Лунная дорога в никуда

Глава третья

Несмотря на накопившуюся за день усталость, а может быть, из-за нее, Даша никак не могла уснуть. Дождь бил по стеклам с такой силой, что, казалось, они вот-вот вылетят под требовательно барабанящими каплями. В полудреме, которая временами накатывала на Дашу, ей чудилось, что продрогший снаружи дождь просит пустить его внутрь, в протопленный дом.

В номере действительно было тепло, даже жарко. По крайней мере, под толстым, мягким одеялом Даша изнемогала, а потому то откидывала его прочь, то снова натягивала, потому что с детства не могла спать раскрытая. А может, проветрить, впустить ночную прохладу? Под звуки дождя и в потоке холодного уличного воздуха так сладко кутаться в теплое одеяло. Может, хоть сон придет, наконец.

Даша соскочила с постели и прошлепала босыми ногами к окну, за которым горел одинокий фонарь, освещавший пустую сейчас автомобильную стоянку, на которой, сиротливо прижавшись друг к другу, одиноко ночевали оставленные владельцами машины. Сейчас они казались Даше продрогшими на насесте курами, и она невольно подивилась силе своего не вовремя разыгравшегося воображения.

По вымощенному плиткой двору текли потоки воды. Да, такого сильного ливня осенью она и не припомнит. Рванув створку окна, Даша с упоением втянула влажный воздух и тут же закашлялась от резанувшего легкие холода. За окном было градуса четыре, не больше, и в сравнении с уютным теплом комнаты разница казалась обжигающей.

Сквозь пелену дождя двор, точнее, та его часть, куда не проникал свет уличного фонаря, была практически не видна. Лишь какое-то смутное движение уловила Даша, напряглась, увидев мужскую фигуру в накинутом на голову дождевике, и тут же расслабилась, узнав Михаила Евгеньевича, владельца гостиницы.

Даша вспомнила, что они с Татьяной жили в отдельном домике, и невольно бросила взгляд на часы, – они показывали половину второго ночи. Интересно, зачем хозяин вернулся в большой дом?

Несмотря на то что окно она приоткрыла самую малость, дождь, воспользовавшись ее безрассудством, тут же скользнул внутрь. Даша почувствовала, как холодная вода течет по ногам, брызжет на грудь, заливая пижаму с медведем на груди, обнаружила, что уже стоит в луже, которая коварно пробирается по полу ближе к уютной кровати. Вот же пустая голова!

Она быстро захлопнула окно, отметив, что успела продрогнуть. Надо вернуться в постель под спасительное одеяло и все-таки попытаться уснуть.

Тревога, которая гнездилась где-то глубоко внутри, снова легонько куснула за ребра. Именно она была причиной внезапной бессонницы, и, закутавшись в одеяло, Даша недовольно нахмурилась. Сегодня вечером произошло что-то плохое, очень плохое, но Даша не могла точно сформулировать для себя, когда и кто поступил неправильно.

В какой-то момент за ужином она просто физически ощутила разлитое по каминному залу зло. Будто кто-то неведомый ощутил опасность и, как скунс, выпустил удушливую волну зла, от которого сгустился воздух и стало трудно дышать. Даша тогда почувствовала, что ей не хватает воздуха, и, извинившись, вышла из-за стола, пулей выскочила на крыльцо, чтобы впустить холод в легкие, постояла немного, дыша широко открытым ртом. Нервы, всему виной ее расшатавшиеся нервы.

Ее ухода никто не заметил, потому что она сидела с краю, чтобы, как и положено организатору мероприятия, в случае надобности вскочить, принести, подать, исправить, помочь. Да и рассказ Сэма все слушали так внимательно, как будто от него зависела жизнь.

Даше было неинтересно, потому что многое из этого рассказа она уже слышала в прошлые встречи с Сэмом. По крайней мере, та часть, которая касалась его эмиграции в Израиль, переезда в Америку, женитьбы на Клэр и приобретения недвижимости, впоследствии принесшей миллионы, была ей уже знакома. Новостью стали только наличие дочери Дженни, приезд на Олимпиаду-80, короткий, но бурный роман и рождение второй дочери. Но лично Дашу эта история не шокировала ни капли. Мужчины изменяли женам, это она точно знала, причем не в теории, а на практике.

Поиски этой второй дочери Дашу немного удивили, потому что Сэм не казался ни романтичным, ни сентиментальным. Он так спокойно рассуждал о холодности к Дженни, о стене отчуждения, вставшей между отцом и дочерью после смерти Клэр, что желание найти женщину, которую он любил сорок лет назад, и ее ребенка казалось странной блажью.

Впрочем, вся жизнь Сэма в последние восемь лет представляла собой цепочку из его прихотей, которые он вполне мог себе позволить исполнять. Гораздо более удивительным был тот факт, что рассказать об истории, отправившей его на поиски, Сэм решил именно здесь и сейчас, в компании случайно встреченных людей, которые навряд ли могли ему помочь.

Когда она вернулась за стол, атмосфера была уже менее тревожной, словно туча зла, повисев над залом, уплыла в каминную трубу. Сэм отвечал на вопросы, некоторые гости ели, но лениво, скорее по привычке, чем из-за неутоленного голода. Лишь Катя отчего-то волновалась, а еще приехавшая из Австрии Анна и, пожалуй, девушка Настя, явившаяся на тренинг вместе с кавалером и его другом. На этого самого друга Даша посмотрела, чуть скосив глаза.

У него было ироническое выражение лица, и Даша внезапно рассердилась, как будто смеялся он над ней. В конце концов, это был ее Сэм, и, привезя его сюда, Даша несла за него ответственность. И что этот Макаров о себе возомнил…

Еще ее смущала Рита, уронившая бокал с вином и расстроившаяся чуть не до слез. Потом все устали и осоловели от еды, и Катя отложила остальные истории на завтрашнее утро – после истории Сэма рассказывать о себе никому не хотелось. Что-то в его рассказе задевало душу, переключить внимание публики на другое оказалось бы непростой задачей, а Катя была слишком хорошим психологом, чтобы заранее ставить людей в невыгодное положение.

Поэтому все просто пили чай из принесенного Михаилом Евгеньевичем настоящего самовара, растопленного на еловых шишках. И Даша нет-нет да и ловила повисшее в воздухе напряжение: морщинку, залегшую на переносице у Кати, беспокойно бегающие глаза Насти, вздохи украдкой Ольги Тихомировой, нервозную активность Ильи, блеск очков Анны, скрывающий выражение ее глаз, дрожащие руки Татьяны, разливающей чай, тяжелое молчание Михаила Евгеньевича и странное оживление его делового компаньона. Ее внутренние локаторы сегодня были крайне чувствительными к окружающей атмосфере, и от пойманных чужих эмоций Даша под конец так устала, что ее не держали ноги. И вот, поди ты, не может уснуть.

За дверью послышался скрип, словно кто-то шел по ступенькам, стараясь делать это неслышно. Не хотел будить? Или старательно скрывал свое присутствие, потому что задумал что-то плохое? Напряженные нервы, казалось, звенели, словно туча комаров гудела сейчас в ночной тиши комнаты. Даша снова соскочила с кровати, подбежала ко входу, повернула ключ, рывком отворила дверь и уткнулась в грудь Сэма, черт его подери.

– Господи, а ты тут что делаешь?

Он спросил по-английски, как привык с ней разговаривать. То ли давал понять, что она нанятая им служащая, которую выбрали именно из-за хорошего знания языка, то ли просто машинально.

– А вы? Зачем бродите впотьмах? – спросила Даша сквозь зубы, потому что только сейчас поняла, как сильно испугалась.

– Мне захотелось чаю, – в руках Сэм держал большую белую кружку, одну из тех, что стояли на столе в каминном зале, чтобы гости могли сами налить себе чай или кофе.

– Ночью?

– Я плохо сплю. – В его голосе не было ни капли раздражения, как будто он разговаривал с бестолковым, но любимым ребенком. – Редко могу уснуть раньше трех-четырех часов, зато утром сплю до десяти. Ты же это знаешь.

Действительно, в предыдущие поездки Даша могла чувствовать себя абсолютно свободной по утрам, потому что их экскурсии и прогулки начинались не раньше полудня. Она еще активно пользовалась такой возможностью, выполняя другую работу, например, переводы.

– Почему вы не постучались ко мне, я бы принесла вам чаю?

– Я был уверен, что ты спишь, а у меня нет привычки беспокоить людей по ночам, тем более из-за такой мелочи, как чашка чаю. Я не престарелый, не инвалид, не лежачий больной. Не понимаю, что именно тебя беспокоит. Ты еще что-нибудь хочешь спросить или я могу уже пройти в свой номер и выпить, наконец, чаю?

– Сэм, зачем вы рассказали сегодня свою историю? – выпалила Даша, понимая, что ведет себя неприлично. Отчего-то ей казалось очень важным узнать ответ на этот вопрос. – Еще вчера я спрашивала вас, какое поручение вы хотите мне дать и кого найти, и вы ответили загадочно «всему свое время». Так что же изменилось? Вы решили, что кто-то из этих людей в состоянии помочь вам лучше, чем я?

Она и сама осознавала, что в ней говорит уязвленная гордость. Проклятый синдром отличницы, который мешал Даше быть счастливой всю ее сознательную жизнь. Ну какая ей разница, почему Сэм решил воспользоваться иной помощью?

– Ты знаешь. – Его голос звучал задумчиво и тихо. Последнее, впрочем, было понятно, потому что на лестничную площадку выходили двери еще двух номеров, и в них наверняка спали люди. – Ты знаешь, девочка, самое необычное и волшебное, что есть в нашей жизни, – это совпадения. На них строится судьба. Всегда. У всех. Тогда, много лет назад, я поехал на Олимпиаду совершенно случайно, потому что это просто было удобным поводом, который не вызывал бы обиды у Клэр. И наша встреча с Жаворонком тоже была случайной, но именно она подарила мне мимолетное, но долгоиграющее счастье, которое потом грело меня все последующие годы. Я случайно купил то здание на Манхэттене, которое сделало меня миллионером. Я случайно познакомился с тобой, потому что та милая французская девочка, которая была моим гидом в Провансе, могла найти координаты совсем другого московского экскурсовода, и тогда ты бы не предложила мне приехать сюда. Понимаешь?

– Если честно, не очень, – призналась Даша. Только сейчас она начала осознавать, что выскочила на лестницу без тапочек, и у нее начали замерзать ноги.

Сэм вздохнул:

– Я поехал в Россию сейчас, чтобы найти Жаворонка и нашего ребенка. Я обратился к тебе, потому что больше никого здесь не знаю. Ты оказалась занята и привезла меня сюда, в эту усадьбу. И все это было для того, чтобы именно здесь судьба свела меня с нужным человеком.

Даша смотрела непонимающе. Неожиданно ей в голову закралась нехорошая мысль: Сэм сошел с ума, и то, что она сейчас слышит, всего-навсего бред больного разума. Он приблизил губы к ее уху и еще больше понизил голос.

– Я рассказал свою историю, потому что увидел свое дитя среди собравшихся, – прошептал Сэм. Его дыхание щекотало ей ухо и шею.

– Что? – отпрянула от него Даша. Может, и впрямь ее работодатель нездоров. Как можно опознать человека, которого ты никогда не видел?

– А то. Нет, конечно, я никогда не видел плод нашей с Жаворонком любви, но пару лет назад я отправил ей дорогую вещицу. Очень дорогую. Я сегодня поведал не всю историю, потому что не хотел ставить мое дитя в неловкое положение. Но тебе откроюсь, конечно, если ты никому не расскажешь.

– Никому, – уныло пообещала Даша, уже не чувствовавшая ног.

– Я получил письмо. Моя детка писала мне, что ее мать, мой Жаворонок, сильно заболела. Для лечения нужны были деньги. Конечно, я не мог не откликнуться и поручил моему финансисту перевести необходимую сумму. Одно из преимуществ пожилого возраста и денег – это возможность обеспечить себе душевный покой. В общем, я послал Жаворонку деньги и еще одну крайне ценную вещь, продав которую можно было оплатить не только лечение, но и другие расходы. Ты же видела мои часы? Так вот та вещь была из пары к ним. Работа старинного мастера, усыпанная драгоценными камнями, очень дорогая. Я и часы сейчас прихватил с собой, чтобы отдать их тоже. И вот сегодня, когда мы расселись за ужином, я вдруг увидел эту вещицу у одного человека. Все сошлось, понимаешь? Я только боюсь – раз эта вещица осталась у моей детки, значит, Жаворонку она уже не понадобилась. И страшусь узнать отчего: потому, что той суммы, что я послал, не хватило, или потому, что было уже слишком поздно.

Сейчас в темноте лестницы Сэм казался Даше старым, очень старым. Глубокие морщины бороздили его лицо, всегда такое моложавое и подтянутое. Что ж, праздность молодит, а душевные страдания старят, это давно известно. Даша даже про себя знала, что за последние два года своей жизни состарилась чуть ли не на десять лет, а Сэм же намного старше ее.

– Они могли продать ту вещь, которую вы прислали. И сейчас она принадлежит уже новому владельцу, – поспешила успокоить она Сэма. – Я понимаю, почему вы рассказали свою историю – думали, что ваша дочь откликнется, узнает вас. Но этого не произошло. – В том, что она сейчас сказала, было что-то неправильное, но зацикливаться сейчас на этом было некогда. – Поэтому та вещица сейчас находится у человека, для которого ваше прошлое ничего не значит. А ваша Жаворонок благодаря вам поправилась, жива-здорова, и вы обязательно ее найдете. Мы найдем, – поправилась она.

– Видишь ли, девочка, ты сделала из моего рассказа не совсем правильные выводы. – Сэм мимолетно улыбнулся. – Наверное, оттого, что я все-таки в значительной степени забыл русский язык и не могу выражаться предельно ясно. Видишь ли, какое дело…

Он не успел договорить, потому что внизу, на первом этаже, раздался страшный грохот. Даша даже подпрыгнула от неожиданности и схватила Сэма за руку – тонкую, уже старческую с чуть дрябловатой кожей. Чай пролился на ее босые ноги, но, к счастью, он уже успел остыть.

– Что это?

Распахнулась дверь соседнего номера, и на пороге появилась Анна. Сейчас она была без очков, и ее глаза, казавшиеся неестественно большими, растерянно блуждали по фигурам застывших Сэма и Даши. Видимо, она действительно практически ничего не видела без очков. Впрочем, странное дело, заспанной она не выглядела.

– У нас тут что, кого-то убивают? – поинтересовалась она.

– Хочется верить, что нет.

Из последней двери высунулся всклокоченный Игнат, и Даша обрадовалась, что ей самой не нужно тащиться вниз.

– Там что-то упало, – сказала она, – вы не могли бы сходить посмотреть, а то Анна без очков и может упасть, а я босиком.

– Конечно. – Игнат выразил полную готовность к приключению и начал спускаться по лестнице, ни капли не встревоженный. Видимо, в отличие от Даши у него была гораздо более крепкая нервная система. Конечно, его же не бросал любимый человек.

Даша свесилась через перила и увидела Евгения Макарова, тоже вышедшего из своего номера. За его спиной маячила долговязая фигура Ильи.

На краткое мгновение мужчины, все трое, исчезли из поля ее зрения, но вскоре вернулись.

– Ветром выбило стекло во входной двери, – сообщил Игнат, задрав голову. – На улице настоящий ураган со штормом. Похоже, наши хозяева, уходя, не заперли дверь, вот она и хлопнула. Вода хлещет, ничего не поделаешь, надо будить хозяина, до утра так не оставишь, полы зальет. Даша, у вас есть их телефон? Не хочется бежать в коттедж под проливным дождем.

– Да, конечно, я сейчас принесу. – Даша повернулась к своему номеру, радуясь, что наконец сможет надеть тапочки. – Сэм, давайте завтра договорим. Раз уж тут такое.

– Конечно-конечно, – пробормотал американец и шагнул через порог своего люкса.

Несмотря на ночной переполох, Макаров отлично выспался. Поднятый впотьмах Михаил Евгеньевич заколотил дыру во входной двери, пообещав днем вставить новое стекло, прибежавшая Татьяна собрала осколки и даже пол вымыла, чтобы никто из гостей не порезался, успокоенные постояльцы разошлись по своим комнатам, и около трех воцарилась тишина, которая встречается только за городом, – полная, безмятежная, нарушаемая лишь монотонным стуком дождя по стеклам и жалобным скрипом веток, страдающих от неистовства ветра.

К утру дождь не утих ни на йоту, за окном было сумрачно и уныло, и, видимо, из-за этого обычно встающий в полседьмого утра без всякого будильника Макаров продрал глаза лишь к восьми. На соседней кровати сладко дрых мальчик Илья.

Для тридцативосьмилетнего Макарова двадцатидвухлетний студент был «мальчиком», и, оценив это обстоятельство, Евгений вдруг усмехнулся, невольно иронизируя над собой. Он-то уже точно не мальчик, у которого впереди вся жизнь с ее открытиями, победами, падениями и снова взлетами.

У него за спиной был богатый жизненный опыт, благодаря которому Макаров считался неплохим профессионалом, незадавшийся брак, из которого, впрочем, удалось выбраться без особых потерь, маленькая, но зато своя квартира, приличная машина – он ее обожал и относился как к одушевленному существу, еще не старые и полные сил родители, к тому же его лучшие друзья, и настоящее увлечение – поисковый отряд, где в экспедициях Макаров отдыхал душой от грязи, налипающей за год работы – тяжелой, неблагодарной, но любимой.

Да, жизнь, пожалуй, удалась. И главное, в ней уже давно нет ни капли той непредсказуемости, что ежедневно заставляет таких вот мальчиков, как Илья, кидать жизни вызов. Бедное оно бедное, это поколение двадцатилетних, от которых требуют так много и взамен не дают никаких гарантий. Где будет работать этот специалист по китайскому? Куда занесет его судьба в поисках лучшей жизни? Сколько лет придется горбатиться, чтобы выплатить висящую камнем на шее ипотеку, без которой надежды на собственное жилье становятся абсолютно призрачными?

Макаров бросил новый, теперь уже полный жалости взгляд на сопящего студента. Голая нога высунулась из-под одеяла, длинная, худосочная, с сорок пятым размером, не меньше, покрытая темным, еще детским пушком. Точно мальчишка.

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Илью, он быстро сходил в душ, натянул джинсы, майку и толстовку, зашнуровал ботинки, сунул в задний карман зарядившийся за ночь телефон и выглянул в залитое дождем окно. Открывавшаяся из него картина была безрадостной.

Пожухлая трава газонов стелилась вдоль мокрой земли, окончательно лишенная жизненной силы. Деревья за ночь скинули большую часть листвы, и сейчас она устилала двор и дорожку к отдельно стоящим домам, как выброшенный на свалку старый свалявшийся ковер. Если в сентябрьских днях, полных золото-багряной листвы, еще было что-то изысканное, как патина на старинных произведениях искусства, то приближающийся октябрь срывал любой романтический флер, открывая бесстыдное уродство угасания.

Теперь с каждым утром за окном будет все темнее. Эта темнота съест яркие краски, распространяя вокруг лишь разные оттенки серого, превратит шуршание листопада в расползающуюся под ногами гниль. В воздухе будет висеть дождь вперемежку с печалью, которая, как сырость, умеет проникать в любые щели, заползая в том числе и в душу.

Затем выпадет первый снег, который тут же умрет и превратится в грязь. Кажется, у кого-то были такие стихи, но в поэтах Макаров был не силен. Грязь будет противно чмокать под ногами простуженных людей с угрюмыми лицами. С улыбками и живым блеском в глазах можно будет распрощаться до весны. Никто не улыбается под непрерывным дождем и не восторгается голыми ветками. И если по дороге в усадьбу Макаров восхищался осенним многоцветьем трассы и думал об осени с нежностью, то сейчас он точно знал, что не любит это время.

Хотелось есть. Тихонько притворив за собой дверь, Евгений пробрался в каминный зал, где, как их предупреждали накануне, будет накрываться завтрак. Татьяна сновала между столиками, которые сегодня не были сдвинуты вместе, расставляя на уже занятые маленькие кофейники. Чудесный аромат плыл по залу, и Макаров снова приободрился, потому что для него доброе утро обязательно начиналось именно с кофе.

– Омлет? Сырники? Домашний творог или каша? – спросила Татьяна Макарова.

Он застыл в задумчивости, потому что неожиданно захотел все и сразу. На центральном столе стояли тарелки с нарезанной колбасой и сыром, хлебом, маслом, джемами и медом, а также с хлопьями, к которым прилагался кувшин горячего молока. К завтраку в усадьбе подходили основательно.

– Надо выбрать что-то одно?

– Нет, – заверила Татьяна, – только решайте побыстрее, если можно. У меня администратор на работу не вышла, так что я одна на хозяйстве. Я бы посоветовала вам обязательно попробовать творог, он у нас деревенский, мы у фермеров берем. Чудо, какой вкусный. А дальше уже на ваш выбор. Каша готова, сырники тоже, омлет сделаю.

– А каша какая? – внезапно Макаров почувствовал себя как в санатории. Он недавно отправлял родителей в Кисловодск, и о тамошних завтраках они рассказывали с придыханием.

– Овсяная, – покладисто ответила Татьяна.

За соседним столиком засмеялась газпромовская Елизавета, которую Макаров про себя окрестил «молодой карьеристкой».

Сейчас он впервые рассмотрел ее как следует. Она тоже была довольно симпатичной, хоть и обычной. Резкие порывистые движения выдавали властную натуру, привыкшую прислушиваться только к своему мнению. Да и женственности в ней не было ни на грамм. У такой породы женщин женственность не в чести. Они и сексом занимаются, если, конечно, находят на него время, словно проводят производственное совещание: с графиками, амплитудами и дедлайном. От подобной перспективы Макаров даже содрогнулся и поспешно начал есть принесенный ему творог, действительно оказавшийся выше всяких похвал.

Помимо Елизаветы в этот ранний час на завтраке присутствовала только мать Ильи, располневшая, но довольно красивая женщина, которую, как помнил Макаров, звали Ольгой. Сегодня с ней впервые была дочь, девочка лет четырнадцати, гораздо больше похожая на мальчика: с неровно выстриженной челкой, бритым затылком, татуировкой на запястье правой руки, то и дело вылезающей из-под длинного рукава черной толстовки с капюшоном. Она ела молча, не глядя по сторонам и не отрывая глаз от телефона.

– Саша, тебе сделать бутерброд? – спросила Ольга, но девчонка даже ухом не повела.

«У нашей Сашеньки сложный характер», – вспомнил Макаров. Войдя в зал, он, естественно, поздоровался, и ему ответили все, кроме девчонки.

Отворилась дверь, и в комнате, которая сейчас выполняла функцию столовой, появилась Даша, немного встрепанная со сна. Светлый ежик на затылке воинственно торчал, на щеке явственно виднелся след от подушки, спортивный кашемировый костюм, выглядящий крайне уместно в такую мерзкую погоду, ладно облегал невысокую фигурку с округлостями в нужных местах.