушку на конный выезд до полуночи; в противном случае с плеч покатится чья-то голова, причем необязательно моя, ведь она, как ты могла убедиться, сидит на них довольно крепко.

Дианкехт кокетливо наклонил голову на тонкой шее, и его светлые волосы рассыпались волнами.

Поговаривали, что Дианкехт, несмотря на свою импозантность, был обязан положению гофмейстера темному прошлому своего предка, от которого он унаследовал имя. В недобрый час его мать решила отдать должное легендарному Дианкехту, который навсегда оставил в ее душе след своей непристойной ревности.

Лилиан побледнела.

Она знала, что слова Дианкехта не пустое бахвальство. Его долгий опыт в ранге гофмейстера сделал его вершителем мести, убийств и других кровавых дел.

— Вы ведь знаете, Дианкехт, что люди несовершенны, они спят, часто все забывают и пропадают.

— Меня-то тебе не нужно убеждать в том, сколько головной боли причиняют их недостатки; я прекрасно знаю это, мне приходится иметь дело с капризами Его величества Финваны. Но это тебя не оправдывает, дорогая. Ты и только ты отвечаешь за порядок и за исполнение заранее оговоренного расписания. Не забывай об этом!

Лилиан нервно потерла руки.

— В последнее время что-то происходит, — заявила она.

— Что именно? — с любопытством поинтересовался заносчивый гофмейстер.

Лилиан пристально посмотрела на силуэт замка, возвышавшегося позади них, оглядела холм. Похоже, кругом не было ни души. Зубцы стен были пустынны, потому что гвардия репетировала торжественный королевский выезд.

Черный скакун Дианкехта нетерпеливо забил копытом.

— Здесь никого нет, если это тебя волнует, — сказал гофмейстер и добавил: — Расскажи мне, что происходит.

— Появились лазутчики, они вмешиваются в мою операцию, — прошептала Лилиан.

Дианкехт поежился.

— Ты в этом уверена?

Лилиан решительно кивнула.

— Оонаг знает и хочет все сорвать.

На этот раз побледнел Дианкехт.

— Ты ведь знаешь, что по положению я не имею права обвинять королеву, это могут счесть очень большой дерзостью.

Лилиан это знала.

— А оскорбить короля — значит потерять голову. Я знаю.

Дианкехт посмотрел на хорошенькую фею, обремененную ответственностью за удачный исход ее поручения и, как и он, оказавшуюся пленницей протокола. Он ей посочувствовал:

— Ладно, я этого и опасался. Я отдам в твое распоряжение своих лепреконов,[37] только смотри, не ври мне.

Лилиан поблагодарила гофмейстера, почтительно поморгав глазами и сделав перед ним реверанс.

— Я вам не вру. На этот раз Оонаг настороже.

Дианкехт почувствовал, как по его телу пробежала дрожь. Подозрения — его семейное проклятие. Подозрения предка Дианкехта, позавидовавшего способностям своего сына-целителя, дискредитировали его на всю жизнь.

И именно по вине этого предка-лекаря Дианкехт не смог избрать военную карьеру и всю жизнь служил королю, угождая которому он маскировал свои несчастья.

— Полагаю, эта девушка умеет держаться в седле… — наконец нерешительно поинтересовался гофмейстер.

Лилиан ответила без малейшего сомнения.

— Естественно.

Дианкехт протянул ей серебряные уздцы.

— Она получит собственного скакуна и присоединится к королевскому выезду, когда я дам сигнал в согласованном порядке, ни раньше, ни позже. Помни, протокол на первом месте. Если совершишь хоть одну ошибку, твоей голове грозят неприятности. Было бы очень жаль, — добавил он, подмигнув Лилиан, — ибо она хорошо работает на том месте, где находится.

Лилиан взглянула на Дианкехта. Он говорит серьезно или смеется над ней?

Дианкехт снял легкий ларец со спины своего скакуна.

— Здесь ее одежда. Ей надо будет переодеться к банкету. Через час до начала торжества она сойдет вниз вместе с остальными придворными и примет участие в празднестве.

Лилиан осторожно открыла ларец и взглянула на наряд из золота и серебра. Когда она закрыла его, у нее чуть подрагивали руки.

— Не забудь, что ей предстоит открыть бал. Она хорошо танцует?

— Просто изумительно.

Дианкехт, вопреки своей надменности, на мгновение уступил слабости, показав, что тоже может чувствовать.

— Я хочу, чтобы ты знала, несмотря ни на что… я сожалею о том, что случилось.

Лилиан промолчала.

— Все, что касается судьбы твоей подопечной, заслуживает сожаления.

Гофмейстер чувствовал себя неуютно, как все, кто хотел проявить сочувствие к Лилиан или протянуть ей руку помощи.

— Тут нет ничего неожиданного, я знала, что так произойдет.

— Если хочешь… я замолвлю за тебя словечко перед Финваной.

Лилиан тут же окаменела.

— Может, он станет добрее?

Дианкехт отрицательно покачал головой.

— Власть ожесточила его. Он лишен чувств.

У Лилиан еще оставалась надежда.

— Всегда найдется какой-нибудь выход.

Дианкехт посмотрел на нее с любопытством.

— Я восхищен тобой. Я всегда восхищался твоим мужеством.

Лилиан притворилась глупой, что она всегда успешно проделывала, когда кто-то смущал ее. А гофмейстер начинал смущать ее.

— И фиалковый цвет тебе так идет… — добавил галантный придворный с медовой улыбкой.

— Спасибо, — пробормотала фея, опуская голову перед льстивым аристократом.

Однако стыдливость феи не заставила гофмейстера молчать, наоборот, она окрылила его.

— Наверно, мы могли бы лучше узнать друг друга. Ты откровенна, я тоже откровенен, у нас есть все причины, чтобы утешить друг друга.

Лилиан с трудом сглотнула. Чем дальше она от излияния чувств гофмейстера, тем лучше. Ведь он такой сердцеед!

— Сейчас я не могу, меня обременяет печаль, как вы понимаете…

Дианкехт отреагировал на дерзкую выходку Лилиан, произнеся хрипловатым голосом:

— Ты права, сейчас не лучшее время…

Лилиан нужен был нестандартный ход. Ей не следовало наживать новых врагов. Она подняла голову, моргнула раз, еще раз и как бы невзначай произнесла:

— Хотя, быть может, на балу…

Дианкехт затаил дыхание.

— Да?

— Я сохраню для вас танец.

Гофмейстер улыбнулся во весь рот.

— Это доставило бы мне удовольствие.

Фиалковая фея быстро стала крохотной и исчезла до того, как он высказал свое пожелание:

— Первый вальс!

Марина

Что-то влажное, горячее и липкое скользнуло по ее лицу. Открыв глаза, Марина мгновенно заметила рядом со своей подушкой огромную жабу. Крик девушки прозвучал на всю улицу и разбудил Цицерона, который жил в трех кварталах от ее дома.

Оба сицилийца тут же начали колотить в дверь, пока до смерти перепуганная Марина не открыла ее и не указала рукой на кровать, закрыв глаза.

— Жаба!!! — воскликнула она, дрожа от отвращения.

— Где? — в один голос спросили итальянцы.

Повернувшись, Марина обнаружила, что никакой жабы нет, и хотя искала она ее изо всех сил, та словно испарилась, а Марина предстала в глазах окружающих отъявленной лгуньей.

Но ведь она видела жабу, та была зеленой, липкой и отвратительной. Но куда-то делась.

Марина коснулась своего лица, еще покрытого беловатой слизью.

— Смотрите, это от нее.

Салваторе погрозил девушке указательным пальцем.

— Если ты из-за такой глупости разбудила бедную миссис Хиггинс, тебе это дорого обойдется!

Марина молчала и молилась, чтобы противная миссис Хиггинс оказалась еще и глуховатой.

— Ты можешь быстренько приготовить нам завтрак, — заявил Пепиньо.

— Сначала я должна принять душ и одеться! — перешла к обороне Марина.

— Принять душ? — удивились итальянцы, которые, видно, не знали, что такое вода, судя по коричневатому оттенку их кожи.

— Мы, испанки, всегда принимаем душ, — очень гордо заявила Марина, защищая известную национальную особенность, которую она разделяла в полной мере.

А поскольку сейчас на Марине осталась слюна жабы, то, конечно, она забыла о лени, спеша ее смыть.

Она снова закричала от боли, когда вода перескочила от ста градусов — точки кипения — до нуля — точки замерзания. Марина почти все время то обжигалась, то замерзала.

Она завернула кран, и когда стала искать полотенце, обнаружила, что оно исчезло.

На этом утреннее безумие не закончилось. Ее одежда покинула чемодан и расползлась по всему дому. Завернувшись в вышитое цветами постельное покрывало, девушка обнаружила свои туфли в холодильнике, шорты в микроволновой печи, брюки на вешалке у входа, а нижние рубашки в чулане.

От изумления Марина лишилась дара речи. Это дело рук пикси? Лилиан и не думала отвечать на ее вопросы. Так что под градом упреков двух подозрительных голодных постояльцев, ожидавших в столовой, Марина собрала свои вещи и заперлась в комнате, предварительно осмотрев все отверстия, шкафы и углы.

Но ей уже не было страшно.

При тусклом свете дня ее страхи рассеялись. Тревоги и жуткие предчувствия, державшие ее в страхе предыдущим вечером, растаяли точно мрак. Похоже, она вообразила то, чего не было, что, скорее всего, было вызвано утомительным путешествием и переменой места жительства.

Истина заключалась в том, что Пепиньо и Салваторе обожали миссис Хиггинс. Просто они отличались очень вспыльчивым нравом и хотели нагнать на Марину страху. Да, они, несомненно, хотели напугать ее, подбросив ей жабу и устроив злую шутку с водой и одеждой.

А теперь ей было необходимо встретиться с Патриком, чтобы спасти Анхелу. И это было самым главным.

Марина решила не жалеть времени, чтобы одеться кокетливо, предвкушая свидание с ирландцем. Она решила, что если не сможет договориться о свидании по телефону — на случай, если ей не удастся вернуть мобильный телефон — то сама явится к нему домой и скажет «hello!».

На самом деле она больше ничего и не могла сказать, да ей было и нечего. Просто Марина хотела его видеть и поцеловать еще раз. В конце концов, ради этого она прибыла в столь далекие места.

Однако поиски Патрика были не самым трудным испытанием этого дня. В это самое утро ей предстояло выдать себя за Анхелу в школе, где та учила английский. Удастся ли Марине притвориться шестнадцатилетней студенткой? На какой курс ее определят? Вспомнят ли ее преподаватели? Заметят ли в ней перемены прежние друзья?

Терзаясь сомнениями, Марина забраковала пятнадцать облегающих блузок и три коротких юбки. Она каменела при мысли, что девушка по имени Анхела могла владеть такой горой одежды, и уже собралась быть просто Мариной, надев потертые джинсы, а сверху рубашку с короткими рукавами. Но не поддалась соблазну.

Ведь теперь она была высокой голубоглазой блондинкой. Она была Анхелой, а та не одевалась, как бог на душу положит, и нисколько не боялась перемен.

Анхела тщательно подбирала одежду, чтобы, видя ее, все оборачивались, выдыхая короткое «ох!!!».

Это спонтанное восклицание, невольно срывавшееся с уст прохожих, являло миру, насколько неожиданной и неотразимой может быть Анхела, но никто не подозревал, что ради такого эффекта она каждый день тратила пятнадцать часов на то, чтобы подобрать себе очередной наряд.

Умение Анхелы сочетать отдельные его составляющие поражало. Марине же ничего не стоило сочетать зеленый цвет и голубой, фиолетовый и желтый. Хотя она была уверена, что одно из этих трех сочетаний является святотатством.

Марина еще не успела подобрать подходящей одежды, как выглянуло солнце (если это робкое сияние можно было назвать солнцем), а значит, она уже опаздывала. Наконец она выбрала мини-юбку, золотистого цвета сандалии и короткую телесного цвета блузку на тесемках — хотя у нее не было загара сестры, а потому такая блузка никак не могла придать ей сходство с Анхелой.

Марина все еще чувствовала себя очень странно в новой шкуре и с новой внешностью. Она никак не могла привыкнуть ни к своему веселому желтому цвету волос, ни к голубым линзам Однако неудобнее всего были головокружительной высоты каблуки, которые таили в себе опасность вывиха и множественных переломов щиколотки, большой берцовой кости и малой берцовой кости, а также набитый чулками лифчик девяносто пятого размера на поролоне и с косточками.

Но если все это способно было вернуть нежность Патрика, она была готова страдать.

Марина тщательно накрасилась бежевым тоном (реклама превозносила его как золотистый), после чего ее кожа обрела пшеничный оттенок, как у шведки, загоравшей под ультрафиолетовыми лучами. Марина не отличалась естественной пляжной смуглостью, которой хвасталась Анхела, однако ей весьма успешно удалась подделка под цвет бледного вампира, удачно сохранившего его после долгой зимы без единого солнечного дня.

Но ей не хватало терпения смотреться часами в зеркало, чтобы нанести удачный мазок на веки, темную полоску подводки на ресницы или придать блеск губам. Марине это казалось настоящей пыткой. Когда дело дошло до глаз, она так устала, что чуть не сошла с ума.

Интересно, Патрик заметит, что она не накрасила глаза? Ему это понравится? Иначе говоря, она ему не разонравится? Он поцелует ее снова, когда увидит?

Стоило Марине только представить его губы, напоминавшие гамбургеры, и сверхмощные руки, как у нее кружилась голова.

Пепиньо и Салваторе не были ни красивыми, ни симпатичными. Их сердила неаккуратность и безответственность испанки. Своими громкими криками они напомнили Марине, что она должна приготовить им завтрак и до своего ухода прибрать комнаты, если хочет получить назад свой мобильный телефон. Таков был уговор с сеньорой Хиггинс.

Лилиан оказалась права, сбежав отсюда.

Случилось то, чего избежать было нельзя — подгоревшие гренки (расплавился тостер); растекшиеся яйца (ведь она впервые в жизни жарила яичницу); несносный кофе (она не нашла слов в свое оправдание). Но Марина и не думала поддаваться отчаянию. Она ведь Анхела, она умеет сопереживать, она красива, умна и добра, она ведь не кричала, не плакала, не швырнула тостер на землю и не обозвала итальянцев придурками.

Однако те не стали ждать, сложа руки. Убедившись в полной непригодности испанки к роли хозяйки дома, оба вынесли ей ужасный приговор:

— Ты никуда не пойдешь.

— Мы не вернем тебе мобильный телефон.

— Что?! — воскликнула Марина, готовая стереть их в порошок.

Салваторе взял ключ от двери ее комнаты и угрожающим жестом дал Марине понять, что она должна вернуться к себе.

— Будешь сидеть взаперти до нового приказания.

Марина не могла поверить своим ушам. Это невозможно! Они не могли с ней так поступать!

— Но… вы не имеете права запирать меня, я не могу остаться здесь. Это похищение!

В действительности так оно и было. Теперь она уже не сомневалась, что с обоими итальянцами что-то нечисто и ее положение в этом доме опасно.

— Good morning![38] — раздался голос на кухне.

Это певучее «good morning» произнесла совсем другая миссис Хиггинс. Угроза постояльцев рассеялась, точно облако под натиском ветра.

Симпатичнейшая миссис Хиггинс нашла свой кофе отличным, яйца что надо, еще теплые гренки хрустели так, как ей пришлось по вкусу, все было чисто и сверкало, точно золото.

Марина подняла взгляд и догадалась, о чем та говорит. Девушка потерла глаза и посмотрела на сверкающие полы, чистую кухню, нерасплывшиеся яйца и белые гренки, дымящийся кофе, который источал аромат, какой встречается лишь в кофейне.

Настоящее чудо.

Вид у итальянцев был недовольный, но им пришлось смириться.

Миссис Хиггинс своим жарким пышным телом проводила Марину до двери и спасла ее от этих двух сумасшедших.

Марина получила назад свой мобильный, попрощалась самым вежливым «bye-bye»[39] и ушла, улыбнувшись и дружелюбно помахав всем рукой, найдя ласковые слова даже для неприятных постояльцев.

Невероятно. Она уже второй раз отделалась от мафиози, гнев которых не знал границ. Кто они такие? Чего они добиваются? Почему считают ее своим заклятым врагом? Кто привел дом в порядок и исправил ее промахи?

Наверное, тут не обошлось без Лилиан. Ведь она была феей и обладала волшебными силами, как ей и полагалось.

На улице, вымершей от холода, Марина подумала, что ее положение не столь уж скверно. Она «winner»[40] и не боится неприятностей. Она не собиралась унывать из-за каких-то ворчливых постояльцев и проказливых пикси (пусть будет так). Как и не собиралась без боя отступать перед скверным климатом. Разве ее может испугать холод?

Она страдала ради благородной цели, ради спасения сестры. А ради свидания с Патриком можно и ангиной переболеть!

Постепенно до Марины дошло, что утро сумрачное: небо хмурое, густой туман и слегка веет осенью. Таков ирландский август?

Ей хотелось верить, что еще лето, и она крайне удивилась, обнаружив, пока мерзла на стоянке автобуса, поджидая своих спутников, что у нее стучат зубы.

Какой-то житель Дублина с раскрасневшимися щеками встал рядом с ней. Он ел огромное земляничное мороженое, отчего у нее по коже пробежали мурашки.

Марине вдруг захотелось горячих каштанов.

Прибывшие на остановку Луси и Антавиана оделись получше: в сапоги, джинсы и куртки-плащевки, а Цицерон без тени смущения явился в теплой куртке на «молнии» с капюшоном, широком теплом шарфе и перчатках.

— Вот это да, ты, наверное, собрался в Бакейру покататься на лыжах, — ехидно заметила Марина, но уже через десять секунд позавидовала ему.

Войдя в автобус, она обнаружила, что у нее посинели губы и пальцы. Признавшись самой себе, что оделась не по сезону, она решила отбросить стыдливость.

— Ты можешь одолжить мне свои перчатки и шарф… ненадолго? — Марина обратилась к Цицерону, изобразив самую очаровательную улыбку.

— Два евро.

— Как это так?

— Одно евро за шарф и пятьдесят сантимов за каждую перчатку. А за теплую куртку еще два евро.

Марина была ошеломлена. Этот чудак — настоящий хапуга!

— Эй, приятель, мне холодно, я не думала, что здесь такая погода.

— Со мной тоже случаются неожиданности, только более важные, чем твои.

Стало ясно, что он не в настроении и не изменит своего решения. Марина с неохотой решила заплатить, чтобы взять, что ей было нужно, «напрокат», но решила извлечь выгоду из своего положения.

— Ты дашь мне все это на одну неделю.

— На один день.

— На пять дней.

— На четыре.

— Договорились.

Когда она надела куртку, перчатки и шарф, по ее телу снова побежала кровь. Марина почувствовала себя как в раю и тут же решила, что все это ей подарили. А ведь ей самой стоило задуматься и положить в чемодан зимнюю одежду!

— Наверно, сегодняшняя погода исключение, — заметила она, не веря своим словам.

— Да, исключение заключается в том, что не идет дождь. Обычно в такое время тут здорово сыро.

Марина побледнела. Она не взяла зонтик. Точнее, перед отъездом она его вытащила из чемодана. Зонтик ей показался бесполезным приспособлением, потому что в Сант-Фелиу уже три месяца как не выпало ни капли влаги.

Откуда ей было знать, что в Ирландии идут дожди? Почему она не взглянула на карту и не послушала метеорологическую сводку? Почему она прогуливала уроки по географии?

В языковой школе от Лилиан не было ни следа. Марина искала ее повсюду, убедившись лишь в одном — другие ученики были экипированы лучше ее самой.

Школа была большой, кругом царила неразбериха, везде были вывески, повсюду ходили испанцы. Здесь все без труда понимали друг друга. Марина тут же сообразила, что английский язык, или так называемый «английский», наверное, не очень здесь в ходу, и ее канарский, андалузский, баскский, мадридский и даже каталонский акценты значительно улучшились.

— Тебя определили в четвертый уровень? — удивилась Антавиана, проверяя списки на стенде.

— А ты думаешь, что меня определят во второй, как тебя? — надменно спросила Марина.

— Только не зазнавайся, — возразила коротышка.

Через час преподаватель четвертого уровня пришел к такому же мнению, и Анхела, опустив голову, собрала свои пожитки и перешла на третий уровень.

Еще через два часа Анхела, блестящая ученица четвертого уровня, постучала костяшками пальцев в дверь второго уровня и скромно села рядом с понятливой Луси, избегая насмешек Антавианы, которая все же прислала ей клочок, в котором значилось:

«Ха-ха-ха. Ха в кубе, ха со знаком бесконечности!»

Марина смяла бумажку и поклялась отомстить коротышке-насмешнице, несмотря на то, что была обязана ей жизнью.

— Тсиксеррон, — вызвал преподаватель, испытывая большие трудности.

Похоже, Цицерон переселился на другую планету.

— Тсиксаррон, — повторил преподаватель снова, меняя свое сомнительное произношение.

— Как его зовут? — спросила Луси Марину на ухо. — Чичаррон?

Марина даже не задавалась таким вопросом.

— Не называйте меня Чичарроном, меня зовут Цицерон, — поправил раздраженный Цицерон.

Весь класс расхохотался. Все стали смеяться, за исключением преподавателя, серьезного и сдержанного молодого человека в очках, который не понимал ни слова по-испански.

Марина очень жалела Цицерона. С таким именем любой станет чудиком. Однако Луси так не думала и выразила недовольство реакцией одноклассников:

— Не знаю, чего они смеются. Это очень оригинальное имя!

Марина взглянула на нее внимательнее и увидела то, чего не заметила предыдущим днем.

Луси сняла очки, сильно наложила на ресницы тушь «Римель», а также накрасила лицо, чтобы скрыть прыщи. И это еще не все. Марине даже показалось, что она заметила на ее губах неприятное лилово-фосфорное мерцание.

— А где очки?

— Ах, очки? Мне в них неудобно.

— Ты близорука, — напомнила ей Марина.

— Да, но я и так вижу.

Но Луси не видела. Она была жалкой лгуньей.

Луси совсем не различала, что преподаватель писал на доске, и, не желая надоедать Марине, зарылась носом в свою тетрадку, выводя буквы. Из-за этого она все утро приставала к Цицерону, злоупотребляя его терпением.

А Марина с каждым часом чувствовала, что все больше нервничает из-за отсутствия Лилиан, и теряла терпение. Когда и как она встретится с Патриком? Где? Что ей делать, если Лилиан не даст ей более четких наставлений?

— А это какая буква?

— Это «е».

— Она похожа на «а».

— Но это все же «е».

— Тебе придется научиться писать лучше.

Ответить колкостью или не обратить внимания?

Марина решила ответить что-то умное, но тут же забыла обо всем, увидев, как Лилиан влетает через окно, подавая ей знаки, чтобы Марина вышла из класса. Наконец-то!

— Angela, please, repeat after me. Would you like a cup o tea?[41] — вдруг набросился на нее преподаватель, говоривший монотонным голосом.

Марине захотелось бросить ручку на пол и выбежать из класса. Нет, чай ей не нравился, и у нее не было никакой охоты заливать в себя целую чашку этого напитка. Однако она опасалась, что ее переведут на первый уровень, если она откроет рот, и это станет катастрофой.

Поэтому вместо того, чтобы проявить невежливость — как поступила бы Марина — она решила улыбнуться и попросить разрешения выйти в туалет — как бы поступила Анхела — и как бы мимоходом не ответить на вопрос, притворяясь сумасшедшей.

Марина неторопливо вышла из кабинета, стараясь сохранять достоинство и равновесие, причем последнее из-за ужасно высоких каблуков оказалось неимоверно трудной задачей.

Она покинула класс с улыбкой на устах, чувствуя, как болит от этого ее лицо. Прежде ей никогда не пришло бы в голову, что для того чтобы слыть приятной девушкой, следует научиться терпеть боль в челюстях.

Марина твердила себе, что должна смотреть на все положительно. Она так и намеревалась поступать, но у нее больше не было сил. Еще немного, и она совсем сникнет.

Она шла по неприглядному саду, и по мере того, как ее тело покрывалось гусиной кожей, присутствие духа ее покидало.

Разве это те чудесные каникулы, о которых она мечтала? Пять навевающих сон уроков, несносные подруги, чудик, вымогающий деньги, дурно обращавшаяся с ней хозяйка, опасные постояльцы, пикси и невыносимый климат. Но все могло обернуться гораздо хуже.

Лилиан сильно испугалась, услышав от Марины рассказ о всаднике и скакуне.

— Говоришь, конь был белым, а на голове всадника развевались белокурые волосы?

— Похоже, на нем был капюшон. Он зажег фонарь.

— И этот фонарь манил тебя к себе, правда?

— Откуда ты это знаешь?

— Тебе грозила опасность!

Лилиан перепугалась, ее паника передалась Марине.

— Тут не обошлось без сицилийцев, в этом нет сомнений. Это они, злодеи, решили нагнать на меня страха, — беспечно пожала плечами Марина, забыв об ужасе, какой пережила предыдущей ночью.

— Да нет же, все, о чем ты мне говоришь, дело рук пикси. Они преследуют тебя. Они тебя обнаружили. Ты должна вести себя крайне осмотрительно и слушаться меня.

Марине стало не по себе.

— Я им ничего не сделала.

— Но ты же не ты!

— Они считают, что я Анхела?

— Конечно!

Марине стало плохо, она вспомнила о своей двойной игре. В своей подлинной шкуре она даже врагов не заслужила! Ее, как всегда, игнорировали, она не существовала! И еще ей пришло в голову, что она понятия не имеет, какие цели преследуют пикси и какие у них нерешенные дела с Анхелой.

— Почему они преследуют Анхелу? Что она им сделала?

— Если ты об этом узнаешь, это ничем нам не поможет. Остается только действовать.

— Как?

Лилиан начала терять терпение.

— Ты назначила Патрику свидание?

Марина призналась, что нет.

— Миссис Хиггинс забрала мой мобильный и вернула его только сегодня утром.

— В твоем распоряжении было целых пять часов!

— Я не умею говорить по-английски, я боюсь.

— И что ты собираешься делать?

— Я собираюсь пойти к нему домой.

— А если его нет дома?

Марина даже не допускала такой возможности.

— Я ждала тебя, чтобы перезвонить ему. Вчера итальянцы вырвали у меня телефон, когда я говорила с ним, и что-то ему сказали. Он неравнодушен ко мне.

Лилиан сразу нашла выход.

— Пошли ему SMS.

— Я боюсь наделать орфографических ошибок.

— Я тебе помогу.

— Правда?

— Приступим, не будем терять времени.

— И что мне написать?

Лилиан все предусмотрела.

— Назначь ему свидание на четыре часа.

— А вдруг я приду гораздо позже! Я не могу твердо обещать.

Лилиан взорвалась.

— Как же я смогу прибыть вовремя на конный выезд Туата Де Дананн, если мне приходится иметь дело с такими людьми, как ты!

— Конный выезд Туата Де Дананн? Я там должна назначить свидание? Это народный праздник?

Лилиан тут же заметила, что совершила оплошность.

— Забудь об этом. Встреться с ним в четыре в Башне замка.

— Почему?

— В четыре уроки уже закончатся, и все знают, где находится Башня, так что ты не заблудишься.

Марина не знала, входит ли она в число этих «всех». Она понятия не имела, где находится эта знаменитая башня, и не сомневалась, что заблудится.

— А не лучше ли встретиться на выезде? Это звучит веселее.

— Помолчи, пожалуйста, — сказала Лилиан, вдруг занервничав.

Марина обнаружила, что фее очень хочется переменить тему разговора. Она принимает ее за идиотку?

— Ты обманываешь меня. Ты сама заговорила о выезде, а теперь делаешь вид, что это не имеет никакого отношения ни к Патрику, ни ко мне. Я не собираюсь прятаться за чужой спиной. Мне надо знать все. Кто такие Туата Де Дананн?

Лилиан опустила маленькую головку.

— Туата Де Дананн очень важные особы, но сейчас, в этот момент, они нас не интересуют. Я хочу, чтобы ты встретилась с Патриком в Башне замка.

— Кто эти Туата? — не отступала Марина, вдруг заинтересовавшись темой, которая показалась ей поэтичной и волнующей.

— О них я расскажу тебе потом.

Марина не дала сбить себя с толку.

— Я сыта по горло тем, что ничего не знаю. Пока ты мне не скажешь четыре вещи об этих Туата Де Дананн, я тебя и слушать не стану.

Лилиан вздохнула.

— Хорошо. Они наши древние боги, сокрушенные милезами, то есть людьми. Они скрылись среди холмов, спустились вниз и сохранили свое волшебное королевство.

Марина заволновалась.

— И они устраивают конный выезд?

— Иногда.

— Это имеет какое-то отношение к Анхеле?

— Может быть.

— Отвечай мне — да или нет.

— Да, но больше я ничего не могу тебе сказать.

Из этого решительного ответа Марина поняла, что больше ничего не узнает. Она узнает от Лилиан больше другими способами.

— Ладно, я встречусь с Патриком в Башне. И что мне говорить, когда я увижусь с ним?

— Встретившись с ним, позволь любить себя и жди, пока не появлюсь я и не скажу, куда тебе идти. Тебе нужно добраться до одного особенного места.

В том, чтобы дать себя любить, не было ничего плохого. Это Марине нравилось. Она достала мобильный телефон и написала.

— I’m Angela. I’ll be in the Tower of the Castle at four o’clock.[42] Как спросить, ты придешь?

— Are you coming?

Марина в ужасе подняла глаза. Это сказала не Лилиан. Ей ответила противная коротышка.

— Что ты здесь делаешь?

— А ты что здесь делаешь? Ты сказала преподавателю, что идешь в туалет, и исчезла.

— Я заблудилась.

— А с кем ты разговаривала?

У Марины не было настроения играть с врединой в кошки-мышки. Ей очень не нравилось отвечать на ее оплеухи, подставляя другую щеку. Ей это смертельно надоело.

— Давай, проваливай, красотка.

— Are you coming? Ладно, пиши уж, — прошипела Антавиана и удалилась.

К счастью, Луси без очков только что прислонилась к колонне, и Марина поспешила к ней за помощью и как бы невзначай попросила ее написать послание.

— Давай, одень же очки.

— Нет необходимости, я, правда, отлично вижу, — соврала Луси, потирая нос.

— Я хочу, чтобы ты исправила ошибки в SMS на английском.

Луси огляделась кругом и тихо спросила:

— Здесь рядом кто-нибудь есть?

Они стояли в уединенном саду при температуре десять градусов (температура упала, это было ужасно), даже птицы не пели.

— Никого в радиусе одного километра.

Люси тут же достала из сумки очки, надела их и любезно исправила ее маленькое послание.

— Four пишется с «и», в слове coming всего одно «g».

— Спасибо, — от всего сердца поблагодарила ее Марина.

— Не за что, для второго уровня ты пишешь довольно плохо.

Марина предпочла не ответить и отправила послание Патрику. После этого она твердила себе, что не злопамятна, и решила быть любезной с Луси.

— Честное слово, тебе не надо снимать очки… совсем не надо…

Луси молчала, и Марина сообразила, что сказала не то. Ее желание сопереживать обернулось провалом.

Но тут у нее затуманился взгляд, когда из кармана донесся знакомый вибрирующий звук, говоривший о том, что пришел ответ. Мобильный телефон просигналил один раз, затем второй.

Дрожащими руками Марина удостоверилась, что на экране действительно только что появилось сообщение, и оно пришло от Патрика.

Она нерешительно раскрыла мобильный телефон. А вдруг она ничего не поймет?

— OK! See you later. I love you.[43]

Сердце Марины стало биться сильнее и сильнее… I love you.

Нур

С четырьмя евро, которые Цицерон вытянул у блондинки, можно было сидеть за Интернетом четыре часа, однако он не располагал этими четырьмя часами, поскольку стал обычным пленным. В школе проводилась перекличка, и в семействе О’Хара его поймали с поличным, когда он на рассвете возвращался домой, держа в руках ботинки.

Цицерон не осмеливался больше испытывать терпение матери многочисленного семейства, которая предыдущим вечером, когда он вернулся из Интернет-кафе, встряхнула его, схватив за левое ухо, и отругала, напомнив, что к ужину в шесть вечера следует быть дома. Как можно ужинать так рано?

Однако ему не хотелось откладывать на неопределенное время свое перевоплощение, поэтому он слинял из школы пораньше. Цицерон проявил двойной героизм, ведь ему пришлось улизнуть от дежурных у выхода и отделаться от назойливой Луси, которая привязалась к нему, даже не спросив разрешения.

Цицерон воспользовался неразберихой, возникшей, когда Луси, которая ничего не видела в буквальном смысле слова, отправилась на кухню кафетерия, считая, что это столовая, и наскочила на горшки, наполненные «beans».[44] Поварихи закричали на нее на ирландском, а он, вместо того, чтобы помочь ей подняться и выйти из трудного положения, предпочел трусливо сделать ноги.

Цицерон не был ни храбрым, ни добрым, его даже не считали обходительным. И он не был отчаянным эльфом-охотником. Ничего подобного. Он был мятущейся душой без тела. Нет, так не очень точно. Он был Никто без души.

Хотя это звучало слишком пафосно, Цицерону было не стать прежним, пока он не перевоплотится в какое-нибудь виртуальное существо. Без второго «я», без Раэйна или Кэра, он чувствовал себя голым, потерянным и уязвимым, точно гонщик без автомобиля или черепаха без панциря.

Цицерон направился прямиком в Интернет-кафе и явился туда насквозь промокший, с окоченевшими руками. Он хорошо пробежался, чтобы согреться, однако в этой стране вода затопила все, сочась из каждого сантиметра его одежды.

Она текла из его носков, трусов, струилась по затылку, и он даже пожалел, что отдал блондинке перчатки, шарф и куртку, но понимал, что ему не пристало жаловаться, ибо за это он получил деньги на игру.

Цицерон всю ночь не смог сомкнуть глаз. Один из его «временных» братьев был лунатиком и всю ночь то вставал с постели, то ложился в нее и наступал ему на лицо.

Цицерон отомстил ему утром во время завтрака, когда бился за свою долю жареных яиц и стоял насмерть за апельсиновый сок.

Вооружившись двумя вилками, он подцепил сочную добычу из трех яиц и пяти гренок и, держа оборону на углу стола, заталкивал завтрак за обе щеки и глотал его, не жуя. Затем у него произошло легкое несварение желудка, но зато он боролся не зря. С таким суперзавтраком он мог даже обойтись без скудного «lunch».[45]

Цицерон прикинул: если с одним яйцом желудок выдержит три часа, то с тремя яйцами способность его выживания составит девять часов. Однако одно дело арифметика в чистом виде, и совсем другое — желудок, которому чужды подобные математические расчеты. Он начал урчать за пять часов до вычисленного хозяином идеального срока.

В Интернет-кафе Цицерон не стал терять времени. За долгие бессонные часы он создал новый персонаж, почти совершенный, которого никто не должен был узнать. Цицерон изменит облик. Он явится в образе девушки, «warrior paladin»[46] по имени Нур, что означает «Свет», чего как раз не хватало этой всегда облачной стране.

Нур не вызовет подозрений и станет гениальным двойным агентом.

Девушки всегда разоряли его, считал Цицерон. Он все время думал, что перевоплотился бы в девушку, если бы родился заново. Когда дела принимали скверный оборот, девушки обычно принимались плакать, пока какой-нибудь простак не проявлял к ним жалость и не вызволял из трудной ситуации. После этого они отворачивались от своего спасителя и перебегали к другому.

Столь простой алгоритм девичьего поведения Цицерон усвоил из общения с Мими. Мими была белокурой, она плакала, когда проваливалась по математике, к тому же у нее был мопед, который постоянно ломался. Кто был тот простак, который счищал налет с его свеч? Кто был тот простак, который научил Мими разбираться в интегралах?

Цицерон почти год носился с Мими, пока та не получила отличную оценку по алгебре и не сменила «Веспино» на «Ямаху 500». Затем она забыла о нем и даже не пригласила на свой день рождения. Последний раз он видел ее вместе с Роблесом, самым неотесанным парнем в классе, занимавшим место сзади нее на ее новом мопеде.

Цицерона огорчало отсутствие у Мими уважения к нему, он вспомнил, что в течение всего года, когда он был ее рабом, в трудных для него ситуациях она даже мизинчиком не пошевелила. А вот красивых слов было сказано предостаточно: «Цицерон, ты гений. I love you. Цицерон, какой ты „cool“»[47] …Мими была лживой, а он — набитым дураком, потому что верил ей.

Но теперь он усвоил урок и сделал собственные выводы по части девушек: они лживы, эгоистичны и расчетливы. Если они садятся рядом и просят об одолжении, лучше всего быстро унести ноги.

Похоже, нечто подобное пришло в голову Луси. Она села рядом с Цицероном и начала задавать вопросы вроде: «Как тебе нравится проводить свободное время?»

То были косвенные вопросы, к которым добавлялись уловки, чтобы расположить его к себе: «Цицерон — мегаоригинальное имя…»

Луси становилась все уверенней — видимо, она набиралась духа без присутствия публики — и долго надоедала ему, спрашивая, что написано на доске, придвигаясь к нему все ближе и ближе под предлогом, будто не понимает, что надо читать из книжки.

Цицерон чувствовал, как ее грудь касается его руки, однако решил не проявлять интереса к прелестям Луси. Подобная хитрость была ему знакома. Затем она посмотрит, как он отреагирует, точно все вышло случайно, и скажет: «Мне испортили компьютер». И если он проглотит эту приманку, то он пропал.

Пока бы он чинил компьютер Луси, она ушла бы на дискотеку с другим и, чтобы было веселей, не стала бы платить за вход.

Почему девушки никогда не платят за вход на дискотеки?

Вот еще одна несправедливость. Она причиняла Цицерону большую боль и убедила в том, что мир создан для девушек и таких чудиков, как он, чтобы последние оставались в дураках.

Ведь не все парни одинаковы. Мужской мир разделен на касты, как в Индии, а чудики — самая многочисленная и презираемая из них, почти такая же, как каста неприкасаемых в Индии — были особенно восприимчивыми, любезными и глупыми индюками.

Девушки искали их, чтобы выжать из них все, а затем бросить на кафедре информатики.

Вот какое будущее его ждало — сидеть в аудитории, забитой до отказа парнями, мыслящими нулями и единицами, состоять в команде игроков, внесенных в список самых перспективных, объяснять разные сложные штуки в Сети и исподтишка наблюдать за девицами с факультета гуманитарных наук, заигрывающими с дорожными инженерами, которые тем точно чем-то нравились.

Почему девушки избегают поступать на факультет информатики? Почему это направление их не очень-то интересует? Да потому, что любая из тех, кому могла понадобиться какая-нибудь компьютерная программа, знала, что достаточно позвонить по мобильному телефону какому-нибудь из чудиков, и тот все сделает даром, ничего не попросит и не станет надоедать.

Цицерон предпочитал виртуальных девушек. Тана была честным, верным и преданным другом. Она не была плутоватой, как Мими, Анхела или Луси. Если надо было свернуть шею дракону, приготовить манну небесную своему товарищу или отравить орка,[48] она это сделает, и точка. Постойте, только пусть она глупо не потешается, как та блондинка над бредовым моментом, запечатленным на фотографии во время его катания на «Дракон Хане».

Уже прошло больше суток после той встречи, и хотя Цицерон сильно ломал голову, пытаясь вникнуть в сущность интриги, но он так и не понял ни единого слова из ее рассказа о недоразумении, ее мнимом парне и предполагаемом согласии с предполагаемым незнанием.

Цицерон также не понял, почему после того, как блондинка заявила, будто они деловые партнеры и плывут в одной лодке, она разозлилась на него за то, что он заставил ее расписаться в аэропорту, а затем с презрением швырнула ему через окно один евро.

Несмотря на это, ему пришлось признать, что ей было не отказать в находчивости. Она застала его врасплох, признавшись, что не умеет ориентироваться на местности, что одинаково хорошо пользуется обеими руками, правда, их не различает, что лишилась подруги, потому что ударила ту в лицо ракеткой.

Это его взволновало. Цицерон не был полным идиотом, но впечатлился так, что по его телу забегали мурашки. В то мгновение ему показалось, что это искреннее, чуть ли не интимное признание — первое признание, какое он услышал от девушки за всю свою жизнь.

Цицерон едва не угодил в расставленные блондинкой сети, но вовремя почувствовал, что именно этого она и жаждет — убедить его в том, что они духовно близки, расположить его к себе, чтобы он посочувствовал ей, а затем… бац — нанести ему удар в спину.

И она это сделала при первом удобном случае, оскорбив Цицерона перед другими девушками. Все они одинаковы! Хотя… ее монолог в парке о пикси и неудачная попытка вымолить заклинание, наделяющее ее способностями к языкам, ему понравились.

Однако все это было спектаклем, довольно нелепым, но все же спектаклем. Анхеле следовало лучше играть в эпизодах, он замечал ее притворство. Она лицемерна.

Все девушки всегда играли.

Мими все время думала, что он смотрит на нее (у нее глаза на затылке?), и шла неторопливо, вихляя задом и оборачиваясь через каждые три шага.

Цицерон понял, что блондинка знала, кто прячется под клумбой, и устроила для него спектакль, а он, глупый, все это проглотил и дал себя обмануть. Это произошло не случайно, это просто не могло быть случайностью. Анхела — сообразительная особа, видно, она нащупала слабое место Цицерона и пришла к выводу, что его удастся поразить, отколов номер с волшебными существами.

Решено: он навсегда выбросит ее из головы. Он не может проявить слабость. Он отомстит им всем за насмешки, превратившись в одну из них. В ближайшей земной жизни он не питал бы надежд родиться девушкой.

Цицерон уже стал ею.

Ее будут звать Нур, она будет симпатичной, смешной, болтливой, плаксивой и лживой. Она близко подружится с Таной и начнет расспрашивать ее о Раэйне, чтобы изменить ее мнение о нем. Она будет общаться с самим Раэйном, чтобы узнать, кто скрывается за клавиатурой, а затем сблизится с Херхесом, прибегнув к женским чарам, и шепнет тому на ухо, что Раэйн — подстава.

Наконец-то. Он снова в своем лесу. Полуденный зной располагает к сиесте. Никто не проснулся? Нет, проснулся. Кто-то идет.

Это прелестная Тана с черными кошачьими глазами, в голубой тунике с ровными складками.

Тана подходит к ней с распростертыми объятиями.

— Пришло время пополнить группу новой девушкой. Добро пожаловать, Нур.

— Спасибо, Тана. Ты ведь Тана, правда? Это самое красивое имя.

У нее здорово получается. Тана приняла ее в новом облике, не задавая никаких вопросов. А он с головы до ног чувствует себя настоящей девчонкой. Правда, он по глупости выпалил, что у нее самое красивое имя. Как же легко быть девчонкой! Достаточно с абсолютной убежденностью говорить глупости, быть обходительной с человеком в его присутствии и поносить его за спиной.

— Нур тоже звучит оригинально, — тут же ответила Тана.

Цицерон подумал, что настала пора проявить скромность, что это тоже нравится девушкам, разумеется, за счет других девушек…

— Однако у меня лишь первый уровень.

— Не волнуйся, я могу тебе помочь дойти до двенадцатого.

Тана действительно фантастическая девушка. Она даже похожа на парня. Придется воздать ей за ее щедрость.

Нур/Цицерон подпрыгнула и выпустила стрелу в сокола, пролетавшего над их головами. Стрела попала точно в цель, и сокол упал рядом.

— Какая ты меткая!!! — поздравила ее Тана.

Нур пожала плечами, подняла сокола, выдернула из него волшебное перо и подарила его Тане.

— Держи.

— Я не могу принять его.

— Конечно, можешь. Я пристрелила сокола ради тебя.

— Ты хочешь сказать, что сделала это намеренно? — спросила Тана и раскрыла рот от удивления.

Ей никак не хотелось, чтобы Тана подумала, будто она рисуется перед ней.

— В прежней жизни я много тренировалась.

Тана радостно протянула руку и нежно погладила шелковистое перо.

— Я обожаю соколиные перья.

Нур не призналась ей, что всегда хотела подарить ей перо, ибо Цицерон этого стыдился.

Тана понюхала перо, хотя оно ничем не пахло, и восхитилась его семью цветами, менявшими оттенки в зависимости от того, под каким углом на них падал свет. Затем она показала свои волшебные способности, превратив листья дуба в листья ивы. Тана вплела один лист в волосы и, очень довольная, спрятала перо в охотничью сумку.

— Ты будешь участвовать в нашем набеге? Сегодня вечером в девять.

Нур сделала вид, будто раздумывает.

— Я слышала об одном эльфе-охотнике, который быстро добился высокого положения. Его зовут Раэйн.

Тана улыбнулась.

— Ты явилась познакомиться с ним?

— Нет, нет, ни в коем случае! Меня он совсем не интересует.

Тана подмигнула ей одним глазом.

— Он тоже придет.

— Вот как? — Нур притворилась немного смущенной.

— Он очень ловко стреляет из лука, — добавила Тана.

Нур натянула лук и поразила стрелой пчелу. Потом наклонилась, очень осторожно подняла пчелу, выпив чуточку меда, чтобы подкрепить силы, и предложила мед Тане.

— Раэйн тоже может поразить пчелу?

Тана с восторгом взяла яство, сделала глоток и зарядила свои волшебные силы. Затем вытерла губы тыльной стороной ладони.

— Может, ты собираешься сразиться с ним? Ты очень воинственная!

Цицерон чувствовал, что излишне торопится. Девушки не сразу начинают шутить и вызывать на единоборство. Девушки действуют более рассудительно. Сначала они наблюдают, лишь потом действуют.

— Нет, я только хочу больше узнать о нем.

— Он хороший друг.

— Я тоже так думаю.

— Смотри, вот он идет.

И действительно, Раэйн, его дорогое второе «я», появился на экране.

Но кому же принадлежит его душа? Кто тот неизвестный, кто произносит за него слова и передвигает ноги?

Для Цицерона увидеть свое прежнее «я» было все равно, что перетерпеть неприкрытое оскорбление.

Тана пошла ему навстречу, а Цицерон как раз в мгновение, когда можно было бы преодолеть все затруднения, приуныл.

Ей следует подойти к Раэйну, продемонстрировать свои чары и выпытать его тайну. Таков был его первоначальный план, но Цицерон не был уверен, что сможет осуществить его. Как девушки завязывают знакомства?

У него в животе тревожно заурчало, затем вдруг появилась боль. Цицерону показалось, что внутри его сидит тигр, рычит и скребет лапами. Он умирал с голоду.

Цицерон жестом предупредил Тану, что возникли трудности, попрощался с ней коротким и уклончивым «до скорой встречи» и отключил Интернет.

— Уф, — выдохнул Цицерон, ерзая на стуле в Интернет-кафе. Он потерял спокойствие и выбился из сил, точно гулял не по виртуальному пространству, а поднимался на вершину горы.

«Дело не в трусости, — уверял он себя, когда потратил первый евро, — все дело в приоритетах. Сначала желудок, затем можно будет снова подключиться к Интернету».

Цицерон должен был чувствовать себя довольным: он стал другом Таны, ведь та ни на мгновение не усомнилась в подлинности Нур, придуманного им персонажа. Сегодня вечером в девять они совершат набег, поэтому Цицерон обязательно должен войти в Интернет, сохранив необходимые для этого два евро.

Он вышел на улицу, зашел в паб и прямиком направился к бару, а поскольку для него не было хуже пытки, чем говорить по-английски, он показал пальцем (который всегда действовал безотказно) на бутерброд с беконом.

Откусив кусок, юноша почувствовал жажду и подумал, что нет смысла жадничать и страдать. В уме он подсчитал, что если потратит один евро на бутерброд и второй на напиток, у него еще останется один, которого хватит, чтобы играть весь вечер.

Цицерон не был жадным, денег ему вполне хватит на один час набега. Неожиданность его поджидала, когда пришло время расплачиваться.

— Three twenty.[49]

Нет, это невозможно, он плохо расслышал. Эта жалкая трапеза не могла стоить три евро и двадцать центов — больше, чем у него было. Он не может потратить свой капитал на бутерброд с напитком и лишиться возможности подключиться к Интернету. Это невозможно, невозможно…

Толстый, лысый и усатый официант взглянул на него косо, точно предупреждая, что клиентов, которые не платят, он наказывает палками.

Цицерон вывернул перед ним карманы, чтобы показать, что беден и ничего не прячет. Покраснев от стыда, он начал считать монеты у стойки.

— One, two, three.[50]

А потом состроил физиономию воспитанного ребенка, пожал плечами и в оправдание своего тяжелого положения коротко изрек:

— I’m a student.[51]

Но не добавил, что еще он чудик, неудачник, зол и недоволен. Именно так он себя чувствовал.

Непринужденность устных заявлений должна была упростить сложные превратности его человеческой жизни. В глазах злого официанта Цицерон был лишь студентом без единого евро в кармане. В действительности он снова стал марионеткой в руках Анхелы. Придется снова просить у нее взаймы.

Блондинистая девица и унижение — вот его судьба.

Марина

Казалось, что последний урок никогда не закончится. Оставалось лишь поглядывать на часы и вздыхать, ожидая, когда пробьет three o’clock.[52] Тогда уроки завершатся, и можно будет делать ноги. Плохо, что она не знает, сколько времени уйдет на то, чтобы добраться до Башни. Марина также не знала, какая дорога самая короткая и как быстрее всего туда попасть. Честно говоря, у нее не было ни малейшего понятия, где именно находится место ее свидания.

Пока учащиеся делали упражнения и отвечали на вопросы (почему на уроках английского все время задают вопросы?), она никак не могла решить — поехать на автобусе или пойти пешком? Марина нисколько не сомневалась, что все равно заблудится, как бы ни поступила. Иногда у нее возникали предчувствия, и чем они были пессимистичнее, тем скорее осуществлялись.

Она решила спросить у Луси, однако между ними сидела Антавиана, лишавшая обеих визуального контакта. Казалось, что она это сделала нарочно: если Марина наклоняла голову, Антавиана делала то же самое; если она опускалась ниже по спинке стула, Антавиана подражала ей; если она поворачивалась направо или налево, маленькая дрянь следовала ее примеру. Может, она ревновала?

Так оно и было. Как ни трогательно, но так оно и было. После всех своих проделок, Антавиана завидовала, что между Мариной и Луси зарождается доверие, и захотела снова завоевать расположение Марины.

— Хочешь, дам тебе свою ручку? — любезно предложила она.

— У меня уже есть ручка, спасибо, — сухо ответила Марина.

— Твоя ручка — супер, моя просто хорошая. Возьми, попробуй, как она пишет.

— Нет.

— Буквы у тебя выйдут лучше.

Другими словами, она давала понять, что Марина плохо пишет.

— Буквы у меня всегда выходят скверно, я так пишу, и если тебе не нравится, просто отвяжись.

Антавиана побледнела, однако не перешла в наступление, наоборот, сделалась податливой, как перчатка.

— В твоем почерке угадывается выдающаяся личность.

— Не старайся, ты не подлижешься ко мне, даже если захочешь, — смело ответила Марина, поскольку бывшая вредина не защищалась.

Антавиана захныкала.

— Я просто хочу быть твоей подругой.

Похоже, она говорила искренне. У Антавианы блестели глаза и дрожал голос. Марина была бы рада отомстить за все унижения, которые вынесла по вине коротышки, но она хорошо знала, что обязана той жизнью и что Антавиана заступилась за нее перед миссис Хиггинс. К тому же, совсем не стоило смеяться над чужой слабостью.

Анхела никогда бы так не поступила. Анхела была доброй.

— Ладно, не плачь, мы подруги.

— Правда?

Марине не хотелось много врать, Анхела ведь не любила обманывать.

— Если ты перестанешь водить меня за нос.

Антавиана распахнула перед ней свое маленькое сердечко.

— Я могу помочь тебе, только попроси. Учить тебя английскому, подарить тебе ручку, объяснить, где находятся музеи Дублина, мосты, башня…

— Башня! — воскликнула Марина, не давая ей продолжить.

— Хочешь взглянуть на Башню?

— Конечно, с большим удовольствием.

— Можем сделать это завтра.

— Нет, сегодня.

— Хорошо. Я тебя провожу.

— Нет, нет, я хочу пойти одна.

Антавиана погрустнела, и Марина решила исправить свой промах:

— Нет, право, к тебе это не имеет никакого отношения. Я бы с удовольствием пошла с тобой, но сегодня вечером я хочу побыть одна.

— Разве я не твоя подруга?

— Да, но это совсем другое. Ты объяснишь, как туда добраться?

Антавиана взяла карту, водила по ней пальцем и заговорила певучим голосом:

— Как выйдешь из школы, пойдешь по этой street[53] налево, у второго road[54] свернешь направо и попадешь на Clare Street.[55] Там найдешь станцию, которая называется «Пиерс». Тебе придется ехать на поезде до Сендикоува, а после того как выйдешь из вагона, спросишь Башню Мартелло.

— Башня Мартелло? — Марина записала это название на смятой бумажке, чувствуя себя полной невеждой, поскольку не ведала, что самая знаменитая башня Дублина называется Мартелло, и не представляла, почему ей дали такое имя.

Уже из-за того, что Антавиана это знала, а она нет, можно было вскрыть себе вены.

— Эта башня находится там?

— Да.

Марина улыбнулась. Как просто! Она чуть не расцеловала коротышку. Бедняжка. Возможно, из нее получится хорошая подруга, однако Марине не хотелось опаздывать.

Как только прозвенел звонок, она бросилась из школы сломя голову, не попрощавшись ни с Луси, ни с остальными.

Марина выбежала из ворот и понеслась вниз по улице. Она бежала как человек, в душу которого вселился дьявол, и, свернув за угол, врезалась в Цицерона и упала.

— Анхела! — раздался ликующий голос, который выражал радость, но не скрывал дополнительного смысла вроде «вот это неожиданная удача, я ведь тебя искал».

Однако чудик был Марине совершенно безразличен, он ее нисколько не интересовал.

Девушка встала, не обращая на него внимания, и подумала, не вооружен ли он радаром, способным определять ее местоположение, потом стряхнула пыль и снова бросилась бежать со всех ног.

— Подожди! Остановись на минутку! — Цицерон попытался задержать ее.

— Если тебе нужны конспекты, спроси их у Луси. Мне некогда.

— Нет, нет, подожди!!!

Цицерон бросился за Мариной в сторону станции.

— Ты не видишь, что я очень спешу?

— Речь идет лишь об одолжении. Мне нужны еще деньги.

— Опять деньги? Ты спустил четыре евро, которые я дала тебе сегодня?

— Ну, ну, не сердись на меня! Ты знаешь, сколько стоит бутерброд с беконом?

— Знать не хочу, надо было остаться в школе и поесть.

— Три евро и еще двадцать центов. У меня украли три евро, к тому же бекон подгорел.

— Я должна успеть на поезд. Прощай.

— Я с тобой.

— Исчезни.

— Я провожу тебя.

— Ты глухой?

Ему было все равно, пусть Марина кричит до хрипоты.

Чудик почти пал духом. Он пристроился за ней точно тень и не отставал, пока она как сумасшедшая бежала до Клэр-стрит.

Марина перепутала левую сторону с правой, два раза возвращалась назад, и когда прибыла на станцию и взглянула на расписание поездов, идущих к Сендикоуву, убедилась, что один поезд только что ушел, а до следующего надо ждать не менее получаса.

— Это из-за тебя!!! — завопила Марина на Цицерона, возмущенная своей неудачей, и швырнула папку с бумагами на землю. Прежде так она хотела поступить со сковородой, на которой утром жарила растекшиеся яйца.

Бросание папки на землю доставило ей неописуемое удовольствие, особенно если бы та развалилась на части, чего не произошло.

К удивлению Марины, чудик поднял папку, вытер ее рукавом и протянул ей.

— Ты уронила.

Марина от злости снова возмущенно швырнула ее на землю, но на этот раз чудик только плечами пожал.

— Если тебе нравится, когда она валяется на земле, пусть так и будет.

Марина, немного устыдившись, взяла папку и заняла очередь в кассу, чтобы купить билеты. Цицерон встал рядом с ней и в течение пяти минут не вымолвил ни слова.

Марина не могла вынести этого, она терпеть не могла тишины. Поэтому она решила заговорить первой. Хотя для нее это было равносильно унижению.

— Ты там бывал?

— Где?

— В Башне.

— В какой башне?

— В Башне замка.

— Как же я мог в ней быть, если это мой первый визит в Дублин?

— Вот как! Значит, ты здесь впервые?

— Вот именно. Меня заставили приехать сюда.

— Ну и ну!

— А ты ведь приезжаешь сюда уже несколько лет, правда?

Марина откашлялась.

— Да-да.

— Тогда ты должна знать.

— Что?

— По Башню замка.

— Да, конечно.

— И поэтому ты решила, что лучше посетить Башню Мартелло.

Марина прислушалась к тому, что слышала, попыталась, как могла, разобраться в этой информации, а затем простодушно спросила:

— Как ты сказал?

Цицерон был любезен или насторожен — смотря с какой стороны на это взглянуть. В любом случае, ему не хотелось ссориться, чтобы скорей получить у блондинки свои деньги.

— Значит, ты бы хотела съездить взглянуть на Башню Мартелло, которая находится очень далеко, потому что в Дублине ты, должно быть, все уже видела?

Марина рискнула спросить, заведомо зная, что совершает ошибку:

— Очень далеко?

— В часе езды отсюда. Сендикоув — маленькая деревушка на берегу моря.

— Значит, есть две башни!

На этот раз Цицерон искренне удивился.

— Их много.

— Как это — много?

— На церквях есть башни, у замков есть башни…

— А Башня Мартелло чья?

— Джойса.

— Джойса?

— Это немного свихнувшийся писатель, сочинивший книгу, которую никто не читал, но все делают вид, будто читали. У нее такое название, как «Одиссея — Улисс».

Марина почти отключилась.

— Значит, Башня Мартелло — это не Башня замка?

— Нет. Башня замка находится в центре Дублина, там, где англичане пытали членов ИРА.

Марина хотела свернуть шею коротышке, которая ей так подло запудрила мозги. Ей повезло, что она пропустила поезд.

— И что я здесь делаю?

— А я откуда знаю?

Марина не знала, что делать — снова бросить папку на землю или заплакать. Она выбрала третий, более практичный путь.

— Ты знаешь, как туда добраться?

— Куда?

— В замок.

— Один евро.

Марина не стала торговаться даже на цент.

— Получай.

По глазам Цицерона она заметила, что тот сожалеет, что не попросил больше.

В дороге им было весело. Чудика особенно интересовали ее «волшебные» контакты, но он не знал, как выпытать ее тайны.

— Значит… ты общаешься с этими существами… ладно… с волшебными существами.

Марина понимала, что ничего не добьется, если станет все отрицать, а если признается, то, возможно, обретет больший вес в глазах чудика.

— Откуда ты это знаешь?

— Я слышал, как ты с ними разговаривала. Так ты общаешься с ними или нет?

Марина тут же вспомнила, что предыдущей ночью в парке, когда она разговаривала с Лилиан, Цицерон появился из-за скрытой в темноте клумбы.

— Иногда.

— Вот как. У тебя есть ментор?

Это словечко ошеломило Марину.

— Кто-кто?

— Я хотел сказать посредник, наставник — некто, помогающий тебе проникнуть в их мир. Тот, кого можно легко найти.

— Да, одна фея.

— И какая она?

— Размером с мой ноготь. Она Фиалковая фея и рассыпает порошок, от которого я чихаю.

— Она фея цветов!

— Вот именно.

— А… ты знакома с пикси?

— Скажем так, я их терплю.

— Пикси надоедливы, правда? И их шутки часто бывают жестокими.

Вдруг Марина насторожилась.

— Ты что, принимаешь меня за сумасшедшую?

Глаза Цицерона сделались большими как дыни.

— Нет, нет, ты мне кажешься гениальной!

— Ну… это… слишком! Вчера вечером… со мной случилось одно приключение.

У Цицерона заблестели глаза, ему не терпелось узнать о том, что произошло.

— Итальянцы, живущие в том же доме, что и я, похитили меня и хотели отдать в руки всадника в капюшоне, который уже ждал, стоя рядом с белым конем. Все было подстроено, меня осталось только связать и увезти куда-то.

— Ты видела его лицо?

— Чье? Коня?

— Всадника.

— Он был белокурым и высоким, скорее всего это была женщина, потому что волосы доходили ей до бедер.

— Что ты ощущала? Она тебя притягивала или отталкивала?

Марина вспомнила смутное ощущение, будто ее притягивает невидимая рука.

— Сначала я чуть не умерла от страха, затем меня гипнотизировали. Не появись тогда Антавиана, они бы увезли меня с собой.

Цицерон откашлялся.

— Просто так и увезли бы?

— Скорее всего, вместе с фонарем.

— В каком смысле?

— Они воспользовались фонарем, чтобы заколдовать меня.

— Вот как! Там был еще фонарь!

— Да, там был фонарь, а я все время смотрела на него.

— Больше так не делай, — серьезно предостерег ее Цицерон.

Марина пришла в восторг. Чудик напоминал волшебную энциклопедию и убедил ее в том, что лучше будет рассказать ему о своих странных злоключениях.

— А сегодня утром они напали на меня.

— Как именно?

Марина собиралась перечислить жестокости, которые ей пришлось вытерпеть, но ей все это показалось немного смешным. Во всяком случае, она нашла фразу, которая точно выразила смысл того, что с ней случилось.

— Они чуть не свели меня с ума!

— У пикси такая работа.

— Послушай, откуда ты все это знаешь?

— Я путешествую в Сети, читаю, изучаю…

— Вот как! В таком случае ты, наверное, знаешь, кто такие Туата Де Дананн.

Цицерон настроил мозги на нужную волну и тут же ответил:

— Кажется, это ирландские божества, главные действующие лица знаменитых битв.

— А что ты знаешь об их конном выезде?

Цицерон признался, что впервые об этом слышит.

— Но я могу узнать.

— Тогда узнай, меня это очень интересует, — искренне призналась Марина.

Слово «очень» обнаружило большой неподдельный интерес, который Марина подчеркнула, сделав на нем ударение. Сейчас она доверяла только Цицерону, к тому же он единственный не смеялся над ней, объясняя все случившиеся с ней странности.

— Ладно.

Они подошли к замку в четыре часа двадцать минут и увидели, как маленькая Антавиана что-то беззастенчиво рассказывает удивленному Патрику. Тот ничего не понимал, хлопал глазами, слушая эту прожженную интриганку, которая явно казалась ему большой лгуньей.

Марина сразу догадалась, что перепутала Башню Мартелло с Башней замка не случайно.

Антавиана, как волк из сказки «Красная Шапочка», видно, прочла ее SMS и, будучи хитрой, как все волки, заставила Марину идти к своей цели по самой длинной дороге.

Антавиана отправила ее туда, где Джойс потерял шапку, чтобы самой в это время встретиться с Патриком.

Мозг Марины заработал со сверхзвуковой скоростью и быстро составил отчаянный план, который мог погубить предательницу.

— Получишь десять евро, если поможешь мне отделаться от нее, — Марина указала пальцем на коротышку, доставая из бумажника соблазнительное вознаграждение.

У Цицерона сделались большие, как у филина, глаза, он тут же протянул руку, однако Марина оказалась сообразительнее.

— Не сейчас. Тебе придется их заработать!

Цицерон, хотя искренне восхищался контактами Марины с волшебными существами, оказался лишенным щепетильности и продавался за деньги, ведь их у него не было столько, сколько ему хотелось бы.

— Мне бросить ее в реку?

— Только так, чтобы это выглядело случайностью…

Цицерон прикинулся бывалым профессионалом. Внимательно разглядывая свою будущую жертву, он обратил внимание на нарочито искреннюю улыбку Антавианы, а также на ее неестественные жесты, которые сопровождались звоном ее браслетов и блеском дешевых колец. Затем он стал наблюдать за Патриком, который настороженно озирался по сторонам, думая, как сбежать.

Цицерону вся эта диспозиция показалась оскорбительной, и он задал Марине вопрос на миллион евро:

— Тебе нужно, чтобы я увел Антавиану, после чего ты сможешь развлекаться с этим типом?

Слово «этим» он произнес с таким презрением, что Марина решила не отвечать. Вопрос показался ей пошлым.

Она ответила не хуже крестного отца мафии:

— Я плачу за то, чтобы ты делал свое дело, а не за то, чтобы отвечать на твои нелепые вопросы!

Цицерон подумал раз, потом два раза и перешел в наступление.

Он отошел в сторону, засунув руки в карманы и насвистывая какую-то мелодию, притворяясь, что попал на это место исключительно по случайному стечению обстоятельств.

И у него это получилось. Жалкий комедиант! Любой поверил бы в его лживое сострадание, которое иногда казалось искренним. Однако все его действия были продиктованы чистой любовью к наживе и пороку!

Цицерон был настоящим актером. Он изумился их неожиданной встрече, сердечно поздоровался с Патриком, завел разговор с Антавианой, изобразив на лице ложное недоумение, которое имело все шансы сойти за подлинное.

Марина спряталась за группой японских туристов и прекрасно убедилась, что в искренность поступков Цицерона никак нельзя не верить.

Через пять минут Антавиана, распрощавшись с Патриком взмахом руки и виноватой ужимкой, последовала за Цицероном, даже не моргнув глазом, точно ручная собачонка.

Цицерону удалось увести ее.

Марина поняла, что стала хозяйкой положения, что настал ее час, и что Патрик, ее обожаемый Патрик, в ее власти.

Он был столь восхитительно красив, что Марина с нескрываемой радостью бросилась в его объятия. В действительности у нее не было иного выхода, поскольку вести разговор, то есть то, что по-английски называется «speak»,[56] она была не способна.

Цицерон

Он делал это за деньги и без большой охоты. Но больше всего его раздражало то, что он делал это с отвращением. И хотя ему удалось найти приемлемый выход из неприятной ситуации, он никак не мог понять, почему некая крашеная девица собирается целоваться взасос с каким-то ирландцем под два метра ростом и ради этого готова даже расстаться с несколькими евро, только бы отделаться от назойливой коротышки.

Он не мог утверждать, что его использовали, поскольку за эту работу ему платили. Что же он тогда думал о себе? Считал себя презренным? Жалким? Никчемным? Да, именно таким он и считал себя. И склонялся к тому, что вполне достоин всех этих малоприятных определений. Цицерон — никчемный, презренный и жалкий, в каком бы порядке это ни перечислять.

Он чувствовал себя чем-то вроде наемника, который убивает за плату, или альфонса на содержании у женщины. Он точно не знал, что именно его огорчало, но это явно относилось к самоуважению. Цицерон был в этом настолько уверен, что, осознавая свое непристойное поведение и останавливаясь у каждого светофора, удивлялся, почему ирландцы не смотрят на него с возмущением, не показывают на него пальцем, говоря: «Смотри, смотри, вот испанец без принципов!»

— Это очень далеко? — спросила коротконогая Антавиана.

— Для тебя — да, с такими ногами туда так просто не добраться!

Цицерон удивился собственной жестокости. Подобное заявление лишь подтверждало, что он тревожится за Анхелу и мстит Антавиане. Но если честно, эта коротышка, какой бы неприятной она ни была, никак не виновата в его растрепанных чувствах.

— Раз так, поедем автобусом, — предложила Антавиана.

Ее способность стойко переносить оскорбления и прагматично подходить к жизненным проблемам изумляла. Антавиана всегда успевала занять свободное место соседа, стоило тому встать.

Браслеты, сверкавшие на ее руках, были взяты напрокат у Луси, а рядом с ней шел парень Анхелы. Антавиана была прирожденной захватчицей, она присваивала вещи ради удовольствия прирожденного хищника. Все, что Антавиане не принадлежало, казалось ей соблазнительным, но стоило ей хоть чем-нибудь завладеть, как она теряла к этому интерес. Стало быть, небольшая хитрость, которую Цицерон придумал, чтобы вынудить ее пойти с ним и оставить Патрика с Анхелой наедине, была вполне оправдана.

Цицерон всего лишь притворился, что их встреча случайна, а потом невзначай заметил, что ищет Анхелу, чтобы рассказать той о рекламном объявлении, прозвучавшем сегодня в одном из крупных универмагов. Там якобы просили откликнуться фотогеничных испанских девушек.

Стоит ли говорить, что у Антавианы сделались большие глаза, и она вызвалась предложить собственную особу, сославшись на то, что Анхела находится в Башне Мартелло и вернется только поздно вечером.

Цицерон оказался сообразительным и согласился не сразу.

— Но ты ведь разговариваешь с Патриком и не можешь оставить его вот так, сразу.

— Еще как могу! Он все равно ничего не поймет!

Антавиана не стала долго раздумывать. Это чрезвычайно жадное существо распрощалось с Патриком, сказав тому «Ьуе-Ьуе», взяв у него номер телефона и угрожающим тоном обещав позвонить.

После этого принялась сплетничать с Цицероном — в этом виде «спорта» девушки никогда не перестают упражняться.

— Анхела очень странная, правда?

— Не знаю.

— Я не связываюсь с ней, так как знаю, что вы дружите, но мне хотелось бы, чтобы ты ее бросил. Она же собиралась бросить тебя ради Патрика!

И хотя Цицерон все продумал, Антавиане удалось вывести его из себя.

— Я не дружу с Анхелой! — слишком рьяно стал защищаться он.

— Тем лучше. Она притворщица и настоящая хищница. Вчера мне показалось, что Анхела разговаривает сама с собой, я прислушалась — она говорила о пикси и заклинаниях.

Цицерон сделал вид, что ему это интересно.

— Вот как? И что же она говорила?

— Она говорила о пытках: как вырывать ногти, выдавливать глаза, рвать тело на кусочки… она говорила, что ей страшно оставаться в доме миссис Хиггинс, потому что там обитают пикси.

— А что было потом?

— Я спасла Анхелу из страшной переделки. Итальянцы, которые живут у миссис Хиггинс, увели Анхелу в лес, а потом она принялась твердить, что там видела всадника, который поджидал ее. Она была права, и я не стала разубеждать ее, поскольку сама это видела.

Цицерон насторожился.

— Ты правда кого-то видела?

— Конечно. Это была придворная дама Даойне Сиде на белом коне.

Значит, Анхела не соврала ему. Не оставалось никаких сомнений, что блондинка не лукавила, задавая ему вопросы, а ее интерес к Туата Де Дананн действительно возник не без причин.

Ну что же, Цицерон ей поможет. Теперь он уже не думал, что его используют.

Цицерон чувствовал, что его посвятили в тайну. Наконец-то его вовлекли в чужие дела и сделали соучастником! К тому же, его увлекала сама тема. Конный выезд Туата Де Дананн…

Пожалуй, Анхела гораздо занятнее, чем показалась на первый взгляд. Да и действительность не такая пресная и предсказуемая, как он думал.

Однако Цицерон не мог поделиться своими мыслями с Антавианой, поэтому просто поторопил ее.

— Идем быстрее, а то опоздаем.

Антавиана наивно вручила ему свою маленькую судьбу, ни на мгновение не предположив, что стала жертвой хитрости. Как и все обманщики, она считала хитрость собственным фирменным блюдом.

— Как назывался тот магазин? — спросила она, тяжело дыша, после преодоления особенно трудного и изнурительного отрезка пути в самом центре Дублина.

Цицерон не знал, что ответить. Он уже с час таскал ее по многолюдной Графтон-стрит, забитой магазинами и прохожими. Надо было немедленно что-то придумать. Сейчас он сочинит название, притворится смущенным, все равно никто ничего не узнает, и… делу конец.

— «Браун Томас».

Название вызвало у него восторг. Оно даже ему показалось настоящим.

Цицерон мог бы с таким же успехом произнести «Бифштекс» или «Ростбиф», что было ему более знакомо, но он невольно произнес «Браун Томас». Это был крайне неудачный ход, поскольку у Антавианы, когда она услышала это название, загорелись глаза.

Она воскликнула:

— Да он же рядом! — и показала на самый дорогой и довольно многолюдный универмаг, который находился в каких-то десяти метрах позади них.

Цицерон был потрясен. Его оперативная память сыграла с ним злую шутку. Он запомнил это название на бессознательном уровне, проходя мимо, и повторил его после, точно попугай.

Он влип, пути назад не было.

Антавиана подпрыгнула от радости и стала хлопать в ладоши. Было приятно смотреть на нее, она напоминала прелестную веселую девочку, которая в сочельник с нетерпением ждет момента, когда сможет развернуть свои подарки.

Но Цицерон отлично знал, что за этой невинной наружностью скрывается извращенный и расчетливый ум, возможно, детский, однако чреватый серьезными опасностями.

— Быстрей. Идем, пока нас не опередили, — заторопилась Антавиана, загоревшись желанием показать себя и побороться за свое место среди фотогеничных испанок когтями, зубами и чем придется.

Цицерон оцепенел. Как теперь пристойно выпутаться из положения, причиной которого стала его неудачная ложь? Как сказать этой хищнице, что все это уловка, чтобы разлучить ее с Патриком? К счастью, игра, которой Цицерон посвящал десять часов в день, а родители считали, что она высушивает у него мозги, приучила его быстро находить решения.

— Постой. Мне надо поговорить с управляющим. Жди меня здесь.

Цицерон взбежал по лестнице и оставил маленькую Антавиану в царстве потребления, расположенном на нижних этажах. Далее Цицерон заперся в мужском туалете и, сидя на унитазе, раздумывал минут десять, в течение которых ему раз тридцать пришлось повторять, что туалет занят, чему никто, естественно, не верил.

Спустившись вниз, он сделал мрачное лицо и принял суровый вид. Ему казалось, что плохую новость лучше всего сообщать, когда от тебя веет пессимизмом.

Однако Цицерон долго искал глазами, но Антавианы нигде не заметил…

Куда, черт подери, могла запропаститься эта девчонка? Ему стоило немалых трудов найти ее.

Антавиана, как и все неразвитые дети, преждевременно радовалась победе. Цицерон застал ее у зеркала, увешанную стеклянными бусами самого безвкусного вида.

— Тебе нравится? Не сомневаюсь, что мне их подарят за предстоящую работу. К тому же я хотела бы в них позировать.

Антавиану лучше было остановить, пока она не переоделась в мексиканку и не стала выклянчивать слона.

— Возникла одна загвоздка.

Антавиана даже слушать не захотела.

— Что мне предстоит рекламировать? Духи? Макияж? Драгоценности?

Цицерон никогда не переставал удивляться тщеславию девушек. Антавиана могла рекламировать лишь школьные ранцы и детские пижамы, но ее самомнение было столь большим, что она представляла себя на метр выше и на десять лет старше. Лучше всего было сразу осадить ее.

— Ты ничего не сможешь рекламировать.

— Как это так?

— Мы пришли слишком поздно.

— Но мы ведь бежали.

Но у Цицерона уже был готов ответ.

— О рекламе я узнал в середине дня, а фотограф два часа как ушел.

— Куда?

Хотя это был глупый вопрос, Цицерон бодро ответил на него.

— Домой к своей бабушке.

— Зачем?

Он решил приправить свой ответ каплей драматизма.

— Затем, что она умирает.

У Цицерона были ответы на все вопросы Антавианы, но та знала, как решать проблемы.

— Тогда вернемся сюда завтра, к тому времени она, наверное, уже умрет.

Цицерон мог бы ответить, что тогда начнется похоронная процессия, однако дело с бабушкой могло принять непредсказуемый оборот, и он остановился на конкретном варианте.

— До того как он ушел, его попросили сфотографировать другую девушку.

После этих слов Антавиана пришла в ярость.

— Кого?

Если бы эта ДРУГАЯ существовала, то затрепетала бы, когда до нее посредством телепатии дошла бы ненависть, источаемая Антавианой.

— Просто девушку, которая проходила мимо.

— И как ее зовут?

— Пепи.

— Только Пепи? А фамилии у нее нет?

— Я тебе не скажу, потому что ты можешь найти эту девушку и разбить ей лицо!

Антавиана решила держать себя в руках, но из этого у нее ничего не получилось, было видно, что она вне себя от гнева.

— Какая-то неведомая Пепи разбила мне жизнь! Эта негодяйка опередила меня, но это место мое, мое!

Антавиана была готова пойти на любой незаконный захват. Ее нежелание уступать Анхеле стул было сущим пустяком. Сейчас она мнила себя титулованной работницей рекламы с незапамятных времен.

— Ты знаешь, какой удар мне нанесли? Моя жизнь могла бы измениться, я могла бы стать знаменитой, мой портрет мог бы появиться в журналах о сексе, я могла бы сниматься в Голливуде, а теперь что мне делать? — она с тоской указала на бусы, которые держала в руках.

После такого неожиданно убедительного монолога Цицерону ничего не оставалось, как утешить ее.

— Тебе подвернутся другие возможности.

— Нет, никогда больше мне не подвернется такой возможности, как эта!

«Об этом еще можно поспорить, — подумал Цицерон, — ведь никто еще не делал ей столь нелепого предложения, как позировать в качестве модели для рекламы».

— Ладно, иди домой и смотри телевизор, — решительно заявил он, полагая, что и так потратил слишком много времени на эту затею.

Ему не терпелось получить свои деньги и отделаться от коротышки.

— И это все, что ты можешь сказать человеку, которого только что погубили?

Антавиана почувствовала себя главной героиней мексиканского сериала.

— Послушай, не преувеличивай!

— Я не преувеличиваю, меня стерли в порошок.

— Что ж, тогда выпей ирландского чая, и ты придешь в себя.

— Я не люблю чай.

— Тогда выпей апельсинового сока.

Антавиана, у которой подрагивала верхняя губа — точно неизвестно, от злости или от боли, — была готова разреветься.

— Мне требуется компенсация, — прошептала она.

Цицерон решил зайти с другой стороны, чтобы заткнуть ей рот. С родителями такой номер проходил.

— Мне тоже требуется компенсация. Или ты думаешь, что мне было легко? Думаешь, что я счастлив, лишив тебя надежды?

Антавиана с ним согласилась.

— Тебе ведь нравятся компьютеры, правда?

Вопрос не требовал ответа, он был очевиден.

— Вон они.

Цицерон не понял намека, иными словами, не заметил разницы между приглашением возместить проигрыш и простой информацией. И попался на удочку.

Точно автомат, Цицерон повернулся, глядя в ту сторону, куда указывал палец Антавианы, и, как зачарованный, дошел до отдела компьютерной техники.

Он чувствовал себя как во сне. Его окружали сотни компьютеров всех цветов и размеров. Портативные компьютеры оказались столь легкими, что их можно было засунуть даже в школьный ранец. Цицерон проверил это на практике, поместив в рюкзак ноутбук и вытащив его оттуда.

Увлекшись этим, он не заметил, как мелкая Антавиана набила себе карманы бижутерией. Затем наивная девочка с ангельской улыбкой подошла к нему и указала на ноутбук его мечты.

— Этот тебе нравится?

— Это заметно?

Антавиана превзошла по скорости космическую станцию «Союз». Она обернулась вокруг Земли наполовину быстрее.

— Тогда бери его, — сказала она, улыбаясь во весь рот.

И компьютер в мгновение ока оказался в рюкзаке Цицерона.

— Что ты делаешь?

Все и так было ясно. Не оставалось сомнений, что Антавиана собиралась унести компьютер, минуя кассу.

— Это надо сделать сейчас, пока нас никто не видит, — шепотом успокоила она Цицерона, указывая на дверь, у которой стояли два охранника, как раз в это мгновение занятые разговором.

— Ты с ума сошла? — воскликнул Цицерон, слишком поздно разгадав ее намерения.

— Уходим прямо сейчас.

Цицерон вытащил компьютер из своего рюкзака и отказался играть в игры этой интриганки.

— Давай, пошли отсюда!

Губы Антавианы задрожали, она начала открывать рот, точно рыба, тереть глаза и рыдать.

Для Цицерона это уже было слишком.

— Что с тобой творится?

Именно этого вопроса Антавиана ждала, ибо выпалила без запинки:

— Я совсем одна, без друзей, без надежды, в чужой стране, сейчас я переживаю самое трудное время в своей жизни, а ты… ты говоришь «пошли отсюда!»

Цицерон набрался терпения.

— А что еще я должен сказать?

— Не знаю… скажи мне «спасибо», ведь я только хочу помочь, сделать тебе приятное, я знаю, тебе нравятся компьютеры, и мне хотелось, чтобы у тебя был один такой.

— Но если нас застукают на краже компьютера, мы попадем в тюрьму.

— Я малолетка, — возразила Антавиана.

— Ты смеешься? Я нет.

— Вот именно. Поэтому посадят только тебя.

— Ты этого хочешь?

Антавиана достала платок и высморкалась. К счастью, у нее хватило ума не отвечать на этот риторический вопрос.

— Тогда я сама вынесу.

— Что ты вынесешь?

— Товар.

— Какой товар?

Антавиана показала ему свои карманы, набитые браслетами, кольцами, ожерельями и серьгами.

Цицерон почувствовал, как у него от страха подкашиваются ноги.

— Но… но… ты совсем сдурела?

— Ладно, я положу твой компьютер в свой рюкзак, — великодушно предложила маленькая воровка с улыбкой на устах.

Антавиана так и поступила, несмотря на то, что Цицерон уже два раза вытаскивал из него компьютер.

— Я не собираюсь подставлять свою шею.

— Они ничего не заметят. Разве ты не видишь, что здесь нет следящих за прилавками?

Цицерон испугался не на шутку. Лучше держаться подальше от этой сумасшедшей девицы, пока она не навлекла на него беду.

Он отправился в отдел книг и затаился там. Смотрел и читал, чтобы забыть про Антавиану, сделав вид, будто незнаком с ней, как вдруг наткнулся на обложку книги, которая тут же привлекла его внимание: «Туата Де Дананн, короли Ирландии».

— Тебе нравится? — спросила Антавиана, появившись по обыкновению в самое неподходящее время.

— Я незнаком с тобой.

— Если книга тебе нравится, я могу вынести ее.

Цицерон какое-то время раздумывал, затем вернул книгу на полку. У него не было денег.

— Я смываюсь.

Со стремительностью молнии Антавиана забрала книгу, опустила ее в свой рюкзак и встала рядом с Цицероном.

— Я с тобой.

— Не подходи ко мне!

Однако Антавиана, нагрузившись неоплаченным товаром, прилипла к нему, как банный лист, дошла до выхода, а в дверях случилось то, что и должно было случиться.

Антавиана свистнула, охранники подошли, и когда Цицерону вдруг отчаянно захотелось сбежать, эта коротышка, одну руку которой держал огромный мужчина, другой рукой предательски указала на Цицерона.

И тогда второй охранник преградил ему путь к свободе.

— Не! Не is! — закричала коротышка по-английски, что должно было означать «Он! Это он!»

На размышления Цицерону остались считанные секунды, и он избрал тактику хаоса. От притока адреналина его мозг соображал стремительно. Дорогу аресту и заточению необходимо было преградить всеобщей паникой.

Быстро вспомнив то, в чем он считал себя способным — и чему его преподаватель физкультуры бурно рукоплескал бы, — Цицерон нырнул обратно к полкам и стал ловко уходить от охранника-преследователя, стремительно совершая зигзагообразные движения.

Потом он подбежал к центральному бюро информации, сложил руки рупором и поднял ложную тревогу, закричав:

— Fire! Fire![57]

Началась неразбериха, и толпа загудела, точно пчелы в улье, на который напал медведь.

По этажу пронесся приглушенный ропот, и к голосу Цицерона присоединились другие, кричавшие «Fire! Fire!» Кто-то нажал кнопку пожарной тревоги.

Мгновенно зазвучали громоподобные сигналы, а несколько секунд спустя возник гул несущегося к выходу человеческого смерча. Это производило впечатление.

Дюжий охранник уже готовился схватить Цицерона, но людская волна вклинилась между ними, засосала, выволокла его на улицу и швырнула на землю.

Цицерон тут же вскочил и отбежал на несколько метров, опасаясь, как бы его не задавили.

Где Антавиана? Он стряхнул с себя ответственность за нее, точно пыль с пиджака. Юноша выбрался из магазина целым и невредимым, его мало волновала физическая сохранность маленькой предательницы. Голос этой девицы врезался ему в память, а слова упрека звучали в ушах. Хорошо было бы, если бы ее заперли в детском исправительном заведении, где с такими особами дурно обращаются. Хорошо было бы…

Вдруг, точно призрак, перед ним явилась Антавиана со спутанными волосами, в разорванной куртке и брюках. Она улыбалась.

Коротышка бросилась ему на шею и расцеловала.

— У нас получилось!!!

— Что получилось?

Антавиана открыла свой рюкзак и с гордостью показала ему трофей: ноутбук последнего поколения рядом с красивой книгой о Туата Де Дананн.

Антавиана достала компьютер и книгу и протянула их Цицерону без малейшего угрызения совести.

— Но они краденые, — возразил тот.

— Ну и что? — изумилась Антавиана.

Цицерон не мог понять ее поведения. А что, если она психически больна?

Вот именно! Антавиана была лишена нравственности и этических сдержек, потому что была больна! Может, она страдала чем-то вроде паранойи или, возможно… была психопаткой.

Цицерон решил, что поступит благоразумно, если возьмет подарки: обиженные психопаты могут быть очень опасны. Затем он сбежит от нее и вернет краденое. А пока лучше плыть по течению, иначе Антавиана может окончательно сойти с ума и убить кого-нибудь!

Цицерон улыбнулся маленькой воровке и тихо, с виноватым видом, поблагодарил ее.

Марина

Как долго легкие способны выдержать без воздуха? Марина не сомневалась, что сегодня вечером они с Патриком побили все рекорды. Каждый новый их поцелуй напоминал погружение в морскую пучину: без перерыва, без кислорода, без света. Головокружительное ощущение. Приятное, как щекотка в затылке, когда чувствуешь его руку в своих волосах, а ноги дрожат и подгибаются, когда он обнимает тебя; а еще его невнятный шепот — то есть слова, что он шепчет тебе на ухо, а ты в них ничегошеньки не понимаешь.

Со стороны это очень смахивало на голливудские фильмы и романтические баллады.

Марина не знала, длилась ли серия поцелуев полчаса, час, или они с Патриком простояли в дверях пивной Гиннеса неизвестно сколько времени. Но она точно знала, что тоненький голосок явившейся некстати Лилиан отвлек ее.

Открыв глаза, девушка заметила, что находится в окружении японских туристов, фотографировавших их со всех ракурсов (наверное, вид из глубины им пришелся бы по душе), а два японца, видно, поспорили на деньги и засекали по часам, как надолго они с Патриком задерживают дыхание.

Довольная Лилиан порхала в нескольких сантиметрах от лица своей временной подопечной.

— Очень хорошо, на этот раз ты все сделала очень хорошо.

Марина не смогла ответить, так как Патрик приступил к их очередному бесконечному поцелую.

Марина страстно отвечала ему, слыша, как фея шепчет ей на ухо:

— Теперь кокетливо встань, подмигни ему одним глазом и возвращайся назад.

Марина совсем не умела подмигивать. Обычно ей это давалось с трудом, и она не сомневалась, что у нее получается ужасная гримаса, но она старалась и добилась желаемого эффекта.

Когда Марина отошла, Патрик последовал за ней как маленький ягненок, и Лилиан радостно захлопала в ладоши.

— Теперь возьми его за руку и шепни ему на ухо: «Я отведу тебя в одно место, где мы останемся только вдвоем, ты и я». Не обращай внимания на то, что говоришь, произнеси это страстно, он поймет.

Марина не нуждалась в подобных советах. Все получилось очень даже хорошо. Патрик ответил ей непонятными словами, но она сделала безошибочный вывод, что эти слова, должно быть, столь же умны и ласковы, как и он сам.

Лилиан продолжала давать наставления:

— Спускайся по лестнице, вздыхая и глядя ему в глаза.

Марина проделала это наилучшим образом, но все же ей пришлось на секунду отвести глаза от зачарованного взгляда Патрика, чтобы следить за ступеньками и не сорваться вниз. Спускаться по каменной лестнице на каблуках в несколько сантиметров высотой было чревато опасными неожиданностями.

Марина прошла некоторое расстояние, следуя указаниям феи, и поняла, что утомительно делать три дела сразу: целоваться, идти вперед и следить за дорогой, которую ей указывала Лилиан.

— А теперь сверни направо. Нет, в другую сторону, это левая сторона. Очень хорошо. Видишь тот навес? Это остановка автобуса. Там остановись.

Марина выполняла приказы Лилиан, как матрос на передовой. Она старалась изо всех сил и гордилась своими достижениями.

— Очень хорошо. Дыши глубоко и копи силы для того, что произойдет дальше.

Марина слабо улыбнулась, представляя, что может случиться, хотя в действительности не могла ничего представить.

— Вот идет автобус. Подними руку. Вот так. Когда откроется дверь, без спешки войди в автобус, покачивая бедрами, и не смотри, следует ли за тобой Патрик. Он пойдет за тобой, можешь не сомневаться.

Марина точно не знала, где именно расположены у нее бедра, но старалась выполнить приказ с таким же рвением, как выполняла задания на уроке физкультуры.

— Очень хорошо. А теперь, стоя на площадке, медленно обернись, улыбнись и жестом руки ласково пригласи его сесть с тобой в автобус.

Марина заметила, что Патрик сомневается. Он не знал, позволить ли ей увезти себя, и тогда она решительно, следуя медоточивым советам феи, спустилась на две ступеньки, взяла его за руку и заставила подняться в автобус.

— Иди же, глупышка!

Даже Лилиан призналась, что подобная инициатива была рискованной, хотя и оправданной.

— Замечательно, сейчас он у тебя в руках. А теперь достань свою книжечку с билетами и пробей в ней два билета. Если Патрик спросит что-нибудь, поцелуй его.

Марина так и поступила как раз в тот момент, когда Патрик решил направиться к кондуктору, надо полагать, чтобы спросить, по какому маршруту идет этот автобус.

Лилиан, встревожившись тем, что он заинтересовался реальной жизнью, посоветовала:

— Займи эти места в тени. Очень хорошо. А теперь возьми его руку и положи ее себе на ногу.

Марина хотела спросить, на какую ногу, левую или правую, но пришла к заключению, что ей все равно, ведь она не отличает одну от другой. К тому же в этом не было надобности, ибо Патрик, любивший проявлять инициативу, сам выбрал приглянувшуюся ему конечность.

Марине его выбор пришелся по душе, и они оставались в таком положении довольно долго, хотя автобус качался и медленно наступал вечер, окутывая сумерками окрестности.

Они выехали из Дублина. Между поцелуями и вздохами Марина успевала любоваться зелеными лугами, украшенными белыми подвижными пятнами, покрытыми шерстью. Наверное, это были овцы.

Со своего места она видела пейзаж. А Патрик, прижатый к стеклу, его не видел. Поэтому, когда они по велению Лилиан доехали до последней остановки и вышли, тот был несказанно удивлен, обнаружив, что они оказались посреди поля, освещаемого розовыми облаками и окутанного легким туманом.

Ступив на асфальт, Марина почувствовала озноб. Она предпочла бы ласковую и теплую руку Патрика ледяному ветру, который стегал ее по голым ногам. Марина была довольна, что на ней куртка и перчатки Цицерона, но заключила, что их недостаточно, чтобы углубляться в лес, на который ей указывала Лилиан.

— Видишь эту тропу? Иди по ней, пока не стемнеет. И если Патрик начнет задавать вопросы, не забывай соблазнять его. Ты отведешь его в одно чудесное место, где вы останетесь одни.

Патрик изобразил ироничную улыбку, предположив, что в конце тропы, по которой его вела Марина, находится хижина.

Он о чем-то спросил Марину по-английски, но она, ясное дело, ничего не поняла и поцеловала его, сделав вид, будто не замечает его любопытства, которое было не сравнить с воодушевлением, с каким он следовал за ней.

Марина прокляла свои каблуки и дала себе клятву никогда в жизни больше не надевать туфли на каблуках. Затем она споткнулась из-за юбки, поцарапала ноги и поклялась себе, что никогда больше не отправится в столь дикую местность в мини-юбке.

Они с трудом продирались вперед.

Марина шла, уклоняясь от объятий Патрика, норовившего прижать ее к каждому дереву. Ирландец все более и более удивлялся по мере того, как они все дальше углублялись в густые заросли, а лес все больше смыкался за ними.

Как раз в то самое мгновение, когда Патрика стало больше волновать, куда они идут, нежели прелести Марины, они вышли на лесную опушку. Здесь волшебная тропа закончилась.

— Великолепно. Приляг на землю посреди опушки, — приказала Марине фея, не отдавая себе отчета, что ее приказы могут причинять неудобства.

Марина подавила новый приступ озноба и растянулась на влажной земле. Это ей совсем не понравилось. На этом открытом месте без деревьев все казалось странным и тревожным.

Патрик сел рядом с ней, чуть наклонился, прильнул своими губами к ее устам и снова предался долгому и нежному поцелую.

Марина закрыла глаза. Ей совсем не были приятны колючие щеки Патрика. А еще ей пришло в голову, что он тяжел, очень тяжел, но она не знала, сколько он весит. Патрик медленно опускался на нее. И вдруг, без предупреждения, упал на нее всем телом, точно баул.

Марина, закрыв глаза, подумала, что Патрик так шутит. Ясное дело, шутит… Ох уж эти ирландцы!

Но это не была шутка, ибо Патрик начал храпеть. Сначала тихо, затем все громче и громче, затем от его храпа завибрировал воздух.

Он уснул, пока целовал ее?

Это было ужасно. Ничего хуже не может случиться с девушкой. Ему так надоели ее поцелуи?

Парализованная этой мыслью и убежденная, что переживает самую крупную психологическую травму в своей жизни, Марина застыла с открытыми глазами.

Вдруг до нее донесся чистый голосок Лилиан:

— Как хорошо, девочка тоже уснула.

Вдруг раздался другой, незнакомый голос:

— А ты в этом сомневалась?

Марина удивилась, услышав этот голос. Здесь лежала всего одна девочка — она. Выходит, это Лилиан считала, что она уснула.

— Ничего не понимаю, раньше мои чары на нее не действовали!

— Зато сегодня подействовали.

— Объясни, как это получилось.

— Потом.

По вздоху и крыльям, шелестевшим почти рядом с ее головой, Марина догадалась, что за ней и Патриком наблюдают с близкого расстояния.

— Он очень красив!

— Я тебе говорила!

— Ты точно знаешь, что он умеет танцевать?

— И петь!

— Он играет на скрипке?

— Словно ангел!

— Лилиан, ты чудо. В двенадцать часов отметим это!

В это мгновение Марина, охваченная ознобом, поняла, что угодила в ловушку.

Нур

Ни в едином чертовом углу этого забитого детьми проклятого дома не оказалось выхода на беспроводную связь. А в девять начинался набег, участвовать в котором его пригласила Тана.

«Какой толк от этого гадского ноутбука, если нет выхода на беспроводную связь?» — страдал Цицерон, сытый по горло отлучением от планеты компьютерных фанатиков.

Сегодня вечером он обязательно должен подключиться к Интернету, иначе он не сможет участвовать в набеге. Это был вопрос жизни или смерти. К тому же только так можно было выбросить из головы Анхелу.

Цицерон никак не понимал, почему она снова и снова не дает ему покоя. Почему ему хочется не думать о ней, но из этого ничего не получается? Почему его рука тянется к книге о Туата Де Дананн и он чувствует желание прочесть ее, чтобы снискать расположение Анхелы, вместо того, чтобы с нетерпением ждать ночного рейда?

Приближение ужина отвлекло его от метафизических и виртуальных размышлений. Верх взял земной прагматизм, и компьютерный гений во всеоружии ринулся в битву.

Цицерон дрался из-за тыквенного пюре и обнаружил, что если удачно бросить ложку пюре, то оно становится смертоносным оружием, поскольку ослепляет (покрывает грязью и причиняет неудобство) его недругов. Он положил себе больше пюре, чем остальные, и нанес значительные потери хлипким рядам противника.

Когда принесли подносы с рыбой, он торжествовал победу. Благодаря резервам пюре, служившего ему оружием возмездия и нападения одновременно, Цицерон стащил у каждого из своих соседей рыбу из тарелки и глотал ее, затаив дыхание, даже не обращая внимания на кости.

За десерт разыгрались особенно кровопролитные сражения. Малиновый пирог был любимым лакомством маленьких дикарей, и они понимали, что предстоит решающее сражение. После третьей, не увенчавшейся успехом, попытки штурма Цицерон, к своему изумлению, обнаружил, что от пирога не осталось даже малюсенького кусочка. Тот будто испарился. Из чего он сделал вывод, что следует усовершенствовать стратегию нападения.

Цицерон заметил, что близнецы объединились и благодаря этому завладели лучшими кусками. Один из них все время отвлекал соперников, вводя тех в заблуждение, не скупясь на угрозы и навлекая на себя общее недовольство, а в это время его alter ego со сверхзвуковой скоростью незаметно, но безвозвратно опустошало тарелки.

Союзы всегда были важной частью наступательной стратегии, однако в этом семействе объединиться с кем-то оказалось непросто. Приходилось сражаться в одиночку, храбро, безрассудно, но, конечно же, прибегая к хитрости.

Цицерон так и поступал. Проявив определенную изобретательность, после часа бесплодных попыток и неожиданных нападений он все-таки сумел завладеть пультом управления телевизора. И даже не поверил своей удаче. Но вскоре убедился, что пультом не столь трудно завладеть, сколь удержать его в своих руках.

Щиколотки и голени Цицерона выдержали не один пинок, также он заслужил пару тычков локтями, его укусили за палец, но он не выпустил пульта, пока близнецы, сгруппировавшись, не предприняли не очень изобретательный, но весьма действенный маневр, в котором один из них зажимал ему нос, а второй — рот.

Когда стало нечем дышать, Цицерон отдал пульт победителям.

Цицерону требовалась определенная адаптация, чтобы выжить в доме О’Хара, однако он уже начинал испытывать странное удовольствие от повседневной борьбы за выживание. Немного подержать в руках пульт управления казалось ему пирровой[58] победой, но все же победой.

Ужин и борьба за телевизор придали Цицерону сил. Моральный дух его поднялся выше, живот стал полнее, и Цицерон твердо решил: если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе. Иными словами, если здесь не найти беспроводного подключения, он найдет его в другом месте. До набега оставалась еще пара часов.

Однако, когда Цицерон вышел на улицу, прижимая к себе сверкающий ноутбук, ноги сами понесли его к дому миссис Хиггинс. По пути он решил, что Анхела должна ему десять евро, и что пора забрать их. Цицерон даже надеялся — почему бы и нет? — что в доме миссис Хиггинс может найтись выход на беспроводную связь. Столь наивным предлогом он хотел оправдать свое желание снова увидеть блондинку.

Что она, медом, что ли, намазана? Он явно думал только о ней, хотя был почти уверен, что она не от мира сего.

Цицерон ничего не мог с собой поделать. Она была оригинальна… и нравилась ему. В этой явно невыгодной для него ситуации любая улыбка, любой секрет, сколь бы глупым он ни казался, он воспринял бы как подарок судьбы. Почему он так несчастен и почти лишен гордости? Почему он довольствуется крохами дружбы, когда другие жадно поедают целые бутерброды?

Позвонив в дверь, он пожалел о том, что сделал это. Наверное, у Анхелы распухли губы от множества поцелуев, и она состроит глупое лицо, как всегда поступают девушки, когда качок в два метра ростом шепчет им на ухо всякие глупости на английском языке. Ясно, что они в них ничего не понимают и думают, что слышат что-то интересное и романтичное.

Цицерон чуть не прошел курс немецкого языка, чтобы можно было завязывать знакомства, но вовремя одумался. Немецкий слишком груб. Возможно, он когда-нибудь займется японским.

Он уже собирался отойти от двери, как та отворилась и какой-то противный итальянец отругал его на смеси итальянского с английским, когда Цицерон справился об Анхеле. Должно быть, это был один из двух постояльцев, которые пытались ее похитить.

— Нет, нет, я не знаю, где она, — уклончиво ответил мафиози, пожимая плечами.

Итальянец вел себя как сумасшедший и стал что-то выкрикивать.

Мгновенно словно ниоткуда явилась маленькая психопатка с лицом ангелочка — Антавиана.

— О! Цицерон, ты должен помочь нам! Анхела исчезла! — воскликнула она.

Цицерон покусывал губы.

— Вот как?

— Ты не знаешь, где она может быть?

Антавиана казалась ему циником, а Анхела — нахалкой. Ему надоели Анхела и Антавиана, он сам себе надоел своими глупостями. Считая, что правда здесь ни к чему, Цицерон бессовестно присочинил:

— Последний раз я видел ее, когда она ждала поезда. Похоже, она собиралась в Сендикоув.

Антавиана побледнела.

— А! Ну, конечно. Анхела уехала смотреть Башню Мартелло. Какая она глупая, правда?

— А ты откуда знаешь, что Башня Мартелло находится в Сендикоуве?

— Так написано в путеводителе.

— Понятно.

Из глубины дома донесся истеричный крик.

— Это миссис Хиггинс. Она очень нервничает, бедняжку может хватить удар. Анхела просто несносна!

— Тогда я надеюсь, что ты ее найдешь.

— Ты не поможешь мне разыскать ее?

— Меня ждут другие дела.

— Тебя не волнует, что ее могли похитить?

— Похитить?

— Ладно, изнасиловать.

— Изнасиловать?

— Ладно, убить.

Цицерон невольно подумал, что у Анхелы не возникает проблем во время общения с существами из другого мира, но ее все равно нет. А ведь Анхела задолжала ему десять евро, и он их просто обязан получить.

Цицерон взглянул на часы и решил больше ни секунды не слушать безумные предположения маленькой садистки. Он уже собирался уходить.

— Постой! Сейчас придет Луси.

— Луси?

— Да, она просила передать, чтобы ты подождал ее. Тогда вы сможете поиграть вместе.

— Как?

— На компьютерах…

Цицерон сглотнул…

— Надеюсь, ты ей ничего не рассказала про то, что случилось вечером…

— Нет, это наш секрет.

— Не проболтайся…

— Нет, я никогда не проболтаюсь. Клянусь.

Цицерон не успокоился. От этой испорченной вредины можно ждать чего угодно.

— Ты уже подключился?

Вот оно что. Она уже все засекла. У него в руке был ноутбук.

— Нет. Собираюсь.

Цицерон хотел сказать, что собирается вернуть его, но промолчал. Он решил тайком вернуть компьютер, но в данный момент это нельзя было осуществить. Магазины уже закрылись.

— В домах нет источника беспроводной связи, но его можно найти на улице.

— Откуда ты это знаешь?

— Луси мне сказала.

— А она откуда знает?

— Я ей раздобыла компьютер, и она его подключает, где только возможно.

— Как ты ей раздобыла компьютер? — с удивлением спросил Цицерон.

— Я его взяла взаймы из дома, где живу. Там им все равно не пользуются.

Цицерон не стал выяснять, что имеется в виду под словами «взять взаймы».

— Это гораздо дешевле, чем играть в Интернет-кафе.

— Вот как. Поэтому ты здесь!

— Конечно. Луси без ума от одной идиотской игры, она похожа на ту, в какую ты иногда играешь, или, возможно, это та же самая.

Коротышка начала задавать вопросы в лоб, проявляя хорошую осведомленность. Видно, она болтала то с одними, то с другими, спрашивала то там, то здесь, и выведала все.

Как это ни глупо, Цицерон старался предугадать ее вопросы, но предугадывал он плохо. Почему парни никогда не задают вопросов?

— Увидимся завтра! — крикнул он и бросился бежать, чтобы не столкнуться с Луси. Тогда ему не уйти от разговора о ее идиотской игре и придется отложить волшебный момент подключения.

Какой же он наивный!

Анхела осталась в доме Патрика. В этом нет сомнений. А Цицерон предпринял ужасно глупую попытку помочь ей и влип в историю. Одно бесспорно — он не мог выбросить Анхелу из головы и чуть не украл для нее книгу.

Почему ей удалось задурить его мнимыми волшебными связями? Почему она поручила ему столь увлекательную задачу, как разобраться в делах Туата Де Дананн, а затем бросила ради того ирландца?

Цицерону предстояло переварить этот урок, и он предпочел вернуться в мир набегов, легенд и проделок в обществе настоящих друзей. На экране все казалось яснее, чище, понятнее. Настоящий мир явно более запутан, а компьютерные фанатики были единственными из тех, кто даже по три раза сталкивались с одной и той же лживой девицей, скрывающейся под разными ликами. И Цицерон был одним из них. Сначала Мими, затем эта лгунья, а сейчас, кажется, Луси.

Однако Цицерон столкнулся не с Луси, а с более неприятным существом. Идя вслепую с включенным ноутбуком по аллее и неотрывно следя за слабым сигналом подключения, он наскочил на великана в мундире.

Подняв глаза и разглядев фуражку, синий китель и строгое лицо полицейского, Цицерон лишился дара речи. Его поймали как последнего дурака. Кому придет в голову гулять по улице с краденым компьютером? Это ведь не красивую собачонку прогуливать.

Цицерону захотелось бежать, но полицейский схватил его за плечо и невнятно о чем-то спросил.

Парню едва хватило сил пробормотать:

— WiFi.[59]

Полицейский заставил его повторить это странное слово три раза. Затем он начал чесать в затылке, о чем-то раздумывая. Наверное, полицейскому показалось, что это ругательство, и, быть может, он делал свои выводы. Но после некоторых колебаний полицейский снова заставил Цицерона следовать за собой, таща его за воротник куртки и вынуждая идти рядом, не отпуская ни на миллиметр.

Цицерону хотелось взять ноги в руки. Он был безрассудным. Все игроки должны защищать свои фланги, а он уделял этому недостаточно внимания. Теперь его отведут в участок и заставят во всем сознаться.

Однако полицейский, вопреки всем опасениям Цицерона, шел в сторону парка. Или Цицерону так показалось.

Полицейский собирается пытать его без свидетелей? Учинить ему допрос третьей степени, погрузив в ледяные воды озера? И вдруг Цицерон чуть ли не обрадовался: компьютер начал подавать сигналы о том, что включилась беспроводная связь.

Полицейский указал на мелькающий сигнал, улыбнулся, и, благодаря морщинам, собравшимся вокруг его глаз, стал похожим на человека. Только сейчас Цицерон догадался, что он протянул ему руку помощи.

Они проверяли, как компьютер принимает сигнал в разных местах. Внимательный полицейский не думал бросать Цицерона на произвол судьбы, ему хотелось, чтобы тот остался довольным. В этом можно было не сомневаться.

Приемлемой связи не было ни под ивой, ни рядом с беседкой, ни перед киоском. Самой лучшей связь оказалась у pipi-can.[60] Лучше связи не было во всем парке, здесь же сигнал проходил отлично. Будто собаки были компьютерными фанатиками и жили в режиме online.

Цицерон суетливо подмел угол с помощью ветки, попрощался с любезным полицейским и уселся на землю. Наконец, наконец-то осуществится его мечта!

Чтобы войти в игру, надо было загрузить программу из Интернета и установить ее. Это было нелегким делом, однако Цицерон проявил терпение, настойчивость и, прежде всего, способности отличного хакера. Ему хотелось выяснить, кто, черт возьми, стал узурпатором его второго «я», и прилюдно изобличить его. Кто он — этот Раэйн?

В левом углу экрана появилась сияющая голубая луна, но Цицерону было некогда восхищаться ею, купаясь в ее благосклонных лучах. Теперь его зовут Нур, она явилась с опозданием и идет по следу своих товарищей, которые теряются у подножия одного из холмов. Ее шаги скользят по опавшим листьям, она действует осмотрительно и взвешенно.

Здесь вход, под старым вязом, рядом с колючим кустарником. Она поднимает корни и углубляется под землю. Ступени ведут в подземную пещеру, дверь в которую заперта волшебным тайным кодом. (Цицерону понадобилось минуты две, чтобы разобраться с кодом.)

Дверь со скрипом открывается, и Нур входит в тайный мир лабиринтов под холмами. Подземный мир с густыми лесами, туманами, тропами, над которым возвышается захватывающий дух замок. Она ускоряет шаг и догоняет товарищей перед самой рекой.

Отряд тихо пробирается к восточной башне замка. Нур, теперь ставшая колдуньей девятого уровня, осторожно встает рядом с Таной, которая встречает ее с улыбкой.

— С благополучным прибытием. Я уже подумала, что опоздаешь к началу.

— Мне не сразу удалось подключиться. Куда мы идем?

— К замку Кнокма.

— Кнокма? — удивилась Нур. — Впервые слышу это название.

— Это тайная крепость Туата Де Дананн… — прошептала Тана. — В ней хранятся сказочные сокровища.

Нур почувствовала щекотание в ногах. Она не могла поверить, что бывают такие совпадения.

— Ты упомянула Туата Де Дананн?

— Да, это могущественное племя божеств, скрывшееся под холмами.

Нур повторила про себя один раз, два раза, три раза, что случайностей не бывает. Этим она доказала, что существует новый, причинно-следственный подход.

— Кто предложил эту цель?

— Мириор.

— Мириор?

Это двойной сюрприз.

— Он здесь?

— Ты его знаешь?

— Конечно, знаю. Однако в день, когда делили добычу, я его не видела.

— Тебя я тоже не видела, — возразила Тана, стараясь вспомнить Нур.

Нур благоразумно молчала, чтобы не выдать себя.

Но Цицерон вспомнил, как Тана рассердилась на него, когда он скрывался под ликом Кэра, пытаясь очернить Раэйна.

— Там было много народа, — уклончиво ответила она.

Тана попробовала жестом подозвать Мириора, но убедилась в его отсутствии.

— У Мириора возникли трудности с подключением. Его здесь нет. Когда он погиб во время битвы с изумрудным драконом, ему пришлось предпринять еще один набег, чтобы вернуть себе прежний уровень.

А вот Мириор уже стоит рядом с Таной.

— Нур тебя знает.

— А я тебя не знаю и не доверяю незнакомым, — тут же отвечает Мириор, ведя себя как всегда недружелюбно. Он встает между Таной и ней, заставляя Нур отойти.

Нур чувствует, что ее грубо лишили общества милой колдуньи. Нур обижена, но целью Мириора является не она. Так что Мириор снова становится гномом девятнадцатого уровня, поскольку Раэйн исчез.

— А Раэйн? — настороженно спрашивает Нур.

— Он в передовом отряде. Он сегодня командует.

Поразительно. Значит, Мириор еще не умер, а Раэйн — не Мириор. Однако Мириор остался столь же противным, что и прежде.

— Докажи, что ты меня знаешь.

— Я Нур, колдунья девятого уровня.

— Нет нужды хвастаться своим уровнем, — тут же прерывает он ее.

Нур/Цицерон не желает спорить с Мириором. Ей хочется узнать, как связан Мириор с Туата Де Дананн.

— Почему ты предложил эту цель?

— Там сказочная добыча. Ты слышала о Котле Бессмертия? И о Мече Нуады?

Нур/Цицерон пожалел о том, что не читал книги, лежавшей у него под матрасом.

— А что ты знаешь о Туата Де Дананн?

— Это могущественное племя, оно владеет скакунами и обожает праздники. Его король Финвана большой вояка и отлично играет в шахматы. При дворе играют в ирландский травяной хоккей и устраивают конные выезды, в которых участвуют сто сорок огненных скакунов.

Нур догадывается, что Мириор наскоро забил этими сведениями свою голову.

— Почему это тебя интересует? — спросила Нур.

— Я был в Ирландии и нашел одну книгу.

Цицерон чуть с ума не сошел. Может, Мириор его второе «я»?

— Где ты ее нашел?

— Это к делу не относится.

Мириору надоел этот допрос. Слишком много вопросов, и это утомляет. Участники набега не говорят о повседневных делах и своей личной жизни.

Цицерон вспомнил, что он Нур и намеревался строить козни Раэйну в образе девушки. Для начала он посеет небольшой раздор и разыграет Мириора.

— Я одного не могу понять — почему не ты возглавляешь эту экспедицию. Ведь как-никак именно тебе пришла в голову мысль захватить сокровища Туата Де Дананн. Разве Раэйн не уступил тебе это место?

Он попал в самую точку. Мириор почувствовал раздражение и тут же обвинил во всем Раэйна.

— Раэйн, как всегда, нами манипулирует. Он дает понять, что превосходит меня знаниями, и что его стратегия военных действий более подходит к данному случаю.

— А Херхес?

— Ты разве не знаешь? — удивился Мириор.

— Что именно?

— Раэйн выгнал его, обвинив в сговоре с драконом Регхвом.

— Что? Но ведь это нелепо. Херхес лишился двух жизней, сражаясь с этим драконом.

Тана прервала их.

— Наверно, он так поступил, чтобы доказать свою мнимую невиновность.

Нур и Мириор умолкли, они догадались, что Тана благоволит Раэйну.

— Это очень нечестно, никто не станет разыгрывать собственную смерть, чтобы скрыть предательство, — с отвращением возразила Нур.

Тана защищала Раэйна не на жизнь, а на смерть, и Нур почувствовала ревность. Что в этом узурпаторе Раэйне такого, что Тана видит в нем достоинства, которых у него самого в бытность Раэйном явно не было?

В это мгновение Раэйн с поднятым кинжалом и в накидке эльфа-охотника возник словно ниоткуда и заставил всех лечь на землю.

— Громы и молнии! Прекратите свою глупую болтовню, или нас обнаружат часовые. На землю, бездельники, грызите землю, пока эти хитрые Туата не отправили нас на тот свет!

Вся группа тут же бросилась на землю, и Нур снова задалась вопросом, где этот узурпатор Раэйн подхватил столь странный жаргон комика шестидесятых годов.

Это был именно тот отвратительный стиль, каким пользовались его родители, когда хотели общаться с ним на равных. Тошнотворно. Подобный претенциозный и деланный под молодежь образ речи напоминал Цицерону о неискренности его болтливых предков, которым хотелось выглядеть на тридцать лет моложе.

Пожалуй, Раэйн уже не молодой человек. Наверное, он старше, чем притворяется. Как же ему удалось вытеснить Херхеса и добиться признания себя вожаком?

Было ясно, что хитрый Раэйн умеет манипулировать, извращен и расчетлив. Надо внимательно следить за всем происходящим.

— Хорошо, уважаемые товарищи из мира перевоплощений! Обсудим и выработаем демократическим путем стратегию, которая приведет нас к победе. Однако сначала поднимем моральный дух войска. Трижды «ура» за нашу победу. Гип-гип, ура! Гип-гип, ура!

Цицерон побледнел. Так его всегда подбадривал Эрнесто, когда Цицерон показывал ему свои оценки. От этого постыдного воспоминания юноша покраснел до ушей. Сколько неприятных ситуаций он вытерпел из-за своих экстравагантных родителей!

Все говорило о том, что в обличии Раэйна сюда проник его отец. Почему бы и нет? Отец, надевший маску alter ego сына. Чтобы самому разобраться в том, каков мир, который так «чарует» его отпрыска, как сказал бы Эрнесто. Бедный сын, иметь такого отца уже само по себе наказание!

— Я предлагаю собственную стратегию, которую, без лишней скромности, считаю великолепной. Слушайте меня внимательно. Я явлюсь ко двору Финваны и вызову этого монарха сыграть со мной партию в шахматы.

Цицерон почувствовал, как у него неровно забилось сердце. Он с детства не выносил шахмат, после того как отец подверг его жестокому испытанию, заставляя каждый вечер играть с ним в эту игру и снова и снова просматривать сложные партии мировых гроссмейстеров.

Раэйн был столь же высокого мнения о себе, как и Эрнесто, его отец, считавший себя гением шахмат.

— Против меня никто не устоит, если я воспользуюсь волшебным ходом Фишера.[61] Ха, ха, деревенщины. Вам неизвестен этот ход, правда? Я и не собираюсь вам его показывать!

Цицерон чувствовал, как у него по затылку струится пот. Отец всегда побеждал его каким-нибудь знаменитым ходом Бобби Фишера. Эрнесто унижал сына тысячу и один раз перед друзьями до тех пор, пока тот не выучил эту игру. Однако он никогда не использовал шахматы как орудие мести. А что если под маской Раэйна скрывается друг Эрнесто?

Тана толкнула его локтем.

— Я с тобой разговариваю!

— Дорогая и красивая Нур, не была бы ты столь любезна представиться нашему вожаку? Будь добра, выйди вперед и покажи нам, как искусно ты стреляешь из лука.

Дрожа всем телом, Нур/Цицерон приблизилась к своему alter ego, похищенному его бессовестным отцом, сделала реверанс и метко выстрелила, проткнув стрелой желудь. Затем почтительно протянула желудь Раэйну.

— Ты изумительный стрелок. Надеюсь, что твой язык столь же остр, что и стрела. Для чего тебе служит красноречие?

— Оно помогает мне защитить себя, — едва слышно прошептала Нур/Цицерон.

«Не может быть… не может быть», — повторил он еще раз, но мысленно.

Нур хотелось кричать. Такого совпадения быть не могло.

Совсем не случайно Раэйн пользуется теми же средствами самовыражения, что Эрнесто. Не может быть, чтобы на планете Земля существовали два столь похожих отца. Его отец уникальный и единственный в своем роде!

— Ты слышал о прославленном ораторе Цицероне? Знаешь его знаменитые «Каталинарии»? Гром и молнии! Если это не так, я тебе советую прочесть их, хотя у нас сегодня туго со временем и необходимо проявлять благоразумие. Твоей задачей будет отвлекать короля Финвану, пока я буду играть с ним в шахматы. Ему нравятся красивые женщины, поэтому пусть твое лицо привлекает его взгляд, язык услаждает его слух, а пустословие запутывает его ум и наводит его на мысли о предательстве, которое зреет в самом лоне его двора. И, наконец, твой палец по моему сигналу должен быть готов отпустить стрелу, которая угодит ему в руку.

Нур стояла неподвижно, не делая ни шага вперед, и не отвечала.

Мышь скользит во вспотевших от волнения руках Цицерона и не слушается.

Он только что сделал ужасное открытие.

Раэйн — его отец Эрнесто!

Эрнесто похитил «его» героя.

Как мог собственный отец лишить сына индивидуальности? Как это явление называется среди множества психических заболеваний? Комплекс Авраама? Комплекс Буша?

Тана подталкивает ее, чтобы она поприветствовала Раэйна, но она не может этого сделать. Она не может ни шевельнуться, ни нагнуть голову. Ее охватывает тревога, пот пропитывает ее тело и течет по лицу.

Более того, пот течет по лбу Цицерона, а его пальцы скользят на клавиатуре. Но дело не только в тревоге, вызванной ужасным открытием.

Цицерон поднял голову и подумал, что стоит под душем. Но то были не брызги воды, а ливень. Дождь лил как из ведра.

Ужас! Цицерон насквозь промок, более того, парк погружался под слой воды, которая быстро прибывала.

Он встал и увидел, что вода поднялась выше его щиколоток. Цицерон собирался выбираться из этого потопа, но наступил на что-то скользкое, упал ничком, и его компьютер исчез под водой.

Когда Цицерон нашел свой ноутбук, обнаружилось, что тот погиб. Вот черт!

Цицерон отнес ноутбук домой и тщетно попытался его оживить, но обрадовался, когда выяснилось, что тот стал бесполезен.

Связь прервалась.

Возникла парадоксальная ситуация.

Какой смысл ему было связываться с виртуальным миром, который колонизировали и захватили его родители? Как они посмели вторгнуться на его территорию и отнять у него друзей, товарищей по набегу, его победы?

Тяжелее травмы нельзя было причинить собственному сыну.

Цицерон погиб. Погиб, без всякого сомнения. Он потерял веру, несбыточную мечту и душевную чистоту — все одним махом. Его обвели вокруг пальца, обманули, унизили. Родители смеялись ему прямо в лицо.

«Мы экспериментировали», — скажут они ему потом.

Они всегда находили всему объяснение. Самое скверное, что они никогда не признавали своих заблуждений и ошибок. Пожалуй, они предложат ему сыграть вместе с ними в игру, которой можно управлять, которая будет дидактична и компенсирует недостаток их интеллекта.

Но он больше никогда не поверит им.

Как же ему снова наслаждаться прежней жизнью, если они ее извратили?

«Никогда больше», — повторял он, обливаясь слезами.

Никогда больше он не подключится к Интернету. Никогда больше не вернет себе душевную чистоту.

Цицерон оплакивал свое виртуальное прошлое и земное будущее.

Все-таки Эрнесто оказал сыну большое одолжение, ибо тот сейчас понял, что книга, припрятанная под матрасом, откроет ему дверь в реальный, а не вымышленный мир. Возможно, с помощью этой блондинки ему удастся проникнуть в настоящее королевство Туата Де Дананн.

Цицерон отказался от жизни on line и от ее фальшивых ценностей.

У него оставалась лишь Анхела… и книга о Туата Де Дананн.

Цицерон с нетерпением открыл ее и начал читать.

Однако ему не давал покоя один вопрос: «Кто же, черт подери, скрывается под личиной Мириора?»

Марина

Полночь. Волшебный час фей. Она это хорошо расслышала: в двенадцать на лесной опушке что-то произойдет, и они с Патриком станут главными героями… или жертвами.

Убедившись, что кругом на расстоянии пятидесяти метров нет ни малейших признаков волшебной жизни, Марина осторожно открыла глаза.

Они остались одни. Лилиан со своей подругой исчезли.

Марина успокоилась, догадавшись, что сон настиг Патрика не из-за того, что он устал целоваться, хотя кто знает? Поцелуи длились четыре часа без перерыва, и у нее уже стали болеть челюсть, язык, губы… а на подбородке появилось раздражение.

Как же Патрик храпит! У Марины заболели уши. Она думала, что храпят только ее родители, моржи и львы, однако теперь была вынуждена добавить к этому списку ирландцев двухметрового роста. Подумать только, несколько минут назад она могла поклясться, что Патрик принадлежит к племени божеств…

Марина больше не могла лежать здесь, под Патриком, замерзая до костей, медленно угасая под тяжестью его тела и теряя слух от его ужасного храпа.

Она начала извиваться и сумела сдвинуться на несколько миллиметров. Благодаря своей настойчивости, Марина потихоньку выползала из-под Патрика и постепенно избавилась от груза неподвижного тела, весившего не менее восьмидесяти килограммов.

У Марины все болело. У нее онемело туловище, совершенно затекла левая (или правая?) нога. Она догадалась об этом, когда хотела подняться и тут же упала ничком. Однако девушка была настойчива, начала прыгать, массировать икры, делать наклоны, сумев вернуть своему телу тепло и восстановить силы.

Марина обрадовалась почти полной луне, которая с необычной яркостью освещала кроны деревьев, бросая бледный свет и напоминая фонарь с догоравшим фитилем. Однако этого света оказалось достаточно, чтобы ей не впасть в панику. Какое-то время.

Теперь Марина могла поразмыслить о том, что ей следует предпринять. Ей хотелось кричать от страха, но у нее ничего не вышло. Кричать удается или не удается, когда кругом тепло, а если не удается, то и нечего пытаться, совершенно замерзнув, без побуждения и стимулов.

Марина принадлежала к той категории людей, которые страдают молча и никогда не кричат. Все ее подруги кричали с детства и по любому поводу; они так в этом натренировались, что кричали великолепно. Они умели кричать убедительно, изображая безудержный страх, да так громко, что перед ними побледнел бы любой тенор, но Марина этого не умела.

Поэтому, оказавшись среди ночи одна в лесу и раздумывая, что предпринять, она решила, во-первых, не кричать, а во-вторых, не плакать и, в-третьих, не паниковать. А потом пришла к прозаическому заключению, что проголодалась. Как ни трагично, но ей захотелось есть. А ведь она скорее должна была лишиться аппетита, ведь все теряют аппетит, когда вдруг оказываются в волшебном лесу. Все, кроме нее, несчастной.

Ее тело не поддавалось таким реакциям, как крик от страха, однако настойчиво требовало удовлетворения своих обыденных желаний, как то — набить брюхо до отвала.

Марине пришелся бы по душе горячий ужин (только не ужин «а ля Хиггинс»), однако вокруг нее росли лишь подозрительные грибы, от которых либо умираешь, либо балдеешь. Она вполне обойдется небольшой плиткой шоколада, которая лежит в ее рюкзаке и срок хранения которой, кажется, уже вышел.

Марина потянулась грязными пальцами за шоколадом, а когда сахар начал питать ее мозг, активизировав уснувшие от поцелуев нейроны, тот побудил ее сделать вывод, что оставаться здесь, посреди леса, не очень разумно. Она уже собралась дать деру, как подсознание подсказало ей, что бросить одного беззащитного Патрика не очень этично.

Поэтому Марина взяла его за ноги (восемьдесят килограммов или больше?) и решила оттащить ирландца на несколько метров в сторону. Так она совершила настоящий подвиг, чувствуя себя муравьем, который тащит слона.

Девушка останавливалась через каждый метр, чтобы отдышаться и осмотреться. Ей выпала тяжелая работа, и только через час ее упорство принесло свои плоды.

Постепенно тело Патрика оказалось довольно далеко от места засыпания, его нельзя было заметить со стороны опушки. Прошел еще час, прежде чем Марина уничтожила все следы Патрика. Казалось, будто ирландец совсем испарился. Марина оставила его лежать на спине (или на животе?), убедившись, что это единственное положение, в каком он не храпит.

Она накрыла его опавшими листьями и уже собралась отправиться за помощью, как, роясь в его карманах в поисках карамели, которую можно было бы отправить в рот, обнаружила мобильный телефон. Если она хотела, чтобы тело Патрика осталось незамеченным, то ничего хуже звонящего телефона нельзя было придумать. Так что Марина забрала телефон, отключила и забыла о нем.

Была половина двенадцатого ночи, безрадостное время. Тем более — посреди дикого леса.

Вдали от опушки свет луны едва пробивался сквозь густые ветви. Мрак и влажность усиливали звуки, издаваемые ночными животными — грызунами, совами, насекомыми, змеями.

Марина напрягла воображение (для этого ей не требовалось больших усилий) и представила себя в окружении незримой фауны, которая за ней наблюдает, а именно облизывающиеся от удовольствия языки и лапы с выпущенными когтями. И пока она шла, все больше предаваясь страху, у нее в голове стали возникать вопросы…

Почему Лилиан привела их с Патриком на опушку? Почему она усыпила их? Что ей было от них надо? Что она собиралась с ними делать? Как можно объяснить ее поступок?

Ключом к разгадке была Лилиан. Фея не захотела усыпить Марину и действительно этого не сделала. Это означало, что Лилиан зачем-то был нужен лишь один Патрик. При соучастии Марины. Но зачем?

До двенадцати оставалось почти двенадцать минут.

Убедившись, что Патрик надежно спрятан, Марина осторожно вернулась на первоначальное место и внимательно осмотрела ближайшие деревья. Несмотря на густую листву, с них все хорошо просматривалось.

Девушка ловко забралась на одно из деревьев, на его самую высокую ветку. Там она заняла удобное положение, которое позволяло ей оставаться совершенно незаметной, и стала ждать.

Через некоторое время раздался шелест крыльев, затем смех и голоса.

Опушку заполонили такие же крохотные феи, как Лилиан. Весело кувыркаясь, они шаловливо и игриво гонялись друг за дружкой среди листвы. Среди фей было не найти двух одинаковых, их цвета столь чудесным образом дополняли друг друга, так что все вместе они образовали сияющую радугу.

Феи были зеленые, голубые, желтые, розовые, пурпурные, фиолетовые, серебристые, серые, оранжевые и даже золотистые.

Присмотревшись внимательнее, Марина заметила, что у каждой феи были крылья и волосы определенного цвета, а их певучие голоса, слившиеся в небесном хоре, источали все музыкальные ноты.

Со своей удобной точки наблюдения Марина догадалась, что расположилась над местом сбора маленьких волшебниц, куда эти крохотные лесные существа слетаются на свои ночные встречи.

Марина пришла в восторг от их смелых пируэтов, опасаясь, однако, как бы во время одной из своих шалостей кто-то из фей не поднял голову и не обнаружил ее.

К счастью, этого не случилось. Феи летали над самой землей и веселились, смеясь своим серебристым смехом.

Все радовались, кроме Лилиан, ее Фиалковой феи, отчаянно летавшей кругами.

Марина заметила, что ее движения сбивчивы. Должно быть, Лилиан недоумевала, что случилось и куда подевались они с Патриком, ведь она всего пару часов назад оставила их обоих спящими на этом самом месте.

Поэтому Лилиан кружила над опушкой, пытаясь обнаружить их местопребывание.

Она летала все неистовее, точно одержимая, однако этот полет прервало явление феи пурпурного цвета с величественными крыльями. С ее прибытием прекратились игры и смех.

Вскоре все феи умолкли, точно послушавшись приказа.

— Ну что, Лилиан? — спросила прилетевшая Пурпурная фея с упреком.

— Я выполнила свое обещание, клянусь, он был здесь, — ответила Лилиан жалобно.

Раздались смех, шушуканье, при лунном свете засверкал золотистый порошок фей.

— Здесь? Тогда мы, наверное, ослепли? — ехидно спросила Пурпурная фея.

— Он был здесь, я его привела сюда. Клянусь.

— Но я, как бы ни старалась, не вижу нашего плясуна.

Ей ответил знакомый голос, голос, который Марина слышала, когда притворялась спящей. Это была фея розового цвета. Она вела себя весьма кокетливо.

— Я его видела. Он самый красивый.

Лилиан благодарила подругу за помощь.

— Не понимаю, что могло случиться. Все шло по задуманному плану и, кроме того, что я по ошибке усыпила милезу, все получилось отлично. Плясун был здесь и не мог уйти далеко.

Феи тихо рассмеялись, затем окружили Лилиан и начали докучать ей своими надменными голосками:

— Ты лгунья, — обвинила ее фея цвета зеленой пастели.

— Ты не привела к нам плясуна, — выразила свое недовольство фея алого цвета.

— И милезы тоже нет, — добавила фея белого цвета, совершив разведывательный полет.

— Что же нам теперь делать? — высоким голосом спросила фея сине-кобальтового цвета.

— По твоей вине нас ждет скучнейшая ночь, — холодно выразила свое недовольство фея желто-лимонного цвета.

— Он умел петь? — поинтересовалась фея темно-серого цвета.

— Теперь нам не с кем танцевать, — сердито укорила Лилиан фея ярко-красного цвета.

— Ты ведь нам такого не обещала!!! — с недовольной гримасой упрекнула ее фея цвета голубой пастели.

— Тихо!! — приказала Пурпурная фея. — Лилиан, подойди!

Лилиан с опущенной головой подлетела и уселась у ее ног.

— Я тебе помогу, но с одним условием. Помнишь?

— Да, повелительница.

— Ты сказала, что все сделала, и я тебе поверила.

— Да, я это сказала.

— И в чем же дело?

— Мне чинили препятствия.

— Кто?

— Пикси.

Снова раздались смех и шушуканье. Феи подняли шум.

— Пикси, какой ужас, — выпалила алая фея.

— Ай, какие эти пикси нехорошие, — поддержала ее фея желто-лимонного цвета.

— Пикси всегда виноваты, нам это уже известно, — сказала фея цвета зеленой пастели, рассмеявшись, точно канарейка.

— Лилиан уже однажды была жертвой шуток пикси. Вспомните! — снова раздался холодный голос феи желто-лимонного цвета.

Лилиан, расстроенная крохотная Фиалковая фея, замахала крылышками, улетела на край опушки, подальше от общества себе подобных, и заплакала навзрыд.

Страдания феи были столь драматичны, что в лесу все стихло. Умолкли не только феи, почтительное молчание хранили также совы и филины, сочувствуя Лилиан.

— Лилиан, мы не хотели напоминать тебе об этом, — от имени всех заговорила фея темно-серого цвета.

— Лилиан, мы не собирались печалить тебя, — извинялись некоторые феи, впавшие в смущение.

— Да, вы не собирались, но намеренно бередили ее раны, — возразила Пурпурная фея, которая подлетела к крохотной фее и погладила ту по головке. — Ну, не плачь, ничего не произошло, я верю тому, что ты сказала.

— А пикси? — спросила сине-кобальтовая фея, отличавшаяся глухотой.

Пурпурная дама, совершенно изменившая свое отношение к случившемуся, проворчала:

— Я больше не хочу слышать об этом происшествии! — ее голос прозвучал столь решительно, что остальные феи испуганно замахали крылышками, рассыпая порошок, который на мгновение скрыл опушку, а затем осел на лесной кустарник.

Марина, державшаяся за ветку, чтобы не упустить ни единого слова, почувствовала, как у нее щекочет в носу. Щекотание усиливалось. Марина уже опасалась, что чихнет, и тогда все пропало, но, к счастью, она сдержалась и подавила предательский чих.

Пурпурная дама казалась сердитой, и ей совсем не хотелось выводить ее из себя.

— Уже семь лет мы танцуем и поем в лесу без плясуна, разве не так?

— Да, повелительница.

— Поэтому и сегодня ночью мы будем танцевать и петь одни. Пусть начнется праздник!!!

Тот, кто ни разу не присутствовал на ночном празднике фей, даже не может себе представить опьяняющее безумство, которое охватывает тех, кто слышит их песни и видит их пляски.

Голоса фей заставляют бледнеть ветер, который качает тростник. Их крохотные тела напоминают легчайшие перышки, которые сходятся и расходятся, образуя невероятные фигуры из калейдоскопа фантастических цветов.

Марина пришла в восторг от спектакля, который разыгрывался под ее ногами.

Вдруг девушка почувствовала, как по ее венам обильно потекла энергия, придавая силы всему ее телу. Она больше не чувствовала ни холода, ни сырости, ни голода. Она больше не замечала ни оцепеневших мышц, ни жгучей боли царапин.

Опушка леса озарилась волшебством, и Марина, простая смертная, проникшая на запретную территорию, оказалась в самом центре этого мощного потока магической энергии.

Волосы Марины становились мягкими, кожа белой, руки крылатыми, глаза блестящими, а ее лицо озарила широкая улыбка.

Вскоре девушке показалось, будто ее тело стало столь же легким, как и у крохотных фей, и невесомым, точно листок.

Она поняла, что ее пропитал золотой порошок фей, после чего она сама стала излучать свет. Марина чувствовала, будто пропиталась благополучием, и уже уверовала, что больше с ней ничего плохого не может случиться, ибо жизнь ее стала одним счастьем.

Эти мысли показались ей очень возвышенными, и она ощущала себя почти философом. Жаль, что недавно обретенная сообразительность не предостерегла ее о том, что столь необычное приключение может вот-вот лопнуть, как мыльный пузырь, именно из-за порошка фей.

Так оно и случилось, когда Марина вновь ощутила в носу невыносимое щекотание, снова вызвавшее у нее смертельно опасное и ужасное желание чихнуть.

Ей захотелось потереть нос, чтобы предотвратить неизбежное, однако, отпустив ветку, она потеряла равновесие и повисла в воздухе, совершая странные пируэты и пытаясь вернуть своему телу прежнее положение.

Марина хотела почесать нос правой рукой (или наоборот?), но из этого ничего не вышло; она скользнула в пустоту, в мгновение ока сообразив, что безудержно падает. Девушка отчаянно пыталась зацепиться за листья, но те не выдержали, оторвались от ветки и остались у нее в руке, а Марина ринулась в пустоту, не издав ни единого звука, но приземлившись с оглушительным грохотом.

Она лежала посреди опушки, одуревшая и расстроенная, чихала и спустя некоторое время открыла глаза.

Кругом царила жуткая тишина.

Все это экстрасенсорное приключение, пережитое ею со столь яркими впечатлениями, улетучилось в считанные мгновения. Ощущение легкости тоже. Марина снова почувствовала, что стала смертной, тяжелой, точно яблоко, которое притягивает земля.

Она медленно пошевелила пальцами ног, затем пальцами рук, стала осторожно поднимать руки и ноги, пока не удостоверилась, что они целы.

С ней, вроде, ничего страшного не случилось. Если ей удается выжить назло феям, это само по себе можно считать героизмом. Но не требовалось большого ума, чтобы догадаться, что она испортила тем праздник.

Рядом с головой Марины зашуршали крылышки, и голос Лилиан вынудил ее открыть глаза.

— Просыпайся! — крикнула Фиалковая фея.

— Я погибла? — поинтересовалась Марина.

Феи, подстегиваемые природным любопытством, окружили ее и стали высказывать свои мнения:

— Ты всего лишь здорово шлепнулась о землю, — заметила умная фея небесно-голубого цвета, улыбаясь и морща веснушчатый нос.

— Девочка, ты вся пропиталась золотым порошком, — упрекнула ее фея красного цвета, которая больше своих подруг заботилась о чистоте.

— У тебя пальцы в шоколаде, — обратила внимание Марины фея белого цвета с безупречно чистыми крылышками.

— К тому же ты очень худа, — с удивлением заметила фея цвета охры.

— Какой ужас! У тебя глаза разного цвета, — уточнила фея желто-лимонного цвета, которая всегда вела себя очень шумно.

Марина расплакалась. Этого ей только не хватало: у нее выпала одна линза, с таким же успехом можно было сказать, что она потеряла ее, ведь ночью в лесу, засыпанном опавшими листьями, и нечего было думать о том, чтобы ее отыскать.

Как неприятна действительность!

— Черт подери! — воскликнула Марина, поднимаясь, что явно свидетельствовало о недостатке ее воспитания. Позднее она пожалеет об этом.

Громогласный голос, не соответствующий размерам крохотного горла, откуда он исходил, остановил ее на месте.

— Девочка, как, по-твоему, куда это ты собралась?

Марина и правда почувствовала себя девочкой. Устыдившись, она опустила голову и извинилась перед Пурпурной феей.

— Простите, мне не хотелось прерывать ваш праздник.

— Ты это уже сделала. Ты испортила праздник фей!

Марина хотела вести себя как можно естественней, и, стряхивая крошки листьев со своей мини-юбки, она добавила:

— Не волнуйтесь, я немедленно уйду, и вы сможете продолжить веселье.

Однако стоило только ей сделать шаг, как Пурпурная фея рассердилась и взмахнула своей палочкой.

— Стой на месте, невоспитанная девица, тебе остается лишь кричать ослицей!

— ИАООО-ИАООО, — тут же выдала Марина, крича ослицей, и увидела, как у нее вырастают длинные уши и шерсть, а руки превращаются в копыта.

Марине хотелось кричать и молить Пурпурную фею, чтобы та остановила действие чар, однако ее ослиный крик становился все протяжнее и невнятнее.

— ИАООО — ИАООО — ИАООО — ИАООООООООО!

Сначала наступило крайнее изумление, потом началось веселье.

Пурпурная фея и Лилиан удивленно переглянулись, остальные феи разразились безудержным смехом.

— Как весело! — радостно захлопала в ладоши фея ярко-красного цвета. — Споем что-нибудь!

— Пляши, ослица, пляши! — поддержала ее фея сине-кобальтового цвета.

Марина смотрела на свои руки, превращающиеся в волосатые ноги.

Ей было страшно наблюдать за собственным преображением, но она решила молчать, ибо понимала, что стоит только сказать или спросить о чем-то, как она закричит ослицей.

— Смотрите, ей придется удалять растительность, — язвительно указала на нее фея красно-макового цвета.

Лилиан с удивлением рассматривала Марину.

Заклинания феи множество раз не достигали своей цели, и вдруг Марина отреагировала на волшебное заклятие, решительно произнесенное Пурпурной феей.

Невероятно! Что произошло? Была ли это случайность или изменилась природа Марины?

— У кого-нибудь найдется морковка? — ехидно спросила фея зелено-тыквенного цвета.

Взволнованные феи захохотали и закричали еще громче.

Лилиан раздражали насмешки подруг, и интриговало происходящее. Она взмахнула палочкой.

— Пусть у бестии с острыми зубами появятся три головы, три огнедышащих языка, три страшных морды и шесть горящих глаз!

Задетая палочкой Лилиан, Марина упала на землю.

Ее тело извивалось, точно раненая гусеница, и если бы ей сказали, что его распиливают на кусочки, она бы поверила этому — столь ужасно было чувствовать, как оно распадается, и осознавать, что не только твои мысли, но и зрение, слух и обоняние разделяются на три части.

Когда прекратились страшные конвульсии, Марина тремя парами глаз заметила ужас на лицах фей.

— Дракон! — в один голос воскликнули некоторые из них.

— Ужасный зеленый дракон из Малькольма! — трубным голосом поспешила возвестить фея желто-лимонного цвета, самая болтливая из всех.

— Феям не вообразить большего кошмара, — в ужасе прошептала фея цвета синей пастели.

— Наверное, я заплачу от страха, — заявила фея темно-серого цвета.

Ободренная паникой, которую она вызвала, и повинуясь смутному инстинкту, Марина впилась шестью глазами в многоцветное облако фей, которые неразумно сбились кучей перед ее страшными мордами, открыла пасти, и из каждой, точно кнут, со скоростью света вылетел язык и обхватил свою собственную жертву.

Один язык устремился к фее желто-лимонного цвета, и та начала вопить как сумасшедшая, второй язык метнулся к фее темно-серого цвета, которую беда, кажется, заранее выбрала своей целью, а третий скользнул к фее ярко-красного цвета. Та разок-другой хлопнула глазками, закрыла их и лишилась сознания.

Однако Марина их не проглотила. Хотя ее языкам не хотелось возвращаться на исходные места, она отказалась повиноваться инстинкту.

Марина смутно думала о здравом смысле.

«Я ведь человек, а люди не питаются феями», — наивно заявила она самой себе.

Хотя, по правде говоря, она бы с огромным удовольствием схватила всех летуний зубами и жевала бы, и жевала, точно земляничную жвачку.

Крики оглашали лес, уцелевших фей, летавших по кругу, охватил страх, от которого те обрушили на голову Марины золотистое облако порошка.

Марина сопротивлялась позывам своего огромного тела и алчных ртов и чувствовала, что ее воля угасает.

К счастью, Пурпурная фея проявила решимость.

— Ты девушка и девушкой станешь, вернись в свое тело и отойди на шаг назад.

Три языка отпустили своих жертв, и Марина снова упала, содрогаясь в страшных конвульсиях. Превращаясь, она даже не могла думать.

Марина чувствовала, как ее мысли сжимаются и сталкиваются одна с другой. В ее голове путались воспоминания о мультфильмах и экскурсиях с лекциями на общественные темы.

Наконец боли прекратились, тяжесть в теле исчезла, и она снова стала Мариной.

Открыв глаза и увидев свое золотистое тело, девушка поняла, что порошок фей не только вынудил ее чихать и сверкать, а также сделал уязвимой для заклинаний.

Лилиан пришла к тому же заключению и обратилась лично к Пурпурной фее:

— Она не поддавалась чарам, однако под воздействием порошка фей их сила возросла в тысячу раз.

Пурпурная фея слушала ее с хмурым видом. Она думала.

— Никогда не видела ничего подобного, — процедила она сквозь зубы.

Затем резко приказала другим феям:

— Сию минуту приведите ее в порядок.

Тут же зашуршали листья, которыми летуньи отчаянно начали тереть тело Марины, и она лишилась своего блеска и благополучия.

Как только она начала дрожать, коснувшись рукой лишенной растительности коленки и макушки головы, Пурпурная фея недовольно сморщила нос.

— Без волшебного порошка на нее смотреть противно! Я представляла ее более привлекательной!

Лилиан согласно кивнула. Внешний вид Марины вызывал жалость.

— Объясни, какое наказание заслуживает смертная, которая шпионит за феями и присваивает их способности.

Лилиан не знала, что делать, и Марина начала догадываться, что намерения Пурпурной феи гораздо серьезней, чем ей казалось.

Лилиан не решилась ни вмешаться, ни защитить ее.

— В таком случае я тебе скажу сама, дорогая девочка. Ты никогда больше не вернешься в мир смертных. Тайна фей не может быть известна обычному существу.

Марина задрожала как осиновый лист, и ее зубы застучали, точно кастаньеты.

— Прошу тебя, Лилиан, — взмолилась она. — Объясни ей. Это ты меня привела сюда.

И Лилиан заступилась за нее.

— От нее зависит, явится ли сюда наш плясун. Мы не можем применить к ней это наказание, — произнесла она робким голоском.

— Это правда? — громко спросила Пурпурная дама. — Ты знаешь, где наш статный кавалер?

Не оставалось сомнений, что речь идет о Патрике. Марина вспомнила бедного ирландца, спавшего под опавшей листвой, и ей показалось, что будет нечестно выдать им это тайное место.

— Он ушел, — заявила она, удивившись своей храбрости.

Анхела поступила бы точно так же. Анхела осталась бы верной парню, который целовал ее с такой страстью.

— Куда?

— В Дублин.

— И почему ты не ушла вместе с ним?

— Было очень темно, я услышала шум, подошла к опушке посмотреть, что происходит, и заблудилась.

— В таком случае он, наверное, тоже не ушел слишком далеко.

Ситуация принимала опасный оборот…

— Он убегал быстро и, наверное, уже достиг людного места. И, скорее всего, уже обратился за помощью. Скоро сюда явится полиция.

— Сюда?

— Конечно. Меня начнут искать.

Феи заволновались и начали описывать круги. Непрошеные гости были им совсем не нужны, и меньше всего полицейские, разыскивающие заблудившихся девушек.

Лилиан снова вступилась за Марину.

— Отпустим ее. Эта девушка умеет держать слово. Завтра вечером она приведет к нам своего плясуна, как раз к началу конного выезда.

— Почему ты столь уверена?

Лилиан была очень уверена. Даже была готова поклясться на своих крыльях.

Пурпурная дама едва заметно моргнула.

— В таком случае сделаем исключение.

Лилиан дала Марине совет.

— Анхела, поклянись, что приведешь плясуна.

Марина боязливо протянула руку.

У нее не было большого выбора, тем более желания проверить на себе, смогут ли феи что-нибудь сотворить с ней. Однако лучше умереть, чем выдать свою любовь.

И тут в ее голове начала вырисовываться одна идея.

— Скажите, для чего вам нужны плясуны?

Феи разразились громким хохотом.

— Для чего нужны плясуны? — спросила одна из фей и подбоченилась.

— Деточка, нам, феям, нравится плясать, — сверкая глазами, призналась фея зелено-соснового цвета.

— Однако нам не хватает мужчин, плясунов, которые бы танцевали с нами. И даже если бы они не умели плясать, мы бы их научили. Нам нравятся красивые и обаятельные молодые люди, — назидательно пояснила фея цвета белой лилии.

Феи одобрили ее пояснение общим вздохом.

Марина улыбнулась.

— И вам нужен плясун, чтобы танцевать во время завтрашнего праздника?

Раздался громкий хохот.

— Не только. Он будет танцевать с нами вечно, — уточнила фея ярко-красного цвета.

Марина побледнела.

— Как это «вечно»?

— Вечно. В мире фей время не существует. Наши плясуны живут вечно, они навсегда остаются молодыми и ловкими, — уточнила Лилиан, ангельски улыбаясь.

Нет, Марина не могла отдать им Патрика и потерять его. Она только недавно встретила его, он был ее любовью, ее ставшей явью мечтой.

— А если я нарушу свою клятву, что со мной будет?

— Тогда тебя постигнет наше проклятие, дорогая девочка. Лицо твое покроется язвами, у тебя выпадут волосы, тебя начнет трясти лихорадка, в которой ты сгоришь, — изложила Марине ее ужасную жизненную перспективу Пурпурная фея.

— А если я не дам клятвы совсем?

— Мы уведем тебя с собой в наши жилища. И тебе придется проститься с миром смертных.

Марина торопливо протянула вперед руку, собираясь дать клятву. Она не была ни героиней, ни стойкой духом. К тому же, появившаяся у нее идея обрела более четкие очертания.

— Клянусь, что завтра вечером приведу вам плясуна.

— Ilrendit, ortglis, — Пурпурная фея скрепила ее клятву волшебными словами.

Марина снова быстро прокрутила в голове свой план. Феи получат своего плясуна, но им будет не Патрик.

Им станет тот, кто обрадуется предложенному феями фантастическому приключению. Им станет тот, кто не очень этому удивится, потому что действительность ему кажется столь банальной, что он вообще не обращает на нее внимания. Им станет тот, кого никто никогда не хватится.

Кого может заинтересовать — будет в реальном мире на одного компьютерного фанатика больше или меньше?

Марина

Довольная Марина отключила мобильный. Цицерон будет ее ждать, она отоспится у него, а потом уговорит его отправиться с ней в лес. Так она убьет двух зайцев одним выстрелом: ловко отведет от себя проклятье фей, доставив им нового плясуна, и проведет ночь без потрясений.

Цицерон доверял ей, и он не даст ее в обиду. По правде говоря, Марине было страшно возвращаться в злачное место, где обитала миссис Хиггинс со своими постояльцами.

Стараясь не думать о бедном Патрике, девушка бросилась вслед за феей, которая пролетела над кронами дубов и ждала ее у начала тропы.

Патрик лежал в дальнем углу поляны, наполовину засыпанный опавшими листьями, и Марина чувствовала себя скверно из-за того, что бросила его одного, скрытого лишь темнотой.

«Не холодно, не холодно», — повторяла она про себя, удаляясь от его тайного укрытия и представляя себе окоченевшее тело, ничем не защищенное от ливней, которые случались в этих местах нередко.

«Но ведь Патрик ирландец, он с детства привык к подобной сырости, и ничего не случится, если он проведет один день под открытым небом», — твердила она мысленно, пытаясь успокоить свою совесть. Как-никак она спасла ему жизнь и почти придумала, как увести его отсюда следующим вечером. Все прояснится, главное — найти его, когда она сюда вернется.

Зная, как плохо она ориентируется на местности, Марина решила запомнить знаки, способные помочь ей вернуться туда, где спрятан Патрик, а для этого воспользоваться приемом, которому ее научил Цицерон. Она приметила столетнее, наполовину сгнившее дерево, рядом с которым расположился муравейник, полоски жимолости, пересекавшие тропу, речушку, которая петляла в нескольких метрах слева от поросшей зеленоватым мхом скалы… Но вскоре в голове у нее все перепуталось.

Марина была не способна идти, слушать Лилиан и запоминать такое количество ориентиров. Она, городская девушка, не отличала иву от вяза, а поскольку сама нередко терялась среди линий метро и у выходов из кинотеатров, то нечего было и говорить о том, чтобы ей удалось сориентироваться на лесной местности, однообразной и сбивавшей с толку.

— Что с тобой? Ты что-то забыла?

Лилиан, провожавшая Марину сквозь чащу, заметила, что та вглядывается в дорогу, все время замирает на месте и беспрерывно оглядывается.

Опасаясь, как бы фея не раскрыла ее тайну, Марина решила отвлечь ее внимание.

— Меня спрашивали, выздоровеет ли Анхела, когда феи заполучат своего плясуна.

Последовал неожиданный ответ, отвлекший ее от намерения сосредоточиться на дороге.

— Разумеется. Это твоя задача, именно поэтому ты и прибыла сюда вместо Анхелы.

— Вот как? — с наивным видом уточнила Марина.

— Анхеле не захотелось отдавать феям Патрика, поэтому она и заболела.

Марина так и думала. Анхела была чиста, а она продолжает вести себя плохо. Анхела стала жертвой, а она — палачом. Анхела руководствовалась принципами, а она нет. Анхела не пряталась за чужой спиной, а она врала.

Она вела себя как мерзкая гусеница.

Удрученная таким открытием, Марина молча дошла до места, где должна была ожидать прибытия ночного автобуса. Она уселась на влажный асфальт, обхватила ноги руками, чтобы согреться, и вздохнула. Ей предстояло разгадать не одну загадку и узнать все, но надо было не сбиться с верного пути.

Марина подняла голову и взглянула на Лилиан.

— Расскажи мне все с самого начала.

— Что именно?

— Все. Хочу знать, почему я здесь, как ты познакомилась с Анхелой, почему меня подстерегают опасности и кто заколдовал мою сестру.

Лилиан вздохнула.

— Это давняя и печальная история.

Марине эти слова показались хорошим началом. Она страшно любила плакать, смотря кинофильмы.

— Рассказывай.

Лилиан начала вспоминать.

— Много лет назад у меня была девочка.

— Твоя?

— Нет, глупая. Она была моей малышкой, я за ней ухаживала. Эту малышку похитили феи.

— Ее похитили?

Лилиан стала терять терпение.

— С незапамятных времен мы заменяем девочкам из людского рода родителей. Похищенным девочкам. И не говори мне, что тебе это неизвестно, ибо об этом знают все.

Марина была ошеломлена. Она уже давно подозревала, что не входит в число «всех».

— Значит, ты похищенной малышке приходилась как бы приемной матерью.

Лилиан согласно кивнула, ее глаза наполнились слезами.

— Это была прелестная малышка, она росла среди нас, училась петь, танцевать, скакать верхом, после чего могла бы возглавить вместе с королем Финваной торжественный конный выезд, который происходит каждые семь лет.

— Король Финвана? — переспросила Марина с удивлением, какое у нее всегда вызывали новые имена.

— Монарх Туата Де Дананн. Капризный король, которому нравится общество молодых девушек из рода людей. Именно он возложил на меня обязанность ухаживать за той малышкой и научить всему, что она должна уметь делать.

— И что было потом?

— Ревнивая королева Оонаг велела похитить мою девочку, после чего я больше никогда ее не видела.

— Какой ужас!

— Ее увели пикси, и она пропала.

Какое-то время Лилиан молчала, а Марина сочувствовала ее горю.

Как подло поступили с ней пикси! Когда тех обвиняли в том, что они творят зло, фея вспоминала этот случай, стараясь смириться с пустотой в душе, с утратой, с неуверенностью.

— Мне очень жаль.

Лилиан вытерла слезу.

— Фее не полагается плакать, но я много лет отчаянно пыталась напасть на ее след. Я произнесла тысячу заклинаний, наложила множество чар. Все следы вели в твою страну, на Иберийский полуостров, где жили милезы. Мою девочку увели туда, однако все, что я смогла, — завлечь Анхелу в Дублин. Но это уже другая история.

Марина удивилась.

— Анхела — твоя девочка?

Лилиан безудержно расхохоталась.

— Анхела не та малышка, которую у меня похитили, но верно, она моя девочка. Сейчас у меня, кроме нее, никого нет.

Марина почувствовала нездоровое любопытство к истории своей сестры.

— И Анхела приехала в Ирландию под воздействием твоих чар?

Лилиан загрустила.

— Анхела приехала в Дублин три года назад. Она была необычной девушкой и тут же очаровала меня. Она пришла в лес одна, чтобы поиграть на скрипке. Я несколько ночей слушала ее, затем решила появиться перед ней. Анхела встретила меня непринужденно, ничего не опасаясь, ее не испугало то, что я фея. Она была одна, без подруг, и привязалась ко мне. — Лилиан вздохнула и робко добавила: — А я привязалась к ней.

Марина удивилась — трудно было представить такое отношение феи к ее сестре, девушке без духовных интересов.

— Значит, Анхела явилась в этот лес одна?

— Она была робкой и скрывалась от посторонних глаз.

— Робкой? Однако когда Анхела вернулась из Ирландии, проведя здесь свое первое лето, ее телефон трезвонил днем и ночью. Ее подруги и дружки занимали очередь у двери нашего дома, ожидая ее появления.

Лилиан вздохнула.

— Люди меняются. Под нашей опекой Анхела почувствовала себя в безопасности, и поэтому смогла завести новые знакомства.

— Под вашей опекой?

— Да, под моей, других фей и двора королевства Туата Де Дананн.

«Значит, она стала знаменитой в волшебном мире?» Кем только не была Анхела!

— Если вы все ее любили, кто же ее преследовал?

Лилиан не решалась ответить и молчала, однако Марина не думала отступать.

— Я должна знать все. Если хочешь завтра увидеть своего плясуна, ты должна мне объяснить, что происходит с Анхелой и кто ее враги. Если не расскажешь, я не смогу тебе помочь.

Лилиан сглотнула и продолжила.

— Ладно. Я пригласила Анхелу на праздник фей, чтобы она сопровождала наши игры музыкой. Она так и поступила. Скрипка Анхелы звучала всю ночь до того, как…

Марина выразила свое недовольство.

— Ты мне говорила, что никому из человеческого рода не дозволено участвовать в празднике фей, а теперь признаешься, что Анхела играла для вас на скрипке.

— Она была нашей гостьей. Если кто-то приглашен, с ним ничего не случится. Ты нарушила это условие, а это оскорбление.

Пристыженная Марина молчала. Все было ясно.

— Извини, продолжай. Ты говорила, что три года назад Анхела на празднике фей играла на скрипке, затем что-то случилось…

— Привлеченный звуками скрипки, на которой играла твоя сестра, на наш хоровод прискакал Финвана. Вот тогда он и познакомился с ней.

Марина затаила дыхание.

— Анхела знакома с королем?

— Разумеется. Финвана пришел в восторг от ее манер и внешности. Именно король назначил меня крестной матерью Анхелы, пригласив твою сестру участвовать в конном выезде этого года и предложив ей почетное место рядом с собой, — с грустью добавила фея. — Это место должна была занять моя девочка.

Марина переспросила, не в силах поверить:

— Ты говоришь, что Анхела должна находиться в конном выезде рядом с королем Финваной. Когда?

— Завтра.

Марина встревожилась.

— Но Анхела ведь не сможет, она лежит в постели вся в болячках и…

Лилиан внимательно взглянула на нее, и Марина догадалась о том, что задумала фея.

— Нет, нет, ни за что, только не подумай, что я…

Взгляд Лилиан выражал уверенность.

— Только так ты можешь помочь Анхеле!

— Иными словами, во время конного выезда я должна быть рядом с королем Финваной и выдавать себя за Анхелу… Я правильно поняла?

Лилиан кивнула. Марина задумалась.

— А потом? Я хочу знать, что будет, когда закончится выезд.

Лилиан вдруг занервничала.

— Тебе придется танцевать с ним во время праздника, который позже состоится во дворце.

Марина чувствовала себя растоптанной.

— Понятно. Но я ведь не умею ездить верхом, танцевать, не говорю ни на одном иностранном языке и с каждым днем все меньше похожу на Анхелу.

Лилиан отмахнулась от ее доводов.

— Все уже учтено, я наложу на тебя чары.

Марина рассердилась.

— Тебе не заколдовать меня!

Лилиан опустила глаза.

— Нет, сейчас я это смогу. Если обильно распылить порошок фей, колдовство на тебя отлично подействует. Это меня больше не волнует. Есть другая трудность…

Марине все это нравилось меньше и меньше.

— Какая — другая?

— Оонаг, королева.

Марина все поняла. То есть ей все стало яснее ясного.

— Это королева задумала похитить меня и велела пикси превратить мою жизнь в невыносимый ад, так?

Лилиан не сказала ни слова. Ее молчание обеспокоило Марину.

— Ты говорила, что она велела похитить твою девочку.

— Да, — призналась Лилиан.

— Затем она заколдовала Анхелу, а сейчас собирается избавиться от меня.

Лилиан не стала оспаривать подобное заключение, однако Марина взглянула на все с другой стороны и тут же внесла уточнение.

— Постой. Нет, этого быть не может. Ты сама мне говорила, что Анхелу наказали за то, что она не захотела отдать плясуна.

Лилиан переживала неприятные мгновения. Марина продолжала делать выводы.

— Значит, Оонаг здесь ни при чем. Если королева считает, что я Анхела, тогда она не знает, что настоящая Анхела лежит в постели, покрытая язвами. Если бы Оонаг заколдовала ее, то знала бы, что я не Анхела. Кто же в таком случае проклял Анхелу? Кто влюблен в плясуна?

Лилиан какое-то время колебалась, затем призналась шепотом:

— Пурпурная фея.

— Пурпурная фея? — воскликнула удивленная Марина. — Стало быть, Пурпурная фея — это и есть другая трудность?

— Да.

— А почему вдруг Пурпурная фея запала на Патрика?

Но Лилиан стала терять терпение.

— Что ты нашла странного в том, что ведьма влюблена в смертного?

Марину смутила куча новой информации, и ей показалось, что она запуталась в ней.

— Но почему именно в Патрика? Почему Пурпурная фея просила мою сестру привести именно Патрика?

Фиалковая фея мобилизовала последние остатки терпения.

— Анхела часто приходила в лес и однажды привела с собой Патрика, чтобы показать ему свои владения. Я их оберегала, но вела себя осторожно и держалась в стороне. Лаудри, темно-фиолетовая фея, их обнаружила, после того как Патрик достал губную гармонику и начал играть на ней, а потом танцевал с Анхелой. Та рассказывала нам о Патрике удивительные истории, и всем феям захотелось с ним познакомиться. Пурпурная фея приказала Анхеле привести его на поляну и отдать нам за все оказанные ей услуги. Именно Пурпурная фея захотела, чтобы Патрик стал плясуном.

— Иными словами, только темно-фиолетовая фея видела Патрика в лицо и только ей известно, что он играет на гармонике?

— И что он рыжий.

— Понятно, — кратко сказала Марина, подумав про себя, как нелегко ей будет перекрасить Цицерона.

— И когда это случилось?

— В прошлом году.

— Но Анхела заболела только сейчас. Почему ждали одиннадцать месяцев, чтобы отомстить ей?

— В прошлом году Анхела поклялась, что приведет плясуна этим летом, однако несколько дней назад решила нарушить клятву, и тогда ее постигла кара пришедшей в ярость Пурпурной феи.

Марина испытывала недостаток протеинов и чувствовала, что ее голова реагирует вяло. Она поверила Лилиан лишь наполовину.

— И ты решила привести меня, чтобы я, с одной стороны, сошла за Анхелу, затем угодила Финване, а с другой, заманила Патрика с его гармоникой в лес и разрушила чары Пурпурной феи. А еще, оказывается, меня преследует Оонаг. Как тебе удастся сделать так, чтобы Финвана поверил, что я Анхела, и чтобы к утру я могла держаться в седле, танцевать, петь и говорить на тысяче языков?

Лилиан улыбнулась.

— Доверься мне.

— А если я не приду? Если я пришлю плясуна, а Финвана останется без спутницы?

Лилиан пребывала в нерешительности.

— Король так рассердится, что перевернет все вверх дном, пока не найдет Анхелу и не избавится от нее.

— Он так сделает?

— Он самый могущественный монарх волшебных королевств. Финвана не терпит пренебрежительного к себе отношения и отличается крайней злопамятностью. Поверь мне. Если ты так поступишь, Анхела погибнет.

Марина видела, что ее задача с каждым разом становится все труднее и сложнее.

— Не лучше ли тебе найти белокурую ирландку, которая играет на скрипке и говорит на иностранных языках?

Однако Лилиан была непреклонна.

— Это невозможно. Волшебство имеет свои пределы. Нам не дано превратить незнакомую девушку в Анхелу. Ты ее знаешь, у вас много общего, чары действуют только на тебя.

Марина неохотно смирилась со своей участью. Если она не уступит, Анхела погибнет. Если не привести плясуна, ей тоже конец. Она была связана по рукам и ногам.

— Ладно, договорились, хотя мне все равно не очень понятно.

— Сегодня вечером ты вернешься в лес вместе с Патриком, а я займусь остальным. К тому же, когда ты приведешь Патрика, Анхела выздоровеет.

У Марины спала пелена с глаз.

— В таком случае сюда могла бы прийти и Анхела, разве не так?

Лилиан побледнела и какое-то мгновение не знала, что ответить.

— Жизни Анхелы грозит опасность. Мы не можем снова ставить ее под удар. Даже если Анхела выздоровеет, она останется очень слабой.

Анхела была настоящей героиней, она оберегала Патрика ценой собственной жизни!

— Ей стало хуже?

— У нее сходят ногти, а кости сжимаются.

Марина испугалась.

— Анхела уменьшается?

— Каждый день она становится меньше на один сантиметр.

Марина поднесла руку ко рту.

— Но, но… Тебе не приходило в голову, что плясуну необязательно быть Патриком?

Лилиан такое не приходило в голову.

— Почему ему необязательно быть Патриком?

Марина допустила оплошность.

— В мире полно парней, можно уговорить кого-нибудь из них пойти со мной в лес, прихватив с собой гармонику.

— А волосы? — возразила фея.

— Подумаешь! На голову можно надеть шапку или покраситься.

Лилиан почесала свою крохотную головку.

— Это точно.

Марина уже придумала, что сказать дальше.

— Если завтра Патрик вдруг откажется пойти со мной, я приведу другого парня. Того, кто не боится страдать.

Лилиан громко расхохоталась.

— Страдать? Жить среди фей — разве это значит страдать? Ты сильно ошибаешься. Любой мужчина с радостью жил бы среди нас!

Марина удивилась.

— Ты так думаешь?

Лилиан повеселела и снова начала летать кругами.

— Ни одному из наших плясунов и в голову не приходила мысль о побеге. Мужчины, которые поют и танцуют вместе с нами, счастливы. Они пьют амброзию, влюбляются в фей и долго спят. Им не надо работать, они не стареют, не закладывают недвижимое имущество, у них нет детей, они не знают, что такое ревматизм или зубная боль. Разве это не счастье?

Такого поворота Марина не ждала. Вдруг ей стало очень хорошо. Цицерон всю свою жизнь мог только мечтать о таком предложении. Марина подарит ему ключ к счастью.

Ожидая ночной автобус, Марина с гордостью размышляла о задуманной подмене, спасении Патрика и вечной благодарности Анхелы, Анхелы без волшебных способностей, без ауры, самой обычной Анхелы.

Марина думала и о многом другом… И ей стало чуть лучше. Но только на мгновение.

Едва она устроилась на скрипучем сиденье, как ей в голову стали лезть разные назойливые мысли. А если Оонаг найдет ее, что королева с ней сделает? А если Финвана обнаружит обман, что с ней будет? А если она упадет с лошади? А если она, танцуя, наступит королю на ногу? А если она не сумеет правильно обращаться со столовыми приборами?

Хотя самая большая трудность, с которой ей придется столкнуться, заключалась не в этом. Марину изводил мучительный вопрос — с кем из сестер останется Патрик, если Марина удачно провернет это дело, он вернется домой и увидит там Анхелу целой и невредимой?

Продолжение истории читайте во втором томе дилогии «Заклятье феи» — «Избранница»