Ловушка. Форс-мажор

Глава первая

Старшего оперуполномоченного по особо важным делам Некрасова с великим русским поэтом-однофамильцем роднили две вещи: страсть к охоте и тайное знание, кому на Руси жить хорошо. Но если во втором случае барин Николай Алексеевич, высчитав подобных счастливцев, занимался обличением и ставил вопросы, то его неполный тезка из питерского Главка, напротив, таким людям искренне завидовал. И искал решение: как бы так изгалиться, чтобы к их стану примкнуть?

Кто ищет – тот всегда найдет. Но в случае с Некрасовым вышло с точностью до наоборот: это его, в ту пору совсем зеленого, не джентльмена, но дознавателя, мечущегося по своей земле в поисках червонца, приметил, а затем и приветил «особист» Ребуса Сергей Гаврилович Завьялов. Нашлись добрые люди: подсказали, намекнули, слили.

На чем и каким образом Завьялов подловил и обратил в свою веру молодого лейтенанта милиции, рассказывать скучно. Да и положа руку на сердце – тошно. Одно можно сказать: паскудная то была история и при иных обстоятельствах вполне могла обернуться для Некрасова длительной обзорной экскурсией в городок Нижний Тагил. Но обошлось. Почти разуверившегося в своей счастливой, хотя бы майорской звезде лейтенанта подобрали, обогрели, а взамен попросили о нечастом, но безукоризненном исполнении не самых обременительных поручений. Некрасов прикинул, взвесил и решил, что при таких раскладах можно и повистовать. Поговорка про «увязший коготок» в тот момент на ум ему не пришла. Не до того было…

Завьялов принялся всячески пестовать и лелеять ментовского «крестника», взращивая его, словно цыпленка-бройлера. Достаточно сказать, что в течение полутора лет Некрасова потревожили лишь дважды. Да и то по сущим пустякам: скорее, проверяя на лояльность, нежели используя всерьез. Зато он умудрился без проволочек получить старлея и попасть на «Доску почета» родного отдела. То, что устойчивые показатели по «домушникам» и сбытчикам наркоты обеспечивали приставленные Завьяловым кураторы, чистившие свои ряды путем слива отработанного или рискового материала, в данном случае – дело десятое. Важнее другое: именно с этой самой почетной доски Некрасов шустро перескочил на уровень РУВД.

Ребус внял доводам Завьялова и коней удачливого засланца не торопил. Хотя возникающие, как грибы после дождя, бизнес-темы, замыкающиеся на Северо-Западный регион в целом и на родину Президента в частности, все чаще требовали милицейской прикрышки. А как раз по питерскому региону у Ребуса наблюдались серьезные бреши: преданных, готовых на все «синих» в Северной столице хватало с горочкой, а вот со своими «цветными» – проблема. И раньше-то Питер слыл не воровским, а бандитским городом, а теперь и вовсе сделался «красным». Словом, без местных, властью облеченных слуг государевых ни одной серьезной делюги не выправить.

Меж тем карьерная поступь Некрасова продолжала ставить рекорды почище Сергея Бубки: через два года и три месяца, просиженных в РУВД уже в чине капитана, тот был рекомендован в уголовный розыск Главка. И не абы куда – в «заказной», к Есаулову. Помимо сторонних хлопот нужных людей, добрую службу сослужило блестящее раскрытие Некрасовым громкого убийства нефтетрейдера Лавренева. Между прочим, поставленного на контроль в МВД. Эту «суку», по частному определению Ребуса, давно следовало валить. Здесь: естественно, бизнесмена, а не министерство в целом, хотя… Но валить следовало так, чтоб какая-никая, но практическая польза имелась. Так оно в итоге и вышло: конченого наркомана, который сразу после задержания раскололся в убийстве с целью грабежа, а через пару дней в камере склеил ласты, Некрасов «нашел» практически в одиночку. Безо всяких специально присланных из столицы крутых следственных бригад. Награда неминуемо нашла своего героя. И это было уже кое-что. Ибо УУР, к тому же отдел Макса Есаулова, – это вам не кот начихал. Отсюда, при желании, можно и в милицейский космос шагнуть, в Поднебесную. Если только не переусердствовать в стремлении.

Но тут, как назло, случился форс-мажор: не приняли Некрасова в отделе Есаулова. Не то чтобы смекнули нехорошее, проверочку там негласную организовали либо сигнальчик какой от осведомленных людей получили, – сработала сугубо сыщицкая интуиция. А все потому, что гнилым человеком был Некрасов. А когда случай (он же судьба) невольно сводит тебя с людьми, смысл жизни которых в том и состоит, чтобы правильно и вовремя принюхаться, надо быть готовым к тому, что гнильца твоя все равно прочухается. Даст знать о себе иным прочим неведомым запашком.

Все началось примерно в конце февраля 2005 года: аккурат посерединке между неофициальными мужским и женским праздниками. Коротая вечер, небогатый на животрепещущие криминальные события, Есаулов сидел в своем кабинете и смахивал зарегистрированные агентурные сообщения в пухлые журналы регистрации. Редко подобное оформлялось (если оформлялось вообще), но, видимо, боги-покровители этого вечера как-то особо приятствовали штабной культуре.

Видавший виды начальственный дырокол Некрасова избирательно обошел стороной на удивление разборчиво заполненный документ. Сей факт заинтересовал покуривающего в непосредственной близости к столу напарника Есаулова Олега Торопова. Он интуитивно подтащил обойденный вниманием лист поближе к себе и вчитался.

– Ты внимательно читал сообщение? – изумился Торопов, откладывая бумагу.

– И что новенького в нем я должен узреть?

– Потрясают подробности, – задумался соратник и подчиненный.

– Ну, а что здесь такого голливудского?… Ну барабан, ну спал с ней… – немного нервно и сбивчиво объяснил Есаулов.

– И это, по-твоему, правильно?

– А что такое плохо? Чего ты мне кровь пьешь? – не понимая смысла, спросил Есаулов, захлопывая сейф. В недрах которого упокоился и обсуждаемый «тугамент».

– Прав, пью, – согласился товарищ и ушел к себе…

– МАКС?!! – через несколько минут ухнуло в помещении уголовного розыска.

– Ну что еще?!

Есаулов нарисовался в проеме двери общей оперской. Нарисовался нервно, с тоскливым взглядом, ибо день выдался непростой.

– Эта Света… Короче, она жила с Некрасовым. Я бывал у нее дома, – с интонацией кающегося грешника выдавил из себя Торопов.

– И Некрасов, якобы от агента, на нее написал? – дошло наконец до начальника.

– Ага… Вообще-то, они уже давно не общаются, не поделили… – запнулся Олег. В данную минуту ему казалось, что он закладывает коллегу, и это очень сильно его смущало.

– Так какого же ты молчал? – набросился на него Есаулов.

– Ну, штука вроде как интимная…

– ЧТО?!! Человек, с которым мы каждый день нарушаем все мыслимые инструкции, не говоря уже об УПК, пытается отомстить телке, которая с ним жила, через нас же! И притом глупо и тупо!.. Извиняй, Олежек, но это уже наше извращенно-сексуальное дело!

– Они, наверное, действительно того… – нашел крайне неудачные смягчающие обстоятельства Олег.

– Да хоть этого! – рявкнул Есаулов. – Сука изумрудная! Завтра на нас настрочит!

– Надо бы как-то… – чуть более уверенно стал вмешиваться в зарождающиеся планы начальника Торопов.

– Да не как-то, а в хавальник пару раз!

– Слышь, Максим, а на Чпока, я знаю, сейчас разработка у смежников… – предупредил шефа Олег, стараясь анализировать как можно шире.

Но того было уже не остановить:

– Да хоть бесшумные хелекоптеры за нами следят! Твою мать! Я с ним вчера на осмотре места происшествия – на этом вонючем томатном складе – покрышки скоммуниздил «государевы»! – дошло и задело за личное Есаулова.

– Я, кстати, с этим Некрасовым с самых первых дней, как только нам его навязали, работать не могу, – окончательно открыл карты Торопов.

– Вот тебе и повод в обнимку с причиной. Приплыли! И это в нашем краснознаменном, гвардейском экипаже!!!

Сил материться хватило минут на пять. Затем совместными усилиями они попытались выработать стратегию. В конечном итоге Светлану не привлекли, да она бы и сама отвертелась. А обоих квартирников оставили в покое – те все равно через три месяца сели: хоть и не за это, так за прочее.

А вот с Некрасовым оказалось сложнее. Формальных оснований и поводов избавиться от новичка у Есаулова не было. Сволочь – категория нравственная, уставами и инструкциями не закрепленная. А работал Некрасов не лучше, но и не хуже других. Показатели делал, хоть жилы особо и не рвал. Незалетный, незапойный. И не без фарта, что в их работе, почитай, полдела. Ходили, правда, по Главку мутные слухи, что фарт Некрасова уж больно избирательный. Это как если бы ты пришел на рыбалку часикам к двенадцати, еще и червячка насадить не успел – гля, а уже клюет! А рядом, на том же месте, твои товарищи, которые загодя, еще на первой зорьке засели. И мотыль, и опарыш, и прикормки у них самые разные, а все равно – ни фига, ни единой поклевки. Если это особый рыбацкий талант, дар Божий, то почему тогда: как за пескариками, так у Некрасова их за час полное ведро, а как на рыбину крупную, крученую – как отрезало, природа отдыхает? Но ведь и такая «мистика» еще не повод избавляться от человека.

Можно было, конечно, устроить Некрасову пару-тройку подстав – в конце концов и не таким лосям рога отворачивали. Однако Есаулов и Торопов, хоть и много разного за службу свою начудили, но так и остались «настоящими парнями». Посему решили выживать Некрасова на повышение, причем желательно в периферийный колхоз. Дабы потом соседи за такой «подарочек» предъяву не выкатили.

А вскоре случилась та самая история с неудачным задержанием Ребуса. И теперь уже Есаулов лично заинтересовался странными феноменальными способностями своего подчиненного. То, что Ребусу удалось тогда уйти, – это полбеды. При той классической организационной неразберихе, при ежечасно поступавших противоречащих друг другу начальственных вводных и дебильной ошибке в объекте на Московском вокзале, трудно было надеяться, что выйдет как-то иначе. Но вот распечатка, вернее, ее копия, которую сотрудница ОПУ случайно подмахнула в машине Дорофеева, вызвала у Максима гораздо больше вопросов. Доступ к этому документу имел ограниченный круг людей, в число которых входил и Некрасов. А учитывая, что в ту роковую ночь между ним и бригадиром наружки вспыхнул непонятный конфликт, подозрения в отношении Некрасова усилились.

Усилились – но не более. «Опушник» в ту ночь скоропостижно скончался, и об истинных причинах конфликта отныне можно было только гадать. Что касается Полины Ольховской, вышло так, что нормального контакта установить с ней не удалось: после гибели бригадира та ушла из наружки, и все последующие попытки встретиться и в неформальной обстановке поговорить без протокола завершились неудачей. Более того, в последний раз, когда Есаулов пытался дозвониться до Полины, трубку снял ее любовник – крутой и влиятельный бизнесмен Игорь Михайлович Ладонин, который в довольно грубой форме послал Максима по одному привычному адресу.

Раскрутить Дорофеева тоже не удалось. Хоть и был он ранее судимым, хоть и проходил по спецучетам как «редиска – нехороший человек», но на момент задержания был полностью чист. А документ, который нашла в его машине Полина, был изъят без соблюдения необходимых процессуальных норм. Так что Дорофееву не составило особого труда отпереться: «Я – не я и лошадь не моя; нечего мне всякое фуфло подсовывать; и вообще – вот у меня справка из школы о том, что я буквы в слова складывать так и не научился». Формально он, в общем-то, был прав.

Словом, внутреннее расследование, проведенное Есауловым, выражаясь по-чеховски, «попало в запендю». Последнее средство – вызвать Некрасова на откровенный мужской разговор – также не принесло результата. Он «то плакал, то смеялся, то щетинился как еж…». В общем, после долгого, на повышенных оборотах разговора подозрения Есаулова почти переросли в убежденность. Вот только фактов, конкретики все равно не было. Так что, когда вскоре на отдел пришла разнарядка откомандировать перспективного сотрудника на трехмесячные курсы повышения квалификации, Максим не раздумывал ни минуты. Хоть на квартал, но с глаз долой, из сердца вон…

Некрасов убыл, а через три месяца, веселый и загорелый, вновь появился в отделе. Появился лишь для того, чтобы передать дела и забрать вещи: приказом начальника Главка его переводили на высвобожденную должность важняка к «антикварщикам». То бишь перспективный и вконец квалифицированный, тот уходил на повышение. О чем когда-то и мечтали Есаулов с Тороповым. Но то было на Пасху. А сейчас…

Максим вызвонил начальника антикварного отдела, встретился с ним в «Толстом Фраере» и за парой кружек нефильтрованного поделился сомнениями и подозрениями касательно Некрасова. Начальник соседей выслушал его внимательно, покачал головой, оплатил выставленный за двоих счет и… развел руками. С его слов, кандидатуру Некрасова на должность переслужившего все мыслимое и немыслимое и наконец выдворенного на пенсию легендарного Иван Филиппыча навязали ему сверху, безо всякого согласования.

Это было все, что Есаулов мог сделать в подобной ситуации. Конечно, можно было попытаться своими силами поймать Ребуса. Вот только с валютными командировочными до испанского побережья в Главке, как нетрудно догадаться, обстояло туго. Да и к самой этой теме руководство Есаулова быстро потеряло интерес. Объявили законника в международный розыск – и славно, баба с возу. Пущай теперь им бюро Интерпола занимается, у нас и своих проблем хватает. Вон, те же саммиты да международные экономические форумы некому обеспечивать…

Охрана первого периметра долго не хотела пропускать их внутрь. Полчаса назад хозяйка дала четкое указание – должен подъехать молодой парень, фамилия Козырев. Его – впустить, всех остальных прочих гнать в шею. В результате нарисовались двое. Один – вроде как молодой и вроде как Козырев. Но второй при нем – девка, да еще и в легкомысленном мини. Согласитесь, подозрительно…

Впрочем, можно понять и охрану: вторая половина дня прошла на диком нервяке, которого здесь отродясь не бывало. Что там говорить, если даже сейчас, когда стрелка часов приближалась к полуночи, в непосредственной близости от центрального входа тусовалась телевизионная бригада «РТР», снимая свой видовой стенд-ап для утреннего выпуска новостей. Кстати, один из телевизионщиков попытался даже проникнуть внутрь здания, но ощутимо получил по морде. Слава богу, камера у него на тот момент не работала, иначе парящемуся на нарах Ладонину непременно бы икнулось. А ему и без того сейчас было не шибко весело…

Пришлось Козыреву звонить по мобильному с улицы и объяснять: «Полин, это я… Вернее, мы… Да, подъехал, стоим внизу… Да, нас двое, ты не беспокойся, это… В общем, все нормально, просто скажи своим… вашим… чтобы нас пропустили».

Через минуту Павел и Катя уже поднялись на второй этаж и прошли узким длинным коридором в тупичок, из которого начиналась директорская приемная. Козырев толкнул стеклянную дверь и, памятуя о досадном инциденте, с усилием навалился на нее, приглашая Катерину первой нырнуть в ладонинское Зазеркалье.

В приемной, на знакомом кожаном диванчике, рядком сидели двое – заплаканная секретарша Ладонина и крепкий парень, нервно смоливший нечто среднее между самосадом и «Беломором».

– Надо же, – шепнул Паша Катерине. – До сих пор та самая. А мне думалось, что олигархи своих секретарш меняют, как бумагу в принтере.

– Дурачина ты… Настоящая секретарша – все равно что вторая жена. А бывает, что и первая.

– В смысле: в постели?

– Пошляк, – прошипела Катя и незаметно ущипнула его за бедро.

– Мы к Полине… Э-э, к Полине Валерьевне, – обращаясь к секретарше, объяснил Козырев. И протокольно добавил: – Нам назначено.

– Да-да, конечно, – вспорхнула с дивана Оленька. – Проходите, она давно вас ждет.

Павел без стука распахнул дверь ладонинского кабинета и спинным холодком ощутил на себе недобрый провожающий взгляд парня с «самокруткой». «Добро пожаловать к нам на Сицилию. Палермо – город контрастов, – подумал Паша. – Короче, попали. Те же и клан Сопрано».

Завидев входящего в кабинет Козырева, Полина бросилась ему навстречу и, крепко обхватив руками за шею, зарыдала. Заревела не стесняясь, в полный голос, так как впервые за бесконечно долгий, сумасшедший вечер в этих дверях возник некто по-настоящему, по-родному свой. Появился друг, а не приторно-фальшиво сочувствующий соболезнователь.

Вошедшую следом Катю Ольховская заметила не сразу. Зато, когда приметила, тут же обеспокоилась. В прищуре больших и, надо отдать должное, безупречно красивых глаз, с которым на нее смотрела невысокая рыжеволосая молодая девушка, Полина бабьим своим чутьем мгновенно уловила право собственности на Пашу, а посему непроизвольно прижалась к нему еще крепче. Ей, у которой с арестом Ладонина словно бы отчленили часть нутра, отвечающую за внутреннюю гармонию, показалось, что сейчас вдобавок пытаются отнять еще и любимую вещь (если, конечно, так можно говорить о живых людях), которой она владела очень давно. И пусть эта «вещь» в последнее время была не востребована и по этой причине просто пылилась в шкафу, в самом дальнем углу, это ничего не меняет. Ведь она продолжала оставаться той самой, любимой, с которой связано столько воспоминаний. «Вещью», которую Ольховская никогда и никому отдавать не собиралась. По крайней мере, без боя.

Между тем Паша, которому сделалась крайне неудобно перед Катей за столь бурное проявление чувств со стороны мадам Ладониной, аккуратно высвободился из объятий и нарочито нейтрально поздоровался:

– Привет, Полин! Знакомься, это Катя. Она… – Козырев попытался правильно сформулировать фразу, но не нашел ничего лучшего, нежели невольно сплагиатить недавнее: – Это мой друг и просто очень хороший человек.

– Ну здравствуйте, очень хороший человек, – растерянно откликнулась на подобное представление Полина.

После таких слов Катя не удержалась и непроизвольно хмыкнула, еще больше смутив хозяйку.

– А еще она очень крутой спец в части всяких там прослушек, «жучков» и прочих интернетовских штучек. – Паша поспешил сгладить первое, не шибко приятственное впечатление. – Ты не подумай ничего такого, Катя действительно хочет тебе помочь. Вернее, нам помочь.

Полина в ответ молча кивнула и подошла к окну, выходящему на Невский. Некоторое время она во что-то всматривалась, а затем, резко повернувшись, подошла к распахнутому бару.

– Что-нибудь выпьете?

– О, нет, – всплеснула руками Катя, – спасибо. На сегодня я точно – пас.

– А ты, Паш?

– Разве что немного. Нам еще ехать.

– Вам еще ехать, понимаю… – повторила Ольховская и потянулась за бутылкой. – Я сегодня весь вечер тяну виски. Ты как?

– Пусть будет виски, – согласился Козырев.

Разлили по стаканам, выпили, каждый зажег по сигарете. Немного подымили. За все это время никто не проронил ни звука, и Катя, поскольку дело к ночи, решила взять инициативу на себя:

– Вы меня извините, Полина, но можно все-таки начать и по возможности подробно рассказать, что здесь произошло? И что к настоящему времени известно?

Столь деловая интонация Ольховскую разозлила и задела. Она попыталась произнести в ответ что-нибудь убийственно дерзкое, но смешалась и вместо этого всего лишь усталым, потерянным голосом согласилась:

– Да-да, конечно… Я расскажу все, что знаю. Вот только знаю я, к сожалению, слишком мало. В общем, так: без пяти пять мне позвонила Оля…

Монолог Полины о событиях нынешнего вечера уложился в десять неполных минут, переодически прерываемых на виски и всхлипы.

– Фигово, что запись с камеры на входе не сохранилась, – подвел итог ее сбивчивому рассказу Козырев, – Была бы фотка «дарителя», хотя бы знали, кого искать.

– Да уж, здесь не повезло, – поддержала Катя. – Как же так получилось, что запись потёрлась?

– Я ведь уже говорила, – чуть раздраженно отреагировала Ольховская. – В тот момент, когда он входил в офис, как назло, скакнуло напряжение и вырубилось электричество. Буквально на полминуты-минуту. Но здесь, в Центре, такое часто случается: здание, сети – все старое, гнилое. Я с нашим компьютерщиком Николаем – Пашка должен его помнить – по этому поводу уже общалась. Он полдня сидел, что-то такое колдовал, но в итоге утренние записи восстановить все равно не удалось. Да и кто знал, что именно они-то и пригодятся?

– Как-то странно у вас система архивации данных налажена. Вообще-то, резервная копия в таких случаях по-любому должна сохраниться, – задумалась Востроилова. – Но паспортные данные этого человека охрана, надеюсь, срисовала?

– Срисовала. Уже пробили.

– И что?

– Числится в банке данных утерянных и похищенных паспортов, – упавшим голосом пояснила Ольховская.

– Н-да, ну и бардак у вас с кадрами в службе безопасности. Элементарную вещь, переклеенную фотографию, распознать не могут, – возмутилась Катя.

– Приедет Саныч, будет разбираться.

– Раньше надо было разбираться, а не когда «грянули впоследствии всякие хренации»…

– Да ладно тебе, Кать, – вступился Козырев. – Зато это лишний раз доказывает, что дарение Игорю эрмитажной чаши – чистой воды подстава. Причем заранее спланированная.

– Слабенький, между прочим, факт. Любой следователь вправе усомниться в этой истории. Ее запросто могли выдумать сотрудники охраны, чтобы выгородить своего шефа. Вот если бы у нас была видеозапись, на которой видно, как этот черт входит в здание с пакетом и букетом, плюс по времени это совпадает с регистрацией в журнале паспортных данных – был бы совсем другой расклад.

– Но ведь сохранилось изображение выхода из офиса! – напомнила Полина. – Правда, всего пара секунд, со спины и очень нерезко.

– В том-то и дело, что нерезко и со спины. Как тут опознаешь? К тому же выходил он с пустыми руками. Поди докажи, что это тот самый курьер, а не просто случайный посетитель.

Тут в дверь кабинета деликатно постучали, и в нее втиснулся «парень с самокруткой».

– Полина Валерьевна, извиняюсь, можно я отскочу минут на двадцать? С утра ничего не жрал.

– Сева, я и не знала, что ты еще здесь! Всё на сегодня. Немедленно поезжай домой, смотри времени сколько…

– А как же вы? Я сначала вас отвезу.

– Не надо, поезжай. Я сегодня здесь заночую, не хочу на квартиру возвращаться. Опять же Саныч с Анатолием могут прямо из аэропорта сюда податься.

– Так у них самолет только в десять утра. Раньше обеда они всяко никак…

– Все равно, Сева, мне здесь как-то спокойнее. Ты лучше Ольгу отвези, доставь прямо до дверей. Нечего ей на частников тратиться. Да и нам спокойней будет, мало ли что… Хорошо?

– Сделаю. Спокойной ночи, Полина Валерьевна.

– Да какой тут покой… – грустно усмехнулась Ольховская.

– Извините, – бесцеремонно вклинилась в их прощание Катерина. – А можно, пока Оля не уехала, кое-что у нее уточнить? Буквально пара вопросов, не больше.

– Да, конечно. Сева, будь любезен, позови.

– Оля, – обратилась Востроилова к вошедшей в кабинет секретарше, – не могла бы ты еще раз постараться вспомнить, как выглядел курьер, который в понедельник принес пакет с этим… мм… «подарком». Возраст, рост, цвет волос, прическа? Может, какие-то особые приметы? Речь, походка, непорядок в одежде?

– Даже не знаю, – растерянно задумалась Оля. – На вид – лет двадцать пять, весь такой…

Она попыталась изобразить какой именно.

– Спортивный? – прочитала язык жестов Катя.

– Ага, накачанный. Хотя… раз спортивный, то, может, и все тридцать… Рост как рост. Средний, наверное. По крайней мере не сказать, что высокий. Волосы темные. Стрижка – короткая такая, как сейчас все носят.

– Ну почему же все?… Вон у нашего Паши, смотри, какая шевелюра.

Секретарша скользнула взглядом, оценивая Козырева, и чуть разочарованно заметила:

– Я имела в виду тех, кто за модой следит. А не… Короче, не таких…

– Вот тебе и раз, Пашка, – невольно рассмеялась Ольховская. – А ведь я тебе всегда говорила…

На последней фразе она осеклась, вспомнив, чем, когда и при каких обстоятельствах закончилось это ее вырвавшееся «всегда» по отношению к Козыреву. Ухватив выражение ее лица и приплюсовав к нему столь бурную встречу, Востроилова догадалась, что Павла и Полину связывал отнюдь не только «экипаж машины боевой». Она до мельчайших подробностей восстановила в памяти картинку того, как Ольховская кинулась Пашке на шею, как он ее обнимал, как гладил по волосам, утешая. Восстановила, запомнила, но заострять внимание не стала и продолжила «допрос»:

– Оль, а курьер этот, как, по-твоему, он следит за модой только в плане прически? Или в нем было что-то такое еще?…

– Сейчас подумаю… Да, вы знаете, было. Я обратила внимание на его ботинки.

– На что?

– На ботинки. Понимаете… Он был одет очень просто: джинсы, футболка чуть ли не из секонд-хенда. А вот шузы – в смысле ботинки – «лакостовские», кожаные, на толстой подошве. Фирменные, очень дорогие ботинки.

– Молодец, Оля, ты очень наблюдательный человечек, – похвалила секретаршу Востроилова. – Ты замужем?

– Нет, а что?

– Просто практика показывает, что лучше всего запоминают самые, казалось бы, абсолютно неброские приметы молодых мужчин именно незамужние девушки.

– Да ну, скажете тоже… – оскорбилась Оля, – Он мне ни капельки не понравился. Знаете, как страшно он на меня зыркнул, едва вошел в приемную? Вот честное слово, я аж мурашками покрылась. А потом еще раз, когда у него телефон зазвонил. А у меня – радио на полную катушку. Я…

– Подожди, ты сказала – мобильник? – перебила Востроилова. – Где он его хранил? В чехле, на поясе, в кармане? Ты случайно не обратила внимание на модель?

– У него была такая черная кожаная сумочка, на брючный ремень цепляется. А вот модель не разглядела. Видела только, что «раскладушка».

– Сколько времени он говорил? О чем?… Вспомни, Оля, это очень важно.

– Да он толком и не поговорил. Когда у него звонок раздался… А сигнал стандартный такой, «старый телефон», знаете?

– Да-да, конечно, продолжай.

– Я из вежливости сразу звук убавила. Вот тогда он второй раз злобно и посмотрел. А по телефону сказал, что сейчас очень занят, говорить не может, перезвонит позже. И все. Пара секунд, не больше.

– Умничка, Оленька. И последний вопрос: если ты сейчас вспомнишь… Да, ты обычно какую радиостанцию слушаешь?

– «Радио Рокс».

– Класс, я тоже. И в тот день ее слушала?

– Ага.

– Так вот, если ты вспомнишь, какая песня играла, когда у курьера зазвонил телефон, то мы будем ходатайствовать перед Полиной Валерьевной, чтобы тебе выписали премию за отличную работу. Попытайся, это очень важно. Хотя бы приблизительно.

– Я и так прекрасно помню. Это был Гэри Мур, «Парижские прогулки». Обожаю эту вещь… Когда началась, я специально сделала звук погромче, а тут как раз этот ввалился. А потом – телефон. Я еще когда убавляла, подумала: блин, не вовремя приперся, весь кайф обломал.

– Гениально! Полина Валерьевна, пометьте у себя по поводу премии.

– Не нужно мне никакой премии, – возмутилась Оля. – Да если бы я знала, что он… что этот гад, Игорю Михайловичу… такое… – Тут ее губы предательски задрожали, и она разрыдалась.

– Ну все-все, Оленька, не надо плакать, все будет хорошо, – обняла ее за плечи Ольховская. – Пойдем, сейчас тебя Сева домой отвезет, а завтра можешь отоспаться и прийти на работу попозже. Все равно я здесь остаюсь. Так что с утра сама немножко поразруливаю.

Полина вывела рыдающую секретаршу в приемную и, сдав ее на руки Севе, вернулась к ребятам и посмотрела вопросительно. В первую очередь на Катю.

– А жизнь-то налаживается… Все не так уж скверно, как казалось. Похоже, есть шанс установить этого курьера, – отозвалась та на ее немой вопрос.

– Каким образом? – не врубился Козырев. – Знаешь, сколько в Москве желтых ботинок?

– Паш, ты фильм «Враг государства» смотрел? – пропустила мимо ушей его иронию Востроилова.

– Нет, как-то не сложилось. А что?

– При случае посмотри обязательно. С позиций драматургии фильм, конечно, полное фуфло. Тем не менее некоторые, сугубо технологические, моменты в нем показаны с большой степенью достоверности. В общем, в нашем случае схема действия примерно идентична. С теми исходными данными, которые сообщила Оля, вполне можно попробовать установить трубку курьера.

– Это как?

– Не буду вдаваться в детали, только самая суть: у нас есть точное место входящего звонка, точная дата, временной интервал и продолжительность разговора. Плюс «раскладушка». Это тоже важно, поскольку существенно сужает модельный ряд. Мужских моделей «раскладушек» на порядок меньше, нежели женских.

– Класс! – восхитился Паша. – И ваша служба может все это вытянуть?

– Наша служба может, – помрачнела Катя. – Но ты же знаешь, что инициировать и грамотно обставить подобное задание легальным путем, в принципе, реально, но… труднодостижимо. А проводить это дело как личный сыск не прокатит – масштаб не тот…

– И что теперь делать? – испуганно спросила Полина.

– Мне почему-то кажется, что такую комбинацию эффективней организовывать через вашего всемогущего Саныча. У него наверняка есть свои выходы на сотовые компании. Да и неформальные контакты с людьми из нашей службы, зуб даю, тоже имеются. В общем, одно дело – шпицштихель и совсем другое – больштихель.

– Ясен пень, – подтвердил Козырев. – Полин, помнишь, как он тогда буквально за пять минут договорился поставить прослушку на того урода, на Моромова?

Ольховская рассеянно кивнула. Переизбыток свалившейся на нее информации вкупе с изрядным количеством выпитого спиртного тяжким грузом ухнулись на стресс сегодняшнего дня. Так что голова ее сейчас была близка к состоянию отключки. Внимательно всмотревшись, Катя догадалась о чем-то подобном, а потому осторожно намекнула:

– Все, народ, большего наш с вами мозговой штурм сегодня родить не сможет. Целъ мы определили. Завтра вернется ваш Саныч и займется установлением трубки.

– А Некрасов? – очнувшись, напомнила Полина.

– Ох, ребята, а вот здесь я – пас, – честно призналась Востроилова. – Что касается железа, мобильной связи, компьютеров – это еще куда ни шло, но в этой части… Оперативные комбинации, махинации, хренации – я в этом ни бум-бум. Да и знакомых у меня в Главке не особо: все больше заказчики, да и с теми… Дальше приглашения кофе выпить да шоколадок взяточных за «по возможности, вне очереди» как-то не складывалось. А у тебя, Паш?

– Издеваешься? Какие у рядовых «грузчиков» контакты с гласниками? Так… Привет-привет, пока-пока, разрешите выполнять.

– Пашка! – вспомнила Ольховская. – А помнишь того парня, из розыскного? Который с Нестеровым дружил? Он вроде нормальный парень, вменяемый. Может, как-то через него попробовать?

– Блин, точно! Леха Серпухов! Это ты правильно вспомнила. Леха – наш человек. Где-то дома у меня были его телефоны. Вернусь, попробую найти. Может, и подсветит что про эту крысу. И еще, Полин, а как это мы про Лямку забыли? У него ведь там, в штабах, связей поболее будет. Надо и его подтянуть. Уж мы бы, да сообща…

– Нет, – сказала, как отрезала, Полина. Зло так сказала, будто проклиная. – Лямку мы никуда подтягивать не будем.

– Почему?

– Не будем, и все,

– ?!

– Паш, – уже открытым текстом попросила Катя. Она ничего не поняла «за Лямку», но сообразила, что если сейчас бывшие коллеги начнут выяснять отношения, то первую зорьку здесь, на Итальянской, они всяко встретят. – Посадишь меня в машину? А то скоро мосты того, вот-вот…

– Да-да, конечно, – спохватился Козырев. – Полин, ты как, в порядке? Мы с Катей, наверное, двинем, а?

Ольховская молча кивнула, ревниво отметив про себя, что ее «вещь», похоже, отныне ей действительно больше не принадлежит.

Распрощавшись с Ольховской, Павел и Катя покинули душный, вконец прокуренный ладонинский кабинет и, миновав темный холл и серпантин переходов, спустились на вахту, где разбудили подремывающего охранника. «Что и требовалось доказать, – проворчала Катя. – Что б ни случилось, им все – божья роса». Они с облегчением вышли на Итальянскую и всеми легкими жадно хватили ночного бодрящего питерского воздуха.

– Ну что, будем ловить машину? – спросил Козырев, когда они завернули на неправдоподобно пустынный в эту пору Невский.

– А сам потом как?

– Да мне на Лиговку пешочком минут двадцать – двадцать пять. Добегу.

– А можно… Можно мне с тобой? – осторожно спросила Катя.

– В смысле?

– Господи, лыцарь, какой ты все-таки тугодум! Объясняю по слогам: я хо-чу на-про-сить-ся но-че-вать к те-бе. Теперь понятно, балда?…

Когда в полной темноте, скрипя, казалось, бесконечными коридорными половицами, они нащупали наконец вход в козыревскую берлогу и, войдя в комнату, включили ночник, первой реакцией девушки стал сдавленный смешок. Обстановка козыревского жилища один в один совпадала с интерьером номера в пансионате «Зорька», куда маленькую Востроилову, страдавшую астмой, мама ежегодно вывозила подышать сосновым воздухом. Здесь имелись диван, заботливо одетый в совдеповское одеяло, огромная обшарпанная тумба, на которой стоял самый натуральный телевизор «Спутник», еще одна тумба, выполняющая функции комода, и скособоченный стул. Довершали картину обои. Когда-то были белыми в розочках, а теперь стали бежевыми.

Катя присела на диван и легонько подпрыгнула. Словно тем самым пыталась вернуть обратно разом пропавшую легкость, с которой она предложила прийти сюда. Паша какое-то время неловко переминался в дверях, но потом, решившись, присел рядом. В эту минуту ему очень хотелось взять Катю за руку, а еще сильнее – погладить по мягким рыжим волосам. Но вместо это он поднялся и зачем-то нажал кнопку телевизора. На экране появился снег: судя по всему, последний на сегодня спутник над лиговской слободкой уже пролетел. Пару минут они словно играли в пару Алентова-Баталов из «Москва слезам не верит», а потом выключили «снегопад» и, не сговариваясь, стали раскидывать диван. Совершали это нехитрое дело нарочито медленно. Наконец, расправив все до единой складочки на шерстяном одеяле, снова присели на краешек. Говорить не хотелось. Казалось, оба прокручивают в голове пути отступления.

Через некоторое время Востроилова решилась и неловко заерзала на диване.

– Что-то не так? – забеспокоился Козырев.

– Да спина болит, – смущенно улыбнулась девушка. – Сам знаешь, это у нас профессиональное. От долгого сидения на попе ровно.

– Может, сделать тебе массаж? – неожиданно смело предложил Паша.

– Давай, – ее ответ задержался разве что на пару-тройку секунд.

Востроилова легко стянула с себя кофточку и небрежно отбросила на старенький стул – судя по его внешнему виду, предметы девичьего туалета были максимальным весом, который тот мог принять на себя и при этом не рассыпаться. К некоторому огорчению Паши, вслед за кофточкой более ничего в полет не отправилось: не снимая юбки и бюстгальтера, Катя просто легла на диван, перекатившись на живот. Козырев примостился было рядом, но, поняв, что в сложившейся ситуации это и неудобно, и попросту глупо, осторожно сел ей на бедра, после чего аккуратно, чуть дрожащими пальцами разъединил два маленьких крючочка, отделяющих от полного контакта с кожей.

Сначала он аккуратно, одними кончиками пальцев, осторожно обследовал каждый изгиб ее шеи, потом прошелся ладонями по лопаткам, пересчитал легкими прикосновениями каждый позвоночек, слегка помял бугорки на талии и снова предпринял путешествие наверх. Паше казалось, что меж пальцев течет шелк ее кожи. Ему даже привиделся запах нежно-персикового цвета, хотя до этого момента он и предположить не мог, что у цветов, оказывается, есть запахи… Осторожные перебежки вверх-вниз все больше распаляли его, и он мог поклясться, что Катерина испытывала схожее чувство. По крайней мере, ее тело потихонечку стало трепетать под его руками. И вот когда Козырев интуитивно почувствовал, что она вот-вот перевернется на спину и тогда…

И тогда у Кати мелодией Корнелюка из «Бандитского Петербурга» напомнил о себе мобильный телефон. Девушка ужом выскользнула из-под Паши и бросилась к сумке, оставив на одеяле ажурный элемент нижнего белья.

– Да… Нет-нет, могу говорить… Хорошо… Сейчас достану ручку, запишу. – Востроилова принялась судорожно рыться в сумочке, из которой на потертый ковер посыпались заколка для волос, пудреница, помада, солнечные очки, несколько смятых, будто пожеванных бумажек. Наконец из нее вылетел искомый карандаш.

Паша смотрел на этот карандаш со стертой до основания резинкой на хвостике, на Катю, которая одной рукой пыталась примостить на голой коленке обрывок листка, а другой прикрывала рукой грудь, и не сдержался. Сначала он тихонько хихикнул, а затем и вовсе стал неприлично хохотать. Катя, которой в этот момент на другом конце трубки продолжали бубнить про «неопытную молодость и язвительный опыт старших коллег», укоризненно на него посмотрела, но тут и сама поняла, как нелепо она смотрится на этом ковре, посреди разбросанных дамских штучек, с зажатой голым плечом трубкой и огрызком карандаша, и тоже заулыбалась. Невидимый голос Смолова (а кто еще мог столь бесцеремонно вторгнуться в ее жизнь в столь поздний час?) ни о чем подобном не догадывался к продолжал вещать о том, как «устроен этот мир», а Востроилова смотрела на растрепанного и раскрасневшегося от желания Пашку и завелась сама. Ни эта дурацкая комната, ни прежний ступор, ни смысл доносящихся извне фраз Смолова уже не имели ни малейшего значения. Катя скоренько записала продиктованные начальником вводные на завтра, быстро попрощалась, отключилась и уже в открытую захохотала. Козырев прыгнул с дивана, подхватил ее на руки, начал кружить по комнате, а потом, устав держать, осторожно положил на постель и поцеловал. От этого страстного поцелуя внутри у Кати все будто перевернулось. Ей стало трудно дышать, и, с трудом расставшись с Пашиными губами, она чуть отстранилась от него и мотнула головой, будто пытаясь прогнать морок.

– Что? – недоуменно спросил Козырев. Но, заглянув в ее глаза, сразу отогнал любые сомнения – столько в них было тепла и света. Паша тихонько поцеловал ее снова, и теперь уже Катя сама потянулась к нему. Как цветок к воде. Он понял, что теперь можно все, и смело стянул с нее юбку. Вслед за ней на пол полетели его рубашка и джинсы…

Через пару часов, когда они, вконец обессиленные, все-таки угомонились, Катерина… нет, теперь уже Катюша, своя, родная… сладко посапывала, примостившись в районе козыревской подмышки. Стараясь не разбудить, Паша осторожно выбрался из-под одеяла, зачем-то натянул джинсы, достал сигарету и, затянувшись, стал смотреть на спящую девушку. Похоже, ей снилось что-то очень хорошее. По крайней мере, за то время, пока сигарета была скурена до фильтра, она несколько раз улыбнулась во сне.

В этот момент Козырев вспомнил свою единственную ночь с Полиной. До сих пор воспоминания об этой странной ночи всякий раз кололи его, словно иголкой. Он не мог понять умом, но чувствовал, что их скоропалительная близость не была ночью любви в полном смысле этого слова. Ольховская отдала ему лишь свое тело, душой же явно пребывала совсем в другом измерении. Помнится, он очень долго и болезненно ощущал тогда свое мужское поражение, при этом так и не поняв сути произошедшего. Полина словно заворожила его второпях, так и не подарив после этого свободы. А ведь любовь – это и есть свобода. Он понял это только сейчас, в этот самый момент. Понял раз и навсегда. Теперь Козырев мог с уверенностью сказать, что, даже если бы Катя сейчас встала и ушла, он все равно остался бы свободен в своей любви к ней. Его никогда особо не занимали вопросы философского толка, но сейчас, докурив сигарету, он почувствовал, что и такой любви ему будет достаточно. И что теперь она, его любовь, уже не зависит от того, будет ли продолжать испытывать к нему схожие чувства Катя-Катюша…

Снова укладываясь, он загадал, что если в их отношениях все останется так же здорово, как сейчас, то зимой он обязательно отвезет ее на старенькую родительскую дачу в Сосново. Он положит ее на тахту, укроет меховым спальником, затопит печь, сварит глинтвейн. А утром выдаст Кате безразмерные валенки, и они станут носиться меж заснеженных сосен и играть в снежки… А потом, раскрасневшись от мороза, она упадет в сугроб и будет учить его делать на снегу ангела. А он, пытаясь поднять ее из сугроба, упадет в него же… А потом будет долго отогревать ее, они заберутся в постель и примутся до самозабвения заниматься любовью. А потом… А потом Козырев уснул.

Без четверти восемь на мобильнике Кати подал голос будильник. Она долго пыталась нащупать его на привычном месте у изголовья, но вместо этого наткнулась на Пашу и улыбнулась. Они пили холоднющий кофе, который из-за беспристанных поцелуев дважды безнадежно остыл. Затем дружно искали Катину расческу, непонятно как завалившуюся за диван. Наконец, когда, слегка помятые после бурной ночи и непривычно активного утра, оба были готовы к трудовым подвигам, они долго стояли у порога обнявшись, не решаясь открыть дверь в немножечко другую отныне жизнь. Хоть и с сожалением, но в какой-то момент они все-таки отлепились друг от друга. Паша открыл дверь, и они, взявшись за руки, вышли.

Как Козырев ни шифровался, ни подстраховывался, но покинуть квартиру незамеченными не удалось: «Питерские коммуналки – CONNECTING PEOPLE!» Сперва в коридоре они наткнулись на соседа Фаруха, который проводил их чуть насмешливым, но в то же время похотливым взглядом. А после, проходя мимо «общаковой» кухни, нос к носу столкнулись с Михалевой. Та церемонно несла в свою каморку свежедымящуюся овсянку – традиционную утреннюю пищу богов и аристократов.

– Доброе утро, Людмила Васильевна, – промямлил Паша, покраснев до самых кончиков ушей.

– Здрасьте, – вслед за ним смущенно кивнула Катерина.

Михалева внимательно, неприлично внимательно осмотрела Востроилову, что называется, с ног до головы, тем самым вогнав в краску и ее, а затем как ни в чем не бывало предложила:

– Оттрапезничать не желаете, молодежь?

– Нет, спасибо, – решительно замотала головами молодежь.

А Козырев добавил:

– Извините, Людмила Васильевна, мы уже того… В общем, сытые.

– Да я уж поняла, – усмехнулась Михалева и, сделав на прощание ручкой, прогарцевала в свою комнату. «В нумера», как она ее называла.

«Слава Богу, – подумала соседка, выкладывая кашу в изящную сервизную фарфоровую тарелку „от Попова“. – Наконец-то у Пашки девочка появилась. Кстати, миленькая и, похоже, не из этих, из современных, которые из „Дома-2“. Вот и хорошо. А то уж думала, так ноги и протяну, напоследок на свадьбе не погулявши».

Людмила Васильевна улыбнулась своим мыслям и мгновенно простила «молодежь» за сегодняшнюю бессонную ночь. Вернее, за те полночи, в которые она никак не могла уснуть по причине нескончаемых ахов и охов, раздававшихся за стенкой.

«А Пашка-то наш – мужик, – не без гордости подумалось Михалевой. – Как он ее, а!.. Эммануэль всяко отдыхает!»

– …Тебе куда? На трамвай или в метро?

– Ой, – Катя посмотрела на часы, – на самом деле мне лучше всего на тачку. Опаздываю капитально, опять от Смолова достанется.

– У меня есть немного денег… – принялся рыться в карманах Козырев.

– Брось, пригодятся еще, – остановила его Катерина. – Я вчера у Лерки долг забрала, так что могу себе позволить эдакий шик. Хотя, согласись, ездить на работу на частнике – это пошло.

– Ага, – подтвердил Козырев, которому подобное трудно было даже представить.

– Может, тебя по ходу подбросить?

– Нет, спасибо, я прогуляюсь немного. У меня времени до десяти еще вагон и малая тележка. У нас сегодня учебный день.

– А это что за зверь?

– Да так, моделируем практику, а потом, на общем разборе, подгоняем под нее теорию. В общем, фигней страдаем. Типа, совершенствуем профессионализм и оттачиваем мастерство.

– Богато живете. У нас в Управлении часов на такие игрушки не предусмотрено.

– Да и правильно, все равно не в коня корм. Кать!..

– Что?

– Спасибо тебе.

– За?…

– Ну… За всё. За помощь по Игорю. Если бы не ты…

– А-а… – разочарованно протянула Востроилова.

– Вообще, за все… – понимая, что сморозил глупость, поспешил исправиться Козырев. – Особенно за эту ночь.

– Балда, – чмокнула его в щеку Катя. – За ЭТО – не благодарят!

– А можно я тебе вечером позвоню?

– Дважды – балда! Да если ты этого не сделаешь, я тебя сама найду. И только попробуй не найтись! Мы, с нашими возможностями, тебя на дне морском…

– Это твое заднее слово? – улыбнулся Паша.

– Заднее не бывает! Все, я побежала. – Наградив Козырева прощальным «чмоком», Востроилова нырнула в подземный переход.

На этот раз учебный день выдался по-настоящему «практическим». А все потому, что учебным объектом руководство назначило Эдика Каргина. Уж он-то и дал трем специальным приказом освобожденным ради теоретических занятий экипажам просраться. И, будем откровенны: такого на своем веку они еще не видали.

Вдохновленный, не связанный путами заданий Эдик вертелся как ужик на юру: он то уходил «товарными», то менял экипировочку в самых не приспособленных к тому местах. То замедлял бег, а затем ни с того ни с сего ускорял. Упиваясь свободой, Каргин, согласно предписанию, походя совершал малозначащие покупки и тут же, не дожидаясь подхода «грузчиков», заглатывал чек. Резко, на сто восемьдесят градусов, он менял маршрут, срубая не успевших поменять легенду «чайников», он… Короче, Эдик играл роль. И роль эта ему безумно нравилась, ибо в этой роли, примерив на себя шкуру объекта, он условно жил и условно получал настоящий кайф. И пускай это была всего лишь игра – Каргин, в отличие от молодняка, играл в нее по-настоящему. Когда еще предвидится подобный случай?…

После такого экстремального драйва руководство отдела, которому ничто человеческое не чуждо, врубило паузу. Подчиненный народ, выдохнув, принялся судорожно отписываться, курить, есть, пить… Короче, переводить дыхание. Но тут неожиданно на учения прибыл начальник отдела Нечаев, и всех условно оставшихся в живых спешно собрали в актовом зале – прослушать лекцию и разобрать полеты.

Козырев сидел в самом козырном, наиболее удаленном от президиума ряду. В какой-то момент он стал близок к состоянию безмятежного сна, когда вдруг в полной тишине, нахально, с вызовом, зазвучал его мобильник. На экранчике немедленно высветился позывной «Катюша».

– Я же просил всех отключить мобильные! – раздраженно поморщился с кафедры Нечаев.

– Василь Палыч, это из гаража, по поводу машины. Которая в ремонте, – мгновенно нашелся Паша.

Случайная импровизация прокатила. Начальник отдела сменил гнев на милость и царственно разрешил:

– Ладно, узнай, что этим лихоимцам нужно. Только выйди из зала, не мешай народу внимать.

Наивная простота! Собравшийся народ уже минут двадцать как потерял всяческую способность «внимать». Но с автотранспортом, а точнее, с его техническим состоянием, ныне и вправду наблюдалась полная засада. Немудрено, что ревностно относящийся к теоретическим посиделкам Василь Петрович, тем не менее, благословил Козырева на временное отсутствие.

Паша спешно вышел из актового зала и нажал кнопку ответа:

– Катюш, ты?! Что-то срочное?! Говори скорее, а то у нас заседание малого хурала в полном разгаре!

– Да у меня, собственно, особо не горит. Это, скорее, в ваших интересах.

– В смысле?

– У нас через полтора часа объезд. Я сижу, готовлюсь, оформляю под заказчиков сводки ПТП. В одну случайно вчиталась. Начинаю невольно ржать в полный голос. Рядом Смолов: подходит, забирает, вчитывается – ржет на десяток децибелов громче. Отсмеявшись, говорит: «Не знаю, что это было на самом деле, но по стилю – похоже, наружка с глузду зъихала». Дескать, если так, то пистон им вставят неслабый, с кумулятивным зарядом. Потом шефа вызвали в «техничку», а я на всякий случай решила тебе перезвонить, уточнить.

– Кать, так в чем прикол-то?

– Сейчас, погоди, найду… Вот, дословно зачитываю сводку. Запись телефонного разговора недельной давности. Объект:

– Стоп, Катюш, дальше не надо! – Паша вспомнил недавний рассказ бригадира. – Вы с шефом правильно подумали – это наше чудовище.

– И что мне теперь с этим делать? В авторском виде и отправлять?

– Погоди, родная! В авторском, скорее всего, лучше не надо. Во сколько, говоришь, у вас объезд?

– В четыре.

– Кать, ровно через двадцать минут мы будем у тебя. Только пока ничего не опечатывай и не секреть, ладно? Очень тебя прошу!

– Хорошо, пока не буду. Вот только в нашем учреждении лишний раз светиться не стоит. Сделаем так: я буду ждать тебя в Таврическом саду. Только не очень долго, минут десять-пятнадцать, не более. Устроит? Если позже, сам понимаешь…

– Всё, Катюш! Лечу. Вернее, летим. Кстати, а где в Таврическом?

– У взбледнувшего Есенина. Знаешь, где это?

– Знаю. Все, Кать, едем. Спасибо тебе…

Козырев метнулся к дверям актового зала, приоткрыл массивную дубовую дверь и, выцепив взглядом Пасечника, стал демонстрировать ему мимические призывные знаки. Григорьич долго не врубался в Пашину жестикуляцию, но через какое-то время, из чистого любопытства приподнялся и, стараясь особо не привлекать внимания трибун, стал пробираться на выход.

Покинув зал и плотно закрыв за собой двери, Пасечник изумленно воззрился на Пашу:

– Ты чего, братка?

После того, как братка в двух словах объяснил ему суть ситуации, Григорьич тяжело выдохнул и рубанул рукой воздух:

– Поехали! Времени в обрез! Кстати, баба эта, она точно… того? Без динамо?

– Наш человек, – твердо успокоил Паша. – Вот только… как же «разбор полетов»?

– Да пошел он! Это – сейчас важнее! Да ты не дрейфь, Козырь, от этой блевотины я тебя по-любому отмажу. А если там выгорит, с меня… Блин, даже не знаю что, ибо я, Пашка, в этой жизни очень мало что могу. Но в любом случае «не уйдешь обиженным». Эт-то точно…

Пасечник дочитал сводку до конца и молча возвратил казенную бумагу Екатерине. Он закурил, поднялся со скамейки и принялся нервно расхаживать взад-вперед. Наконец решился:

– Екатерина Михайловна, скажите, а это весь разговор, целиком? Или…

– Нет, я дала вам прочесть только один кусок – монолог объекта. Хоть он, как вы могли заметить, достаточно большой и эмоциональный. Затем они говорили о делах, но эти подробности к вашей истории не имеют никакого отношения.

– Да-да, все правильно, я вас очень хорошо понимаю. А скажите, Екатерина Михайловна, э-э… – Пасечник замялся. Выражение его лица приобрело страдальчески-комичный вид.

– Что сказать-то? – попробовала уточнить Востроилова,

– Кать, – взял инициативу на себя Козырев. – Николай Григорьич хочет спросить: нельзя как-то подрихтовать – подсократить эту сводку? Исключительно в части монолога объекта? А еще лучшее, того… В общем… э-э… – Теперь пришел черед смутиться уже самому Паше.

– А еще лучше – просто вырезать? В части монолога объекта? – закончила его мысль Катя.

– Точно, – облегченно выдохнули «грузчики» и с плохо скрываемой надеждой посмотрели на догадливую девушку.

– Но только если это не создаст для вас серьезных хлопот в будущем, – добавил Пасечник. – Нам с Пашей совсем не хочется вас подставлять. Более того, признаюсь честно: если бы с подобной просьбой обратились ко мне, не готов сказать однозначно – пошел бы я на подобное или нет. Ну так что? Каков будет ваш положительно-отрицательный ответ?…

Востроилова задумалась, а потом, тряхнув рыжей челкой, улыбнулась:

– Мой положительно-отрицательный ответ будет положительным. Раз такое дело, будем резать – не дожидаясь перитонита.

– Паша, она святая! Позвольте ручку.

Катя, смеясь, позволила.

– Уважаемая Екатерина Михайловна, в свою очередь позвольте вас заверить нам… Позвольте нам заверить вас… Короче, в любое время дня и ночи, в любое время года, наш позывной настроен на вашу волну. И случись какая в вас у нас… вернее, в нас у вас необходимость… Любая просьба, любое желание.

– Так уж и любая?

– Абсолютно, – в запальчивости подтвердил бригадир, – Вот, к примеру, есть у вас сейчас какое-нибудь желание, просьба?

– Есть.

– С трепетом внимаю.

– Хорошо, вот вам мое первое желание. Мне страшно хочется увидеть эту рыцарскую историю глазами другой стороны. Так что жду от вас пусть и не столь большого, но не менее эмоционального монолога. На тему: «Как это было».

– А стоит ли? – поморщился Пасечник. – И так понятно, что идиота сваляли. Чего уж теперь…

– Ну вот, а ведь только что кто-то заявлял: любое желание, в любое время… Поздравляю вас, гражданин соврамши.

– Ох, да что там рассказывать? В общем, было дело под Полтавой. И дело было так: сижу я в машине соседнего экипажа. С их бригадиром за жизнь гутарю. Мои, соответственно, во дворе сигнализаторами выхода работают. Слышу, по станции дают тональными команду на выход объекта из адреса. Я, помнится, еще подумал: надо Ваське, «рыцарю» нашему, напомнить, чтобы не дергался, если движение начнется. Но потом решил: шут с ним, не маленький, и так все поймет. Оказалось – ни фига. Запрашиваю «колеса» на предмет, кто из грузчиков потащил объект, и слышу, что наш «рыцарь». И вот тогда я понял, что это все, полный… – Пасечник деликатно запнулся и кашлянул.

– Полный провал? – подсказала Катя.

– Точно, он самый. Провал и есть. Выбегаю из машины, на ходу запрашиваю подмену нормальным «грузчиком», а сам пытаюсь сорентироваться в пространстве – объект в такой «достоевщине» живет!.. Короче, «грузчиков» надо навести. Не всю же бригаду тянуть на замену – в первую очередь тех, кто был в одной машине с «рыцарем». Вот их и запрашиваю, а они, сволочи, в ответ в эфир только хрюкают, как свиньи. Им, как потом выяснилось, было очень смешно наблюдать со стороны за этой клоунадой. Реалити-шоу, мля… Тогда запрашиваю самого Ваську, а он, гад, тоже молчит. У него, оказывается, микрофон под кольчугой провалился, так металл на металл замкнулся, и все – п…

– Опять провал?

– Точно, провал спецтехники. Пока бегу, станция у меня у самого пару раз завязкой пошла, а затем на вообще непрерывный тональный, так что пришлось остаток двора «глухим» бегать. Цирк, да и только. Кстати, вас не смущает мой профессиональный жаргон? Привычка, знаете ли…

– Нет-нет, все в порядке, – успокоила его Востроилова. – Я, как это говорят… нормально догоняю.

– Короче, – продолжил Пасечник, – пока я в конце концов сорентировался, вбегаю во двор и вижу, как Васька обратно в машину садится. Я подбегаю и уже в голос им кричу – какая уж тут, на хрен, конспирация и маскировка! – «Где объект?» А «рыцарь» мне в ответ: «Дома уже!» – а сам пыхтит, как паровоз. На молодняк смотрю, а те от смеха никак отойти не могут. Я пытаюсь в уме восстановить всю картину, но от своих догадок только в ужас прихожу. В обшем, как представил, что здесь было, так чуть Ваську его же собственным мечом и не убил. Представляешь картинку?

– Нет, не представляю, – с трудом выдавила из себя Востроилова. Слушая бригадира, они с Пашей разве что по траве не катались от хохота.

– Вам бы только ржать, – сварливо заметил Пасечник, глядя на веселящуюся молодежь. – А между прочим, это еще не конец истории. Вы даже не представляете, какую потом комбинацию пришлось провернуть, чтобы наши «колеса» с «рыцарем» на первой парте на нормальную машину поменять. Притом что объект все это время наблюдал за нами из окна. Правда, до конца смены он так из дома и не вышел. Вот что обидно.

– Все, народ, – утирая слезы (они ведь, слезы-то, не от одних только несчастий приключаются), подвела черту Востроилова. – Мне пора. Надо успеть ваш косяк грамотно порезать. Хотя, по мне, так такое не резать, такое отдельной книжкой издавать нужно. В общем, рада была познакомиться. И спасибо за доставленное удовольствие. Паш, будет время, звякни вечерком…

– Обязательно, могла бы и не напоминать, – подорвался со скамейки Козырев. Он сделал было движение к прощальному поцелую, но, вспомнив про Пасечника, поостерегся.

Катерина его смущение поняла и тему бурного любовного прощания педалировать не стала. Просто сделала «грузчикам» ручкой и, зацокав каблучками по гравию, удалилась.

– Славная девочка, – проводил ее взглядом Пасечник. – Где ухватил такую?

– Знаю я, есть края, – уклончиво ответил Козырев, – походи, поищи-ка попробуй.

– Во-во, э-т точно. Ты ее, Козырь, того, не забижай. Правильная девка. Даже не думал, что такие на белом свете еще водятся. По крайней мере, в наших широтах. Посему заканчивай-ка ты эти тити-мити с Лебедевой. При такой-то королевне.

– Не понял, Григорьич, ты на что намекаешь?

– Да тут и намекать нечего…Вся «контора» знает, что ты Светку регулярно того… в смысле, дерешь.

– Что за бред? – картинно возмутился Паша. – Кто тебе такое сказал?

– Да она сама же и сказала. Причем не только мне одному, – усмехнулся Пасечник и игриво напел: – Кудри вьются, кудри вьются, кудри вьются у блядей. Отчего ж они не вьются у порядочных людей…

«Ни фига себе! – удивился Козырев. – Никогда бы не подумал, что Пасечник знаком с творчеством Хвоста… Но он прав – со Светкой надо как-то аккуратно сворачивать. Еще не хватало, чтобы Катя что-то такое узнала-услышала. Отсюда резюме: со своими, по возможности, надо ее поменьше сводить. А то сболтнут невзначай, хотя бы и не со зла, потом поди – объясни».

По возвращении в «контору» Паша ненароком сошелся параллельными курсами с Каргиным. Он попытался привязаться к местности и уклониться от встречи, однако Эдик сам пошел на таран:

– Где тебя черти носили? Нечаев дважды интересовался.

– Эдик, вот честное слово, с этими вопросами лучше к Пасечнику. Он тебе все подробно объяснит.

– Хорошо, за подробностями пойду к нему. Причем перво-наперво заставлю дыхнуть. А если коротенько?

– А если коротенько – мы с Григорьичем спасали галактику.

– Надеюсь, успешно?

– Да вроде бы спаслась.

– Уже неплохо. Слушай, ты с Полиной Ольховской давно общался?

– Давненько, – слукавил Паша и тут же поинтересовался: – А что?

– Да просто Нечаев мне сейчас рассказал, что, оказывается, хахаля ее, Ладонина… Знаешь?

– Слышал что-то такое… – насторожился Козырев. – И чего с хахалем?

– Задержали его вчера, оказывается. Вроде как проверяют на причастность к эрмитажным делам. Прикинь расклад?!

– А чего мне тут прикидывать?

– Да я, в общем-то, так. Просто вспомнил, вроде нравилась тебе эта девка.

– Мне много кто нравился, – ощетинился Паша. – И что теперь?

– Да ничего. Чего ты сразу бычишь? Я к тому, что как-то странно все в этой жизни случается. Одно за одним. Сначала это, потом…

– А что – «потом»?

– Да я только что в дежурке был. Так, от нечего делать, по ИЦ почасовки полистал,

– И?…

– Ладонин этот, он же в «Российском слитке»?

– Вроде как. И чего?

– Два часа назад на Пулковском шоссе ДТП случилось. Хотя… Может, и подстава, кто ж знает?

– Так что случилось-то?

– Да там у «Ауди», которая за «Российским слитком» числится, на полном ходу правое переднее оторвалось. Ну и… Короче, с соответствующими выводами. Пассажир, вроде как ладонинский адвокат, насмерть. Водитель, он же начальник ладонинской СБ…

– Саныч? – невольно вырвалось у Козырева.

– Кто? Ах, ну да, инициалы «А. А.». Возможно, что и Александрович. Водила – в реанимации. За ними машина сопровождения следовала, так что успели вовремя подсуетиться, в больничку сами отвезли. Вот я тебе и толкую – странная история. То ли одно к одному, типа, беда не приходит одна. То ли… А вообще, жалко девчонку. Небось уходила – думала: райские кущи. А оказалось: не жиже, а гуще… Козырь, ты чего с лица сбледнул?

– Не, бригадир, тебе показалось. Просто у меня от той солянки, что мы с тобой на Сенной упромыслили, кишки симфоническую музыку играют.

– Странно, а у меня пока вроде все нормально. Ну, тогда, брат, что я могу тебе посоветовать? Не взыщи – подрищи.

– Вот как раз этим, Эдик, я сейчас и займусь. Все, извини, побежал.

– Давай-давай, – хохотнул Каргин. – Свежо питание, да серется с трудом. Только ориентировки со стенда не срывай – свежие, буквально утром повесили.

Глава вторая

Даже после третьей выпитой кружки «Балтики» (вот оно, тлетворное стрепетовское влияние!) просветление наступать не торопилось. Меж тем Козырев возлагал на него большие надежды. Ему срочно требовалось найти решение или, на худой конец, обрести решимость. Но пока не наблюдалось ни того, ни другого.

А ведь еще утром казалось, что тема с Ладониным благополучно прокатила мимо, задев лишь самым краешком. Но теперь, после несчастного случая с Санычем, Пашу пытались втянуть в самый ее эпицентр, особо не интересуясь, есть ли у него желание туда вписываться. А желания как раз и не было. Вернее, было, но совершенно противоположное – чтобы его оставили в покое. Особенно теперь, когда на горизонте замаячили вполне конкретные очертания «большой и чистой любви». Сейчас бы наступление на любовном фронте развивать, а не в чужие запутки вписываться… Понятно, что по всем приметам против Ладонина развязана серьезная войсковая операция. Но это была исключительно его личная война – в принципе, неотъемлемая часть его бизнеса. И с какого боку здесь Козырев – не очень-то понятно.

Паша долго не решался позвонить Полине, так что в конце концов она вышла на него сама и предсказуемо попросила приехать. Судя по голосу, она была близка к истерике. Так что Козырев уклонился от встречи, соврав, что заступает в вечернюю смену. Все равно в таком состоянии ничего путного не придумаешь, а ехать лишь затем, чтобы менять мокрые от слез носовые платки, не хотелось. Полина в общих чертах пересказала Паше уже озвученную Каргиным версию ДТП, дополнив ее информацией о том, что Саныч в данный момент находится на операционном столе, и там пока ничего не ясно. В ответ Паша принес дежурные соболезнования. А что здесь еще скажешь?

Однако истерика истерикой, но в промежутке между рыданиями Полина ухитрилась взять с Козырева обещание связаться с Катей и попросить ее найти в своей службе человека, способного решить проблему установления «дарителя». Согласно выработанной накануне схеме. Разумеется, установить не за спасибо, а за весьма щедрое «не за спасибо». Похоже, памятуя о своем боевом прошлом, в сложившейся критической ситуации она всерьез вознамерилась заняться личным сыском. Паша поначалу сопротивлялся, считая подобную затею малоперспективной и хлопотной, но в какой-то момент сдался, не смог отказать. Кому бы другому – запросто. А вот Полине – не смог. Хоть и ругал себя за такое малодушие. Ну да не зря говорят: шея есть – хомут найдется.

Пришлось звонить Катерине. Как и следовало ожидать, ее подобное предложение, мягко говоря, не вдохновило. Но Паша оказался настойчив, так что теперь настал ее черед сдаться и пообещать «пошукать». После разговора с Катей Козырев чувствовал себя большой свиньей. Мало того, что днем из-за них она и так, по сути, пошла на должностной подлог, так еще и сейчас «загрузилась» не шибко приятной темой.

Подходя к дому, Козырев вдруг осознал, что единственный момент, который по-настоящему задевает его во всей этой истории, – причастность к ней Некрасова. Год назад Паша был свидетелем того, как покойный бригадир сцепился с опером и, судя по прозвучавшим тогда словам, Сергеич обвинял Некрасова в пособничестве бегству Ребуса. На чем основывались его подозрения, Паша узнать не успел, однако осадок остался. Так что, вернувшись в свою каморку, Козырев, памятуя о ранее данном, но затем оправданно забытом («О, Катя! Das ist fantastisch!»), устроил масштабную перлюстрацию записных книжек, блокнотиков, тетрадок и клочков бумажек. И умудрился отыскать серпуховские телефоны – мобильный и домашний.

Лехин мобильник оказался «временно недоступен», а вот звонком на домашний Паша серьезно настроил против себя жену Серпухова, которая, сняв трубку лишь после десятка сигналов, костерила его долго и вычурно. Но после столь же долгих извинений с его стороны все-таки смягчилась и сообщила, что ее благоверный в данный момент дежурит в отделе, на сутках. «Если не наврал, конечно», – в сердцах добавила мадам Серпухова и бросила трубку.

Дозвониться до Лехи по служебному оказалось еще более непростым делом – телефон был постоянно занят, прямо как в справочной службе «Мегафона». А все потому, что ночь дежурства для Серпухова выдалась исключительной беспокойной. Раскалившийся добела телефонный аппарат звонил не переставая: Леха злился, скрипел зубами, но трубку еще снимал и на звонки пока отвечал по возможности без мата.

Вот и сейчас, едва закончив разговор со страдающими бессонницей москвичами, просившими о консультации относительно одного беглого «федерала», пришлось общаться с «областниками», которые интересовались, как найти опера, который задерживал Шилова по прозвищу Шило.

– Найти его мудрено, – уклончиво ответил Серпухов. Вообще-то, сажал Шило он, но по привычке решил сначала выспросить.

Выспросил.

– А-а! Так ты пытаешься убийство раскрыть? – наконец дошло до Лехи. – Брось время терять!

– А что так? – озадачился коллега.

– Во-первых, его заколол Левша, это весь город-герой Колпино знает. Во-вторых, заколол из-за их темных историй, в которых, чтобы разобраться, надо с ними лет по десять посидеть. В-третьих, Левшу уже таскали к вам… я не знаю, к кому… мы на психику давили. Он всем заявил: доказывайте, сажайте, я есть невиновный и в прошлом незаконно репрессированный… В общем, правильная позиция… а доказухи не предвидится. Они же один на один закадычно беседовали…

– Ну вы даете! А я тут сижу, бумаги мараю…

– Не ты один!

– И что, правда, как ты говоришь, все Колпино знает?

– Раз все знают, окромя вас, так это ты, дружище, даешь. Тебе не кажется?

– Слушай, можно я заеду к вам на днях?

– Заходи, – Серпухов положил трубку. – Орлы! Во!..

Не успел он метнуть в стакан с заваркой пару кубиков рафинада, как позвонил тоже дежурный. Но по городу. Ему Леха представился чинно, без выкрутасов. Дежурный призвал выехать в общежитие, где монголы с болгарином избили немцев с вьетнамцем. Серпухов пообещал метнуться, вот только метнуться было не на чем – на единственной сейчас рабочей «Волге» в данный момент халтурил водитель шефа. Этому водителю Серпухов был должен, так что не в его интересах было жать на государственную педаль. Тогда, не мудрствуя лукаво, он просто позвонил в местное отделение.

– Чего-то я недопонял, – без предисловий начал Леха. – Может, вьетнамцы с монголом ухайдакали немцев с финнами?

– С болгарином, – уточнили на том конце провода.

– Болгарин – одна штука?

– Да.

– Финн тоже один?

– При чем здесь финн?!

– А кто при чем?

– Монгол.

– Один?

– Я не считал…

– Одного от стада не отличить?

– Приезжай – разруливай!..

– Руль накрылся. Так сколько кого? Ты можешь по-человечески сказать?!

– Ну тебя в жопу! – сорвался опер-«территориал». Затем он крикнул кому-то: «И тебя в жопу!.. Хули ты мне тут написал? Ты что, в джунглях?! Ты мне еще узелки повяжи вместо объяснения!» Затем снова наехал на Серпухова: – Десятый человек уже звонит, и все считают! Сколько – кого!.. Четыре кабинета забито – один другого краше. Болгарину так рыло начистили, что еле от вьетнамца отличил! Короче – приезжай сам и перекликивай, если надо!

– Трупы есть? – вяло поинтересовался Леха.

– Еще пару таких звонков и таких объяснений… – «Куда ты, мудак, лезешь! Ты не в чуме!». – Отделенческий опер кого-то стукнул. Послышалась иностранная речь. – …И будут трупы! Сука, руки об занавески вытер!..

Серпухов понял, что лучше не нервировать коллегу:

– А чего разодрались-то?

– А немец выкинул селедку, которую жарили вьетнамцы… Запах ему, видишь ли, не понравился! Порядок он любит! Ну и началось поманеньку… – вкратце обрисовал картину дежурный оперативник 37-го отделения милиции.

В телетайпной застрекотал сложный передающий прибор. Порывом ветра распахнуло форточку и шибануло о стену. Следом зазвонил городской, а потом и местный телефоны: «Да! Да! Нет! Это вам нет! А вам нет – нет, вашу мать! Не вашу… Выехали уже! Я один тут сиротствую с вашими родственниками…»

– А-а-а! – не выдержав, заорал Леха и накинул пиджак на телетайп.

В итоге Паша вышел на Серпухова лишь в половине первого ночи. Когда даже самые неугомонные в этом городе решили хоть немного, но угомониться.

– Слушаю, – рявкнул в трубку Леха, как после двух пачек озверина.

– Ого! Командный голос вырабатываешь?

– Козырев, ты, что ли?

– Ага, я.

– Блин, еще один, которому нужна любовь. Тебе-то чего не спится?

– Леха, дело есть. На сто.

– Надеюсь, баксов?

– Нет, щелбанов. Ты важняка Некрасова из антикварного знаешь?

– Шапочно. Пару раз раскланивались. А один раз, на не помню по какому поводу вечеринке, за одним столом водку пили. Но я тогда от него через два стула сидел.

– И что ты можешь о нем сказать?

– Ни фига ты вопросики среди ночи задаешь! Ты бы еще спросил, что я думаю о нашем Президенте! Я его, кстати, вижу гораздо чаще. Правда, только по телевизору… А вообще, тебе с этим лучше к Максу Есаулову подкатиться. Некрасов у него в отделе какое-то время кантовался.

– Понимаешь, мне к нему обращаться малость неудобняк. Мы, во-первых, не знакомы, да и контакты с «гласниками», сам знаешь, у нас не шибко поощряются.

– Да я в курсе. Идиотские все-таки порядки в вашем лепрозории.

– А что поделаешь? Мы – не менты, менты – не мы… Лех, а вот если без посредников о Некрасове? Хотя бы в двух словах.

– В двух словах, Паша, это к Ильфу, который друг Петрова. Читал?

– Обоих читал, а поодиночке нет. И что там по Ильфу?

– А по Ильфу характеристика такова: «До революции он был генеральской задницей. Революция его раскрепостила, и он начал самостоятельное существование».

– А революция эта у Некрасова когда случилась?

– А после того, как его с «земли» с каких-то щей в РУВД перевели.

– Вот видишь, значит, что-то такое слышал?

– Да я много о ком чего слышал. Кстати, разреши полюбопытствовать: на хрен он тебе сдался?

– Ты Игоря Ладонина помнишь?

– Вашего другана-олигарха? Конечно, помню. И чего?

– Его на днях задержали. А задерживал как раз Некрасов. И вот Полина попросила меня узнать, что за репутация у этого орла.

– Полина? Это такая симпатичная блондиночка из вашего экипажа? А у той что за интерес?

– Она уже давно вне Системы. И она… Короче, она живет с Ладониным.

– Опа! Толково. Погоди-ка, помнится, ты сам к этой Полине неровно дышал?

– Леха, давай на эту тему не будем, а?

– Понял. Извини. Проехали… Так и чего Некрасов пытается вменить вашему олигарху? Контрабанду антиквариата? Но ведь это пошло.

– Хуже. Он хочет притянуть его к недавней краже из Эрмитажа.

– Некрасов что, совсем ебанько?!

– Я тебе о том и толкую, мутная какая-то история. Потому и спрашиваю.

– Согласен, блудень. Знаешь, дружище, боюсь, это не совсем телефонный разговор. Если хочешь погутарить, давай лучше где-нибудь пересечемся. Выпьем, закусим, о делах наших скорбных покалякаем.

– Идет. А когда?

– Завтра, вернее, уже сегодня, у меня в принципе отсыпной. Но моя мне всю плешь прогрызла, так что придется вечером везти ее с детьми на дачу. А вот завтра, то бишь в субботу, готов соответствовать.

– Спасибо, Леха. Извини, если напрягаю. Просто у нас тут… Короче, все плохо.

– Да ладно, старый, не извиняйся, – пробурчал Серпухов. – И помни мудрые слова доктора Айболита: это очень хорошо, что пока нам плохо…

Несмотря на глубоко за полночь, после разговора с Серпуховым Паша решил попробовать позвонить еще и Лямке. Сейчас он руководствовался теми соображениями, что, чем больше заброшенных удочек, тем гарантированнее улов. Правда, немного смущала вчерашняя крайне раздражительная реакция Полины на предложение высвистать Лямку. Но Козырев решил, что вникать в их персональные заморочки ему вовсе не обязательно.

Причина окрыситься на Ивана у Ольховской действительно была. Вот только сам Лямка имел к ней лишь опосредованное отношение. Просьбу Полины, хотя и без особого энтузиазма, он исполнил: залез в банк данных ОПУ и отыскал запись о задании на наружку как в отношении самой Ольховской, так и в отношении Ладонина. Однако инициатором заданий выступала вовсе не служба собственной безопасности, как думалось Полине, а антикварный отдел УУР. Весьма неприятным открытием для Лямки стал тот факт, что в день, когда Ольховская обнаружила за собой «хвост», наблюдение велось уже четвертые сутки кряду. Неудивительно, что после этого он особо тщательно изучил субботнюю сводку и облегченно выдохнул, не найдя себя в списке установленных связей. Похоже, команду на фиксацию и установление гостей, съезжавшихся к «Палкину» на день рождения Ладонина, «грузчикам» не давали. А внутри ресторана наблюдение, естественно, не велось – через такой фейсконтроль на шару не проскочишь и на плечах не войдешь.

Тем же вечером Иван опрометчиво рассказал о своих аналитических раскопках Ирочке. Выслушав мужа, та не на шутку встревожилась. Сама будучи сотрудником отдела установки, хоть бы и «декретным», она прекрасно понимала, что, засветись они в тот день на «квитанциях» «грузчиков», серьезных проблем не избежать.

А через день Ольховская позвонила снова. Лямка принимал ванну, так что трубку сняла Ирочка. Узнав, что Ладонин арестован, «молодая мать» взяла инициативу на себя и решительным тоном заявила: «Иван занят и подойти к телефону никак не может». А затем доверительно попросила «не втягивать Лямку в ладонинские авантюры». Тем паче что она, Ирочка, прекрасно помнит, чем они, эти авантюры, могут обернуться.

– И чем же? – сухо поинтересовалась Полина.

– За каких-то два года: одного убили, второй – скоропостижно скончался, третьего посадили, – напомнила Ирочка. – По-твоему, мало?

– Немало, – подтвердила Ольховская. И после некоторой паузы добавила: – А еще, ПО-МОЕМУ, редкостная ты, Ирочка, дрянь. Все, передавай привет мужу. Когда тот освободится от своих очень важных дел…

Понятно, что никаких приветов Ирина передавать мужу не стала. Равно как рассказывать ему об этом неприятном звонке.

Всего этого Паша, естественно, знать не мог, а потому безо всяких церемоний набрал домашний номер супругов Ляминых. По счастью, трубку снял сам глава семейства. Как результат – состоявшаяся между двумя старыми приятелями беседа оказалась не только задушевной, но и в высшей степени полезной. Возможно, по той причине, что оба абонента к тому времени были слегка пьяны. И долгожданное просветление, о котором мечтал Козырев, наконец на него снизошло.

А вот Лехе Серпухову, в отличие от Паши, эта ночь, напротив, нагнала дополнительной мути. Хотя ее, этой самой мути, и без того было уже предостаточно – город большой, злодеев свора, а ему – отплевывайся. В довершение ко всему, в пятом часу пришлось-таки отзывать с халтуры служебную «Волгу» и тащиться на 131-ю УК РФ.

Девчонку изнасиловали около одиннадцати в парадной, недалеко от ее же дома. Пока домой, пока плакать, пока мама, пока решили сказать отцу, пока ждали в дежурке, пока прокурорский причапал… В общем, Леха только к раннему утру подумать сумел. А подумать было о чем, поскольку девка оказалась шустрая и, пока ее насиловали, умудрилась стянуть из кармана негодяя записную книжку. Серпухов доложил, и реакция начальства оказалась вполне предсказуемой: «Ну если при записной-то книжке не найдете!..» Дескать, давай, анализируй, и дело в шляпе. В кино оно, конечно, драматургически бы получилось: многоходовка там, сюжетик витиеватый. А здесь…

Серпухов вернулся к себе, раздраженно дернул ящик стола и этим нехитрым движением тут же сбил ноготь большого пальца правой руки. Больно, зараза! Интересно, что он вообще хотел там разыскать? Слипшаяся в варенье кроличья ушанка. Обрывки портупеи. Пухлые, как кленовые листья в сухую осень, явки с повинной, заполненные полуторасантиметровыми пьяными буквами. Кстати, собственноручные приписки в конце явок были удивительно зеркальны: «Никакого морального или физического воздействия на меня не оказывали. Претензий не имею». Вот, пожалуй, и все… Ах да, он же искал карандаш! Но этого чуда канцелярской мысли в ворохе движимого и недвижимого имущества отчего-то не нашлось.

Засим Леха опростал бутылку теплого пива, положил ноги на стол и закурил свою нехитрую мыслишку: «Ну смотрю я на сложенные листки. Упираюсь мозгом в теорию. И чего?… Сволочь, мог бы фотографию с собой носить с какой-нибудь квитанцией об оплате на свое имя. Нарожает земля сыра уродов, а ты расхлебывай».

Ровно в девять утра, минута в минуту, на службу пришел молодой, которому их погремушки пока еще были в охотку. Ему-то Леха и вручил на камеральную обработку изъятую записную книжку: не то чтобы надеялся, что молодой узреет в ней суть, а, скорей, для воспитания усидчивости. Сам же поехал домой – отсыпаться.

Утром, собираясь на работу, Козырев не обнаружил на привычном месте на кухне персонального чайника. Поскольку по существующей договоренности правом на совместное пользование сей кухонной утварью обладала только Михалева, он постучался к соседке.

– Пашк, ты? Насчет кипяточка? Каюсь, мой грех, забыла вернуть, – раздалось из-за двери. – Погоди секундочку, я только что-нибудь на себя накину… Все, заходи. Еще раз прошу прощения, сударь. Увы, все мы не вечны. Вот и мой электрический «Мулинекс» скоропостижно скончался.

– Аналогичный случай был в Тамбове. В смысле: мой такой же сдох неделю назад.

– Н-да, похоже, это китайское пластмассовое дерьмо при растаможке декларируется как одноразовая посуда. Давай-ка сюда свою кружку, кофе и заварка на столе. Давай-давай, не стесняйся. Ты сейчас новости смотрел?

– Не-а. Вы же знаете, Людмила Васильевна, я не фанат информационного спама. Мне этого дерьма на службе хватает.

– И совершенно напрасно. Врага надо знать в лицо, – назидательно заметила Михалева.

– А чего было?

– А был очередной сюжет про Эрмитаж. Вчера задержали второго подозреваемого.

– Ладонина? – вырвалось у Паши.

– Какого Ладонина? Почему Ладонина? Я имею в виду Запольского-младшего.

– А что, был еще и старший?

– Блин, Паша, нельзя быть настолько оторванным от жизни! – возмутилась соседка. – Неужели тебе совсем, ну нисколечко, не интересна вся эта история?

«Отчего же, – подумал Козырев, – начиная со среды, безумно интересна. Будь она неладна!..»

– К началу проведения проверки в хранилищах отдела русского ювелирного искусства Эрмитажа скоропостижно скончалась его хранительница, некто Запольская. Собственно, по окончании этой проверки и стало известно о пропаже двухсот с хвостиком экспонатов. На днях задержали мужа Запольской, у которого нашли кучу ломбардных квитанций на предметы искусства. В их числе, похоже, и на вещи из Эрмитажа. А теперь вдобавок арестовали сына. Он вроде когда-то работал в Эрмитаже экспедитором. Говорят, что кражи совершались на протяжении чуть ли не десяти лет.

– Ого!..

– То-то и оно, что «ого». Вот я теперь и гадаю: то ли это наши доблестные органы в кои-то веки красиво и оперативно сработали, то ли они столь же красиво и оперативно назначили козлов отпущения.

– Да, веселая семейка, – прокомментировал михалевский ликбез Паша. – «Отец, слышь, рубит, а я отвожу». Получается, это мамашка экспонаты потихонечку тырила? А когда проверка началась, с перепугу окочурилась?

– Господин офицер! – строго посмотрела на него Михалева. – Будьте добры, смените свой глумливый тон! Речь все-таки идет о смерти человека и трагедии его семьи. К тому же еще абсолютно ничего не ясно. Равно как не предъявлено и не доказано. Или вас в вашей «конторе», что, хотя бы основам юриспруденции не учили?

Под строгим взглядом соседки Козырев смутился и поспешил переменить тему:

– Людмила Васильевна, а вы сами как думаете? Могла эта хранительница столько времени безнаказанно выносить экспонаты? Причем так, чтобы при этом «никто-ничего-ни разу»?

– Ох, Пашка, не знаю… В принципе, вынос предметов из хранилищ может осуществляться только на выставку, на реставрацию либо на экспертизу. Пожалуй, и всё. Но, по большому счету, всё это исключительно на совести хранителя. А здесь, сам понимаешь, если захочется вынести, проблема только одна – сугубо технологическая. То бишь в принципе решаемая. Опять же – мы с тобой пока не знаем официальной причины смерти этой Запольской и сколько ей на тот момент было лет.

– А какая разница?

– В том-то и дело, что есть разница. Мне подруга моя, Илонка, я тебе о ней говорила, как-то жаловалась, что по линии кадров в Эрмитаже числится очень много старых хранителей, которые давно не ходят на работу, но при этом своего хранения не сдают и зарплату своевременно получают. Вот и прикинь: насколько возможен вариант, что после их смерти в хранилище вдруг окажется серьезная недостача, а спросить будет вроде как и не с кого? Ничего себе вопросик, а?

– Да уж…

– Ладно, Паш, это все из области досужих размышлений. Так что не будем гадать на кофейной гуще, посмотрим, как оно дальше пойдет. Кстати, о гуще: господин офицер, похоже, ваш кофе безнадежно остыл. Пойти, добавить горяченького?

– Спасибо, Людмила Васильевна, мне и так сойдет. Тем более бежать надо. Пригораю.

Весь путь до «конторы» Козырев прокручивал в голове рассказ Михалевой. Выходило так, что с учетом «открывшихся обстоятельств» в ближайшее время Ладонин может оказаться не при делах. Причем безо всякого стороннего вмешательства. Если господа Запольские начнут давать признательные показания, считай, дело в шляпе. В самом деле, трудно представить, чтобы Игорь ходил в подельниках этой семейной троицы – тихой безлунной ночью стоял на шухере или, скажем, исполнял функции барыги. Смешно ведь. Опять же, учитывая, что кражи начались лет десять тому назад. Да Ладонин максимум знает, где этот самый Эрмитаж расположен, не более. По крайней мере, десять лет назад ему всяко было не до мирового культурного наследия.

А коли так, может, есть смысл дождаться его освобождения? И пусть тогда сам разбирается: кто конкретно и персонально удружил ему с этим чертовым подарком на день варенья. «Позвонить Катюше и временно дать отбой на работу по мобиле „дарителя“? – подумал Паша. – В самом деле, на фига ей лишний раз подставляться, если есть шанс, что тема разрулится сама собой».

Но тут, словно угадав его мысли, Востроилова позвонила сама:

– Привет! Паш, у меня небольшой аврал, так что буду коротко и по существу. Я нашла для Полины подходящего человека.

– Уже? О, черт! А я буквально только что собирался тебя набрать и попросить…

– О чем?

– Раз нашла, теперь неважно. И что за человек?

– Виктор Васильевич Смолов, мой старший товарищ. И, в придачу, непосредственный начальник.

– Кать, ты с ума сошла?! Ты вот так, запросто, взяла и слила всё своему шефу?!

– А вот за такую фразу я, между прочим, могу и обидеться.

– Извини, я ненарочно. Как-то само вырвалось.

– Вырвалось у него… Я вчера весь вечер и сегодня все утро, как дура, унижаюсь, очаровываю, чуть ли не соблазняю, а в благодарность… Кстати, а что тебя в данном случае не устраивает? Или ты сомневаешься в компетентности моего начальника?

– Конечно, нет. Просто я не думал, что с такими вещами можно напрямую к начальству.

– А, по-твоему, лучше бы я расхаживала по этажам и интересовалась у каждого встречного сотрудника Управления «Р»: «Мужчинка, подхалтурить не желаете?»

– Кать, вот только не надо передергивать. В конце концов, согласись, тема, которую мы предлагаем, немного… Да какое там, на фиг, «немного»?! Это вообще незаконно! Тем более за деньги.

– А ты хотел, чтобы в данной ситуации вам помогали бесплатно?

– Опять ты начинаешь… Кать, я сейчас не об этом. Скажи: ты уверена, что твой Смолов того… не настучит?

– Уверена. Еще раз поясняю для тугодумов: Васильич готов взяться за эту работу. Но готов не из альтруистических побуждений, как, к примеру, известный мне лыцарь, а за деньги. Но если ты мне сейчас начнешь вещать про продажность и коррумпированность, я тебя при первой же встрече самолично придушу. Или ты хочешь сказать, что за все время службы ни разу не халтурил на сторону?

– Нет, – твердо ответил Козырев, а затем добавил: – Но, если честно, мне никто не предлагал.

– Вот тогда и не выступай.

– А я и не выступаю. Ты сама первая начала.

– А что мне еще остается? Стараешься для него, а вместо доброго слова…

– Катюш, я готов сказать тебе хоть сто добрых слов подряд.

– Хорошо, говори, – немного смягчилась Востроилова.

– Спасибо тебе.

– Это раз.

– Спасибо тебе, родная моя.

– Повторяешься, незачет.

– Так ведь «родная моя» еще не было?

– Ладно, выкрутился. Два.

– Что бы я только делал без тебя?

– Три… Что замолчал?

– Я думаю.

– Ладно, отставить. На самом деле мне действительно жутко некогда. Но помни: остальные девяносто семь останутся за тобой в качестве долга. И только попробуй увильнуть!

– Слушай, Кать, а у вас со Смоловым давно такие отношения?

– Не ТАКИЕ, а нормальные, человеческие, дружеские отношения. А если уж говорить про ТАКИЕ – так это, скорей, про вас с Полиной.

– Да ты что?! Да ничего подобного!

– А то я не видела, как вы с ней в офисе целовались-прижимались.

– Катюш, вот честное слово, это чисто по-дружески!

– Вот и у нас со Смоловым – чисто по-дружески. Короче, все. Передай своей Полине…

– Она не моя!

– Хорошо, передай «просто Полине», что в районе восьми мы с Васильичем подтянемся на Итальянскую. И пусть к этому времени распорядятся насчет слегка перекусить. А то у нас столовка на ремонт закрылась.

– А вы с шефом какую икру предпочитаете – красную или черную?

– И ту и другую. И можно без хлеба. Все, до вечера, лыцарь. И – учи слова…

О том, что Смолов периодически выполняет подобного рода заказы, до сегодняшнего дня Катя, если и не знала наверняка, то догадывалась. Более того, при разговоре с Пашей она немного слукавила – лично она знала в родном Управлении минимум троих так называемых «решальщиков», вполне готовых взяться за такую работу. Однако Катя в конечном итоге решила обратиться именно к Виктору Васильевичу: уж он-то бы точно не послал ее и не спалил. А если даже бы не взялся, то хотя бы помог советом.

Однако Смолов взялся. Причем взялся на удивление легко. Но не стоит думать, что сей поступок с головой выдавал в нем потенциального «оборотня в погонах». Оборотни, они ведь все больше в Аппаратах: там, где и труба диаметром поболее, и паркеты позеркальнее. А Виктор Васильевич был всего лишь опером-технарем. Плюс – нормальным мужиком с нормальными мозгами. И в поступках своих он всего лишь руководствовался той нехитрой житейской мудростью, что «деньги, конечно, большое зло, но их отсутствие – зло еще большее». Таких «леваков» в Управлении «Р» было немало. И все они, по мере сил и возможностей, пытались делать свой немудреный гешефт в сфере оказания информационных услуг населению. И если кто сам без греха, тот может смело начать швыряться в них за это камнями!

Предпосылки к возникновению «бизнеса на прослушках» возникли во второй половине девяностых годов прошлого столетия, когда Министерство внутренних дел заполучило в свои руки очень серьезные технические мощности и технологии. Такие, о которых раньше и мечтать не могло.

Это был действительно прорыв. Сначала в технологиях, а затем в приказах и указах. Причем прорыв системный. Ибо при тех же коммунистах сотрудники МВД не могли практически ничего: они могли «слушать» только через Комитет, а «просматривать» – только по разрешению Комитета. Да и то чекисты отдавали лишь те крохи, которые сами считали нужным отдать. Грубо говоря, «глаза и уши» долгое время являлись монополией КГБ. Но потом…

Потом вся эта система рухнула к чертовой матери. И менты наконец-то получили возможность включаться, подслушивать и подсматривать – слава Богу, дожили! А тут еще и мобильный телефон внезапно сделался в нашей жизни всем. Вот она, во всей красе, НТР на службе сыска! Когда, говорите, надо с преступностью сдюжить? К ноябрьским? Ну, к ноябрьским, может, и не успеем, а вот в первом квартале будущего года – почему бы в самом деле и не попробовать? Ага, щас!.. Если уж у нас прорыв, то прорыв по всем фронтам. В частности, примерно в это же самое время по всей стране стали повсеместно возникать так называемые «красные крыши». Посредством которых МВД очень быстро, а главное – качественно оттянуло от криминального мира его важнейшую функцию «неформальных решений» всевозможных запуток и споров.

Поначалу технари из Управления «Р» в эти погремушки не игрались: интеллигенция, белая кость, «за державу обидно» и прочая. Хотя на самом деле всё обстояло гораздо прозаичнее – этих самых «погремушек» им никто особо и не предлагал. Однако, проработав несколько лет в условиях новой экономической политики, рядовые исполнители прекрасно увидели и сообразили: кто, кого и зачем слушает. Про то «как» они и сами прекрасно знали. Рано или поздно, но это должно было случиться. Ведь технарями служат профессионалы. К тому же у них, как у всех нормальных людей, есть уши, есть собутыльники. Они тоже читают газеты и смотрят телевизор. Словом, возможностей для анализа предостаточно.

И вот когда они это дело проанализировали, то скоренько установили, что бурным, мутным и нескончаемым потоком прет через них самая натуральная «джинса». Причем прет с самого верха. И если взять котя бы банальные ПТП, то семьдесят процентов от общего объема – это экономика, бизнес-схемы, откаты, тендеры, запросы и прочая подобная муть. То есть ребята поняли, что «подсматривают-подслушивают» вовсе не каких-то там вурдалаков, злодеев злодейских или готовящихся под посадку чиновников, а все больше народ из «бизнес-класса».

Конечно, это совсем не означало, что люди, которых они слушали по чьему-то заказу, – хорошие люди. Но зато сделалось предельно ясно, что подобного рода заказы нужны некоему Капиталу для решения сугубо шкурных персональных интересов. Отсюда вывод: они, рядовые технари, окончательно сделались разрозненной частью разведки. Но – разведки Капитала, а уж никак не МВД. По крайней мере, в пресловутых семидесяти процентах. Однако как-то повлиять на эту ситуацию технари не могли, потому что формально все было законно и все было подписано.

Теперь добавьте к этому печальному выводу эмоцию, связанную с неуклонным ростом благосостояния трудящихся. В нашем случае – непосредственных коллег. Все эти дорогие машины, экзотические курорты, хорошие часы и костюмы… И на фоне всего этого великолепия – сам «тайный механизм», посредством которого все «хорошее» и делается. Сидит он себе в тесном прокуренном помещении на зарплате контролера и что-то такое паяет-втыкает-корябает. Словом, «вся дивизия в монастыре хлещет спиртное, а я один позабыт-позаброшен».

Тем временем спрос на прослушку окончательно превысил предложение. Если, к примеру, по Питеру имеется примерно 300–400 точек ПТП, то, будьте уверены, все они давно и устойчиво забиты. Воткнуться-притулиться превратилось в проблему. Тем более что, помимо бизнес-тем, никто пока еще не отменял громких резонансных уголовных дел, по которым подобная процедура запускается автоматически-мгновенно. Как результат, в большинстве остальных «рабочих» случаев все делалось затяжным, звероподобным образом, и рядовой опер имел шансы что-то такое пробить и включить разве что через месяц-два после оформления задания.

Отсюда те люди, которые тоже хотели бы начать подслушивать своих оппонентов, конкурентов и т.д., в какой-то момент начали понимать, что через рабочих оперев решать вопрос становится все тяжелее. А генералов, как и известных кондитерских изделий, всегда не хватает на всех. И тогда через бывших сотрудников они вышли напрямую на технарей, которые уже созрели и были морально готовы внимать. И между ними состоялся примерно следующий диалог:

Так сформировался бизнес. По-деловому буднично, по-будничному делово и безо всяких там страданий молодого Вертера. В самом деле: «А что такого особого мы делаем? Я, к примеру, слушаю банкира Федякина, которого заказал депутат Ревякин. Но если в свою очередь Федякин захочет прослушать Ревякина – нет проблем: найди посредника и приди ко мне. А все ваши тендеры в Смольном мне, ребята, если честно, до одного места. До лампочки».

Вот и все. Сначала был прорыв, потом – кардинально поменявшееся мировоззрение. Людей довели-опустили до определенной планки, оказавшись у которой, они поняли: всё, приплыли, сейчас всё украдут без нас. И, выражаясь банально, вскочили на подножку уходящего поезда. Затем прошли в глубь состава, осмотрелись, освоились и заняли свободные места. Если и не в купейном вагоне, то, как минимум, в плацкарте с удобствами. И вообще, закон любой службы: чем дольше служишь, тем меньше принципов у тебя остается.

Кстати сказать, Виктор Васильевич Смолов в своем Управлении был, пожалуй, одним из тех, кто «вскочил» в числе последних. Прекрасно ориентируясь в том, как устроен этот мир, он, тем не менее, долго отнекивался от разного рода предложений подхалтурить. Нет, не из опасений подставиться – ему мешало крепко вбитое, засевшее в башке на подкорочном уровне еще со времен училища понятие офицерской чести. Ведь, в отличие от коллег-ментов, звание у него было не специальным, а самым что ни на есть настояшим.

«Сломался» Смолов осенью 2001-го. Он хорошо запомнил день, когда, спускаясь по эскалатору на «Чернышевской», случайно прислушался к разговору двух парней в черных, явно служебных джемперах:

– Слушай, кончай скулить, а? Мы же знали, какую работу выбираем.

– Ага, а помнишь, как мы ее с тобой выбирали? В армии случайно в учебке попали в минеры, а затем при поступлении в ФСБ этим похвастались. Теперь вот спасаем жизни хозяев «Лексусов», которые нас уважают лишь в момент нашего копошения под кузовом.

– Не обобщай. Не только их.

– Не только, но в основном. А чтобы сильно не задумываться, выдумали себе пафос минеров. Вот сейчас мы с тобой в метро едем, а эти – в «Лексусах».

– И что теперь?

– А то, что еще не поздно переучиться. Иначе однажды оторвет запястья – и привет. Две-три статьи о подвиге и нищета от щедрот Управления,

– И на кого переучиваться-то?

– Да хоть в оперативники. У них можно ошибаться раз пятьсот. Да и поживиться есть чем.

Смолов тогда сошел со ступенек эскалатора и грустно подумал: «Н-да, крыть нечем…»

Через неделю, к немалому удивлению не раз подкатывавшегося к нему Володи Исакова, Виктор Васильевич согласился во внеслужебное время послушать местного водочного магнатика на предмет его экспансии на территорию соседней Вологодчины. На первые заработанные подобным образом «левые» деньги были куплены не новая, но вполне приличная дубленка жене и осенние сапоги дочери.

В начале девятого вся команда (те же плюс Смолов) была в сборе. Насчет разнотравья икры Паша, признаться, малость перегнул. Тем не менее небольшой, но вполне достойный этих стен бизнес-ланч для гостей секретарша Оля изящно сервировала и к назначенному часу элегантно подкатила.

На правах старшего и по возрасту, и по званию, Виктор Васильевич взялся вкусить трапезу первым. В данный момент лишь очень наблюдательный мог бы заметить, что в этом роскошном незнакомом кабинете он покамест чувствовал себя не слишком комфортно. Притом что за свою жизнь этих самых кабинетов Смолетт перевидел всяко-разно. Остальным участникам тайной концессии как-то не елось. А вот пилось и курилось с явной охоткой – обозначая процесс, никто из присутствующих не стремился начать разговор первым. Присматривались…

После того, как вторая подряд маслинка выскользнула из его желтых, до кости пропитанных никотином пальцев, Смолов досадливо чертыхнулся, решительно отставил от себя тарелочку со снедью и, нарушая всеобщее молчание, запустил голосовую сигнальную ракету:

– Ближе к делу, дамы и господа! Времени мало, и оно позднее.

В ответ на этот незамысловатый спич «дамы и господа» облегченно вздохнули и слегка пошевелили начинавшими было затекать конечностями. Смолов уловил, что задал правильную интонацию, а посему уже более уверенно, вернее, почти бесцеремонно, попросил:

– Катерина, Павел! Не сочтите за труд и неуважение – на какое-то время покиньте кубрик. Нам с Полиной, э-э…

– Валерьевной…

– Точно так, пардон… Нам с Полиной Валерьевной требуется уточнить некоторые технические параметры.

Козырев не сразу сообразил, чего от них хочет «шеф». Зато Катя мгновенно подорвалась с кресла и, ухватив Пашу за рукав, потащила в приемную. Впрочем, буквально через пару минут зычный командный голос пригласил их вернуться обратно.

– Благодарю за понимание. И снова прошу прощения, – расшаркался Смолов. Похоже, интерьер кабинета, в котором классицизм девятнадцатого века заметно доминировал над хай-теком века двадцать первого, невольно сподвиг его на высокопарный державинский штиль. – Уверяю вас, то была не форма недоверия, а всего лишь форма борьбы за выживание. Бля, как сказал!

Всё, с этого места с державинским штилем и прочими церемониями было покончено. И слава Богу!

– В общем, так… Кстати, Полина Валерьевна, ничего, что я в каком-то смысле банкую? – несмотря на солидную разницу в возрасте, Смолов обращался к Ольховской исключительно по имени-отчеству, подчеркивая тем самым ее статус заказчика.

– Да-да, пожалуйста, – растерянно кивнула Полина, малость ошалевшая от напористости чужака.

– Мерси за оказанное доверие. В общих чертах ситуация, благодаря этим молодым людям, – Смолов указал, каких именно, – мне ясна. Единственное, что дополнительно хотелось уточнить, это относительно дня сегодняшнего. Есть какие-нибудь концептуальные новости?

– Концептуальных, пожалуй, две. Почти как в присказке: плохая и хорошая. С какой начать?

– С хорошей, – опередив остальных, попросила Востроилова.

– Операция у Саныча прошла успешно. Он пока в реанимации, но главное – жить будет. Уже живет. Согласитесь, что…

– А плохая? – нетерпеливо перебил Козырев.

– Сегодня к Игорю приходил адвокат… Больше откладывать было нельзя, а Толик… Вернее, Анатолий Сергеевич, там… Там, на Пулковском…

– Дайте воды, – сухо бросил через плечо Смолов, и Катя, подхватив со столика бутылку минералки, кинулась к Ольховской.

– Нет-нет, – замотала головой та, – спасибо, не нужно. Извините.

– Да ничего страшного, – железобетонно успокоил Смолов. – И что адвокат?

– Чаша уже прошла экспертизу – она действительно значится в перечне предметов, похищенных из отдела русского искусства Эрмитажа.

– Кто бы сомневался…

– Это еще не все. По словам адвоката, у следствия есть выписки из ЕГРЮЛ, согласно которым фирма «Восток», от которой якобы чаша была презентована Игорю, с недавнего времени является аффилированной структурой «Российского слитка».

– Чем-чем является? – переспросил Паша, слабо ориентирующийся во всем, что связано с экономикой и финансами.

– Переводя на общедоступный – родственной, – пояснил Смолов и задумчиво потер переносицу. – А вот это хреново. Похоже, они пытаются доказать, что в данном случае имела место классическая схема легализации похищенного имущества.

– Ну да, легализация через якобы дарение.

– Люди, – опять подал голос Паша, – мне снова требуется переводчик.

– Поскольку по документам обе компании связаны с Игорем, получается, что эту чашу он как бы подарил сам себе, – перевела Катя.

– Дурь какая-то.

– Это не дурь, это очень даже изящная комбинация, – не согласился Смолов. – А про ООО «Восток» что-нибудь удалось узнать?

– Я сразу отправила юриста в налоговую. Оказалось, что Игорь действительно числится в учредителях «Востока». Соответствующие изменения в учредительные документы внесены в мае этого года, но наши финансисты почему-то ни сном, ни духом. В общем, полный бред. Фирма с минимально разрешенным уставным капиталом, которая, похоже, существует только на бумаге. По крайней мере, ни в одном бизнес-справочнике я не нашла ее координат…

– Эти изменения случаем не в 15-й межрайонной регистрировались?

– Кажется, да.

– Тогда понятно. В нашей практике подобные случаи уже встречались. Помнишь, Кать? Поясняю: в этой инспекции до недавнего времени работало несколько ушлых ребят, которые за долю малую по желанию заказчика вносили нужные тому изменения в пакеты регистрационных документов. После чего те, уже в «измененном» виде, уходили в ЕГРЮЛ. Кстати, брали ребята относительно по-божески – всего пару сотен за одну фирму. Правда, в основном «обслуживали» рейдерские схемы, где таким нехитрым образом отбирались целые предприятия. С другой стороны – думается, что им, архарам, все едино.

– Значит, можно доказать, что вся эта тема – полная «липа»? И что Игорь к этому чертовому «Востоку» не имеет никакого отношения? – посветлела лицом Полина.

– Скорее да, чем нет. Тем более, что архаровцы ныне сидят в ДОПРе. Так что можете затачивать на это дело своих юристов. Лично меня в данном случае больше занимает другое.

– Что? – в один голос спросили Козырев с Катей.

– Для того, чтобы, скажем так, подправить учредительные документы с внесением в них имени Ладонина, надо, как минимум, иметь полные паспортные данные, образец подписи и еще кое-что по мелочам. Отсюда вопрос: где, условно, говоря, злоумышленники все это дело раздобыли?

– Элементарно! – усмехнулся Паша. – Диски с цабовскими базами продаются на каждом углу. А там есть и паспортные данные.

– Актуальность базы, которая «продается на каждом углу», – конец 2002 года. Она неполна, неточна. К тому же у большинства горожан забиты сведения с паспортов старого образца.

– Что, и у Игоря?

– И у Ладонина. Я проверял. Кстати, в этой базе адрес прописки также указан неверно: он ведь сейчас на 7-й линии Васильевского зарегистрирован? – Смолов вопросительно посмотрел на Полину.

Та в ответ кивнула и сухо поинтересовалась:

– А что еще вы успели узнать?

– Да многое: наличие/отсутствие судимостей, административную практику, личный транспорт, личное оружие, владение недвижимостью, бизнес, частоту авиа и ж/д перемещений. Всего и не упомнишь.

– То есть начали с того, что собрали на Игоря полное полицейское досье? – ощетинилась Ольховская. – На всякий пожарный? Или не поверили, что Игорь не имеет никакого отношения к этой чудовищной краже? Ну как же – бизнесмен, брат бандита, однозначно мутная личность…

– А Паниковский и не обязан всем верить, – усмехнулся Смолов. – В конце концов, я должен понимать, во что вписываюсь и на чьей стороне играю. Иначе некомфортно. Или, по вашему, для нынешнего русского человека нет ничего невозможного, если за это платят бабки?

– Я так не сказала.

– По-моему, вы так подумали… Вы правы, Полина Валерьевна, я не ангел. Я не люблю деньги, но я в них нуждаюсь. Но! Нужда нужде рознь… А, кстати, забавно, что в русском языке у этого слова два столь непохожих значения. Так вот. Сами знаете: иногда так прихватит, что кажется, наплевать на всех – прямо тут, посреди площади, встану и справлю. Однако спохватишься: неловко, неудобно, не так воспитаны, черт возьми!.. Поневоле приходится терпеть. Но кто-то может и на площади – хоть по большой нужде, хоть по малой. Лично я – не могу и не считаю зазорным в этом сознаться. И – прошу прощения за грубые флотские аллегории и за столь неуместный на флоте же пафос.

– Народ, кончали бы вы свои пикировки, ей-богу! – попыталась разрядить обстановку Востроилова. – Мы не для того собрались, чтобы ссориться. В конце концов, здесь, в этом кабинете, все менты: кто-то – действующий, кто-то – бывший. Так к чему эти баталии на идеологическом фронте?

– Ну да, ну да… Извините, зарапортовался, – виновато сложил руки на груди Смолов. И чуть слышно добавил: – То, что менты, – это точно. Вот только, если от нас якобы уходят лучшие, а мы остаемся, вопрос – кто такие мы?

– Виктор Васильевич, вы так и не договорили. По-вашему, если данные Ладонина взяты не из пиратских баз, значит, кто-то из наших подсуетился?

– Такие «наши» в овраге лошадь доедают, – мрачно прокомментировал Паша. – Некрасов это, его работа. Больше некому.

– Насчет «некому», здесь ты, брат, загнул, – усмехнулся Смолов. – Но я бы пока не спешил делать окончательные выводы. Полина Валерьевна, нельзя ли взглянуть на пульт, или как это у вас называется? В общем, хотелось бы осмотреть место в дежурной комнате, куда сведены мониторы слежения.

– Да запросто. Пойдемте, я распоряжусь, чтобы Григорий вас проводил и все показал.

Сведя Смолова с охранником, Ольховская вернулась. Воспользовавшись тем, что на некоторое время они остались составом «молодежной сборной», Паша тут же ошарашил ее неожиданным вопросом:

– Полин, а почему ты не сказала, что на днях за тобой ставили наружку?

– А откуда ты?… В отделе растрепали? Или… Лямка?

– Какая разница? Допустим, Лямка.

– Твою мать! – вырвалось у Полины, – Я ведь просила оставить его в покое и не впутывать в это дело! На фига ты ему звонил?!

Ольховская схватила со стола пачку, нервно содрала с нее слюдяную обертку и, выудив сигарету, раздраженно бросила:

– Дай огня!

Паша послушно протянул зажигалку, помог прикурить. Такая мизансцена очень не понравилась Востроиловой, и она, как бы между прочим, заметила:

– Знаешь, Полина, если бы со мной, тьфу-тьфу, случилось несчастье и мне на помощь, по первому зову, пришли друзья, я бы вела себя с ними несколько иначе. Хотя бы из прагматических соображений. Потому что в помощи в эту минуту нуждаются не они, а я.

– Все правильно, – немного успокаиваясь, признала Ольховская, – прости, Катя.

– А я-то здесь при чем?

– Да-да, Паш, и ты тоже не обижайся, ладно? У меня от всего этого сумасшествия мозги потихонечку плавятся, а нервы скручиваются. Обещаю: больше такого не повторится. Хотя, скорее всего, совру, конечно… Что касается наружки – каюсь, была такая залепуха. Но к делу она не относится. Плановая, профилактическая проверка нашей СБ, не более того.

– В том-то и дело, что не плановая и не СБ. Это «антикварщики» за тобой и за Игорем «ноги» выписывали. А именно: Некрасов. И, заметь, рассказал мне об этом Ванька. Так что не знаю, какое там кошачье между вами пробежало, но факт остается фактом.

– А каким числом было выписано задание? – деловито уточнила Катя, пока Ольховская переваривала столь неприятную информацию.

– Еще в прошлый четверг. Прикинь!

– То есть за два дня до того, как официально было объявлено о краже? Да уж, «еще и напева-то, собственно, нет, а чувства уже возникли». Ты хочешь сказать, что Некрасов загодя обставлялся, готовясь к аресту Ладонина?

– Типа того. И сама Полина в этом ему здорово помогла.

– Это каким образом? – очнулась Ольховская.

– Согласно пятничной сводке наружного наблюдения, вечером Ладонин отвез тебя прямо к центральному входу в Эрмитаж. Куда ты и проследовала, и провела в музее не менее двух часов. О чем, заметь, ты опять-таки нам ничего не сказала. Так что в очередной раз спасибо Лямке, просветил. Ну, теперь-то расскажешь, за каким чертом тебя туда носило? Не нашлось другого времени мумию посмотреть?

– Ребята, вот честное слово, – принялась оправдываться Полина. – У меня даже мысли не было как-то связывать эти события…

Судорожно глотнув из своего стакана на полпальца виски, ставшего для нее в последние дни стимулятором-антидепрессантом, Ольховская принялась рассказывать. Выяснилось, что недели две назад, в груде прочей ежедневной многокилограммовой корреспонденции, в офис пришло письмо-приглашение. Ладонина, как безусловного питерского VIPа, любезно зазывали на светскую вечеринку, посвященную закрытию Пятого Международного музыкального фестиваля «Большой вальс». По этому случаю давался большой гала-концерт в сводах Гербового зала Зимнего дворца. Игорь и так был не большой поклонник «филармоний», а после того, как прочитал в приглашении, что «проведение фестиваля способствует патриотическому воспитанию граждан России посредством приобщения их к вневременным духовным национальным ценностям», и вовсе скривился: «Да ну их на фиг. А то вот так вот, случайно, приобщишься, а тебя – хоп, и правда в патриоты запишут. Еще и членские взносы платить заставят. На возрождение России. Любопытно, как сейчас патриотизм котируется? Слушай, я ведь даже придумал для него единицу измерения. Знаешь, как называется? Один ходор. Звучит?» В общем, все упреки и доводы Полины, которой, напротив, очень хотелось сходить на этот концерт, не сработали. «Если хочешь – иди одна, – отмахнулся Ладонин. – А мне струнно-духовые противопоказаны. Почему? Понимаешь, у меня с детства есть странная убежденность, что я обалденно играю на скрипке. И чтобы оставаться в таком заблуждении, я с тех пор скрипку в руки не беру и даже не слушаю. Благодаря этому в душе я – круче Паганини».

– …Мы тогда немного поругались, но в итоге на концерт я все-таки пошла одна. Сто лет никуда не выбиралась, а тут такая интересная программа. Да еще в таких декорациях…

– Во-во, декорации что надо, – язвительно заметил Паша.

– Так ведь там человек пятьсот было, если не больше! И половина из них – VIPы, богема, сплошь истеблишмент. Даже губернатор приезжала. Что здесь такого, криминального?

– Криминального ничего, вот только в отчете наружки такие пикантные подробности, как ты знаешь, не фиксируются. А написано примерно следующее: в 19:45 машина объекта остановилась у входа в Эрмитаж со стороны набережной. Связь объекта, кличка которой дана… извини, но так в оригинале… «Клюшка», проследовала внутрь музея, откуда не выходила вплоть до 22:00. А в 22:00 наблюдение за связью объекта прекращено по согласованию с заказчиком.

– Сволочи! – ругнулась Полина, в первую очередь обидевшись на «Клюшку».

– Работа у нас такая, – вступился за себя и за своих коллег Козырев. – Теперь ты понимаешь, что формально эти несколько строчек лишний раз привязывают тебя с Ладониным к Эрмитажу. Ведь тему можно по-разному повернуть. Может, ты действительно музычку слушать ходила, а может…

– Что «может»?

– А может, тебя Игорь специально туда послал. Дабы средь шумного бала, случайно, ты встретилась с его эрмитажным агентом и передала нужные сведения. Желательно в танце.

– Но откуда я могла знать, что все именно так повернется! – отчаянно вскинулась Ольховская. – Что невинный поход в Эрмитаж может обернуться уголовным делом!

– А тебя, между прочим, никто и не винит.

– Ну слава тебе господи. И на том спасибо…

– Что за шум? По какому поводу столь жаркая дискуссия? – с порога поинтересовался незаметно возвратившийся Смолов. – Разрабатываете план нападения на полицейский участок? Сразу предупреждаю – без меня. Как говорил Левченко, «семи смертям не бывать, но в тюрягу я не пойду».

Катя кратко пересказала ему суть очередной, только что вскрывшейся проблемы,

– Респект и уважуха, талантливо работают ребята. Скажите, Полина Валерьевна, у вас часом билетик этот пригласительный не сохранился?

– Сейчас посмотрю, кажется, я его не выбросила. Она принялась судорожно рыться в своей сумочке «от Falchi» и на этот процесс ушло минимум несколько минут. Наблюдая за ней, Козырев с трудом подавил в себе неприличный смешок: сейчас Полина напоминала ему молоденьких девиц, которых он часто встречал в маршрутках. Тех, которые предпочитают хранить свои мобильники в дамских сумочках. И вот когда телефон неожиданно зазвонит, начинается настоящее иллюзионистское шоу. Девица лихорадочно ныряет в сумку чуть ли не с головой, и оттуда на свет божий начинают извлекаться самые разные предметы – одноразовые платочки, зажигалки, жвачки и чупа-чупсы, ключи, записные книжки, тампоны, косметика и т.д. Короче, все, что угодно, за исключением разве что коронной фишки фокусника – белого кролика и… самого телефона, который меж тем продолжает надрываться.

– Вот, нашла, – облегченно выдохнула Полина и протянула Смолову кусочек тисненого картона.

– А конверт?

– Конверт я выкинула. Чтобы не таскать лишний хлам.

Козырев не удержался и хмыкнул: едва ли избавление от стандартных размеров конверта как-то повлияло на упорядочение хаоса в бездонных недрах «от Falchi».

– Жаль. Но давайте поглядим, что есть… Странный квиток. Если это приглашение, почему в нем не предусмотрена пустая строчка для вписывания имени гостя? Неуважуха какая-то получается. Опять же, VIP-билет мог бы и посолиднее смотреться. Вы ведь, Полина Валерьевна, насколько я понимаю, на крутых местах музычку слушали?

– Вовсе нет. Мне сказали, что можно занимать любое свободное кресло.

– Даже так? Тогда вообще получается неуважуха в квадрате: самих Ладониных – и в общий коллектор!

– Может, подделка? – предложил свою версию Козырев.

– Не думаю. Голограммка все-таки имеется. Опять же на входе пропустили, ничего такого не заподозрили.

– Так и подделки классные бывают.

– Не знаю, не знаю… Слишком хлопотно. Проще настоящий купить.

– А можно мне посмотреть? – попросила Катя. Она повертела квиток в руках и подтвердила: – Действительно, больше напоминает проходку. Особенно припиской «на два лица». Интересно, а что означают эти две буквы?

– Какие буквы? Где ты там углядела буквы?

– А на обороте, в левом верхнем углу. Карандаш полустерт, но, тем не менее, все равно прочитываются буквы – «О» и «Р».

– Как ни крути, но на «Игорь Ладонин» не тянет, – заметил Паша, – Кать, вот ты говоришь, напоминает «проходку». А их обычно кто выдает?

– Ну кто? Устроители концерта, организаторы, спонсоры. Самим музыкантам полагается какое-то количество.

– Тогда я знаю, что означают эти буквы! – торжественно объявил Козырев, горделиво обведя взглядом аудиторию.

– Паш, хорош рисоваться, говори!

– «Русский отдел». Тот самый, из хранилища которого чашу эту и скоммуниздили.

– А что? Интересная версия, молодец! – похвалил Пашу Смолов. – Надо будет на досуге помозговать, каким образом ее проверить.

– А здесь не надо ничего мозговать, – продолжил развивать успех Козырев. – Я сам все сделаю. Через своих людей в Эрмитаже.

– Что за люди, откуда они у тебя взялись? – недоверчиво спросила Ольховская. – Если мне не изменяет память, ты сам-то со школы в Эрмитаже ни разу не был.

– Каюсь, не был. Но свои люди есть. Вот только я источников не выдаю.

– Слушай, хвастунишка, а, может, при твоих сыскных талантах мы с Васильичем здесь вообще лишние? – насмешливо уточнила Катя, – Сам все и раскрутишь. Вместе с источниками.

– Так это же начальная арифметика! Дважды два. Смотрите: на «Русский отдел» выдали энное количество билетов на бал. Выясняем, кто из обладателей «проходок» в тот вечер пришел на концерт. Соответственно, тот, кто отсутствовал, тот и пожертвовал свой билет Ладонину. Мы его дергаем и жестко так беседуем…

– И как это нам позволит продвинуться в поисках «дарителя»?

– Да они наверняка повязаны! Вот чует мое сердце! А может, это вообще одно лицо. А что? Сам чашу спер, сам ее Ладонину и подсунул.

– А смысл так рисковать безо всякой выгоды для себя?

– Насолить Ладонину, – не слишком уверенно предположил Паша.

– А мотив?

– Откуда я знаю? Надо у Игоря спрашивать. Может, они когда-то чего-то в этой жизни не поделили.

– Я согласен с Катей, что-то здесь не стыкуется, – кивнул Смолов. – Но в любом случае проверить нужно. Раз уж у Павла есть такая возможность.

– Виктор Васильевич, а как ваша экскурсия по объектам департамента безопасности? Узнали что-нибудь интересное?

– К сожалению, да.

– А почему «к сожалению»? – встревожилась Полина.

– Потому что мои подозрения, судя по всему, подтверждаются самым неприятным для вас образом. Короче, у вас в конторе завелся «крот».

– Кто?!

– Крот. Казачок засланный. Агент. Стукач. В общем, кому как больше нравится…

Далеко не каждый молодой человек, достигший одного из трех отпущенных жизнью четвертьвековых рубиконов (всё остальное – исключительно бонус), может искренне признаться в том, что она, жизнь, удалась. Но в случае с Николаем Олейником дело обстояло именно так. Недавний выпускник ИТМО, «ботаник» с мозгами, но без связей, всего за несколько лет сделал очень недурную карьеру в «Российском слитке». В компанию его взяли специалистом по «железу» – лудить, паять, тянуть, настраивать – словом, служить на побегушках у ленивых юзеров. Но однажды волею случая ему подвернулась возможность продемонстрировать свои профессиональные навыки в теме, связанной с хакерской атакой на сайт компании. После этого случая Олейника приметили, поручили решить несколько тестовых задач и по их результатам пришли к выводу, что гораздо эффективнее задействовать его в направлениях, условно именуемых как «офисный шпионаж». А после того, как Николай отличился в мероприятиях, связанных с поиском Ташкента и Ребуса, он был окончательно привечен Ладониным и осыпан особыми милостями. Отныне Олейник вел сектор сбора информации о конкурирующих фирмах и отвечал за защиту собственных компьютерных секретов компании. Словом, сделался одновременно мечом и щитом виртуального пространства ладонинской империи.

Компьютерщик – специальность по нынешним временам востребованная, на кусок хлеба всегда заработать можно. Так что, если программист бедный – значит, он плохо работает или работает не там. Николаю в этом плане крупно повезло: он и работал хорошо, и оказался вовремя и в нужном месте. Его зарплата в две с половиной тысячи условных единиц служила предметом зависти даже для многих менеджеров среднего звена. А уж про звено малое и говорить не приходится. Квартира-студия в центре, самое навороченное «железо», беспроводной Интернет, длинноногая подруга, персональные клубные карты ведущих увеселительных заведений города – и все это в двадцать пять с хвостиком лет. Недурно, не правда ли? Казалось бы, – живи себе, прожигай припеваючи свалившееся, ан нет. Как мудро пел любимец Колиных родителей: «А мне всегда чего-то не хватает – зимою лета, осенью весны-ы-ы…» Вышло так, что на одной из шумных вечеринок, проходившей в далеко не самом дешевом клубе, сытый и удачливый мажор Коля заразился… нет, не триппером, а левыми идеями.

Видный российский деятель, ретивый монархист Василий Шульгин в своих мемуарах делил население России на две категории: «народ» («…в общем и физически здоровый, но ленивый, невежественный и лишенный одного из существенных элементов культуры – уважения к „чужой“ собственности») и «так называемую интеллигенцию». Причем по классификации Шульгина «полубольная, вечно всем недовольная» интеллигенция в свою очередь строго наполовину была представлена «нытиками» («дегенеративные эстеты») и «бомбистами» («анархизированные дегенераты»).

«Компьютерный бог» Олейник безусловно был страшно далек от «народа», но и в подкатегориях «так называемой интеллигенции» предпочел идти своим, срединным путем. Потому как ощущать себя «нытиком» не хотелось, а записываться в откровенные «бомбисты» было немного стремно. Между тем в текущем сезоне увлечение политикой сделалось особо модной фишкой, так что пришлось срочно определяться, к какому лагерю себя причислить. В конечном итоге Николай сделал свой выбор в пользу ДПНИ. Он не разделял националистических идей, хотя, как и очень многие его сверстники, не любил и в душе презирал кавказцев. Равно как и тех маргиналов, которые постоянно ходят на массовые акции протеста либо бьют в подворотнях морды все тем же кавказцам. Так что в данном случае его выбор был отчасти профессиональным, поскольку выяснилось, что ДПНИ – как самостоятельное явление – жизнеспособно преимущественно в Сети. Лишь немного копнув вглубь, сразу начинаешь понимать, что это, по крайней мере пока, не более чем мощный, многофункциональный Интернет-проект. А Интернет Олейник любил и безмерно уважал.

Не секрет, что в последнее время блоги становятся все популярнее СМИ. Мы все превращаемся в публичных людей и, скорее всего, теряем от этого. Сегодня любой дебил может написать о тебе все что угодно, и теоретически миллиард людей может это прочитать. Создаются сайты, на которых сотрудники милиции самостоятельно размещают информацию о жуликах. Создаются сайты, на которых девушки многомиллионных городов обмениваются конкретными данными о замужних любовниках… И прочее по бесконечному списку. Темпы поглощения нас Инетом чудовищные. Матрица материализуется, и в результате Земля может превратиться в один большой экран. Она станет голой и холодной, как во второй день сотворения. А человек, рожденный с короткими толстыми пальцами, будет считаться неполноценным. И тогда поздно будет кричать: «Сделайте хоть что-нибудь!» Ибо все мероприятия по контролю за техническими каналами связи Интернета, ныне всепоглощающе проводимые спецслужбами, уже окажутся бессмысленными. А пока…

А пока Николай Олейник, памятуя о том, что настоящая известность приходит тогда, когда твою фамилию перестает подчеркивать Word, завел собственную страничку в «ЖЖ» и навесил на нее несколько довольно провокационных текстов. По большей части удачно скомпилированных из натыренных в Сети – благо там подобного флуда имелось предостаточно. Через некоторое время повалили комментарии (они и не могли не повалить, так как с помощью специальных программных примочек Олейник успешно накрутил свой счетчик). А еще через некоторое время страничка «Славянского фундаменталиста» (именно такой ник присвоил себе Николай) стала весьма посещаемой и обсуждаемой. Так началась его политико-гламурная борьба. О которой, кстати сказать, в «Российском слитке», естественно, ничего не знали. И в этом был очень серьезный прокол Саныча. Увы, но идеальных людей, не говоря уже о работниках, действительно не существует. Вот и у верного и надежного Саныча имелась своя ахиллесова пята – он ничего не понимал в компьютерах и во всем, что с ними связано. И, соответственно, разбирался в них, как известное животное в цитрусовых.

После позорного, чего там греха таить, бегства Ребуса сначала из Питера, а потом и из России под ласкающие ухо шелест марбельских пальм и рулады набегающих на пляж морских волн, сложившаяся ситуация была подвергнута самому тщательному анализу. По результатам которого было найдено единственно возможное ей, ситуации, объяснение – бубновые хлопоты Ребусу и его команде обеспечил Ладонин. И здесь уже неважно, что именно движило им в тот момент – то ли пиковый интерес, то ли уязвленное в связи с похищением его бабы самолюбие.

Завьялову было поручено продумать и организовать адекватную ответку. Сергей Гаврилович отнесся к этому заданию со всей серьезностью, понимая, что второй подряд прокол в боданиях с Ладониным персонально ему обойдется неоправданно дорого. И поскольку конкретных сроков перед ним пока не ставилось, он решил запустить в действие долгоиграющий проект, связанный с вербовкой человека из ладонинского окружения. Торопиться в этом деле и правда не следовало: зная возможности службы Саныча, Завьялов понимал, что рискнуть поставить на лошадь он сможет только один раз. А, значит, это должна быть правильная лошадь. Таковую в конечном итоге он и отыскал в лице Николая Олейника. «Сделал» его Завьялов изящно и на удивление легко, даже не прибегнув к казалось бы самому безотказному во все времена способу «перековки» – покупке с потрохами. Тем самым Сергей Гаврилович сэкономил для хозяйской казны энную денежную сумму. За вычетом премии, которую выписал сам себе – за креатив.

Не будем вдаваться в подробности, каким именно способом Завьялову удалось установить, что популярный сетевой вольнодумец «Славянский фундаменталист», журнал которого к тому времени уже понемногу начинал вызывать раздражение у соответствующих органов, и Николай Олейник – одно лицо. Вычислив это, Сергей Гаврилович немедленно обеспечил журналу массовый приток новых комментаторов. Здесь пришлось чисто механически попотеть, ибо каждый уникальный посетитель со своим образом мыслей и некоей биографией являлся исключительно плодом бурного воображения Завьялова. Изобретенные им виртуальные фантомы отличались повышенной резкостью суждений, были радикально настроены по отношению к властям, в своих оценках не стеснялись пропагандировать фашизм, а некоторые своей словесной агрессией и вовсе, что называется, балансировали на грани. Очень быстро подобные литературные извращения повлекли за собой цепную реакцию – прослышав про «совершенно отмороженный сайт», на страничку к Олейнику потянулись как и сами «отмороженные», так и просто любопытствующие. Так неожиданно к Николаю пришла слава, а вместе с ней серьезная проблема – ежедневно модерировать свой журнал на протяжении всех двадцати четырех часов он, естественно, был не в состоянии. Ведь помимо «хобби» у него имелась еще и основная работа. Опять же когда-то надо спать, есть, пить, ходить на тусовки, трахаться, посещать магазин «Кей»…

А еще через какое-то время Олейник был неприятно удивлен тем, что в этой жизни случаются и более серьезные проблемы. Начались они с того, что в один не самый прекрасный день Николаю было предложено подъехать в один доселе неизвестный ему кабинетик, что на Литейном, 4. В этом самом кабинетике вежливо и доступно Николаю объяснили, что его невинное «хобби» вполне подпадает под действие статьи УК, подразумевающей ответственность за разжигание межнациональной розни. И с очень даже реальным, а не условным сроком. «Так что иди пока, Коля, и крепко подумай. И подумай сам, своей головой. Ибо в этой ситуации „Тефаль“ за тебя думать не станет». В ту ночь всерьез напуганному Олейнику действительно преимущественно думалось, а не спалось. К утру он принял окончательное решение, что с ДПНИ следует завязывать, – уж лучше переметнуться к безобидным, хотя и беспонтовым метросексуалам, нежели получить бесплатный абонемент на посещение сперва давешнего кабинетика, а затем и вовсе неуютного помещения камерного типа. В общем, Желябова из Олейника не получилось, требовалось срочно переквалифицироваться в «управкондомы».

Но, как оказалось, было поздно. Через пару дней после судьбоносного визита на Литейный на Николая вышел Сергей Гаврилович. Надо ли объяснять, что профилактическая беседа в Большом доме была организована именно с его подачи? Завьялову требовалось, чтобы клиент созрел окончательно, и знакомые эфэсбэшники с легкостью пошли ему навстречу в этом вопросе. Тем более, что интерес был обоюдовыгодный.

Махнув красными корочками пенсионера МО РФ (дотошно вчитываться в них Олейнику было вовсе не обязательно), Сергей Гаврилович предложил прогуляться до ближайшей кафешки. И здесь, за чашечкой эспрессо, невзначай пояснил, что веселая жизнь Олейника закончилась. Ибо в рамках возбужденного уголовного дела по факту угрозы убийством губернатору города он, Николай Олейник, как реальный хозяин аккаунта «Славянский фундаменталист», будет привлечен к уголовной ответственности наравне с шутником, разместившим эту виртуальную угрозу на его страничке.

В своей речи Завьялов был так убийственно спокоен и убедителен, что на Олейника тут же накатил приступ «медвежьей болезни». Возвращаясь из уборной, он уже внутренне ожидал увидеть конвоира со служебной собакой, но вместо этого Сергей Гаврилович заказал еще но чашечке кофе и повел пространные речи о молодежи, которой дурят голову взрослые провокаторы, об ответственности за судьбу страны и даже зачем-то процитировал Достоевского в части мира, не стоящего слезы ребенка. И когда плохо соображающий Николай сделался близок к состоянию умопомешательства, Завьялов неожиданно предложил в обмен на прекращение уголовного преследования стать информатором ФСБ в «Российском слитке». Сергей Гаврилович с чекистской обстоятельностью приоткрыл перед ним «оперативные карты» в отношении Ладонина. Он делал это столь убедительно, что под конец беседы Николай и вправду почти поверил, что его босс отмывает значительную долю своего бизнеса посредством финансирования русского фашизма.

Словом, Олейник согласился. А куда было деваться? Как сетовал герой знаменитого бродвейского мюзикла «Оклахома»: «Я захотел жениться на ней, когда увидел отблеск лунного света на двустволке ее отца».

– …А теперь подводим краткий итог. Система архивации видеоданных в дежурной комнате устроена таким образом, что при кратковременном отключении электроэнергии включается альтернативный источник питания. Так что сама по себе запись прохода «дарителя» пропасть не могла. Ее затерли. Это раз. На компьютере секретарши установлен «троян», позволяющий получать удаленный доступ ко всем папкам и к электронной почте. Куда идет трафик перехвата, мы установим в самое ближайшее время. Хотя догадаться не трудно, учитывая, что защитой персональных компьютеров у вас, по сути, заведует один человек. Это бардак – и это два. Далее, на электрощите навесной замок в буквальном смысле открывается ногтем. Так что получить доступ к рубильнику не составляет особого труда. Это очередной бардак – и это три. Идем дальше… Если мои рассуждения верны, для того чтобы точно знать, когда именно следовало рубануть электричество, должен иметь место контрольный звонок. Если так, это значительно облегчает наши поиски: время прохождения звонка, в принципе, известно, трубка Николая – тоже. Анализируем биллинг и получаем номер исходящего. Конечно, нельзя исключить, что схему работали двое – один по телефону выводил на нужное время, а второй заходил в здание. Но в любом случае установление связи – серьезный шаг вперед. Уф-фф. Я закончил, господа… Не сочтите за труд, плесните немного живительной влаги, а то у меня в горле першит от столь длинного монолога, – попросил Смолов, откидываясь в кресле.

– Вот ведь мразь какая! – эмоционально прореагировала на озвученный расклад Полина. – Интересно, сколько они этому иуде заплатили?

– В данном случае гораздо важнее, кто такие «они». Что же до денег… Мотивация, она разная бывает. И далеко не всегда финансовая.

– А мне наплевать, какая у него мотивация. Я вот сейчас дам команду Грише и Севе – они его через час притащат и всю душу вытрясут. И не надо будет ни на какие биллинги заморачиваться, сам все расскажет.

– Вах, что я слышу? И это говорит бывший сотрудник правоохранительных органов, – усмехнулся Паша.

– А то у нас в отделах милиции показания не выбивают!..

– Неправильный подход к снаряду, Полина Валерьевна, – спокойно объяснил Смолов. – Если мы сейчас изымем Николая как некое образование, сразу порвется вся цепочка. Он всего лишь звено. А нам нужен, как минимум, кулончик. И вообще, намного эффективнее сделать человека своим временным союзником, чем превращать его в непримиримого противника. Поэтому поступим так: завтра с утреца я к вам подскочу и немного поковыряюсь в компьютере секретарши. Сразу предупреждаю: никаких инородных тел извлекать я не буду. Пусть все идет как оно шло. В конце концов, а вдруг нам срочно понадобится запустить какую-то дезу? Вот только помните, что пока через эту машину конфиденциальную информацию отправлять не следует. Я бы вам посоветовал временно завести ноутбук с модемом и устанавливать связь для отправки и получения электронных сообщений через телефон. Ибо сейчас, входя в почту через сервер своей фирмы, вы, к сожалению, уязвимы.

– Ага, а сами сообщения следует писать невидимыми чернилами, – схохмил Козырев.

– Ну, надеюсь, до этого не дойдет. Хотя изготовить такое не так уж сложно.

– Вы что, знаете рецепт изготовления таких чернил?

– Конечно. И не один.

– Наверное, нужны какие-то особые химикаты?

– Если на скорую руку, то достаточно лишь одного – мочи.

– ??!!

– Обыкновенная моча разбавляется водой до прозрачной консистенции. Чернила готовы. Далее текст наносится на бумагу ватной палочной, периодически смачиваемой в этом, с позволения сказать, растворе. Далее следует дождаться, когда лист просохнет – и все, письмо можно отправлять адресату.

– А читать как? Помочиться на лист, что ли?

– Ф-фу, это же неэстетично. Да и чернила могут размазаться. Но направление, в принципе, верное. Нужен поток теплого воздуха. Как вариант – просушить феном. Или нагреть лист над электрической лампочкой.

– Класс! Теперь всю свою конфиденциальную корреспонденцию буду писать только так.

– Кроме любовных посланий, пожалуй, – уточнил Смолов.

Все, за исключением Полины, развеселились. Наблюдая за Павлом и Катей, она в очередной раз ревниво отметила, что лично ей даже написанных подобным образом посланий в этой жизни, похоже, больше не дождаться. И сделалось Полине от этой мысли и муторно, и тошно. Хотя, казалось бы, куда уж тошнее?…

А в это время, закончив свой трактат, молодой сотрудник из отдела Серпухова удовлетворенно откинулся на спинку стула и потянулся, разминая затекшие конечности. Он тщательно выписал все телефоны из записной книжки подозреваемого в изнасиловании, по базе установил адреса и большинство абонентов. В качестве последнего штриха молодой назвал сей документ справкой и подчеркнул самые, на его взгляд, умные мысли красным фломастером, который выдохнулся еще в прошлом году и больше противно скрипел, чем красил. Сама справка получилась столбиком, как учили. Университет – не попрешь!

Глава третья

Назавтра, с утра пораньше, Козырев подкатился к Михалевой с загодя прикупленными к чаю ее любимыми «белочками» и как бы невзначай принялся осторожно прокачивать эрмитажную тему – что называется, приступил к «работе с источником».

– Людмила Васильевна, а вот эти хранители музейные, они вообще чем занимаются? Экспонаты стерегут?

– Стерегут сторожа, а они хранят. Улавливаешь разницу? Но работа хранителей заключается не только в том, чтобы хранить вещи. Самое главное – это научная обработка фонда: работа в архивах по атрибуции вещей, изучение истории их поступления. Я ведь тебе объясняла: очень часто картина называется, к примеру, так: «Неизвестный художник. Портрет неизвестного». Так вот задача хранителя – найти автора и того, кто на этой картине изображен. С этой целью специалисты годами работают в архивах, в других музеях, с литературой.

– А что, просто так заниматься историей вещи нельзя? Обязательно нужно ее при этом хранить?

– Если не передавать предметы на хранение, стать специалистом практически невозможно. Требуется постоянно работать с «живыми» вещами, а не с абстрактными статьями в журналах и книгах. Плюс – сугубо прагматические функции хранения: поддерживать режим, вовремя отправлять экспонаты на обработку к реставрационным службам. Это тоже очень важная и ответственная часть работы. К примеру, я знаю, что в том же Эрмитаже один нерадивый хранитель в свое время палец о палец не ударил, чтобы позаботиться о надлежащей сохранности своей коллекции. В итоге за десять лет моль в прямом смысле сожрала несколько уникальных ковров… Погоди-ка, мил-человек, а с чего бы это ты вдруг заинтересовался? Ты, который не любитель информационного спама?

– Да так, просто любопытно, – замялся Паша.

– Ой, не юлите, господин офицер! Еще и конфетки подтащил, зная про такую вот слабость пожилой женщины.

– Какая ж вы пожилая?!

– Так, теперь еще и комплименты в ход пошли. Суду все ясно – налицо все признаки залегендированного разведдопроса. А ну-ка быстренько колись, на какую разведку работешь? Кто вы, доктор Зорге?

Паша покраснел, сделал тяжелый выдох и, смирившись с неизбежным, начал давать признательные показания. Но делал он это столь сбивчиво и путано, что из его рассказа Михалева мало что поняла. Кроме, разве что, самого главного – тема для Козырева действительно очень важна.

– Стоп машина!.. Да уж, рассказчик из тебя, Пашка, извини, конечно, как из дерьма пуля.

– Это почему? – обиделся Козырев.

– Потому что тебе, в силу неких причин, очень не хочется вываливать мне всё. А в результате получается: «столь хитро воспеваю, что песни не пойму и сам». Посему давай сразу, начистоту – что от меня требуется?

– Людмила Васильевна, вы как-то говорили, что у вас в Эрмитаже работает подруга.

– Ну да, Илонка.

– Не могла бы она аккуратно выяснить, кто из сотрудников «Русского отдела» несколько недель назад получил пригласительный билет на гала-концерт «Большого вальса», но по каким-то причинам сам на него не явился? Вот только, если честно, я не очень хорошо представляю, как это можно сделать.

– Ну, это-то как раз не проблема. Она же в кадрах работает, а кадры не только решают, но и знают все. Тем более, Илонка болтушка страшная. Обожает интриги и сплетни.

– А вот «болтушка» в данном случае не есть хорошо.

– Ничего, мы ее сами так заинтригуем… Она ведь просто помешана на детективах. На всех этих Донцовых, Марининых и Бушковых. Вот на этот крючок мы ее и подсадим. Представь: «Дело о внезапно пропавшем билете». Или «Дело о таинственном любителе вальсов». Звучит?… Кстати, где-то про такие фишки я уже читала. Ну что, будем звонить?

– Давайте попробуем.

– Не обижайся, но в таком разе попрошу тебя временно покинуть мою штаб-квартиру. Вдохновенно врать я могу только в полном одиночестве, без свидетелей. Такая вот природная стыдливость…

Минут через сорок, когда Паша уже окочательно разуверился в положительном исходе дела, в дверь постучалась Михалева и с порога торжественно объявила:

– Агент Трианон задание выполнил. Резидент Илона приступает к работе, о результатах которой обещает доложить незамедлительно. Тотчас по получении соответствующей информации.

– Благодарю за службу! – подхватил интонацию Козырев.

– Да разве это служба?! – отмахнулась соседка. – Чай, не сейфы двухметровые из американского посольства тягаем…

– Какие сейфы?

– Да это мне недавно дружок мой закадычный, Колька Синельников, рассказывал. Несколько лет назад в посольстве США в Москве случился сильный пожар. По давно и не нами заведенным порядкам на подобные происшествия в дипмиссиях выезжают не обычные расчеты, а специальные пожарные команды. Вот с ними-то в американское посольство и отправили переодетых в огнеборцев сотрудников контрразведки. Как нетрудно догадаться, с целью потырить из здания как можно больше секретных документов. В результате после тушения огня американцы обнаружили пропажу огромного, в человеческий рост, металлического сейфа. Естественно, Штаты направили ноту протеста. А в ответ получили заключение экспертизы, составленное пожарными, что бушевавшее в посольстве пламя было настолько сильным, что сейф расплавился. Между тем руководитель группы контрразведчиков, орудовавших в дыму, получил Героя России. Круто?…

– Круто! Вот только откуда этот ваш Колька такие подробности узнал?

– Так Синельников тот самый руководитель и есть. И историю эту он мне рассказал, когда мы с ним эту самую Звезду обмывали.

– Ни фига себе у вас знакомые!

– А ты как думал? Я вообще очень интересная женщина! – кокетливо заметила Михалева. – Потому и толкую: твоя просьба – это так, не служба, а службишка. А вот служба, чую, впереди будет. Так что запасайся «белочками».

Вдохновленный Козырев попытался развить утренний успех и набрал Серпухова, с которым они сегодня собирались пересечься. Однако здесь не срослось. В этот субботний день Леха уже находился на службе и, по его словам, совершенно не представлял, когда сможет освободиться. Какой-то у них там внеплановый «свистать всех наверх» образовался. Так что Серпухов дико извинялся и просил перенести встречу на понедельник. Дескать, «вот зуб даю, Козырь, послезавтра – точно, на все забью, встретимся и пошепчемся». Паша отключился и подумал, что с такими словами Леха рискует получить серьезные стоматологические проблемы. Ведь был он большим мастером предсказывать погоду. Вот только погоду на вчера…

После дежурных суток, бестолкового дневного сна и утомительной поездки на дачу Серпухову было тоскливо и муторно. Собравшиеся в кабинете мужики ждали от него указаний, а он от них, соответственно, креативу. Ни того ни другого не было, поэтому народ смолил почем зря и лениво переругивался. Всем, за исключением разве что молодого, было невыносимо жаль загробленной вторую неделю подряд субботы. И снова, заметьте, загробленной из-за бабы.

Леха обвел взглядом свою гоп-команду, и ему сделалось еще муторнее. Во-первых, сейчас вся мировая общественность думает, что у него в руках преступник. Во-вторых, энтот «отличник» нарисовал справку. А вот если бы поленился, то хотя бы можно было поднять вой. Короче, куда ни кинь, всюду клин.

– Да, интересно девки пляшут по четыре попы вряд, – философски изрек Дима Травкин, извлекая из сумки тоненькие бутерброды черного хлеба с яйцом. – Есть мнение, что без Бати здесь не обойтись…

Это был, конечно, не креатив – но уже идея. Причем в сложившейся ситуации – не лишенная здравого смысла.

Слова «Батя» и «розыск» по сути являлись синонимами. Он прослужил в отделе столько, что со временем большинство сотрудников напрочь забыли его исходные установочные данные. Так что однажды в приказе на взыскания, помимо прочих «полномоченных», устроивших пьяный дебош в шашлычной на углу Садовой и Гороховой, машинистка так и вколотила его в общий список: «…№ 3 Травкин Д. С, № 4 Батя».

Он отслужил все, что можно, и все, что нельзя. И ровно столько же ему в этой жизни прощалось. Отправить Батю на пенсию представлялось делом абсолютно немыслимым – все равно что вынести Ленина из Мавзолея. Да и то сказать – какая, к примеру, практическая польза от забальзамированной мумии? А вот от Бати этой самой пользы – хоть вагонетками отгружай. Притом что и тот и другой являлись символами, хоть и разного масштаба.

Выдавил Батю на пенсию свалившийся как снег на голову и заступивший в должность Зама «генеральский сынок». Как-то после одной из посиделок парни, загоревшись предложением Бати, послали стажера к любовнице Зама, опросить на предмет ее связей якобы по делу. Тот купился и пошел. Да так пошел, что она через цепочку удостоверение у него вырвала и Заму позвонила. Тот, ясен пень, маленько осерчал, но ребят к тому времени под рукой не оказалось. Все хохмачи, за исключением Бати, заблаговременно исчезли. Вот на нем он и застервенел, и отыгрался.

Выдавить-то Батю выдавили, но не более того. Когда на пенсию провожали, даже ксиву милицейскую на руках оставили, постеснялись попросить. Зам, правда, пытался что-то такое мяукнуть, но получил в дыню. Так что с тех пор Батя продолжал ходить на работу и продлолжал отгружать свои вагонетки. Разве что теперь он делал это не каждый день – годы все-таки сказывались. Да и бухать стал гораздо чаще, пользуясь законным статусом пенсионера-положняка. Но до сих пор самые серьезные разработки без участия Бати были фактически немыслимы. Ибо он не раскрывал – он чуял.

В отдел Батю доставили ровно за час. Травкин сгонял на своей «Ниве». Причем сама дорога заняла минут пятнадцать, не больше. Остальное время ушло на побудку и легкий, но необходимый опохмел.

– Батя, тут у нас раскрытие наклевывается. Понимаешь, маньяки документы терпилам дарят. Вот мы и анализируем. Только что-то не того… – точно выразил мысль Серпухов.

– Сперма у твоих предков не того, – дыхнул Батя самопальной водкой, выпитой за шесть часов до этого.

– Согласен. Читай справку.

– Справки пишутся не для читания, а для подшивания. Убери эту чепуху – дай свои крохи.

– Дывись.

– Уйдите все.

– Уходим, уходим.

– Не уходим, а кофе, лимон, рюмка «Гжелки». Уяснили? «Гжелки»!..

На представление собрались все, кого в этот субботний день занесла в отдел нелегкая. В их числе был и «молодой», который ничего не понял. Рюмочку поднесли на цыпочках, знали: одно неверное слово – и Батя посылает всех. Анализировать.

– Гляди лучше. Считай, что ты в шестнадцатом веке подмастерьем у алхимика, – подтолкнул локтем «молодого» Травкин. «Молодой» увидел, что таинство началось, и притих.

Батя полистал книжку, закурил, чуть пригубил хороший кофе (достали через секретаршу в приемной) и снисходительно вздохнул:

– Понятно… Сколько лет по приметам-то? – обратился он к замершей толкучке в дверях.

– Лет 37–39! – протараторил Серпухов, чуть не добавив при этом «ваше благородие».

– Все правильно, – согласился с ним Батя. – Две-три судимости, но долгих. В изоляторе сидел больше, чем на зоне. Тяжкие телесные и хулиганку имеем точно, но ворует. Вопрос: с чего это на баб кидается? Хотя…

– По почерку узнал… – догадался «молодой». Хорошо хоть не добавил: «и ваньку валяет». Таких бы огреб от сотоварищей!..

– Утеньки, мой поросеночек! Зачет по смекалке в яслях с первого разу сдал? – ощетинился Батя.

«Молодой» тут же получил локтем в солнечное сплетение. Пискнув, он отошел в коридор и осел по штукатурке. Обидно, ну и манеры.

– Я думаю, у Вики или Руслана, – заключил Батя. – Еще рюмку.

Батя солидно опрокинул и, подтянув к себе телефон, семь раз крутанул диск. Начал колдовать:

– Добрый денечек! Постояльцев позови… Как не снимают?… Ну тогда прощевайте, – пробил Батя. Он в задумчивости побарабанил по столу пальцами. – Не уверен, не уверен, – и снова снял трубку: – Вик, ты? Вика, говорю, – ты?… Черт, не слышно! Вика!.. – и бросил трубку. – Вот, похоже, она!.. Наркоманка в прошлом, чуть пьяная, квартира коммунальная, соседи на даче либо хронь. Очень похоже.

Батя осмотрел зрителей:

– Минут через десять перезвоним и, возможно, поедем за вашим насильником.

Дыхание «молодого» восстановилось, но он не унимался:

– Скажите, пожалуйста, а с чего это все берется?!

– Первое – это где были записаны телефоны. Второе – на чем. Третье – сам корябал или баба? Четвертое – Вика, например, или Ал. Иван. Пятое – ты не поймешь. Двадцатое – голос, это как скрипка. Можно определить, в каком веке, из какого дерева и где то дерево росло. Сотое – ты не учись пока, а гляди…

Захмелевший с устатку Батя снова набрал номер Вики:

– Вика, алле, ты слышишь, нет?… Твою мать! – И уже не бросил, а положил трубочку. – Ну что? Погнали наши городских? Большой Сампсониевский, 50, квартира 6. Если повезет – будет первый этаж.

Подъехали. Осмотрелись. Повезло. Батя прогулялся вдоль окон высокого первого этажа, понюхал расщелину двери, проверил почтовый ящик и, вернувшись к машине, доложил:

– Четыре окна, все во двор. Первое – кухня, затем три комнаты. Хозяева разные, центральная комната пустует. Во втором окне чернявенький парень – нервничает, но навряд ли мы его шукаем.

– А почему хозяева-то разные? – взбодрился «молодой».

– Счета за квартплату – три квиточка, на три фамилии. Вопросы? – Батя сунул под нос квитанции, которые только что вытащил из сломанного отделения для писем квартиры № 6.

– Тогда чего? Врываемся – всем стоять? – предложил Серпухов.

– А если я ошибаюсь? Вика ему доложит. А она точно его крепкая связь.

– Тогда врываемся под залегендированным предлогом – всем лежать!

– В смысле – хозяева, дайте воды напиться? Мудро, – погрустнел Батя. – Значит, так, эскадрон, слушай мою команду! Я захожу один, показываю фотографию своей жены, задаю идиотские вопросы. Если подхожу к окнам – значит, он в хате. И вот тогда дальше, как сказывал мусье Серпухофф, всем лежать.

Батя вошел в подъезд, остановился у двери, коротко, но требовательно позвонил. На звонок долго не открывали, затем послышался настороженный вопрос.

– Извините, милиция, – честно ответил Батя.

– И что? Нам выйти с поднятыми руками? – съязвил мужской голос.

«Похоже, сидел. Но разве что по малолетке. Но не он», – установил для себя Батя.

– Хозяйку позови!

– А ты что, через дверь можешь определить, что я здесь не прописан?

– Я могу определить, что ты больно борзый. И если ваша парадная будет трепать мне нервы из-за какой-то дуры, которой вчера вручили куклу вместо денег, то я осерчаю и потрачу свое время на то, чтобы потратил время ты. Но уже в обезьяннике и часа три как минимум. Ты меня услышал, чертополох? – прицелился Батя.

– Ладно, начальник, сейчас Вику позову, – дал по тормозам голос, подтвердивший существительным «начальник» ошибки юности.

После хорошо слышного бухтения высоченная, в семь слоев покрашенная, с тремя сломанными замками дверь зевнула. Изнутри потянуло легким притоном, однако без признаков гопничества. Батя сразу уловил духи преступного мира – так кокотка всегда узнает запах соперницы.

– Извини, Вика. Глянь на фото – может, когда во дворе видела или там чего-нибудь… – Четыре лика жены, забранные накануне из фотоателье, очутились перед Викой. А сам Батя сделал шаг в квартиру.

– «Чего-нибудь» у тебя в штанах, – захрипела прокуренной гортанью дамочка.

– Согласен… Ты зенки-то разуй. Кстати, а это кто у тебя там шастает? – поверх, с позволения сказать, прически увидел Батя.

– Ищё чего?

– Вика, не скандаль. Со мной устанешь. Уважаемый, прописочку покажем для блезиру, – просовываясь между треснутым косяком и телом в нестираном халате, окликнул Батя.

– Ну, началось, – развернулся черненький паренек и недовольно юркнул на кухню.

– Да будет вам кипятиться, формальность.

Проверив паспорт у чернявенького, Батя, разумеется, увидел, что документ настоящий, но не его. Фотография схожа, но не более. Ладно, поищем другого. Другой нашелся и показал паспорт на имя Дорофеева Евгения, однако искусственно раздражался, переигрывал.

Он!!!

Батя порассуждал о проходной парадной, об обманутой женщине и без спроса хлебнул из стоявшей на полке открытой полуторалитровой кеги явно позапозавчерашней «Балтики». Тем самым слегка успокоив двоих настороженных мужчин. Он подошел к открытому окну кухни и громко стал показывать, куда якобы приезжало такси и высаживало мошенницу.

«Серпухов энд компани» его сигнал поняли и крадучись метнулись. Однако дверь со двора в парадную оказалась закрыта – какая, блин, неожиданность! Пришлось оббегать дом, который был впритык подогнан к соседнему. Между прочим – метров триста с гаком. Но, добежав до конца «гака», выяснилось, что парадные с Сампсониевского устроены, мягко говоря, странным образом. Короче, полминуты тыркались.

Батя тем временем пытался очень медленно, упираясь надуманными вопросами, не уходить из квартиры. Краем глаза он заметил, как Дорофеев сжался, – похоже, о чем-то таком догадался. Тогда Батя решительно промаршировал коридор и скомандовал:

– Дорофеев, собирайся, ты задержан… И я тебя умоляю: только давай без «на каком основании»… Когда последний раз откинулся-то?

– Мне надо собрать вещи.

– Потом. Успеешь кули на подводы кинуть.

Тут в дверь позвонили. Однако Вика открывать не собиралась и приготовилась к истерике. Посмотрев на нее, Батя понял, что сейчас приказывать Вике бессмысленно.

– Я тебе говорю, успокойся. – Батя подошел к Дорофееву вплотную.

– Мне надо собрать вещи, – повторил тот, зло глядя в глаза.

– Стой ровно.

– Руки убери, – ощерился Дорофеев.

Батя чуть пропустил его вперед, после чего захлестнул шею и повалил Дорофеева на пол, оказавшись наверху. При падении перевернулся стул, на котором стоял пластмассовый таз с замоченным бельем: вода и мокрые шмотки вмиг оказались на Бате. Соответственно, стекало и на Дорофеева.

На вполне прогнозируемые Викины: «Козел, что ты делаешь?!» – Батя внимания не обращал. Сейчас его куда больше занимал тот факт, что в полуметре от них стоял и пристально вглядывался двухгодовалый ребенок в одной майке. Однако пупс, похоже, в своей недолгой жизни видал всякое, а потому не заплакал.

Внезапно вспомнив про второго, Батя краем глаза покосился на чернявенького. Тот сидел в глубоком кресле и равнодушно наблюдал из комнаты. И это очень не понравилось Бате.

– Чего творишь – я не сопротивляюсь! – проскрипело снизу.

– Спокойно.

– Это ты успокойся. Мне надо собрать вещи.

– Я тебе обещаю, что разрешу привезти вещи. А курево сам тебе куплю.

– Хорошо, хорошо…

Оба, кряхтя, встали. Мокрые рубашки и штаны прилипали к телу.

А в дверь продолжали долбить – теперь уже ногами. Оценив бесперспективность, Серпухов убежал на исходный рубеж, подставил ящики с помойки и попытался залезть в открытое окно кухни. Ящик под ним подломился, и Леха тут же разодрал до крови голень. Тогда он отчаянно заорал:

– Вика, сука, открывай конуру!!

Та, наконец очнувшись, испугалась сама и теперь дрожащими пальцами пыталась провернуть истрепанный французский замок. Его, разумеется, заело. Естественно, из-за двери этому не верили и добавляли к серпуховским воплям:

– Вика, дверь к ебеням разнесем. Потом пыхтеть будешь, чинивши!

Батя прижимал Дорофеева к двери грамотными уговорами. Тот, уже не пытаясь бежать, порылся в спортивной сумке, вытащил пачку денег и протянул Вике, вопросительно глянув на Батю. Он кивком разрешил, держа в фокусе руки Дорофеева и спокойного такого парня в комнате.

– Матери отдай, – потребовал Батя.

– Вика сдала? – прошептал Дорофеев.

– Вика здесь ни при чем. Просто матери больше пригодятся, – так же тихо ответил Батя.

Дорофеев отдал деньги Вике. Это потом мужчины жалеют, а поначалу все «Викам». Батя, продолжая фиксировать взглядом руки, с первого раза открыл дверь сам, и всех троих чуть не снесли сыщики.

– …Ша, народ, похоже, со всеми договорились, – на правах старшего закончил разруливать Серпухов. – Забираем Дорофеева и… – он вчитался в документы второго, – гражданина Дортюка.

Вика зачем-то требовала взять ее с собой. Но ее послали. Тем более, что пупса оставить тогда было бы не с кем.

В машине Дорофеев несколько раз переспросил, почему Батя велел ему отдать деньги матери.

– Слышь, хоть теперь-то скажи – Вика сдала?

Батя хотел было объяснить, но ему вдруг стало грустно, и он лишь отмахнулся.

По приезде в отдел, дистанцируясь от неизбежной в такие минуты канцелярской рутины, Батя пошел в магазин. Купил на свои блок сигарет и бутылку пива («Вот, держи, черный „Петр“ и синяя „Балтика“ – я вроде бы ничего не перепутал?»), чему Дорофеев искренне удивился:

– Благодарю душевно, не ожидал! Возьми деньги.

– Не надо. Я обещал.

– А с Линчевским что делать будете?

– С каким Линчевским?

– Которого со мной привезли.

И только теперь Батя, вспомнив различие в фотографиях, окончательно врубился. Он подскочил со стула, метнулся к двери и громко прокричал в коридор:

– Народ, а где Дортюк?!

– Отпустили, он чистый. Проверили уже, чего отвлекаться-то? – со знанием дела доложил «молодой».

– Н-да! – почесал в затылке Батя. – Лажанулись, однако…

Дорофеев заулыбался:

– Не всё коту масленица – иногда и под хвост… Начальник, будь человеком, скажи – Вика сдала?

– Нет, не Вика.

– Слушай, откуда ты такой характерный взялся? Один на меня попер. А ведь немолодой уже.

– А ты что, Алеша Попович, что ль?

– А ты биографию мою знаешь?

– А ты что, писатель великий, чтоб я биографию твою изучал?

– Я бы мог…

– Проломить мне голову?

– Где-то да, – признался Дорофеев.

– Я бы тебе тоже что-нибудь проломил. Лежали бы сейчас в соседних палатах, через твой конвой переговаривались…

Субботний день прошел для Козырева под знаком цоевского пророчества: «Время есть, а денег нет, и в гости некуда пойти». Катя на весь день укатила к родителям, отдавать, по ее выражению, дочерний долг. Смолов, заехав с утра в офис на Итальянской, отправился к себе анализировать информацию. Встречаться с Полиной отчего-то не хотелось, хотя та в очередной раз и предлагала подъехать.

Словом, заняться было решительно нечем. Но тут вдруг нарисовался Лямка и предложил встретиться, благо повод имелся святой – благополучный уход на заслуженный отпуск. Это предложение оказалось очень даже кстати. Во-первых, сама собой отпадала проблема ужина – есть кому проставляться. Во-вторых, Паше до Лямкиного отъезда как раз требовалось уточнить пару моментов по изученным Иваном итогам работы наружки за Ольховской и Ладониным. Так что долго упрашивать не пришлось. «Почту за честь попить и съесть», – козырнул Козырев, и меньше чем через час друзья встретились на нейтральной полуподвальной территории с прокуренными сводами и залитыми пивом столами.

Посидели, потрепались. Выпили, не без этого. Иван как человек, ежедневно «пролетающий над гнездом кукушки», поведал последние байки и сплетни из «подворотни Генерального штаба». В свою очередь Козырев поделился своим наболевшим. В частности, пересказал Лямке историю с недавней «контрой», выставленной против них транспортной наружкой.

– …И все-таки я считаю, что зря им это дело с рук спустили, – возмутился Лямка, узнав, что эта некрасивая история завершилась красивым «ничем». – Если наши просто не захотели напрямую ссориться, нашли бы способ доложить в Москву.

– Перестань. Никто-никуда-ничего докладывать не будет. В нашем верховном руководство тоже ведь не идиоты полные. Даром что туда такой крендель, как Безмылов, затесался… Все прекрасно знают, что в той же Москве, почитай, каждое второе задание на наружку – коммерческое.

– Да брось ты! – усомнился Лямка. – Не может быть, чтобы каждое второе!..

– А как ты хотел? Все зарабатывают, как могут. С учетом того, что пользу лучше всего приносить в дом. Так скажи мне: кому, а главное, что в подобной ситуации предъявлять?

– А руководство, которое верховное, оно вообще в курсе?

– Естественно. Более того, уверен, что все, начиная от Фадеева и заканчивая все тем же Безмыловым, узнав об этом, праведным гневом воспылали. Вот только им не за державу обидно, а то, что «транспортники» потенциальных клиентов отбивают. Всё правильно – их прайс примерно на четверть скромнее будет.

– И каков нынче прайс?

– Установка по месту жительства – сто, по юрлицу – двести-двести пятьдесят. Аналитическая справка, в зависимости от темы и поставленных вопросов, – триста-пятьсот. Это в баксах. Наружка – восемьдесят евро. В час, – деловито пояснил Козырев. – Это я назвал средний ценник по городу. У эфэсбэшников и финансистов, скорее всего, чуть поболее. А вот аналогичные услуги на «железке» процентов на пятнадцать-двадцать дешевле.

– Пашк, – перешел на шепот Иван, – ты про эти дела столько всего знаешь, а сам-то как?

– Что «как»?

– По «леваку» работал?

– Нет. Только по «леваку офицальному». С которого тоже нехило обламывается, но не нам. А гласным операм, которые «левые» задания за долю малую подмахивают.

– А если бы предложили?

– Лямк, ну чего ты привязался? Если бы да кабы. Вот когда предложат, тогда и думать буду. Все, хорош, наливай…

Обсасывать наболевшую тему далее не стали: по выражению лица приятеля Козырев догадался, что конспективно изложенная им информация о злоупотреблениях в «грузчицкой среде» стала для кабинетного аналитика Лямина неприятным открытием. Но вскоре Паша совершил другую промашку – случайно сболтнул про телефонный диалог Ирочки и Ольховской. Лямка сделался чернее тучи: он подозвал официантку, мрачно повторил заказ в части его алкогольной составляющей и, как результат, под занавес вечера порядочно поднабрался. Распрощавшись с Пашей, Иван в категоричной форме отказался от сопровождения. Поймав тачку, он двинулся домой, полный решимости учинить молодой супруге классический домострой.

Полувыйдя, полувыпав из лифта, Иван выгрузился на лестничную площадку и, собираясь с мыслями, закурил. Странное дело, но двух оставшихся в смятой пачке сигарет на то, чтобы они, мысли, собрались, почему-то не хватило. Приходилось возвращаться таким, как оно есть. Неуверенной походкой Лямка подошел к двери. Несколько раз (чуть больше, нежели, это требуется по технике йоги) вздохнул, после чего с силой надавил дверной звонок.

Щелкнули замки, и на пороге возникла сердитая Ирина. Как всегда, в домашнем халатике, как всегда, запачканном чем-то детским.

– Совсем обалдел?! Чего трезвонишь-то? Своими ключами открыть не мог? Сашка спит!

Иван молча отодвинул ее от двери и, не раздеваясь, прошел на кухню. «Как в плохом кино», – промелькнуло у него в мозгу, но отступать было поздно. Ирина от такого поведения традиционно покладистого мужа даже рот открыла, но тут же своим женским чутьем уловила – «у нас проблемы». А посему решила напасть первой:

– И как это понимать? В доме, между прочим, ребенок, а ты на кухню в одежде.

– А что мне теперь на кухню – голым заходить?

– Очень смешно. Просто обхохочешься. Ты лучше посмотри на часы. Где ты был?

– Пиво пил, – неоригинально отозвался Лямка, пытаясь зажечь газ под чайником.

– Ну-ка, ну-ка… – Ирина углядела разбалансированную моторику не справляющихся со спичками пальцев супруга, подошла вплотную и принюхалась, – Ф-фу, гадость какая! Несет, как из помойного ведра. Что за дрянь ты пил?

– Коктейль «Субмарина».

– Чего-чего?

– Тебе рецепт продиктовать?

– А тебе не кажется, что ты хамишь?

– Не, я не хамлю. Пока. Но скоро начну.

– Так, приехали… Ну и с кем ты сегодня изволил нажраться? Опять со своими сисадминами? Мало вам будней, так еще и по выходным собираться стали? Понятно, их ведь дома жена с ребенком не ждут…

– Ни черта тебе не понятно. С Козырем я был, с Пашей Козыревым. Надеюсь, помнишь еще такого?

– Помню. Хотя какая разница? Хрен редьки не слаще, – опрометчиво заявила Ирина и тут же инстинктивно отшатнулась в сторону, поймав на себе очень недобрый…

Да что там недобрый – просто-таки ненавидящий тяжелый мужний взгляд. ТАК он на нее еще никогда не смотрел.

– Что ты сейчас сказала?!

– Я сказала, что сегодня суббота, которую ты вполне мог посвятить дому, сыну, – малость пошла на попятный Ирина. – Про себя я просто молчу… Вот ты сегодня весь день пропьянствовал, а завтра вечером у тебя, видите ли, поезд. Конечно, ты ведь у нас на работе устаешь, тебе нужно уехать, расслабиться. Это только мне отдыхать не надо. Каждый день, как свадебная лошадь: морда в цветах, жопа в мыле.

– А ничего, что я полтора года родителей не видел?

– А ничего, что дядя Костя третью неделю просит приехать помочь ему по даче? Участок такой травой зарос, что в ней Сашку уже не видно.

– Хорошо, завтра с утра поеду и всю траву… скурю на фиг.

– Я всегда говорила, что чувство юмора – не самое сильное твое место.

– А какое тогда самое сильное?

– Всяко не чувство меры. Вон, сегодня хорохоришься, а завтра опять полдня будешь с унитазом обниматься… Ладно, «грузчики» пьют как лошади: у них работа дерганая, да к тому же еще и на улице постоянно. Но тебе-то чего неймется? Устроили на нормальный график, в теплый кабинет. Сиди на заднице ровно да возись со своими ненаглядными компьютерами. Так нет же – обязательно надо со старыми дружками по кабакам ошиваться! Бойцы вспоминают минувшие дни…

– Про то, что устроили, это ты верно сказала. Устроили вы мне со своим папочкой и дядюшкой веселую жизнь. В два счета схомутали, даже пискнуть не успел, – перешел Рубикон Лямка.

– Ах, вот так ты теперь поворачиваешь! Ну, знаешь, любезный супруг, после таких слов мне с тобой говорить не о чем!.. Всё, выпивай свой чай и стели-ка ты себе на кухне. Я тебя с таким выхлопом в спальню к ребенку не пущу.

Ирина развернулась и с оскорбленным видом направилась в комнату.

– А ну стой! – грубо окликнул ее Лямка.

– Не ори, Сашку разбудишь. Белье возьмешь в диване. И на всякий случай подставь себе тазик. Я за тобой убирать не собираюсь.

– Иди ты знаешь куда со своим тазиком?! Я сказал: вернись и сядь. Я еще не договорил.

– А я не собираюсь общаться с тобой в таком состоянии. Вот завтра проспишься и поговорим.

– Нет, сегодня.

– Хорошо, – презрительно кивнула головой Ирина и опустилась на табурет. – И о чем будем говорить? О том, что тебя никто не ценит и не понимает?

– Успокойся. Как раз по этой части у меня все окей.

– Да что ты?! Никак утешитель нашелся?

– Ага, нашелся. Вернее, нашлась, – нахально соврал Лямка.

– Короче, чего тебе от меня нужно? – посуровев, проглотила последнюю фразу Ирина. – Только скорее, я спать хочу.

– Тебе Полина звонила? Меня позвать просила?

– Ну, допустим, звонила, – осторожно ответила супруга, наконец сообразив, что послужило причиной столь андеграундной реакции мужа.

– Ты почему меня не позвала?

Мгновенно перебрав в уме возможные тактики дальнейшего поведения, Ирина остановилась на доселе безотказной. И уже пару секунд спустя на ее красные от бессонницы глаза начали наворачиваться постановочно-театральные слезы.

Но на сей раз не сработало. Давно привыкший к моноспектаклям со слезами, Лямка в ответ лишь слегка прищурился:

– Я тебя русским языком спрашиваю: какого черта ты не позвала меня к телефону?

– Потому!

– Почему?!!

– Потому что тебе какая-то там Полина дороже жены, – заверещала Ирина. – Что она, что твой Козырев… Они вечно впутывают тебя в какие-то темные дела. А потом…

– Что потом?! – не на шутку завелся Лямка.

– Не ори на меня! А то ты сам не знаешь, что потом! Рядом с этой твоей Полиной люди мрут. Как мухи – Антон ваш, потом Нестеров… Вот и теперь: вроде как нашла наконец мужика нормального, богатого, настоящего…

– Так богатого или настоящего?

– Это одно и то же.

– Ну-ну, продолжай. Нашла – и что?

– А то, что его тут же взяли и посадили! И еще неизвестно, чем все закончится.

– То есть ты считаешь, что Игорь и вправду вазочки из Эрмитажа тырит?

– Ничего я не считаю. Хотя нет… Я считаю одно. Что тебе при таких обстоятельствах и при твоей работе не надо влезать в эту историю. Если наплевать на себя, подумай хотя бы о дяде. Или ты действительно не понимаешь, как это может на нем аукнуться?

– Ир, ты вообще себя слышишь? Ты слышишь, что ты сейчас говоришь? Полина, Игорь, Пашка – это мои друзья! Хоть это ясно?

– Хоть это – мне ясно. А вот тебе не пора ли определиться в приоритетах? Кто для тебя дороже – семья или друзья? Лично я не хочу, чтобы мой ребенок остался без отца.

– Ой, вот только не надо приплетать сюда Сашку!.. Что за манера такая: при любом удобном случае, в каждую ерунду обязательно приплетать сына?

– Ну, если сын для тебя – это ерунда, о чем тогда говорить? И вообще, чего ты от меня хочешь?

– Я хочу понять, с каких это пор и с каких это щей ты решила, что имеешь право определять, что и как мне делать? – Лямка с размаху ухнул кулаком в стену. Наверное, впервые за все время их совместной жизни. Ухнул так, что на кухонном столике жалобно звякнули чайные ложечки.

Ирина вжалась в стену. Сейчас она даже не плакала.

– Так вот. Я тебе говорю… Нет, я тебя просто уведомляю, что с этого момента, раз и навсегда, только я решаю: что и как мне делать, с кем дружить и с кем пить водку. И если ты когда-нибудь еще раз посмеешь решить за меня, то…

Здесь Иван осекся, поняв: каким именно будет то самое ТО, он и сам представлял достаточно смутно. Допустим, уйдет из дома. Благо, можно вернуться на квартиру к бабушке, так что с альтернативным жильем проблем нет никаких. А Сашка? А работа, которую он, если честно, любил даже чуть больше родного сына? Ибо только там, в своей каморке, в последнее время он и находил пристанище от вечных семейных дрязг, ночного плача и, чего уж лукавить, от порядком осточертевшей молодой жены. А ведь его работа, как ни крути, напрямую зависела от Иркиного дяди… В общем, от осознания сего замкнутого круга навалилась на Лямку такая тоска, что… Что он просто молча бухнулся на диван и устало опустил голову на колени.

Воспользовавшись внезапной паузой, Ирина стала потихоньку выбираться из кухни. Она понимала, что на сегодня Иван всё – сдулся, утих. А завтра… Завтра, бог даст, все пойдет как прежде. Еще и каяться прибежит. «Все равно, надо будет переговорить с дядей Костей», – подумала она, входя в спальню и склоняясь над детской кроваткой. В этот момент ее мысли как-то сами по себе унеслись далеко от произошедшего на кухне скандала. В конце концов, обижаться на вдупель пьяного мужика – саму себя не уважать.

Тем же вечером, узким кругом отмечая успех, захмелевший Леха Серпухов махал перед своими розыскниками справкой о судимости Дорофеева:

– О, артистов каких вяжем по горячим следам! Ну, Батя! Герой!.. А вы – растяпы! Могло ведь черт-те знает что в квартире произойти!.. Слушай, Бать, и все-таки – как ты его вычислил? Опять не скажешь?

– У меня нюх, – предсказуемо отшутился Батя.

– Да, Батя, что бы мы только без тебя делали! – угодливо вставил Травкин, как бы невзначай подвигая в его сторону локтем пустой пластиковый стаканчик. Батя на правах ветерана трудился сейчас виночерпием.

– То же, что и раньше, – валяли и к стенке приставляли. После чего пускали пузыри и, со слезою всматриваясь вдаль, ожидали, когда вернется мамочка с большой сисей и всех покормит.

– Ну, ты уж того, особо-то не возносись, – попытался вступиться за честь мундира Серпухов. – Знаешь, какой у нас сейчас некомплект в отделе?

– Услышав ответ, я, видимо, должен буду пасть ниц и забиться в конвульсиях?

– Очень смешно. А некомплект в отделе, между прочим, целых три штыка! Я давеча нарочно подсчитал: каждый пашет за себя и ровно за 0,75 «того парня».

– Ну-ну, все мы виновны в смерти Лоры Палмер! – снисходительно констатировал Батя. – Неужели управление кадров меры саботирует?

– Отнюдь. Вот, буквально намедни список выпускников Высшей школы прислали… – Серпухов вынул из бокового кармана пиджака сложенный вчетверо, обсыпанный сигаретными крошками листок и нервно встряхнул им, как сердитый купец в привокзальном ресторане. – Зачитываю по алфавиту: Абдулхамидов, Баграмов, Мултахазибек-оглы, что радует. Далее: Ювараншаев и, наконец, Ягуёбшев!

– Да уж, не приведи, Создатель, на карте найти! – откликнулся на последнее сочетание звуков Травкин.

– Во-во! Выбирай, не хочу! А я не хочу! Мне тут затяжной Ближний Восток не нужен! – сформулировал Серпухов. – А Ягуёбшев этот, чую, в бурке рожден.

– М-да, – согласился с ним Батя. – Не спи, казак: во тьме ночной чеченец ходит за рекой…

Но в целом настроение у собравшегося народа было почти прекрасное. В данном случае «почти» объяснялось досадным косяком в отношении Линчевского, отпущенного на волне охватившей всех эйфории. Сгоряча засветивший подлинную фамилию мнимого гражданина Дортюка, задержанный Дорофеев в этой части тут же ушел в глухую молчанку и помогать оперативникам в возращении сблуднувшего сына категорически не собирался. Ну да хоть по эпизоду изнасилования особо не отбрыкивался, понимая, что при таких раскладах включать дурака особого смысла нет. Дорофеев признался, что подобрал девку на Невском – стояла-голосовала, а у самой, как потом выяснилось, денег только до ближайшего светофора. Вот он с нее по приезде натурой и взял. И, по его словам, все правильно сделал. В следующий раз, когда без денег к незнакомому мужику в машину полезет, авось головой будет думать. А не «Тефаль» за нее. Такая вот немудреная житейская философия. Хотя, по мнению того же Бати, некая доля сермяжной правды присутствовала и в ней.

Второй за день визит Димы Травкина на квартиру Вики, естественно, ничего не дал. Отправивший его туда Серпухов, по правде сказать, на это и не рассчитывал: надо быть полным идиотом, чтобы после столь невероятного соскока вернуться и занять исходную позицию. Вика пояснила Травкину, что чернявенького парня видела впервые, к Дорофееву он пришел примерно за полчаса до приезда оперативников, и вроде как зовут его Эдиком. А вообще – «не сторож она приятелям Дорофеева», которым, с ее слов, несть числа. Ничего иного выжать из Вики не удалось. За исключением разве что шерстяных носков и банки компота, которые та попросила передать в камеру Дорофееву. Из чего Серпухов заключил, что вертевшийся на кухне пупс был прижит Викой от него, хотя соответствующие странички в паспорте Дорофеева были девственно чисты. Кстати сказать, если Вику умыть-приодеть-причесать, баба получилась бы вполне ничего себе. Конечно, не Клаудия Шиффер, но все же. Так что не очень понятно, с чего это вдруг Дорофеева сподвигло рискнуть пойти на столь непопулярную статью – то ли пьянка, то ли внезапно взбрыкнувшее либидо. В общем, какая-то генитальность бытия.

По возвращении Травкина с Сампсониевского «Эдика», естественно, прокинули по базам. Если предполагать, что парень местный, то на город и область пришлось всего трое Эдуардов Линчевских. Из них по возрасту – только один. И действительно сидел по малолетке – снова Бате зачет. Прозвонились в адрес регистрации. Там сказали, что было такое дело, но уже с год как не живет, съехал, а куда – неизвестно. Собственно, на этом мини-розыскные действия по лже-Дротюку и завершили. А смысл? К изнасилованию парень явно отношения не имел. Что же до «левого» паспорта, дело, в общем-то, житейское: не в этот, так в другой раз спалится. Обидно, конечно: имелись все шансы с одной кавалерийской атаки сразу две палки срубить. Ну да чего уж теперь…

«Каждая несчастная семья несчастлива по-своему», – писал в свое время классик. И в данном случае, зная его непростую биографию, у нас нет оснований ему не доверять.

Ольховская вырулила на Большой проспект и припарковалась у первой попавшейся на глаза кофейни. Целенаправленно искать заведение для вечерней релаксации не хотелось. В зеркало заднего вида она увидела, как вслед за ней схожий маневр повторил серебристый «Тахо», остановившись на корректно-уважительном расстоянии. Невзирая на то, что в данный момент хозяин продолжал париться в камере, а непосредственный начальник лежал под капельницей, система охраны продолжала работать, как отлаженный часовой механизм. Все эти дни люди Саныча ни на минуту не оставляли Полину без отеческой опеки. Поначалу это раздражало, даже бесило, но в какой-то момент Ольховская смирилась с тем, что ее жизнь априори является элементом высокобюджетного реалити-шоу «За стеклом».

Заканчивался очередной день неразберихи, суеты и ставшего обыденно-привычным нервяка. Заканчивался он очередной неопределенностью, причем практически по всем позициям. Разве что проведший все утро в офисе «Золотого слитка» Смолов немного обнадежил, сообщив, что раскопал нечто очень важное. Способное якобы максимально продвинуться по всей цепочке. Другое дело, что Полина не вполне доверяла этому чересчур, как ей казалось, самоуверенному менту, подрядившемуся в добровольные помощники за солидное вознаграждение. Наемник, он и есть наемник.

Ольховская вздохнула, устало откинула челку со лба и принялась рыться в сумочке в поисках помады. В хаосе набросанных в маленький женский мир документов, трех флаконов духов (на разное настроение), записной книжки, двух мобильников и «дико модного» романа некоего Сергея Минаева помада находиться категорически не желала. В конце концов, Полина бросила это бесполезное занятие. Она еще немного посидела в машине с включенным кондиционером и направилась в кафе. В отличие от простых смертных, Ольховская могла позволить себе такую роскошь, как не ставить машину на сигналку. Было кому присмотреть.

Заведение, в которое занесло Полину, оказалось не из простых. Годика полтора назад она бы всяко миновала его с гордым видом, поскольку жаба, бросив лишь беглый взгляд на здешний ценник, задушила бы однозначно. Внутренний интерьер почему-то показался знакомым. И все то время, пока она ждала степенного официанта с заказом, Полина развлекала ум ловлей воспоминаний. И вспомнила: именно в такой вот полуподвальной кафешке с удивительно схожим дизайном она сидела в своей прошлой, а то и в позапрошлой жизни. В зависимости от точки отсчета – можно и так и эдак. Сидела и мысленно раскладывала пасьянсы своей непутевой, как ей тогда казалось, бабьей судьбы. Пасьянсы сулили исключительно бубновые хлопоты, и в результате всё тогда закончилось слезами. Было это до Ладонина.

Отныне свою жизнь Полина строго делила на «до Ладонина» и «после». Причем более-менее размеренно мысли текли вплоть до рубежа «после».

«Интересно, когда и с чего вдруг я стала задумываться о том, что оно, это самое „после“, когда-то может произойти?… Идиотка! Нерпа глупая! Ну и чего тебе, дуре, не хватает?!»

Разозлившись на себя, она нервно схватила чашку, которую бесшумно принес молчаливый официант. Сделала большой глоток, больно обожгла губы и закашлялась. «Квартира, дом, машины, шмотки, заграница, персональный счет в банке… Перечислять дальше? Рядом мужик, который тебя обожает. Опять мало? Чего еще изволите, Полина Валерьевна? И разве не к этому вы стремились в те времена, когда даже покупку новых колготок требовалось планировать заранее? Исходя из текущего состояния… нет, не банковского счета, а всего лишь вечно дохленького кошелечка?»

Внутренний голос немедленно зацепился за глагол «обожает». А, собственно, так ли она уверена в том, что Игорь до сих пор ее «обожает»?… Хотя бы перед собой, Полина Валерьевна, следует быть честной: если и «обожает», то уж всяко не так, как это было на заре вашего романа.

Да, когда-то случился в ее жизни обувной бутик, в котором она впервые, вкупе с новыми туфлями, примерила на себя роль Золушки. Собственно, с этого дня в их отношениях все и началось. Прогулки – пешие и на авто, по воде и даже по воздуху. Цветы – море, океаны цветов. Дорогие рестораны и еще более дорогие подарки. И, конечно же, объятия, поцелуи – страстные, до одури, взасос. На улице, в машине, в подъезде, в лифте – когда просто нет никаких сил и терпения дождаться абсолютного уединения. Был даже экстремальный секс в туалетной комнате (причем в дамской) в каком-то навороченном кабаке.

«Когда же все это закончилось? И самое главное – почему?» Полина не в первый раз задавалась подобными вопросами. Вот только всякий раз избегала давать на них точный ответ. Словно чувствовала, что ответ сей может оказаться для нее крайне неприятен.

Остывший кофе неприятно диссонировал с до сих пор саднящими ошпаренными губами. Ольховская взмахнула рукой, и, как по мановению волшебной палочки, у ее столика материализовался давешний гарсон. Еще через пару минут рядом с ней снова возникла дымящаяся чашечка эспрессо.

Полина вытащила из сумки пачку сигарет, которые нашлись не в пример быстрее помады. Обычно она старалась не курить при Ладонине, хотя тот и не запрещал. Но ей почему-то всегда казалось, что дымящаяся в женских пальцах сигарета – это неизменный спутник и символ одинокой или, как минимум, брошенной женщины. В общем, бабы с проблемами. Что ж, сейчас она полностью соответствовала созданной своим воображением картинке. Так когда же ЭТО закончилось?

Полине припомнился один необычный весенний питерский вечер. Тогда после традиционного ресторана Ладонин почему-то решил поехать домой не сразу. Они довольно долго колесили по погружающемуся в сумерки городу и по большей части дружно молчали. О, когда-то они умели делать и такое!..

Наконец, Ладонин свернул на Крестовский остров:

– Знаешь, раньше я частенько приезжал сюда. Особенно когда долго не мог уснуть. Или когда кошки на душе скреблись и царапались, – пояснил Игорь. – Здесь есть одно место… Сейчас, подъедем, покажу… Я ставил там машину, выходил… Почему-то только там я и мог отдохнуть. По-настоящему.

Закончились дома, стали редеть деревья, а вдали показалось небольшое озерцо. Именно к нему и рулил Ладонин. Он остановил машину, заглушил двигатель и прикрыл глаза. И вот тогда… Да-да, пожалуй, именно тогда они впервые молчали не вместе. Игорь словно бы ушел глубоко внутрь себя. Он больше не делил себя с нею, оставив Полину одну.

Глядя на него, в какой-то момент Ольховская вдруг страшно испугалась и кинулась теребить его за плечи, требуя внимания. Ладонин открыл глаза и внимательно посмотрел на нее, усердно старающуюся улыбнуться как можно кокетливей и соблазнительней. Но когда Полина, решив, что «клиент созрел», потянулась к нему с поцелуем, Игорь случайно (а случайно ли?) отвернулся и завел мотор…

Уж не с этого ли странного посещения мистически-культового ладонинского места в их отношениях состоялся переход через невидимый Рубикон? Кто знает… Но как раз с той весны их совместные прогулки, выезды и выходы все чаще стали ограничиваться официальными светскими приемами и дружескими (читай: деловыми) посиделками. Как всякая умная и целенаправленная женщина (приплюсуйте сюда еще и былой профессиональный опыт «в познании человека и страстей его»), Полина достаточно легко сориентировалась в правилах игры «светских львиц» и довольно ловко стала покорять все новые вершины. Да так, что через некоторое время Ладонина стали зазывать на мероприятия не казенно-формально «с супругой», а не иначе как «с вашей очаровательной Полиной». Но затем она как-то резко и вдруг заскучала. Причем заскучала столь отчаянно, что все чаше стала сочинять дешевые отмазки – мигрени, диеты, критические дни. Все это – лишь бы не торговать лицом на бесконечных нудных вечеринках.

Вот только затворничество как лекарство полезно лишь при условии, что твоя собственная раковина тепла и уютна. «Раковина» у Полины по определению была большой и роскошной. Но вот тепла и уюта в ней становилось все меньше. К примеру, практически не было уже сладких утренних поцелуев, которые ранее нередко перерастали в нечто большее, из-за которого Ладонин опаздывал на деловые встречи. Не было многозначных взглядов через стол, после которых мгновенно требовался счет, «да побыстрее». Не было третьего, пятого, десятого…

Нет, конечно, нельзя сказать, что все окончательно и бесповоротно запущено. Игорь по-прежнему делал ей подарки, готовил сюрпризы, а возвращаясь домой, традиционно интересовался, как она провела день. И все равно Полина все больше начинала ощущать себя не женщиной, а мебелью. Таким, знаете ли, красивым элементом интерьера или декора ладонинской квартиры, ладонинской жизни.

Все сложилось… нет-нет, не пошло – предсказуемо банально. Привыкшему побеждать, уверенному в себе на сто с половиной процентов, удачливому, жесткому, а порой и жестокому бизнесмену Игорю Ладонину приглянулась девица. Как запросто могла приглянуться любая другая вещь. Он захотел ее столь сильно, что не пожалел времени и денег – очаровал, отбил, забрал к себе и получил удовольствие. Здесь: как от девицы, так и от самого процесса добывания. Но в какой-то момент неминуемо наступило пресыщение: страсть превратилась в привычку, а некогда чужое – в окончательно свое, которое никуда уже не денется… И вот тогда эту самую вещь водрузили на каминную полку.

Слов нет, она и здесь, на этом почетном месте, пока еще смотрится вполне изящно. И даже пыль с нее пока еще периодически сдувают. Вопрос: надолго ли хватит усердия хранителя? Не настанет ли такой день, когда о существовании этой вещи элементарно забудут? Пусть даже не по злому умыслу, а так, исключительно по рассеянности. В конце концов – кто она в жизни Ладонина? Даже не бюрократический штампик в его паспорте. Даже не мать его ребенка, о котором Полина всегда мечтала в разы больше, чем о пресловутой загсовской отметке.

Круг замкнулся. Она снова сидит одна. Снова в полуподвальной, напыженной от собственной элитарности и крутости кафешке. И снова раскладывает пасьянсы своей непутевой и нескладной бабьей судьбы. И что же дальше? Опять в слезы?

Ольховская поймала себя на мысли, что сейчас ей безумно хочется немедленно, буквально сию секунду плюнуть на все и спрыгнуть с этой самой полки. Раз и навсегда! Оставить Игоря, уйти и вернуться в более привычный, более комфортный для себя мир. Со всеми его, мира, немудреными радостями, проблемами, страстями и страстишками. Причем, в первую очередь, уйти именно ради последних. Уйти, пока еще не до конца, не до критически последней песчинки истекло ее женское время, ее «время Ч». После которого само слово «страсть» уместнее всего сочетается разве что со словом «алкоголь».

В эту минуту она почти физически ощутила, как ей не хватает эмоций, не хватает любви, понимания и тепла. Ощутила и поняла, что без этих обязательных составляющих она просто не умеет, а главное, не хочет жить. Без них она все равно что дорогая роскошная иномарка с пустым топливным баком, застрявшая ночью на богом забытом проселочном тракте. Вроде бы и смотрится шикарно, вот только движения нет…

«Боже, о чем я только думаю?! – словно очнувшись, укоризненно одернула себя Ольховская. – Игорь в тюрьме, Толик погиб, Саныч в больнице, фирму лихорадит, а я сижу здесь и разрабатываю план подкопа. Словно к попытке бегства. Дескать, выкручивайтесь сами, как хотите. И мерси за прием».

Она затребовала счет и, не дожидаясь, пока официант принесет сдачу, вышла на улицу. Ей было ужасно стыдно за свои крамольные мысли. По дороге домой она пообещала самой себе, что больше никогда, ну хотя бы в ближайшее время, пока не утрясется с Игорем, не будет думать о «белой обезьяне». Вот только в строгом соответствии с небезызвестной философской притчей получалось это у нее довольно плохо.

Так оно всегда и бывает: то взлет, то посадка; то снег, то дожди… Сегодня Козырев полдня промаялся от безделья, не зная, как убить время. А вот завтра, в день загодя распланированной встречи с Катериной и Смоловым, придется вставать ни свет ни заря и, затарившись в ближайшем киоске «антиполицаем», мчаться на службу. Увы и ах, но это была она, мать всех «грузчицких» подстав – внеплановая и внезапная Подмена.

Горящую путевку в жизнь диспетчер отдела выписал по телефону в двенадцатом часу ночи, когда Козырев уже балансировал на грани мертвецкого сна и полумертвецкой яви. Паша с трудом врубился в суть происходящего, на автопилоте завел два будильника – обычный и на мобильнике (мастерство не пропьешь!), и лишь тогда, не раздеваясь, рухнул на диван. Так и уснул – мордой в тряпках.

Здесь следует заметить, что внеплановой свалившаяся на Козырева подмена была лишь отчасти. События последних недель недвусмысленно указывали, что нечто подобное в обозримом будущем вполне способно сдетонировать и случиться. Так, собственно, и вышло – водитель «семь-три-первого» экипажа, за руль которого спешно высвистали Козырева, накануне днем, что называется, пострадал за правду. В данном случае – в ходе краткосрочного боевого контакта между участниками экипажа и охранниками частного детского садика «Солнышко».

А началось всё с того, что примерно с месяц назад дежуривший по ОПУ товарищ Безмылов устроил засаду в одном из тихих и неприметных переулочков исторического центра города, о существовании которого не догадываются не только туристы, но даже многие коренные жители губернского города с аббревиатурой «СПб». А коли не догадываются, то, понятное дело, сам Бог велел именно здесь и разместить «кукушку» одного из отделов НН. А именно – отдела, ведомого доблестным Василием Петровичем Нечаевым. И вот жила себе эта «кукушка» тихо, мирно, долго и счастливо, пока вдруг новоиспеченному Заму Безмылову не пришло в голову самолично проверить – а в должной ли мере соблюдается соответствующее положение соответствующей инструкции о правилах посадки/высадки «грузчиков» в районе конспиративной квартиры? Не наводят ли они, «грузчики», своими суетливыми действиями представителей резидентур и конкурирующих спецслужб на мысль о том, что именно в этом квадрате располагается секретный стратегический объект государственной важности?…

Задавшись такой благой целью, Безмылов засел в дозоре и очень быстро сумел убедиться в том, что таки да – наводят, причем нисколько по этому поводу не заморачиваясь. Подъезжают и отчаливают едва ли не от самых дверей «конторы». При этом еще и загружаются в салон оперативного транспорта не конспиративно – поодиночке и с интервалами, а шумной ватагой, со всем своим скарбом. И это в то время, когда, по версии создателей сериала «Тайная стража», заурядный спутник-шпион способен со своей орбиты засечь и опознавательно зафиксировать не только физиономии объектов, но и сведения о регистрации и семейном положении из соответствующих граф паспорта! Словом, знатный шкандаль закатил тогда Безмылов, многим в отделе после него и по сей день дурно отрыгивается.

Соответствующие оргвыводы были сделаны незамедлительно: отныне оперативным водителям отдела под страхом отсечения доплат к должностному окладу за так называемые «особые условия» было строго-настрого приказано парковаться не ближе чем в квартале от «кукушки». Приказать-то приказали, вот только поди-найди в центре города, да еще в дневные часы не то что стояночку – хотя бы «кармашек» для временного причаливания. И это даже без учета того обстоятельства, что местная автолюбительская роза ветров исторически сориентирована на одностороннее движение. Короче, крутись как знаешь. Хоть на малом ходу «грузчиков» по одному из салона десантируй.

Вот тогда смекалистые механики и облюбовали более-менее удобную бухточку в непосредственной близости от детской площадки элитного дошкольного учреждения «Солнышко». Вообще-то, там висел знак, запрещающий парковку, но разве такая малость могла служить препятствием для слуг государевых? Тем более что, как выяснилось впоследствии, знак этот повесило само руководство учреждения, пометив столь нехитрым способом свою территорию.

Нетрудно догадаться, что инициативу механиков незамедлительно восприняли в штыки сотрудники охраны детского сада. А как вы хотели? Сие заведение посещали преимущественно сопливые отпрыски ВИПов и госчинов, а посему ежедневное появление на экранах камер слежения подозрительных людей, в черном и сером как минимум нервировало. Кто знает, что там у них на уме? Может, теракт планируют? А может, и того хуже – к киднеппингу готовятся?

Охрана несколько раз вызывала наряд из ближайшего отдела милиции с просьбой разобраться с подозрительными личностями и их паркующимися в неположенном месте тачками. Милиция несколько раз приезжала, что-то выясняла, но всякий раз убиралась восвояси, не объясняя причин. А главное – не предпринимала никаких мер по устранению раздражающего фактора. А затем и вовсе перестала подрываться по подобным звонкам. Попытки «детсадовских полицейских» прокачать ситуацию собственными силами успехом тоже не увенчались. Всякий раз их самым банальным образом игнорировали: либо молча отмахивались, как от назойливых мух, либо вежливо, но при этом очень уверенно посылали. Так что в какой-то момент руководство учреждения смирилось с непрошеными соседями, как с неизбежным злом. А вскоре и вовсе перестало обращать на них внимание.

Но так уж случилось, что в эту субботу на охрану периметра заступил наряд, состоящий сплошь из новичков – молодых, ретивых и слегка отмороженных. Заметив припаркованную в непосредственной близости от ворот охраняемого объекта «десятку» со скучающим водителем, старший наряда в строгом соответствии с инструкцией отправился устранить безобразие. И предсказуемо был послан через опущенное по случаю жары водительское стекло.

От такой наглости «детсадовский полицейский» чуть не проглотил сигарету. Дурнопахнущая жидкость со сложным химическим составом немедленно ударила ему в голову. Он отошел в сторону и дурным голосом заверещал в рацию, вызывая подмогу. И здесь водитель «семь-три-первого» совершил непростительную, а потому роковую ошибку – не поднял стекла, прикинув, что с минуты на минуту его экипаж должен пройти на посадку.

Собственно, он и подошел. Только не через минуту, а спустя целых пять. За это время два дюжих молодца, спущенных с поводка оскорбленным в самых лучших чувствах начальником, действуя на удивление ловко и слаженно, вытащили механика из салона через окно и принялись старательно и со знанием дела пинать его ногами. В общем, конфуз случился. Причем для нашего механика, надо признать, весьма болезный. Но подоспевшие к окончанию безнадежно проигранного первого раунда «грузчики» «семь-три-первого» быстро уравняли составы играющих на поле команд, А затем запрошенная по станции подмога из «конторы» и вовсе обеспечила безоговорочное преимущество. Теперь уже методично и со смаком пинали лежавших на асфальте охранников. В конечном итоге, всех примирил «лесник» в виде подъехавшей патрульно-постовой «буханки», поднятой на уши звонками прильнувших к окнам окрестных аборигенов. Так что, по сути, обошлось малой кровью – всего-то три направления на черепно-лицевую хирургию: одно – неосмотрительному механику и два других – охранникам. Плюс – небольшая чехарда с перетасовкой сменных экипажей на ближайшие несколько дней с учетом временно осиротевшего «семь-три-первого». Словом, ничего страшного. Как говорят работники эстонской «скорой помощи»: «Время лечит!»

Как ни странно, но в этот насыщенный событиями день Батя, в отличие от тех же Козырева и Лямки, вернулся домой раньше обычного. А ведь когда его вот так выдергивали по старой службе, «обычное» начиналось после одиннадцати вечера.

Люба, как всегда, суетилась.

– Ставь на стол, – лихо скомандовал супруг.

Проходя по коридору, он услышал возню свояка в ванной. Секунд десять поподслушивал, а попозже, когда тот вышел, присоветовал:

– Жена, ясное дело, ничего не узнает, но вот старая любовница может не простить. Пойдет анонимка в местком…

– Откуда знаешь? Люба сдала? – испугался свояк.

– Нет, не Люба… Нюх у меня.

Глава четвертая

«Светает. Ах, как скоро ночь минула…» Разбуженный сразу двумя источниками отвратительного будильничьего визга, Козырев лишь неимоверным усилием воли заставил себя подняться. После холодного душа ему стало немного легче, а два стакана крепкого чая окончательно разогнали остатки тумана в голове, обеспечив вполне пригодную для полетов ясную погоду. Только выходя из комнаты, Паша заметил лежащую на полу записку. Похоже, вчера, так и не дождавшись его возвращения, Михалева просто сунула ее в дверь. Козырев развернул листок и прочитал:

Вот тебе и «работа с источниками»! А ведь Козырев так надеялся, что сумеет самолично и оперативно, отчасти в пику Смолову с его недюжинным профессиональным опытом и офигенными техническими возможностями, размотать всю цепочку первым. И вот теперь все обломалось в доме Облонских! Обидно…

По дороге на службу Паша бесцеремонно потревожил мобильным звонком Катерину. Рассказал про нарисовавшийся форс-мажор и попросил взять на себя организационные хлопоты по переносу малого совета в Филях на вторую половину дня. Разбуженная Востроилова, хотя и неласково обозвала его засранцем, но, тем не менее, обещала все устроить и соответствовать.

Очередную сходку назначили в одном из самых романтичных мест далеко не самого романтичного района города. Карьеры у бывшего кирпичного завода, что на пересечении Бухарестской и Димитрова в Купчино, в летнюю пору становятся местом паломничества жителей окрестных кварталов. Тех, которым либо влом, либо жаба душит ехать загорать на залив или на перешеек. Конечно, это вам не Копакабана, но, между прочим, в иных уголках города и такого нет. В самом деле, не полезешь же в здравом уме купаться, к примеру, в Мойку или Фонтанку. И не потому, что существует риск попасть под гребной винт речного трамвайчика или там скутера. Просто скученность в главных городских речках ныне такова, что даже микробам здесь уже тесно.

Идея встретиться в Купчино принадлежала Смолову. Сложилось так, что последние нескольких месяцев он практически все выходные проводил на работе. В результате количество негативных эмоций супруги перешло в качество, в связи с чем Смолову был предъявлен жесткий ультиматум: один выходной в неделю – исключительно семейный. В противном случае в его жизнь вводятся жесточайшие санкции – как экономические, так и физиологические. Вплоть до отлучения от супружеского ложа. А поскольку вчера Виктор Васильевич весь день потратил на анализ телефонных соединений компьютерщика Николая и изучение трафика электронной почты секретарши, ему стоило немалого труда придумать грамотную отмазку для воскресной вылазки на встречу с партнерами по «ладонинской концессии». Пришлось закосить под крепкого хозяйственника и тем самым заполучить разрешение отлучиться на авторынок – новые колпаки присмотреть, опять же неплохо бензонасос поменять, надо то, надо се…

Получив благославение, Смолов вышел из дома, под внимательным перископом супруги нарочито лениво пересек двор и свернул за угол. После чего двинул свои бразды в противоположную от знаменитой автобарахолки на Фучика сторону.

Ох и народу было в это время на южном берегу! Не то что яблоку – огрызку некуда упасть. Козырев и Катерина оказались здесь впервые. Так что пришлось минут пятнадцать блуждать по озвученным начальником вешкам и ориентирам, дабы отыскать те самые живописные кустики, в куцей тени которых их поджидал мучаемый отнюдь не духовной жаждой Смолов.

– День добрый, – первым поприветствовал Паша, – Еле вас нашли. Народу столько, что без GPS фактически не обойтись.

– И вам не хворать… Я тоже еле вас дождался. Так пива хочется, ажио в мошонке… Пардон, забыл, что здесь дамы. Принесли?

– Да принесли, принесли, – успокоила Катерина, – Вон у Пашки целый пакет этого добра. Вообще, не представляю, как можно за один присест столько пива выпить?

– А что там пить-то? Судя по объему пакета, там всего-то… – Смолов прищурился, прикинул в уме, – всего лишь шесть банок.

– Семь.

– Старею. Не тот уже глазомер, не тот… Кстати, к вопросу о человеческих возможностях в плане выпивания. Вы в курсе, что еще в середине семидесятых в некоторых японских портовых городах владельцы баров, специально для американских моряков, завели ремни безопасности? Навроде тех, что имеются в автомобилях и в самолетах?

– Это зачем?

– Слишком много было случаев травматических падений принявших на грудь завсегдатаев с высоких табуретов у барной стойки. И с тех пор спиртное понабравшимся морякам отпускают, лишь предварительно закрепив на сиденьях страховочными ремнями.

– Жуть какая!

– Э-эх, Катюш, мало в тебе романтизьму, – констатировал Смолов, выуживая из принесенного пакета первую банку. – Оп-па, а на фига вы этого хохляцкого пойла набрали? Что, ничего приличнее не было?

– Так вы же не сказали, какое брать.

– Досконально знать вкусы и предпочтения руководителя есть наипервейшая обязанность подчиненного, – назидательно заметил Смолов. – Та же «семерка», почитай, на каждом углу продается. А вы мне тащите «Оболонь». Да еще и выпущенную чуть ли не во времена первой оранжевой революции.

– А вы, Виктор Васильевич, тоже «Балтику» любите? – поинтересовался Паша.

– Огненной страстью к пиву вообще не пылаю, но… уважаю. Особенно «семерку». А что?

– У нас в экипаже парень есть. Так он на почве любви к пиву окончательно свихнулся. У него даже прозвище Балтика-три. Мы тут на днях шутканули, что японцы палочками едят все, включая пиво. Так он на это дело купился и пообещал, что скоро тоже научится.

– Из «Балтики-три» хороший моряцкий «Ворошилов» получается, – задумался о своем Смолов.

– Вы хотели сказать «шило»?

– Э-э, брат, это до дерьмократической власти на флоте «шило» гнали. А вот после нее – сплошь и всюду «Ворошилова».

– А это как?

– Да, в принципе, рецептура прежняя. Вот только раньше на кораблях спирт без проблем доставали. А теперь – исключительно воруют. Потому и «Ворошилов»… Кстати, я не наблюдаю на горизонте нашу очаровательную работодательницу.

– Полина в курсе, где и во сколько мы встречаемся, – пояснил Козырев. – В принципе, уже должна была подъехать. Мы договорились, что, как только она доберется до поворота, сразу отзвонится. А дальше я ее встречу.

– Ну раз такое дело, малость подождем. Давай, Павлентий, накатим, пока не нагрелось. Катьк, а ты чего? Присоединяйся к мужской компании.

– Спасибо, не хочется. Если не возражаете, я лучше пока немного позагораю.

– Еще бы мы возражали, – усмехнулся Смолов и заговорщицки подмигнул Паше.

Катерина непринужденно сняла футболку, под которой обнаружилась предусмотрительно надетая верхушка купальника, поднялась и, отойдя в сторону, с наслаждением вытянулась, подставляя солнцу зажмуренное лицо. Глядя на Востроилову, а в первую очередь на ее правильной, полуокруглой формы и достойную во всех остальных отношениях грудь, туго прихваченную невеликим кусочком материи, Козырев невольно замечтался, вспоминая события недавней ночи. В эту минуту заниматься делом, хотя бы и столь благородным, как спасение друга, абсолютно не хотелось. Хотелось неги, хотелось безделья. В конце концов, дико хотелось секса. Но в этот момент Пашу совсем некстати обломал Смолов:

– Браток, ты варежку-то малость прикрой. А то слюна на песок капает, – беззлобно порекомендовал Катин начальник. И, высосав до последней капли свою банку, добавил: – Что, хороша девка?

– Ага, – автоматически согласился Козырев.

– Самому нравится… Слушай, а чего вдруг тебя сегодня подорвали? Я утром дежурному звонил, вроде никакого ЧП в городе не приключилось. Даже все эти пидорасные-несогласные, и те стройным маршем на пляжи отправились.

В ответ Паша вкратце пересказал Смолову историю вчерашнего «елдового побоища» за место парковки под солнцем. Выслушав, Виктор Васильевич отработанным движением лишил невинности вторую банку и, весомо глотнув, констатировал:

– Н-да, есть такая буква в этом слове. Народ нынче совсем с глузду съехал. Причем поголовно. Крутые буквально все. Амбиции буквально амбарные. В нашей фирме, кстати сказать, с неделю назад нечто похожее приключилось. Сотрудник у нас есть, Генка Пеззнер. Давно работает, неплохой паренек, даром что еврейских кровей… Кстати, ничего, что я малость нетолерантно выражаюсь?

– Да все нормально, – отмахнулся Паша. При чем тут «еврейский вопрос», когда в непосредственной близости от тебя маняще выгибается навстречу солнечным лучам такая… Такая, выражаясь словами старика Паниковского, «фемина»?

– Так вот. Ехал он на работу по Фонтанке. Там, как водится, вечные пробки. Ну, пригорал, туда-сюда… Прикинул, попробовал втиснуться меж двух сосен и своими диоптриями малость просчитался. Короче, царапнул крылышко иномарке. Хотя, какое царапнул? Так, слегонца лизнул шершаво… Оно фигня, конечно, но Генка как честный человек остановился, вылез: дескать, готов принести извинения и удовлетворения в удобной для вас форме и валюте.

– И что?

– А то, что из иномарки вываливается потерпевший, весь такой из себя распальцованно-параллелепипедообразный тушкан, и безо всяких приветствий-прелюдий достает из барсетки «Осу» и шмаляет. Прямо в грудину. Хорошо не в лоб. Хотел и второй раз шмальнуть, да Геша, падая на проезжую часть, успел засветить ксиву. Вот такой вот «ченч» – царапина на крыле супротив трещины в ребре. Нефиговый обмен, а? Кстати, для справки: цена вопроса крыла при данном столкновении и при страховке – ноль рублей ноль копеек.

– Ну да, до боли знакомая ситуация, – согласился Козырев.

Смолов говорил все правильно, все по делу. Вот только вступать в полемику и поддерживать разговор абсолютно не климатило. Хотелось молчать, подставлять морду солнцу и смотреть на Катю. И хотеть Катю.

– То-то и оно, что знакомая. И до боли, – продолжил развивать свою мысль Смолов. – Вот ты мне скажи… Ты, который оперативный водитель. Что такое в этом мире происходит? Что такое с нами случилось? Почему водителям образца двадцать первого века вдруг резко стало по душе исключительно одно – чтобы им всем уступали место на дорогах, а в случае ДТП падали ниц, независимо от вектора виновности. При этом, разумеется, отделываясь испугом неподдельным.

– Так ведь подобная метаморфоза, она не с одними только водителями произошла.

– Согласен. Не только. Но в данном конкретном случае объясни ты мне, почему дорожные амбиции кратно превосходят все эмоции вне проезжих частей? Почему все несут себя на сиденьях автомобилей, словно в кресле верховного распорядителя? При этом – юмора ноль. Управляющихся с рулем задниц терзают всего лишь маленькие пузырчатые комплексы. И ладно бы рядом с ними дивы длинноногие находились. Здесь вопросов нет, понты хотя бы в мотивации. Одна беда – див на всех категорически не хватает. А в результате имеем омерзительные сцены рядом с местами ДТП.

– То что омерзительные, это точно!

– Вот ты как-нибудь сугубо этнографически присмотрись: тучные и хлипкие, характерные и интеллектуальные – все тут же выскакивают из салонов с оскорблениями. И тут же получают филологическую сдачу как минимум. Далее – неловкая потасовка, так как драться 99 процентов не умеют, а 99 процентов из 99 никогда и не пробовали. Со стороны это либо нелепо, либо смешно, но полно идиотских рисков. Скажешь, не так? По-твоему, я что-то не то вкуриваю?

– Да нет, все правильно, – подтвердил Паша. – Просто…

– Ни хрена не просто, – не дал ему завершить Смолов. – Современные мужики поражены сокровенными представлениями о своем скрытом внутреннем герое. Это не рыцарь и не мушкетер. Это… догадываешься, кто?

– Бандит?

– Он самый. Заметь, о бандитах знают в основном исключительно по ТВ, но точно чувствуют, как натуральные бандиты ведут диалог и поступают. При этом подражания выглядят чудовищно! Редкие оставшиеся в живых и в здравой памяти гангстеры, видя эти шоу остроклювиков, вздрагивают от карикатур на самих себя: «О как!» Отсюда те, кто бандитов вынужден высокомерно презирать, благодаря недавно приобретенному статусу менеджера, обязательно прикупят себе ружье охотничье импортное (заметь, не побывав в лесу за последние десять лет ни разу), пистолет для самообороны или нож метательный вьетнамского подводного спецназа. Последнее, как правило, для «случайной» демонстрации пришедшему гостю в его рабочий кабинет. Как факт принадлежности к спецназу российскому.

Здесь Козырев немного смутился, поскольку как раз такой вот «понтовый» нож в прошлом году Лямка подогнал ему на день рождения.

– Так вот скажи мне, Паш, отчего же мы тогда гневаемся на наркоманов, у которых мотивации абсолютно логичные: ломка – убил – добыл – доза – тюрьма? А?!.. Понять нельзя внешне адекватных галстучных мужчин. Откуда в них такое космическое отношение к своим персонам, мгновенное отупение, мелкотравчатая ярость, а после – бездеятельное раскаяние возле халата жены и в кабинете милиционера? Возможно, это мои фантазии, но думается, что дело здесь – в тотальной неуверенности, в превышении пределов своей компетентности. В обнимку с завышенной самооценкой и неудовлетворенностью как следствие.

Паша не успел ответить, так как именно на этой смоловской коде у него засигналил мобильник. Звонила Полина. Решив, что та подъехала к условленному месту, Козырев подскочил и направился в сторону дороги. Однако, на ходу обменявшись несколькими фразами, притормозил и, отойдя в сторонку, принялся о чем-то ее распрашивать.

– Полина? – уточнила Катя, когда Козырев, закончив разговор, вернулся.

– Ага. Очень извинялась, но подъехать не сможет.

– Что-то случилось?

– Не совсем по нашей части, но случилось.

– Поясни, – потребовал Смолов, вскрывая очередную банку.

– Вчера вечером им позвонили какие-то прикормленные зайцы из типографии и доложились, что в нескольких центральных городских газетах в понедельник должна выйти заказуха на Ладонина. Причем для вящей убедительности она сопровождается ксерокопией депутатского запроса, который некий народный избранник на днях одновременно зафигачил в Прокуратуру России, Федеральное Собрание и в Администрацию Президента.

– И что в этом запросе?

– В принципе, стандартный набор. Дескать, Ладонин пьет кровь христианских младенцев, участвует в рейдерских схемах, финансирует национал-патриотов, а в промежутках между этими занятиями ворует экспонаты из Эрмитажа.

– Согласен, неприятно. И что теперь?

– А теперь Полина вместе с их коммерческим директором мотается по редакциям и за наличку выкупает полосы, одновременно договариваясь о постановке блоков. В общем, работают с продажной прессой. С целью недопущения очернения светлого образа Игоря Ладонина. А после этого мотанется в больницу к Санычу.

– Как там у него дела?

– Да вот, наконец пришел в себя. И сразу затребовал Полину с отчетом.

– Паш, я поняла практически все, кроме одного. Постановка блоков – это что?

– Если честно, я и сам до конца не понял. Вроде бы есть возможность за деньги договориться, чтобы эти материалы не выходили не только завтра, но и в течение какого-то времени. То есть такая негласная запретка на выход любых негативных материалов об Игоре.

– Ни фига себе! Об этической стороне вопроса я, конечно, скромно умолчу, но ведь, чтобы провернуть такое, это ж какие деньжищи нужно заслать!

– Какая этика, Катюш, побойся Бога! – усмехнулся Смолов. – Технология воздействия на общественное сознание или на конкретных лиц стара, как мир. И уж кому не владеть ею в совершенстве, как представителям второй древнейшей? Кстати, ты какую этическую сторону имеешь в виду? То, что некрасиво за деньги размещать в прессе заказные материалы? Или что неприлично мочить человека в тот момент, когда он не имеет физической возможности адекватно ответить?

– И ту и другую.

– Ну-ну. Барышня ты наша тургеневская… Но насчет того, что тема безумно затратная, – здесь согласен. Если нападающая сторона заплатила свою цену за размещение материалов (а бесплатно у нас такие штуки не прокатывают, даром что депутатский запрос, – рынок, мать его ити!), то сторона вторая, защищающаяся, всяко должна эту цену перебить. Иначе какой смысл? При положительном исходе вопроса первый транш по-любому придется возвращать, дабы не нарушить хрупкого равновесия между темными и светлыми. Вот только, на мой взгляд, все равно не в коня корм. Да и денег жалко.

– А почему не в коня?…

– Ну, допустим, на некоторое время заткнут глотку местным газетам. Опять же их сейчас столько расплодилось, что договориться с каждой просто нереально. Но ведь есть еще газеты центральные, на которые длань ладонинская, при всем моем уважении, всяко не простирается. Наконец, как они собираются решать проблему Интернета? Эту плотину ничем не заткнешь. Ни пальцев рук, ни самых бешеных бабок не хватит. А ведь в Сети можно разместить буквально все: любые интриги, заговоры, скандалы. Причем, заметь, в отличие от тех же газет, хотя бы формально пытающихся декларировать некие нормы приличия, в Сети цензуры нет.

– А разве на Интернет-издания нельзя подать в суд?

– Подать можно. Но так как серверы в большинстве случаев находятся в США, Новой Зеландии или на каком-нибудь Берегу Слоновой Кости, то любая правовая атака обречена на издевательство. Потому и говорю – денег жалко. Хоть и чужие, а все равно жалко. Тем более что сегодня, каюсь, намеревался поклянчить у Полины Валерьевны небольшой авансец. За ударную работу в персональный выходной.

– Удалось что-то накопать?

– Скорее да, чем нет.

– Выкладывайте, Виктор Васильевич, не томите.

– А может, сначала Паша поделится с нами своими творческими изысканиями по работе с эрмитажными источниками?

– Да не вышло там никаких изысканий, – вздохнул Козырев. – Проверили: в тот вечер все сотрудники «Русского отдела» приперлись на этот чертов концерт. Так что в моем случае – мимо денег.

– Ладно, не убивайся. Версия закончена – забудьте. Другую найдем. Покраше и помоложе.

– Может, хватит тянуть качаловскую паузу? – не выдержала Катерина. – Рассказывайте, что там у вас!

– А у нас украли газ – это раз.

– Да знаю я, знаю!.. «Переходим на дрова – это два». А поконкретнее?

– А поконкретнее, братцы мои, вырисовывается следующее. Как и предполагалось, предупредительный звонок компьютерщику Олейнику за несколько минут до сбоя в системе видеослежения действительно был. Проходил он в пределах одной соты, то есть в непосредственной близости от офиса. Из чего следует, что либо сам «даритель», назовем его «Икс», предупредил Олейника о своем визите. Либо это сделал за него некий «Игрек», контролировавший вход/выход «дарителя» со стороны.

– А трубка? – нетерпеливо перебила Катя.

– Цыц! – сверкнул очами Смолов. – Куда поперек батьки!.. Хотя направление главного удара верное. Трубка, вернее, SIM-карта, с которой звонили Олейнику, зарегистрирована на жителя Петербурга Дортюка Леонида Анатольевича.

– Погодите-ка… Дортюк… Какая-то очень знакомая фамилия…

– Совершенно верно. Я смотрю, память у тебя, Катька, с некоторых пор уже явно не того, не девичья, – попытался сострить Смолов. Но тут же спохватился, сообразив, что шутка явно балансирует на грани сальности. – Хм, так вот. Действительно, паспорт этого самого Дортюка и предъявил охране наш господин «Икс», о чем в соответствующем журнале сохранилась соответствующая запись.

– Совсем оборзел! На «левый» паспорт еще и симки регистрирует! – возмутился Козырев.

– А вот относительно левизны сего серпастого-молоткастого документа у меня отныне имеются очень большие сомнения.

– Это как? Не сам же Дортюк заявлялся в офис? На черта ему так глупо подставляться?

– Нет, не сам. Похоже, это был его клон.

– Кто?! – в один голос завопила молодежь.

– Клон, – спокойно повторил Смолов. – Из тех, что один на миллион. В общем, вчера я не поленился и разыскал этого самого Дортюка. На удивление, оказался вполне симпатичным молодым человеком. Так вот, с его слов, паспорта он лишился в феврале этого года – то ли потерял, то ли украли. Однако после беседы с ним лично я склоняюсь ко второму варианту.

– Почему?

– Отсутствие паспорта Дортюк обнаружил на Московском вокзале, когда вышел из поезда и направился к метро. В Питер он возращался из служебной командировки, и в одном купе с ним, помимо ничем не примечательной чиновничьей «шляпы в очках», ехали два парня: один чуть постарше Дортюка, другой слегка помоложе. Нас в данном случае в первую очередь интересует тот, что помоложе. Поскольку внешне, по рассказу Дортюка, он оказался неправдоподобно похожей копией его самого.

– Это как? В смысле, двойник?

– Ну не то чтобы один в один. Но тип лица, стрижка, усы, даже рост примерно одинаковы. То есть, если долго и внимательно всматриваться, то, как в детской шараде, десять различий найдешь. Но первое, поверхностное впечатление – якобы шокирующее сходство. Почему вам и говорю: у такой случайности – один шанс на миллион. Кстати, Дортюк говорит, что даже тот сосед по купе, который «шляпа», долго не мог поверить, что они случайные попутчики – не близнецы и не родственники.

– Виктор Васильевич, – укоризненно покачала головой Востроилова. – Взрослый человек, неужели вы всерьез верите в теорию двойничества? Во все эти материализации астральных тел, петли времени и что там еще? Это просто смешно.

– Ну, если ты так ставишь вопрос, то вот тебе элементарный математический подход: через восемь поколений любой человек становится потомком двухсот пятидесяти шести кровных родственников, А теперь прикинь, сколько людей, связанных кровным родством, наберется через двадцать-сорок-пятьдесят поколений? И все это время гены видоизменяются, связываются, тасуются, мутируют… Конечно, количество вариаций в геноме человека огромно, но, исходя из элементарной теории вероятности, пусть и не идентичное, но довольно похожее совпадение вполне возможно. И вообще, Катьк, я не очень понимаю твоего скепсиса – разве существование во всем мире многочисленных шоу двойников не лучшее тому доказательство?

– Просто как-то не верится, что подобные случайности действительно бывают. К тому же я где-то читала, что встретить своего двойника означает встретить предвестника своей смерти.

– Так вся жизнь человека, по сути, и состоит из цепи случайностей. А что до «предвестников», то это уже из области метафизической лажи. До которой я не большой охотник. В конце концов, я лично общался с Дортюком, и он произвел впечатление абсолютно здорового, делового и удачливого человека. Кровавой поволоки смерти в его глазах не углядел. И вообще… Может, хватит тратить время (денег-то все равно нет) на этот теософский диспут?

– Во-во, – поддержал Паша. – Геномы, биномы… Давайте лучше про паспорт.

– Давай про паспорт. «Двойник» господина Дортюка, представившийся Эдиком, вполне предсказуемо метнулся в вагон-ресторан, дабы всей честной компанией дружески отметить нежданную встречу двух одиночеств. Остальные его в этом начинании с удовольствием поддержали. Разве что «шляпа» попросил, «чтобы без фанатизму», ибо его с утра ожидали на каком-то важном совещании. На том и порешили. В итоге на четверых под шоколад и лимончик была раскатана бутылка коньяку. Что само по себе не звероподобно. Однако коньяк оказался какой-то зело забористый, поскольку после него и «шляпа», и Дортюк заснули богатырским сном и очнулись уже в Питере. Да и то исключительно стараниями проводника. Приятелей-попутчиков к тому времени в купе уже не было. Ну а минут пять спустя, когда заспанный и потрепанный Дортюк выскочил на перрон и двинулся в сторону метро, он обнаружил потерю паспорта. Такая вот история. Из которой, на мой взгляд, следует вполне однозначный вывод.

– Подсыпали в спиртное какой-то дряни, после чего спокойненько увели паспорт?

– Примерно так. Учитывая, что более у Дортюка ничего не пропало (а при нем была довольно крупная сумма денег), похоже, что целью попутчиков был именно паспорт. Встретить тугамент, на сто процентов годный к употреблению, в котором ничего исправлять и переклеивать не нужно, – согласитесь, редчайшая удача. Грех не воспользоваться. Хотя бы просто так, на всякий случай… Ну да все это дела давно минувших дней. Для нас с вами сейчас гораздо важнее, что господин Дортюк оказался настолько любезен, что под занавес беседы презентовал мне свою фотокарточку. Так что отныне, несмотря на все старания компьютерного оборотня Олейника, мы с вами, други мои, знаем, как выглядит «визитер», он же господин «Икс», он же житель Петербурга Эдуард Линчевский, 1979 года рождения. Уф-ф… Это еще не конец истории, но предварительно попрошу передать мне очередную честно заработанную баночку пива. А вы пока можете полюбоваться на этого деятеля. Кстати, надо будет показать фото дежурившим в тот день ладонинским охранникам. Не сомневаюсь, что они его опознают. Так что в этой части претензии к охране, пожалуй, можно снять: предъявленный на вахте документ был без признаков подделки.

– Я чего-то не врубился, – почесал в затылке Паша. – А при чем здесь какой-то Эдуард Линчевский? Он-то откуда в этой схеме взялся?

– «Экспресс-2»? – догадалась Востроилова.

– Естественно, – подтвердил ее догадку Смолов. – Железнодорожный билет приобретался на это имя. Если только и сей паспорт также не был загодя позаимствован нашим «мистером Икс». Но, думаю, это маловероятно, к тому же легко проверяется. Например, элементарным обходом соседей. Надеюсь, с этой задачей вы с Полиной успешно справитесь. Она ведь, если не ошибаюсь, когда-то в установке работала?

– Не ошибаетесь, работала, – подтвердил Козырев, – Конечно, сделаем, не вопрос. Виктор Васильевич, а второго?… Того, который вместе с Линчевским ехал, вы тоже вычислили?

– Со вторым сложнее. Билет брался на паспорт некоей женщины, москвички. Так что, либо наш «мистер Игрек» поменялся с ней местами, либо ее не было вообще, и он попал на свободную полку путем дачи взятки проводнику. Хотя могли быть и иные нюансы. В общем, кроме самого общего описания, в отношении «Игрека», у нас пока ничего толком нет. Знаем примерный возраст и то, что зовут Стасом. Разве что особая примета, на которую обратил внимание Дортюк, – у него было очень загорелое лицо.

– С курорта возвращался?

– Я поначалу тоже об этом подумал. Но Дортюк, который на всех этих Хургадах и Куршавелях собаку съел, утверждает, что загар для простого курортника нетипично ровный. Не обгорело-черный, разово-отпускной, а такой… Не знаю, как объяснить… Въевшийся, светло-шоколадный, что ли. В общем, такой, который приобретается лишь в процессе очень длительного пребывания на солнце.

– Или при регулярном посещении солярия, – добавила Катя.

– Скажешь тоже, – хмыкнул на это Козырев.

– А что здесь такого? По нынешним временам мужики в солярии не редкость.

– Ага, разве что педики. То-то они на пару по столицам разъезжают…

– Я смотрю, ты в этом вопросе большой специалист, – съехидничала Востроилова.

– Ну, знаешь!..

– Ша, народ, – рубанул рукой воздух Смолов. – Давайте вернемся к нашим бакланам. Тем более, что отпущенное на мой воскресный выпас время начинает бить склянки. Да и пиво, между прочим, заканчивается.

– Вы что, уже все вылакали? – удивилась Востроилова и при этом очень неодобрительно посмотрела на Пашу.

– А я что? – немедленно принялся оправдываться Козырев. – Я всего-то вторую банку приканчиваю.

– Виктор Васильевич! Два с половиной литра! На солнце, без закуски! Вам плохо не будет? У вас же гипертония.

– Молчать, женщина! Твое место на камбузе! Что ж такое: от своего женского полу дома спасу нет, так еще и подчиненные начинают голос подавать! Понаберут, понимаешь, баб на службу, да еще на офицерские должности…

– И что же? – с вызовом спросила Катя.

– А то! Мужчина должен воспитываться для войны, а женщина – для отдохновения воина. Все остальное есть форменная глупость. Кстати, кто сказал?

– Какой-нибудь ваш очередной солдафон с одной извилиной во лбу. Да и та выполняет роль кокарды.

– Между прочим, это Заратустра сказал.

– Подумаешь, авторитет, – фыркнула Востроилова.

– Ну да, куды уж нам до Донцовой с Марининой. А ты, Паша, тоже хорош гусар: чуть в твою сторону очами сверкнули, сразу напарника вломил… Ладно, раздаю наряды на понедельник, поскольку завтра меня в городе не будет… Да, Кать, не забудь напомнить Исакову, что завтра мы с Женькой зависаем на точке в Приозерске… Значит, так. Паша, вам с Полиной надо посетить адрес этого хрюна и убедиться в том, что лже-Дортюк и Эдуард Линчевский – одно лицо. Сугубо для очистки совести. Это раз. Второе: Катерина, займешься биллингами Олейника и «визитера». Возьмешь их в моем сейфе. Где лежит запасной ключ, ты знаешь. Я вчера вечером их бегло полистал – там хренова туча соединений, так что работы как минимум на пару дней. Но! Чур, заниматься ею не в ущерб текущей служебной рутине. Уяснила?

– Ага.

– Учти, вернусь из Приозерска, самолично все проверю. В конце концов у нас не частная детективная лавочка. Катьк? Не слышу ответной реакции.

– Да поняла я, поняла…

– Виктор Васильевич, предлагаю поручить Катерине дополнительное задание. На предмет обхода всех мужских соляриев в целях…

– А вот я щас кому-то по лбу дам! Вот этой пустой банкой да по вот этой пустой голове!..

– Наговариваешь на человека, Катерина. Ох, наговариваешь! Как вещал Тимофей Ильич Коломиец: «Пустая голова не бывает абсолютно пустой! В ней, как и в пустой корабельной топливной цистерне, на дне всегда бултыхается полно всякой дряни!»

– Вот именно что дряни, – подтвердила Востроилова. – А с соляриями я, между прочим, нисколечко не шутила. Я же не виновата, что нынче мужичонки сплошь гламурные пошли.

– Типа твоего Виталика? – съехидничал Паша.

– Кажется, я тебе уже говорила, что он не мой. Но, в принципе, ты прав. Именно что «типа Виталика». Такие парни способны стильно пригубить дорогое красное вино и умеют говорить изящные комплименты. Вот только мне всегда почему-то хочется задать им один вопрос…

– Какой?

– Воробушки, а вы не в курсе, почему бабам нравится до сих пор до краев социалистический фильм «Офицеры»?

– И почему же?

– Да потому, что там герои не ходят в облегающих джемперках и не маникюрятся. А «виталикам» даже в трамвай нельзя – вдруг хулиганы прически попортят?

– Про мужские солярии, врать не буду, не слыхал, – признался Смолов, – А вот историю про баню и восемь голых чекистов мне один ветеран КГБ как-то рассказывал.

– Что, действительно восемь и все голые? – заинтересовался Паша.

– Именно так. Примерно в середине семидесятых в Ленинград прибыл новый французский консул – пожилой седовласый красавец. Приставленная к нему наружка быстро выяснила, что дипломат придерживается нетрадиционной сексуальной ориентации. И тогда Комитет решил подсунуть ему своего человека – известного питерского гомика по кличке Книппер-Чехова.

– Надо же, какой кругозор! – усмехнулась Катя.

– Так ведь в ту пору в Комитете люди работали не без образования. Не чета нынешним, – парировал Смолов и продолжил: – В общем, машина с агентом очень долго ездила за консулом, выбирая нужный момент для «случайного знакомства». Наконец чекистам повезло: консул решил посетить баню в Фонарном переулке – традиционное в те годы место сборища голубых. Причем, к удивлению сотрудников, дипломат купил билет в обычный общий класс. Вот тогда вслед за голым консулом туда вошли и восемь голых чекистов. Соответственно, девятым был Книппер-Чехова.

– Да уж, картина маслом! Такую бы Рубенсу заказать. И что потом?

– А дальше все было делом гомосексуальной техники. Пара взглядов, пара фраз – и уже через несколько минут иностранец делал Книппер-Чеховой массаж, а после бани поехал к нему на квартиру. Но, к слову, служба безопасности консульства довольно быстро раскрыла эту опасную связь, и дипломата, якобы неожиданно, отозвали на родину. Ладно, все это лирика…

– Хороша лирика! – фыркнула Катя. – Мерзопакость какая-то.

– Не мерзопакость, а тонкая, изящная комбинация, – поправил ее Смолов. – Так, народ, вот еще что: один телефончик желательно бы установить пооперативнее. Держите… Я его из общего списка чисто машинально выцепил. Просто первые цифры за последние дни дюже примелькались.

– А что за телефончик?

– В том-то и дело, похоже, служебный эрмитажный. Причем звонили на него с трубки Дортюка отнюдь не единожды. Что само по себе для нас очень-но любопытственно. В общем, разберитесь, что к чему, и доложите.

– Кать, дай-ка его мне, – потянулся за листочком Козырев. – Я прямо сейчас попробую это дело прокачать.

– Через специально обученных эрмитажных источников?

– Между прочим, не вижу повода для иронии, – буркнул Паша и принялся набирать номер старой подруги Михалевой. Благо добро на общение с нею без посредников нынешним утром было получено.

Козырев торжествовал. После телефонного общения с Илоной неожиданно появился шанс, что его рабочая версия вполне может быть реанимирована. Разве что с небольшой корректировкой. По служебному справочнику внутренних эрмитажных телефонов, который, по счастью, имелся у Илоны дома, та скоренько установила, что заинтересовавший Смолова номер числился за отделом рукописей. И это означало, что под проставленной на пригласительном билете аббревиатурой «ОР» вполне могло подразумеваться сие хранилище свитков и манускриптов. Воспрянув духом, Козырев тут же поручил подруге Михалевой новое разведзадание, схожее с тем, которое она накануне исполнила в отношении сотрудников-русистов. Илона клятвенно пообещала, что с новой темой справится в два счета. Так как именно в этом музейном подразделении у нее имелось несколько очень хороших знакомых.

Распрощавшись со Смоловым, Паша с Катей какое-то время попринимали солнечные ванны, после чего решили приобщиться к мировой культуре. Приобщиться путем… Нет, не посещения навязшего в зубах Эрмитажа, а всего лишь кинокомплекса. Благо таковой наличествовал неподалеку. Козырев, не без тайного умысла, попросил у кассирши билеты в последний ряд. Но Катя раскусила эту нехитрую фишку и заявила, что за последние несколько лет выбирается в кино первый раз. Так что сегодня собирается именно что посмотреть фильм и насладиться Джонни Деппом, а не интимно тискаться на местах для поцелуев. Тем более в ее возрасте – это явный моветон. Но, приметив неподдельное разочарование в козыревском взгляде, Востроилова смилостивилась и как бы невзначай добавила, что места для поцелуев существуют не только в кинотеатрах..

– Например, эксклюзивный сталинский диванчик на Лиговке? – нахально подхватил тему Козырев.

– В том числе. Кстати, действительно очень миленькое и уютное местечко, – неожиданно согласилась Катерина.

В общем, они друг друга поняли. Так что следующие два с небольшим часа Паша в большей степени следил не за продолжением экранных приключений капитана Джека Воробья, а поглядывал на хронометр, нетерпеливо ожидая окончания неоправданно растянутого, как ему сейчас казалось, сеанса. «Ох и любят голливудчики размазывать сопли по столу! С таким убогим сюжетом вполне могли в час уложиться», – терзался Козырев, вожделея и предвкушая.

Ну да все в этом мире когда-нибудь да заканчивается. В конце концов закончились и «Пираты Карибского моря-2». Весело щебеча, Паша и Катя успели вклиниться на два последних места в отбывающей с остановки маршрутке, за рулем которой вольготно развалился невозмутимый абрек-гастарбайтер. В виляющей из стороны в сторону карете прошлого Козырев то и дело «по инерции» прикасался то коленом, то рукой к желанному, примостившемуся рядышком телу, и с каждым таким разом ему становилось все теплее и радостнее. У Паши не было ни тени сомнения в том, что нынешний вечер, плавно переходящий в ночь, принесет ему новые незабываемые ощущения.

Мираж рассеялся, когда они, влюбленные и страждущие, выскочив из маршрутки и затарившись в ближайшем магазинчике теплым шампанским и холодными фруктами, свернули в финишную лиговскую подворотню и… И попали прямиком в дружеские объятия Лямки.

Иван безмятежно сидел на загаженной голубями и местной гопотой кривобокой скамейке. Он тянул джин-тоник из полуторалитровой пластиковой бутылки и вкупе с единственным на весь двор чахлым деревцом, давно не поддающимся видовой классификации, вносил элемент оживляжа в застоявшийся убого-унылый окрестный пейзаж. Учитывая, что более двух третей жидкости в бутылке было оприходовано, – отсвечивал он здесь долго. Однако вовсе не этот момент напряг и насторожил Козырева: сваленные у ног Лямина пузатая дорожная сумка вкупе с чемоданчиком для ноутбука недвусмысленно указывали на то, что вечерний экспресс укатил на родину Ивана Сусанина, недосчитавшись, как минимум, одного пассажира.

– Н-да, явление хлыста народу, – вполголоса ругнулся Паша. – Здорово!

– Привет. Я тебя второй час поджидаю.

– Как это мило с твоей стороны. Кстати, знакомьтесь: Иван – это Катя. Катя – это Иван.

– Очень приятно, – протянула ладошку Востроилова.

– Мне тоже. Пашка много про вас рассказывал.

– И что же он вам рассказывал?

– Только хорошее.

– Ну тогда ладно. Засим переходим на «ты», – улыбнулась Катя, а вслед за ней и Лямка. Один лишь Козырев мрачно смотрел на сваленный у скамьи Иванов скарб, начиная догадываться о неотвратности совсем некстатишного форс-мажора.

– Если мне не изменяет память, ты уже с час как должен был ехать в поезде?

– А я сдал билет. Вернее, поменял. На следующее воскресенье, – беззаботно пояснил Иван.

– Позволь поинтересовать: на фига?

– Я сегодня ночью с Иркой разосрался. Ой, извиняюсь…

– Да ничего-ничего, – успокоила Востроилова. – Судя по всему, в вашем случае глагол «поругались» не вполне точно отражает ситуацию?

– Ну да. Так и есть.

– Тем более! Сам Бог велел на время мотануть из города и развеяться, – перебил Козырев. – В нашем деле главное – вовремя смыться.

– Поначалу я так и хотел. Но, пока ехал на вокзал, подумал: «Я там буду, блин, две недели дурака валять, а ребята в это время здесь напрягаются, жилы рвут, друга с кичи вызволяя». Вот и решил: задержусь на недельку и чем смогу – помогу. Я все подсчитал: если Игорю не успеют предъявить обвинение, то в субботу по-любому должны отпустить. А уж когда он выйдет, то всяко без нашей помощи управится. По крайней мере, уж без моей точно. Вот тогда я со спокойной душой и поеду. Логично?

– Допустим. Но здесь-то ты что делаешь? – включил дурака Паша. В целом уже догадываясь о краткосрочных планах транзитного пассажира Лямина.

– Понимаешь, неохота мне сейчас домой к Ирке возвращаться. В конце концов – уехал и уехал. А на неделю или на две – какая ей разница?

– А родители?

– Я маме в Кострому позвонил и все объяснил. Соврал, что в последний момент на работе задержали. А Ирка, даже если и соберется позвонить-проконтролировать, то только на трубу. Она домашнего родительского и не знает.

– Не слишком заботливая невестка, – прокомментировала Катя. – Со свекровью надо если не дружить, то хотя бы внешне обозначать дружбу.

– О чем и толкую – стерва! В общем, Паш, я все предусмотрел.

«Ага, предусмотрел он! Всё, кроме того, что у меня, вообще-то, тоже есть право на личную жизнь. В том числе, жизнь ночную», – недовольно подумал Козырев, но вслух процитировал лишь незабвенного Васисуалия Лоханкина:

– Понятно. «Я к вам пришел навеки поселиться».

– Ну, не навеки, а всего лишь на недельку, – педантично уточнил Лямка. – Не боись, я тебя не объем. Я отпускные получил. Плюс премию.

– Погоди, а как же твоя бабушка? – ухватился за последний спасательный круг Паша. – Отдельная квартира, душ, горячая вода из крана и высококалорийные пирожки с капустой?

– Да ты что! Если я, вот так вот, с вещами да на неделю к ней заселюсь, ее точно кондрашка хватит. Обязательно начнет Ирке звонить, выяснять, что да как. Морали читать станет. На тему: «Семья – ячейка общества». Не, к бабушке при таких раскладах никак нельзя.

Всё. Иных козырей в загашнике у Козырев не имелось. На некоторое время в воздухе повисла не вполне тактичная пауза, после чего инициативу на себя взяла женщина. Катя, которая, что греха таить, сама настроилась было «на лирический лад», тем не менее, приняла единственно верное решение по выходу из сложившейся, отчасти водевильной, ситуации. В самом деле, представьте себе ту картину маслом, которая могла нарисоваться, если б Лямка заявился на квартиру на пару часов позже?

– Ладно, Паш. Давай, обустраивай гостя, а я побежала. Время позднее, завтра рабочий день, а у меня, как назло, белье замочено. Надо обязательно успеть постирать – если к утру не высохнет, на службу решительно не в чем идти.

– Кать?!! – взмолился Козырев. – А как же?…

Не находя подходящих слов, он со страдальческим выражением лица потряс в воздухе пакетом с закупленными десять минут назад деликатесами.

– Как раз будет чем друга угостить. Небось в холодильнике, как всегда, – одна вечная мерзлота?… Все, мальчики, я полетела. Иван, приятно было познакомиться. Надеюсь, в следующий раз пообщаемся более обстоятельно.

Востроилова чмокнула ошарашенного Пашу в щечку и повернулась уходить.

– Кать! Подожди!.. Дай я хоть провожу тебя, что ли!

– А вот это лишнее. Маршрутки еще ходят, так что я прекрасно доберусь сама. Приеду домой – позвоню. Всё. Пока.

С этими словами она нырнула в подворотню и через пару секунд свернула на проспект.

– Паш! Я, типа, не вовремя сегодня, да? – наконец начал что-то соображать Лямка.

– Ладно, чего уж теперь, – досадливо махнул рукой Козырев. – Пошли, братское сердце. Дело к ночи, и, не рискуя прослыть дегенератами, сегодня будем ужинать шампанским и фруктами.

– А у меня бутылка водки есть. Я утром специально для отца местной купил. У них такую не продают.

– Тогда вообще кучеряво живем. Ладно, двинули, Илья Ильич. Давай мне комп, а сумку сам тащи. Мне тяжелое поднимать вредно.

– Да я бы и сам… Слушай, а почему «Илья Ильич»?

– А потому что Обломов…

В тот момент, когда Паша в общей коммунальной раковине старательно отмывал виноград, персики и яблоки от импортных пестицидов, на кухню заглянула Михалева:

– О, господин офицер, изволил вернуться!

– Людмила Васильевна, – укоризненно посмотрел Козырев, – сколько раз я просил вас в местах общего пользования обращаться ко мне в строгом соответствии с легендой зашифровки.

– Пардон, пардон. Прости вздорную, выжившую из ума старуху. Просто чертовски приятно сознавать, что, несмотря на возраст, у меня есть кое-какие отношения с молодым красавцем-офицером.

– Людмила Васильевна! Опять?!

– Все, молчу-молчу. Кстати, а почему ты сегодня устроил молчание в радиоэфире?

– В смысле?

– В прямом. Агент Илона, с которым, как я поняла, вы уже спелись, жаждала отчитаться о проделанной работе. Однако ваш мобильный телефон предательски молчал.

– Ч-черт, это я, когда в кино ходил, трубку выключил. А потом забыл включиться. Сейчас сам перезвоню.

– Интересно, откуда такой шик? Кино, экзотические фрукты… Вам выдали жалованье на год вперед?

– Как говорил мой покойный бригадир: «Можно раз в жизни спокойно?» Кстати, у нас и шампанское имеется. Так что заглядывайте, сообразим на троих.

– Ну, перед шампанским вкупе с виноградом я, пожалуй, устоять не смогу. Да, позволь поинтересоваться: а кто третий?

– Ванька Лямин. Помните, я вас когда-то знакомил? Мы еще в одном экипаже служили? Он у меня с недельку поживет.

– Что-то такое припоминаю, – судя по выражению лица, Михалева ожидала услышать совсем другой ответ, а потому была явно разочарована. Она достала сигарету, прикурила и строгим голосом спросила: – Павел, это, конечно, твое личное дело. Но… Надеюсь, ты не поддался активно насаждаемой ныне моде на гомосексуальные связи? При всем уважении, но мне не хотелось бы на склоне лет так разочароваться в неплохо знакомых людях.

Козырев не удержался и захохотал:

– Людмила Васильевна, вам вредно столько времени проводить перед телевизором. Умоляю, ограничьтесь просмотром новостей, без которых вы все равно не можете обходиться. Все остальное – в топку!.. Да, и спешу успокоить: я – не педик. Просто у Ваньки сейчас такая ситуация, что ему жить негде.

– Это меняет дело. Извини, Паш, но я действительно переживаю за твою личную жизнь. Между прочим, та девочка, с которой я имела честь застать вас… Кстати, как ее зовут?

– Катерина. Катя.

– Катя. Прекрасное имя. И девочка совершенно прелестная. Вне всяких сомнений.

– Я знаю.

– Так что смотри, не упусти.

– Уж постараюсь.

– Вот и отлично. Хорошо, накрывайте поляну, а я через пару минут подойду. Только малость себя в порядок приведу: ты-то уже ко всему привыкший, а перед гостем неудобно. Да, а Илонке ты сегодня не звони – пустой номер.

– Почему?

– Они с мужем на дачу укатили, огород поливать. А дача у них в такой тьмутаракани, что там никакие сигналы не проходят. Разве что из космоса, от внеземных цивилизаций. Да и те лишь после третьего стакана.

– Ох, елки! Жаль. А она… Она случаем ничего не просила передать?

– Как же, просила. Илона сказала, что из числа сотрудников отдела рукописей, получивших приглашение на «Большой вальс», в тот вечер на концерт не явились двое. Я на всякий случай записала данные.

– Класс! Людмила Васильевна, захватите, пожалуйста. Это очень важно.

– О чем разговор! Будет исполнено, господин… Господин водитель муниципального предприятия… Э-э… А вот название-то я опять забыла.

Сваленные Михалевой в общий котел палочка полукопченой колбасы и увесистый шмат сала в сочетании с фруктами и спиртным превратили легкий ужин в тесном дружеском кругу в настоящее пиршество. Шампанское разлетелось в мгновение ока, и вслед за ним в дело пошла разрекламированная Ляминым бутылка водки. Причем в основном пили гости, удивительно быстро нашедшие общий язык. Сам хозяин предпочитает по возможности пропускать, так как согласно составленного дежурным наряда ему следовало заступать на службу с семи утра. Осознание этого прискорбного факта и не давало Козыреву возможности полностью расслабиться. Как следствие, его, как «все равно не пьющего», через некоторое время цинично отправили в ларек за сигаретами. Паша хотел взбрыкнуть и оскорбиться (дескать, есть и помоложе), но в итоге сглотнул такое вот хамство и покорно сбегал на пьяный угол. Примечательно, что увлеченные неким филологическим диспутом Михалева и Лямин даже не заметили его возвращения.

– …На самом деле за Кострому – это факт общеизвестный. А вот скажи, Ванька, знаешь ли ты, что у географического названия «Кемь» имеется и другая этимология?

– Имеется… чего? – переспросил у Михалевой уже порядком закосевший Лямка.

– Эх ты, Кемска волость! И чему вас только в ваших разведшколах учат! Так вот: в царские времена всякому несерьезному преступному сброду – воришкам, хулиганью, бродягам и прочим мелким пакостникам – выносился один и тот же судебный вердикт – Кемь. То есть отправить с глаз подальше, в далекую ссылку. Целиком резолюция на приговоре звучала весьма емко: «К ебеней матери!» Но чтобы экономить чернила и время, судейские ограничивались кратким – «Кемь». Круто, правда?

– Круть! – подтвердил Иван.

– Вы бы хоть окно открыли! В Кемь! Накурили так, что в воздухе носок вешать можно, – подал из своего угла голос Козырев, привлекая внимание собравшихся к возвращению своей персоны.

– О, Пашка вернулся… Ты чего так долго ходил?

– Я уже минут пять как вернулся. Просто в дыму да за своими историческими байками вы меня в упор не замечаете.

– Мы тут с Людмилой Васильевной обсуждали вопросы этимологии, – важно пояснил Лямка. – А ты, между прочим, сейчас допустил серьезную этиломо… этимого… этимологическую ошибку. В воздухе вешают не носок, а топор. Почувствуй разницу.

– Извини, нет у меня топора. А носки есть… Ох уж мне эта интеллигенция – сплошное бла-бла. А как задницу от стула оторвать, чтобы помещение проветрить, – фиг. Не царское дело… – проворчал Козырев и полез на подоконник шуровать шпингалетом.

– Пашк, ты мне сигареты-то принес? – вспомнила Михалева.

– А вы мне листочек с продиктованными Илоной фамилиями принесли?

– Ой, точно. На, держи. Здесь две персоны: одна женского, а другая мужеского полу. Но, скорее всего, дамочка в вашем случае не столь интересна.

– Почему вы так думаете?

– Инвалид второй группы, какие-то серьезные проблемы со спиной. В последние годы она и на работе-то появляется раз в квартал, какие уж тут концерты? Скорее всего, ей и билет пригласительный подогнали чисто формально. Из уважения к заслуженно-пожизненному музейному работнику.

– А «заслуженно-пожизненный» – это как? – заинтересовался Паша, спрыгивая с подоконника и подсаживаясь к столу.

– Я ведь тебе что-то такое рассказывала. О том, что с некоторых пор в Эрмитаже практикуется уникальная система хранения коллекций.

– А в чем уникальность?

– В том, что некоторые хранители здесь работают до последнего вздоха. В буквальном смысле слова. Отсюда, как ты понимаешь, возникает целая масса проблем: если человек умирает в должности хранителя, он, естественно, физически не успевает сдать свои коллекции. А, значит, на умершего хранителя теоретически можно списать любые пропажи. Собственно, по этой причине я и не тороплюсь делать какие-то окончательные выводы в отношении несчастного семейства Запольских. Может, они и правда что-то такое из запасников выносили. Но не в таких масштабах, которые вскрылись много позже, уже после смерти хранительницы.

– Дурка какая-то! А куда в таком разе смотрит музейное руководство? Если все и всё понимают?

– Я думаю, руководству это по каким-то причинам выгодно. Потому что подобных случаев в Эрмитаже десятки. Очень пожилые люди месяцами сидят дома, числясь при этом хранителями уникальных коллекций. Многим даже регулярно привозят зарплату прямо на дом. Самое примечательное, что… Стоп! – Людмила Васильевна внезапно замолчала и прислушалась. – Три звонка. Паш, это, между прочим, к тебе.

– Точно. Кого это черти на ночь глядя принесли?

Козырев пихнул ноги в тапки и пошел открывать входную дверь

На пороге стояла… Ольховская.

– Привет! Извини, что я так поздно и без звонка.

– Привет, – кивнул ей Козырев ошарашенно. – Что-то случилось?

– Да нет. Просто только-только из больницы от Саныча еду. Проезжаю, смотрю: дом знакомый. Вот и решила заскочить. Устала за день, как собака. Весь день по этим чертовым редакциям моталась – выходной день, никого, естественно, не найти. Жрать хочу-у-у…

– Ой, так чего ты в дверях-то? Давай, проходи. Между прочим, ты очень вовремя. Мы, собственно, как раз сейчас ужинаем.

– У тебя что, гости? – притормозила Полина.

– Ну да.

– Катя?

– Почему Катя? Людмила Васильевна, соседка, и Лямка.

– Он же должен был сегодня уехать?

– А он, вишь, остался. Решил на недельку задержаться, помочь. А домой нельзя – он со своей Иркой окончательно разругался. Из-за тебя, между прочим. Короче, пошли, – Козырев потянул Ольховскую за руку, – он сам тебе все расскажет. На самом деле, это даже замечательно, что ты заехала. Для вас с Ванькой на завтра специальное задание нарисовалось.

– Какое задание?

– Сработала моя эрмитажная версия. Похоже, напали на след. Ну, идем, что ли?

– Хорошо. Я только спущусь вниз и предупрежу водителя, чтобы он меня полчасика подождал.

С этими словами она поскакала вниз, а Паша в задумчивости почесал репу.

«Не понял. А если бы она его сейчас не предупредила, он бы что, так и уехал один? Времени двенадцатый час… И с чего вдруг она сразу про Катю стала спрашивать?… В общем, фиг поймешь этих баб».

То, что «фиг» – это точно. Козырев переминался на лестнице, ожидая возвращения Полины. И ему даже в голову не могло прийти, что этим вечером сразу две потрясающе красивые девушки, не сговариваясь и действуя независимо друг от друга, строили планы на то, чтобы нынешней ночью остаться у него. Недурственно, не правда ли? Вот только в конечном итоге их надежды и замыслы (по счастью, к несчастью ли?) напрочь обломал человек по фамилии Лямин.

Шоб ему два раза икнулось за такой вот спонтанный приступ благородства!

Утром понедельника старший оперуполномоченный по особо важным делам Некрасов впервые за всю свою, пусть и не яркую, но зато насыщенную событиями жизнь проснулся в холодном поту. Вернее, его бесцеремонно растолкала новая сожительница Люся и чуть брезгливо поинтересовалась: «Ты чё такой мокрый? Потеешь, что ли? Или температура?»

До сегодняшнего дня Некрасов был убежден, что выражение «просыпаться в холодном поту» – не более чем литературная гипербола. А сейчас он был даже благодарен Люсе за такую преждевременную побудку: никакой температуры у Некрасова, конечно, не было, просто ему снился очень нехороший сон. Причем сон этот был неимоверно реален – как по картинке, так и по пережитым ощущениям.

Некрасову снилось, что его пытают: жестоко, страшно, бесцельно-беспощадно. Причем пытают не с тем, чтобы выудить из него какой-то важный секрет, а просто так, извращенной забавы ради. Самое ужасное, что корчившийся под пытками, хотя и спящий Некрасов и рад был поделиться со своими мучителями любыми (хошь государственными, хошь личными) секретами, однако никак не мог понять: чего, собственно, мучители-душегубы от него хотят? В одном из них, кстати сказать, он узнал телохранителя Ребуса по кличке Сазан.

Откомандировав Люсю готовить завтрак, Некрасов забрался в душ и, смывая с себя ночные страхи, попытался настроиться на предстоящие дневные заморочки. Настроиться не получалось – внезапно нарисовавшиеся проблемы представлялись нерешаемыми в принципе. А ведь еще пару-тройку дней назад казалось, что жизнь по-прежнему будет лишь приумножаться шоколадом. И то сказать: служебное рвение Некрасова и проявленные им недюжинная смекалка и профессионализм в «деле Эрмитажа», обернувшиеся разоблачением семейства Запольских и задержанием Ладонина, главковским руководством оказались благосклонно замечены. Что само по себе дорогого стоит. Да и из солнечной, будь она неладна, Марбельи сообщили-намекнули, что службой Некрасова довольны, а посему вскоре его ожидает некий приятственный бонус. Все это предсказуемо укладывалось в текущую картину бытия, в которой Некрасов уже давно и прочно забурел. С некоторых пор апломб возомнившего о себе удачливого важняка в дерзновенности своей сделался сопоставим разве что с проектом «Охта-Центр». (Впрочем, последний к тому времени существовал лишь в виде каракулеобразной загогулины, исполненной нетвердой рукой Леши Миллера на фирменной салфетке панорамного ресторана арабских Дубаев.) Словом, с таким апломбом еще рано позволить себе такую роскошь, как открывание ногами двери кабинетов, но уже вполне допустимо являться на светские рауты с незастегнутым гульфиком.

И вот теперь в эту самую область гульфика его и пнули. Причем весьма болезненно. Совершенно неожиданно по, казалось бы, безупречно сработанной схеме побежали мелкие трещинки: сначала выяснилось, что старый лис Саныч, вопреки здравому смыслу, остался жив и вроде как даже пришел в себя. Затем прошел сигнал, что адвокаты Ладонина вплотную занялись корнями ООО «Восток» и уже отыскали тот самый неприметный мостик, ведущий прямиком в 15-ю межрайонную налоговую инспекцию. И наконец вчера на Некрасова по телефону, не шифруясь, прямиком из МИВСа, вышел придурок Дорофеев, который фактически открытым текстом потребовал вытащить его из камеры. И это по гадской-то статье!.. Взбешенный, он с трудом вызвонил по мобильному вечно неуловимого Завьялова, и тот, не менее обалдев от полученной информации, лишь кратко скомандовал: «Значит, так! Что хочешь делай, но эту тему – разруливай. Не сможешь вытащить на подписку – сделай так, чтобы это дерьмо не всплыло и не завоняло хотя бы в течение ближайшей недели. И если к тому времени все сложится как надо, спишем этого морального урода с неуправляемым членом на боевые потери». Н-да, легко сказать – разруливай! Сам бы попробовал, консильери хренов!

В глубине души Некрасов презирал уркаганскую синюю братию, типичным представителем которой, собственно, и являлся Дорофеев. А уж этого субъекта он презирал особо, ибо… откровенно боялся. Осознание сего факта было особенно неприятно: он, «крутой опер», можно сказать «положенец от МВД», при личных встречах всякий раз мандражировал и пасовал перед этим быдло-быкообразным существом. Исходившие от Дорофеева флюиды силы и уверенности вкупе с вечной подчеркнуто-презрительной интонацией неприятно напоминали о том, что за его, Некрасова, креслом под солнцем пожизненно закреплен персональный номер – номер шесть. Отсюда тот факт, что Дорофеев по дури своей трахнул какую-то телку и по дури же попался, не мог не вызвать у Некрасова положительных эмоций – туда ему, дураку, и дорога. Но! Дорофеев был очень важным пазлом в обшей картинке, к сборке которой на ролях подающего был причастен и сам Некрасов. Наравне с другими он отвечал за общий результат, и совсем не в его интересах было, чтобы картинка не сложилась. Так как здесь уже совершенно неважно, кто именно накосорезил первым – персонально он или другой участник игры. Круговая порука, мать ее!

От подобных мыслей Некрасову сделалось совсем тоскливо, и он снова чертыхнулся в адрес коррумпированных коллег-вертухаев, позволяющих за денежку малую совершать неположенные звонки из мест строгой изоляции. О том, что, по сравнению с его собственными деяниями, подобного рода служебные проступки выглядят невинной детской шалостью, Некрасов, естественно, не задумывался. Вернее, не хотел задумываться.

– …Сколько можно плескаться?! Вылезай, яичница стынет! – бухнула в дверь Люсьен.

– Да пошла ты! – ругнулся Некрасов. Но, глянув на часы, присвистнул, выключил воду и принялся насухо вытираться. Облачившись в костюм еще не Хьюго, но уже босса, он критически оценил двухдневную поросль, но ни времени, ни желания скоблиться не было.

Благоухающий модным парфюмом, Некрасов прошел на кухню, окинул взглядом сервировку стола и скомандовал:

– Соточку накапай.

– Тебе же за руль! – удивилась Люся. Но, тем не менее, сходила в комнату и принесла из бара бутылку.

В один присест Некрасов зажевал традиционную глазунью из пяти яиц и, зажмурившись, махнул полстакана водки.

– Теплая, зараза. Сколько раз говорил – убирай в холодильник.

– Чай будешь?

– Некогда. Ты, это… Халат снимай.

– Тебе же на работу!

– Сам знаю. Мы по-быстрому.

– Что, опять? Я не хочу по-быстрому.

– А тебя никто и не спрашивает. Быстро сняла халат и встала раком.

– У тебя что? По-другому уже совсем не встает? – начала было Люся, но тут же осеклась, встретившись взглядом с «любимым». А взгляд этот ничегошеньки хорошего не предвещал.

Посему она покорно сбросила на пол халатик и, развернувшись, привычно легла большой грудью на кухонный стол, широко расставив ноги. Моментально возбудившись увиденным, Некрасов плеснул себе еще полтинничек, выпил и суетливо принялся расстегивать ширинку…

Скоротечно отстрелявшись, Некрасов наградил Люсю дежурным шлепком благодарности по голому заду и, устранив непорядок в одежде, хлопнув дверью, вышел из квартиры. Снятый столь бесхитростным образом «утренний стресс» явно пошел на пользу – настроение немного улучшилось. «Ничего, не бздеть – прорвемся! – попытался взбодрить сам себя старший оперуполномоченный по особо важным делам, направляясь к автостоянке. – И не из такого дерьма выплывали! Мы еще увидим оранжевое небо в оранжевых верблюдах!» И то сказать, при любых раскладах, сегодняшний день по всем прогнозам обещал выдаться веселым.

А вот рабочая смена «семь-три-седьмого» экипажа, наоборот, сложилась из двух одинаково скучных этапов: с восьми утра и почти до полудня тупо отстаивались, ожидая выхода объекта. Затем, сопроводив его на Суздальские озера, столь же тупо наблюдали за тем, как встретившийся с преимущественно женского пола связями объект принимал солнечные ванны, накачиваясь газированным алкоголем и тиская этих самых связей за оголенные места. На самом деле, с учетом клубно-тусовочного образа жизни объекта по кличке Дохлый, в первой половине дня трудно было ожидать от него более осмысленных телодвижений. Всему свое время: ночью – в поте лица зарабатывать деньги, торгуя амфетаминами; днем – отдыхать от трудов неправедных, заработанные деньги прожигая. Однако заказчику требовались связи. Причем, по возможности, как можно больше – хороших и разных. Вот в фиксации последних молодежь Эдика Каргина все это время и упражнялась. Благо пляжный час пик, обусловленный все еще не сдающейся жаркой погодой и вступившими в финальную фазу летними каникулами, позволял грузчикам шифроваться по самому минимуму. Так что Юра и Леня даже заключили между собой небольшое пари на предмет, чей снимок связей объекта в конечном итоге окажется самым… эротичным. Бригадир усмехался, но в принципе не возражал: чем бы дети ни тешились – лишь бы толк был. Пашу Козырева ближе к концу смены занимало и беспокоило лишь одно – только бы не запоздал подменный экипаж. Не пожелавший расставаться с зубом Леха Серпухов все-таки умудрился выкроить небольшое окно в своем плотном рабочем графике и на половину пятого назначил встречу на углу Литейного и Захарьевской. Так что времени на то, чтобы после работы поставить машину в гараж и успеть добраться до места, было впритык.

Глава пятая

Сразу после традиционного еженедельного совещания у начальника криминальной милиции Главка в бескрайних коридорах неприветливо-мрачного здания Леху Серпухова неожиданно отловил начальник «заказного» отдела Максим Есаулов.

– Здорово!

– Наше вам! Как заказы? Поступают?

– Ага, регулярно. Шьем дела из материалов заказчика. Слушай, пошептаться бы…

– В движении устроит? А то у меня через двадцать минут встреча с бабулькой-барабулькой.

– Устроит вполне. А чего это ты вдруг перешел на матюр? Помнится, раньше у тебя в агентуре состояли сплошь канашки-барабашки.

– Так годы идут. Стареем.

Сделав постовому милиционеру ручкой, Серпухов и Есаулов вышли на вечно шумный, загазованный Суворовский.

– Тебе куда, в «Колобок», что ли?

Здесь, для людей несведующих, поясним, что «Колобок», что на углу Чайковского и Чернышевского, поистине легендарное заведение общепита. «Колобок» вечен, как сыск, и используется «по назначению» еще с советских времен. Учитывая, сколько «реальных пацанов» тут было вломлено, на стенах заведения не хватает только портрета Дзержинского.

– Ну уж нет, – скривился Серпухов. – Меня от пасущихся там «оэрбэшных» морд давно и устойчиво мутит. Но азимут, в принципе, правильный. «Б-6», ранил.

– Значит, в «Рико»?

– «Б-7», мимо… Прикинь, хорош я буду в «Рико» в сопровождении благоухающей портвейном, заслуженной, кавалера ордена «За заслуги перед миньетчеством» четвертой степени бандерши?

– Н-да, это чего-то я того… не сообразил.

Кафешка «Рико», расположенная почти напротив здания Оперативно-розыскного бюро, местными острословами именовалась «Биржей труда». Даже невнимательный, случайно забредший сюда посетитель очень скоро мог сообразить, что здесь происходит. Здоровые, располневшие мужчины в штатском с бритыми в складочку затылками беседуют с похожими на них, но только еще более сытыми информаторами. На столиках выставлены барсетки, столь же пухлые, как и их хозяева. Короче, напоминает деловые переговоры. Хотя, по большому счету, это они и есть. Агенты – в большинстве своем крупные бизнесмены – не столько стучат, сколько сливают информацию на конкурентов в своих интересах. Тут процветает этически неотягощенная коммерция с обеих сторон, достигаются взаимовыгодные договоренности: кого с помощью ОРБ лишить аренды на законных основаниях, а кому на тех же основаниях ее вернуть. Отсюда и неформальное название «Биржа труда».

– Тогда остается одно – «Сфера», – сделал последнюю попытку Есаулов.

– «Б-5», двухпалубник, утопил, – констатировал Леха.

Тошниловка «Сфера» на Захарьевской – излюбленное место сотрудников, которые по нынешним милицейским меркам котируются не иначе как «голь перекатная». Именно здесь, если повезет, вы встретите полный джентльменский набор настоящего, а посему реликтового оперского подвида: пленительная помятость, носки в гармошку, шарм искусного мата, в глазах – никакой коррупции, а в душе – желание дать зуботычину. Собеседники-осведомители из разряда «украл, выпил, в тюрьму» им под стать – такие рожи, что не приведи Господи. Последняя женщина, которая ими интересовалась, – прокурор, поддерживавшая обвинение на суде.

– Так о чем ты хотел погутарить?

– За Дорофеева.

– Опаньки! И ваши уже прознали?! Лихо. На ходу подметки рвем, каблуки меняем.

– Ну извини, нам по должности полагается. А с кем это, если не секрет, мы оказались во множественном числе?

– Да вчера вечером уже из антикварного прозванивались. Интересовались: что да как, да в чём косяк… Мало того, что мой новый мобильный нарыли, так еще и в выходной день тревожат. Не суки ли, а?

– Согласен.

– Я их, конечно, послал… в свои приемные часы. Но осадок остался.

– Слушай, а от «антикварщиков», часом, не Некрасов звонил?

– Он самый, прозорливый ты наш… Вот я и размышляю теперь – с чего бы это наш любитель экстремального секса всем вдруг понадобился?

– Так Дорофеев действительно по 131-й влетел?

– Стопудово. Сам знаешь – мы приписками не занимаемся.

– Да, это ты верно подметил – стареем. Чтобы такой волчара, и так облажаться… Поди брали его шумно? Сколько горшков побили?

– Ни фига. Чистой воды сеанс психотерапии.

– Чудны дела твои, Господи! – покачал головой Максим, прекрасно помнивший, что в прежние времена при задержаниях Дорофеев оказывал активное непонимание на уровне переломов ребер у сотрудников. А здесь – на тебе, погорел на шустрой девке. – Значит, говоришь, Некрасов сильно им интересовался?

– Я бы даже сказал – пристально.

– Слушай, Леха, можно я не буду ходить вокруг да около, а спрошу тебя сразу в лоб и напрямую?

– Да по мне что в лоб, что по лбу. Да и за спрос денег не берут.

– Отдадите нам Дорофеева?

– Ого! Это с каких таких?

– Я объясню.

– Да уж, хотелось бы услышать аргументы.

– Будут тебе аргументы. Тем более, что фактов пока немного. Но если пособите с Дорофеевым – глядишь, появятся.

– Ой, вот только жалобить меня не надо… Во, за разговорами и не заметил, как ноги сами принесли. Ну что, зайдем, пропустим по стаканчику? Там и выложишь свое наболевшее.

– А как же твоя бабулька? Подойти не застремается?

– Если честно, я ее придумал.

– А на кой? – искренне удивился Максим.

– Да на всякий пожарный. Прикинул, если начнешь меня душить какой-нибудь хренью, будет нормальный повод соскочить.

– Мудро, – оценил Есаулов.

– Не мудро, а мудро, – скромно поправил Серпухов…

После долгих уговоров и последовавшего за ними концептуального торга Леха аргументам Есаулова все-таки внял. Поэтому, вернувшись в родной отдел, собрал внеплановую сходку из всех, «кто не в поле», и как бы невзначай закинул удочку:

– Братцы, тут меня из «десятки» слезно попросили в долг хоть какой-нибудь показатель!

– Куда нам! Они где? Тама! – указывая банкой открытого зеленого горошка в потолок, объяснил Травкин. – Не пускают мафиозные структуры к вершинам политического олимпа вместе с Чубайсой! А мы где? Тута! По вагонно-чердачному жулью рыщем!

– Да ладно тебе! Среди них нормальные ребята есть! – заступился за «есауловских» покладистый Толя Яновский.

– Огласите весь списочек, пожалуйста, – предложил Таганцев, щурясь от дыма сигареты, которую не снимал с губы последние пять минут.

– Короче, поможем или нет? – резанул Леха.

– Раз ты такой чувственный, сам и дай им цицю! – съязвил Травкин.

– Пусть архангельских забирают, – снисходительно разрешил Яновский.

– Очумел! Уже по сводке прошло, – замахал руками Таганцев.

– А Дорофеев? – безразлично поинтересовался Серпухов.

– Чего Дорофеев?

– В сводку уходило?

– Вроде нет. Но если Батя узнает…

– А что, пусть забирают этого моромоя. Но только в долг! А Есаулову скажешь, чтобы в течение недели на наш лицевой счет «палку» скинул. А еще лучше – две, – согласился Таганцев. – Но только с тебя спрос, а не с «заказных»!

– А с них кабак! – завершил идею Травкин. – Иначе, напоминаю еще раз, Батя может осерчать.

– Дорофеев по 131-й пойдет. Для «есауловских» это мелочь, – покачал головой Яновский. – Им крученую рыбину подавай.

– Что?! – вскинулся Травкин.

– Что-что?! – вслед за ним подорвался Таганцев.

– Вы чего? – испугавшись реакции, забился в угол Толя.

– Да эти твои аналитики тайных процессов сколько на хвосте удержатся? Даже за трамваем? – спикировал на него Травкин.

– А когда они последний раз по яйцам в парадной получали? – «с солнца» зашел Таганцев, ослепляя обидчика. – Без ОМОНа контрольную закупку на рынке сделать не могут!

– Да Дорофеев на «крытке» в Чистополе рулил, когда они сочинения в школе на тему «ЦРУ против СССР» корябали!! – расстреляли весь боекомплект оба.

Сейчас Яновский ощущал себя недоученным птенцом люфтваффе, прижатым двумя «сталинскими соколами» к верхушкам березовой рощицы.

– Виноват, сморозил херню. Был пьян, недостоин… надеюсь, до рук не дойдет, – отбивался он. – Если ваш Дорофеев такой крутой, так отдавайте!..

– Значитца, на том и порешили, – тщательно скрывая удовлетворение, подвел черту Серпухов. – А я Есаулова неплохо знаю. Он всегда отработает, так что мы здесь ничем не рискуем.

– Но если после этого они какую нашу просьбу не выполнят!.. – задумался Дима Травкин.

– То мы им на Чайковского все шины на личных авто попрокалываем! – догадался Таганцев.

Вечернее заседание самостийной оперативно-следственной бригады по «делу Игоря Ладонина» прошло на Пяти Углах, в кофейне с пророческим названием «Зерно истины». Прошло оно в усеченном формате: неожиданно зависший в Приозерске Смолов прямо оттуда загрузил Катю новыми служебными вводными. Разобраться с которыми к назначенному времени общего сбора та просто физически не успевала.

Эту небольшую, но довольно уютную кафешку Козырев выбрал сугубо из меркантильных соображений: в отличие от Лямки и уж тем более от Полины, его финансовое положение в данный момент балансировало где-то посередине между незавидным и «вообще никаким».

Признаваться в этом, равно как харчеваться за счет друзей, Паше не позволяла гусарская гордость. Между тем как раз в этом самом заведении у Козырева имелась персональная десятипроцентная скидка – эдакий привет из лучших времен. Так что какое-никакое, а всё вспоможение…

Паша добирался сюда прямиком со встречи с Серпуховым. Беседа у них получилась недолгой, но в высшей степени содержательной. Тем более что информация, которую поведал ему Серпухов, крайне удачно и к тому же очень своевременно «билась» с открытием, которое с час назад сделала, отрабатывая биллинги, лейтенант Востроилова. Ей удалось установить, что короткий звонок, который прошел на трубку «дарителя», когда тот находился в приемной Ладонина, был сделан с трубы, зарегистрированной на имя их давнего знакомца Дорофеева. И этот факт стал еще одной тяжелой лопатой цементного раствора, намертво сцепляющего Ребуса с разыскиваемой ими «сладкой парочкой». А учитывая, что с самого утра «ушли в поля» и два помирившихся «следопыта» – Лямин и Ольховская, имелась вполне реальная надежда, что под занавес дня понедельника могут состояться и другие сенсационные открытия…

Когда немного припозднившийся Козырев вошел в кафе, ребята уже сделали заказ. Судя по довольным, заговорщицки-хитрым физиономиям, Пашины предчувствия насчет сегодняшнего информационного прорыва сбывались – следопыты возвратились с охотничьих полей явно не с пустыми руками.

– Привет честной компании! Давно ждете?

– Да нет, минут десять, не больше.

– Привет-привет, – откликнулась Ольховская, подставляя щечку.

Паша слегка наклонился к ней, и в этот момент Полина (случайно, нарочно ли?) мотнула головой, вследствие чего поцелуй получился более интимным – в губы. Не ожидавший такого поворота Козырев мгновенно смутился. Не от самого факта поцелуя (были времена, когда они с Полиной и не такое вытворяли), а от того, насколько пьяняще-сладким оказался жаркий ответ ее губ. Он невольно отшатнулся в сторону и, встретившись с Полиной глазами, отчетливо разглядел заблестевшие в них искринки, игриво семафорившие ему: «Ну как? Вкусно? То-то же! А еще хочешь?»

«А сама-то как думаешь?» – рефлекторно просигнализировал в ответ Козырев, но тут же, отгоняя наваждение, демонстративно завертел головой якобы в поисках официантки.

– Пашк, да ты садись. Мы с Полиной уже все заказали. На всех, – выручил Лямка.

– Да я, собственно, и не голодный…

– Но хоть кофе-то с нами выпьешь? – усмехнулась Полина.

– Кофе? Да еще и с вами? Обязательно выпью, – согласился Козырев, усаживаясь.

– Но учти – сегодня кофе мы пьем исключительно с коньяком. Потому что, пока ты полдня гонялся за очередной жертвой милицейского произвола, мы с Иваном пахали, как папы Карло.

– В данном случае я бы сказал – «как папы и мамы Карло». Ну и что удалось напахать? Кстати, в процессе оперативной разработки, надеюсь, вы не забывали периодически пользоваться легендой прикрытия «семейная пара»?

– Отчего же, пользовались в полный рост, – игриво откликнулась Ольховская. – Правда, Иван?

Адресуя шутливый вопрос Лямке, она, тем не менее, скосила глаза в сторону Козырева, словно спрашивая: «А что это вы, Павел Андреевич? Никак ревнуете?» Вдохновленная сегодняшними успехами, а также временным отсутствием Кати, она явно пыталась проверить его на эмоционально-мужскую прочность. А может даже, чем черт не шутит, и на порочность.

– А как же! Легенда: «Крутая семейная пара на такой же крутой семейной тачке». Ух, доложу тебе, и машина у Полинки – зверь! – неумело подыграл Лямка, на лице которого читалось неуемное желание как можно быстрее начать рассказ о сегодняшних подвигах. Дескать, не зря я в Питере остался. Вон от меня какая – даже не польза, а пользища!

– Ладно, герой-любовник, давай уже, начинай вещать про то, как космические корабли бороздят Большой театр. Вижу: неймется похвастаться.

– Почему хвастаться? Обыдные слова говоришь, да? У нас исключительно голые, но при этом стопудовые, проверенные факты. Значит, так: с утра мы с Полиной смотались в адрес прописки этого самого Эдуарда Линчевского, который у нас теперь Дортюк, и путем залегендированного опроса местных жителей установили, что эта нога… вернее, морда… в общем, чья надо нога. Но действительно не живет он там, давно не живет. А где – никто не знает.

– И это все?

– Обижаешь… Потом мы поехали с Полиной в офис, я подключился к их базам… Блин, Пашка, знаешь какие у них там базы! Таких даже у нас нет. В общем, за каких-то пару часов вытащили практически все по этим двум, которые из отдела рукописей. Похоже, Людмила Васильевна оказалась права: Глухова Валентина Степановна – явно не наш фигурант. Пятьдесят семь лет, живет на Дальневосточном, одна (дочка и внук погибли в автокатастрофе; в той самой, где и она сама получила травму позвоночника), всю жизнь работает в Эрмитаже. Последнее время, по причине обострения заболевания, на работе появляется редко. Да, и еще: по словам Илоны, у нее немножко не все дома. В смысле, с головой. Наверное, после смерти дочери и внука. А в остальном – не была, не состояла, не выезжала, не замечена… По Глуховой, собственно, все.

– А второй?

– А вот мужик оказался очень даже интересным субъектом… Полин, как бишь его?

– Анненский Олег Сергеевич.

– Точно. Сорок два года, женат, двое детей. Квартира на Мойке, минутах в десяти ходьбы от Эрмитажа. Прикинь, сколько такая по нынешним временам может стоить? «Трехсотый» «мерс» девяносто девятого года выпуска.

– По нарушениям, к сожалению, проходит только сам, – предваряя неизбежный в таких случаях вопрос, уточнила Полина.

– В Эрмитаже работает сравнительно недавно, – продолжил Лямка. – Причем, как выяснила через свои кадровые документы Илона (она нам вообще здорово помогла), Анненский хоть и имеет высшее образование, но при этом по формальному признаку оно не соответствует профилю занимаемой должности. Что еще… Состоит в очень хороших отношениях с заведующим отделом и, скорее всего, именно по этой причине регулярно мотается с эрмитажными выставками за границу.

– И не только с выставками, – напомнила Ольховская.

– Точно. К примеру, сейчас Анненский находится на отдыхе в Испании. Причем вылетел он туда буквально на следующий день после того, как среди сотрудников Эрмитажа распространяли бесплатные билеты на «Большой вальс». Анненский билет взял, хотя и знал, что все равно присутствовать на фестивале не сможет. Отсюда вопрос – на фига брал? Скажешь, не подозрительно?

– Очень может быть, – задумался Козырев. – Опять же, учитывая, что полетел не куда-нибудь, а в Испанию. Где, по оперативным данным, все это время отсиживается Ребус. Так что, похоже, в масть. Одно к одному.

– Нет, Паша, как это ни парадоксально, но Ребус, скорее всего, здесь ни при чем, – покачала головой Ольховская. – Погоди-ка, а что означает это твое «одно к одному»?

– Я объясню. Только сначала хотелось бы выслушать твои доводы касательно Ребуса. Почему вдруг ты решила, что он не в теме?

– Понимаешь, сегодня утром Саныч приказал ребятам из службы безопасности доставить к нему в палату Николая. В общем, они его быстренько раскололи, и он все рассказал.

– Что?!! – взвился со своего места Козырев. – Зачем?!! Смолов же говорил, что компьютерщика нельзя трогать ни в коем случае! Он – цепочка! Он – реальный след!

– Паша, сядь, успокойся. Я почему-то так и предполагала, что ты начнешь закатывать истерики.

– Ничего себе! Хороши истерики! Да они загубили все дело!..

– Не кричи так. Вон, на нас уже люди оборачиваются. В конце концов этот твой Смолов – всего лишь консультант. Причем наемный.

– Да если бы не он…

– Паша, я ничуть не умаляю его заслуг, – перебила Полина. – Просто теперь, когда Саныч пришел в себя, он сам и будет разрабатывать стратегию защиты. И, если понадобится, – нападения.

– Зашибись! Ты же сама вчера говорила, что ваш Саныч лежит в палате овощем – ни рукой, ни ногой пошевелить не в состоянии.

– Зато голова у него в полном порядке.

– Ага, а у нас, значит, своих мозгов, типа, не хватает?

– Я этого не говорила… Паш, ну успокойся. Что ты как маленький, ей-богу. – Полина протянула руку и нежно погладила Козырева по плечу. – Если хочешь знать, когда я рассказала ему про наши поиски, Саныч даже обалдел от того, насколько слаженно и профессионально мы сработали. Все, что нам удалось, – действительно очень важно и не зря. Единственное, о чем он попросил, чтобы отныне мы не проявляли подобного рода телодвижений и инициатив. Хотя бы без согласования с ним.

– Класс! Можешь передать, что я просто вне себя от счастья. Меня похвалил великий Саныч!.. Ну что, Ванька, похоже, ты смело можешь брать билет и отчаливать на историческую родину. В наших с тобой услугах больше не нуждаются.

– Иван! – взмолилась Ольховская. – Ну хоть ты ему скажи!.. Мальчики, да поймите вы наконец! Вы мне безумно дороги! Понимаете?! Я вообще не представляю, что бы я делала без вас! Поймите, что между нами ничего, ну ничегошеньки не изменилось. Мы по-прежнему – один экипаж, одна команда! Так было, так есть. И, надеюсь, так и будет.

– В самом деле, Пашк, чего ты? – как всегда великодушно, поддержал Полину Лямка. – Все нормально идет. А теперь, вместе с Санычем-то, мы вообще горы свернем.

– Ага, Валдайские горы… Быстро же вы спелись. От любви до ненависти – один шаг, а обратно – еще короче. Хорошо, допустим, мы по-прежнему одна команда. А Смолов и Катя – они тогда кто? Выражаясь твоей классификацией, наемники?

– …Извини, пока не забыла: Паш, помнишь, ты вчера говорил, что у тебя якобы есть выход на какого-то депутата Госдумы? – ушла от ответа Полина, переведя пути идеологической перепалки, как заправский стрелочник. – Ты не узнавал, где он сейчас? Забыл?

– Ничего я не забыл. В отличие от некоторых.

– И где он сейчас? В Москве?

– Пока здесь. Но сегодня вечером уезжает.

– Когда?

– Поездом, в 22:30. «Северная Пальмира». С Московского вокзала.

– О! Крутой, между прочим, поезд, – прокомментировал Лямка. – Я этой зимой на нем в командировку ездил. Жратву дают, и вообще…

Ольховская бросила взгляд на часы и разочарованно протянула:

– Ах ты, ёлки-палки-зелёнки! Хотя… В принципе, может, еще и успеваем… Паш, собирайся, нам надо срочно ехать.

– Куда это?

– К Санычу, в больницу.

– Позволь спросить: на фига?

В этот момент Иван сделал отчаянно-круглые глаза и, больно пнув ногой под столом Козырева, отчаянно зашептал:

– Народ, беда! Так я и думал! Паш, ты только не оборачивайся.

– Что случилось-то? – поддавшись панике, перешел на шепот и Козырев.

– За нами хвост.

– Чего?!

– Да тихо ты, не дергайся… Я его сегодня днем случайно заметил. А потом – вечером, буквально перед самым заходом в кафе. Подумал: черт его знает, может, просто показалось? А теперь вот снова. Точно – он! Вошел – и по залу глазами зырк-зырк. У-у, вражина…

Ольховская невольно проследила траекторию Лямкиного взгляда и, не сдерживаясь, расхохоталась в полный голос:

– Паша, брек! Отбой тревоги. Можешь расслабиться и обернуться.

Козырев послушно повернул голову и увидел стоящего в дверях ладонинского охранника Севу.

– Этот, что ли? – насмешливо поинтересовался он у Ивана.

– Этот. А вы чего ржете-то? В натуре вам говорю – хвост!

– Н-да, похоже, в штабах ты, Лямка, окопался основательно – совсем нюх потерял… Я так понимаю, Полина, что этот, с позволения сказать, хвост за вами с самого утра тянется?

– Точно так, – весело подтвердила Ольховская.

– Не понял?!

– Хорошо, специально для штабных аналитиков поясняю: Полина у нас – девушка в бизнес-кругах известная, состоятельная, можно даже сказать, крутая и гламурная. Посему ее, как драгоценную составляющую питерского культурного наследия, следует охранять особо. И днем, и ночью.

– А вот у меня сейчас кто-то получит за «гламурную»!..

– Все, молчу-молчу. Никакая ты не гламурная, а выдающаяся, и только.

– Так это охранник ее, что ли?

– О, ну наконец-то! Подвисший процессор господина Лямина запущен в работу путем перезагрузки. Как говорится, для выхода в меню нажмите Reset.

– Все, Паш, поехали, – отсмеявшись, скомандовала Полина. – Все подробности расскажу по дороге.

– А как же я? – встрепенулся Иван. – Я тоже с вами.

– А ты, брат Лямка, сейчас отправишься на Лиговку, по дороге зарулишь в гастроном, купишь три кило картошки и каких-нибудь сосисок – не самых суперских, но и чтоб не совсем бумажных, – распорядился Козырев. – Короче, ты сегодня дежурный по кухне.

– Пользуешься моим статусом временного мигранта-нелегала?

– Естественно. В конце концов, когда еще представится такая возможность? В смысле, побывать в шкуре эксплуататора?…

Под бдительным оком серебристого «Тахо» Козырев и Полина двинулись в направлении Военно-медицинской академии. До которой на такой шикарной тачке, да при попутном ветре, теоретически всей езды минут пять, не больше. Правда, с поправкой на вечерние пробки время добегания на Литейном обычно растягивается в разы. Так оно случилось и на этот раз. В результате за двадцать минут черепашьего хода Ольховская успела довольно подробно пересказать Паше стенограмму утреннего допроса с пристрастием. Впрочем, никакого особого «пристрастия» не понадобилось – доставленному в больничную палату под белы рученьки компьютерщику Олейнику достаточно было лишь посмотреть в глаза Санычу, чтобы осознать – всё, это провал… Прекрасно понимая, что всемогущему шефу ладонинской безопасности не составит особого труда сделать из него и унитаза совместное предприятие, Николай тут же принялся давать признательные показания. Из поведанной им дрожащим, с легким присвистом голосом саги следовало, что наезд на Ладонина инспирирован сотрудниками ФСБ. По крайней мере, представившийся Иван Иванычем вербовщик Олейника выступал от имени этой славной организации. И именно ему незадачливый «славянский фундаменталист» последние несколько месяцев педантично сливал текущую и инсайдерскую информацию по деятельности «Российского слитка». Включая номер рейса и время прилета самолета, на котором Саныч и адвокат возвращались из Архангельска. Последнее, кстати сказать, тянуло на гораздо более серьезный, нежели кража коммерческой тайны, состав преступления. Из полученного накануне заключения автотехнической экспертизы по разбившейся «Ауди» однозначно следовало, что рулевая тяга автомобиля была подпилена. Так что Олейника вполне можно было передавать органам как человека, подозреваемого в соучастии в подготовке убийства.

Вот только особого смысла в том, чтобы сдать подлого шпиёна властям, как ни крути, не прочитывалось. Если предположить, что авария действительно была спланирована эфэсбэшниками, то Олейник при любых раскладах не жилец. И в этом случае его не сдавать, а напротив – прятать надо. И не как соучастника, а как живого свидетеля, показания которого предусмотрительно зафиксированы на камеру. Если же все это не более чем искусная игра-разводка и спецслужбы здесь ни при чем, то сначала хотелось бы понять: что за игрушка такая, и чья рука в ней кубики метает? Посему Саныч принял решение приберечь Олейника в качестве козырной шестерки, которую до поры до времени следовало убрать в потайной карман. Таковой имелся на специально приспособленном для подобных целей заброшенном хуторе километрах в сорока от города, куда компьютерщика тайно и перебросили, официально оформив ему двухнедельный отпуск по горящей египетской путевке. Для пущей убедительности на паспорт Олейника приобрели авиабилет до Хургады, после чего было устроено трогательное телефонное прощание с мамой. Вусмерть напуганный Олейник не без волнения, но все же справился с сочиненным для него текстом. В итоге мама пожелала Коленьке приятного отдыха и ровного загара и так и осталась пребывать в полном неведении относительно того, что с этой минуты ее сын «не такой, как был вчера».

Слушая рассказ Полины, Козырев мрачнел все больше. Показания Олейника совершенно не бились с той историей, которую ему нынче поведал Леха Серпухов. Да и вообще они вносили серьезный дисбаланс в первоначальную версию, которая до сих пор казалась Паше безупречно логичной, а потому единственно правильной… Короче, прежние построения в буквальном смысле рушились ко всем чертям. Даже железобетонная конструкция, казалось бы, несомненной прямой связи Олейника с «дарителем», и та дала трещину. Со слов Николая, идея со временным отключением электроэнергии в офисном здании не являлась его самодеятельным ноу-хау, а принадлежала загадочному Иван Иванычу. Именно он предупредил Олейника, что в назначенные день и час «X» ему на мобильник позвонит некто и подаст условный сигнал, после которого тот должен будет спуститься этажом ниже и дернуть рубильник. В роковой понедельник Николаю действительно позвонили с закрытого номера. Текст состоял всего из двух слов: «Три минуты», отсчитав которые, Олейник обесточил помещение на заранее оговоренные пятнадцать секунд. На этом – всё. Иных контактов с Линчевским-Дортюком у него не было. Он даже этих фамилий никогда не слышал. Учитывая подробные показания по всем остальным моментам, вплоть до составления словесного портрета «вербовщика», не верить Олейнику в этом конкретном эпизоде оснований не было. Поэтому Козырев решил пока не светить перед ребятами полученную от Серпухова информацию, дабы попытаться разобраться во всем самостоятельно. На худой конец, в дальнейшем можно будет подключить к теме Смолова и Катю, но уж никак не Саныча. Который, по мнению Козырева, хоть и большой профессионал в деле выбивания показаний, но уж никак не в вопросах ОРД. Да и работать с ним в одной связке не шибко хотелось. Вон, того же Олейника они, грубо говоря, банально похитили. А вскорости, нельзя исключать, могут и вообще того… грохнуть. С них станется. Можно, конечно, понять и Саныча: око за око, зуб за зуб и все такое прочее. Однако подставляться под чисто уголовные дела за чужие глаза и зубы Паше совсем не климатило.

Кстати, о Саныче: Полина наконец поведала, зачем ему вдруг срочно понадобился депутат Госдумы. Озаботившись появлением на свет божий официального депутатского запроса в отношении Ладонина и попыткой тиражирования сего сочинения в местных СМИ, Саныч попытался связаться со своим старым знакомым – думским сидельцем Карзоевым, представляющим в Охотном Ряду братский ингушский народ. Дабы тот попытался разузнать, откуда ветер дует. Однако сохранившаяся с былой, полукриминальной жизни дурацкая привычка Карзоева с периодичностью раз в квартал менять не только все свои номера телефонов, но и адреса проживания, существенно затруднила возможность оперативного on-line доступа к наделенному законодательной властью телу. Тогда Саныч решил прибегнуть к более приземленному дедовскому способу: на мини-кассету он надиктовал небольшой, но густо насыщенный фактурой монолог (подготовить бумажную версию в силу своей временной неподвижности он был просто не в состоянии) и попросил Полину подобрать кандидатуру на роль эмиссара в столицу. Но теперь, когда выяснилось, что у Козырева имеется столь полезное знакомство в лице депутата Воронова и что это самое знакомство уже завтра, вероятнее всего, пересечется с Карзоевым на политсовете думской фракции «Единой России», представлялось самым оптимальным вариантом передать эту кассету вместе с ним. Тем более что Паша в самых лестных тонах отзывался о Воронове как о «глубоко порядочном и вполне нормальном дядьке».

На том в больничке они и порешили. Забрав у Саныча запечатанный конверт и выслушав целых ворох дополнительных (и вовсе не обязательных, по мнению Паши) инструкций, Полина и Козырев помчались на Московский вокзал. Вслед за ними, привычно наступая на пятки, понесся и серебристый «Тахо». Ззза-заколебал, честное слово!..

На вокзал они попали всего за десять минут до отправления поезда. Хорошо хоть депутата Воронова приметили сразу: тот еще не занял своего места в спальном купе и сейчас неторопливо выхаживал по перрону, смоля сигарету через стильный, красного дерева мундштук.

– Добрый вечер, Антон Николаевич!

– Добрый, добрый! А я уж думал, что вы не объявитесь.

– В принципе, могли и не успеть. Пробки, будь они неладны, буквально везде.

– Ну, по сравнению с московскими, у нас здесь, в Питере, еще по-божески. Но, скорее всего, лишь до поры до времени.

– Познакомьтесь, это Полина.

– Очень приятно. Воронов. Так что, молодежь? Чем могу быть полезен? Только выкладывайте безо всяких предисловий, а то времени остается все меньше и меньше.

– Ну, если без предисловий… Скажите, Антон Николаевич, вы знакомы с депутатом Карзоевым?

– Конечно. Периодически встречаемся, видимся на заседаниях, слушаниях. Опять же, как-никак в одной фракции состоим. Однако какого-то хорошего близкого знакомства между нами нет. Мы, если можно так выразиться, разного поля ягоды.

– Почему так? – спросила Полина.

– В двух словах не объяснишь. Исторически сложилось, – усмехнулся Воронов.

– Может, потому, что раньше у Карзоева были проблемы с законом? – Полина явно пыталась прощупать доселе незнакомого ей человека на предмет адекватности восприятия мироустройства. – Или вы хотите сказать, что ни о чем подобном не слышали?

– Отчего же. Слышал, читал, когда-то даже специально интересовался. Ничего не поделаешь: волею судьбы попал в депутаты, а, следовательно, ничто депутатское мне не чуждо. Каюсь, грешен. А посему так же, как и большинство моих коллег, каждое утро начинаю с просмотра сайтов навроде «компромат.вру». В том числе – в ожидании узнать что-либо свеженько-сенсационное о своей персоне.

– А чего здесь грешного? По мне, так с вашей-то работой подобный интерес вполне естествен, – рассудительно заметил Паша.

– Как сказать… Не секрет, что большинство чиновников и парламентариев внешне брезгливо относятся к «Компромату». Примерно также, как к порнографии. Но при этом зачитываются. И, к сожалению, меняются нравственно.

– Вы так и не договорили о Карзоеве, – нетерпеливо напомнила Полина.

– Лично я ко всем этим историям отношусь философски. Да и очень трудно найти кристально чистого человека, а в жизни всякое может произойти. Например, человек мог просто оступиться и уже двести раз об этом пожалел и раскаялся. Думаю, что здесь не стоит делать из этого трагедию. Знаете, какая любимая присказка была у Юрия Владимировича Андропова? «Лучше быть святым, но это невозможно».

– То есть в данном случае вы за амнистию? Хотя бы моральную?

– Дело в том, что многие наши политики начинали свою деятельность лет десять-пятнадцать назад, в не самое, мягко говоря, лучшее время для страны. И среди них очень трудно найти незапятнанного человека. Потому что тогда было почти невозможно совсем уж не контактировать с криминальным миром. Так или иначе, соприкосновения происходили. Многим губернаторам, например, приходилось контактировать с депутатами, которые были самыми настоящими «авторитетами», но имели официальный статус, и не общаться с ними было нельзя. За примерами далеко ходить не надо – взять хотя бы наших питерских Шевченок, Монастырского, Глущенко. Опять же многие политики, вышедшие из бизнеса, контактировали с криминалом хотя бы на уровне крыш.

– А если еще учесть, что очень многие из них вышли в политики из коммунистов… – напомнил Козырев.

– Точно так. И что теперь прикажете с ними делать? Ставить крест? В «Семнадцати мгновениях весны» есть очень мощная сцена, когда из Германии в Берн на сепаратные переговоры прилетает обергруппенфюрер Карл Вольф, а генерал Даллес спрашивает его: «Кто будет представлять Германию?» Тот отвечает: «Генерал такой-то»; – «Но он же из СС!» На что получает ответ: «У нас все были в СС». То есть теоретически и разговаривать вроде как не с кем… Безусловно, хотелось бы, чтобы наши политические деятели были с кристальной биографией, но, на мой взгляд, это невозможно. Если кто-то считает, что политики должны быть святыми, то в этом случае надо звать священников. Причем не обычных, а отшельников, ибо «уединение – почти святость». Но искать этих святых надо где-нибудь в Сибири. Хотя и они не панацея…

– Антон Николаевич, проходите, пожалуйста, в вагон. Через две минуты отправляемся, – окликнула Воронова миловидная проводница. Точеную фигурку которой не смогло изуродовать даже грубо скроенное форменное обмундирование, пошитое по дореволюционному образцу.

– Бегу, Леночка, бегу, – замахал руками Воронов.

– Никогда бы не подумала, что депутаты Госдумы столь же узнаваемы, как артисты и поп-звезды, – заметила Полина.

– Просто я всегда стараюсь уезжать именно этим поездом. Очень удобное время, да и персонал замечательный… И все-таки, молодежь, я не совсем понял цели нашей встречи. Вы хотели услышать из моих уст детальную характеристику личности господина Карзоева? Если так, извините, что не оправдал ваших ожиданий. Мы действительно очень мало знакомы.

– Нет, мы хотели попросить вас передать ему лично вот это письмо. – Ольховская достала из сумочки конверт и протянула Воронову.

– Всего-то? Обязательно передам. Причем, возможно, уже завтра днем. Если, конечно, он в очередной раз не прогуляет заседание фракции. Водится за ним, знаете ли, такой грешок.

– Вот только… – начала было Полина, но, смутившись, замолчала.

– На этот счет можете не волноваться: я не читаю чужих писем, – догадался Антон Николаевич. – Если только они, как мы уже обсудили, не вывешены на «компромат.вру».

– Извините, – еще больше смутившись, прошептала Полина.

– Ничего страшного, – улыбнувшись, подбодрил ее Воронов. – Более того, все правильно. Как говорят ихние цээрушники: «В Бога мы верим, всех остальных – проверяем».

Паша проводил Воронова до тамбура, где они пожали руки и пожелали друг другу дежурной удачи. Уже войдя в вагон, депутат вдруг неожиданно обернулся и заговорщицки подмигнул Козыреву:

– Завидую тебе, брат. Второй раз встречаемся, и второй раз ты появляешься в сопровождении очаровательной спутницы. Причем уже с новой, но не менее прелестной. Выходит, в жизни российского офицера все-таки есть и положительные стороны?…

За всей этой вечерней суетой с ее мотаниями взад-вперед-обратно они и не заметили, как на город тихой сапой наползли и в нерешительности застыли сумерки. Словно бы никак не могли вспомнить, какой нынче должна явиться ночь: все еще белой? Или уже не то чтобы очень?… Но тут, словно в напоминание, что август берет свое, дрожащим неоновым всполохом зажглась и замерцала над площадью гигантская надпись, уведомляющая всех приезжающих о том, что когда-то этот город был городом-героем. Среагировав на такой условный сигнал, в недрах подстанций и энергосистем щелкнул некий невидимый глазу тумблер, и жиденькие фонарные огни, явно проигрывающие в своей ослепительности витринам бесконечных бутиков, дружно выдохнули, подсветив перешедший на праздную жизнь Невский.

Как раз в этот самый момент Паша с Полиной вышли из здания вокзала и неторопливо добрели до припаркованной в нарушение всех правил машины. Бойкий местный парковщик, почуяв верную добычу, радостно ломанулся к ним, однако внезапно дорогу ему перегородил невесть откуда нарисовавшийся охранник Сева. Оценив его внешний вид и габариты, «торговец воздухом» моментально сообразил, что с этой парочки ему ничего не обломится, и печально поплелся назад в свою рыжую будку.

– Паш, залезай, я тебя до дому подкину.

– Спасибо, пожалуй, не стоит. Накатался сегодня за целый день – не задница, а одна сплошная седалищная мозоль. Так что лучше пешочком пройдусь. Свежим воздухом подышу, пивка выпью.

– Как знаешь. Давай тогда хоть покурим на дорожку, что ли?

– Оп-паньки! Ты же раньше табачный дым на дух не переносила.

– Так раньше я и водку почти не пила. А теперь вот…

– На, держи… И что теперь? Неужели периодически уходишь в запой? – попытался пошутить Козырев.

– Пока нет. Этот этап в моей биографии, похоже, еще впереди, – отчего-то на полном серьезе ответила Полина. – А вообще, слышал, наверное, что, если зайца долго бить, можно научить курить.

– И кто ж это тебя бьет-то? Надеюсь, не Ладонин?

– Жизнь меня бьет, Паша. Банальная, можно даже сказать, дебильная фраза, но – увы. Точнее не скажешь.

– Да брось ты, Полин! Уж кому-кому, а тебе на что жаловаться?… Выпустят скоро твоего благоверного, и все у вас покатится по-прежнему. Смотаетесь вдвоем в какой-нибудь Сингапур или Гондурас, снимете стресс, вернетесь загорелые, помолодевшие. И вперед – к новым вершинам. И то сказать: пора вам за серьезные темы браться. А то как-то неудобно получается: открываю свежий рейтинг Forbes, мучительно листаю – Ладонина снова нет… Ладно-ладно, не смотри на меня так… Шучу я… Юмор у меня такой. Знаю, что дурацкий, и все равно ничего не могу с собой поделать… И вообще, знаешь, Полин, по мне, так пусть лучше уж жизнь бьет, нежели просто игнорирует или ноги о тебя вытирает. Помнишь, как нас Нестеров учил: лучше жить экстримом, чем экстерном.

– А ты здорово изменился, Паша, – чуть дрогнувшим голосом произнесла Ольховская, внимательно вглядываясь, – Я за всеми нашими заморочками как-то сразу и не сообразила, а теперь вот вижу. Окреп, возмужал, сделался рассудителен. Что, кстати сказать, далеко не всем, но конкретно тебе – идет. Опять же держишься спокойно, уверенно. Прямо зависть берет.

– Полинка, перестань меня рентгенить своими глазищами! Ни фига я не изменился. Да и с чего бы вдруг? Все такой же мрачный и угрюмый сволочуга. Не веришь – спроси у Лямки.

«Не верю, – подумалось в эту секунду Ольховской. – Вот только интересоваться этим, похоже, теперь следует вовсе не у Лямки, а у рыжеволосой девочки Кати из загадочного Управления „Р“».

– Слушай, Паш, – решилась наконец Полина. – А поехали ко мне? Вот прямо сейчас. Мы ведь с тобой уже сотню с хвостиком лет просто так не сидели на кухне. Не пили, не курили, не трепались за жизнь и прочие подобные благоглупости.

– Так ведь меня дома Иван ждет. С ужином, все дела, – опешил Козырев, будучи совершенно неподготовленным к такого рода предложению.

– И что такого? Сам поест, не маленький. В конце концов, если станет скучно, пусть соседку твою пригласит. Сам же рассказывал, как они вчера с ней зажигали. А ты все равно хотел пива попить. Так какая тебе, собственно, разница, где именно? – торопливо сыпала аргументами Ольховская.

– Поздно уже, Полин. Давай как-нибудь в следующий раз.

– Да ничего не поздно! Детское время!.. Паш, буквально на пару часов, до мостов. А потом я организую тебе служебную развозку с доставкой до самого подъезда. Ну как, поедем?… Ах да, клятвенно обещаю, что приставать к тебе с непристойными предложениями не буду, – озвучивая последний довод, Ольховская, тем не менее, была не вполне уверена, что действительно сдержит обещание.

– А как же твоя охрана? Она что, так и попрется за нами?

– Да и шут-то с ней, пусть прется.

– А у тебя не будет потом неприятностей, если Игорь узнает, что я гостил у тебя в столь поздний час?

– Паш, согласись, что это уже не твои, а исключительно мои проблемы. Да и не станет Сева ничего докладывать. В этом плане на него всегда можно положиться.

Уточняющие козыревские вопросы организационного характера недвусмысленно указывали, что он все-таки склоняется к тому, чтобы принять предложение Ольховской. Но тут в соответствии с законом жанра «мыльной оперы» у Паши засигналил мобильник, и худшие опасения Полины немедленно подтвердились.

– Да, Катюш… Ага, привет еще раз. Освободилась?… Что, все еще?… Ну, знаешь, в таком разе твой шеф никакой не капитан Смолетт, а самый натуральный Себастьян Негоро. Нельзя же так издеваться над людьми!.. Нет, вот только-только посадили на поезд… Ну да, а куда же еще? Там Лямка в гордом одиночестве, я ему наряд на кухню закатал… Хорошо… Не можно, а нужно… Я говорю: будешь заканчивать, обязательно позвони… Перестань, всё удобно… Давай, жду звонка…

Паша убрал трубку и виновато посмотрел на Ольховскую.

– Полин, извини ради бога, но тут такая фигня нарисовалась… Короче, под самый вечер Смолов загрузил Катьку срочной работой, и она, прикинь, до сих пор у себя в «конторе» парится. В общем, надо будет ее встретить, проводить. Сама знаешь, сколько ныне разной гопоты по ночам расхаживает и приключений на жопу ищет.

– Понимаю, – печально кивнула та.

– Давай как-нибудь в следующий раз посидим-покурим-потанцуем, а? Но это уже точно. Безо всяких форсов и мажоров. Лады?

– Лады, – машинально подтвердила Полина. – Да, а как же Лямка с ужином?

– «Сам поест, не маленький», – процитировал ее недавний пост Козырев, не сдержав довольной улыбки.

И вот эта самая его улыбка и довершила дело. Ольховская, не прощаясь, села в машину, втопила по газам и, чудом избежав столкновения с законопослушным троллейбусом, вырулила на площадь. При этом никак не ожидавшего от нее эдакой прыти, а потому наблюдавшего сей маневр сугубо со стороны охранника Севу едва не прихватил инфаркт.

Ну да всё обошлось. Буквально через три минуты Полина припарковалась у первого попавшегося на глаза кабачка. Через семь – опростала первую рюмку. Через двадцать – попросила боя сменить опустевший графинчик. А еще через «час десять» все тот же Сева, бережно загрузив окончательно впавшее в пьяный астрал тело хозяйки в «Тахо», аккуратно повез его в родные пенаты. Сева не был ни тонким психологом, ни глубоким въедливым аналитиком, притом что природа с лихвой наградила его целым ворохом иных, не менее полезных качеств. Но даже и ему сейчас не составило особого труда сообразить, что причиной редкого, но меткого срыва Полины Валерьевны с катушек стал тот самый парень из ментовки, с которым хозяйка сначала мотанулась в больницу к Санычу, а от него, за каким-то неведомым фигом, на вокзал.

А вот далее «соображалка» Севы решительно стопорилась. Поскольку в сравнении с хозяином, сиречь с Ладониным, парень по всем статьям максимум тянул на белую лабораторную мышь, Сева попытался было найти разумное объяснение увиденному, но ничего, кроме «все бабы дуры», на ум не шло. С тем и смирился.

Помнится, кто-то из людей вдумчивых однажды задался вопросом: «Это ж сколько нужно за день согрешить, чтобы ночью уснуть сном праведника?» Золотые, надо сказать, слова. Видимо, по этой самой причине закоренелому грешнику, на коем, что называется, клейма ставить негде, Санычу этой ночью и не спалось. Фактически полная неподвижность с до сей поры пока туманными перспективами восстановления не давала ему ни малейшего шанса согрешить. И это при том, что в сложившейся ситуации грешить следовало срочно и не по-детски жестко. Ибо обстановка во вверенном ему подразделении, вернее, в сегменте его подразделения безопасности уже давно не была близка к критической – она таковой являлась.

Все это время, буквально с первой минуты выхода из состояния анабиоза, Санычу было беспрерывно и невыносимо тошно, муторно и стыдно. Тошно и муторно – от своего убого-инвалидного положения. А стыдно – от того, что обделался дважды: по-большому и по-маленькому.

По-большому – когда проморгал двурушничество компьютерщика, позволив тем самым сдетонировать свалившимся на фирму (но в первую очередь на Игоря) напастям. А по-маленькому – буквально несколько часов назад, когда, уже будучи не в силах сдерживаться, нажал на кнопку вызова санитара, намереваясь попросить судно. Санитар, как нетрудно догадаться, явился незамедлительно. Им оказалось миловидное брюнетистое существо лет двадцати, с рвущим халатик бюстом, осиной талией и модельно-запредельными ножками. Едва глянув на нее, Саныч сразу понял, что лучше уж он сходит под себя, нежели обратится с подобной просьбой к сей лолите. Сама мысль о том, что, выслушав и снисходительно улыбнувшись в ответ, она брезгливо возьмется своими наманикюренными пальчиками за алюминиевый бортик сего интимного предмета и примется втискивать под его голые ягодицы, приводила Саныча в состояние шока. Посему он всего лишь попросил у сестрички мобильник и, когда та вышла из палаты, набрал своих и устроил им такой «полет валькирий», что уже через двадцать минут на боевое ночное дежурство заступил нейтрально-приемлемый медбрат. Правда, простыню под Санычем к тому времени все равно пришлось менять.

Самое паскудное, что четкого плана действий по адекватной ответке врагу у Саныча не было. Не было в том числе и потому, что враг до сих не был определен, а сам себя, по вполне понятным причинам, персонифицировать не спешил. Казалось бы, сегодняшний допрос Олейника должен был внести элемент ясности в общую неясную картину – дескать, расслабьтесь, ребята, работает ФСБ. Вот только есть «но»! И не одно!

Слишком уж изящная разыгрывалась комбинация. Чересчур запутанная, много- и разноходовая. К чему такие сложности, если ФСБ умеет действовать гораздо проще и при этом на порядок эффективнее? Ведь, как ни крути, основная цель – это явно Ладонин. И цель вроде как достигнута – Игоря «приземлили». Тогда на кой черт устроили весь этот беспредел на Пулковском шоссе? Зачем была нужна попытка ликвидации, если его, Саныча, вполне можно было прицепить вагончиком к головному паровозу, Ладонину? Прицепить, если не по этой, явно левацкой, эрмитажной посудине, то по другим, куда как более серьезным моментам?

Да и с самим покушением – сплошные вопросы. Серьезные мальчики из ФСБ так не поступают: ломать рулевое управление, мягко говоря, непрофессионально. К нему ведь надо еще незаметно добраться, а потом пилить, высверливать, резать. Притом что полной гарантии все равно нет – может и так случиться, а может и эдак… Гораздо эффективнее вывести из строя тормоза: залез в капот, перекусил пару трубок от тормозного цилиндра – и привет! В смысле: передай привет Богу. А еще можно эти самые трубки поджать – тогда у педали вроде как упор будет, вот только колеса ты уже хрен остановишь…

К тому же истинная мотивация жильцов Большого Дома, если это все-таки их рук дело, ссучившемуся компьютерщику, естественно, была неведома. Равно как неизвестно и настоящее имя вербовщика, представлявшегося пренебрежительно-нейтральным Иван Иванычем. По телефонам они никогда не созванивались – общались исключительно по электронной почте. Встречались, как правило, в Катькином садике, так что привязка к месту реальной работы, условно говоря, никакая. Нет, конечно, перед тем, как вывезти Олейника из города, его заставили отправить «Иванычу» письмо с просьбой об экстренной встрече. Вот только ни черта из этой затеи не вышло: ребята часа полтора проторчали под липами, кося под туристов и педиков, – не явился, гад такой, и всё тут. Теперь оставался призрачный шанс, что в ближайшее время он сбросит на почту Олейника письмо с извинениями и захочет передоговориться на другое время и место. В общем, хотели было проскочить на шару, взять за жаберцы этого слугу государева и посмотреть «какой из него Сухов», ну да не прокатило. Накрылась темка женским половым органом. И когда теперь она проявится снова – в курсе разве что мужской половой орган.

Пожалуй, единственное, что грело, – неплохую ниточку потянула Полина со своей бравой командой. Надо отдать ей должное: этот самый Смолов из Управления «Р» – довольно интересное и, похоже, весьма перспективное приобретение. Надо будет на досуге подумать, как бы его поэффективнее задействовать в будущем. Вот только для начала с настоящим бы разгрести да разобраться…

Э-эх, поделился бы нынешним вечером Паша с Санычем полученным от Серпухова эксклюзивом! Глядишь, может, тогда бы все по-иному пошло и срослось. Бойчее да задорнее. Да вот задумалось Козыреву в одинокого волка Мак-Куэйда поиграть. Но игрушки те, как известно, очень стремные. Не ровен час не той лошадью походишь – так потом заломит поясницу… В смысле – стреляные гильзы собирать.

Когда в большинстве питерских домов, особенно в новых районах, случались затяжные отключения горячей воды, Козырев всякий раз начинал ощущать один из немногих плюсов своей жизни в старой коммуналке на Лиговке, а именно – газовую колонку в ванной. Занимавшее бы половину полезной площади аналогичного помещения где-нибудь в «хрущевке», это устройство в данном случае терялось на стене, как небольшие часы с кукушкой в гостиной. Паша часто думал, что если когда-нибудь эту халупу расселят, то новый хозяин сможет поставить здесь джакузи, в котором, потренировавшись с недельку, запросто можно будет показывать некоторые парные фигуры из синхронного плавания.

Приведя себя в божеский вид, Козырев прошел на кухню, наскоро закидал в себя парочку холодных котлет, зажевал их водянисто-пресным огурцом и, подхватив из комнаты сумку со вчерашними дежурными бутербродами, поскакал на службу. Мирно сопящий на раскладушке Лямка уход хозяина дома цинично проигнорировал, отозвавшись на него исключительно скрипом старых пружин при повороте на левый бок. Курортник, блин!..

Нынешний рабочий день обещал выдаться нервным, так как сегодня заказчик собирался крепить Дохлого. И это бы еще полбеды. Однако крепить следовало с нюансами: то есть лишь после того, как Дохлый встретится с некоей связью, от которой должен получить очередную порцию товара для дальнейшего тиражирования по клубным тусам. По крайней мере – так в теории. Засим с самого утра один из «грузчиков» заступившего на пост экипажа Пасечника был откомандирован в пасущуюся неподалеку машину гласников – для координации действий наружки и опергруппы нарколовцов. Потому как, хотя и общее дело делают, да вот музыку в эфире разную слышат. А в такой ситуации самое главное, чтоб в унисон. А иначе может выйти смешно – плавали, знаем.

Учитывая, что распорядок дня представителей всей этой клубной гей-тусовки был немудрен и заранее предсказуем (до обеда спим, до 20:00 приходим в себя, а с 22:00 зажигаем на ночной презентации продвинутых), нетрудно было предположить, что основная часть работы ляжет на плечи «семь-три-седьмого». Который согласно разнарядке должен был воссоединиться с экипажем сэра Пасечника в полдень, а еще через два часа остаться перед лицом врага в сотношении сил полтора на один. В данном случае 0,5 приходились на традиционно не отличавшихся расторопностью гласников. Последние могли дать «грузчикам» сто очков вперед разве что в одном компоненте – слаженным действиям по деморализации противника. Особенно когда тот уже лежит на асфальте и с ужасом понимает, что пора начинать переживать за прическу.

Инструктаж в этот день толком проводить не стали. Какой смысл, если физиономия объекта еще накануне изучена вдоль и поперек, а поставленная задача предельно проста: дождаться контакта со связью, зафиксировать факт приема-передачи и дождаться расставания. После этого по возможности дотянуть объекта до не шибко людного места и оттуда подать команду: «Свистать всех наверх!» На этом аллеc. По большому счету, миссия хоть и непроста, но, в принципе, выполнима.

– …Давай, Паш, трогай помалу, – хмуро скомандовал Каргин, водружаясь на первую парту и, как всегда, с шумом захлопывая дверь.

– Есть трогать помалу. А куда изволите? На склад, на Есенина?

– На склад поздно. Я только что созванивался с Пасечником – они Дохлого минут пять назад как приняли и потащили.

– Что-то он рановато сегодня, – резонно заметил Хыжняк.

– Во-во. Мне эта внезапная солнечная активность тоже не нравится. Хотя, с другой стороны, раньше начали – есть шанс, что, может, раньше и закончим. Под венец – всему делу конец.

– Эдуард Васильевич, я вот все хотел у вас спросить: формулировка «на контроле в МВД», она что означает? – вклинился в разговор Балтика-три.

– А тебе, типа, небезразлично? Волнительно на душе делается от сих скупых, но емких слов?

– Просто интересно. Может, при таких раскладах у нас какие-то особые полномочия? – не сдавался Леня.

– Ага, особые. Полные. Мочи. И я. Блин, Балтика, ты сам-то себя слышишь? Какие тебе полномочия особые? Лицензию на отстрел из рогатки, что ли? Запомни раз и навсегда: мы – коты помойные, нам рогаток не полагается. Ты научись с одной фотомоделью образца одна тыща девятьсот когда-бабушка-родилась года обходиться и в этом дерьме не захлебнуться. А в тихих коридорах министерства убийц ловить и макака сможет… Хотя злодеев на мраморных маршах не увидишь… Все у нас, здесь… В жопе.

– Бригадир, так куда ехать-то? – уточнил Козырев.

– Пашк, ну что ты мне мозг грызешь? Откуда я знаю?! Сам ведь слышал – объект безлошадный, – чересчур эмоционально среагировал Каргин. – А я вам не Чунга-Ванга, чтобы предвидеть, какой вид транспорта в эту пору суток предпочитает конченый гондон по кличке Дохлый! Пятый, третий или на своих двоих?! Газуй куда-нибудь к перекрестку семи дорог – не под родными же окнами стоять-отсвечивать! Где-нить прижмемся, покурим да подывымось.

Всё, более вопросов к начальству не имелось. Ибо с этой секунды сделалось окончательно ясно, что оно, начальство, сегодня не в духе. К механику и грузчикам «семь-три-седьмого» одновременно пришло осознание допущенной в диагностике ошибки. Нынешнюю мрачную решимость лица бригадира, энергичный всплеск тела которого сильно напоминал шестиметровое полотно «Последнее напутствие раненого политрука бойцам перед атакой отборной танковой дивизии СС „Викинг“», они по наивности связали с серьезностью поставленной перед экипажем задачи. А на самом деле все объяснялось банально: «У Маськи депрессия». Так что Козырев послушно нажал на газ и молча тронулся с места строго по азимуту «куда глаза глядят», при этом слегка забирая чуть влево – поближе к Неве. Как ни крути, но возможностей для внезапного, потребуйся таковой, маневра на набережных все же поболее будет. При условии «непроверяйки» на кармане, естественно.

А Эдик Каргин действительно сейчас пребывал не в самом лучшем расположении духа. А ведь как хорошо все начиналось вчера!.. Вечером, после рабочего совещания бригадиров, все начальство отделов, прописанных на «кукушке», выдвинулось на Центр – обсуждать планов громадьё. Вдохнув аромат столь редкой воли, Эдик и Пасечник перебрались на уровень ниже и, якобы случайно, попали в отдел установки на день рождения к Марине Станиславовне Семченко. Марина была начальником сектора и в теле. Она ярко красилась, но при этом не выглядела вульгарно. Чем, собственно, давно сразила не кобелирующую, но влюбчивую натуру Каргина. Судьба у Семченко была не из простых – вот уже несколько лет она росла без мужа. Проживала она вместе со свекровью и ребенком, а посему любовью вынуждена была заниматься у себя в кабинете. Что? Аморально? А вы давно мужиков со свободными квартирами видели? Да?! Тогда адресочек черканите.

Настроение у собравшихся было отличное. Уже через пару часов Пасечник, всосав очередной стакан, гоголем пританцовывал по кабинету и взахлеб горланил:

Коллега Марины – Кристина, словно выпорхнув из довоенных фильмов, осветила прокуренный кабинет улыбкой и дуэтом пошла с Пасечником, постукивая растоптанными туфлями:

Пели от души – Розенбауму понравилось бы. Откуда взялась гитара, кстати сказать, до сих пор непонятно. Зато куда она делась после – приблизительно ясно. Этим видавшим виды инструментом Каргин лихо звезданул Диму Климова из дежурки, когда тот, резонно опасаясь за противопожарное состояние вверенного ему помещения, ворвался в кабинет и попытался сделать гуляющим замечание относительно курения и стряхивания пепла в специально выдвинутый для этих целей ящик рабочего стола. И хотя эффект испанского воротничка достигнут не был, образовавшаяся в инструменте пробоина напрочь лишила его всех, даже барабанно-ударных акустических свойств.

Вечер закончился удачно, примерно в два часа ночи. Последними, заметно пошатываясь, уходили Эдик и Семченко. Незадолго до этого они целовались. Причем поначалу Каргину доставлял дикое неудобство приготовленный к завтрашнему объезду баул с подготовленными к сдаче делами, оказавшийся у спинки дивана. Но потом ничего, кто-то из них (не то баул, не то сам Эдик) притёрся.

А вот утро, к сожалению, выдалось не только седым и туманным, но и конфликтным. Сначала Каргину закатила истерику его благоверная. Пытаясь растормошить закатывающее богатырские рулады и явно опаздывающее на службу мужнее тело, в месте плавного перетекания оного в источник храпа супруга обнаружила подернувшийся багрянцем засос. Дальнейшие подробности немедленно последовавшей вслед за этим семейной разборки, пожалуй, можно опустить. Ибо история сия в банальности своей отнюдь не нова. А уже по приходе, вернее, спасительному бегству Эдика в «контору», выяснилось, что музыкальный инструмент, который нынешней ночью он опрометчиво привел в негодность, принадлежал самому начальнику отдела установки. Тот давно слыл большим поклонником бардовской песни и даже ежегодно посещал Грушинский фестиваль. Так что просчитать предстоящую реакцию на потерю шестиструнной подруги было делом не сложным. В общем, крылья сложили прокладки – их кончен полет…

– Паша, будь человеком – смени волну! – поморщился Каргин. От всех этих событий на душе и так было тягуче-блевотно, так еще и пойманная Козыревым FM-волна взялась окуривать салон елейным митяевским «как здорово, что все мы здесь сегодня собрались». В очередной раз напомнив про загубленный «изгиб гитары желтой». – А еще лучше – выруби на фиг. Позже поколбасимся. Когда Дохлого примем.

Козырев демонстративно молча выключил радио. Оставили при себе свои комментарии и сидевшие на задней парте грузчики. «Ишь ты, никак мы обиделись? – недовольно подумал Эдик, – Такие все, блин, стали утонченно-манерные! И голоса-то на них не повысь, сразу начинают трясти своим оскорбленным достоинством… Да и хрен-то с вами. Мне на ваше презрение насрать и розами засыпать… Вот сейчас приедем на точку, ужо вы у меня побегаете! Вот нарочно сегодня даже из машины вылезать не стану – крутитесь как хотите. Лажанетесь перед заказчиком – ваши проблемы. И пусть меня потом на коврах дрючат. Зато лично вас я отымею в значительно менее комфортных… да что там – прямо-таки в антисанитарных условиях! В позе „Хромой бедуин, собирающий трюфели!“»

Через некоторое время, не удовлетворившись одной лишь предположительно-виртуальной местью, Каргин вполоборота повернулся к молодым и язвительно произнес:

– Довожу до общего сведения: с этой получки каждый из вас сдает по семьдесят пять рублей. Деньги сдавать мне лично. Возражения, претензии и пожелания – к руководству отдела. Всем ясно?

– На что на этот раз? – первым не выдержал игру в «молчанку» Козырев.

– В Ставке провалили очередную кампанию по очередной полугодовой подписке на «Милицейские ведомости».

– А мы здесь с какого?… Мы же – негласные. Нам эту газету не то что выписывать – листать запрещено.

– А тебя никто и не заставляет ее листать. Вернее – если есть такое желание, по вторникам и четвергам, – после рабочей смены, можешь посещать избу-читальню, где наш замполит еженедельно и вдумчиво обновляет подшивку. И не только «Ведомостей». Никто не запрещает даже конспектировать и делать выписки. Но! Сугубо в прошитую и скрепленную мастичной печатью рабочую тетрадь.

– Делать мне больше нечего…

– Не хочешь – не надо. Тем более что в данной ситуации от нас требуется только одно – бабки сдать. Потому как подписка платная, из внебюджетных средств, а несознательные в очередь, как раньше не стояли, так и теперь чего-то не спешат вставать. Исходя из этого, дабы по стат-отчетам вытянуть кривую читающих, руководством Главка принято типичное корпоративно-силовое решение: обязать каждых трех сотрудников подписаться на один экземпляр. Соответственно, в нашем случае – один экземпляр на экипаж. Указание растиражировано порайонно и поструктурно, об исполнении докладывается понедельно.

– А если?…

– В случае «а если?» с непокорными вопросы на местах решают бесцеремонно, – пояснил Эдик. – И вообще: какое может «а если?», когда все милиционеры питерского ГУВД, с воодушевлением восприняв эту весть, уже сбиваются в тройки и скидываются по 75 рублей с носа, исходя из требуемой суммы – 225 рублей за единицу СМИ?! Так как милиционеров много, а каждый, под страхом воодушевления руководства, колхозно выделил 75 рэ, нетрудно догадаться, что бюджет сэкономил бешеные деньги.

– Идиотизм какой-то! – пробурчал Балтика. – Вот так вот, за здорово живешь, возьми и выложи… сколько ж это получается?., ну да… три банки «семерки» или целых четыре «тройки». Интересно, кто вообще придумал этот бред?

– Как-то странно, профессор, что вы называете серьезнейшее идеологическое мероприятие бредом. Да еще и смеете оценивать его в «пивном эквиваленте»… В Москву, в столицу нашей Родины, со всей России, в том числе из Санкт-Петербурга, идут отчеты о массовом оптимизме сержантов, прапорщиков и офицеров. Статистика должна показать министерству, что… Сейчас, минуточку, – Эдик достал из кармана рабочий блокнот, – вот, специально для вас на совещании записал:

Ну, каково?

– Сильно. Особенно в части струнных оркестров, – оценил Паша. – Может, и нам на скорую руку квартет смастырить? Чур, я буду косолапый мишка!

– А я, по-твоему, выходит, обезьяна? – с вызовом спросил Каргин, невольно поспешив застолбить единственную «козлу» и «ослу» альтернативу.

– Лично мне почему-то кажется, что такие порядки только в нашем богоугодном заведении. Относительно опустошения карманов своих сотрудников, – пропустил мимо ушей интонацию бригадира Козырев. – Наверняка у гласников для таких случаев находятся некие внутренние резервы.

– Ясен перец! Более того, до меня дошли слухи, что в Главке какие-то позорные несколько тысяч отщепенцев из горрайорганов пытались саботировать плановую подписку. В конце концов руководители отделов некоторых оперативных подразделений Главка замучились бодаться со своими подчиненными и стали выделять эти самые 225 рублей из «девятой» статьи. А денежки, понятно, списали на кормление понятых и оплату всесокрушающей агентуры.

– Жутко нарушая тем самым незыблемые правила приказа 0030, – уточнил Паша.

– Во-во. А в строевых подразделениях управления, равно как и в отделах милиции, насколько мне известно, подписку дотируют, как правило, мелкие лавочники из мигрантов. Но, Паш, согласись: где мы – а где мигранты?! Увы, но только такие, как мы, лохи платят все налохи…

– «Семь-три-седьмой», ответьте «семь-три-второму», – грянула станция, напоминая тем самым, что рабочий день все же имеет место быть. – У нас посадочка, пятым транспортом, «Удельная». Вашему бригадиру связаться с нашим бригадиром. Как поняли?

– Понял вас, – откликнулся Козырев, притормаживая и прижимаясь к обочине. – Сейчас свяжется.

Через полминуты первая парта «семь-три-седьмого» в полном составе с головой ушла в мобильную связь. Эдик интересовался самочувствием Пасечника, попутно уточняя складывающуюся оперативную обстановку, а Козырев принимал неожиданно нарисовавшийся входящий звонок от Катерины:

– Да, привет… Я тоже… Ничего, говори… ЧТО?!!! А ты уверена? В смысле – это точно?… Ну, извини-извини, глупость сказал… А шут его знает! Мы же вот только-только, с двенадцати заступили… Хорошо, попробую связаться. Может, они там с Полиной чего и надумают… Слушай, а Смолов в курсе?… Понял. Все, спасибо, Катюш. Ты – умница… Помню-помню… Конечно, обязательно перезвоню. Пока.

Эдик продолжал трепаться по телефону – сейчас он пытался выяснить, сколько примерно может стоить починка гитары. Козырев слегка потянул его за рукав и глазами показал на магазин через дорогу: дескать, командир, пока суть да дело, я мухой за сигаретами сгоняю. И, получив добро, вылез из машины. На самом деле, курева у него было предостаточно. Просто Паше не хотелось светить перед ребятами свой разговор с Лямкой.

– Надеюсь, не разбудил?

– Да ты что, Паш?! Я уже минут сорок как поднялся.

– Ох, ты, смотрю, совсем себя не щадишь, похвально. Слушай, тут такое дело. Мне только что звонила Катя – она на работе зафиксировала очередной звонок с трубки Дортюка-Линчевского в Эрмитаж… Звонок был примерно с час назад. Продолжительность – три с половиной минуты. Если точнее – 3:42.

– Ни фига себе! А какой отдел?

– Ну какой? Тот самый. Рукописный.

– А о чем они говорили, Катя случайно не в курсе?

– Блин, Лямка, кончай тупить! Она же не Мата Хари! И на том спасибо, что умудряется оперативно биллинги соединений отсматривать. Если, не дай бог, тема всплывет – сам знаешь: ни ей, ни Смолову мало не покажется…

– Это точно, – вздохнул Лямка, автоматически примеряя ситуацию на себя. Немедленно возникшая в мозгу картинка выглядела, мягко говоря, апокалиптично. – Паш, и чего теперь с этим делать будем?

– Кабы я знал! По уму, неплохо бы этого вашего Анненского сегодня на выходе из Эрмитажа принять да малость потаскать. Вдруг они ему встречу назначили? Могли бы тогда сразу двух зайцев срубить: и связь для дальнейшей доказухи зафотографировать, и попробовать, чем черт не шутит, проследить, где эти парни по ночам кантуются. Если бы удалось найти их лежбище, то, считай, дело в шляпе. Сливаем инфу Санычу, и тот со своей бандой организует локальную войсковую операцию по захвату языка. Вернее, двух языков. Вот только…

– Класс! Слушай, так давай мы с Полинкой как раз этим и займемся. Выставимся с ней у Эрмитажа, где-нить на воде, попасемся туда-сюда. А когда работу закончишь, настроечку скинем, и ты к нам на хвост упадешь.

– А справитесь? Не срубят вас? – засомневался Козырев. – Допустим, эрмитажный-то хрюн вряд ли. А вот та сладкая парочка… Мы же о них ничего не знаем. А вдруг там те еще подарки природы? Наваляют вам почем зря.

– Не боись, справимся. У меня давно руки по штурвалу тоскуют, так что сделаем в лучшем виде. К тому же ты сам говорил, что Полинка все равно без крыши по городу никуда. Так что будем тянуть объекта под надежной охраной.

– Ну-ну, попробуйте. Коли есть еще ягоды в ягодицах, – без особого энтузиазма согласился Паша, подумав: «Н-да, если в движении за ними будет постоянно волочиться серебристый „Тахо“, маханут стопудово».

С улицы нетерпеливо взвизгнул ревун «семь-три-седьмого» – гриппозный тембр своего клаксона Козырев узнал бы из тысячи подобных. Пришлось закругляться – похоже, бригадир начинал нервничать.

– Все, Вань, мне пора. Давайте, определяйтесь с Полиной самостоятельно. Если выставитесь, примете и потянете – ради бога, аккуратнее. И без фанатизма. В смысле, без подвигов. Родина и так вас не забудет.

– Насчет Родины не знаю. Здесь ничего не могу сказать, – хохотнул Лямка. – Главное, чтобы Ладонин не забыл. Когда вся эта бодяга закончится.

– Что закончится – не сомневаюсь. Знать бы только чем?

– Как это чем? Полной и безоговорочной победой над врагом.

– Оптимизм – последнее прибежище раздолбая.

– Чего? Не слышу!

– Я говорю, удачи вам. И обязательно отзванивайтесь.

– Само собой…

«А ведь действительно: это ж какое, как минимум футбольное, поле должен будет накрыть нам Ладонин в случае своего чудесного возвращения из мира иного», – подумал Паша, выходя из магазина. Хотя на самом деле лично для него лучшей наградой за посильное участие во всей этой истории стало бы просто осознание самого факта, что «бодяга закончилась». Козырев вдруг поймал себя на мысли, что ему, в отличие от Лямки, совершенно непринципиально, с каким счетом, а главное, в чью пользу завершится эта игра. Лишь бы штык в землю да на печь, под бок к любимой. Такая вот крамола, даже стыдно кому признаться.

Ну да ладно: Бог не фраер, а Игорь Ладонин все равно не слышит.

А Ладонин в данную минуту действительно никак не мог слышать Пашу. Даже если бы, к примеру, обладал способностью читать мысли на расстоянии. Просто как раз сейчас он прислушивался к словам совершенно другого, сидящего напротив него человека. А человеком этим, между прочим, был не кто иной, как начальник отдела заказных убийств УУР Максим Есаулов. Вот уже второй час между ними продолжался весьма интригующий и содержательный… Нет, не допрос, а, скорее, диспут.

Формально Есаулову требовалось всего лишь опросить Игоря в рамках дела об убийстве ладонинского адвоката, которое предсказуемо свалили на их отдел. Плюс, если повезет, попытаться прокачать его на предмет тайного знания о Ребусе и его команде. На беседу в «Кресты» Есаулов подорвался лично, так как давно хотел встретиться с этим незаурядным во всех отношениях бизнесменом со столь мутным прошлым, а в настоящий момент с весьма непредсказуемым будущим. Когда еще предоставится такая возможность? Тем более, что если в прошлом году любовница Ладонина имела законное право уклониться от встречи с Максимом, то сегодня у ее избранника таких шансов не имелось даже теоретически.

В просторном, никогда не знавшем ремонта помещении стояли целый стол, три стула, сейф и когда-то белое пластмассовое ведро с бумажными помоями. Правда, один стул лежал, поскольку был разломан. При этом одна ножка была буквально расщеплена, словно бы ею готовились растапливать буржуйку.

– …Ты о чем думаешь?! – начинал злиться Максим. – Че я тут надрываюсь-то ради тебя?!

– Мне ответить? – улыбнулся серьезной взрослой улыбкой Ладонин. Была в ней некая предсказуемость будущего, сознательность и еще раз взрослость.

– Не надо, – грамотно парировал спрашивающий и решил изменить тактику: – Значит, так. Объясняю еще раз…

– А ты во мне увидел того, кому объяснять надо? – удивился Ладонин. – Слушай, а хочешь, я тебе одну маленькую картинку нарисую?

Вопрос был риторический, поэтому Есаулов промолчал, а Игорь, соответственно, продолжил:

– Как-то раз трепался я с одной женщиной. Гоню ей, помимо прочего, что брат мой, Ладога, ранее имел пятна в биографии, судимость и розыск. Смотрю, как отреагирует. Для чего – это сейчас неважно. А она мне говорит: так что же он сам в милицию не пришел, коль его разыскивали?! Представляешь?! У нее в голове модель: если власть спрашивает, то надо говорить правду! Я так опешил, что потом на всю жизнь ее запомнил. Потом долго думал о ней. Вернее, о ее словах. Ведь она хороший человек? Да?

Опер пожал плечами, обозначая, что этой информации для него недостаточно.

– А потом до меня дошло: она и есть народ! И не наш народ, а народ вообще! Слушай! Я ведь как ее представил? Она была бабой! Обыкновенной бабой и будущей теткой. Только вместо авоськи у нее была тонкая продолговатая сумка из «Невского Паласа» за триста евро!

– Невелико открытие для этих стен, – скучновато парировал опер.

– Ну… Стены эти кровью, как в контрразведке, не испачканы… – Ладонина слегка задел тон оппонента.

– Отчего же, испачканы, – спокойно возразил Есаулов, привстал и прикрыл дверцу стенного шкафа: за дверцей были видны капли. Вернее, такой цвет бывает только у крови. Дверца вновь открылась и заслонила пятнышки на до неприличия выцветших обоях.

Все это очень походило на принципиальный теософский спор, в котором Ладонин пытался ярко раскрыть взгляд оперативника, а тот в ответ парировал и возражал: мол, видали – перевидали. И вообще – щас «веки подниму»!

Ладонин разогнался и решил докончить тему:

– Есть у нас такое словечко – «лох».

– Этим словечком каждый день по телевидению козыряют, – недовольно бросил опер.

– А это не красит ведущих. Так как этимология слова «лох» берет корни в слове «люд», то есть мужик. То есть «лох» – часть самого что ни на есть народа. Так вот, возвращаясь к своей давней собеседнице: она и есть баба. То есть тот самый лох, который боится власти, – закончил Ладонин и недобро добавил: – Увы-увы, как это ни прискорбно…

– А что это тебя так взволновало? – спросил опер.

– Просто хотел объяснить позицию.

– А ты – не народ?

– Наверное.

– А я?

Ладонин отвернулся, демонстративно давая Есаулову возможность решать самому.

Рассуждение о народе показалось Максиму спорным, но глубоким. В иной раз он и сам с удовольствием поболтал бы на эту тему. Вот только не сейчас, на исходе второго часа их непростой беседы.

– Да ты, как я погляжу, романтик…

– Так без романтики один сплошной документальный хоум-видео.

– Но ведь ты не сидел?

– Не попрекай – некрасиво. Все там будем.

В общем, беседа не складывалась.

– Слушай, я ведь тоже могу сыграть… Ужасное в законном, – невидимо огрызнулся опер.

– А ты себя сейчас не настроишь на «рэ».

– Ну тебя, – с этими словами Есаулов кинул скомканный бумажный снежок с загодя заготовленными вопросами «интервью» в сторону урны. Даже если бы он попал в нее, ничего бы не изменилось: из урны торчало столько, что на полу валялось еще больше. И от осознания этого Максим почему-то вдруг сорвался:

– Дура! Тебе за одну только посудину эту эрмитажную такое грозит! – Оперативник не хотел делать больно собеседнику и прикрикнул, скорее, от души.

– Вовсе мне ничего не грозит! – отомстил ему безразличием Ладонин.

– Да что ты?! – вздернул локтем Есаулов.

Да вздернул так, что задел дешевые белые жалюзи, кои давненько не поднимались. В данном случае давненько – это примерно с год, отчего на них серел толстый жирный налет пыли и сигаретной гари. Ближайший конец сорвался из-под потолка и с неприятным металлическим шелестом хлестанул Ладонина ровно по голове.

Полежав на ней с полсекунды, жалюзи отпрыгнуло с хрустом к подоконнику.

– «Грозит» – это перспектива. А я приплымши. – Ладонин устало глянул на потолок, с которого медленно осыпались снежинки известки. Как ни странно, но их обоих падение занавеса ничуть не удивило. Ведь для тех, кто знает, как устроены сыскные номера, это было даже гармонично. В общем, ни Ладонин, ни Есаулов не стали придавать значения сему факту. Кто теперь может сказать: упало ли жалюзи само по себе или это таким образом распахнулся занавес к началу третьего акта их антрепризы?

– Хорошо, отматываем пленку и заводим по новой, – вздохнул Максим. – Вопрос номер сто двадцать какой-то там: известен ли вам человек по фамилии Дорофеев?

– М-да, медведь, он, в принципе, тоже костоправ. Одна беда – самоучка, – не удержавшись, хмыкнул Ладонин…

Дохлого закрепили профессионально, относительно быстро и не без изящества. Самое примечательное, что изящество это состоялось во многом благодаря Стрепетову. Бескрайние теоретические познания которого в области «пивоведения» в кои-то веки принесли экипажу практическую пользу.

Отправив за объектом под землю двоих своих «грузчиков», Пасечник остался в гордом одиночестве, так как третий его боец в данный момент работал ретранслятором, в машине заказчика. Ситуация осложнялась тем, что за каких-то полчаса электропоездом с «Удельной» запросто можно добраться в любой конец города. А вот совершить подобный маневр по земле в дневное время суток представлялось делом фактически нереальным. Исходя из этого, Пасечник с механиком, дабы не потерять связь с «грузчиками», двинулись по маршруту, строго дублирующему последовательность проезжаемых подземных станций. А находящийся гораздо ближе к центру города «семь-три-седьмой» в качестве первоначального ориентира избрал станцию метро «Невский проспект» – первый на пути Дохлого пересадочный узел.

Следует заметить, что буквально две недели назад ребята из «семь-три-второго» экипажа сильно лажанулись. Причем именно в подземке. Правда, тогда им достался слишком уж гнусный объект – нынешнему тинейджеру не чета. Подозреваемый в совершении убийства, он постоянно перемещался пятками вперед, был необычайно нервозен, подозрителен и вертляв. Словом, в его поведении наблюдались все признаки того, что подозрение имеет под собой очень серьезные основания. В итоге на «Чкаловской» объект затянул всю смену на идущий вниз эскалатор. Здесь, проехав примерно треть пути и неожиданно ухватившись за фонарь, он перескочил на встречный эскалатор и спокойно уехал наверх. Повторять вслед за ним подобный трюк означало окончательно и бесповоротно расшибиться. И пока наши, расталкивая народ, пытались организовать подобие как бы не явной, но погони и выбирались обратно на землю, его уже и след простыл. Тем более что и механик в этот момент, как назло, «на секундочку» отошел за пирожками и отчаянных воплей грузчиков не слышал. Ну да что с него возьмешь? Как говорится: не в пирожках мясо.

Поэтому сегодня, замаливая старые грехи, «грузчики» Пасечника старались работать предельно собранно. Но без накладок все равно не обошлось. До «Сенной площади» Дохлого сопроводили безо всяких проблем, а вот при переходе на «Садовую» случился конфуз: один из парней замешкался и сдуру сунулся в людской поток, медленно движущийся к единственному работающему пересадочному эскалатору. А вот Дохлый предпочел не мять в толпе бока и спустился по простаивающей рядом лестнице на своих двоих. Так что в закрывающиеся двери поезда вслед за ним успел протиснуться лишь один боец невидимого фронта – Толик Кехман, с которым, кстати сказать, Хыжняк в свое время сидел за одной партой в учебном центре ОПП. Соответственно, второй «грузчик», выражаясь языком спортивных комментаторов, безнадежно отстал.

Выйдя вместе с Дохлым на следующей станции, Толик, чуть отпустив объекта, принялся сканировать эфир в поисках экипажа Каргина. Рассчитывать на своих в данную минуту не приходилось – согласно последней полученной настроечки, его оперативный транспорт, как и машина заказчиков, плотно стояли на Пироговской набережной на подступах к Литейному мосту.

– «Семь-три-седьмой», ответьте грузчику «семь-три-второго». Вы меня слышите?

– Слышим-слышим. Не ори, как оглашенный, – недовольно отозвался Эдик. – Где обретаетесь?

– «Достоевская», с грузом. Собираемся подниматься, – радостно заверещал Кехман, у которого прямо гора с плеч свалилась. Тащить объекта в одиночку, да еще и без связи, согласитесь, радости мало. Закон наружки – один в поле много не навоюет. Впрочем, нюансы имели место быть.

– Дай на всякий случай экипировочку.

– Синий низ, черный верх. Короткий рукав. Спортивная сумка. Та же, что и вчера.

– Понято. На выходе увидишь одноклассника – передашь ему груз, а сам двинешься к Федору Михайловичу. Там мы тебя встретим. Уяснил?

– Ага. А кто такой Федор Михайлович?

– Твою мать! Писатель это, Достоевский фамилия. Слыхал?

– Конечно.

– Вот к его памятнику и рули. Теперь все понятно?

– Теперь все.

– Ну слава Аллаху!..

Благополучно передав Хыжняку порядком осточертевший груз, Толик облегченно выдохнул и направился к памятнику. Где, разминая конечности, его уже поджидали Каргин и Стрепетов. На этом пятачке всегда тусовалась-крутилась пропасть народа, так что лучшего места для естественной привязки к местности и не придумаешь.

Встреча на Эльбе состоялась в деловой, но без не вполне уместного в данной ситуации пафоса, обстановке.

– Ну здорово! – протянул руку Эдик. – А где ваш второй?

– На «Садовой» открепился. Я ему эсэмэску скинул, скоро должен подтянуться.

– Бывает. Не маханули – это уже радует.

– Случайно не знаете, где сейчас наш бригадир?

– Отчего же. Только что созванивались – все никак мост переехать не могут. А я ведь предупреждал, что через острова всяко быстрее получилось бы.

– А Дохлый?

– Да вроде как стояночка у него. Вон, под решеткой у собора, меж коробейников и бомжей. Похоже, поджидает кого-то… Да не крути ты шеей, как та жирафа. И вообще, лучше тебе здесь не отсвечивать. У нас в Кузнечном переулке машина, давай, дуй туда. Отдохни малёха, пока мы здесь сориентируемся, что да как.

– Мне бы отлить для начала. Ссать хочу – сил нет. Еле дотянул до вас. Уже думал, если Дохлый в какое-нибудь Купчино подорвется, то всё – или брошу к чертовой матери, или в штаны.

– Второй вариант предпочтительней.

– А как же «пусть лучше сдохнет совесть, чем лопнет мочевой пузырь»?

– Не тот случай. Кстати, вон видишь вывеску? «Ковчег»? Похоже, кафешка какая-то. Сбегай туда, облегчись.

– Там сортир только для посетителей. Если просто с улицы заходишь, надо десятку за ключ платить, – с видом знатока-краеведа пояснил Стрепетов.

– Да черт с ним, с чириком, – махнул рукой Кехман и засеменил в кафешку.

– Только будь на связи, – бросил вдогонку Эдик, после чего с легкой укоризной глянул на своего подчиненного: – А остались еще в этом городе питейные заведения, о существовании которых тебе не известно?

– Думаю, что есть, – едва ли не с сожалением ответил Стрепетов и тут же поспешил как бы оправдаться: – Да я в этом «Ковчеге» и был-то всего один раз. Здесь «Василеостровское» наливают, нефильтрованное и темное. А я его не очень. Я люблю…

– Знаем-знаем, – замахал руками бригадир, – Дальше можешь не продолжать. Твои истории про «тройку, семерку и туз» я больше слышать не могу.

– А что, разве новый сорт выпустили?

– Не понял?

– Вы же сами сейчас сказали – «Туз». «Тройку» я, сами знаете как люблю. «Семерку» – само собой. А вот «Туза»… А может, вы с «Кулером» перепутали?

– Стрепетов, я тебя сейчас просто придушу. Вот честное слово! – взвился Каргин. – Знаешь, у меня иногда складывается ощущение, что пивоваренная компания «Балтика» намеренно заслала тебя в наше славное геройское управление. В качестве специально обученного Чебурашки.

– Почему сразу Чебурашки? – обиделся Ленька. Ему показалось, что бригадир прозрачно намекает на его и вправду слегка оттопыренные уши.

– Да потому что тот в своем магазине апельсины рекламировал. А ты – пиво, причем в масштабах целого управления. Из-за тебя надо мной уже на общештабных сходках глумятся. Типа, космонавты из «семь-три-седьмого» экипажа раскатали ящик «Балтики» и потом всю ночь бегали в открытый космос.

– Ну что я могу поделать? – виновато развел руками Стрепетов. – Если я на самом деле просто очень люблю «Балтику-три».

– Ба-алин! За что ж мне такое наказание Господне?! В других экипажах – «грузчики» как «грузчики», нормальные парни. А у меня – ходящий, бубнящий 25-й кадр.

В этот момент под футболкой бригадира зашипела скрытоносимая станция и голосом Хыжняка взволнованно сообщила, что Дохлый встретился со связью.

Бригадир и «грузчик» синхронно повернули головы и всмотрелись – действительно, к объекту подрулил какой-то мужик, и сейчас они о чем-то оживленно беседовали. Вместо прогнозируемых пакета или сумки, в руках у связи была лишь банка.

– Я, конечно, могу показаться пристрастным занудой, но пиво этот мужик пьет правильное.

– Балтика, заткнись! – рявкнул Каргин. – «Семь-девятый», Юра, ты квитанцию выписал?

– Обижаете. Само собой.

– Смотри там, повнимательнее. Конверты, коробочки, сверточки, любая мелочь – фиксируем всё. Если есть такая возможность, попробуй встать поближе. Как понял меня?

– Понял вас. Постараюсь.

Прошло минут пять. Уже вернулся из сортира облегченно-сияющий Кехман, уже воссоединился с «семь-три-седьмым» заплутавший в метро «грузчик» Пасечника, а эти двое продолжали общаться и ничто в их телодвижениях даже отдаленно не походило на «сдал-принял».

– Чего он его столько времени цедит? – вырвалось у Стрепетова.

– Кого? – не врубился Эдик.

– Да пиво. Сосет банку, как телок мамку. Оно же греется.

– Блядь, Балтика, иди ты уже отсюда, а! Сядь в машину к Козыреву и не отсвечивай. Задрал уже со своим пивом!

– Смотри, Эдуард Васильевич, похоже, прощаются, – отчего-то перешел на шепот Кехман, хотя расстояние до объекта было метров сто, если не больше.

В самом деле: мужик, наконец домучив свое пиво, отставил пустую банку на бетонный парапет, протянул руку Дохлому, после чего, развернувшись, двинулся к пешеходному переходу через Владимирский.

– Юра! – запросил Каргин. – Ну что? Заметил что-нибудь?

– Да вроде пусто. Никто никому ничего не передавал. Если только в ладони, через рукопожатие.

– Вряд ли. Сколько таблеток в ладони уместится? Одна, две. Ну три. Нет, что-то здесь некругло получается. Короче, давай сейчас потихонечку за Дохлым, а Балтика-три его у тебя подхватит. Есть контакт?

– Понял. Контакт есть.

Тем временем Дохлый немного постоял на месте, словно желая убедиться в том, что связь благополучно перейдет дорогу, после чего подмахнул оставленную пивную банку, небрежно сунул ее в сумку и двинулся в сторону Невского.

– Вот ведь жлобяра какой! Мог бы посудину бомжам оставить, при его-то доходах, – заметил Кехман.

– Идиот, намочит ведь сумку, – прокомментировал неугомонный Балтика-три.

– Ты это о чем? – насторожился Эдик.

– Так банку-то сначала надо было стряхнуть. С баночным пивом оно ведь как – сколько ни допивай, а все равно на донышке немного остается. Вот я и говорю…

– Ч-черт, Балтика, да ты гений! – взорвался вдруг Эдик и восторженно шарахнул Стрепетова по плечу.

– Чего?

– Все правильно. Потому он банку, как ты говоришь, и сосал. Он не пиво пил, а процесс имитировал. А банка – контейнер.

– Чего банка?

– «Колеса» в ней. Все, народ, по коням… Механик «семь-три-семь».

– Слушаю, – немедленно отозвался Козырев.

– Срочно подбирай нас на площади. Да, и запроси настроечку Пасечника. Передай, что груз потяжелел, сейчас в движении по Владимирскому вверх… Ну а вы, бойцы, чего стоите? Пошла писать губерния.

– А ведь я всегда говорил, что пиво – это от слова «пить», – самодовольно улыбнулся Балтика-три.

– Не надо песен! Это не ты, а братья Стругацкие говорили. Но все равно, Ленька, сегодня ты молодца. Что есть, то есть. Если без приключений Дохлого закрепим, вернемся в «контору», я тебе самолично пива куплю.

– Но только не абы какое, а чтоб…

– Да знаю я, знаю. «Балтику-три».

Глава шестая

Без пятнадцати четыре на запястьях Дохлого эффектно защелкнулись наручники. Даже мяукнуть не успел. Как и предполагал бригадир, пивная банка оказалась контейнером, в котором навскидку оказалось сотни три таблеток с выдавленным на поверхности характерным плейбоистым зайчиком. «Баста, карапузики, кончилися танцы!»

Не менее приятственным оказался и тот факт, что руководство отдела, на связь с коим вышел Каргин, не только поблагодарило экипажи за отлично выполненную работу, но и благосклонно разрешило «семь-три-седьмому» возвращаться на базу. Учитывая, что к тому времени «грузчики» отпахали лишь половину смены и вправе были ожидать переброса на новую точку, иначе как подарком судьбы такое начальственное решение и не назовешь. Однако по приезде в «контору» выяснилось, что подарок этот с двойным дном. Дело в том, что в графике культурно-массовых мероприятий отдела на восемнадцать нуль-нуль были запланированы очередные слушания суда офицерской чести. Вот экипажи Каргина и Пасечника в полном составе туда и вписали – не столько культуры, сколь исключительно массовости ради. И если кто-то скажет, что такая подлянка есть всего лишь одна из своеобразных форм поощрения нелегкого «грузчицкого» труда, то… незамедлительно получит в бубен.

Кстати, по приезде в «контору» Пашу ожидал еще один неприятный сюрприз. Дежурный, ссылаясь на распоряжение начальника отдела, потребовал сдать ксиву, которая вот уже полгода как была у Козырева на постоянном ношении. Дежурный пытался успокоить, уверяя, что сие есть мера не карательная, а исключительно временная, связанная с недавней утерей ксивы у соседей. Но Паша прекрасно знал, что нет в их работе ничего более постоянного, как декларативно-временное. Отдавать ксиву было безумно жалко. Не то чтобы вне службы он как-то активно пользовался прилагающимися к ней привилегиями. Просто ксива на кармане, все равно как сберкнижка Промокашке, «сердце грела».

Поскольку после всех положенных сдач-отписок у заарканенного на судилище народа оставалось еще минут сорок свободного времени, решили не терять его даром и подорвались в ближайшую распивочную. Дабы наскоро отметить сегодняшний успех, а заодно перемыть кости невменяемому начальству. По дороге Козырев сделал звонок Лямке, который, пыжась от осознания своей крутизны, важно поведал, что «долго трепаться ему недосуг», так как сейчас они в движении тащат объект Анненский. Дескать, честь по чести приняли на выходе из служебного подъезда, сопроводили до дому. Там объект провел полчаса, не больше, после чего умытый-приодетый завел свой «мерс» и подорвался. Судя по тому, что в данный момент они проезжали площадь Победы, подорвался Анненский не иначе как за город. Кстати сказать, их спецоперация получила одобрение Саныча, посему на руль был откомандирован водитель Сева. Что само по себе не могло не внушать оптимизма. По крайней мере сегодня, слава богу, обошлось без приметной даже из космоса «Тахи».

За пять минут, если верить советской киноклассике, «можно сделать очень много». Соответственно, за сорок минут – в восемь раз больше. А если при этом минуты перевести в граммы – получается солидно. В общем, успели и отметить, и перетереть, и просто потрепаться. В том числе и за предстоящее ток-шоу «Обесчещенная честь», которое в плане драматургии обещало затмить все былые предшествующие.

Спровоцировавшее его событие было в высшей степени трагикомичным, хотя, как и в девяносто девяти подобных случаях, в его основе лежала заурядная пьянка. Разве что в данном случае не традиционно совместная, а в одну харю.

А все началось с того, что примерно месяц назад в отделе неожиданно сдох БУМ – умная, но очень нежная и хрупкая иностранная фиговина, предназначенная для уничтожения секретных бумажек путем измельчения. Ну сдох и сдох, в конце концов всё когда-то приходит в негодность. И вот какое-то время спустя отдельческому аналитику потребовалось уничтожить ненужную документацию. Ближе к концу рабочего дня он отправился в расположенную на втором этаже уборную, достал спички и принялся палить. Что само по себе ненаказуемо.

А по третьему этажу в это время брел заступивший на сутки оперативный дежурный лейтенант Семенов. Неприлично вдатый по причине массового убытия руководства на финал командно-штабных учений. Он-то и учуял дым, который, как известно, без огня не бывает. И немедленно среагировал. Впоследствии оперативный дежурный, но уже всего ОПУ, напишет в своем рапорте: «Лейтенант Семенов, находясь в невменяемом состоянии…» Но такой рапорт будет позже. А в тот роковой момент «невменяемый» Семенов быстро и профессионально прикрутил гидрант к пожарному крану и пустил воду. Причем отсутствие пламени на третьем этаже его не смутило… Ведь он боролся за жизнь коллег! В панике выскакивающих из дверей оперативников Семенов встречал мощной струей воды, едва не сбивая с ног. Некоторые успели запереть свои кабинеты и спасти оперативные дела и иную документацию, но кое-кому это не удалось. И Семенов, методично обходя служебные помещения, успел залить пару рабочих столов с документацией. При этом всем своим видом он напоминал Терминатора, громившего полицейский участок в одноименном фильме.

Опомнился «водометчик», только когда увидел бегущего к нему по коридору коменданта здания с оголенным пистолетом ПМ и громко орущего Семенову неприятные вещи. Герой-тушитель бросил шланг и – дематериализовался. А гидрант еще некоторое время извивался в коридоре, сокрушая стенды со служебной информацией, но в конце концов был скручен опомнившимися операми. Сначала Семенова пытались найти с помощью громкой связи. Причем текст был примерно таков: «Слушай, ты!..» «Терминатор» предсказуемо не отозвался. Затем прочесывали территорию, прилегающую к «кукушке». Опять не нашли. Вечером к нему на квартиру выехала инициативная оперативная группа, состоявшая преимущественно из пострадавших, где и застала безмятежно спящим.

Утром следующего дня личный состав не только разбирал завалы, но еще и внимательно слушал речь начальника ОПУ Конкина. Говорил тот долго и не менее громко, нежели накануне комендант. Больше всего полковник хотел узнать, каким образом Семенов умудрился достичь вершин «невменяемого состояния», если заступил на охрану отдела в 9:30. По счастью, аналитика, который жег в туалете документы и тем самым спровоцировал дымом огнеборца-самоучку, крайним решили все-таки не делать. Так что сегодня все шишки должен был собрать на себя автор подвига с бранспойтом.

Дабы не привлекать ненужного внимания, из кабачка в «контору» возвращались по одному, максимум по двое, усиленно перемалывая челюстями дирольно-орбитную продукцию. На самом деле, если и есть от нее какой эффект, то чисто психологический. Перед сивушным выхлопом любая жвачка пасует – проверено на практике, и неоднократно.

По дороге у Козырева принялась верещать мобила. Сначала недовольно хрюкнула, напоминая, что неплохо бы ее покормить. А еще через пару секунд разразилась торжественной кодой композитора Дашкевича из «Шерлока Холмса». Надежда услышать голос Кати или на худой конец отчет Лямки не оправдалась – звонила эрмитажный резидент Илона.

– Павел, здравствуйте. Узнали?

– Конечно. День, вернее, вечер добрый.

– Не отвлекаю?

– Нет-нет, говорите.

– Просто я подумала, что для вас это может быть важно. Буквально десять минут назад, уходя с работы, я столкнулась на выходе с Валентиной Степановной Глуховой. Из отдела рукописей, помните?

– Еще бы. И что Глухова? – насторожился Паша.

– Обычно она ходит пешком до метро. Вот я и решила набиться к ней в попутчицы, а по дороге разговорить на интересующие нас темы. Ну там, на предмет хищений, злоупотреблений, про Запольских и все такое прочее… В общем, хотела ее прокачать. Такой шанс! Ведь в последнее время из-за болезни она появляется на работе крайне редко.

«Лямкина школа, – подумал Козырев. – Похоже, на пару с Михалевой они совсем тетке голову задурили. Не удивлюсь, если теперь, выходя из дома, она еще и проверочные действия совершает. А также ежеутренне осматривает рабочее место на предмет „жучков“ и закладок».

– И как результаты?

– Так вот она мне заявила, что сегодня поедет домой не на метро, а на персональной машине, которую за ней якобы должны прислать. Причем произнесла это с таким гонором, что поначалу я решила, что у старушки окончательно сорвало крышу. И представьте мое удивление, когда через пару минут на набережной остановилась черная иномарка, из которой вышел молодой человек весьма приятной наружности и галантно распахнул перед ней дверцу! Павел, я была в самом настоящем культурном шоке!.. И вот эта старая песочница, одарив меня таким взглядом, словно бы для нее такие штуки в порядке вещей, прошаркала внутрь, и они все втроем укатили.

– Почему втроем?

– Был еще один молодой человек. Но он сидел за рулем и из машины не выходил.

– Илона, не вспомните случаем, как выглядели эти двое? Хотя бы во что одеты?

– Того, который в салоне, я толком не разглядела. А вот первый… Лет тридцати, коротенькая, модная такая стрижка. Черные вельветовые джинсы, белая рубашечка с коротким рукавом. Хлопковая, дорогая. Вот, пожалуй… Ах да, очень загорелый. Такой, знаете, бронзовый загар. Одним словом – красавец-мужчина.

– Погодите! Вы сказали – загар?!

– Ну да. А что здесь такого?

– Илона, миленькая, вспомните, какая у них была машина? То что черная, я понял. А модель?

– Павел, ради бога, извините, но в этих вещах я полное бревно. Нашу от импортной, чисто интуитивно, по внешнему виду, еще могу отличить. Но не более.

– И номер, конечно… – уныло констатировал Козырев.

– Ох, как же это я!.. Записать нечем было, так я постаралась запомнить. Но пока вас набирала… Паша, еще раз простите старую склерозницу: буковки помню, а вот цифры – напрочь из головы выветрились. А это важно, да?

– Если честно, я пока еще и сам не знаю. Кстати, а какие буковки?

– Первая «Н», потом цифры, потом «ЛО». Я еще подумала: смешно как получается – НЛО. А вот регион наш, 78-й. Это даже я знаю.

– Илона, спасибо вам огромное. Вы нам все эти дни так здорово помогаете. Так что, когда все закончится, с нас… Я даже пока не знаю что.

– Перестаньте, Павел. Наоборот, это я вам благодарна. В последнее время в моей жизни ну совершенно, ну ничегошеньки интересного не происходило. Все как-то обыденно, все предсказуемо-скучно. И вообще темно, как…

– В заднице у негра? – усмехнулся Козырев.

– Фи, Павел. У нас в Эрмитаже в таких случаях принято говорить: темно, как в квадрате Малевича…

Полина и Лямка утащились за объектом Анненский в полнейшую глухомать. По крайней мере, и у того, и у другого телефоны находились вне зоны действия сети, притом что на территории области подобных «белых пятен» не так уж и много. Самое обидное, что в усердии своем, судя по всему, тянули они пустышку, а вот действительно нужные люди сейчас ехали в сторону Дальневосточного проспекта с божьим одуванчиком Валентиной Степановной на борту. Но кто мог предположить, что все оно обернется именно так?!

Немного не дойдя до железных ворот «конторы», Козырев остановился и закурил, лихорадочно размышляя, как ему в данной ситуации поступить.

– О чем задумался, детина? – дружелюбно поинтересовался нагнавший его Пасечник, – Обдумываешь пламенную речь в защиту нашего терминатора?

– Григорьич! – решился Паша. – Помнишь, что за тобой должок имеется перед Катей?

– Само собой, я от своих слов никогда не отказываюсь. Даже если они занесены в откровенно липовую сводку. А что такое?

– У нас через полчаса романтическое свидание, а тут такая хрень нарисовалась… Короче, сможешь отмазать меня перед Эдиком и Нечаевым? А я Катьке честно передам, что Николай Григорьич за базар ответил.

– Ну ты даешь! А раньше о чем думал?

– Да вот только сейчас сам узнал, честное слово!

– Блин, подставляешь меня по полной. Сам знаешь, сколь трепетно Нечаев относится к подобным мероприятиям. А тут еще импровизировать придется с колес…

– Понял, вопросов больше нет. – Козырев натянул на лицо равнодушно-презрительное выражение. Дескать, все с вами ясно, товарищ Ванюкин.

– Ладно, хрен с тобой, вали. Прикрою телесами. Исключительно из уважения к героической девушке… Погодь, а деньги-то у тебя есть?

– В смысле?

– Я говорю, деньги на цветы барышне есть?

– Найдутся, – подтвердил Козырев, немного смущаясь тем, что бригадир столь искренне купился на его нехитрую уловку. – Спасибо тебе, Григорьич!

– Иди уже, герой-любовник, – не то отмахнулся, не то благословил Пасечник.

К адресу Глуховой на Дальневосточном, 46, что в Веселом Поселке, Козырев прибыл лишь в начале восьмого. На метро до конечной он, в принципе, добрался довольно быстро, но вот дальше сдуру решил пойти пешком. А там на поверку оказалось километра два, если не больше.

Искомое НЛО обнаружилось не сразу. Поначалу Паша даже психанул, решив, что подорвался в адрес слишком поздно: отвезли добрые самаритяне старушку домой и уехали, даже чаю не попив. А все потому, что черная спортивная «Тойота-купе», Н214Л078 была припаркована не у подъезда Глуховой, где свободного места вполне предостаточно, а зачем-то втиснулась в узенький «кармашек» за детской площадкой, метрах в пятидесяти от дома. Обнаружив это, Козырев немедля углядел здесь некий скрытый умысел: похоже, галантные визитеры не захотели лишний раз светить свою приметную во всех отношениях машину перед окнами соседей. Но в любом случае «тимуровцы» были еще здесь. Вычислив на третьем этаже окна Глуховой, он определил, что свет горит только на кухне (не поленился, специально сбегал на противоположную сторону посмотреть). Судя по всему, без чая у них все-таки не обошлось.

В очередной раз пискнул разряжающийся мобильник. Сейчас это было совсем некстати! Паша ругнулся, присел на залитую всеми видами алкогольных напитков, пропитанную мочой, но при этом удачно скрытую кустами от окошек Глуховой скамейку и, экономя драгоценную энергию, сбросил эсэмэску Востроиловой:

Ответ пришел минут через пять, из чего следовало, что Катерина до сих пор была на службе:

Что и требовалось доказать! На самом деле Козырев почти не сомневался, что «ребус-фактор» окажется положительным, но формально пробить машину по учетам все равно следовало. Мало ли что. Но времени на продолжение эпистолярного жанра категорически не было – в любую минуту могли выйти и те, и другие. В смысле: мобильник – из строя, а «сладкая парочка» – из подъезда.

Паша выбрал из записной книжки номер Серпухова.

– Леха, привет!

– Превед, медвед!

– У меня труба садится, поэтому я буду коротко…

– Но ясно?…

– Само собой. Запиши адрес: Дальневосточный, 46, квартира 513. Глухова Валентина Сергеевна. Есть?… Теперь контейнера, в смысле, госзнаки – Н214ЛО78, «Тойота-купе», черная. Пользуется небезызвестный тебе Линчевский, он же Дортюк. В данную минуту эта машина стоит во дворе вышеназванного дома. Помимо Линческого в адресе находится его подельник. Тема напрямую связана с арестом Ладонина и фактически стопроцентно – с кражей из Эрмитажа. Усёк?

– Скорее, подсёк. Пашк, я же тебе вчера говорил, что Дортюка и компанию мы отдали на откуп Максу.

– Я помню, – торопливо перебил Козырев. – Потому и прошу тебя срочно передать эту информацию Есаулову. У меня нет его координат, да и на твой звонок он всяко быстрее среагирует. Попроси, чтобы срочно прислал к адресу своих людей. Я их здесь встречу и все, что знаю, расскажу. Пусть приземляют красавцев и начинают работать…

– За что приземлять-то? – засомневался Серпухов.

– Да Линчевского за один только поддельный паспорт стопудово крепить можно!.. И еще, передай, что в качестве бонуса я покажу им место, где эти двое припарковали машину. Там на «Тойоте» диски навороченные, причем – абсолютно новьё.

– Вот с этого и надо было начинать. Ладно, сейчас позвоню. Продиктуй на всякий случай еще раз номер…

Всё, козыревская «Нокия», подобно обидевшемуся некормленному тамагочи, навалив прощальную кучу, умерла. Паша лишился связи, и теперь оставалось только надеяться, что Леха оперативно разыщет Есаулова и сумеет убедить его адекватно отреагировать на полученную информацию.

«А Борман сегодня и не собирался ехать в музей на эту встречу. Тем более что в данный момент он находился на совещании в бункере Гитлера…»

Получив по телефону от Серпухова информацию касательно местонахождения Дортюка-Линчевского, Максим дотошно перенес ее в свой рабочий блокнот и отложил до лучших времен. Информация, бесспорно, была любопытной, и в любое другое время он бы самолично подорвался на местность и поводил жалом. Вот только сейчас любой оперативный интерес перевешивала свалившаяся как снег на голову крайне неприятная, а главное, не терпящая отлагательств тема.

Включив после допроса Ладонина возвращенный на выходе из «Крестов» мобильник, Максим обнаружил в ворохе непринятых звонков телефон своего приятеля из УСБ. Приятель этот был не из той породы людей, которые тревожат мобильные сети по причине «скушно стало». Так что неудивительно, что Есаулов первым набрал именно этот номер. И – угадал.

– Макс, меня тут с утра навестил коллега. Так вот, он случайно разузнал, что вами заинтересовались в штабе Главка. Посему со дня на день к вам нагрянет внеплановая проверка. Собираются провести проверку режима секретности и – заодно – показателей.

– А может, они просто хотят выявить тенденции заказных преступлений прошлых лет? Для аналитической статьи в газету «Милицейские ведомости»? А нам и карты в руки! – наивно размечтался Есаулов.

– Брось, Макс! Дитя неразумное, что ль? Сам знаешь. Для одних твой «выход с цыганочкой» – сигнал. Другие завидуют. Третьим подковерные игры не дают покоя. Вот какая-то гнида и натравила проверку. Тьфу, старинный это романс… – раздражительно обрисовал управленческую «кухню» приятель. – В общем, Макс, как говорил в «Горячем снеге» актер Жженов: «Всё чем могу». В принципе, я бы помог…

– Куда там! Да и обстановкой не владеешь ни черта.

– Сам-то как думаешь? Отпишетесь?

– Отплюемся!

– С меня какой шерсти клок?…

– Шероховатости связями наверху прикроешь?

– Можешь не сомневаться. У нас и в Кремле кое-кто отыщется, – обрадовался востребованности приятель.

– Ну, надеюсь, до такой заварухи не дойдет. Но чую…

В конечном итоге они договорились о следующем: как нагрянет «канцелярия», пыль в глаза – забота Есаулова. Об основных этапах работы комиссии он будет докладывать сразу и лично. И если произойдут сбои и сами опера решить проблему окажутся не в силах, тут уж вступит стратегическая авиация приятеля. Схема на Нобелевку не тянет, но зато отработанная и до сих пор эффективная.

Кстати сказать, насчет «какой-то гниды» подумалось приятелю абсолютно правильно. Внезапные хлопоты десятому отделу устроил не кто иной, как бывший подчиненный, а ныне крупный специалист по антиквариату Некрасов. Накануне, на этот раз уже в очном порядке, он выкатился на Леху Серпухова и почти в открытую, «в нагляк», предложил порешать «за Дорофеева». Конкретно – обсудить перспективу выхода на подписку. Например, под денежный (непосредственно ему, Лёхе) залог. В ответ Серпухов по-дружески предложил коллеге «прикрутить свою иерихроньскую трубу», ибо «именно в такие дни и подслушивают стены». После, чего вторично послал. Но теперь уже к Есаулову, в строгом соответствии с ранее достигнутой с Максимом договоренностью. (Тот вчера Серпухову так и сказал: «Если эта мандавошь по особо важным телам на твоем горизонте снова объявится, смело направляй ее ко мне. И мы с ним все разрулим. Распилим, расстыкуем и акцентно расставим».)

Известие о том, что Дорофеевым заинтересовались «люди Шелленберга», повергло Некрасова в смертный грех, именуемый «унынием». Вскоре за ним последовал мандраж, быстро сменившийся на пока еще легкую, но панику. Договариваться об аудиенции с начальником «десятки» Некрасов, естественно, не собирался. Если от розыскника Серпухова он получил всего лишь профессиональный, хотя и немного глумливый совет, то максимум, чего можно было ждать в подобной ситуации от Есаулова, так это по морде. А морду жалко. Во-первых, она своя, а, во-вторых, в практическом смысле это ничего не решало. Так что, как ни крути, оставалось одно – попробовать потянуть время. То есть сделать так, чтобы в ближайшее время сотрудникам «десятки» стало очень-очень и совсем-совсем не до персоны Дорофеева. Идеальным вариантом могло стать громкое, резонансное и неподъемное заказное убийство – вот тогда бы они точно поволохались, забегали. Но… Неплохая сама по себе идея была труднореализуемой в принципе. Не самому же в киллеры записываться? В общем, пришлось пойти другим путем. Через точечный подрыв бюрократической канализации с направленным сливом.

В свое время, переводясь из «десятки» к «антикварщикам», Некрасов предусмотрительно подмахнул с собой кой-какие тугаментики, изучив содержимое которых, люди думающие вполне могли сделать определенные выводы в части насущных проблем Датского королевства. А таковых у принца Макса, как у любого деятельного начальника, накопилось немало. Анализ одной только тайной статистики был способен вывернуть возглавляемый им внутренний орган наизнанку. И открывшаяся при этом картина явно оказалась бы гораздо менее привлекательной, нежели сам орган снаружи. Вообще, подразделение Есаулова уже давно считалось неконтролируемым «желудком», так как в любой момент реакция на указы и постановления «головы» могла оказаться строго обратной. Больному организму «голова» регулярно выписывала лекарства от давления, а его, с неменьшим постоянством, рвало.

Конечно, такого рода бумаженции и такого рода косяки при желании можно надыбать и обнаружить в любом более-менее боеспособном подразделении. Так что на сенсацию не тянет и веки всяко не подымет. Но! Давно не секрет, что от перемены мест некоторых специфических слагаемых итоговая сумма может измениться кардинально. В том смысле, что здесь вопрос исключительно в том, «как подать?». И не менее важный второй: «кому подать?». Так вот, в данный момент у Некрасова имелись ответы на оба вопроса. Слить бумажное дерьмецо с собственными вербальными комментариями и оценками деятельности «есауловских» он намеревался одному не самому последнему Чину в УСБ. В том, что Чин поведётся, Некрасов был уверен почти на все сто.

В самом начале лета на рабочем совещании, посвященном вопросам конспирологии, теории заговоров и неудовлетворительному контролю за ведением секретного делопроизводства, Чин устроил Есаулову публичный разнос за несвоевременные поставки в УСБ отчетной документации согласно установленным образцам и формам. Максим нехотя отмахивался и упорно грешил на техническое состояние низкоскоростного отдельческого модема и перегруз рабочих компьютерных сетей. «Медленно ползет», – якобы виновато разводил руками Есаулов.

– Это ваши проблемы, – назидательно заметил Чин. – И потрудитесь сделать так, чтобы ползло, а еще лучше – летало, на порядок быстрее. Сроку вам даю – неделю. В противном случае – летать будете персонально вы. Причем как ночная ведьма «У-2» над столицей Франции.

– Ну, это еще бабка надвое сказала, кто из нас летать будет, – буркнул себе под нос Максим.

– Что-что?

– Я говорю: рожденный ползать летать не может.

– Посмотрим. Через неделю, – возразил Чин и сделал пометку в своем ежедневнике.

И так уж случилось, что ровно через неделю, день в день, в питерский Главк нагрянули старшие товарищи из Министерства. Рабочий визит, как водится, начали с легкого фуршета, после чего собрались перейти к делам – каждый по своей линии. Вот только по линии УСБ толкового дела не получилось, ибо принимавший делегацию Чин сразу после завтрака принялся много и качественно летать. Из кабинета в сортир и обратно. И так с завидным постоянством, раз эдак «дцать».

А все потому, что Есаулов не пожалел для Чина дефицитнейшего спецсредства, которое, вступая в реакцию с любой жидкостью, уже через полчаса способно вызвать у человека затяжной, не поддающийся медикаментозной остановке приступ диареи. Этот порошок Максим в свое время по большому блату достал у чекистов и периодически пользовал его на допросах самых несговорчивых клиентов. В качестве последнего, так сказать, аргумента. Особо упертые безо всяких подозрений попивали вежливо предложенный чаек, а потом за одну только возможность посетить сортир готовы были сливаться по полной и подписывать все, что им предложат. Очень действенный, а главное – совершенно безобидный метод. Ни малейшего ущерба здоровью – за день прочистился и снова как огурец. Словом, натурпродукт, а не какой-нибудь там «полоний-210»! Кстати сказать, чекисты, снабдившие Есаулова сим полезным «мутабором», делясь опытом, рассказывали, как с помощью этого порошка рушились целые карьеры. И какие! К примеру, подсыпав снадобье в бокал с шампанским во время официального приема, можно было вызвать у важной персоны внезапный ураганный понос. Надо ли говорить, что на карьере дипломата после такого скандального происшествия можно было смело ставить крест?

О том, кто именно устроил ему такую вот подлянку, Чин впоследствии узнал – добрые люди всегда найдутся, донесут. Ему тогда хватило ума не делать в отношении Есаулова крутых оргвыводов по горячим следам. Иначе могло получиться смешно: как водится, пол-управления про эту историю уже слышало. Но, по выражению сатирика Зощенко, «некоторое хамство в душе» он, безусловно, затаил. Собственно, именно на его оскорбленных чувствах Некрасов и решил сыграть. И, здесь надо отдать ему должное, сыграл безупречно: Чин захотел крови.

Так что в тот момент, когда Паша Козырев, сидючи на заблеванной скамеечке на Дальневосточном, вел наблюдение за выходом объектов и про себя цитировал мантру из Чуковского («они сидят и бредят – ну что же он не едет?»), подчиненные Есаулова уже подтягивались на чрезвычайную сходку в его кабинет. То, что рано или поздно проверяющие все равно должны были нагрянуть, – это раз. А испугать подобную компанию неполным служебным соответствием было делом неосуществимым – это два. Посему, узнав о «ревизии», в кабинет вваливались расхлябанно.

– Подтянулись!.. Поживее! – нервно захлопал в ладоши заместитель Макса, Олег Торопов. – Миша, с каких щей без рубашки? Баню с вахтой перепутал?

– А я вот вычислю, какая сволочь «поганки» в туалете устанавливает! – погрозил Миша Иванов всем, уже сидящим в кабинете. – Николаеч, чес-слово, дурпсих какой-то! Открываю дверь в гальюн, а на меня полтора литра прошлогодней «Балтики» высыпается! Я же документ залил! Отдельное поручение ну очень независимого следствия!

– А ты пошто с протоколом туда направился? – поинтересовался под общий смех Сережа Махно.

– Не такое уж и прошлогоднее, – заслоняя ладонью улыбающийся рот, шепнул ему Егор. – С восьмого марта настаивалось, под стол закатимшись.

– Да ну вас к лешему! – обиженно отмахнулся Иванов.

– Нет, ты протокольчик-то подмоченный людям предъяви! Или он того, по назначению?… – подтрунивал Махно.

– Хорош базарить! – унял подчиненных Есаулов. – Мишка, да прикрой ты чем-нибудь свои надписи!

– Макс, а ты ходи теперь за мной, объясняй: дескать, по молодости со шпаной водились… – начал нервничать Миша от порядком надоевшей темы о наколке. На левом плече у него было каллиграфически выведено: «На луне водки нет».

– Черт с тобой. Олег, раздай указания, как будем заметать следы перед нашествием «штабной культуры». Иначе до утра прогогочем, – распорядился начальник, совершенно вымотанный сначала утренней беседой с Ладониным, а затем еще и срочным вызовом на не персидский, но ковер.

Торопов раскрыл ежедневник с наметками плана и исполнителей:

– В общем, тезисно так накидал… корректировка по ходу пьесы. Народ, только не перебивать!

– Кстати, Хабаров завтра выйти обещал. Звонил. Говорит, гипс с левой руки клещами понадкусывал, – немного непонятно среагировал на слова зама Махно.

– Мы что, «метелить» кого-то собрались? – непонимающе развел руками Есаулов. – Всё, делим ситуацию на внутреннюю и внешнюю. В бумагах у нас караул, а с показателями…

– Караул – грабят! – завершил фразу начальника Егор.

– Посему сначала по бумагам. Про подшить, скрепить, понадписать липовые справки убеждать не буду – не впервой. Картотеку нахрапом не сдюжим, уже полгода ни одного фото, – перевел разговор о документации Торопов.

– Ой, вот только не надо в меня столь пристально всматриваться… – почему-то сразу захотел оправдаться Махно.

– Знаю, пленок нет, фотоаппарат не фурычит… Надо изыскивать резервы, – согласился Есаулов.

– Он фурычит, но не работает.

Здесь Сергей малость преувеличил. Фотоаппарат «Зенит» не фурычил и не работал.

– Во-во, фотографический аппарат отдайте в «общак». При облаве на «Сибиряка» вы присвоили же? – вспомнил Есаулов. Причем эту фразу он произнес строго, потрясая указательным пальцем посреди кабинета.

– Вы, господин начальник, так выражаетесь мудрено, как будто мы мотоциклический пед угнали, – обиделся Егор.

– Так вернете или да? – нажал Максим.

– Чего сразу присвоили-то?!.. Не нашли заявителя, списали бесхозным… – поправил начальника Махно.

– А я, между прочим, не подписывал ваше списание! Понятыми небось собутылники были? – не выдержал начальник. – И вообще, народ, давайте-ка поаккуратнее с аннексиями и контрибуциями.

– Да подавитесь… – натянув от недовольства футболку на подбородок, задул себе под одежду Егор. Заныканный цифровик он намеревался подарить знакомой девушке на праздник.

– Идем далее. В канцелярии явно назрел ремонт и отнюдь не косметический. Задачу поручаю… Сережа, тебе! – наметил рубеж обороны Торопов.

– Можете не сумневаться – агрессора остановим! – по-панфиловски пообещал опальный капитан Махно, которому постоянно вбивали в личное дело строгие выговоры. Правда, иногда, сугубо с эмоций, собирались награждать, но вместо этого просто снимали взыскания.

Есаулов пристально глянул на боевого товарища: «Ты только это… Не переусердствуй. Только за канцелярию разговор. Само здание побереги».

– Иванов, берешь на себя контрольные встречи с агентурой. Большинство душ мертвых, а действующих показывать ветераны не учили. Приказы понапишут! – продолжал раздавать указания зам. – Не зоопарк.

– Скорее, кунсткамера, – не удержался Вайсман.

– Миша, кто на сей раз будет за спецаппарат отдуваться?

– Здесь альтернативы неуместны: мой тесть со студентами.

Николай Фомич Остроганский-Свердлов, тесть Иванова, преподавал в питерском театральном училище. Был он человеком творческим, покладистым и запойным.

– Возражений нет, – обрадовался Есаулов. – В прошлый раз выручил – как главного редактора журнала «Человек и закон» сыграл!

– Система Станиславского – не попрёшь, – важно подтвердил Иванов.

– А тебе, Егор, руководство поручает наиболее ответственную роль нашего детского утренника «Ловушка для слонопотама», – продолжал Торопов. – Работа с ранее посланными заявителями и с отказанными отказными.

– Нормально разрулили! – того аж подкинуло. – Жидкое дерьмо мне хлебать!

– Параграф три Кодекса чести: сотрудник ОВД должен относиться к человеку, как к высшей ценности, гуманно, великодушно и милосердно. Ваша предупредительность к гражданам не является проявлением слабости, – сымитировал недавнее выступление на коллегии Вайсман.

– Да нас на пианине не учили! – вступился Махно.

– Любимых еврейских детей учат играть на скрипке. Я же, как изгой, с вами кантуюсь!

– Изгой же, это в Библии – не еврей, – задумался Торопов.

– Тьфу, ты… Олег Николаевич, «мама мыла раму», ну, честное слово! – сорвался Вайсман.

– Всё! За работу. Давайте, сворачивайте свои этнографические комплексы! – приказал Есаулов. – Переходим к нашим птичкам. Вопрос к специалистам-орнитологам: какое количество явных «глухарей» в данный момент насчитывается в нашем охотничьем хозяйстве?…

В начале десятого из подъезда вышли. Козыреву достаточно было одного беглого взгляда, чтобы понять – ОНИ! Мистер «Икс» и мистер «Игрек». Сладкая парочка. Линчевский-Дортюк и его бронзово-загорелый товарищ. Более того, у Паши возникло странное ощущение, что с этими двоими он когда-то где-то уже встречался. Это было более чем странно, поскольку ранее виденная им фотография «Дортюк, фас, одна штука» никаких ассоциаций у него не вызвала. Но сейчас, в связке с напарником, эффект дежавю сработал моментально.

Меж тем столь горячо ожидаемые двое предсказуемо направились к месту посадки своей НЛО. Все, в принципе. На этом сегодня смело можно было ставить точку: люди Есаулова так и не объявились; связь со своими, равно как с остальным внешним миром, сдохла; денег на «тачку преследования» нет. Иных способов прыгнуть на хвост и попробовать зацепиться за объектами у Козырева не было. Даже ксиву – и ту нынче изъяли. Впрочем, это только в дешевых отечественных детективах случайно подвернувшиеся водилы политически грамотно и граждански сознательно реагируют на предъявление красных корочек. На практике же, ясен пень, ни одна собака по требованию слуг государевых в милицейскую погоню не подорвется. Разве что под дулом пистолета. Однако ствола на кармане у Паши тоже не было.

Он бегло скользнул взглядом по высчитанным окнам Глуховой. С уходом гостей картинка принципиально не изменилась: свет по-прежнему горел лишь на кухне. Странно? Пожалуй… Неужели нету человека в собственной квартире никаких иных дел, кроме как тусоваться вокруг плиты и мойки? Но в этот момент, взревев мотором и рванув, словно выпущенный из стойла мустанг, вылетела со стояночки черная «Тойота» и, чуть вихляя задом, ушла из поля зрения, оставив на память лишь жирный след прокрученных шин на асфальте. «Ах вот как?! Так мы, оказывается, еще и круто-навороченные!.. Ба-а-алин! Да чтоб вам до ближайшего столба, да без ГАИ, с огоньком долететь!.. С-суки!..» – бесповоротно и окончательно расписался в собственном бессилии Козырев. После чего не без удовольствия покинул опостылевшую (от слова «пост») скамейку и двинулся в сторону Крыленко. Забирая влево таким образом, чтобы вырулить аккурат к примеченному по дороге сюда ларьку с сигаретами и слабоалкогольными напитками. Сейчас Паше безумно хотелось и того и другого.

Через несколько минут искомая промежуточная цель замаячила перед глазами практически одновременно с возникшим на горизонте абрисом приближающегося милицейского «уазика». Козырев не придал особого значения этому совпадению, но несколько секунд спустя выяснилось, что зря…

Раскрашенный в традиционные, незалежно-самостийные тона, канареечный ментовоз с бортовой надписью «24 о/м Невского района», проигнорировав идущих впереди Паши нетверёзо-раскачивающихся мужичонков ниишной наружности, отчего-то притормозил именно рядом с ним. Со скрипом распахнулась задняя дверца, и вывалившийся из нее шрекообразный сержант дежурно козырнул:

– Вечер добрый. Документики, пожалста.

– Насчет «доброго» я бы с вами поспорил, сержант, – пробурчал Паша, привычным движением запуская руку в специально пришитый, потайной карман куртки, – вот только… Только…

На привычном месте ксивы не оказалось! В течение секундного шока на лбу у Козырева успела выступить обильная испарина, после чего он облегченно выдохнул, вспомнив, что удостоверение всего лишь сдано в дежурку. Самого страшного не случилось: ведь ксиву нельзя потерять – ее можно только проебать. Это вам любой мент подтвердит. Однако другая проблема заключалась в том, что других, общечеловеческих документов, у Паши, как нетрудно догадаться, тоже не было. Все правильно – на фига козе баян?

– Так что там у нас с документиками? – поинтересовался сержант.

– Извини, дружище. Случайно оставил и паспорт, и права в другой куртке.

– Бывает, – прокомментировал сержант, являя собой образчик полнейшего равнодушия. – Придется проехать.

– Куда?

– Грамотный?

– Ага, три класса церковно-приходской, – начал понемногу заводиться Козырев.

– Тогда читай. Видишь, что написано?

– И чем я могу быть полезен двадцать четвертому отделу милиции Невского района?

– А вот приедем на место, там и посмотрим.

– Мужики, а в чем дело-то? Я не пьяный, не обкуренный, общественного порядка не нарушаю, иду себе спокойненько на метро. Денег нет, труба села, взять с меня нечего. А?

– Все сказал?

– Почти.

– Залезай, по дороге доскажешь.

– И все-таки – на каком основании?

– Установление личности. Имеем законное право задержать на три часа. А будешь дальше кобениться, просидишь в обезьяннике до утра. Пока мы все альбомы с ориентировками не перелистаем.

– На фига?

– А вдруг ты на кого похож? А альбомов этих у нас, как у Льва Толстого книжек.

– Я вам и так, без альбомов, скажу. Я на папу и маму похож, – огрызнулся Козырев.

– Юмор любишь?

– Предпочитаю сатиру.

– Загружайся, сатирик. Или мне грузчиков попросить, чтоб подсобили? Но только учти, про «не кантовать» – это не твой случай.

«Э-эх, случись такая возможность, мои „грузчики“ тебя бы так „покантовали“! Не только родная мама, но и родная баба не узнала бы», – грустно подумал старший лейтенант милиции Козырев и обреченно полез в милицейский воронок. А куда деваться? Чего доброго и в самом деле получишь демократизатором меж ребер. Про ни за что. В общем, «нету в жизни праздника у мента-негласника».

– Всё в порядке. Опросили, закрыли, – отчитался брюнетистый, неприметной наружности парень, забираясь на заднее сиденье сине-зеленой «девяносто-девятой», припаркованной на Октябрьской набережной.

– Данные записал? – не оборачиваясь, спросил мужчина, сидевший на первой парте. В этой компании он явно был самым старшим. И по возрасту, и по статусу.

– Конечно. Вот, держите.

Мужчина развернул протянутый ему листок:

– Козырев Павел Андреевич. Девятнадцатого ноль седьмого восемьдесят первого… Салага… Зарегистрирован по бульвару Новаторов… Ого, далече забрался. Сколько отсюда до Дачного?

– На самом деле, не так уж и далеко, – отозвался водитель. – Через мост, да на Ивановскую, там еще через мост, да на Славу. А оттуда, считай, рукой подать.

– Так это когда на тачке – недалеко, – возразил молодой. – А у него денег при себе всего сто рублей с мелочью. Вот ты, Иваныч, к примеру, за сотку на Юго-Запад повез бы?

– Ну, положим, я бы не повез. А вот какой-нибудь хачик на убитой «копейке» – вполне.

– Он звонил куда-нибудь? – перебил старший.

– Не-а. У него труба села и, похоже, давно. А звонок домой, как и договаривались, парни из отдела ему сделать не дали.

– Про место работы он что сказал?

– Будете смеяться, но он работает водителем в муниципальном предприятии «Детская радость». Знаете, что это такое? Фабрика игрушек. Зайцев по городу развозит. Жесть?

Однако никто не засмеялся. А водитель, тот и вовсе недовольно покачал головой:

– А этот Козырев – паренек, похоже, непростой.

– Что ты имеешь в виду? – насторожился старший.

– «Детская радость» – кстати, название действительно дурацкое – это официальная прикрышка милицейской «семерки».

– Откуда знаешь?

– Полгорода знает. Вернее, та его половина, которой действительно интересно. Идиоты! Надо ж хотя бы раз в десять лет легенду прикрытия менять. Особливо с ихней-то текучкой кадров.

– С «их» текучкой, – педантично поправил старший. – А «ихние» в Госдуме заседают. Ты насчет «Детской радости» точно знаешь?

– Землю жрать не стану, но ребята в гараже рассказывали.

– Интересное получается кино, – задумался старший. – Так, посидите здесь немного, я сейчас.

Выйдя из машины, он отошел в сторону метров на двадцать и достал мобильник.

– …Денис, привет! Извини, что так поздно.

– Да брось ты, фигня. Я все равно еще в «конторе».

– Даже так? Тогда на ловца и зверь.

– Э-э, погоди-погоди! Какой еще зверь? Я, между прочим, через десять минут собирался выходить и ехать ужинать. Сам знаешь: у нас, в Берлине, есть очень странный обычай…

– Знаю я ваш обычай. Отужинать с дамой собирался?

– Представь себе, увы: моя укатила с дитями к теще, а Лёлька, стерва, вторую неделю в Турции зависает, задницу солярит.

– А как же вечно безотказная начальник канцелярии капитан Чижова?

– Уже подкатывался. Глухо. У нее сегодня, как назло, критические дни.

– Да, бедолага. Сочувствую… Денис, предлагаю тебе такой вариант: ты уходишь с работы не через десять, а через тридцать минут. После чего едешь в «Магриб», где я буду ждать тебя с уже накрытой поляной.

– И на что я должен будут потратить сальдо в двадцать минут?

– На то, чтобы оторвать свою жирную задницу от стула, добрести до компьютера, включить его, открыть вашу базу сотрудников ОПУ ГУВД и посмотреть, какие имеются записи в отношении некоего… Запиши… Козырев Павел Андреевич, 1981 года рождения. Думаю, двадцати минут на столь немудреные действия хватит за глаза и за уши.

– А чего он у тебя натворил, этот Козырев?

– Денис, ты задаешь слишком много лишних вопросов. К тому же это немного не телефонный разговор, не находишь?… Ну так что? Мы делаем ченч?

– Черт с тобой, делаем. Только еще одно условие: с тебя не просто ужин в «Магрибе», но и грудастая блондинка в качестве десерта к оному.

– А харя не треснет?

– Не боись, сдюжим.

– Хорошо, если что-то действительно интересное надыбаешь, будет тебе блонди. Всё, считай, время пошло…

Старший убрал трубу, вернулся в машину и скомандовал:

– Иваныч, давай на Невский. Особо можешь не гнать – время есть…

В вечерне-ночные часы клуб-ресторан «Магриб» превращается в далеко не самое лучшее для деловых встреч и переговоров место. Слишком уж здесь делается шумно (от громкой навязчивой музыки), тесно (по причине паломничества «колбасеров», шлюх и интуристов) и душно (кальянных дел мастера чадят). Однако для VIP-персон и в подобном содоме всегда сумеют организовать-отгородить небольшой оазис, полностью изолировав его от внешнего воздействия зажигающего тусняка. И как раз здесь-то, комфортно сидючи в приглушенном свете на восточных диванчиках с мягкими подушечками (а при желании и полулежа) и вкушая тигровые креветки гриль, бланшированные коньяком, особенно хорошо вести неторопливую беседу и решать любые проблемы. Включая судьбы мира. Что уж тогда говорить за персонально-заурядную судьбу сотрудника наружки Павла Андреевича Козырева? Под хорошую закуску да в предвкушении сговорчивой блондинки с этим разберутся в два счета. Тем более что один из «решателей» по роду своей службы курировал работу питерского ОПУ на правах «старшего брата».

– …Денис, дальше пересказывать содержание общей части личного дела офицера милиции Козырева мне не нужно. А то, чую, ты сейчас начнешь вещать про деловые и моральные качества вкупе с профессионализмом, кои предсказуемо окажутся на недосягаемой высоте. Ведь так?

– В общем, где-то так.

– Засим поэзию выплевываем, переходим к прозе. Выражаясь казенным языком, к материалам, связанным с прохождением службы. В первую очередь меня интересуют заключения по материалам служебных проверок, связанных с нарушением законности и служебной дисциплины. Если этот парень, работая на «земле», действительно отвечает описанию «деловой и морально-профессиональный», то служебные проверки обязательно должны иметь место быть. Иначе – полная липа, либо явный формализм со стороны твоих подчиненных.

– Сам ведь знаешь, если факты нарушений со стороны сотрудника не подтвердились, приобщать соответствующие заключения к материалам личного дела запрещено. Равно как материалы самих служебных проверок…

– «…в личном деле не хранятся». Стоп!.. Денис, мы с тобой знакомы не первый год, так что перестань меня лечить. У тебя это получается скверно. Такое ощущение, что ты пытаешься обозначить звероподобные усилия и тем самым набить цену. Так вот – твои возможности и твою реальную цену я знаю. И нечего тут жалобным голосом в окна заглядывать. Prozit?

– Prozit!.. Ладно, черт с тобой. Короче, есть в отношении этого твоего Козырева несколько любопытных моментов. Начнем с того, что два года назад его, вместе с приятелем (тоже из наружки), не без труда, но отмазали от административки по факту драки, которая закончилась разбитием витрины магазина «Титаник».

– Драка по пьяни, естественно?

– Никак нет. Экспертиза показала – ни грамма. Собственно, это и стало решающим доводом не раздувать историю.

– И в чем тогда цимес?

– А цимес в том, что дрались они с неким Дроновым, ранее судимым, ходившим в ту пору под Ташкентом. Причем в это же время на соседней улице сам Ташкент при весьма странных обстоятельствах был сбит машиной. Насмерть. Водителя не нашли. Дело закрыли. К всеобщему, как ты понимаешь, удовольствию.

– Они там что, пасли кого-то?

– Нет, это случилось во внеслужебное время.

– Интересно.

– В общем-то, да. Особенно если учесть, что примерно за месяц до этого Ташкент схожим образом совершил наезд на сотрудника из экипажа наружки, в котором работал Козырев. И тоже с летальным исходом.

– Очень интересно. Намекаешь на вендетту по-корсикански?

– Таких фактов у нас нет. Но почему бы и не помечтать, что среди ментов еще может встречаться такое вот реликтовое благородство?

– Разве что помечтать… Хорошо, допустим. Что еще?

– В прошлом году во время работы наружки в движении за вором в законе Суриным…

– Ты хочешь сказать, что ментовская «семерка» таскала Ребуса?

– Как говорил император Петр Алексеевич: «и небывалое бывает»… Помнишь, в Малой Вишере Ребус соскочил из поезда, разбив стекло в вагоне-ресторане? Вот это та самая песня и есть.

– Я, честно говоря, был не в курсе, что, помимо людей Есаулова, его еще и наружка водила. И что там случилось?

– В эту ночь в Вишере скоропостижно скончался подполковник Нестеров, старший смены «грузчиков». Опять-таки – той самой, в которой работал Козырев.

– Что, тоже задавили?

– Почему задавили? Сердце.

– Ну, сердце – не криминал.

– А за криминал разговора нет. Просто странная какая-то напасть: за один год в экипаже Козырева сразу два покойника. Согласись, нетипично?

– Согласен. Ситуация нездорова. Это всё?

– Почти. В свое время у Козырева был роман или роман с «грузчицей» из их экипажа. Соответственно, живой свидетельницей всех вышеназванных событий, Полиной Ольховской.

– Если дошло до постели – тогда точно, роман.

– Не знаю, со свечкой не стояли. Так вот, сразу после смерти Нестерова та ушла из наружки, и отношения прекратились.

– Похвально – не видать ренегатам и изменникам нашего богатырского стояка. Благородная сперма – только членам профсоюза грузчиков и такелажников.

– А ушла она, между прочим, к небезызвестному Игорю Михайловичу Ладонину, ныне задержанному по подозрению в краже из Эрмитажа. И до настоящего момента вроде как является его законной сожительницей. Вот теперь всё.

– Прям бразильский сериал «Богатые тоже хочут». В смысле, комиссарского тела… Н-да, а мой Иваныч оказался прав: паренек действительно непростой… Ладно, Денис, спасибо. Ведь можешь, когда захочешь. И без этих твоих выкидонов. Кстати, сколько там натикало?

– Без четверти.

– Ого! – присвистнул старший. – Пора выдвигаться.

– Не свисти – девок не будет.

– Не боись, будет тебе девка. Как договаривались. На, держи…

– Что это?

– Это, как нетрудно догадаться, номер мобильного телефона. Барышню зовут Жасмин, по паспорту Зоя. Кому как больше нравится. Час назад она согнулась в низком полустарте и ждет твоего трубного зова. Расчетное время прибытия после звонка – семь-восемь минут. Достаточно, чтобы тщательно разжевать таблетку «Виагры».

– Спокуха! Мы и без «Виагры» еще кое-что могём.

– Ну-ну, – усмехнулся старший и, сунув Денису на прощание свою пятерню, вышел из VIP-кабинета. Направляясь к выходу, он зашел в уборную и тщательно вымыл руки. Не то чтобы он был фанатичный гигиенист – просто слишком брезгливо-неприятным оказалось рукопожатие потной мягкой ладошки собеседника.

В половине первого ночи Козырева отпустили. Вернув при этом (фантастика!) и отключенный мобильник, и бумажник. Даже сто двадцать с копейками денег не взяли – побрезговали. Что же до извинений, то на них Паша и не рассчитывал. А вы сами-то где и когда в последний раз видели раскаивающегося мента?…

Козырев вышел из здания отдела милиции и, поспешая, двинулся к Володарскому мосту. Ему надо было успеть перебраться на левый берег, поскольку Володарский разводят на Неве одним из первых. Это знание у любого ленинградца сродни «дважды два четыре». Преодолев трехсотметровую махину некогда самого южного городского моста, Паша свернул на проспект Обуховской Обороны и взял курс на северо-запад. Не теряя при этом надежды отловить того доблестного самаритянина, что возьмется подбросить его до центра за более чем символическую плату.

На удивление, таковой нарисовался довольно быстро. Причем им оказался не классический вариант ночного бомбилы с глубоко южным акцентом на «копейке», а вполне респектабельный мужчина на не менее респектабельной «Ауди-100».

– Тебе куда?

– Прямо. В центр, – обозначил направление Козырев. – Только у меня с деньгами засада. В принципе, они есть. Но они маленькие.

– Сколько?

– Сотня. С мелочью.

– До Александра Невского возьму. Устроит?

– Вполне, – обрадовался Паша. Полпути – это уже большое дело.

– Загружайся. Только ручку сильно не дергай.

Внутри салон, хоть немного и не дотягивал до роскошной хай-тековской отделки машины Полины, но, тем не менее, смотрелся весьма и весьма стильно. Утонув в кожаном кресле, Козырев слегка запрокинул голову назад, закрыл глаза и с удовольствием погрузился в стереохрипотцу Леонарда Коэна, исполняющего депрессивную балладу из «Прирожденных убийц». Лишь сейчас на него вдруг пришло-свалилось осознание того, как сильно он устал за сегодняшний день. Самое скверное, что вечером Паша так и не успел отзвониться в «контору» и поинтересоваться графиком работы на завтра. Вернее, уже на сегодня. Оставалось верить, что Бог милостив, а посему рукою дежурного расписал их пульку на не самое раннее раньё. «Не заснуть бы под такой музон да на этой кожаной перине», – подумал Козырев, с трудом сдерживая зевок. Буквально через минуту он уже спал.

– …Просыпайтесь, Павел Андреевич, приехали. Площадь Александра Невского, как договаривались.

– Что, уже? – встрепенулся Козырев, с усилием разлепляя веки. – Извините, задремал маленько в вашем уюте.

– Бывает, – усмехнулся Специалист, зарулив на стоянку перед гостиницей «Москва».

– Погодите-ка… – только сейчас до Козырева дошло, что водитель обратился к нему по имени-отчеству. – Разве мы знакомы?

– До сего момента исключительно заочно.

Паша внимательно всмотрелся в мужчину и второй раз за сегодняшний вечер поймал себя на стойком ощущении дежавю. Бред какой-то! Козырев мог поручиться, что раньше они не встречались, но, тем не менее, этого мужика он точно где-то видел… А может, все проще? Может, просто таскали его как объекта, вот в памяти и отложилось?

– Вот вы мое имя знаете, а я ваше – нет. Согласитесь, немного невежливо получается?

– Соглашусь. А зовут меня…

Здесь Специалист слегка запнулся, вспомнив, что в схожей ситуации, представляясь мистеру Серому и мистеру Чёрному, он назвался Павлом Андреевичем. По ассоциации со знаменитым адъютантом Кольцовым. Однако именно так, по пачьпорту, звали Козырева.

– Ладно, можете не напрягаться, – внезапно догадался Козырев. – Я так понимаю, вы и есть тот самый чекист-интриган, работающий под кодовой кличкой Иван Иваныч?

Эта его «догадка» Специалиста встревожила и одновременно удивила. По большому счету, Козырев, сам того не ведая, попал почти в десятку. Ибо каждый гасконец из Большого Дома – с детства интриган! Вот только столь пошлыми прозвищами-легендами майор ФСБ не пользовался даже на заре туманной оперской юности.

– Допустим, – с невозмутимым лицом подтвердил Специалист.

Пытаясь понять, с чего вдруг милицейский «грузчик» сделал в отношении него подобные выводы, он решил временно отпасовать инициативу на поле Козырева. И Паша, только что совершивший самую распространенную в наружке ошибку – «ошибку в идентификации объекта», – мгновенно купился на этот нехитрый прием.

– Что, в очередной раз не вышел на связь агент Олейник? Заволновались?

– Отчасти, – неопределенно-нейтрально качнул головой Специалист. Будучи совершенно не в курсе, кто такой этот самый Олейник, он автоматически создал в мозгу новый файл с одноименным названием.

– Думаю, за Олейника вам волноваться не стоит. У него более-менее все в порядке. Вот только в ближайшее время вы до него вряд ли доберетесь. А он между тем рассказал нам о-очень много интересного про ваши делишки.

– Позвольте полюбопытствовать, а про какие именно?

Всё! Лаконичность ответов собеседника Козырев расценил, как явное пасование перед его собственной осведомленностью. Паша принялся активно развивать успех, намереваясь окончательно добить чекиста фактами и заставить если не капитулировать, то хотя бы позорно бежать. Сейчас он примерял на себя роль актера Галкина, который в финале фильма «В августе 44-го…» прокачивает обделавшегося со страху диверсанта на предмет позывных его передатчика. Словом, Остапа понесло…

– Мы знаем, что путем шантажа вы заключили сделку с Олейником, который сливал вам информацию по компании «Российский слиток». Мы также знаем, что именно вы, Иван Иванович, разработали план по дискредитации Игоря Ладонина и с этой целью зарегистрировали подставную фирму «Восток». Через которую затем всучили Игорю украденную в Эрмитаже чашу. Мы даже знаем, чьими руками вы организовали милицейскую операцию по аресту Ладонина.

– Даже так? – «удивленно» вскинул брови Специалист.

Всё, что сейчас в запальчивости вываливал Козырев, представлялось ему безумно интересным. «Грузчик», якобы обличая, атаковал. В свою очередь Специалист, изображая загнанного в угол человека, педантично подбирал обрушиваемые на его голову кирпичики информации и с их помощью заполнял бреши в собственной ранее выстроенной схеме. Их беседа могла бы стать классическим примером к спецкурсу для молодых сотрудников ФСБ. Эдакая реалити-картинка, подтверждающая краеугольный тезис о том, что все самые великие тайны выбалтываются не из-за шантажа или по принуждению, а в порядке самореализации или самоутверждения.

– Даже! – неприлично передразнил Козырев, упиваясь дитячьей беспомощностью чекиста-интригана. – Этого вашего Некрасова из антикварного отдела не сегодня-завтра не мы, так другие к ногтю прижмут. Про двух его «шестерок», загорелого и Дортюка, вообще разговора нет. И вот тогда Некрасов за все ответит!.. И ответит не только за Ладонина, но и за других, пострадавших от этой мрази.

– Так-таки за всё и за всех ответит? – усмехнулся Специалист, искренне удивляясь наивности молодого мента и в то же время провоцируя.

– Можете не сомневаться! И ваш, Иван Иваныч, хозяин, которому вы вместе с Некрасовым и прочими вам подобными задницу лижете, бабками своими вам не поможет!.. И до него черед дойдет. Если, конечно, не приссыт из-за кордона на историческую родину наведаться.

– Ну, если вы, Павел Андреевич, еще и пахана нашего вычислили, тогда снимаю шляпу. Как нынче говорят молодые – полный респект и уважуха, коллега!

– Наплевать мне на вашу уважуху! – не на шутку завелся Козырев. – Да я с такими «коллегами» в одном поле гадить не сяду… А чтобы за всеми этими делами уши Ребуса не увидать, так это надо полным лохом быть. Тем более, что от них, как от ушей грязного барана, смердит.

– Я так понимаю, что на этом адвокат Плевако свою пламенную речь закончил?

– В общих чертах. А что, у прокурора Вышинского имеются какие-то вопросы к защите? – подхватил интонацию Козырев.

– Найдутся, – кивнул Специалист.

Пищи для размышлений он получил достаточно, еще с горочкой. Правда, все равно оставалось загадкой, с чего вдруг Козырев принял его за чекиста Иван Иваныча. Ну да, в любом случае, это было даже и лучше. Теперь следовало поставить на место возомнившего о себе ментенка. В первую очередь, ради его же блага. Дабы тот в дальнейшем не наделал иных прочих глупостей.

– Значит, так, господин старший оперуполномоченный ОПУ ГУВД Козырев. Мой вам совет, он же приказ…

– А вы мне, Иван Иваныч, не приказ. А значит, и не указ, – огрызнулся Паша, нервно среагировав на упоминание своей «мирской» должности.

– Да бросьте вы, Павел Андреевич, не в вашем положении хорохориться… Так вот, с этой минуты, а времени у нас 1:13 ночи, вы раз и навсегда заткнете свой излишне говорливый, особенно для сотрудника наружки, рот. После чего пойдете домой, где посредством нажатия кнопки Delete сначала сотрете в своей голове все компьютерные папки, так или иначе касающиеся Эрмитажа, Ребуса, Ладонина и прочих, а затем полностью переформатируете мозг. Оставив в нем исключительно компьютерные игрушки, порнографические картинки и минимум вспомогательных программ.

– Это всё? – усмехнулся Паша.

– Почти. И давайте будем посерьезнее – вам ведь, действительно, не улыбаться, а впору плакать начинать… А еще – молить Бога, чтобы ваша неуемная жажда псевдосправедливости в конечном итоге не обернулась, персонально для вас, очень и очень горькой несправедливостью. Которая по касательной может ощутимо задеть и ваших знакомых. Здесь, в первую очередь, я имею в виду Ивана… э-э… Лямина и Полину Ольховскую. Поверьте, не так уж и сложно реанимировать недавнее, казалось бы, окончательно умершее прошлое. Например, историю более чем странной гибели криминального авторитета по кличке Ташкент. Помните такого?… А учитывая, что ваше бескорыстное участие в судьбе господина Ладонина отдел собственной безопасности ОПУ едва ли примет за таковое, положение ваше и вовсе незавидное. Что скажете?

Козырев не ответил. Нанося мелкие колющие удары и полностью раскрывшись перед соперником, он оказался откровенно не готов к тому, что за этим может последовать ответный мощный выпад. Открытая угроза, к тому же подкрепленная упоминанием имен друзей и истории с Ташкентом, заставила Пашу резко пересмотреть свое отношение к сопернику. Который оказался не столь прост, как это представлялось в зачине беседы. Козырев понял, что где-то, и очень серьезно, ошибся. А может быть – и прокололся. Так что под предложением чекиста в части «пойти домой» сейчас он был готов подписаться незамедлительно. Паше срочно требовалось много и очень серьезно подумать.

– Что ж, если верить обывателю, молчание – якобы знак согласия, – выждав паузу, констатировал Специалист. – В данном случае, попробуем поверить ему на слово. Или у вас, Павел Андреевич, есть что сказать еще?

– По-моему, я и так наговорил вам чересчур много, – тихо ответил, как покаялся, Козырев.

– Ничего не поделаешь – все мы крепки тыльной стороною черепной коробки… Да, еще одно: будьте готовы к тому, что в любой момент мне может срочно понадобиться некая дополнительно-уточняющая информация. В связи с чем большая к вам человеческая просьба – от встреч со мной не уклоняться и в глубокое подполье не уходить. Поверьте, это в ваших же интересах. Я доступно излагаю?

– Более чем, – буркнул Паша.

– Прекрасно. И тогда самое последнее. Игрушки – особо подчеркиваю: не Игры, а именно игрушки – закончились. Любое неверное телодвижение с вашей стороны отныне будет расценено, как глубочайшее неуважение к нашей с вами договоренности. Со всеми вытекающими отсюда очень нехорошими последствиями. Выражаясь более доступным языком: не лезьте больше не в свои бутылки, Павел Андреевич. Иначе…

– Бить будете, папаша? – невесело спародировал Козырев булгаковского Шарикова.

Эта незамысловатая шутка на удивление развеселила Специалиста.

– Что ж, Павел Андреевич, мне почему-то кажется, что мы с вами сработаемся.

– Сомневаюсь, – буркнул Паша.

– Ваше право. На этом всё. Как говорится, до будущих встреч. Ступайте и не грешите больше. Руки не протягиваю, ибо вижу, что вы, Павел Андреевич, – человек гордый, всё равно не подадите.

– Отчего же? Запросто! – Козырев протянул руку, и в результате рукопожатия в кулаке Специалиста оказалась скомканная сотня.

– Ну зачем уж так-то… Заберите. Скорее до дому доберетесь.

– Ничего, пешком дойду. Вам нужнее. Вы ведь, Иван Иваныч, из тех куриц, которые по зернышку клюют?

Нарочито сильно хлопнув дверцей, Козырев вышел в ночь. Пройдя каких-то пару метров, он присел, поправляя якобы развязавшийся шнурок, и внимательно срисовал взглядом номера «Ауди». После чего распрямился и быстрым шагом направился в сторону Старо-Невского.

«Толковый парень, – профессионально оценил его манипуляцию Специалист. – Ежели подучить малость да пару-тройку раз мордой в дерьмо макнуть, а затем для верности башкой об стену припечатать, дабы лишний гонор сбить, можно было бы попробовать и к себе подтянуть. В качестве молодого перспективного кадра. А безбашенность… Так ведь при иных обстоятельствах она бывает что и в плюс идет».

В пять минут третьего Козырев, вконец измученный и усталый, вошел в кромешный коридорный сумрак лиговской коммуналки и, ориентируясь исключительно на выбивающуюся из-под двери своей комнаты полоску света, двинулся к финишной ленточке. За которой его должны были ждать верный друг Лямка и спасительный диван. Все остальное, включая ужин, сейчас представлялось избыточно-ненужным.

Паша толкнул дверь и… И, мягко говоря, обалдел. В комнате, вокруг заставленного нехитрой снедью и многочисленными бутылками стола, помимо само собой разумеющегося Лямки, сидели: Полина, ее охранник Сева, Катя со Смоловым и Людмила Васильевна Михалева. Такая вот тайная вечеря в половинчатом составе.

– Пашка, паразит эдакий! ГДЕ ты был!!! – подскочила Катя.

– Если он сейчас скаламбурит – «пиво пил», я его собственным руками придушу, – пообещала Полина.

– Ты чего, позвонить не мог? Мы себе уже такого напредставляли!.. – насел Лямка.

– А ну цыц! Что напали на человека! Посмотрите, его же колотит всего! – вступилась за своего любимчика сердобольная соседка. – Паш, да не торчи ты в дверях… Народ, освободите место… Давай, вот сюда, на диванчик… Виктор Васильевич, дружочек, плесните ему водочки. Да не жалейте – если что, у меня еще настоечка припасена…

Козырев покорно принял поднесенный стакан, залпом выпил, и лекарство мгновенного действия резво побежало по жилам, наполняя тело ощущением приятного тепла. От предложенной закуски он отказался, попросив лишь сигарету – «шесть часов не курил». Курево было предоставлено незамедлительно. Несколько первых, самых вкусных затяжек Паша сделал в абсолютной тишине – собравшийся народ деликатно безмолвствовал, но при этом сверлил его глазами, в которых читался все тот же вопрос. Козырев понял, что держать паузу более нельзя, и выдохнул самое главное:

– В общем, видел я их.

– Кого?

– Наших. Сначала мистера «Икс» и мистера «Игрек»! А потом Иван Иваныча собственной персоной. Мать их!.. И мать тех, кстати, тоже!

– Каких – тех?

– Сотрудников доблестного 24-го отдела милиции…

– Да-а, история… Как говорят синоптики: хоть и солнечно, но ни фига не ясно, – прокомментировал Пашин рассказ о событиях нынешнего вечера Смолов, подливая очередную порцию лекарства. – Боюсь, что мы с вами, братцы, сегодня допустили очень нехилый ляпсус. И чем это дело нам опосля аукнется, лично я предсказать не берусь.

– Это вы про чекиста? Да не переживайте, Виктор Васильевич, он нас сам бояться должен – рыльце-то в пушку, – с напускным оптимизмом «успокоил» Козырев, – Справимся. И не с такими справлялись.

– Вам бы, господин офицер, нехудо классиков на досуге перечитать, – строго посмотрела на него Михалева. Похоже, за время отсутствия Паши соседку приняли в команду на правах полноправного штыка и посвятили во все подробности и деликатности дела. – К примеру, Михалкова-старшего, про «зайку-зазнайку». Очень, доложу вам, познавательная вещица.

– А это еще зачем?

– А затем, чтобы, не дай бог, не вышло наоборот.

– Наоборот – это как?

– Да так: не рыльце в пушку, а пушкой в рыльце.

– Ну-у, Людмила Васильевна! Это вам следует поменьше классиков читать. Всяких там Резунов и Судоплатовых. Вы еще 37 год вспомните!

– Очень может быть, что Людмила Васильевна отчасти и права, – неожиданно поддержал соседку Смолов. – Просто, Паш, ты не в курсе, что у нас за это время тоже кое-что произошло.

– Точно, я и забыл совсем! Как там наш Анненский? Пропасли? Пустышка?

– Ага, – угрюмо подтвердил Лямка. – Только времени кучу потратили. Да бензину пропасть нажгли. По Киевской трассе ажио до Выры дотянули, а оттуда еще километров шесть проселками. А он, скотина такая, оказывается, к любовнице поехал.

– А как узнали, что именно к любовнице?

– Да это Полинка стариной тряхнула. Прямо с колес оперативную установку провела.

– Чем-чем я тряхнула? – грозно уточнила Ольховская.

– Так я же в фигуральном смысле, не в прямом, – поспешил оправдаться Лямка.

– Да и шут-то с ним, с Анненским. Отработали – забыли, – отмахнулся Смолов. – Тут у нас другая пидерсия образовалась. Вечером, перед самым уходом со службы, мы с Катериной снова проверили электронную почту Олейника и обнаружили послание от твоего Иван Иваныча с настойчивым пожеланием незамедлительной встречи. Всё там же: на Невском, в Катькином саду.

– Так вы сегодня тоже его видели?!

– Паш, не перебивай, – попросила Востроилова. – Лучше слушай дальше…

– Поскольку до встречи оставалось от силы минут сорок, доставить на место Олейника, хоть бы и на вертолете, не было решительно никакой возможности. До вас докричаться мы не смогли, поэтому подорвались вдвоем. Исходя из принципа: «коль не дашь напыться, дай хошь подывыться».

– Удалось? В смысле – подывылись?

– Вполне. Даже разыграли сценку «На фоне Пушкина снимается семейство» и запечатлели Катюху на фоне памятника ее великой тезке и этого хрюна. Кстати, оказался весьма нетерпеливым товарищем: ждал нашего общего друга не более десяти минут, после чего сел в тачку и укатил. Номера срисовали, завтра с утра пробьем.

– Так у вас его фотка есть?! Напечатали? Покажите!

– Держи. – Виктор Васильевич протянул Козыреву распечатанный на принтере листок формата А4. – Только, боюсь, картинка тебя не шибко вдохновит.

– Вы чего, народ?! – всмотревшись, удивленно пробормотал Паша. – Это же не он!

– В том-то и дело, брат, что как раз это – ОН, – вздохнул Смолов. – Мы сразу переправили фотку людям Саныча. Те показали Олейнику, и он подтвердил, что это действительно тот самый вербовщик, псевдочекист Иван Иванович.

– Ни фига не понимаю! А почему «псевдо»?

– В этом мужике Саныч опознал начальника контрразведки Ребуса некоего Завьялова Сергея Гавриловича. В свое время он был кадровым офицером, прошел кучу «горячих точек». Вот только офицер он – армейский, общевойсковой. В ФСБ Завьялов никогда не служил и никакого отношения к этой организации не имеет.

– Вы хотите сказать, что… – Паша проглотил окончание вопроса и обреченно воззрился на Смолова. Он уже догадался, каким будет положительный отрицательный ответ.

– Я хочу сказать, что ты, к сожалению, ошибся, приняв одного человека за другого, а желаемое – за действительное. Ты – ошибся, а некто, воспользовавшись этой ошибкой, выкачал из тебя интересующую информацию. Причем этот Некто оказался в нужное время в нужном месте и располагал исчерпывающими, включая закрытые, сведениями о твоей персоне. Исходя из чего, боюсь, что как раз именно этот Некто и трудится в штате славной, не к ночи будь помянутой, организации.

– Вы хотите сказать, что меня самым банальным образом поимели?

– Глагол вполне уместный. Только маленькое уточнение: поимели не тебя лично, а нас всех. Скопом… Да-да, Паш, и не стоит сокрушенно мотать головой и заниматься самоуничижением. Поверь, я ничуть не пытаюсь тебя утешить… Но согласись, что мы все проморгали тот момент, когда к нашим игрищам подключилась еще одна заинтересованная сторона. И, судя по замашкам, играть она настроена весьма решительно… Так что твоя очаровательная соседка не столь далека от истины. По крайней мере, нашего с вами «кружка по интересам» эти ребята всяко опасаться не станут. И наш звероподобными усилиями добытый якобы компромат эфэсбэшникам по одному причинному месту.

– Все правильно, Виктор Васильевич, – взволнованно прокомментировала тираду шефа Востроилова. – А может, и того хуже.

– Что ты имеешь в виду?

– Может, это не мы проморгали момент, а они изначально сами подготовили и расписали сценарий «игрищ»? И до поры до времени просто оставались в тени, фиксируя все наши действия?

– Э-э! Чур тебя и чур всех нас! Катька, кончай тут Кассандру из себя строить. А то после твоих прогнозов нам останется только одно – открыть кингстоны. Но по нашей палубе, слава богу, еще бродят крысы навроде Некрасова, «сладкой парочки», Олейника, Завьялова и прочих. И это означает что?…

– Что наш корабль пока еще не тонет.

– Умница! Моя школа… Всё, братцы, давайте закругляться на сегодня. А то через пару часов первые петухи заголосят, а мы еще, как нетрудно догадаться, не ложились.

– И правда, Полина Валерьевна… – впервые за все время возвращения Козырева подал голос из своего угла охранник Сева. – Может, домой поедем? Вы не забыли, что в десять ноль-ноль нам кровь из носу надо быть у Сан Саныча?

– Да, Сева, я помню. В самом деле, – засобиралась Ольховская, – пора ехать. Людмила Васильевна, спасибо, все было безумно вкусно… Ребята, а вам огромное, нечеловеческое спасибо. За все, что вы делаете для Игоря. За… Если бы не вы… Вы… Я…

Полина сбилась, нелепо замахала руками и, сдерживая слезы, выскочила из комнаты. Вслед за нею подорвался Сева. Остальные вслед за смущенным смоловским «Ну что, покурим на дорожку?», словно по команде, потянулись за сигаретами.

– Виктор Васильевич, позвольте вас на пару минут конфидента? – кокетливо вопросила Михалева.

– Почту за честь, – шутливо щелкнул каблуками Смолов.

– Вы такой галантный мужчина, эт-то что-то!.. – проворковала соседка, и под ручку они вышли из комнаты.

Через какое-то время Михалева вернулась. Причем вернулась одна…

– А где Виктор Васильевич? – удивилась Востроилова.

– Он поехал домой. Пока доберется до этого своего Купчино… Совершенно не понимаю, как люди могут жить в такой тьмутаракани?

– Как так уехал?! А я? Он ведь сначала должен был забросить меня.

– Катюш, это я его уломала-уговорила. Он у нас мужчина семейный. Ему в обязательном порядке нужно появиться дома – оправдываться, каяться, врать. А мы с тобой – люди холостые, нам ни перед кем отчета держать не нужно. Ведь так?

– Наверное, – растерянно кивнула Катя, не вполне понимая, к чему та клонит.

– Вот и славно… Ванька!

– Я! – отозвался Лямин.

– Спать хочешь?

– Да так, вроде не особо…

– Надо же, и у меня, как назло, старческая бессонница. Деньги имеются?

– Ага. А зачем? Водка еще есть, пиво тоже.

– Балда. В твоем возрасте столько пить вредно. Причем – уже вредно. Пошли лучше в картишки сыграем. В «тыщу». Мне давно не мешало поправить свое материальное положение.

– Это мы еще поглядим, кто за чей счет поправит! – заносчиво похвалился Лямка.

Пожелав Паше и Кате спокойных снов, «старый да малый» отправились выяснять отношения за карточным столом. Учитывая, что в азартных играх Михалева не брезговала прибегать к шулерским приемчикам, коих она знала предостаточно, шансов у Лямки было немного.

Востроилова подошла к двери и повернула ключ в замке.

– Кать, да не закрывай ты ее. Через час-полтора все равно Ванька разбудит. Придется вставать, открывать.

– Не разбудит, – улыбнулась Катя.

– Почему?

– Потому что твоя Людмила Васильевна – очень мудрая женщина. Она поняла, что сейчас мы хотим остаться одни, и сделала всё, чтобы нам никто не помешал. Более того, когда вечером тебе в очередной раз позвонил дежурный…

– Ч-черт, – подскочил Козырев. – Мне же надо срочно позвонить на работу.

– Не нужно никуда звонить.

– ???

– Потому что она представилась дежурному твоей мамой. Сказала, что ты лежишь с температурой сорок, у тебя жар и по этой причине ты не можешь подойти к телефону. В итоге – на сегодня тебе, в отличие от меня, поставили выходной.

– С ума сойти! Значит…

– Это значит, что мы сейчас разберем диван, погасим свет, разденемся и ляжем спать. И никто-никто, ничто-ничто нам сегодня не помешает.

– Ты готова разделить ложе с придурком, который сначала три с половиной часа провел в обезьяннике, а затем его, как последнего лоха, развел сотрудник ФСБ?

– Представь себе – да. А что касается ложа, у меня большие сомнения в том, что пол квадратных аршина этого, с позволения сказать, спального места возможно подвергнуть математической процедуре деления. Максимум, что здесь можно придумать, – сложение.

– Катька, я тебя люблю!

– Аналогичный случай был в Тамбове.

– Что?

– Я говорю, что тоже люблю тебя, сэр лыцарь-тугодум… Э-э, куда?!.. Сначала диван, затем свет и только затем раздеваемся… Пашка, ну лапы же холодные!.. Черт с тобой! Но учти – помогать тебе разбирать диван я уже не стану… Хотя… На кой его вообще разбирать?… Аккуратнее, ты, медведище… Похоже, тебе надо срочно записываться на курсы по грамотному расстегиванию женских лифчиков… А я вот щас кому-то подскажу адресочек!.. Пашка, милый мой… Хороший!..

В эту ночь их действительно никто-никто и ничто-ничто не потревожило. В восьмом часу Катерина нечеловеческим усилием воли заставила себя дотянуться до мобильника, чтобы отключить противный писк будильника-напоминалочки. Перебравшись через посапывающего Пашку (о, счастливчик!), голая, полусонная, она принялась собирать по комнате предметы верхнего и нижнего белья, обнаруживая их в самых немыслимых местах и уголках. К примеру, колготки почему-то нашла висящими на дверной ручке. Востроилова потянулась за ними, и тут ее взгляд случайно упал на просунутый под дверь тетрадный лист. Она развернула листок и прочитала:

Дай Бог вам счастья, здоровья и долгих лет жизни, мудрая женщина Людмила Васильевна Михалева! Вот только жульничать в картах все-таки не стоит. Хотя бы играя со своими!

Глава седьмая

Станислав Стуруа (Мистер Серый) по прозвищу Родезия был сыном русских эмигрантов, которые в 1986 году уехали в ЮАР из Франции. Кто тогда мог знать, что скоро на свободу выйдет Нельсон Мандела и в этом африканском раю для белых начнется черт-те что и сбоку бантик? Мать умерла почти сразу после переезда. А через два года отца застрелили на улице в ходе какого-то местного этнического конфликта. Станиславу было всего четырнадцать лет, когда он остался один в чужой стране. В отличие от других подростков, волею судьбы оказавшихся в схожей ситуации, ему необычайно повезло – он воспитывался в полицейской школе (некое подобие наших суворовских училищ). Благодаря этому Стас сумел выжить, закалиться и заматереть духом в атмосфере абсолютной враждебности и опасности, которая является особой «фишкой» ЮАР. Причем, как во времена белого апартеида, так и в наступившую затем эпоху «апартеида черных». Годы, проведенные в этой удивительно красивой (для туристов) и удивительно жуткой (для местных аборигенов) стране, сформировали характер, навыки, взгляды на жизнь и особое мироощущение Стуруа. Здесь поневоле да сформируется! А как вы хотели? По данным местной ассоциации дилеров вооружений и боеприпасов, шансы обычного человека столкнуться с попыткой опасного преступления в свой адрес в любое взятое время здесь составляют один к шестидесяти. Как результат, к примеру, в том же Йоханнесбурге полицейские безо всякого предупреждения стреляют преступникам сразу в башку, дабы избежать дальнейших «разборов полетов» и судебных разбирательств. Соответственно, преступники, не рассчитывающие на предупредительные окрик и выстрел в воздух, ведут себя адекватным обстановке образом. Вот и Стуруа стрелял. А впоследствии, вынужденно лишившись полицейского жетона («полиция – только для черных»), случись такая необходимость, никогда не закладывал многомильного кругаля и всегда ехал напрямки через черные районы Alexandra и Sebokeng. Даже ночью. Что, по местным меркам, сродни самоубийству. О потере службы он не сожалел. Будучи солидарен здесь со своим любимым писателем: «Только тот, кто страшится жизни, мечтает о твердом жалованье». Пусть это она, жизнь, опасается его.

Эдуард Линчевский (Мистер Чёрный) родился и вырос в Питере. Его отец сильно пил, так что Эдик с лихвой хватил коммунального детства с его пьяными скандалами, окурками и объедками в грязных тарелках. Так получилось, что вторым домом Эдика стала улица, она его и воспитала. С детства он привык стоять за себя сам, отвечать за свои слова и поступки. Весьма примечательно, что, несмотря на ту действительность, в которой ему пришлось взрослеть, он умудрился-таки закончить среднюю школу. Вскоре после выпускного вечера, когда у него на руках уже имелась мятая военкоматовская повестка, он совершил квартирную кражу и попался. (То ли хотел таким образом закосить от армии, то ли просто не повезло.) Линчевскому дали три года общего режима, которые он отсидел все звонком. Время, проведенное за решеткой, не прошло для него даром. Но это вовсе не означает, что Эдик заболел воровской идеей. Просто он четко решил для себя, что квартирным вором с семью ходками к сорока годам быть, мягко говоря, нерентабельно. Посему он принял решение «выбиться в люди». Немногие, кто действительно знал его, впоследствии утверждали, что у Линчевского имеется лишь одно слабое место – сын, о существовании которого он узнал относительно недавно. Его матерью была одноклассница Эдика, которую тот бросил перед тем, как его закрыли. И сейчас, по прошествии времени, он испытывал по отношению к ним чувство вины. Иногда испытывал. Линчевский обожал гонять на своей спортивной «Ауди» по городским набережным. Он был одинок и иногда бесплатно подвозил девушек, которые голосуют. После каждой такой поездки (заметим, что он ни разу ни к одной из них не приставал) Эдик приговаривал: «Хороша, как моя жизнь…»

Стас и Эдик случайно познакомились осенью 2005 года при весьма оригинальных, отчасти трагикомических обстоятельствах.

В тот день Стуруа неторопливо прохаживался по галерее бутиков в самом центре Питера. Ничего особенного увидеть здесь он не надеялся, так как в Кейптауне видел: a) всё; b)…и ещё много; c)…и не такого. Ну да, по большому счету, ничего изрядного здесь ему и не попалось. В какую бы модную секцию Стас ни заходил, везде молодые любовницы хозяев продаж, оформленные продавщицами, мило спрашивали: «Чем я могу вам помочь?» И всем им Стуруа одинаково отвечал: «Спасибо, я разбираюсь». И в ответ также улыбался, но, скорее, своей словесной находке. Конечно, он не разбирался. Но и не хотел.

Что тут поделаешь? Ну не нравились Стасу облегающие маечки и трусики! Он любил цвет хаки, но при этом обязательно… расхристанный. На спине его мешковатого пиджака типа «БОМЖ пустыни» были выдавлены английские литеры «THE А». В ЮАР этот слоган известен много больше, нежели какая-нибудь «кока-кола». Но здесь никто не пытался расшифровать эту надпись. И все же Стуруа не переставал надеяться, что кто-нибудь да попадется. Из тех, кто осведомлен. А осведомлен мог быть лишь тот, кто был там. У него на родине.

В одной из витрин Стас случайно увидел бусы – короткие и пухлые, как сливы. Причем такого же цвета. Чем-то они ему приглянулись, и Стуруа их тут же купил. Хотя стоила цацка прилично – в районе четырехсот долларов. Искренние возрадовавшаяся редкому покупателю девица предложила заполнить анкету на получение дисконтной карты. Стасу не нужна была карта, но сам процесс его увлек. В результате, едва вписав в графу свою фамилию, он нарвался на отчасти предсказуемый, но все равно дикий вопрос:

– Ой, а вы, наверное, из Молдавии?

– Какой Молдавии? – переспросил Стас и вспомнил, что где-то на глобусе действительно есть такая земля или область.

– Ой, извините, наверное, из Франции, – сделала поправку на его акцент продавщица бус.

– При чем здесь Франция? – Он никак не мог понять логики и взаимосвязи, а потому добавил, уточняя: – Я из Африки.

– Это где джунгли? – решила пошутить девушка.

– Это где буры, – буркнул Стас. Сейчас его отчасти успокаивало лишь то, что о какой-то неведомой Молдавии у нее, скорее всего, примерно такое же представление.

– Буры – это такие гребни на барханах? – продолжала модная тусовщица. Было заметно, что парень ей очень понравился.

– Буры – это такие мужчины, которые считают, что белые и негроиды одинаково ущербны. Они живут поодиночке, пока их не трогаешь.

– А если тронуть?

– Пробовали, – нехорошо ухмыльнулся Стас. – Они ломтями стругают.

– Что стругают?

– Кожу. Ломтями со спины настругивают и потом на ремни пускают.

– Ужас какой!

– Зэ А, – сказал ей на прощание Стас и, к глубокому разочарованию девицы, вышел из секции.

Его присказку о бурах и «зэ А» случайно услышал Эдуард, который здесь же примерял пиджак. Было видно, что примерял его неохотно, поэтому продавщица, используя все свое красноречие, из последних сил настоятельно убеждала в преимуществах последней коллекции. В какой-то момент Линчевскому стало окончательно скушно.

– Прошу пардону, а можно нецензурно выразиться? – Эдик приблизил лицо к её прическе.

– Вам – да.

– Ёбынь это. Для геев, – тихонько шепнул он, отбросил пиджак и осторожно пошел вслед за Стуруа.

За стеклянными углами стеклянных переходов появилось кафе. Здесь оба одинаково взяли по чашке эспрессо и, усевшись неподалеку друг от друга, на полсекунды переглянулись.

«Лицо человека, знающего, что такое жить кость в кость», – подумал Стуруа.

«Хавелло опасное. С таким лучше играть вежливо», – мелькнуло у Эдуарда.

Кондиционер давал приятную прохладу, и это был единственный плюс заведения. Всё остальное – в минус. В первую очередь, чужие лица вокруг. Особенно морды двух мопсов, вертящихся на руках пары девиц, изображавших из себя избранниц Голливуда и тонких знатоков минета. Но ни то, ни другое не катило. Ибо про Голливуд они знали лишь то, что живут в нем богато, но не они. Да и с сексуальными фантазиями также было туго – это Стуруа определил по тонким и противным губам. Мопсы вроде как были призваны доказать обратное, но у них это получалось скверно. В какой-то момент Стас и Эдик снова взглянули друг на друга и… заржали, поняв, что их оценки совпадают. Поняли это и девицы, которые дико скривились. Одна из них в досаде, возможно, даже ляпнула: «Лохи!»

В этот момент между парнями присела компания, состоящая из трех бандитов-переростков. Возможно, они решили, что быть бандитами модно, возможно, просто промахнулись во времени лет на десять, но вели они себя скверно, показывая всем, даже витринам, что такое крутость в их интерпретации. А главное – вокруг стало громко, не уютно и не смешно.

Эдуарда это разозлило. Стуруа, напротив, заинтересовало.

– Вечерком нюхнем… погудим… Бабец там нормальных… с дойками… Все дела… – слышалась дрянь с деланым хохотом.

Наконец они двинули столом так, что раздался омерзительный скрежет круглой ножки по полу. Это окончательно взбесило Эдика, который не переваривал резких неожиданных звуков.

– Парни, а можно мне спокойно кофе допить?! – не выдержал он.

– Можно! – раздался гогот.

«И зачем только я сказал „А“? – подумал Эдуард. – Теперь надо и „Б“ произносить».

– Ты мне это как кто позволяешь? – рявкнул он.

Наблюдавший за ним Стуруа все понял и под столом аккуратно разломал пополам две палочки, заботливо лежавшие на случай заказа японской кухни. Затем пододвинул к себе перец.

– А тебе какая разница?! Если тебе позволяют? – хохотнул бычок. Впрочем, хохотнул чуть неуверенней, так как увидел глаза Эдуарда.

– Разница есть. Ты чей такой громкий? – Эдик встал. Стуруа увидел, как он незаметно прихватил пепельницу. «Н-да, бур», – усмехнулся он про себя.

– Скажи спасибо, что место здесь гламурное тебя волтузить… – начал привставать старший в компании по комплекции.

Но как привстал, так и осел. Поскольку стеклянная пепельница вошла ему ровно сверху. Сильно вошла. И легла, как бескозырка. Еще одного, сидящего, Эдик попытался жахнуть ногой. Но неудачно – нога провалилась в воздух.

Воспользовавшись его промахом, двое, чуть мешкаясь и мешая друг другу, вскочили. И тут, неожиданно для всех, рядом оказался Стуруа, который до крови воткнул заранее намеченной жертве сломанные рисовые палочки в плечо и сильно надавил. Парень развернулся, причем левой рукой Стуруа помог ему это сделать быстрее. Таким образом голова парня оказалась повернутой затылком к Стасу с намертво зафиксированной шеей. Свободной правой Стас аккуратно посыпал перец ему в глаза и чуть-чуть растер. Судя по звуковой реакции – прием удался. Стуруа отпустил оппонента. Тот сразу присел на корточки, мудро не стал растирать глаза, а лишь приложил к ним ладонь и на ощупь начал двигаться между стульев. Ему не мешали.

Тем временем третий вошел в ноги Эдику, и оба рухнули на пол. Эдик – первый, но боли почему-то не почувствовал. Стуруа не стал вмешиваться в их честную возню, а подошел к робкому охраннику, столбиком выкрикивающему SOS в свою радиостанцию с явно севшим аккумулятором.

– Не бойся, они сейчас за все заплатят администратору, – пообещал Стуруа и отошел в отдел обуви, наблюдая за окончанием эпизода через стекло.

Попыхтев, орлы расцепились и, отряхиваясь, расстались. Нелепость ситуации дошла до обоих быстрее, чем возможные последствия. Поэтому типичных, нестрашных и банальных угроз далее не последовало.

– Черт-те что!.. – зло сказал Эдик через витрину Стасу.

Стас вытащил голову из-за двери секции и предложил:

– Ты за банкет-то рассчитайся!

Эдик, практически не считая, передал бармену какие-то деньги. Затем махнул рукой добровольному помощнику: мол, валим, перекурим…

Вышли на Невский. Эдик первым протянул руку:

– Эдуард.

– Станислав.

– Прибалт?

– Африканец, – улыбнулся Стуруа.

– Бывает. Давно в Питере обосновался?

– Так… с недельку.

– Извини, но по манерам вижу, что в колонию заезжал.

– Нет, – заржал Стуруа. – Я же говорю, я из ЮАР. Это далеко. В Африке. Я, вообще, полицейский. Правда, бывший. Из эмигрантов.

– Ебануться, – затянулся Эдик. – Меня спас мент из Африки. Дела…

В Петербург Стуруа приперся исключительно как турист. Незадолго до этого в Кейптауне ему удалось провернуть неплохую сделку с китайскими моряками и выгодно сбыть в глубь страны оптовую партию таблеток «Мандракс» – очень популярного в ЮАР, в силу своей дешевизны, синтетического наркотика, который местные предпочитают не глотать, а толочь в порошок и курить особым способом, через бутылочное горлышко. Возможно, кто-то и посчитает, что подобного рода деятельность не слишком красит полицейского. Но, во-первых, полицейского бывшего; во-вторых, еще и белого; а в-третьих… «Либо догонять, либо убегать», – ничего другого в своей жизни Стуруа профессионально делать не умел. В данном случае ключевое слово – «профессионально». Иначе при нынешней конкуренции миллиона ты просто не заработаешь. А Станиславу этих самых миллионов требовалось хотя бы парочка.

Для подстраховки ему желательно было временно где-то пересидеть, и Стуруа выбрал в качестве такого места Россию. Конкретно – Питер. Единственное, хотя и давнее прошлое его семьи, было оттуда, и, помимо прочего, Стасу действительно было просто по-человечески интересно там побывать. Поначалу он рассчитывал пробыть в городе на Неве дней десять. Но вышло так, что случайная встреча с Эдиком Линчевским подкорректировала его планы самым серьезным образом. Впрочем, для авантюриста по натуре Стуруа такого рода «финты ушами» были в порядке вещей.

Общие интересы обнаружились у них достаточно быстро. К тому же выяснилось, что и Линчевскому, несмотря на более скромные, в сравнении с вкусившим блага цивилизаций Стасом, запросы, парочка лишних миллионов также не помешала бы. Для возвышенных кредитно-финансовых мошенничеств образования и связей им явно не хватало, посему решили сосредоточиться на банально-земном варианте – наркотиках. Благо, кое-какой опыт в этой сфере уже имелся. Хотя оба наркоту не принимали и в душе презирали.

От изначальной идеи поставок в Россию китайского «Мандракса» пришлось отказаться – слишком хлопотно. Да и менталитет у местных торчков другой – им подавай что попроще и потяжелей. В итоге остановились на эфедрин-гидрохлориде (так называемое «стекло»), который в ЮАР, в отличие от России, можно без проблем купить в любой аптеке. Как пояснил Линчевский, это только в просвещенных странах сие сильнодействующее вещество используется как лекарство от пониженного давления и насморка. А вот в наших широтах местные умельцы путем простого выпаривания бодяжат из него гремучую смесь под жаргонным названием «винт», «джефф» или «мулька». Стойкая зависимость наступает сразу после нескольких уколов. Учитывая, что килограмм «стекла» в России можно было толкнуть примерно за 10–12 тысяч долларов, тема представлялась весьма перспективной.

Станислав вернулся в Йоханнесбург, и уже через месяц первая полуторакилограммовая партия ушла в Россию в чреве «банановоза» под мальтийским флагом. Вскоре вслед за нею отправились вторая и третья. Все три успешно добрались до Питера, и Эдик, не желая заморачиваться на мелкую розницу, оптом сдал весь товар Дорофееву, с которым ранее был шапочно знаком: Ленинград – город маленький. Дорофеев качество продукта оценил и вскоре заказал более крупную партию, щедро проавансировав будущие поставки. Под эти средства воспрянувший духом Стуруа полностью опустошил закрома небольшой частной фармацевтической фабрики в предместьях Претории по товарной позиции «эфедрин-гидрохлорид» и ближайшими «почтовыми лошадьми» заслал сразу три партии подряд. По двадцать кило каждая.

И вот тут-то случилась «непруха номер раз»: российским таможенникам каким-то невероятным образом удалось обнаружить одну из партий. Так они впервые потеряли товар и деньги. А самое главное – потеряли канал. К этим неприятностям добавились проблемы с Дорофеевым: бдительность таможни не проходила по разряду стихийных бедствий, а следовательно, на форс-мажор не тянула. Эдик прекрасно знал, что кинуть Дорофеева автоматически означает кинуть самого Ребуса. И, случись такое, обернется не просто хлопотами – Проблемами. Линчевский встретился с Дорофеевым и смиренно попросил об отсрочке. Ответным предложением стали два месяца сроку и включенный «счетчик». Кабальный настолько, что по сравнению с ним программа банковского ипотечного кредитования представлялась вершиной бескорыстия и альтруизма. В одиночку такое решение Эдик принять не мог, поэтому, извинившись, срочно связался со Стуруа. Выслушав условия людей Ребуса, тот смачно выругался, затем задумался эдак на полтыщи мобильных рублей, но в конце концов выдавил: «Окей». К тому времени у него имелся новый бизнес-план, составленный на основе откровений знакомого кейптаунского экс-таможенника. Почему «экс»? Да потому что тоже «The А».

Отныне посылки со «стеклом» уходили из ЮАР и соседних африканских стран с обычной… почтой. Воспользовавшись тем, что между эфедрином и обыкновенной морской солью имеется поразительное внешнее сходство, Стас и вошедший в дело на правах концессионера экс-таможенник стали отправлять прекурсоры легальными бандеролями под видом косметической соли для ванн. Здесь весьма кстати пришлись профессиональные знания нового партнера, который, будучи в курсе, что на таможне посылки изучаются специальной техникой, изобрел оригинальный способ их «правильной» упаковки. Деньги за поставляемый товар получатели посылок переводили через одну из международных платежных систем мелкими траншами по 1–2 тысячи долларов, падавшими на банковский счет, открытый в Берне.

Поставив дело на поток и убедившись, что «корабль плывет», Станислав снова приехал в Питер. От имени своей знакомой Линчевский сделал официальное приглашение, чтобы тот мог легально находиться на территории РФ минимум пару месяцев. Это было важно еще и потому, что, в отличие от туристов-краткосрочников, «обстоятельно приезжающих» в Россию ФСБ, как правило, контролирует меньше. Здесь, сообща разложив по составляющим прокол с «банановозами» и досконально проанализировав каждый шаг по цепочке, Эдик и Стас пришли к выводу, что единственным разумным объяснением «непрухи» стала утечка информации – скорее всего, слушали чьи-то телефоны. Так возникла идея обратиться к услугам консультанта-профессионала, дабы пройти хотя бы ускоренный «Краткий курс молодого борца с информационными технологиями». Как ни крути, но без дополнительного образования в наши дни – никуда! Через связи Линчевского не без труда, но все же удалось выйти на Специалиста – так состоялась судьбоносная во всех отношения встреча в мексиканском ресторане на Петроградке. После которой концессионеры принялись активно использовать Интернет-чаты для общения со связями Стуруа в ЮАР. «Трансляции» велись из специально снятой под эти цели комнаты. Именно в этот адрес на имя хозяина-алкаша приходили извещения с главпочтамта, которые тот, за отдельную плату, регулярно ходил получать.

Казалось, жизнь постепенно налаживается. Почтовые службы справлялись со своими обязанностями блестяще: деньги от получателей ручейком стекались на швейцарский счет. Дабы не скучать и не терять квалификации, Эдик привлек Стуруа к своей излюбленной теме – разводке лохов. Способов подобных разводок Линчевский знал бесконечное множество, и очень быстро Стас сумел наконец постичь сакральный смысл любимой прибаутки напарника: «Лох не мамонт – не переведется».

Однако вскоре случилось то, что предвидеть, в принципе, можно, но лишь теоретически. «Непруха номер два» нарисовалась после того, как алкаш (чудовище лохнесское!) затопил нижнюю квартиру: стал набирать в ванну воду, но вдруг вспомнил о назначенной корешами в ближайшем шалмане встрече и мгновенно подорвался на саммит. Лилось качественно – к моменту приезда МЧС на полу у разгневанных соседей образовался искусственный водоем с ржавой горячей водой, доходящей до щиколоток. Дверь вскрыли – благо держалась на соплях. А о существовании Страсбургского суда хозяин все равно слыхом не слыхивал. И вот здесь-то, из полузатопленной старой стиральной машины, случайно всплыли на поверхность упаковки таблеток. На всякий случай вызвали районный НОН. Те, по наводке соседей, тут же дернули хозяина прямиком с фуршета. Слава зулусским богам – имен Эдика и Стаса оперативники от алкаша не узнали. Потому как тот и сам был не в курсе.

О том, чтобы выставить засаду, не было и речи: постояльцы появлялись на квартире от случая к случаю, а торчать здесь ночи напролет, ожидаючи, совершенно не климатило. Да и где возьмешь столько свободного народа? Поэтому хозяину строго-настрого наказали отзвониться по задиктованному номеру, как только арендаторы объявятся снова.

«Иначе, – пригрозили опера, – сам пойдешь паровозом. А здесь стопудово тянет на 228-ю, часть третью». Впрочем, насчет «стопудово» – это они, мягко говоря, погорячились. Максимум – на 234-ю.

Уже на следующий день хозяин благополучно посеял бумажку с экстренным телефоном. А когда Эдик и Стас заявились к нему снова, без зазрения совести сдал им весь расклад. Ну не любит у нас среднестатистический обыватель ментов – что тут поделаешь! Тем более что от них – исключительно и сплошь неприятности. А вот постояльцы, напротив, не поскупились и щедро вознаградили хозяина «за инсайд» стодолларовой купюрой. Которая в тот же вечер была благополучно обменена на ящик портвейна плюс три «сникерса» на сдачу. А вот Эдику и Стасу пришлось в очередной раз временно замораживать тему – кто знает, какую ниточку могли потянуть оперативники, возьмись изучать географию и частоту прихода в адрес почтовых извещений.

А тут совсем некстати подкралось время оплаты по прошлым счетам. И когда они окончательно вышли в ноль по взаимозачетам с Дорофеевым, выяснилось, что заветный миллион если и сделался ближе, то лишь на каких-то пару-тройку шажочков. По сути, все нужно было начинать заново. Но тут свалилась новая напасть, она же «непруха номер три»: в приснопамятном квартале Sebokeng черные застрелили их компаньона экс-таможенника. За каким чертом тот поперся туда ночью, так и осталось загадкой. Такое вот чистой воды дерьмо…

– Ну да нет худа без добра, – пространно отреагировал на это известие Линчевский.

– Поясни, – попросил Стас.

– Если верить Сильверу – мертвые не кусаются. Значит, и не питаются. Потому что кусать нечем. Следовательно, максать причитающуюся долю некому.

– Слушай, доцент, у тебя папа-мама есть? – нехорошо прищурился Стуруа. В Питере он неожиданно открыл для себя целый культурный пласт старых советских комедий. От которых пришел в неописуемый восторг. А «Джентльменов удачи» отныне он вообще считал лучшим фильмом всех времен и народов.

– Намекаешь на особый цинизм? Так ведь я вроде и не шифровался. А папы-мамы и правда нет.

– Он был нашим напарником.

– По-моему, я где-то слышал эту фразу, – глумливо заметил Эдик. – Если мне не изменяет память, у Мэла Гибсона в «Смертельном оружии».

– Мэл Гибсон – дерьмо. А Лакки был хорошим парнем и нашим напарником.

– Слушай, Родезия, если я сейчас пущу скупую мужскую слезу и, не закусывая, махану стакан за упокой его души, твое нравственное начало будет удовлетворено? Или что там еще в подобной ситуации делают правильные пацаны-буры?

– И да сказано в Писании: не перегибай. Вдруг и правда перегнешь.

– Там действительно так сказано?

– Примерно.

– То есть мне надо начинать бояться?

– До этого, надеюсь, не дойдет. Но вот опасаться – в самый раз.

– Ну, извини, Родезия. Сделай скидку на мое тяжелое детство, деревянные игрушки… Мне ведь в этой жизни бесплатных пирожных никто не подносил, – сыронизировал Эдик.

Стуруа его иронию понял. Позавчера, когда они ходили в универсам за продуктами, Стас случайно обратил внимание на супружескую чету очень скромно, скорее, даже бедно одетых пенсионеров. Они хотели купить два пирожных, но, услышав цену, деликатно извинились и отправились на выход. Тогда Стас купил самый большой торт, догнал их на улице, сказал, что работает менеджером универсама и что именно они (о, чудо!) оказались миллионными покупателями. Вручил растерянным старикам торт, поздравил и, не давая им опомниться, удалился. Ему, по натуре своей воину – жесткому, прямому, с обостренным чувством опасности, в то же время были свойственны такие вот приступы сентиментальности. Стуруа умел сочувствовать, мог плакать. Впрочем, не исключено, что в данной конкретной ситуации все обстояло гораздо прозаичнее – возможно, в глубине своей жесткой души он попросту не мог видеть белых стариков бедными.

Не таков был профессиональный преступник Эдик Линчевский, в мозгу у которого давно сформировалась линия водораздела – свои и чужие. При этом в разряд чужих очень скоро попал практически весь мир. Для достижения своей цели он готов был пойти на все. Правда, в последнее время частое посещение увеселительных заведений несколько притупило его инстинкты, но при необходимости он мог очень быстро собраться. В прошлом году в дорогом ресторане Эдик встретил одного старого знакомого, который когда-то занимал у него деньги, а потом «забыл» отдать. Этот знакомый ужинал в обществе дамы, на которую явно хотел произвести впечатление. Дождавшись, когда тот попросит счет, Эдик подошел к официанту и заплатил за их ужин, оставив вдобавок щедрые чаевые. После чего взял книжечку с чеком, подошел к столику знакомого, поздоровался и, обращаясь к даме, громко сказал: «Миша уже пять лет живет в долг, а я не хотел, чтобы такая красивая женщина почувствовала себя неудобно». К чему это? Да к тому, что Линчевский никогда и ни при какой ситуации плакать не стал бы…

Иронию товарища Стуруа проглотил. В конце концов, их нынешнее партнерство было лишь инструментом, с помощью которого он пытался заработать миллион американских денег. Но вечно таскать с собой по жизни этот инструмент Станислав не собирался. Примерно так же к их тандему относился и Линчевский. Не так давно между ними состоялся забавный разговор на тему: «На хрена нужны финансы?» Родезия честно признался, что ему нужны хорошая квартира в Амстердаме, персональный банковский счет. Плюс возможность засесть в приличном кафе на набережной и понять, что ужас Африки и наркоторговли окончен. А вот Эдик порассуждал-порассуждал… И в конечном итоге поймал себя на мысли, что пока у него нет ответа на этот вопрос. Поскольку открыть свое дело он, в принципе, мог, но вот управлять им – нет. А его нынешняя тачка немногим хуже, нежели, к примеру, «Бугати»… И в этом своем понимании Линчевский был прав и одинок.

Со смертью Лакки денежный ручеек стал медленно, но верно пересыхать. Посылки (ведь все проверить невозможно) по инерции какое-то время еще шли по прежней схеме, но уже из соседних с ЮАР стран и на иные имена. И все же ситуация требовала срочного возвращения Стуруа на «историческую родину». Вот только третий раз подряд за неполные полгода входить в одну и ту же Лимпопо Стасу совершенно не улыбалось. Да и организация новой «филиальной сети» представлялась делом весьма затратным, а уверенности в том, что очередная возрожденная гора исхитрится родить не мышь, а более крупное животное, не было. Дольщики мучительно перебирали варианты, рисовали схемы, просчитывали возможные риски, а походя продолжали зарабатывать на жизнь мелким лохотроном.

К тому времени Санкт-Петербург, как, впрочем, и всю Россию, захлестнула волна телефонного мошенничества. Десяткам тысяч граждан звонили якобы из милиции, информируя о псевдозадержаниях их родственников и намекая на возможность за умеренные деньги решить вопрос. Тысячи людей попались на этот прием. Но после того, как в СМИ появились публикации на эту тему, Линчевский в спешном порядке усложнил комбинацию телефонного жульничества на доверии.

Ежемесячно десятки тысяч петербуржцев берут товары в кредит, а все исходные данные покупателя и его покупки при этом остаются в магазинах. Это огромные массивы информации, и находятся они в различных руках. Следовательно, часть информационных баз копируется и используется в преступных целях. Именно такую базу Эдик и приобрел на знаменитом питерском рынке «Юнона». Где, как известно любому «продвинутому» петербуржцу, можно достать все.

Вскоре после этого начались звонки горожанам, приобретавшим вещи в кредит. Назвав «клиента» по имени-отчеству, Эдик интересовался: приобреталась ли им тогда-то там-то некая вещь (желательно, автомобиль). Подробнейшей информацией он подсознательно убеждал человека в том, что звонок может исходить только из службы безопасности банка-кредитора (которая на самом деле ни при чем). Затем начинал выспрашивать: кому «клиент» перепродал товар или сколько он получил за свои реквизиты, отданные постороннему человеку за вознаграждение. После того, как покупатель с непониманием происходящего отвергал эти подозрения, Линчевский начинал вещать о длительной процедуре проверки, вынужденных визитах в магазин, банк и о том, что все равно «дело» «клиента» будет передано в суд. В данном случае задача была предельно проста и состояла в том, чтобы человек принял единственно «правильное» решение – откупиться. Если этот финт удавался, «клиенту» предлагалось немедленно прибыть к банку или магазину. Оттуда выходил Стуруа с поддельным беджиком и принимал вознаграждение, ограждающее «клиента» от проблем. Такая вот незатейливая наглая схема. Хотя, по сравнению с наркотрафиком, прибыль от нее невелика, а вот хлопот – несоизмеримо больше. В общем, Стасу и Эдику, как когда-то Остапу Бендеру, срочно требовалась идея. А вот ее-то и не было.

И тут на их горизонте снова нарисовался Дорофеев и сделал неожиданное предложение нанести краткосрочный визит в столицу на деловой ужин с шефом контрразведки Ребуса. Поскольку все расходы по поездке брала на себя принимающая сторона, заинтригованные концессионеры предложение приняли. Тем более, что в Москве Стуруа бывать еще не доводилось.

Российская столица Стаса откровенно разочаровала. На его вкус, в сравнении с Питером, она проигрывала практически по всем позициям. Разве что смотрелась предпочтительней с «профессиональной» точки зрения. В смысле – на квадратную единицу площади лохов здесь крутилось на порядок больше.

При личном общении Завьялов произвел достойное впечатление, представ человеком, в котором, помимо деловой хватки, присутствует редкая по нынешним временам мужская внутренняя крепость. Кроме того, бывшему полисмену Стуруа импонировало его армейское прошлое и полное отсутствие блатного начала, столь ярко выраженного в манерах и повадках того же Дорофеева. Ежедневно тусуясь с «волками», Завьялов, тем не менее, сумел отстоять сложившийся еще в прошлой жизни индивидуальный «репертуар».

Сошлись они со Стуруа и на почве абсолютного непереваривания этнического равенства. Это Линчевскому было абсолютно по барабану – черный ли, желтый ли, красный ли. А вот Стас, который до приезда в Россию знал о ней лишь по слову «Сибирь» (примерно как мы об Африке по слову «Лимпопо»), до сих пор не мог забыть испытанного в первый же день шока, когда в ресторане на Невском дверь ему отворил негр.

Задушевная беседа «ни о чем», происходившая в ресторане «Пушкин», что на Тверском бульваре (московский шик для «иностранного» гостя), продолжалась примерно с час. И лишь после второй смены блюд, когда дело и время вплотную приблизились к итоговому кофе, Завьялов приоткрыл карты и в общих чертах обрисовал рабочую схему. В которую, при взаимном интересе, предлагал вписаться.

Тема представлялась весьма перспективной и заманчивой. Что само по себе настораживало. Эдику и Стасу доверяли войти в давно обкатанный, устоявшийся бизнес Ребуса, связанный с поставками в глубь страны идущего через Питер венесуэльского кокаина. В первую очередь, в нефтегазоносные сибирские провинции, где народ традиционно при деньгах, а вот с достойным досугом – традиционные проблемы. Учитывая, что при этом Линчевскому и Стуруа отводилась роль номинальных посредников с минимумом обременительных обязанностей, ассоциации с «бесплатным сыром» возникли незамедлительно. Завьялов настроения угадал и дал понять, что заниматься благотворительностью никто действительно не собирается. И за возможность присосаться к «кокаиновой трубе» от питерских потребуется исполнение не слишком сложного, но весьма деликатного поручения. С наркобизнесом никак не связанного. Данная работа будет рассматриваться как своего рода вступительный взнос в «Ребус-клуб-картель». Плюс дополнительный бонус в случае, если все будет сделано красиво.

Озвученное Завьяловым «деликатное поручение» Стаса абсолютно не вдохновило: вникать во все эти музейные заморочки лично у него не было ни малейшего желания. Тем более, что Стуруа ни черта не разбирался в той части искусства, которое принято именовать высоким. А по логике вещей, исключительно такое и должно храниться в Эрмитаже – в музее, название которого слышал даже он, который «зэ А» из ЮАР. А вот Эдик, напротив, за тему ухватился, дав понять, что нет ничего приятнее, нежели «работа» с творческой интеллигенцией. С его слов, именно люди искусства легко и непринужденно ведутся на самые незатейливые разводки. И на их фоне даже учащиеся младших классов смотрятся гораздо продвинутее.

Так что после согласования и уточнения некоторых деталей, в конечном итоге предложение Завьялова было принято. С этого момента Стуруа и Линчевский оказались временно зачислены в штат питерского «летучего отряда» Ребуса под командованием комбрига Дорофеева. Со всеми полагающимися сему высокому званию привилегиями.

Этой же ночью «Красной стрелой» они возвратились в Петербург. Именно в этой поездке Эдик и позаимствовал общегражданский паспорт у гражданина Дортюка.

– Всякую новую жизнь надо начинать с новой ксивой, – весело пояснил он Стуруа.

Вот только Стас оптимизма напарника не разделял. Что-то во всей этой скоротечной вербовке его смущало, но, что именно, он никак не мог сообразить. Да и субординационное подчинение Дорофееву особого восторга не вызывало – этого уголовника с типа деловыми понтами Стуруа не переваривал с самой первой встречи. Ну да уж лучше страус эму в руках, чем колибри в небе.

Семен Аронович Плуцкер сдержал данное Ребусу обещание. И когда в его магазинчике снова появился загадочный клиент-лох с очередной ювелирной вещицей мутной судьбы, позвонил по указанному номеру, а сам принялся тянуть время, изображая дотошливого эксперта. Хотя и безо всяких экспертиз, не задумываясь, он прикупил бы этот серебряный, а внутри и снаружи частично позолоченный портсигар, украшенный расписным эмалевым орнаментом. Даже невзирая на потертость крышки и незначительные сколы эмали по всей поверхности. Тем более, что хозяин просил за него просто смешную сумму – триста долларов.

Минут через двадцать Плуцкеру отзвонились и дали добро отпустить клиента. Особо предупредив, что последние пальцы на продаваемой вещице должны принадлежать именно ее хозяину. Из чего Семен Аронович сделал печальный вывод, что сегодня его личная коллекция портсигаров пополнена не будет.

Счастливого обладателя трех стодолларовых бумажек люди Дорофеева пропасли до самого дома. Далее в игру вступил старший оперуполномоченный по ОВД Некрасов, и уже через неделю на столе у Завьялова лежало подробное досье на семейство Запольских – все об отце, матери и сыне. Естественно, с основным упором на мать – сотрудницу «Русского отдела» Эрмитажа. Даже при беглом ознакомлении с материалами картина вытанцовывалась предельно ясная – работа с вечными ценностями качественно взята на семейный подряд. В принципе, собранной информации уже было достаточно для того, чтобы Некрасов начинал готовить дырочку для ордена. Но с этим делом решили погодить, так как при правильном подходе к снаряду грамотная ее реализация вполне позволяла оторвать хвосты одновременно даже не двум, а гораздо большему количеству зайцев.

Завьялов принялся готовить многоходовую оперативную комбинацию. Но к тому моменту, когда план ее был расписан до подробнейших мелочей, все карты смешало непредвиденное – Лариса Запольская скончалась. Со смертью музейщицы пришлось, по сути, начинать все сначала. Новая схема получалась гораздо более сложной и затратной, но других вариантов у Завьялова все равно не было, так как заходить в Эрмитаж предполагалось не с парадного входа, а через неприметную калиточку. В которую посторонним вход запрещен. Э-эх, протянула бы эта Запольская хотя бы еще пару месяцев – и вообще никаких проблем! А так приходилось изгаляться, комбинировать и волей-неволей притягивать к операции людей со стороны. Подходящих своих не было – дорофеевская шайба на искусствоведческую всяко не тянула, а уж физиономии его братков и подавно. Так возник вариант с Линчевским и африканцем. Конечно, и эта парочка, судя по всему, – те еще браты-акробаты. Но у одного из них имелся паспорт иностранного подданного, и это обстоятельство в нужный момент могло должным образом выстрелить. Завьялов подсуетился – и по результатам его «суеты» таможенники перекрыли кислород наркобизнесу новоиспеченных конкурентов. Он рассчитывал, что парни не сумеют оперативно задраить внезапно нарисовавшуюся финансовую брешь и будут вынуждены добровольно встать под Ребуса, дабы отработать долг. Но те, как ни странно, сумели выкарабкаться. Это лишний раз подтвердило, что парни сообразительные и шустрые. Жаль только, что теперь для завязывания делового партнерства придется не диктовать, а договариваться. А это, как ни крути, дополнительные расходы.

Теоретически определившись с исполнителями, оставалось подобрать, условно говоря, объект посягательства. Эта вещь необязательно должна была оцениваться в баснословную сумму. Главное – иметь культово-историческую ценность. Быть знаковой, иметь статус артефакта. А еще лучше – национальной святыни. Плюс, с «технической» точки зрения, компактной, без труда перемещаемой. После долгих консультаций с Плуцкером и последовавшей затем внеплановой рекогносцировки эрмитажных кладовых ведомством Некрасова выбор был сделан в пользу отдела рукописей. Еще через пару недель определились и с «кабанчиком» – кандидатура одинокой, больной и, по отзывам коллег, слегка ненормальной хранительцы Глуховой для их целей подходила идеально. Тем паче что, по отзывам коллег, Валентина Степановна была знакома с семейством Запольских.

Однако следовало торопиться. Сразу после смерти Запольской в ее подсобном эрмитажном хозяйстве началась обязательная в таких случаях ревизия коллекции для подготовки передачи новому штатному хранителю. По данным Некрасова, эта достаточно трудоемкая работа должна была продлиться минимум два-три месяца. И то, что по ее итогам недостача экспонатов обязательно всплывет, было делом решенным. Здесь – без вариантов. Даже если сами музейщики попробуют эту историю замотать, к теме «широкого освещения» подключится «антикварное» угро. А пока требовалось успеть провести все необходимые вспомогательные телодвижения, дабы к началу скандала, который станет сигналом к переходу к финальной стадии операции, подойти во всеоружии.

Визу Стуруа срочно продлили еще на полгода. Обошлось недешево, но зато отныне на руках у Стаса были бумаги, подтверждающие нестерпимое желание приглашающей стороны продлить ему вид на жительство. Причем не просто за красивые глаза, а как крупному научному деятелю, ассистенту кафедры археологии университета Виста (Претория, ЮАР). Кстати, соответствующие корочки вместе с необходимым набором сопроводительных причиндалов (командировка, направление в Россию, авторефераты, рекомендательные письма и проч.) встали на порядок дешевле. Что при нынешнем «развитии печатной техники» неудивительно. Конечно, университет Южной Африки, равно как и Кейптаунский, в научном мире котируются выше. Но зато Виста был относительно новым, пока еще малоизвестным вузом. Так что, задайся кто целью получить справочно-уточняющую информацию в отношении «африканского археолога», процесс этот оказался бы весьма трудоемок.

В течение недели Стуруа в тестовом режиме пролистал несколько базовых томов и томиков по фундаментальной археологии, четыре раза побывал в Эрмитаже в качестве рядового посетителя и просмотрел с десяток документальных DVD из серии National Geographic, посвященной археологическим раскопкам и тайнам древних манускриптов. Естественно, что его бурная псевдонаучная деятельность сопровождалась ехидными комментариями со стороны Линчевского, которому в готовящейся операции отводилась не требующая глубокого погружения в образ роль гида-референта, состоящего при персоне иностранного специалиста. Эдакий раздолбай Коровьев из свиты профессора Воланда!

Экстернат по археологии у Стаса принимал Семен Аронович Плуцкер.

Задав Стуруа несколько вопросов из общей и особенной частей науки ковыряния в останках и остатках, тот поморщился, молча приговорил рюмку коньяку, закусил лимончиком и процитировал БГ:

– Н-да, «мы могли бы войти в историю – слава Богу, мы туда не пошли».

– Что, все так плохо? – поинтересовался Эдик.

– Допустим, за плохо разговора не было. Но, как любил говорить Станиславский своей жене, когда та в очередной раз возвращалась от портнихи глубоко за полночь: «Немножечко не верю».

– Расколют Шарапова дурилки картонные?

– А оно им надо? Этот молодой человек, он что? Метит занять чью-то должность младшего научного сотрудника? Или взялся пролезть в члены, извините, корреспонденты, куда его не стояло? Отнюдь. Опять же, кто знает, как выглядит перспективный научный кадр из южноафриканских пампасов? Который вчера на пальме, а сегодня на кафедре.

– Пампасы – это в Южной Америке, – хмуро буркнул Стас.

– Пусть так. Особенно если для вас это так принципиально. Но, между прочим, Генрих Шлиман тоже не был интеллигенцией в пятом поколении – наш паренек, из купцов. И ничего – лопатой помахал, Трою нарыл. По сути, археология – это не более, чем умение первым находить рыбные места.

– Ежели так, за результат я спокоен, – хмыкнул Линчевский. – Клёв будет такой, что клиент позабудет обо всем на свете.

– Я видел этот фильм. Но, если честно, усмешку не понял, – признался Стуруа.

– Воистину: благотворительность творит благие дела. Выражаясь более доступно: бабло – оно и в Африке бабло.

– Вот далась вам Африка! «Пальмы, пампасы…» А у самих старики на помойках жратву подмахивают, прямо из мусорных баков. Я такого даже в кейптаунских трущобах не видел, – не выдержал Стас.

– «В кейптаунском порту, с пробоиной во рту, Жанетта наводила макияж…» Извини, Родезия, просто мы с детских горшков живем в плену стереотипов. О том, что некто постоянно бегает по Африке и кушает детей. Гадкий, ужасный, Бармалей погоняло. Бают люди… Или все-таки лажа?

– Fuck you!!!

– Понял-понял, умолкаю. Но, заметь, истинные профессора археологии в приличном археологическом обществе так себя не ведут…

В общем, зачет по археологии был посчитан условно сданным.

А через пару дней молодой ученый-историк из южноафриканской Претории попал в дорожно-транспортное происшествие на Ланском шоссе: «университеты» закончились, пришло время «защищать диплом».

Эдик и Стас развели господина Запольского по классической схеме подставы на дорогах. В то утро овдовевший сбытчик музейного имущества нагнал на своем «Мерседесе» еле ползущего в левой полосе «чайника» на лохматке тольяттинского производства. «Чайник» упорно не желал уступать дорогу своему немецкому коллеге, и тогда опаздывающий на работу Запольский резко выкрутил руль вправо. Но вместо того, чтобы обскакать назойливую четырехколесную помеху, неожиданно наткнулся на левый бок второго участника шоу, который еще пару секунд назад двигался на вполне приемлемом для безопасного маневра расстоянии. Лохматка, за рулем которой сидел Дорофеев, спокойненько укатила дальше, а вот господину Запольскому пришлось прижиматься к обочине и начинать беспокоиться за прическу. Так как денег у него не было, а внешность выбирающихся из салона поврежденной иномарки двоих молодых мужиков никак не выдавала в них добрых самаритян.

Поначалу показалось, что самые худшие опасения начинают сбываться. Водила иномарки, подскочивший к Запольскому первым, держал в руке бейсбольную биту и, судя по выражению лица, был готов использовать ее по прямому назначению. То есть – бить. Запольский, инстинктивно отшатнувшись, принялся что-то судорожно лепетать про ОСАГО и вызов гаишников. Тем самым еще больше расстроив «потерпевшего», глаза которого буквально налились кровью. По крайней мере, именно так Запольскому показалось. Но в этот момент к ним подошел пассажир иномарки и принялся активно успокаивать своего водителя. Причем за легким акцентом явно угадывалась его иностранная родословная.

«Потерпевший» немного успокоился – теперь он принялся объяснять пассажиру, что виновник «мерс» отделался всего несколькими царапинами, а вот у него после удара двигатель застучал так, что теперь заводить машину опасно – вот-вот заклинит. Дескать, всяко нужно вызывать эвакуатор, а самому пассажиру срочно ловить такси. Иначе тот опоздает на заседание Ученого совета, и у нашей профессуры сложится превратное представление об иностранных специалистах. И это притом, что заседание должна посетить сама госпожа Вербицкая.

Выслушав, иностранец внимательно посмотрел на Запольского и неожиданно спросил:

– Извините, а вы случайно не в центр направляетесь?

– В центр. А что?

– Вы не могли бы меня подбросить на Васильевский остров? К университету? Если только, конечно, вам по пути. А то я… Как это у вас говорят? Горю капитально?

– Отчего же, подвезу. Тем более что мне как раз в ту сторону и нужно, – поспешно соврал Запольский, который абсолютно не горел желанием снова оставаться один на один с потерпевшим водилой. С бейсбольной битой и с очень-очень нехорошим взглядом. – Вот только… Если насчет ущерба, компенсации… Понимаете, я совсем недавно похоронил жену. Послезавтра как раз будет сорок дней. Такие расходы… А тут еще и это… Но я все возмещу! Честное слово! Вот только, может быть, не всю сумму сразу, а как-то… По частям…

– Перестаньте. В этом инциденте виноват я сам. Боялся опоздать и намеренно попросил своего водителя немножечко… Как это у вас говорят?… Притопить?… И вот результат. Тише едешь – дальше будешь. Русские пословицы – кладезь мудрости. Не правда ли?

– Да-да, конечно, – эмоционально затряс головой обалдевший Запольский, никак не ожидавший в подобной ситуации милостей от природы. А вот поди ж ты! Да-а, это вам не отечественное жлобьё и хамьё. Чувствуется заграница! Воспитание, манеры… Кембридж, мать его!..

Пока ехали на Менделеевскую линию (Запольский взялся доставить иностранца прямо к зданию факультета), познакомились, разговорились. Стуруа произвел на Запольского неизгладимое впечатление, а его красочные рассказы о беззаботной жизни в ЮАР невольно даже натолкнули на мысль: «А не послать ли всю эту „нашу рашу“ к чертовой бабушке, да и переселиться в Африку? Куда-нибудь на океанское побережье?» В любом случае, случайное знакомство, начавшись с негатива, теперь вырисовывалось как весьма и весьма полезное. Так что, расставаясь, Запольский, немного помявшись для блезиру, попросил у иностранца телефончик. На всякий случай. Стуруа одарил его своей университетской визиткой, а взамен черканул для себя номер мобильного Запольского.

– Тоже на всякий случай, – пошутил Стас.

«Всякий случай» случился буквально через день после ДТП. Во второй половине дня Запольскому неожиданно позвонил Стуруа и предложил ближе к вечеру встретиться. Стоит ли говорить, что это предложение было с благодарностью принято. Встречу назначили в «Европе». Место предложил, естественно, Стуруа, так как сам Запольский такого рода заведения предпочитал обходить стороной – не по карману. Особенно теперь, когда со смертью жены эрмитажный источник, приносивший их семейству пусть и не заоблачный, но стабильный доход, окончательно иссяк. В оборудованном в гараже тайнике оставалось лишь несколько предметов, припасенных на самый черный день.

Запольский был искренне тронут, когда, наполнив бокалы, Стуруа предложил первый тост выпить не чокаясь – в память о супруге своего русского знакомого. Он пояснил, что в его стране нет традиции поминать покойных на сороковой день их кончины. Но сейчас Стуруа живет и работает не в ЮАР, а в России. А он привык уважать чужие обычаи и традиции. «Ну надо же! И как это он умудрился запомнить? – мысленно поражался быстро хмелеющий от халявы Запольский. – Кембридж, чистой воды Кембридж!.. Господи, как мне хочется в Африку!»

От пьяных сентиментальных воспоминаний о любимой супруге беседа самым естественным образом переключилась на Эрмитаж. И в этой теме иностранцу, как крупному специалисту в области археологии, было необычайно интересно решительно все. В первую очередь – музейная кухня, представление о которой, со слов Стуруа, по фильмам и путеводителям не составишь. Исключительно – при общении с профессионалами. Ощущать себя таковым Запольскому было необычайно лестно, поэтому рассказывал он долго, много и подробно. Разве что с небольшой поправкой на сумбур.

Как-то невзначай затронули условия хранения рукописного фонда, и, когда из уст Запольского между делом прозвучала фамилия «Глухова», иностранец пришел в необычайный восторг. Оказывается, в свое время Стуруа случайно прочел в Интернете несколько ее переводных монографий. В том числе посвященную хронике византийского монаха Дионисия. И с тех самых пор он тешил себя надеждой, что когда-нибудь сумеет лично засвидетельствовать свое почтение этой талантливой женщине. На что порядком закосевший Запольский отозвался неинтеллигентным «говно вопрос», потянулся за мобильником и спихнул со стола богемское стекло. Фужер разлетелся по-киношному красиво. Запольский испуганно икнул и, увидев подлетающего к ними официанта, слегка протрезвел.

Под занавес вечера Стас деликатно рассчитался за ужин по кредитке и попросил вызвать такси для своего русского приятеля. В ожидании машины договорились, что в ближайший выходной они нанесут визит Глуховой, после чего расстались, вполне удовлетворенные друг другом. На всякий случай Стуруа и Эдик проследили весь обратный маршрут Запольского, сопроводив его чуть ли не до дверей квартиры. Идея принадлежала Линчевскому, который резонно рассудил, что в таком состоянии «клиент» запросто может стать желанной добычей уличной гопоты. А сидеть на попе ровно и терпеливо ждать, когда отметеленное малолетними наркошами чмо выпишется из больницы, Эдик не собирался.

Пару недель спустя Запольский уже вовсю кусал локти, страдал и терзался по поводу того, что спьяну упомянул в беседе с иностранцем хранительницу Глухову. Посетив квартиру музейщицы, Стуруа испытал настоящий шок от условий жизни заслуженного работника одного из самых известных музеев мира. Убогая обстановка и старенький холодильник, который по причине отсутствия в нем продуктов служил, скорее, предметом интерьера, являлись наглядным пособием к инструкции «Выживаем на двести пятьдесят долларов». Конечно, в той же ЮАР за чертой бедности живет огромное количество семей, имеющих совокупный доход и в пятьдесят долларов в месяц. Но зато у них существует закон, согласно которому арендатора нельзя выгнать из квартиры, если тому некуда ехать. Даже если тот категорически не платит по счетам. В России же, как объяснила Стасу Глухова, квартирная плата съедает едва ли не две трети бюджета. А не будешь платить – могут запросто выбросить на улицу. Соответственно, оставшаяся после расчетов с государством треть целиком уходила на продукты и лекарства. Последних с каждым месяцем Глуховой требовалось все больше – боли в позвоночнике становятся просто невыносимыми. Почти такими же, как цены на обезболивающие препараты. А предписанных при ее заболевании бесплатных – не достать.

По итогам своего визита к хранительнице Стуруа тотчас организовал своего рода шефство над Глуховой. Он затарил ее кухню продуктами, купил взамен старенького китайского «Фуная» качественную плазменную панель, оплатил покупку и установку стиральной машины. Самое главное – достал редкие и безумно дорогущие лекарства. Валентина Степановна пыталась слабо протестовать, но Стас уверил, что тратит на хранительницу деньги не из личного кармана, а из спонсорского фонда университета, в котором имеет честь состоять. Дескать, снаряжая его в командировку, университетское руководство уполномочило Стуруа потратить некоторую сумму на эрмитажные благотворительные программы. Однако за несколько месяцев, проведенных в России, Стас сумел воочию убедиться, что масштабы коррупции в этой стране превышают все мыслимые пределы. Поэтому он не рискнул завязывать сотрудничество с полуофициальными структурами вроде «Сподвижников Эрмитажа». Так как ему было не вполне ясно, чем конкретно они занимаются и какие проекты финансируют. Равно как контролируются спонсорские поступления и на каких счетах они оседают. Посему Стуруа решил, что точечная помощь конкретным, наиболее нуждающимся сотрудникам музея в данном случае гораздо эффективнее и всяко полезнее.

Кстати сказать, с этим тезисом был вполне солидарен и Запольский. Вот только ему, в отличие от Глуховой, иностранец «телевизоров» не покупал. И даже в ресторан с тех пор больше ни разу не пригласил. «Обидно, – скрежетал зубами Запольский. – Своими руками сбагрил старухе импортную курицу, несущую золотые яйца. И как же теперь ЮАР?… Я тоже хочу в белых штанах». Но вскоре ему сделалось резко не до иностранца с его филантропскими причудами: Запольскому позвонила бывшая эрмитажная подруга жены и по большому секрету сообщила, что по результатам сверки предметов хранения обнаружилась серьезная нехватка экспонатов. Речь якобы может идти не менее чем о двух сотнях утерянных единиц хранения.

Запольский заволновался. Во-первых, до сих пор он искренне верил, что пропажа предметов никогда не обнаружится. Тем более, что они с Ларисой выносили из запасников исключительно экспонаты, не имеющие исторической и культурной ценности. А этого барахла в эрмитажных подвалах – пруд пруди. Посему и тащат практически все – кто ложечку, кто подстаканничек, кто камушек из оклада. Во-вторых, все равно новый хранитель доподлинно не может знать, в каком виде коллекция досталась его умершему предшественнику. Потому что бардак, он и в Эрмитаже бардак. Вон, про якобы жуткую недостачу в одном только фонде графики ОЗЕИ (Отдел Западно-Европейского искусства) среди самих сотрудников столько слухов ходило – и что? Да ничего, даже проверку не провели.

«Да и не станет дирекция выносить сор из избы, – утешал сам себя Запольский. – Чай, не „Бассейн в гареме“ профукали». Вот только немного смущала цифра. Какие двести экспонатов? Откуда? Ну полсотни, ну пусть шесть десятков музейных безделушек за эти годы прошло через его руки. Остальное – извините, это у вас там кто-то еще активно порылся… А что, если они решили под это дело списать на Ларису все прочие пропажи? Ай, молодцы ребята, неплохо устроились!

Впрочем, какое мне до них дело – Лариса, царствие ей небесное, теперь там, откуда не возвращаются. А с меня взятки гладки. Я в Эрмитаже не работаю. Знать ничего не знаю и ведать не ведаю. В общем, «нет у вас методов против Кости Сапрыкина».

Запольский добросовестно заблуждался – методы нашлись. 2 августа по всем телеканалам разлетелась сенсационная информация о «краже века» из Эрмитажа. А ровно через неделю Запольского вместе с сыном задержали по подозрению в причастности к оной. Самой трудно перевариваемой уликой стал предъявленный к опознанию портсигар из запасников, на котором каким-то «невероятным» образом сохранились отпечатки пальцев Запольского-старшего. А после того, как в гараже обнаружили схрон с оставшимся музейным добром и педантично собранными ломбардными расписками за разные годы, Запольскому ничего не оставалось, как начать активно сотрудничать со следствием. Дабы отмазать хотя бы сына от замаячившего перед глазами неба не в алмазах, но в решетках. Жирный крест на его персональной судьбе был поставлен окончательно и бесповоротно. Даже к адвокатке не ходи.

Об аресте Запольского Стас узнал по телефону от Глуховой. Узнал в тот самый день, когда они с Линчевским не без изящества занесли эрмитажную вазу в офис «Российского слитка». С какой целью проводилась эта акция, явно не имеющая прямого отношения к отрабатываемой теме, их в известность не поставили. Будучи непосредственным заказчиком, Завьялов себе что-то такое мутил, Дорофеев его муть доносил, а они чисто механически решали поставленные задачи. И до сих пор решали исключительно грамотно. Без видимых косяков.

Эта информация серьезно обеспокоила Стуруа. Допуская, что русская полиция могла следить за Запольским, нельзя было исключить, что их элементарно могли видеть вместе. Хотя бы в ресторане. В ответ на эти опасения Дорофеев лишь расхохотался, посетовав, что Стас слишком высокого мнения о местных ментах: мол, «наши копы думают жопой». И вообще, с его слов, разработку Запольского ведет давно прикормленный оперативник, который даже на стульчак не садится, не получив предварительно на то их благословения. Так что с этой стороны никаких подстав опасаться не следует. Более того, именно сейчас, на фоне охватившей всех истерии по поводу «кражи века» и сенсационного задержания главного подозреваемого, наступил самый благоприятный момент для финишного броска. И хотя на этот счет у Стуруа имелись немного иные соображения, он лишь пожал плечами и молча кивнул. В конце концов, раньше сядешь – раньше выйдешь.

«Удочки» по поводу подлинника «Хроники византийского монаха Дионисия» Стас забросил давно. Он уже знал, что Глухова была в числе тех немногих сотрудников Эрмитажа, которые имели допуск к работе с этим уникальным раритетом, датируемым концом четырнадцатого века. Экземпляр «Хроники» хранился в отделе рукописей и являлся одним из немногих дошедших до наших дней переводов на старославянский, а потому представлял собой ценнейший исторический памятник. Полное представление Стуруа имел и о «технических параметрах» раритета: вес, размер, условия правильного хранения – температура, влажность и так далее… По заказу Дорофеева был изготовлен специальный контейнер в виде ноутбука с полым отсеком вместо электронной начинки. Теперь дело оставалось за малым – заполучить раритет в свои руки.

Так что сразу после разговора с Дорофеевым Стас купил тортик и отправился к Валентине Степановне, где принялся аккуратненько дергать каждую «удочку», по возможности подсекая. Для начала он высказал сожаление, что его командировка в Россию, как это ни прискорбно, заканчивается. «Но это, конечно же, не означает, что на этом заканчивается и наша с вами дружба, уважаемая Валентина Степановна». При этом Стуруа прозрачно намекнул, что приложит все усилия, дабы выбить для Глуховой персональный грант от университета Виста. Та попыталась возразить, что с ее здоровьем едва ли сможет оказать посильную научную помощь молодому южноафриканскому вузу. Но Стуруа в своем намерении был непреклонен. Тем более, что обещанный грант подразумевал всего лишь получение согласия на перевод на английский с последующей публикацией в издательстве университета ее ранних научных работ. Понятно, что такой вариант вполне устраивал Глухову.

В ответ она вежливо поинтересовалась итогами научных изысканий в России самого Стуруа. На что тот с горечью в голосе посетовал: дескать, сделано немало, хотя в идеале, разумеется, хотелось большего. Но, к сожалению, неоправданно много времени ушло даже не на просиживание штанов в Публичке и БАНе, а на получение доступа в их архивы. Самое печальное, что работу с эрмитажными источниками Стуруа оставил на последний момент. О чем теперь страшно жалеет.

– В общем, как это любят у вас говорить, «припас на вкусное».

– На сладкое, – улыбнувшись, поправила Глухова.

– Sorry. Точно так. Сладкое. Но теперь, со всеми этими неприятными событиями, до скромного ассистента из провинциального южноафриканского университета решительно никому нет никакого дела. Более того, складывается ощущение, что меня сознательно избегают. Возможно, видят во мне потенциального грабителя? Как вы считаете?

– Вы себе льстите, Станислав.

– В каком смысле?

– А в том, что настоящего грабителя из вас не получится никогда.

– Это почему же?

– Для грабителя вы слишком добрый и мягкий человек.

– А Запольский?

– А Запольский тоже слишком. Но в его случае – слишком безвольный и слабохарактерный. Что, заметьте, принципиально разные вещи. Ну, не будем касаться сейчас столь болезненной лично для меня темы. Я ведь знаю их семью очень давно… Да, кстати, а с какими эрмитажными материалами вам хотелось бы поработать?

– Если честно, мне безумно интересно полистать знаменитую «Хронику Дионисия». На родине у меня есть неплохая цифровая копия нескольких страниц более распространенного греческого варианта. Но, как мне известно из вашей монографии, в переводном славянском варианте есть некоторые принципиальные разночтения. Причем не только по датам.

– Есть такое дело. Знаете, Станислав, мне очень лестно, что мой скромный труд ныне хоть у кого-то вызывает живой интерес. Печально, правда, что только не в своем Отечестве… Да, так и что с Дионисием? Вы пытались получить допуск?

– Как это у вас говорят – дохлый номер, – отмахнулся Стуруа. – Более того, мне ясно дали понять, что положительно решить этот вопрос можно одним-единственным способом.

– У вас просили взятку?!

– О, что вы! Все было гораздо изящнее. Мне предложили оформить партнерство с всемирным клубом «Сподвижники Эрмитажа». С соответствующим, как вы понимаете, взносом. Но лично для меня такой подход к науке представляется абсолютно неприемлемым… К тому же в эту командировку я немного выбился из сметы, и такой суммы у меня просто нет.

Последнюю фразу Стуруа произнес абсолютно нейтральным тоном. Но все равно в этот момент Валентина Степановна почувствовала укор совести, в очередной раз вспомнив, сколько денег, сколько времени и сил потратил на нее молодой иностранный ученый. И более того – собирается потратить в дальнейшем.

– Скажите, Станислав, а сколько времени вам обычно требуется на ознакомление с рукописью подобного объема? Я имею в виду ознакомление поверхностное. Поскольку на детальное обычно уходят месяцы, а то и годы.

– Думаю, шести-восьми часов мне было бы вполне достаточно, – чуть помедлив, словно действительно раздумывал, ответил Стуруа.

– То есть, грубо говоря, – одна ночь? Вы, кстати сказать, кто по своему складу – сова или жаворонок?

– Sorry, не понял вопрос…

– Я имею в виду: предпочитаете работать днем или, как очень многие ученые, по ночам?

– Для меня это совершенно непринципиально. Скажем так – явно не выражено.

– Тогда у меня к вам такое предложение. На следующей недельке я постараюсь принести «Хронику» домой, а вы вечерком подъедете и поработаете с ней прямо здесь. В вашем распоряжении будет ночь и целая комната. А утром я отвезу Дионисия обратно в архив. Извините, но на больший срок я забрать ее просто не могу. Особенно с учетом нынешних, как вы правильно выразились, «неприятных» событий. Ну что, коллега, устроит вас такой вариант?

– «Устроит»?! По-моему, в данной ситуации это просто неуместный глагол. Целая ночь! Да этого мне хватит, как у вас говорят, за глаза и за нос.

– «За глаза и за уши»! – снова улыбнулась Глухова. – Ну, тогда на следующей неделе ждите моего звонка. Только одна просьба…

– Слушаю.

– Не могли бы вы забрать и отвезти нас с Дионисием прямо от Эрмитажа? Не хочется, знаете ли, с таким фолиантом на руках тащиться на общественном транспорте. Мало ли что…

– Вы еще спрашивате! Естественно! Ради такого случая я готов заказать для нас даже бронированный автомобиль.

– Ну, это уже лишнее.

– Но осторожность в любом случае не помешает. Так что, с вашего позволения, я на всякий случай прихвачу с собой надежного охранника. Благо, один такой у меня на примете имеется…

После задержания Дорофеева оставшиеся без командира Серый и Чёрный вынуждены были координировать свои действия напрямую через Сергея Гавриловича. Крайне неудобно во всех, включая конспирацию, смыслах. Но что поделаешь? Завьялов обещал, что дело там – самое пустяковое и в ближайшее время Дорофеева выпустят. Да вот пока что-то там у них не срасталось…

Тем временем уже в следующий понедельник Глухова позвонила Стасу и, неумело шифруясь, сообщила, что машина ей понадобится завтра во второй половине дня. «Контрольный созвон в тринадцать ноль-ноль», – полушепотом добавила она, после чего положила трубку. Всё, это была практически победа! И львиная доля заслуг, конечно же, принадлежала Стуруа. В котором, судя по всему, погиб великий драматический актер. Да и черт-то с ним…

В результате под занавес дня они вынуждены были в очередной раз задействовать резервный канал связи. По этому мобильному номеру допускалось звонить лишь в крайних, самых экстренных случаях. Но сейчас ситуация, по сути, таковой и являлась: пришло время снаряжать монаха Дионисия в длительное путешествие за границу.

И вот здесь-то концессионеров поджидал неприятный сюрприз. Впервые подробно обрисовав историю с залётом Дорофеева, заказчик дал команду временно отложить операцию. Завьялов пояснил, что виза, билет с открытой датой вылета и прочие сопутствующие «документы прикрытия» были загодя оформлены именно на Дорофеева. Теперь же требовалось искать нового связного и готовить для него альтернативный канал, так как прежний был наверняка засвечен. А самое неприятное – до сих пор не выяснено, был ли найден ментами контейнер для перевозки «Хроники». Если самые худшие прогнозы подтвердятся, придется менять «идеологию перевозки» и срочно изобретать нечто кардинально иное… Короче, вот и поговорили! Вот тебе и получили начальственные вводные!

В течение нескольких минут, кроме русского мата, никаких других слов на наречии своих предков Стуруа припомнить не мог. Основной поток брани, естественно, был направлен в адрес Дорофеева, который в самый ответственный момент операции не придумал ничего лучшего, как извергнуть свою, видимо, давящую на остатки мозга сперму в первую же подвернувшуюся девицу. А затем еще и позволить себя захомутать. Притом что уже послезавтра у него в кармане запросто могли лежать (и делать кое-что еще) любые девки из квартала Сохо.

– А ты кины про гарлемы нью-йоркские смотрел? – орал на партнера Стуруа, выговаривая за то, что Эдик изначально связался с этим подонком. – А вдруг эта девчонка не просто какая-то там шлюха, а сестра главы кенийского клана «Черная пантера»?… Они нас с тобой при нас же есть будут!.. Я, между прочим, видел нечто подобное. Уверяю, весьма неприятное зрелище. По крайней мере, лично меня на першение в горле пробивает… А еще одного французского легионера такие вот бросили к термитам…

Эдик, хотя и высказал большие сомнения по поводу «черных пантер» на невских берегах, тем не менее слушал, не перебивая: периодически соглашаясь, но при этом давая понять, что, к сожалению, «подобным дерьмом заниматься народ в очередь не стоит». А так – все правильно: из двух нар действительно стоит выбирать лучшие.

После того, как Стуруа выпустил пар и немного успокоился, партнеры закурили план дальнейших действий. Причем, как в прямом, так и в переносном смысле. Но, как они ни вертели, ни прикидывали, не вытанцовывалось главное – что теперь делать с Глуховой? Позвонить ей, извиниться и попросить: дескать, у нас тут небольшая научно-популярная накладочка по археологической части случилась? Посему не могли бы вы, Валентина Степановна, стянуть «Хронику византийского монаха Дионисия» в другой, более удобный для нас день? И это с учетом того, что все теленовости последних дней забиты сообщениями о беспрецедентном усилении мер безопасности по охране Государственного Эрмитажа. В общем, Запольский грянул – и музейные мужи принялись неистово креститься!

– Слушай, Родезия, сколько вообще эта хрень может стоить? – торкнуло вдруг Линчевского.

– Реальная стоимость «Хроники» – миллион-полтора. Естественно, долларов. Но, учитывая, что она внесена во все известные каталоги и проходит как музейная, сдать ее можно разве что частным коллекционерам. Тем, которые по всему миру собирают шедевры искусства исключительно для личного пользования.

– И как ими можно пользоваться?

– А я знаю? Возможно, они много и бурно кончают от тайного созерцания украденных экспонатов. Вот только за реальную цену явно ворованную вещь они всяко брать не станут.

– А за нереальную?

– Дадут процентов десять-двадцать. Редко больше.

– Получается, что с учетом всех накладных расходов на этой хреновине Ребус ни фига не поимеет? Разве что при удачном раскладе выйдет в ноль. Так?

– Слушай, а мне это как-то и в голову не приходило.

– Отсюда вывод, – продолжил разматывать Линчевский. – «Хроника» до зарезу нужна ему самому. Персонально. Невзирая на затраты и реальные риски. Навроде косяка с Дорофеевым.

– На кой черт Ребусу может понадобиться «Хроника Дионисия»?

– Вдруг он тоже мечтает на нее цинично кончить. И вообще, дело не в этом.

– А в чем?

– А в том, что завтра мы с тобой, Родезия, возьмем этого монаха. После чего изменим в нашем прежнем договоре всего один пункт. А именно: тот, который касается обязанностей сторон. Где будет особо указано, что коли Ребусу так уж нужна эта хреновина, то мы согласны ее уступить. Но!.. За реальную, то бишь рыночную, цену. Купил дуду – на свою беду. Не умеешь играть – поможем продать.

– Мы что, собираемся развести Ребуса? Но ведь ты говорил, что это нереально?

– То было на Пасху. А теперь по всем раскладам наш черед метать. Причем почувствуй разницу: мы собираемся его не разводить, а кинуть. А даже такой сибирский валенок, как Ребус, обязан знать и соблюдать понятия правильных пацанов. В которых написано что?…

– Что?

– Кидок – не предъявляется…

Убивать хранительницу Стуруа не собирался с самого начала. Все равно было очевидно, что с ее диагнозом без длительного курса интенсивной терапии она протянет год-два максимум. Учитывая, что Глухова едва ли примется трубить на всех углах о пропаже подотчетного ей Дионисия, сохранялась большая вероятность, что рукописи в фондах спохватятся уже после естественной кончины хранительницы. Если, конечно, у Ребуса нет иных, кроме как продажа, видов на сей артефакт. Посему в тот вечер они всего лишь подсыпали в стакан с чаем щадящую дозу быстродействующего снотворного и, когда Валентина Степановна отключилась, бережно перенесли ее на диван. После чего тщательно уничтожили все следы своего пребывания в квартире и, захлопнув дверь, удалились, унося с собой бесценный манускрипт. С четко зафиксированной для себя ценой.

Стуруа так никогда и не узнает, что Эдик, будучи прекрасно осведомлен о человеческих слабостях своего напарника, в этой ситуации решит подстраховаться. И вдогонку к невинному снотворному растворит в чае еще и лошадиную порцию промедола, гарантировавшую обширную сердечную аритмию. Так что вкупе со снотворным в организме старухи просто обязан был взболтаться убийственный коктейль. Ничего не поделаешь: «Для грабителя вы слишком добрый и мягкий человек, Станислав».

Той же ночью концессионеры снова позвонили Завьялову. Переговоры вел Эдик, как более продвинутый в вопросах российского кидалова пользователь. «Порадовав» Сергея Гавриловича сообщением о том, что Дионисий сменил форму собственности с государственной на частную, он озвучил ошарашенному контрразведчику рабочий вариант нового трудового соглашения. Вариант был предельно прост и краток: восемьсот тысяч долларов налом в обмен на «исторический тугамент» и деликатный отказ от предложенного ранее кокаинового контракта. Последнее цинично мотивировалось якобы благородным «всех денег не заработаешь».

И вот тут Завьялов сорвался. И ладно бы просто нахамил в ответ. Или, что в данной ситуации вполне уместно, принялся откровенно угрожать. Но, сказав и первое «А», и второе «В», Завьялов шлепнул еще и третье «С». А именно: заявил, что господа Серый и Чёрный теперь могут просто взять и засунуть себе этого самого Дионисия в задницу. Поскольку на территории России они не найдут идиота, которому можно толкнуть эту рукопись хотя бы за десять штук. А за границу они ее не вывезут – уж за это Завьялов ручается лично! А если Стуруа и Линчевский сомневаются в его возможностях, то «пусть вспомнят не столь давнюю историю с банановозами и задержанными на таможне посылками с дурью».

Позднее Сергей Гаврилович сто раз пожалеет об этой своей несдержанности. А пока взбешенный Эдик, мгновенно врубившись, откуда росли ноги у их «непрухи номер раз», с ходу изменил условия сделки. Теперь итоговая сумма выплаты была увеличена на сто тысяч морально-ущербных баксов, а недельный срок «на всё про всё» сокращен до трех дней. Иные варианты – не обсуждаются.

– Вот так-то, Родезия, – усмехнулся Линчевский, отключая трубку и вынимая из нее SIM-карту. – Чем унижаться и просить, лучше спиздить и молчать…

С этими словами он выбросил симку в открытое окно и повернул ключ зажигания.

– Ну что, как говорил Майкл Корлеоне, пришла пора залегать на матрацы. А через три дня поглядим: правду ли люди гутарят, что кишка – дело тонкое.

К слову сказать, Сергею Гавриловичу Завьялову эрмитажная идея шефа не понравилась сразу. На его взгляд, сам изначальный посыл ее был, мягко говоря, небесспорен. Все-таки Ребус и господин Вексельберг хоть и являлись серьезными величинами, но – каждый в своей весовой категории. И что с того, если один действительно умудрился заслужить индульгенцию от государства путем возвращения на родину коллекции Фаберже? Это вовсе не означает, что точно такой жест Власть изобразит и в отношении авторитетного бизнесмена (или все-таки криминального авторитета?) Сурина, оказавшего посильную помощь в отыскании украденного и вывезенного за границу эрмитажного шедевра. В этой жизни имеет значение лишь имя, которое удалось связать с фактами, а не сами факты. Но если у первого имя было Вексельберг, то вот в случае с Владимиром Анатольевичем Суриным «имя» его было Ребус. С соответствующей на это «имя» реакцией. Байку про черного кобеля, которому не могут помочь даже самые навороченные, суперсовременные отбеливатели, пересказывать не надо?

Ну да хозяин – барин. Если Ребус сам для себя сформулировал и принял решение, переубедить его еще никогда и никому не удавалось. Особенно теперь, когда его, разогнавшегося в своих гигантских бизнес-темах до крейсерской скорости, обстоятельства вынудили резко развернуться и взять курс на Испанию. Конечно же, он был взбешён. Ибо в его положении мгновенно затормозить, в принципе, можно. Вот только тогда можно смешно вылететь через «лобовое стекло». А выглядеть посмешищем для Ребуса было смерти подобно.

Именно по этой причине в общую схему операции по похищению и последующему судьбоносному возвращению «Хроники византийского монаха Дионисия» был встроен отдельный блок-модуль, посредством которого предполагалось организовать системный сбой в империи Игоря Ладонина. Человека, который, как выяснилось, и выступил тем самым диспетчером, заставившим Ребуса притормозить. По крайней мере в своей, в питерской вотчине. Понятно, что шансов реально посадить Ладонина по «эрмитажной теме» было немного. Тем не менее, последствия удара по репутации доселе удачливого бизнесмена превзошли даже самые смелые прогнозы. Одни только журналюги так обсосали, отработали и отписали в картинках историю задержания главы «Российского слитка», что любо-дорого почитать и посмотреть! А ведь это и есть цель. Это и есть победа. Даже если позднее и выяснится, что вся эта история с Ладониным и Эрмитажем полный бред, то осадок все равно останется. Останется в умах чиновников, банкиров, потенциальных инвесторов, силовиков и прочих охотников до «желтой клюквы» эдакий заархивированный файл-вирус. Который может раскрыться в нужное время устами какого-нибудь олигарха: «Да, да, что-то такое припоминаю…» Человек – он всего лишь человек. И тянется он к красивым заговорам и интригам с чудовищной силой. К тому же попутно по Ладонину были нанесены и другие локальные удары. Как то: ликвидирован ведущий юрист, тяжело ранен начальник департамента безопасности, украдены база контрактов и прочая электронная отчетность, со дня на день планируется рейдерский заход на комбинат в Архангельске…

Словом, в этом направлении Завьялову удалось отработать на твердую четверку. Высший балл он себе пока не выставлял из-за того, что малость недокрутил тему с компьютерщиком Олейником. По всему следовало озаботиться его зачисткой чуть раньше. Но кто ж знал, что этот тинейджер, не поставив «чекиста Иван Иваныча» в известность, неожиданно подорвется в двухнедельный отпуск на Красное море? Теперь ничего не оставалось, как дождаться его возвращения, после чего, поблагодарив за службу, списать в расход. Черт с ним, пусть немного понежится-позагорает. Все равно другой такой возможности у Коли Олейника больше не будет.

И если по Ладонину все складывалось более-менее гладко, то вот история с Дионисием пошла наперекосяк. Что лишний раз подтверждало прозорливость Завьялова, страшно не хотевшего браться за этот прожект. Он же – проект, но только через «ж». И теперь проблема заключалась даже не в том, как довести его до логического завершения. А в том, как грамотно выйти из него. А по сути – унести ноги. Но при этом сохранив лицо. Другого исхода событий шеф просто не примет.

– Владимир Анатольевич, вы можете сейчас говорить?… Да, я… У нас тут по Петербургу нарисовались некоторые проблемы… Да, серьезные… Если в двух словах: питерский и африканец изъяли небезызвестный вам товар, не получив на то моей санкции… Да, у них… Боюсь, они вышли из-под контроля.

Глава восьмая

Если бы агентурная записка за входящим № 1/7-352с совершенно случайно не попалась на глаза Специалисту, скорее всего, в этой жизни судьба вряд ли еще раз свела «учителя» с бывшими «учениками».

Тогда цепкий взгляд Специалиста ухватился за проставленную в углу документа нестандартную размашистую резолюцию коллеги: «Бред собачий. В архив». Согласитесь, интригует? Из текста следовало, что на одном из Интернет-сайтов с некоторых пор вывешено обычное объявление о продаже щенков ньюфаундленда. На самом деле это объявление – часть хорошо организованного виртуального канала общения посредством Интернет-чатов, где под псевдонимами (nic-name) свободно договариваются об условиях проведения сделок по продаже эфедрина. Подобным образом, по мнению источника, обеспечивается безопасность ведения переговоров от прослушивания и проглядывания соответствующих служб.

Данный текст невольно навеял Специалисту некие смутные ассоциации со своей лекцией, некогда прочитанной двум чуть излишне самоуверенным, но при этом грамотным парням. Немного поразмышляв, он попросил коллегу организовать встречу с «бредоносителем». Коллега искренне удивился, но просьбу уважил. И хотя при очном общении ничего принципиально нового живущий в Сети сутками напролет барабан не сказал, одну интересную наколочку все-таки вбросил. Пояснив, что получить дополнительную информацию о «щенках», равно как вживую пообщаться с «заводчиком», можно в чате, посвященном служебному собаководству. Вот теперь Специалист был практически стопроцентно уверен в том, что эта нога – кого надо нога. Похоже, парням было лень оригинальничать и изобретать велосипед. Поэтому они лишь четко и дословно-тупо реализовали на практике озвученные «учителем» теоретические посылы.

В озвученном чате Специалист без труда нашел ник продавца и обнаружил, что тот поддерживает постоянные контакты с еще тремя никами. Ознакомившись с сообщениями которых, он окончательно поверил в реальность информации источника. С этого момента на смену простому любопытству пришел неподдельный интерес. Через пару дней Специалист вычислил ту самую съемную квартиру, из которой вели Интернет-трансляции новоявленные собаководы Мистер Серый и Мистер Чёрный, и принялся еженедельно отслеживать исходящий от них трафик.

Но вскоре позывные передатчика из съемной квартиры поступать перестали. Выждав какое-то время и убедившись, что явка заморожена, либо провалена, Специалист съездил в адрес и провел дотошную рекогносцировку местности. В частности, пообщался с хозяином-алкоголиком. В итоге, помимо улик вербальных, охотно поведанных за бутылку огненной воды, он получил еще и доказательства материальные. В виде тех самых, запоздало пришедших в адрес почтовых квитанций, о дальнейшей судьбе которых так беспокоился Стуруа. Сотрудников районного НОН те предсказуемо не заинтересовали. А вот Специалист извещения с удовольствием подмахнул. Изучив географию и хронологию поступления квиточков, он сопоставил ее с частотой появления в Сети постоянных клиентов – «чатлан-собаководов» и…

И общих чертах получил представление о том, как именно функционировал сей приватный Интернет-магазин. Он даже мысленно поаплодировал своим подопечным за проявленные смекалку и оригинальность. Всегда приятно, когда твои слова доходят до ушей, а не улетают в пустоту. Даже если связаны они со столь щекотливой темой. В принципе, на руках у Специалиста было достаточно фактов, чтобы прижать «учеников» к ногтю и устроить им невеселую однообразную жизнь на ближайшие лет эдак восемь-десять. Однако выполнять работу за коллег из Госнаркодури он не спешил. По натуре своей был он азартнейшим игроком и охотником. А посему решил немного понаблюдать за своими «крестниками» и при случае сыграть с ними в свою любимую игру – «кошки-мышки».

На установление персоналий учеников в общей сложности ушло около месяца. Могло уйти и больше, но здесь сказались профессиональное чутье и педантизм Специалиста: порывшись в своих закромах, он отыскал тот самый чек от карты, которой расплачивался в ресторане Мистер Чёрный. Остальное оказалось делом техники. Идентифицировав Чёрного, как местного жителя Эдуарда Линчевского, Специалист заточил на него свою агентуру. И та вскоре принесла в клювике информацию, что в последнее время Эдик регулярно засвечивается в компании с доселе неизвестным в их маргинальных кругах мужиком. И хотя мужик этот «по-любому не негр», Линчевский отчего-то упорно величает его африканцем. Сопоставив отложившиеся в памяти загар и легкий акцент Мистера Серого, Специалист предположил, что в данном случае «африканец», возможно, не просто кличка, а некий отсыл к географии корней ее носителя. Эта версия оказалась полностью состоятельной: несложная проверка показала, что не так уж и много белых африканцев удостаивает своим посещением Петербург. Так всплыла фамилия Стуруа. И теперь можно было и перекурить. Ведь неписаная аксиома гласит: установил объекта – почитай, полдела сделал.

Если бы в тот момент кто-то из коллег по-дружески поинтересовался: «Слышь, браток, а на кой хрен ты всем этим занимаешься? Время тратишь, силы. Мозг напрягаешь? Либо сажай, либо оставь парней в покое. Тебе чего, больше заняться нечем?» – Специалист и сам бы не смог сформулировать ответ. Скорее всего, эти два парня просто были ему чем-то симпатичны и сугубо этнографически интересны. К тому же, убедившись, что «клуб собаководов» окончательно прекратил свое существование, в нем взыграло еще и профессиональное любопытство: чем теперь зарабатывают на хлеб насущный его ученики?

Интрига только усилилась, когда Специалист узнал, что Стуруа продлили визу еще на полгода. Учитывая, что в Россию он прибыл по гостевой, подобного рода благосклонность ОВИРа выглядела по меньшей мере странной. Меж тем агентура продолжала информировать о явной пассивности учеников. Всплыла, правда, тема о вроде бы их причастности к распространившемуся ныне «телефонному кидалову», но это сообщение даже расстроило Специалиста. Не для того он, высокопарно выражаясь, «приоткрывал завесы Большого Дома», чтобы парни палили из пушки по воробьям. Гораздо больший интерес у него вызвала информация о зафиксированных контактах учеников с Семеном Ароновичем Плуцкером. Этого деятеля Специалист знал еще с 1997 года, когда в городе на Неве грянуло очередное громкое дело суперзвезды питерского антикварного мира Моисея Поташинского.

В тот раз Поташинскому, как большому специалисту и «королю подделок», поступил очередной заказ из Москвы: клиент пожелал иметь персонального Филонова. Через знакомого искусствоведа Поташинский получил доступ к запасникам Русского музея и сделал несколько копий с картин Филонова, а заодно, до кучи, Маковского и Репина. После чего в музей возвратил подделки, а сами подлинники продал. В частности, одна из картин ушла в антикварный салон Плуцкера. Но именно через него Поташинский и погорел: коллекционер, приобретший полотно Маковского, заподозрил что-то неладное и отправился на экспертизу в Русский музей. В результате этот поход обернулся для Поташинского пятью годами отсидки и конфискацией имущества. А вот Семену Ароновичу в тот раз удалось отвертеться. Хотя источники и утверждали: то была далеко не единственная музейная вещь, прошедшая через его салончик.

Связь учеников с Плуцкером логическому осмыслению не поддавалась: на ценителей искусства и больших любителей старины Мистер Серый и Мистер Чёрный никак не тянули. Информации явно не хватало, и Специалист принял решение выставить за парнями наружку из аффилированной с питерским УФСБ охранной структуры «Мириталь». Той, в которой на три четверти «всё бывший наш народ». К тому времени по линии ПТП результаты были практически нулевыми – ученики довольно грамотно шифровались. Научил на свою голову!

«Мириталь» сработала профессионально. Так, как это и полагается в случаях, когда за реальную службу платят именно реальные деньги, а не государственное вспоможение. Из числа установленных адресов, помимо нового «лежбища» учеников, Специалиста заинтересовала квартира на Дальневосточном, которую Стуруа в течение недели посещал трижды. Впрочем, поначалу ему показалось, что сей ларчик открывается просто: в большой трехкомнатной квартире на Дальневосточном проживала одинокая женщина-инвалид. Исходя из чего Специалист решил, что ученики элементарно собираются развести ее на жилье. Отсюда и все эти подарки – огромные пакеты с едой из «Ленты», коробки с бытовой техникой и прочая.

Про подарки Специалисту поведал удачно обнаружившийся в соседнем доме осведомитель. Если, конечно, такое непопулярное в народе слово уместно для обозначения бывшего сотрудника аппарата ленинградского Управления КГБ, почетного чекиста, полковника в отставке, семидесятипятилетнего Ивана Даниловича Свиридова. В свое время Иван Данилович был живой легендой ЧК и грозой всех иностранных посольств и консульств. Ранее по службе Специалист с ним не пересекался – разминулись во времени. Но легендарную биографию Свиридова он знал – подобных «классиков» ныне чуть ли не в разведшколах проходят. В частности, слышал Специалист и байку о том, что именно Ивану Даниловичу принадлежала оригинальная идея «воспитания объекта», позднее взятая на вооружение оперативно-поисковыми аппаратами по всей стране.

А тогда вышло так, что один из сотрудников американского консульства буквально издевался над наружкой, ходившей за ним по пятам. Возвратившись вечером домой, он выключал свет и ложился спать. Филеры, как водится, отзванивались начальству, докладывали, что объект уснул, и снимали наблюдение. Но американец спать и не думал: среди ночи он вновь выходил из дома и отправлялся по своим шпионским делам. Естественно, сотрудников наружки это достало, и Иван Данилович предложил им эффективный способ проучить наглеца. Когда в очередной раз дипломат выключил в квартире свет, оперативники доложили начальству, что работа закончена, но расходиться по домам не стали. Стоило американцу под покровом темноты выбраться из своего жилища, как на него напали «неизвестные хулиганы» и так отметелили, что отбили всякую охоту в дальнейшем гулять по ночам.

Но лихие кавалерийские атаки остались для Свиридова в далеком прошлом. Теперь этот почтенный старичок дни напролет проводил на персональной лавочке во дворе, где развлекал себя и окружающих игрой в шахматы на деньги. Но, как учит нас президент Путин, «чекист бывшим не бывает». Вот и Иван Данилович с пониманием отнесся к просьбе Специалиста и пообещал поприсматривать за «нехорошей» квартирой. В минувший вторник как раз он-то и отзвонился, сообщив, что объект подвез Глухову к дому на ранее установленной машине, после чего вместе со своей связью (далее – подробные приметы) поднялся в адрес объекта. Более того, своим наметанным глазом Иван Данилович срубил и пасущегося во дворе Пашу Козырева, идентифицировав в нем человека, ведущего контрнаблюдение. И если Максим Есаулов отложил информацию о появлении Серого и Чёрного до лучших времен, то вот Специалист отреагировал на нее мгновенно и подорвался на место вместе с двумя проверенными людьми. У него не было оснований не доверять Свиридову, и сообщение о неожиданном появлении теперь еще и «контры» лишь подогрело его интерес к теме с учениками. Когда же с помощью разыгранной буквально с колес оперативной комбинации ему удалось расколоть молодого милицейского «опушника», тема заблистала для Специалиста совершенно иными красками. Банальное казалось бы мошенничество развернулось в самый натуральный триллер, в котором фигурировали и Ребус, и Эрмитаж, и милицейский оборотень, и Ладонин, и наружка, и… И еще чёрт в ступе! Все это сплелось в единый путаный-перепутаный клубок, хвостик-ниточка которого волею случая оказался у него в руках.

Этой ночью Специалисту так и не удалось уснуть: набодяжив себе пинту кофе, он безостановочно прокручивал в голове файлы один за другим, сопоставляя полученную от Козырева информацию с ранее известной и анализируя в комплексе складывающуюся картинку. И в конечном итоге пришел к выводу, что другой такой шанс в его профессиональной карьере выпадет едва ли. И если, грамотно обставившись, выбрать нужный момент и дернуть за ту самую ниточку изо всех сил, темы и темки затянутся в единый узел. Который останется лишь перерубить. Получится классическое: «одним махом – семерых убивахом». Все остальное – лишь вопрос подачи и правильного пиара. Дырка для ордена, штаны под лампасы и подобное прочее «служу Отечеству!».

Не утерпев, под самое утро Специалист подорвался в «контору» и оказался на Литейном уже около семи. Переполошив своим внезапным появлением дежурного аналитика: судя по судорожно сворачиваемым виндовским окошкам, в столь ранний час он «анализировал» отнюдь не сводки с фронтов.

– Власенко, кончай мастурбировать с использованием казенного Интернета. Опять вирусов нацепляешь. Срочно подготовь обзорную справку на оперативника Некрасова из антикварного отдела УУР. И распечатай досье по Ребусу.

– Так на Ребуса страниц четыреста. Если не больше.

– Вот четыреста и печатай.

– Это ж сколько бумаги уйдет! А мне потом еще и каждый лист секретить.

– Делай двустороннюю.

– Я с двух сторон не умею.

– Мля! Понаберут фантиков!.. Иди, готовь материал по Некрасову. На всё про всё тебе час. А Ребуса я здесь с экрана почитаю. Давай-давай, закрывай своих девочек. Живо…

Ничего принципиально нового в трехмегабайтовом электронном досье Специалист не обнаружил. Что неудивительно, поскольку сам файл не обновлялся с конца прошлого года – не давал повода Владимир Анатольевич, эмигрант ненаглядный. Но все равно, освежить воспоминания об этой одиозной фигуре представлялось вовсе не лишним. К тому же на одной из страниц Специалист натолкнулся на информацию, указывающую на былые контакты Ребуса и Плуцкера. И связь эта очень даже неплохо укладывалась в выстроенную им логическую цепочку.

Листая досье, Специалист попутно пытался дозвониться до Глуховой, но всякий раз в адресе сообразно фамилии оказывалось глухо – трубку никто не снимал. Это было совсем некстати, ибо ближе к полудню под залегендированным предлогом он намеревался нанести визит этой престарелой особе. Наконец, отчаявшись в своих попытках, он связался с Иваном Даниловичем и, извинившись за столь ранний звонок, попросил аккуратненько выяснить, дома ли объект. В конце концов, ходить в гости, заручившись предварительным приглашением, вовсе необязательно. В нашей скучной жизни должно быть место сюрпризам.

Ровно в восемь по выработанной до автоматизма привычке Специалист щелкнул «лентяйкой» – выпуски новостей он предпочитал смотреть исключительно по НТВ. А вот дежурный аналитик Власенко столь же привычно в отведенный срок не уложился: шел уже второй час, а справка по Некрасову все еще сочинялась.

– взволнованно-трагическим голосом поведала с экрана симпатичная ведущая. Явно новенькая. По крайней мере, раньше на этом канале Специалист ее не видел.

«А вот тебе и еще одна причинно-следственная связь, – с удовольствием потянулся в кресле Специалист, смачно зевнул и потянулся за сигаретой. – Все правильно: Трезорку на цепь, а сами – в избу». Нет, все-таки не зря он заставил себя взять труд пролистать четырехсотстраничное досье. В противном случае, вот так вот, с ходу, он мог бы и не вспомнить, что промышленная группа «Базис» год назад перешла под контроль Ребуса.

Власенко наконец сподобился и преподнес «аналитику» – три куцых листочка, да к тому же еще и крупным, четырнадцатым кеглем. «Для объему». Из стандартного и заурядного содержимого Специалист выделил для себя лишь три момента: неоправданно большой персональный «автопарк» Некрасова («явно не по чину»); довольно мутная история со смертью главного подозреваемого в деле об убийстве нефтетрейдера Лавренева (само убийство Некрасов якобы раскрыл изящно и чуть ли не в одиночку) и его нынешнее активное участие в деле Ладонина. Как ни странно, но самые сенсационные комментарии по поводу задержания главы «Российского слитка» прессе давали не представители прокуратуры, а скромный важняк из антикварного отдела. И это, опять-таки, не по чину.

Зато вот вышедший на связь Иван Данилович Свиридов уж огорошил так огорошил! Как говорила вдова Сусанина: «Хороший человек был Ваня, умел завести людей». Новость, им поведанная, оказалась в прямом смысле убийственной: Глухова найдена в своей квартире мертвой, явных следов насильственной смерти не обнаружено. Из дальнейшего разговора выяснилось, что в течение ночи страдающий хронической бессонницей Свиридов («Небось мальчики кровавые старому чекисту во снах являются», – усмехнулся про себя Специалист) несколько раз подходил к окну и всякий раз замечал, что свет на кухне Глуховой продолжает гореть. И это при том, что он своими глазами видел, как ее гости, объект и связь, адрес покинули. («Ну, положим, мы это тоже видели», – подумал Специалист). Свет продолжал гореть и утром, что показалось Свиридову в высшей степени подозрительным – хозяйка квартиры жила небогато и старалась экономить каждую копейку. А тут – здрасьте, такой подарок Чубайсу! В общем, бдительный пенсионер принял решение взять шашку-инициативу в свои руки («Мог бы сначала мне отзвониться, Абель хренов», – поморщился Специалист), набрал номер 24-го отдела милиции и приказал срочно проверить «нехорошую квартиру». Поначалу дедушку, естественно, послали. Но когда тот перешел на командный баритон и козырнул парочкой фамилий весьма уважаемых в милицейских кругах «мутаборов», на другом конце провода столь же резко поменяли интонацию на угодливый дискант. Спешно выдернув из каталажки очень кстати залетевшего накануне вора-домушника Васюту, опергруппа профессиональными усилиями оного уже через двадцать минут входила в квартиру. Где и обнаружила не подающее признаков жизни тело хозяйки, заботливо накрытое пледом.

«Очень скверно. А точнее – хреново», – мрачно подвел итог Специалист. Казалось бы, он только-только разобрался в свалившемся на него информационном сумбуре и выработал более-менее четкую последовательность действий. И вдруг в нее снова вносится элемент хаоса, и вся система летит к чертям. Смерть свидетеля («еще бы понимать толком: свидетеля чего?») – насильственная, естественная ли («и в этом тоже придется разбираться») – случилась совсем некстати. Впрочем, с ней, со смертью, всегда так.

Но стенать и сетовать времени не было. Согласно вчерне разработанному плану, вслед за старухой вторым пунктом шел оперативник Некрасов. И тоже – очная встреча. Вот им-то Специалист и решил заняться вплотную. Но для начала следовало подготовить соответствующую техническую базу. О том, какой станет ее «идеологическая» составляющая, в общих чертах представление он уже имел.

– Алло, Степаныч?! Приветствую тебя, дорогой!

– О, какие люди! Ну как там, на охране государственных интересов? Пули все так же свистят у виска?

– А хули нам пули, нас снаряды не берут! Слушай, ты до себя уже добрался?

– Да какое там! Стою в пробке на Литейном, как последний автолюбитель. Твои же хлопцы мне спецсигналы так и не сделали. Только обещать горазды.

– Ну, извини. Сам знаешь, какие времена настали. Сейчас столовых ни у кого нет в Москве. Даже у Айседоры Дункан.

– Про Айседору не знаю, а вот Мирыча с эскортом я вчера вечером на Невском самолично пропускал. И когда вы этого чертилу прикрутите? Мужик, похоже, совсем потерял ощущение реальности.

– Здесь ничего не могу сказать, потому как не моя епархия. Хочешь, я дам парням команду, и они на крыле его «Линкольна» неприличное слово гвоздем нацарапают? Или целое предложение?

– Эк, удивил!.. Это и мои парни могут. Ладно, проехали. Чего хотел-то?

– Слушай, раз уж ты все равно застрял на Литейном, давай-ка мы с тобой по кофейку вдарим?

– Можно. А где? В «Лидо»?

– Лучше в «Багратиони». Там в эту пору потише.

– Записал. Минут через десять я там буду…

Заведения «Лидо» и «Багратиони», расположенные в «золотом треугольнике» на углу Чайковского и Литейного, давно функционировали как своего рода «клубы по интересам». В данном случае интерес был продиктован в первую очередь географическим месторасположением. Ведь для большинства сотрудников, прописанных на этажах Большого Дома, шестьдесят метров пешком – это уже не дистанция – расстояние.

Оперативника ФСБ здесь заметишь сразу даже невооруженным глазом. Чекисты опрятны, подтянуты, выбриты, всегда собранны и чрезвычайно серьезны. Часто одеты в костюмы. Причем у контрразведчиков на лацкане иногда висит значок с изображением щита и меча, а вот бойцов службы экономической безопасности можно вычислить по галстукам за 250 у.е. Разговор ведут конкретно и корректно. Взгляд суров. Рядом с чашечкой кофе обычно лежит толстенький ежедневник, перевернутый обложкой вниз. Под стать им и их собеседники: агенты чекистов беседуют с кураторами, внутренне стоя по стойке «смирно», и никто из них не позволит себе вальяжно откинуться на спинку стула. Короче, чужие здесь не ходят. А если кто случайно и заглянет на огонек, то очень быстро сообразит, что здесь он именно «чужой». И, как минимум, поперхнется горячим эспрессо.

– Удивляешь ты меня, брат Пафнутий, чес-слово, – хохотнул начальник оперативного сектора охранной ассоциации «Мириталь» (для своих – Степаныч), выслушав просьбу Специалиста. – Такое ощущение, что это вы обреченно-поступательно становитесь филиалом нашей скромной организации. А не наоборот.

– Ой ли? Вам ли скромничать, с вашим-то Папой?

– Брось, кто теперь за отцовство поручится? К вашей Маме столько разных мужиков подкатывалось. Теперь поди пойми: и в кого наша доча уродилась? Я вот, к примеру, третий год здесь кантуюсь, а так до конца и не понял.

– Маленькая ложь рождает большое недоверие, Штирлиц, – усмехнулся Специалист. – Ну да бог с ней, с родословной. Ты мне лучше за телефоны скажи. Воткнетесь?

– По правде сказать, – замялся Степаныч, – меня немного смущает, что этот крендель из угро.

– А меня смущает то, что тебя это вдруг стало смущать. Или, может, ты угро с ГРУ попутал? Хотя на самом деле и здесь разница невелика: и там и там – сотрудники; и там и там – люди вопросы решают. Масштабы – разные, мотивация – схожая. Пойми, я бы и сам сделал – официально и задаром. Но мне нужно срочно. Потому и прошу.

– Срочно – это как?

– Еще вчера.

– А поточнее?

– Воткнуться надо в ближайшие три-четыре часа.

– Ого! За такой оператив могут запросить…

– Я знаю. Оплата по таксе. Такса – два рубля. За срочность – два пятьдесят.

– Три, – мгновенно подкорректировал Степаныч.

– Степаныч, ты знаешь, чем отличается колхозный рынок от рынка информационных услуг?

– А я здесь при чем? Исполнитель может залупиться.

– Давай, звони своему исполнителю. И если он на самом деле начнет совершать озвученное тобой телодвижение, передай трубочку мне.

– И что тогда?

– И тогда я сделаю ему грамотное вербальное обрезание. Говорят, в подобных случаях очень помогает.

Но радикальное «хирургическое вмешательство» не потребовалось. Исполнитель вошел в положение, предложенную цену вопроса счёл приемлемой и пообещал, что через три, максимум три с половиной часа все разговоры с мобильных телефонов Некрасова начнут писаться в режиме «нон-пит-стоп». С ежеутренней отправкой аудиофайлов на продиктованный заказчиком электронный адрес.

Расставшись со Степанычем («интересно, какой процент от суммы заказа он оставляет себе?»), Специалист вернулся в «контору». Здесь он отбыл номер на тягомотнейшем совещании, посвященном усилению усиленной борьбы со все усиливающимся экстремизмом, после которого спустился в свой кабинет, закрылся, отключил телефоны и принялся набрасывать примерную схему запланированной на вечер беседы со старшим оперуполномоченным по особо важным делам Некрасовым. В планы последнего эта беседа, естественно, не входила. Ибо о том, что она вообще должна состояться, сотрудник угрозыска пока и не догадывался.

Шантажировать Некрасова Специалист не собирался. Пока, во всяком случае. Фактов против опера было явно маловато. Но Специалист не сомневался: если его вечерний блеф сработает – факты появятся. Причем очень скоро. К примеру, этим вечером самый ожидаемый «факт»: кому кинется звонить Некрасов, дабы поведать о внезапно возникших проблемах. Всяко не своей матушке. И не любовнице. Установочные данные которой, кстати сказать, в составленной дежурным аналитиком Власенко справке откуда-то имелись.

Катерина, накануне получившая от Смолова благословение на небольшое утреннее опоздание, появилась в отделе лишь в начале двенадцатого. Войдя в кабинет, она остановилась на пороге и, виновато улыбнувшись, поздоровалась с шефом легким поклоном со сложенными на груди руками. Тайское приветствие «вай» в исполнении Востроиловой символизировало пластическое воплощение классической школьной мантры «здравствуйте – извините – за – опоздание – разрешите – сесть».

– Заходи уж, мадам Батерфляй, – буркнул Виктор Васильевич. При созерцании улыбающегося свежего личика в обрамлении копны рыжих волос его невольно охватило чувство зависти. Всем своим видом Катя демонстрировала полную неоспоримость научного тезиса о том, что утренний секс полезен для здоровья. А вот его собственная, небритая и набрякшая физиономия посредством зеркального отражения подавала сигналы о том, что в его возрасте по ночам нужно спать. А не потреблять спиртные напитки, напрягать мозг, флиртовать с чужой соседкой и под утро собачиться с женой. Так что в сторону висевшего на двери зеркала Смолов старался по возможности не смотреть.

– Между прочим, мадемуазель, – поправила Катя. Она прошествовала к своему столу и почти одновременно щелкнула двумя кнопками – процессора и чайника. Оба электроприбора на это ее прикосновение отозвались незамедлительным урчанием. Потому как самцы. А следовательно, ничто прекрасное им не чуждо.

– Кофе будете?

– Меня от него уже мутит. С утра три баклашки этой бурды выдул.

– Ничего себе бурда! Почти двести рублей за стограммовую банку.

– А по вкусу все одно – «Ячменный колос». Пивка бы сейчас холодненького…

– Предупреждает вас Минздрав, предупреждает – все без толку… Держите. Пашка просил вам передать. Не бойтесь, не «Оболонь».

– Ого! Как это кстати. Покорнейше благодарю, прозорливые вы мои, – оживился Смолов и отточенным движением вскрыл банку. – Свезло тебе, Катька, с мужиком. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить.

– Я знаю, – кокетливо согласилась та. И на всякий случай постучала ноготками по столешнице. – Что нового на криминальных фронтах и в тиши кабинетов?

Ответить на этот вопрос Смолов не успел, поскольку в дверь просунулась голова Володи Исакова:

– Привет честной компании! Ну ни фига ж себе! С самого утра пиво хлещут! Причем внаглую. Не шифруясь и не закрываясь.

– А нам с Катериной закрываться никак нельзя. Люди дурное подумать могут.

– Это какие такие люди? Что подумать? – грозно зыркнула Востроилова.

– Шучу я. Да ты вползай, Вовка, чего жмешься. Капнуть немножко?

– Не, спасибо, я за рулем. Васильич, пошли покурим.

– Так здесь и покурим. Коменданта бояться – дачу не строить.

– Давай лучше в курилку.

– Вам посекретничать нужно? – догадалась Катя. – Так бы сразу и сказал. Заходи, Володя. Я все равно сейчас в канцелярию за сводками. И кружку надо помыть.

– Катьк, и мою тоже захвати.

– Это приказ или просьба?

– Пожалуйста.

– То-то же. Всё, сплетничайте на здоровье. Я ушла…

Востроилова возвратилась минут через пятнадцать и застала Смолова в состоянии глубокой задумчивости. Он то попеременно хмурил брови, то собирал их домиком. Из чего следовало, что поглотившая шефа дума вызывала у него сложную гамму чувств – от серьезной озабоченности до откровенного удивления.

– Виктор Васильевич, что-то случилось?

– Путем тщательного прогнозирования ситуации удалось установить, что прогнозированию она не поддается. Как сказал?

– Сильно.

– Ага. Жаль только, что не я.

– А кто?

– Военно-морская мудрость.

– И все-таки – что случилось?

– Да Вовка мне халтурку подтащил. Срочную. Сейчас пойду втыкаться.

– Ну и замечательно. Сами говорили, дочке ноутбук надо купить, да не на что. Вот и заработаете.

– Знаешь, кого мне писать заказали? Старшего оперуполномоченного по особо важным делам капитана милиции Некрасова.

– Мать моя женщина! – звякнула намытыми кружками Катя.,

– Наша, – поправил ее Смолов.

– Что «наша»?

– Мать наша женщина. А заказ, со слов Вовки, вроде как поступил из Большого Дома.

– Думаете, это наш?

– Кто наш?

– Тот, который на Пашку выходил.

– А шут его знает! Ничего исключать нельзя.

– Глупости! На фига чекистам обращаться к нам, когда у них самих точек в несколько раз больше? Одних только контролеров по штатке небось за сотню.

– Не знаю, Катька. И вообще – не трави душу. Сам сижу и гадаю: либо это подстава…

– Цель?

– Например, привязать нас с тобой к Ладонину и устроить показательный процесс над коррумпированными ментами. То есть над нами. Такой, знаешь, вариант: все вышло случайно, хотя именно так и планировалось.

– Либо?

– Либо вариант-перевертыш: все вышло так, как планировалось, хотя и случайно.

– В смысле, на ловца и зверь?

– Примерно. История из разряда «Невероятная встреча господина Линчевского со своим двойником в купейном вагоне „Красной стрелы“». Ладно, что толку головы ломать… И, кстати, вот тебе еще одна военно-морская мудрость: «Приказ, совпадающий с личными целями, выполняется немедленно. Пока не отменили». Так что… Кто, куда, а я к «шкафам»… Между прочим, Вовка договорился с заказчиком, что файлы будут отправляться ежедневно, не позднее десяти утра. Таким образом, в предстоящие две недели у нас есть отличные шансы получать горячие новости о службе и личной жизни господина Некрасова самыми первыми. А кто первым встал…

– Того и тапочки.

– И файлы, сложенные в папочки…

Поперла фортуна. Ах, как поперла! Уже второй звонок с мобилы Некрасова (первый, ничем не примечательный, был сделан любовнице) содержал в себе море полезнейшей информации. А главное – окончательно и бесповоротно связывал оперативника с человеком Ребуса. И с каким человеком!

В прокуренном до эффекта густейшей дымовой завесы кабинете Виктор Васильевич Смолов и Катя дважды прослушали эксклюзивную семиминутную запись. После чего шеф тяжело вздохнул и попросил Востроилову набрать номер Козырева:

– Пашка, срочно собираем всю нашу гоп-команду… Да, Ольховскую желательно тоже. Мы с Катериной минут через двадцать подскочим и подвезем дебютный сингл небезызвестного тебе оперативника, записанный в жанре «жесткий городской рэп»… Да, есть… Очень серьезная, только давай не по телефону… Э-э, подожди! У вас там погрызть чего-нибудь найдется? Жрать хочу, как сто китайцев… Отлично, едем…

Н-да, а ведь еще утром что-то подсказывало Виктору Васильевичу, что и нынешней ночью ему не избежать разборок с женой по поводу «шляния черт-те где». И, как поется в знаменитой отечественной рок-опере, «предчувствия его не обманули». Правда, сейчас у Смолова имелась вполне достойная отмазка – внезапная халтурка нарисовалась. Так что готовьтесь, девочки, к шопингу.

Продолжая отрабатывать легенду «тяжело больной», в четверг Козырев снова не вышел на работу. Подстраховать его по медицинской части вызвалась Полина: больничный официально оформили через элитную медсанчасть, в которой у Ладонина имелся персональный лечащий врач. Звезд с неба не хватавший, но при этом получающий гонорары, как полноценное светило.

Но особой радости второй день безделья кряду не доставил. Уже днем Паше и Ивану стало известно, что вместо ожидаемой подготовки к операции по захвату прибывающего в город Ребуса их команду в очередной раз бесцеремонно отодвинули от участия в боевых действиях. Отодвинул, естественно, Саныч.

Дотошно изучив запись перехваченного Смоловым телефонного разговора, тот связался с Москвой. И, как нетрудно догадаться, горячий (потому как горец) и бесстрашный (потому как депутат) Карзоев тотчас ухватился одной рукой за поведанную ему информацию, а другой – за кинжал. «Спасибо, дорогой, порадовал ты меня. Дальше сами всё сделаем. Красиво сделаем, – клятвенно заверил Саныча народный избранник. – И помни: теперь я твой должник». И буквально через десять минут мобильные группы джигитов подорвались на боевое дежурство во все столичные аэропорты, а также в Пулково-2. В ближайшие двое суток им предстояло отслеживать всех без исключения пасажиров, прибывающих чартерами из Испании. Размножать фотографию Ребуса не потребовалось – личного врага своего хозяина всякий уважающий себя джигит обязать знать в лицо.

– А у этого вашего депутата что, нет возможности элементарно к «Экспресс-2» подключиться? Узнать, каким рейсом прилетает Ребус? На фига народ-то зазря по аэропортам гнобить?

– А ты, типа, готов поручиться, что неофициальный визит на историческую родину Ребус нанесет именно под своей не менее исторической фамилией?… Молчишь? Вот то-то же…

Поначалу Козырев нарисовавшемуся партнерству даже порадовался. И то сказать, в намечающейся спецоперации лишний штык – не помеха. Вот только выяснилось, что как раз воевать Саныч и не собирался. По крайней мере, до момента выхода Ладонина из следственного изолятора. Слегка успокоенный вброшенным в эфир некрасовским «в субботу – крайний срок, иначе по-любому придется выпускать», он отдал общевойсковую команду: вплоть до зеленой сигнальной ракеты не вписываться ни в какие авантюры. Тем паче в авантюры околокриминальные. Дабы не дать следствию ни малейшего шанса усомниться в добропорядочности персоналии Ладонина и его окружения.

«Удастся „карзоевским“ нейтрализовать в пятницу Ребуса – честь им и хвала, – рассуждал Саныч. – И депутату хорошо, а нам самим так и вообще – зашибись! А вот со всей остальной швалью навроде Некрасова, лже-Дортюка, „загорелого“ и прочих будем разбираться позднее. По мере сил, вдумчиво и не спеша. А не с кавалерийской шашкой наперевес! Так что всё, господа мушкетеры, на сегодня хватит дуэлей».

А на козыревскую попытку возразить сказал, как отрезал:

– Хватит, я сказал! А то намахались до того, что чекисты на них досье собирают! А хлопцы эти, между прочим, за ваше кукование могут сделать такое, что даже сказать противно… Или вы мечтаете с Игорёхой местами поменяться?

В принципе, Саныч был прав. Как всегда прав. Вот только, как мудро сказано в одной средневековой японской хокку:

Так-то оно так. Правильно. Но всё же…

После аудиенции у Саныча в голове у Козырева мелькнула было шальная мысль попробовать выставиться за Некрасовым с утреца в порядке частной инициативы. Не ставя, понятное дело, в известность об этом остальных участников концессии. Вот только: на чем вести НН? Не такси же подряжать? А на свои «колеса» старший оперуполномоченный Козырев так и не сподобился заработать. «Э-эх, надо было в тот раз не отказываться и забирать щедро предложенную Ладониным покореженную „лягушку“. Уже давно бы ее на ноги поставил – и вперед! Бомбил бы себе по ночам, а днем частным сыском занимался».

В общем, настроение было хреновым. А тут еще и Катя-Катюша после работы собиралась ехать ночевать к родителям («успокоить мамулю»). И что оставалось делать в подобной ситуации двум вынужденно холостым джентльменам? Всё правильно: идти в кабак.

Именно здесь, ближе к ночи, их по телефону и разыскал Смолов, посоветовав по возвращении на Лиговку обязательно проверить электронную почту Лямки. На которую он только что сбросил очень любопытный мобильный диалог с участием «ба, знакомых всё лиц». Крайне заинтригованные, парни скоренько попросили счет и двинули домой: в конце концов, им ничто не мешало догнаться и в камеральных условиях.

– А знаешь, брат Лямка, что-то мне подсказывает, что на самом деле премию Некрасову собрались выписать не такую уж и большую. Граммов на девять, не больше.

– Думаешь, они его грохнуть собираются?

– Ничего я не думаю. А грохнут – туда и дорога. Слушай, залезь-ка в Интернет. Глянь: есть утром какие-нибудь авиарейсы из Испании?

– Сейчас посмотрю… Так… Ага, вот… Рейс из Мадрида. Время прилета в Петербург – 10:35.

– Есть контакт! Вот этот-то самый борт Некрасов завтра встречать и поедет. Слушай, а не подорваться ли вам поутру с Полиной в Пулково-2? Было бы очень недурственно сделать пару снимков с церемонии торжественной встречи. Представь фотку: оперативник УУР Некрасов с букетом цветов встречает в питерском аэропорту криминального авторитета Ребуса, находящегося в федеральном розыске? Каково?

– А что? Это идея. Вот только… Вдруг расшибемся?

– Не забывай, поблизости будут вертеться «карзоевские». Прикроют, если что. Просто боюсь, что у тех ума не хватит сообразить по поводу скрытой фотосессии.

– Ну, если так… Тогда я прямо сейчас Полинке и позвоню. Пока не поздно.

– Только предупреди, чтоб Санычу – ни звука!

– Само собой. Слушай, а ты сам с нами не поедешь?

– А я с утра хочу попробовать пересечься с Есауловым. В прошлый раз они к адресу не подорвались, а в результате что получилось? Глухову, похоже, эти парни убили. Должна же, в конце концов, у людей совесть взыграть! Пусть отрабатывают свой косяк. Тем более теперь мы заранее и место знаем, и время… Кстати, посмотри в Сети точный адрес этой «Волны».

– Уже посмотрел. Петровская набережная, 4. Следующий дом за полпредством.

– Красивое место. Ну, будешь звонить или сначала накатим по маленькой?

– Давай сначала накатим.

– За успех нашего безнадежного дела?

– Брось, не такое и безнадежное. А в субботу, когда к нам еще и Ладонин присоединится, мы им всем покажем – чьи в лесу шишки.

– Ну-ну. А придет весна – поделится: кто и где нагадил…

И они посидели. А потом посидели еще. А потом еще. А потом как-то незаметно оказалось, что наступил день пятницы. Тяжелый день. Тяжелой Пятницы.

Глава девятая

– Понял тебя, Первого недоумка я знаю. А вторая фамилия?… Да что ты?… Надо же, какое внимание!.. А вот хрен ему, перетопчется… Брось, я не самоуверен… Спасибо, дружище… Всё, конец связи.

Исчерпывающие сведения о том, кто именно приедет проверять, а также когда и какую задачу проверяющим поставили «интриганы», Есаулов получил от своего человека лишь сорок минут назад. Времени оставалось в обрез, поэтому Максим сразу подорвался в родной отдел. Не завтракамши.

Дежурную вахту сегодня нёс Махно. В тот момент, когда Есаулов заглянул в оперскую, Сережа что-то записывал в книгу происшествий. Трубка, зажатая плечом и скулой, периодически выскальзывала, и Махно потихонечку начинал сердиться:

– Так вы бы спросили, с какого перепугу он поперся в Колпино в два ночи!.. Щас!.. Он тебе мозги компостирует, а мы ишачь… Какой урон?… Утопия… Откуда синпозиум?… Что-что на Амине?… Чего на Алине?… Сихотэ на Алине?… Пусть проспится… гуру потерпевшее!

Увидев шефа, Махно стал ворчливо жаловаться:

– Слышь, Макс, утро только начинается, а все вокруг уже просто очумели! Синпозиум у них на Сихатэ! Нажрались в обнимку с чакрами верхнего мира, а адрес: «тут помню, тут не помню»! Теперь вылезают из разных щелей, осчастливленные, в одном исподнем, а мне полоумие их выслушивать.

– Попытайтесь выудить хоть что-нибудь, – вяло отозвался Есаулов.

– Водитель плохо знает французский, девушку зовут Гальма, и у нее ярко-зеленый бюстгальтер, твою мать!!! – высунув заспанную голову после «суток», озверело доложил Вайсман. – Я уже ночью скорбел с одним мракобесом! Сатурн, твою мать, у него в фазе… Дайте человеку поспать! А Гальма окажется, как пить дать, Галей!

– Да, тут без погребальной сутры не сдюжишь, – согласился с привычной ситуацией Есаулов.

– Хотел на блок сигарет раскрутить – хренушки! – добавил утробным голосом из-под казенного одеяла Вайсман. На одеяле стояло клеймо «Дом отдыха МВД им. Джузеппе Garibaldi. Инв. № 1807. 1982 год».

– Да ну его… Макс, что с проверяющими? Выяснил? – перешел на пониженную интонацию Махно.

– А мы не ссым с Трезором на границе. Трезор не ссыт, и я не ссу!.. Спектаклю играем сегодня. Посему к десяти всех живых и увечных – ко мне, на генеральный прогон, – скомандовал Есаулов и, разминая спину, удалился в свой кабинет.

Но уже через несколько минут распахнул дверь и зычно бухнул в коридор:

– Олег! Зайди!

– Может, пришла пора научить тебя пользоваться местным телефоном? – поинтересовался Торопов, входя.

– Сапог в бою надежней. Слушай, Олег, щас сюда народ подтянется. Так вот: проведешь с ними последний инструктаж по встрече высоких гостей. Только прошу тебя: толково-конструктивный. Без этих ваших смехуечков. А я отскочу на часик, надо с человеком пообщаться.

– Очумел? А если ЭТИ раньше времени заявятся? Я за всю кодлу отплевываться не собираюсь.

– Не заявятся. У них в десять планерка у Пиотровского.

– Что, тоже инструктаж?

– Ну типа. Потом ланч, туда-сюда… Так что раньше часа едва ли. «Циркуль» с наскальной живописью закончил?

– Еще вчера.

– Отлично. Всё, я ушел. А ты тут доведи людям доходчиво. Но особо не накручивай, а то могут перегореть… Если нормально отыграем сегодня – с меня персональная бутылка, персонально-хорошего коньяку!

– А можно на ту же сумму несколько бутылок нормальной водки? – деловито осведомился Торопов.

Кафе «Барракуда» на Захарьевской было выбрано Есауловым для встречи с Козыревым по двум банальным причинам: не так далеко от «конторы» и, во-вторых, здесь неплохо варили кофе.

– …Цивилизация начинается там, где капучино не из пакетика, – философски произнес Есаулов, зажигая очередную сигарету. – Сие поэзия. А проза, в сухом остатке, такова: информация, которую ты мне поведал, прямо скажу – потрясает и удручает одновременно. А учитывая, что по основным позициям она бьется с нашими данными, удручает гораздо больше. Даже не представляю, каким образом ты умудрился это поднять и раскопать? Без помощников всяко не обошлось?

– Я своих источников не сдаю, – дежурно парировал Козырев.

– А я чужих источников и не принимаю. Скверно другое: именно сегодня у меня практически весь личный состав задействован на премьере мюзикла «Не пойман – не кайф».

– Участвуете в самодеятельности?

– Вроде того.

– Тоже неплохо. Всё веселее, чем Ребусов и Некрасовых ловить, – съязвил Паша.

– Эт-точно. Веселуха полная. Но, сказать по совести, Павел, нам сейчас не до угрызений. Во сколько, говоришь, прилетает Ребус?

– В половину… О, в принципе, уже должны были сесть. Сейчас позвоню своим людям в Пулково, уточню.

– Я смотрю, крутые ребята служат в нашей наружке! «Свои люди» даже на стратегических объектах. Почту, телеграф небось и подавно захватили?

– Это как бы юмор?

– Как бы ирония.

– Извините, Максим… Привет! Ну как там у вас? Встретили?… Почему? Хорошо смотрели?… А что кар… в смысле депутатские?… Понял. Тогда потихонечку выдвигайтесь обратно в город, а я минут через двадцать перезвоню.

– Что-то не так? – уловил интонационное разочарование Есаулов.

– Не было Ребуса с этим рейсом, – мрачно подтвердил Паша. – А других испанских сегодня не будет.

– Хорошо смотрели? Махнуть не могли?

– Нормально смотрели.

– Слушай, а может, он через Москву выдвигался?

– Проверяли. Мимо.

– Что, и в столице «свои люди»?

– Наши люди есть везде.

– Респект. И в Киеве?

– А при чем тут Киев?

– Во-первых, аналогичное регулярное авиасообщение с Испанией. Во-вторых, время в пути до Питера – чуть менее суток поездом. Самолетом – пара часов. Наконец, в-третьих, у Ребуса в Киеве должна была остаться куча связей. Еще с тех времен, когда они с людьми премьера Лазаренко пытались дербанить бюджетные гривны. Так что не грех и проверить.

– Любопытно, конечно. Но ведь Ребус наверняка путешествует с «левым» паспортом, – уныло отбился Козырев. – Как проверить-то?

– Например, Сазан.

– Что «сазан»?

– Личный телохранитель Ребуса. Сазан. Он же – Валера Сазонов, начинавший еще в бригаде «великолукских». Последние несколько лет появление Ребуса на людях без Сазана немыслимо. А уж в такой рисковой поездке – тем более.

– Ох, ёлки! А ведь он так и сказал: «Сазан объяснит, он Питер хорошо знает».

– Кто сказал? – насторожился Есаулов.

– Да неважно… Максим, а твои могут это дело оперативно проверить? Чтоб уж наверняка?

– Не вопрос. У меня в ихнем Харькове, он же Харкiв, в местном управлении оперативной службы хороший знакомый служит, Юра Пастушенко – мировой мужик! Кстати, твой коллега, из ВН.

– Откуда?

– Да у них там наружку, наружное наблюдение, переименовали в «наблюдение визуальное». Сиречь в «визуалку».

– А на фига?

– А я почём знаю? Наверное, в целях борьбы с засильем москализмов. Сейчас вернусь в отдел, наберу Юрку и, как только обозначится результат, отзвонюсь. Вот тогда и решим, как нам с тобой сей хлопотный день лучше выстроить. Идет?

– Идет. Максим, можно последний вопрос?

– Валяй.

– Почему вы не раскусили эту сволочь сразу? Еще когда она работала у вас в отделе? Я имею в виду Некрасова.

– Я понял, кого ты имеешь… – Есаулов задумался, подбирая слова. – Понимаешь, Павел, сволочь – это ведь состояние души, не более. Раскусить такую душу, в принципе, можно влёт. Но вот тщательно пережевать – сие процесс трудоемкий, длительный.

– А просто зажмуриться и проглотить с потрохами не пробовали?

– Противно…

Большой дом, Литейный пр., 4

Специалист выбрал из мобильной записной книжки нужный телефон. Нажал. Ждать пришлось не долго:

– Да?!!

Обращение показалась гавканьем. «Попал», – подумал Специалист и выкрикнул в ответ:

– Да здравствует советская милиция!

– Чего надо?

– Шоколада! Жора, это я. Спокойненько приходим в норму.

На другом мобильнике начальник криминальной милиции Петроградского района Смехов смекнул и поудобнее уселся на столе:

– Здорово! А при чем здесь советская?

– Сейчас на радио «Балтика» идет акция: «Когда тебе позвонят неизвестные, ты можешь встретить их слоганом: „Да здравствует „Балтика“!“»

– И чего?

– И получаешь бонус.

– Да здравствует пиво «Балтика»!

– Жора, табань. Стирай файл. Я по делу.

– Жаль. А то у меня здесь бомж поджег туалет. Вонища! Сам-то убежал, а мы его отлупить не смогли. Теперь грустим.

– Извини, друг, но я не по поводу туалета.

– Я понимаю.

– Я за бонусом.

– Не понял?

– Всё, Жора, удаляй из корзины стертый файл.

– Иди ты! По-русски можешь разговаривать?

– Так! Стоять, Зорька. Начинаем разговор по новой.

В этот момент Смехов с трудом, не привставая, выдернул из-под жопы какой-то документ. При этом угол бумаженции остался под телом. Смехов грустно взглянул на остаток и прочитал на нем часть резолюции:

– Водкин! – заорал в трубку Смехов.

– Н-да, Зазеркалье какое-то, – также в трубку произнес Специалист.

– Водкин, сука! Ты «Беса» нашел? Или опять двадцать пять?!

Чем парировал Водкин, слышно не было. Но, судя по всему, традиционным «бла-бла-бла».

– Что?! Какая ты гадина все-таки!

В этот момент Водкин, похоже, доскакал до кабинета начальника КМ. По крайней мере, его речь сделалась слышна: «Я не гадина, Георгий Никифорович! Гадина – не я! Я три часа на черной лестнице просидел. На подоконнике, между прочим. Я не виноват, что дежурка дала не тот адрес. Я не виноват, что помдеж – олигофрен. Мне вообще „спасибо“ никто не сказал. И не извинился. А вы, Георгий Никифорович…»

– Нет, Водкин, ты самая натуральная свинья! И еще какая!! Свинее всех свинных!!! Я вам сколько лет твержу – не таскайте бомжей!

Специалист не выдержал:

– Жора! Миленький! Я все прощу! Можно слово вставить?

– Я тебя спокойно и внимательно слушаю, – безропотно ответил Смехов.

– Жора, я тебя как русский офицер русского офицера прошу: уединись со мной – притвори свою калитку.

– Брат, я весь одно криминальное ухо.

– Жора, мне очень нужна твоя помощь. У тебя такой, как этот Водкин, один?

– Друг, у меня есть Ахмедсаджиев – племянник прокурора Кроликова. У меня есть Абдуллаев Абдуллай – брат участкового Абдуллаева… У меня нет людей. Есть, правда, Петров – из следователей. Толковый мужик, но пьет. Продолжать?

– Это я удачно зашел… Извини, Жора, я не в том смысле. Понимаешь, мне как раз и нужна сейчас пара-тройка «водкиных». И чтобы они были внешне похожи на «водкиных». Но! Чтобы при этом они осознавали, что сегодня на пару часов я – самый главный их начальник. Можешь ты мне придать «подобное» и сказать… Что они обязаны помочь Службе внешней разведки, к примеру?

– Нет, друг. Они такое длинное название не запомнят.

– Значит, настоящие «водкины». А можешь им сказать, что я просто большой начальник?

– А можно, я скажу, что ты о-о-очень большой начальник из Москвы?

– Заметано.

– Ты хоть намекни – в чем смысл, брат?

– На твоей «земле», возле речки Нева и недалеко от «Волны», сегодня днем объявится пара-тройка негодяев. Но – матерых! С ОМОНами я не дружен. А УБОП весь такой пухленький, с барсеточками… Короче, их выкупают за версту. А вот к твоим башибузукам этот народ пока еще не привык, а потому мимолетные взгляды профессионалов начисто отрежут их от принадлежности к правоохранительным органам.

– Мудрый ты человек! Я это сразу понял, когда мы с тобой в тот раз в одной заднице оказались.

– Рахмат. Так по рукам?

– Еще каким! – обрадовался Смехов.

– Тогда выпиши мне их к четырнадцати нуль-нуль. Ориентир – памятник «Стерегущему». Как думаешь, не заблудятся?

– Не должны, но всякое бывает. В свою очередь от меня тебе тоже бонус-бизнес-предложение: а давай моих «водкиных» СВР продадим? Те вполне могут использовать их на территории предполагаемого противника в качестве бактериологического оружия.

– Жора, это дорого. В смысле, СВР может не потянуть. Но, когда после моей всесокрушающей операции мы с тобой завалимся пожрать в итальянский ресторан, обсудим и это. Не вопрос?

– Легко. Но учти: ты сам напросился на мою группу захвата.

– Обнимаю.

Специалист повесил трубку, выдохнул и потрогал лоб. Капелек пота на нем, как ни странно, не было. «Да, словно в землянку во время артналета попал», – подумалось ему.

10-й, «заказной» отдел УУР ГУВД СПб и ЛО

– Павел, это Есаулов. Буду краток: наше с тобой предположение подтвердилось. Юра, который харьковский, выяснил, что Валера Сазонов прилетел в самостийную ночью рейсом Барселона-Киев и тем же утром взял билет на фирменный скорый Киев-Петербург. Поезд должен был прибыть в Питер час назад. А раз должен – скорее всего, прибыл.

– Класс! Жаль, разминулись с ними чутка. Вот только предположение это было целиком и полностью твоё. Так что соавторство мне приписывать не стоит.

– Брось: свои люди – споёмся. Кстати, запомни-запиши новые установочные данные Ребуса: сейчас он пользуется паспортом на имя гражданина Белоруссии Доценко Андрея Степановича.

– А как узнали?

– Павел, не тупи… В спальном купе, а Ребус других не признает, сколько мест? Два. И если на одном у нас Сазан, соответственно, на втором будет кто?… Правильно, Доценко А. С. Который, к слову, также входил в список пассажиров рейса Барселона-Киев.

– Согласен, чего-то я немного того…

– Весьма распространенное в наши дни заболевание. Исходя из этого, давай мы с тобой договоримся следующим образом: если в три часа в «Волне» действительно начнется какая-то нездоровая движуха… нарисуются всякие там ребусы-завьяловы-сазаны-некрасовы… сразу звони мне. И тогда я командую своим: «Рота, в ружье!»

– А как же премьера мюзикла «Не пойман – не кайф»?

– Придется отложить. Соврем, что с утра наша меццо-сопрано сходила в женскую консультацию и потеряла дар речи. А затем и вовсе сорвала голос. На нашем же теноре.

– И теперь не может взять ничего выше ноты «бля», – довершил апокалиптическую театральную драму Козырев.

Петровская набережная, 4

Большие окна двухуровневого ресторана «Волна», что на Петровской набережной, служили своего рода пограничной полосой, разделяющей новомодный хай-тековский интерьер заведения с кусочком Петербурга изначального. Того, в котором аккуратно подстриженные шапки деревьев, потрясающий вид на невскую «першпективу» и знаменитый домик Петра I – ровесник города. Несмотря на довольно кусачий средний чек и соседство с более демократической «Якиторией», недостатка в клиентах ресторан не испытывал. Особенно теперь, в самый разгар туристического сезона. Да и отыскать место для парковки здесь традиционно проще, нежели рядом с аналогичными заведениями на Невском и окрест. А с учетом того, что московские владельцы «Волны» давно приятельствовали с Ребусом, лучшего места для проведения финальной части разработанной Завьяловым акции по «экспроприации экспроприированного» трудно было представить.

В эту пятницу непосредственные участники акции, а также званые и незваные гости съезжались к «Волне», старательно соблюдая все правила конспирации. Причем и те, и другие норовили приехать пораньше. Дабы предварительно осмотреться и занять самые выгодные места: как для парковки снаружи, так и для наилучшего обзора внутри. А вот случайные посетители, большей частью беспечные интуристы, и не подозревали, что сегодня сей респектабельный ресторан в качестве экзотического шоу собирается предложить им классическую разборку в стиле «Russkaya Mafia». Причем – средь бела дня, а не под покровом ночи. Хотя ночи здесь все равно ненормальные – тоже белые.

Раньше других на Петровскую подтянулся Сергей Гаврилович Завьялов. С ним было двое статистов на роли понятых, взятые в аренду у заезжей бригады рязанских «слонов». Своим внешним видом статисты более всего походили на клонов легендарного Паши Эмильевича, объедавшего несчастных обитательниц второго дома Старсобеса. Правда, если литературный прототип был, в сущности, человеком безобидным, то вот за душой рязанских хлопцев Гоши и Дэна уже имелась пара-тройка «тяжких телесных с летальным».

Завьялов лично провел для приезжих небольшую экскурсию по ресторану, включая осмотр всех подсобок, после чего указал их места в партере. В той его части, где размещались столики на двоих. Выдав «понятым» щедрые суточные и взяв с них твердое обещание «особо не налегать на алкоголь», Завьялов удалился.

Отсосав по бокальчику «Туборга», вслед за ним отправились на воздух, на «небольшую экскурсию», и рязанские «слоники»:

– Охота «Аврору» поглядеть. Пацаны гутарили – клёвая посудина! Жаль только, что стрельнуть не разрешают.

10-й, «заказной» отдел УУР ГУВД СПб и ЛО

Когда комиссия из двух серьезных особей вылезала из черного главковского «мерса», Егор на противоположной стороне улицы подал знак – раскрыл древний, в продолговатых дырах вдоль спиц, вороний зонтик. Тот предсмертно сконвульсировал и предательски не распахнулся. Тем временем в дежурке, услышав условный грохот изъятой фомки о батарею, немедля привстал старший сержант Махаюр. Выпрямить сгорбленные плечи он явно опасался – маловата была «кольчужка». Но зато в глаза отчетливо бросалось – выскоблен. Рядом с полукруглым кассовым окошечком дежурки было прикреплено предостережение: «Вход только по пропускам. Сотрудник, предъяви удостоверение! Приказ начальника ГУВД № 729 от…» (В бездне указаний никто и никогда не смог бы проверить наличие или отсутствие подобных распоряжений.)

Два подполковника самоуверенно вошли в здание: их движения выдавали явное нежелание остановиться перед КПП.

– Старший сержант патрульно-постового полка № 2 Махаюр! – отдал честь непростой молдаванин.

– Вы нас не пропустите? – вяло приложив руку к козырьку сшитой на заказ аэродромной фуражки, ухмыльнулся подполковник Гурнов.

– Товарищ подполковник, я указаниям начальника УР наперекор не пойду, – пожаловался на начальника-зверя Махаюр.

– Ишь ты! – возмутился второй подполковник, Назаров,

– Сержант прав! – довольно проурчал первый, выдавая интонации и апломб маршала Рокоссовского.

В этот момент на лестнице, «абсолютно случайно», появился Олег Торопов.

– …Пока не наскребем исчерпывающих процессуальных доказательств причастности гражданина Ворсиша к преступной деятельности – никаких задержаний! – на ходу ухал он кому-то в шахту лифта. – Товарищи, здравия желаю! Вы к Максиму Сергеевичу?

– Да.

– Постовой, пропустить немедленно! – грозно приказал Торопов.

– Так мне же потом!.. – делано ужаснулся Махаюр.

– Ответственность за нарушение беру на себя! – с мужеством произнес Торопов. Произнес так, словно бы он без приказа Ставки решил поднять во весь рост батальон. – Товарищи, второй этаж. Извините, мне в политотдел – сверить планы воспитательной работы.

После этих слов Торопов почувствовал, что с «политотделом» слегка перегнул.

– Товарищи, осторожнее! – предупредил Махаюр, указывая на аккуратный листок бумаги возле незакрывшихся год назад дверей лифта. Указал манерно, не пальцем. Объявление гласило: «Уважаемые граждане, лифт не работает, первая ступенька – расшатана. Извините за неудобства».

Подполковники понимающе переставили свои ноги через «неудобства» и прошли наверх.

Пружина двери в отдел была снята. Поэтому проверяющие сразу узрели спину в пиджаке, назидающую подчиненным:

– …А ты думаешь, мы одни вкалываем! А анализ статистики, досуг сотрудников, наконец хозяйственное управление! Или ты думаешь, что горюче-смазочные материалы к нам с неба валятся! А финансово-плановое?! Гроши кто насчитывает!

Есаулов, увлекшись, чуть было не поставил правильное ударение.

Перед дверью, на мраморной доске той же площади была приклеена (не отдерешь!) вывеска: «Прием по рабочим вопросам от… до…; прием по личным вопросам от… до…».

Написано было мастерски! Это расстарался состоящий на профилактическом учете профессиональный гравер и «лепила» фальшивых дипломов о высших образованиях недавно освободившийся Циркуль.

– Товарищ Есаулов?! – догадались подполковники, по-лисьи дотрагиваясь до плеча руководителя.

– Здравия желаю! В гости к нам? Или по делу?

– Нам предписано…

– Прошу прощения! Давайте не будем мешать людям работать. Пройдемте ко мне. Прошу… Иванов, чай, печенье ко мне в кабинет!

Справа на стене висела новенькая фанера в рамке. Это означало, что уголок информации в наличии – всё как у людей. Вырезанная статья «Все ли прошли диспансеризацию?» обнадеживала заботой. На фотографии была изображена внимательная докторша, слушающая, очевидно, диспансеризуемого. Вот только интонация фотоэтюда колебалась между осмотром перед космическим стартом и санобработкой в колонии строгого режима. Рядом коробился свежей гуашью лист картона, символизирующий «Молнию». Сегодня та шарахнула по выявленной бреши в дисциплине отдела:

Подписано – «Актив». Проставленный чуть выше названия листка гриф грозил: «За пределы подразделения не выносить!»

Подполковники притормозили возле стенда. Очевидно, их привлекли переливы гуаши.

– Вши – бич «каналоармейцев»! – озаглавил злободневную тему Есаулов, прикусив нижнюю губу, чтобы вслух не порадоваться своему экспромту.

Но старшие офицера на эту его фразу отчего-то реагировать не стали…

В кабинете Есаулова демонстративно висел план-схема города-на-Неве с немыслимыми, но отменно вырисовыванными обозначениями. Живописцу особенно удались зеленые треугольнички основанием вверх. Ровные стопочки бланков на вытянутых строго в линию полках призывали восхититься порядком. Взгляд невольно натыкался на переплеты журналов, описей, подшивок. Всё это великолепие сияло новым картоном и собранностью, и аромат столярного клея одомашнивал. Да, что умел Циркуль, то умел!.. В довершение, последним, так сказать, штрихом, на рабочем столе Есаулова, как недописанное лермонтовское стихотворение, смущалась разглаженная газета «Санкт-Петербургские милицейские ведомости», на которой красовались пометки синим карандашом. Центральная напоминала: «Взять на вооружение!»

Впрочем, подполковник Гурнов походя все-таки подметил: «Нет шторок на карте города». Но так и не посмел озвучить свое замечание в этом царстве взрослого подхода к делу.

Тем временем Миша Иванов внес на шахматной доске три стакана с чаем и идеально вскрытую пачку импортного печенья.

– Товарищ начальник, я над шестнадцатым ходом подумал, – игриво завершил комбинацию Миша.

Проверяющие ознакомили Есаулова с письменным предписанием, разрешающим осмотреть дела оперативных разработок, проверить статотчетность, режим секретности, а также личные дела агентов и доверенных лиц.

– Давно пора, а то как будто на отшибе мы! – восхитился Есаулов. – Научные методы шагают, а мы все по старинке…

Подполковника Назарова во всём этом немаскируемом подобострастии что-то смущало, а вот подполковника Гурнова, напротив, все радовало. Назаров из УСБ был мерзок и не дурак. А вот глупость штабного Гурнова начиналась с выражения лица.

– С чего прикажете начать? – услужливо насторожился Есаулов.

– Разумеется, с дел оперучета! – бывало ответил Гурнов. Уголовников он видел только в фильмах, исповедующих жанр соцреализма. Следователи там, если и пьют, то лимонад «Буратино», а расхитители народной собственности сознаются при обысках.

– Прекрасно. Вот сейчас чайку горяченького, адмиральского, попьем и отправимся…

Невский проспект, где-то в районе «Пассажа»

– Кать, привет!

– Привет! Тебя очень плохо слышно.

– Ясен пень – я на Невском,

– Что? Не слышу?

– Ладно, проехали. Что Смолов? Отпускает тебя?

– В принципе, да. Сейчас передам трубочку – он хотел с тобой переговорить…

– Слушаю внимательно, Виктор Васильевич!

– Я, безусловно, все понимаю: юношеский задор, эпохальное событие, адреналин и все такое. Я и сам, будь такая возможность, подтянулся бы. Хотя, поверь, в своей жизни и не такие кина крутили. Но сейчас не об этом.

– А о чем?

– Очень тебя прошу, Паша! Настаиваю, требую и прошу! Хотите пойти – идите. Но!.. Никуда и ни во что не лезьте! Постояли в сторонке, забились мышкой в уголок, посмотрели – всё! Столь же тихо и незаметно свалили.

– Само собой.

– Само собой, к твоему сведению, никогда и ничего не делается. А поскольку от Катерины я наслышан о ваших былых военно-морских историях, настоятельно прошу – никаких денискиных рассказов. Всех этих: «ребята, поможем нашим». За Катьку головой отвечаешь! Равно как другими, не менее важными для мужчины частями тела. Ты меня услышал?

– Вполне.

– Паш, я серьезно. Без пафоса и бравады. Если с Катькой, по скудоумию твоему, что-нибудь случится…

– Я понял, Виктор Васильевич. Клятвенно заверяю: все будет в порядке.

– Не клянись – могут проклясть.

– Хорошо, тогда просто обещаю… Виктор Васильевич, там по радиоперехватам за сегодня что-нить интересное было?

– Особливого ничего. Несколько раз Некрасову звонили со службы. В том числе следак, ведущий дело Ладонина.

– И что следак?

– Матерился почём зря. Так что, похоже, завтра вашего Игоря действительно выпустят.

– Здорово! Виктор Васильевич, передайте Полине, что я буду ждать ее в два часа на выходе с «Горьковской».

– Хорошо, передам. И запомни еще одно, напоследок: при расхождении в море уступает не меньший, а умнейший. Морской закон! Арбитраж далеко, а море глубоко… Всё. И будьте постоянно на связи…

10-й, «заказной» отдел УУР ГУВД СПб и ЛО

Одуревший от запаха масляной краски Егор молчаливо и усердно докрашивал свою дверь в кабинет. На его голове был наполеоновски нахлобучен большой треугольный кораблик, сложенный из газеты «МК в Питере». На поясе висел передник с рюшечками и эмблемой ресторана «Корюшка». На ногах ядовито-желтым цветом отсвечивали резиновые сапоги.

– Почему в рабочее время? – сурово поинтересовался Есаулов.

– Я после суток, – пробурчал Егор.

– Откройте кабинет, – скомандовал Назаров.

– Есть, товарищи подполковники! – козырнул Егор. Он толкнул свежевыкрашенную дверь и отошел на шаг в сторону.

«Мягше, потерпи», – прошептал Есаулов подчиненному.

Высокие чины ахнули: пол был залит сантиметровым слоем малиновой краски, которая красиво колыхалась метровой рябью от подоконника до порога.

– Это как?! – сформулировал Назаров.

– Вы же не предупредили! А перед подчиненными стыдно. Пол, как в конюшне, – принялся «оправдываться» Максим.

– А дела в сейфах?! – догадался счастливый Гурнов.

– Разумеется. Секретное делопроизводство, даже во время ремонта, я не позволю вынимать! – оскорбился Есаулов.

За десять минут возмущений, плохо скрытого раздражения и извинений порешили устроить контрольную встречу с наугад выбранным агентом. Есаулову было «монопенисуально», кого те угадают. Ведь при любом раскладе за агента мужского пола выступал тесть Миши Иванова – Остроганский-Свердлов. А за доверенное лицо пола женского – его лучшая ученица Аврора Чуйкина.

Пока дожидались, Максим «невзначай» протестировал Вайсмана, который зашел в кабинет с вопросом о толковании последнего решения Пленума Верховного суда.

– Преступник из внутреннего кармана пиджака вместо документов достает оружие! – резко развернувшись на каблуках, постарался взять врасплох Есаулов.

– Для обезоруживания и задержания преступника шагнуть левой ногой наружу от правой ноги преступника, захватить за кисть его руки, достающей оружие, таким образом, чтобы большой палец правой руки упирался в основание мизинца, а большой палец левой руки в основание безымянного пальца, – парировал Вайсман.

– И все?! – ухмыльнулся Макс.

– Сильным рывком обеих рук влево-вниз с задней подножкой бросить преступника на землю! – отбил нападение Вайсман.

– Ладно. Более-менее… – дал «отбой» Есаулов. Проверяющие переглянулись…

Петровская набережная, 4

Водитель-телохранитель Сева, который за свой извечно-мрачный прищур на днях был удостоен от Кати Востроиловой персональной клички «Клинт Иствуд», доставил Полину и Лямку прямиком к летней террасе «Якитории». Высадив пассажиров, он отъехал на неохраняемую парковку и, заглушив мотор, приготовился ждать. Сева умел делать это столь же профессионально, как и стрелять из любых видов оружия. Так что Катерина, сама того не ведая, была недалека от истины, сравнив его с самым знаменитым ковбоем всех времен и народов.

Хозяйка поставила Севу в весьма затруднительное положение. Накануне Саныч строго-настрого запретил всем даже просто появляться в радиусе километра вокруг «Волны». Меж тем Полина Валерьевна самым решительным тоном заявила, что лично она сегодня будет обедать в соседней «Якитории». И если Сева дрейфит ослушаться начальства, то она благородно освобождает его от сопровождения на Петровскую набережную. В таком случае функции по ее физзащите возьмет на себя Иван Лямин. С которым, собственно, Полина Валерьевна и собирается отобедать.

Поскольку своим субтильным телосложением Лямка доверия, мягко говоря, не внушал, Севе невольно пришлось вписаться в авантюру. Единственное, что он сумел выторговать для себя в этой ситуации, так это место за рулем машины Ольховской. Ибо одна тачка – это все-таки одна тачка. А две – уже эскорт. Который всегда привлекает внимание.

В легком приталенном платье с глубоким овальным вырезом на спине, Ольховская вызвала средь вкушающих японскую трапезу немногочисленных посетителей террасы немалую ажитацию. На ее фоне бесцветно и дешево одетый Лямка ну никак не тянул на кавалера. Максимум – на приехавшего из глухой провинции и выведенного в свет дальнего родственника. Кстати сказать, именно так идентифицировал подъехавшую парочку и Стас Стуруа, который уже минут пятнадцать как протирал джинсы на лавочке в скверике императорского домика-музея, кося под истоптавшего ноги интуриста. Для пущей наглядности мистер Серый даже снял мокасины, демонстрируя подкармливающим голубей сердобольным старушкам свои грязные пальцы. Для довершения образа на шее у него болтался дешевый фотоаппарат-мыльница.

Заказ у ребят приняли быстро – по случаю установившейся жары народ предпочитал укрываться в спасительной прохладе оснащенного кондиционерами ресторана. Так что на улице оставались лишь немногочисленные, наиболее жароустойчивые граждане. Плюс Иван с Полиной, которым из-под не спасающего от солнца зонтика, расписанного причудливыми, но бессодержательными иероглифами, поляну перед «Волной» было видно, как на ладони.

Загримированная под японочку таджикская гастарбайтерша в кимоно принесла тирамису, пасты, ролы и рыбу на пару. Непривычный к палочкам Лямка, стыдливо прикрываясь левой рукой и улучив подходящие моменты, закидывал в рот кусочки морепродуктов свободной правой. В общем, «провинциал» из него получался мировой.

В 14:30 у дверей «Волны», всхлипнув тормозами, остановилась синяя «Вольво» с тонированными стеклами. Из салона выгрузились три абрека в неброских темных костюмах и в белых сорочках с расстегнутым воротом. Общее безукоризненно-стильное впечатление смазывалось по-идиотски выпирающими узлами повязанных на шее шелковых платков.

– Никак «карзоевские» подкатили? – полушепотом спросил Лямка.

– Похоже на то, – согласилась Полина. – Дети гор. Без понтов – никуда…

«Дешевка, – именно так со своей стороны прокомментировал появление абреков Стуруа. – Под латиносов работают, что ли. Чистой воды Scarface!»

Утешало Стаса одно: эта компашка – всяко не люди Ребуса. По крайней мере, Завьялов при личной встрече произвел впечатление человека, который работает куда тоньше.

Александровский парк

– Кать, у тебя деньги есть?

– Рублей пятьсот. А что?

– Одолжишь, если мне не хватит? В этой «Волне» цены небось запредельные. А откровенно косить под Шарапова не хочется.

– Конечно, – машинально кивнула Востроилова. И тут до нее дошло: – Стоп! Какая «Волна»? Ты что, собираешься заходить внутрь?

– Ну да. Полина с Лямкой будут наблюдать снаружи, а мы с тобой изнутри. По крайней мере, лично я не собираюсь пропускать такое зрелище.

– Паша! Балда ты эдакая! Ты понимаешь, что это может быть опасно?

– Подумаешь, зашли посидеть в ресторан!.. Вход свободный, клубные карты на входе не спрашивают. Что тут такого?

– А ничего, что в зале будет Некрасов? Который знает тебя в лицо?

– Ерунда. Мы с ним и виделись-то всего один раз. Причем в Малой Вишере, ночью и сто лет назад. Ни фига он меня не вспомнит.

– А ничего, что в зале может сидеть еще и твой чекист? Он ведь тоже знает время и место встречи.

– Между прочим, твой Смолов мог бы и сообразить, что последний разговор Завьялова с Некрасовым отправлять заказчику вовсе необязательно. Атас вообще! Мы получили эксклюзивную информацию и своими же руками слили ее на сторону. Идиотизм какой-то!

– Сам ты «идиотизм», – обиделась за начальника Катя. – Во-первых, не мы, а МЫ получили информацию. А во-вторых, у Виктора Васильевича есть определенные обязательства.

– Ах вот как?!

– Да. И без «вот как»! Люди, которые заказывают информацию подобным образом, должны быть уверены, что получают ее в должном объеме. Без пристрастной оценки со стороны исполнителя и в полном, а не в усеченном варианте. И если Смолов где-то в чем-то смухлюет, то это может серьезно ударить по репутации всех, кто задействован в цепочке.

– Слова-то какие! «Репутация»! Постыдились бы…

– Что ты сказал? – Востроилова резко остановилась и грозно посмотрела на вмиг побледневшего Пашу.

– Кать, извини, я… В общем, я глупость сказал.

– «Постыдились»! А когда с твоим Ладониным беда приключилась, ты куда побежал? О чем вы с Полиной нас, таких продажных и коррумпированных, просили, а?… Совесть ваша в тот момент как, не сильно грызла? Так, слегка покусывала?

– Катька, ну перестань. Я ведь извинился.

– Извинился он… Ладно. Всё. Целуй.

– С удовольствием. Теперь – мир?

– Миру – мир…

10-й, «заказной» отдел УУР ГУВД СПб и ЛО

После долгих препирательств «этого? нет, давай этого!» выбор подполковников пал на агента Эсмеральда и на доверенное лицо № 56/17. И сказать, что они не подкачали, – значит ничего не сказать!

В момент принятия решения на широкий, покореженный ржавчиной подоконник прилетели два похмельно-взъерошенных воробья. Они частенько заглядывали к Есаулову: тот периодически крошил им засохшую булку. «Гляди, щас комедь начнется», – чирикнул тот пернатый, что был постарше.

…Первой, после оговоренного сигнала «экстренной связи», появилась Эсмеральда.

Аврора приехала учиться из-под центра республиканского значения Сыктывкара. До революции этот уездный город имел название Усть-Сысольск. Она была криклива и талантлива.

Одетая в театральный реквизит из постановок «На дне» и «Мамаша Кураж», Аврора внесла в кабинет запах отжатой рваной половой тряпки и мокрых опилок. Аромат – как при выходе из подземного перехода метрополитена. Ярко-малиновый парик семафорил. Волосы торчали, как у соломенного Страшилы из «Волшебника Изумрудного города». Лицо расплывалось в улыбке, так как за десны были засунуты дольки яблок. Зубы напоминали оскал тюркских воинов при раскопках археологами. Аврора чередовала почесывания о полушерстяной чулок с посасыванием кисточки платка неуверенного цвета.

– Мне морали читать без надобности… – потупя копну волос, процедила Эсмеральда.

– Товарищи хотят лично познакомиться с негласным аппаратом, – делово объяснил Есаулов.

– Я напоминаю вам тумбу «Газ-воды»?!

– Нет, что вы, – постарался снять напряжение Гурнов. – Что вы можете дополнить по фигурантам Замшевый и Омут, на которых вы ссылались в последних сообщениях?

От каждого агента, согласно приказу за двумя нулями, то есть совершенно секретному, необходимо принимать минимум два агентурных сообщения в месяц. Но беда в том, что большинство агентов в уголовном розыске – липовые. А именно: либо агенты не знают, что они агенты; либо, вообще, таких людей не существует; либо агентами оформлены родственники и друзья. Последние, хотя и знают, что они агенты, но и под пытками не могли бы дать информацию. При такой ситуации большинство сообщений имеет, мягко говоря, надуманное содержание. Поэтому Торопов заранее разжевал актрисе, когда и кого она того – «застучала».

– Могу дополнить, что, рискуя жизнью, я подробно сообщила, где припрятаны краденые шмотки. Из секретной статьи расходов, заметьте, ни копеечки, ни букетика фиалок!..

– В чем дело?! – выпрямился Назаров, внутренне радуясь, что поймал упущение. Или того пострашнее,

– А дело в том, что мы бы их взяли к вечеру, раскололи к утру! Так смежники разнюхали.

– И?… – торопил Назаров.

– И бросились со всей мощью в разработку. Результат: «ноги» жулики срубили, товар куда-то скинули, из города уехали.

– М-да… А может, у них была более исчерпывающая информация? – слабо защитил «своих» Гурнов.

– Я ж понимаю. Потому мы и сидим – не пилюкаем!

– А мне после исчерпывающей разработки «Замшевый» нагадал: «Еще раз шмыгнешь носом не так, я тебе напильник в ноздрю засуну и из жопы выну!» – прослезилась Эсмеральда.

– Так и сказал?! – возмутился Гурнов.

– Не-а. Сказал-то он по-иному. Это я вам перевожу…

Выходя из отдела и будучи еще в роли, Аврора поинтересовалась:

– Товарищ Торопофф, когда вы моего соседа – мироеда и пьяницу – угомоните?

– Господи, да сегодня же Миша с Пашей его под асфальт закатают! – заискивал перед нею Олег.

– Во! Вот вы где у меня все! – потрясая кулачком, обрадовано воскликнула Аврора и завихляла бедром на улицу…

Петровская набережная, в районе Домика Петра I

– Смотри, вон Полина с Лямкой. На летней террасе, под самым дальним зонтиком, видишь?

– Вижу, вижу. Не суетись ты так.

– Паш, может, все-таки ну её, эту «Волну»? Просто подсядем к ребятам. Если карзоевским удастся захомутать Ребуса, они все равно должны будут вывести его из ресторана. И мы всяко сможем спокойно со стороны пронаблюдать за этой душещипательной сценой. И получить не меньшее моральное удовлетворение.

– Во-во, наше дело сторона, – пробормотал Козырев.

– Что?

– Я говорю: Катюш, если опасаешься, можешь пойти и сесть с ребятами. Я схожу один. Не волнуйся – у меня есть черные очки. Так что ни одна собака меня не узнает.

– Ага, размечтался! Он будет по ресторанам расхаживать, а я сиди и жди его на улице? Фигушки! Вместе пойдем. Как это у вас называется? Работать легенду «семейная пара»?…

– Заметь, это будет наш с тобой первый семейный романтический ужин при свечах!

– Козырев, какие свечи? Какой ужин? Солнце в зените.

– Тогда – просто обед при лампочках.

– Посмотри, как я одета!

– По-моему, ты выглядишь просто потрясающе.

– В таком виде приличные люди в ресторан не ходят. И на голове бог знает что.

– Почему бог? Я тоже знаю. Это – нимб.

– Иди ты…

– Иду. Но только с тобой.

Ловя на себе откровенно удивленные взгляды Полины и Лямки («Э-э, народ, мы ведь так не договаривались?»), взявшись за руки, они вошли в распахнутые по причине жары двери ресторана. Нырнули в «Волну»…

«Якитория», летняя терраса

– Алло, Пашка! Вы совсем сдурели, что ли?

– Фи, Иван. Выбирайте выражения. Мы с тобой все-таки находимся в приличных заведениях. К тому же оба с дамами.

– Вы зачем внутрь поперлись? Мы же договаривались! И Саныч говорил…

– Лично я Санычу подписок о незаходе не давал. И Катя тоже… Ваньк, да ты не психуй. Пойми: я просто на дух не выношу японскую кухню. Сразу начинаю блевать… Катюш, пардон… Начинаю опорожняться через гортань от одного только вида членистоногих. А оно вам с Полиной надо?… Ты мне лучше скажи: вы Ребуса засекли?

– Не-а. А в «Волне» его нет?

– В общих залах нет. Мы вроде нормально посмотрели. Правда, здесь имеются закрытые VIP-кабинеты. Но ты ведь сам говоришь, что он не входил?

– Я просто подумал, а вдруг он с черного хода?

– Ага, как же! Завьялов, как белый человек, явно с охранником, сидит себе на первом этаже и цедит вискарь. А Папа в это время пробирается к ним огородами. Вместе с Некрасовым. Как-то не по уставу получается.

– Завьялова с крепким таким парнем мы срисовали… Полин, во сколько они появились?… Вот, у нас тут записано – 14:50. У парня в руках был кейс. Красная кожа. А почему ты решил, что он охранник?

– Это сыщица Катюша обратила внимание, что парень с кейсом, в отличие от Завьялова, пьет сок. Слушай, раз уж вы там у себя завели бухгалтерию, озвучь, будь ласка: кто заходил в «Волну» за последние полчаса?

– Сейчас… Значит, так: в половину третьего приехали «карзоевские». Три штуки, и все в одинаковых костюмах. Четвертый остался в машине. Тачка припаркована сразу за домиком Петра.

– Есть такое дело, видим. Грамотную позицию заняли ребята. У нас с Катериной обзор хуже. Кто еще?

– В 14:38 вошли два короткостриженых качка. С такими… Полин, как сказать?… В общем, с лицами, одинаково не затуманенными интеллектом.

– Тоже наблюдаем. Да уж, просто братья Хапиловы какие-то.

– Кто?

– Мультик про Василису Микулишну смотрел?

– А, ты в этом смысле. Через пять минут зашла пожилая пара, явно иностранцы. Почти сразу за ними – шумная компания из пяти человек. Похоже, все пятеро – полные придурки.

– Лямка, ты потише говори. Они, между прочим, наши с Катькой соседи. Но характеристика в целом верная – уже умудрились пиво разлить и официантку за жопу… Пардон, Катюша… За седалищный нерв ущипнуть. Это всё?

– Потом Завьялов с охранником. За ними – вы. Пока всё.

– Ладно, Ванька, к нам официантка направляется. Конец связи. Будем ждать.

– И, кстати, не только официантка, – прошептала Востроилова. – Ты случайно вон с теми двумя амбалами не знаком? По-моему, они идут к тебе.

– О, ч-черт! Этих-то откуда нелегкая принесла?

– А кто они?

– Утюг и Север. В принципе, нормальные ребята. Вот только там, где они, всегда начинается: «Драку заказывали?» Катюш, сделай заказ сама, а я пойду с ними перекурю. А то еще, не дай бог, к нам подсядут…

10-й, «заказной» отдел УУР ГУВД СПб и ЛО

«Доверенное лицо» прибыло бранденбургским шагом.

Остроганский-Свердлов появился в черном двубортном костюме с широкой орденской планкой на правом кармане пиджака. Костюм сверкал потертостями. Из кармана торчала расческа. Расческа была алюминиевая, тупая. Через плечо, на ремешке болтался полевой, потрескавшейся кожи планшет офицера времен Великой Отечественной. Брюки были коротковаты сантиметров на восемь, а сползшие носки отдавали синей немытостью и запахом. Последний мгновенно вытеснил собою аромат Эсмеральды. И, наконец, внимание привлекали сандалии времен «Ильфа и Петрова».

Выражение лица отражало незыблемость возрождения союза пятнадцати республик. Такое впечатление, что доверенное лицо № 56/17 приготовилось к заброске в тыл «немцу» с диверсионным заданием.

Успешное выполнение задания предусматривало последующее вручение ордена партии и правительства посмертно.

– Разрешите доложить. Продолжаю выявление лиц, совершивших преступления либо склонных к последним. Особое внимание обращаю на лиц, вынашивающих и подготавливающих зловредные планы, способные изменить баланс сил на позициях оперативной юриспруденции.

После чарующей Эсмеральды уже кособочило. Назаров кашлянул. Гурнов шмыгнул носом.

– Никодим Сафронович, как мы рады! – бросился обнимать доверенное лицо Есаулов. – Приятно посмотреть на «школу»!

– Товарищи подполковники! – насильно вырвался из объятий Остроганский-Свердлов. – Могу изложить отчет о проделанной работе и свое видение на циркуляр Архангельского УВД за номером 0987, письменно.

– Нет, что вы, – отшатнулся Назаров. – Мы просто побеседуем.

– Вам виднее! – тут же вскочило со стула доверенное лицо…

Ресторан «Волна»

– Раз вокруг идет такая пьянка, Кать, давай и мы с тобой жахнем? Все равно: Ребуса нет, Некрасова нет. Даже чекиста, которым ты меня стращала, не наблюдается. Может, я уже сниму, на фиг, эти чертовы очки?

– Я тебе сниму! Сиди, как сидишь.

– Катьк, глаза болят. А главное – твоих не видят.

– А мой кулак они видят?

– Сильный аргумент. Но факт остается фактом: кина, похоже, не будет. Правильные пацаны и деловые люди на стрелки не опаздывают.

– Положим, пробки в нашем городе еще никто не отменял. По-твоему, Завьялов здесь что делает? Просто виски попить заехал?

– Во, кстати! Опять про попить. Ты, Катюш, как хочешь, но лично я водочки все-таки накачу – греется.

– И это мне говорит человек, который в настоящее время, согласно больничному листу, сражен тяжелейшей формой ангины.

– Надо как-то привязываться к местности. Непьющий мужик в ресторане – очень подозрительный типаж. Это я тебе как разведчик разведчику говорю… О! У меня, кажется, сообщение пришло… Точно, от Лямки.

– Что там?

– Ого! К нам подъехал господин Дортюк. Который Линчевский. Становится интересно…

– Один приехал?

– Иван написал только за одного. Сейчас сами увидим…

Ресторан «Волна», 2-й этаж

– Вы уже выбрали? – обратилась официантка к Северу и Утюгу, усевшимся на второй ярус ресторана.

– Выбрал суп и салат. Салат с листьями, а дальше я не запомнил, – улыбнулся Север.

– Какой супчик?

– Девушка, я же не чиновник и не гламурник. Я суп выбрал, который уха называется. А по-вашему – «из морепродуктов».

– Нет проблем. А вы готовы?

– Еще как! – жизнерадостно заржал Утюг. – Можно сказать, я – готовый супчик! Мне бы того… чаю. А? Да, зеленого. А?

– Конечно. – Девушка отошла.

– Слушай, а почему в дорогих ресторанах все официантки такие бесцветные? А? – придвинулся Утюг к Северу.

– Бэ! – состроил рожу Север, – Потому что тут работать надо, а блядей устраивают по бутикам. Где в три часа – один клиент.

– Понял, не дурак, – согласился Утюг. – А почему в дорогих ресторанах тарелки в пять раз шире, чем нужно?

– Ты что, вчера с Костромы залетел?

– Нет. Мне только сегодня эти вопросы в голову пришли.

– Куда пришли? – улыбнулся Север.

– В мозг, который я сейчас питать буду элитным зеленым чаем, собранным в сезон дождей рядом с тибетским монастырем. И притом собранный мизинцами ног святых девственниц, – куражился Утюг.

– Я тебя умоляю! Думай лучше, с какого перепугу мы будем зубы Ребусу править. Ежели, конечно, он вообще здесь нарисуется… Мой мозг почему-то ничего, кроме как с правой, типа, «ты чё вылупился?», не выдает, – нахмурился Север.

– Ну, это я беру на себя.

– Вот это меня и настораживает.

– Что, впервой, что ли?

– Ага, вспомнила бабка, как под венец ходила!

– Во-первых, иногда надо тряхать стариной. Во-вторых… Ты за базаром следи!

– Андрей, я тебя умоляю!

Парням принесли могучий модный чайник из белого фарфора. Утюг стал примерять его, как кистень. Понятно, что обжегся и выпустил из ладони. Чайник рухнул на стеклянный стол. Тот почему-то выдержал, но зато кипяток стёк на колени Севера, который зашипел: «Все под контролем, девушка!»

В общем, пока салфетками стирали воду, внимание на них обратили практически все. Так что Утюг даже успокоился:

– Чем не повод? – и заржал так, что все снова обернулись.

– Я сейчас уйду, – разозлился Север.

– Я говорю – классный повод! А хули из-за этих насекомых мы на чай попали, тебя обожгли?

– Ты прекратишь?

– Угу, – нахмурился Утюг. – В чайничке что-нибудь осталось?

– Я сам, – протянул руку Север. – Позволь.

Они налили себе граммов по пятьдесят чая и молча стали отпивать.

– Тибетский. Гадость. Пить невозможно, – причмокнул Утюг. – Не ссы – ожог пользительный будет.

Север не выдержал и заржал. Утюг подхватил. Большинство в ресторане в очередной раз глянуло наверх.

«Надо было их на террасу в „Якиторию“ отправить. К Лямке с Полиной. Там хотя бы ущерб был бы поменьше. Да и Ольховская бы приструнила», – нервно подумалось Паше…

10-й, «заказной» отдел УУР ГУВД СПб и ЛО

Довольно быстро проверяющие решили распрощаться с добровольным помощником. Наивные! Остроганский-Свердлов не терпящим возражений тоном вынудил их выслушать свои соображения. При этом постоянно лазал в планшет, из которого доставал вырезки из газет, наклеенные на тетрадные листы в клетку.

Окончательно он ошарашил всех цитированием брошюр МВД для служебного пользования. Причем особое внимание уделил главе о бдительности из карманного издания политорганов «Твоя культура, твой авторитет». Зачинив полемику о необходимости переиздать и размножить инструкцию от 1949 года, регламентирующую функциональные обязанности ответственного квартуполномоченного, доверенное лицо нарвалось на бурное одобрение трех офицеров хором: «Огромное спасибо! Нам все ясно!»

Уходил он недовольно, настояв на изменении мест и времени экстренной связи.

– Хорош?! – решил выяснить реакцию Есаулов.

– Вопросов нет, – слабо согласились «проверяюшие-недоверяющие» подполковники.

Ресторан «Волна»

– Лямка, кончай трезвонить каждые пять минут! На нас соседи косо смотрят.

– Это которые пиво разлили?

– И уже не одно.

– Что там у вас происходит?

– Пока ничего не происходит. Завьялов и Линчевский общаются. Охранник в их разговоры не вступает. При этом все трое пьют: один – виски, другой – кофе, а третий – сок. Мизансцена понятна?

– Да.

– Тогда всё. Если что изменится, я тебя сам наберу.

– Блин, заколебал, честное слово, – пожаловался Паша, отключая трубу.

– Какой ты злой. Ребята переживают за нас.

– А чего за нас переживать? Мы под надежной защитой карзоевских горцев.

– Слушай, а тебе не пора звонить Есаулову?

– Так Ребуса всё равно нет.

– Если он все-таки заявится, потом звонить будет поздно – элементарно могут не успеть добраться. Не забывай, сегодня пятница. Скоро весь народ потянется за город, на дачи и пляжи. Уже потянулся… Ой, Паш, – перешла на шепот Катя. – Смотри, охранник передает Линчевскому свой кейс.

– Точно! Э-эх, сейчас бы нам с тобой скрытоносимую фотомодель!..

10-й, «заказной» отдел УУР ГУВД СПб и ЛО

– С вашего позволения, еще можно вызвать перековавшегося блатного по кличке Димедрол. Не пожалеете. Своих ломит, аж треск стоит! Немного, правда, истеричный стал в последнее время. Но ведь вам с вашим опытом объяснять не надо: двенадцать лет по лесным лагерям – у любого нервишки подрасшатаются. Мы его перед беседой обыщем! – не унимался Есаулов, развивая успех.

– Нет уж, увольте, – решительно открестился подполковник Гурнов, до сих пор не отошедший от общения с доверенным лицом номер 56/17. Впрочем, по его лицу было видно, что постановка штабной культуры и агентурной работы в проверяемом подразделении в целом вызвала в подполковнике чувство глубокого удовлетворения.

А вот подполковника Назарова неукротимая ненависть Никодима Сафроновича к правонарушениям отнюдь не убедила в том, что с позорными проявлениями в скором времени будет покончено. Более того, в какой-то момент Назаров явственно ощутил – над ними глумятся. Вот только, помимо самого ощущения, иных материально-зримых доказательств у него пока не было.

У Есаулова зафанфарил мобильник.

– Да, Паша! Весь превратился в слух!.. Понял. И каковы размеры?… Ясно – гранатомет не влезет, а вот лимон бакинских стопудово… Так ведь я и размышляю… Что?… Баишь, пора?… Резонно… Хорошо, щас попробуем грянуть калибрами…

– Товарищи подполковники! – закончив телефонный разговор, обратился к проверяющим Максим. – К глубочайшему своему сожалению, я и несколько моих подчиненных будем вынуждены вас покинуть. Дальнейшую экскур… в смысле, работу… организует мой заместитель – Олег Николаевич. Сейчас я распоряжусь его любить и жаловаться. Бр-р… вернее… любите его и жалуйте… Уф-ф, в смысле – жаловать и любить. Но его!

– А что стряслось? – не без ехидцы поинтересовался подполковник Назаров. – Тревога тревожная и внезапная? Доверенное лицо, которое идет следующим за номером 56/17, экстренно вышло на связь?

– Именно так: всё сразу, разом и вдруг! – подзавелся и чуточку «почти не вспылил» Есаулов, – Я извиняюсь, товарищ подполковник, но считаю, что ирония ваша в данном случае неуместна. У нас, между прочим, международно-розыскиваемый объявился! Агент буквально с лезвия ножа позвонил.

– Чего ты в самом деле взъелся? – вопросил коллегу благодушный подполковник Гурнов. – Проверка проверкой, но ведь не зря в песне поется: «Забота у нас такая». А люди, можно сказать, по первому зову подрываются, спешат прийти на помощь…

– А кто спорит-то? Напротив, давай и мы с тобой с ними прокатимся. Составим, так сказать, компанию. Или все-таки шайку? А, товарищ Есаулов?

Таким образом, подполковник Назаров, изначально заточенный на поиск негатива и компромата, пожалуй, впервые обозначил свое истинное отношение к происходящему. Решив, что сей звонок не более чем розыгрыш, который затеял Есаулов, чтобы скомкать проверку. Сославшись на якобы чрезвычайные обстоятельства.

– В данный момент у меня под парами лишь одна оперативная машина, – с деланым сожалением возразил Есаулов. – Не спорю – безобразие форменное. Сколько раз докладывал?! Но разве до ХОЗУ достучишься?… Короче – всей «шайкой» просто не поместимся.

Последняя фраза явно была адресована не в пример куда как более доверчивому Гурнову. Но за него всех «успокоил» Назаров:

– Ничего страшного, у нас ведь и свой транспорт имеется.

– На «синих» номерах взять вас не могу! При всем желании! – рубанул Максим. – Светанёмся стопудово! Сорвем операцию напрочь! Агента запалим!

– Значит, все поедем на вашем транспорте, – беззлобно рассудил проснувшийся Гурнов.

– Товарищ подполковник! Это ж минус два штыка! А дело-то – серьезное!..

– Ничего, мы с коллегой в службе тоже не новички, – кокетничая, заметил подполковник. – Сами тоже кое-чего можем.

– Могём, – автоматически поправил Максим.

– Что вы сказали?

– Я говорю: идите вы!

– Вы что себе позволяете, Есаулов?!

– Я говорю: идите вы уже… в машину. Вниз спускайтесь. Водитель ждет… Миша, разыщи Махно. Его тоже – срочно вниз. А сам возьми Егора и дуйте за нами. На Петровскую набережную.

– Своим ходом, что ли? – шепотом уточнил подчиненный.

– Если деньги есть, можно и чужим. Не возбраняется.

– Но хоть после поощряется?

– Естественно. Первого числа зайдешь, – отмахнулся Максим.

– Сентября?

– Хрен тебе – июня.

– А почему так поздно?

– А потому что Международный день защиты детей. Раньше ЮНЕСКО всё одно не подсуетится…

Улица Мичуринская

Водкин уселся на ржавый остов «Москвича-412», который был припаркован недалеко от ресторана лет семь назад. В руках он держал здоровенную новую книгу «Крылатые фразы и афоризмы отечественного кино». Книгу эту он обнаружил в метро. Причем, когда хозяин книги ее забывал, Водкин преступно не напомнил ему об этом. Зато теперь Водкин был доволен. Книга оказалась очень хорошей и дорогой – 295 рублей. А сами афоризмы можно было читать как по минуте, так и по часу; как справо налево, так и наоборот.

Рядом, раскачиваясь на каблуках, стоял оперуполномоченный по фамилии Киг. Звали его Сеня. Сеня был из тех, кто мало разбирался в хитросплетениях мира и не имел воображения. Вообще. Если бы ему сказали проверить адрес проживания Бен Ладена, то он, не задумываясь, пошел бы его проверять. Один.

Третий же штык из арендованной Специалистом «группы захвата» подорвался в «Якиторию». Якобы в уборную. На самом деле сыщику Загрудному край как захотелось поиметь упаковку японских палочек для еды, и он решил их элементарно стырить.

– На хера тебе? – спросил Водкин.

– Подшучу, – достойно отозвался Загрудный.

– Над кем?

– На хера мне знать-то?! – довольно неожиданно для себя парировал Загрудный.

Собственно, на этом допрос и закончился.

Ресторан «Волна»

– Всё в порядке. Обменял. Вот только, как и предупреждал, курс в этой сувенирной лавке совершенно грабительский, – угодливо протараторил смотритель зала и, почтительно согнувшись, протянул Эдику деревянный эквивалент сотни зеленых денег.

– Оставь себе, – отмахнулся, как от назойливой мухи, Линчевский.

– Не понял? А?…

– Я говорю – пшел вон. Не видишь, людям поговорить нужно?

– А! Всё-всё, удаляюсь, извините, – зашаркал от греха подальше работник горячего цеха, повидавший на своем веку немало шизанутых клиентов. Но такого в его практике еще не было: сначала мужик заставил его срочно подорваться в ближайший обменник («тоже мне, нашел, блин, мальчика»), чтобы обменять сто баксов. А теперь эти же самые деньги широким жестом подарил: «Спрашивается, на хрена я рвал эту пятисотметровку туда-обратно? Меня бы и баксы вполне устроили».

– Ты подобным образом будешь проверять подлинность купюр из всех пачек? – усмехнулся Завьялов. – Кстати, сейчас ты весьма щедро одарил полового ста долларами. Но при этом проявил щедрость за чужой счет. Пока что это еще наши доллары. Ведь артефакт мы до сих пор так и не увидели. И меня даже начинают терзать смутные сомнения – а есть ли он у вас в наличии?

– Не запрягай, Гаврилыч.

– Не напрягай, Семёныч. Про «деньги-товар-деньги» слыхал?

– А ты меня никак марксизьму учить собрался? Не стоит. Я к наукам не способный. У меня другие таланты.

– Знаю я про твои таланты. Старуху музейную зачем завалили? Сопротивление оказала?

– Жену поучи щи варить.

– Слышь, ты, перхоть! – не выдержал доселе невозмутимо молчавший Валера Сазан. – Пожалей меня, пожалуйста. А то ведь иначе мне придется тебе глаза вынуть. А за это могут и посадить. А оно мне надо?!.. Короче, или быстро гони сюда этого Аниськина, или иди в жопу. Но тоже быстро. Чё мы тут с тобой время теряем?

– Дионисий.

– Сам-то понял, чё сказал?

– Я говорю: на самом деле папа с мамой его Дионисием назвали.

– Кого?

– Монаха. А Аниськин участковым работал. Кино такое в моем детстве было, не смотрел? А ты, Гаврилыч? Могу вкратце пересказать содержание.

– Век бы слушал… На деньги посмотрел? Слюной напился? С тебя достаточно. Валера, забери кейс.

– А нервишки-то у вас, парни, не к черту. Ладно, после дорасскажу. – Линчевский достал телефон, нажал кнопку и глумливо скомандовал: – Родезия! Приз – в студию! Ах, я и забыл, что ты у нас черт нерусский… Говорю: подваливай сюда с Аниськиным… «Хронику» неси, говорю…

– Видите, Сергей Гаврилыч, с какими папуасами приходится работать? Сплошное бескультурье, – довольно хмыкнул Линчевский. – Да, забыл поинтересоваться. Надеюсь, в ваши дальнейшие планы не входит наша физическая ликвидация в виде поджидающего на выходе снайпера? Согласитесь, ведь это же пошло?

– Соглашусь, – немного загадочно подтвердил Завьялов.

«Якитория», летняя терраса

– Пашк, к вам туда пару минут назад один мужик вошел. Полина обратила внимание – очень загорелый.

– Правильно обратила. Это тот самый подельник Линчевского. Я его сразу признал.

– И чего он?

– Подсел к этим троим. Сейчас… Передает Завьялову какую-то папку… Так. Он отдает ее охраннику. Тот встает… Лямка, охранник пошел на выход. Посмотрите там с Полиной повнимательнее.

– Предлагаешь сесть ему на хвост?

– Не знаю. Определитесь сами, по обстановочке. Если решите тянуть, я вам на подмогу отправлю Катерину.

– Понял… Вижу его… Мы перезвоним…

Ресторан «Волна»

– Чёрт! Где же эти есауловские? Второй раз подводят. Здесь всей езды-то от силы десять минут. – Козырев нервно барабанил по столу пальцами и поминутно бросал взгляд на часы.

– Успокойся, сейчас подъедут. Я же тебя предупреждала: пятница, пробки. Да и на Литейном мосту опять какой-то ремонт затеяли… Посмотри, кажется, у тебя звонок.

– Слышу. Вернее, вижу. Это Полина… Ну что там у вас?

– Ребята, они здесь!

– Кто «они»?

– Ребус, Некрасов. А с ними еще один, пожилой.

– Где «здесь»?

– В «Якитории»!

– Вашу мать… Как вы с Лямкой смотрели?!

– Мы же сразу на террасе расположились, а они, оказывается, все это время были внутри.

– А зайти проверить в голову не пришло?

– Кто знал-то? Ты сам всё время одно талдычил: «Волна», «Волна».

– А как узнали?

– Этот охранник, который от вас вышел, направился прямиком в «Якиторию». Я за ним, как бы в туалет. Захожу, а там сидит эта троица… В общем, охранник им папку отдал, и тот, который старый, типичный такой еврей, сразу стал ее листать-разглядывать. Сейчас там Иван за ними приглядывает.

– Может, и тебе туда перебраться? Всяко безопаснее, чем одной.

– Ерунда, тут за мной Сева присматривает… Ой, Паша, он выходит!

– Охранник?

– Нет, Некрасов. Похоже, идет к вам… Точно. Принимайте.

– Понял тебя, принимаем… Блин, да что ж это они все шляются туда-сюда!..

Там же

Зашедший в «Волну» оперативник Некрасов бегло осмотрелся, выделил взглядом двух рязанских туристов – Гошу и Дэна и, как бы почесывая шею, слегка кивнул в их сторону. Дескать, «готовьтесь, хлопцы, начинаем работать». Хотя, сказать по совести, работать ему совершенно не хотелось. А все потому, что хитрожопый Завьялов всего час назад посвятил его во все детали предстоящей операции. И детали эти, мягко говоря, не вдохновили. Ибо выяснилось, что одной лишь изначально отведенной Некрасову ролью «свадебного капитана» дело далеко не ограничивалось. После того, как пять минут назад Семен Аронович Плуцкер подтвердил Ребусу подлинность артефакта, автоматически вступил в действие план № 2. Цель его была предельна проста: вернуть деньги и примерно наказать ослушников.

Ага! Легко сказать…

Некрасов подошел к столику, за которым по разные стороны солонки и бутылки виски сидели Завьялов и двое нашкодивших оппонентов. Формально сейчас они ждали вынесения официального вердикта о подлинности «Хроник», всем своим видом демонстрируя друг другу якобы безупречное знание правил хорошего тона. Но вот за манЭры разговора не было. К примеру, Стас и Эдик намеревались покидать «Волну», прихватив с собой Сергея Гавриловича в качестве живого щита. В свою очередь у Завьялова на сей счет имелось свое, особое мнение.

– День добрый. Старший оперуполномоченный по особо важным делам Управления уголовного розыска капитан милиции Некрасов. – Произнесенная скороговоркой мантра была документально подтверждена демонстрацией революционнного цвета удостоверения. – Попрошу всех предъявить документы.

– Пришла беда – вынимай паспорта, – недобро посмотрел на опера Эдик.

– С чего бы это вдруг? – поинтересовался Стас.

– Вовсе и не «вдруг». А «с чего» – вам до поры знать не положено. Кстати, это чей будет портфельчик? Ваш?

– Увы, – покачал головой Завьялов. – Этот, как вы изволили выразиться, портфельчик принадлежит этим молодым людям. Кстати, капитан, вот мои документы, прошу…

Сергей Гаврилович протянул Некрасову свой паспорт и боковым зрением увидел, как напряглись сидящие за соседним столиком будущие понятые Гоша и Дэн…

Ресторан «Волна», 2-й этаж

– Слушай, мне чегой-то смутно кажется, что никакого Ребуса не предвидится, – вздохнул на «верхотуре» Утюг.

– Согласен. Я ведь тоже не дурак – всего лишь полудурок. Но поляну секу, несмотря на все твои выкрутасы. И, судя по этим трем кексам и только что материализовавшемуся четвертому, – с Ребусом пусто. Кстати, ты не заметил? Четвертый вроде как перед ними ксивой маханул?

– Я тебе таких ксив на «Юноне» целую фуру могу купить. Но потом. А сейчас нам с тобой срочно нужен мозговой штурм, – объяснил Утюг. – Если не самому Ребусу, по хотя бы министру его юстиции ухи накрутить. Да и эти двое мне отчего-то категорически малосимпатичны.

– Давай.

– Что – давай?

– Штурмуй.

– Я все понял. Нам нужен экспромт, – решил Утюг.

– Согласен.

– Тогда за мной! – скомандовал Утюг и поднялся.

Север невольно вынужден был подняться вместе с ним. Спускаясь по лестнице на первый этаж, Север кривым ртом полушепотом спросил:

– Ты хоть в общих словах разжуй – в чем экспромт-то?

– Он еще не в мозгу, – ответил. Утюг.

Север на секунду закрыл глаза. А затем снял часы и запихнул их в задний карман джинсов…

Ресторан «Волна»

– В таком случае прошу вас двоих встать и пройти со мной в кабинет администратора.

– Щас! А полы в квартире помыть не нужно? – нехорошо прищурился Эдик.

– А можно поинтересоваться: с какой целью проследовать? – вежливо спросил Стуруа.

– С целью проведения осмотра содержимого принадлежащего вам «дипломата». Не будем же мы составлять протокол прямо здесь!

– Так мы еще и протокол писать будем? Н-да, чую, придется все-таки звонить Глебу Якунину и Елене Боннэр. Да и ихнее ПАСЕ в известность поставить тоже не помешает, – прокомментировал ситуацию Линчевский, как бы невзначай подтягивая к себе початую бутылку Glenfiddich.

Некрасов значение этого жеста понял, а потому поспешно обратился к сидящим рядом парням:

– Молодые люди, у вас не найдется немного времени?

– Найдется. А чего? – с готовностью пробасил рязанский «слоник» Дэн.

– Требуется ваша помощь. Побыть понятыми. Исполнить гражданский долг.

– А чего? Нормально. Гоша, подсобим?

– Не вопрос. Я вообще всегда долги отдаю, – ухмыльнулся второй «слоник», вставая.

Линчевский все понял: он молча показал глазами Стуруа на лежащий на столе кейс, разделив таким образом зоны ответственности. И, уже не таясь, взял бутылку за горлышко и стал медленно распрямляться в позу героя-панфиловца.

– Ты это чё удумал, гнида?! – удивился Дэн. Но тут же заткнулся, так как в этот момент к ним подошли двое шизанутых парней с галерки.

– Парни, у вас какие-то проблемы? – раздраженно поинтересовался у них Завьялов.

– А я что, на бездомного похож? – резко ответил Утюг.

– В чем дело, граждане?! – возмутился Некрасов.

– Я понял, Север, отчего нам так не фартит в последнее время. Мы помолодели! – развернулся к приятелю Утюг.

– А я чаем облился, – вновь с закрытыми от ужаса глазами согласился Север.

– Парни, вы в своем уме? – не выдержав, привстал со своего места Завьялов.

– Отчасти! – улыбнулся Утюг… и резко боднул лбом оппонента. Сергей Гаврилович такого поворота совсем не ожидал, а потому рухнул. Вернее, осел.

– Только не надо нервничать!.. – прокомментировал Север, подскакивая на полметра к размахнувшемуся вискарём Линчевскому, и хлестким ударом зашел ему в переносицу.

Опомнившийся «слоник» Дэн ухватил Утюга за воротник, прижал к столешнице, а сверху жахнул кулаком по шее. Со стола полетело всё, но шея, как ни странно, выдержала.

В ответ Север парой боковых расчетливо прибил парня со сломанной переносицей, а заодно так и не вышедшего из легкого ступора рязанского парня Гошу. Оценивший профессионализм нападающей стороны Родезия отчего-то искренне засмеялся и с сидячего положения вошел Северу в ноги, перебросив его на Утюга. В результате на столе оказались оба приятеля, не считая томатного супа и иной снеди.

– Вы чё творите! Это же не отстираешь! – возмутился Север, ворочаясь на Утюге.

Откатившийся в сторону Стас, который умудрился так и не выпустить из рук драгоценный кейс, уже откровенно заржал:

– Цирк!

Но в следующую секунду ему сделалось не до смеха. Стуруа увидел, как, раскидывая на своем пути столики и не успевающих уворачиваться посетителей, к эпицентру мордобоя неслись трое давешних срисованных им на улице «латиносов». Зафиксировав, что началом потасовки стала эскапада Утюга в отношении человека Ребуса, «карзоевские» сразу определились в своих симпатиях: «Враг моего врага – мой друг».

В свою очередь и выходящий из нокдауна Завьялов успел разглядеть и оценить масштаб очередной внезапно возникшей угрозы. В отличие от подавляющего большинства населения Российской империи, проведший половину жизни в «горячих точках» Сергей Гаврилович мог с ходу отличить ингуша от чеченца. Или, к примеру, ногайцев от аварцев.

– Уезжайте немедленно, здесь люди Карзоева… – успел прохрипеть в плоскую коробочку «Самсунга» Завьялов, прежде чем на нее, вкупе с ладонью, обрушился кованый полуботинок горца. Второй такой же пришелся по голове, и свежий нокдаун сменился неопределенностью…

Петровская набережная, 4

Изрядно настрадавшаяся в городских пробках опермашина, в чреве которой содержались сразу три подполковника, остановилась метрах в двадцати от входа в «Волну».

– Ну, рассказывайте, где у вас неблагополучно? – скомандовал с заднего сиденья подполковник Назаров.

– Осмотр мест возможного укрытия уголовно-преступного элемента должен быть каждый раз тщательно продуман… – сконцентрировался Махно.

– Конечно, конечно, – перебил его Назаров.

– Должны быть намечены объекты осмотра, выяснены их расположение и планировка, скрытые пути подхода, расположение входов и выходов.

– А к самому намеченному для осмотра объекту следует подходить бесшумно, не допуская излишних разговоров и суетливости, – поднатужившись, вспомнил водитель Кипреев.

– Может, хватит уже дурочку валять? – спросил Назаров, у которого резко заболела голова. – Показывайте своего «международно-разыскиваемого». Если, конечно, он не фантом.

– У вас с собой оружие есть? – сухо спросил Максим.

– А мы что, в кого-то стрелять собрались? – забеспокоился подполковник Гурнов.

– Не собрались. Но бывает по-разному.

– Ну будем надеяться, что сегодня до пальбы не дойдет, – снисходительно улыбнулся Назаров.

– Надежды юношей питают, – буркнул Максим. – Ладно, тогда пошли. Сережа, обеспечишь персональную безопасность товарищей подполковников. Ежели с ними что… тьфу-тьфу, не дай бог… пойдешь в отпуск в феврале, а не в сентябре. Ясно?

– Так точно. Обещаю, ни один волос не упадет, – чеканно отрапортовал Махно.

Подполковник Гурнов задумчиво потер свою лысую, как бильярдный шар, голову…

Там же

К тому моменту, когда в «Волне» началась заваруха, «группа захвата» Специалиста переместилась к Домику Петра – бесцельно отсвечивать, на Мичуринской им сделалось совсем скучно. К тому же связи со Специалистом «водкины» не имели, поскольку их мобилы были временно отключены за неуплату. У них вообще, по жизни, всегда и всё было отключено за неуплату. Специалист подобное «всё» предвидел и заранее выдал им всем троим по карте экспресс-оплаты, код с которой необходимо было ввести в мобилы. Вот только он не учел самоуверенного ответа: «Чё мы, дебилы?! Не знаем, как баланс пополнять?!» Короче, баланса «водкины» так и не пополнили, хотя и честно пытались. Но что-то у них «не вводилось».

Когда в шоу «Волны за стеклом» начал действовать Утюг, Водкин как раз зачитывал своим цитаты и афоризмы из кинофильма «Родная кровь». Удивительное дело – получалось слаженно и в такт. К примеру, наблюдая за катающимися по столу телами, Водкин процитировал: «А добрые люди тут возьми ему и выскажи…» На плавное падение шелковой шторы изрек: «А танк может сбить самолет?» А уж когда Родезия подсечкой сбил кого-то с ног, у него получилось и вовсе философски-пророческое: «В жизни прохвосты почему-то редко промахиваются».

Когда на помощь «утюговским» пришли бравые горцы, Сеня Киг повернулся спиной к происходящему и поинтересовался:

– Капитан, как считаешь, через сколько витрину вынесут?

– Обойдется. Уж больно по-идиотски как-то всё там происходит, – прокомментировал Водкин.

– А вообще, это был запланированный махач?

– О сём временно исполняющим обязанности нашего начальника не упоминалось.

– Понял. Так нам-то что делать?

– Ждать нового условного сигнала. Мы с ним передоговорились, мобилы-то не работают.

– А что за сигнал?

– Помашет нам в окно красным кумачовым платочком. Вон он там, вишь, в самом углу за столиком с пишущей машинкой сидит. Под хакера косит.

– Так он пояснил, кого задерживать-то? – на всякий случай уточнил Загрудный.

– Не кого, а что! – важно, на правах полустаршего поправил Водкин. – Всё, что больше объема в два литра или два килограмма и что прибыло с посетителями, – все должно находиться у вас в руках.

– Понял, не вопрос. О, зырь, похоже, какое-то начальство подъехало. Судя по выражениям морд лица, как минимум двое – из штаба. Но не армии. Вот у кого я с удовольствием портфели проверю. Если, конечно, они раньше под замес не попадут.

– Смотри-ка, горцы, похоже, к выходу пробиваются. Приссали, что ли?

– Да и хрен с ними. Ты мне лучше скажи: у нашего в руках, случаем, не кумач? А то на меня периодически накатывают приступы точечного дальтонизма.

– Ну ты даешь! Он самый и есть. Ну чего, орлы, сделаем красиво?

– Да в шесть сек!

Особо не спеша, «водкины» выдвинулись на приступ.

Ресторан «Волна»

– Они уходят!!! – едва не взорвалась от Лямкиного крика козыревская мобила.

– Ой-ёб… А у нас здесь ТАКОЕ творится!

– Пашка, их надо обязательно тащить. Уйдут – и с концами.

– Понял. Давайте, подтягивайтесь потихонечку к тачке Ольховской. Мы с Катей сейчас там будем…

Козырев скинул звонок и, повертев головой, крикнул: «Барышня, счет, пожалуйста!»

Оказалось – крикнул в полную пустоту. Драка неуклонно набирала обороты, и обслуживающий персонал счел за лучшее ретироваться в «бомбоубежище», коим стала барная стойка. Вернее, место под оной. Туда же отступила и охрана заведения, резонно посчитавшая: «А ну его на фиг!» Расчетное время прибытия высвистанного тревожной кнопкой наряда составляло 3–5 минут, и самым благоразумным представлялось эти минуты просто тихо пересидеть.

– Ну и хрен с ними! Всё, Катьк, сваливаем отсюда.

– Ты хочешь уйти не заплатив?!

– Расплатимся в другой раз. В конце концов, мы же не виноваты, что никого нет… Только давай огородами. А то наша сторона улицы становится всё более не защищенной от обстрелов.

Бочком, осторожно поспешая, они стали протискиваться в сторону выхода.

– Куда же это вы, Павел Андреевич? Неужели вам не интересно досмотреть этот спектакль до конца?

Козырев вздрогнул и обернулся.

У самого окна, за столиком на одного, улыбаясь, сидел тот самый эфэсбэшник. Включенный ноутбук, кофейная чашка, заполненная с горочкой пепельница, да и сама поза, чуть сгорбленная, прикрывающая экран от случайных посторонних взглядов… Точно!!! Вот откуда взялось недавнее дежавю! Паша вспомнил, где раньше видел этого человека. И кого именно в тот вечер этот человек поджидал.

– Увы, к сожалению, нам пора. А так, конечно, интересно. Тем более что у ваших давних знакомых, похоже, нарисовались серьезные проблемы? Я имею в виду Линчевского и его приятеля?

– Ваша осведомленность, Павел Андреевич, достойна уважения, – покачал головой Специалист. – Неужто сами догадались? А, впрочем, это неважно. Уверяю вас, сейчас все закончится.

Внезапно он резко изменился в лице и даже привстал со своего места.

– Твою мать! Что они творят?! Господи, я понимаю, что «водкины»! Но ведь не до такой же степени?!

«Водкины» препятствовать уходу «карзоевских» не стали по той лишь причине, что в руках у тех не то что портфелей – элементарных барсеток, и тех не имелось. Против отступления горцев не возражали и Есаулов с Махно, будучи заточенными на иные объекты. А вот подполковник Назаров, на днях самолично сочинявший текст очередной директивы, посвященной усилению мер по борьбе с этническими ОПГ, попытался что-то такое изобразить. В смысле, усилить. Схватка милицейской курицы с горным орлом оказалась предсказуемо недолгой: Назарова просто смахнули на пол и откатили под стол. Причем откатили всего с двух пинков. Оценив перспективу, его коллега подполковник Гурнов предпочел проделать такой же маневр, но самостоятельно.

– Готовь лыжи, Сережа. Я ведь насчет февраля с тобой не шутил! – откомментировал увиденное Есаулов.

– У-у, с-суки, всех порву! – взвыл Махно и саданул в первое мелькнувшее перед глазами ухо.

– Вы чего делаете, гады?! Сергей, я же свой! – обиженно пронудело ухо.

– О, Некрасов? Ты, что ли? Здорово! Сколько лет, сколь зим! А ты сам-то чего тут делаешь?

Тем временем «водкины» столкнулись в дверях с группой молодых людей и девиц, пытающихся вынырнуть из «Волны».

– Минуточку, молодые люди! – остановил шествие Водкин. – Мы из интерпольного отдела по борьбе с хулиганствующими олигархами! Все показали поклажу!

– Чего тебе?! – ляпнул самый молодой. Судя по манерам, сынок средней руки банкира.

– Слушай, я сам из маляров. Так что ты мне не тыкай! Мне легше на «вы», – улыбнулся Водкин и незаметно, но больно ударил парня носом ботинка по голени. Молодой завыл, а девушки заверещали. Водкин приказал Загрудному заняться их багажом, а сам, брезгливо приподняв скатерть, заглянул под столик, где утрамбовались коллеги-подполковники.

– Не правда ли, сегодня погода намного лучше, чем вчера? – представился Водкин.

– Очевидно, вы из территориального угрозыска? – Более живой Гурнов задал вопрос так, чтобы в нем немедля распознали своего.

– Меня недавно повысили до районного управления. Они вскоре пожалеют об этом и вынуждены будут перевести меня в Главк. Короче, до министерства доползу к концу года. Я это к чему?

– К тому, чтобы мы показали удостоверения.

– Насрать. Мне необходимо заглянуть в ваш портфель.

Такового в наличии не оказалось, и Водкин сразу потерял всякий интерес к «клиенту», вернув скатерть в исходное положение.

А неподалеку от места этой корректной беседы рязанцы Дэн и Гоша не на шутку сцепились с Махно. Дело уже дошло до колюще-режущих предметов, и Есаулов, походя двинув по загривку Линчевского, метнулся на подмогу. Совместными усилиями «слоников» не без труда, но окольцевали.

Пока их по очереди подтаскивали и прищелкивали к батарее, персональный мини-подвиг совершил и «водкинский» Сеня Киг – он умудрился загнать на второй этаж сотрудника Администрации Президента, встречавшегося на первом с неким авторитетным бизнесменом. Но супергерой Сеня не испугался. Он просто не знал, что такое Администрация Президента. Хотя и догадывался, что Президент все-таки главнее начальника ГУВД.

Петровская набережная, 4

– Всё, ребят больше ждать нельзя, иначе просто не догоним. Сева, заводи, – решительно тряхнула головой Ольховская. – Давай вон за тем джипом. Только, ради бога, аккуратнее. Кто знает, как долго придется их таскать…

– Завожу, – послушно отреагировал Сева. – А что касается времени, это я могу вам сказать. Минут десять. Плюс-минус парочка.

– Почему так? – удивился Лямка.

– Потому что бензин у нас, вернее у вас, Полина Валерьевна, практически на нуле.

– Что ж ты раньше молчал? – взвилась Ольховская.

– Вы сами сказали: обед в «Якитории». И всё. До ресторана я вас из Пулково довез, хватило. А обратно планировал на ПТК заехать, к Петропавловке. Про то, что в наших планах будет слежка в движении, меня, извините, не предупреждали!

– Господи, что же делать? Сева, там, в джипе, сам Ребус! Это ведь из-за него Игорь… Игорь Михайлович сейчас…

– Я знаю, кто такой Ребус, – перебил ее охранник. – В принципе, есть один вариант. Вот только Сан Саныч меня за такие дела по головке не погладит. Но если для вас это действительно так важно… Вы не будете слишком расстраиваться, если мы основательно попортим прическу вашей машине?

– Он еще спрашивает! А что за вариант?

– Иван, пристегнись. А вы, Полина Валерьевна, на всякий случай лягте и накройте голову руками. Иван – то же самое. И не бойтесь – подушки должны сработать. Вот… Это как раз то, что нам нужно! Понеслась…

Увидев, что джип встал под красный у поворота на Сампсониевский мост, Сева и не подумал уменьшать скорость. Наоборот – слегка притопил. Выскочив из своего ряда, он обошел парочку послушно выстроившихся за джипом «чайников» и, резко вывернув руль, ударил боковым тараном в зону переднего левого колеса.

Как ни странно, но из двух пассажиров громче всех завопил Лямка, а не Ольховская. Старательно исполняя инструкции Севы, та не видела самого момента удара, а потому просто не успела испугаться. А вот Иван вскрикнул от резкой боли в правой руке – ее обожгла сработавшая подушка безопасности. Такой вот автосервис по-российски. Даже на машине подруги олигарха не удержались – сэкономили.

– Пригнись! – заорал на него Сева, убедившись, что, помимо химического ожога, иных явных повреждений у Лямки нет. – Что бы ни происходило – никому не выходить! И заблокируйте за мной двери.

С этими словами он достал из скрытоносимой кобуры служебный ИЖ и выскочил из машины. Ольховская послушно щелкнула кнопками.

– Это ловушка, Владимир Анатольевич, срочно уходите, – прохрипел Сазан, страдальчески морщась. – Ловите тачку… Любые деньги… Уходите отсюда…

– А ты?

– У меня нога… Похоже, сломана.

– Болевой шок, – догадался Плуцкер. – Он в любой момент может потерять сознание. Но молодой человек абсолютно прав: нам действительно следует делать ноги. Пока, извиняюсь за черный юмор, они еще целы. И не только ноги. С нашим-то грузом…

– Хорошо, уходим. Держись, Валера! Я пришлю людей.

Ребус и Плуцкер выбрались из машины на набережную. Но здесь их поджидал еще один неприятный сюрприз в лице перегородившего путь к отступлению Севы. Оценив ситуацию, Ребус автоматически пихнул руку в карман.

– Даже не думайте, Владимир Анатольевич. Иначе мне придется прострелить вам конечность. Или конец. Вы ведь не хотите, чтобы к вашему благородному погонялу, добавилось другое, более обидное? Например, Евнух?

– Кто такой? От Карзоева? Это он меня заказал?

– Слишком много вопросов, Владимир Анатольевич. Кстати, папочка не слишком тяжелая? А то я могу помочь, подержать.

– Перетопчешься.

– Хамить изволим? А ну папку сюда, живо!

– Володя, не дури, – зашептал до смерти перепуганный Плуцкер. – Посмотри, какие у него глаза. Этот человек не шельмует, он таки будет стрелять.

– Папку тебе, говоришь? – ухмыльнулся Ребус. И, размахнувшись… швырнул «Хроники Дионисия» в Неву. – На, отсоси!

Никак не ожидавший такого Сева растерялся и машинально подался вперед, к гранитному парапету. И вот это самое секундное замешательство стоило ему жизни… Ребус мгновенно выбросил из кармана руку с заточкой и нанес могучий удар сверху вниз, рассекая шейные позвонки и пробивая горло.

– Ароныч, уходим, – гаркнул он и, отшвырнув уже мертвого Севу, побежал к мосту. Побелевший от страха Плуцкер, мало что соображая, как заяц, припустил в противоположную сторону. Деятелям искусства с находящимися в федеральном розыске убийцами, бывает, что и по пути. Но сегодня был явно не тот случай.

– Иван, не смей! – закричала Ольховская, увидев, как Лямка сражается с кнопками дверей. – Он подобрал пистолет Севы! Не смей!

Но Лямка, не реагируя на истеричные крики Полины, все равно выскочил из салона и подлетел к парапету. Выброшенная Ребусом папка, слегка покачиваясь на волнах, медленно плыла под мост. Времени на раздумья не оставалось и, запрыгнув на гранит, неуклюжим «солдатиком» Лямка сиганул в Неву. Бросившейся вслед за ним на набережную Ольховской достались лишь фонтаны брызг – на чемпиона по прыжкам в воду Иван явно не тянул.

Ресторан «Волна»

Сеня Киг стоял напротив сидящего на ступеньке Утюга. Тот, в свою очередь, держал за рукав потерявшего сознание Завьялова. Сеня пространно бухтел, что его, Утюга, можно сбить с панталыку только рельсой по загривку. Да и то сзади. Север переминался с ноги на ногу рядом и спокойно объяснял что-то про «не надо нервничать». Обоих приятелей смущал ПМ в руках Сени. Причем в одной руке тот держал свое табельное оружие, а в другой – обойму к нему. Киг причитал, что как человек бывалый не собирается искушать судьбу. Но ежели что…

Неподалеку от них Загрудный прижал к барной стойке Родезию и настоятельно требовал продемонстрировать содержимое кейса. Перекинувшись парой фраз со Специалистом, Водкин решительным шагом подошел к ним и скомандовал:

– Всё, хорош базарить! Чумодан на стол и каком кверху!

Родезия понимал, что, в принципе, мог бы похоронить эту парочку одним махом. Вот только эти копы были настолько непредсказуемы и нелепы, что он и мог бы, да вот не может. На неординарность всегда надо отвечать банальщиной. Э-эх, что бы такое «банальное» придумать на скорую руку? Мысля решительно не желала приходить.

– Оставь его, Акела, это наша добыча. – За спиной у «водкиных» неожиданно нарисовались Есаулов и Махно.

– Здравствуй, милая моя, я тебя заждалси… А вы чьих будете? – удивился Сеня Киг.

– Тебе документ продемонстрировать? Или можно и так, вербально донести?

– Чего донести? – не догнал Сеня.

– Грозят! – сообразил Загрудный.

– Думаешь? – возмущенно не поверил Сеня.

– Так ведь верба.

– И чего?

– Вербу на Пасху носят. Покойникам…

За всеми этим перемещениями, телодвижениями и дискуссиями участники шоу как-то позабыли об Эдике Линчевском, отдыхавшем на полу под сбитой шторой. В конце концов, ему ведь переломали только нос, а «соображалка» осталась нетронутой. Так что у Эдика хватило ума сопоставить внезапное появление мусоров, учиненный ими повальный шмон личных вещей посетителей заведения и перешептывание Водкина со Специалистом. Наблюдаемые сейчас ментовские клещи вокруг Родезии означали только одно: с бабками придется попрощаться. Причем самое обидное – толком и не поздоровавшись. И организовал сей беспредел даже не Ребус, а всего лишь «школьный учитель». О котором они со Стасом и думать забыли. Такая вот вышла фисгармония.

«В его жизни были только две женщины. Сначала его любила Фортуна, а когда она ушла, явилась Фемида, – вспомнилась Линчевскому старая воровская прибаутка. – Ладно, господин Специалист, в тот раз вы нас учили, а теперь мы вас маленько поучим». Эдик сунул руку во внутренний карман куртки и осторожно, стараясь не привлекать к себе внимания, извлек на свет божий специально купленную для этой пятницы «тэтэху».

Единственным в зале человеком, обратившим внимание на шевеление Линчевского под шторой, оказалась Катерина. Драка постепенно затихала, и теперь, немного успокоившись, она по-женски заинтересованно перевела свой взгляд на упавшую штору. Еще при входе ей очень глянулся необычный дизайн, и Катя захотела рассмотреть занавес повнимательнее, дабы попробовать изобразить нечто подобное у себя в квартире. Когда же из-под шторы неожиданно высунулась рука с пистолетом, Востроилова вздрогнула и в страхе вцепилась в Пашку.

– Смотри, там… Ой, мамочки!

– Ни хрена себе!

Козырев огляделся и, не обнаружив на расстоянии вытянутой руки ничего более увесистого, ухватил с соседнего столика чудом уцелевший графин с недопитой водкой и метнул его, целясь в пистолет с криком: «Ложись!» Графин с грохотом разлетелся – до пункта прибытия снаряду не хватило каких-то нескольких сантиметров. Однако от неожиданного крика и последовавшего за ним «дребезга» рука у Линчевского дрогнула. Первый выстрел ушел в молоко, просвистев над головой Специалиста. И пока все участники банкета в изумлении присели и одновременно повернули головы, пытаясь обнаружить внезапно заработавшую огневую точку, Пашка Козырев – ПРЫГНУЛ!

Это был именно прыжок, хотя со стороны это больше походило на неловкое падение. Козырев обрушился на Эдика, приземлившись своей головой аккурат в область скрытой за шторой переносицы. Линчевский завопил от боли и инстинктивно нажал на спусковой крючок, паля в белый свет, как в копеечку. Оглушенный выстрелами, Паша попытался дотянуться и выбить пистолет из руки. Но не успел… Расстреляв всю обойму, Линчевский перехватил рукоятку и наугад нанес удар по навалившемуся на него невидимому противнику. «Наугад» оказался что надо – удар пришел аккурат по затылку. Козырев сразу обмяк, и Эдик без особого труда сбросил его с себя.

Но в следующую секунду на Линчевского навалились практически все: и Есаулов, и Махно, и Водкин. Били не просто жёстко – жестоко.

Товарища все равно было не спасти, и Родезия понял: это его последний шанс.

– Да, это не Африка, – заявил он и перевернул очередной стол. Швырнув его под ноги Загрудному, Стас подхватил кейс и пулей метнулся в подсобку.

– Уходит!!! – заорал Специалист.

Водкин, вспомнив о своих непосредственных обязанностях, организовал преследование. Но – крайне неудачно: со всего размаху влетел в трехметровое зеркало, приняв его за проход. Сеня Киг, наконец, вставил обойму в ПМ, но отчего-то заржал и вынул вновь.

– Идиоты! – в отчаянии сплюнул Специалист и кинулся в подсобку сам.

Тем временем Есаулов на пару с Катей тормошили Козырева:

– Пашка, ты как? Живой?!

– Вроде…

– Уже неплохо. Покажи, куда он тебя…

– Прямо в башню заехал, зараза!

– Паш, тебе больно?!

– Нет, Катюш, мне зашибись. Вот только… голова очень сильно болит. А главное – всё время отъезжает куда-то.

– Кружится?

– Ага.

– Серега, – позвал Есаулов, – помоги девушке, выведи Пашку на свежий воздух. Там ему всяко пользительней будет… Катя, давайте потихонечку уползайте отсюда. Чую, с минуты на минуту здесь будет в глазах рябить. От проверяющих, надзирающих и любопытствующих. Еще в свидетели потянут. А в вашей ситуации… Серёга, ты чего такой задумчивый?

– Там у барной стойки Некрасов лежит. С пулей в башке.

– Да ты что? А в него-то кто приложился?

– Так этот самый и приложился. – Махно пнул ногой неподвижное тело Линчевского. – Видать, одна пуля в потолок ушла, а здесь балки бетонные. Вот и срикошетила…

– Надо же, – искренне удивился Есаулов. Он присел на корточки возле накрытого шторой Эдика и зачем-то вытащил из-под нее правую руку, так и не выпустившую «тэтэтху». – Так вот, значит, какая ты…

– Кто? – не понял Махно.

– Рука судьбы…

Сампсониевский мост

Ребус бежал по мосту и чувствовал: еще немного, и всё – задохнется, рухнет, к чертовой бабушке. Испустит дух прямо здесь, на потеху пешеходному быдлу. Дыхалка его уже давно была не «не та», она просто отсутствовала как составная часть организма. «Если вырвусь, сначала пойду в церковь, свечку поставлю. А из храма сразу метнусь записываться в какой-нибудь фитнес-центр. И насрать на их гламурность – здоровье дороже», – думал он, уходя трусцой в сторону Пироговки и походя пытаясь остановить хоть какую-нибудь машину.

Наконец, словно сжалившись над ним, впереди притормозила сперва проскочившая было синяя «вольво». Владелец затонировал стекла до такой степени черноты, что разглядеть количество пассажиров в ней не было решительно никакой возможности. Но раз остановилась – значит, хоть одно местечко, да найдется.

Ребус рывком потянул на себя переднюю правую дверцу и скороговоркой выпалил:

– Север. Выборгское шоссе. Дальше – покажу. Сколько запросите. Торговаться не…

– Правыльна гаварышь. Зачем нам с харошым человеком таргаваться? Садысь, дарагой, даром падвезем…

Ребус все понял и в ужасе отпрянул к ограде моста. Словно загипнотизированный, он смотрел, как медленно опускается пассажирское стекло на заднем сиденье; на то, как в нем появлется длинный, невероятной, как ему показалось, длины ствол. А затем…

Кажется, он даже успел рассмотреть, как именно выглядит первая направляющаяся к нему пуля. В полете своем она показалась ему красивой, завораживающе красивой. Но сразу следом за ней выпорхнула вторая, третья, четвертая…

И память оставила Ребуса. Вместе с жизнью. И в этот момент где-то высоко-высоко на небесах раздались дружные, продолжительные аплодисменты.

Улица Мичуринская

Родезия порядком заплутал в незнакомых складских и кухонных коридорах «Волны». Тем самым он позволил Специалисту отыграть фору во времени. Так что, когда Стас, наконец, выскочил через дверь черного хода на Мичуринскую, «учитель» уже поджидал его снаружи. Один, но зато со стволом в руках.

– Брось, ты, конечно, большой Специалист. Но не в этих делах, – прищурился Стуруа.

– Не рискуй. А вдруг я специалист широкого профиля?

– И такое встречается, – спокойно подтвердил Стас. – Но очень редко. К примеру, на всю Африку – лишь несколько человек.

– И все твои друзья?

– А с такими людьми враждовать глупо. Себе дороже…

– Отдай кейс. И будем считать, что мы, как минимум, не враги.

– А если?… – поинтересовался Стуруа, незаметно открывая замок «дипломата». Теперь верхняя крышка удерживалась только кончиками пальцев.

– «Если» не будет. Я просто тебя убью. И потом даже получу за это орден. Но в этом смысле я не тщеславен и согласен на медаль. Так что поставь кейс на землю и сделай три шага назад.

– И тогда ты меня не убьешь?

– Я даже дам тебе уйти. А дальше – твои проблемы.

– А почему ты не станешь меня убивать?

– Не знаю, – пожал плечами Специалист. – В конце концов, ты мой ученик. Причем не самый бестолковый.

– Скажи, а зачем ты все это затеял? Из-за денег?

– Изначально нет. Но объяснять – слишком долго. Скажем так: поскольку далеко не все из задуманного удалось реализовать, приходится оставшуюся часть компенсировать деньгами.

– Я понял тебя. Хорошо, забирай, – кивнул Родезия.

Он слегка наклонился, медленно поставил кейс и разжал пальцы левой руки: крышка тут же распахнулась, и банковские упаковки посыпались на землю.

– А, черт! – Специалист непроизвольно подался вперед, инстинктивно протягивая руку к деньгам. К СВОИМ деньгам!

Воспользовавшись этим, Родезия рывком сорвал со шнурка так и болтавшийся у него на шее фотоаппарат-мыльницу и запустил ею в голову «учителя». Специалист вскрикнул от боли и, выронив пистолет, обеими руками схватился за лицо. Его ладони мгновенно стали набираться кровью, что немудрено: вместо фотопленки внутренность «мыльницы» Стуруа плотно заполнил свинцовыми шариками. Получившийся самопальный кистень был его собственным изобретением, не раз выручавшим Стаса во всевозможных переделках.

Окончательно вырубив Специалиста, Родезия торопливо принялся укладывать деньги обратно. Он нервничал и злился, потому что упаковки никак не желали утрамбовываться и, соответственно, замок не защелкивался. Но в конце концов ему удалось запихать всё, кроме нескольких пачек, которые он красивым жестом просто отшвырнул в сторону.

Проанализировав свою ошибку с зеркалом, Водкин просочился за убежавшими в подсобное помещение Родезией и Специалистом только минут через пять. Поблуждав немного по закоулкам, он уткнулся в открытый шкаф со снедью. Здесь внимание Водкина привлекли заморские фрукты фиолетового цвета. Раньше он таких никогда не видел.

– Из Африки? – спросил у молодого повара.

– Из Африки, – спокойно ответил тот.

– Слушай, тут у нас один кекс из Африки бродит… Он куда сбежал?

– В дверь. – Повар показал рукой на черный ход. Водкин прихватил фрукт и аккуратно вышел во двор, где никого не увидел. Но зато увидел кое-что. Этим «кое-что» оказались: немалая лужица крови, явно недавно пролитой, и три упаковки североамериканской валюты.

– Да-а, дела-а! – задумчиво почесал в протертой о зеркало башке Водкин. – Африка – страна контрастов.

– Слышь, это чего тут у тебя такое? – подпрыгнул со спины Сеня.

– Не мешай. Видишь: стою, анализирую.

– А где исполняющий обязанности нашего начальника?

– Ушел, наверное. – Водкин махнул в сторону лужицы.

– А что за деньги?

– Наверное, это он нам гонорар оставил. За хорошую работу.

– Думаешь?

– Конечно. Пачек ведь ровно три.

– А что, нормальный мужик попался! Не жмот, по крайней мере.

– Эт-точно!.. Слушай, где там Загрудный копается? Надо же пойти, как-то это дело… того…

– Раз надо – пошли. Он сам нас найдет.

– Полагаешь?

– В шесть сек! – убежденно подтвердил Сеня. – Он же сыщик!..

Большая Невка

Несмотря на стоявший на дворе август, речная вода оказалась неприятно холодной. Впрочем, ничего удивительного: Нева «питается» водой из глубокого Ладожского озера, которое просто не успевает прогреться за лето. Во рту было мерзко – всплывая на поверхность, Иван наглотался мазута и прочей дряни и теперь постоянно отплевывался.

Плыть с папкой в руке да еще с обожженной ладонью было крайне неудобно. Вдобавок – плыть в одежде. Лямка сто раз пожалел, что не снял хотя бы кроссовки. Сейчас они, словно чугунные, тянули его ко дну. Где именно в этой части набережной расположен ближайший спуск к воде, Иван не знал, поэтому чисто механически грёб на выбранный в качестве ориентира крейсер революции. А от моста до «Авроры» навскидку было метров двести.

Краем глаза Лямка видел, что наверху, за гранитом набережной, притормаживают-толпятся многочисленнные зеваки. Скорее всего, наблюдатели разделилась на два лагеря: одни считали его психом, другие – алкоголиком. Где-то среди них наверняка металась и Ольховская, но Лямка ее не видел. Ему вообще трудно было задирать голову так высоко. К тому же очень скоро он обессилел – пловец из Ивана был, как поплавок из топора, хотя практически всю жизнь он и провел на Волге. Ничего не попишешь – представитель поколения «ботаников»!

Наконец, Лямке удалось дотащиться до ближайшего, сугубо бутафорского бакена «Авроры»,[8] на который он и водрузил порядком опостылевшую папку. Знать бы еще, что там? Может, и не было особого смысла сигать за ней в холодную и грязную невскую воду? Теперь, когда у него наконец оказалась свободной и вторая рука, Иван получил возможность более пристально всмотреться. И, наконец, разглядел Ольховскую: та пыталась прорваться на «Аврору», а несущий вахту в своей будочке матросик, судя по всему, категорически не давал ей этого сделать. Туристов на палубе крейсера почему-то не наблюдалось. Ну да оно и к лучшему: подвернуться под горячую руку доморощенному папарацци-любителю и после увидеть изображение себя любимого, барахтающегося в Неве, на какой-нибудь «Фонтанке.ру», а то и в газете, Лямке абсолютно не климатило.

Иван решил помахать Полине рукой: пусть поймет, что за него волноваться не стоит. С этой целью он попытался ухватиться за стальной канат, ведущий от бакена к борту корабля. Но течение сносило, и ему всякий раз не хватало буквально каких-то нескольких сантиметров. Отчаявшись в своих попытках, Лямка подпрыгнул, «оттолкнувшись от воды», и все-таки умудрился зацепиться за канат кончиками пальцев левой руки. Вот только в результате этого маневра жуткая боль судорогой прокатилась снизу вверх по всему телу – это холоднющая вода свела его «толчковую правую».

Из школьного курса ОБЖ Иван смутно помнил, что в подобных случаях главное – не паниковать, постараться дотянуться до ступни и, взявшись за пальцы сведенной ноги, с усилием тянуть ступню на себя. Но вот о том, прокатит ли такой фокус с человеком, решившим поплавать, не снимая кроссовок, в учебнике ничего не сообщалось…

Петроградская набережная, 2

– Женщина, я же вам говорю: в музее санитарный день, потому что завтра прибывает лично товарищ главком. Пускать на судно строго воспрещается. Идет уборка.

Бритый и лопоухий нахимовец Ерёмин с большим трудом сдерживал натиск рвущейся на абордаж «Авроры» Ольховский. Ерёмин был круглым отличником по учебе и полным дебилом по жизни. Таких на флоте не уважают в принципе и при первой возможности бьют. Практика показывает, что второе порой помогает. Но Ерёмина не били – у него папа. Большой человек в службе тылового обеспечения.

– Слушай, ты, моряк вразвалочку, иди к черту! Разуй глаза – у тебя человек за бортом. Ты ему круги швырять обязан, а не стоять здесь, как китайский болванчик, и ушами хлопать.

– Не положено. Вызывайте МЧС.

– Да пока твоё МЧС приедет, он сто раз утонуть может!

– Без приказа не могу.

– Кто дает приказ?

– Вахтенный дежурный.

– Так вызови его!..

– Без оснований не могу. А вдруг он пьяный?

– Твой вахтенный?

– Этот, который за бортом.

– А пьяных спасать не надо?

– Пьяными штатскими занимаются гражданские службы.

– Значит, «нет оснований»?

– Не вижу.

– Щас увидишь.

Зарычав, Полина всем телом навалилась на пост-будку в твердом намерении опрокинуть ее вместе со всем содержимым. Сиречь с юным нахимовцем. Проходившие мимо два поддатых мужика загоготали, подошли поближе и поинтересовались:

– Девушка, подсобить?

– Уф-ф… Спасибо. Сделайте одолжение, если не трудно.

– Не вопрос. Костяныч, ну-ка, взяли-навалились…

Лишь теперь Ерёмин отчетливо осознал, что сейчас его действительно вытряхнут. А потом, не исключено, отобьют ему все склянки. Он схватился за телефон и заморзянил тревожное «всем-всем-всем»:

– Нападение на вахтенный пост! Нападение на вахтенный пост!..

На палубу крейсера выскочил всклокоченный мореман в накинутом на плечи кителе и черных трусах-парашютах. Оценив ситуацию, он загрохотал по ступенькам трапа.

– Что тут у вас происходит?

– Не у нас – а у вас! – гневно выпалила Полина. – У вас человек за бортом, а этот… Джек-Воробей, пятнадцатилетний, блин, капитан, стоит, круги спасательные охраняет!

– Ерёмин, где человек за бортом?

– Да свалился, товарищ мичман, в Неву какой-то парень, пьяный, скорее всего, а эта гражданка требует…

– Я понял, чего она требует. Сам человек-то где? Продемонстрируй. Можно пальцем.

– Вон там, под цепью, за буем. Видите?

– Не вижу.

– …Ой!

– И что означает это твое «ой»?

– Я теперь его тоже почему-то не вижу.

– То есть, по-твоему, он что? Утонул, что ли? А, Ерёмин?

– Не знаю, товарищ мичман. Странно… Фигня – есть.

– Какая «фигня»?

– А он, когда плыл, какую-то фигню в руке держал. Так вот фигня – вон она, на буе лежит, видите? А его самого почему-то…

– НЕ-Е-ЕЕТ! – закричала Полина и, вцепившись в китель, бешено затрясла моремана, как грушу. – Отсюда просто не видно!.. Он там!.. Вы его просто не видите!.. Да вы все здесь слепые!.. Как вас вообще с таким зрением берут на флот?!.. Да вы корабль встречный в море не заметите, не то что человека!!! Ну почему вы все стоите?!! Делайте что-нибудь!!! Он там! Ему нужна ваша помощь! Понимаете вы?!! Офицеры, мать его, флота!!!

Мичман с трудом оторвал от себя рыдающую Полину, сбросил китель, не колеблясь, перемахнул парапет и безупречной ласточкой вошел в воду…

– Ну как вы, товарищ мичман?

– Как-как… Каком кверху, не видишь, что ли?

– Не нашли?

– Какое там! Похоже, течением успело оттащить. Без водолазов не обойдешься, тем более что вода – мутная, как самогон… А где девушка?

– Вон, на газоне лежит. Ей плохо стало. Вроде сознание потеряла.

– «Скорую» вызвал?

– Не-а. Тут какие-то молодые к ней прибежали, парень с девкой. Вроде знакомые ее. Странные такие, у парня так вообще голова пробита… Точно вам говорю, товарищ мичман: по-пьяни это все. И утопленник, и друзья его. Особенно бешеная. Которая будку своротить хотела.

– Да, Ерёмин, – сплюнул мичман, – военно-морской офицер-то из тебя, может, и выйдет. Вот только… Не хотел бы я с тобой тогда в одном экипаже служить!

– Почему? Я не мог покинуть пост. Я – согласно устава…

– Знаешь, Ерёма, уставы, они, в принципе, на нормальных людей рассчитаны. Вот только понятие «нормы» у каждого человека – разное. В этом вопросе даже светилы психиатрии до сих пор договориться не могут. Понимаешь, о чем я?

– Понимаю, товарищ мичман. А это у вас в руках та самая фигня?

– Ни черта ты не понимаешь. А «фигня» – да, та самая.

– И чего там в папке?

– Книга какая-то старинная. Правда, не сшитая, отдельными листочками.

– А… Понятно. – Ерёмин был откровенно разочарован. – Поди, испортилась?

– Не сильно, она в полиэтиленовом пакете была… Значит, так, Ерёмин, имей в виду, я буду ходатайствовать перед твоим руководством, чтобы тебе: два… нет, три… Пять нарядов вне очереди! И к понедельнику – полный конспект брошюры «Спасение на водах». На зачет напрошусь самолично! Уяснил?!..

«Ну вот: пришла беда, откуда не ждали! – раздосадованно подумал нахимовец. – И всё из-за этих гадов!» Ерёмин тяжело вздохнул и мысленно погрозил кулаком: «У-у, пьянчуги проклятые! Пять нарядов! А главное – за что? Ведь всеми уставами предписано… Прав, мичман, вот именно что НОРМАЛЬНЫМ людям предписано. А не таким „моральным уродам“, как эти трое. В придачу с утопленником».

Тем временем мичман подошел к сидевшему на корточках, нервно курящему парню, которого Ерёмин идентифицировал, как знакомого утонувшего. Кстати сказать, голова у парня действительно была разбита. И весьма неслабо.

– Вот, возьми, это его. – Он протянул Козыреву мокрую папку. – Я… Я пытался, но я не смог… Простите нас. Меня и этого малолетнего дебила. Вам просто не повезло, что сегодня вахту нёс именно он. Все остальные – прыгнули бы. Этот – никогда. Это у него наследственное. От папы.

– Я понимаю. Спасибо.

– Слушай, будь человеком, дай сигарету…

Они молча, каждый о своем курили, а снующий по набережной народ брезгливо обходил стороной эту странную парочку: мокрого, в одном исподнем здоровенного мужика и сидящего рядом с ним плачущего парня, голова которого была наспех обмотана насквозь промокшим от крови полотенцем с фирменным вензелем ресторана «Волна».

– Чё, мужики, нормально погуляли? – поинтересовались из окошка притормозившей рядом машины ОВО Василеостровского РУВД.

– Погуляли – зашибись, – тихо кивнул Козырев.