Ловушка для двоих

Первым, что увидел Валька, очнувшись, был дом. Огромный, высоченный и широченный, простирающийся в стороны и вверх, насколько хватал глаз. С полминуты Валька ошарашено смотрел на него, пытаясь сообразить, откуда здесь дом, почему именно дом, почему именно здесь, и вообще какого чёрта. Сообразить упорно не получалось. Тогда Валька закрыл глаза и принялся уговаривать себя, что спит.

Если человек видит всякую несуразицу, лениво размышлял Валька, значит, он думает, что спит. Так, по крайней мере, написано в книжках, в которых авторы заставляют разных бедолаг видеть означенную несуразицу. Потом обычно бедолага совершает нечто идиотское, в результате чего убеждается, что вовсе не спит. К примеру, щиплет себя за задницу. Валька, не открывая глаз, нашарил рукой задницу и от души совершил искомое действо.

— Кретин, — поставил себе диагноз Валька, потирая пострадавшее место. — Хорошо ещё, не догадался для проверки съездить себе по морде. Ладно, открываем глаза и убеждаемся, что никакого дома нет.

Дом, однако, всё так же стоял на прежнем месте и всё так же загораживал перспективу. Валька чертыхнулся и в следующий момент осознал, что откуда здесь дом, не столь важно, а важно как раз, откуда здесь он сам и, собственно, где это «здесь». Леность мыслей внезапно ушла, сменившись испугом. Валька рывком сел, а через секунду вскочил на ноги. То, что он увидел, превратило испуг в обжёгший внутренности страх. Валька с трудом удержался, чтобы не заорать.

Дом тянулся вдоль улицы в бесконечность, сливаясь вдалеке с горизонтом. Крышей он подпирал небо. Улица была совершенно прямая, узкая и безлюдная, а по другую её сторону громоздился ещё один дом, точно такой же, как первый. Валька задрал голову и проводил взглядом синюю полоску неба, зажатую между домами и заодно с ними убегающую в никуда. Всё вместе было похоже на пенал, перетянутый сверху синей обёрточной лентой, а он, Валька, невесть как оказался на дне этого пенала, выстланном… чёрт, чем же выстланным? Валька опустил очи долу. А хрен знает чем, понял он секунду спустя. На асфальт это было не похоже, на бетон тоже, скорее смахивало на пластик или линолеум. Зеленовато-серая ровная поверхность, Валька шаркнул ногой, слегка шершавая. Да что за чертовщина, в конце-то концов!?

Осознание, что именно за чертовщина, незамедлительно поступило, и испытываемый доселе страх превратился в ужас. Последним, что Валька помнил до того, как оказался здесь, был пригородный перрон. Никитич зазвал в деревню, обещал собственного изготовления клюквенную настойку и баню. Были ещё какие-то мужики, то ли знакомые Никитича, то ли родственники. С настойкой расправились быстро, потом её сменила водка, за ней самогон, и про баню забыли. Валька почти не пил, не хотелось, да и не любил особо это занятие. А потом он поцапался с одним, слово за слово, едва до рук не дошло. Никитич уже не вязал лыка, и Валька, плюнув, наскоро оделся и пошёл на выход. Затем, оскальзываясь и матерясь, трусил по едва различимой тропке через занесённое снегом бескрайнее картофельное поле. Наконец, одолел его и поспел-таки к последней электричке. Топтался на платформе на пару с какой-то девчонкой в вязаной шапочке, из-под которой на спину падали длинные тёмные волосы. Потом вдали показался свет, он стремительно приближался, становился всё ярче, и Валька ещё подумал, что поезд идёт слишком быстро, едва не летит. А затем была вспышка, болью резануло по глазам, и…

Валька отчётливо понял, что произошло. На поезд он не сел. А значит…

Внезапно его отпустило. Ужас ушёл, на душе стало вдруг легко, и появилось даже некое любопытство. Его явно столкнули с платформы под колёса. И он, Валька, умер. Взял и врезал дуба, по-другому происходящее не объяснить. А этот весёленький антураж вокруг, надо понимать, чистилище. Или что там бывает после склеивания ластов.

— Дважды кретин, — отозвался внутренний голос. — Дублёнку тебе в чистилище что, в нагрузку дали?

Только сейчас Валька обратил внимание, что он вовсе не гол, как полагается всякому приличному покойнику, а, наоборот, одет в тот же наряд, в котором выскочил из прохудившейся деревенской избы. А прошибший его пот, получается, не от страха, а попросту от того, что жарко.

Валька скинул дублёнку, стянул вслед за ней свитер, упрятал его в рукав. Стащил с головы ушанку, утрамбовал её в рукаве вслед за свитером. Критически осмотрел утеплённые ботинки и, ввиду отсутствия сменной обуви, решил терпеть. Перекинул дублёнку через плечо и заорал что есть силы:

— Есть кто живой!!!?

С минуту Валька без всяческого успеха надрывал глотку. Затем выдохся, бросил дублёнку под ноги, уселся на неё и, уставившись на дом, принялся его изучать. Приближаться он опасался — был этот дом какой-то неправильный и излучал смутную угрозу. Неправильность была во всём. И в строго параллельных рядах прорезанных через равное расстояние в стене окон. И в прямоугольниках кремового цвета панелей, одинаковых, без единой щербины или выбоины. И в чёрных, вбитых через каждый десяток панелей дверях.

— Бред, — сказал Валька вслух. — Бред бредовый.

Он поднялся и, поборов страх, решительно двинулся к ближайшей двери. Осмотрел её — дверь как дверь, одностворчатая, чёрная, с массивной серебристой дверной ручкой справа. Валька выдохнул, отжал ручку и рванул её на себя. Дверь отворилась — бесшумно, даже не скрипнула, и Валька, прижавшись спиной к косяку, опасливо заглянул в проём. То, что он увидел, было настолько нелепым, что перекрывало по степени вложенного идиотизма всё остальное. Никаких лестниц, этажей, перекрытий за дверью не было. Вообще. А была за ней ещё одна улица, точно такая же, как предыдущая, и точно такой же дом, как два первых, по другую её сторону.

Это не дом, понял Валька, это всего лишь стена. Бессмысленная, бесконечная стена с бесполезными, несуразными окнами во всю длину. Кремовая. Вот же чертовщина. И, надо понимать, то, что напротив, тоже стена. Валька рысью пересёк улицу, которая, как выяснилось, оказалась вовсе не улицей, а коридором. Отворил такую же дверь, через которую только что проник, и убедился, что открывшаяся панорама идентична двум предыдущим.

Следующие пять минут Валька потратил, вдумчиво излагая, что он думает о том, кто всё это затеял. Затейник, однако, кто бы он ни был, проявлять себя не спешил и на Валькино красноречие не реагировал. Когда запас идиом, наконец, иссяк, Валька в сердцах плюнул, со злостью швырнул оземь многострадальную дублёнку и от души наподдал ей ногой. Затем опустился на неё и принялся размышлять.

Итак, он оказался в ловушке. Что это за ловушка, откуда взялась, и кто его, Вальку, в неё поймал, неизвестно. Как поймал — тоже, а тем более зачем. Больше всего ловушка смахивает на киношные декорации. Бессмысленные декорации для бестолкового фильма. А Валька, получается, статист и участвует в массовке. Без самой массовки и без малейшего желания участвовать. Значит, так: вымахнул из подлеска режиссёр. Рассеянный такой, возможно, поддатый и наверняка малоадекватный. Смотрит — отирается на пригородной платформе Валька, несомненная находка для мирового кино. Соответственно, режиссёр его оприходует и — к делу. Как оприходует, опять-таки неизвестно. Допустим, гипнотизирует, этакий продвинутый режиссёр, из передовых. И велит отвезти сюда да и бросить. Для лучшего изучения декораций и вживания в роль.

Вариант с режиссёром казался не слишком-то состоятельным, но лучшего Валька не нашёл. Тогда он поднялся, секунду помешкал, выбирая направление, пришёл к выводу, что один чёрт, и размашистым шагом двинулся вперёд. Минут десять ничего не менялось — всё те же нашпигованные прямоугольниками окон и дверей стерильные кремовые стены тянулись по обе руки и сливались вдалеке с горизонтом. Затем, однако, горизонт стал приближаться, и, вглядевшись, Валька увидел ещё одну стену, узкую и серую, в которую упирались те две, вдоль которых он двигался. Там мог быть выход, и Валька ускорил шаг, а затем и побежал. Вскоре он уже нёсся вперёд, обливаясь потом и задыхаясь, и серая поперечная стена всё приближалась, и Валька уже ясно видел, что она глухая, а значит — перед ним не выход, а тупик. Достигнув её, он в этом убедился. Новая стена была сплошная, гладкая и слегка вогнутая. Валька бросился к ближайшей двери, прорвался через неё и удостоверился, что видит картину, идентичную предыдущей. Ещё одна дверь, новый коридор, новая стена и новый тупик. И та же аквамариновая поверхность над головой.

Валька застыл на месте. Он понял, фрагменты сложились в единое целое.

Не пенал — барабан. Здоровенный, бестолковый барабан, рассечённый кремовыми вертикальными перегородками и затянутый поверху синей тканью. И он, Валька, на дне этого барабана, неизвестно как и зачем в него угодивший. И брошенный. Без еды и питья.

Пить внезапно захотелось отчаянно. Валька заметался. Сколько человек может прожить без воды? Сутки? Двое? Вот же проклятье! Валька вновь побежал. Быстро устал, замедлился, перешёл на шаг и механически, едва переставляя ноги, побрёл вдоль бессмысленных стен с нелепыми дверями, вдоль всего этого однообразия, вдоль…

Красную дверь он увидел внезапно и даже не сразу понял, что она отличается от остальных, чёрных. А когда понял, бросился к ней, дрожащими руками вцепился в ручку, отворил и… Он увидел всё сразу. Стену, выгнутую в полукруг и образующую, таким образом, площадь. Бьющий посреди площади фонтан. И погрузившую в фонтанную струю руки девушку.

Девушка вскрикнула и шарахнулась прочь, но в следующий момент бросилась Вальке навстречу. Он узнал её ещё до того, как обнял, прижал к себе и, неловко путаясь пальцами в длинных каштановых волосах, забормотал что-то утешительное. Это была та самая девушка, которую он видел тогда, на платформе, сразу перед тем, как всё это с ним случилось.

Девушку звали Дашей. Ей было двадцать семь лет, на два года меньше, чем Вальке, жила она в Москве и преподавала литературу в школе. Она так же, как и Валька, ждала последнюю электричку, и так же, как и он, очнувшись, решила, что спит, а потом, что умерла или погибла. Вот только выводы после того, как убедилась, что бодрствует и жива, Даша сделала другие.

Поначалу ошеломлённый этими выводами Валька усердно сопротивлялся и отчаянно спорил, затем сник. То, что говорила Даша, было невероятно. Это было даже несуразней, чем идиотская система параллельных стен и обрывающихся в тупики коридоров. Однако, несмотря на полную нелепость, а может, отчасти и благодаря ей, Дашины слова прекрасно ситуацию объясняли и не оставляли в ней ни пустых мест, ни лакун.

— Пришельцы, Валя, пришельцы, — терпеливо втолковывала Даша. — Чужие, инопланетяне, называй, как хочешь. А мы сейчас — на их космическом корабле. Который куда-то летит, хотя мы и не чувствуем этого.

— Но почему они похитили именно нас? — запальчиво придирался Валька. — Зачем мы им? Для чего? Эти дурацкие стены, окна, тупики — за каким чёртом всё это нужно? А теперь ещё и фонтан.

— Я думаю, нас пока изучают. И готовятся к контакту. А окна, стены и прочее — они лишь пытаются смоделировать для нас привычные условия обитания. То, что вокруг нас — фактически, город. Вернее, макет города, очень грубый и приблизительный, судя по всему, город в первом представлении. В их представлении, разумеется. Но они пытаются его приспособить для нас.

— Да как приспособить-то? — загорячился Валька. — Хорошо, пускай будут пришельцы, хрен с ним. Извини, вырвалось, — сконфузился он.

— Ничего, — спокойно сказала Даша. — Можешь выражаться. Я не тепличный цветок, и от пары-тройки специфических слов не завяну.

— Ладно, — Валька неожиданно почувствовал некоторое облегчение и поймал себя на том, что девчонка ему нравится. Не красавица, однако вполне симпатичная, взгляд карих глаз немного строгий, но учительницам, наверное, и пристал именно такой. И — надо же, как держится, а он тут раскис, да ещё едва истерику не закатил. Надо собраться, взять, в конце концов, себя в руки. — Как они приспосабливают к нам этот город? — стараясь, чтобы голос звучал ровно, повторил вопрос Валька. — Я пока что никаких приспособлений не видел.

— Видел, только не обратил внимания, — Даша едва заметно улыбнулась. — Тебе ведь было жарко сначала, ну, сразу после того, как пришёл в себя?

Валька кивнул и растерянно покосился на брошенную поодаль дублёнку. Так и есть, понял он, а ведь я даже не подумал об этом, вернее, забыл напрочь.

— И мне было жарко, — Даша вновь улыбнулась. — А потом перестало. Они снизили температуру, регулировали её до тех пор, пока она не стала для нас подходящей и привычной. По-видимому, они считывают наши мысли или, скорее, не мысли, а ощущения. Значит, они скорректировали температуру, а потом нам захотелось пить. И они дали нам это, — Даша кивком показала на фонтан. — Наверное, его изначально не было, но они построили. И довольно быстро, а затем обозначили проходы к нему.

— Похоже, — признал Валька. — Действительно, похоже на то. Подожди-ка, сейчас проверим. Я, например, не отказался бы чего-нибудь сожрать. Извини, съесть.

Он сосредоточился и принялся представлять, что бы он не прочь был сейчас съесть. Вообразил для начала отбивную, хрустящую, хорошо прожаренную, на косточке. От отбивной перешёл к бифштексу, за ними последовали шашлык, охотничьи сосиски, крабовый салат. Борщ, окрошка, харчо в горшочке, рассольник. Фрукты обязательно — яблоки, мандарины, виноград…

— Знаешь, мне немного не по себе, — призналась Даша, когда Валька, наконец, исчерпал список гастрономических изысков. — Я навоображала сейчас всяких вкусностей. Только откуда они всё это возьмут, а даже если возьмут, то как нам доставят? Мне кажется, метрдотелей и официантов здесь нет.

— Один есть, — буркнул Валька и поднялся. — Хотя и самозваный. Посиди пока, а я схожу, прошвырнусь на предмет жратвы. Если то, что ты сказала, правда, она должна быть где-то неподалёку.

— Я с тобой, — поспешно сказала Даша. — Пожалуйста, — добавила она умоляюще. — Понимаешь, пришельцы, иной разум, контакты — всё это хорошо, конечно. Только мне страшно, — она опустила глаза. — Если честно, я едва не трясусь от ужаса. Всё может оказаться совсем не так, как я расписала. Они, возможно, изучают нас вовсе не для контакта.

— А для чего же?

— Например, ставят лабораторные опыты. А потом, когда им надоест… — Даша осеклась, в уголках глаз у неё появились слёзы. — И они нас… Мама сойдёт с ума. Она, правда, и так… Когда узнает, что я пропала.

Валька растерялся. У него мамы не было, и ждать его было некому. Разве что Кешке, с которым они дружили ещё с детдома. Но Кешка сейчас в экспедиции, копает что-то в Крыму, под Симферополем, и вернётся только весной. А до тех пор Вальку хватятся лишь в автопарке, подождут пару дней, возможно, заявят в милицию. А потом и забудут, мало ли куда рванул водила, у которого ни кола, ни двора, лишь койка в двухместной комнатушке в общаге.

— Всё обойдётся, — кляня себя за то, что голос звучит фальшиво, замямлил Валька. — Они нас подержат немного и отпустят, зачем мы им. Вернёшься домой. Мама обрадуется.

— Я одна живу. Мама в деревне, это к ней я ездила на выходные, у неё и припозднилась. Она не сразу узнает, начнёт беспокоиться, только когда я не приеду на следующие.

— Понятно, — Вальке внезапно стало приятно от того, что Даша живёт одна, а значит, не замужем. Болван, выругал он себя, сейчас только о шашнях думать не хватало. — Пойдём, — сказал он, шагнул к девушке, обнял за плечи и на секунду прижал к себе, неловко ткнувшись носом в макушку. Получилось как-то совсем естественно и невинно, будто приласкал расстроенную младшую сестрёнку, которой у Вальки никогда не было. — Пойдём, — повторил он. — А то эти пришельцы, небось, заждались, захлопотались на кухне или где они там кашеварят.

Где кашеварят пришельцы, обнаружить не удалось. Зато продукт их хлопот нашёлся довольно скоро. На этот раз дверь, обозначающая проход, оказалось не красной, а оранжевой.

— Н-да, — скептически сказал Валька, осмотрев разложенные прямо на зеленовато-сером покрытии под ногами предметы. Как-то не очень похоже на еду. И вообще, господа как вас там, инопланетяне. С пола едят свиньи. А мы, люди, обычно садимся за стол. И пользуемся тарелками, вилками и ножами при этом. Да и пьём, должен сказать, не хлебая воду из фонтанов, а исключительно из стеклянных чашек. На худой конец, из стаканов. Из рюмок в отдельных случаях.

— Знаешь, нам не стоит привередничать, — сказала Даша. — У них просто нет опыта, пойди знай, из чего приготовлен, допустим, бифштекс и какой он на вкус. Это всё, конечно, выглядит не слишком съедобно, но, возможно, только выглядит. По крайней мере, я не думаю, что нам предлагают какую-нибудь отраву. — Даша нагнулась, подняла яично-жёлтого цвета брусок, поднесла к носу. — Ничем не пахнет, впрочем, здесь вообще ничего не имеет запаха. Ладно, придётся попробовать.

— Нет уж, пробовать буду я, — Валька решительно отобрал брусок. — В армии ещё и не такое приходилось жевать. — Он зажмурился, откусил от бруска и немедленно принялся отплёвываться. — Ну и гадость, — с отвращением сказал Валька. По вкусу брусок напоминал мыло.

Лилово-бурый шар, однако, продегустированный вслед за бруском, оказался вполне съедобен, хотя до деликатеса ему было далеко.

— Типа турнепса, — сказал Валька, передавая остатки шара Даше и критически осматривая коричневатую подковку размером с ладонь и по консистенции похожую на мочало. — Ладно, с богом. Экая мерзость!

К фонтану вернулись не насытившимися, но и не слишком голодными. Около трети предложенного ассортимента оказалось съедобным, а точнее, полусъедобным. Был даже ингредиент, формой и цветом похожий на огурец, но вкусом близкий к землянике, пускай и недозрелой.

— Меня всё время мучает одна мысль, — признался Валька. — Почему бы им не показаться нам? Каковы бы они ни были на вид, мы смогли бы объясниться. На пальцах, в конце концов.

— Не знаю, — задумчиво сказала Даша. — Возможно, у них нет пальцев. А возможно, они изучают нас и вступят в контакт, только когда будут полностью готовы. Например, когда выучат нашу речь. Или обычаи. Может статься, у них есть закон или ритуал, предписывающий начинать контакт лишь по истечении определённого срока. В общем, не знаю. Зато знаю, что смертельно устала и хочу спать. Вот же я дурёха, сотню раз уже могла помечтать о кровати и постельном белье. Но сейчас уже поздно идти их искать, сил нет. Похоже, придётся ложиться в чём есть прямо на пол. Если это, конечно, пол, а не днище или там переборка.

Валька, выругав себя за то, что тоже не догадался растолковать похитителям, насколько необходима людям кровать, расстелил дублёнку и, замотав шарф в ушанку, бросил её в головах.

— Ложись, — сказал он, — какую-никакую подушку я смастерил. А шубкой своей накроешься. Давай-давай, я пока подежурю.

— И сколько же ты будешь дежурить?

— Не беспокойся. Сколько надо.

— Нет уж, — решительно сказала девушка. — Никаких жертв нам не нужно, мы и сами жертвы. И вообще, мне страшно, так что спать будем рядом. Только сначала отвернись, мне надо раздеться.

Валька послушно отвернулся к фонтану. Расшнуровал, наконец, ботинки, стащил носки, наскоро их простирнул и с наслаждением подставил под струю ноги. Потом, услышав «можно», неловко потоптался рядом с импровизированным спальным мешком и, наконец, стараясь действовать осторожно и аккуратно, в три приёма улёгся. А мгновением позже стало темно.

— Они потушили нам свет, — сказал Валька. — Надо же, до чего деликатные.

Даша не ответила. Валька прислушался к её ровному дыханию и, боясь разбудить, минут десять пролежал без движения. Затем устроился поудобнее и сам не заметил, как провалился в сон.

Пробудившись, Валька разлепил глаза и несколько секунд ошалело смотрел на рассыпающий брызги фонтан и омывающуюся в его струях обнажённую девушку. Затем поспешно перевернулся на другой бок и, уняв невесть откуда появившуюся дрожь в голосе, громко сообщил, что проснулся.

Смущённого девичьего визга заявление, однако, не вызвало.

— Лежебока, — насмешливо сказала за спиной Даша. — Всё, можешь поворачиваться. Я подумала, что раз нам предстоит находиться здесь вдвоём неопределённо долго, то можно пренебречь некоторыми условностями. В общем, вставай, соня, умывайся и приводи себя в порядок, а завтрак я уже заказала. За качество, правда, не ручаюсь. Кроме того, я проделала ещё кое-какую работу.

— Какую же? — Валька, помедлив, решил всё же освободиться от брюк и, оставшись в трусах и в майке, зашлёпал к фонтану.

— Помедитировала. А фактически прочитала господам инопланетянам лекцию об образе жизни цивилизованного белого человека. Включая его привычки, связанные со сном, отдыхом, гигиеной, приёмом пищи и освобождением от неё. А также о том, как выглядит человеческое жилище. И поселения, в которых люди привыкли жить.

— Что-то результатов пока не видать, — проворчал Валька и решительно сунул голову в фонтанную струю.

— Думаю, за нашими хозяевами не заржавеет. Видимо, они не могут синтезировать пищу и менять облик вещей у нас на глазах. Наверное, метаморфозы и синтез связаны с выделением энергии, поэтому нас оберегают от возможных последствий. Впрочем, не исключено, что отнюдь не оберегают, а не желают показывать, как они это делают.

За хозяевами и на самом деле не заржавело. Открыв крашеную на этот раз жёлтым дверь, Валька ахнул. Стен больше не было кроме тех двух, что огораживали площадь с фонтаном. А был вместо них бескрайний малахитовый луг, и алые капли цветов на нём, и аккуратный домик в два этажа, с флигелем, мансардой и покатой черепичной крышей.

— Искусственная, — Даша опустилась на корточки и теперь перебирала травинки. — На глазах у неё были слёзы. Искусственная трава. И цветы. А я чуть было не поверила…

Валька, сжав зубы, пошагал напрямик к дому. Трава ложилась под ногами, мягкая, ворсистая, неживая. И было нехорошо на душе, словно его надули, нет, не его, их обоих.

Валька взбежал на крыльцо, толкнул входную дверь. Внутри было так же светло, как снаружи. Уронив руки, Валька отрешённо глядел на то, что намедитировала Даша. Комната во всю ширь. Чёрный глянцевый пол. Массивная, крытая белым кровать у дальней стены. Низкий стол посередине, и два уродливых стула по бокам. На столе аляповатая мешанина из того, что считается здесь за съестное. Потолка нет, над головой решето из продольных и поперечных балок, над ними крыша. И всё.

— Бутафория, — тихо сказала неслышно подошедшая Даша. — Она прижалась к Вальке сзади, положила руки на плечи, и он почувствовал её дыхание на затылке. — Не знаю, чего я ждала. Но когда увидела… Этот луг, цветы, домик. Даже небо, оно стало похоже на настоящее. И я подумала… Подумала, что нас вернули на Землю.

Даша за спиной всхлипнула.

— Гады они, эти пришельцы, — зло сказал Валька. — То, что они с нами затеяли, похоже на издевательство. Как кошка с мышью.

— Ладно, — Даша обогнула Вальку и подошла к столу. — Надо поесть. Боже, как же не хочется пробовать эту гадость.

«Гадость», однако, по сравнению со вчерашней заметно улучшилась. Отвратительной на вкус снеди не оказалось вообще. В худшем случае пища была безвкусной, в лучшем — вполне съедобной и даже сытной.

— Пойдём отсюда, — сказал Валька, покончив с завтраком. — Давай устроим экскурсию. Надо обойти нашу тюрьму, возможно, найдём что-нибудь интересное. А возможно, и обнаружим тюремщиков, должны же они где-то находиться.

Экскурсия заняла часов пять, а то и все шесть. Обратно к фонтану возвращались, едва волоча ноги. Тюремщиков обнаружить не удалось. Да и вообще не удалось ничего обнаружить кроме той самой глухой серой стены, которую Валька назвал тюремной оградой.

— Зона, — сказал он. — Зэков, правда, всего двое, зато охраняют на совесть, не сбежишь.

— И диаметр этой зоны километров так семь, — подытожила Даша. — Каков же должен быть их корабль, если они позволяют себе использовать такое огромное пространство для того, чтобы содержать двух жалких пленников.

— Да уж, — протянул Валька. — Давай вернёмся, — он запнулся и улыбнулся виновато, — чуть не сказал «домой». Я, пока бродили, тоже немного помедитировал.

В результате Валькиной медитации в доме появился потолок и лестница на второй этаж. Стол подрос, стулья превратились в кресла, а пол стал матовым.

— Ещё я заказывал вторую кровать, — смущённо сказал Валька. — Только, наверное, недостаточно чётко её представил.

— Что ж, придётся спать на одной, — улыбнулась Даша. — Можно валетом. Но если ты обещаешь себя прилично вести, то можно и не валетом.

Прилично себя вести Вальке удалось с трудом. Первые полчаса он проворочался, сражаясь с отчаянным желанием протянуть руку и коснуться Дашиной кожи. Вскоре это желание превратилось в навязчивую идею. Тогда Валька уселся на кровати, свесил ноги на пол и принялся с ожесточением грузить пришельцев плодами своего воображения.

Пускай попотеют, злорадно думал Валька, на память воспроизводя Спасскую башню Кремля и устанавливая её напротив Третьяковки. А вот вам Ленинградский вокзал, слабо, а? Валька приткнул вокзал слева от башни. Ага, едва ГУМ не забыл. Да, кстати, пора бы уже нам разжиться шмотками. Валька навалил у входа в ГУМ гору пиджаков, украсил её брюками, сдобрил рубахами и носками. Покончив с мужской одеждой, перешёл к женской, но, сотворив с десяток нарядов, решил, что недостаточно компетентен. Ничего, Дашка завтра компенсирует. Что ещё… Бассейн перед домом — обязательно. Клумбу с цветами, искусственными, так искусственными. Ага, деревья. Ёлки, берёзы, тополя, что там ещё есть… баобабы.

Одарив напоследок пришёльцев макетом Останкинской телебашни, Валька принял горизонтальное положение и с чувством выполненного долга наконец заснул.

По пробуждении Даши рядом не оказалось. Валька слез с постели и немедленно увидел вторую кровать — в изголовье той, на которой спал. Была она раза в три меньше первой, хотя и одной с ней высоты.

— Поставка произведена с опозданием, — вслух отчитал невидимых благодетелей Валька, — заказ был сделан ещё вчера, хреново работаете.

Как был, босиком, он пошлёпал на выход и застыл в дверях, поражённый плодами ночных трудов. Луг исчез. На его месте теперь громоздилось с полсотни Спасских башен вперемешку с неменьшим количеством музеев, вокзалов и универмагов. Исполинские деревья росли из окон, подпирали стены и венчали купола.

— Новый архитектурный стиль, — прокомментировала из бассейна Даша. — Символизм с элементами кубизма и постимпрессионизма.

— Придётся перестраивать, — устыдился Валька. — Кто знал, что у них отсутствует чувство меры.

— Боюсь, что оно отсутствует не у них. Ладно, архитектор, давай уже, ныряй в бассейн. Он, кстати, вполне удался. А я тебе должна кое-что сказать, приготовься.

— Звучит подходяще, — Валька, зажмурившись, солдатиком прыгнул в воду. — Если не сказать зловеще. Что ж, я готов.

— Понимаешь, Валя, я, кажется, знаю, что происходит. И это вовсе не то, что мы думали. Так вот, никакого контакта не будет.

— Как не будет!? Почему?

— А вот так. Это не город, Валя, и не приготовления к разговору. И даже не лабораторные опыты. Это всё, — Даша описала рукой полукруг, — зоопарк. В лучшем случае — заповедник.

— В каком смысле?

— В прямом. Изловили пару редких собачек — самца и самку. Поместили их в клетку, заперли. Клетка большая, условия обитания в ней приближены к естественным. Для начала зверей разделили, выяснили, как они находят друг друга. Затем обустроили им собачью будку, накидали туда костей, поставили корыто с водой. А теперь наблюдают за ними, возможно, демонстрируют любопытствующей публике. Учёные пишут отчёты, экспериментируют. Отношение к собачкам — гуманное, их естественные потребности худо-бедно удовлетворяются, инстинкты изучаются, измеряется уровень зачаточных умственных способностей, регистрируется. Вот только разговаривать с ними никто не станет. Да и к чему, пускай себе лают.

— Даша, ты уверена? — Валька не помнил, когда ему было настолько плохо. Даже когда понял, что он в западне, в ловушке, брошенный туда неизвестно чьей злой волей, было не так противно и муторно.

— Практически — да. По-иному происходящее мне не объяснить. Да и нет его, другого объяснения. Нам предстоит находиться здесь до самой смерти. Тогда, возможно, нас заменят на новых. А скорее всего, не заменят: думаю, что полёт к отдалённой планете за парой местных экземпляров для них не слишком рентабелен. Поэтому они и поставили нам колыбель.

— Что поставили?

— Ты разве не видел? Нам прозрачно намекают, что пора размножаться.

— Гадство какое, — сказал Валька в сердцах. — Так вот что это было. Я-то думал, вторая кровать. Вот же суки!

Следующие несколько дней превратились в беспросветный, унылый кошмар. Они автоматически передвигались и механически принимали пищу, почти не разговаривая друг с другом. Даже желание ушло, теперь, засыпая, Валька думал лишь о невидимой камере, через которую наблюдают за ними смотрители зоопарка. Или егеря заповедника, без разницы. Наблюдают и ждут, когда, наконец, собачки займутся случкой. Было тоскливо и пакостно на душе, жить не хотелось.

— Нам надо умереть, — озвучила Валькины мысли Даша. — Мёртвый лев лучше живой собаки, что бы там ни говорили древние. По крайней мере, умереть должен один из нас. Тогда другого, возможно, вернут на Землю. Хотя, чувствую, вряд ли.

— Не позволят нам умереть, — возразил Валька. — Наверняка на этот случай у них что-нибудь предусмотрено.

— Кто знает, не хочу даже думать об этом. С завтрашнего дня я перестаю есть. Нет, даже с сегодняшнего. Насильно заставить меня поглощать эту дрянь они не смогут.

— Что ж, — Валька усмехнулся криво. — Тогда прекращаем поглощать эту дрянь вместе.

На пятый день голодовки Валька выбрался на ватных ногах на крыльцо. Его мутило от слабости, и он даже не сразу понял, что их клетка изменилась, и изменилась кардинально. А когда понял, лишь безразлично хмыкнул. Построенный сумасшедшим архитектором город исчез. А сама клетка стала и в самом деле похожа на клетку или, скорее, на вольер. Ограждающая стена придвинулась, теперь она была всего в сотне метров. Небо опустилось, и уже видно было, что это вовсе не небо, а лишь затягивающее верх клетки синее полотно. Бассейн пропал, а на его месте теперь дыбилась из земли прямоугольная светло-серая плита. На ней было что-то вычерчено, но Валька не мог разглядеть, что именно — мешала общая слабость и мутный, расплывающийся перед глазами туман.

— Даша, — крикнул он, не оглядываясь. — Они поставили здесь барельеф. Я не могу разобрать, что на нём.

Поддерживая друг друга, они доковыляли до плиты. Валька протёр глаза, с усилием сфокусировал зрение. На барельефе были выбиты шесть фигур. Две большие, во всю высоту плиты, и четыре поменьше. Изображение было выполнено в примитивной манере «Палка-палка-огуречик» — так, как нарисовал бы ребёнок. Фигуры напоминали человеческие, но лишь напоминали: головы были непропорционально большими и длинными, нижние конечности — наоборот, короткими, а верхних и вовсе было не две, а четыре.

— Я так и думала, — тихо сказала Даша.

— Что думала?

Даша внезапно опустилась перед плитой на колени.

— Отпусти нас, — сказала она. — Пожалуйста. Мы ничем не сможем тебе помочь. Мы лишь умрём вместе с тобой. Нам не удастся заменить тех, кого больше нет. Мы другие, не такие, как они. Мы не родим для тебя детей. Если ты не отпустишь нас, мы зачахнем.

— Даша, что с тобой? — прошептал Валька. — Даша, милая, что ты говоришь!? Что ты…

Он осёкся. В ограждающей клетку стене вдруг появилось отверстие. Оно увеличивалось, расширялось, затем приняло форму круга. И застыло, чёрной кляксой на сером холсте.

— Спасибо, — Даша трудно поднялась с колен. — Спасибо тебе, — повторила она. — Пойдём, Валя.

Ухватив Вальку за рукав, Даша потянула его к отверстию. И в этот момент пошёл дождь. Редкие капли падали Вальке на макушку, скатывались по лицу, и были они тяжёлыми, тёплыми и почему-то солёными.

Он плохо помнил, как они выбрались наружу и как ковыляли, утопая в снегу, к пригородной платформе, той самой, на которой ждали тогда последнюю электричку. Как добирались до города, ловили на вокзале такси, а потом сражались со ступеньками лестницы, ведущей на третий этаж к Дашиной квартире, тоже запомнилось плохо.

— Он был один, — сказала Даша. — Они без сил лежали рядом на узкой тахте после того, как утолили первый голод. — И он никуда не улетал с Земли, он уже не мог улететь после того, как погибла команда. Мы никогда не узнаем, отчего это случилось.

— Те шестеро на барельефе — его команда?

— Да. В нашем понимании этого слова. Видимо, семья — двое взрослых и четверо детей. Я думаю, что у них симбиоз. Обе расы разумные, и одна не может существовать без другой. Он был им и домом, и городом, в котором они жили, и космическим кораблём, которым они управляли. А потом они погибли. Он дотянул до ближайшей обитаемой планеты, приземлился, но взлететь уже не сумел. И тогда он взял нас. Он хотел стать нашим домом, нашим городом. Хотел, чтобы мы его строили. Он делал для этого всё, что мог. Изменял себя, трансформировал, уродовал ради нас. Он в лепёшку ради нас расшибался… А потом отпустил.

— Этот дождь, который пошёл, когда мы уходили, это, получается?..

— Да, он понял, что означает, когда слёзы на глазах. Он так прощался с нами. И плакал.

Валька сполз с тахты. Встал на колени. Взял девушку за руки.

— Даша, когда ты поняла всё это?

— Не знаю. Это просто пришло ко мне. Думаю, что он как-то сумел до меня достучаться. Объяснить. А потом изготовил тот барельеф.

— Почему же ты не сказала мне?

— Я боялась, Валя.

— Боялась меня?

— Тебя. Себя. Нас обоих. Боялась, что мы не сможем уйти. Что мы захотим остаться.