Ловушка для стервы

Глава 5 И сладкий сон, как грезы наяву

Мила спала, улыбаясь, и видела себя совсем маленькой, сидящей за столом и с удовольствием уплетающей самый вкусный на свете пирог – с яблоками. Сладкий сок начинки стекал по подбородку и рукам. Она, то и дело причмокивая, облизывала губки и каждый пальчик в отдельности.

Ах, какая же это вкуснятина! Маленькая Мила даже глаза в блаженстве зажмуривала. Рядом стояла мамочка, молодая роскошная шатенка с красивейшими длинными ухоженными волосами и огромными зелеными глазами. Она с любовью и нежностью, но в то же время и с нескрываемой тревогой смотрела на Милу и ласково гладила ее по голове.

«Милочка, у тебя волосики растрепались, ты их причеши», – заботливо говорила мама, перебирая густые и длинные, как и у нее самой, каштановые волосы дочери и целовала в макушку.

«Какая ты, мамочка, странная, – отвечала важно Мила. – Не видишь, что я занята: пирог ем. У меня же пальчики сладкие и липкие. – В доказательство своих слов она выставляла вперед маленькие ручки, широко растопыривая измазанные соком пирога тоненькие пальчики. – Вот видишь теперь, какая я сладкая? Ты сама меня причеши», – рассудительно отвечала Мила и звонко смеялась, так как ласковые прикосновения матери ее щекотали.

«Милочка, девочка моя дорогая, я больше не могу тебе помочь, потому что я умерла. Ты сама должна распутать свои волосики, – продолжала уговаривать Милу мама. – Это очень важно, чтобы ты сама все сделала. Очень-очень важно, поверь мне! Тебе нужно об этом постоянно помнить», – мягко, но настойчиво повторяла она.

«Какая ты смешная, мамочка, – радовалась совершенно счастливая Мила. – Ты у меня самая красивая, ты у меня самая любимая и еще ты у меня – самая живая. Я же вижу тебя и сейчас крепко-крепко расцелую».

Маленькая Мила аккуратно положила в тарелку остатки пирога, проворно вскарабкалась на стул, на котором только что сидела, размахивая ножками в красных туфельках, и бросилась матери на шею, крепко обнимая и целуя в губы, глаза, нос, щеки, пачкая ее лицо и волосы сладким соком пирога:

«Вот как я тебя люблю, крепко-крепко! Я – твоя милая Мила, а ты – моя милая Мила. Мамочка, а хочешь, я тебе свой секрет расскажу?»

«Конечно, хочу!» – улыбалась мама, с любовью глядя на дочь.

«Знаешь, какие у меня самые любимые-прелюбимые цветы?»

«Какие же?»

«Желтые розочки», – зашептала в ухо матери девочка.

«Почему?» – также шепотом спрашивала мама.

«Потому что они похожи на маленькие солнышки. И светятся, как солнышки».

«Это ты мое солнышко! – с нежностью гладила по голове ненаглядную доченьку мама. – И это ты светишься, как солнышко».

«Правда-правда?! А разве можно светиться, как солнышко?»

«Можно. Когда очень-очень любишь».

«Значит, мы с тобой солнышки, раз очень-очень любим друг друга?»

«Значит, солнышки».

«Ой, мамочка, какие же мы с тобой смешные! Ну разве могут быть два солнышка?»

«Могут. У каждого человека в душе свое солнышко».

«Прямо-прямо у каждого?!»

«Нет. Только у того, кто любит».

«Как хорошо, мамочка, что мы любим друг друга. Теперь мы с тобой два солнышка. А если еще кого-нибудь полюбим, то нас будет много-много солнышек. Вот здорово! Я всех-всех буду любить, правда-правда», – уверяла она маму, нисколько не сомневаясь, что так и будет.

«Королевна ты моя, – ласково, но с грустью говорила та. – Люби весь мир, и пусть эта любовь принесет тебе счастье! Потому что нет ничего важнее на всем белом свете, чем любовь».

Они стояли в обнимку, мама и дочь, липкие, сладкие и счастливые, и никак не могли оторваться друг от друга.

Ощущение удивительной беззаботности и непоколебимой уверенности, что тебя бесконечно любят и будут любить вечно, охватило Милу, смотрящую на происходящее словно со стороны, и в то же время чувствующую себя маленькой счастливой девочкой, млеющей от нежных прикосновений матери. Удивительный мир грез, где тебя любят, где ты нужна. И так хочется вернуться в счастье!

По щекам обильным потоком хлынули слезы умиления и радости, очищения и надежды, благодарности и умиротворения. Вытирая их ладонями, Мила поневоле начала просыпаться. Попыталась было воспротивиться пробуждению, старательно вызывая образ матушки, покинувшей ее в детстве, но тщетно: сон безвозвратно ушел в темные глубины расплывчатых воспоминаний.

Мила наслаждалась остатками чудного видения и охватившим ее блаженством. Лежа с закрытыми глазами и радуясь возможности вновь окунуться в счастливое детство, вдруг почувствовала неизвестно откуда взявшуюся тревогу, которая постепенно увеличивалась, наполняя ее неведомым страхом и оставляя неприятный осадок безысходности.

Ум все еще дремал, но подсознание, которому она очень доверяла и слабый шепот которого, видимо, сейчас и услышала, о чем-то настойчиво предупреждало.

Мила затаила дыхание и прислушалась. Непривычная и совершенно невероятная тишина, густая и плотная, заполнила пространство вокруг. Ни звука, ни шороха, и только настойчивый запах яблочного пирога упорно витает в воздухе, словно не желая отпускать из плена сна. Запах настолько явный, что Мила невольно принюхивается, расслабившись и упорно не желая открывать глаза, как это обычно бывает, когда снится что-то очень приятное и совсем не хочется просыпаться: жалкая попытка продлить ощущение счастья.

Разум и сознание наконец очнулись от сладких видений, и Мила снова обрела способность к восприятию действительности и осознанному мышлению. Однако глаза не открывала, упрямо сопротивляясь возвращению из прекрасной сказки своего детства, где все так счастливы, здоровы и… живы.

Каким-то странным образом запахи из прекрасного сна перекочевали в реальную действительность. Мила удивилась такой странной метаморфозе сонных видений в реальный мир и попыталась вспомнить, по какому же все-таки поводу сей волшебный пирог? И почему ее не покидает необъяснимая тревога?

Мила чувствовала, что совсем не выспалась, однако уснуть уже не удастся. А потому, чтобы оправдать – перед собой, любимой, конечно, – нежелание вставать еще какое-то неопределенно продолжительное время, позволила своему деятельному, ужасно работоспособному и уже окончательно проснувшемуся уму быть самостоятельным и порассуждать на интересующие ее темы. Например, о пироге и беспокойстве.

Словно наблюдая со стороны, она прислушивалась к текущим сквозь нее мыслям, посылаемым добросовестным и старательным умом. Все думы и мечтания, как всегда, были о самом дорогом на свете и самом любимом человеке – о ней самой. Да и как можно думать еще о ком-то, если существует она, Мила Миланская, звезда первой величины, королева всех звезд, единственная и неповторимая царица великосветского мира, такого прекрасного, жестокого, капризного и эгоистичного. Она неустанно прославляла себя, любимую, на собственном телеканале и в глянцевых журналах, а также очень удачно компрометировала – в собственной желтой газете.

Неповторимая и всеми признанная Мила Миланская – известный продюсер, очаровательная и умная телеведущая, а также самобытная актриса и неплохая певица, иногда выступающая с самыми известными модными кумирами эстрады. А еще – писательница скандальных, а потому ужасно популярных романов. Не важно, что те больше походят на сплетни, домыслы и откровенные клеветнические измышления о сильных мира сего. Ведь понятно же, что никто в наше время не станет читать о простых смертных, ничего собой не представляющих и ничегошеньки в своей жизни не добившихся.

Но главное – сказочно богатая бизнес-леди, счастливая наследница и самая завидная невеста. А все – почему?

«Да потому, что стерва конченая, – мысленно прервала Мила блистательные упражнения своего подобострастного и несколько подхалимистого ума. – Иначе в этой ужасной и в то же время прекрасной жизни так и останешься лузером. В лучшем случае тебя просто не заметят, в худшем – раздавят и уничтожат. Только настоящая стерва может рассчитывать на бешеную популярность, так как без перчинки ты никому не интересна. Публика требует крови, грязи, скандалов и разврата. В хорошем, конечно, смысле этого слова».

Хотя что может быть хорошего в разврате? Но на вкус и цвет… Алчущая публика получает все эти зрительные и слуховые удовольствия сполна, мечтая при этом о богатстве, красивой светской жизни, как у звезд. Поклоняясь им как кумирам, завидуя и ненавидя одновременно, так как чужая слава и чужое богатство всегда и всем глаза колют и слепят. Хотели получить стерву – так получайте! И наслаждайтесь.

«О времена! О нравы! – продолжил ум поток рассуждений. – Если прежде слово «стерва» было бранным и означало низкую в нравственном отношении, подлую, непорядочную и бесчестную особу – негодяйку, одним словом, – то теперь довольно значительные группы женщин различных слоев общества мечтают, просто горят диким неодолимым желанием стать стервами».

«Или хотя бы называться ими», – подсказала Мила.

«Да-да! И все потому, что в настоящее время стерва – бренд, сложившийся имидж успешной и самоуверенной женщины, которая знает себе цену и умело использует в своих интересах других людей».

«Особенно мужчин!»

«Еще бы! Это довольно циничная особа, живущая по своим собственным законам, придуманным для удовлетворения всех ее прихотей и желаний. Самобытная личность, не признающая никаких этических норм поведения, не гнушающаяся никакими способами достижения желаемого, вплоть до предательства, подкупа, шантажа, подлога, серьезных интриг и невинных интрижек, а также сплетен и злословия, мастерство которого оттачивается постоянно…»

«Пирог-то – откуда?» – прервала Мила ненаучную дискуссию своего ума, направив его усилия в нужное русло.

«Итак, откуда взялся пирог? – немедленно подхватил ум и продолжил свои рассуждения. – Яблочный пирог – как чудное воспоминание о счастливом детстве – позволяется только в особых случаях. Это в первые дни приезда к дядюшке, когда она балует себя малюсеньким кусочком, а также в день своего рождения, когда исполняет любые свои желания».

«И это – все?!»

«Пирог приходит на помощь также при возникновении какой-либо неразрешимой стрессовой ситуации, против которой всегда наготове весомый и безотказный аргумент в виде большого, если позволяет вес, и не очень, если не позволяет, куска яблочного пирога. Разумеется, вприкуску с твердым убеждением, не требующим никаких доказательств, что безвыходных ситуаций не бывает в принципе. Надо только сесть, все хорошо обдумать, и решение непременно отыщется».

«А что теперь-то?»

«М-м-м… – замялся ум. – Теперь, похоже, уважительная причина для поедания пирога-праздника или пирога-утешения отсутствует напрочь».

«Откуда это неприятное и тревожное ощущение, что я что-то забыла? Что здесь не так?» – попыталась Мила заставить рассуждать ум о том, о чем тот категорически не любил разглагольствовать. А именно – о подсознании, которое всегда считал своим конкурентом, вот и старался заглушить его чрезмерной громкостью и потрясающей – разумеется, на его собственный взгляд – логикой.

Мила лежала недвижно, пытаясь услышать хотя бы шепот подсознания по поводу выкрутасов памяти, но оно упорно молчало, так как самоуверенный, наглый и деятельный ум уже вступил в свои права и не оставил конкуренту ни единого шанса, чтобы хоть как-то себя проявить.

Беспокойство усиливалось, но вставать все равно не хотелось. Чувство слабости вдруг переросло в тупую боль. Даже мысли потекли как-то непривычно вяло, словно через силу. Неужели она заболела? Этого только не хватало!

Мила открыла глаза. Взгляд уперся в стену из неотесанных бревен, щели между которыми лохматились клочьями пакли. Мила растерянно огляделась: а где же ее роскошная спальня с дорогущей эксклюзивной мебелью?

Она изумленно взирала на маленькую убогую комнатенку с низким потолком, создающим ощущение давящего пространства. Единственное небольшое оконце, сквозь которое пытается пробиться дневной солнечный свет, задернуто ситцевой занавеской. Вся меблировка – неширокая деревянная кровать, на которой лежит Мила, да небольшой комод со стоящим на нем складнем – трехстворчатой старинной иконой, а еще табурет, больше напоминающий маленький столик.

«Где я? Что случилось? Почему мне так плохо? Может, я попала в аварию и меня подобрали деревенские? Тогда почему не отвезли в больницу? И где охрана?! – Милу охватило злобное негодование. – Почему я до сих пор здесь! Уже весь мир должен броситься спасать меня, окружив вниманием и заботой. Безобразие: держать звезду в таком убожестве! Да как они смеют так со мной обращаться! Ну, они сейчас и забегают. Уж я им устрою красивую жизнь!»

Она откинула старенькое тряпичное одеяло и вскочила с кровати. Расстеленный на полу круглый половичок, связанный из тряпья, словно диск, завертелся под ногами, ставшими вдруг ватными. Мила рухнула на кровать как подкошенная, чувствуя тошноту и чудовищную слабость.

«Почему это со мной происходит? Я пострадала в аварии, заболела? Тогда почему нет рядом врача? Что за дикость!» – роем кружились в голове мысли, а перед глазами плыли бревенчатые стены.

Она немного полежала, зажмурившись и успокаивая сознание, а когда присела, опустив ноги с кровати, не поверила глазам: ее прекрасные стройные холеные ножки превратились в немытые, исцарапанные конечности в ссадинах и без какого-либо намека на педикюр, который она только-только сделала! Переведя взгляд на руки, Мила увидела ту же картину: маникюр не только отсутствовал, под короткими ногтями было так черно, словно она голыми руками разгребала землю.

«Авария аварией, а маникюр-то где? Даже никаких следов. Мне что – ногти подстригли, а лак стерли? – не унималась она, понимая всю дикость заторможенных мыслей. – Жива – и хорошо… Но зачем же ногти-то стричь! Похоже, у меня сотрясение мозга».

Мила растерянно озиралась, не в силах сосредоточиться, так как головокружение от резкого подъема не проходило. Пришлось прилечь. Стало немного легче. Какое-то время она с испугом разглядывала и ощупывала себя, одетую в дешевенькую ситцевую рубаху: конечности – а как их еще назвать без маникюра-педикюра? – целы, кости на месте, никаких ран, только множество синяков и кровоподтеков. Снова принялась рассматривать комнатку и заметила небольшое зеркало на стене рядом с окном.

Желание немедленно увидеть свое отражение было так велико, что Мила, превозмогая слабость и тошноту, опираясь о стену, медленно добрела до зеркала и с опаской заглянула в него. Вместо прелестной очаровательной зеленоглазой золотой блондинки она, к своему ужасу, увидела странную особу с темными мешками под глазами, торчащими во все стороны неряшливыми волосами цвета лежалой соломы, а дикий затравленный взгляд покрасневших глаз и вовсе вселял ужас.

«Так я жива… или как? Вроде жива. Тогда почему на себя не похожа?.. О Господи! А волосы-то мне зачем было перекрашивать? Да еще в такой противный тон! Мало того, что я нахожусь в каком-то жутком сне, так я там еще и больная… Нет, это определенно не я! А как же авария? И аварии никакой не было. Я даже не помню, что ехала куда-то. Вот сейчас усну и проснусь в своей огромной роскошной кровати с шелковыми простынями. В своей великолепной квартире в самом центре столицы. Или в дядюшкином имении на худой конец… Нет, я все-таки еще сплю», – вяло думала она, устало пробираясь к кровати, на что ушли последние остатки сил. Лишь только голова коснулась подушки, Мила провалилась в глубокое и тревожное забытье…

Очнулась внезапно и почувствовала, как сердце сжалось до песчинки: она вспомнила, она все вспомнила! Ее деятельный ум до мельчайших подробностей воспроизвел каждую деталь аварии.

Вот она мчится по дороге на бешеной скорости, то и дело поглядывая в зеркала и каждую секунду ожидая погони. И хоть позади никого, Мила знает, что преследователи совсем близко. Сквозь пелену слез она видит спасительную трассу, появившуюся сквозь деревья с еле двигающимся потоком машин. Ненавидимая прежде, теперь автомобильная пробка воспринимается как единственное спасение. Торопясь поскорее слиться с нею воедино, так как среди людей не так страшно, Мила прибавляет газу, и «Бентли» несется как угорелый, подчиняясь желанию хозяйки.

Внезапно из-за поворота появляется, слепя фарами, фура. Мила чувствует, как холодеют и скрючиваются от страха руки, крепко вцепившиеся в руль: откуда эта чужая машина на частной дороге? Водитель не мог не заметить шлагбаума с грозной табличкой «Проезд запрещен! Частные владения!» Что происходит? Может, удастся как-то разъехаться? Но выскочивший на бешеной скорости из-за фуры мотоциклист в черном шлеме мчится по встречной полосе, рассеивая все сомнения: поздно, все слишком поздно!

Мотоциклист, словно только что увидевший в нескольких метрах от себя опасность, резко тормозит, свернув влево, и стремглав, словно циркач, соскакивает с мотоцикла и скатывается кубарем в кювет. Мотоцикл юзом несется под колеса «Бентли».

Милу охватывает предательское равнодушие к происходящему: как же она устала сопротивляться непонятному. Да гори оно все синим пламенем! Апатия мертвой хваткой вцепляется в разум, загнанный в ловушку, Мила смиряется и только наблюдает за происходящим.

Фура несется прямо на нее, даже не пытаясь объехать: столкновение неизбежно! Мила закрывает глаза и чувствует сильнейший удар. Ее, не пристегнутую ремнями безопасности, выбрасывает из машины. Раздается оглушительный взрыв, взмывающий в воздух объятые пламенем машины, затем еще один с взметнувшимся к небу столбом огня и черного дыма. Сознание Милы меркнет…

И вот теперь она здесь… непонятно где. Мила услышала, как за закрытой дверью раздался стук, словно уронили что-то тяжелое, затем потащили по полу волоком. Ее объял такой дикий страх, что закружилась голова. Чудовищная слабость и тошнота отнимали даже способность членораздельно мыслить, а этот мерзкий сон все еще упорно продолжался.

Чтобы убедить себя в том, что она спит, Мила для верности принялась похлопывать себя и пощипывать. Как же больно, однако, прямо до слез! Но она не переставала себя истязать, так как еще больнее осознавать, что этот ее сон как-то уж слишком смахивает на явь. Милу пробирала насквозь леденящая душу паника от одной только мысли, что она может вообще не проснуться и остаться здесь навсегда.

За стеной что-то по-прежнему передвигали и перетаскивали. Затем наступила тишина. Кто-то крадучись подошел к двери и тихо стоял за ней, как бы прислушиваясь. Мила замерла от ужаса, боясь шевельнуться. Некто постоял, тяжело дыша и не заходя в комнату, и она услышала удаляющиеся шаркающие шаги. Мила перевела дух.

И чего так пугаться, ведь это лишь сон. Страшный, конечно, но ведь и она, Мила Миланская, известная стерва и дебоширка, просто так, без боя, тоже не собирается сдаваться. Раз это только сон, то чем хуже она будет вести себя, тем быстрее проснется. Уж Мила-то им тут устроит экстрим с картинками… Если, конечно, сил хватит.

Ну почему она такая больная в этом сне? Ах да, эта ужасная авария! Тогда почему к ней никто не спешит на помощь? Где «Скорая», где врачи? «Я вообще здесь, или меня здесь нет?» – сочилась Мила злобой на просто неслыханное к ее важной персоне равнодушие.

А если они даже понятия не имеют, кто она? Иначе бы всю округу на ноги подняли, всю столицу на уши поставили, что такая звездная личность попала в аварию. Странно, почему до сих пор ее никто не хватился? Ведь если она все-таки выехала от дядюшки, чего совсем не помнит, то по приезде к себе домой они должны были созвониться: он спать не будет, пока не узнает, что его любимица добралась до дома благополучно. Теперь, наверное, уже разыскивает ее по всем дорогам. И скоро непременно найдет!

Что-то здесь не так… Да все здесь не так! Где телевидение, где пресса? Самая яркая звезда, достояние республики, можно сказать, попала в аварию, а вокруг ничего не происходит. Да вся страна уже на ушах должна стоять! А раз не стоит, значит… «Да меня же похитили!» – ошарашила ее новая мысль, и Мила почувствовала, как тело слабеет от ужаса, теряя остатки последних сил.

Между тем снова наступила тишина, и за дверью опять кто-то притаился. Мила даже дышать перестала, вытаращив от напряжения глаза. И вдруг дверь медленно и бесшумно начала открываться, впуская сладкие запахи яблочного пирога…