Лучшая половина мафии

Глава 16

Константино Лучано вел машину, София сидела на переднем сиденье и смотрела на мужа. Она знала, что, как только они перевалят через гребень холма, впереди покажутся строения виллы «Ривера». Она также знала, что скоро Константино объявит сыновьям, что они «дома». Ее всегда немного раздражало, что Константино называл отцовскую виллу «домом», хотя они последние восемь лет жили в Риме, где у них была прекрасная собственная квартира. Однако она не высказывала своего раздражения вслух.

Константино остановил машину. Отсюда, с гребня холма, был виден полосатый тент шатров, уже возведенных к предстоящей свадьбе.

— Что-нибудь не так? — спросила София, чувствуя, что муж чем-то встревожен.

— Смотри, вон там, на крыше и возле ворот, какие-то люди. Может, это рабочие?

София посмотрела вниз, ладонью прикрыв глаза от солнца.

— Чтобы подготовиться к свадьбе, понадобится много рабочих, садовников, официантов и еще бог знает кого. Ты же знаешь, мама делает все по высшему разряду. А те, которые наверху, наверное, заканчивают натягивать шатры.

Грациелла Лучано уже ждала на веранде. Ее седые волосы были уложены в аккуратный узел на затылке, и выглядела она, как всегда, безупречно.

Охранники открыли тяжелые ворота из кованой решетки высотой в пятнадцать футов. Когда машина Константино въехала на подъездную аллею и двинулась к дому, Грациелла приветливо помахала рукой, одновременно успевая отдать распоряжение флористу, чтобы тот раздвинул цветочные композиции чуть дальше друг от друга, и напомнить ему, что к пяти часам все должно быть готово.

Машина остановилась, первыми из нее выскочили мальчики и бросились к бабушке. Лицо Грациеллы расплылось в улыбке, взгляд потеплел, она обняла внуков, и в голубых глазах блеснули слезы. Затем Грациелла взяла под руку сына и ласково улыбнулась невестке. София послала ей воздушный поцелуй и велела горничной позаботиться о подвенечном платье, которое, чтобы не испачкать в дороге, завернули в простыни.

София слышала голоса мальчиков, доносившиеся из спальни снизу. Она бы предпочла поселиться на одном этаже с детьми, но ей и в голову не могло прийти оспаривать решение Грациеллы. София принялась распаковывать чемоданы, которые были уже аккуратно составлены возле кровати.

Поставив первый чемодан на кровать, София громко щелкнула замками, досадуя на себя за то, что всякий раз, бывая здесь, вспоминает о Майкле. Чтобы оградить себя от неожиданностей, София попыталась хорошенько запомнить, в каких местах в доме стоят фотографии Майкла в серебряных рамках, и со временем ей это удалось. Теперь она уже не могла наткнуться на них случайно, и вид знакомого лица не мог привести ее в замешательство.

В спальню вошел Константино. Закрыв за собой дверь, он посмотрел на жену и улыбнулся. Слишком часто женственные изгибы ее фигуры бывали скрыты под безупречно скроенными и столь же безупречно сидящими костюмами, а сейчас она стояла босая, в одной шелковой комбинации. София двигалась плавно, как танцовщица. Глядя на нее в таком виде, Константино всегда возбуждался.

— Моя помощь не нужна?

— Нет, только последи, чтобы мальчики не слишком расшалились.

— С ними мама, она купила им нового робота.

— Она их балует. — София придирчиво осмотрела платье, которое собиралась надеть на свадьбу.

Константино приблизился к ней, но она попятилась бочком, посмеиваясь.

— Нет, дай мне распаковать чемоданы. Скоро вернется твой отец.

Константино все-таки привлек ее к себе и поцеловал в шею.

— Распусти волосы.

— Нет, дай мне закончить дела.

Константино выпустил жену и лег поперек кровати.

— Похоже, будет уйма гостей, и знаешь что? Они используют даже комнату Майкла.

София чуть не выронила из рук вешалку.

— Что ты сказал?

Константино заложил руки за голову и улыбнулся.

— Да, представь себе, жениху выделили комнату Майкла. Это будет первый раз за бог знает сколько лет, когда мы соберемся все вместе. Я жду не дождусь этой встречи, может, наконец удастся похоронить некоторых призраков.

— Ты имеешь в виду Майкла? — осведомилась София и тут же пожалела об этом.

— Майкла? Нет, я о нем не думал. Альфредо и его жена чувствуют себя обделенными, потому что, как им кажется, играют недостаточно большую роль в бизнесе. Свадьба наверняка сделает Терезу счастливее.

— А как насчет этой секс-бомбы, жены Фредерико?

Константино рассмеялся:

— По-моему, чем меньше о ней говорить, тем лучше. Никак не возьму в толк, чего ради он на ней женился.

— А где дон Роберто? — спросила София.

Константино поднялся с кровати.

— Мама сказала, что его задержали в городе какие-то дела. Он должен вернуться к п-пяти. — Константино засунул руки в карманы и нахмурился. — Я чувствую, что тут что-то происходит. Папа п-продает часть компаний, не могу понять, к-какой в этом смысл. Я безуспешно пытался с ним связаться.

София отметила, что муж стал заикаться, и внимательно посмотрела на него. Константино редко обсуждал с ней бизнес, но она чувствовала, что в последнее время он был чем-то встревожен.

— Что ж, теперь у тебя появится возможность с ним поговорить.

Константино кивнул и сменил тему.

— Как ты нашла маму?

— Она прекрасно выглядит. Тебе разве так не показалось?

Прежде чем он успел ответить, за окном послышался гудок автомобиля. София подошла к окну.

— Это Альфредо и Тереза. Они чуть не въехали на мамину клумбу.

— П-пожалуй, мне надо спуститься вниз, — сказал Константино и быстро вышел из комнаты. Вскоре София услышала, как он окликает брата по имени. Она еще некоторое время постояла у окна. Роза Лучано продолжала вынимать из багажника «Роллс-Ройса» свои вещи. София с удивлением отметила, что девушка заметно выросла и стала очень привлекательной. Роза унаследовала от Альфредо темные глаза и черные вьющиеся волосы, да и лицом она больше походила на отца, чем на мать. Тереза повернулась к Грациелле и хотела было заговорить, но та ее проигнорировала. Увидев, как невестка жестом, выдающим смущение, стала разглаживать помятую юбку и жакет, София невольно усмехнулась.

— Тетя София, тетя София… — В комнату вбежала Роза Лучано. — Можно мне посмотреть мое платье?

София поспешно отошла от окна.

— Подожди, пока его отгладят. Сможешь потерпеть еще немного? Я хочу, чтобы ты увидела его во всей красе. Знаешь, Роза, ты стала настоящей красавицей, дай-ка я рассмотрю тебя хорошенько.

Роза просияла, потом тряхнула головой.

— Может, вам лучше подождать, пока у меня разгладятся все морщинки? Вылет задержали, и нам пришлось несколько часов проторчать в аэропорту, потом мама и папа всю дорогу спорили, потому что папа настоял на том, чтобы сесть за руль, и с мамой чуть не случился сердечный приступ…

София поцеловала племянницу в губы.

— У такой молодой девушки, как ты, и к тому же невесты, никаких морщин нет и быть не может. Они появляются с возрастом, дорогая. Ты такая красавица…

Роза крепко обняла ее.

— Ах, тетя София, я так счастлива, так счастлива… Просто не знаю, что с собой поделать.

— Наверное, твоя мама тоже очень счастлива.

Роза криво улыбнулась:

— Вы это спрашиваете или утверждаете? Не думаю, что, когда моя мама выходила замуж, она устроила из этого столько суеты. Вы не поверите, она стала мне рассказывать, откуда берутся дети, начала подсовывать книжки по анатомии, проверять, регулярно ли у меня месячные. В конце концов я не выдержала и сказала: «Мама, я не рожать собираюсь, а выхожу замуж».

В этот момент — самый неподходящий — в комнату вошла Тереза. Она надула губы.

— Роза, разве тебе не следует распаковать вещи? Все, что нужно погладить, отнеси на кухню Аниде.

Сидевшая на кровати Роза вскочила и, подмигнув Софии, вприпрыжку выбежала из комнаты. Тереза вздохнула, провожая дочь взглядом. Затем она подошла к Софии, и женщины обнялись.

— Она такая неловкая, никогда не может спокойно выйти из комнаты. Надеюсь, ты сшила платье не с длинным шлейфом, а то Роза с ума сойдет.

София рассмеялась и заверила, что платье ей понравится.

— Можно мне на него взглянуть? — спросила Тереза.

— Мама решила, что все женщины проведут сегодняшний вечер вместе, пока мужчины будут в ресторане. Вот тогда все сразу и увидим подвенечное платье.

Тереза, близоруко сощурившись, оглядела комнату, замечая абсолютно все: одежду на вешалках, аккуратный ряд туфель. Она так и не поняла толком, кто из семьи был в курсе подоплеки ее собственного брака. Тереза была уверена, что теперь, когда ее дочь выйдет замуж, они наконец перестанут чувствовать себя бедными родственниками.

— Ну, я пойду, еще увидимся. Мы живем на верхнем этаже, по-моему, это довольно-таки неудобно, если учесть, что мне нужно будет помочь Розе одеться. Я рассчитывала, что нам выделят комнату прямо под вашей, большую гостевую спальню.

— Туда мама поселила мальчиков. Мы сможем за ними присматривать и услышим, если кто-то из них проснется ночью.

— Да, именно это она мне и сказала. Ладно, пойду распаковывать вещи, хотя мне на это не потребуется много времени. Как вижу, ты привезла с собой целую коллекцию нарядов. Если мой костюм недостаточно хорош, может, одолжишь мне что-нибудь поносить?

София по ошибке приняла ее слова за чистую монету.

— Ради бога, выбирай все, что тебе…

Тереза резко перебила ее:

— Спасибо, но я уверена, что мои собственные вещи вполне сгодятся.

С этими словами она вышла из комнаты.

Мойра Лучано обливалась слезами, Фредерико с трудом сдерживался, чтобы не взорваться. Всю дорогу от аэропорта они только и делали, что спорили, и все из-за одного-единственного незначительного промаха, который допустил Фредерико. На протяжении почти всего полета Мойра делилась с мужем сомнениями по поводу того, подходящую ли одежду она купила для торжества. Фредерико слушал, слушал и наконец предложил Мойре посоветоваться с Софией, поскольку та уж наверняка знает, что такое высший класс. Тем самым Фредерико как будто намекнул, что у Мойры нет вкуса, и она восприняла его слова как оскорбление. Разгоревшийся спор перекинулся на другую тему: Мойра стала кричать, что он вообще никогда бы на ней не женился, не окажись она беременна. Сколько бы Фредерико ни пытался убедить ее в обратном, Мойра, которая к этому времени уже истерически рыдала, не желала ничего слушать.

В конце концов Фредерико все-таки удалось ее успокоить, и остаток пути она занималась тем, что поправляла макияж и тренировалась говорить на сицилийском диалекте, который изучала последние два года. Понимать она научилась, но вот говорить… Впереди показались ворота виллы, и Мойра притихла.

Фредерико нервничал не меньше жены. Внезапно он сел прямо и его полное лицо расплылось в улыбке.

— Вот мы и дома, детка. Ты только посмотри на этот дом, весь в золоте. Помню, папа не раз говорил, что вилла напоминает ему маму. Когда она была молоденькой девушкой, у нее были волосы точно такого же цвета, чистое золото.

Мойра провела рукой по своим обесцвеченным кудряшкам, и у нее от волнения заурчало в животе.

Взгляд оленьих глаз Фредерико изменился, стал настороженным, в нем появилась тревога. На территории виллы толклось множество народу, люди были даже на крыше. Он попробовал сосчитать маленькие темные фигурки, но потом увидел мать и сбился со счета. При виде Грациеллы Фредерико снова почувствовал себя маленьким мальчиком, с нетерпением ждущим, когда откроются ворота. Он положил пухлую руку на ручку двери и открыл ее даже раньше, чем лимузин окончательно остановился.

— Мама, мама!

Грациелла, не стесняясь, всхлипнула от радости.

— Боже мой, я так счастлива! Все собрались: Константино, Альфредо…

— А где папа? Он в доме?

Словно не слыша вопроса, Грациелла повернулась к Мойре и протянула руки, приветствуя невестку:

— Добро пожаловать, дорогая.

Она не поцеловала Мойру, и, хотя явно была рада видеть невестку, в ее обращении сквозило легкое пренебрежение. Мойра покраснела от смущения. Неловко переминаясь с ноги на ногу, она еще раздумывала, не попытаться ли прямо сейчас произнести несколько слов на сицилийском диалекте, когда Грациелла, не дав ей такой возможности, повернулась и пошла в дом, потянув за собой Фредерико. В доме на него тут же с радостными воплями: «Дядя Фредерико приехал!» — набросились племянники.

Следующим прибыл жених, Эмилио Лучано. От волнения его лицо порозовело. Пока мужчины радостно приветствовали друг друга, хлопали по спине, поддразнивали и поздравляли Эмилио, Грациелла стояла среди них и, сияя от счастья, смотрела на своих мальчиков — сыновей и внуков. Шума и гама она, казалось, не замечала, и когда кто-то из «мальчиков» отпускал в ее адрес цветистый комплимент, она только хлопала в ладоши и застенчиво приподнимала плечи.

Бедняжка Мойра осталась стоять в холле. Она не знала, куда отнесли ее чемоданы, не имела понятия, какую комнату им предоставили и где она находится, и вдобавок все вокруг говорили так громко и быстро, что она не понимала ни слова.

— Фредди, какую комнату нам отвели?

— Мама, где мы будем спать? — крикнул Фредерико.

Грациелла всплеснула руками.

— Мойра, прости, совсем забыла. Пойдем, — сказала она по-английски.

Сделав Мойре знак идти вперед, Грациелла вышла в коридор и окликнула Аниду. Дожидаясь, пока служанка придет, чтобы показать гостье ее комнату, Грациелла попросила:

— Мойра, прошу тебя, ради меня называй Фредерико его настоящим именем, а не Фредди. Это имя мне не нравится.

Наконец Анида пришла, и они с Мойрой стали подниматься по лестнице. Грациелла проводила глазами невестку, с неодобрением рассматривая ее красные туфли на высоченных каблуках, слишком короткую и слишком узкую юбку, и подумала, что ей, видно, никогда не понять, почему сын взял в жены Мойру. Из всех девушек, на которых мог жениться, он почему-то предпочел выбрать именно эту и привел в дом такое странное эксцентричное создание.

Когда Грациелла осталась одна, из нее как будто выпустили воздух, ее плечи поникли. Женщина глубоко вздохнула: невероятное напряжение, ценой которого ей удавалось скрывать свои истинные чувства, совершенно обессилило ее. Роберто полагалось бы уже быть дома, он обещал вернуться не позже пяти, а часы показывают уже начало шестого. Семья собралась, флористы, декораторы и строители разошлись, а Роберто все нет и нет. Обычно он всегда звонил, если задерживался даже на пятнадцать минут, так почему же именно сегодня он не позвонил?

Никому из членов семьи, собравшихся в уютной гостиной, даже в голову не приходило, будто что-то может быть не так. Грациелла, не выдавая своих чувств, присоединилась к остальным и с улыбкой стала угощать всех печеньем и пирожными.

— Сегодня у нас большой семейный праздник: впервые вся семья собралась дома.

Как только она закончила говорить, в комнату вошла Мойра. Она переоделась. Свободных мест не было, и она присела на подлокотник кресла Фредерико. София щелкнула пальцами, без слов давая понять старшему сыну, что тому пора продемонстрировать хорошие манеры и уступить место тете Мойре.

— Нет, спасибо… grazie, — слегка заикаясь, пролепетала Мойра. Однако ее робкую попытку говорить по-итальянски поощрил один Фредерико. Он похлопал жену по коленке, оставив на юбке след от липкого пальца.

Константино первый заметил, что мать слишком часто поглядывает на большие золотые часы на каминной полке. С ее лица не сходила улыбка, но глаза выдавали тревогу.

— Тебя что-то беспокоит? — шепотом спросил он, целуя матери руку.

— Пора обедать, а твой папа запаздывает.

Фредерико, проглотив очередной кусок кекса, громко спросил:

— Мама, а по какому случаю вокруг дома болтается целая армия охранников?

Грациелла сделала вид, будто не слышала вопроса.

— Если кому-нибудь из вас нужно помыться и переодеться, тогда нам придется как-то договориться насчет горячей воды. София, может, ты сначала помоешь мальчиков?

Сыновья дона Лучано переглянулись. Теперь уже все чувствовали: что-то неладно. Константино кивнул жене, чтобы она увела мальчиков. Поставив на стол чашку с недопитым чаем, София окликнула сыновей и вместе с ними немедленно вышла из комнаты.

Альфредо выразительно посмотрел на Терезу. Та нахмурилась, ничего не понимая.

— Может, поможешь Розе распаковать оставшиеся чемоданы?

Тереза поставила чашку и сделала дочери знак идти за ней. Фредерико ткнул жену в бок. Мойра чуть не упала с подлокотника стула.

— Пойди переоденься.

— Но я только что переоделась! И потом, я еще не успела выпить чаю.

Фредерико метнул на нее такой взгляд, что она пулей вылетела из комнаты. Альфредо закрыл за ней дверь. Все это время Грациелла продолжала возиться с подносом, словно ничего не замечая.

— Скажи, мама, п-папа беспокоится из-за этого судебного процесса? — спросил Константино.

Грациелла молча кивнула и, извинившись, вышла из гостиной, оставив мужчин одних. Константино медленно подошел к огромному камину и остановился, прислонившись к каминной полке.

Альфредо недоуменно пожал плечами.

— Не пойму, в чем дело. Судя по тому, как мама себя вела, я решил, что она хочет с нами поговорить…

Фредерико бросил настороженный взгляд на Константино.

— Послушай, Эмилио, будь другом, окажи мне услугу. Я оставил свои сигары в спальне, может, принесешь?

Молодой человек подчинился, не задавая лишних вопросов. Он понимал, что братья просят его оставить их одних.

Фредерико встал и раздвинул занавески на окне. Он посмотрел на подъездную аллею: в конце ее, у ворот, несли дежурство два охранника.

— Что происходит? Думаете, нашего старика так беспокоит этот процесс? Вокруг виллы больше охранников, чем около Национального банка.

— Кого-нибудь из наших ребят взяли? — спросил Альфредо.

Фредерико фыркнул:

— Они посадили только шантрапу, «шестерок». Тюремные камеры под завязку забиты всякими бродягами. Хороший способ очистить Сицилию от мусора.

— Но Пол Каролла — не мелкая р-рыбешка, — заикаясь, возразил Константино.

Фредерико как-то странно посмотрел на него и отбросил показную беспечность:

— Думаешь, я сам не знаю? Говорят, этот ублюдок нанял кого-то, чтобы убить девятилетнего мальчишку, сына тюремного уборщика. Каролла приставал к парню, чтобы тот согласился служить ему почтальоном, а получив от ворот поворот, расправился с его мальчишкой. Эх, подвесить бы этого пидора за яйца!

По сравнению с Константино Фредерико казался неотесанным мужланом. Из-за своей полноты, рано появившейся лысины и грязной речи он выглядел старше братьев.

— Подходящее выбрали время для этой долбаной свадьбы, ничего не скажешь. Готов поспорить, добрая половина гостей не придет. По-вашему, кому-нибудь охота появляться здесь именно сейчас? Невеста часом не беременна, нет? — Альфредо вскочил с перекошенным от ярости лицом, но Фредерико, не дав ему и рта раскрыть, продолжил: — Расслабься, не бери в голову. Но ты и сам должен признать, что, если нет особой срочности, момент для свадьбы чертовски неподходящий. Мы собрались все вместе, под одной крышей, и, сдается мне, он нанял целую армию нас охранять. Видать, он волнуется. Я слышал, отец просто взбесился, когда пришили Ленни Каватайо, — ведь это значит, что обвинение в убийстве отпадает…

Альфредо, немного успокоившись, зажег сигарету.

— Кого собирались обвинить в убийстве? — спросил он. Альфредо подождал, но братья молчали, тогда он задал другой вопрос: — И кто такой этот Ленни… как бишь его? — В его голосе послышались нотки нетерпения.

Фредерико громко рыгнул и ответил:

— Ленни Каватайо работал на Кароллу, продавал наркотики.

Альфредо пожал плечами. Имя Кароллы ни о чем ему не говорило, он слышал его впервые. Только сейчас Фредерико понял, что, возможно, слухи о том, что отец фактически отстранил Альфредо от дел, были правдивыми. Он задался вопросом, не для того ли их отец затеял этот брак, чтобы передать контроль над нью-йоркскими делами молодому Эмилио? Фредерико так глубоко задумался, что не расслышал слов Константино. Он встрепенулся:

— Что? Что ты сказал?

Константино пнул ногой каминную решетку и засунул руки в карманы.

— Я спросил, кто-нибудь из вас в последнее время разговаривал с отцом? Я пытался с ним связаться — нужно было кое в чем разобраться. Он продал две компании, даже не обсудив этот вопрос со мной. Должно быть, это тоже как-то связано с делом Каватайо.

Альфредо не понимал, о чем идет речь, и это его раздражало. В конце концов он не выдержал и взорвался:

— Мать твою, кто такой этот Ленни? Объясните же наконец толком!

Фредерико не спеша достал из стоящей на столе коробки сигару и стал рыться в карманах, ища зажигалку.

— Что у тебя в голове вместо мозгов? Мраморные шарики? Ленни Каватайо — это тот подонок, что пичкал Майкла зельем, от которого он и умер. Я подобрал Ленни в Атлантик-Сити и привез на Сицилию.

Альфредо не верил своим ушам. Пока Фредерико раскуривал сигару, он с нетерпением ждал продолжения.

— Ленни десять лет скрывался в Канаде, но потом выполз наружу и попробовал шантажировать Кароллу. Каролла на это дерьмо не купился и попытался убрать Ленни. Меньше всего на свете ему нужно было, чтобы та история с убийством Майкла выплыла на свет божий, особенно сейчас. Ленни хотел заключить с нами сделку. Когда он оказался у нас, то старое дело могло обернуться против Кароллы, понимаешь? Каватайо пришел к тем самым людям, от которых Каролла изо всех сил пытался держать его подальше.

Альфредо все еще выглядел растерянным. Фредерико помолчал, давая брату время осмыслить информацию. Глупость брата уже начинала действовать ему на нервы.

— Ну что, уловил? Каролле должны были предъявить обвинение в убийстве Майкла. Ленни разговорился, он рассказал не только об убийстве, но и обо всем, что знал о темных делишках Кароллы. В Штатах федералы из управления по борьбе с наркотиками наступали Каролле на пятки, поэтому этот засранец сбежал на Сицилию и спрятался в горах. — Фредерико расхохотался, качая головой. — Да уж, неудачное он выбрал место!

— И почему же с него снимут обвинение в убийстве? За давностью лет или как?

Фредерико вздохнул, покачал головой и посмотрел на Альфредо как на безнадежно тупого.

— У вас что, там, в Нью-Йорке, газет совсем не читают? Ходят слухи, что ты проводишь слишком много времени на гоночном треке. Взялся бы ты за ум, что ли. Ленни Каватайо убрали четыре месяца назад, его труп с отрезанными яйцами нашли в номере паршивого отеля здесь, в Палермо. Считалось, что копы будут охранять его до суда, но они облажались, поэтому обвинение рассыпается к чертям собачьим. Можно не сомневаться, адвокаты Кароллы поднимут крик, что все улики против него — косвенные.

Альфредо уставился на толстый ковер на полу.

— Братья называется, надо было и мне рассказать.

— А может, это тебе не мешает оторвать свою задницу от стула и заняться делом?! — рявкнул Фредерико.

Константино поднял руку:

— Эй, ребята, перестаньте! Не хватало нам еще переругаться между собой. Альфредо, ты же знаешь, как папа действует, ему нравится х-хранить секреты.

В отличие от Константино Фредерико не стал смягчать острые углы и сказал напрямик:

— Ты показал себя слабаком, Альфредо. Говорят, твоя жена часто появляется в компании, даже контракты заключает. Папе это не понравилось.

— Но она же адвокат! Тереза разбирается в лицензиях на импорт лучше меня! — Альфредо вздохнул, понимая, что возразить ему особенно нечего. — Ладно, черт с ним со всем, мне никогда не хотелось жить в Нью-Йорке. Как вы думаете, папа прочит этого парнишку Эмилио на мое место?

Братья не ответили. Альфредо чуть не плакал от досады.

— Папа со мной не общается. Он был в Нью-Йорке и даже не захотел со мной встретиться, а теперь вот… Неважно, когда и в чем я ошибся, но я должен был участвовать в деле с Ленни. Надо было меня подключить.

Он замолчал и действительно начал всхлипывать. Фредерико попытался успокоить брата:

— Послушай, Альфредо, копы и так нарыли на Кароллу столько компромата, что ему не выкрутиться. Против него выдвинута целая куча обвинений, пусть его не обвинят в убийстве, но все равно он человек конченый. Может, и лучше, что не придется тревожить призрак Майкла. Если хочешь знать правду, я даже на это надеюсь, потому что он и так слишком долго висел у меня над душой.

Альфредо поднял голову и, вытирая лицо тыльной стороной ладони, удивленно посмотрел на брата.

Фредерико улыбнулся мальчишеской улыбкой.

Константино, рассмеявшись, налил виски в три стакана.

— Ладно, ребята, предлагаю тост, который никто чужой не поймет: выпьем за нас. Думаю, Фредерико прав: полиция схватила Пола Кароллу, убийца Майкла сидит за решеткой. Каролле конец, он никогда не выйдет на свободу.

Братья чокнулись.

— За Майкла, пусть покоится с миром и оставит нас в покое.

Они выпили, и Альфредо швырнул пустой стакан в камин. Стекло со звоном разбилось. За ним то же самое сделал Константино, потом Фредерико. Некоторое время братья стояли молча, виновато глядя на разбитые стаканы. Первым подал голос Константино:

— Ч-черт, мама с ума сойдет! Это был ее л-лучший хрусталь!

Охрана проводила Кароллу в маленькую комнатку для свиданий. Он сразу прошел к столу и положил ладони на пуленепробиваемую стеклянную перегородку, разделяющую заключенного и посетителя. По другую сторону перегородки Лука широко улыбнулся и положил ладонь на стекло со своей стороны. Каролла посмотрел на двух охранников, потом на сына и, прижимая губы к самому микрофону, хрипло зашептал:

— Я знаю, что ты сделал. Тебе нужно срочно убираться из Палермо. Я хочу, чтобы ты был подальше и от меня, и от этого города. Приказываю тебе, слышишь, Лука?

Лука небрежно держал трубку в руке. Одна его тонкая, почти невидимая светлая бровь чуть изогнулась, только это указывало, что он услышал отца. Когда Лука заговорил, его тихий шепот прозвучал как-то странно:

— Мне известно его имя, так что все будет в порядке.

Лука надел очки с зеркальными стеклами и помахал крошечным клочком бумаги.

Крысиные глазки Кароллы забегали. Он снова покосился на охранников, пытаясь понять, слушают ли они их разговор. Неужели Лука смог выяснить имя нового свидетеля? Вместо глаз сына он теперь видел только собственное отражение в зеркальных стеклах. Уродливое жирное лицо с двойным подбородком, к тому же искаженное отражением, даже самому Каролле показалось отвратительным.

Лука аккуратно разгладил клочок бумаги и приложил его к стеклу. На бумаге его тонким старомодным почерком было выведено имя свидетеля обвинения.

У Кароллы внутри все перевернулось, во рту появился горький привкус желчи, к горлу подступила тошнота, но он не мог оторвать глаз от узенькой полоски бумаги и снова и снова читал это имя: «Дон Роберто Лучано».

Водитель дона Роберто по радиотелефону сообщил охранникам на воротах, что через несколько минут они подъедут к вилле. По переносной рации сообщение было передано охране на крыше, и последний участок пути был тщательно осмотрен в полевые бинокли.

Вилла сияла огнями. Машина остановилась, но дон вышел не сразу, ожидая, пока откроют дверь. Его взгляд замечал все, не упускал ни единой мелочи. День выдался тяжелый, изнурительный, дон с десяти утра давал показания, вызывая в памяти болезненные воспоминания, бередя старые раны. Но сейчас он стоял совершенно прямо, на несколько дюймов возвышаясь над собственными телохранителями, и улыбался.

Потрепав слугу по щеке, он тихо поблагодарил его:

— Grazie.

Дон стал подниматься по белым ступеням, и в ту самую минуту, когда он ступил на веранду, дверь открылась. Каждая спальня большой виллы была занята членами его семьи. И среди них не было ни одного, кто бы инстинктивно не почувствовал его присутствия. Дон Роберто Лучано вернулся домой.

Глава 17

Семья дона Лучано собралась за обеденным столом. Его сыновья, невестки, внуки, внучка и племянник — все сидели и громко разговаривали между собой. Только стул с высокой спинкой, похожий на королевский трон, пустовал, дожидаясь Il Papa.

Грациелла первая увидела, что он входит в комнату. Ее стул, стоящий прямо напротив стула дона Роберто, в противоположном торце стола, находился ближе других к двойным дубовым дверям. Грациелла даже успела уловить смущенное выражение, промелькнувшее на лице мужа. Увидев всю семью в сборе, дон Роберто покраснел от удовольствия и немного растерялся, не зная, как их приветствовать.

Сыновья встали из-за стола, чтобы поздороваться с отцом за руку. Он поцеловал каждого, тепло улыбнулся невесткам и обратился к каждой по имени:

— София, Тереза, Мойра, добро пожаловать на виллу. — Дон Роберто посмотрел на Розу и улыбнулся ей особой улыбкой. — Добро пожаловать, Роза, наша прекрасная невеста, и ты, Эмилио. — Два внука смотрели на деда во все глаза, открыв рты. Подойдя сначала к одному, потом к другому, дон Роберто поцеловал каждого в лоб, обхватив детское личико своими большими ладонями. — И наконец, последние по порядку, но не по значимости, мои внуки. Милости просим, дорогие мои.

Грациелла подняла бокал и провозгласила тост:

— За папу.

Все выпили. Дон Роберто удивил всех родственников тем, что прослезился.

— Это от счастья, — пояснил он. — Я очень рад, что вы все собрались здесь. А теперь давайте есть, пока мамин обед не остыл.

Дон Роберто достал носовой платок и громко высморкался. Младший внук, используя вместо платка салфетку, последовал примеру деда, вызвав всеобщий смех.

За столом вино лилось рекой. Дон сумел сделать так, что каждый почувствовал себя желанным гостем, для каждого у него нашлись теплые слова, адресованные только ему. Грациелла принесла хлопушки, оставшиеся от Рождества, и все с громким смехом и радостными возгласами принялись их взрывать. Дон Роберто первым надел на голову ярко-розовый бумажный колпак. К тому времени, когда подали мороженое и сладости, ему успели прикрепить к носу черные пластиковые усики, а младший внук забрался на колени к деду. Старший устроился на подлокотнике его стула, обнимая деда за плечи.

Только Грациелла догадывалась, каким усталым должен быть ее муж после целого дня, проведенного с Эммануэлем. Кроме нее, никто из присутствующих не знал о намерениях дона, никто не мог даже предположить, что их мир вот-вот рассыплется на части.

На следующее утро вилла «Ривера» гудела от голосов, детского смеха и других звуков, которыми бывает наполнена жизнь большой семьи. Подарки жениху и невесте, по мере того как их доставляли, складывали в гостиной. Почти каждый подарок сопровождался подковой или свадебными колоколами, но лишь дон и его жена знали, что, перед тем как внести в дом, каждую посылку раскрывали, тщательно проверяли и снова заворачивали. Только дон Роберто и Грациелла знали, что делают все эти люди на крыше, в конюшнях, в саду и другие, которые сверяют имена каждого входящего или выходящего со списком персонала, нанятого для организации свадебных торжеств.

Прокурору Джулиано Эммануэлю пришлось принять не менее строгие меры предосторожности, чтобы чувствовать себя в безопасности в собственном доме. Предыдущий день выдался тяжелый, прокурор допоздна засиделся в своем домашнем кабинете, обрабатывая пленки с записью показаний Роберто Лучано, и за ночь Эммануэль не успел восстановить силы. Лишь в одиннадцатом часу он поехал на работу, где также бросались в глаза усиленные меры безопасности. Приехав, он далеко не сразу смог войти в свой кабинет: всяческие проверки занимали много времени, но Эммануэль, каким бы он ни был усталым и раздраженным, не мог пожаловаться на то, что охранники внимательно изучают его документы и сличают лицо с фотографией. Он сам настаивал на строжайших мерах безопасности.

Закрыв дверь кабинета, Эммануэль бросил портфель на рабочий стол. Не снимая пальто, плеснул себе в стакан неразбавленного шотландского виски и выпил, затем налил еще одну порцию, на этот раз разбавив виски содовой. Взяв стакан, он отнес и поставил его на рабочий стол, потом снял пальто и повесил на спинку стула.

Эммануэль знал, что если он чувствует себя как выжатый лимон, то дону Роберто должно быть еще хуже. Они с доном договорились, что за выходные Эммануэль занесет его записанные на магнитофон показания в компьютер. На протяжении последних недель они каждый день меняли место встречи, ухищрения, на которые приходилось идти, чтобы дон мог войти в очередное здание и выйти из него неузнанным, можно было бы назвать даже нелепыми, если бы дело не обстояло так серьезно. Все магнитофонные записи, прежде чем они попадут в суд, должны быть расшифрованы, и к тому времени Эммануэлю нужно подготовить список всех проблем, возникших в связи с предыдущими показаниями, и предполагаемых вопросов.

Эммануэль вынул из портфеля пленки, пододвинул магнитофон поближе и поставил пленку номер четыре, записанную в последний раз. Из-за слишком сильной громкости голос дона искажался, и Эммануэль прикрутил звук. Затем он открыл ноутбук и включил текстовый процессор.

Перед началом записи он набрал на клавиатуре текст:

Эммануэль работал до начала первого. Когда ему нужно было что-то уточнить или возникала какая-то неясность, он перематывал пленку назад и слушал нужный фрагмент снова, постоянно сверялся с записями предыдущих показаний, которые он уже обрабатывал раньше. Наконец он нажал клавишу «выполнить». Ничего не произошло. Нажал снова. Компьютер «завис», Эммануэль не мог не только выполнить задачу, но даже выйти из программы. Неожиданно на экране вспыхнула надпись: «Сбой энергоснабжения». Эммануэль молча в ярости смотрел на ненавистные слова, от всей души желая, чтобы произошло чудо и надпись исчезла. Дело в том, что вопреки всем инструкциям он не сделал резервную копию своих дисков и не сохранил изменения, которые вносил по ходу работы. Но чуда не произошло, и у него не оставалось иного выхода, кроме как выключить компьютер, чтобы устранить «зависание» и потерять все, что он сделал с начала рабочего дня.

Эммануэль потянулся к выключателю, кляня на чем свет стоит собственную глупость, когда зазвонил телефон. Он был так поглощен своими мыслями, что звонок заставил его вздрогнуть. Потянувшись к телефону, Эммануэль опрокинул стакан и, пытаясь не дать ему упасть на пол, выронил телефонную трубку. Она повисла на шнуре, ударяясь о боковую поверхность стола.

Из болтающейся трубки ему был слышен обеспокоенный голос жены, она спрашивала, что случилось. Крикнув жене, чтобы она не вешала трубку, Эммануэль потянул за провод. Но скрученный пружиной провод зацепился за угол стола. Снова выругавшись, Эммануэль провел пальцами по краю стола, чтобы снять провод. Внезапно он вздрогнул и отдернул руку, как будто его ударило током.

— Алло? Ты слушаешь? Алло? — кричала жена.

Эммануэль быстро схватил трубку.

— Я тебе позже перезвоню. Нет, ничего не случилось, просто я занят, перезвоню позже.

«Ничего не случилось? Господи Иисусе! Как бы не так!»

Эммануэль бросил трубку на рычаг и с бьющимся сердцем снова ощупал нижнюю поверхность столешницы. Он точно знал, что именно обнаружил на своем столе. Запаниковав, Эммануэль крикнул охраннику, стоявшему в коридоре, чтоб тот вошел внутрь. Потом подбежал к двери и распахнул ее.

Охранник оказался в дальнем конце коридора. Он шепотом переговаривался о чем-то с другим своим коллегой.

— Идите сюда! Да пошевеливайтесь же! — приказал Эммануэль.

Его кабинет прослушивался. Кто и как установил в нем «жучки», сейчас было не так уж важно, главный вопрос заключался в другом: когда это произошло? Как много пленок с записями показаний Лучано, его собственных телефонных разговоров было подслушано? Нервы Эммануэля были на пределе. Побелев от ярости, он уставился на компьютер. Может, кто-то его испортил или, хуже того, получил несанкционированный доступ к дискам?

Как это часто бывает, женщинам в последний момент понадобилось еще что-то купить, и они отправились по магазинам. Роза, не захотевшая пойти с ними, осталась в саду с Эмилио. Они выглядели совсем юными, пожалуй, даже слишком юными, чтобы вступать в брак.

Когда машина проезжала мимо них, жених и невеста помахали ей вслед. Оглянувшись на племянницу, София только сейчас заметила, что за ними в непосредственной близости следует другая машина. Но и тогда она не сразу поняла, в чем дело. Только когда лимузин, проехав по подъездной аллее, выехал за ворота и оставил позади стоящих у ворот охранников, женщины поняли, что их сопровождают, и удивились, что какая-то невинная поездка по магазинам требует столь тщательных мер безопасности. На все вопросы Грациелла отвечала только, что так пожелал дон Роберто и что лишняя пара рук не помешает, когда придется нести покупки.

— Охранник сидел у них на переднем сиденье рядом с водителем, а за ними ехала машина с еще двумя охранниками. Ладно, я понимаю, папа очень серьезно относится к предстоящему процессу, но, ребята, ведь охрана повсюду, можно подумать, это не вилла, а Форт-Нокс!

Константино пожал плечами. Он не высказал своих соображений вслух, однако не хуже Фредерико видел, какие принимаются предосторожности. Они не смогли продолжить обсуждение этой темы, потому что появился их отец. К немалому удивлению сыновей, дон Роберто был в ковровых шлепанцах.

— Альфредо откопал свой старый мотоцикл, и представляете, мотор заводится! Мотоциклом не пользовались лет десять, он местами поржавел, но Альфредо привел его в порядок. — Дон Роберто произнес это с таким изумлением, что Константино рассмеялся.

— Папа, разве ты забыл, что ему еще не было двенадцати, а он уже умел разобрать любой мотор и собрать его обратно!

— Ах да, запамятовал — старею…

Фредерико подтолкнул брата, чтобы тот спросил об охранниках. Константино уже собрался заговорить о том, что их волновало, как вдруг взревел мотоцикл — это Альфредо забавлялся со своей старой игрушкой. Все трое двинулись в дальний конец веранды. Внизу во дворе Альфредо остановился перед ними и поднял голову. Его лицо было перепачкано машинным маслом, руки измазаны в чем-то черном по самые локти.

— Хотите посмотреть, как эта штука ездит? Это же «Харлей», а они вечные. Папа, не желаешь прокатиться?

У Альфредо и в мыслях не было, что отец может согласиться, но он спросил так, как будто подзадоривает его, не особенно рассчитывая на ответ. Когда же дон Роберто вдруг согласился, он сразу заволновался, пошел на попятный и предложил отцу просто понаблюдать со стороны. Однако отец загорелся этой мыслью, и его уже невозможно было отговорить.

Дон Роберто неуклюже оседлал заднее сиденье мотоцикла.

— Что, думаешь, я слишком стар? Я когда-нибудь тебе рассказывал, как, бывало, мы с Майклом ездили в город на его «Ламбретте»?

Выражение лица Альфредо изменилось, он отвернулся и пробурчал:

— Я не Майкл, папа, и это не мотороллер. Так ты едешь или нет?

Дон обхватил сына руками за талию.

— Теперь обо мне позаботишься ты.

Старый «Харлей» носился по саду, делая круг за кругом. Дон Роберто сидел позади Альфредо, прижимаясь к его спине, и, радуясь как ребенок, смеялся от восторга. Когда они в третий раз проносились мимо веранды, он помахал сыновьям рукой и крикнул:

— Это просто здорово!

Вернувшись из города в половине пятого пополудни, женщины увидели такую картину: Фредерико и Константино сидели на веранде, а Альфредо с Карло, Нунцио и доном Роберто играли на лужайке в теннис. Грациелла заметила, что одна из ее цветочных композиций безнадежно испорчена, но промолчала.

Младший внук, Нунцио, первым увидел бабушку и побежал вниз по ступеням веранды.

— Бабушка, бабушка, дедушка катался на мотоцикле и упал!

Грациелла ахнула и всплеснула руками. Фредерико рассмеялся:

— Не волнуйся, мама, с ним ничего не случилось.

Дон Роберто позвал мальчиков обратно на лужайку и продемонстрировал подачу, посылая мячи по всему полю. Установилась настолько непринужденная, спокойная обстановка, что одного из охранников даже уговорили побыть в роли мальчика, подающего мячи. Дон Роберто окликнул жену:

— Знаешь, Грациелла, этот парень, оказывается, отличный механик. Он починил свой старый мотоцикл.

Дон обнял Альфредо.

— Я люблю тебя. Может, я иногда бывал с тобой слишком суров, но мы это исправим. Ты мой сын.

Альфредо не помнил, чтобы когда-нибудь был так счастлив, как в эту минуту. Братья, смотревшие на него с веранды, испытывали облегчение и радостное чувство семейного единения.

Константино спросил Фредерико, не имеет ли он отношения к этой перемене и не он ли поговорил с отцом об Альфредо. Фредерико отрицательно помотал головой. У него почти не было времени побыть с отцом наедине и уж тем более поговорить с ним о брате.

— Ты тоже заметил, что он изменился, правда? А как он часто повторяет, что стал стареть… Может, он собирается передать нам бразды правления? Я бы не сказал, что это преждевременно.

— Гм… может, именно об этом он собирается объявить сегодня вечером?

Фредерико кивнул:

— Да, возможно. А мы у него спросим насчет этой армии, которую он собрал на вилле. Готов поспорить, ее содержание обходится в целое состояние.

Грациелла повязала мужу галстук-бабочку и улыбнулась: дон Роберто выглядел безупречно.

— Ты собираешься рассказать им сегодня? — спросила она.

— Да, сегодня.

Грациелла поправила лацкан его смокинга, хотя он и без того безупречно сидел на стройной фигуре дона.

— Мне понравилось, как ты нынче держался с мальчиками, особенно с Альфредо. Он тебя очень любит, да и не только он, все сыновья. Наверное, это твое решение помогло тебе свободно выразить свою любовь к ним.

— Пришло время, чтобы душа Майкла обрела покой. Может, после того как наши сыновья узнают о моем решении, у них поубавится любви ко мне.

Лицо дона посуровело. «Неужели все его внимание к сыновьям и нежная забота — лишь способ подготовить почву для того, чтобы все, что он задумал сделать, прошло более гладко?» — подумала Грациелла. У нее пересохло в горле, она поспешно сморгнула неожиданно выступившие слезы.

— Майкл был их братом, они поймут. Я уверена, что наши сыновья поддержат твое решение.

— У них нет выбора. — Дон нежно дотронулся до щеки жены и взял ее за подбородок. — Не волнуйся, дорогая, и ничего не рассказывай женщинам — до поры до времени. Пусть их мужья, мои сыновья, сами им расскажут. Так будет лучше.

Грациелла позвала женщин, сказав, что мужчины уезжают. Те небрежно помахали им, смеясь и оживленно переговариваясь между собой. В каком-то смысле женщинам даже хотелось, чтобы мужья поскорее уехали и оставили их одних. Всеобщее возбуждение объяснялось тем, что София собиралась показать им свадебное платье невесты.

Сыновья Константино, уже выкупанные и переодетые в одинаковые пижамы, выбежали проводить отца. Константино велел им пообещать, что в его отсутствие они будут хорошими мальчиками. Глядя на их сияющие, улыбающиеся мордашки, он не сдержался и, перескакивая через две ступеньки, взбежал по лестнице, еще раз обнял каждого, прижимая к себе головки с влажными после мытья волосами, поцеловал и пожелал спокойной ночи. Константино покинул виллу последним.

София повела Розу наверх, чтобы примерить подвенечное платье. Тем временем Мойра и Тереза остались внизу, распаковывая подарки и выкладывая их для всеобщего обозрения в гостиной. Грациелла уложила обоих внуков в большую двуспальную кровать, заботливо подоткнула одеяло и подождала, пока мальчики произнесут вечернюю молитву. Вечер был теплый, и Грациелла оставила ставни приоткрытыми. Подойдя к окну, она с удивлением заметила, что охранники собираются у ворот. Грациелла посмотрела на часы: пятнадцать минут девятого, а их должны сменить только в десять. В это время послышался голос Розы, радостно сообщавшей, что она готова. Все поспешили в холл и стали ждать, когда невеста спустится по лестнице.

Роза медленно вышла на верхнюю площадку лестницы. Собравшиеся внизу женщины восхищенно ахнули. Платье было с длинными рукавами и глубоким декольте; тонкую талию невесты выгодно подчеркивала пышная, со множеством оборок, длинная юбка с кринолином, навевающая воспоминание об эпохе королевы Виктории. Спереди подол был чуть короче, а сзади переходил в небольшой шлейф. Кремовый атлас платья сверкал тысячами крошечных жемчужин, образующих мотивы из маргариток, перекликающиеся с маргаритками в венке, к которому прикреплялась вуаль. Платье идеально подходило смуглой темноволосой Розе, превращая ее в сказочную принцессу.

Переполненная счастьем Роза медленно спустилась по лестнице. При ходьбе юбка колыхалась, и со шлейфом, кажется, никаких проблем не возникло.

Девушка приложила ладони к раскрасневшимся щекам.

— Ах, мама, я так счастлива!

Эммануэль настоял на том, чтобы его жена и дочь с соблюдением строжайших мер безопасности были вывезены из Палермо этой же ночью. Семья была для него превыше всего, и его бросало в дрожь от мысли, что его близких могут похитить.

Его контора кишела полицейскими, пытавшимися выяснить, каким образом, несмотря на постоянную охрану, удалось установить в его кабинете подслушивающее устройство. Полиция тщательно изучала личные дела охранников, стоявших на дежурстве в последние несколько недель. Эммануэлю было приказано рассчитать всех нынешних охранников и поставить новых. Полиция проверила на предмет подслушивающих устройств кабинеты всех других прокуроров.

Эммануэль был вне себя от гнева. Он отстранил от должности начальника охраны. Тщательно охраняемая тайна — имя его главного свидетеля — раскрыта, и совершенно ясно, что этому свидетелю теперь угрожает смертельная опасность.

Когда он попытался отдавать приказы, полицейские начальники с застывшими лицами, похожими на каменные маски, явно не горели желанием их исполнять, а когда они все же что-то делали, то, на взгляд Эммануэля, они делали это невыносимо медленно. Никто не желал признавать себя виноватым, и все намекали, что с самого начала руководство всей операцией в целом никуда не годилось. Споры и критика продолжались до тех пор, пока Эммануэль не рявкнул, что, если с Роберто Лучано что-то случится, если хотя бы волос упадет с его головы, он возложит всю ответственность на полицию.

Эммануэль получил полный список людей, имевших отношение к охране Роберто Лучано, только после девяти часов. В основном это были надежные, не раз проверенные люди, но дополнительные охранники, нанятые доном, наверняка не были как следует проверены. Так как Эммануэль уже подчеркивал, что очень опасно обсуждать ситуацию с кем-либо, кроме самого дона, решение вопроса откладывалось. В конце концов Эммануэль принял на себя роль гонца, доставляющего дурные вести.

Он знал, что вся семья должна была собраться на вилле «Ривера». В какой-то степени эта мысль его успокаивала: он считал, что у себя на вилле, в окружении сыновей, дон будет в безопасности. Грациелла не сразу согласилась сказать Эммануэлю название ресторана, в который отправились мужчины, хотя она и знала, кто он такой. Эммануэль оказался в трудном положении: с одной стороны, ему нужно было убедить Грациеллу в серьезности положения, с другой — не запугать ее, к тому же он не знал, насколько синьора Лучано осведомлена о делах мужа. Стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, прокурор сказал только, что дело не терпит отлагательств и что ему крайне необходимо связаться с доном лично.

Наконец он услышал номер телефона ресторана «Сан-Лоренцо». Однако дозвониться не удалось, линия была постоянно занята. Эммануэль в досаде уже пожалел, что взял эту миссию на себя. Подумав, он решил, что самое безопасное — да, пожалуй, и единственное, что ему остается, — это поехать самому и поговорить с доном Лучано лично. К тому времени часы показывали четверть одиннадцатого.

Дон выбрал для ужина с сыновьями и племянником свой любимый ресторан по двум причинам. Во-первых, он являлся его фактическим владельцем и хорошо знал персонал. Во-вторых, на втором этаже ресторана имелся отдельный кабинет, безопасность которого очень легко обеспечить. Основной зал ресторана на ночь закрывался, так что после их прибытия двери должны быть заперты.

Дон Лучано приказал, чтобы в тот вечер их обслуживало ограниченное число людей. Телохранители должны были есть в нижнем зале, а водителям был отдан приказ ни на секунду не покидать машин и вернуться к ресторану в пятнадцать минут первого. Машины семейства Лучано хорошо известны, поэтому их нельзя было оставить на улице возле ресторана.

Мужчины вошли в отдельный кабинет только после того, как телохранители тщательно осмотрели каждый уголок. Когда они расселись вокруг резного дубового стола, на часах было девять.

Эммануэль доставил свою семью в безопасное место. Ему и самому предстоял еще долгий путь. Он направлялся в ресторан «Сан-Лоренцо».

Проехав примерно миль десять, он услышал громкий хлопок: лопнула задняя шина. Машину повело, Эммануэлю с большим трудом удалось затормозить на обочине. Нервы его были напряжены до предела, руки дрожали. Все еще сидя за рулем, он несколько раз повторил вслух: «Это всего лишь лопнула шина, лопнула шина». Но, пытаясь успокоить себя, он почти не сомневался, что в него стреляли.

Эммануэль тяжело дышал, в горле пересохло. С бешено бьющимся сердцем он открыл дверь… и вздохнул с облегчением: у него действительно лопнула шина.

Женщины оживленно обсуждали, кто в чем был одет на своей свадьбе. Грациелла не присоединилась к общей беседе. Она снова и снова прокручивала в голове разговор с Эммануэлем. Что случилось? Зачем ему срочно понадобился дон? Не придя ни к какому заключению, женщина попыталась думать о другом. Она устала, день был долгий, насыщенный, а завтрашний обещал быть еще более напряженным. К семи утра уже должны были прибыть сотрудники фирмы, обслуживающей свадьбы. Грациелла, которая очень серьезно относилась к любой мелочи, собиралась встретить их и проследить, чтобы все было сделано как следует.

Мойра подшучивала над Розой, заявляя, что самый полезный сон — до полуночи и невесте давно полагается лежать в постели. На лестнице пробили часы. Грациелла сверила свои часики и стала собирать со стола кофейные чашки и ставить их на поднос. София вызвалась убрать и предложила Грациелле сесть и расслабиться, но та отказалась от помощи. Придерживая перед свекровью дверь, София тихо заметила:

— Если не ошибаюсь, мама, вы собираетесь нагрянуть без предупреждения к своим внукам и проверить, чем они там без нас занимаются?

Грациелла рассмеялась и, выходя, бросила через плечо, что София прочла ее мысли.

В пятнадцать минут двенадцатого проезжавший мимо грузовик остановился, и водитель предложил Эммануэлю помощь. Вместе они сняли проколотое колесо и осмотрели при свете фонаря запасное. На вид оно казалось почти совсем спущенным.

Грациелла тихо открыла дверь в спальню, где поселили детей. Мальчики лежали на кровати лицом друг к другу, Карло покровительственно положил руку на плечо младшего брата. В большой двуспальной кровати они казались совсем крошечными, невинными младенцами, и при виде этой умиротворенной картины Грациелла не смогла сдержать улыбки.

Убедившись, что дети благополучно спят, Грациелла собиралась уже выйти, как вдруг услышала какой-то звук, словно с крыши упала черепица. Она на цыпочках подошла к окну и обнаружила, что щель между створками ставней чуть шире, чем она ее оставляла. Грациелла взглянула в окно. На лужайке было пусто. Она посмотрела вдаль, в сторону главных ворот. В темноте были видны маленькие светящиеся красные точки — огоньки сигарет охранников, стоящих у главных ворот. Охрана ждала возвращения дона. Грациелла тихо закрыла ставни, но в последний момент защелка громко звякнула, и женщина затаила дыхание, боясь, что разбудила мальчиков. Она повернулась к кровати.

Ни один из внуков даже не шелохнулся, они лежали в тех же самых позах, что и раньше. Теперь, когда глаза Грациеллы привыкли к сумраку, она разглядела на подушке между головами мальчиков темное пятно. Не понимая, что это, она подошла ближе и склонилась над мальчиками. Темная жидкость пропитала их подушки.

В гостиной Роза хихикала над шуточками Мойры, когда весь дом содрогнулся от страшного крика. Роза первая увидела потрясенное и перекошенное от страха лицо бабушки. Грациелла стояла на площадке второго этажа, в ее расширенных глазах застыло выражение ужаса.

Оттолкнув Розу, София бросилась вперед, и прежде чем девушка успела опомниться, она была уже на середине лестницы.

— Мама, что случилось?

Грациелла схватила Софию за руку, пытаясь ее остановить, и со слезами стала умолять ее не входить в комнату.

— Что случилось, мама? Что там? — спросила Тереза.

Не добившись ответа, она последовала за Софией, когда та издала страшный низкий стон, перешедший в пронзительный визг:

— Мои малютки!

Поднявшиеся наверх женщины увидели в открытую дверь душераздирающую картину: София упала поперек кровати, прижимая к себе безжизненные тела мальчиков. По подушкам расплылось большое красное пятно. Убив каждого мальчика выстрелом в висок, убийца развернул их на кровати лицом друг к другу, так что следы от пуль оказались не видны, и положил руку Нунцио поверх одеяла на плечо младшего брата.

Сейчас пулевые отверстия были заметны. София, испачканная кровью сыновей, рыдала над их бездыханными телами, трясла их, стараясь оживить, отталкивала Грациеллу, попытавшуюся ее поднять. Она никого к себе не подпускала и кричала, чтобы ее оставили в покое.

Эммануэль ждал, пока накачают запасное колесо. Механик автосервиса посмотрел на шкалу манометра, затем наклонился, чтобы пощупать шину. Удовлетворенный результатом, стал отсоединять насос. Эммануэль нервно расхаживал взад-вперед, то и дело посматривая на часы. Было около половины двенадцатого.

Водитель дона Роберто постучал в дверь ресторана. Дожидаясь, пока ему откроют, он слышал внутри музыку и пение — записанную на пленку арию из оперы Пуччини «Турандот» в исполнении Паваротти. Музыка играла очень громко, водитель отошел на несколько шагов и посмотрел на ярко освещенные окна второго этажа. Потом постучал снова. Тем временем подъехал второй водитель. Водитель дона Роберто чувствовал, что что-то не так, дверь давно должны были открыть — если не один из телохранителей, то хотя бы официант.

Дверь черного хода тоже оказалась запертой. В окнах кухни горел свет, внутри продолжал звучать голос Паваротти, вроде бы он стал даже громче, или двоим мужчинам, которые все больше волновались, это только показалось. Они стали бить в дверь парадного входа ногами — безрезультатно. Тогда они несколько раз выстрелили в замок и выбили его.

Дверь распахнулась. В пустом ресторане ничто, казалось, не давало повода для беспокойства. На покрытых свежими скатертями столах уже лежали столовые приборы, все было готово к утреннему открытию. Ни один стул не был даже сдвинут с места. Но в зале не было ни телохранителей, ни работников ресторана.

Мужчины остановились рядом, с пистолетами на изготовку. Водитель дона Роберто медленно двинулся к двери с табличкой «Кухня». Когда он пнул дверь ногой, та свободно закачалась на петлях туда и обратно.

Кухня напоминала корабль-призрак, покинутый командой. Кастрюли с соусами для спагетти были предусмотрительно сняты с еще включенной плиты. Грязная посуда, сложенная в глубокую старомодную раковину, ждала, когда ее вымоют. Мешки для мусора стояли заполненные до половины, как будто кто-то занимался приборкой, но отошел на минутку и сейчас вернется. Да только вернется ли? Казалось, вот-вот на кухню войдет шеф-повар, потрясая деревянной ложкой и подпевая Паваротти, чей голос все еще разносился по зданию. Водители не обменялись ни словом, однако с каждой секундой их паника нарастала. Дверь черного хода была заперта изнутри на засов.

Эммануэль бросил монетку в телефон-автомат. Наконец-то номер ресторана оказался не занят. Слушая длинные гудки в трубке, он нервно барабанил пальцами по стеклу телефонной будки.

В ресторане зазвонил телефон. В пустом зале этот звон, сливающийся с голосом оперного певца, показался каким-то зловещим. Но звонки прекратились раньше, чем один из водителей успел найти аппарат и снять трубку.

Они еще раз обошли пустой первый этаж и стали по одному подниматься на второй. Лестница была слишком узкой, чтобы два человека могли идти по ней рядом.

Эммануэль в сердцах стукнул кулаком по стене телефонной будки. Когда телефон ресторана не ответил, он еще раз попытался дозвониться до виллы «Ривера», но номер был постоянно занят. Чертыхнувшись с досады, Эммануэль бегом вернулся к машине, выехал из гаража и погнал машину к ресторану «Сан-Лоренцо».

Паваротти допел арию, загремели неистовые аплодисменты. Певец поблагодарил аудиторию: «Grazie, grazie». Запись кончилась как раз тогда, когда водители подошли к двери отдельного кабинета. За дверью было тихо.

Дверь оказалась запертой снаружи на старинный железный засов. Навалившись вместе, два водителя освободили защелку и отодвинули засов. Выждав немного, они переглянулись, согласно кивнули друг другу и приготовились ворваться внутрь.

С пистолетами на изготовку они одновременно ударили ногами в тяжелую дубовую дверь. Дверь со скрипом открылась, потом стала медленно закрываться. Водитель дона Роберто придержал ее плечом, в тишине было слышно его тяжелое дыхание. Он заглянул внутрь.

— Матерь божья!..

Комнату освещали свечи, стоявшие на столе в двух подсвечниках, и электрические светильники на стенах, льющие приглушенный свет. Красные занавеси на окнах гармонировали с темно-красным ковром на полу. Тяжелые старинные стулья с высокими спинками отбрасывали длинные тени на шероховатые белые стены и на людей, все еще сидящих на этих стульях.

Во главе стола восседал дон Роберто Лучано, сжимавший в руке поднятый стакан вина. Его тело, опирающееся на высокую спинку стула с подголовником, слегка осело на один бок. По правую руку от него сидел Константино, он держался совершенно прямо, откинувшись на спинку стула, голова его была повернута, как будто он разговаривал с отцом. Слева от дона упал на стол Альфредо, красное вино из его стакана разлилось по белой скатерти. Фредерико наклонился к Альфредо, его лицо исказила гримаса, которую можно было бы принять за улыбку.

Самый молодой из Лучано, Эмилио, по-видимому, встал из-за стола, перед тем как его настигла смерть. Он повалился впереди упал на колени. У его ног лежал разбитый стакан, который он, вероятно, поднимал, чтобы провозгласить тост. Одна рука Эмилио все еще сжимала край скатерти.

Водитель дона, человек, прослуживший ему пятнадцать лет, сам не понимал, как смог заставить себя подойти к каждому телу и проверить пульс. Он и так знал, что все мертвы, но долг требовал убедиться в этом. Покончив с тяжкой обязанностью, он не выдержал и разрыдался, закрыв лицо руками. Взрослый мужчина плакал от горя и бессилия и не мог остановиться. Дон Роберто был для него как отец. Глядя на его бездыханное тело, он молился, чтобы все происшедшее оказалось кошмарным сном и дон на самом деле был жив.

Марио Домино, адвокат дона Роберто и его друг на протяжении вот уже сорока лет, прибыл в ресторан одновременно с полицией. Атмосферу, царившую в ресторане, можно было бы охарактеризовать как ошеломленное молчание. Никто не мог до конца поверить в то, что произошло, и высказать свои чувства вслух. Эммануэль с пепельно-серым лицом сидел в машине, все еще сжимая пальцы на руле. Именно он сообщил о случившемся Марио Домино.

Домино подошел к его машине, Эммануэль повернулся. Он не мог произнести ни слова, пришлось сначала облизнуть пересохшие губы. Да и в том состоянии глубокого шока, в котором он пребывал, вряд ли он мог сказать что-то осмысленное. Эммануэль осознал истинные масштабы трагедии только тогда, когда Домино проводил его по узкой лестнице наверх и он увидел сцену преступления своими глазами.

Тела оставались в прежних позах: до прибытия полиции и судебно-медицинских экспертов на месте преступления нельзя было ничего трогать. Домино понурил голову, медленно опустился на колени и стал молча молиться. Впоследствии он вспомнил, что все остальные последовали его примеру. Каждый из них был по-своему знаком с человеком, чье неподвижное тело застыло во главе стола.

Даже мертвый, Лучано производил грозное впечатление. Его открытые глаза, казалось, сверкали гневом, как будто он знал, кто его убийца.

Подъезжая к вилле, Домино увидел вокруг нее множество полицейских машин, в доме светились все окна. Домино прибавил скорость, боясь, что кто-нибудь раньше его сообщил Грациелле трагическую новость.

Известие об убийстве внуков дона Роберто оказалось для Домино последней каплей, он больше не мог сдерживаться и разрыдался. Домино чувствовал, что должен выплакаться, дать выход своему горю, прежде чем он сможет предстать перед Грациеллой и рассказать ей о еще большем несчастье.

Напротив входа стояла «Скорая помощь» с открытыми дверцами. Из дома вынесли два маленьких тела, накрытых простынями, и погрузили в машину. Повсюду сновали полицейские в форме и в штатском.

Домино прошел в дом, по дороге никто его не окликнул, никто ни о чем не спросил. Он остановился в ярко освещенном холле. Все двери были распахнуты настежь, и, казалось, каждая комната была полна людей. Домино потерял ориентацию и беспомощно огляделся, пытаясь найти хоть одно знакомое лицо. Наконец он увидел, что по лестнице медленно спускается личный врач семьи Лучано. Лицо врача посерело. Увидев Домино, он приветствовал его печальным кивком.

— Зачем? Зачем кому-то понадобилось убивать детей? — тихо спросил он.

Домино взял врача за руку и отвел в сторону.

— Вам лучше остаться, синьор, боюсь, ваши услуги могут еще понадобиться. Где Грациелла?

— Марио, это ты? — послышался голос Грациеллы.

Домино обернулся и увидел ее на середине лестницы. Некоторое время он еще удерживал руку врача, потом отпустил ее и шагнул навстречу женщине.

— Мне нужно поговорить с тобой наедине.

Грациелла спустилась в холл. При ее появлении все мужчины замолчали. Домино чувствовал на себе их любопытные взгляды. Он протянул ей руку, Грациелла крепко пожала ее и улыбнулась такой печальной улыбкой, что у Домино защемило сердце.

— Спасибо, что пришел, ты должен быть с нами. Я хочу, чтобы до возвращения Роберто все ушли. Я несколько раз звонила в ресторан, но телефон не отвечает.

Разговаривая, они прошли в кабинет дона, и Грациелла закрыла дверь. Домино понял, что Грациелла еще ничего не знает, и растерялся, не зная, как начать.

— Они поехали все вместе пообедать, — продолжала тем временем Грациелла. — Дон хотел поговорить с ними наедине и сообщить о своем решении… О господи, Марио, мальчики убиты!

От потрясения глаза Грациеллы казались застывшими, прозрачными и как будто выцветшими.

— Грациелла, — еле слышно прошептал Домино, слова давались ему с большим трудом. — Это еще не все. Боже, дай мне силы… я не знаю, как тебе сказать.

Домино вцепился обеими руками в спинку стула и, закрыв глаза и не поднимая головы, сообщил Грациелле страшную новость. Он чувствовал себя беспомощным. Домино изо всех сил пытался держать в узде собственные чувства, чтобы быть в состоянии хоть как-то утешить Грациеллу, но в результате она сама нежно коснулась его руки. Ее рука казалась легкой, почти невесомой, как перышко.

Домино повернулся, собираясь обнять ее, но женщина попятилась. Она прерывисто вздохнула, потом в другой раз, в третий и погладила себя по груди, словно восстанавливая рукой ритм сердцебиения. Домино не находил для нее слов утешения, да и какие тут могли быть слова? Он абсолютно ничего не мог для нее сделать и просто стоял рядом, чувствуя себя жалким и ненужным.

Грациелла медленно обошла вокруг письменного стола дона и остановилась, глядя на ряд фотографий. К полному недоумению Домино, она села за стол, взяла ручку и с чуть ли не деловитым видом подвинула к себе лист бумаги. Затем она стала быстро что-то писать, исписала почти всю страницу, отложила ручку, спокойно перечитала все написанное и протянула лист Домино.

— Марио, не мог бы ты связаться со всеми людьми из этого списка? Нужно разобрать шатры.

— Грациелла…

— Нет, не перебивай меня, дослушай. Я хочу, чтобы из дома увезли цветы, сообщили гостям и обслуживающему персоналу, что свадьбы не будет. Пусть на виллу никто не приезжает. Скажи об этом охранникам, потом попроси всех уехать. Нам нужно побыть одним, понимаешь, одним.

Удивительная сила Грациеллы вызвала у Домино чувство сродни благоговению. За все время, что он был с ней, она ни разу не сорвалась.

Грациелла приняла решение, что всем женщинам нужно сообщить страшную новость по отдельности, и попросила врача сопровождать ее. Она начала с Розы. С девушкой случилась истерика, врач сделал ей укол успокоительного, и Грациелла посидела с ней, держа за руку, пока лекарство не начало действовать. Подвенечное платье все еще висело на дверце гардероба. Грациелла сама унесла его из комнаты, но Роза никак не отдавала вуаль, даже во сне крепко цепляясь за нее.

Тереза без конца повторяла имя мужа. Она все пыталась осмыслить происшедшее, но это оказалось выше ее сил. Тереза постоянно разглаживала на коленях юбку, кусала губы и шептала:

— Я не понимаю, не понимаю…

Как и при разговоре с Розой, врач стоял рядом. Когда он спросил, нужно ли ей что-нибудь, женщина замотала головой, глядя не на него, а на молчаливо стоящую рядом Грациеллу.

— Так свадьбы не будет? Не будет?

Ее умоляющий голос невозможно было слушать без боли. За толстыми стеклами очков глаза Терезы казались большими, как у фарфоровой куклы. Сначала они ничего не выражали, потом, по мере того как смысл слов свекрови доходил до сознания Терезы, их выражение стало медленно меняться. Грациелла ждала. Наконец притупившийся разум Терезы воспринял новость. Она сначала как будто задохнулась, потом задышала чаще, жадно ловя ртом воздух, быстро-быстро заморгала и заплакала.

Сверхчеловеческие усилия, которые Тереза прилагала, чтобы сохранить самообладание, глубоко тронули Грациеллу. Через некоторое время женщина тихо попросила оставить ее одну.

Мойры в ее комнате не оказалось. Насмерть перепуганная безжалостным убийством детей, она заперлась в ванной. Жуткая картина все еще стояла у нее перед глазами. Грациелле пришлось долго успокаивать ее и уговаривать открыть дверь. В конце концов минут через пятнадцать дверь приоткрылась. Все лицо Мойры было в потеках от размазанной туши, накладные ресницы отвалились. От долгих рыданий у нее покраснел кончик носа, что придавало ее лицу немного комичный вид. Однако, услышав о смерти Фредерико, она совсем обезумела и стала яростно требовать, чтобы ее отправили домой.

— Мы с Фредди сейчас же уезжаем из этого проклятого места, мы возвращаемся домой! — кричала она.

Грациелла попыталась ее успокоить, не повышая голоса, но это само по себе, казалось, привело Мойру в еще большую ярость. Она кричала все громче и громче, пока крик не перешел в бессвязные вопли. В конце концов Грациелле пришлось прибегнуть к последнему способу успокоить невестку — дать ей пощечину.

Она ударила Мойру раз, потом другой. Врач стоял рядом. Мойра плюнула свекрови в лицо, стала махать кулаками и драться ногами, визжала, кричала врачу, чтобы тот не позволял Грациелле ее трогать. Грациелла не обращала ни малейшего внимания на оскорбления в свой адрес: срывающиеся с перепачканных размазанной помадой губ слова ничего не значили.

— Никто не смеет бить меня, слышишь, ты, стерва? Сука долбаная! С меня хватит, я сматываюсь из этого дома!

Мойра принялась судорожно хватать из шкафа вещи и как попало швырять в чемодан. Казалось, ничто уже не может привести ее в чувство. Но в конце концов Мойра успокоилась сама. В очередной раз метнувшись к гардеробу, она увидела свое отражение в зеркале и замерла, уставившись на себя, будто не узнавая. Потом Мойра вдруг начала смеяться, показывая на себя пальцем в зеркало. Она все смеялась и смеялась, пока у нее не подогнулись колени и она не рухнула без сознания.

Врач перенес ее на кровать и проверил пульс. Повернувшись к Грациелле, он тихо сказал:

— Иногда природа помогает человеку справиться с невыносимым, но проследите, пожалуйста, чтобы, когда она очнется, при ней кто-то был.

— Обязательно будет, доктор, — откликнулась Грациелла. По ее тону врач понял, что она имеет в виду себя. Она бережно укрыла Мойру одеялом.

Когда они вышли из комнаты, врач предупредил, что ей нужно беречь себя и обязательно отдыхать. Грациелла в ответ только отмахнулась. Перегнувшись через перила лестницы, она окликнула Марио Домино и попросила его проводить врача до дверей. Затем она пересекла площадку, остановилась перед комнатой Софии и приоткрыла дверь.

София спала, лежа лицом вниз и раскинув руки, одна рука свисала с кровати на пол.

Спустившись в холл, врач попросил Марио Домино проследить за тем, чтобы Грациелла не довела себя до изнеможения. В это время сверху раздался голос Грациеллы. Оба мужчины как по команде обернулись.

— Доктор, вас не затруднит оставить транквилизаторы, боюсь, они еще могут понадобиться моим невесткам? Я за ними прослежу, не беспокойтесь. Спасибо, доктор, спасибо, что пришли, сегодня ваша помощь нам очень пригодилась. Марио… до свидания, спокойной ночи.

Глядя на удаляющиеся огни задних фар автомобиля врача, Марио стал медленно надевать пальто. Он чувствовал себя так, как будто Грациелла захлопнула дверь у него перед носом, но оставаться было уже незачем, он больше ничем не мог помочь. Грациелла хотела, чтобы он ушел, поэтому, проболтавшись без дела в пустом холле еще минут пятнадцать, Марио вышел за дверь. Однако уйти он не мог. Он сел на каменные ступени лестницы и, обхватив голову руками, заплакал.

Мойра проснулась, выпила теплого молока и сейчас спала спокойным сном. Роза так и спала с тех пор, как врач сделал ей укол. Тереза была даже рада этому: ее собственное горе было слишком велико, чтобы делить его с кем-то. Она хотела только одного: лежать в темноте в одиночестве и чтобы ее никто не трогал.

Грациелла проведала всех и уговорила Терезу выпить немного бренди. Софии она еще не рассказала новость, хотя видела полоску света под ее дверью и знала, что та проснулась. Чтобы поговорить с Софией, Грациелле нужно было собраться с духом. Женщина так сильно сжала кулаки, что ногти впились в ладони…

София не лежала в кровати, а сидела за туалетным столиком, сцепив руки на коленях. Ее длинные темные волосы были распущены и доходили почти до талии. Из-за транквилизаторов ее сознание было немного затуманено, глаза опухли и покраснели от слез. Губы ее беззвучно шевелились, как будто она разговаривала сама с собой или молилась. Когда Грациелла вошла в комнату и остановилась у нее за спиной, София не оглянулась. Она никак не отреагировала, даже когда Грациелла положила руки ей на плечи.

София продолжала сидеть, бессмысленно уставившись в зеркало. Ее темные глаза казались огромными для небольшого личика в форме сердечка. Грациелла взяла со столика расческу с серебряной ручкой и стала расчесывать длинные волосы невестки плавными ритмичными движениями. Иногда волосы потрескивали, электризуясь, и испускали искры. София закрыла глаза.

— Мама, скажите, что это кошмарный сон, что я скоро проснусь и все будет, как раньше.

Грациелла по-прежнему молча и медленно расчесывала ей волосы. Внезапно София резко повернулась и схватила ее за запястье.

— Куда все подевались? Почему их нет на вилле? Где Константино?

Ставни на окнах были закрыты, занавеси задернуты. Рабочие тихо приходили и уходили, пока не убрали все следы приготовлений к свадьбе. Подарки снова упаковали в коробки, открытки и поздравительные телеграммы, продолжавшие прибывать по почте, не попадали дальше ворот. Букеты и цветочные композиции для украшения столов были выброшены на мусорную кучу, и только опавшие лепестки летали по воздуху, подхваченные прохладным ночным ветром, чтобы днем съежиться и потемнеть под жарким солнцем.

Вилла «Ривера», словно закутанная в саван, отгородилась от мира, как будто только те, кто остался внутри, имели право на скорбь. У ворот толпились репортеры, они хватались за прутья решетки, пытались заглянуть внутрь, но ворота оставались закрытыми. Со стороны виллы репортеры были похожи на зверей в клетке.

Грациелла единолично взяла на себя тяжелую миссию официально опознать тела. В траурной одежде, с густой вуалью, прикрывающей лицо, она вышла из машины, опираясь на руку Марио Домино. Их сразу же окружила толпа журналистов и фотографов, засверкали вспышки фотоаппаратов. В дело вмешались карабинеры. Расталкивая журналистов, они стали расчищать дорогу Грациелле и Марио.

Войдя в здание морга, Грациелла сразу же отдернула руку и отошла от Марио, предпочитая идти одна. Полицейский, у которого поверх формы был накинут белый халат, повел их длинными мрачными коридорами. Грациелла молча пропустила Марио вперед и пошла следом. Наконец они вошли в холодную комнату, стены и пол которой были покрыты белым кафелем.

Работник морга был в тонких резиновых перчатках желтоватого цвета, отчего его руки выглядели как руки мертвеца. Он неторопливо откинул простыни с каждого тела по очереди, приподнимая их ровно настолько, чтобы Грациелла могла увидеть лица покойных. Она молча переходила от тела к телу, называя только имена. Женщина ни разу не попыталась прикоснуться к кому-то из покойных.

— Роберто Лучано… Константино Лучано… Альфредо Лучано… Фредерико Лучано… Эмилио Лучано… Карло Лучано… Нунцио Лучано…

Выйдя из морга, Грациелла снова оперлась на руку Домино. Он помог ей сесть в «Мерседес», но, когда он предложил проводить ее до виллы, Грациелла отказалась. Она села, держа спину очень прямо, и Домино захлопнул дверцу. Его снова охватило знакомое ощущение ненужности и беспомощности.

Боковое стекло «Мерседеса» медленно опустилось. Лица Грациеллы почти не было видно за плотной вуалью.

— Сначала я должна похоронить своих мертвых, — сказала она. — Я хочу, чтобы все на Сицилии знали, что произошло, и потребовали правосудия. Ты организуешь мне встречу с Джулиано Эммануэлем? Скажи ему, что у обвинения появился новый свидетель, ты меня понимаешь? Спасибо, Марио, спасибо тебе…

Грациелла подняла руку в черной перчатке, подавая водителю знак ехать. Прежде чем Домино успел сказать хоть слово, окно закрылось, «Мерседес» отъехал от тротуара, и он остался один.

Глава 18

Тела шеф-повара и одного из официантов были обнаружены в ближайшие часы после того, как стало известно об убийстве членов семьи Лучано. Эксперты заключили: повара и официанта застрелили из пистолета «хеклер-и-кох» П7М8. Судя по всему, они стали жертвами профессионального убийцы или убийц. Трупы телохранителей дона Роберто удалось найти только через неделю в добрых двадцати ярдах от ресторана — карабинеров привел к ним запах разложения. Еще один человек, находившийся в тот вечер в ресторане, второй официант, исчез бесследно.

Экспертиза показала, что причиной смерти мужчин семьи Лучано стал стрихнин. Следы яда были обнаружены в каждом поданном им блюде, даже в вине. Следствие продолжалось. Пока удалось установить, что в убийстве замешаны три или четыре человека. Были отлиты гипсовые слепки отпечатков подошв, обнаруженных на влажной земле вокруг колодца, дактилоскописты приступили к кропотливой работе по анализу многих сотен отпечатков пальцев, найденных в ресторане, однако спустя неделю после происшествия у полиции все еще не было ни одного подозреваемого.

Сразу по окончании вскрытия полиция передала тела в бюро похоронных процессий. Марио Домино принес два чемодана с одеждой, в которую должны были обрядить покойных. Его сопровождала только Грациелла. Грациелла тщательно осмотрела каждое тело, за ней на почтительном расстоянии следовали специалисты по бальзамированию. Остановившись над телами внуков, женщина спросила, можно ли будет скрыть отверстия от пуль. Ее заверили, что пластик, которым пользуются при бальзамировании, позволит полностью спрятать раны. Грациелла совершенно ошеломила работников похоронного бюро тем, что осталась с ними. На протяжении всей процедуры бальзамирования она тихо сидела в комнате, наблюдая, как тела обмывают и заполняют бальзамирующим раствором. На их памяти еще никому не хватало духу наблюдать весь процесс, но Грациелла осталась тверда в своем решении.

Последним обрабатывали тело дона Роберто. Грациелла не дрогнула даже тогда, когда похоронщики трудились над его лицом и вставляли специальные скобы между челюстью и носом, чтобы рот был плотно закрыт.

Когда все было закончено, она встала и, переходя от одного тела к другому, осмотрела лица сыновей. Грациелла задержалась над телами внуков, глядя на их ангельские личики, потом повернулась и подозвала к себе одного из работников.

— Не многовато ли румян? Нино всегда отличался бледностью, может, стоит его слегка припудрить?

Похоронщик выполнил ее указание. Оценив результат, Грациелла одобрительно кивнула. Затем она остановилась у тела мужа.

— Спасибо, что позволили мне побыть с моей семьей. У меня были причины сюда прийти — мой старший сын трагически погиб, и, когда его привезли домой, у меня было чувство, будто я хороню чужого человека, не могу передать словами, что я испытала. Я хочу, чтобы мои невестки увидели своих любимых такими, какими они их помнят и любят, — бедняжки и так достаточно настрадались. Еще раз благодарю вас, синьоры.

До похорон мертвые лежали в гробах, словно в полированных деревянных кроватях, выстланных атласом. Они выглядели как живые, и вдовы никогда не узнали, какую роль в этом сыграла Грациелла. Женщины вместе предавались скорби на вилле.

Люди стали собираться к шести часам утра, к началу первой мессы. Из окрестных деревень, с гор шли мужчины, женщины, дети. Они прибывали на поездах, приплывали на лодках, приезжали на автобусах, в запряженных лошадьми повозках, чтобы попрощаться с Il Papa, отдать последнюю дань уважения возлюбленному дону. На площадь перед собором медленно стекались сотни людей.

Карабинеры сняли охрану с виллы, но в знак уважения к памяти дона во главе похоронной процессии следовал кортеж из шестнадцати мотоциклистов. Многие полицейские, которые в этот день были не на дежурстве, пришли по собственному почину и присоединились к многолюдной молчаливой толпе, выстроившейся вдоль дороги на всем протяжении от виллы «Ривера» до площади перед собором. Все главы семейств Сицилии, отбросив личную вражду, приехали оплакать смерть человека, пользовавшегося всеобщей любовью и уважением.

Кроме хора кафедрального собора, в исполнении заупокойной мессы участвовали струнный квартет, арфистка и четыре ведущих певца из оперы Ла Скала. Воздух собора стал густым от запаха тысяч белых лилий и дрожал от пламени сотен зажженных свечей. Вдовам отвели первую скамью. На всех подушечках, обтянутых пурпурным бархатом, монахини из местного монастыря вышили золотом букву «L».

Кавалькада мотоциклистов выстроилась снаружи у ворот виллы к десяти пятнадцати. Ворота широко распахнулись, и мотоциклистам подали знак двигаться.

Сельский паренек с фермы вывел вперед черного жеребца с черным плюмажем на голове, покрытого пурпурной попоной, который должен был идти впереди процессии. Жеребец нервно встряхивал головой. Держа вожжи из широких черных лент, паренек достал из кармана губную гармошку. Как только он начал играть, жеребец успокоился, и процессия медленно двинулась в путь.

На улицу выехал первый катафалк, который тянули шестеро мужчин в черных траурных одеждах, и по толпе прошел ропот. Катафалку было больше ста лет, его украшала резьба в старых сицилийских традициях. Буквы высотой в восемнадцать дюймов, выложенные из белых роз, образовывали слово Il Papa. Среди белых цветов, сплошь усыпавших гроб, выделялась одна красная роза. Пышные драпировки из черного шелка были подхвачены по углам белыми розами.

За гробом дона Роберто следовал катафалк с гробом его старшего сына, Константино. Этот гроб также покрывал толстый ковер из белых цветов, и опять среди них пламенела одна красная роза. Третьим был катафалк с гробом Альфредо, дальше — Фредерико, за ним — Эмилио. Все гробы были густо усыпаны белыми цветами, среди которых выделялся один красный.

На небольшом расстоянии за процессией шагали двадцать деревенских детей в возрасте от шести до восьми лет в белых конфирмационных одеждах. Детишки шли впереди двух маленьких гробиков, усыпанных белыми цветами. Дети несли розы, на девочках были венки из белых цветов, от которых спускались белые вуали. Одна девчушка во главе маленькой процессии заплакала. Видно, обстановка подействовала на нее слишком сильно, и звук ее тоненького жалобного плача делал зрелище детских гробов совсем невыносимым.

Под плачущие звуки губной гармошки процессия неторопливо двигалась по тихим улицам. Именно эта поразительная тишина на запруженных людьми улицах врезалась в память всем, кто присутствовал на похоронах Лучано. Надолго запомнят они и вдов Лучано. Ко всеобщему удивлению, женщины шли пешком. Впереди шла Грациелла, за ней, отставая на четыре шага, София и Мойра, еще в четырех шагах за ними — Тереза и Роза. Все пять женщин были в черных платьях и черных вуалях, все шагали, высоко подняв головы. Руки каждой, затянутые в черные перчатки, были молитвенно сложены. Женщины казались едиными в своей скорби, хотя шли по отдельности и смотрели не друг на друга, а прямо перед собой. Даже когда Грациелла повела их за собой в собор, ни одна не повернула головы.

Высокий чистый мальчишеский голос из церковного хора запел «Аве Мария». Женщины заняли места, преклонили колени в молитве, и голос зазвенел под сводами церкви.

Гробы вносили по одному и ставили на специальные возвышения перед алтарем. Когда внесли последние — два детских гробика — и поставили их в ряд с остальными, осознание масштаба трагедии, постигшей семью Лучано, поразило прихожан. Многие стали всхлипывать. Во время службы, когда прихожане двинулись принимать причастие, какая-то старая женщина, вся в черном, прошла мимо детских гробов и положила на гроб дона маленькое потертое распятие. Она громко рыдала, и никто не пытался ее остановить. Казалось, она плачет за всех собравшихся. Все стремились показать свое потрясение потерей возлюбленного дона, его сыновей и невинных внуков.

Небольшой участок земли вокруг семейной усыпальницы Лучано покрывал густой ковер цветов, венки и отдельные цветы висели на перилах железной ограды, окружающей захоронения, лежали на земле вдоль всей аллеи, ведущей от ворот к белым колоннам входа в усыпальницу. Плотная толпа стояла неподвижно. Мужчины в темных костюмах, сцепив руки, оттеснили толпу, чтобы дать женщинам без помех в последний раз попрощаться с близкими.

Когда женщины входили в усыпальницу, сверкнула фотовспышка. Грациелла, которая шла последней, оглянулась. Густая вуаль скрывала выражение ее лица, она молча указала на репортера, щелкнувшего фотоаппаратом. Тут же один из охранников без каких-либо видимых признаков принуждения получил от проштрафившегося репортера рулон засвеченной пленки. За женщинами закрылись двери, и они оказались в полумраке склепа.

Гробы были уже поставлены на постоянные места, но ниши на полках еще не были зацементированы. Трепещущий свет единственного факела отражался в их гладко отполированной деревянной поверхности.

Женщины помолились вместе, потом Грациелла тихо сказала, что пора уходить. Роза ухватилась за руку бабушки, Тереза открыла половинку двустворчатой двери, но Мойра отчего-то растерялась. Она повернулась к Софии.

София застыла, не в состоянии пошевельнуться. Смотреть на гробы мужа и детей у нее не было сил, и она сосредоточилась на фотографии Майкла Лучано. Снимок был сделан двадцать пять лет назад, но здесь, в закрытом склепе, защищенный стеклом, он сохранился как новый, казалось, его поставили только вчера. Ангельское лицо Майкла и его нежная улыбка пробудили притупившиеся было чувства Софии. Она сцепила руки, сдерживая рвущийся из груди крик. Ей хотелось крикнуть только одно слово: «Нет!»

Грациелла выпустила руку внучки и довольно резко приказала женщинам выходить. София упала на колени, но Грациелла схватила ее за руку.

— Вставай, София, вставай.

Ее пальцы впились в кожу Софии как клещи, надавив на нервный узел в локте, и София дернулась всем телом, как будто от удара током, но Грациелла не разжала руки. Остальные женщины ждали у приоткрытой двери. Грациелла взяла у Терезы носовой платок, приподняла вуаль Софии и вытерла ей слезы.

— Дайте мне выйти первой.

Удовлетворенная тем, что София пришла в себя, Грациелла чуть ли не вытолкала ее вперед других женщин. Вдовы вышли из усыпальницы, чтобы снова предстать перед толпой.

Шоу — а эти похороны были именно шоу — на этом не окончилось. Вдовам предстояло вытерпеть еще одну муку — теперь им полагалось поприветствовать и поблагодарить множество гостей, прибывших на виллу выразить свое сочувствие. Все еще не поредевшая толпа получила возможность увидеть демонстрацию богатства и власти: обратно к вилле длинной чередой потянулись «Роллс-Ройсы», «Мерседесы», «Мазератти» и «Феррари».

В зале, где до этого стояли гробы, поставили ряд стульев позолоченного дерева с обивкой из красного бархата. Почти пять часов женщины, все еще в вуалях, сидели на них и принимали соболезнования от гостей. Когда эта последняя часть церемонии наконец завершилась, вилла опустела, словно вымерла, — ни голосов, ни звуков.

Лука решил отправиться в путь по вечерней прохладе. Этот подъем в гору он знал как свои пять пальцев. С собой он взял небольшой чемоданчик со сменой белья и туалетными принадлежностями и длинный узкий кожаный футляр. Его ботинки стоптались и посерели от пыли, голова под соломенной шляпой сильно потела, капли пота стекали по волосам на рубашку (пиджак Лука снял и перекинул через плечо). Он поднимался все выше и выше, временами лишь ненадолго останавливаясь полюбоваться чудесным видом. Лука дошел до маленькой церкви Божьей Матери и, проходя мимо нее, склонил голову. Двигаясь дальше узкими мощенными булыжником дорогами, он наконец достиг неровной каменистой тропинки, которая была ему прекрасно знакома. Отсюда было уже недалеко до монастыря, может быть, всего мили две.

Лука явился без предупреждения, но он знал, что его не прогонят. Тяжелое железное кольцо и старая потрепанная веревка колокола сохранились точно такими же, какими Лука их помнил. Дернув за веревку, он услышал, как во внутреннем дворе зазвенел колокол. Лука знал, что немного погодя кто-нибудь подойдет к двери и откроет вырезанный в ней маленький глазок.

Отец Анджело страдал от артрита и с трудом передвигался, но, когда ему сказали, что у ворот стоит Лука Каролла, он так торопился увидеть мальчика, что даже забыл взять каркас, на который опирался при ходьбе.

Лука принял верное решение. Отец Анджело, прослезившийся от радости, тепло обнял его. Старик был так явно рад его видеть, что Лука сам чуть не прослезился. На помощь отцу Анджело поспешил брат Гвидо — монах, которого Лука не знал. Он наклонился, чтобы взять багаж Луки, и был поражен, когда чемоданчик резко вырвали у него из рук. Лука терпеть не мог, когда кто-то прикасался к его вещам, однако поспешил извиниться и пояснил, что чемодан очень легкий и он без труда донесет его сам. Что же касается узкого длинного футляра, то его Лука ни на секунду не выпускал из рук.

Брат Гвидо взял за руку отца Анджело, и все трое двинулись через внутренний двор. Отец Анджело шел медленно, волоча ноги. Когда они вошли в прохладный коридор, старик остановился и похлопал Луку по руке.

— Мы поселим тебя в твоей старой комнате, помнишь ее?

— Да, отец, помню.

— Ты слышал, что сиротский приют закрыли? Я тебе об этом не писал?

— Да, отец, писали. Ничего, если я поживу у вас денька два, о’кей? — спросил Лука по-английски.

— Ну и ну, Лука, да ты стал настоящим американцем.

Сандалии отца Анджело со знакомым звуком шаркали по каменным плитам пола. Старик, тяжело опирающийся на руку брата Гвидо, казался совсем слабым и хрупким. Он похудел еще сильнее, кожа как будто болталась на костях, редкие, похожие на пух волосы, торчавшие жиденькими пучками на почти лысой голове, стали совсем белыми. Лука неожиданно испытал такое острое желание обнять старика, что, боясь выдать свои чувства, поспешил отступить подальше в тень.

Отец Анджело окликнул двух монахов, показавшихся на противоположной стороне внутреннего двора.

— Идите сюда, Лука приехал, Лу-ка! — Он повернулся к Луке. — Ты, конечно, помнишь брата Томаса?

Брат Томас изменился почти до неузнаваемости. Его некогда полное тело иссохло, густые вьющиеся волосы, когда-то черные, совершенно поседели, лицо избороздили глубокие морщины. Брат Томас улыбнулся, помахал Луке и двинулся к ним вместе с другим монахом, который выглядел еще более древним. Лука повнимательнее всмотрелся в его лицо. Неужели это брат Луи? Не может быть… Два старика подошли ближе, и Лука понял, что второй — действительно брат Луи, хотя старик его не узнал. Его маленькие выцветшие глаза оставались пустыми.

Брат Томас наморщил нос и кивнул:

— Лука? Ну-ну, Лука, добро пожаловать. Смотрю, ты вырос красавчиком и стал таким щеголем! Ты выглядишь как богач и похож на настоящего американца.

Он наклонился к самому уху брата Луи и закричал:

— Это Лука, Лу-ка, помнишь? — Брат Луи втянул щеки и улыбнулся, показывая розовые десны. Брат Томас прокричал еще раз: — Это Лука! — Потом повернулся к Луке и пожал плечами: — Не слышит, старик совсем оглох, как-никак ему уже за девяносто. Рад тебя видеть, милости просим. — Два старика, шаркая ногами, побрели прочь.

От знакомых запахов на Луку нахлынули воспоминания. Брат Гвидо открыл дверь в маленькую, похожую на монашескую келью комнату и подтолкнул Луку внутрь. Из мебели в комнате были только железная кровать, на которой лежали скатанный матрас и подушка, небольшой комод и гардероб. Отец Анджело остановился и прислонился к дверному косяку. Брат Гвидо тем временем достал из ящика комода аккуратно свернутые, отглаженные белые простыни и наволочку и положил их на кровать. Затем взял большой фарфоровый кувшин и пошел наполнить его водой.

Лука поставил чемоданчик на пол и положил на комод кожаный футляр. Когда он повернулся к отцу Анджело, старик тепло, с любовью улыбнулся ему. У Луки задрожали губы, на глазах выступили слезы, он шагнул к старику и обнял его. Осторожно прижимая отца Анджело к себе, Лука ощутил, каким он стал худым и хрупким. Старик же, в свою очередь, почувствовал, каким сильным и крепким стал этот мальчик, которого он всегда любил.

— Ах, сын мой, как я рад тебя видеть. Спасибо тебе, порадовал старика. А я уж, грешным делом, думал, что больше не увижу тебя перед смертью. Благодарю бога, что ты приехал.

Возвратился брат Гвидо с кувшином воды, и отец Анджело с улыбкой обратился к нему:

— Спасибо, Гвидо. Если ты проводишь меня обратно в мою келью, я оставлю этого мальчика с миром. Лука, если захочешь переодеться, в шкафу есть роба и сандалии. Месса через час. Надеюсь за ужином услышать от тебя все новости.

Лука кивнул, тихо поблагодарил старика и закрыл дверь. Дождавшись, пока шаги смолкнут в конце коридора и настанет тишина, Лука закрыл глаза и вздохнул. Он вернулся домой.

Лука быстро разделся донага, налил в таз холодной воды и принялся тереть себя деревянной щеткой для ногтей. Щетина была жесткой, колючей. Стремясь полностью очиститься, он без мыла скреб себя до тех пор, пока кожа не покраснела. Наконец он закончил мыться, надел через голову робу, повязал веревочный пояс и сунул ноги в сандалии.

Положив мягкий кожаный чемодан на кровать, Лука стал распаковывать вещи, что-то повесил на плечики, что-то аккуратно сложил в ящик комода. Он достал две тонкие хлопковые тенниски и точно такие же брюки, как те, в которых он пришел. Отполировал тряпкой ботинки и аккуратно поставил на нижнюю полку гардероба. Раскладывая вещи, он все время тихонько разговаривал сам с собой, комментируя каждое действие. Бритвенные принадлежности в футляре из такой же кожи, как чемодан, положил на комод рядом с длинным футляром. Складывая их, Лука не удержался и легонько, почти поглаживая, прикоснулся к этому футляру, затем взял его с комода, подошел к кровати и спрятал под матрас.

Продолжая разговаривать сам с собой, Лука рассмеялся. В это время зазвонили колокола, приглашая к мессе. Он недолго раздумывал, не присоединиться ли к братьям, но потом решил, что может оправдать свое отсутствие тем, что устал с дороги и заснул. Однако о сне он думал сейчас в самую последнюю очередь. Вместо того чтобы лечь в кровать, Лука осторожно вылез в окно и направился к своей старой овощной делянке.

Он прошел мимо рядов высохшего и увядшего латука, заметил заросшую сорняками землянику и густые плети бобов, спутавшиеся без подпорок. Лука задержался и посмотрел вдаль. Справа и слева поля протянулись далеко-далеко, а горизонт казался ближе и как будто обрывал их. Лука поднялся на вершину холма и остановился там. Казалось, он повис между небом и землей, а впереди, насколько хватало глаз, раскинулось темное, тускло мерцающее море.

Лука понимал, что он натворил. Стоя здесь, на холме, он осознал, что его ничем не отмыть, зло затаилось внутри его. Он поднял руки над головой, протягивая их к небу, однако это ужасное открытие больно давило на его сердце, и он всхлипнул.

— Я согрешил, прости меня, я согрешил. Пречистая Дева Мария, Матерь Божья, прости меня…

Отец Анджело увидел Луку в окно. В комнату вошел брат Томас, как всегда громогласно жалуясь на что-то, но отец Анджело сделал ему знак замолчать и подозвал к окну. Силуэт Луки с облаком светлых волос вокруг головы напоминал фигурку святого с нимбом.

— Лука, — тихо, как молитву, выдохнул отец Анджело.

Два старых монаха медленно побрели в церковь. В те минуты, когда они преклонили свои старые колени в молитве, Лука тоже молился. Он решил наложить на себя епитимью. Он не уйдет из монастыря и даже не даст себе отдохнуть, пока не приведет в порядок запущенный огород.

Вечером после похорон вдовы должны были обедать с Грациеллой. Когда они поодиночке входили в гостиную, Грациелла уже сидела на стуле дона Роберто. Женщины заметили, что она надела на палец его кольцо. Никто из них не был голоден, и еда, которую поставила перед ними Адина, осталась нетронутой. Глаза старой горничной, служившей в доме Лучано еще с тех времен, когда она была девчонкой, покраснели от слез. Она двигалась бесшумно и почти незаметно, подавая блюда и убирая со стола.

В комнате повисла атмосфера какого-то неясного ожидания. Наконец Грациелла приступила к делу. Чтобы разговор был понятен Мойре, она заговорила по-английски, тщательно подбирая слова и иногда запинаясь.

— Марио Домино подготовит завещание к оглашению. Это займет некоторое время, поэтому я считаю, что вам пока лучше разъехаться по домам. Здесь больше делать нечего. Как только станет известно, когда будет оглашено завещание, я с вами свяжусь. Прошу вас проявить терпение и пообещать, что вы вернетесь по моему первому зову.

Грациелла замолчала. Теперь стало заметно, что она очень нервничает. Хотя на ее лице не было видно слез, она вынула носовой платок, обшитый траурной каймой, и промокнула глаза.

Родственницы молча смотрели на нее, пытаясь осмыслить все, что она только что сказала. Немного погодя Грациелла продолжила:

— Есть еще кое-что, о чем я пока не говорила, но что вам следует знать. Дон Роберто начал давать показания как свидетель обвинения. — Она посмотрела на невесток и внучку, ожидая их реакции, однако ее не последовало. Женщины как будто не слышали. Грациелла добавила: — Папа верил, что поступает правильно, и считал, что все мы под надежной защитой.

Неожиданно Тереза вскочила с места, дрожа от ярости:

— Под защитой! Господи Иисусе, какая защита?! Наверное, он сошел с ума! Это он виноват в том, что случилось!

— Думаешь, я не волновалась за вас каждый день, каждый час, каждую минуту? Если хочешь обвинить его, тогда обвиняй и меня. Я знала о его решении и одобряла его.

На напряженном лице Терезы губы сжались в тонкую злую линию.

— Вы знали и при этом пригласили нас на виллу? Это вы собрали нас тут, можно сказать, приняли с распростертыми объятиями. Мы видели всех этих охранников… Господи, когда мы поехали по магазинам, София даже спросила у вас, зачем нас провожает какая-то машина… а вы что ответили? «Так пожелал папа!» Надо было сразу сказать нам правду! Неужели вы думаете, что София оставила бы своих малюток на вилле, если бы знала, как обстоят дела? Мы все были в опасности, и вы даже не потрудились сказать нам…

Роза так порывисто вскочила, что стул упал на пол.

— Так вот для чего была нужна моя свадьба? Чтобы собрать всех нас вместе? Ради этого меня решили выдать замуж? Вы все это подстроили, вы подстроили мою свадьбу!

София грохнула кулаком по столу.

— Прекратите немедленно!

Мойра не понимала. Она несколько раз переспросила, о чем идет речь, потом крикнула громче:

— Что вы говорите, что?!

— Мама знала, что папа решил выступить свидетелем обвинения на суде! — так же громко ответила Тереза.

— Я не понимаю, — жалобно, чуть не плача, повторила Мойра.

— А ты подключи свои мозги, — грубо бросила Тереза. — Папа давал показания. Он знал, что это опасно, и не только для него, для всех нас, вот почему на вилле было столько охранников. Он нас просто использовал, всех использовал, хуже того… — Ее голос сорвался, и она ткнула пальцем в Грациеллу: — Она использовала мою бедную Розу.

— Я не пытаюсь оправдываться. Да, папа воспользовался свадьбой, чтобы объявить о своем решении, поскольку думал, что, если с ним что-то случится, мы будем все вместе. Майкла убил Пол Каролла…

Грациеллу перебила София. Ее пальцы вертели ножку бокала, но грудной голос прозвучал спокойно:

— Мама, Майкл умер больше двадцати лет назад. И вы хотите сказать, что папа подверг опасности всю семью из-за Майкла? Выходит, это из-за Майкла я лишилась мужа и детей?

Ножка бокала разломилась пополам, и вода разлилась по скатерти. Все смотрели на Грациеллу, ожидая ответа. Приглушенное всхлипывание Розы только усиливало всеобщее напряжение.

— Папа поступил так, как считал нужным. Кто мы такие, чтобы теперь заявлять, что ему не следовало…

— Нет уж, я скажу! — завизжала Мойра. От злости ее лицо покраснело. — Мне плевать, что там хотят или не хотят говорить остальные, а я молчать не собираюсь! Моего мужа убили!

Грациелла посмотрела на Мойру с нескрываемым презрением.

— Я тоже потеряла мужа, сыновей, внуков, — резко ответила она. — Я просила вас не копить в сердцах обиду на дона Роберто, а молиться о справедливости, но вижу, что вы не испытываете к нему ничего, кроме ненависти. Не его нужно ненавидеть, а тех людей, кто совершил эти убийства. Вы все носите имя Лучано, все пользовались теми преимуществами, которые дает положение членов семьи Лучано.

Ударив ладонью по столу, Тереза перебила Грациеллу и в ярости набросилась на нее:

— Моей Розе не дали возможности стать женой, и виноват в этом только дон, он один! Вы и без меня это знаете!

Грациелла отвесила ей такую пощечину, что голова Терезы дернулась.

— Я хочу, чтобы вы все покинули виллу. Можете вернуться, когда будут оглашать завещание, но не раньше.

С этими словами Грациелла встала и вышла из комнаты. Женщины проводили ее взглядами. Были слышны ее медленно удаляющиеся шаги по мраморному полу коридора.

Потрясенная Тереза потерла щеку, как будто еще не веря, что Грациелла ее ударила. Ни к кому конкретно не обращаясь, она озадаченно проговорила:

— Дон сделал это ради Майкла? Наши мужья погибли ради Майкла, которого никто из нас даже не видел? Черт возьми, да я плюю на него, на его память и на эту чертову справедливость, потому что, если бы не Майкл Лучано, наши мужчины были бы сейчас живы! Я с удовольствием уберусь из этого дома, и пусть она остается со своей справедливостью!

София аккуратно свернула носовой платок. У нее не осталось сил спорить, она чувствовала странную пустоту внутри.

— С вашего разрешения я бы пошла спать.

— А тебе разве нечего сказать? — выпалила Тереза. — Ты не думаешь, что нам следовало бы обсудить все это? Я имею в виду то, что она велела нам уехать. Ты уезжаешь?

— Что тут можно сказать, Тереза? Никакие слова не вернут мне мужа и сыновей. Что касается справедливости и этого Кароллы, то мне все равно. Мои сыновья, мои малютки мертвы.

Не желая никого будить, София не стала зажигать света. В темноте сам дом казался погруженным в траур, лестница и ставни издавали какие-то странные скрипы и шорохи. София осторожно приоткрыла дверь в гостиную, проскользнула внутрь, подошла к бару и налила себе щедрую порцию виски, чуть ли не полный стакан. Таблетки, которые она приняла раньше, уже начали действовать, и София чувствовала некоторое отупение. Когда она повернулась, чтобы возвращаться к себе, ее рука случайно задела край бахромы покрывала, которым было закрыто пианино. София вздрогнула, ощущение было такое, как будто ее кожи коснулись пальцы призрака. Она глотнула виски, замечая, что рука сильно дрожит, и тут ее взгляд снова наткнулся на улыбающееся лицо Майкла. Его фотография всегда стояла впереди других. Лицо Майкла притягивало взгляд, и София переставала видеть все остальное. Фотография ее улыбающихся детей, восседающих на игрушечных лошадках, расплывалась перед глазами.

— Я тебя проклинаю, будь проклят тот день, когда я тебя встретила! — прошептала София. Звук собственного голоса испугал ее, и она сделала еще один большой глоток виски, мечтая укрыться от реальности в пьяном забытьи. Но внутренний голос призывал ее быть осторожной.

В комнату тихо вошла Грациелла, закутанная в шерстяную шаль, ее длинные волосы были заплетены в косу. Она молча подошла к Софии и забрала из ее холодной руки стакан.

— Если ты приняла снотворное, тебе нельзя пить, это опасно.

— Хотите сказать, что я могу заснуть и больше не проснуться? Тогда отдайте мне стакан.

— Пошли, я провожу тебя в спальню.

Вспомнив железную хватку ее пальцев, которую ей пришлось испытать на себе в усыпальнице, София невольно попятилась, но Грациелла продолжала надвигаться на нее.

— Отойдите от меня, оставьте меня в покое!

— Очень хорошо, если ты именно этого хочешь.

— Я хочу уехать отсюда.

Так же бесшумно, как вошла, Грациелла повернулась, чтобы уйти. София бросила ей вслед:

— Почему вы меня не предупредили? Вы же с самого начала все знали.

— Знала что?

— Знали, что представляет собой эта семья. Не потому ли вы такая сильная, даже не плачете? Я угадала?

Грациелла остановилась и обернулась к невестке. Даже в полумраке было видно, как сверкнули ее глаза.

— А ты разве ничего не знала? Полно, не строй из себя дурочку, это тебе не к лицу. Да, я, как и ты, знала, чем занимается мой муж, только смирилась по своим соображениям. А ты, София, что заставляло мириться тебя? Зачем ты вернулась в этот дом? Из-за моего сына, из-за Константино, или тебя привлекало что-то другое?

— Я любила Константино, и вы это знаете. Он был хорошим мужем и отцом, но…

— Но он был Лучано.

София закрыла уши руками. Ей хотелось кричать, громко проклинать это имя. Она подошла к окну и слегка приоткрыла ставни, чтобы впустить в комнату прохладный ночной воздух.

— Я пыталась ничего не видеть и не знать. Дон от меня все скрывал, поэтому мне было бы нетрудно сделать вид, будто все, что происходит за стенами этого дома, меня не касается. А пока я занималась самообманом, Майкл погиб. Как знать, может, если бы я лучше понимала мир, в котором живет мой муж, Майкл остался бы жив. Когда я поняла, что существует некая сторона его жизни, которая мне неизвестна, я решила, что мой долг — ее узнать. Я заставила Марио Домино рассказать мне все, что он знает, и постоянно держать меня в курсе дел. Если бы об этом стало известно, Марио поплатился бы жизнью, но дон так никогда и не узнал. Он знал почти все обо всех вас. Помнишь, как он наводил справки о твоем прошлом, когда ты хотела выйти за Константино?

У Софии перехватило дыхание, так что она на несколько мгновений лишилась дара речи. Она вдруг испугалась Грациеллы: неужели эта женщина все знает, возможно ли такое?

Грациелла негромко продолжала:

— Роберто всегда говорил, что ты его любимица. Ты должна его простить, София, не вини его. Ты не такая, как остальные, по сравнению с тобой они — ничтожества, пустое место.

— А как насчет Розы, мама? Она тоже «пустое место»? Ее свадьба была подстроена или Эмилио вправду ее любил?

Глаза Грациеллы стали похожими на две льдинки.

— О Розе я позабочусь.

В эту минуту София ненавидела Грациеллу. Ее спокойствие и сила словно высасывали из Софии остатки энергии.

— Утром я возвращаюсь в Рим, — сказала она.

— Делай, как для тебя лучше. Мне жаль, что вы восприняли все именно так, плохо, что мы разобщены, вместе мы были бы гораздо сильнее.

— Ради чего нам быть вместе, мама? Ничего не осталось.

Грациелла подняла руки, собираясь ее обнять, однако София отстранилась, не желая, чтобы до нее дотрагивались, и поспешно вышла из комнаты.

Оставшись одна, Грациелла по-хозяйски окинула взглядом элегантную гостиную. Ее глаза привыкли к темноте, и она заметила, что одна из подушек лежит не на месте. Грациелла привычным жестом поправила подушку и подошла к собранию семейных фотографий. Фотография Майкла выбивалась из общего ряда. Поставив ее на место, Грациелла еще раз посмотрела на снимки своих сыновей, внуков и мужа и лишенным эмоций голосом тихо, но отчетливо сказала:

— Теперь это мое дело.

Глава 19

Вдовы разъехались по домам, и Грациелла осталась на вилле одна. Все комнаты стояли закрытые, не проветривались, ставни не открывались. Всю свою взрослую жизнь Грациелла посвятила заботам о семье, теперь же могла думать только о том, чтобы покончить с Полом Кароллой.

Марио Домино пытался отговорить Грациеллу идти на судебные слушания. Он пробовал сослаться на то, что невозможно получить место в зрительном зале, но в ответ Грациелла довольно резко заметила, что, если он не может, она устроит это сама.

— Охранникам в суде платят гроши. Сколько бы это ни стоило, позаботься о том, чтобы они каждый день оставляли для меня место.

Когда Грациелла увидела Пола Кароллу в первый раз, ее потрясла его наглая, высокомерная манера держаться. Пораженная, она не могла отвести от него глаз. Почувствовав на себе ее пристальный взгляд, Каролла подозвал охранника и указал на женщину, видимо, спрашивая, кто она такая. Грациелла подняла вуаль. Показывая, что узнал ее, Каролла медленно кивнул, в этом движении сквозила плохо скрытая насмешка. Затем он отвернулся и стал смотреть в другую сторону, словно Грациелла значила для него не больше, чем любой другой зритель в зале.

В миг, когда их взгляды встретились, Грациелла отшатнулась, как будто получила удар в сердце. Ощущение было настолько острым, что она крепко сжала в кулаке серебряное распятие, и оно переломилось.

Эммануэль под разными предлогами все откладывал встречу с Грациеллой. В конце концов она сама пришла к нему в офис. Ее спокойствие произвело сильное впечатление на прокурора. Эммануэль заверил Грациеллу, что Каролла не останется безнаказанным. Он по-прежнему хотел бы обвинить Кароллу в убийстве Майкла Лучано, но, учитывая огромное количество выдвинутых против него обвинений в торговле наркотиками, вымогательстве, шантаже и мошенничестве — в общей сложности по шестидесяти шести пунктам, — он не сомневался, что Каролла никогда не выйдет на свободу.

Грациелла внимательно выслушала Эммануэля и тихо спросила, существуют ли доказательства того, что именно Каролла отдал приказ об убийстве членов ее семьи. Эммануэль ответил не сразу. Тщательно подбирая слова, он объяснил, что Каролла находился в тюрьме, и если убийства и совершены по его приказу, то никаких доказательств тому нет. Эммануэль также добавил: как только просочился слух, что дон Роберто намерен выступить свидетелем обвинения, многие насторожились, ведь то, что он мог рассказать, ставило под угрозу немало семей.

— Значит, показания моего мужа изобличают кого-то еще?

Эммануэль зачем-то снял колпачок с авторучки, потом надел его обратно.

— Он решил изложить мне только те факты, которые непосредственно касаются убийства вашего сына. Я бы сказал, что он больше изобличал себя, нежели кого-то еще.

— А вы можете использовать на суде показания, который мой муж успел дать?

Эммануэль повертел в руках авторучку.

— В отсутствие самого дона его показания могут быть оценены лишь как косвенные улики. Это относится и к заявлениям, сделанным Ленни Каватайо. Как я уже объяснял вашему мужу, все доказательства, содержавшиеся в показаниях Каватайо, защита объявила слухами. Дон Роберто это знал, именно поэтому, и только поэтому, он решил предложить себя в качестве свидетеля обвинения.

Грациелла наклонилась вперед, опираясь затянутыми в черные перчатки руками на край стола.

— Первым делом я бы хотела получить записи показаний моего мужа. Это возможно?

Эммануэль кивнул, он уже обработал их и занес в компьютер, так что это не представляло сложности. Однако следующая фраза Грациеллы застала его врасплох. Сложив руки на коленях, она спокойно сказала:

— Я хочу предложить себя вместо моего покойного мужа. Я готова выступить на суде свидетелем обвинения.

Она замолчала и всмотрелась в лицо Эммануэля, пытаясь понять его реакцию, но увидела только, что руки, нервно вертевшие авторучку, замерли.

— Расследование в самом разгаре. Чтобы обсудить все вопросы с вами, мне придется попросить у суда отсрочку хотя бы на неделю. Мы не можем позволить себе затягивать дело, заключенные находятся в тюрьме уже почти десять месяцев…

— Для вас убийство всей моей семьи — не более чем мелочь, затягивающая процесс? Как вы думаете, на сколько затянула судебное слушание смерть моих внуков? На день? На час?

— Прошу вас, синьора, я не хочу вас обидеть, но в момент трагедии Пол Каролла находился в тюрьме Унигаро.

— Я знаю, что убийство моего старшего сына организовал Пол Каролла. Я знаю, что уничтожение моей семьи выгодно ему, только ему.

— Соучастие Пола Кароллы в убийстве вашего сына было доказано?

На лице Грациеллы появилось беспомощное выражение, и все же она не сдавалась.

— Нет, но был свидетель убийства.

— Вы знаете имя этого свидетеля?

На глазах Грациеллы выступили слезы. В конце концов она понурила голову и тихо прошептала:

— Нет, синьор, не знаю.

В церкви было прохладно и почти безлюдно. Перебирая в руках четки, София просидела на скамье без малого два часа. Ее лицо закрывала кружевная вуаль.

Встав на колени, София попыталась молиться, однако сосредоточиться на молитве не удавалось, она не могла ничего делать, кроме как слушать. Время от времени приближался и снова удалялся звук шагов, слышались негромкие голоса, иногда до нее доносился шепот из исповедальни. София уже дважды вставала и направлялась к исповедальне, но оба раза останавливалась и снова опускалась на колени.

Она попросила горничную убрать детские игрушки и вместе с детской одеждой забрать себе. Одежду Константино уже унесли из дома.

Единственным местом, куда ходила София, была церковь. Испытывая потребность исповедаться и открыть кому-то душу, она приходила сюда уже три дня, но не находила в себе сил зайти в исповедальню.

Три свечи, поставленные за мужа и сыновей, замигали, догорая, и София бесшумно сходила за тремя новыми.

Исповедальня освободилась. София подошла чуть ближе, потом еще немного, затем, как будто боясь снова передумать и отрезая себе путь к отступлению, она резко отдернула занавеску и вошла внутрь.

Оказавшись в маленькой темной кабинке, София заставила себя заговорить, но голос прозвучал так тихо, что священник не расслышал и попросил говорить громче. Запинаясь, София пробормотала, что хотела бы исповедаться. В голосе священника, звучавшем из-за зарешеченного окошка, чувствовалась доброта, и София стала понемногу успокаиваться. Сначала они вместе помолились, затем стало тихо. Дожидаясь, пока женщина заговорит, священник поскреб пятно от мясной подливки, оставшееся на рясе. Ему было слышно, как женщина вздыхает, но она все молчала.

— Я согрешила, святой отец.

Тихий хрипловатый голос был едва слышен, и священник придвинулся поближе к окошку исповедальни.

— Говори, дочь моя, сними тяжесть с души. Не спеши, торопиться некуда, я здесь для того, чтобы выслушать и утешить тебя.

— У меня был ребенок, сын… я оставила его младенцем в сиротском приюте. Я собиралась… я хотела за ним вернуться, но сначала мне нужно было поговорить с его отцом и все ему объяснить…

— Ты рассказала отцу ребенка о мальчике, о его сыне?

— Нет, святой отец, я не смогла. Отец моего ребенка… он умер, и я не успела рассказать ему о сыне. Я никому не рассказала.

— Значит, отец твоего ребенка умер. И что же ты сделала дальше?

— Неужели вы не понимаете, что я сделала? — От волнения София невольно повысила голос.

Тонкая белая рука с ногтями, покрытыми красным лаком, взялась за прутья решетки.

— Мне так хотелось стать членом семьи… мне хотелось иметь все, что есть у них, стать одной из… — Как София ни была взволнованна, ей хватило самообладания сдержаться, и она не произнесла вслух имени Лучано.

— Ты хочешь найти своего сына?

София отодвинулась от окошка. Она ощущала слабый запах пыли и затхлости, исходящий от рясы священника, а он чувствовал запах ее дорогих духов.

— Да, — на выдохе прошептала она, — именно этого я и хочу.

— Тогда так тебе и следует поступить. Этот ребенок вызывает у тебя глубокое чувство вины, угрызения совести. Так разыщи своего ребенка, встреться с ним, попроси у него прощения. Господь даст тебе силы. А теперь давай вместе помолимся за его душу и за тебя, дочь моя. Молись, чтобы Бог ниспослал тебе прощение за грехи.

Грациелла остановилась в коридоре и посмотрела в направлении кабинета мужа. Из-за двери слышались приглушенные мужские голоса. Грациелла сняла вуаль и черные кружевные перчатки и протянула их Адине.

— Синьора, я впустила в кабинет синьора Домино, он сказал, что вы не будете возражать. С ним прибыли еще три господина.

— Адина, на будущее имей, пожалуйста, в виду, если я не предупредила тебя заранее, не впускай в дом, а тем более в кабинет моего мужа, никаких гостей, кем бы они ни были.

Грациелла дождалась, пока Адина вернется на кухню, и только после этого приблизилась к дверям кабинета. Перед тем как войти, она помедлила. Из-за двери доносился голос Марио Домино:

— …акции панамских компаний. Рядом приведен список облигаций Соединенных Штатов. Доходы переводятся через наш банк в Швейцарию…

Грациелла резко распахнула дверь и вошла в кабинет. Домино замолчал, не закончив предложения.

— Грациелла! Я не ожидал, что ты вернешься так скоро. Прошу прощения за вторжение, но… Позволь представить тебе этих джентльменов, они из Америки, занимаются юридическими аспектами бизнеса дона Роберто.

Хозяйка осталась стоять у открытой двери и не подала гостям руки. Домино представил всех троих по очереди. Сначала он указал на высокого мужчину в прекрасно сшитом темно-сером костюме. Толстые стекла очков в роговой оправе зрительно увеличивали его маленькие глазки.

— Эдуардо Лоренци из Нью-Йорка.

Лоренци приветствовал ее вежливым кивком.

— Рад познакомиться, синьора Лучано.

Невысокий коренастый господин средних лет, стоявший рядом с Лоренци, теребил в руках большой белый носовой платок. Его круглое лицо лоснилось от пота, оставившего след на воротничке рубашки.

— Думаю, с синьором Николасом Пекорелли вы уже встречались. Он старый преданный друг дона Роберто, в данный момент синьор Пекорелли представляет интересы вашего покойного мужа в Атлантик-Сити. И наконец, познакомьтесь с Джулио Карбони из Чикаго, сейчас он помогает мне на Сицилии.

Последний из троих был намного моложе остальных и отличался очень крепким телосложением. В отличие от других Карбони был без пиджака, в рубашке спортивного стиля, верхние пуговицы которой были расстегнуты. Все четверо, казалось, чувствовали себя крайне неловко. Это стало еще заметнее, когда Грациелла окинула взглядом кабинет. Все ящики и шкафы были раскрыты, дверца сейфа распахнута. На письменном столе лежали сложенные стопками папки, аккуратно перетянутые тесемками и, по-видимому, приготовленные к отправке.

— Я буду в гостиной, синьоры. Если вы захотите перед отходом выпить, позвоните Адине. — С этими словами Грациелла вышла, оставив дверь открытой и тем самым недвусмысленно давая понять, что хочет, чтобы гости ушли.

Грациелла прошла в гостиную, где царили прохлада и полумрак, и села спиной к закрытым окнам в любимое кресло дона Роберто. Отсюда ей были слышны негромкие голоса мужчин, собирающихся уйти. Из-за того что они говорили на пониженных тонах, казалось, что незваные гости о чем-то секретничают. Затем голоса стихли и в дверях возник Марио Домино.

— Прости, Грациелла, я рассчитывал покончить с этим делом до твоего возвращения. Дон Роберто заключал международные сделки, я — далеко не единственный адвокат, который вел его дела, поэтому сейчас мне нужно многое уладить. Эти трое будут заниматься нашими проблемами в Америке.

Грациелла никогда еще не видела Домино таким растерянным, неуверенным в себе. Более того, он выглядел виноватым. Адвокат вытер шелковым носовым платком пот со лба.

— Они взяли только самые необходимые документы…

Грациелла уставилась на свои сложенные на коленях руки.

— Марио, не будешь ли ты так добр предупреждать меня заранее, когда тебе понадобится попасть в кабинет моего мужа?

— Да, конечно. Но вряд ли мне это еще когда-нибудь потребуется. Извини за вторжение.

Марио наклонился, чтобы поцеловать Грациеллу в щеку, но женщина отвернулась. Адвокат торопливо возвратился в кабинет за своим кейсом. Он быстро окинул взглядом комнату, еще раз убеждаясь напоследок, что не забыл никаких компрометирующих документов. На вилле не осталось ни одной комнаты, которая не подверглась бы тщательнейшему обыску. Сейчас Марио предстоял титанический труд: нужно было оценить все владения Лучано, имея в виду, что многие территории уже захвачены другими. Адвокат сознавал: кто-то уже спешит занять место дона Роберто Лучано. Он понял это в ту же минуту, когда трое, которых Грациелла застала в кабинете дона, возникли у него на пороге.

Глядя в окно, Грациелла проводила взглядом удаляющуюся машину Марио и только после этого взяла в руки тяжелый пакет с кассетами, на которых были записаны показания ее мужа. Отнеся пакет в кабинет, она поставила его на стол и огляделась. В комнате пахло дымом сигар и горелой бумагой. Она заглянула в камин. Как и следовало ожидать, там обнаружились почерневшие остатки бумаги и пепел.

В кабинет вошла Адина с подносом, на котором стояли тарелки с супом и макаронами. Поставив еду на стол, служанка вышла, закрыла за собой дверь и остановилась в коридоре, дожидаясь, когда зазвенит посуда. Адина ждала не случайно: старая служанка знала, что Грациелла уже несколько дней ничего не ест. И вдруг она как будто встретилась с призраком: из-за дверей отчетливо прозвучал звучный низкий голос дона Роберто Лучано. Женщина невольно вскрикнула. Дверь кабинета тут же открылась.

Лицо Грациеллы побледнело от гнева.

— Оставь меня в покое, Адина! Уходи отсюда, убирайся с виллы!

«Меня зовут Роберто Лучано. Я делаю это заявление десятого февраля тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. У меня имеется заверенное свидетельство, подтверждающее, что я нахожусь в здравом уме и твердой памяти. Имеется также свидетель, который может подтвердить, что я делаю это заявление по собственной воле, безо всякого принуждения или давления с чьей бы то ни было стороны…»

Грациелле было больно слушать голос мужа, но она должна была ознакомиться с его показаниями, чтобы выяснить, что знал ее муж такого, чего не знала она сама. Ей предстояло выслушать в подробностях, как именно был убит ее сын. И она будет слушать. Тот же низкий голос с его знакомыми теплыми интонациями откроет ей другую сторону личности человека, которого, как она привыкла считать, она знала и любила.

Глядя в окно, выходящее на оживленную нью-йоркскую улицу, Тереза смотрела, как отец Амберто ловил такси. Он вышел из дома с двумя тяжелыми чемоданами, в которых лежала одежда ее покойного мужа. Тереза стояла и смотрела вниз до тех пор, пока такси не влилось в поток транспорта, постоянно бурливший по Шестьдесят третьей улице, потом отвернулась от окна и окинула рассеянным взглядом небольшую комнату, которая когда-то служила ей и Альфредо кабинетом. Тереза вернулась к письменному столу. Ее ждали сложенные стопкой документы компании и неоплаченные счета Альфредо, она собиралась вечером поработать, но сейчас ее мысли были, как никогда, далеки от этого. Она так рассердилась, что ее все еще трясло. Тереза приложила руки к щекам, вспыхнувшим при мысли о том, что ее дочь ляпнула священнику. Она быстро прошла к двери, рывком распахнула ее и вышла в узкий коридор.

— Роза, Роза!

Дверь в спальню дочери оставалось плотно закрытой, в комнате на полную громкость ревел транзистор, так что даже в коридоре у Терезы болели барабанные перепонки.

— Роза, Роза, выйди сейчас же!

Тереза ударила ладонью по двери и продолжала стучать до тех пор, пока дочь не выключила музыку. Как только Роза открыла дверь, Тереза отступила на шаг и, воинственно уперев руки в бока, накинулась на дочь:

— Роза, как ты могла? Как тебя угораздило сказать такое отцу Амберто?

— Что?

— «Проверьте карманы на предмет резинок». Резинок. Господи, как тебя угораздило ляпнуть такое священнику? Ты предложила ему обшарить карманы костюмов твоего отца? — Тереза закрыла лицо руками. — Что он о нас подумает?

— Сомневаюсь, что он будет по этому поводу читать «Отче наш», это ерунда, забудь.

— Забыть? Ерунда? Ради Бога, Роза, почему ты так сказала, ну почему?

Роза пожала плечами и повернулась, чтобы возвратиться в свою комнату.

— Может, потому, что меня тошнит от того, как ты себя ведешь. Ходишь по дому чуть ли не на цыпочках, а стоит мне на тебя посмотреть, начинаешь реветь. Ты не пропускаешь ни одной мессы! Просто удивительно, как ты еще не натерла мозоли на коленях.

Тереза схватила дочь за плечи и встряхнула. Ее лицо побагровело от гнева.

— А как, по-твоему, я должна себя вести? Слушать музыку на такой громкости, что, того и гляди, весь дом оглохнет? А может, ты хочешь, чтобы я созвала гостей и устроила вечеринку? Мой муж, твой отец, мертв! Так чего же ты еще от меня хочешь?

— Не знаю. Мне не нравится, что в дом приходят какие-то люди с молитвенниками в руках, гладят меня по головке. Я не хочу, чтобы совершенно посторонние люди щипали меня за щеку, как какого-нибудь пухлого младенца.

— Роза, они всего лишь добры к нам, они пытаются нам помочь.

— Ничего подобного, они просто суют нос в нашу жизнь, а мы их даже не знаем.

— Они из церковной общины.

— Но они не знают меня и никогда не были знакомы с папой. Папа ведь ни ногой не ступал в церковь, если только ты его туда не тащила насильно. Все эти люди приходят к нам из чистого любопытства, а тебе нравится быть в центре внимания, ты упиваешься каждой минутой.

Тереза ударила дочь по щеке с такой силой, что та отлетела и ударилась о стену. На несколько мгновений Роза оторопела, а потом набросилась на мать с кулаками, истошно крича:

— Оставь меня в покое! Ведь я сказала правду, не так ли? Думаешь, я глухая? Я слышала, как вы с папой ругались и ссорились, как вы орали друг на друга. Он тебя никогда не любил, у него были другие женщины, я знаю, это все знали…

Тереза не смогла сдержаться и заплакала.

— Роза, как ты смеешь говорить мне такие вещи? С тех пор как мы вернулись домой, ты стала какая-то странная, я тебя просто не узнаю.

Тереза порылась в карманах в поисках носового платка и высморкалась.

— Мама, не плачь пожалуйста, я не могу видеть, как ты плачешь.

— Это потому, что ты сама не плачешь.

— А с чего мне проливать слезы? С какой стати? Эмилио меня не любил, наша свадьба была организована за нас. Я даже рада, что он умер, потому что у меня такое ощущение, будто меня использовали. Передали с рук на руки… как кусок мяса.

Тереза больше не могла этого слушать. Она бросилась в свою спальню и захлопнула за собой дверь. Как же мало знает ее дочь, а еще меньше понимает. Тереза взяла свою выпускную фотографию и посмотрела на молоденькую — моложе, чем Роза сейчас, — девушку в мантии и адвокатской шапочке.

Роза сидела за туалетным столиком и маникюрными ножницами подстригала себе челку. Обрезки волос уже покрыли тонким слоем стеклянную поверхность стола вместе с разложенной на нем косметикой, но девушка продолжала щелкать ножницами — все что угодно, лишь бы не думать, не вспоминать.

— Роза, можно войти?

— Нет.

Тереза остановилась в дверях.

— Я хотела тебе кое-что показать. Это моя фотография примерно в твоем возрасте.

— Мама, я видела ее уже сто раз. Такая же фотография стояла у бабушки на каминной полке.

— Ты только посмотри на меня, видишь, какое серьезное личико, особенно в этих толстых очках…

Роза лишь мельком взглянула на фотографию. Тереза продолжала:

— Ты помнишь бабушку и дедушку? Я выросла у них в пекарне. Папа мечтал когда-нибудь вернуться домой, но мама не хотела, она считала, что они очень хорошо устроились в Америке. Когда меня приняли в колледж, папа страшно гордился, он думал, что уже одно то, что я туда поступила, означает, что я стала квалифицированным адвокатом. Он рассказал всем, что его дочь стала адвокатом, и его друзья устремились к нему в пекарню с подарками и поздравлениями…

Вполуха слушая мать, Роза сдула со стола настриженные волосы.

— Мой отец только работал в пекарне, Роза, он не был ее хозяином, и квартира в подвале тоже не принадлежала нам, родители ее снимали. В подвале было всегда темно, душно, и мы вели нескончаемую войну с тараканами. Когда остывали печи, тараканы появлялись целыми полчищами…

— Мама, зачем ты мне все это рассказываешь? Я уже столько раз слышала, как ты, бывало, гоняла тараканов метлой…

— Я рассказываю это потому, что человеком, который купил моему отцу собственную пекарню и небольшую квартирку на третьем этаже, где не было ни одного таракана, был не кто иной, как дон Роберто.

— Интересно, чем дон Роберто собирался отплатить папе за то, что он выдаст меня замуж? Переселить нас из этой дыры? Какую сделку они заключили? Хотелось бы знать, во сколько меня оценили? В новую квартиру, а может, в более солидную долю в семейном бизнесе?

Тереза не успела схватить Розу за руку, девушка разорвала выпускную фотографию матери пополам и швырнула обрывки в разные стороны.

— Ты ничего не знаешь, ты не понимаешь!.. — завизжала Тереза.

Роза схватила ножницы и ткнула мать в руку. Маленькие острые лезвия оставили на тыльной стороне ладони Терезы две кровоточащие ранки.

— Почему ты не оставишь меня в покое?

Тереза пошла в ванную и подставила руку под струю холодной воды, глядя, как по пальцам стекает кровь. Роза, уже устыдившись своего поступка, подошла и встала у матери за спиной.

— Принести пластырь?

— Принеси.

Роза открыла шкафчик со стеклянной дверцей. Бритвенные принадлежности отца все еще лежали на том же месте, где он их хранил. Роза нашла коробочку с пластырями и открыла.

— Такого размера подойдет? — Она протянула матери продолговатую полоску пластыря. Тереза промокнула рану полотенцем и отвела руку в сторону. Роза осторожно наложила пластырь на рану. — Ты забыла убрать из ванной папины вещи. Мама, прости меня. В воскресенье я схожу к отцу Амберто и извинюсь перед ним.

Тереза присела на бортик ванны.

— Знаешь, все годы, пока я училась в колледже, у меня никогда не было парня, и вовсе не потому, что мне этого не хотелось. Я придумала для себя оправдание: дескать, мне приходится так много заниматься, что не остается времени. Мама ужасно переживала, ей казалось, что со мной что-то не в порядке. Часто бывало, что, когда я приезжала домой на каникулы, она шепталась с какими-то женщинами, собираясь познакомить меня с их сыновьями, или внуками, или племянниками… А отец все так же мной гордился и всем говорил, что его дочка — адвокат. Но на самом деле я так и не получила диплома. Я говорила себе, что когда-нибудь обязательно вернусь в колледж и закончу учебу, но все время что-то мешало. Мне нужно было заботиться о тебе и об Альфредо, он во мне нуждался. Некоторые лицензии пишутся таким языком, что без специального образования не разберешься, а документация по экспорту и импорту всегда была для твоего отца китайской грамотой.

— Я думала, ты получила диплом.

— Значит, ты ошибалась. Тебе только кажется, будто ты знаешь все на свете, на самом деле это не так.

Тереза сняла очки и принялась протирать стекла полотенцем. Роза заметила, что нос у матери покраснел, под глазами залегли круги. Ее маленькие глаза, сейчас покрасневшие от слез, и тонкий острый нос разительно отличались от ее собственных. Девушка все смотрела и смотрела на мать, почему-то впервые ее тронула невзрачная внешность матери. Когда Тереза неожиданно перехватила ее взгляд и слабо улыбнулась, Роза вспыхнула. От улыбки кожа Терезы как будто натягивалась на высоких скулах и черты лица казались еще острее.

— Ты так похожа на своего отца! Каждый раз, глядя на тебя, я как будто вижу перед собой Альфредо. Знаешь, ведь ты была зачата в наш медовый месяц.

Роза кивнула. Опустив крышку унитаза, она села, поставила локти на колени и подперла подбородок руками. У Розы не было выхода, и, хотя она не желала слушать, пришлось остаться. Тереза продолжала:

— Однажды я пришла домой днем… Я обычно проходила через пекарню и спускалась по черной лестнице. В этот раз мама ждала меня, одевшись в свое лучшее платье. Она поторопила меня: «Быстрее иди к себе и переоденься во что-нибудь понаряднее. У нас будут гости». Именно тогда я впервые увидела дона Роберто Лучано. До тех пор я даже не подозревала о его существовании. Думаю, даже мои родители не знали, почему это произошло, но дон Роберто Лучано явился к нам домой, пожелал меня видеть и предложил, чтобы я вышла замуж за его сына Альфредо.

Роза, завороженная рассказом матери, подалась вперед.

— Ну, и что было дальше?

Тереза улыбнулась и водрузила на нос очки.

— Я считала, что меня унизили, и страшно рассердилась.

— И что же заставило тебя передумать?

— Страх. Мой отец был просто в ужасе и не скрывал этого. Он был простым человеком и не мог взять в толк, почему дон Роберто вообще нами заинтересовался, пришел к нам домой да еще и попросил в жены своему сыну его дочь, которую он с женой уже отчаялся когда-нибудь выдать замуж. Поэтому я согласилась встретиться с сыном дона Роберто.

На следующий день пришел сам Альфредо. Не знаю, на что я рассчитывала, может, надеялась как-нибудь потянуть время… Вся эта история казалась каким-то безумием…

— Продолжай, мама.

— Впервые увидев Альфредо, я подумала, что мне еще не доводилось встречать такого красивого парня. По-моему, наша ситуация смущала его еще больше, чем меня. Я полюбила его с первого взгляда. Тогда я уже стала бояться, что он даст мне от ворот поворот. Я так боялась, что была согласна на все. Я согласилась, чтобы свадьба состоялась через месяц и чтобы всем распоряжались Лучано. Когда я познакомилась с Грациеллой Лучано, то стала еще больше бояться, что наша свадьба с Альфредо не состоится. Я знала, что, по мнению синьоры Лучано, я недостаточно хороша для ее сына.

— Он тебя любил? — Против воли в голосе Розы послышались нотки недоверия.

— Да, Роза, любил. Однажды я спросила его напрямик, не раздумал ли он на мне жениться. Но как выяснилось, он сам испугался, что я передумала. В результате мы поженились.

Тереза внезапно почувствовала, что устала и не хочет больше говорить. Она бросила полотенце в корзину для грязного белья.

— Мои родители получили собственную пекарню и квартиру. Мама каждый день возносила молитвы за дона Роберто Лучано. Даже умирая, она благодарила его и молилась за его благополучие…

Тереза вышла в коридор, Роза последовала за ней.

— Эмилио говорил, что полюбил меня с первого взгляда. Помнишь, как мы приезжали на виллу «Ривера» прошлым летом?

Тереза прижала пальцы к вискам, пытаясь унять пульсирующую боль в голове.

— Как ты думаешь, мам, он бы женился на мне сам, если бы этого не пожелал дон Роберто? То есть я хочу сказать, твоим родителям он подарил пекарню… он говорил когда-нибудь, что даст вам за меня?

— Роза, у меня разболелась голова, мне нужно пойти прилечь.

— Если ты не хочешь говорить, я позвоню бабушке и спрошу у нее.

— Ты этого не сделаешь.

— Почему? Опасаешься, что я могу сказать не то и расстроить ее? Она может исключить тебя из завещания, ты этого боишься?

Тереза решила, что с нее довольно. Устав ходить вокруг да около, она призналась:

— Да, может быть. Грациелла держит бразды правления в своих руках, и, пока я не получу того, что мне причитается, ты не должна даже разговаривать с ней. Пусть ты ее внучка, ей ничего не стоит исключить тебя из завещания. — В подкрепление своих слов Тереза щелкнула пальцами. — Вот так, Роза, ей достаточно щелкнуть пальцами, и все сделано. И дону Роберто достаточно было только щелкнуть пальцами, как люди тотчас делали именно то, чего он от них хотел, будь то его сын, которому надлежало на мне жениться, или племянник, который должен был жениться на тебе… Полно, Роза, пора бы тебе уже и повзрослеть. Он всегда манипулировал людьми, а они с Грациеллой — два сапога пара. Если ты ей чем-нибудь не угодишь, мы ничего не получим. Может, сейчас тебе все равно, но это важно для меня, это все, что у меня осталось. — Тереза вздохнула: — Господи, Роза, видишь, до чего ты меня довела? Мне очень жаль, что пришлось все тебе выложить, прости меня.

В темных глазах Розы заблестели слезы.

— И ты меня прости, мама.

Глава 20

Мойра Лучано проследила, как Луис Минчелли поместил браслет с бриллиантами и рубинами на витрину, закрытую пуленепробиваемым стеклом. Он положил браслет на подложку из черного бархата между скорпионом (ее знак зодиака), украшенным бриллиантом и изумрудом, и брошью с гранатами и топазами.

— Мистер Минчелли, не могли бы вы выдать мне деньги мелкими купюрами? Сейчас любой мальчишка на побегушках рассчитывает получить два доллара только за то, что передал тебе ключи от машины, вот и приходится тратить уйму времени в кассах, разменивая крупные купюры на мелочь.

Минчелли медленно отсчитал деньги, две тысячи долларов потертыми грязными бумажками: однодолларовыми, двухдолларовыми, пятерками, десятками, двадцатками и, наконец, сотнями, извинившись, что у него нет полусотенных.

— Ничего страшного. Я вижу, мои кольца проданы.

Минчелли кивнул, собрал купюры в стопку и перетянул резинкой. Мойра аккуратно положила их в сумочку. Ей нравилось прижимать к себе сумочку, плотно набитую деньгами, это действовало на нее успокаивающе.

Когда она выходила из магазина, звякнул колокольчик и электроуправляемая задвижка со щелчком встала на место. Минчелли скорее слышал, чем видел, как, шаркая ногами, вошла его жена с двумя чашками кофе.

— Это была вдова Фредерико Лучано, — сказал он. Пока он пил кофе, жена прошаркала к витрине, чтобы взглянуть на новое поступление. — Я говорю, это вдова Фредерико…

— Я слышала, — перебила жена. — Скверный был субъект, готова поспорить на любые деньги, скоро его место займет другой такой же, а эта особа снова окажется на улице, где он ее подобрал. Куда она девает столько наличных? Сколько она взяла на этой неделе?

— Две тысячи, а этот браслет стоит вдвое дороже. Попросила подержать его недельку, говорит, что, может, еще вернется за ним и выкупит.

— Все они так говорят.

Мойра поставила автомобиль на подземную стоянку под казино и посмотрела на часы. В это время у Симонье должен быть перерыв. В казино она вошла не через широкий главный вход, а воспользовалась боковой дверью, выходящей в переулок, что избавляло ее от необходимости проходить мимо стойки менеджера казино. Мистер Симонье, человек, который раньше всякий раз, видя ее с мужем, кланялся и шаркал ножкой, теперь стал куда менее сердечным.

Мойра пробралась сквозь толпу любителей игральных автоматов, попутно помахав рукой знакомому кассиру, и направилась к лифтам. Двое дюжих молодцов из службы безопасности узнали ее, оба вежливо поздоровались:

— Добрый день, миссис Лучано.

Она зашла в лифт и нажала кнопку верхнего этажа, где располагались самые роскошные и престижные апартаменты. В распоряжение Фредерико Лучано было предоставлено несколько подобных апартаментов в разных отелях, он пользовался ими по своему усмотрению и никогда не платил за них ни цента. У Фредерико не было своего офиса, обычно он вел дела из гостиничных номеров или из дома где-то в центре Атлантик-Сити, в котором Мойра никогда не была. Она даже не представляла, где этот дом находится.

Бесшумно ступая по полу, устланному толстым ковром, Мойра прошла мимо двери в тренажерный зал, мимо помещений для занятий аэробикой, миновала выход к открытому бассейну на крыше и свернула в коридор, ведущий к частным апартаментам. Только здесь она вздохнула с облегчением: все-таки удалось избежать встречи с этим противным Симонье, похожим из-за своего крючковатого носа на ястреба.

Из апартаментов открывался великолепный вид на океан, но Мойру сейчас меньше всего интересовали красоты пейзажа. Она направилась прямиком в спальню, сбросила туфли на шпильках, разделась и пошла в душ. После душа она завернулась в махровый халат и стала есть принесенный с собой пончик, то и дело посматривая на часы и дожидаясь момента, когда можно будет одеться и спуститься в казино. Там, в зале казино, переходя от стола к столу, она чувствовала себя в безопасности. Задерживаясь в игорном зале далеко за полночь, дабы чем-то занять себя, Мойра никогда не играла по-крупному, порой выигрывала несколько долларов, но чаще проигрывала.

Однако Мойра не знала, долго ли она сможет так продержаться. Ей уже четыре раза присылали короткие записки с просьбой освободить апартаменты, но она их попросту проигнорировала. Мойра трижды ходила в банк, требуя, чтобы ей предоставили доступ к счетам покойного мужа, и трижды получала отказ. В конце концов раздраженный управляющий показал ей письма от адвокатов с распоряжениями заморозить активы Лучано, и документы, в которых черным по белому было написано, что счета Фредерико следует закрыть и все деньги перевести в банк в Палермо.

Своего банковского счета у Мойры не было, да раньше он ей и не был нужен, так как Фредерико никогда не ограничивал ее в средствах. Теперь же, после его смерти, она оказалась на мели. У нее были только те деньги, которые удалось найти в номере, и они быстро таяли.

Мойра сделала неприятное открытие, сильно подорвавшее ее уверенность в себе: оказалось, что она — ничто и была лишь приложением к собственному мужу. Начать с того, что старые знакомые, к которым она подходила после смерти Фредерико, хотя и выражали соболезнования, при этом не проявляли ни малейшего интереса к ее нынешним обстоятельствам.

Чем больше Мойра размышляла о своем положении, тем хуже себя чувствовала. Она подумывала, не позвонить ли девушкам, с которыми когда-то танцевала в Лас-Вегасе, но потом решила, что не стоит, слишком давно это было. От нечего делать она без особого энтузиазма принялась перетряхивать свой гардероб.

Костюмы и обувь Фредерико были там же, где он их оставил. Порывшись в карманах и ничего не обнаружив, Мойра открыла чемоданы, которые привезла с собой из Палермо, и стала доставать платья, которые до сих пор так и не удосужилась распаковать. Мойра искала маленькую черную записную книжку мужа, которая точно должна быть в чемодане, потому что она сама ее туда положила. Бумажник Фредерико она сначала отшвырнула в сторону, однако затем подняла его, села на пол и раскрыла. Мойра знала: денег там быть не может, поскольку все, что оставалось, она вынула еще на Сицилии, но в бумажнике были кредитные карточки, в основном разных игорных клубов. Однако бумажник оказался пуст. Тогда Мойра всерьез принялась за поиски записной книжки Фредерико. Одежда была разбросана по всей комнате, она обшарила все карманы, но книжки нигде не было. Может, она сама вынула ее из чемодана раньше? Мойра знала, что это не так, и все же заглянула в ящики прикроватной тумбочки. Абсолютно пусто. В тумбочке никогда не хранилось ничего ценного, так, всякая мелочь: фотографии, счета из химчистки, несколько писем от родственников, но все это исчезло.

Чувствуя, как ее охватывает паника, Мойра поползла по полу к своему туалетному столику и выдвинула все ящики. Ее сердце бешено колотилось. Кто-то побывал в номере и рылся во всех шкафах.

От волнения Мойра не сразу обратила внимание на телефонный звонок.

— Мойра, Мойра, это ты?

— Да, я. Кто говорит?

— Тереза, твоя невестка.

— А, Тереза… — Мойра присела на край кровати, сжимая телефонную трубку двумя руками. — Я очень рада, что ты мне позвонила, так приятно услышать твой голос.

— У тебя нет вестей от Грациеллы?

— Нет, я ни с кем не разговаривала. А что, будут наконец оглашать завещание?

— Я не знаю, потому и звоню.

— Послушай, Тереза, почему бы вам с Розой не приехать ко мне в гости хотя бы на выходные? У меня огромные апартаменты… Кстати, Тереза, может, ты меня приютишь, когда меня отсюда вышвырнут? Алло, ты меня слышишь?

В трубке что-то щелкнуло, и телефон замолчал, но Мойре стало легче уже от того, что она просто услышала голос Терезы. Это напомнило ей, что она стоит в очереди за солидным куском пирога. Мойра громко расхохоталась и сказала вслух:

— Господи Иисусе, не может же этот кошмар длиться вечно!

В кабинет вошла Роза.

— Мама, ты разговаривала с Мойрой?

Тереза кивнула, молча роясь в бумагах на столе.

— У нее тоже нет вестей от Грациеллы, пожалуй, я попозже позвоню Софии. — Все больше нервничая, Тереза стала резко открывать и закрывать ящики, потом вдруг села и посмотрела на дочь. — Роза, здесь кто-то побывал. На столе и в столе не осталось ни одной бумажки с именем Лучано, пропали даже письма. Дневники Альфредо, его записная книжка — все это было тут, я сама положила их на стол.

— Может, позвонить в полицию? — предложила Роза.

Тереза покачала головой.

— Какой смысл? Ничего ценного не украдено.

— Должно быть, то, что пропало, для кого-то представляет ценность, иначе они бы не стали вламываться в дом и забирать это, как ты думаешь?

— Может, они только считали, что могут что-то найти… Я позвоню Софии.

Громкий телефонный звонок сначала казался Софии частью ее сна, но звонки не прекращались. Она с трудом стряхнула сон.

— София? Это Тереза. Я тебя разбудила? Прости, не подумала, который у вас там час.

— Все нормально, Тереза. Как поживаешь?

— Жду у разбитого корыта. Ты не виделась с Грациеллой?

— Нет, у меня есть дела — ты же знаешь, бутики.

— Везет же некоторым… Послушай, я позвонила вот зачем: во-первых, хотела узнать, нет ли каких новостей, а во-вторых, кто-то побывал у нас в квартире. Все бумаги Альфредо, фотографии, некоторые папки с документами компании грузоперевозок, с которыми я работала, и…

София не дала ей закончить:

— Не волнуйся, у меня было то же самое. Письменный стол Константино обчистили несколько недель назад, пропали только бумаги. Пойми, Тереза, у дона Роберто было много всяких связей, некоторым людям не хочется, чтобы посторонние узнали о том, что они имели с ним дело. Вероятно, кто-то просто проверял, чтобы не осталось каких-либо компрометирующих документов, упоминаний имен, незаконченных дел. Советую тебе забыть об этом.

— Я звонила в Атлантик-Сити Мойре, ее хотят выгнать из апартаментов над казино. Это затянувшееся ожидание вредит нам всем… ну, может, кроме тебя. Не могла бы ты поговорить с Грациеллой, как-то ускорить события?

— Хорошо, я ей завтра позвоню. Как поживает Роза? Она оправилась от потери?

— С Розой все хорошо. Ты мне позвонишь, как только что-нибудь узнаешь? Если до конца месяца не будет никаких известий, мы сами прилетим на Сицилию, понравится это Грациелле или нет. По-моему, мы ждали достаточно долго.

В записи возникла короткая пауза, затем дон Роберто продолжил:

«Тем не менее я намеревался собрать достаточное количество улик, чтобы посадить Пола Кароллу за решетку. Но это оказалось исключительно сложно. Свидетели исчезали один за другим, а я вынужден был ждать до тех пор, пока мой сын настолько оправится, чтобы отвечать на вопросы полиции. Следует учитывать, что он был наркоманом и его состояние было очень тяжелым».

Грациелла вздохнула и уронила голову на руки. Сколько раз она уже прослушала эту запись? Столько, что и со счета сбилась, и все же прокручивает ее снова и снова, и каждый раз, доходя до слов «следует учитывать, что он был наркоманом», ей хотелось плакать. Она никогда не знала, что Майкла приучили к героину. Сейчас Грациелла винила себя в том, что не выступила против мужа. Если бы она настояла на том, чтобы увидеть Майкла и самой за ним ухаживать… Ведь она мать, это она должна была о нем заботиться! Но в тот раз, как всегда и во всем, ей пришлось подчиниться мужу.

Запись продолжалась, спокойный голос дона Роберто не выдавал никаких чувств:

«Майкл отчаянно сопротивлялся, но ему пришлось бороться голыми руками. У него были вырваны ногти. Из вены на руке торчал шприц, ему насильно ввели дозу героина, достаточную для того, чтобы убить четверых мужчин. Единственный телохранитель Майкла, который выжил, Дженнаро Баранца, был найден с пулевыми ранениями в голову и в позвоночник, его бросили умирать, но он выжил и смог описать убийц моего сына. Они были не сицилийцами, а американцами».

Снова небольшая пауза, послышался шорох бумаг, затем с пленки зазвучал голос Эммануэля:

«Мне нужно знать имена этих американцев, я должен их допросить».

Дон Роберто ответил:

«К сожалению, это невозможно. Пол Каролла позаботился о том, чтобы их не смогли выследить, даже их трупы так и не были найдены».

Грациелла выключила магнитофон. Ее повлажневшие ладони оставили следы там, где она прижимала руки к полированной поверхности стола. Сколько же раз муж ей лгал? Наверное, столько, что и сосчитать невозможно. Теперь Грациелла понимала, почему Майкл, которого привезли домой в обитом изнутри бархатом гробу, показался ей незнакомцем, почему у него на руках были хлопковые перчатки. Майкла даже не застрелили, как ей тогда сказали. Он не умер быстрой смертью, он боролся за жизнь до последнего дыхания, он царапал своих убийц, как пойманное животное.

Грациелла поставила следующую пленку. Эта запись начиналась с короткого вступительного слова Эммануэля, назвавшего дату и время, когда она была сделана. Дальше дон Роберто стал рассказывать о том, как он безуспешно пытался раздобыть доказательства, позволяющие изобличить Пола Кароллу. Лучано не пытался оправдать свою принадлежность к мафии, но рассказал, как на встрече представителей всех семейств ему было отказано в возмездии за смерть сына.

Роберто Лучано не упоминал ни единого имени членов мафии, кроме Пола Кароллы, до тех пор пока не дошел до рассказа о молодом доне, Энтони Робелло, по прозвищу Орел. Дон Роберто рассказал, как молодой человек подошел к нему выразить соболезнования и предложить любую помощь со стороны своего семейства, если Лучано понадобится поддержка.

«Тогда я решил добиться правосудия, в котором мне было отказано. Это была моя личная вендетта, но ее нужно было организовать так умело, чтобы на меня не пало и тени подозрения, хотя к Робелло это не обязательно относится».

Грациелла похолодела. Когда же это все происходило? Сразу после того, как они похоронили Майкла? Когда вся семья предавалась скорби? Неужели тогда? Впрочем, в записи имелся ответ на этот вопрос.

«Я организовал дело так, чтобы все случилось за один день, четвертого ноября тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. В этот день начиная с раннего утра все фабрики, лаборатории по производству героина, склады и два рыболовных судна Пола Кароллы были уничтожены».

Грациелла выключила магнитофон и начала листать свой ежедневник. Дата четвертого ноября показалась ей чем-то знакомой, но она не сразу вспомнила, чем именно. Сверившись с записями на первой странице, она обнаружила, что четвертого ноября семья отмечает годовщину свадьбы Альфредо и Терезы. Значит, в день, на который дон Роберто назначил операцию по уничтожению Пола Кароллы, состоялась свадьба его родного сына.

Теперь Грациелле стало ясно, почему бракосочетание Альфредо прошло в такой спешке, почему он выбрал в жены эту серую мышку, Терезу Скорпио. Дон Роберто устроил эту свадьбу для прикрытия готовящейся операции. В своем желании отомстить за смерть одного сына он хладнокровно использовал другого.

Грациелла прижала пальцы к вискам. Сейчас ей пришло на ум, что пара, которую дон Роберто нанял присматривать за виллой в их отсутствие, была настолько похожа на нее и Лучано, что никому и в голову не пришло, что хозяева отбыли в Нью-Йорк. Грациелла вспомнила, что ее муж очень смеялся по этому поводу. Она включила магнитофон и почувствовала, как покрывается гусиной кожей: по странному совпадению именно в эту минуту она снова услышала смех мужа, на этот раз — записанный на пленку.

Смех прекратился. В бархатном голосе дона слышалась скрытая угроза:

«За один день мой друг Каролла потерял миллионы. Его людей сгоняли, как безмозглую скотину, он лишился всего, кроме жизни».

Повисло долгое молчание, было слышно, как дон Роберто вздохнул, потом голос Эммануэля спросил, не хочет ли он сделать перерыв.

«Нет, друг мой, не стоит, у нас и так мало времени. Я вздохнул не потому, что устал, а… как это говорится насчет самых тщательно разработанных планов? Забыл, жаль, забыл… ну да ладно, одним словом, все мои тщательно разработанные планы обернулись против меня самого и я оказался не просто в уязвимом, а в очень опасном положении. Нетрудно понять, кто был наиболее вероятным подозреваемым. Слава Богу, у меня оказалось безупречное алиби. Я был в Нью-Йорке, на свадьбе сына, я был в Нью-Йорке!»

На пленке снова возникла пауза, Грациелла знала, что все это время магнитофон был включен, потому что на пленку записался шелест бумаг.

«Продолжайте, пожалуйста, дон Роберто. Я записал себе даты и проверю в полиции, совпадают ли даты взрывов с…»

Дон неожиданно перебил Эммануэля, его голос прозвучал резко, в нем чувствовался сдерживаемый гнев:

«Не забывай, amico, мы не на суде. Будь покоен, друг мой, если я изобличаю самого себя, то полностью отдаю себе в этом отчет. Я нахожусь здесь по одной-единственной причине: из-за Пола Кароллы. Многие, да, многие, будут напуганы, но другие меня не интересуют, я ждал этой минуты двадцать лет».

Эммануэль неуверенно прервал его:

«Но вы должны войти и в мое положение. Если вы изобличите в преступлении самого себя, то я обязан…»

«Ты обязан позаботиться, чтобы не возникло никаких негативных последствий ни для меня, ни для моей семьи, я ясно выразился? Ты понимаешь, о чем я говорю? Ну как, мне продолжать или, может, не стоит?»

Короткое молчание прервал щелчок. Грациелла догадалась, что мужчины, должно быть, пришли к какому-то соглашению. После второго щелчка запись продолжилась, и снова она услышала этот жутковатый смех.

«Покушение Робелло на мою жизнь вынудило Кароллу предложить мне перемирие и даже дружбу. Сейчас я объясню, зачем я припомнил весь этот эпизод. Вот этот подарок мне послал не кто иной, как Пол Каролла. Он должен был символизировать его добрые намерения. Посыльный доставил коробку мне на дом с этой запиской».

Судя по звуку, дон Роберто что-то положил на стол Эммануэля.

«Это не бомба, друг мой, это отрезанный палец Энтони Робелло. Как видишь, кольцо его семьи все еще на пальце, если присмотреться, оно напоминает птичий коготь. Его кличка ему очень подходит, не правда ли? Останки Энтони Робелло, конечно, не считая этого пальца, так и не были найдены, но записка, написанная рукой Пола Кароллы, — это как раз та улика, которая нужна суду».

Дальше Грациелла слушать не могла. Она приказала подать машину и немедленно поехала в центр Палермо, в библиотеку.

В библиотеке Грациелла провела три часа, читая газеты за те дни, когда состоялась свадьба Альфредо и Терезы. Она впервые собственными глазами прочла сообщения о разрушении фабрик, принадлежащих Полу Каролле. Газеты писали, что полиция конфисковала крупнейшую партию наркотиков, заголовки кричали о кровавой вендетте мафии. Грациелла также узнала, что в серии взрывов погибло в общей сложности двенадцать человек.

У Грациеллы возникло такое ощущение, будто все ее воспоминания осквернены, все было не так, как она думала. Под личиной благородного отца и мужа, которого Грациелла любила и уважала, скрывался человек, о существовании которого она даже не догадывалась. Сама того не подозревая, она жила среди смертей и убийств. Хуже того, она жила на деньги, добытые кровавым путем. Грациелла склонила голову и прошептала:

— Да простит меня Господь…

Услышав в трубке голос Грациеллы, Марио Домино вздохнул с облегчением. Он пытался связаться с ней вот уже две недели, но она упорно не отвечала на звонки. Она не проявила интереса к результатам громадной работы, выполненной им самим или под его строгим надзором, не ответила ни на одно из писем, которые он передавал ей с посыльным.

— Как у вас дела?

— Хорошо. Марио, ты можешь разыскать для меня человека по имени Дженнаро Баранца? Мне нужно как можно скорее с ним повидаться.

В голосе Грациеллы Марио почувствовал холодок.

— Грациелла, ты должна со мной встретиться! Я проделал большую работу, чтобы улучшить ситуацию с налогами, однако нам необходимо еще поговорить о продаже компаний.

— В другой раз, Марио, сейчас я ухожу в суд. Не забудь, мне нужен Дженнаро Баранца, когда-то он работал на дона Роберто. Это очень важно.

— Но, Грациелла, то, о чем я говорил, еще важнее, ты должна заняться этим в первую очередь! Тебе надо… — В трубке стало тихо. — Грациелла, ты слушаешь? Прошу тебя, это просто безумие! Как ты велела, я уволил всех сотрудников, но ты хоть понимаешь, что делаешь? Все, что создал Роберто, на что он потратил жизнь…

Не позволив Домино закончить фразу, Грациелла повесила трубку. Когда он разговаривал с ней в прошлый раз, она отдала одно-единственное распоряжение, так озадачившее адвоката:

— Продай все, избавься от всего.

Грациелла хотела получить только наличные, чтобы поделить их между невестками и внучкой. Домино умолял ее не торопиться, подумать как следует, посоветоваться со знающими людьми, однако Грациелла оставалась непреклонной: все должно быть продано. Она даже велела ему выставить на продажу виллу «Ривера».

На следующее утро Марио Домино встал очень рано и поехал на виллу «Ривера», надеясь застать Грациеллу до того, как она уйдет в суд. На воротах стоял всего один охранник, да и тот открыл ворота, даже не спросив у Домино, кто он такой. Расстроенная Адина пожаловалась Марио, что ее хозяйка в последнее время очень мало ест и почти не спит.

— Она все слушает эти записи, я постоянно слышу голос дона… как будто в доме поселился призрак. Синьора так похудела, боюсь, она себя доконает, просто не знаю, что делать…

— Грациелла не показывалась врачу?

— Нет, синьор, не показывалась. Она не разрешает мне даже отвечать на телефонные звонки… Вот, посмотрите, видите сколько скопилось писем и телеграмм? Она их даже не распечатала. Синьора только и делает, что слушает магнитофон. Синьор Домино, что на этих пленках? Что заставляет ее вести себя так странно?

Домино вздохнул и похлопал служанку по плечу.

— Может быть, правда.

Ведя машину по подъездной аллее, Домино вспоминал день, когда дон Роберто узнал, что Грациелла бывает у него в офисе. Поначалу Домино пытался отрицать, что их встречи стали регулярными, но дон Роберто рявкнул, что ему обо всем докладывают. Домино не на шутку испугался. Он работал на дона Роберто всю свою взрослую жизнь, и все же этот человек порой внушал ему ужас.

— Дон Роберто, ваша жена очень переживает из-за Майкла, из-за того, что ей не позволили за ним ухаживать, она винит себя в его смерти. Если бы она знала больше…

— Уясни себе одну вещь, Марио, Грациелла — моя жена, мать моих сыновей. Ты не будешь рассказывать ей ничего, ничего, если только я сам тебе не разрешу. — Потом дон вдруг улыбнулся своей знаменитой чарующей улыбкой. — Можешь считать это ревностью, хотя прошло столько лет, я до сих пор не забыл, что вы с ней когда-то собирались пожениться. Мне жаль, если я был с тобой резок, прошу прощения… Пусть она приходит к тебе раз в месяц, я буду передавать тебе кое-какую информацию, которую ты сможешь сообщать ей, но ни слова больше.

В зале суда Каролла уставился на Грациеллу. Ее лицо скрывала густая траурная вуаль, и он не мог понять, смотрит ли она на него.

Грациелла обратила внимание на нервозное поведение Кароллы. Он обливался потом, со старательностью одержимого постоянно чистил и полировал ногти, ковырял заусенцы. Она всмотрелась в его лоснящееся от пота лицо. Не получилось ли так, что смерть Майкла в конце концов свела Лучано и Кароллу вместе? Если бы она раньше знала правду, знала, как умер ее сын, ее бы ничто не остановило, она отомстила бы убийце, чего бы ей это ни стоило. Грациелла не смогла бы ждать все эти годы, как ждал ее муж. А почему, собственно, он ждал? И зачем решил выступить свидетелем на суде, если и так ясно, что Каролле все равно уже не выйти на свободу? Дон Роберто должен был сознавать, какую опасность навлекает не только на себя, но и на всю семью.

Очередной день судебного разбирательства подошел к концу, а Кароллу так и не вызвали для дачи показаний, он еще ни разу не воспользовался микрофоном, соединяющим его клетку с залом суда. Он сидел с таким видом, будто происходящее не имеет к нему отношения.

Грациелла вернулась на виллу, еще более укрепившись в свой решимости узнать правду. Там ее уже ждал Марио Домино, и на этот раз она не отказалась его принять.

В кабинете было холодно. Грациелла не включила свет, предпочитая сидеть в полумраке. Домино открыл дипломат и достал несколько плоских папок.

— Ты нашел Дженнаро Баранцу, как я просила?

— Да, он живет в Монделло с сыном. Они содержат небольшую гостиницу, у меня есть их адрес и телефон. Баранца очень слаб. Можно полюбопытствовать, зачем тебе понадобилось его видеть?

Грациелла посмотрела на Марио, и он отметил, что она еще бледнее обычного.

— Знаешь, каждый день, сидя в зале суда, я смотрю на людей за решеткой и спрашиваю себя: сколько из них работали на дона Роберто или были с ним знакомы? Я каждый день слышу о проституции, вымогательстве, шантаже, похищениях, убийствах и думаю об этой вилле, о всей своей жизни. Я слушаю записанный на пленку голос, и мне кажется, что это голос незнакомого человека. Я потеряла всех своих сыновей, Марио, но еще страшнее, что я перестала уважать Роберто.

— В таком случае ты судишь его несправедливо.

— Неужели? Ты можешь подсчитать, какая часть его состояния заработана на страхе? Сколько человек погибло ради того, чтобы сделать нашу семью настолько могущественной, чтобы за нее стоило убивать? Ты слышал, как он смеялся, когда рассказывал, как организовал свадьбу сына, чтобы использовать ее как прикрытие убийств? Хочешь услышать, как он меня использовал, и не только меня, как он использовал своих сыновей?

— Грациелла, выброси ты эти записи и не слушай их больше!

— Нет уж, я буду слушать. Потому что он лгал мне даже в самом конце. Он говорил, что не может жить и умереть спокойно, пока убийцы Майкла не будут наказаны по справедливости. Так вот, это была ложь! Ему обязательно нужно было, чтобы Пол Каролла знал, что его упрятал за решетку не кто-нибудь, а дон Роберто Лучано. Его решение выступить в суде не имело никакого отношения к Майклу! На самом деле он хотел доказать Каролле, что победа осталась за ним.

— Грациелла, это неправда.

— Ты так считаешь? Сколько доказательств ему нужно было по закону для суда? Все бы узнали, что представляет собой наша семья. Если бы дон Роберто стал давать показания, он все равно бы так или иначе уничтожил свою семью. Что ж, в этом он преуспел, и мне больше ничего не нужно, я не хочу, чтобы у меня что-то осталось. Вдовы моих сыновей, моя внучка — никто не должен узнать правду. Я хочу их освободить, Марио, пусть живут без страха.

Марио собрал свои бумаги, сложил их аккуратной стопкой, убрал в дипломат, защелкнул замки и сложил руки на крышке.

— Воля твоя. Я с тобой свяжусь, как только будут переведены деньги. Но пойми, ты открываешь доступ к легальному бизнесу твоего мужа именно тем людям, которых так презираешь. Ты отдаешь им компании, которые должны были достаться в наследство твоим сыновьям.

— Марио, пожалуйста, не считай меня наивной дурочкой, я знаю про сыновей. Они тоже в этом участвовали, больше других — Фредерико. А ты, оказывается, как и мой муж, кормил меня сказками. Так вот, хватит лжи, я хочу уйти в могилу с миром. А теперь, если ты не возражаешь, я бы хотела отдохнуть — день был очень утомительный.

Марио посмотрел на Грациеллу с грустью.

— Я всегда тебя любил и люблю, да ты, наверное, сама об этом знаешь. Я готов защищать тебя ценой собственной жизни, но я не мог пойти против воли дона Роберто.

— Потому что ты его боялся? Признайся, Марио, ты тоже его боялся? Скажи, кто были эти люди в кабинете? Зачем они обыскивали наш дом?

— В интересах твоей же безопасности. Я должен был убедиться, что в доме не осталось никаких компрометирующих документов, ничего такого, чем может пожелать завладеть кто-то еще, ты меня понимаешь? Хотя я действовал без твоего разрешения и вопреки твоим желаниям, я поступил так, как, по моему мнению, будет лучше для тебя. В то же время ты требуешь, чтобы я все продал, с выгодой или нет. Имей в виду, это обязательно вызовет подозрения. Я пытаюсь перевести все деньги в швейцарский банк, чтобы избежать налогов, которые тебе пришлось бы платить, если бы средства поступили на счет в Палермо. Налоги вместе с расходами на похороны составили бы миллионы лир. И вот сегодня один из моих клерков… — Домино пришлось сесть, чтобы перевести дыхание. — У меня в конторе шестнадцать человек занимаются тем, что оформляют завещание дона Роберто, касающееся твоих невесток и внучки. Однако сегодня я обнаружил некоторые расхождения… Один из покупателей — так мне кажется, хотя я не могу знать точно, — действует по чужому приказу…

Изможденное лицо Домино приняло сероватый оттенок. Грациелла подала ему стакан воды и подождала, пока он найдет в кармане пузырек с таблетками. Когда Домино проглотил лекарство и запил водой, Грациелла положила руки ему на плечи.

— Прости, Марио, я злоупотребила твоей помощью, нагрузила сверх всякой меры и даже ни разу не сказала «спасибо».

Марио улыбнулся:

— Уверяю тебя, я позабочусь о тебе и твоих невестках.

— Скажи, Марио, что ты будешь делать, когда все это закончится?

— Уйду на покой, проживу остаток дней в блаженном неведении относительно того, что творится в мире. Мне всегда хотелось иметь свой сад. Ты не знала об этом? А я прожил всю жизнь в квартире, где нет ящика для цветов под окном.

Грациелла и Марио, держась за руки вышли из дома и направились к машине, попутно окидывая взглядами некогда прекрасный парк перед домом. Адвокат рассмеялся:

— Подумай, может, тебе стоит нанять меня, чтобы я привел в порядок этот газон? Что-то он выглядит совсем запущенным.

Грациелла улыбнулась:

— Ах, Марио, это был мой маленький мир, я считала, что он надежен и безопасен. Я знаю, как погиб Майкл, тебе следовало рассказать мне правду. — Она обхватила лицо ладонями. — Теперь я понимаю, что единственным невинным человеком был Майкл, остальных Роберто использовал. Константино, Альфредо, Фредерико — всех, правда?

Марио печально согласился.

— Дону Роберто было трудно отказать, Грациелла, однако его было легко полюбить. Я любил его как брата, но ты права, я всегда его боялся… Нет, пожалуй, не всегда. Помнишь тот год, когда Роберто вернулся с войны? Тогда он был другим, на войне он изменился.

Марио помолчал, даже сейчас ему нелегко было сказать Грациелле правду. Впрочем, чего ему теперь бояться?

— Он хотел выйти из Организации и собирался это сделать, однако его не отпустили. Он слишком много знал и был слишком ценным помощником.

Грациелла отступила от машины и закрыла дверцу. Марио продолжил:

— Мне нужно на несколько дней уехать в Рим, если я тебе понадоблюсь, в офисе подскажут, как меня найти. Будь осторожна и не переутомляйся.

Машина тронулась с места, Грациелла помахала вслед Марио, но у нее не выходили из головы его слова. Марио прав, после войны Роберто изменился. Когда проходили недели, потом месяцы, а он все не пытался найти работу, Грациелла заволновалась. Мальчики тогда были совсем маленькими, их надо было кормить, а поток посылок с цыплятами и куриными яйцами, которые во время войны контрабандой переправляли друзья Роберто, прекратился.

Грациелла остановилась посреди просторного холла, в котором теперь стояли антикварная мебель, статуи, по стенам висели картины, а пол покрывал ковер ручной работы. Раньше все выглядело совершенно иначе. Она присела на ступени лестницы и закрыла глаза, представляя мужа молодым. Он работал на улице: чинил изгороди, рубил дрова для кухонной печи, но посылки с продуктами больше не приходили.

Грациелла зажала уши руками. Она словно наяву слышала собственный голос, срывающийся на крик, злые слова, обращенные к мужу. Дети тогда испуганно сгрудились вокруг нее, а она кричала на Роберто и требовала, чтобы он добыл еду для голодных сыновей. В отличие от многих семей на Сицилии, которые голодали во время войны, семья Лучано впервые столкнулась с нехваткой еды. Откуда приходили те посылки с едой? Грациелла никогда не задавала этого вопроса, потому что сама знала: с черного рынка. Точно так же она знала, гладя мужу белую рубашку и лучший костюм, что он собирается пойти не на поиски работы, потому что работы просто не было. После войны Сицилия страшно обнищала.

Грациелла встала и прошептала в пустоту мраморного холла:

— Я всегда знала правду.

Остановившись у открытых дверей гостиной, украшенных резьбой, она немного помедлила. Тишину нарушало только негромкое тиканье часов на каминной полке. Грациелла вошла в комнату, обошла вокруг длинного полированного стола, прошла мимо стульев в стиле барокко, обитых лиловым атласом, мимо бесценных картин, массивного серебряного канделябра эпохи короля Георга. Медленно окинула взглядом люстру из хрусталя и золота и двинулась дальше, вдоль богато инкрустированных шкафов, за стеклянными дверцами которых стояли фарфоровые статуэтки и прочие дорогие безделушки. Куда ни глянь, всюду в глаза бросалась изобильная роскошь.

Грациелла села в резное кресло мужа и положила руки на подлокотники, чувствуя под пальцами открытые пасти львов.

— Я всегда это знала, — шепотом повторила она.

Посидев некоторое время, она встала, вернулась в кабинет и взяла со стола вырванный из блокнота листок, на котором аккуратным почерком Марио Домино была написана одна-единственная строчка: «Дженнаро Баранца. Отель „Маджестик“, Монделло».

Когда Грациелла ворвалась в кухню, Адина не поверила своим глазам.

— Ты мне нужна, мы едем в Монделло!

— Монделло? — переспросила Адина, улыбаясь. Она родилась в этом городке и не была в нем много лет. — Но, синьора, у нас же нет водителя.

— Знаю, потому-то ты мне и нужна. Я поведу машину, а ты возьмешь карту и будешь говорить мне, куда ехать.

— О нет, синьора, прошу вас, не садитесь за руль!

Единственный стоявший у ворот охранник едва успел открыть правую половинку ворот, как мимо него, визжа тормозами, пронесся «мерседес» — точнее, не мимо, а прямо по его ноге. Взвыв от боли, охранник запрыгал на здоровой ноге. «Мерседес» резко остановился. Охранник с опаской следил, как машина задним ходом приближается к нему. Еще один рывок, и «мерседес» снова остановился, из окна высунулась Грациелла.

— До моего возвращения на виллу никого не впускать.

— Хорошо, синьора Лучано.

Автомобиль рванулся вперед, оставляя за собой облако пыли, и вскоре, двигаясь все так же рывками, скрылся за поворотом. Грациелла сидела за рулем, ее лицо выражало решимость. Рядом с ней на переднем сиденье Адина, крепко зажмурившись, сжимала в руках четки. Услышав смех хозяйки, она осмелилась открыть глаза.

— Ах, Адина, это так здорово, я чувствую себя прекрасно… Так, мне нужна карта, она в отделении для перчаток…

— Хорошо, синьора. Только, ради Бога, не выпускайте из рук руль, я сама достану карту.

Глава 21

София терпеть не могла запаха такси. От этого запаха и от тряской езды ее чуть не выворачивало наизнанку. На последнем отрезке пути ей пришлось подсказывать водителю дорогу. Они петляли по узким, мощенным булыжником улочкам, пока не остановились перед высокими воротами на склад, превращенный в швейную фабрику. Ворота были открыты. София видела, как ее портнихи выглядывают из окон и игриво переговариваются с мужчинами, работающими на тяжелых машинах в здании напротив. Будь она на желтом «мазератти», работницы бы ее сразу узнали, но на подъехавшее такси никто не обратил внимания.

Как только София вышла из тени здания и оказалась на свету, она услышала испуганный шепот: «Девочки, это синьора Лучано!» Головы тут же исчезли из окон, и портнихи вернулись к работе.

Открыв маленькую дверь с надписью «Си энд Эф дизайнз», София вошла в здание и поднялась на второй этаж по узкой лестнице. Лестница была старая, ступени изрядно стерлись, и София на всякий случай держалась за перила. На первой площадке ей пришлось буквально распластаться по стене, пропуская двух рабочих, несших какие-то папки и рулоны бумаги. Рабочие вежливо поблагодарили ее. Не успела София двинуться дальше, как сверху стали спускаться еще какие-то люди, нагруженные платьями. Подойдя к окну, София увидела, как все это погружают в грузовик службы доставки «Си энд Эф». В открытые двери грузовика было видно, что внутри уже стоят два картотечных шкафа.

Последний пролет лестницы устилало дорогое ковровое покрытие светло-персикового цвета. София толкнула свежевыкрашенную дверь с изящным логотипом «Си энд Эф» и оказалась в приемной перед демонстрационным залом. На столе секретарши стояли свежие цветы.

— Добрый день, синьора Лучано.

— Добрый день, Селеста, как дела?

Софии показалось, что секретарша немного покраснела.

— Хорошо.

— Нино на месте? — спросила София.

— Да, синьора, хотите, чтобы я его вызвала?

— Спасибо, не нужно.

София прошла через приемную и вышла в другой коридор. Пройдя мимо двери собственного кабинета, она зашла в кабинет партнера. Увидев Софию, Нино Фабио покраснел.

— Что происходит? — требовательно спросила София.

— Я пытаюсь с тобой связаться черт знает сколько времени.

София остановилась у пустого письменного стола Нино, не спеша открыла сумочку, достала сигарету, закурила, выбросила спичку в корзину для мусора и повторила вопрос:

— Что происходит?

— По-моему, это и так ясно. Я уезжаю.

София затянулась и выпустила дым через нос.

— Это я и сама вижу. Куда ты переезжаешь?

Нино заметно нервничал.

— Я получил очень хорошее предложение. Теперь, когда готова новая коллекция для Милана, я его принял. Мне уже давно хотелось уехать… и вот появилась такая возможность.

— Ты никогда раньше не заикался, что наше партнерство тебя не устраивает.

— Я пытался с тобой связаться.

София вздохнула. Разговор начинал ее раздражать.

— Знаешь, ты мог бы догадаться, почему я не подходила к телефону.

— Да, конечно… я тебе писал. Ты получала мои письма и цветы?

— Да.

Селеста принесла две чашки кофе, поставила перед ними на стол и, ни слова не говоря, вышла.

— Судя по всему, о твоем внезапном отъезде знают все, кроме твоего партнера. И как, интересно, ты собирался поступить? Обчистить здесь все, а потом написать мне письмо? Сколько человек ты забираешь из фирмы?

— Только тех, кого привел с собой.

— Понятно. — София решила глотнуть кофе, ее била такая дрожь, что пришлось обхватить чашку двумя руками. — Тебе не кажется, что это довольно низкий поступок? Удрать тайком через черный ход…

— София, я не удираю тайком, и если бы ты проводила на работе чуть больше времени, то была бы в курсе, что у нас давно возникли финансовые трудности. И так как… поскольку… твой муж и…

— Мой муж не имеет никакого отношения к нашему бизнесу! — взорвалась София.

— Ты так думаешь? София, твой муж играл очень большую роль в нашем бизнесе, просто ты об этом не знала.

София только сейчас обратила внимание, что Нино злоупотребляет одеколоном, от его сильного запаха ее мутило.

— Сделка, вернее моя часть сделки, заключалась в том, чтобы ты никогда не узнала…

Она снова перебила Нино:

— Какая сделка? О чем это ты толкуешь?

Нино вскинул свои холеные руки.

— Ну хорошо, ты бы все равно рано или поздно узнала. Ты такая наивная, радость моя… Замужняя женщина, которая не знает, чем занять свободное время…

— Нино, не рассказывай мне о моей жизни!

— Тебе захотелось открыть бутик, что-то доказать самой себе, верно? Посуди сама, София, с какой стати молодой дизайнер уйдет из крупного дома моделей с солидной репутацией, чтобы начать работать с никому не известным партнером?

— Может, ты сам мне скажешь почему?

Нино пожал плечами.

— Ну, прежде всего из-за денег. Когда я поначалу отказался, твой муж нанес мне визит. Он предложил мне больше, чем я получал на прежнем месте, гораздо больше, но это было не простое предложение. Отказаться работать с тобой было для меня равносильно самоубийству.

У Софии голова пошла кругом. Все, что она услышала, никак не укладывалось в сознании: Константино, милый добрый Константино?..

Нино между тем продолжал:

— Не пойми меня превратно, София, мы неплохо проводили время, но два бутика и парочка вялых показов за год вряд ли сильно помогут моей карьере.

У Софии перехватило горло, и она не сразу смогла заговорить:

— Значит… значит, мой муж доплачивал тебе за то, что ты молчал, я правильно поняла? Он платил тебе больше, чем записано в нашем контракте?

Нино снова вздохнул.

— Это еще не все. Кроме того, я занимался очень выгодным бизнесом — торговлей по почте. — Помолчав, Нино склонил голову набок и предложил: — Хочешь взглянуть сама?

Он проводил Софию в небольшую мастерскую, где восемь швей трудились над тюками тканей, заказанных по выбору Софии. Стены были облеплены записками и рисунками моделей Нино.

— Если ты не забыла, все эти девушки сколько-то, не помню сколько, недель возились с одним-единственным подвенечным платьем. А теперь подумай, кто, по-твоему, управлял бутиками, заботился об ассортименте товара, пока ничего нового не шилось? Вспомни, заказы сыпались со всех сторон, но от них попросту отмахивались. Восемь швей работали практически вхолостую… Это обходится недешево, София.

Нино говорит о платье, которое было ее подарком к свадьбе Розы, поняла София. У нее сжалось сердце. Она попыталась прогнать из памяти образ племянницы, кружащейся в подвенечном платье по коридору виллы «Ривера».

Они вышли из общего здания, миновали два других склада, затем Нино открыл дверь, на которой не было никакой вывески, и подтолкнул Софию внутрь. Как только они вошли в мастерскую, их оглушил страшный шум множества швейных машин. Тридцать две женщины мельком покосились на них, но ни одна ни на минуту не отвлеклась от работы. Ошеломленная София шла вслед за Нино по узкому проходу, попутно он поднимал, чтобы показать Софии, и отшвыривал в сторону изделия, над которыми трудились швеи: прозрачные трусики, соблазнительные комбинации, бюстгальтеры самых невероятных фасонов, пояса для чулок.

Пройдя через мастерскую, они оказались перед открытой стеклянной дверью в офис. Нино повернулся и рукой обвел помещение мастерской.

— Вот что покрывало расходы твоего предприятия, София. Пойдем дальше, проходи в офис.

При их появлении со стула поднялся невысокий лысеющий мужчина в рубашке, закатанные рукава которой поддерживали нарукавные повязки. Над его головой витало облако дыма дешевых сигар. Мужчина посмотрел сначала на Нино, потом на Софию.

— Знакомьтесь, синьор Сильвио, это София Лучано.

Остаток первой половины дня София провела, просматривая две пачки счетов: первая относилась к ее бутикам, вторая — к торговле бельем по системе заказов по почте. Нино обращал ее внимание на красноречивые цифры.

— Наши главные покупатели — проститутки и публичные дома. Мы поставляем товар на все рынки, продаем и уличным торговцам.

Софии каким-то чудом удавалось держать себя в руках и не показывать, как на нее подействовали откровения Нино. А она-то так гордилась, что у нее есть свой бизнес, что она владеет магазинами, не зависимыми от Лучано! Бухгалтера, торговые агенты, даже ее собственный управляющий — все знали правду, и только она оставалась в неведении. От Сильвио так несло потом, что было трудно дышать.

— Положение таково, синьора Лучано, что мы не знаем, захотите ли вы, чтобы мы продолжали работать. Нами уже полгода никто не руководит, раньше тут всем заправлял Нино Фабио, однако, поскольку он уходит, мы не знаем, кто теперь отвечает за зарплату, производственные расходы и все такое. У нас еще полно невыполненных заказов, но пора выпускать новый каталог. Мы можем заключать неплохие сделки с оплатой наличными, как бывало раньше…

София встала и оправила юбку.

— Эта фабрика закрывается. Прошу выплатить всем сотрудникам месячное жалованье.

Нино налил щедрую порцию водки и протянул стакан Софии.

— Без этой мастерской с потогонной системой тебе ни за что не выжить. Твои магазины годами работали в убыток. Если решишь продолжать дело, имей в виду, что Сильвио — неплохой мужик, очень работящий. Ты бы подумала о девочках — они останутся без работы, так же как и сотни мелких дилеров…

— Ну почему, почему ты никогда ничего мне не рассказывал?

Взгляд Нино стал колючим.

— Наверное, дорожил собственной жизнью.

София отхлебнула из стакана, неразбавленная водка обожгла горло.

— А сейчас…

Он пожал плечами:

— Сейчас ситуация изменилась. Если захочешь продать дело, полагаю, ты без труда найдешь покупателей, но я ухожу, София. Думаешь, я хочу растрачивать свой талант на дешевое дерьмо, которое шьют внизу?

София осушила стакан и налила себе еще.

— А как же модели, которые мы разрабатывали вместе?

— Вместе? — Нино скривился. — Радость моя, выбирать ткань — это еще не значит разрабатывать модель. Посмотри правде в глаза: много лет тебе просто позволяли играть в бизнес. Может, пора повзрослеть? Я забираю свои модели и сматываюсь. Если тебя это не устраивает, то…

— То что, Нино?

— София, со мной слишком долго обращались как с куском мяса. Ты не сможешь заставить меня остаться. Если попытаешься мне помешать, я подкину газетчикам историю про твою фабрику для шлюх. И вскоре от тебя разбегутся все клиенты — заметь, клиенты, которых привлек я, — хотя сомневаюсь, что они и так уже не потеряли интерес к твоей фирме после того, как узнали из газет, что…

— Что? Договаривай, Нино. После того как узнали, что вся моя семья была убита?

Он вздохнул:

— Это твои слова, не мои. Послушай, давай подведем черту. Я был тут как в ловушке, теперь хочу вырваться на свободу. Неужели это так плохо с моей стороны?

— Я не могу сделать ничего, чтобы тебя удержать.

Неожиданно Нино встал, поняв, что она говорит правду.

— Ценю твою доброту. Пойми, это мой шанс на удачу, я буду выпускать одежду под собственной маркой. София, ты хоть осознаешь, что я даже не смогу никому сказать, что работал на тебя? Я собираюсь уехать в Штаты, и если станет известно, что я работал на Лучано, мне в жизни не получить американской визы. Сама знаешь, твоя фамилия мельтешит во всех газетах…

— Уходи.

Нино не заставил просить себя дважды. София слышала за стенами кабинета его голос, он смеялся и шутил с Селестой, потом стало непривычно тихо. София черкнула короткую записку и позвонила по внутреннему телефону Селесте, чтобы та зашла в кабинет.

— Пожалуйста, напечатай этот текст и повесь на доску объявлений.

Селеста повесила объявление, и вокруг него тут же собрались девушки. София предупреждала работников, что через месяц они все будут уволены и получат жалованье за шесть недель. Это. было щедро с ее стороны, но некоторые портнихи работали с ней и Нино с первого дня.

Позже София выяснила, что Нино Фабио снял с их общего счета все деньги. Он также забрал с собой тюки шелка и весь запас уже готовых вечерних платьев, которые должны были продаваться через бутики. Пытаясь оценить, что у нее осталось и что ей потребуется, чтобы продолжить работу, София обнаружила, что Нино вывез и обширные запасы готовой одежды из самих бутиков, поэтому ей придется предупредить о предстоящем увольнении и всех продавцов. Чтобы расплатиться с работниками, София списывала деньги со своего личного счета, уверенная, что банк выдаст наличные. Она наивно продолжала выписывать чеки, не догадываясь, что у нее уже не осталось средств на их покрытие.

В конце концов ее банкиры встревожились и потребовали немедленной встречи. Оказалось, что София не может предложить в качестве обеспечения даже свою квартиру, поэтому она вручила банку ключи от гаража Константино. Этот гараж с парком машин являлся частью недвижимости, принадлежавшей Константино. Через две недели перерасход средств составил два миллиона лир, а чеки все продолжали поступать. Софию предупредили, что ей грозит банкротство, ее банкиров тревожили также непонятные разночтения в ее деловых счетах. Софии было предложено незамедлительно переговорить с судебными исполнителями о недвижимости ее покойного мужа.

София не раз пыталась связаться с Грациеллой, но когда это не удалось, в глубине души она была даже рада, что не придется обсуждать со свекровью финансовое положение. Она надеялась, что счета Константино скоро будут разморожены и проблема решится сама собой. Сейчас София думала прежде всего о том, чтобы найти сына. Она собиралась вылететь из Рима на Сицилию, а оттуда поездом доехать до Чефалу.

Адина принесла лимонад, ее руки все еще дрожали от пережитого потрясения. Грациелла же сидела совершенно спокойная, закрыв глаза и подставив лицо солнцу. Они зашли в придорожное кафе, дожидаясь, пока починят «мерседес». До Монделло оставалось ехать совсем немного, но они застряли и прождали уже два часа. Через дорогу было видно «мерседес», из-под которого торчали ноги механика, и даже отсюда можно было разглядеть три большие вмятины. Нет, они пострадали не в трех авариях, а всего в одной, но довольно сложной, когда Грациелла налетела и на дерево, и на дорожную тумбу.

Адина вздохнула. Ей не хотелось даже думать о том, чтобы ехать дальше в машине, которую ведет ее хозяйка. Грациелле редко удавалось переключить вторую передачу, и «мерседес» двигался вперед короткими неравномерными рывками на манер лягушачьих прыжков. Они удалились от Палермо всего лишь миль на восемь, однако путешествие заняло все утро.

— Адина, ты знаешь этот отель «Маджестик»?

— Нет, синьора, я не была в Монделло с детства. Из родственников у меня там только кузен и сводная сестра. Говорят, сейчас город стал популярным курортом, не то что во времена моего детства. Тогда это был даже не город, а рыбацкий поселок, но пляж…

— Я знаю, знаю. Когда дети были маленькие, мы возили их в Монделло. Пойди разузнай у кого-нибудь, где находится «Маджестик».

Адина перешла через дорогу и заговорила с механиком. Разговор получился долгим, но в конце концов механик вернулся к работе, а Адина — к Грациелле.

— Он знает моего кузена, — сказала Адина, садясь за стол и пододвигая стул поближе. — А еще он знаком с Антонио Баранцой, сыном того человека, который вам нужен. Говорят, семья Баранцы не любит гостей, старик редко выходит. Может, стоит сначала встретиться с моим кузеном?

— Как хочешь. Долго еще ждать машины?

— Не очень, у нас пробит карбюратор. Я узнала, куда ехать, отель «Маджестик» стоит на площади, недалеко от того места, где живет мой кузен, так что мы найдем его без труда.

Спустя час «мерседес», двигаясь все так же, рывками, пересек площадь, чем рассмешил стариков, сидевших в тени с кружками пива. Адина, которая сказала, что никого в городе не знает, едва ли не поминутно высовывалась из окна, здороваясь с очередным старым знакомым. Грациелле показалось, что она знает весь город. Памятуя, что улочки в Монделло слишком узки для «мерседеса», Адина предложила хозяйке припарковать машину на площади, а сама отправилась к кузену. Адина пообещала быстренько поговорить с ним и тут же вернуться. Глядя ей вслед, Грациелла покачала головой. Не успела служанка пройти и десяти шагов, как снова с кем-то поздоровалась.

— Эй, Джорджио, добрый день, как поживаешь?

Адина разговаривала чуть ли не с каждым встречным, поэтому вернулась не раньше чем через полчаса. К тому времени Грациелла кипела от гнева, однако Адина не обратила на это внимания. Она казалась очень взволнованной, и, пока они шли через площадь, а потом по узенькой боковой улочке, она размахивала руками сильнее обычного.

— Синьора, «Маджестик» — это кафе, но там еще и сдают комнаты. У них есть несколько столиков и небольшой бар, в который заходят в основном постояльцы. Туристов мало. — Адина понизила голос и продолжала заговорщическим шепотом: — Они не разрешат вам повидаться со стариком, его сын всем говорит, что старый Баранца выжил из ума. Но мой кузен знаком с женщиной, которая работает у них на кухне, иногда она выкатывает старика в инвалидной коляске на прогулку. Обычно она возит его в сторону порта. Там поблизости есть маленький бар со столиками на открытом воздухе, сегодня она отвезет старика туда, и, если вы подождете здесь, мы с ней…

— Ты знакома с этой женщиной?

— Да, синьора, мы вместе ходили в школу. Этой частью города управляет семья Карбони, сестра моего кузена служит у Алессандрини Карбони. Сын Баранцы тоже работает на Карбони.

— Хорошо, Адина, я подожду, только не слишком долго.

На Дженнаро Баранце была соломенная шляпа, правая часть которой выглядела так, как будто ее грызла собака. На его мясистом носу сидели нелепые женские очки с розовыми стеклами. Сам старик, ссутулившийся в инвалидном кресле, был так тощ, что казался высохшим. Женщина, толкавшая инвалидную коляску, помахала Адине, та поспешила ей навстречу. Женщины поговорили, толкая кресло в ту сторону, где сидела Грациелла. Подъехав к Грациелле, они поставили кресло в тени.

В первый момент Грациелла растерялась, не зная, с чего начать. Глядя на трясущегося старика в жеваной соломенной шляпе, она начала подозревать, что зря теряет время. И тут она услышала его слабый голос:

— Примите мои соболезнования, синьора, я оплакиваю вашу семью.

— Вы знаете, кто я? — прошептала Грациелла.

— Да, синьора, знаю. Мы с вами много раз встречались, я тогда был совсем молодым.

— Простите, но я не помню.

Старик пожал плечами. Одна рука у него была искалечена, пальцы другой теребили вязаную шаль, которой были накрыты его колени.

— Мой сын говорит всем, что я сошел с ума, но я ничего не забываю. Разве только то, что нужно забыть.

— Вы знали моего сына Майкла? — спросила Грациелла.

— Да, синьора, очень хорошо знал. Он научил меня читать и писать. Мы провели вместе с ним в горах шесть месяцев. Я любил вашего сына, он был… — Старик дотронулся здоровой рукой до груди на уровне сердца. — У него было ангельское сердце.

Некоторое время они молчали, потом Грациелла вздохнула и сказала:

— Мне не говорили, что он пристрастился к героину, я узнала лишь совсем недавно.

— Дон Роберто пригрозил, что он отрежет язык любому, кто посмеет вам рассказать. Он хотел, чтобы у вас оставались только хорошие воспоминания, синьора, а от плохих вам было бы слишком трудно избавиться, они бы вас терзали, уж поверьте мне.

— Дженнаро, воспоминания — это все, что осталось от моих сыновей. Я потеряла четырех сыновей. — Она наклонилась к старику. — Я хочу знать, как умер Майкл, расскажите мне, что вы знаете.

Глаз старика было не видно за розовыми стеклами очков, но он все равно отвернулся, как будто не мог вынести ее взгляда.

— Я не помню, синьора, иногда моя память так же мертва, как тело.

— Я вам не верю!

— Поверьте, синьора, у меня есть все основания забыть день, когда умер ваш сын, потому что в каком-то смысле я тогда тоже умер. Меня бросили подыхать, может, оно и к лучшему, если бы я тогда умер. Яснее всего я помню боль, потому что она и сейчас со мной днем и ночью.

Грациелла откинулась на спинку стула и стала обмахиваться платком. Даже в тени жара была удушающей.

— Хотите, я провезу вас дальше вдоль гавани?

Несмотря на хрупкость, Дженнаро оказался далеко не невесомым. Грациелле было довольно трудно толкать инвалидную коляску, но в конце концов они все-таки поднялись на самую верхнюю точку. Она развернула старика лицом к морю. Дженнаро улыбнулся и, склонив голову набок, стал разглядывать рыбацкие лодки в гавани.

— Кто такой был король Лир?

Грациелла удивленно взглянула на старика.

— Король Лир? Это персонаж пьесы Шекспира. А почему вы спрашиваете?

Дженнаро довольно долго не отвечал, потом заговорил своим скрипучим голосом:

— Дон Роберто нес своего сына на руках, как маленького, он завернул его в простыню, взятую с кровати. Никто не знал, что ему сказать или что для него сделать. Он стоял в дверях с сыном на руках и плакал.

Поколебавшись, Грациелла мягко сказала:

— Король Лир был могущественным правителем. Когда умерла его любимая дочь, он нес ее на руках.

Дженнаро нахмурился, от чего его морщинистое лицо сморщилось еще больше.

— Дочь, не сын, вот как?

Грациелла развернула кресло лицом к себе.

— Вы помните людей, которые убили моего сына? Я прошу только об одном: расскажите мне то, что знаете. Я никогда не заставлю вас явиться в суд и выступить свидетелем. Дженнаро, это нужно мне, матери Майкла.

Старик тяжело вздохнул:

— Это были американцы.

— Вы знаете их имена?

— Нет. Мне показывали фотографии.

— Кто показывал?

— Дон Роберто. Я узнал их в лицо, но не знал их имен. Тем не менее он все равно их нашел, всех, одного за другим. — Старик издал странный звук, похожий на смешок. — Дон Роберто нашел в Америке всех, кто хотя бы просто курил с Майклом сигарету, ни один от него не скрылся.

— А эти американцы признались, что убить моего сына им приказал Пол Каролла?

Дженнаро отвернулся, не желая отвечать. Грациелла сорвала с него очки и потрясенно попятилась. На месте одного глаза остался уродливый красный шрам.

— Синьора, отдайте мне очки, — жалобно попросил Дженнаро.

Однако Грациелла отвела руку с очками в сторону.

— К сожалению, он нашел не всех, правда? Уцелел Ленни Каватайо, вы его помните?

Дженнаро скривился:

— Этот был последним, он все знал, но он тоже мертв. Мои очки, синьора, верните мне, пожалуйста, очки.

Грациелла протянула ему очки, но Дженнаро не смог надеть их самостоятельно. Тогда она сделала это сама, потом положила руку ему на плечо.

— Простите меня. Наверное, я должна вам все объяснить. Дело в том, что я пытаюсь понять, почему мой муж так долго ждал, если он знал о роли Пола Кароллы в убийстве моего сына. Почему он ждал столько лет?

Дженнаро смотрел прямо перед собой. Грациелле пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать, что он говорит.

— У дона Роберто была семья, еще три сына. Только когда он нашел Ленни Каватайо, у него появилось достаточно доказательств, чтобы требовать справедливости. Но было слишком поздно, Каролла к тому времени уже сидел в тюрьме.

Грациелла наклонилась еще ниже.

— Если то, что вы говорите, правда, то зачем он решил выступить свидетелем обвинения вместо убитого Ленни Каватайо?

Дженнаро поднял голову и посмотрел ей в лицо.

— Не знаю, синьора, но, выступив свидетелем против Кароллы, он все равно что подписал ему смертный приговор. Он вызвал бы больше уважения к себе, если бы просто взял пистолет и застрелил его. В конце концов, может быть, он слишком долго ждал.

Дженнаро попытался повернуть коляску, однако Грациелла вцепилась в ручки. Дженнаро запаниковал, и она это почувствовала.

— Кто приказал убить моих сыновей, внуков? Скажи мне!

Какой-то мальчишка побежал к ним по дамбе. Крикнув «Дедушка, дедушка!», он замахал рукой и спрыгнул со стены. Когда мальчик подбежал ближе, ему, по-видимому, передался страх деда. Он заплакал, схватил Грациеллу за руки и попытался оттащить ее от коляски.

Грациелла грубо оттолкнула мальчика.

— Мой муж мог бы заставить вас выступить свидетелем на суде — вы видели, как умер мой сын. Вы в долгу перед моим мужем, отдайте этот долг мне. Скажите, это был Пол Каролла?

Стоявшая поодаль Адина услышала детский плач и обратила внимание, что Грациелла заговорила на повышенных тонах. Она в панике побежала к своей хозяйке:

— Синьора, синьора!

При всей своей немощи Дженнаро не испугался Грациеллы. Подняв голову и глядя ей в лицо, он закричал:

— Убирайтесь! Держитесь подальше от моей семьи!

Когда Дженнаро повезли домой, ему навстречу выбежал сын. Баранца-младший запыхался и был явно испуган.

— Ты с ума сошел, старый дурак! Кто это такая, что ей нужно?

— Да что бы ни было, какая разница? Она же женщина, что она может сделать?

— Так чего она от тебя хотела?

— Скажи-ка, ты знаешь, кто такой король Лир?

Сын в сердцах сплюнул на землю и приказал старику ехать в дом. Когда Дженнаро уже скрылся за дверью, сын крикнул вслед, что с сегодняшнего дня он не будет выходить из дома. От быстрой езды по булыжному тротуару все тело Дженнаро болело, боль в голове отдавала в глаз, но он повернулся и крикнул в ответ:

— Не забывай, у тебя есть этот отель и деньги на пиво исключительно по милости Лучано.

— А ты стал калекой по его милости.

— Зато я умею читать и писать…

Вернувшись в свою комнату, старик подтянулся на руках и перенес тощее тело с коляски на кровать. Откинувшись на подушки, Дженнаро снял очки и здоровой рукой стал массировать пустую глазницу. Пуля так и осталась у него в черепе, еще одна засела в позвоночнике. За эти годы он не раз жалел, что не умер в ту ночь. Тогда он увидел в окно, что вверх по горной дороге едет машина дона. Стоявший высоко на склоне горы часовой решил, что дон приехал навестить сына, и подал сигнал фонарем. За рулем сидел личный телохранитель дона Этторе Каллеа, на пассажире была знакомая шляпа, но когда машина подъехала к коттеджу, на заднем сиденье выпрямились два незнакомца и одновременно раздались автоматные очереди. Два охранника, один из которых был родным братом Дженнаро, были убиты на месте. Дженнаро, крича, что на них напали, бросился в спальню Майкла, он почти добежал до двери, когда его тело прошили пули. Он пролежал без сознания несколько секунд, ну, может, несколько минут, однако нападавшие решили, что он мертв. Еще не до конца очнувшись, в полубессознательном состоянии он видел их, вынужден был молча наблюдать, как они пытают и избивают юношу «с лицом ангела», как он про себя его называл. Дженнаро абсолютно ничего не мог сделать, он не мог даже закричать, он лежал в луже собственной крови, слушая ужасные вопли.

Дальнейшее помнилось как в тумане. Он слышал хриплый голос дона Роберто, не подпускавшего никого к телу своего сына. Дон Роберто завернул тело Майкла в окровавленную простыню и вынес его из дома на руках, как ребенка.

Дженнаро был почти при смерти и не мог повернуть головы, чтобы увидеть дона Роберто, но он слышал этот ужасный вопль скорби. Никто из тех, кто слышал его в тот день в горах, не забудет этот страшный, леденящий душу звук.

Дженнаро сунул руку под подушку и достал небольшую книжку в твердом переплете. Книга была подписана: «Моему поэтическому другу и ученику от Майкла Лучано». Дженнаро не мог прочесть книгу — она была на английском, — однако он знал название наизусть. Это был «Король Лир» Вильяма Шекспира.

Глава 22

София приехала в Чефалу, но, когда решение было принято и она уже начала его выполнять, уверенности у нее резко поубавилось. С чего начать? Сидя в маленьком номере отеля, где она зарегистрировалась под своей девичьей фамилией Висконти, София отчаянно пыталась разработать план действий. С крошечного балкончика ей было видно гавань, мощенную булыжником улицу, где они когда-то жили с матерью, отель, в котором она работала горничной, поверх крыш домов вздымался к небу шпиль церкви. Однако на том месте, где раньше стоял сиротский приют, София, к своему смятению, увидела новое здание из стекла и бетона.

София долго ходила по кладбищу, но так и не смогла найти могилу матери. В свое время у нее не было денег на надгробный камень. В конце концов, отчаявшись найти могилу, она положила цветы рядом с небольшим деревянным крестом, на котором не было указано имя, и шепотом помолилась о прощении.

За двадцать пять лет город сильно изменился, и, возвращаясь с кладбища по узкой улочке, София почти ничего не узнавала вокруг. Местные жители провожали ее любопытными взглядами: одинокая женщина в дорогой одежде выглядела здесь непривычно.

Когда София остановилась у ворот монастыря, начало темнеть. Она подняла голову и посмотрела на маленькие окошки и высокую крышу. Из окна одной из верхних комнат выглянуло бледное женское лицо. Однажды София уже стояла под этими стенами, испуганная, одинокая, отверженная.

Монастырь встретил Софию знакомой прохладой. Каменные стены, полы, тяжелые дубовые двери остались такими же, какими София их запомнила. Монахиня, шепотом попросив ее подождать в коридоре, куда-то ушла и вскоре вернулась. София пошла вслед за ней по знакомой узкой галерее, и они остановились у небольшой двери. Монахиня постучалась и, не дожидаясь ответа, открыла дверь и сделала Софии знак входить.

За большим письменным столом, украшенным затейливой резьбой, сидела настоятельница — женщина средних лет в очках без оправы. Настоятельница почувствовала крепкий сладковатый запах духов, но лица посетительницы не было видно за густой траурной вуалью.

— Синьора Висконти, садитесь, пожалуйста.

Настоятельница с интересом взглянула в лицо гостьи, когда та медленно приподняла кружевную вуаль.

— Сестра Матильда? Вы меня не помните? Меня зовут София.

Женщины заговорили о временах, когда нынешняя настоятельница была просто сестрой Матильдой. С тех пор в монастыре многое изменилось. Как рассказала настоятельница, сиротского приюта, к сожалению, больше не существует, зато у них появилась новая школа и прибавилось еще одно крыло для бедных и нуждающихся в помощи девушек, какой была когда-то София. Матильде было трудно вспомнить Софию молоденькой девушкой, но как только та рассказала о причине своего визита, настоятельница отчетливо вспомнила молодую женщину, у которой в этом монастыре родился сын.

— К сожалению, — тихо промолвила настоятельница, — записи об усыновлениях были уничтожены пожаром.

Новость потрясла Софию.

— Неужели не осталось копий? Может, есть записи в церковно-приходской книге?

Настоятельница извинилась и сказала, что теперь нет никакой возможности узнать, кто усыновил ее ребенка. Она предложила Софии осмотреть новые здания, и та машинально пошла за настоятельницей.

Она схватила монахиню за рукав.

— Может, вы вспомните? У моего мальчика на шее был золотой медальон в форме сердечка. Бывало, ему нравилось, когда я качала перед ним этот медальон, он тянулся к нему ручонками… обычно это помогало ему заснуть.

— Простите, София, ничем не могу вам помочь. Вы оставили мальчика в приюте, чтобы иметь возможность выйти на работу. — Глаза настоятельницы за стеклами очков недобро блеснули, и София уловила в ее голосе холодок. — Полагаю, когда вы уезжали из Чефалу, вам дали подписать бумагу о том, что вы не возражаете против усыновления в случае, если не вернетесь за ребенком. Вы подписывали такой документ?

София кивнула.

— Неужто нет никого, с кем я могла бы поговорить, кто бы помнил моего сына? Не может же быть, что все записи об усыновлении существовали в единственном экземпляре. Врач…

— Наш врач умер много лет назад, упокой Господи его душу.

Софии хотелось кричать от отчаяния, но она только молча шла за облаченной в черное фигурой. Настоятельница с гордостью показала гостье гимнастический зал.

— Наш благодетель был очень щедрым человеком, все это, включая, конечно, новую часовню, построено на его средства. Думаю, вы понимаете, что мы существуем за счет благотворительности…

Осмотрев новые постройки, они прошли через небольшой внутренний дворик и вернулись в главное здание. Настоятельница предложила Софии выпить кофе. Матильда, отлично видя, что София плачет, как будто не понимала, почему она так расстроена, и спокойно спросила:

— В чем дело, София? Почему вы решили искать сына именно сейчас? Господь вам судья, но вы же от него отказались. Или у вас есть какие-то особые причины его разыскивать?

— Он мой сын, — пробормотала София прерывающимся голосом.

— Он был вашим сыном и тогда, когда вы его оставили. Я знаю, вы сами в то время были почти ребенком, однако вы приняли решение.

Матильда сложила белые гладкие руки в молитвенном жесте. Единственным ее украшением было золотое обручальное кольцо. София поняла, что нужно уходить. Она не могла больше ни секунды слышать этот равнодушный голос.

— Спасибо, что уделили мне время, — формально поблагодарила она, лихорадочно роясь в сумочке в поисках чековой книжки. Наконец она ее нашла, выписала чек и протянула через стол настоятельнице. — Примите это от меня как пожертвование.

Настоятельница улыбкой поблагодарила Софию и протянула руку за чеком, из вежливости стараясь не смотреть на сумму. Но вдруг она схватила чек и уставилась на фамилию, напечатанную под росписью Софии.

— Лучано? София Лучано?

София мысленно отругала себя за глупость.

— А-а, тогда я, наверное, понимаю, в чем причина.

София озадаченно посмотрела на настоятельницу. Вероятно, в монастыре слышали об убийствах, но… То, что произошло дальше, стало для Софии полной неожиданностью. Холодное отчужденное выражение лица настоятельницы сменилось гримасой, которая у нее означала улыбку.

— София, нашим благодетелем был дон Роберто Лучано. — София хотела что-то вставить, но настоятельница подняла руку, призывая не перебивать. — Прошу вас, выслушайте меня. Нас посетил Константино Лучано, он подробно расспрашивал о вас, и особенно о вашем ребенке. Мальчика он не видел, и, поскольку в свидетельстве о рождении имя отца не было указано, мы согласились отпустить ребенка. Можете думать что хотите, но нас заверили, что о мальчике хорошо позаботятся. В этом же нас уверял и адвокат синьора Лучано, Марио Домино. Дон Лучано никогда не приезжал в монастырь сам, но пожертвования поступали от его имени. Я молилась за его душу. Помолитесь теперь со мной, София, будем молиться, чтобы Господь дал вам силы и простил ваши грехи.

София встала на колени, закрыла глаза и помолилась. Она надеялась, что Марио Домино ей поможет. Уж кто-кто, а он должен знать, куда поместили ее ребенка. Она плакала, но уже не от отчаяния, а от облегчения, и молилась не о прощении грехов, она молилась за своего сына.

Мойра переходила от стола к столу, прислушиваясь к собственной интуиции. Наконец внутренний голос подсказал ей присесть к столу, где шла игра в блэкджек — наверное, потому, что ей понравилась внешность молодого крупье. Мойра обычно предпочитала играть там, где игру вел мужчина. Сложив стопкой двадцатидолларовые голубые фишки, она аккуратно поставила на край стола, туда, где кончалось зеленое сукно и начиналось твердое дерево, стакан с виски.

Как только междугородний автобус въехал в Атлантик-Сити, у Терезы началось нечто вроде абстинентного синдрома. И зачем только она позволила дочери втянуть себя в эту авантюру? Одно хорошо: Роза, кажется, довольна. Всю дорогу она хихикала над сборищем божьих одуванчиков, заполнивших автобус с надписью по борту: «Путешествие в Атлантик-Сити, включено все, в том числе комплект бесплатных фишек». Упомянутый комплект на самом деле представлял собой небольшой столбик завернутых в бумагу жетонов, которые опускают в игровые автоматы в казино. У Розы и Терезы тоже было по столбику жетонов, хотя Тереза очень сомневалась, что они ей понадобятся.

Они поехали ночным автобусом и должны были вернуться в это же время на следующий вечер. Когда автобус остановился на гигантском автовокзале Атлантик-Сити, Тереза была почти уверена в том, что они совершили ошибку, отправившись в эту поездку. Сотни междугородних автобусов выплевывали на асфальт толпы престарелых пассажиров, и еще большее количество местных поджидало их, чтобы развезти по разнообразным игорным заведениям. Несмотря на то что шел восьмой час вечера, стояла удушающая жара, термометр показывал больше восьмидесяти градусов.[4]

Мойра кивком попросила у крупье карту. Она непрерывно пила, виски в ее стакане исчезало с такой же скоростью, с какой таяла стопка фишек.

— Карту.

В конце концов Мойра получила блэкджек и сгребла выигрыш. Она улыбнулась крупье, и тот еле заметно — если управляющий это увидит, то парень мгновенно вылетит с работы, — подмигнул ей, поздравляя с выигрышем.

Терезу оглушил шум великого множества разнообразных игровых автоматов, проглатывающих и перегоняющих в своем чреве жетоны. Их звон и сияние огней сопровождались несмолкаемым аккомпанементом музыки и громкими голосами игроков. Она подошла к регистрационной стойке и спросила, где найти миссис Мойру Лучано. Вокруг стойки тоже кипела лихорадочная активность, банкомат обрабатывал карточки «Америкэн экспресс», кассиры меняли деньги на фишки и наоборот, привлекательные клерки непрерывно отвечали на телефонные звонки. В конце концов Тереза дождалась своей очереди и узнала, что номер миссис Лучано не отвечает.

Роза хотела использовать бесплатные жетоны, но Тереза предложила выйти и прогуляться по улице. Они зашли в лавочку купить конфет и пошли дальше, останавливаясь у витрин шикарных магазинов. Цены здесь были баснословные, но Роза мысленно пообещала себе, что, как только получит наследство, скупит все.

На протяжении последнего часа Мойре везло, она все время выигрывала и продолжала поглощать виски. Она разменяла мелкие фишки на красные, пятидесятидолларовые, которые сложила горкой на столе, да еще и набила в сумочку.

Казалось, возле регистрационной стойки собралось еще больше народу, чем раньше. Терезу поминутно то с одной стороны, то с другой толкали коридорные, быстро сновавшие с нагруженными чемоданами тележками. Когда один из клерков наконец-то занялся ее вопросом, выяснилось, что Мойра еще не вернулась в апартаменты. Тереза устала и злилась на себя: как она могла совершить такую глупость и явиться без предупреждения? Она стала пробираться обратно между рядами игровых автоматов. Розы нигде не было видно, и Тереза уже запаниковала, когда наконец заметила дочь: Роза стояла возле автомата, а рядом с ней — двое каких-то юнцов в футболках, подбадривавших ее возгласами. Тереза с каменным лицом подошла к дочери.

— Я тебя искала.

— Я играю на свои бесплатные жетоны.

Перехватив ледяной взгляд Терезы, парни сочли за лучшее раствориться в толпе.

— Роза, не стоит привлекать к себе внимание, помни, кто ты такая. Ты же знаешь, в подобных местах полным-полно проституток…

— Ой, мама, оставь, неужели ты не можешь просто развлечься?

Роза израсходовала последний жетон и спросила, можно ли пойти понаблюдать за игроками, которые играют по-крупному. Тереза посмотрела на часы: было почти половина десятого, и она предложила перекусить, а потом снова попытаться застать Мойру. Если к тому времени она не вернется в апартаменты, придется ближайшим автобусом возвращаться домой. Роза недовольно насупилась, чем напомнила Терезе ее покойного мужа.

— И не надо устраивать мне сцену, Роза, только не здесь, потому что я сыта этим казино по горло. Если бы не ты, я бы никогда сюда не приехала.

— Но ты же приехала! Раз уж мы здесь, почему бы тебе не расслабиться?

— Может, потому что я немного больше уважаю себя, чем некоторые. Нам лучше не выделяться, а то нас могут узнать. По-моему, ты совсем не уважаешь ни себя, ни меня.

— Ты так раскипятилась из-за того, что я всего лишь посмеялась с ребятами да несколько раз поиграла на игровом автомате?

Тереза решительно направилась к свободному игровому автомату, на ходу разворачивая упаковку с жетонами.

— Так ты хочешь, чтобы я играла? Этого ты хочешь? Ну хорошо, я сыграю. Так… что мне нужно? Три вишни.

Тереза опустила жетон в прорезь автомата и потянула рукоятку.

Роза ухмыльнулась:

— У-упс! Мама, тебе повезло, вишня! Нажми кнопку и сохрани вишню! Ой, мама, смотри, да ты везучая, еще одна вишня! Сохраняй, нажимая скорее кнопку!

Не вполне понимая, что делает, Тереза подчинилась, затем дернула рычаг.

В это самое время в автомате выпала третья вишня. Зазвенели колокольчики, замигали лампочки, и из автомата посыпался выигрыш — двести долларов. Монеты переполнили лоток и стали падать на пол. Записанный на пленку голос завопил: «Джек-пот, джек-пот!»

Тереза застыла с растерянным видом.

— Роза, я выиграла! Представляешь, я впервые в жизни что-то выиграла! Я выиграла, выиграла!

Откуда ни возьмись появилась полуголая девица с фотоаппаратом и с застывшей улыбкой на лице. Девица сделала вид, что снимает их.

— Дамы, не желаете ли сфотографироваться на память о ночи удач? Улыбочку… снимаю!

Роза обняла мать и улыбнулась в камеру. Тереза моргнула, фотограф щелкнула затвором, на этот раз по-настоящему, и протянула им квитанцию.

Роза рассмеялась:

— Говоришь, мама, не надо привлекать к себе внимание?

Терезе все еще не верилось, что она выиграла двести долларов. Подойдя к стойке, чтобы узнать, не вернулась ли Мойра, она ослепительно улыбнулась портье. Одна из помощниц портье позвонила по телефону и сообщила, что миссис Лучано только что прошла к себе. Уже когда Тереза отошла от стойки, помощница вскинула выщипанные и тонко подведенные карандашом брови и добавила:

— Вернее, почти прошла. Кажется, ей понадобилась помощь.

Тереза обменяла свой выигрыш на пятидесятидолларовые купюры и пребывала в отличном настроении. Когда они с Розой поднялись на нужный этаж и пошли по коридору мимо тренажерного зала и плавательного бассейна, она почувствовала себя еще лучше. Увидев в коридоре охранника из казино, Тереза с оттенком высокомерия поинтересовалась у него, какая дверь ведет в апартаменты миссис Лучано.

— Вот эта, мэм, но миссис Лучано не одна.

В это время дверь в апартаменты Мойры распахнулась настежь. Было слышно, как внутри кто-то кричит изо всей мочи, затем в коридор выбежал молодой человек, которого Мойра подцепила в казино. Этот «приятный молодой человек», который с такой готовностью вызвался помочь Мойре вернуться к себе, попытался стянуть ее выигрыш. Но незадачливый воришка не учел того факта, что с Мойрой, будь она трезва или пьяна, не так легко справиться. Парень побежал по коридору и налетел на Терезу, чуть не сбив ее с ног. Охранник не сразу решил, как ему следует действовать: броситься в погоню за мужчиной или поспешить к миссис Лучано на случай, если она в беде. В конце концов он выбрал последнее и побежал вслед за Терезой и Розой. Мойра захлопнула дверь перед самым носом охранника и привалилась к ней спиной — не для того, чтобы охранник не ворвался, а просто чтобы самой удержаться на ногах. Губы и правая щека у нее припухли, и Тереза с ужасом увидела, как по ее подбородку потекла струйка крови. Сама же Мойра, казалось, не замечала своих повреждений. Она все еще пыталась встать и сфокусировать взгляд помутневших пьяных глаз на открытой двери в спальню. Ее платье было разорвано, трусики болтались вокруг щиколоток. Золотая туфля на ней была только одна, да и та болталась на одном ремешке.

— Ублюдок поганый, не на такую напал, п…ц долбаный!

Она повалилась вперед, но смогла подняться на ноги и, пошатываясь, побрела в спальню. При этом резинка ее трусиков лопнула, они окончательно съехали и упали на пол. Добравшись до спальни, Мойра споткнулась, упала на колени и принялась ползать на четвереньках и шарить руками по полу, что-то ища. Наконец, издав победный вопль, она подняла над головой свою сумочку, но потом совсем потеряла равновесие и растянулась на полу. Вокруг нее рассыпались пачки пятидесяти- и стодолларовых банкнот. Мойра сгребла несколько пачек в кулак.

— Ни хрена ты не получишь, паршивец… ни доллара, ни цента…

Тереза и Роза, стоя над Мойрой, смотрели на нее как на ненормальную. Мойра ухватилась руками за спинку кровати, с трудом села и уставилась на них, в глазах у нее двоилось.

— А вы еще кто такие, черт вас подери? Как вы сюда попали?

Тереза схватила дочь за руку.

— Роза, мы немедленно уходим.

Но Роза высвободилась.

— Мама, мы не можем бросить ее в таком состоянии. Мойра, я — Роза, а это моя мама, Тереза, помнишь нас? Мойра?

Тереза с отвращением посмотрела на пьяную невестку.

— Да она так нализалась, что ничего не соображает.

Лицо Мойры выглядело ужасно: разбитая губа распухла, на щеке начинал проступать темный синяк. Она сфокусировала взгляд на Терезе.

— Послушай, там… — она неопределенно махнула рукой, — есть холодильник, можешь принести мне лед?

Тереза сложила руки на груди.

— На кого ты похожа, постыдилась бы!

Проигнорировав ее выпад, Мойра ткнула пальцем в сторону шелкового китайского халата.

— Передай, а? — Она громко рыгнула. — Я чувствую себя так, как будто меня переехал грузовик, но и ему тоже от меня досталось. Я сегодня выиграла, а этот гад хотел отнять мои денежки!

Тереза швырнула Мойре халат.

— Однако ты не долго горевала, — заметила она ледяным тоном. — Тело Фредерико еще не остыло в могиле…

— Остыл он или нет или вовсе перевернулся в гробу, один черт, он все равно мертв! Мне просто надо было потрахаться! И не вешайте мне лапшу на уши, что надо ждать! Хватит, я только и делала, что ждала, ждала… Эта сицилийская сука не подходит к телефону, не отвечает на мои телеграммы… Как я живу — никого не касается, это мое дело!

— Это касается всей семьи, не забывай, ты — Лучано. Если Грациелла узнает, как ты тут развлекаешься…

— Развлекаюсь? Что это с тобой? Не надо строить из себя сестру папы римского, мы все знаем про твоего мужа. Или теперь ты объявила его святым? Да мне насрать на этих Лучано, все это в прошлом…

Тереза поспешно вытолкала дочь из комнаты, потом вернулась и серьезно обратилась к Мойре:

— Хочу, чтобы ты знала, Мойра, если до конца месяца от Грациеллы не будет известий, мы сами отправимся на Сицилию. Я хотела предложить тебе поехать с нами, но сейчас вижу, что тебе лучше держаться от нас подальше.

Не дожидаясь, пока женщины уйдут, Мойра разразилась потоком грязных ругательств. «Ну нет, — думала она, — я не дам этой ханже Терезе первой добраться до Грациеллы! Если они полетят в конце месяца на Сицилию, то и я тоже».

София узнала, что Константино не только по-своему манипулировал ее бизнесом, но и с самого начала знал о ее ребенке. Она поняла, что была марионеткой в чужих руках. А кто в действительности дергал за ниточки? Ей не к кому было обратиться за советом или хотя бы за утешением, и от этого становилось еще тяжелее. Софии казалось, будто щупальца гигантского хищного спрута опутали все ее тело и даже мозг. Валиум не приносил облегчения, наоборот, у нее возникало искушение сдаться, выпить целую упаковку, чтобы уснуть и больше никогда не просыпаться.

Мойра чувствовала себя разбитой, голова гудела, синяк на щеке болел, поврежденная губа болела еще сильнее, но она не привыкла сдаваться. Интуиция ей подсказывала, что Тереза обязательно расскажет о сцене, разыгравшейся в ее апартаментах. Если она обратится к Грациелле, неприятностей не миновать, поэтому лучше опередить ее. Мойра решила попытаться сделать своей союзницей Софию. Единственно по этой причине она позвонила в Рим. В трубке раздавались длинные гудки, но на том конце провода никто не подходил к телефону.

— Ну давай же, сними трубку… — бормотала Мойра.

Наконец гудки прекратились.

— София, это я, Мойра, жена Фредди. Мне нужно с тобой поговорить… мне больше не к кому обратиться… ты меня слышишь?

София упала навзничь на кровать и уронила телефон.

— Послушай, со мной только что произошло нечто ужасное… пожалуйста, не вешай трубку, выслушай меня… я так одинока, мне больше не к кому обратиться… София? Господи, если ты повесишь трубку, клянусь, я убью себя!

В трубке ясно послышался смех. Мойра разозлилась:

— По-твоему, это смешно? Ну что ж, может, у тебя все по-другому, может, ты относишься ко всему легче.

София резко села на кровати и со злостью закричала в трубку:

— Не смей так говорить! Не смей говорить, что мне легко!

Мойра продолжала:

— Я не хочу сказать, что Фредди был плохим мужем, нет, но с ним было не так-то просто ужиться. И я знаю, что его родственники меня не одобряли, особенно Грациелла.

София никак не могла понять, о чем говорит Мойра, она все еще злилась. Подумать только, всем кажется, будто ей легко и просто! Она быстро заговорила по-итальянски, крича, что никто ее не понимает, что ей приходится гораздо тяжелее, чем всем остальным, вместе взятым.

— Заткни-ись! — заорала Мойра. — Я не понимаю ни слова! — Уже спокойнее она добавила: — Ну хорошо. Может, я ошибаюсь насчет Грациеллы, но ведь я жена Фредерико, так? И если Тереза начнет про меня врать… София, ты меня слышишь? Наверное, я не очень четко говорю, потому что у меня разбита губа… как раз поэтому я и звоню…

София зажала телефон между плечом и ухом и нетвердой рукой потянулась за сигаретой. Она заметила, что пилюли рассыпались по полу.

— Что ты говоришь? Я плохо тебя слышу. У тебя забита труба?

Она хотела сказать что-то еще, но Мойра перебила:

— Черт, ты говоришь так, как будто нанюхалась кокаина. Послушай, я буду говорить прямо. У меня была Тереза. Когда она пришла, я была с мужчиной, он пытался спереть у меня выигрыш…

— Что? Говори помедленнее, Мойра, я не понимаю.

Мойра заговорила с расстановкой:

— У — меня — в номере — был — мужчина. Это понятно? Тереза и Роза вошли как раз тогда, когда мы… когда он пытался меня изнасиловать.

— Ты в Нью-Йорке?

— Нет, я в Атлантик-Сити. Послушай, мне нужно с кем-то поговорить, мне так плохо, что хочется умереть. Я хотела совершить самоубийство… убить себя, понимаешь?

София вдруг расхохоталась. Видела бы Мойра все эти желтые пилюли!

— Давай, давай, смейся! Сейчас будет еще смешнее. У меня из губы идет кровь, и весь мой китайский…

— Так он китаец? — София представила, как Тереза врывается в номер Мойры в тот момент, когда ее насилует маленький китаец.

Мойра отвела трубку от уха и держала ее на вытянутой руке, но все равно слышала, как на том конце провода София заходится от хохота.

— Ты что, спятила или напилась? Ладно, забудь, я позвоню «самаритянам».[5]

Однако смех Софии оказался таким заразительным, что вскоре и Мойра начала хихикать.

— Наверное, это и правда смешно. Ты бы видела физиономию Терезы! Сморщилась, как сушеная груша! Но ничего, ты увидишь ее раньше, чем думаешь. Пригласит Грациелла или нет, а Тереза в конце месяца собирается к ней нагрянуть. Ты там будешь?

Софии хотелось рассказать кому-нибудь — все равно кому — о своем сыне, но она замешкалась, и Мойра заговорила дальше:

— София, я потеряла ребенка, он родился пятимесячным. Больше я не смогу иметь детей, и деньги — это все, что у меня осталось. Деньги Фредди — это и мои деньги. София, ты не сердишься, что я позвонила?

— Нет, Мойра, не сержусь, — сипло прошептала София, у нее дрожали губы. — В каком-то смысле ты позвонила в самый подходящий момент.

Квартира Марио Домино в самом центре Палермо пустовала. Фактически он находился совсем рядом с домом Софии. Домино был в Риме и даже в этот ранний час уже принялся за работу в своем гостиничном номере. Он всегда останавливался в отеле «Рафаэль»: номера, обставленные старинной мебелью, во многом напоминали адвокату его собственную квартиру. Он сидел за письменным столом времен Людовика XIV, перед ним лежали документы, стопка бумаг высилась и на полу у его ног. Хотя в номере работал кондиционер, Домино открыл окна, выходящие на балкон.

На многих документах он написал красным фломастером «ПК». Домино удалось проследить вплоть до номера абонентского ящика в одном из банков Рима покупателей более чем из десяти дочерних компаний Лучано. Он нанял двух человек, чтобы те установили, кто пользуется этим абонентским ящиком. Как выяснилось позже, ящик арендует Энрико Данте. Однако на контрактах о покупке стояло другое имя — Витторио Розалес. Домино предполагал, что он лишь подставное лицо. Банк не мог дать Домино подробной информации, ему сообщили только, что на счету имеется достаточно средств, чтобы покрыть все покупки. Впоследствии Домино установил, что Данте состоит на жалованье у Пола Кароллы. Эти двое на паях содержали в Палермо процветающий ночной клуб «Армадилло».

Домино ополоснул лицо холодной водой, насухо вытерся и посмотрел на себя в зеркало. В последнее время он часто ни с того ни с сего вспоминал какие-то несущественные эпизоды своей жизни, картины из прошлого неожиданно вспыхивали у него в памяти, как отрывки из фильма, и всякий раз он после этого чувствовал себя одиноким и покинутым. Вот сейчас, например, он услышал смех дона Роберто и увидел его сидящим за большим письменным столом в своем кабинете. Дон Роберто чертил на листе бумаги круги, объясняя схему покупки фабрики по производству керамики. Пока Лучано не закончил рисовать, Домино считал это занятие пустой тратой времени.

«Видишь, друг мой, большой внешний круг состоит из маленьких компаний, как армия из солдат. Они дезориентируют врага и защитят внутренний, маленький, круг. Этот внутренний круг обозначает то, что меня на самом деле волнует, это мой законный бизнес, и самый важный из всех. Если что-то случится и пираньи вцепятся мне в пятки, им придется пробиваться через внешний круг, они станут откусывать от него по кусочку, а ты тем временем успеешь позаботиться, чтобы центр, который должен достаться моим сыновьям, сохранялся сильным и прочным».

Домино вздохнул. Пираньи превратились в акул, внутренний круг разорван, и все, что Лучано стремился удержать: доки, склады, корабли, — все окружено врагом.

Домино чувствовал боль в груди. Последнее время она не отпускала его ни на минуту, и никакие таблетки не помогали. Он мысленно взял себе на заметку, что, вернувшись в Палермо, нужно будет показаться врачу.

Домино не только установил, что за многими сделками стоит Каролла, но и обнаружил, что банк жульничает. Мало того, он вскрыл измену даже в своей собственной компании. Кто-то из тех, кому он доверял, систематически выкачивал огромные суммы денег, которые должны были переводиться на счет Лучано в швейцарском банке. Домино был готов рыдать и рвать на себе волосы, он чувствовал, что ситуация полностью вышла из-под контроля и он не в состоянии с ней справиться.

Домино был богатым человеком, у него не было детей, семью ему заменяла с любовью и тщанием собранная коллекция произведений искусства. Он взял калькулятор и попытался оценить, сможет ли покрыть часть потерь за свой счет. Домино терзало сознание, что он подвел Грациеллу, ее невесток и внучку. Его пальцы, быстро порхавшие по клавишам калькулятора, вдруг застыли, руку пронзила острая боль. Боль усиливалась, Домино не мог вздохнуть…

Тело Домино обнаружила около полудня дежурная горничная. На следующий день оно было доставлено в Палермо. Организацией похорон занялась Грациелла, она же известила родственников покойного и стала ждать в опустевшей квартире адвоката приезда его племянницы. Зная, что газетчики попытаются подкупить экономку, она вместе с Адиной убрала все фотографии Лучано: их фамилия все еще не сходила с первых полос газет.

В кабинете Домино оказалось множество папок, их было так много, что Грациелла поняла: сейчас ей с ними не разобраться. Вместо того чтобы заняться документами самой, она поручила работникам из фирмы Домино перевезти их на виллу «Ривера». Заперев за собой дверь, она медленно прошла вместе с Адиной по всем комнатам. Грациелла испытывала странные чувства. Она знала Марио много лет, но у него в квартире была всего два или три раза. Сейчас, когда она ходила по его дому, ей открывалась сторона его личности, которую она совсем не знала, — оказывается, в нем была артистическая жилка, он был любителем искусства. Для Грациеллы он был всегда только преданным старым другом. В меблировке и убранстве комнат чувствовался хороший вкус, но для кого все это? Кто бывал в этих комнатах, кто восхищался собранием произведений искусства? Кто любовался тщательно и с любовью собранной коллекцией старинных безделушек? Грациелла не помнила, чтобы в жизни Марио был кто-то — мужчина или женщина, — не считая ее самой.

— Знаешь, Адина, я даже не подозревала, что Марио был таким богатым человеком. Для меня он всегда оставался бедным студентом… Он был очень беден — пока не познакомился с Роберто.

Племянница Домино и его троюродный брат с благоговением разглядывали его квартиру, им еще не доводилось видеть такого богатства. Однако родственникам не суждено было получить ничего из этих сокровищ. Детально описав каждый предмет, Домино завещал все свое имущество, кроме картин, университету, в котором работал, чтобы учредить стипендию своего имени.

Вопрос с принадлежностью картин, коллекция которых оценивалась более чем в сто двадцать пять миллионов лир, так и не был решен. Домино покупал картины для Роберто Лучано в качестве вложения средств, но вдовам они не достались. Правительство придержало произведения искусства у себя до тех пор, пока не будет подтверждено право собственности на них. Некоторые работы старых мастеров, по слухам, были впоследствии украдены, остальные бесследно исчезли.

Имущество Лучано быстро таяло. Когда не стало Домино, никто уже не стоял на пути мошенников и расхитителей всех мастей. Документы, взятые из номера Домино в отеле «Рафаэль», были сначала отправлены в его фирму. Грациелла подписала новую доверенность с фирмой, особо подчеркнув, что все вопросы должны быть решены в течение месяца. Она и так уже ждала слишком долго, и ей хотелось без дальнейших проволочек решить проблему с наследством.

Среди документов обнаружили маленький черный блокнот — дневник за тысяча девятьсот шестидесятый год. Одна из записей, сделанных аккуратным почерком Домино, имела смысл только для Софии Лучано, поскольку речь шла о ее сыне.

Домино не случайно выбрал самый большой после Палермо город на Сицилии — в большом городе меньше шансов, что кто-нибудь когда-нибудь установит личность ребенка.

Грациелла и Адина только что вернулись с похорон Марио Домино. Народу на похороны собралось немного, и больше всего слез было пролито тогда, когда родственники узнали, что по завещанию им ничего не досталось. Из-за похорон Грациелла в этот день не была в суде, и читать газеты ей тоже было некогда.

Перед тем как свернуть на длинную подъездную дорогу к вилле «Ривера», Эммануэль посмотрел в зеркало, причесался и поправил галстук. Настроение у него было хуже некуда, и он совершенно не представлял, как сообщить новость Грациелле.

Грациелла предложила Эммануэлю вина, но он отказался. Со стороны казалось, что он не может сидеть спокойно. Он достал из кармана авторучку и стал выбивать ею нервную дробь по полированной поверхности обеденного стола.

— Синьора, у меня мало времени, я должен вернуться к себе в офис, но мне хотелось встретиться с вами лично и самому рассказать… Сегодня на суде события приняли новый оборот. — Эммануэль снова поправил галстук и тяжело вздохнул. — Не знаю, синьора, известно ли вам, что в Италии законом предусмотрено условие, по которому ни один гражданин не может содержаться в тюрьме дольше восемнадцати месяцев без суда. Как вы знаете, процесс сильно затянулся, к ответственности привлечены сотни людей, некоторые — по отдельности, некоторые — группами. В соответствии с законом каждый обвиняемый также имеет право на то, чтобы до вынесения приговора ему были зачитаны вслух все его собственные показания и выдвинутые против него обвинения. Вы меня понимаете, синьора?

— Да, понимаю. До того как выйти замуж, я изучала юриспруденцию. Вы знаете о Марио Домино?

— Будьте добры, синьора Лучано, дайте мне закончить. Прошу прощения, но мне необходимо вернуться в офис, и мое время очень ограничено. Сегодня защита потребовала, чтобы были соблюдены законы, о которых мы только что с вами говорили. Это означает, что всем заключенным, которых вы видели за решеткой, включая Пола Кароллу, должны быть зачитаны их показания. Большинство из них содержится под стражей уже довольно долгое время, например, сам Каролла провел в тюрьме больше шестнадцати месяцев.

В глазах Грациеллы мелькнул испуг. Когда она перебила Эммануэля, он заметил, что ее голос охрип.

— Сколько времени уйдет на то, чтобы зачитать показания?

Эммануэль облизнул губы.

— По самым скромным подсчетам, полтора года. Если следовать закону, большинство обвиняемых придется освободить.

— И Пола Кароллу?

— Да, синьора, Пол Каролла выйдет на свободу.

Грациелла откинулась на спинку стула и всплеснула руками.

— Вот почему я здесь, — продолжал Эммануэль. — Я хотел лично сообщить вам новость и заверить: все, что возможно сделать, уже делается. Однако не во власти судьи отменить эти законы, вопрос должен быть обсужден в правительстве, именно от членов правительства зависит окончательное решение. Я уверен почти на сто процентов, синьора, что правительство ответит отказом. Пока судья не объявит решение, суд будет продолжаться так, словно ничего не произошло.

Грациелла встала, Эммануэль поразился ее сверхъестественному самообладанию.

— Я хорошо представляю, как работает наше правительство… Спасибо, синьор Эммануэль, что взяли на себя труд зайти ко мне. Как вы сами сказали, у вас очень мало времени, поэтому не смею вас дольше задерживать…

Адина вышла в холл сразу же, как только звякнул колокольчик, но Грациелла уже провожала Эммануэля к выходу. Он продолжал бормотать извинения даже после того, как за ним закрылась дверь.

Лицо Грациеллы было похоже на застывшую маску.

— Они собираются выпустить из тюрьмы Пола Кароллу.

Глава 23

Комиссар Джозеф Пирелли в пятнадцатый раз проплывал длинный, олимпийских размеров городской бассейн из конца в конец. Доплыв до мелкой части, он встал на дно и положил руки на бедра, чтобы передохнуть. Плавание всегда помогало ему избавиться от похмелья. В это время из другого конца бассейна ему помахал судья Рикардо Орсини, закутанный в белое махровое полотенце. Он показал пальцем сначала на самого Пирелли, потом на парную у себя за спиной.

Сквозь облака густого пара Пирелли разглядел очертания тела Орсини, лежавшего на деревянной скамье. Накануне Пирелли праздновал завершение длинного и утомительного дела об убийстве. Он очистил рабочий стол и собирался отправиться с женой и сыном в Милан в долгожданный отпуск. Пирелли, правда, еще планировал заглянуть сегодня в свой кабинет, однако официально уже числился в двухнедельном отпуске. Он сел напротив Орсини, поставив локти на колени, и стал ждать, мысленно гадая, какая же сволочь проболталась Орсини, где его найти.

Судья сел и посмотрел на Пирелли.

— Сегодня утром мне позвонили из Палермо, у них там возникли проблемы… Ты следишь за ходом процесса?

Пирелли пожал плечами. Было бы трудно не следить: процесс занимал первые полосы всех газет.

— Имей в виду, это неофициально, — продолжал Орсини. — На суде творится черт знает что, защита Кароллы вставляет палки в колеса.

Тучный судья спустил ноги на пол. Его кожа блестела от пота.

— Прости, Джо, но я хочу, чтобы ты принял дело об убийстве Жуана Палузо. О Фрэнке Палузо, отце убитого мальчика, много писали в газетах, он даже пытался добиться, чтобы убийство Жуана было выделено отдельным пунктом обвинения против Кароллы. И вот теперь вмешалось правительство, и дело намереваются закрыть. Я знаю, что ты собирался уезжать, но ты получишь компенсацию за отпуск.

Пирелли вздохнул:

— А если я откажусь?

Орсини обернул полотенце вокруг живота.

— Мы поговорим после того, как ты ознакомишься с материалами следствия. Мальчику было столько же лет, сколько твоему сыну, эти подонки убивают даже детей. В полицейском управлении Палермо не хватает людей, а сейчас, когда возникла эта загвоздка с процессом, Каролла может вообще выйти на свободу. Я знаю, ты сейчас не ведешь никакого расследования, но даже будь это не так, я бы предложил это дело тебе. Встретимся на выходе… скажем, через десять минут, ладно?

Пирелли нашел судью на автостоянке. Орсини был в дорогом шелковом костюме, белоснежной рубашке и при галстуке, редеющие волосы были аккуратно причесаны и напомажены. Пирелли же выглядел ничуть не лучше, чем до бассейна: мятая рубашка, галстук торчит из кармана такого же мятого льняного пиджака, голова болит с похмелья. Причесаться он забыл, и влажные волосы торчали во все стороны. Вдобавок он держал под мышкой скатанное полотенце, в которое были завернуты мокрые плавки, что нисколько не прибавляло его облику солидности, он выглядел почти мальчишкой. Хмурая складка между бровей Пирелли была хорошо знакома его подчиненным, даже по-своему знаменита. Все знали, что когда его брови встречаются на переносице и соединяются в одну темную линию, это признак того, что Пирелли вот-вот взорвется. Сейчас его брови не просто сошлись, они почти наползли одна на другую, так он был зол.

Орсини открыл багажник серебристой «альфа-ромео» и достал свой портфель. Пирелли угрюмо возвышался над ним. Орсини извлек из портфеля папку и протянул ему.

— Здесь все, что тебе нужно. Понимаю, Джо, ты не в восторге, но чем быстрее ты отправишься в Палермо, тем быстрее вернешься обратно. Если я тебе понадоблюсь, я буду в своем офисе. В Палермо для тебя сняли квартиру и выделили кабинет. Выезжай, как только сможешь, хорошо?

Провожая глазами отъезжающую со стоянки «альфа-ромео», комиссар тихо кипел от ярости. Даже не открыв папку, он поплелся к своему автомобилю — видавшему виды «фиату». По дороге к дому он старался держать себя в руках. Папку Пирелли открыл, только когда поставил автомобиль в отведенную ему ячейку подземного гаража под многоквартирным домом. К страницам отчета была прикреплена скрепкой большая, восемь на десять дюймов, черно-белая фотография убитого мальчика. Мальчик лежал на асфальте, все еще держа в правой руке рожок мороженого, поверх его ног упал велосипед, затылок и правая сторона его лица превратились в кровавое месиво, кровь растеклась вокруг головы и стекала в водосточную канаву.

Пирелли открыл дверь. Его сын Джино вышел встречать отца в ластах, маске для подводного плавания и с дыхательной трубкой во рту.

— Где мама?

Искаженный голос из-под маски ответил, что мама пошла в магазин. Пирелли вздохнул с облегчением. Как только Джино в ластах прошлепал мимо него, он быстро прошел в спальню. Пирелли принял душ, побросал в чемодан смену одежды и белья, все это заняло не более пятнадцати минут, и он был готов к отъезду. Пирелли вошел на кухню, шепотом поговорил с приходящей уборщицей, которая в это время мыла пол, потом вернулся в гостиную и написал жене короткую записку. Он знал, какая буря разразится, когда Лиза узнает, что их отпуск снова откладывается. Пирелли предложил жене ехать в отель вдвоем с сыном и обещал присоединиться к ним, как только сможет. Уже подписавшись, он подумал и сделал приписку, что дело срочное, поэтому он немедленно выезжает в Палермо, но как приедет, сразу позвонит.

Пирелли спустился в подземный гараж. При его шести футах двух дюймах ему приходилось складываться чуть ли не пополам, чтобы уместиться за рулем «фиата». Выезжая, он, как всегда, забыл про пандус и, как всегда, ударился головой о крышу машины.

Ему удалось успеть на дневной паром до Сицилии. С пристани он сразу поехал в полицейское управление Палермо и добрался туда уже глубокой ночью. Поскольку в управлении в этот час находилась только дежурная ночная смена, никто не смог ничем ему помочь или хотя бы показать выделенный ему кабинет. Пирелли отправился на поиски квартиры, потом вспомнил, что с самого утра ничего не ел, и заглянул в небольшое кафе. К тому времени, когда он нашел по указанному адресу квартиру, выяснилось, что никто не удосужился передать ему ключи. Поэтому он снял номер в ближайшем отеле, где в полном изнеможении и рухнул на кровать. Возлияния прошедшей ночи, последующее похмелье, марафонский заплыв в бассейне, несколько часов за рулем, чувство вины из-за нарушения семейных планов — все это вместе довело Пирелли до такого состояния, что хоть криком кричи.

Но несмотря на усталость, Пирелли не мог заснуть, хотя часы показывали четыре утра. Осушив несколько мини-бутылок из имеющегося в номере холодильника, он стал смотреть по телевизору какой-то идиотский мультик. Наконец в качестве последнего средства от бессонницы принялся просматривать материалы по делу, которое возненавидел еще до того, как приступил к нему. Когда он смотрел на фотографию убитого мальчика, дело вдруг предстало ему в истинном свете. Некто безжалостно лишил жизни этого мальчика, посмотрел в его невинные глаза, когда мальчик доверчиво принимал мороженое, а потом хладнокровно застрелил его. Закрыв глаза и засыпая, Пирелли думал о том, каким же надо быть человеком, чтобы жить, имея на совести такое…

Лука Каролла, одетый в монашескую рясу и плетеные сандалии, прошел через Эриче. Он нес на плече соломенную сумку, полную пакетиков с разнообразными семенами овощей и трав. Лука ненадолго задержался у овощного прилавка перед магазинчиком, потрогал спелые темные сливы и зашел внутрь. В магазинчике продавались сигареты, сладости, пряности, джемы, всевозможные фруктовые консервы и было полно мух. Казалось, владельцы крохотной лавчонки стремились на небольшой площади предложить покупателю все, что только можно. Лука попросил килограмм слив и, дожидаясь, пока их взвесят, стал просматривать газеты. Его внимание привлек крупный заголовок: «Процесс над мафией продолжается». Лука склонился над прилавком с пряностями, но газеты притягивали его взгляд как магнитом. Уже уходя, он купил две газеты и сунул в сумку под сливы.

Оставшись в своей келье, Лука развернул газеты и разложил их на кровати. Он переворачивал страницы так осторожно, как будто боялся, что стены услышат шорох бумаги. Лука прочел о нападках обвинения на Пола Кароллу, который по-прежнему утверждал, что ни в чем не виновен. Затем прочитал кусок мрачной статьи про так называемого босса боссов, дона Роберто Лучано. Стук в дверь заставил Луку вздрогнуть.

— Кто там?

— Это я, отец Анджело. Можно с тобой поговорить?

Лука швырнул газеты под кровать, ногой затолкал их поглубже и открыл дверь. В дверях сначала показался каркасный костыль, потом сам отец Анджело. Он протянул руку Луке, и тот помог старику сесть на кровать.

— Что-то случилось?

— А разве непременно должно что-то случиться, чтобы я тебя навестил?

— Нет, святой отец, конечно, нет. Просто я как раз собирался пойти поработать. Мне нужно закончить с огородом, вы же знаете, я сею очень поздно, поэтому удастся захватить только самый хвостик лета.

— Лука, когда ты последний раз был на исповеди?

— Святой отец, я наложил на себя епитимью.

— Неужели? С каких это пор ты сам стал своим исповедником? Ах, Лука, ты и в детстве был таким же. Бывало, когда ты что-нибудь натворишь, украдешь или обманешь, ты всегда работал в огороде, чтобы загладить вину. Приходи ко мне исповедаться сегодня вечером.

— Хорошо, приду.

Лука помог отцу Анджело встать и выйти из комнаты. В дверях старик остановился.

— Дальше я и сам прекрасно справлюсь. Благослови тебя Господь, Лука. И вот что: убери из-под кровати газеты, тебе известно, что я не разрешаю приносить их в монастырь. Если хочешь читать газеты, делай это, когда выходишь за стены нашей обители. Монастырь не отель, хотя ты предпочитаешь использовать его именно так.

Лука вышел в коридор за отцом Анджело.

— Вы хотите, чтобы я ушел?

Старик помедлил и повернулся к Луке.

— Ничего подобного. По-моему, ты пришел сюда, чтобы обрести мир, может, тебе стоит подумать о том, чтобы остаться у нас навсегда? Если бы ты принял постриг, это было бы для меня самой большой радостью на оставшиеся годы.

Лука рассмеялся, его смех прозвучал необычно — может, потому что слышался очень редко, в то же время он смеялся так заразительно, что даже отец Анджело усмехнулся.

— Как вижу, мое предложение тебя рассмешило? Что ж, никто не может сказать, что я отказался от попыток обратить тебя. Я всегда верил, что ты рожден быть монахом, но, признаюсь, мое мнение никто больше не разделяет.

Подлаживаясь под шаг отца Анджело, Лука шел вперед боком, прижимаясь спиной к стене.

— По-вашему, у меня есть к этому призвание?

— Как ни странно, да. Когда-нибудь ты победишь темную сторону своей натуры, и тогда, может, сам поймешь, что это так.

Лука отстал, а отец Анджело двигался дальше по коридору своей медленной стариковской походкой, его голос отдавался от каменных стен.

— Это все еще в тебе, Лука, я чувствую…

Старик оглянулся, проверяя, здесь ли Лука, но коридор был пуст. Дверь в келью Луки беззвучно закрылась.

Позже, когда Лука усердно трудился в огороде, брат Гвидо, подняв крышку одного из мусорных баков на кухне, обнаружил там разорванную газету. Оглядевшись и убедившись, что его никто не видит, монах собрал обрывки и пошел с ними в библиотеку. Сложив из обрывков две газеты, брат Гвидо прочел их от корки до корки, потом снова выбросил в мусор, правда, к его досаде, в каждой газете недоставало одной статьи.

Увидев, что Лука возится в огороде, брат Гвидо отправился в его келью, якобы чтобы сменить постельное белье. Монах действовал быстро. В келье трудно было что-то спрятать, и вскоре он нашел вырезки из газет. Он торопливо пробежал глазами статьи, боясь, что его могут застать за этим занятием. Когда Лука вернулся, монах держал в руках простыни, явно собираясь сменить белье. При появлении Луки Гвидо покраснел.

— А, вот и ты… Раз пришел, помоги мне, я принес тебе чистые простыни.

— Спасибо, я сам могу о себе позаботиться и знаю, где находится прачечная. Нет никакой необходимости…

— Да, но ты же наш гость!

Брат Гвидо приподнял матрас, чтобы снять простыню. Ему не было видно оружейного футляра, однако Лука его видел. Он стремительно схватил монаха за руку, да так крепко, что тому стало больно.

— Уйди из моей кельи.

Гвидо потер запястье.

— Извини, Лука, я не собирался вмешиваться в твою жизнь, извини.

Пока монах не вышел из комнаты, Лука не сводил глаз с его лица. После того как дверь закрылась, он выждал еще немного и метнулся к кровати. Откинув матрас, схватил чехол. Нужно было найти другой тайник, причем незамедлительно.

В церкви было темно. Лука прокрался между рядами старых, истертых скамеек и подошел к алтарю. Быстро огляделся и прошел в крипту.

Крест распятия имел в высоту десять футов и больше фута в толщину, с тыльной стороны он крепился к стене двумя толстыми деревянными штырями. Лука проворно взобрался по кресту, сунул пистолет в пространство между крестом и стеной и стал спускаться. Его ноги уже почти коснулись пола, когда дверь со скрипом открылась, послышались торопливые шаги и приглушенное бормотание.

Брат Луи метнулся в сторону, потом в другую, прежде чем ему удалось найти дверь. Выскочив в коридор, он раскинул руки и побежал, громко крича:

— Отец Анджело, Христос воскрес, я его видел!

Прерывая свой сбивчивый рассказ истерическими рыданиями и исступленными молитвами, Луи поведал братьям, что только что видел в крипте самого Спасителя. Никто, впрочем, не обратил особого внимания на его заявление, монахи уже привыкли к подобным «чудесам». Например, в прошлый раз брат Луи настаивал, что видел во внутреннем дворе монастыря бродячий цирк.

Лука решил использовать состояние брата Луи как предлог, чтобы не ходить на исповедь. Пока что ему везло, но его не покидало ощущение, что везению скоро придет конец.

Газетный заголовок гласил: «Лазейка в законе вызвала переполох в суде». Энрико Данте не мог поверить своим глазам — должно быть, это какое-то недоразумение. Однако, посетив Кароллу в тюрьме, он убедился, что тот держится на редкость уверенно. Сидя за стеклянной перегородкой напротив Данте, Каролла держал в руках телефон и улыбался.

— Скоро я выйду из тюрьмы, и они ничего не смогут поделать, все по закону. Через месяц мой срок кончается. Ну что, не зря мои ребята получают денежки? Они раскопали эту лазейку несколько недель назад, но пока не было уверенности, что дело выгорит, приходилось помалкивать. Жалко, что тебя не было в суде, поднялся такой шум.

Во время процесса Данте заправлял всеми делами Кароллы на воле. Он подписывал контракты, переводил деньги, причем, будучи в полной уверенности, что Каролла никогда не освободится из заключения, немалую часть средств перекачивал в свой карман. Если Каролла выйдет из тюрьмы, ему придется давать объяснения боссу.

— Эй, что случилось? Ты в порядке?

— Все нормально. — Голос Данте прозвучал на целую октаву выше обычного. — Отличная новость, Полли, пожалуй, теперь ты можешь выслушать и некоторые плохие…

Выражение лица Кароллы изменилось, крысиные глазки недобро блеснули. Внезапно он сосредоточил все внимание на Данте.

— Как дела? Есть проблемы?

— Нет, все под контролем, просто возникла небольшая задержка. Адвокат, поверенный Лучано, умер.

— Что за черт, какой дурак его пришил?

— Никто его не убивал, у него случился сердечный приступ. Домино согласился на наши цены, но ничего еще не подписано…

— Сколько тебе нужно времени?

— Не знаю, Полли, может, несколько дней… должны назначить нового поверенного.

— Что тебе известно о копе по имени Пирелли?

Данте прищурился и вытер шею носовым платком.

— Пирелли, говоришь? Никогда о таком не слыхал. Он служит в Палермо?

— Он собирается допросить меня в связи с убийством мальчишки Палузо. Стало быть, ты его не знаешь? Что за чертовщина, может, они привлекли кого-то со стороны?

— Я это выясню, Полли.

— Да уж, постарайся. Интересно, как получается, что я в этой крысиной норе имею больше информации, чем ты на свободе?

— Я уезжал в Рим.

Каролла в упор уставился на Данте, чувствуя, что тому явно не по себе.

— Да, я знаю. Ладно, расслабься, пока ты не пускаешь по ветру мои денежки, тебе ничто не грозит.

Данте отодвинул стул, но Каролла рявкнул, что он еще не закончил, и стал расспрашивать о сыне, есть ли о нем какие-то сведения, точно ли, что Лука покинул Сицилию? Данте снова признался, что не знает.

Каролла грохнул кулаком в стеклянную перегородку.

— Так узнай! Мне не нужно, чтобы он тут околачивался! Я собираюсь выйти отсюда, ты понял? Найди мальчишку, да побыстрее, загляни в монастырь в Эриче, он может быть там.

Каролла повесил трубку и позвал охранника, чтобы тот отвел его в камеру.

У Данте слегка кружилась голова. Кароллу выпускают! Никто не думал, что на сей раз он выйдет сухим из воды! Данте вздохнул: он чертовски везучий, этот Каролла.

Пирелли чувствовал, как у него по спине стекает пот. Рубашка липла к телу, жалкая пародия на вентилятор вращалась под потолком со скоростью улитки. Он ненавидел этот город, и в особенности это здание, в котором нет даже нормального кондиционера. Но больше всего его раздражала даже не жара. В помощь Пирелли выделили двух молоденьких полицейских, которые по возрасту годились ему в сыновья. Ребята горели желанием услужить, однако ни черта не умели. Пирелли тщательно изучил все показания и лично допросил одного свидетеля. И что же он имеет на данный момент? Он выяснил только, что за рулем не то серой, не то голубой машины сидел, возможно, молодой парень. И даже эту крупицу информации он получил после того, как раз за разом заставлял свидетеля рассказывать с самого начала все, что тот видел.

Пирелли расспрашивал о водителе. Был ли он в плаще? Может, в свитере? Какие у него были руки? Толстые? Волосатые? В конце концов свидетель вспомнил, что водитель, кажется, был в джинсовой куртке, а рука у него была маленькая и тонкая. Дальнейшие наводящие вопросы позволили установить, что он предположительно блондин и, опять же предположительно, был в очках с зеркальными стеклами. Вот почему никто не разглядел его лица…

Пирелли до сих пор не удалось организовать встречу с Кароллой, ему отказывали из-за того, что обвиняемый присутствовал на судебных заседаниях. Услышав, что Кароллу могут освободить, Пирелли стал требовать встречи с ним еще настойчивее. Наконец его усилия были вознаграждены: на шесть часов вечера назначили встречу с обвиняемым, однако Пирелли было сказано, что при встрече будет присутствовать адвокат Кароллы. Пирелли одарил шефа отдела расследования убийств полицейского управления Палермо сардонической улыбкой:

— Ради Бога, пусть приводит с собой хоть целую армию, я всего лишь хочу с ним поговорить. Такое впечатление, что мне назначена аудиенция у папы римского.

Встреча проходила в охраняемом помещении. Когда Пирелли вошел, Каролла уже сидел, рядом с ним стоял его адвокат. Комиссар коротко поздоровался с доктором Уллиано. Прежде чем Пирелли успел раскрыть рот, адвокат произнес небольшую, но прочувствованную речь о том, как замечательно его клиент помогал следствию по делу, которое — это очевидно — не имеет к нему никакого отношения, поскольку в момент совершения преступления его подзащитный уже находился в тюрьме. Пирелли закурил и бросил спичку в пепельницу.

— Я в курсе, что синьор Каролла находился в заключении, но у нас появились новые серьезные улики, которые могут иметь к нему отношение. Нам удалось получить подробное описание убийцы.

Пирелли заметил, что взгляд темных глаз Кароллы стал колючим, он быстро покосился на своего адвоката. Комиссар продолжил:

— Вы говорили, что Фрэнк Палузо убирал камеру при открытой двери и вы попросили его передать сообщение на волю, это так? Попросили, зная, что это противозаконно. Из этого следует, что вы не хотели, чтобы содержание вашего сообщения было известно вашему законному адвокату. — Пирелли кивнул в сторону Уллиано.

Каролла поджал губы:

— Послушайте, вы располагаете записью моих показаний. Я признаю, что хотел передать сообщение через этого парня…

— Только одно сообщение, синьор Каролла, или вы хотели сделать Палузо своим постоянным курьером?

Каролла подался вперед.

— Вы читали мои показания, там все есть. Я хотел передать сообщение своему деловому партнеру, и только.

— А когда Палузо отказался?

Каролла рассмеялся и развел пухлыми руками:

— Да, я вспылил, признаю, наговорил лишнего, может, даже выкрикнул несколько угроз.

— Значит, выкрикнули несколько угроз? — Пирелли перелистал показания Кароллы и взял блокнот. — «У тебя есть семья? У тебя есть жена, у тебя есть…» Мне продолжать? Вы признаете, что произносили эти угрозы?

Каролла пожал плечами и снова бросил быстрый взгляд на Уллиано.

— Повторяю, я тогда погорячился и мог наговорить лишнего, но уже не помню деталей.

Пирелли не спеша, очень аккуратно загасил окурок в пепельнице и мягко, чуть ли не с нежностью произнес:

— Значит, вы не помните. Вы угрожали его жене и родным, а через два дня, ровно два дня спустя, его сын девяти лет от роду, де-вя-ти, синьор Каролла, был застрелен в упор. Выстрелом ему снесло полголовы. Вы видели фотографии?

Он пододвинул по столу жуткую фотографию убитого ребенка, но Каролла отвернулся и обратился к Уллиано:

— Какого хрена? Убери отсюда этого типа!

— Я сам скажу, когда наш разговор будет окончен, синьор Каролла, я сам, понимаете? Вы угрожали Палузо, и через два дня…

Каролла вскочил на ноги:

— Хватит с меня этого дерьма! Вы говорите, что у вас есть свидетель и подозреваемый? Тогда вы знаете, что я не виноват. У меня имеется алиби, я сидел в камере, и ни вы, ни кто другой не может с этим ничего поделать! Давайте, тащите своего свидетеля и трахните себя в задницу.

Пирелли не спеша сложил бумаги в папку.

— Именно это я и собираюсь сделать — я имею в виду ваше предложение насчет свидетеля, а не последнее. — Он встал. — Спасибо, что уделили мне время, синьор Каролла. Мне придется допросить вас еще раз.

Уллиано многозначительно спросил, не могло ли получиться, что кто-то из посетителей Кароллы неправильно истолковал какие-то его слова. Каролла замотал головой и от досады стал кусать ногти. Он отчетливо представил себе лицо Луки, зеркальные очки, дурацкую шляпу… Неуверенность Кароллы не укрылась от его адвоката.

— Дело в том, что если в нашем случае закон не будет применен — а вы ведь понимаете, надо учитывать все возможности, — то все, что может сыграть нам на руку…

Каролла грубо перебил его и рявкнул, что этот мост они будут переходить, когда подойдут к нему.

— Закон не позволяет держать меня за решеткой дольше восемнадцати месяцев. Вы это знаете, я это знаю, и точка. Я отсюда выйду, ясно?

Пока Тереза с полной сумкой покупок поднялась на верхний этаж, где находилась ее квартира, она совсем выбилась из сил. Не найдя ключи, она нажала локтем кнопку звонка. Дверь открылась, Роза стояла в прихожей, ее голова была обмотана полотенцем.

— Ты что, не слышала звонка?

— Я мыла голову.

Роза вернулась в ванную, даже не подумав помочь матери занести покупки. Тереза чуть не выронила телеграмму. Бросив пакеты с покупками, она разорвала конверт, пробежала глазами текст и побежала за дочерью.

— Роза, Роза, пришла телеграмма от Грациеллы! Вот, послушай, нам нужно первым рейсом вылетать в Палермо. Наконец-то!

Роза вышла из ванной, и Тереза замерла с открытым ртом.

— Что ты натворила? Господи, что ты сделала с волосами?

Роза попятилась. Она подстригла волосы, причем подстригла неровно, ступеньками, а на макушке — так коротко, что волосы стояли ежиком. Но и это еще не все: она выкрасила их в ярко-оранжевый цвет, во всяком случае, некоторые пряди были именно такого оттенка.

Девушка провела рукой по волосам.

— Я подстриглась.

— Это я и сама вижу. Но почему? Зачем ты это сделала?

— Мама, но это же мои волосы, кому какое дело?

— Не забывай, ты моя дочь! Ты внучка Грациеллы, об этом ты не подумала?

Роза взяла телеграмму. Текст был коротким. «Срочно возвращайтесь в Палермо первым же рейсом. Грациелла Лучано».

Мойра не знала, смеяться или плакать. Она поцеловала телеграмму и пустилась в пляс по комнатам, но дело кончилось тем, что она рухнула на кровать и заплакала от облегчения. Наконец долгие месяцы ожидания остались позади. Как вдова Фредерико Лучано она скоро получит все, что ей причитается.

По возвращении из Чефалу Софию ждали дома одни неприятности. На нее продолжали напирать работники банка, отчаянно пытающиеся разобраться в ее финансовом положении. София все еще отказывалась признать свое банкротство, снова и снова повторяя, что вопрос с наследством ее мужа до сих пор не решен и должен решиться со дня на день. Она не переставала названивать по домашнему телефону Марио Домино, чтобы узнать у него о дальнейшей судьбе сына, но телефон упорно не отвечал. София звонила и на виллу, однако там либо не брали трубку, либо номер был занят. Преследования со стороны газетчиков стали особенно назойливыми, они готовы были пойти на что угодно, лишь бы взять эксклюзивное интервью у «матери убитых малюток», и Софии пришлось отключить телефон. Шумиха вокруг процесса не утихала, новости из зала суда занимали первые страницы газет, звучали по радио и с экрана телевизора. Казалось, со дня массового убийства мужчин семьи Лучано прошла целая вечность. После смерти молва превратила дона Роберта Лучано в самого знаменитого босса мафии всех времен. Никто больше не вспоминал о том, что он был уважаемым человеком и героем войны. Репортеры день за днем копались в его прошлом, и когда прокурор Джулиано Эммануэль, вызвав страшный шум, предъявил суду отрезанный палец Энтони Робелло, газетчики и вовсе пришли в неистовство. София была на грани нервного срыва. Она решила, что в последний раз попытается дозвониться до Марио Домино или Грациеллы, а если не удастся, то этой же ночью отправится в Палермо.

Как и прежде, на вилле никто не подходил к телефону, в трубке слышались нескончаемые длинные гудки. София уже собиралась повесить трубку, когда Грациелла вдруг ответила. От облегчения София чуть не разрыдалась.

— Ах, мама, я пыталась до вас дозвониться… Мне нужно с вами встретиться…

Грациелла держалась как-то отчужденно. Прервав Софию, она сказала, что ей необходимо срочно прибыть на виллу «Ривера».

— Ты приедешь, София? Это очень важно.

— Да, мама, мне надо с вами поговорить…

— Завтра поговорим. Завтра на вилле соберутся все.

С этими словами Грациелла повесила трубку. Софии ничего не оставалось, как сделать то же самое. Она немного испугалась. То обстоятельство, что ее финансовое положение должно скоро улучшиться, мало ее радовало: она и раньше знала, что должна унаследовать приличное состояние. Ее пугала мысль, что придется рассказать Грациелле о ребенке. Как она отреагирует? София решила немедленно ехать в Палермо и лично встретиться с Марио Домино. Впереди наконец забрезжила перспектива выйти через Домино на след сына, и страх ослабел, ожидание подходило к концу.

Пирелли поселился в арендованной квартире в самом центре Палермо. В просторных комнатах стояла вычурная тяжеловесная мебель, имитирующая стиль барокко. Одно хорошо: полы, выложенные мозаичной плиткой, приятно холодили босые ступни. Пирелли прошелся по кухне, сварил себе кофе, сделал бутерброд, потом, взяв то и другое, перешел в гостиную и устроился за огромным овальным столом.

Кобура у него под мышкой была пуста, пятна от пота, темнеющие на рубашке, раздражали его, и он снял рубашку и швырнул в угол. Мускулистый и крепкий, Пирелли выглядел моложе своего сорока одного года, но сегодня чувствовал себя стариком. Он устал, глаза болели от недосыпания, и тем не менее его переполняла решимость до того, как лечь спать, просмотреть список всех посетителей, навещавших Кароллу за полтора года. Чем быстрее он разберется с делом Палузо, тем скорее вернется в Милан. С тех пор как ему пришлось отменить отпуск, жена с ним почти не разговаривает.

Пирелли устроился за столом между батареей пустых пивных бутылок и переполненной пепельницей. Он принес с собой два экземпляра списка посетителей: оригинал с личными подписями и печатную копию с расшифровкой фамилий. Скоро он узнает, какие фамилии встречаются в списке по нескольку раз.

Лука Каролла окинул взглядом ровные ряды бамбуковых прутиков, обозначающих границы грядок. Работа закончена. Он и сам толком не знал, что надеялся почувствовать по завершении своего труда. Возможно, облегчение, но его надежды не оправдались. Лето почти кончилось, с моря дул холодный ветер, на небе собирались темные тучи. Не за горами зима, которая уничтожит все плоды его трудов.

Лука вернулся в келью и собрал свой небольшой багаж. Подумав, в последнюю минуту добавил к нему монашескую рясу и сандалии. С тревожно бьющимся сердцем, на цыпочках прокрался по темному коридору. Тяжелая дубовая дверь в церковь скрипнула, открываясь, и Лука поморщился: а ну как кто-нибудь услышит? Но тишину, как и темноту, ничто не нарушало. Он поставил сумку на пол и бесшумно двинулся по проходу.

Крипта, освещенная лишь тонкой полоской лунного света, поразила Луку своей красотой. Фигура Христа, распятого на огромном кресте, казалась светящейся, в ранах на его теле лежали густые тени. Лука медленно подходил все ближе и ближе.

Брат Гвидо боялся вздохнуть, он наблюдал за Лукой из укромного уголка за резной перегородкой справа от распятия. Когда Лука вошел, брат Гвидо молился, он понимал, что должен как-то обозначить свое присутствие, однако вместо этого склонился еще ниже и стал подглядывать за Лукой в щель, как какой-нибудь воришка. Красота юноши была почти неземной. Тонкий, прямой, неподвижный, как статуя, он стоял слегка запрокинув голову, и брат Гвидо не смел шелохнуться. Послышался какой-то слабый звук, что-то вроде тихого стона или легкого вздоха. Затем Гвидо различил слово: Лука снова и снова повторял «нет», произнося его таким тоном, как будто мучился от ужасной боли. Гвидо не выдержал и выпрямился. Впоследствии он не мог вспомнить, окликнул ли он Луку по имени, но реакция юноши была молниеносной. Лука зарычал, как зверь, вытянул губы, лицо перекосилось, он стал плеваться, шипеть по-кошачьи и медленно попятился в темноту. Гвидо обуял ужас, особенно когда Луку стало не видно. Лука заговорил странным голосом, от которого кровь стыла в жилах.

— Я знаю, кто ты и чего ты хочешь, педик поганый, но я не собираюсь перед тобой склоняться…

Дверь открылась и закрылась, однако Гвидо не мог двинуться с места. Все его тело пылало, а по щекам лились слезы.

Энрико Данте как раз раздумывал над тем, как ему выследить Луку, когда тот сам ступил в его кабинет. Лука вошел неторопливой походкой, улыбаясь с таким видом, будто знает, что его ждут. На нем были зеркальные очки.

— Ради всего святого, что ты тут делаешь?

— Я читал газеты, его собираются выпустить.

— Если тебя найдут, его не выпустят. Улетай с Сицилии немедленно, первым же самолетом, слышишь? Дело об убийстве Палузо поручили новому копу, говорят, у него появился свидетель.

— Мне нужны деньги.

Данте прошиб пот. Он не хотел, чтобы парень здесь болтался. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь установил связь… Порывшись в карманах, он достал ключ от сейфа. Лука обошел вокруг письменного стола.

— Как я понимаю, тебе было бы очень удобно убрать меня с дороги, тогда некому будет за тобой следить.

У Данте чесались руки стереть с лица мальчишки эту наглую ухмылку.

— Послушай, поганец, мы все про тебя знаем. Советую тебе зарубить на носу: если не удастся освободить Кароллу из тюрьмы, ему нужно будет чем-то откупиться, например рассказать, кто пришил того мальчишку. Так что нечего строить из себя крутого, ты по уши в дерьме! Забирай свои деньги и выметайся отсюда, я имею в виду совсем выметайся, понял? Ты уже история!

На вызов по внутреннему телефону явился один из его людей. Данте кивком указал на Луку.

— Проследи, чтобы этот парень благополучно сел в самолет.

Пирелли влетел в свой кабинет, и Бруно ди Маццо, его молодой помощник, вскочил со стула.

— У нас есть подозреваемый, который подходит под описание, данное свидетелем. Он два раза навещал Кароллу в тюрьме и оба раза был в зеркальных очках. Он блондин, ему двадцать с небольшим лет. Чтобы его пропустили в тюрьму, ему пришлось предъявить паспорт. — Пирелли усмехнулся: — Наш подозреваемый — сын Пола Кароллы.

Глава 24

Лука сидел в зале ожидания. До вылета его самолета оставалось двадцать минут, уже объявили посадку, и стюардесса заняла свое место, чтобы проверять билеты. Лука встал в очередь.

Что ждет его в Нью-Йорке? Куда он пойдет? Он даже не знает, сохранена ли за ним его старая квартира. У него оставалось несколько дорожных чеков плюс деньги, которые дал Данте, но этого хватит ненадолго. Лука всегда материально зависел от отца, и у него не было собственного банковского счета. Он, правда, знал об одном депозитном сейфе, а что толку? Получить из него деньги будет слишком сложно. Зато сейф в кабинете Данте битком набит деньгами, большая часть из которых наверняка принадлежит его отцу, однако он выдал Луке только жалкие несколько сотен долларов. А что, если отец вообще не захочет его больше видеть, снимет с довольствия?

— Ваш билет, пожалуйста, — сказала стюардесса. Лука машинально почти протянул ей билет, но потом вдруг передумал, повернулся и вышел из очереди. Ему не нужно было просить вернуть багаж — все, что у него имелось, он нес с собой в ручной клади.

Выйдя из здания аэропорта, Лука взял такси. На обратном пути в Палермо он по дороге заглянул в аптеку, потом попросил таксиста высадить его у дешевого гаража. Там Лука взял напрокат старенький «фиат». Потом на арендованной машине он отправился в самый бедный район Палермо и снял номер в мотеле. Все это время он был в шляпе и зеркальных очках. Взяв ручку, чтобы зарегистрироваться в мотеле, Лука подумал и написал в графе «имя»: Джонни Морено.

В комнате стоял застарелый запах пота, белье на кровати было мятым, протертый до дыр ковер, весь в пятнах, лишь частично прикрывал истертые доски пола. Но Луке было все равно, в его крови бурлило возбуждение — приятное ощущение. Он повесил одежду в шкаф на погнутые проволочные плечики, монашескую рясу положил в ящик комода и остановился у треснутой раковины. Ни ванны, ни туалета в номере не было. Лука достал из пакета две упаковки краски для волос, купленные в аптеке, внимательно прочитал инструкцию и смешал компоненты в пластмассовом стаканчике для зубных щеток. Затем разделся до пояса, натянул резиновые перчатки и взялся за дело.

Посмотрев на себя в зеркало, Лука ужаснулся: краска покрыла его голову чем-то вроде кровавого капюшона. Он сунул голову под воду и принялся лихорадочно смывать краску, затем потряс головой, как собака. Красная пена быстро уходила в слив раковины. Шампунь щипал глаза, стекал по груди. Лука вслепую потянулся за полотенцем и замотал голову. Некоторое время он боялся взглянуть на результаты своих стараний, но потом все-таки сбросил промокшее полотенце и с опаской подошел к зеркалу. Повернулся направо, налево, немного наклонил голову. Краситель лег ровно, и Лука поздравил себя с результатом. Отныне он больше не Лука Каролла, а Джонни Морено.

Грациелла знала, что по закону Пола Кароллу можно продержать в тюрьме еще только месяц, и была готова услышать, что его освободят. В кабинете дона Роберто в самой глубине сейфа хранился «люгер» в бархатном чехле. Грациелла нащупала мягкую ткань, достала оружие и вынула его из чехла. Пистолет был холодным и тяжелым. Она осторожно положила его на стопку документов, сложенных на столе дона Роберто. Патроны хранились в третьем ящике стола. Грациелла хорошо знала, как заряжать пистолет, она даже умела из него стрелять. По ее расчетам, для выстрела был лишь один подходящий момент — это можно было сделать тогда, когда заключенных выводили в зал суда. Пол Каролла, закованный в наручники, всегда шел последним. Он сидел в отдельной клетке, ближайшей к скамье защитников. Каждый день повторялась одна и та же процедура: перед тем как защитники займут свои места, Кароллу помещали в его клетку, оковы у него на ногах пристегивали к полу и клетку закрывали. Место Грациеллы находилось прямо напротив места Кароллы. Он всегда усаживался медленно, оглядывая зал, стрелять можно было только в это время. Другого шанса у нее не будет, она не имеет права промахнуться.

Энрико Данте снял ботинки и расстегнул ширинку. Он спустил брюки до половины, когда вдруг понял, что в комнате кто-то есть. Данте замер неподвижно и прислушался, чувствуя, как по телу бегут мурашки. Занавеска на окне дрогнула. Он рывком отдернул ее, чуть не сорвав с карниза. Окно оказалось открыто. Данте захлопнул его, пытаясь вспомнить, сам ли он оставил его открытым. Наконец, вздохнув с облегчением, он стянул брюки и, зажав отвороты штанин под подбородком, стал расправлять складки. Потом подошел к гардеробу, открыл дверь… и завопил.

Лука резко выбросил вперед руку, схватил Данте за горло и стал теснить его назад. В первый момент Данте его не узнал. Придушенно хрипя, он беспомощно пятился назад, пока не наткнулся на кровать. Лука разжал руку, и Данте повалился на спину. Лука сделал быстрое движение рукой, и в его ладонь соскользнул нож. Еще одно движение — и раскрылось длинное, острое как бритва лезвие. Лука наклонился над Данте и приставил нож к его горлу, и только тут Данте его узнал.

— Наверное, я опоздал на самолет.

Данте заскулил от страха. Он потрогал рукой шею и почувствовал под пальцами кровь.

— Черт, Лука, ты совершаешь ошибку! Если Каролла добьется своего, тебе конец. Сын ты ему или нет, но, если его сделка с властями сорвется, он тебя сдаст. Он тебя использует, чтобы сторговаться с обвинением, он же знает, что это ты убил мальчишку. Тебе без меня не обойтись.

Неожиданно Лука отвел нож в сторону.

— Эй, послушай, а ведь если мой отец умрет, ты окажешься в выгодном положении? И я тоже.

Данте непонимающе уставился на него. Лука улыбнулся.

— Я его сын, значит, все, что принадлежит ему, перейдет ко мне. А все, что есть у тебя, твоим и останется.

Данте молча наблюдал за Лукой, с трудом веря своим ушам. Лука продолжал:

— То есть, если он выйдет на свободу, нам обоим придется худо. Ты же говоришь, что он хочет убрать меня с дороги, так? Похоже, папочка больше не испытывает ко мне отцовских чувств.

Данте все еще не мог издать ни звука.

— Мы оба выиграем от его смерти, не правда ли?

Данте сглотнул и наконец снова обрел дар речи:

— Тебе это так просто не сойдет с рук, ты никогда… — Спохватившись, он оборвал себя на полуслове. В конце концов, какое ему дело до того, понесет Лука наказание за убийство или нет? Когда Каролла будет мертв, то для Данте даже лучше, если Луку схватят. Он решил сменить тактику: — Как ты собираешься это сделать?

Лука поджал губы:

— Пока точно не знаю, может, прямо в здании суда. Но мне понадобится твоя помощь. — Лука самодовольно улыбнулся. — Я имею в виду не выстрел, тут я сам справлюсь. Я профессионал, а мы, профессионалы, всегда работаем в одиночку.

Данте молча кивнул, думая: «Этот парень чокнутый, совсем спятил». Но когда перед ним не маячил нож, он чувствовал себя гораздо увереннее.

— Конечно, Лука, все, что тебе потребуется.

Данте быстро выпрямился, потому что Лука наклонился к нему:

— Нет! Никогда, слышишь, никогда не называй меня Лукой. Я Джонни Морено, так меня теперь зовут, запомни.

— Хорошо, Джонни, запомню.

— Ладно, сейчас я ухожу, вернусь завтра и скажу, какая мне понадобится от тебя помощь.

Данте не представлял, что ему делать. Мальчишка — маньяк, это ясно, однако стоит ли рассказывать Каролле, что Лука не покинул Сицилию, и не просто не покинул, а собирается убить его? Данте снова и снова возвращался к мысли, что, пока Каролла в тюрьме, он находится в выигрышном положении, а мертвый Каролла для него даже удобнее. А мальчишку потом все равно либо убьют, либо арестуют. Данте принял решение: больше никаких посещений заключенного, он подыграет Луке, что бы тот ни задумал, и будет ждать развязки.

Несмотря на все попытки Адины поддерживать огород в порядке, он пришел в запустение и зарос сорняками. Пока Грациелла отсчитывала пятнадцать шагов от дерева, подол ее юбки цеплялся за земляничные усы. Грациелла держала пистолет так, как ее учил муж: двумя вытянутыми руками. Бывало, дон Роберто смеялся над тем, как она морщилась и вздрагивала от звука выстрела, но сейчас она старалась не мигая смотреть на отметку на дереве.

«Держи пистолет уверенно. Помни, что пуля вылетает из дула, значит, оно должно быть направлено в цель. Смотри только на пистолет». Голос мужа, звучавший у нее в голове, как будто наставлял и поддерживал. Прошло пятнадцать минут, и по земле раскатилось немало гильз, прежде чем Грациелла наконец услышала глухой хлопок: пуля попала в цель.

София Лучано затормозила у ворот на виллу «Ривера». Одна половинка ворот была приоткрыта, и поблизости не было ни одного охранника. София вышла из машины и открыла ворота полностью, чтобы проехать. В это время раздались выстрелы.

Бегом вернувшись в машину, София быстро поехала к дому. Пока она взбегала по парадной лестнице, прозвучало еще четыре выстрела.

— Грациелла! — крикнула София, барабаня в дверь. Ответа не последовало. Тогда она обежала вокруг дома и помчалась к двери черного хода. В эту минуту прогремел еще один выстрел. София завизжала. Из-за забора высунулась голова Грациеллы.

— Не бойся, все в порядке, это стрелял охранник… Нас замучили дикие коты, которые гоняют голубей. Я не ждала тебя так рано. Иди к парадной двери, я открою.

Грациелла открыла дверь, тепло обняла и поцеловала Софию и даже настояла на том, чтобы взять у нее чемодан. Она была все еще в халате.

— Мама, почему ворота не охраняются, где Адина? Ты что, совсем одна?

— Адина скоро вернется, я послала ее за покупками. Мне нужно идти в суд, так что тебе придется самой себя занять.

Грациелла казалась необычно оживленной, она то и дело поглядывала на кухонные часы. София спросила, когда приедут все остальные.

— Остальные уже в пути, они дали мне телеграммы, так что, думаю, вечером мы будем обедать все вместе. Ты не возражаешь, если я уеду?

София отрицательно замотала головой и извинилась, что не известила о своем приезде.

— Мама, завещание готово к оглашению?

— Наверное, но у нас возникли кое-какие проблемы. Бедный Марио…

— Мне необходимо с ним поговорить, — перебила София. — Я поеду с вами в Палермо.

— Как, ты не знаешь? Прости, я забыла тебе позвонить. Марио умер.

София вздрогнула.

— Нет, не может быть… мама, скажи, что это неправда! Он не мог умереть…

— К сожалению, это правда, у него был сердечный приступ.

София выбежала из комнаты, оставив Грациеллу в недоумении. Она собиралась пойти за невесткой, но в это время за окном просигналило такси. Приехала Адина с покупками. Чтобы выгрузить все покупки, таксисту пришлось делать четыре ходки от машины к двери черного хода. На кухонном столе теперь возвышалась гора пакетов и свертков.

— Синьора, вы сегодня собираетесь в суд? Если да, я могу попросить таксиста подождать.

— Не нужно, я поеду сама. Приехала София, приготовь ей кофе, она очень расстроена. Я только что рассказала ей, что Домино умер. Подумать не могла, что это на нее так подействует.

Адина принялась распаковывать покупки.

— Может, все дело в том, что в последнее время было слишком много смертей.

— Возможно, — согласилась Грациелла.

— Прошу вас, синьора, поезжайте на такси.

— Нет, я возьму другую машину.

— Неужели «роллс-ройс», синьора? Но почему не «мерседес»?

— В нем кончился бензин.

Адина постучалась в дверь комнаты Софии. Ответа не последовало, и служанка осторожно приоткрыла дверь. София сидела на кровати, обхватив голову руками.

— Синьора София, можно с вами поговорить? Синьора Грациелла собирается ехать на машине дона, на «роллс-ройсе», это опасно. У нее нет прав, и она не умеет поворачивать. Когда мы ездили в Морено, это всего лишь в двенадцати километрах отсюда, мы врезались в дорожную тумбу и в дерево. Это было ужасно, мы могли погибнуть… Синьора? Остановите ее, прошу вас.

София медленно встала. Из взволнованной речи служанки она не поняла ни слова.

— Как ты думаешь, что случилось с бумагами Марио Домино? Я имею в виду его личные документы. Может, они все еще в его квартире?

— Не знаю, синьора. К нам на виллу доставили целые коробки всяких документов, все они заперты в кабинете дона. У нас только один человек, да и тот приходит и уходит, когда ему вздумается. Нет ни садовников, ни шофера…

— Я должна была побеседовать с Марио Домино, — пробормотала София, словно разговаривая сама с собой.

— Мне очень жаль, синьора.

София тихо рассмеялась. Чувствовалось, что смех в любую минуту может перейти в рыдания.

— Мне тоже. Ты и представить себе не можешь, как мне жаль, никто не может. — Она улыбнулась Адине милой улыбкой, от которой на правой щеке появилась ямочка. — Я помогу тебе приготовить комнаты.

Лука встал в очередь зрителей, ожидающих, пока охрана обыщет их на входе в здание суда. Ряды в зале медленно заполнялись. Если он хочет занять хорошее место, поближе к клеткам с заключенными, в следующий раз придется прийти гораздо раньше. Однако сейчас ему очень кстати сидеть как можно дальше от Кароллы: несмотря на перекрашенные волосы, нельзя быть полностью уверенным, что отец его не узнает.

Грациелле не надо было ждать в общей очереди, для нее было зарезервировано место. С самого начала слушаний они сидела на одном и том же месте, и эта привилегия обошлась ей недешево. Все охранники ее хорошо знали, и с некоторых пор она больше не подвергалась унизительной процедуре обыска.

И Грациелла, и Лука засекли время, когда Каролла появляется на лестнице, ведущей в зал из тюремного коридора. Оба обратили особое внимание на тот момент, когда Каролла ждал, пока перед ним откроют дверь клетки.

Лука спросил мужчину, сидевшего рядом, на многих ли заседаниях тот побывал. Мужчина кивнул. Тогда Лука поинтересовался, всегда ли процедура одинакова. Тот снова кивнул и, мотнув головой в сторону Кароллы, заметил:

— Этот заносчивый ублюдок всегда пялится в зал. Если ему сегодня дадут слово, это будет тот еще спектакль.

И Лука, и Грациелла собирались убить Кароллу, но времени оставалось очень мало, так что главный вопрос был: когда?

Комиссар Пирелли получил факс из Штатов. Девятнадцатого апреля тысяча девятьсот сорок пятого года в Нью-Йорке состоялось бракосочетание Пола Кароллы и Евы Гамбино, однако никакой информации о родившемся у них ребенке не было. Ева Гамбино умерла на Сицилии в тысяча девятьсот сорок девятом году. Судя по записям в тюремном журнале, Джорджио Каролла, сын Пола Кароллы, навещал отца дважды: в январе и феврале тысяча девятьсот восемьдесят седьмого года. В журнале было отмечено, что он предъявил паспорт, но номер паспорта не был указан. Так кто же навещал Пола Кароллу?

К Пирелли подошел сержант полиции детектив Франческо Анкора, ведущий следствие по делу об убийстве двух детей Лучано. Он получил данные баллистической экспертизы, которые напрямую связывали его расследование с расследованием убийства Палузо. По данным экспертизы, пули, извлеченные из всех трех тел (точнее, из тел были извлечены мелкие фрагменты пуль), были выпущены из одного и того же оружия и имели одинаковые желобки, которые могли быть нанесены зубоврачебным алмазным сверлом.

Из-за того что Пол Каролла присутствовал на слушаниях, его защитники потребовали, чтобы он на это время был огражден от давления со стороны обвинения. Каролла и так уже подвергся многочасовым допросам и добровольно дал показания, касающиеся убийства Палузо. Однако с учетом появления новых улик судья разрешил Пирелли во второй раз побеседовать с Кароллой, вторая встреча должна была состояться завтра до начала судебного заседания. Пирелли почти не сомневался, что ему удастся установить, кто скрывается под именем Джорджио Кароллы.

Данте вздрогнул, его сердце учащенно забилось. Он не слышал, как Лука вошел в кабинет.

— Ты двигаешься как кот.

Лука улыбнулся, сравнение ему понравилось.

— Я весь день провел в суде. Главная проблема в том, как пронести оружие в зал суда, но, кажется, я нашел решение. Конечно, если ты сможешь достать мне кое-что.

Данте прошиб пот.

— У меня есть связи, говори, что тебе нужно.

Лука просиял.

— Вот что.

Данте уставился на лист бумаги, потом поднял глаза на Луку.

— Откуда, мать твою, я возьму эту штуку?

Лука усмехнулся.

— Одна есть в музее, еще одна хранится на вилле «Палагония», я видел ее там. Ее придется немного переделать, однако у нас в запасе целая ночь — но не больше, потому что завтра я должен выстрелить.

Грациелла Лучано не покидала зала суда до самого конца дневного заседания. О своем решении убить Кароллу она никому не рассказала, она решила, что в одиночку осуществит правосудие, в котором было отказано ее сыну Майклу, и сделает это завтра утром.

Тереза опустила занавеску, отошла от окна и, ни к кому конкретно не обращаясь, сказала:

— Мама едет, я слышу мотор «роллс-ройса».

С такого расстояния Тереза не могла видеть, что Грациелла сама сидит за рулем. Мойра забарабанила длинными кроваво-красными ногтями по маленькому столику.

— Вообще-то можно было рассчитывать, что она будет ждать нас здесь.

Мойра посмотрела на свои руки и нахмурилась. Столик оказался пыльным.

— Похоже, старой служанке нужны помощники, она одна не справляется. В моей комнате тоже все покрыто слоем пыли.

София достала из золотого портсигара сигарету и чиркнула золотой зажигалкой «Данхилл». Она двигалась плавно, как танцовщица. Закурив, она бросила зажигалку и портсигар обратно в черную сумочку из мягкой кожи.

— Скажи, София, сколько сигарет ты выкуриваешь в день?

— Не знаю, много. Можно мне выпить?

Тереза покосилась на часы и пробурчала, что, пожалуй, рановато. Не было еще и пяти.

Снаружи послышался лязг металла. Тереза снова посмотрела в окно.

— Господи, машина врезалась в столб ворот! Глазам не верю, Грациелла за рулем! Она сама ведет машину!

София улыбнулась:

— Придется поверить. Ты бы видела, во что она превратила бронированный «мерседес».

— Куда же девался шофер? На воротах нет ни одного охранника, и за садом, насколько я могу судить, никто не ухаживает, он в ужасном состоянии. Как можно так запускать виллу?

Все четыре женщины в ожидании смотрели на двойные двери. Они услышали голос Грациеллы, потом послышались шаги на лестнице. Неожиданно появилась Адина. София попросила ее принести бутылку шампанского и бутерброды, а сама вышла из комнаты, чтобы позвать свекровь. Вскоре она вернулась. Закурив очередную сигарету, София произнесла:

— Мама устала, она встретится с нами в восемь часов за обедом. Нас просили одеться.

— А кто еще будет? Марио Домино придет?

— Нет, Тереза, не придет, примерно неделю назад он умер.

Тереза сняла очки.

— Мне никто не сказал. Почему мама мне не сказала?

— Что ж, теперь ты знаешь.

Адина принесла поднос со стаканами и бутылку шампанского. София жестом показала горничной, чтобы та поставила поднос рядом с ней, затем открыла шампанское и разлила по четырем стаканам.

— Я же сказала, что не хочу пить! — резко бросила Тереза.

— Знаю, это для Адины.

Адина смущенно приняла стакан и лишь пригубила шампанское, затем тихо вышла из комнаты.

— Ну раз она не спускается к нам, пойду приму душ. Пойдешь со мной, Роза?

— Нет, я еще не допила шампанское.

Тереза ушла и закрыла за собой дверь. Мойра стала выбирать глазами бутерброд.

— Роза, она всегда такая раздражительная?

— Нет, тетя Мойра, но в последнее время у нее были довольно серьезные причины для волнений. Она, знаете ли, вроде как потеряла мужа.

София укоризненно посмотрела на девушку.

— Роза!

— Простите. Я просто не могу видеть, как мы все ходим на цыпочках друг вокруг друга, когда на самом деле нам хочется завизжать, во всяком случае, мне. Этот дом похож на морг, я жалею, что приехала сюда.

— А я нет, — сказала Мойра, подливая себе шампанского. — Совсем не жалею, потому что мне очень нужны деньги. Как же я ждала этой телеграммы! Ваше здоровье!

— Что ж, тетя Мойра, по крайней мере вы искренни. Тетя София, как себя чувствует бабушка?

— Думаю, нормально, но мы с ней почти не разговаривали. За обедом мы все ее увидим.

София достала маленький флакончик с пилюлями и проглотила одну, запивая шампанским. Затем подошла к двери и грациозно развернулась.

— Я пойду прилягу.

Мойра допивала шампанское, все еще продолжая выбирать бутерброд.

— Роза, ты ведь не расскажешь про то, что произошло тогда ночью в Атлантик-Сити, правда?

— С какой стати мне рассказывать? Пожалуй, я пойду приму ванну.

— Эй, не оставляй меня. Я не хочу оставаться одна в этом жутком месте.

— Вы и не одна, мы все здесь. Увидимся позже.

Роза вышла из комнаты, не потрудившись закрыть за собой дверь. Мойра поспешила следом.

Большой стол, за которым легко могли бы разместиться пятнадцать человек, был застлан белоснежной накрахмаленной скатертью, и по сравнению с широким пустым пространством та часть стола, где был сервирован обед на пятерых, казалась загроможденной. В этот вечер было подано лучшее столовое серебро; тяжелые ножи и вилки, украшенные монограммой в виде большой буквы «L», Адина отполировала до блеска. Обеденный сервиз из тончайшего фарфора — свадебный подарок Грациелле от мужа — сверкал так, как будто тоже был отполирован. Рядом с каждым прибором стояло по пять стаканов из граненого хрусталя, в разных местах в пределах досягаемости возвышались графины с красным и белым вином, в центре стола — огромный серебряный канделябр на девять свечей.

Четыре женщины дожидались появления Грациеллы. София, ошеломляюще прекрасная в своем черном платье от Валентино, превосходно оттеняющем матовую белизну ее кожи и блеск темных глаз, выглядела очень изысканно. Тереза тоже приложила усилия к тому, чтобы хорошо выглядеть, но ее черное платье отстало от моды и неважно сидело. Роза надела простое черное платье из блестящего атласа с короткими рукавами. Платье было явно дешевое, однако на хорошенькой девушке выглядело вполне пристойно. С короткими волосами, торчащими во все стороны неровными пучками, и без единого украшения Роза казалась даже моложе своих двадцати лет. Чрезмерно густой макияж, наложенный вокруг больших карих глаз, только подчеркивал отсутствие губной помады и тонального крема.

Лицо Мойры, напротив, покрывал слой грима чуть ли не в дюйм толщиной. Кудрявые волосы — результат химической завивки — стали жесткими от лака, вся она сверкала фальшивыми бриллиантами колец, ожерелья, браслетов и длинных висячих серег. На ее черном платье по вырезу горловины и по подолу поверх туго накрахмаленной многослойной нижней юбки шли пышные оборки. Когда женщины расселись по местам, как-то так получилось, что Мойра оказалась чуть в стороне от остальных.

Грациелла вошла в комнату величаво, как герцогиня. Еще до того как женщины успели решить, следует им встать или нет, Адина уже усадила хозяйку за стол. Разлили вино, и Грациелла подняла стакан, чтобы провозгласить тост:

— За всех вас. Спасибо, что приехали, и благослови вас Бог.

Женщины чокнулись и выпили, но сама Грациелла лишь пригубила вино. Обстановка за столом была довольно натянутой. Наконец Адина подала суп из раков и горячие булочки, и все принялись за еду.

В кузнице было нестерпимо жарко от горна. Громкий лязг молота, перековывающего камеру сгорания, заставлял стоящих в кузнице мужчин морщиться. Лука внимательно наблюдал за каждой операцией, задавал вопросы, а однажды даже надел защитную маску и подошел совсем близко, наблюдая, как мастер обрабатывает металл.

Старый ремесленник, ему было около восьмидесяти, действовал методично и невыносимо медленно. Он очень гордился своей работой и придирчиво оценивал результат каждого этапа. Он предупредил, что придется отлить и специальные пули — оружие такое старое, что к нему не подойдут никакие боеприпасы из имеющихся в его запасах.

Данте посмотрел на часы.

— Долго еще?

— Четыре-пять часов, — ответил старик.

Данте выругался.

— Синьор, я профессионал, мне нужно еще переделать боек, а потом потребуется подгонка. Вся проблема в длине ствола.

— Делайте все, что считаете нужным, синьор. Как вы верно отметили, вы профессионал, так что я вас понимаю. — Лука покровительственно похлопал старика по плечу, потом отошел к Данте и небрежно заметил: — Думаю, когда работа будет закончена, его лучше убрать.

Данте фыркнул и покачал головой:

— Поверь мне, он не станет болтать, ему восемьдесят лет.

Глаза Луки блеснули.

— Я тоже профессионал, синьор, а этот старик — отличный свидетель.

Грациелла дождалась, пока Адина поставит на стол поднос с кофе и выйдет из комнаты. Прежде чем приступить к разговору, она хотела быть уверенной, что им никто не помешает. Наконец она заговорила на сицилийском диалекте.

— Защита потребовала, чтобы подсудимым были зачитаны вслух все показания по делу. Если правительство не предоставит судье полномочия отказать им в этом праве, Пол Каролла выйдет на свободу.

— А разве его не собираются судить в Штатах по обвинению в торговле наркотиками? — резко сказала Тереза. — Не верю, что в этой стране обвиняемым будут предоставлены их так называемые права, пусть они даже предусмотрены законом. В Палермо процесс не сходит с первых страниц газет, о нем пишут по всему миру.

— Что она сказала? — спросила Мойра. Роза шепотом пересказала ей слова Грациеллы по-английски, но Мойра все равно не поняла. Она повернулась к Софии. — Это как-то повлияет на завещание? Я не понимаю, разве мы приехали не на оглашение?

Специально для Мойры Грациелла заговорила на своем нетвердом английском:

— Ах да, что касается завещания. Марио Домино умер, а поскольку именно он вел дела дона Роберто, возникла задержка. Прошу меня извинить, я должна ненадолго выйти.

Как только Грациелла вышла из комнаты, Мойра подалась вперед:

— А он не староват для того, чтобы вести все дела? Я хочу сказать, не только дона, но и Константино, и Альфредо, и… — Она не договорила, потому что в это время Грациелла вернулась, неся пухлую папку.

— Я выдала Марио доверенность действовать от моего имени и по его совету приступила к ликвидации активов.

— Что она говорит? Я ни слова не понимаю! — вмешалась Мойра.

— Мама, Мойра не понимает, говорите, пожалуйста, по-английски.

Виновато улыбнувшись Мойре, Грациелла заговорила по-английски. Она рассказала, что Марио Домино решил, что женщины не пожелают сами управлять компаниями и предпочтут продать их за деньги, которые можно будет разделить между всеми.

Тереза казалась очень озабоченной. Она снова резко перебила свекровь:

— Минутку, мама. Вы говорите — ликвидировать активы? Вы серьезно? Но ведь у вас наверняка не было времени организовать аукционные торги! Что конкретно Домино успел сделать до того, как умер?

Грациелла, нахмурившись, повернулась к Терезе:

— Уж не намекаешь ли ты на то, что он нас надул? Да этому человеку я бы не задумываясь доверила даже жизнь.

Мойра вздохнула и в сердцах отшвырнула носовой платок.

— Я не понимаю, она собирается читать завещание или нет?

Грациелла велела Розе переводить Мойре все, что она не поймет, потом повернулась к Софии и снова заговорила по-итальянски:

— Как тебе известно, Константино руководил экспортными фирмами. Я решила, что ты, как его вдова, должна заняться его делами сама, поэтому я подготовила все контракты на продажи, чтобы ты их просмотрела.

Терезе не понравилось то, что она услышала.

— Экспортными компаниями? Не входит ли в их число нью-йоркская компания, которой руководил Альфредо?

Но Грациелла не ответила. Она открыла папку, перевернула несколько страниц и протянула какие-то бумаги Софии. Та сразу стала их просматривать. Тереза снова собиралась вмешаться, однако тут заговорила София:

— Мама, это не то. Здесь какие-то старые, двухлетней давности, контракты на продажу фруктов и растительного масла. Где документы, подтверждающие законные права на владение доками и складами?

Тереза наклонилась вперед:

— Мама, не мог же Домино начать переговоры о продаже, не посоветовавшись с нами? Бизнес Альфредо связан с грузоперевозками, в Нью-Йорке работа в компании остановилась. Кто контролировал торговлю в последние месяцы? Я пыталась попасть в офис, но там сменили замки. По чьему приказу это было сделано? Домино?

— Домино были предоставлены все полномочия. Я не хочу, чтобы кто-то из вас этим занимался. Как я уже сказала, все должно быть продано, не должно не остаться ничего, с чем у вас могут возникнуть трудности.

Мойра тронула Софию за руку.

— Что она говорит? Это завещание?

Тереза попыталась сдержать раздражение.

— Мама, кто занимается юридической стороной дела?

— Всеми делами занимался Марио Домино.

София взяла Грациеллу за руку.

— Мама, Домино умер. Почему бы вам не показать все эти бумаги Терезе? А завтра мы снова все обсудим. Сейчас вы не можете сказать, что одному достанется то, другому это, потому что мы не знаем, что мы имеем…

Мойра привстала со стула.

— Я знаю, что у Фредерико лежали в банке миллионы плюс он имел акции трех казино, одного ресторана и…

— Мойра, — перебила Тереза, — мы должны разобраться во всем по порядку, шаг за шагом.

— Ладно, скажите мне, что творилось последние десять месяцев? Я хочу знать, где деньги Фредерико, деньги, которые по праву принадлежат мне? Я его вдова.

— Мы все тут вдовы, Мойра, — осадила ее София. — Думаю, Терезе следует ознакомиться с контрактами и выяснить, что Домино уже удалось сделать.

Тереза снова возразила:

— Не знаю, мама, в каком положении София, но для нас с Розой последние месяцы были очень тяжелыми. В отличие от братьев Альфредо не оставил нам ничего, кроме долгов.

— Это неправда! — надменно возразила Грациелла. — У Лучано не бывает долгов.

— Нет, мама, вы не знали, а теперь узнаете, потому что я вам расскажу. Я выплатила все, что могла, но сейчас кредиторы собираются отобрать у нас квартиру. Возможно, они занимаются этим прямо сейчас. Мне необходимо знать, какими средствами я буду реально располагать, я имею в виду наличные. Думаю, я лучше, чем кто-либо другой, представляю масштабы оборота средств, проходивших через нью-йоркские компании.

— Ничего ты не знаешь, Тереза, ничего!

— Нет, знаю! — Тереза сорвалась на крик. — Потому что я своими глазами видела все контракты, все лицензии! Если вы намерены передать это Софии, дело ваше. Я не согласна, и тем не менее этот вопрос мы можем обсудить.

— Что? Что она говорит?

— Заткнись, Мойра, помолчи хотя бы секунду. Мы потом все тебе переведем.

— Ах так? Прекрасно, давайте, договаривайтесь за моей спиной… За кого вы меня принимаете? Я видела выписки из банковского счета Фредерико, я знаю, что у него было. Так скажите на милость, почему я не могу сразу получить деньги? Просто бред какой-то, у нас нет даже собственной квартиры! Это при том, что Фредди провернул больше сделок с недвижимостью, чем съел горячих обедов!

Теперь уже Грациелла стала спрашивать, что она говорит.

Тереза взорвалась:

— Вот что, мама, я забираю эти документы — все! — с собой в кабинет. Я просмотрю их сегодня же вечером, прямо сейчас. Когда я стану чуть лучше представлять, что происходит, мы соберемся снова и все обсудим. Возражения есть?

София положила руку на папку и бросила на Терезу предостерегающий взгляд.

— Мама, вы не против, если Тереза возьмет документы?

Грациелла кивнула, но София заметила, как у нее задергался мускул на щеке. Она видела, что Грациелла сердится, и чувствовала, что что-то очень и очень неладно. Воздух в гостиной едва ли не потрескивал от напряжения, даже Мойра чувствовала, что что-то происходит, но не понимала, что именно.

Открыв папку и прочитав первую страницу, на которой перечислялись активы дона Роберто, Тереза ахнула:

— О Господи, просто не верится! Здесь написано… сорок миллионов долларов, сорок миллионов!

София перевела взгляд со свекрови на Терезу, обнимающую дочь. Мойра заглядывала ей через плечо, пытаясь вычитать что-то хорошее для себя. Грациелла повернулась к Софии и шепотом попросила ее пройти в кабинет.

Грациелла отперла дверь и жестом предложила Софии пройти вперед.

— Я всегда держу дверь на замке…

София ошеломленно огляделась. Вдоль стен стояли бесчисленные коробки с документами, некоторые громоздились одна на другой, большую часть площади пола занимали деревянные ящики, в основном открытые, письменный стол был завален папками и разрозненными бумагами.

— Бог мой, мама, что это?

Грациелла беспомощно пожала плечами:

— После смерти Марио его обязанности приняла на себя его фирма. Я подписала новую доверенность, и теперь фирма считается официальным душеприказчиком. А когда стало ясно, что вы все соберетесь на вилле, я сказала им, что и так слишком долго ждала, и велела вернуть все документы мне. Как видишь, работа во многом не закончена. В некоторых из этих ящиков хранятся личные бумаги Домино из его офиса и домашнего кабинета. Я чисто физически не смогла все просмотреть.

Грациелла покопалась в бумагах на столе и протянула Софии пачку телексов.

— Это от американских брокеров, я не понимаю, о чем речь…

София закурила и сделала глубокую затяжку, потом стала читать телексы. Грациелла подошла и остановилась рядом.

— Мама, Марио Домино оставил какие-нибудь записи? Мне бы хотелось на них взглянуть.

— Он был очень болен и даже сам не понимал, насколько серьезно. У него было больное сердце.

София вздохнула:

— Мама, вам нужно было раньше с нами связаться. Как вы могли допустить, чтобы все так запуталось?

Грациелла обвела рукой комнату.

— Я допустила, потому что презираю все это. София, не считай меня дурой. Пусть Бог меня простит, но мне стыдно, что я ношу имя Лучано. Однако сейчас я понимаю, что была не права, и после смерти Марио я попыталась исправить свои ошибки. Возможно, уже слишком поздно.

В это время Тереза пыталась разобраться в ворохе лежащих перед ней бумаг, Роза и Мойра заглядывали ей через плечо, каждая со своей стороны. Судя по всему, на депозитных счетах в банках Нью-Йорка и Нью-Джерси лежали крупные суммы. Эти вклады были за считанные дни разбиты на более мелкие, по сто и триста тысяч долларов, затем через несколько дней — на еще более мелкие, по десять тысяч, и последние были переведены в банки на Ямайке, в Токио, в Гонконге.

Тереза стала прослеживать путь денег дальше. Из этих отдаленных уголков деньги в течение месяца были переведены на счета доверительных фондов, список которых приводился, и уже оттуда напрямую перечислены в швейцарские банки. Но как только деньги оседали в нескольких швейцарских банках, они снова возвращались в Нью-Йорк. Таким образом, получалось, что за время, пока душеприказчиком дона был Марио Домино, деньги совершали странный круговорот. Значительные суммы все еще находились в движении, некоторые переместились на Багамы, в банки Нассау.

Домино описал процесс, в результате которого средства в конце концов объединялись вместе, образуя, по приблизительным подсчетам, сумму около ста миллионов долларов. Наконец все деньги оказывались в Швейцарии и распределялись между банками «Креди Суисс» и «Банка Делла Свицера Италиана». Домино начал вести записи о следующем этапе переводе денег — самом последнем, благодаря чему все состояние должно было аккумулироваться на одном счету, но в этой папке подозрительным образом не хватало одной страницы.

Мойра удивила Терезу своими необыкновенными способностями: она считала в уме не хуже любого калькулятора. Именно она первая получила окончательную сумму. По оценкам Мойры, выходило по меньшей мере тридцать миллионов долларов. Если добавить к этой величине цифру, названную раньше Терезой, сорок миллионов долларов, то получалось, что они богаты так, как им и не снилось. Однако Мойра продолжала рыться в документах, и именно у нее первой появились подозрения, что дела обстоят не так, как кажется на первый взгляд.

Да, у них был реестр денежных сумм, которые должны перейти к ним по наследству от Константино, Альфредо, Фредерико и самого дона Роберто, но нигде среди разложенных перед ними бумаг не был указан номер упомянутого счета в швейцарском банке, на котором хранилось все состояние Лучано. Тереза уже собиралась позвать Грациеллу, когда та сама вошла в комнату в сопровождении Софии. Одного взгляда на их лица было достаточно, чтобы женщины замолчали. Никто не решался заговорить, все ждали, пока Грациелла сядет. Задача сообщить новость легла на Софию.

Глава 25

Женщины сидели молча, не в состоянии в полной мере осмыслить то, что все их состояние в данную минуту невозможно найти. После смерти Марио Домино деньги исчезли. Сначала Мойра даже рассмеялась, как будто это было чьей-то злой шуткой, но интуиция подсказывала ей, что дело серьезное, и она тоже замолчала. Тереза знаком попросила Софию продолжать.

— Насколько я могу судить, денег достаточно, чтобы мы могли жить с комфортом, если не в роскоши. Будем надеяться, что в один прекрасный день удастся установить местонахождение основной суммы, положенной в банк для нас, но пока мы можем рассчитывать только на активы, оставшиеся здесь, на Сицилии. Из этих средств изрядную долю съели налоги, кроме того, по сведениям Домино, не все гладко в его компании. Он успел обнаружить, что кто-то из его сотрудников и кто-то из работающих в компаниях Лучано был нечист на руку и неправильно переводил деньги, принадлежащие нашей семье. Мы по-прежнему владеем крупными пакетами акций в Нью-Йорке, у нас есть брокеры, и мы получаем рекомендации, когда какие акции лучше продавать. Сейчас время для продажи неподходящее.

У Терезы пересохло в горле, она дрожала и была близка к обмороку.

— София, я не пойму, компания все еще принадлежит нам? — хрипло спросила она.

В разговор вступила Грациелла. Она успокоилась и более или менее сносно заговорила по-английски:

— Тереза, экспортно-импортные операции заморожены, главная компания бездействует уже семь месяцев. Всех рабочих рассчитали. Склады, доки, суда, фабрики — все выставлено на продажу.

— А где суда? Я имею в виду, неужели они все еще стоят в доках?

Грациелла проигнорировала вопрос, ее лицо приняло жесткое выражение.

— Принадлежащая нам часть доков будет обязательно выставлена на аукцион, но из-за возникшей задержки…

— В чем причина задержки? Уж не хотите ли вы сказать, что на складах по сей день гниют грузы? И кому, скажите на милость, пришло в голову уволить работников?

— Их уволила я, — твердо сказала Грациелла. — И не перебивай больше, Тереза, дай мне закончить. Я уже выставила на продажу виллу с фруктовым садом, рощей и всеми землями. Вы увидите, что нам предлагают хорошую цену. Как я уже говорила Софии, у вас будет более чем достаточно денег, чтобы вернуться обратно по своим домам.

Тереза снова вмешалась. Она тяжело дышала и изо всех сил старалась сдержаться, отчего ее голос прозвучал резче обычного:

— София, что ты имела в виду под словами «неправильно переводил деньги»? Насколько я понимаю, это завуалированный способ сообщить, что, пока мы сидели в Штатах и как идиотки ждали у моря погоды, нас подчистую обокрали, обобрали до нитки?

Грациелла стукнула ладонью по столу.

— Марио Домино делал все, что в человеческих силах. Он и его фирма работали в контакте с американскими адвокатами. Он боролся за то…

Тереза вскочила.

— Он же был стариком. Что он мог знать? Господи, мама, да вы возьмите хотя бы один этот листок бумаги, здесь упоминаются сорок миллионов наличными! Куда, к черту, они подевались? И не надо вешать мне лапшу на уши, что кто-то допустил ошибку. Это самое настоящее воровство! Я хочу знать одно: кто в фирме Домино после его смерти занимался нашими делами? Кто имел доступ к нашим деньгам, к деньгам, которые по праву принадлежат мне и моей дочери, вашей внучке? Думаете, я хочу вернуться домой и жить… как она сказала… «с комфортом»? И это после всего, что нам пришлось пережить? Нет уж, этого недостаточно, далеко не достаточно!

Мойра тоже вскочила на ноги с истеричным визгом. До нее стало доходить, что никакого состояния нет.

— Где мои деньги? Куда подевались деньги Фредерико? Они мои! Я вам не верю, никто не может просто так забрать то, что принадлежит мне!

Она рухнула на стул и разрыдалась. Встала Грациелла.

— Для нас самое важное — восстановить справедливость. Дон Роберто был честным человеком, мы должны добиться правосудия, которого добивался он. Еще ничего не окончено. Я пригласила вас всех потому…

Тереза отшвырнула бумаги.

— Чертовски верно подмечено, ничего еще не окончено! Но вот что я вам скажу, мама: меня мало волнует его честь! Он не имел права делать то, что сделал, и вы должны были ему помешать! Плевать я хотела на справедливость, слышите? Мне сорок пять лет, у меня больше не будет детей… Все, что у меня осталось, — это мое наследство, но и его вы у меня отняли! Засуньте ваше чертово правосудие…

Пощечина оказалась такой сильной, что Тереза отшатнулась. Однако она быстро опомнилась, метнулась вперед и схватила Грациеллу за руку.

— Кто дал вам право бить меня по лицу? Как вы смеете?

Грациелла рывком высвободила руку.

— Смею, потому что я жена дона Роберто Лучано. Теперь, после его смерти, главой семьи стала я. И не смей разговаривать со мной как уличная девка, не смей ругаться в моем доме. Ясно, Тереза? Это мой дом, мой! Оскорбляя память моего мужа, ты оскорбляешь себя!

Тереза выбежала из комнаты. Мойра встала и обошла вокруг стола.

— Со мной у вас этот номер не пройдет, и даже не пытайтесь, потому что мне плевать на вас и вашу семейку!

Лицо Грациеллы превратилось в застывшую маску. Она так посмотрела на Мойру, что та замерла, словно пригвожденная к месту.

— Подожди, пока все будет распродано, а тогда уж расскажешь, какая ты бедная и несчастная. Мы приняли тебя в семью — приняли вас всех, любили вас, заботились о вас… Хотите верьте, хотите нет, но я все делала, чтобы вас защитить. Постыдились бы, у вас нет ни гордости, ни чести.

В наступившей тишине Грациелла перевела взгляд с одной невестки на другую. Только когда ее взгляд остановился на Софии, ее уверенность несколько поколебалась. Поблескивающие темные глаза почему-то придавали ей сходство с кошкой. София зловеще улыбнулась, обнажив белые, безупречно ровные зубы, в ее низком, хрипловатом голосе не слышалось истерических ноток.

— Не думаю, мама, что в данный момент кого-то из нас волнует фамильная честь. Наследство, деньги, нашу нужду в которых вы так презираете, могли бы смягчить ощущение утраты. Папа слепо верил в справедливость… Что ж, надеюсь, он перевернется в гробу, когда Пол Каролла выйдет на свободу из зала суда. Я не считаю, что папа умер благородной смертью, нет, мама, это было отвратительное убийство, но в отличие от моих малышей он прожил долгую жизнь. По-моему, я с лихвой заплатила за право носить фамилию Лучано. Если бы у меня была возможность прожить жизнь заново, я бы не хотела снова стать тем, что я есть, одной из вдов Лучано, я бы бежала из этого дома без оглядки. И я готова уйти с пустыми руками, такой же, как пришла, однако это не значит, что я не считаю то, что произошло со всеми остальными, возмутительным. Наших мужчин убили, так что никакого возмездия не будет и быть не может. Без мужей мы ничто, пустое место. Если вас это устраивает, довольствуйтесь теми крохами, которые вам швырнут, но не требуйте того же от меня. У меня слишком много гордости и, наверное, слишком много чести для этого. Спокойной ночи.

София с достоинством вышла из комнаты и тихо притворила за собой дверь. Грациелла понурила голову. Мойра нетвердо поднялась на ноги. Она пыталась подражать спокойствию и достоинству Софии, однако стоило ей встретиться взглядом с холодными голубыми глазами Грациеллы, как ее голос дрогнул:

— Мне не стыдно! Я не стыжусь ничего, что когда-либо делала, но я не уйду отсюда без своей доли. Хочу получить то, что причитается мне по праву. Знаю, вы меня никогда не любили, я оказалась для вас недостаточно хороша, но я была верной женой вашему сыну, и я его любила. А теперь по вине его отца я стала вдовой. У меня нет детей, у меня вообще ничего нет, и я буду бороться, потому что наследство — это все, что у меня осталось. Спокойной ночи. Надеюсь, вы не против, если я возьму с собой бутылку?

— Бабушка, можно вас кое о чем спросить? — Грациелла молча повернулась к Розе. — Я знаю, что мама любила папу, но ведь их брак был подстроен, правда?

Грациелла ничего не ответила. Она очень устала, чтобы думать о столь давних временах. Ее только удивило, что девушка неожиданно заинтересовалась этим вопросом.

— Бабушка, а мою свадьбу тоже организовал папа Лучано?

Грациелла взяла внучку за руку.

— Вот что я тебе скажу, девочка: Альфредо любил твою маму, я это знаю, потому что он сам мне сказал. И Эмилио тебя любил, он просил твоей руки. Он не нуждался в поощрениях, он тебя любил, Роза. А теперь, дорогая, иди спать. Спокойной ночи. Я очень устала.

Роза ушла, не поцеловав бабушку на прощание. Оставшись одна, Грациелла испытала щемящее чувство одиночества. Она не ожидала от своих невесток такого отчаяния и гнева. Грациелла действительно почувствовала себя виноватой в том, что не взяла на себя заботы об их наследстве или хотя бы не проследила, чтобы работа Марио Домино была выполнена должным образом, но в основе ее решения лежала искренняя вера в то, что женщины должны освободиться от всех связей с мафией. Сейчас она была рада, что не рассказала о своих планах на завтрашнее судебное заседание.

Тереза не пошла спать, а осталась в кабинете, просматривая сотни писем и контрактов. Часа через два Мойра, которой не удавалось уснуть, тихо спустилась вниз и заметила под дверью свет. Она приоткрыла дверь и заглянула в кабинет.

— Что ты делаешь? Тебе тоже не спится?

Тереза сидела за столом, утонув в бумагах. Весь кабинет был завален папками и разрозненными документами.

— Кошмар! На то, чтобы разобраться в этих бумагах, уйдут недели. Но зато я нашла завещание. Хочешь посмеяться?

Мойра закрыла дверь и взяла в руки завещание.

— Послушай, я точно знаю, что у Фредерико были наличные и акции, так почему я не могу получить его деньги?

— Дон Роберто назвал Фредерико, Альфредо и Константино своими душеприказчиками и главными бенефициариями, они же являются его наследниками, а если Грациелла переживет сыновей, то наследницей становится она. Поскольку все трое умерли, все наследство переходит к Грациелле.

— Ты хочешь сказать, что мой муж мне ничего не оставил?

— О нет, напротив, ты его бенефициарий, но не единственная наследница. Имелось в виду, что братья должны прежде всего позаботиться о семье.

— Выходит, Фредерико оставил деньги и тебе тоже?

Тереза поправила на носу очки.

— Ладно, Мойра, не играй со мной в эти игры, мы все взрослые люди. Если хочешь, чтобы от тебя была какая-то польза, лучше передавай мне вон те связки бумаг в хронологическом порядке. Видишь, там сверху написан год: восемьдесят восьмой, восемьдесят седьмой, восемьдесят шестой… Я пытаюсь понять, с чем мы в результате останемся.

Мойра наклонилась к Терезе:

— Можно тебя кое о чем спросить? Когда папа решил выступить свидетелем на суде, он сделал это ради Майкла? Потому что Пол Каролла его убил? Я теперь об этом знаю, но мне все еще… — Мойра замялась.

Тереза сняла очки и устало потерла лоб.

— Что «все еще», Мойра?

— Я не понимаю, зачем убили всех? И кто? Что-то непохоже, чтобы копы очень спешили найти убийц наших мужчин, они нас даже не допросили. А ведь этот чертов Каролла не мог их убить, поскольку сидел в тюрьме!

— Мойра, нас просто использовали для устрашения всех остальных, кто хотя бы подумывает о том, чтобы заговорить.

Мойра почувствовала слабость в ногах. Тереза снова надела очки и вернулась к работе. Перебирая бумаги, она пробормотала:

— Они сложили счета вместе с платежками, и в результате я даже не могу понять, сколько человек еще находится у нас на содержании. Мойра, как ты себя чувствуешь?

— Я в порядке, просто… я впервые услышала все это. Как ты думаешь, нас не собираются преследовать? Ну… то есть если мы начнем влезать в эти дела, интересоваться бумагами и все такое?

Тереза рассмеялась:

— Нет, Мойра, мы всего лишь женщины. Сердцем семьи были мужчины, и это сердце вырезано. Не осталось никого, чтобы отомстить за убийства или продолжить дело, которое начал папа. Нам придется носить траур до самой смерти и держать рот на замке.

Тереза стала просматривать очередную подшивку. Мойра обратила внимание, что она перевернула страницу, потом вернулась назад. Тереза прищурилась и постучала ногтем по папке.

— Странно, вот это — предложение о покупке фабрики кафельной плитки, датированное маем восемьдесят пятого. А здесь, — она порылась на столе и взяла в руки другой лист гербовой бумаги, густо заполненный машинописным текстом, — предложение купить ту же фабрику, с которым к Домино обратились два года спустя. Цена ниже первоначальной. Как раз под твоим локтем лежат приходно-расходные книги по продажам и экспортные заказы. Фабрика два года нормально работала, бизнес расширялся. Почему же они предложили меньшую цену? Похоже, Домино это тоже насторожило. Предложения поступили от некоего Витторио Розалеса. Пытаясь найти его координаты, я все перерыла, но не нашла ничего, кроме номера абонентского ящика в Риме. Кстати, на всех контрактах в правом верхнем углу что-то начертано рукой Домино. Что бы это значило? — Тереза протянула Мойре текст контракта. — Надпись подчеркнута да еще и обведена красным фломастером. Как ты думаешь, что тут написано?

Мойра взяла лист бумаги и поднесла его поближе к лампе.

— По-моему, тут написано «Паролла».

— А я думаю, Каролла.

Обе женщины вздрогнули и повернулись на голос. Они не слышали, как София открыла дверь в кабинет.

— Мне не спалось, — сказала она, как будто извиняясь за свое вторжение.

Тереза сняла очки и потерла глаза.

— Большинство готовых контрактов, которые остается только подписать, и те, на которых уже стоят подписи Грациеллы и нового поверенного, написаны на имя Витторио Розалеса. Ты когда-нибудь о нем слышала?

София отрицательно покачала головой. Тереза в задумчивости пососала дужку очков.

— Думаю, мы наткнулись на что-то важное. Этот Розалес может служить ширмой для Кароллы.

— Что? Ты серьезно?

— Абсолютно. Меня навели на эту мысль пометки Домино, сама посмотри. Видишь надпись в правом верхнем углу? Как по-твоему, разве это не «П. Каролла»?

София взглянула на документ и согласилась. От волнения и нервного напряжения Тереза даже задрожала.

— Если я права, значит, у Кароллы были весьма серьезные мотивы убивать наших мужчин. Он начал скупать наши компании еще до своего ареста и, как видите, продолжал заниматься этим, даже сидя в тюрьме. Посмотрите на даты. Прокурор сказал, он сомневается, что убийства наших мужчин заказал Пол Каролла. Говорит, у него были основания желать смерти дона Роберто, так как тот давал против него показания, а Альфредо, Константино и Фредерико не могли выступать свидетелями, значит, их и убивать незачем.

София сжала кулаки.

— Мои малыши точно не были свидетелями.

Тереза кивнула:

— Верно, так зачем их всех убили? Это кажется бессмысленным. И полицейские, и прокурор твердят, что нашу семью истребили в устрашение всем потенциальным свидетелям, и мы им поверили. Но если Пол Каролла задумал прибрать к рукам все компании Лучано… Если бы доказать, что Витторио Розалес — его подставное лицо.

— Как мы можем это доказать?

— А вот как. — Тереза взяла в руки один из контрактов. — Проверим единственный адрес, который у нас есть, абонентский ящик в Риме. Но нужно действовать безотлагательно, потому что все эти документы готовы к оплате. Завтра мы отзовем доверенность, чтобы выиграть время.

София сложила руки на груди.

— А если другие семьи узнают, что за этим стоит Каролла, они не примут ответные меры?

Тереза пожала плечами, быстро считая что-то на калькуляторе.

— Когда, если… Пока мы затронули только часть проблемы. Сейчас меня больше заботит другое: необходимо проследить путь так называемых ликвидных активов, которые находились на Сицилии.

— Мама рассказывала, что однажды, вернувшись на виллу, застала в кабинете дона Роберто Домино с тремя американцами. По словам Домино, они работали на папу в Америке. Тогда какие-то документы были изъяты, а какие-то сожжены. Если они имели или могли получить доступ к деньгам дона, то они их забрали, и мы ничего не можем поделать или доказать.

— София, ты говоришь о наличных, — возразила Тереза, — а меня интересуют деньги, исчезнувшие отсюда, с Сицилии. И речь идет не о сотнях, а о тысячах долларов. Может, где-нибудь в этих залежах мы сумеем найти реквизиты нашего счета в швейцарском банке. Чем больше я вникаю в бумаги старого Домино, тем больше убеждаюсь, что он пытался спасти наше наследство и он был далеко не дураком. Эта система круговорота денег возникла не случайно, таким образом он пытался не допустить, чтобы на наше наследство наложили лапу…

Мойра подошла к Софии поближе и, как обычно с опозданием на две-три фразы, задала вопрос:

— Под другими семьями ты подразумеваешь тех, которые имели долю по завещанию дона?

София украдкой переглянулась с Терезой.

— Да.

— Тогда как понимать слова «ответные меры»?

София, которая в это время рылась в одном из ящиков, пропустила вопрос мимо ушей.

— Тереза, ты не знаешь, есть еще ящики с личными бумагами Домино?

— Есть, четыре стоят возле меня, и еще один — в углу, в том всякий хлам, старые дневники и все такое.

София выпрямилась и налетела на Мойру.

— Извини.

— Так что ты имела в виду?

Тереза пальцем поманила Мойру к себе.

— Мойра, то, что сейчас скажу, я повторять не буду. Когда дон Роберто умер, Организация, к которой он принадлежал, взяла свою долю. Они не ждали официального завещания, а просто протянули руки и взяли, что нужно. Ясно? А если они узнают, что бывшие владения Лучано принадлежат Полу Каролле, он станет очень могущественным человеком. Понимаешь?

Мойра задумчиво надула губы.

— Ладно, до сих пор мне понятно. Но если то, что принадлежит нам, стоит так дорого, почему эти «другие семьи» не предлагают нам хорошие деньги?

Тереза вздохнула:

— Потому, Мойра, что Пол Каролла, он же Витторио Розалес, заполучил все первым. Папа годами продавал имущество небольшими частями, не зная, что продает Каролле.

— Так мы получим его назад?

— Не наличные деньги, их мы можем никогда не найти, но у нас еще будет что продать.

Мойра кивнула. Похлопав по ближайшей к себе стопке с документами, она спросила:

— Как ты думаешь, сколько все это может стоить?

Тереза пожала плечами.

— Кто знает, может, десять миллионов, может, пятнадцать.

— Долларов или лир?

— Долларов, Мойра, долларов! Будь так любезна, отойди и не загораживай свет, мне нужно работать.

Мойра усмехнулась:

— Что ж, это гораздо лучше, чем я думала. А ты что скажешь, София?

София, не желая быть грубой, довольно резко попросила Мойру отойти в сторону: в ящике с самого верха оказались старые дневники Домино. С бешено бьющимся сердцем она принялась перебирать тетради с датой на обложке: тысяча девятьсот восьмидесятый, тысяча девятьсот семьдесят девятый, тысяча девятьсот семьдесят шестой…

— София, я выписала для тебя номер абонентского ящика Розалеса, — сказала Тереза.

У Софии дрожали руки. Наконец-то она нашла, что искала! Маленький дневник в черном кожаном переплете, датированный шестидесятым годом. Она выпрямилась и сунула дневник в карман.

— Хорошо. Я… я уезжаю сегодня вечером.

— Ну, незачем так спешить…

Однако София была уже на полпути к двери.

— Чем скорее, тем лучше. Я пойду собираться в дорогу, а ты пока напиши, что мне нужно выяснить. — Последние слова София произносила уже держась за ручку двери, ей не терпелось поскорее открыть дневник.

Тереза встала и быстро заговорила по-итальянски:

— Будь осторожна. У тебя есть кто-нибудь, кто мог бы помочь? Я хочу сказать, мы ничего не знаем про этого типа, а если он работал на Кароллу…

София повернулась и ответила тоже по-итальянски:

— Если я узнаю, что за смертью моих детей стоит Каролла, то я надеюсь, что он выйдет на свободу, потому что я сама его убью.

Тереза села, встревоженная странным блеском ее глаз. Мойра не понимала ни слова, но чувствовала по интонации, что было сказано нечто необычное.

— Что она сказала?

— Ничего особенного.

Домино не вел подробных записей. В его дневнике содержались в основном цифры и изредка попадались инициалы. Послюнявив палец, София стала листать дневник, выискивая дату своей свадьбы.

Вот оно! Короткая строчка: «Венчание С. и К.». Она перевернула страницу, пытаясь вспомнить, через сколько дней после свадьбы позвонила в приют. В дверь постучали, София подскочила от неожиданности. Дверь приоткрылась, и в щель заглянула Мойра.

— Я хотела передать тебе номер абонентского ящика Витторио Розалеса в Риме. Прости, я тебя напугала?

— Да, да, напугала. Спасибо и спокойной ночи. Скажи Терезе, что я вернусь, как только что-нибудь выясню.

София чуть ли не силой выпроводила Мойру из комнаты и заперла дверь на замок. Потом схватила дневник. У нее дрожали руки, и, когда наконец удалось найти нужную запись, она испустила громкий вздох облегчения.

Перегнувшись через перила, Мойра ошарашенно наблюдала, как София с быстротой молнии слетела по лестнице, открыла парадную дверь и вышла.

— Ну и ну, — пробормотала Мойра, — эти иностранцы — просто нечто.

А сама подумала: может, все еще кончится хорошо, потому что про ее невестку никак не скажешь, что она спит на ходу.

На следующее утро Грациелла уехала с виллы в восемь часов. Она надела черное крепдешиновое платье, черное летнее пальто и траурную вуаль. При ней была сумочка из черной кожи. Рука, затянутая в черную перчатку, держала четки.

В восемь пятнадцать утра Лука Каролла покинул отель с небольшим узелком под мышкой. Он зашел в общественный туалет и переоделся в монашескую рясу, а свою одежду аккуратно сложил, завернул в коричневую бумагу и, встав ногами на крышку унитаза, спрятал сверток между крышкой сливного бачка и стеной. Покончив с этим, он спустился на пол и вышел, опираясь на трость. Выйдя на улицу, Лука начал прихрамывать, припадая на одну ногу. Переулками он вышел на площадь перед зданием тюрьмы Унигаро и суда. Часы показывали девять, заседание суда начиналось в десять.

В половине десятого Данте позвонили. По телефону он получил полный отчет о передвижениях Луки и о том, что одежду он оставил в общественном туалете по такому-то адресу.

На то, чтобы доработать оружие и потренироваться в лесу в стрельбе из него, ушла почти целая ночь. Данте с неохотой вынужден был признать, что в упорстве и целеустремленности Луке не откажешь. Он снова и снова стрелял в маленькую отметину на стволе дерева. Лука даже попросил Данте пригнуться до роста Кароллы и на нужной высоте прислонил к дереву несколько палок, чтобы поупражняться стрелять вниз, как это придется делать в здании суда. Он промахнулся шесть раз, но на седьмой пуля пошла точно под нужным углом.

Дерево было испещрено следами пуль. Под конец Лука зарядил оружие одной из пуль, которые он собственноручно обработал алмазным сверлом. Когда он выстрелил, ствол дерева словно взорвался изнутри и в нем образовалась огромная дыра. Все, и Лука в числе первых, подбежали к дереву взглянуть на результат.

— Черт, эдак его, пожалуй, размажет по стенке в зале суда!

Данте был ошеломлен результатом, однако Лука лишь рассмеялся, небрежно бросив, что так и задумано, потому что он сможет сделать только один выстрел.

В ту же минуту, когда Пирелли остановил машину во внутреннем дворе полицейского управления, он почувствовал, что что-то затевается. Сержант Анкора его уже ждал и выбежал ему навстречу. От него Пирелли узнал, что некоторое время назад судья, защитники, прокуроры и три правительственных чиновника провели закрытое совещание. Соответствующие пункты закона отменены, освобождения подсудимых не будет, и у Кароллы нет ни единого шанса выйти на свободу. Анкора, столь же довольный результатом, как прокурор Джулиано Эммануэль, ликовал и смеялся от радости. К сожалению, была и плохая новость: Пирелли придется отложить допрос Кароллы до окончания сегодняшнего судебного заседания.

— Говорят, сегодня Эммануэль потребует для Кароллы максимального наказания, но защита настояла, чтобы подсудимому ничего не говорили заранее. Похоже, адвокаты боятся, как бы их клиент не растерял свое высокомерие, когда ему дадут слово.

Пирелли в досаде стукнул по баранке руля, а потом пожал плечами и обронил:

— В таком случае я и сам посижу нынче на процессе. Если я понадоблюсь, найдете меня в зале суда. Ладно?

Анкора и сам не отказался бы побывать на судебном заседании, но «фиат» уже отъехал, оставив позади себя облачко черного дыма из выхлопной трубы.

Грациелла с бешено бьющимся сердцем медленно шла к своему месту. В это утро ее пропустили в зал суда одной из первых.

Лука прислонил трость к стене и стал ждать, пока охранники его обыщут. Проводя руками по его телу, полицейские старались не смотреть ему в глаза: им было стыдно, что приходится обыскивать священнослужителя. Когда досмотр был окончен и Лука потянулся за тростью, он даже имел наглость опереться на охранника, а потом слезливым голосом спросил, нельзя ли ему по возможности получить место возле прохода, так как ему нужно вытянуть больную ногу. Луку проводили к крайнему сиденью в четырех рядах впереди от Грациеллы. Она сидела, глядя прямо перед собой, лицо скрывала густая вуаль. Лука занял свое место и положил трость на самый край сиденья предыдущего ряда. Человек, занимавший это место, ее даже не заметил.

Пол Каролла был пяти футов девяти дюймов ростом, и Лука понимал, что ему придется слегка приподнять замаскированное дуло, которое уже сейчас было нацелено на крайнюю клетку, пока пустующую.

Грациелла открыла сумку и нарочно уронила на пол четки. Наклонившись, чтобы их поднять, она незаметно снова открыла сумку и достала пистолет. Когда она выпрямилась, пистолет лежал у нее на коленях, прикрытый сверху сумкой.

Пол Каролла приготовился к встрече с Пирелли. Как только встречу отменили, он заподозрил неладное. В последнее время Каролла остался совсем один, даже Данте перестал регулярно навещать его. У него развился почти животный инстинкт, он чуял опасность, и, хотя никто пока не сообщил ему, что лазейку в законе перекрыли, Каролла чувствовал, что его шанс на освобождение упущен. Он жаждал заключить сделку. Запертый в камере, Каролла рвал и метал, он подкупил тюремщиков, чтобы те передали послание адвокатам. Но никто так и не появился, и тут он запаниковал всерьез. Сейчас Каролла ждал, когда звякнет колокольчик, оповещающий заключенных, что им пора готовиться выйти из камер и идти в зал суда. За восемнадцать месяцев этот ритуал стал привычным для заключенных, сидящих в камерах под зданием суда. Выкрикнув имя очередного заключенного, тюремщики открывали камеру, выводили его и приковывали ножными цепями к другим. На руках заключенных защелкивали наручники, и все шли в одной связке.

Дожидаясь, пока вызовут Кароллу, клерк из конторы доктора Уллиано спорил с охранником, требуя, чтобы ему разрешили поговорить с клиентом. Это было против правил, спор разгорелся не на шутку, с обеих сторон было много крика и жестикуляции, но в конце концов помощнику Уллиано разрешили пройти по коридору и подойти ко все еще запертой решетке последней камеры. Каролла, как всегда, должен был выходить последним.

Каролла и сам возмущенно кричал, требуя встречи с адвокатом до начала слушания. Сейчас он стоял, прижавшись к прутьям решетки. Наконец он увидел молодого человека из конторы Уллиано.

— Вы хотели меня видеть?

Помощник адвоката знал, что закон отменили, но получил строжайшее указание не говорить об этом клиенту.

— У вас есть для меня новости? Тут у нас ходят всякие нехорошие слухи.

Клерк замотал головой. Тюремщики, выпускавшие заключенных из камер, приближались, и чтобы перекрыть голоса, молодому человеку пришлось подойти поближе к решетке.

— Если мы что-то узнаем, вы услышите первым, синьор Каролла. Мы и так нарушаем правила. Не стоит злоупотреблять привилегиями, которые вам предоставили, иначе мне могут не разрешить видеться с вами так же часто…

— Я думал о том, что говорил доктор Уллиано. Я могу назвать имя, а вы должны дать мне слово, что используете эти сведения в самом крайнем случае, если мне откажут в освобождении.

Каролла обливался потом от страха, что его могут подслушать другие заключенные, он стал говорить так тихо, что помощнику адвоката пришлось прижаться к самой решетке, чтобы расслышать.

— Какое имя?

— Уллиано сказал, что если я назову имя вероятного убийцы ребенка Палузо…

Тюремщики открывали камеру за камерой, и цепочка заключенных быстро удлинялась. Шла непрерывная перекличка, и из-за шума было почти не слышно, что говорит Каролла.

Каролла так разволновался, что даже схватил молодого человека за лацканы пиджака, просунув руки между прутьями решетки.

— Вы должны выследить моего сына, Луку Кароллу…

Помощник адвоката не мог поверить своим ушам. Он выдает собственного сына? Переспрашивать было слишком поздно, тюремщики уже открывали дверь соседней камеры и приказали ему уходить. Но клерк понял, что Каролла не играл с ним в игры: он плакал.

Помощник Уллиано присоединился к остальным адвокатам в комнате, где они переодевались в мантии. Отведя своего патрона в сторону, он помог ему надеть мантию и тихо сказал:

— Каролла назвал имя убийцы Палузо. Он показал на своего сына, Луку Кароллу.

— Что-о?!

— Так он сказал. Что я должен предпринять по этому поводу?

В дверь заглянул охранник и предупредил, что заседание скоро начнется. Уллиано стал собирать свои бумаги, готовясь выйти в зал.

— Отправляйтесь в полицейское управление, найдите комиссара Пирелли и скажите, что нам нужно встретиться в обеденный перерыв. Я все объясню ему при личной встрече.

Уллиано зашагал впереди группы адвокатов, и они двинулись по подземному коридору в здание суда. В то время как помощник Уллиано мчался в полицейское управление, комиссар Пирелли входил в зал суда. Свободных мест не нашлось, и он остался стоять у стены.

Лука повернул рукоятку своей трости-пистолета. Теперь пистолет был снят с предохранителя и его палец лежал на курке, скрытом под набалдашником клюки. Руки у него не дрожали, кончик клюки не сдвинулся ни на волосок. Лука ждал. Охранники заводили заключенных в предпоследнюю клетку, скоро должны ввести Кароллу.

Грациелла нащупала предохранитель «люгера» и отпустила его. Охранники запирали соседнюю с Кароллой клетку. Грациелла повернулась, чтобы посмотреть на дверь, через которую вводили заключенных. Каролла в ножных кандалах и наручниках стоял между двумя охранниками. Охране дали знак ввести его в зал суда. Как всегда, дальше он двинулся в окружении уже четверых охранников — по одному спереди, сзади и с боков. Пока он шел к своей клетке, из других клеток послышались свистки, некоторые заключенные приветствовали Кароллу, другие пытались дотянуться до него сквозь прутья.

Каролла шел молча, не глядя по сторонам, чуть понурившись. Но как всегда, когда его подвели к клетке и он посторонился, чтобы дать открыть дверь, повторился старый ритуал: Каролла обвел взглядом зал. Долгожданный миг настал.

Дверь начала открываться, один охранник отошел в сторону, другой встал слева от Кароллы, и теперь Кароллу никто не загораживал. Он повернул голову, маленькие глазки зло сверкнули.

Грациелла встала, ее сумка соскользнула на пол. Рука Луки не дрогнула ни на секунду. Оба выстрела прозвучали как по команде, почти одновременно, разделенные долями секунды. Каролла получил пулю в лицо, выстрелом ему снесло половину черепа.

Пуля Грациеллы прошла мимо, ударилась в прут решетки и рикошетом отлетела в стену, но она в отличие от Луки привлекла к себе всеобщее внимание. Зрители повскакивали со своих мест, и Лука вместе с остальными повернулся посмотреть, что случилось.

Пирелли не видел, что происходит, он только знал, что прозвучал выстрел и Каролла убит. Достав удостоверение комиссара полиции, он стал проталкиваться по проходу.

В зале суда началось столпотворение. Публика стремилась как можно быстрее выбраться из зала. В считанные секунды Грациеллу схватили и отобрали у нее пистолет. Пытаясь перекрыть визг и крики, охранники призывали придерживаться порядка. Защитники и прокуроры еще не успели войти в зал и в сложившейся ситуации почли за благо не входить. Заключенные вопили и лязгали цепями. Тем временем Лука осторожно пробирался все ближе и ближе к выходу. Ему хватило наглости спросить у полицейского, не может ли он что-то сделать для застреленного заключенного.

Охрана просила всех соблюдать спокойствие и тишину и оставаться на своих местах, все было кончено.

Лука вернулся в тот же туалет и через несколько минут уже вышел оттуда, переодетый в свою обычную одежду. К тому времени когда он возвратился в номер мотеля, его била крупная дрожь. Раскаяния он не испытывал, только чувство облегчения. Он вспотел, пот блестел на коже и даже капал с волос. Лука разделся, открыл кран в маленькой раковине и сунул голову под струю воды. Выпрямившись, он увидел, что вода стала темно-красной, и его тут же вырвало.

Голова отказывалась работать, и Лука решил, что Данте придется подождать. Он слишком устал, ему нужно поспать, и он так и сделает.

Лука лег, снял с шеи золотой медальон в форме сердечка и покачивал им над головой до тех пор, пока глаза не стали слипаться и он не провалился в глубокий сон.

Глава 26

Софии пришлось ждать целый час до открытия приюта и еще полчаса, пока святой отец, который им управляет, сможет ее принять. Он извинился, что отнял у нее так много времени. Когда София объяснила цель своего визита, священник выразил сожаление, что не может быть ей полезен, так как возглавляет приют только последние десять лет. Он вышел и вскоре вернулся с пожилой монахиней. Монахиня принесла толстую тетрадь, на обложке которой были перечислены имена и указаны даты.

София внешне оставалась спокойной, но ее сердце билось так сильно, что она боялась потерять сознание. Монахиня открыла тетрадь и начала листать страницу за страницей. Потом она показала определенные страницы священнику, тот склонился над тетрадью, стал читать и нахмурился. Не глядя на Софию, он спросил монахиню, есть ли еще какая-нибудь информация по этому вопросу и был ли он как-то разрешен. Та покачала головой и украдкой бросила сочувственный взгляд на Софию.

— Скажите, моего сына привозили в ваш приют? Прошу вас, расскажите мне…

Монахиня смотрела не на Софию, а на священника, и София почувствовала неладное.

— У нас есть записи за первые пять лет жизни вашего сына — те годы, что он жил у нас.

София подалась вперед.

— А что потом? Его усыновили? Вы можете назвать мне приемных родителей?

Священник молча кивнул монахине. Та положила руки ладонями на стол, как будто нуждалась в поддержке, чтобы заговорить.

— Хотя с тех пор прошло много лет, я помню вашего сына. Когда я сюда поступила, ему было года четыре, может, пять. Бывало, после занятий в воскресной школе мы выводили детей на пикник. Недалеко от приюта стоял передвижной парк аттракционов, которым заправляли цыгане. У детей не было своих денег, чтобы кататься на аттракционах, но некоторые контролеры по доброте своей разрешали им кататься бесплатно. Ваш мальчик… он был очень своенравным. Когда нужно было уходить, он очень разозлился и сбежал обратно на аттракционы. Признаюсь, мы не сразу его хватились — сами понимаете, у нас было пятнадцать детей. Мы вернулись и пытались его найти, а вечером заявили в полицию. Мы сделали все, что в наших силах, ради того, чтобы полиция могла продолжить расследование, луна-парк даже задержали на неделю…

— Он погиб? — еле слышно спросила София.

— Мы не знаем, тело не было найдено. Мальчик бесследно исчез. Полиция продолжала поиски несколько месяцев.

— Вы были очень добры, спасибо, — пробормотала София. У нее было при себе лишь немного денег, а выписать чек она не осмелилась, поэтому она сняла с пальца кольцо с бриллиантом.

— Прошу вас, примите это кольцо, за него можно получить большую сумму. Когда я оставляла моего мальчика в приюте, у него на шее был золотой медальон в форме сердечка. Вы не помните, медальон все еще был при нем?

Монахиня задумалась, теребя нательный крестик.

— Да, я припоминаю… Частенько он перед сном еще качал им перед собой вот так. — Она взяла крест за цепочку и покачала из стороны в сторону.

Выезжая из Катании, София была погружена в свое несчастье, как в кокон. Выйти на след владельца абонентского ящика она даже не пыталась, мысли ее были бесконечно далеки от этого. Возвращаясь в Палермо, она была как в тумане и едва не пропустила момент, когда пора было заправляться. В последнюю минуту она спохватилась и завернула на бензоколонку. Пока рабочий заправлял ее машину, София поневоле слушала поп-музыку, оглушительно ревущую из радиоприемника. Внезапно песня была прервана экстренным выпуском новостей. Диктор сообщил, что во время утреннего заседания суда Пол Каролла был убит выстрелом в голову. Эта новость настолько поразила Софию, что вывела ее из оцепенения. Она стала слушать дальше и узнала, что по обвинению в убийстве арестована пожилая женщина.

Тереза обнаружила фотографии Данте и прочла приложенные к ним записи Марио Домино. Воодушевленная тем, что ей удалось без помощи Софии установить личность загадочного Витторио Розалеса, она поспешила в кухню, прихватив с собой записи Домино.

— Роза, Мойра, вы где?

На кухне работал телевизор, диктор программы новостей читал обзор последних событий. Услышав имя Пола Кароллы, Тереза прибавила звук. В это время на кухню вошла Мойра.

— Ты меня звала?

Тереза повернулась к ней, на ее лице застыло потрясенное выражение.

— Бог мой, Мойра, кажется, мама убила Пола Кароллу.

Комиссар Пирелли пытался осмыслить события сегодняшнего утра. Он знал, что Каролла действительно показал на своего сына, назвав того не Джорджио, а Лукой, однако ему по-прежнему не удавалось найти никаких следов этого загадочного сына. В Америке факт рождения ребенка у Евы Кароллы не был зарегистрирован, но, может, эти сведения есть на Сицилии? Пирелли уже протянул руку к телефонной трубке, когда в дверь постучали.

— Войдите, — крикнул Пирелли, не поворачивая головы, в полной уверенности, что пришел его помощник. Но вошедший молчал. Наконец Пирелли все-таки повернулся к двери — и тут же быстро повесил трубку и встал.

— Прошу прощения, синьора, вы хотите со мной поговорить?

София Лучано замялась в дверях. Пирелли обошел вокруг письменного стола.

— Могу я вам чем-то помочь?

Женщина неуверенно шагнула в комнату.

— Я не знаю точно, с кем мне нужно говорить… меня зовут София Лучано.

У нее оказался низкий, чуть хрипловатый голос, от которого у Пирелли мгновенно побежали мурашки по телу. «Как громом пораженный» — ему не раз приходилось читать такое выражение, но он даже не подозревал, что когда-либо ему придется испытать подобное чувство. София Лучано оказалась самой прекрасной женщиной из всех, кого ему доводилось видеть, а ее застенчивость и ранимость вызывали в нем желание подойти и обнять ее. Эту их первую встречу он никогда не забудет, не сможет забыть.

Пирелли отодвинул от стола стул и жестом пригласил Софию сесть.

— Насколько я понимаю, вы пришли по поводу синьоры Лучано… К сожалению, я не занимаюсь э-э… да вы садитесь, синьора. Попробую узнать, где она, и устроить вам встречу.

София села, опустив голову. Пирелли предложил ей кофе, но она отказалась.

— Я приехала сразу, как только услышала новость по радио. Я не знала, куда мне следует пойти…

Боль потери, ощущение какой-то мучительной пустоты, сквозившие во всем ее облике, поразили Пирелли, и он снова испытал острую потребность обнять ее. Он лихорадочно пытался сообразить, какая из вдов Лучано сидит перед ним, не та ли, которая потеряла двоих малолетних сыновей? Уточнять было неловко, и он извинился и вышел из кабинета.

Оказавшись за дверью, Пирелли перевел дух, как будто задерживал дыхание с той самой минуты, когда она вошла в кабинет. Он быстро зашагал по коридору и чуть не налетел на краснолицего сержанта Анкору.

— Комиссар, я узнал, что два дня назад для Луки Кароллы был заказан билет на самолет. Билет он выкупил, а в самолет так и не сел.

— На имя Луки Кароллы, не Джорджио?

— Точно. Сдается мне, он все еще на Сицилии, если только не улетел из Рима по другому паспорту. Я сейчас это выясняю.

Пирелли кивнул. Анкора собрался уходить, но Пирелли схватил его за руку.

— Послушайте, у какой из вдов Лучано было двое сыновей?

Анкора помолчал, в задумчивости пожевал губами.

— У Софии Лучано, она была замужем за старшим сыном, Константино.

— Она сидит в моем кабинете, и я хочу отвести ее к старой синьоре. Не знаете, кто ведет ее дело?

Ответив, что видел синьору Лучано на верхнем этаже в кабинете Минчелли, Анкора поспешил дальше по своим делам. Пирелли вернулся в свой кабинет. София сидела на том же месте и в той же самой позе.

— Думаю, вы сможете очень скоро встретиться с синьорой Лучано. Все показания уже взяты. Вряд ли ее здесь задержат.

Темные глаза Софии Лучано смотрели так испуганно, что Пирелли смутился, отвел взгляд и стал зачем-то перекладывать с места на место карандаши и ручки на своем столе.

— Но ведь она убила Пола Кароллу?

— Нет. Она пыталась, однако его убила пуля не из ее пистолета. Одновременно с Грациеллой Лучано стрелял кто-то еще. Подробностей я пока не знаю, да и, вероятно, не имею права разглашать.

София кивнула и шепотом поблагодарила комиссара.

— Вы ее видели?

Звук ее хрипловатого грудного голоса нравился Пирелли и казался очень сексуальным. Он поймал себя на мысли, что не может оторвать от женщины глаз. Поняв, что ведет себя как мальчишка, он покраснел.

— Нет, не видел, но, кажется, она здорово потрясена. Офицер сказал: не понятно, то ли тем, что попыталась убить Кароллу, то ли тем, что его убил кто-то другой.

Он было улыбнулся, однако быстро спохватился и стер улыбку с лица.

— Полиция арестовала кого-нибудь еще?

Пирелли замотал головой:

— Насколько мне известно, нет.

София встала. Только сейчас Пирелли понял, какая она высокая, почти одного с ним роста. Он быстро покосился на ее туфли на высоких каблуках и одновременно не мог не заметить, что у нее потрясающе красивые ноги.

— Спасибо, вы были очень добры. Могу я повидаться с ней прямо сейчас?

Сделав один короткий звонок по телефону, комиссар пошел к выходу. София тоже двинулась к двери. Пирелли показалось, что она слегка покачнулась, и он поддержал ее за локоть. На краткий миг она прислонилась к нему, и по телу Пирелли прошла волна дрожи.

— Вам плохо? Может, принести воды?

— Нет, спасибо, не нужно.

Они поднялись на соседний этаж, где Софию представили детективу, ведущему дело об убийстве Кароллы. Пирелли мог уйти, но он медлил, ему не хотелось оставлять Софию. Он постоял рядом, пока она спрашивала, что будет с Грациеллой, потом медленно поплелся к себе. Уходя, Пирелли слышал ответ детектива:

— Против нее будет выдвинуто обвинение в покушении на убийство и хранении огнестрельного оружия, но, учитывая смягчающие обстоятельства, вряд ли синьоре Лучано грозит тюремное заключение. Правда, предстать перед судом ей все же придется. Если вы хотите увидеться с ней до того, как будет оформлено освобождение под залог, я не возражаю. Если нет, можете подождать в моем кабинете. Я выполню все необходимые формальности, и она может быть свободна.

Анкора встретил Пирелли радостной улыбкой.

— Ура, комиссар, мы все выяснили! В сорок девятом Ева Каролла родила сына в Риме, а сама она умерла при родах. Ребята из Рима вышлют нам все подробности. Оказывается, сын Кароллы не так молод, как мы думали, ему тридцать с небольшим. Эй, Джо! Джо, вы слышали, что я сказал?

Пирелли кивнул. Они подходили все ближе к разгадке, он это чувствовал, но не мог думать ни о ком, кроме Софии Лучано. Он видел перед глазами только Софию, погруженную в глубокую скорбь, и думал о ее убитых сыновьях. Он закрыл глаза и вспомнил мускусный запах ее духов… Пирелли встряхнул головой, потянулся, подошел к окну и посмотрел сквозь жалюзи вниз, на улицу. София Лучано помогала свекрови сесть в «Мерседес-280 SL».

Пирелли повернулся к помощнику:

— По-моему, именно про таких говорят «чертова баба».

Анкора пожал плечами:

— Не знаю, назвал ли бы я так свою бабку, если бы той вздумалось палить в людей, но я бы поместил ее в такое место, где бы она не могла натворить бед.

Пирелли сунул руки в карманы и прошелся по кабинету.

— Не знаете, по сегодняшнему убийству уже есть подозреваемые?

— Ни одного. В зале суда еще оттирают с пола мозги Кароллы. Придется проверить каждого, кто там был во время заседания, на это уйдет уйма времени. Вы ведь, кажется, тоже там были?

— Я стоял в самом конце, и мне ничего не было видно. А когда раздались выстрелы, поднялась жуткая суматоха. — Пирелли выдвинул ящик с файлами и стал перелистывать подборки. Теоретически он все еще возглавлял расследование убийства Палузо, и только, однако он хранил у себя и материалы по детям Лучано. Он медленно задвинул ящик. — На то время, пока вас прикомандировали ко мне, кто занимается делом Лучано?

— Мой старый шеф, Минчелли. Бедняга, теперь на него свалилось еще и убийство Кароллы. Он, конечно, взбесится, однако сейчас это дело — первоочередное. Кстати, Джо, хотите добрый совет? Держитесь подальше от дела Лучано, если хотите вернуться в Милан. Вас же прислали…

Но Пирелли уже вышел из кабинета.

София отвезла Грациеллу домой, вызвала врача, который дал ей успокоительного, и посидела у кровати, пока свекровь не заснула.

Всех женщин глубоко тронул поступок Грациеллы, в сущности, безумный акт отчаяния. Они чувствовали себя виноватыми, что не сопровождали Грациеллу в ее поездках в суд. Тереза взяла руководство на себя. Она позаботилась об официальном представителе для Грациеллы и получила заверения, что из-за ее возраста и наличия смягчающих обстоятельств ей не придется предстать перед судом.

Когда прошло первое потрясение и тема выстрела в суде была исчерпана, все ощутили подавленность. Обед проходил в молчании, пока Тереза не заговорила о наболевшем. Она высказалась в том духе, что, как бы то ни было, их главная цель — привести в порядок семейный бизнес. София извинилась, что ничего не узнала в Риме, и сослалась на то, что как только приехала туда, услышала новость и поспешила вернуться.

Тереза открыла блокнот.

— Ничего страшного. Это все равно было бы пустой тратой времени, потому что Марио Домино выяснил все до нас. Я нашла вот эти фотографии, не знаю, кто их делал, но на обратной стороне написано: «Энрико Данте, он же Витторио Розалес». Данте работал на Кароллу, кроме того, они вместе содержали в Палермо ночной клуб «Армадилло». Мы были правы насчет Кароллы. Данте — тот человек, кто скупал для него недвижимость, и на его же имя оформлены контракты, которые ждут подписания. Как видно, Марио это понял и притормозил дело. У нас еще есть шанс что-то вернуть.

Тереза показала лист, на котором было несколько колонок цифр:

— Вот, смотрите, в первой колонке суммы, которые мы можем выручить от продажи всего, про что я смогла доказать, что оно принадлежит нам по закону. Вторая колонка — то, что мы сможем вернуть с небольшой посторонней помощью. Это компании, о которых Данте вел переговоры, несколько американских фирм, в частности транспортные и кое-какие еще. Третья колонка — то, что мы можем получить в перспективе, то есть если сами будем управлять бизнесом семьи Лучано.

София почти не обратила внимания на цифры.

— Думаешь, тебе позволят это сделать?

— Позволят или нет, зависит от нас самих. Например, я достаточно хорошо знаю операции по импорту. Когда Альфредо был жив, я управляла…

София раздраженно перебила ее:

— Не надо, Тереза, ничем ты не управляла, ты была под защитой. Да, может, ты складывала какие-то цифры, даже составила несколько контрактов, но ты жила в выдуманном мире. Папа хотел, чтобы мы получили наличные и убрались восвояси. Того же хочет мама, то же пытался сделать для нас Марио Домино. Чтобы мы убрались, вышли из дела. Понимаешь, Тереза? Именно так мы и поступим. Мы продадим все до последнего гвоздя.

— Но Данте, или Пол Каролла, нас просто обобрал, компании стоят втрое дороже! Если ты хочешь получить наличными, если мы все этого захотим, согласна: мы все продадим. Однако раньше выясним, чем же мы владеем. Думаю, нет смысла спорить, кто чем займется. София? Мойра? Все согласны?

София, слишком уставшая, чтобы спорить, пожала плечами и согласилась. Мойра, глядя на колонки цифр, подняла большой палец.

— Я — за. Похоже, дела обстоят не так плохо. А ты что скажешь, Роза?

Роза слушала вполуха, ей было скучно.

— Я согласна с остальными. Чем скорее мы отсюда уедем, тем лучше.

— Значит, решено. — Тереза взяла свой блокнот. — Пожалуй, не стоит рассказывать об этом Грациелле, пусть отдыхает. Роза, ты останешься с ней.

— А ты куда, мама?

— В клуб к Данте. Зачем откладывать дело в долгий ящик? Мойра, София, вам лучше поехать со мной.

— Как будто у нас есть выбор, — пробурчала София, вставая.

Данте закрыл клуб, рассчитал работников и собирался как можно быстрее уехать. Вернулся один из его людей, Дарио Бьязе, и доложил, что о старом оружейнике «позаботились». Данте спросил про Луку и услышал в ответ, что тот после убийства вернулся в мотель и с тех пор не выходил из номера. Оружейник больше не представлял опасности, и о причастности Данте к убийству Кароллы знали теперь только два человека: Лука и этот бывший боксер со сломанным носом, Дарио Бьязе. Данте улыбнулся:

— Я уезжаю, Дарио. Вернусь, когда пыль уляжется. Советую тебе сделать то же самое, и прихвати с собой жену и детей. В Типани есть один клуб. — Данте выложил на письменный стол пачки лир, и огромные, не раз ломанные руки боксера не могли схватить их достаточно быстро. Данте тронул его за руку. — Погоди. Ты получишь вдесятеро больше, но я хочу, чтобы ты позаботился о Луке. Этот парень псих, ему нельзя доверять.

Огромные руки не дрогнули.

— Много ты знаешь детей, которые способны убить собственного отца?

Водянистые глазки замигали, наконец Дарио кивнул. Для вящей убедительности Данте повторил:

— В десять раз больше этого… Так я буду тебя ждать.

Прислушиваясь к звуку тяжелых шагов, Данте подождал, пока хлопнет парадная дверь, потом схватил черную дорожную сумку и стал загружать ее лирами. Пистолет он положил с самого верху. Поскольку Дарио Бьязе оставался последним свидетелем, ему также предстояло стать первым человеком, кого Данте убьет сам.

Данте был спокоен и уверен в себе. Дожидаясь возвращения Дарио, он решил закончить инвентаризацию бара. Сумку он поставил в неосвещенном углу бара на пол возле кассы. Звякнула цепочка на двери черного хода, однако Данте не обратил на это особого внимания, решив, что просто какой-то завсегдатай не понял, что клуб закрылся. Но потом в его мозгу словно что-то щелкнуло: ни один клиент не попрется в клуб с черного хода. Дверь снова задребезжала. Данте замер, прислушиваясь. Наконец он решил проверить, в чем дело, вышел через занавешенную арку и неторопливо двинулся по коридору к запасному выходу.

Дойдя до двери, Данте крикнул, что клуб закрыт. Снова прислушался. Тихо. Он достал из кармана тяжелую связку ключей, отпер висячий замок, немного приоткрыл дверь. Затем выглянул и окинул взглядом улочку. Никого. Данте уже собирался запереть дверь, когда снова услышал шум, на этот раз звуки доносились изнутри клуба, из бара.

Данте медленно вернулся в бар, остановился за занавеской и заглянул в щель. За стойкой горело только дежурное освещение. Он прищурился, пытаясь что-нибудь рассмотреть, но, кроме пустых столов и вставленных один в другой стульев, ничего не увидел. Данте вышел из-за занавески и прошел почти до края танцевальной площадки.

— Привет. Ничего, если я сам себя обслужу?

У Данте екнуло сердце. Из-за стойки бара вышел Лука. Он держал стакан с апельсиновым соком, слегка приподняв руку, как будто собирался произнести тост.

— Видел по телевизору новости?

Данте улыбнулся, скрывая нервозность.

— Как ты вошел?

Потягивая сок, Лука сел на высокий табурет возле стойки бара. Он был в одной рубашке, без пиджака, и, по-видимому, пистолета при нем не было.

— Через парадный вход — дверь была открыта.

Данте мысленно выругал Дарио за то, что этот идиот не мог даже дверь как следует закрыть. Улыбка как будто застыла на его губах. Лука сунул руку в карман, извлек оттуда пулю и взял ее двумя пальцами.

— Хочешь сувенир? На всякий случай мы отлили две, но… Кстати, о мастере позаботились?

— Да, все сделано. — Данте зашел за стойку бара, плеснул себе виски в стакан. — Я складывал в сумку деньги для тебя.

Разговаривая, Данте постепенно продвигался поближе к кассе, туда, где стояла сумка. Ему во что бы то ни стало нужно было добраться до своего пистолета. Лука перевел взгляд с Данте на сумку и обратно. Его светлые большие глаза нервировали Данте.

— И сколько же денег ты мне приготовил?

— Несколько тысяч долларов, точно не скажу. На первое время тебе хватит, а потом разберемся с остальными. — Повернувшись к Луке спиной, он наклонился к сумке. — Хочешь пересчитать? — Данте сунул руку в сумку, нащупывая пистолет. Он не знал, что Лука видит в зеркале каждое его движение.

Лука быстро переложил стакан в левую руку, а правую чуть вскинул и снова опустил, чувствуя, как нож соскальзывает в ладонь. Он обхватил рукой рукоятку. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга, затем Лука дружелюбно улыбнулся:

— Пожалуй, нет, я тебе доверяю. В конце концов, какие могут быть счеты между друзьями?

Когда Лука произнес слово «друзьями», Данте, не вынимая пистолета из сумки, выстрелил прямо сквозь пачку долларов и сквозь сумку. Стакан выскользнул из пальцев Луки и покатился по полу, не разбившись. Лука даже не почувствовал, как в мякоть его плеча вошла пуля, так стремительно он двигался. Тонкое и острое, точно бритва, лезвие ножа вонзилось в живот Данте.

Данте все еще держал пистолет в руке, засунутой в простреленную сумку. Он попытался ударить противника сумкой, но Лука проворно увернулся и выхватил сумку у него из рук. Данте невнятно выругался и взвыл, схватившись за живот. Между пальцами проступила кровь. Пытаясь убежать, он совершил отчаянный рывок, сбивая на пол бутылки. Лука оттолкнул ногой сумку, перемахнул через стойку бара и, оказавшись лицом к лицу с Данте, два раза выстрелил — один раз в шею, другой — в сердце. На близком расстоянии сила выстрелов оказалась так велика, что Данте отбросило назад, но он был все еще жив и даже держался на ногах. Лука уже приготовился выстрелить третий раз, когда изо рта Данте пошла кровавая пена, он рухнул на спину и наконец затих.

Лука посмотрел в зеркало. Глядя на свое отражение, многократно повторяющееся в сотнях осколков, он словно завороженный смотрел, как по его рубашке от плеча расплывается красное пятно, кровь стекает по руке… Только сейчас Лука понял, что ранен, и почувствовал острую боль.

Пуля глубоко засела в левом плече. К рубашке прилипли обрывки купюр и клочья кожи от сумки. Лука понимал, что надо, не теряя ни секунды, убираться из клуба: как-никак прогремели три выстрела, кто-нибудь их наверняка услышал. Он побежал к столику, где оставил свою сумку, взял ее и вернулся к стойке. Боль в руке была такой сильной, что у него кружилась голова. Пытаться спасти часть тех денег, которые Данте набил в сумку, не было смысла, вместо этого Лука прошел к двери в его кабинет, пинком распахнул ее, поставил свою сумку на письменный стол и направился к сейфу. Сейф был открыт. Лука уже собрался перекладывать деньги в свою сумку, как вдруг услышал, что на двери запасного выхода звякнула цепочка. Он возвратился в бар. Звук повторился, затем Лука услышал женский голос:

— Есть тут кто-нибудь?

Лука выключил свет за стойкой и взял пистолет. Другой женский голос ответил:

— Тереза, здесь открыто…

Мойра тихонько приоткрыла дверь, потом еще немного и осторожно выглянула в темный коридор.

— Эй, есть тут кто-нибудь? Хэлло… кто-нибудь есть?

Лука спрятался в уборную, оставив дверь чуть-чуть приоткрытой, и прильнул к щели. В дверях, ведущих в зал, появилась Мойра. За ней шла Тереза, повторяя по-итальянски: «Эй, есть тут кто-нибудь?» Женщины огляделись в темноте, и Тереза шепотом спросила Мойру:

— Видишь дверь в кабинет? Может, там кто-нибудь есть? Давай заглянем.

Мойра подошла к двери с табличкой «Посторонним вход воспрещен» и постучалась. Никто не ответил, тогда она открыла дверь. Тереза осталась стоять на танцевальной площадке, пока Мойра ее не позвала.

— Тут есть сейф, и он открыт. Не хочешь взглянуть?

— Ладно. — Она поспешила в кабинет. — Если кого увидишь — кричи.

Вошла София.

— Где Тереза?

— Вон там. — Мойра показала на дверь кабинета. — Там никого нет, она пошла осмотреться. Взгляни, в каком виде клуб, похоже, тут кто-то неплохо погулял.

Из своего укрытия за баром Лука отчетливо видел Софию. Он стиснул зубы, мечтая, чтобы женщины поскорее убрались из клуба. Боль становилась невыносимой, и, что еще хуже, он терял много крови. Кровь стекала по руке и уже образовала на полу у его ног лужицу.

София огляделась, недоумевая: по всем признакам в клубе кто-то должен быть, но никого не было. На стойке бара что-то блеснуло, София подошла поближе. Она уже протянула руку за пулей Луки, когда в дверях кабинета появилась Тереза и окликнула ее.

— София, я нашла! — возбужденно воскликнула Тереза. — Здесь документы на компанию, на складские помещения — словом, все, что нам нужно.

Мойра подошла к Терезе.

— Что ты собираешься с ними делать?

— Без этих документов он не сможет доказать право собственности.

Тереза вернулась в кабинет. София повернулась к бару спиной, она стояла всего лишь в нескольких футах от трупа Данте. Сделав шаг, она задела ногой за сумку Данте. София наклонилась, чтобы поднять сумку, и быстро выпрямилась, почувствовав, что ее рука коснулась чего-то мокрого и липкого. В темноте ей не было видно, что это.

— София, иди сюда… живее! — крикнула из кабинета Тереза. Она возбужденно вытаскивала из открытого сейфа документ за документом. — Матерь Божья, да ты только посмотри, что тут… посмотри!

— Вот что, Тереза, — взволнованно проговорила София, — забирай эти контракты и пошли скорее отсюда. Только контракты, больше ничего не бери. — Глаза Софии привыкли к темноте, и она поняла, что у нее на руках кровь. Мойре попалась на глаза сумка Луки. Она взяла ее и протянула Терезе.

— Складывай все сюда.

Тереза достала из сейфа пачки долларов и лир, Мойра заглянула ей через плечо.

— Почему бы не прихватить деньжат? Пусть все выглядит как ограбление, — предложила она.

Услышав ее слова, София возразила:

— Нет, берите только контракты. Деньги не трогайте! Не трогайте, понятно? Давайте сматывать удочки.

София зашла за стойку бара, и ей стал виден царивший там разгром. Она сделала еще один шаг, и у нее под ногой скрипнуло стекло. София взвизгнула.

Мойра от испуга едва не упала в обморок. Они с Терезой выбежали на танцевальную площадку. София, все еще находившаяся за стойкой бара, медленно пятилась, в ужасе показывая на что-то.

Тереза перегнулась через стойку, заглянула вниз и отпрянула. При виде трупа ее чуть не стошнило. Когда к ним подбежала Мойра, Тереза бросила ей:

— Быстро собирай остальные бумаги и уходим!

Мойра поспешила обратно в кабинет. София потянула Терезу к выходу:

— Нам нужно поскорее уносить ноги.

Тереза отступила на шаг.

— По-твоему, я сама этого не знаю? Кто это? Ты видела, кто это?

— Нет… ну пошли, пожалуйста, пошли отсюда…

Тереза одернула Софию, велев ей взять себя в руки, и крикнула Мойре, чтобы та поторопилась. Затем она обошла вокруг стойки, чтобы взглянуть на труп.

— Как ты думаешь, София, это Данте?

— Не знаю, откуда мне знать? Я никогда его не видела.

После недолгих колебаний Тереза перевернула труп, сунула руку в задний карман брюк и достала оттуда бумажник.

— Так и есть, Данте. — Она дотронулась до его руки. — Тело еще не остыло, похоже, его убили только что. Как ты считаешь, что нам теперь делать? Может, нужно вызвать полицию?

Из кабинета вышла Мойра, она несла сумку, битком набитую документами и всем, что ей показалось достойным внимания. Почти дойдя до Софии, она вдруг наступила на скользкое мокрое пятно и оступилась. Мойра завизжала, и все они бросились бежать.

Первая машина, в которой сидели Тереза и Мойра, резко остановилась, скрипя тормозами. Мойра высунулась в окно и отчаянно замахала ехавшей за ними Софии, чтобы та остановилась. София затормозила. Тереза выскочила из машины и подбежала к ней.

— Ты не поверишь, но эта растяпа забыла в кабинете Данте свою сумочку.

— Что-что?

— Послушай, поезжайте с Мойрой вперед, а то она в истерике, а я вернусь и поищу ее сумку. Езжайте, я не пропаду.

Мойра пересела в машину Софии, Тереза развернулась и поехала назад, в клуб «Армадилло».

Вернувшись на виллу, София и Мойра заперлись в кабинете. Мойра перевернула сумку, которую они подобрали в клубе, и вывалила ее содержимое на стол — посыпались документы, их было великое множество, а также — к ярости Софии — пачки банкнот.

— Я же не велела тебе трогать деньги!

— Я и не собиралась, просто сгребла в сумку все, что попалось под руку. Клянусь, я не нарочно взяла деньги… Это вышло случайно, да их тут не так много.

Она вытряхнула из сумки все, что там еще оставалось, и на пол выпала деталь от стреляющей трости.

Хлопнула парадная дверь, и через несколько секунд в кабинет вбежала Тереза.

— Я все обыскала, твоей сумки нигде нет. Может, ты что-то перепутала? Ты уверена, что брала ее с собой?

Мойра потерла виски, пытаясь вспомнить. Так ничего и не вспомнив, она побежала в свою комнату проверить, не там ли сумка, потом даже вышла из дома и еще раз осмотрела машину. Когда Мойра вернулась, Тереза накинулась на нее:

— Господи, как можно быть такой дурой!

Не найдя своей сумки, Мойра готова была расплакаться.

— Что у тебя там было? Давай же, вспоминай! — напирала Тереза.

— Ну… все, бумажник, паспорт, кредитные карточки… я знаю, что брала ее с собой, это точно.

— Какого черта ты вообще потащилась в клуб с сумкой?

— Откуда я могла знать, что мы наткнемся на труп? Мы же просто собирались поговорить с владельцем… Думаешь, я нарочно ее оставила? Это ты виновата, я складывала все подряд в эту сумку и, наверное, забыла, что она не моя.

София повертела в руках часть странной трости с набалдашником в форме лошадиной головы. Потом присмотрелась к сумке — ее ручки были в крови.

— Смотри-ка, кровь! — ахнула Тереза. — София, передай мне сумку. Интересно, чья она?

София повысила голос:

— Понятия не имею.

Тереза несколько раз прошлась по кабинету.

— А вдруг это сумка не Данте, а еще чья-то? Того, кто его застрелил? Что, если Данте убили перед самым нашим приходом?

Мойра заплакала.

— Замолчи, Мойра, я пытаюсь прикинуть, не спугнули ли мы убийцу.

У Софии сдали нервы. Сердце билось так часто, что она с трудом дышала.

— Господи, надо было позвонить в полицию.

— Ты что, не понимаешь?! — закричала Тереза. — Неужели не ясно, что если мы спугнули убийцу, то он может все еще быть там? Он к тому же мог нас видеть! Он мог видеть, как мы забирали из кабинета документы.

— Моя сумочка! — запричитала Мойра. — Господи, он узнает, кто я!

— Мойра, заткнись же ты наконец! — крикнула Тереза. — Ради всего святого, возьми себя в руки! — Теперь у нее самой закружилась голова, и она быстро села. — Кошмар какой-то. Нужно как следует все обдумать, особенно Мойре, потому что мы должны найти ее сумочку. Мойра, постарайся вспомнить, как ты вошла, куда ты могла девать сумку?

Мойра представила, как входит в клуб, проходит в кабинет, кладет сумочку на стол… Да, она была уверена, что оставила сумочку на столе Данте. Тереза покачала головой и возразила, что она очень внимательно посмотрела, сумочки на столе не было. Вдруг все трое одновременно поняли, что попали в переплет: если убийца находился в клубе, если он их видел, по содержимому сумочки Мойры ему не составит труда узнать, кто они.

Мойра снова разревелась.

— Может, мы его вовсе не спугнули, может, он ушел раньше…

— Здорово, Мойра, еще лучше! В таком случае когда в клуб нагрянут полицейские, они увидят открытый сейф, труп и эту проклятую сумочку! — Тереза почувствовала, что сидит на чем-то жестком. Она встала и обнаружила, что села на кусок трости. — Это еще что такое?

— Эта штука была в сумке, — сказала София.

— Что же нам делать, что делать? — причитала Мойра.

Тереза вздохнула:

— Никуда не денешься, придется вернуться. Может, я все-таки ее проглядела. Поедем на двух машинах, как в прошлый раз. Пока я буду искать, вы подождете снаружи. Если увидите или услышите что-то подозрительное, просигнальте. Ладно, пошли. Дай мне сумку, Мойра.

— Какую сумку?

— Черт возьми, да ту, которую мы нашли в клубе! Дай сюда, я ее отвезу и там оставлю.

Лука Каролла оказался в трудном положении. Он кое-как сумел добраться до своего номера в отеле, но ему никак не удавалось остановить кровь. Он оторвал кусок простыни, чтобы сделать нечто вроде тампона, однако кровь просачивалась даже через него.

Он боялся, что, сидя в одиночестве в этой грязной комнатушке, умрет от потери крови. Необходимо было извлечь пулю и продезинфицировать рану, но Лука не мог обратиться в больницу: там неизбежно начнут задавать вопросы. Он отчетливо сознавал, что орудие, из которого он убил отца, осталось в сумке, которую женщины забрали с собой. В свою очередь, он прихватил сумочку Мойры Лучано, и все, что в ней лежало, было сейчас разбросано по его кровати.

София вцепилась в руль, двигатель она не заглушала.

— Мойра, ты что-нибудь видишь?

— Нет… ой, погоди, вижу! Смотри, полицейская машина!

Мимо них промчалась со включенной сиреной и мигалкой машина «скорой помощи». София стиснула зубы.

— Спокойно, Мойра, это «скорая помощь».

— Да нет же, посмотри, вон там… это же полиция! Жми на гудок… Господи, неужели это происходит со мной, неужели это не кошмарный сон? София, сигналь скорее, жми на этот чертов гудок! Сюда едут аж две патрульные машины!

София в ужасе следила в зеркальце заднего вида, как прямо на них едут полицейские машины. Казалось, они затормозят, однако в последний момент они сбавили скорость и свернули в переулок рядом с клубом. У Софии не выдержали нервы, ее била дрожь, и она не переставая жала на гудок.

— Ладно, хватит, поехали отсюда! — закричала Мойра. — Поезжай, София, не сиди!

— А где Тереза? Мы еще не знаем, нашла ли она твою сумочку!

— Вон она. — Мойра показала в окно. — Все в порядке, она возвращается и несет сумку. Ради Бога, поехали, давай скорее сматываться!

Тереза швырнула сумку на заднее сиденье и села за руль. София рванула машину с места, и они с Мойрой быстро скрылись из виду. В это время Тереза пыталась завести мотор. Она поехала на старом «мерседесе», и, видно, столкновение, которое он выдержал по вине Грациеллы, не прошло для него бесследно. Тереза повернула ключ в замке зажигания второй раз, третий — все без толку, слышалось глухое урчание, но мотор не заводился. Мимо проехала еще одна полицейская машина со включенной сиреной, от волнения Терезу бросило в дрожь. Она попыталась взять себя в руки и заговорила сама с собой:

— Спокойствие, только спокойствие. Нужно полизать ключ, это всегда помогает.

Тереза поплевала на ключ, снова вставила его, повернула, молча помолилась… мотор заработал.

Мойра и София ждали на вилле у лестницы парадного входа. Наконец подъехал «мерседес». Мойра выбежала навстречу.

— Ну что, нашла?

Тереза покачала головой и стала торопливо подниматься по лестнице.

— Нет, не нашла.

София схватила ее за руку.

— Тогда что ты несла в руках?

Тереза оттолкнула ее.

— Нечто, на чем осталось слишком много моих отпечатков пальцев. Я запру эту штуку в кабинете, а завтра утром мы ее сожжем.

Как только они вошли в вестибюль, к ним вышла Роза. Она прижала палец к губам и молча показала на дверь в гостиную. Тереза не обратила на нее внимания, думая, что дочь имеет в виду Грациеллу. Она быстро прошла в кабинет и закрыла за собой дверь.

Роза обратилась к Софии:

— Там, в гостиной, сидит какой-то мужчина, я не знаю, что делать. Он какой-то странный и спрашивал Мойру.

Белая как полотно, Тереза выглянула в дверь кабинета.

— Роза, отправляйся спать.

Лука сидел в кресле дона, перед ним стоял стакан виски. Он был очень бледен, сквозь самодельную повязку на руке проступала кровь. Правая рука, в которой он держал пистолет Данте, покоилась на повязке. На столе рядом с ним лежала сумочка Мойры.

При появлении женщин он чуть привстал, но боль в ране была так сильна, что он тут же сел снова.

— Кто из вас Мойра Лучано?

— Я.

— Насколько я понимаю, это ваша сумка.

Тереза удержала Мойру.

— Что вам нужно?

— У меня в левом плече сидит пуля. Вам придется обо мне позаботиться.

— Почему вы решили, что мы согласимся? — спросила Тереза.

— Потому что вы тоже были в клубе. Я хочу заключить с вами сделку. Как только поправлюсь, я заберу свои деньги, которые вы украли, и уберусь отсюда. А вы можете оставить себе бумаги, меня они не интересуют.

— А что нам мешает сию секунду вызвать полицию?

— Если бы вы хотели подключить к делу полицейских, вы бы их уже вызвали.

В разговор вступила София:

— Мы не собирались брать деньги, можете забрать их хоть сейчас, но вам нельзя тут оставаться.

Лука пристально посмотрел на Терезу. Та, поколебавшись, приоткрыла дверь и выглянула в коридор, проверяя, свободен ли путь.

— Давайте поместим его в маленькую комнату на верхнем этаже. Я не хочу, чтобы мама узнала, что он здесь.

София сердито набросилась на нее:

— Ты что, согласилась его принять? Согласилась?

— Почему нет? По-моему, сейчас мы нужны друг другу, если только у тебя нет желания обсуждать события сегодняшнего вечера с полицией. Не думаю, что к нам будут снисходительны, особенно после недавнего случая с Грациеллой. Он получит назад деньги, мы возьмем документы. Кажется, все будут довольны. — Она повернулась к Луке: — По рукам, мистер?..

— Морено, Джонни Морено.

Глава 27

Луку проводили в маленькую спальню на последнем этаже дома. Некогда это была комната горничной, и, кроме односпальной кровати, там стояли только гардероб и высокий комод. На полу перед кроватью лежал небольшой плетеный коврик.

София принесла из комнаты Майкла пижаму, а Тереза взяла в прачечной чистую смену постельного белья. Мойра прокралась на кухню, налила в несколько мисок кипяток, прихватила из аптечки бинты и антисептик.

Лука сунул пистолет под подушку и переоделся, оставшись в одних пижамных брюках. Повязка на плече задубела от запекшейся крови. Окунув чистую тряпицу в горячую воду, Тереза предупредила:

— Мне нужно продезинфицировать все плечо, поэтому вам лучше бы снять эту цепочку.

Глядя на снующую по комнате Терезу, Лука снял цепочку с маленьким золотым сердечком и тоже сунул под подушку. Ощупав повязку, Тереза сказала:

— Придется размачивать, иначе легко не снимется, а я не хочу бередить рану.

София на цыпочках поднималась по лестнице с бутылкой бренди и стаканом в руках. Повернувшись к Мойре, она спросила шепотом:

— Я правильно поняла, это то, что она просила?

Мойра тоже шепотом ответила:

— Он сунул под подушку пистолет. Может, если его напоить, он отключится и мы сможем забрать оружие.

София передала ей бутылку и стакан.

— Я тут ни при чем. По мне лучше было бы позвонить в полицию. — Она замолчала, так как в это время Лука застонал, и Тереза подошла к двери.

— Мне понадобится ваша помощь. Нужно извлечь пулю, а я даже не знаю, то я делаю или нет. Он потерял много крови, у него бред. Мойра, ты проверила, из сумочки ничего не пропало?

София фыркнула:

— Может, прекратим эту самодеятельность и вызовем врача? Если не удастся остановить кровотечение, он умрет, и что нам тогда делать? Мойра, он ничего не взял?

— Да не умрет он! — резко возразила Тереза. — Я просто хочу, чтобы он поправился и убрался отсюда как можно быстрее. Кто из вас мне поможет? Я не очень хорошо вижу. И вот еще что: чтобы извлечь пулю, мне понадобится тонкий пинцет.

Мойра попятилась:

— Не смотри на меня, я не могу, правда, не могу. То есть, конечно, я сделаю все, что ты попросишь, но от вида крови мне становится дурно… Лучше я пойду проверю, не пропало ли что из сумочки.

София вздохнула и нехотя согласилась помочь, однако в душе она все еще считала, что они зря оставили парня на вилле. На нижней площадке лестницы Мойра встретила Розу. Девушке не терпелось узнать, что происходит, и Мойра — понимая, что не стоит болтать лишнего, но, будучи не в силах удержаться, — рассказала все. Потом они вместе проверили сумочку.

Лука лежал с закрытыми глазами, на рану была наложена чистая марля, но кровь продолжала сочиться. В комнате было душно от запаха антисептика и пара, поднимающегося над стоящими на комоде мисками с кипятком.

София взяла пинцет, подошла к Терезе и склонилась над кроватью.

— Мистер Морено, я принесла вам бренди. Советую выпить, потому что будет очень больно, а обезболивающего у нас нет.

Лука замотал головой. Тереза повернула лампу и направила свет прямо на открытую рану.

— София, ты видишь пулю?

София кивнула. Пуля застряла в мякоти на глубине примерно полутора дюймов, и кожа вокруг раны покраснела и опухла. Она наклонилась еще ниже.

— Вы в порядке?

Лука, стиснув зубы, кивнул.

София не стала смачивать марлю, а просто залила антисептиком плечо раненого, потом подняла голову и посмотрела на Терезу.

— Ну ладно, я попробую вынуть пулю. — Снова склонившись над Лукой, она спросила: — Вы точно не хотите глотнуть бренди?

— Нет, делайте что нужно.

Когда София стала прощупывать рану, Тереза не выдержала и отвернулась. Лука сморщился и зажмурился, но из глаз все равно потекли слезы, боль была невыносимая. Пинцет был слишком маленький, и Софии никак не удавалось захватить пулю. После двух неудачных попыток она сдалась. В это время Лука испустил долгий прерывистый вздох и потерял сознание. Тогда София промыла пинцет, раздвинула его концы как можно дальше и решила повторить попытку.

— Попробую еще раз, по крайней мере теперь он ничего не почувствует, он отключился.

Но прежде чем вынимать пулю, София сунула руку под подушку и достала пистолет. Лука не шелохнулся.

— Поправь свет. Ну что, начинаем?

София возилась с пулей пятнадцать минут, и в конце концов ей удалось ее вытащить. Она бросила пулю в миску. Из раны шла кровь, Тереза быстро наложила тампон и наклонилась, чтобы пощупать пульс.

— Матерь Божья! — взвизгнула она. — Я не могу нащупать пульс… София, у него нет пульса!

София оттолкнула ее и сама приложила руку к шее раненого. Пульс едва бился. Из раны все еще сочилась кровь.

— Рана слишком большая, так она не заживет. Придется наложить швы. Тереза, принеси иголку и хлопчатобумажные нитки, поживее.

Полицейские, подъехавшие к клубу «Армадилло», не сразу обнаружили труп Данте, потому что раньше наткнулись на другой — на автостоянке на задах клуба. В первом покойнике опознали Дарио Бьязе, бывшего боксера, клубного вышибалу и телохранителя Энрико Данте. Кровавые отпечатки подошв привели полицейских от автостоянки к черному ходу клуба «Армадилло». Дверь была распахнута. Стало ясно, что Дарио перерезали горло где-то возле запасного выхода, после чего его окровавленный труп каким-то образом дотащили по переулку до автостоянки. Там его случайно нашла местная ребятня. В клубе царил полный разгром, сейф был открыт, касса выпотрошена. Обнаружив за стойкой труп Данте, полиция приняла версию вооруженного ограбления.

София зашила рану белыми хлопковыми нитками, потом на всякий случай еще раз полила сверху антисептиком, наложила марлевые тампоны и плотно забинтовала плечо. Убирая волосы с бледного, вспотевшего лица раненого, она почувствовала, что у юноши жар.

— Кажется, у него начинается лихорадка. Придется дежурить при нем по очереди. Я могу посидеть с ним первой, а ты пока немного поспи, потом меня сменишь. Куда подевалась Мойра?

— Пошла спать. Я ее разбужу, когда придет ее очередь.

Стараясь производить как можно меньше шума, Тереза осторожно приоткрыла дверь.

— Я спрячу его пистолет у себя в комнате, — прошептала она. — Если мы сумеем заставить его поесть, можно сделать так, чтобы он снова заснул. У меня есть снотворные таблетки, их надо растереть в порошок и подсыпать в еду.

Прошло три часа. Жар у Луки не проходил, пульс стал еще слабее. Мойре ужасно не хотелось дежурить у постели раненого, но София устала и сама нуждалась в отдыхе.

Несмотря на усталость, София не могла заснуть, в голове вертелись всякие мысли. Истратив почти весь запас валиума, она спустилась в спальню Грациеллы и стала искать снотворное у нее на тумбочке.

— София, это ты?

— Да, мама, спите, я просто ищу снотворное. Помните пилюли, которые вы мне давали? Больше таких не осталось? Я не могу заснуть.

София вернулась к себе с полными флаконами валиума и могадона, трясущимися руками открыла один флакон и высыпала на ладонь несколько желтых пилюль. Она так накачалась снотворным, что Мойре пришлось сильно трясти ее, чтобы разбудить. Раненого стала бить дрожь, и она заволновалась и пришла за Софией. Мойра сказала, что он выглядит ужасно, его бросает то в жар, то в холод и ей стало страшно.

София смочила полотенце ледяной водой и осторожно приложила к шее, груди и левому плечу раненого. Она отметила хороший признак — повязка на ране осталась чистой, значит, кровотечение прекратилось.

В комнату заглянула Роза.

— Как он?

— По-моему, ему стало лучше.

Роза подошла к кровати и всмотрелась в лицо Луки.

— А он очень красивый, правда?

София сматывала перевязочный материал, чтобы его можно было выстирать и использовать снова.

— Что?

— Как вы думаете, тетя София, сколько ему лет?

— Не представляю. По-моему, чем меньше мы о нем знаем, тем лучше. Тереза не рассказывала тебе, что произошло?

— Нет, но Мойра рассказала. Мама все еще работает в кабинете. Он американец? Как его зовут?

София пересекла комнату и взяла одежду раненого.

— Джонни Морено.

Она заглянула в карманы испачканной кровью одежды, однако они были пусты. Роза взяла золотые мужские наручные часы от Картье, но на обратной стороне не было выгравировано имя их владельца.

— Если у него снова начнется лихорадка, позови меня. — София приложила палец к жилке на шее Луки, чтобы проверить пульс. — Наполнение хорошее, — прошептала она.

Кожа была теплой и мягкой, и София внезапно вспомнила, какой холодной была кожа ее сыновей, лежащих в обитых атласом гробах, когда она поцеловала их в последний раз. Черпая странное успокоение в ощущении живого пульса, бьющегося под ее пальцами, София закрыла глаза и не убирала руку до тех пор, пока воспоминание не растаяло.

— Тетя София, с вами все в порядке? — участливо и немного испуганно спросила Роза.

София медленно убрала руку, выпрямилась и приложила пальцы к своему запястью. Потом пощупала пульс у себя на шее.

— Наверное, я просто устала, — прошептала она.

На рабочем столе Пирелли лежали фотографии убитых детей Софии Лучано, поверх фотографий — компьютерная распечатка, с которой он должен был ознакомиться. Джорджио Каролла родился в Риме в больнице Святого Павла. До сего дня Пирелли не удалось найти следов Джорджио Кароллы в Штатах, он предполагал, что, возможно, тот был вывезен за океан незаконно и впоследствии изменил имя с Джорджио на Луку. Сейчас этот Джорджио, он же Лука, считался главным подозреваемым.

В деле об убийстве Пола Кароллы появились новые данные. Полиция смогла найти и допросить почти всех зрителей, присутствовавших в зале суда в день убийства. Среди тех немногих, кого пока не удалось обнаружить, был некий священнослужитель.

Чтобы попасть в зал суда, посетители в обязательном порядке регистрировались в специальном журнале. Священник зарегистрировался как брат Гвидо из монастыря… кажется, Святого Сердца.

Комиссар Пирелли мысленно вознес благодарственную молитву, надеясь, что он не ошибся. Он открыл записную книжку, куда делал выписки из тюремной регистрационной книги для посетителей. Так и есть, как он и подозревал, против фамилии Дж. Каролла значился адрес: «Эриче, монастырь Святого Сердца».

Тучному сержанту Анкоре нелегко дался долгий подъем в гору от Эриче до монастыря. Пирелли поднялся раньше, и ему пришлось целых пять минут ждать, пока вспотевший, запыхавшийся и раскрасневшийся спутник его догонит. Анкора то и дело вытирал лицо платком, плащ он снял и перекинул его через плечо.

В монастыре их проводили в приемную, расположенную рядом с главными воротами. В небольшой комнате с голыми стенами из мебели имелись только стол, деревянная скамья да книжный шкаф. В окно долетел колокольный звон и отдался эхом от голых стен.

Анкора до сих пор не отдышался, на его рубашке темнели пятна от пота, однако в комнате, похожей на монашескую келью, было на удивление холодно, пахло сыростью и затхлостью. Пирелли и Анкора прождали не меньше четверти часа. Наконец к ним вышел молодой священник, представившийся отцом Гвидо. Они предъявили свои удостоверения, и Пирелли спросил, бывал ли он в последние несколько дней в Палермо. Отец Гвидо ответил, что нет. Он заметно нервничал, наматывал четки на пальцы, а когда его спросили, может ли он подтвердить свои слова, тот покраснел и сказал, что может, поскольку он вообще не отлучается из монастыря и тому есть множество свидетелей.

Внимательно следя за его реакцией, Пирелли объяснил, что пытается установить местонахождение Луки Кароллы.

У Гвидо задрожали руки. Он шепотом признался, что, хотя это и необычно для духовного лица, он следит за ходом процесса в Палермо и знает, что Пол Каролла был убит. Гвидо рассказал, что Лука Каролла гостил в монастыре и ушел примерно за неделю до выстрела в суде, но где он находится сейчас, монах не знал.

— Вам приходилось слышать, чтобы Луку называли Джорджио, или его всегда звали Лука?

— Никогда не слышал, чтобы упоминалось имя Джорджио.

— Есть ли в монастыре кто-нибудь, кто знает о нем больше вас?

Гвидо кивнул, но сказал, что поговорить с отцом Анджело в ближайшее время не удастся, так как тот отдает последнее причастие умирающему монаху, брату Луи. Сам Гвидо смог рассказать им только, что Лука воспитывался в монастыре вплоть до того дня, когда отец увез его в Америку. Правда, монах еще дал подробное описание его внешности, добавив, что Лука очень крепок физически и в последнее свое пребывание в монастыре много работал на участке.

Пирелли поинтересовался, когда можно будет побеседовать с отцом Анджело, и получил ответ, что все в руках Господа. В конце концов под давлением Пирелли Гвидо сказал, что отец Анджело может освободиться через два-три дня. Уже перед самым уходом Пирелли спросил Гвидо, много ли у Луки было багажа. Гвидо упомянул кожаную дорожную сумку и после недолгого колебания добавил:

— Когда он пришел в монастырь, при нем был еще плоский кожаный футляр. Я помню, потому что предложил ему помочь занести вещи в келью, а он отказался.

— Какого размера был футляр?

Гвидо показал на пальцах предмет длиной примерно двенадцать дюймов.

— Вы видели, как он уходил из монастыря?

Гвидо снова густо покраснел.

— Боюсь, что нет. Если хотите, можете осмотреть его келью.

Осмотр маленькой убогой комнаты ничего не дал. Пирелли спросил, убирали ли ее после ухода Луки, и получил утвердительный ответ.

— Фотографии его у вас, конечно, нет? — спросил Пирелли.

Гвидо замотал головой:

— Очень жаль, но, насколько мне известно, в монастыре нет его фотографии.

По возвращении в Палермо Пирелли узнал, что появилась новая информация об оружии, из которого убили Кароллу. Следственная бригада отрабатывала версию, что Кароллу убил священник, в клюке которого был скрыт некий однозарядный стреляющий механизм. Охранник, обыскивавший священника, постарался как можно точнее описать его трость и заявил, что она имела латунный набалдашник в форме головы какого-то животного, а какого именно, он не смог вспомнить. Охранника попросили помочь составить фоторобот.

Пирелли обдумывал вариант, что оружие могло быть изготовлено на заказ. Предмет, описанный братом Гвидо, походил на оружейный чехол. Они также знали, что перед самым покушением Лука находился в Эриче, так что вполне возможно, что оружие было куплено где-то в округе.

Анкора колебался.

— Есть и другая версия. Женщины Лучано могли нанять этого парня убить Кароллу, используя старые связи.

— Вы серьезно? — удивился Пирелли.

— Вполне. Конечно, у меня есть сомнения, однако никогда не знаешь заранее, они все одним миром мазаны, видят только то, что хотят видеть, а на остальное закрывают глаза. А когда одного из них пристрелят, они вопят: «Караул, убивают!»

— Но уничтожили всю семью.

Анкора пожал плечами:

— Читайте газеты, Джо. Этот старик, дон Роберто, в свое время наверняка уничтожил не одну семью.

— Ладно, так и быть, доставлю вам удовольствие. Вы опросите оружейных мастеров, а я сэкономлю вам время — сам поеду и встречусь с Лучано.

На самом деле Пирелли решил отправиться на виллу «Ривера» по одной-единственной причине: ему хотелось еще раз увидеть Софию Лучано.

У Терезы уже болела спина от непрерывного сидения над бумагами, но она продолжала работать. Когда вошла София, она подняла голову и зевнула.

— Кто при нем сейчас дежурит?

— Роза. Куда подевалась Мойра, одному Богу известно. Наверное, спит сном праведника, хотя именно из-за нее мы попали в эту историю. Ты маме ничего не говорила?

— Нет, конечно, и не собираюсь, — ответила Тереза. — У нее и так достаточно поводов для беспокойства. Вряд ли мне удастся предотвратить продажу виллы, это чуть ли не единственная сделка, которую Домино довел до конца, и цену предложили вполне приемлемую. Ты же понимаешь, теперь, когда нет ни Кароллы, ни Данте, а все документы снова у нас в руках, ситуация сильно изменилась.

Казалось, Софию эта тема не очень интересует.

— Как ты думаешь, что этот парень здесь делал? Я имею в виду, не на вилле, а в Палермо?

— Спросим у него самого, когда он очнется. Может, стоит запереть его на ключ? Как ты считаешь?

Зазвонил дверной звонок. София раздвинула планки жалюзи, выглянула в окно — и тут же отпрянула.

— Это карабинеры. Наверное, насчет мамы.

— Пригласи их войти, предложи кофе, все что угодно, только дай мне время предупредить остальных. И еще, София… обещай, что не расскажешь о нашем госте. Обещаешь?

София сделала Пирелли знак следовать за ней в гостиную. Извинившись за темноту, она чуть приоткрыла ставни. Луч света ударил ей в лицо, она прищурилась и прикрыла глаза рукой.

— На улице холодно?

— Нет, я бы сказал, свежо. Люблю холодные солнечные дни.

София уставилась на него с таким видом, будто не понимала, о чем он говорит.

— Как себя чувствует синьора Лучано?

София присела за стол с противоположной стороны, как можно дальше от Пирелли.

— Нормально, только очень устала. Весьма мило с вашей стороны, что вы взяли на себя труд приехать из-за нее.

Пирелли хотелось пригласить Софию куда-нибудь на обед, но он не знал, как к этому подступиться. Сегодня она была в темно-бордовом платье, ниспадающем изящными складками. Пирелли заметил, что на ней нет ни одного украшения. Ногти без лака выглядели неестественно бледными.

София с нетерпением ждала, когда появятся остальные: ей очень не нравилось, как комиссар ее разглядывает. «Неужели он знает?» — думала она.

В гостиную вошли Тереза, Роза и Мойра. Пирелли встал. Поздоровавшись с каждой женщиной за руку, он понял, что Мойра не говорит по-итальянски, и перешел на английский.

София, Тереза и Мойра уселись за длинный полированный стол, как примерные школьницы сложив руки перед собой. Пирелли хотелось разрядить обстановку, он улыбнулся и заверил, что не собирается арестовывать синьору Лучано. Однако женщины молчали и держались скованно. От предложенного кофе он отказался, но попросил разрешения закурить.

Затем Пирелли достал из портфеля небольшой блокнот, вынул из кармана авторучку.

— Прошу прощения за неожиданный визит, но не могли бы вы ответить на несколько вопросов?

Комиссар неуверенно огляделся, Тереза пододвинула к нему хрустальную пепельницу. Поблагодарив ее, он продолжил:

— Мы пытаемся напасть на след человека, которого нам нужно допросить. Его зовут Лука Каролла. — Он посмотрел на всех женщин поочередно, но никакой реакции не заметил. — Вы когда-нибудь о нем слышали? Может, даже встречались? Он сын Пола Кароллы.

София покачала головой. Пирелли показалось, что, перед тем как заговорить, она взглядом спросила разрешения у Терезы.

— Я никогда не встречалась с Полом Кароллой. Этот человек… вы сказали, его зовут Лука? Его подозревают в убийстве моих сыновей?

Пирелли посмотрел на нее с сочувствием и заговорил, тщательно подбирая слова:

— Боюсь, я приехал на Сицилию не по этому делу, я веду совсем другое расследование. В настоящее время мы разыскиваем Луку Кароллу. Я знаю, что между Полом Кароллой, его отцом, и Роберто Лучано существовали определенные отношения, поэтому я обратился к вам.

Пирелли помолчал. Ему показалось странным, что женщины не смотрели друг на друга, а выжидающе уставились на него.

— По всей видимости, сын Кароллы провел какое-то время в монастыре. Этот монастырь значится в качестве его единственного адреса и у адвокатов, но, к сожалению, сейчас его там уже нет.

В комнату вошла Грациелла, и женщины застыли в напряжении. Пирелли встал ей навстречу, поцеловал ей руку и отодвинул для нее стул.

— Вы пришли меня арестовать?

— Нет, синьора, это неофициальный визит. Дело в том, что мы узнали имя человека, которого можно подозревать в убийстве Палузо. Вы помните, что был убит мальчик по имени Жуан Палузо?

Пирелли рассказал Грациелле о поисках Луки Кароллы и спросил, не знает ли она, где он может находиться. Грациелла внимательно выслушала и сказала, что даже не подозревала, что у Кароллы есть сын, и уж тем более никогда с ним не встречалась.

Тереза обратила внимание на то, что Пирелли ничего не записывал, а только чертил в блокноте каракули. Комиссар оказался очень приятным человеком, и его непринужденные манеры все-таки помогли немного разрядить обстановку. Он признался, что полиция сама лишь недавно узнала о существовании Луки Кароллы, и то только потому, что Каролла сам назвал его имя.

Тереза подалась вперед:

— Вы хотите сказать, что Пол Каролла выдал родного сына?

Пирелли кивнул, постукивая авторучкой по корешку блокнота.

— Думаю, в тот момент Каролла не задумываясь изобличил бы даже мать родную, будь она жива. Ситуация складывалась не в его пользу. Сначала массовое убийство членов вашей семьи, потом убийство мальчика… на него обрушилась пресса. Находясь в тюрьме, он стал испытывать огромное давление.

Пирелли снова принялся чертить каракули.

— Дело против него стало разрастаться, и его консультанты предположили, что если он владеет какой-либо информацией, которая способна навести полицию на след убийц, то помощь следствию пойдет ему на пользу, он даже может заключить своего рода сделку с обвинением. Однако Каролла по-прежнему все отрицал и повторял, что ничего не знает. Так продолжалось до самого дня его убийства. В тот день он потребовал встречи со своим адвокатом, тот оказался занят в суде, и у него не было времени сделать заявление. В конце концов с Кароллой встретился помощник его адвоката, и он назвал только имя, больше ничего. По словам этого помощника, Каролла был очень взволнован, на грани отчаяния. Имя, которое он назвал, — Лука Каролла, его сын. Может, если мы его найдем, окажется, что все было впустую, но попытаться необходимо.

Пирелли стал рассказывать, каким ему видится исход всего дела. Он не сомневался, что в результате тюрьмы будут забиты до предела. Грациелла снова перевела разговор на Кароллу и спросила, догадывается ли Пирелли, кто его убил.

— Я расследую другое преступление, синьора, но думаю, расследование убийства Кароллы продвигается успешно.

— Точно так же говорили, что поиски убийцы моих детей продвигаются успешно, и тем не менее у меня сложилось впечатление, что нашим делом больше никто не занимается. Почему к нам ни разу никто не приходил, не рассказывал, что делается? По-моему, полиция вообще ничего не знает. Процесс скоро закончится, а убийцы будут по-прежнему разгуливать на свободе, как всегда и бывает…

Пирелли увидел в ее глазах неприкрытую ненависть, поблекшие голубые глаза были похожи на две колючие льдинки. Он посмотрел на застывшие лица женщин и потупился.

— По моему мнению, человек, убивший Кароллу, профессионал. Баллистическая экспертиза показала, что он стрелял из особого оружия, изготовленного на заказ и, вероятно, замаскированного под трость. Убийца беспрепятственно пронес оружие в зал суда. Не исключено, что его наняли представители семейств, которые боялись, что под давлением Каролла заговорит. Было даже предположение, что семья Лучано…

— Ах вот как, наконец-то все ясно! — перебила его Грациелла. — Вы пришли вовсе не за тем, чтобы задавать вопросы об убийстве несчастного Палузо! Вы думаете, что мы как-то связаны с человеком, который убил Пола Кароллу.

Грациелла оттолкнула стул и резко встала, ее всю трясло. Остальные женщины встали из-за стола почти одновременно. Тереза обняла Грациеллу за плечи, как бы ограждая. Пожилая женщина так разволновалась, что некоторое время не могла говорить, ее грудь бурно вздымалась, но она стряхнула с плеч руку Терезы и повернулась к Пирелли, который тоже медленно поднялся из-за стола.

— Мои невестки ничего не знали о том, что я собиралась убить Пола Кароллу, я уже говорила об этом в полиции. О моих намерениях никто не знал, никто мне не помогал, и я перед Богом клянусь, что это единственное преступление, совершенное мной за всю жизнь…

Пирелли не дал ей договорить:

— Прошу вас, синьора Лучано, у меня и в мыслях не было…

— В мыслях не было… чего? — не сдержавшись, перебила Тереза. — Почему вы нас напрямик не спросили, нанимали ли мы киллера убить Кароллу или нет? Неужели вы думаете, что в таком случае мы отпустили бы маму в суд? Господи, да за кого вы нас принимаете?

Пирелли пристально посмотрел на нее, потом протянул руку за плащом.

— Вы должны понять, что рано или поздно вам бы обязательно задали эти вопросы. Кто бы ни убил Пола Кароллу, ему удалось сбежать, потому что синьора Лучано своим выстрелом вызвала панику в зале и отвлекла внимание от него. Прошу прощения, если мои слова прозвучали оскорбительно, я этого не хотел, но я расследую смерть девятилетнего мальчика.

Вперед выступила София:

— А как же мои дети, они не в счет? Они были такими же невинными созданиями, как этот ребенок Палузо, но из-за того, что они носили фамилию Лучано…

Пирелли швырнул плащ обратно на стул.

— Ваша фамилия меня не волнует. Меня не касается, чем занималась или не занималась ваша семья. Я прилагаю все свои силы и способности, чтобы расследовать это дело. Повторяю, я не хотел оскорбить никого из вас и уже попросил у вас прощения. Спасибо, что уделили мне время.

Он протянул руку, чтобы попрощаться с Грациеллой, однако она отвернулась и пошла к двери. У дверей она помедлила и, не оборачиваясь, бросила:

— Мои невестки проводят вас к выходу, комиссар.

Тереза взяла со стола записную книжку Пирелли и покосилась на каракули. Оказалось, что это были вовсе не каракули, Пирелли нарисовал на листке трость с набалдашником в форме лошадиной головы. Тереза закрыла блокнот и протянула комиссару.

— Я бы хотел вас еще кое о чем спросить, — сказал Пирелли.

Три женщины посмотрели на него в ожидании. Пирелли открыл записную книжку, перевернул несколько страниц, потом захлопнул ее и сказал:

— Энрико Данте. — Тереза положила руку на талию Софии. — Это имя вам что-нибудь говорит? Он был партнером Пола Кароллы..

Тереза покачала головой:

— Никогда о нем не слышала.

Пирелли посмотрел на всех трех женщин по очереди, попрощался и вышел из комнаты. Тереза молча открыла парадную дверь, и он так же молча вышел.

Когда за Пирелли закрылась дверь, он медленно спустился по лестнице и пошел по посыпанной гравием подъездной аллее. Машину он оставил за воротами. Внезапно комиссар остановился и оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на дом, лужайку, сад. Из-за кустов выглядывал капот темно-синего «фиата», похожего по цвету на его собственный и находящегося примерно в таком же плачевном состоянии. Это была взятая напрокат машина, на которой приехал Лука и которую он постарался по мере возможности спрятать.

Пирелли лишь бегло взглянул на «фиат», его мысли занимало в это время другое: в глубине души комиссар понимал, что София была права, он воспринимал убийство мужчин семьи Лучано как очередной эпизод кровавых разборок, постоянно происходящих в среде мафиози.

Вернувшись в полицейское управление, Пирелли открыл шкаф с картотекой и вынул файл с фотографией детей Софии Лучано. Затем приколол фотографию на свою доску объявлений, сняв с нее все остальное.

— Значит, правду говорят, что вы беретесь за дело семьи Лучано?

Пирелли озадаченно посмотрел на Анкору.

— Откуда вы знаете? Я и сам только сейчас об этом подумал.

Анкора пожал плечами:

— Ну, ходят слухи, что Милан дал добро на то, чтобы вы остались. Я думал, что это только слухи… то есть я знаю, что вы хотели поскорее вернуться домой.

Пирелли улыбнулся, качая головой:

— Похоже, кто-то прочел мои мысли.

Анкора положил на письменный стол два рапорта.

— Я не уверен на сто процентов, но думаю, что убийца воспользовался стреляющей тростью, сделанной в начале восемнадцатого века. Трость разбирается на три части, верхняя выполнена в форме головы лошади.

Пирелли схватил лист бумаги.

— Вы ее нашли?

— Нет, но я получил рапорт об ограблении на вилле «Палагония». Кража со взломом, украдена всего одна вещь: старинная стреляющая трость.

Пирелли нахмурился и стал перечитывать рапорт о краже трости.

— Из этой штуки не стреляли уже лет шестьдесят-семьдесят. Если убийца действительно воспользовался именно ею, значит, над ней кто-то очень хорошо потрудился.

Анкора кивнул:

— Трость украдена ночью накануне убийства Кароллы. Наши люди сейчас обходят всех оружейников, которые могли бы выполнить такую работу.

Пирелли встал и быстро зашагал к двери. Уже выходя из кабинета, он распорядился:

— Поезжайте на виллу «Палагония» и покажите фоторобот Луки Кароллы. Нужно узнать, бывал ли он там. — Помедлив, он добавил: — И вот еще что, прихватите из картотеки фотографии тех двух типов, чьи трупы нашли в клубе «Армадилло», может, их кто-нибудь узнает… и займитесь конторами по прокату автомобилей, надо выяснить, не арендовал ли наш друг машину.

Анкора вздохнул. «Ничего не скажешь, отдавать приказы Пирелли умеет. Интересно, чем он сам собирается заняться?»

Пирелли готовил факс в Штаты. Даже при том, что Лука Каролла был нелегальным эмигрантом, он обязательно на каком-то отрезке времени где-нибудь учился. Комиссар просил навести справки в школах, колледжах и других учебных заведениях в районе последнего известного местожительства Кароллы. Лука родился в сорок девятом, приехал в Штаты с отцом… наверняка подростком он был где-нибудь кем-нибудь взят на учет. Пирелли требовалась недавняя фотография Луки Кароллы.

— Он проглотил всего пару ложек, — сказала София. — Мойра растолкла две таблетки могадона и подмешала в суп, но… ты меня слушаешь?

Тереза открыла выдвижной ящик стола.

— Да-да… эта штука была в сумке Морено… Помнишь, в той сумке, в которой мы привезли документы из клуба? Вот она, смотри.

Она взяла в руки верхнюю часть трости с набалдашником в форме лошадиной головы, потом достала вторую часть и приладила на место.

— Это однозарядный пистолет, видишь? Пуля вставляется в лошадиную голову, в ухе находится предохранитель, а чтобы выстрелить, нужно оттянуть назад голову… Джонни Морено — убийца, я уверена. Это оружие почти в точности соответствует тому, о котором говорил комиссар Пирелли. Разве не так?

София почувствовала слабость в коленях и села.

— Что нам делать дальше?

— Помалкивать. Как только он поправится, откупимся от него и пусть уходит, как мы договаривались.

— Чем же, интересно, мы откупимся? Мойра взяла из клуба всего несколько сот долларов, хотя я просила ее не брать ничего… Господи, говорила же я, не трогай деньги! По-твоему, его устроят несколько сотен долларов? Он может нас шантажировать, подумай, ведь он слишком много о нас знает! Если мы оставим его у себя, мы превращаемся в соучастников убийства! Нет, надо позвонить в полицию.

— Отлично, хочешь позвонить Пирелли? Ну давай, я посмотрю, как ты ему объяснишь, почему ни словом не обмолвилась о Морено, пока он тут сидел. Ты была в клубе и не хуже всех нас понимаешь, что Данте убил Морено. Если он прикончил и Кароллу, так мы должны ему медаль за это дать! Валяй, звони Пирелли, пусть меня арестуют.

София посмотрела в глаза Терезе, и ей стало страшно, потому что под внешней бравадой скрывалось что-то еще, она это чувствовала, но не понимала, что именно.

— Что ты натворила?

Тереза попятилась, и София поняла, что чутье ее не обмануло.

— Я сделала это ради нас всех, просто не смогла удержаться. — Она сняла очки и обхватила голову руками. — Я сделала это ради нас.

— Что?

Тереза подошла к сейфу, повозилась с замком и открыла дверцу. В сейфе стопками лежали толстые пачки долларов и лир.

— Когда я возвращалась за сумочкой Мойры, я забрала все деньги из сейфа Данте.

Потрясенная София молча уставилась на стопки купюр, потом перевела взгляд на Терезу.

— Сколько здесь?

По крайней мере София не подняла крик. Тереза почувствовала себя немного увереннее.

— Достаточно, чтобы решить вопрос с доками и складами. Я составляла список необходимых дел и подсчитывала, во что они обойдутся…

София прервала ее:

— Мне ничего этого не нужно. Я побуду с мамой, но как только закончатся слушания в суде, я уезжаю. Ты украла деньги, и пусть это будет на твоей совести.

— Отлично, София, договорились. Я хочу, чтобы мы получили все, что нам причитается, а на остальное мне плевать. Компания — семейный бизнес, может, тебя это не интересует…

София перегнулась через стол и прошипела ей в лицо:

— Семьи больше нет, Тереза, семья лежит на кладбище! Пожалуйста, не надо ничего решать за меня. Избавься от этого парня наверху, или, да поможет мне Бог, я позвоню в полицию.

Уже за полночь Роза сидела с книжкой у постели Луки. Закладка выскользнула из книги и упала на пол. Нагнувшись, чтобы поднять ее, Роза заметила под кроватью что-то блестящее. Она встала на колени и протянула руку под кровать. Маленькое золотое сердечко покрылось слоем пыли. Роза сдула пыль, взялась за тонкую золотую цепочку, повертела перед собой медальон и положила его в маленькую стеклянную вазочку на комоде.