Лубянская справка

У И.О. защемило под ложечкой, точно его насадили на тупой шампур, куда это он, жалкий бездомный муравей, карабкается? На что замахивается? Момент, когда можно было безнаказанно вильнуть в сторону, остался далеко позади - где-то между открытым окном и Загорском; откажись он сейчас от Сузи, в покое его все равно не оставят, так что пока остается хотя бы единственный шанс, он должен хвататься за него, как утопающий за соломинку, и при этом изо всех сил не показывать вида, что тонет! Думал ли ты, сморчок несчастный, живя в провинции, что когда-нибудь тебя будет любить женщина невиданной красоты, что ты будешь называть бразильского миллионера "папашей", что о тебе будет говорить вся Москва: с затаенной, а иногда и с явной ненавистью - одни, с низкой завистью - другие и с надеждой и молитвами - третьи (увы, наименьшие числом), будут ждать завершения твоего умопомрачительного романа?! Будешь ли ты впоследствии лишен даже нынешнего ничтожного заработка? Будешь ли выселен из Москвы под каким-нибудь предлогом, не требующим ни доказательств, ни разбирательств? Будешь ли... Ах, если бы победить! Словом, у И.О. было достаточно причин не складывать оружия, и только он собрался вновь предаться веселью, как наткнулся на поднос с блюдечками, по дну которых прозрачно-жиденько была размазана красная икра, - это Крепыш, набравшись наглости, попросил добавки. "И здесь воруют, мерзавцы!" - ругнулся И.О., и тут его мысли унеслись в недалекое прошлое, в год, когда на Камчатке началась его журналистская карьера. Выпрыгнув из самолетика, севшего на песчаный берег небольшой реки, он сразу наткнулся на полоску какой-то сухой, бурой массы, толстым ковром шириной в полтора-два метра покрывавшей весь берег. "Что это такое?" - с присущей молодым журналистам любознательностью поинтересовался у штурмана И.О. "Икра", - бодро и радостно ответил штурман, потирая руки. "Какая икра?" - не понял И.О. "Красная, - с готовностью пояснил летчик. - Собак кормить надо? Надо. А чем их кормят? Сушеной кетой да горбушей. А когда ее ловят? В нерест. А с икрой ее высушишь? Дудки!" - "И это все... красная икра?!" - с ужасом спросил И.О., ковыряя ботинком темно-коричневое месиво толщиной по меньшей мере в ладонь. И правда, как потом подтвердилось, это была кетовая икра. "Тяжело с тарой, - вздыхал, объясняя, председатель колхоза, - да с перевозкой, да масла подсолнечного нету... А рыбы мно-о-го надо: зима длинная, а ездим только на собаках". Да-а, посчитать по три доллара за ложечку, так на том берегу давно можно было Ниццу построить...

И.О., однако, не забывал и о Сузи - незаметно обнимал под столом ее прекрасную ножку, а она открыто гладила его руку, и стоило только папаше отвернуться, они кидались друг на друга и целовались взасос. И, возможно, оттого что они с бразильцем постепенно напивались, И.О. чувствовал себя все увереннее и свободнее. "Папа, - говорил И.О., поднимая бокал. - я вас люблю. Давайте никогда не расставаться. Давайте будем жить нашей небольшой, но дружной семьей: я, вы, Сузи, Мишаня, Крепыш и Гольстман со своей Франсуазой. Мы все будем прилежно работать и в скором времени удвоим ваше небольшое состояние!" Бразилец хохотал, его бульдожья челюсть все больше выдавалась вперед, и он становился похож на обыкновенного одесского еврея. "Ты мне определенно нравишься!" - кричал он в ответ. "Поплатишься, ох, поплатишься..." - нервно и радостно повторял про себя И.О., чувствуя, как балалаечники, официанты и совсем новые люди все теснее окружают его со всех сторон. "Какое счастье, - думал он, - что все это происходит не тридцать лет назад! Каждое мое слово, движение, сморкание и моргание, каждый глоток вина, сигарета и взгляд в любом направлении стоили бы мне лет пятнадцати, как минимум! Значит, что-то произошло! Что-то изменилось! Хотя эти же самые "бармены" с превеликим удовольствием покрутили бы мне сейчас руки да повыдирали ногти. А с другой-то стороны, как им меня не ненавидеть - ничем не связанного, легкого, свободного, а раз свободного, значит - наглого, бросающего вызов и т.д., - если сами они, бедняги, живут в вечном страхе и подобострастии. И когда им еще чувствовать себя настоящими мужчинами, как не на допросах да в моменты мордобития?! Ишь, зажигалку разглядывает, "Винстон" курит, а на роже так и написано печатными буквами: стукач, - а ведь небось думает про себя, что он разведчик, никак не меньше! Постыдился бы, да пошел куда-нибудь работать - бог мой, сколько же их расплодилось! И почему у них у всех лица одинаковы? Совсем как у педерастов - те тоже на одно лицо".

В этот момент И.О. осознал еще одну явную неприятность - он вдруг захотел в туалет. Это была непростительная ошибка - как же он не сообразил заскочить туда перед чайной? Не может же он мучительно терпеть весь этот прекрасный вечер или ждать, пока не приспичит самому мистеру Альваресу? И, повернувшись к Мишане, он сообщил ему об этом как о чем-то непоправимом. Мишаня ничуть не удивился, только сочувственно зацокал языком - уж он-то прекрасно знал, что во всех валютных заведениях туалет является самой опасной ловушкой - этакой мошной в бредне - именно в туалетах и караулят, именно оттуда и выуживают слишком бойких любителей тлетворной западной жизни. Ах, сколько раз случалось подобное со многими из них в туалетах интуристовских гостиниц "Украина", "Националь", "Москва" и "Метрополь" в ту самую прекрасную пору "оттепели" конца пятидесятых - в недавнюю золотую пору юности!

"Надо пригласить папашу, - прошептал Мишаня. - Можно только с ним". "А если всем сразу? Ты, я, Крепыш и Гольстман?" - "А вдруг всех и возьмут?" - "Да, конечно", - согласился И.О. Все это напоминало арифметическую задачу с козлом, волком, капустой и единственной лодкой. Не станет же он просить миллионера каждый раз ходить с каждым из них в туалет? "А если выйти с Сузи?" - спросил И.О. "Ага, - оскалился Мишаня, - и залезть в одну кабину!"

И тут И.О. решил рискнуть, подумав, что если его заберут, Сузи об этом тут же узнает, испугается, будет требовать у папаши заступничества, звонить дяде, и тогда произойдет нечто похожее на малознакомое советскому человеку понятие "общественное мнение".

Весь зал замер, затих, вытянул шеи - это Сузи проплыла над пораженными ее красотой посетителями. Ах, зачем так скоро меняется мода?! В то лето был самый расцвет "мини", юбочки у Сузи будто и вовсе не было, до самой талии волной стекала тяжелая черная грива, глаза сверкали, как у необъезженной кобылицы - попробуй, подступись! - затопчет, перекусает, перекалечит всех немилосердно, и лишь единственному, избранному позволит она вонзить в свои бока шпоры, но уж и понесет она его не жалея сил!

Коридор на удивление был пуст. Они бросились друг к другу в объятия, но в это мгновение - бах!!! - снова вспыхнул блиц, а из-за тяжелых занавесок вышел Царапкин и, перекручивая на ходу свою "лейку", пошел в зал. "Бастард!" - закричал ему вслед И.О., снова припал к гриве своей драгоценной лошадки и успел подумать: "Как жаль, что у меня не будет этих фотографий!" Царапкин, и глазом не моргнув, толкнул стеклянную дверь ногой и скрылся в зале.

"Ты не будешь против, если мы назначим нашу помолвку на завтра?" горячим шепотом выдохнула Сузи. "Против?! - закричал обалдевший И.О. - Ты что, с ума сошла?" - "Ах, я так счастлива!" - воскликнула Сузи со слезами на глазах, но тут И.О. вновь ощутил острую необходимость посетить туалет и, чмокнув Сузи в щеку, подпрыгивая и повизгивая от восторга, побежал вдоль по коридору. "Победа! - кричал он. - Ха-ха-ха! Ну, теперь держись!" И, сделав большой батман, влетел в туалет, как балерун на сцену. Но...

Но так в этом батмане и повис и, казалось, несколько секунд провисел с задранной ногой и растопыренными пальцами - в дурацкой и стыдной позе. Прямо под ним на низком подоконнике, покуривая и посмеиваясь, устроилась вся валютная банда - слева сидел балалаечник (странно, подумал висевший в воздухе И.О., оркестр играет, тенор поет, а балалаечник здесь), рядом с балалаечником жевал жвачку бармен, за ним сидел тот самый, что разглядывал зажигалку, но самым загадочным оказалось то, что в момент завершения его нелепого прыжка в одной из кабин послышалось чавканье, бульканье, рев и свист падающей воды, звон цепочки, щелканье задвижки - и из кабины вышел... Царапкин! Как он сумел сюда попасть, когда проскочил в туалет и успел дернуть за цепочку? Этого И.О. понять никак не мог. Ведь он ясно видел, что Царапкин направился в другую сторону - в бар и еще прикрыл за собой дверь, так что она щелкнула как раз в тот момент, когда И.О. влетал в туалет. Ну, не может же на самом деле Царапкин, как легендарный майор Пронин, просачиваться сквозь унитазные трубы и кольца!

Словом, появление И.О. в туалете вышло весьма комичным. На его лице изобразилось то ужасно глупое выражение, какое бывает у обитателя коммунальной квартиры, залезшего на кухне в кастрюлю соседки и застигнутого ею врасплох за пожиранием говядины. Однако И.О., вдохновленный последними словами любимой, мгновенно справился со своим смущением, включился в свой победный ритм и, сделав круг по туалетному кафелю, остановился прямо перед носом Царапкина. "Отдай аппарат!" - неожиданно для себя гаркнул И.О. и дернул из рук Царапкина "Зоркий". Тот, ни слова не говоря, как-то даже охотно или, скорее, угодливо выпустил из рук ремешок и... - все произошло так быстро, что И.О. ничего не понял. С аппаратом и всем осветительным хозяйством в руках он вдруг оказался в кабине и, прежде чем владелец "Зоркого" заревел белугой, успел закрыться изнутри и стал лихорадочно перекручивать в кассету пленку - это у него вышло как-то само собой, и он даже расхохотался от удовольствия - теперь-то у него будут эти редкие фотографии!

Что тут началось! "Лишь бы успеть!.." - лихорадочно твердил про себя И.О., удерживая спиной фанерную дверцу. В том, что "ребятишки" его мастерски отделают, он нисколько не сомневался, и даже в эти секунды не было у него никакой надежды, что кто-нибудь спасет его от избиения, - нет, он об этом даже не думал, - плевать, пусть бьют, пусть топчут, но зато радость-то какая! Счастье какое! Страх исчез!

Матерясь и шипя немыслимые угрозы, Царапкин отдирал от кабины легонькую дверцу, балалаечник, тоже матерясь, пытался из другой кабины через верх схватить И.О. за волосы, но в это время в блице что-то замкнуло и блиц три или четыре раза подряд вспыхнул с такой яркостью, что балалаечник потерял равновесие и упал за перегородку. К этому моменту И.О. уже спрятал кассету в карман и, когда дверца кабины с треском раскололась пополам, пульнув аппарат вместе с блицем по мокрому кафелю к ногам пыхтящего Царапкина - "На, подавись!" - в одну секунду снял штаны и уселся на унитаз. "Я сейчас буду кричать!" - что есть мочи завопил он, и в туалете наступила тишина. Из другой кабинки, уже справа от И.О., сверху показалась голова с маленькими медвежьими глазками (того самого, что разглядывал зажигалку) и ласково заговорила: "Перестань дурачиться и выйди из кабины. Поверь, сейчас не до шуток. Нам надо поговорить. - Голос был умный и добрый, и страх вернулся. Я уже сейчас могу посадить тебя за хулиганство, но тебя ждет совсем другое. Я жду тебя в коридоре".

И.О. услышал, как открылись двери соседних кабин и как все они вышли из туалета. И.О. остался один. Невыносимое беспокойство охватило его - что значит "совсем другое"? Бить его теперь не будут, это ясно; арестовывать не за что, ничего криминального он не совершил, - правда, с них все станет, могут и арестовать, и свидетелей найти сколько угодно, и посадить... Но все-таки сейчас-то зачем? И за что? За Сузи? За ее отца? И он ясно почувствовал, что у них припрятан для него удар ниже пояса и сейчас они только выжидают момент, когда его нанести - то ли теперь, чтобы сломать его сопротивление, то ли позже, чтобы окончательно его добить.

В туалет вошли какие-то шведы. И.О. подождал, когда они сделают все свои дела, и вышел вместе с ними. В коридоре у зеленых бархатных занавесок на том месте, где они с Сузи только что целовались, стоял мужичок и медвежьими глазками разглядывал потолок. Тянуть резину он не стал. Назвав себя Костылиным, он обрушил на И.О. серию словесных ударов, а последним прямым, с хрустом - послал его в глубокий нокаут. "Мы получили из Румынии два запроса: один из Министерства здравоохранения, а другой из нашего посольства. В запросе сказано, что все последние случаи заболевания этим в Бухаресте, Клуже и в других городах Румынии связаны с тобой! Тебе ничего не говорят имена Марьон Попеску, балеринки Константинеску, какой-то Шушеры или Мушеры? А вчера пришлось отправить в диспансер на Короленко твою московскую подругу Лизу, и она тоже заявила, что спала с тобой. Ты неплохо поработал, а? И теперь, кажется, хочешь подарить свой сувенир этой бразильской красотке? Или уже подарил?! А?!" Тут его голос стал заметно тверже, а глазки так и впились в помертвевшее лицо И.О., который почувствовал себя настолько скверно, что только чудом не потерял сознания. Говорить ему было нечего, да и как-то не хотелось, и он только подумал, что лучше бы ему сейчас покончить с собой - повеситься или выброситься из окна, - и продолжал, едва улыбаясь, разглядывать кагэбиста - его скулы, морщины, веснушки, советский галстук и сухие, только что вымытые волосы. Удар был молниеносным, и И.О. еще продолжал существовать по инерции. Ясно было одно: вот оно, возмездие, пришло, долгожданное, а все остальное - и последствия, и страдания, и мучения, и неудачи, которые его ожидают, - во все это он даже как-то и не верил. Так человек, которому в драке распороли живот, разглядывает свои собственные кишки, вывалившиеся ему прямо в руки, - с ужасом и недоумением, точно они принадлежат кому-то другому...

"Да, кстати, - продолжал Костылин, - твой соавтор Манолеску тоже попался через эту самую Шушеру или как там ее... Я ведь хочу помочь тебе, только помочь... - Он кивнул головой в сторону зала. - Ее еще можно спасти. Слышишь?!" И Костылин, взяв И.О. за плечи, стал нетерпеливо его потряхивать, продолжая упрашивать, требовать, угрожать. А И.О. почувствовал панический страх, желание заплакать и скорее все рассказать этому сильному человеку, он, по крайней мере, знал, что делать, он непременно ему поможет, он... Но, к счастью, первая волна животного страха прошла. И.О. взял себя в руки и продолжал тупо молчать, застенчиво улыбаясь, словно его штрафовали в троллейбусе за безбилетный проезд. В этот момент появился Мишаня - он стоял в дверях и удивленно и весело приглядывался к Костылину. И тут И.О. вспомнил знаменитую формулу Единственно Верного Поведения при встрече с властями, торжественно принятую на вооружение "конторой": нет, не знаю, точно помню, что не было! - формулу, выведенную поколениями допрашиваемых, посаженных и отсидевших. Только знай тверди, как заведенный: "Нет, не знаю, точно помню, что не было". Один бывший сталинский зэк однажды поделился этой формулой с "конторой", и Крепыш повторил ее тут же, но слегка переврав: "Нет, не знаю, не помню, не было". - "Ни в коем случае! - закричал бывший зэк. - Никаких "не помню"! Напомнят! Так старательно будут напоминать, что хочешь - не хочешь, а вспомнишь как миленький. Так что запоминай: нет, не знаю, точно помню, что не было. Слышишь? Точно помню!"

Все это в голове И.О. проскочило мгновенно, да и не за себя он боялся объявись сейчас кто-нибудь да скажи: "Отруби правую ногу, и все твои "жертвы" окажутся здоровыми", - и он, не задумываясь, подставил бы ногу под пилу; даже предложи ему умереть (только сразу, в этот момент, пока он еще не очухался - и с полнейшей гарантией, что это миновало его любимую Сузи), - и он пойдет и умрет. Бог мой! Он холодел от одной мысли, что сейчас творится в душе той самой Люминицы Константинеску - молоденькой балеринки из Клужа! А скольким передала эстафету смелая и бойкая Шуша! Сколько коммивояжеров и курьеров разъехалось по всему свету из отеля "Лидо", щедро раздавая направо и налево яркие и незабываемые сувениры? И всему виной он, И.О. А Лиза?! Бедная Лиза! А ведь им еще ничего не известно о Вале и Лене - можно себе представить, что они вытворяют сейчас в Крыму! Постой, постой, а откуда они вытащили Марьон Попеску - ведь это, пожалуй, та самая Марьон из бара в "Амбассадоре"! И что же - она жертва?! Вот тебе на! Но самое невероятное, что может произойти, самое немыслимое, самое отчаянное, несправедливое, страшное и трагическое, если Сузи... Ах, это слишком! Сузи и это... Нет, нет. Нет. Не знаю, точно помню, что не было.

"Ничего не знаю", - наконец выдавил из себя И.О. - и точно гора с плеч, начало было сделано. "Надо все обдумать, посоветоваться с Мишаней..." заворочалось у него в мозгу. "Как не знаешь? - посуровел Костылин. - А в Румынии? Что же, у тебя там никого не было?!" - "Не было у меня никого", тупо сказал И.О., и ему даже стало радостно - формула срабатывала! "Точно помню, что не было. Извините, но я пойду". - "Ну, вот что, - тихо сказал Костылин, и его глазки стали еще острее и кровавее. - Завтра в десять утра чтоб был по этому адресу. Если не придешь, будет плохо. Очень плохо. Это дело подсудное". И.О. взглянул на бумажку - это был адрес какой-то поликлиники.

О, Господи! Стыд-то какой! Начнут осматривать, обследовать, брать кровь, допрашивать... Это вместо завтрашней-то помолвки! И.О. привычно бросило в жар, и в этот момент из зала выпорхнула Сузи. "Ну, что же ты?" удивленно воскликнула она. Костылин судорожно глотнул слюну, дернулся весь, и тут они встретились глазами - он и И.О. "Ну, счастливчик... - процедил он, ухмыляясь. - До завтра!" И.О. поразил в его глазах жадный блеск, - ох, далеко пойдет Костылин, и черт его знает, может, выбьется в сильные мира сего, и уже не таких жалких людишек, как И.О., в бараний рог будет скручивать, а свои дежурства в вонючих туалетах будет вспоминать с этакой снисходительной усмешкой, проезжая мимо "Метрополя" под вой сирен в бронированном лимузине. Кто знает? И все ему будет мало!

И.О., как в бреду, вернулся в чайную. За их столиком вовсю веселились. Мишаня и Крепыш, ввиду редкого употребления виски, явно переусердствовали Мишаня тыкал пальцем в живот бразильца и предлагал ему поменяться квартирами. "С доплатой!" - кричал он и сам хохотал, довольный шуткой, а Крепыш пересел на место И.О. и нагло ухаживал за Сузи, гадал ей по руке. "Знаем мы эти гадания!" - мрачно подумал И.О. Несмотря на славные традиции "конторы", позволяющие отбивать друг у друга любовниц для поддержания духа конкуренции, и на все, только что произошедшее (казалось бы, чего уж теперь, после румынских запросов, надеяться на happy end!), в этот момент И.О. почувствовал к Крепышу острую неприязнь, а мгновением позже, осознав бесстыдство и полную неуместность чувства ревности в своем теперешнем состоянии, лишь трепетно помолился: "Господи, о, Господи! Сделай со мной все, что угодно, пусть она никогда не будет моей, но сделай так, чтобы это ее не коснулось!"

И снова на И.О. нашло тупое оцепенение. Он был не он; все вроде бы происходило вне его воли и ему не повиновалось - ни выражение лица, ни язык, ставший деревянным и бессмысленным, ни даже способность нормально рассуждать: любой обращенный к нему вопрос он переспрашивал по крайней мере дважды, прежде чем на него ответить, и отвечал невпопад, заикаясь, - так что всем очень скоро бросилась в глаза эта странная перемена в нем. Больше всех недоумевала Сузи, потому что он стал вдруг с ней холоден и все норовил отодвинуться. Такой резкий и необъяснимый поворот по отношению к ней никому не был понятен, так что он выглядел дурак дураком. Слава богу, у него в конце концов хватило ума объяснить всем, что он, вероятно, отравился и что ему сейчас тошно и пусть никто не обращает на него внимания. Ужас охватил его - он даже плюнул на то, что сейчас за ним наблюдают, прослушивают и записывают каждый его вздох - и перестал притворяться. Снова и снова в его мозгу проплывали картинки пострашней "Герники" или "Последнего дня Помпеи" свою жизнь он уже ни в грош не ставил и готов был к самым тяжелым испытаниям; но стоило ему коснуться Сузи или поднять взгляд на бульдожье лицо бразильца, как жгучий стыд бичом опаливал его спину, затылок и плечи сколько проклятий извергнет на него этот любящий отец, когда обрушится на него жуткая, абсурдная новость - его любимая, прекрасная дочь, наследница его миллионов, его избалованная роскошью, выросшая в стерильной чистоте Сузи... М-м-м-м!! В мозгу мелькали взрывные цветные картинки, и каждая отнимала у него столько энергии, что он чувствовал, как буквально тает на глазах, поминутно худеет и сгорает. Раз - вспыхнуло лицо Лизы - и полкило как не бывало, два - что-то спросила Сузи и погладила нежно по руке (точно утюгом прожгла до кости), И.О. охнул, и целый килограмм улетел черт знает куда; три - как в кино просмотрел он несколько кадров любовной возни с Шушей - роскошные волосы, грудь, талия - и в голове зашумело от истощения, точно месяц просидел на черном хлебе и воде в тюремном изоляторе. Это возмездие. Это некто там, наверху, воздает ему должное за его грехи. Но за какие, Господи?! За что?! За то, что живет он, тридцатилетний болван, вот уже десять лет бездомно, впроголодь, перебираясь с одной случайной работы на другую? За то, что он не сделал ничего дурного, ничего подлого ни одной девице, с которой когда-либо сталкивала его жизнь, и, пожалуй, только две или три истерички могут вспомнить его не лучшим образом, да и то лишь по своей бабьей дурости? Так за что, Господи?! И именно тогда, когда блеснуло ему наконец Счастье, улыбнулась Нежная Удача, когда показалась где-то на горизонте и даже подмигнула ему недосягаемая Свобода, являвшаяся до сих пор лишь в радужных мечтах!

До конца ночи - за окном уже вовсю занималась заря - он не выходил из своего сумрачного оцепенения и в таком же состоянии прибыл домой к Мишане в "папашином" "мерседесе". Отъездом руководил Мишаня. Главная задача была в том, чтобы держаться вместе, и он ни на шаг не отпускал от себя миллионера, орудуя им как щитом и тараном одновременно. Когда они расставались, Сузи заплакала, предчувствуя, вероятно, что-то неладное, да и папаша тоже как-то странно глядел из-за руля, так что у И.О. даже мелькнула мысль - не успели ли ему обо всем рассказать? Но подозрения эти развеял сам же Лопес-Альварес - он, видно, уже махнул на все рукой, этакий несчастный отец, обведенный вокруг пальца. Торжественно, чуть волнуясь, он пригласил всех на прощальный обед-помолвку, и И.О. отметил про себя, что как раз к этому времени все результаты будут готовы и, естественно, никакого обеда не состоится.

На прощание Сузи повисла у И.О. на шее на глазах у всех, впилась в него долгим поцелуем, и знакомое - пропади все пропадом! - загудело у него в голове. Каким-то чудом сдержал он невыносимое желание рвануться прочь и, погрузившись в поцелуй, точно в райский обволакивающий мир галлюцинаций, почувствовал, что смертельно устал и как ему необходимо отдохнуть, забыться, исчезнуть, - прощайте, все надежды, мечты, прощай, призрачное счастье, прощай, милая, любимая Сузи!.. Ему стало жаль себя, он разрыдался и убежал в Мишанину комнату.

Позже он рассказал Мишане и Крепышу о разговоре с Костылиным, - оба застыли в шоке и тут же протрезвели. А сам И.О. в горячечном бреду, дрожа и лязгая зубами, завернулся с головой в одеяло, буркнул оттуда, чтобы его не беспокоили, и вскоре заснул.

И приснился ему сон. Но - удивительно - совсем не страшный, цветной, яркий и ничем не связанный с его ближайшим будущим - позором, стыдом, сплетнями, шприцами и т.д. Вовсе нет - он вдруг оказался со своим другом детства во дворе собственного дома! (Вот уж чего никогда не было и не будет, успел отметить про себя сам И.О.) Они шли к дому, говоря по-английски, и весь двор и дом были выкрашены в синий и коричнево-бордовый цвет. В комнате, на большой кровати, читая книгу, лежала его мать, все окна громадной гостиной были распахнуты. Вдруг вся комната оказалась в снегу, а за окнами на развесистых деревьях сидели девочки - много девочек, которые кидались в него снежками. Они все были очень молоды - лет по четырнадцать-пятнадцать, и И.О. весело сказал: "Ну-ка, подрастайте скорее, и тогда можно будет обойтись без снежков, тогда уж они не понадобятся!" Сказал он все это очень радостно и, счастливый, пошел закрывать окна, но тут его охватил панический ужас - он забегал, засуетился, стараясь непослушными руками успеть защелкнуть все задвижки, и вдруг увидел, что на окнах появились толстые ржавые решетки, и тогда он спокойно вздохнул - теперь он спасен, теперь все в порядке.

"Эй, И.О.!" - услышал он издалека Мишанин голос. Сон мгновенно пропал, и И.О. вернулся к действительности, сразу все вспомнил и, скинув с головы одеяло, уселся на полу, ошалело глядя на друга. "Можешь быть спокоен, сказал, ухмыляясь, друг. - На Сузи ты точно не женишься, зато и этого у тебя нет". Зерно упало на благодатную почву и пустило корень, но И.О. бешено затряс головой, словно желая избавиться от этих зыбких надежд. "На сколько процентов?" - спросил он недоверчиво, хотя сердце у него екнуло - так просто Мишаня никогда ничего не говорит. Комната была полна солнца, пыльные окна серебрились, у стены на кушетке храпел Крепыш, а Мишаня сидел за столом и отхлебывал из блюдечка чай. "На тыщу". - "А с чего ты взял?" - И.О. хоть и готов был отпилить собственную ногу, чтобы только все его "жертвы" оказались здоровы, однако от этой Мишаниной "тыщи" почувствовал острую тоску. "Высчитал!" - Мишаня ткнул пальцем в исписанный и исчерченный стрелками, цифрами и кружочками лист бумаги и с жутким всхлипом отпил глоток. "Начнем с того, что мне тоже не очень хочется ходить с этим. Лиза, сам понимаешь..." "Да ведь она же на Короленко!" - вскричал И.О. и посмотрел на Мишаню с таким ужасом, точно тот вылил на себя ведро бензина и приготовился чиркнуть спичкой. "Она сейчас звонила, - продолжал Мишаня, отхлебывая чай. - Правда, ее колят "профилактически", но у нее ничего нет, это ей сказали по секрету. Увезли ее туда вчера утром, ничего не объяснили, припугнули, много спрашивали про тебя, но она, конечно, ничего не сказала. В общем, здесь что-то не так". - "А Румыния, как же Румыния?" - забормотал И.О., цепляясь за эту Румынию, как за соломинку. Как он устал от этих бросков вверх-вниз, в лед и пламя, от всех этих водоворотов и каруселей! Да что он - крыса? морская свинка? кролик? "А что - Румыния? - невозмутимо ответил Мишаня и снова потянул свой чай. - Про твою Румынию вся Москва все знает, да еще Федоровский, да Андреев..." Крепыш зачмокал губами и перестал храпеть, а И.О. посмотрел на часы и вскочил на ноги - пора было собираться на казнь. Тут И.О. вдруг вспомнил, что давно не разглядывал свою "контрольную бляшку", и почти с радостным волнением стал расстегивать брюки. "Вот она, родимая", с ужасом и любовью прошептал он. "Подросла", - сказал Мишаня почтительно и повернул И.О. к свету, чтобы было видно получше. "Послушай, - пробормотал он, - а может, это мозоль?" - "При моем-то счете?" - уныло спросил И.О. и застегнул брюки. "Дурак ты все-таки! У меня этаких знаешь сколько? Впрочем, вот мой план! - объявил Мишаня, потирая руки в предвкушении какой-то дьявольской интриги, и, взяв, в руки листок с цифрами, стрелками и диаграммами, начал его расшифровывать: - Я дам тебе задание, а ты во всем должен положиться на меня. Очень важно, чтобы ты сделал все так, как я скажу. Прежде всего тебе придется потерять много крови, как в прямом, так и в переносном смысле. Сначала ты пойдешь в платную лабораторию..." - "Но я ведь был там недавно! - вскричал И.О. - У меня все отрицательно!" - "Сначала ты пойдешь в платную лабораторию и там сдашь кровь на чье-нибудь имя, лучше - на имя Андреева - просто, скромно и незаметно. А почему на имя Андреева, узнаешь позже. Потом отправишься по костылинскому адресу, и там они сами о тебе позаботятся, можешь быть уверен. Если же они тебе сразу скажут результат - конечно же, положительный, с тремя жирными плюсами! - то ты каким-нибудь образом намекни, что их результат еще ничего не значит, что ты ждешь свой результат в платной лаборатории, не говоря, естественно, что сдавал кровь не на свое имя, и пока он не будет готов, ничего не говори и чего они там от тебя захотят - не делай. Но скажи все это очень осторожно, и можешь даже как бы спохватиться, что проболтался. Потом... - Тут Мишаня оскалил зубы и посмотрел на часы. - Потом придешь сюда и все мне расскажешь. А сейчас тебя ждет небольшой сюрприз".

И точно - в этот момент раздался звонок, Мишаня выскочил в коридор открывать дверь, в комнату почти вбежал запыхавшийся Андреев - еще более костлявый и морщинистый - и, угодливо улыбаясь, радостно воскликнул: "Я к вашим услугам!"

И.О., однако, все еще ничего не понимал, и только слепая вера в Мишаню помогала ему отрабатывать пункты загадочного плана, но и здесь никакого прояснения не наступало даже после выполнения первой его части - И.О. сдал кровь на имя Андреева Владимира Михайловича в своей платной лаборатории за 80 копеек (он очень боялся, что его там узнают, и сидел в углу в темных очках) и тут же доложил о сделанном Мишане по телефону. После этого он встретился с Костылиным в диспансере, где его слишком долго и тщательно осматривала подчеркнутострогая и сравнительно молодая докторша (куда она ему только не заглядывала!), а в лаборатории уже бесплатно и без очереди у него взяли еще полстакана крови. Потом они молча ехали с Костылиным куда-то в другой район Москвы в черной "Волге", и И.О. нервничал необыкновенно. "Уж не арестовали ли?" - думал он и все время твердил про себя "конторскую" формулу, решив запираться до последнего, пока сам не будет точно знать своего последнего результата. Но с другой стороны, не просчитался ли, вернее, не перестарался ли Мишаня? Ба! Да уж не сошел ли он с ума?! Не вернулась ли к нему долгожданная шизофрения, и И.О. просто-напросто потакает капризам и фантазиям сумасшедшего? При чем тут Андреев? И что значило это "Я к вашим услугам", фраза, которую Мишаня не захотел объяснить? И как теперь быть с Сузи? Предположим, Мишаня прав - у него этого нет. Но зачем тогда им понадобилась вся эта комедия? Зачем отправлять Лизку на Короленко, поднимать такой шум, проверять И.О., устраивать слежку - и все только для того, чтобы помешать ему жениться на Сузи?! Но диспансер, эта подозрительная докторша... Тут И.О. задохнулся, и кожа у него на затылке съежилась, он побледнел и с ужасом взглянул на Костылина - а что, если они его заразили?! Сейчас, когда брали кровь?! Его воображение лихорадочно заработало - ну, конечно! - шприц она куда-то макала, в какую-то склянку, он это видел собственными глазами, потом укол в вену и... Теперь ясно, при чем тут Андреев, - это он доложил им о его страхах, рассказал им о Румынии, Шуше и Нуше, о Люминице и Лизке ведь о других ничего не говорилось! Бог мой! Заразили, чтобы доказать, чтобы только списать это дело, - они все могут! Ах, впрочем, какая глупость! Это бред, бред, не стали бы они этого делать, слишком маленькая он, И.О., сошка, да и риск... Достаточно было бы только напугать его: так же, как Лизку, засадить на Короленко и там, после того как с Сузи все будет кончено, сделать две-три мнимые проверки, сказать, что ошиблись, и вытолкать его в три шеи.

"Ну, что мы будем делать?" - голос некоего Ивана Петровича, по меньшей мере полковника, если судить по манерам, кабинету и венгерскому или польскому костюму, сидевшему на нем все-таки как-то фанерно, стал суров, глубок, справедлив, беспощаден, но (И.О. вцепился в кресло, вжался комочком) была в нем и какая-то фальшь, проскальзывала какая-то бодренькая надежда, - так в далеком детстве отчитывали его учителя и родители, истязали и мучили только с одной целью - сломить его упрямство и вызвать у него слезы раскаяния.

До сих пор все шло как по маслу. И.О., оказавшись в этом кабинете, несколько успокоился и, интуитивно используя опыт предыдущих поколений, превратился в круглого идиота: обаятельно улыбаясь, поздоровался с полковником, который, в свою очередь, удивительно вежливо и участливо начал разговор. Первые десять минут они обменивались комплиментами, жаловались друг другу на неудачи и профессиональные трудности, делились воспоминаниями детства, поговорили об охоте, футболе, кино, даже о литературе! - потом коснулись дурного климата, изменения давления, и полковник пожаловался на соли в позвоночнике. "А как у вас со здоровьем?" - наконец, как бы невзначай, спросил он. "Превосходно! - похвастался И.О. - Сплю отлично, желудок работает - что еще надо?" И они опять заговорили на безобидные темы: снова Румыния, рестораны, ночные бары с программами... "Как там женщины?" деловито поинтересовался Иван Петрович. "В "нулях" и в "минусах"", - отрезал И.О., с трудом унимая дрожь в животе и коленях, а Иван Петрович понимающе кивнул, словно он был одним из авторов Гольстмановой системы. "Но вы-то там погуляли неплохо!" - ободряюще улыбнулся Иван Петрович, а И.О. нервно рассмеялся: "Да уж, винца я там попил!" - "Да нет, я говорю о женщинах!" еще проникновеннее сказал полковник, и его глазки сверкнули крохотными перочинными ножами. "Что вы, какие женщины!" - необыкновенно искренне протянул И.О., но полковник уже начал терять терпение. "Ну, дружок, злорадно воскликнул Иван Петрович, - тогда я тебе расскажу, что ты там натворил!"

И тут Иван Петрович, не жалея красок, нарисовал ему страшную картину: из-за его румынских похождений вся Румыния, а также половина Венгрии, Албании и других пограничных стран покрылась сетью омерзительной заразы, и эта зараза начинает расползаться по всей Европе и превращается в стихийное бедствие, подобное испепеляющей засухе, землетрясению или нашествию татар. Дело дошло до того, что их правительство вот-вот подаст ноту, а наше вынуждено идти на какие-то необыкновенные политические и экономические уступки - то ли выпускать Румынию из Варшавского договора, то ли возвращать ей Бессарабию. Но это еще полбеды - Румыния хоть плохонький, но союзник, с ней мы договоримся, но Бразилия! Капиталисты! Как быть с ними?! "Ведь ты уже спал с ней, мы это знаем!" - почти прорычал Иван Петрович, хищно вглядываясь в глаза И.О. И бледный И.О., держась из последних сил, отказывался, отрицал, отпирался... "Ах, Мишаня, Мишаня! Что же ты со мной делаешь?" - стонал про себя И.О. и наконец не выдержал и выпалил, получая необыкновенное удовольствие: "Это же все вам Андреев донес, мы всегда знали, что он стукач!" - "Я не советую вам гадать, от кого мы все про вас знаем, - ехидно и многозначительно процедил сквозь зубы полковник, - вы можете жестоко ошибиться, ведь "контора" у вас большая..." И тут Иван Петрович стал напоминать ему всякие давно забытые случаи с мельчайшими, поразительно точными деталями - все приемы, устроенные "конторой" иностранцам и иностранкам задолго до того, как они познакомились с Андреевым, фразы из некоторых разговоров, кое-какие истории, рассказанные в "конторе", и т. д. и т. п., - словом, это означало, что в "конторе" всегда был осведомитель. И.О. даже побледнел от этой убийственной новости - кто же? Кто? Едва слушая Ивана Петровича, он с ужасом перебирал каждого из их дружной и верной до гроба "конторы" - Чеснока, Зачетова, Алексея Ивановича, Сему Носа, Гольстмана, Мишаню... Безумие! Разве кто-нибудь из них мог оказаться доносчиком? Разве можно, например, представить себе Сему Носа или Крепыша, да любого из них в этом или подобном кабинете, строчащим отчет о вчерашней пьянке? Нет, это невероятно. И все же, откуда полковник мог знать все эти мелочи - ведь, как правило, в "щекотливые" моменты никого чужих не было, только самые-самые близкие: Мишаня, Гольстман, Крепыш... И тут червь сомнения прокрался в воспаленный мозг И.О., а воображение опять понесло его бог знает куда: а почему бы не предположить, что стукачом мог оказаться любой из них? Взять, к примеру, Мишаню - циник, шизофреник, авантюрист, - он мог отнестись к этому как к новой игре... Вдруг эта игра пришлась ему по вкусу, и он потихоньку втянулся в нее? Или тот же Крепыш с Гольстманом? Запугали, задарили, приперли к стенке, наобещали с три короба... А вдруг он сам, И.О., не ведая того, подобно лунатику или сумасшедшему, сам у них служит?! Встает ночью, идет в полном бреду на Лубянку, докладывает с закрытыми глазами, а потом тихонько возвращается домой и ложится спать?

"Вот тебе листок бумаги, и пока мы будем ждать результата, напиши список всех своих любовниц..." - "Да я же говорю..." - "Хватит морочить мне голову баснями!" - прикрикнул Иван Петрович, а И.О. втянул голову в плечи и зажмурился, ожидая от полковника затрещину. "Нет, нет, не знаю, точно помню, что не было", - продолжал он тупо твердить про себя, и страстно молил Бога, чтобы хватило сил продержаться до встречи с Мишаней.

Иван Петрович вышел, а в голову И.О. полезла всякая чепуха - десятки рассказов о пытках на Лубянке; Боже, не допусти, чтобы и с ним случилось нечто подобное!

И.О. сидел на диване, расхаживал по кабинету, разглядывал кирпичную стену дома напротив, пробовал открыть ящики письменного стола, читал газету и снова устраивался в кресле, пытаясь заснуть, - словом, два часа тянулись долго и скучно.

"Ну вот, - сурово сказал Иван Петрович, войдя наконец в кабинет и протягивая И.О. бумажку. - Теперь запираться бессмысленно. Вот твой анализ".

И.О. привычно побледнел и дрожащими руками взял листок. Последние два месяца казались ему вечностью непрекращающихся страданий и пыток - неужели они закончились? С каким ужасом почти каждую ночь, каждый день он представлял себе именно этот момент, когда он будет держать в руках маленькую справочку с четко начертанным приговором, сколько было взрывов отчаяния и надежд! И вот - все позади, вот она, определенность! И.О., так и не вспомнив Мишаниных наставлений, развернул серенькую бумажку и прочел под своей фамилией три безжалостных слова:

Положительно...

Положительно...

Положительно.

"Классика! - смачно воскликнул полковник. - Три креста! Теперь ты понимаешь, что натворил?! Понимаешь, что это международный скандал? Вот чем закончилась твоя культурная миссия!"

Прозрачный, ярко разрисованный громадный шар с коротким, ошеломляющим щелчком-выстрелом лопнул, превратился в жалкую тряпочку-бумажку с каббалистическими знаками и иероглифами - приговор, начертанный по повелению свыше и добросовестно переведенный услужливым переводчиком. И.О. обмяк, забыл все: Сузи, "папашу", друзей, точно всех их и не существовало, а был лишь он один - разлагающийся и умирающий. Знаменитые личности, закончившие свое отмеченное Богом существование в агониях, гниении заживо, с полной или частичной потерей рассудка и способности двигаться (сколько их было, талантливых, честолюбивых, всесильных гениев!), - мрачной вереницей проплывали перед внутренним взором И.О. "Неплохо было бы устроить в каком-нибудь диспансере, под видом профилактики, подобную выставку или даже Доску почета - с портретами и биографиями", - подумал И.О. и вспомнил мальчика, который подмигивал ему на Мархлевского, - и вдруг почувствовал себя ничтожным лилипутиком и сам к себе проникся брезгливым отвращением.

"Ну, вот и хорошо, - миролюбиво сказал полковник, словно именно такого результата и добивался. - А теперь к делу. Ты понимаешь, что после всего этого Москвы тебе не видать как своих ушей?" - "Почему?" - в ужасе промямлил И.О. "И ты еще спрашиваешь?" - возмутился Иван Петрович и не без удовольствия объяснил, что в подобных ситуациях существует установка: наказать и в наказании отчитаться. А это означает немедленную высылку за пределы Москвы, фельетон в центральной газете, чтобы другим неповадно было, и, естественно, никакой работы по специальности. Наша мораль, печать, идеология и пропаганда не терпят такого вопиющего разврата!

И.О. сидел, уставившись в пол, и удивлялся тому, что он еще жив.

"Но ты знаешь, И.О., - по-дружески продолжал Иван Петрович, - тут у нас неожиданно появилось одно соображение..." Он помолчал и вдруг как-то симпатично улыбнулся - видно, у себя в отделе он считался большим мастером по части доверительных разговоров: "Я знаю, ты нас считаешь злодеями. Но мы не только наказываем, у нас есть еще одна не менее важная задача - помогать тем, кто заблуждается, кого еще можно спасти. Так вот, мы решили тебе помочь, если, конечно, ты искренне раскаиваешься в своем прошлом, готов начать новую, здоровую жизнь, ну и поможешь нам в очень важном деле". "Вербуют!" - с ужасом, так что волосы встали на затылке, заорал про себя И.О. "Я буду с тобой откровенен, И.О., или-или, третьего пути нет, так что подумай хорошенько. Либо ты теряешь все, два года находишься под строгим наблюдением, или ты честно, слышишь, честно помогаешь нам, и тогда твоя жизнь полностью устроена. Мы очень быстро, новейшими препаратами тебя вылечиваем, ты женишься на своей красотке и уматываешь в свою Бразилию - я надеюсь, ты не успел ее заразить? А?!"

И.О. вспыхнул, побелел, а полковник расхохотался: "Ничего, ничего, мы и тут что-нибудь придумаем! Но повторяю... - вот она - сталь в голосе, вот он - звук "Железного Феликса", как же у них все это налажено и отрепетировано, - шутить с нами не советую. Ты человек умный, способный, мне ты нравишься. И, главное, ты все прекрасно понимаешь".

У И.О. пересохло в горле, он вдруг вспомнил, что за весь день ничего не ел, голова шла кругом, сердце колотилось. "Что я должен сделать?" - спросил он, чтобы хоть что-то сказать и затянуть время. "Написать вот тут все-все: с кем спал, с какими иностранцами знаком, про "контору" все, что знаешь, где подцепил это, кому успел передать... Это для начала. А потом я тебе другую бумажку дам". - "А как писать? - тупо спросил И.О., вспомнив, почему-то Мишаню и представив его на своем месте. - Как заявление или как отчет о командировке? Или как исповедь? Или как сочинение? И как начать?" В груди поднималось глухое раздражение, значит, он еще живехонек, есть еще порох в пороховницах. "Да очень просто: в такие-то и такие-то органы, от Андреева, то есть... от И.О."

Бабах! Шарах! Короткая пауза, отделившая фамилию Андреева, произнесенную по ошибке полковником, от фамилии И.О., взорвалась в перегруженном мозгу "подследственного" и медленно поднялась ослепительным грибом под самую теменную кость так, что череп И.О. чуть не разлетелся вдребезги. "Это все Андреев, Андреев... А я-то, негодяй, - чуть не плакал И.О., успевая все-таки сохранять на лице то же скорбное выражение, какое было у него перед полковничьей оговоркой, - допускал мысль, что кто-то из "конторы" стучит, - какое чудовищное предательство! Да пусть меня расстреляют, пусть сгноят у черта на куличках, пусть четвертуют, казнят, но я ни за что, никогда, ни в одном из своих существований, ни в одном из существующих и еще не открытых измерений и миров, ни во сне, ни наяву, ни на том свете, ни на этом - не стану стукачом!"

Но Сузи... Как же быть с моей Сузи?...

"Вы меня простите, Иван Петрович, но я не понимаю, почему так быстро дали результат... В лучшем случае они дают его на следующий день... Я должен подождать еще моего результата", - с мрачной надеждой промямлил И.О., вспомнив наконец о Мишанином наказе и своем визите в лабораторию. "Какого еще результата?! Где?!" - чуть не задохнулся в отчаянии полковник. "В платной лаборатории..." - тут И.О. осекся и потупил голову. "В какой?" зловещим шепотом спросил Иван Петрович, и И.О. отвернулся от него, сыграв свою роль просто блестяще - прикусил губу и стал тупо разглядывать потолок. Иван Петрович взял себя в руки и после полуминутной паузы спросил презрительно и равнодушно: "Ну, а запрос из Румынии? Или ты думаешь, что это тоже выдумка?" И.О. из последних сил изобразил на лице слабую надежду и молча пожал плечами - мол, кто знает, а вдруг повезет, на что Иван Петрович искренне расхохотался: "Ну и наглый же ты, братец! Перезаразил пол-Румынии и еще выкобениваешься. Так, где ты сдавал кровь?" "Румыния, опять Румыния..." - забарабанило в мозгу И.О., и он вдруг с неожиданной злостью прокаженного взял и ляпнул, точно плюнул: "А вот не скажу!"

"Ну, что ж, ну, что ж..." - Иван Петрович посмотрел на И.О. с удивлением и жалостью, встал и молча вышел.

Невероятное возбуждение охватило И.О. Какая-то неведомая хитрость в Мишанином плане хоть как-то помогала ему - на самом деле им все могут сделать очень быстро, да и вообще могут сделать все, что угодно, - ведь в каждой захудалой лавочке есть свой КГБ - "первый отдел", превосходное изобретение сталинских времен, а там уж все как положено - и штатные, и по договорам, и энтузиасты-бессребреники... Иван Петрович наверняка названивает сейчас во все платные лаборатории и отдает приказ отыскать несуществующий анализ И.О. Но зачем все это Мишане? Неужели для того только, чтобы у И.О. было достаточно времени на размышления?

Через десять минут распахнулась дверь - Иван Петрович был весь в деле. "Так ты сдавал кровь в платной лаборатории на Горького? Думал, что мы не узнаем?"

И.О. остолбенел, глотнул ртом воздух, дернулся рукой куда-то вверх, чтобы за что-нибудь уцепиться, - это было слишком, слишком! А Иван Петрович ухмыльнулся и захлопнул дверь. Мистика? Предательство? Подслушали разговор? Донес Крепыш? Мишаня? Или опять все тот же Андреев? Может, он сейчас сам, когда оставался один, бредил вслух? Или они уже дошли до того, что читают мысли на расстоянии? Но почему столько наваливается на одного человека? А вдруг хребет затрещит, не выдержит? Ну, конечно, за ним следили, может быть, снимали на пленку, ведь заранее предупредили - вот тут-то, наверное, и зарыта собака... А потом просто издевались, играли, как с мышонком, чтобы вытрясти из него все силы, выбить способность соображать, потребность оставаться самим собой, а в заключение добить этими двумя бумажками. И никакой Мишаня с его смехотворными планами, никакие наивные увертки и хитрости не могут одолеть этого тупого, с миллионами шестеренок и колес, наглого, как танк, Голиафа. Куда ему, ничтожеству, замахиваться на него своим картонным мечом! - одно движение, плевок, чих, сморкание, - и он перетерт, перемолот, раздавлен, расплющен, размазан! И.О. наконец понял всю глупость, всю бессмысленность убогих ухищрений, и лишь досада на Мишаню впервые в жизни охватила его. Мишаня с его вечной страстью все превращать в игру в этой трагикомической пьеске не рассчитал его, И.О., чахлых и жалких силенок - в сущности плевать хотел Мишаня на И.О., ему бы только поиграть, поплести интриги, подразнить быка.

Хватит. Поиграл. Слишком много взлетов и падений, горячего и холодного, слишком большая нагрузка на психику - "села психика", как говорят в "конторе". Нервы перекручены, точно выжатое полотенце, да и сам он - как старая тряпка, которую даже в доме держать неприлично - сначала ее кладут на порог, потом выкидывают за дверь, а там затаптывают в грязь, и ее уже просто не существует - грязь да и только.

Прошло еще два часа, а И.О. все сидел, обхватив голову руками, пытаясь как-то заглушить звон в голове и тошноту - он даже не завтракал, а на улице уже смеркалось. Силы его покидали, он словно закостенел, и только чистый листок бумаги, лежавший на столе перед ним, заставлял его возвращаться к безжалостной действительности. Покаяться. Продаться. Написать список: злополучная Марьон, Лиза, Валя, Лена... Ведь если не Марьон, то уж кто-нибудь из них троих; потом опять Румыния - Люминица, Шуша (ах, эта Шуша - да была ли она на самом деле?), да, натворил дел, ничего не скажешь, наломал дров, - и снова Москва, запой на радостях - балеринки, актрисульки, секретарши, лесбиянки, Рая, Люся, всех и не упомнишь. И вот вам финал Сузи! Румынский сувенир пошнырял по Москве, наследил и - в кругосветное плавание. Ох, сколько раз пересекал он океан со времен открытия Америки, и сколько еще предстоит ему подобных путешествий!

Но ведь Сузи - это любовь, страдание, счастье, это, в конце концов, семья и дети, а не просто красивая жизнь; да останься она завтра без всего разве он бы от нее отказался? Вздор. Разве виноват он в таком совпадении: красота, ум, богатство - и все в ней одной? Да вообще, разве он в чем-нибудь виноват, раз жизнь такая? Впрочем, все поздно. Вспоминать поздно. Жить поздно. "Да и время уже позднее", - сказал вслух И.О. и взглянул на часы: он пробыл здесь уже более девяти часов.

В коридоре послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и Иван Петрович с каменным лицом протянул И.О. знакомую серенькую бумажку. И.О. задохнулся от сердцебиения - не потому, что на что-то еще надеялся, нет, просто от полковника веяло такой силой и безжалостной решимостью, что И.О. почувствовал себя приговоренным к смертной казни - сейчас ему прочитают приговор, выведут в темный коридор и выстрелят в затылок. А ведь как все просто - скажи "да", подпишись под бумажкой, стань винтиком, шестеренкой, забудь навсегда, что ты Венец Создания, Подобие Божие! - и будешь сносно жить, всегда будешь иметь подстилку, стойло с сытой пищей, а по праздникам будешь приобщаться к рациону сильных мира сего - перепадет и тебе рублей двадцать в сертификатах на визит в кормушку - поистине великое изобретение нашего чудного времени!

"Ну, теперь что скажешь?"

"Да-да, - хрипло бормотал И.О., разглядывая справку - опять это троекратно отпечатанное на машинке суровое слово:

Положительно...

Положительно...

Положительно.

И.О. морщил лоб, перечитывал свою фамилию... Но при чем здесь он?!

"Это не мой анализ... - сказал он тихо и заплакал, кусая кулаки, чтобы сдержаться, что бы там ни было, а на справке стояла его фамилия, а не Андреева! - Это не моя справка!" - рыдая, повторял И.О. "Напакостил, так будь мужчиной, веди себя прилично!" - прикрикнул с презрением Иван Петрович, а И.О. вспомнил Мишаню и засмеялся. Он продолжал вот так плакать и смеяться и - слава тебе, Господи! - сообразил, что пока ни в коем случае нельзя раскрывать Мишаниного секрета. Он здоров - теперь это ясно на все сто процентов. Это наглый трюк. Шантаж. Провокация. Подлый и жестокий обман. Мишаня, милый Мишаня обвел их вокруг пальца! "Я к вашим услугам!" - вот где ты, голубчик Андреев, пригодился, вот ты и у нас послужил малюсенькой шестеренкой, - да, да, это именно так, это Мишанин почерк, - а иначе зачем бы он просил И.О. сдать кровь на имя Андреева? Значит, в лаборатории была андреевская кровь, сданная на имя И.О. А что если сам Андреев болен этим? Да какое теперь это имеет значение! Им ведь нужно только одно - убедить его, что он болен, - заманчиво иметь своего агента в семье министра и посла не совсем дружественной страны. Небось, на этом деле милейший Иван Петрович хотел в генералы выйти, никак не меньше. Но каков Андреев! Каков мерзавец! И волна жгучей жажды мести захлестнула И.О. - это из-за Андреева он навсегда потерял Сузи, будущее, здоровье... Месть, одна только месть - вот что спасет, вот что вернет к жизни...

"Ах, какая неудача, какое несчастье!" - бормотал И.О., ковыляя к Мишаниному дому. Какой неудачный год, какой неудачный месяц, какой гнусный день, какая чертовски неудачная жизнь! Что бы такое сделать, раз уж жизнь кончена, раз уж нет выхода? А что если пойти прямо туда, в Самый Большой Дом, и бухнуться в ноги Самому Главному и со слезами - он поймет, обязательно поймет! - сказать: "Делайте со мной все, что хотите, потому что уже нет никаких сил болеть, я очень болен, вот мой диагноз - ненависть!" Да-да, они помогут, они сделают с тобой что-нибудь оздоровительное, как же не воспользоваться величайшим преимуществом - бесплатным лечением?

А может, открыть забрало и ринуться в бой?! Кричать, громить, стучать кулаком по столу, опять идти туда, писать, объявить голодовку, возмутить общественное мнение!.. Сгниешь, козявка, засушат тебя в каменном гербарии, придавят бетонным листиком до конца дней твоих...

И.О. тошнило, невыносимо болела голова, а глаза чуть не лопались - так на них давил изнутри луч проекции - ему показывали фильм ужасов, где он сыграл трагический эпизод, был всего только дублером, трюкачом. Ему-то и нужно было всего ничего - перепрыгнуть через пропасть, сделав вид, что чудом не сорвался, но страховка оборвалась и он полетел вниз, разбиваясь о выступы скал. "Но позвольте!" - вдруг подумал И.О. и замер, недоумевая. Как ему удалось оттуда выскочить? Его же не отпускали! То ли он выпрыгнул из окна, то ли прошел сквозь стену, или вылетел, как ведьма в трубу камина, - его же заперли, заперли! Да, сударь, не так уж плохо для начинающего эскаписта! Да еще - на тебе! - он вдруг осознал себя летящим по воздуху над самым тротуаром - И.О. несся над улицей быстрее машин, и вся дорога к Мишане замелькала у него в мозгу смазанным слайдом. В ушах свистело, был поздний вечер, и он влетел в Мишанину комнату в кромешной темноте, зная точно, что в правом углу за шифоньером, съежившись в кресле, сидит прыщавый Андреев. "Я знал, что ты здесь, гаденыш!" - закричал И.О. и стал грызть его, норовя откусить Андрееву нос - он даже услышал мягкий хруст и почувствовал на губах вкус крови. Андреев дернулся, завопив благим матом, кровь брызнула двумя фонтанами. И.О. разжал зубы, однако нос остался при хозяине. "Давай отрежем ему нос! - кричал И.О. Мишане, стоящему в дверях. - Он же все равно у него отвалится! У него же это!" И, хохоча, он тряс в воздухе злополучной бумажкой: "Вот он, твой приговор, мразь, - пытать его! На дыбу! Иглы под ногти! Крюками его! Клопами, крысами!" И он было снова кинулся на Андреева, но... перед ним почему-то стоял все тот же Иван Петрович. И.О. с трудом сфокусировал взгляд на стеклянных глазах полковника и пришел в себя.

"Иван Петрович! - И.О. утерся платком (пот лил с него градом) и, несколько раз глубоко вздохнув, обратился к полковнику с самой задушевной интонацией, на которую только был способен: - Иван Петрович, я сегодня ничего не ел... Отпустите меня на час - я пообедаю, вернусь и все, что надо, напишу". - "Нет уж, дорогой! У меня времени в обрез, потерпи, - жестко, как своему подчиненному, отрезал полковник. - Сначала напиши, а потом катись ко всем чертям". И.О. побелел - вот оно, рабство. Иван Петрович и не сомневался, что все так и будет - как тут не уверовать в свое могущество. "Отпустите меня сейчас... - хрипло твердил И.О., - я хочу есть, я ничего не соображаю..." И тут он почувствовал, что наступает что-то страшное и необратимое - сейчас все полетит к чертям, все планы, и его, и Мишанины, и вообще все провалится в тартарары, потому что уже нет сил сдерживать в груди этот бешеный клубок, раздирающий пополам душу!

"Иван Петрович, зачем вы все это сделали? - свистящим шепотом спросил И.О. - Вы же знаете, что я абсолютно здоров?! Что эти ваши бумажки, - И.О. затряс перед лицом обалдевшего Ивана Петровича своими анализами и с наслаждением разорвал их на кусочки, - эти так называемые анализы - ложь! Почему вы мне просто не предложили на вас работать? Хотели наверняка, да?! Ну зачем, зачем вы все это устроили?!" - в отчаянии кричал И.О.

У него началась истерика, и он знал, что раз началась, то обязательно дойдет до взрыва, ее уже не остановишь никакими силами, и он с ужасом и наслаждением ждал приближения взрыва, подстегивая себя: "Ну же, давай!" А Иван Петрович тупо повторял: "Опомнись, И.О., ты на самом деле болен, что ты выдумываешь?!"

"Нет! - наконец заорал И.О., ударив кулаком по столу так, что авторучка подскочила к подбородку Ивана Петровича, - вот она, кульминация, вот предел, вот оно, открытое окно, за которым бездна. - Я здоров! Вы слышите? Я здоров!" Иван Петрович побелел и вдруг закричал ему прямо в лицо: "Тем лучше, дурак!"

Ах, не скажи он этого, вернее, не выкрикни эту дурацкую фразу, может быть, все и обошлось бы, кто знает... Но...

"Так это правда?! - закричал И.О. и затопал ногами, забился в истерике и стал рвать на себе рубашку. - Нате! Стреляйте! Пытайте! Добивайте! Вот вам, выкусите! - И.О. сунул смачный кукиш прямо под нос Ивану Петровичу. Подавитесь! Делайте со мной что хотите, но дерьмом я не стану! Сдохну, а не стану!"

В комнату ворвались двое в штатском и один в форме, начали его успокаивать, И.О. захрипел, вырываясь, и что есть мочи, испытывая необыкновенный восторг, завизжал: "Чтоб вы все провалились! Это вы зараза! Будьте вы прокляты!"

И.О. ударили в солнечное сплетение, и он захлебнулся в кашле, а Иван Петрович сказал: "Он невменяем. Придется вызывать доктора. Отведите его, пока придет машина".

Ужас охватил И.О., когда до него дошел смысл этих слов, - пути назад уже не было. И.О. потащили в коридор. По дороге он кусался, упирался ногами, плакал и кричал только одно: "Я здоров! Доктора не надо! Мне не нужен доктор! Я здоров!"

СОВСЕМ НЕБОЛЬШОЙ ЭПИЛОГ

То ли воспаленный мозг И.О. каким-то чудом воспроизвел картину, которая разыгралась в тот вечер в Мишаниной квартире, то ли Мишаня сумел тем же чудом ее осуществить, но в этот самый вечер несчастный стукач выскочил от Мишани с изуродованным носом! Мишаня, оказывается, на самом деле держал его взаперти и вдруг, предложив ему мировую, попросил скрепить ее дружеским поцелуем - подошел к Андрееву, обнял его... и с хрустом прокусил ему нос.

Отцу Сузи по дипломатическим каналам на следующий же день сообщили, что И.О. болен шизофренией, и он тут же отправил дочку за океан.

Кончилась эта история грустно, хотя Мишаня кое-чего все-таки добился: после полугодового "принудлечения" ему вернули драгоценную ксиву шизофреника. И.О. тоже отправили в дурдом в Троицкое, где начинал Мишаня, но И.О. там буйствовал и все чего-то хотел доказать. За два года его залечили, он невероятно растолстел и по-настоящему сошел с ума.

Вот, собственно, и все.

1968, 1973