Луна двадцати рук

ЛИБЕРО БИДЖАРЕТТИ ОН ЖИЛ НЕ ЗДЕСЬ

«…Наконец Джо Рассел, преодолев страх, толкнул дверь, ведущую в сад, и увидел невысокую, словно детскую, движущуюся фигуру, которая даже в бледном свете луны не была похожа ни на ребенка, ни на лилипута. Странное существо можно было принять и за обезьяну с длинными передними конечностями. Незнакомец, стоящий в десяти шагах от Джо Рассела, поднял руку, и из его сжатого кулака или того уродливого вздутия, что заменяло кулак, внезапно вырвалось ярко-фиолетовое пламя. Оно вспыхнуло трижды, и с этой минуты Джо потерял способность двигаться, но сохранял при этом сознание и ясность ума: он вдруг почувствовал, как тело его окаменело, а голос пропал. Он превратился в статую, которая все видит и понимает…»

Джованни Корсетти заснул на этом месте, читая, как и все предыдущие вечера, фантастический роман, который выскользнул из его рук и упал прямо на туфли. Минуту назад, уже погружаясь в сон, Джованни машинально нажал кнопку выключателя и так же машинально или по привычке прошептал неизвестно кому «спокойной ночи». Ведь другое человеческое существо, которое находилось в комнате, его жена, не могла слышать это пожелание, ибо заснула уже полчаса назад. Ее спокойный и глубокий сон почти никогда не нарушался, тогда как Джованни все ночи напролет ворочался с боку на бок, вздрагивал, тяжело и прерывисто дышал, хотя настоящей бессонницей еще не страдал.

Чтение фантастики вошло в привычку Джованни Корсетти совсем недавно, раньше он перед сном всегда читал исторические романы, увлекательные беллетризованные жизнеописания, а иной раз и серьезные книги по истории, но почти никогда не дочитывал их до конца. Жена, безучастный свидетель его чтения, пользовалась этим иногда, чтобы похвастаться мужем, а иногда чтобы вызвать сочувствие к себе, изображая Джованни эдаким философом, который «весь ушел в свои книги», или ученым-мучеником, который «все ночи напролет проводит за книгами…»

На самом же деле Джованни любил чтение, как иные любят кинематограф: он с головой погружался в книгу, пассивно отдаваясь фактам, событиям и интригам псевдоисторических персонажей. А с некоторых пор его страсть к прошлому обогатилась живым интересом к будущему, болезненным любопытством к неизвестному. Открыв для себя фантастические романы после затяжного периода скептического и довольно презрительного к ним отношения, он внес в чтение прежнюю пассивность и прежнюю видимость культурного интереса. Время от времени он щеголял перед женой своими знаниями.

Елена, или, как он ее называл, Лелла, слушала его весьма рассеянно. Она бы предпочла, чтобы муж, как бывало прежде, делился с ней служебными новостями или чтобы он вместе с ней разделял заботы и переживания, которые вызывала непонятная ей жизнь их дочери Луизы. Однако каждый вечер — они почти всегда оставались вечерами одни — она вынуждена была выслушивать рассказы мужа. Она по-настоящему любила его: они были женаты тридцать лет, и, несмотря па ссоры, дурное настроение и вполне нормальное, так сказать, взаимное непонимание, присущее всякой супружеской паре, их союз был мирным и счастливым.

Черноволосый, поджарый Джованни в свои пятьдесят семь лет рядом с женой казался еще совсем молодым мужчиной. Лелла, вздыхая, уверяла его, что он выглядит на десять лет моложе своего возраста.

— А я… — добавляла она.

— А ты… — успокаивал жену Джованни, не глядя на нее, — он видел ее мысленно глазами памяти, — а ты, моя Лелла, ты для меня всегда останешься прекрасной.

Это была неправда: седые волосы, расплывшаяся фигура, морщины на некогда действительно красивом лице — все это переселяло Леллу в мрачный мир пожилых женщин. Но, надо сказать, моложавость Джованни была только внешней. Внутренне он чувствовал себя старым, полностью лишенным юных порывов, которыми не был богат и в молодости. Зато в жестах и голосе Леллы, в ее звонком смехе, не говоря уже о настроении и желаниях, — во всем так и светилась молодость; так бросается в глаза яркая лента среди кучи хлама. Лелла пыталась сохранить чувства, душевную свежесть, но, не находя отклика со стороны Джованни, отступала, почти стыдясь своих чувств. Впрочем, ни смущение, которое она испытывала, сталкиваясь с равнодушием Джованни, ни зеркало, из которого смеялось над ней ее собственное отражение, не напоминали ей так остро о том, что жизнь почти прожита, как это делала дочь Луиза, ее дорогая Лилла («Лилла-Лелла», — шутливо напевал Джованни):

— Ох, уж эти твои взгляды… Ты, мама, не можешь понять некоторых вещей…

Сама Луиза понимала все; во всеоружии своего возраста, здоровая, сильная, алчная, самоуверенная двадцативосьмилетняя девушка, она чувствовала себя как рыба в воде в том мире, куда отец и мать не смели войти, а только издали, из глубины своей старости смотрели на него, как на блестящий спектакль. Луиза, по их мнению, была вовлечена в бурный круговорот любовных и деловых интриг, телефонных знакомств, неожиданных уходов из дома, прогулок, пирушек, о которых вскользь говорилось всего-навсего два-три слова.

У Джованни тоже была своя жизнь, служба, которой он отдал тридцать лет, и где он, не проявив особых способностей, усердием добился почета и уважения.

Он приходил со службы усталый, еще весь во власти собственных дум, брался за газету или книгу, и до его слуха едва доходил глухой и назойливый шум: жена и дочь, часто ссорясь, повышали голос. Иногда он вынужден был прервать чтение и крикнуть: «Прекратите!» после этого на время воцарялась тишина, потом слышался яростный шепот и в конце концов резкие крики достигали прежней силы.

Джованни хотелось, чтобы вечером, когда они оставались одни, жена проявляла чуть больше интереса к тому удивительному миру будущего, который он обрел во время чтения новых книг; ему хотелось, чтобы она задавала ему вопросы: он сумел бы ввести ее в мир фантастики, где вынужден был жить один, поскольку даже среди своих коллег не мог найти человека, который проявил бы хоть малейший интерес к его увлечению. Жена, правда, слушала Джованни, но не могла обойтись без упреков, говоря, что он увлекается всякой чепухой, а на серьезные вещи (то есть на все, что касается их дочери) смотрит сквозь пальцы; она потеряла надежду, что Лилла выйдет замуж; дочь доставляла родителям немало беспокойства своим поведением. В глубине души Джованни считал себя неплохим отцом и хорошим мужем. Все вечера он проводил дома. Чего же еще от него хотят? Он был заботлив и предусмотрителен. Так, дом с садом и фонтаном, где плавали золотые рыбки, настоящая маленькая вилла из шести комнат, три — на первом этаже, три — на втором, после двадцати лет выплаты в рассрочку (оставалось всего три года), перейдет в их полную собственность. Правда, жалованье его было невелико, но Джованни имел дополнительный доход с двух квартир, которые достались ему но наследству от отца. Когда-нибудь они перейдут в собственность Луизы, поэтому ему не в чем было себя упрекнуть. Он мог позволить себе такую роскошь («Я всю жизнь гнул спину»): думать о марсианах, жителях Венеры, о будущем (которое, как он где-то вычитал, уже началось), о межпланетных полетах, которые будут проще, чем современные путешествия из одного квартала в другой, а, например, полет на Луну будет напоминать поездку Рим — Неаполь. Кроме того, научно доказано, что в будущем люди не будут работать, все станут делать роботы. Наука предсказывала то, что… как ее… кибернетика делала возможным. Джованни, смеясь, вспоминал о невежестве d3onx коллег.

— Подумать только, — рассказывал он жене, — никто из них даже не знает, что такое кибернетика…

Сам он проштудировал по этому вопросу статью в энциклопедии, но, надо сказать, имел весьма смутное представление о кибернетике.

Джованни знал также, что такое Галактика, он усвоил теорию о бесконечности пространства и не сомневался, что имеются планеты, населенные высшими разумными существами. Все дело во времени: потребуются годы, а возможно, это вопрос нескольких месяцев, думал Джованни, и в один прекрасный день инопланетяне спустятся на Землю, завоюют ее и возродят.

«Завоевание Земли» — так, собственно, и назывался научно-фантастический роман, который в этот вечер читал Джованни. Когда он погрузился в тяжелый сои, слова книги, на которых постепенно замерло его внимание, не отпечатались в его памяти. Глубокий сон без сновидений продолжался несколько часов, потом внезапно прервался, и Джованни, проснувшись, испытал такое чувство, словно он продолжал читать книгу. Вместе с тем ему показалось, что его разбудил какой-то необычный шум. Он зажег лампу и посмотрел на часы: десять минут второго. Значит, он спал три часа. Он часто просыпался в это время: всегда одно и то же желание влекло его в ванную. Но этой ночью, хотя в данный момент он ничего не слышал, его преследовало какое-то смутное беспокойство не то от громкого жужжания, не то от взрыва. Он прошел в ванную, но вместо того чтобы вернуться в спальню, направился по коридору к лестнице и начал осторожно спускаться вниз. Потом он пил воду, и ему вспомнились слова из книги, будто он выучил их наизусть: «…Наконец Джо Рассел, преодолев страх, толкнул дверь, ведущую в сад…» Ему показалось, что он и есть Джо Рассел и что в саду происходит нечто странное. Он осторожно открыл стеклянную дверь.

Ночь стояла тихая, теплая, почти жаркая: такие ночи нередки в Риме в середине сентября. Нужно было обойти виллу, чтобы увидеть весь сад как на ладони. Шаркая шлепанцами, Джовапии двинулся туда, и тотчас почувствовал присутствие в саду чего-то пока невидимого, но заведомо необычайного… От страха его кинуло в дрожь, но он заставил себя остаться на месте, застыть неподвижно на нескольью мгновений, стараясь понять причину охватившего его беспокойства. Его сознание, не полностью освободившееся от сна и вечернего чтения, подсказывало ему, что в саду происходят какие-то необычные события.

«Свершилось! Сегодня ночью они действительно придут на Землю! Они уже здесь, в моем саду, в нескольких метрах от меня! Смелее, Джо Корсетти, тьфу, Джованни Рассел! Сомнений нет: в саду ктото притаился в тени, тяжко дышит, наблюдает за мной!»

Джованни превосходно понимал свое бессилие: он не сможет ни позвать на помощь, ни защищаться. Они могут лишить его голоса, парализовать волю, нервы, мышцы («Джо почувствовал, как тело его окаменело, а голос пропал…»).

Джованни и в самом деле окаменел. Именно это он ощущал. Там, внизу, у стены, в черной тени пальмы возле клумбы двигалось что-то белое. Какая-то расплывчатая длинная фигура низко пригнулась к земле, потом выпрямилась, задевая кусты. «Странно, — подумал Джованни, — на сей раз они почему-то позволяют, чтобы их видели. Они, верно, думают, что за ними никто не наблюдает». Джованни превратился в статую, глаза которой, постепенно привыкая к темноте, начинают различать предметы, деревья в саду, тени… Вот он увидел, как странное существо поднялось на ноги и, продолжая двигаться, как бы распалось надвое. Две фигуры, одна более светлая, другая — темная, расслоились и отделились друг от друга. Темная фигура (ее можно было принять за мужчину) направилась к калитке, отворила ее со скрипом и помахала рукой другой фигуре, а та, неслышно ступая, уверенно двинулась к дому и через стеклянную дверь вошла в столовую.

И хотя Джованни еще не вышел из столбняка, он все-таки сообразил, что фигура, похожая на женщину, очень напоминает его дочь. Ну, конечно, он узнал ее, оставалось только выяснить: была ли это действительно она или же «кто-то из них» принял ее обличье. Увы, это и в самом деле была Луиза, однако Джованни никак не мог (да и не хотел) отделить это открытие от того ощущения и тех предчувствий, которые испытал: он продолжал верить, что его разбудило что-то необыкновенное. Он должен был свести свое открытие с высот необыкновенного до уровня неожиданного: допустить, что Луиза принимала в саду мужчину, возлюбленного. Вместо возмущения он испытал только чувство изумления, правда, совсем не то, которое готовился испытать, но и оно сильно его взволновало.

Он дождался, пока Луиза осторожно закрыла дверь, потом попробовал сдвинуться с места: да, он мог двигаться. Он вошел в дом через кухню и тихо поднялся по лестнице. Постель была теплая, слышалось ровное дыхание жены. Елена со стоном проснулась.

— Почему ты не спишь? Вот так все ночи ты бродишь по дому, будишь меня… какой ты эгоист…

— Я спускался в сад, — сказал Джованни, — я там кое-что видел… кое-что…

— Ну, конечно, ты видел марсиан. А теперь постарайся заснуть.

— Я видел кое-что другое.

— Хорошо, хорошо, ты мне об этом расскажешь завтра.

«Завтра, — подумал Джованни, — завтра, я ей ничего не расскажу. Зачем? Что можно изменить? Только вызвать ссору. Луиза — человек самостоятельный. Она скажет: ты что, сошел с ума, папа? Я — ночью, в саду?.. Или же сухо: это мое дело». Да, это ее дела, Джованни в них никогда не вмешивался. А что собой представляет Луиза? Джованни ровным счетом ничего о ней не знал, как не знал ничего и о своей жене. Он жил не здесь, а в космосе, в звездных мирах. Теперь он, марсианин, должен спуститься на Землю и поближе познакомиться с жизнью землян, понять их поступки, объяснить поведение собственной дочери и удивиться ему, болеть душой за дочь и смутно сознавать свою отчужденность, свою вину перед ней: он не мог точно выразить собственные мысли, но ему казалось, что он слышит чьи-то упреки — он, мол, не понимая настоящего, поверил, что «будущее уже началось».