Лунный камень

Глава I

В первой части «Робинзона Крузо», на странице сто двадцать девять, вы найдете такие слова: «Теперь я понял, хоть и слишком поздно, что нельзя было начинать работу, не просчитав ее издержки и не оценив собственные силы». Вот только вчера я открыл «Робинзона Крузо» на этом самом месте. А уже сегодня утром (21 мая 1850 года) приехал племянник моей хозяйки, короткий разговор с которым я привожу дословно.

– Беттередж, – сказал мистер Франклин, – я встречался с адвокатом по семейным делам, и среди прочего мы поговорили об исчезновении индийского алмаза из дома тетушки два года назад. Мистер Брафф считает, и я с ним согласен, что в интересах истины эту историю нужно записать на бумагу, и чем раньше, тем лучше.

Пока еще не понимая, что ему нужно, и полагая, что ради мира и покоя лучше всегда быть на стороне адвоката, я заверил его, что тоже так думаю, и мистер Франклин продолжил:

– Несколько невинных людей уже, как вы знаете, попали под подозрение, – произнес он. – А из-за того, что на бумаге не зафиксированы факты, к которым, не исключено, захотят обратиться те, кто придет после нас, может пострадать память невинных. Нет, эту нашу странную семейную историю определенно нужно рассказать, и мне кажется, Беттередж, мы с мистером Браффом придумали, как это сделать лучше всего.

Что ж, весьма похвально, но я до сих пор не понимал, какое это имеет отношение ко мне.

– Нам необходимо изложить определенные события, – продолжил мистер Франклин. – И есть заинтересованные люди, которые способны их изложить. Отсюда у нас появилась идея писать историю Лунного камня по очереди, каждый будет описывать только те события, в которых сам участвовал, не более. Начать мы должны с того, как алмаз впервые попал в руки моему дяде Гернкастлу, когда он служил в Индии пятьдесят лет назад. Это вступление у меня уже имеется в виде старого семейного документа, в котором все необходимые подробности описаны от лица непосредственного свидетеля. Далее нужно указать, как два года назад алмаз попал в Йоркшир к моей тете и как он исчез через двенадцать часов после этого. Никто лучше вас, Беттередж, не знает, что тогда происходило в доме. Так что берите перо и садитесь писать.

Так мне было сообщено, какое отношение имеет алмаз ко мне. Если вам любопытно узнать, как я поступил в этих обстоятельствах, спешу сообщить, что поступил я так, как, вероятно, вы поступили бы на моем месте. Я скромно заявил, что не гожусь для подобного задания, хотя в душе чувствовал, что легко с ним справлюсь, если дам себе волю. Мистер Франклин, вероятно, прочитал по моему лицу мои мысли. Он не поверил в мою скромность и настоял на том, чтобы я дал себе волю.

Два часа прошло после того, как мистер Франклин ушел. Как только он повернулся ко мне спиной, я направился к письменному столу, чтобы приступить к работе. Здесь я и сижу беспомощно с тех пор (несмотря на то что дал себе волю), убедившись в том, что понял, как упоминалось выше, Робинзона Крузо, а именно: не стоит браться за работу, не просчитав ее издержки и не оценив собственные силы. Пожалуйста, вспомните, что я открыл книгу именно на этом отрывке совершенно случайно за день до того, как столь опрометчиво взялся за дело, которым теперь занимаюсь, и позвольте спросить: это ли не предсказание?

Я не суеверен. В свое время я прочитал множество книг, меня даже можно назвать в некотором роде ученым. Мне семьдесят, но у меня крепкая память, да и ноги. Поэтому не посчитайте меня невеждой, когда я выскажу свое мнение о «Робинзоне Крузо». Книги, равной ей, не было написано до нее и никогда не будет написано после. Я возвращался к ней годами (в основном в сочетании с трубкой хорошего табаку), и она стала моим добрым другом во всех трудностях этой земной юдоли. Когда у меня плохое настроение – «Робинзон Крузо». Когда мне нужен совет – «Робинзон Крузо». Раньше, когда меня изводила жена, и сейчас, когда я позволяю себе капельку лишнего, – «Робинзон Крузо». Я зачитал до дыр шесть служивших мне верой и правдой «Робинзонов Крузо». В последний день рождения моей хозяйки она подарила мне седьмого. На радостях я позволил себе капельку лишнего, и «Робинзон Крузо» снова наставил меня на путь истинный. Цена четыре шиллинга шесть пенсов, синяя обложка и картинка в придачу.

Но все это не очень-то похоже на начало рассказа об алмазе, правда? Кажется, я ухожу в сторону в поисках бог знает чего. Если позволите, возьмем новый лист бумаги и начнем сызнова, с моим глубочайшим почтением к вам.

Глава II

Пару строчек назад я упоминал о своей хозяйке. Так вот, алмаз никогда не попал бы в наш дом, где он и пропал, если бы его не подарили дочери хозяйки, а дочь хозяйки никогда бы не существовала, если бы хозяйка с болью и трудом не произвела ее на свет. Следовательно, если начинать с хозяйки, то придется вернуться довольно далеко в прошлое.

Если вы хоть немного знаете высший свет, вам наверняка приходилось слышать о трех красавицах Гернкастл: мисс Аделаиде, мисс Каролине и мисс Джулии. Последняя из них – самая младшая и самая красивая из сестер, на мой взгляд, а у меня была возможность составить на сей счет свое мнение, в чем вы скоро убедитесь. Я поступил на службу к старому лорду, их отцу (слава богу, хоть он не имеет никакого отношения к этому алмазу – я на своем веку не встречал более разговорчивого и более вспыльчивого человека). Так вот, я в пятнадцать лет поступил на службу к старому лорду пажом, чтобы прислуживать трем благородным юным леди. Я жил там, пока мисс Джулия не вышла за ныне покойного сэра Джона Вериндера. Это был прекрасный человек, который только хотел, чтобы кто-нибудь им управлял, и, между нами, он своего добился. Более того, он радовался этому, благоденствовал и жил счастливо с того дня, когда моя хозяйка повезла его в церковь венчаться, до того дня, когда она проводила его в мир иной и закрыла его глаза навеки.

Забыл упомянуть, что вместе с новобрачной я поселился в доме и в поместье ее мужа.

– Сэр Джон, – говорила она, – я не могу без Габриеля Беттереджа.

– Миледи, – отвечал он, – я тоже не могу без него.

Так он отвечал ей всегда, и так я попал к нему на службу. Мне было все равно, куда ехать, лишь бы оставаться при хозяйке.

Видя, что она интересуется хозяйством, фермами и тому подобным, я тоже ими заинтересовался, и не в последнюю очередь еще потому, что сам я был седьмым сыном мелкого фермера. Миледи назначила меня помощником управляющего имением, я старался, хозяев не разочаровал и получил повышение. Спустя несколько лет, кажется, в понедельник дело было, миледи заявляет:

– Сэр Джон, ваш управляющий – старый болван. Дайте ему щедрую пенсию, а на его место назначьте Габриеля Беттереджа.

Наверное, во вторник сэр Джон говорит:

– Миледи, мой управляющий получил щедрую пенсию, и Габриель Беттередж теперь занимает его место.

Часто можно слышать рассказы о несчастливой жизни в браке, но вот пример противоположного. Пусть это станет предупреждением для одних и поощрением для других. Я же тем временем продолжу рассказ.

Вот вы скажете, что я катался как сыр в масле. Хорошее, почетное место, свой коттедж, утром обходы имения, днем счета, утром «Робинзон Крузо» и трубка – что еще нужно для счастья? Вспомните, чего возжелал Адам в одиночестве Эдемского сада, и если вы не вините его, то не вините и меня.

Мне приглянулась женщина, которая вела хозяйство в моем коттедже. Звали ее Селина Гоби. В вопросе, касающемся выбора жены, я согласен с покойным Уильямом Коббетом. Убедитесь, что она хорошо пережевывает пищу и имеет твердую походку, – не прогадаете. Селина Гоби была наделена обоими этими достоинствами, что было первой причиной жениться на ней. Имелась и вторая причина: мое собственное открытие. Незамужняя Селина требовала содержания и еженедельной платы за услуги. Селина в качестве моей жены не могла бы требовать от меня денег на содержание, а услуги оказывала бы бесплатно. Так я и смотрел на это. Экономия и чуточку любви. Хозяйке я изложил это так же, как излагал себе.

– Я тут подумывал о Селине Гоби, – сказал я, – и мне кажется, миледи, будет дешевле жениться на ней, чем содержать ее.

Миледи рассмеялась и сказала, что не знает, чему поражаться больше: моим выражениям или моим принципам. Я думаю, ей это показалось шуткой, которую вы не поймете, если вы сами не знатная особа. Сам я понял только то, что теперь могу идти с этим к Селине. Я и пошел. Что же сказала Селина? Боже, как же плохо вы знаете женщин, если спрашиваете! Конечно же, она сказала «да».

Время свадьбы приближалось, и, когда уже заговорили о том, что мне нужен новый фрак, я начал немного волноваться. Сравнив рассказы других мужчин о том, что они чувствовали, когда находились в таком же положении, я обнаружил, что примерно за неделю до свадьбы у каждого возникало тайное желание все отменить. Я пошел чуточку дальше и попытался все отменить. Не просто так, конечно! Я был не настолько глуп, чтобы полагать, что она отпустит меня просто так. Если мужчина все отменяет, он обязан вознаградить женщину – так гласят английские законы. Повинуясь закону и все тщательно обдумав, я предложил Селине Гоби пуховую перину и пятьдесят шиллингов за отмену свадьбы. Вы не поверите, но это правда: она была настолько глупа, что отказалась.

Само собой, после этого для меня все было кончено. Я купил новый фрак, самый дешевый, и все остальное сделал так же дешево. Мы не были счастливой парой и не были несчастной парой. Мы были и того, и того поровну. Как такое возможно, я не понимаю, но мы все время, сами того не желая, шли друг другу наперекор. Допустим, когда я хотел подняться по лестнице, жене непременно нужно было спуститься, или, когда жена спускалась, я обязательно шел ей навстречу. Такова семейная жизнь, насколько я успел ее узнать.

После пяти лет недоразумений на лестнице мудрому провидению было угодно избавить нас друг от друга, забрав мою жену. Я остался один с ребенком, моей малышкой Пенелопой. Вскоре после этого умер сэр Джон, и миледи осталась одна со своей малышкой мисс Рейчел. Неважно я описал миледи, если вам нужно объяснять, что маленькая Пенелопа воспитывалась под присмотром моей доброй хозяйки. Она была отдана в школу, получила образование, поумнела и, когда позволил возраст, стала горничной мисс Рейчел.

Что до меня, так я продолжал выполнять обязанности управляющего до Рождества 1847 года, когда в моей жизни произошла перемена. В тот день миледи зашла ко мне в коттедж на чашку чая. Она заметила, что, если начинать отсчет с того года, когда я, еще во времена старого лорда, поступил к ним пажом, я служу при ней уже больше пятидесяти лет, и вручила мне прекрасный шерстяной жилет, который сама связала, чтобы я не мерз в холодную зимнюю погоду.

Получив такой изумительный подарок, я даже не нашел слов, чтобы отблагодарить хозяйку за оказанную мне честь. Однако, к моему великому изумлению, жилет этот оказался не честью, а взяткой. Миледи раньше меня обнаружила, что я старею, и пришла в мой коттедж, чтобы улестить меня (если так можно выразиться) оставить тяжелую работу управляющего и провести остаток дней в доме на должности дворецкого. Я с негодованием воспринял предложение уйти на покой и противился как мог, но хозяйка хорошо знала мои слабые места. Она представила все так, будто этим я сделаю одолжение ей. На этом наш спор завершился, и я, как старый дурак, вытирая слезы своим новым шерстяным жилетом, сказал, что подумаю.

После того как миледи ушла, я стал думать, но в голове у меня началась ужасная каша, и мне пришлось прибегнуть к лекарству, которое до сих пор помогало мне справляться с сомнениями и неожиданностями. Я закурил трубку и взялся за «Робинзона Крузо». Не успел я посвятить этой невероятной книге и пяти минут, как дошел до такого утешительного места на странице сто пятьдесят восемь: «Сегодня мы любим то, что завтра будем ненавидеть». И тут я совершенно отчетливо увидел свой дальнейший путь. Сегодня я всей душой стремился сохранить должность управляющего имением, но завтра, если верить «Робинзону Крузо», я буду настроен иначе. Нужно дождаться завтра, принять решение в завтрашнем настроении – и дело в шляпе. Почувствовав значительное облегчение, я лег спать управляющим имением леди Вериндер, а на следующее утро проснулся ее дворецким. Перемена не доставила мне никаких неудобств, и все благодаря «Робинзону Крузо»!

Моя дочь Пенелопа только что заглянула мне через плечо – проверить, что я успел сделать. Отметила, что написано прекрасно и каждое слово – правда. Но у нее есть одно замечание. Она говорит, что я пишу совсем не то, чего от меня ждут. Меня попросили изложить историю алмаза, а вместо этого я рассказываю о себе. Забавно, и я даже не знаю, как это объяснить. Интересно, а те господа, которые написанием книг зарабатывают на жизнь, тоже иногда начинают писать про себя вместо своей темы, как я? Если да, то я их понимаю. Однако вот вам очередной отход и бесцельный расход хорошей бумаги. Что же теперь делать? Не знаю, могу только предложить вам смириться, а себе – начать все сначала в третий раз.

Глава III

Вопрос о том, как правильно начать повествование, я попытался решить двумя способами. Во-первых, я почесал голову, но это не принесло ответа, а во-вторых, посоветовался с дочерью Пенелопой, которая подала мне совершенно новую мысль.

Как считает Пенелопа, мне стоит описывать то, что происходило, последовательно, день за днем, начиная с того дня, когда мы узнали, что наш дом собирается посетить мистер Франклин Блейк. Просто удивительно, как память подбирает нужные события, когда возникает необходимость остановиться на какой-то дате. Единственная сложность заключается в том, чтобы восстановить даты. С этим Пенелопа обещает помочь, сверившись со своим дневником, который ее научили вести, когда она училась в школе, и который она с тех пор непрерывно ведет. В ответ на мое предложение ей самой написать этот рассказ вместо меня, пользуясь дневником, Пенелопа вспыхнула, гневно сверкнув глазами, и заявила, что ее дневник предназначен исключительно для нее и что ни одно живое существо, кроме нее самой, никогда не узнает, что в нем. Когда я поинтересовался, что это означает, Пенелопа ответила: «Ничего». Моя умница!

Итак, приступая к работе по плану Пенелопы, хочу упомянуть, что в среду утром я был вызван в гостиную миледи, и было это двадцать четвертого мая одна тысяча восемьсот сорок восьмого года.

– Габриель, – сказала она, – у меня есть новость, которая вас удивит. Франклин Блейк вернулся из-за границы. Он гостит у отца в Лондоне и завтра приезжает к нам. Он пробудет здесь до следующего месяца и проведет у нас день рождения Рейчел.

Будь у меня в руках шляпа, одно лишь почтение удержало бы меня от того, чтобы подбросить ее до потолка. В последний раз я видел мистера Франклина, когда он был еще мальчишкой и жил с нами. Это был во всех отношениях (насколько я помню) милейший мальчик, который когда-либо запускал волчок или разбивал окно. Мисс Рейчел, которая присутствовала при этом разговоре и которой я адресовал это замечание, в ответ заметила, что она помнит его свирепейшим из мучителей кукол и грубейшим из водителей уставших маленьких девочек на поводке, которых когда-либо рождала Англия. «Я горю от возмущения и умираю от усталости, когда думаю о Франклине Блейке», – подытожила мисс Рейчел.

Услышав все вышесказанное, вы, разумеется, спросите: как вышло, что мистер Франклин провел годы взросления не на родине? Отвечу: дело в том, что его отец имел несчастье быть ближайшим наследником герцогского титула и не мог этого доказать.

Если в двух словах, вот как это вышло.

Старшая сестра моей хозяйки вышла за славного мистера Блейка, в равной степени знаменитого своим богатством и судебной тяжбой с герцогом. Сколько лет он надоедал судам в своей стране, требуя изгнать герцога и передать титул ему, сколько адвокатских кошельков он набил, скольких невинных людей столкнул лбами, заставив спорить о том, прав он или нет, я даже не могу подсчитать. Его жена умерла, умерли двое из его троих детей, прежде чем суды наконец решили указать ему на дверь и отказались брать его деньги. Когда все было кончено и герцог остался герцогом, мистер Блейк осознал, что единственным способом расквитаться со страной за то, как она с ним обошлась, было не предоставить этой стране чести заниматься образованием его сына. Свои мысли он облек в такую форму: «Могу ли я доверять своим родным ведомствам после того, как мои родные ведомства повели себя со мной?» Добавьте к этому, что мистер Блейк вообще недолюбливал мальчиков, включая собственного, и вы согласитесь, что все это могло закончиться только одним.

Мистер Франклин был увезен из Англии и отправлен в заведение, которому его отец мог доверять, в такой замечательной стране, как Германия. Заметьте, что сам мистер Блейк при этом спокойно остался в Англии трудиться на благо соотечественников в парламенте и писать отчет о деле герцога, который до сегодняшнего дня остается незавершенным.

Наконец-то! Слава богу, я это рассказал, и теперь ни вам, ни мне не нужно больше забивать голову мистером Блейком-старшим. Оставим ему битву за герцогский титул, а сами займемся алмазом.

Алмаз возвращает нас к мистеру Франклину, благодаря которому несчастливый камень появился в нашем доме.

Наш славный мальчик, оказавшись за границей, не забыл нас. Время от времени от него приходили письма, иногда миледи, иногда мисс Рейчел, а иногда и мне. Перед отъездом он взял у меня взаймы моток лески, нож с четырьмя лезвиями и семь шиллингов шесть пенсов, которых я с тех пор не видел и уже не надеюсь увидеть. В письмах ко мне в основном говорилось о том, чтобы занять у меня еще, но от миледи я узнавал, как он живет за границей, став взрослым. Познав все, чему могли научить его немецкие университеты, он отправился к французам, а после них к итальянцам. Они, как представлялось мне, сделали из него универсального гения: он немного писал, немного рисовал, немного пел, играл и сочинял… подозреваю, беря при этом взаймы так же, как у меня. Состояние его матери (семьсот фунтов годовых) обрушилось на него, когда он достиг совершеннолетия, и прошло сквозь него, как сквозь решето. Чем больше денег он получал, тем больше ему было нужно. В кармане мистера Франклина была дыра, которую ничто не могло зашить. Куда бы он ни приезжал, его веселость и беспечность обеспечивали ему радушный прием. Жил Франклин там и сям, а адрес свой он любил указывать таким образом: «Европа, до востребования». Дважды он решал вернуться в Англию повидаться с нами, и дважды, не при вас будет сказано, какая-нибудь женщина вставала у него на пути и останавливала его. Третья попытка, как вы уже знаете со слов миледи, оказалась успешной. В четверг двадцать пятого мая мы должны были впервые узреть, в какого мужчину превратился наш милый мальчик. Он имел мужественный характер, был хорошего происхождения и, по нашим подсчетам, двадцати пяти лет от роду. Теперь вы знаете о мистере Франклине Блейке столько же, сколько знал я до того, как этот почтенный господин оказался в нашем доме.

В четверг стояла чудесная солнечная погода, миледи и мисс Рейчел, не ожидая мистера Франклина до ужина, отправились на обед к каким-то живущим по соседству друзьям. Когда они уехали, я пошел осмотреть спальню, приготовленную для гостя, и нареканий у меня не возникло. Затем, будучи не только дворецким, но и экономом (по собственной просьбе, заметьте, поскольку мне было неприятно, чтобы кто-нибудь кроме меня мог распоряжаться ключом от погреба покойного мистера сэра Джона), я взял бутылку нашего знаменитого кларета «Латур» и вынес ее на теплое летнее солнышко, чтобы напиток прогрелся до ужина. Вознамерившись и себя подставить теплому летнему солнышку – то, что хорошо для старого кларета, хорошо и для стариковского тела, – я взял плетеный стул и вышел на задний двор, но там меня остановил звук, похожий на приглушенный барабанный бой, который доносился с террасы, расположенной перед комнатами миледи.

Я вышел на террасу и увидел стоявших лицом к дому трех коричневых индусов в белых льняных блузах и штанах.

Присмотревшись, я заметил, что на шее у них болтаются маленькие барабанчики. Позади них стоял маленький, худенький белобрысый английский мальчик, державший в руках мешок. Я решил, что это бродячие фокусники, а в мешке у мальчика необходимая для их ремесла утварь. Один из индусов, говоривший по-английски и, надо признать, обладавший лучшими манерами, дал мне понять, что я не ошибся. Он попросил разрешения показать фокусы в присутствии хозяйки дома.

Я не пакостный старикашка, люблю весело провести время и меньше чем кто бы то ни было склонен не доверять кому-то только из-за того, что его кожа на несколько оттенков темнее моей. Но даже лучшие из нас имеют свои слабости, а моя слабость такова: когда я знаю, что корзинка с фамильным серебром стоит на столике в буфете, она сразу вспоминается мне, если я вижу бродячего незнакомца с манерами лучше, чем у меня. Разумеется, я сообщил индусу, что хозяйки нет дома, и попросил его вместе с приятелями уйти. В ответ он отвесил красивый поклон, и они ушли. Я же вернулся к креслу, расположился на солнечной стороне двора и не то чтобы заснул, но, признаться, был очень близок к этому.

Проснулся я оттого, что моя дочь Пенелопа подбежала ко мне так, словно в доме начался пожар. Что, вы думаете, она хотела? Она хотела, чтобы трех индийских фокусников немедленно задержали по той причине, что они, дескать, знают, кто к нам приезжает из Лондона, и замышляют что-то недоброе против мистера Франклина Блейка.

Имя мистера Франклина пробудило меня, я открыл глаза и попросил дочь пояснить, что она имеет в виду.

Как оказалось, Пенелопа только что вернулась из сторожки нашего привратника, где делилась слухами с его дочерью. Девушки увидели индусов с мальчиком, уходящих после разговора со мной. Вообразив, будто с мальчиком дурно обращаются – даже не знаю, почему они так подумали, разве только потому, что он был таким красивым и худеньким, – девушки прокрались вдоль зеленой изгороди между нами и дорогой и проследили за действиями иностранцев. А действия их были странными.

Сначала они осмотрелись по сторонам и убедились, что на дороге кроме них никого нет. Потом троица развернулась и какое-то время внимательно присматривалась к дому. После этого они стали громко лопотать и спорить на своем языке, глядя друг на друга с некоторым сомнением. Затем они все повернулись к своему английскому мальчику, как будто ждали, что он им поможет, и главный индус, тот, который говорил по-английски, сказал: «Протяни руку».

Дойдя до этих жутких слов, моя дочь Пенелопа сказала, что не знает, как у нее сердце не выскочило из груди. У меня возникла мысль, что ей помешал корсет, но вслух я только произнес: «Какой ужас! Прямо мороз по коже!» (Nota bene: женщины любят такие фразочки.)

Так вот, когда индус сказал «протяни руку», мальчик отшатнулся, покачал головой и сказал, что не хочет. Тогда индус самым приятным тоном поинтересовался, хочет ли он, чтобы его отправили обратно в Лондон и оставили там, где они нашли его, спящего в корзине на рынке, голодного, оборванного, всеми забытого. Это, похоже, закрыло вопрос. Малыш неохотно протянул руку, индус достал из-за пазухи бутылочку и налил из нее ему на ладонь какое-то черное вещество, похожее на чернила. Прикоснувшись к голове мальчика и поводив над ней руками, индус сказал: «Смотри». Мальчик замер и стоял неподвижно, как статуя, глядя на чернила в пригоршне.

Пока что мне все это казалось обычным фокусом, приправленным бесцельной тратой чернил, и на меня снова накатила дремота, но следующие слова Пенелопы заставили меня встрепенуться.

Индусы снова посмотрели по сторонам, и главный из них сказал мальчику:

– Узри английского джентльмена из чужих краев.

Мальчик промолвил:

– Вижу его.

Индус спросил:

– По этой дороге к дому или какой-либо другой английский джентльмен будет идти сегодня?

Мальчик промолвил:

– По этой дороге к дому, а не по какой-либо другой, английский джентльмен будет идти сегодня.

Индус, немного помолчав, задал второй вопрос:

– У английского джентльмена это с собой?

Мальчик ответил, тоже немного помолчав:

– Да.

Индус задал третий и последний вопрос:

– Английский джентльмен придет сюда, как и обещал, в конце дня?

Мальчик промолвил:

– Не знаю.

Индус поинтересовался почему.

Мальчик сказал:

– Я устал. У меня в голове поднимается туман и мешает мне видеть. Сегодня я больше ничего не увижу.

На этом опрос закончился. Главный индус сказал что-то на своем языке двоим товарищам, указав сначала на мальчика, а потом в сторону города, в котором, как мы потом узнали, они снимали комнаты. Затем, снова поводив руками над головой мальчика, дунул ему на лоб, и тот, вздрогнув, очнулся. После этого они двинулись по дороге к городу, и девушки больше их не видели.

Говорят, во всем можно найти смысл. Каким же был смысл сказанного?

Я подумал, что, во-первых, главный фокусник где-то случайно услышал разговор слуг, обсуждавших прибытие мистера Франклина, и решил, что сможет на этом заработать немного денег. Во-вторых, что он со своими людьми и мальчонкой собирался околачиваться где-то неподалеку от дома, дождаться возвращения миледи, чтобы потом прийти к ней и поразить чудесным предсказанием приезда мистера Франклина. В-третьих, что Пенелопа видела, как они репетировали свою уловку, как актеры репетируют спектакль. В-четвертых, что в тот вечер мне бы стоило присматривать за корзинкой с серебром. В-пятых, Пенелопе стоило бы остыть и оставить меня, своего отца, еще подремать на солнышке.

Мне это представлялось вполне разумным решением. Но, если вы хоть чуть-чуть знаете молодых женщин, то не удивитесь, когда я скажу, что Пенелопа не согласилась со мной. По словам дочери, смысл всего этого был очень серьезным. Она напомнила мне второй вопрос индуса: «У английского джентльмена это с собой?»

– Ах, отец, – воскликнула Пенелопа, всплеснув руками. – Не шутите! Что означает «это»?

– Спросим у мистера Франклина, моя дорогая, – ответил я. – Если ты сможешь дождаться его приезда. – Я подмигнул, давая понять, что говорю это в шутку, но Пенелопа восприняла мои слова очень серьезно. Меня позабавила искренность моей девочки. – Но что может мистер Франклин знать об этом? – осведомился я.

– Спросим его, – сказала Пенелопа, – и посмотрим, покажется ли это таким уж смешным ему. – Выпустив этот последний заряд, дочь оставила меня.

Когда она ушла, я решил, что действительно поговорю с мистером Франклином, главным образом для того, чтобы успокоить Пенелопу. Что было сказано во время этого разговора, состоявшегося позже в тот же день, я подробно изложу в соответствующем месте. Но, поскольку я не хочу сначала возбуждать ваше любопытство, а потом разочаровывать, позволю себе сразу вас предупредить, что в нашем разговоре о фокусниках вы не найдете даже намека на шутку. К моему величайшему удивлению, мистер Франклин, так же, как Пенелопа, отнесся к этому серьезно. Насколько серьезно, вы поймете, когда я скажу, что, по его мнению, «это» означало Лунный камень.

Глава IV

Мне, право, неловко оттого, что я занимаю ваше внимание своей персоной и моим плетеным стулом. Я же понимаю, сонный старик на солнечном дворе – не самая интересная тема для рассказа. Но события должно излагать в той последовательности, в которой они происходили, так что вам придется потерпеть еще немного со мной в ожидании приезда мистера Франклина Блейка.

После того как моя дочь Пенелопа покинула меня, не успел я снова погрузиться в дрему, как меня потревожил звон посуды в людской, означавший, что обед готов. Я обедаю в своей гостиной, поэтому дела до их обеда мне не было, и я мог только пожелать им всем хорошего аппетита и снова умоститься на своем стуле. Я как раз вытянул ноги, когда ко мне приблизилась другая женщина. Не моя дочь, а всего лишь Нэнси, судомойка. Я находился прямо у нее на дороге и, когда она попросила меня пропустить ее, заметил, что у нее кислое выражение лица, на что я как старший над слугами принципиально не мог не обратить внимания.

– Почему вы убежали с обеда? – спросил я. – Что опять случилось, Нэнси?

Нэнси попыталась пройти мимо меня, не отвечая, тогда я встал и взял ее за ухо. Она – славная юная пышка, и я таким образом обычно показываю свое расположение к девицам.

– Что опять случилось? – повторил я.

– Розанна снова опаздывает к обеду, – сказала Нэнси. – И меня послали ее привести. В этом доме вся самая тяжелая работа падает на мои плечи. Оставьте меня, мистер Беттередж!

Особа, упомянутая здесь как Розанна, была нашей второй горничной. Питая нечто наподобие сострадания к нашей второй горничной (почему – скоро узнаете) и видя по лицу Нэнси, что в разговоре со своей сослуживицей она собирается употребить бранных слов несколько больше, чем требуется в данных обстоятельствах, я вдруг подумал, что мне особо нечем заняться и я мог бы сам привести Розанну, намекнув ей, что в будущем надо быть пунктуальнее. Я знал, что от меня она этот совет примет с благодарностью.

– Где Розанна? – спросил я.

– На песках, конечно, – ответила Нэнси, мотнув головой. – Сегодня утром у нее в очередной раз голова закружилась, и она попросилась сходить подышать воздухом. Как же она мне надоела!

– Возвращайся к обеду, девочка моя, – сказал я. – Мне она не надоела, так что я сам приведу ее.

Лицо Нэнси, наделенной хорошим аппетитом, просветлело. Когда Нэнси довольна, на нее приятно посмотреть. А когда на нее приятно посмотреть, я щелкаю ее по подбородку пальцем. И в этом нет ничего безнравственного, просто у меня такая привычка.

Я взял трость и отправился на пески.

Нет, вот так сразу вести вас на пески нельзя. Мне стыдно, что я вас снова задерживаю, но вам просто необходимо сперва узнать историю песков и Розанны по той причине, что исчезновение алмаза имеет к ним обоим самое непосредственное отношение. Как же я стараюсь вести повествование, не отвлекаясь, и как плохо у меня получается! Но послушайте, люди и вещи имеют обыкновение появляться в нашей жизни непредсказуемо и, можно даже сказать, напрашиваются на то, чтобы быть замеченными. Отнесемся к этому спокойно и будем кратки; скоро мы окажемся в самой гуще загадки, обещаю!

Розанна (если говорить о человеке прежде, чем о вещи, чего требует обычная вежливость) была единственной служанкой в доме, взятой на службу недавно. Где-то за четыре месяца до описываемых мной событий миледи, пожелав спасать недавно вышедших из тюрьмы падших женщин от возвращения на дорогу преступности, побывала в Лондоне в одном исправительном заведении. Смотрительница, видя интерес миледи к этому заведению, указала ей на одну девицу по имени Розанна Спирман и рассказала ей историю до того душещипательную, что я не осмелюсь здесь ее повторить, ибо не хочу волновать себя, да и вас, без нужды. Если коротко, то Розанна Спирман промышляла воровством, но, поскольку она была не из тех воров, которые создают целые компании в Сити и обворовывают тысячи, а из тех, что обкрадывают кого-то одного, правосудие настигло ее, после чего последовали тюрьма и исправительное заведение. Смотрительница, невзирая на прошлое Розанны, считала ее редкостной души человеком, который только и ждет возможности доказать, что она достойна сердечного участия любой доброй христианки. Миледи, будучи такой доброй христианкой, каких мало, ответила на это смотрительнице: «У Розанны Спирман будет возможность доказать это у меня на службе». Спустя неделю Розанна Спирман поступила в наш дом второй горничной.

Ни одной живой душе не была рассказана история девушки, кроме Рейчел и меня. Миледи оказывала мне честь, советуясь со мной по разным вопросам. Поговорили мы и о Розанне. В последнее время я перенял привычку покойного сэра Джона во всем соглашаться с миледи и горячо поддержал хозяйку относительно Розанны Спирман.

Нашей бедной девице не могло повезти больше. Никто из слуг не мог попрекнуть ее прошлой жизнью, поскольку никто не знал, как она жила раньше. Она получала жалованье и пользовалась преимуществами наравне с остальной дворней, да еще миледи иногда потихоньку подбадривала ее добрым словом. В ответ она, должен сказать, показала себя вполне заслуживающей доброго к себе отношения. Не обладая физической силой и будучи подверженной упомянутым выше приступам головокружения, она старательно взялась за работу, не жаловалась, обязанности свои исполняла аккуратно и четко. Вот только у нее не получилось подружиться ни с кем из служанок, кроме моей дочери Пенелопы, которая всегда была добра к Розанне, хоть особенно и не сближалась с ней.

Я даже не представляю, чем девушка могла вызвать недовольство. Красавицей ее не назовешь, значит, зависти она не вызывала. Напротив, Розанна была самой некрасивой девушкой в доме, к тому же ей не повезло: у нее одно плечо выше другого. Мне кажется, остальным слугам пришлись не по нраву ее молчаливость и замкнутость. Она читала или работала даже в часы досуга, когда остальные сплетничали, а когда наступала ее очередь отдыхать, в девяти случаях из десяти она молча надевала шляпку и шла гулять в одиночестве. Она никогда ни с кем не ссорилась, ни на кого не обижалась, просто настойчиво и вежливо держалась обособленно от остальных. Добавьте, что при ее некрасивости в ней было что-то, напоминавшее не служанку, а леди. Возможно, это ее голос, возможно, черты лица, – могу только сказать, что остальные женщины подметили это, как только она переступила порог дома, и сразу же заявили (совершенно несправедливо), что Розанна Спирман зазнайка.

Рассказав историю Розанны, я должен еще обратить ваше внимание на одну из многочисленных странностей этой необычной девушки и уж после этого перейду к истории песков.

Наш дом стоит высоко на йоркширском берегу, рядом с морем, и окружен со всех сторон чудесными тропинками для прогулок, ведущими во все направления, кроме одного. Это направление я считаю ужасным. Сперва идешь четверть мили через унылые заросли сосны, а потом выходишь между двух утесов к бухте – более уродливой и уединенной не сыскать на всем нашем взморье.

Песчаные склоны спускаются к самому морю и упираются в две остроконечные скалы, торчащие в разные стороны. Одна из них называется Северная, вторая – Южная. Между ними находится участок Зыбучих песков, одних из самых страшных на всем йоркширском побережье, который перемещается то в одну сторону, то в другую, в зависимости от времени года. Когда прилив сменяется отливом и наоборот, что-то происходит в невиданных песочных глубинах, отчего вся поверхность плавуна начинает самым удивительным образом содрогаться. Местные жители так и прозвали это явление – Зыбучие пески. В полумиле отсюда, у края бухты, большая отмель глушит силу океана, наступающего извне. Зимой и летом, когда вода достигает Зыбучих песков, море, оставив свои волны на отмели, мягко катится вперед, то вздымаясь, то опускаясь, словно дыша, и покрывает опасное место в полной тишине. Поистине страшное зрелище. Лодки не заплывают в эту бухту, дети из нашей рыбацкой деревеньки под названием Коббс-Хоул не приходят сюда играть, и мне порой кажется, что даже птицы как будто облетают стороной Зыбучие пески. Чтобы молодая женщина, имевшая возможность выбрать десятки других приятных прогулок и всегда найти спутников, для чего ей достаточно было сказать: «Пойдемте!», предпочла именно это место и в свободное время приходила сюда поработать или почитать в одиночестве, уверяю вас, это совершенно невероятно. И все же, хотите верьте, хотите нет, Розанна всегда именно здесь любила гулять, разве что пару раз ходила в Коббс-Хоул повидаться со своим единственным другом в этих краях, о котором позже. Так же верно и то, что я в тот день пошел в то же место, чтобы привести девицу на обед, и это благополучно возвращает нас к главной теме и снова направляет в сторону песков.

В сосновой роще следов девушки я не нашел. Выйдя на песчаные склоны, я увидел ее в соломенной шляпке и простом сером плаще, который она носила, чтобы по возможности скрыть уродство плеча. Она стояла одна на берегу, устремив взгляд на Зыбучие пески и море.

Когда я подошел, она вздрогнула и отвернулась от меня. Я как главный над слугами, если мне не смотрят в лицо, всегда стараюсь узнать причину. Я повернул ее к себе и увидел, что она плачет. У меня в кармане очень кстати оказался большой носовой платок, один из шести красавцев, подаренных мне миледи. Я достал его и обратился к Розанне:

– Милая, давай пойдем присядем на берегу. Я вытру твои слезы, а потом не побоюсь спросить, из-за чего ты плакала.

Когда вы доживете до моих лет, вы поймете, что усаживание на берегу может быть более долгим занятием, чем вам кажется сейчас. К тому времени, когда я уселся, Розанна уже успела вытереть слезы собственным платком, который был гораздо хуже моего – из дешевого батиста. Она казалась очень спокойной и очень несчастной, но, когда я позвал, послушно села рядом со мной. Если вы хотите утешить женщину, посадите ее себе на колени. Я вспомнил об этом золотом правиле, но Розанна не Нэнси – вот в чем дело!

– Теперь, милая моя, скажи, почему ты плачешь? – спросил я.

– О прошедших годах, мистер Беттередж, – тихо ответила Розанна. – Моя прошлая жизнь порой еще возвращается ко мне.

– Ну, будет, будет, девочка моя, – сказал я. – Почему же ты не можешь забыть о ней?

Она взялась за лацкан моего сюртука. Я довольно неопрятный старик, и когда ем или пью, то часто пачкаю одежду. Время от времени кто-то из женщин вычищает на моей одежде пятна жира. За день до этого Розанна вывела одно пятно у меня с лацкана с помощью какого-то нового средства, которое уничтожает всевозможные загрязнения. Жир исчез, но на его месте осталось темное пятнышко. Девушка указала на него и покачала головой.

– Пятно ушло, – сказала она, – но место видно, мистер Беттередж… Место видно!

На подобное замечание, сделанное человеку о его собственном сюртуке, не так-то просто ответить. Что-то в самой девушке заставило меня почувствовать острую жалость к ней. У нее были красивые карие глаза, такие же ясные и чистые, как она вся. И она посмотрела на меня с уважением к моей счастливой старости, к моему доброму характеру, и мое сердце налилось жалостью к нашей второй горничной. Я почувствовал, что не смогу ее утешить. Оставалось одно… Отвести ее на обед.

– Помоги-ка мне подняться, – сказал я. – Ты опаздываешь к обеду, Розанна… И я пришел тебя позвать.

– Вы, мистер Беттередж? – удивилась она.

– Они послали за тобой Нэнси, – ответил я. – Но я решил, что тебе будет приятнее получить нагоняй от меня, дорогуша.

Вместо того чтобы помочь мне подняться, бедняжка вложила свою ладонь мне в руку и легонько ее пожала. Она очень старалась не заплакать снова и сдержалась, чем вызвала у меня уважение.

– Вы очень добры, мистер Беттередж, – сказала она. – Сегодня я не хочу обедать. Позвольте мне еще побыть здесь немного.

– Что тебе здесь нравится? – полюбопытствовал я. – Почему тебя тянет в это печальное место?

– Что-то влечет меня сюда. – Девушка водила пальцем по песку. – Я стараюсь держаться подальше, но не могу. Иногда, – продолжила она вполголоса, как будто страшась собственного воображения, – иногда, мистер Беттередж, мне кажется, что здесь меня ждет моя могила.

– Тебя ждет жареная баранина и пудинг на сале, – сказал я. – Отправляйся обедать. Вот что бывает, Розанна, когда думаешь на голодный желудок. – Говорил я строго, ибо меня возмущает (что неудивительно в моем-то возрасте), когда женщина двадцати пяти лет от роду говорит о своей скорой кончине.

Розанна, похоже, не услышала меня, она положила руку мне на плечо, удерживая меня на месте.

– Мне кажется, что это место меня околдовало, – сказала она. – Ночь за ночью оно снится мне, я думаю о нем, когда занимаюсь шитьем. Вы же знаете, что я благодарная, мистер Беттередж… Вы знаете, что я хочу быть достойной вашей доброты и доверия ко мне миледи. Но иногда я думаю, что жизнь здесь слишком спокойная и хорошая для такой женщины, как я, после всего, через что я прошла, мистер Беттередж… После всего, через что я прошла… Я больше чувствую себя одинокой среди слуг, зная, что я не такая, как они, чем здесь. Миледи не знает, и смотрительница исправительного дома не знала, каким ужасным упреком служат обычные честные люди сами по себе для такой, как я. Не браните меня, добрый вы человек. Я ведь выполняю свою работу, правда? Пожалуйста, не говорите миледи, что я недовольна, потому что я всем довольна. Просто у меня иногда неспокойно на душе, вот и все. – Она отдернула руку от моего плеча и вдруг указала на Зыбучие пески. – Смотрите! – воскликнула она. – Разве это не чудесно? Разве это не ужасно? Я видела это тысячу раз, но каждый раз наблюдаю, словно впервые!

Я посмотрел, куда она указывала. Начался прилив, и жуткий песок пришел в движение. Сперва широкая коричневая полоса медленно вздыбилась, а потом пошла рябью и задрожала.

– Хотите знать, что это напоминает мне? – спросила Розанна, снова сжав мое плечо. – Мне кажется, это похоже на то, как будто там, под песком, задыхаются сотни людей… Все они отчаянно пытаются выбраться на поверхность, но только погружаются все глубже и глубже в страшную бездну. Бросьте туда камень, мистер Беттередж! Бросьте камень, пусть песок засосет его.

Что за нездоровые речи! Вот как пустой желудок сказывается на беспокойном разуме. Ответ мой – довольно резкий, но, поверьте, полезный для самой бедной девицы – уже готов был слететь с моего языка, как вдруг меня отвлек голос, долетевший из дюн и звавший меня. «Беттередж! – крикнул голос. – Где вы?» – «Здесь!» – закричал я в ответ, не зная, кто меня ищет. Розанна быстро встала на ноги и повернулась в ту сторону, откуда доносился голос. Я уже подумывал тоже подняться и встать рядом с ней, но меня остановила внезапная перемена, произошедшая с лицом девушки.

Лицо ее покрылось прекрасным румянцем, которого я никогда прежде у нее не видел, она вся засияла от безмолвного и радостного удивления.

– Кто это? – спросил я.

Розанна в ответ повторила мой вопрос.

– Ах, кто это? – тихо промолвила она скорее для себя, чем для меня.

Я, не вставая с песка, повернулся и посмотрел себе за спину. Выйдя из дюн, к нам приближался молодой человек с блестящими глазами, в прекрасном сером костюме, перчатках и шляпе того же цвета, в петлице у него краснела роза, на лице играла улыбка, которая могла заставить улыбнуться в ответ сами Зыбучие пески. Прежде чем я успел подняться на ноги, он плюхнулся рядом со мной на песок, обнял меня по иностранному обычаю, да так крепко, что из меня чуть дух не вылетел.

– Старина Беттередж! – сказал он. – Я должен вам семь шиллингов шесть пенсов. Ну что, теперь узнали меня?

Господи, спаси нас и помилуй! На целых четыре часа раньше, чем мы его ждали! Мистер Франклин Блейк!

Не успев вымолвить и слова, я заметил, что мистер Франклин в удивлении перевел взгляд с меня на Розанну. Я последовал его примеру и тоже посмотрел на девушку. На миг встретившись глазами с мистером Франклином, она покраснела еще гуще, а потом развернулась и поспешно покинула нас в смятении, совершенно для меня необъяснимом, не поздоровавшись с джентльменом, не сказав ни слова мне. Это было очень на нее не похоже, ибо более воспитанной и вежливой служанки вы не найдете.

– Какая странная девушка, – заметил мистер Франклин. – Интересно, что она во мне такого увидела?

– Полагаю, сэр, – ответил я в шутку, намекая на материковое образование нашего молодого джентльмена, – заграничный лоск.

Я привел здесь небрежный вопрос мистера Франклина и мой глупый ответ для утешения и ободрения всех глупцов, ибо, как я заметил, недалеким людям доставляет большое удовольствие видеть, что те, кто умнее их, тоже время от времени поступают не лучше, чем они. Ни мистеру Франклину с его чудесным заграничным образованием, ни мне с моим возрастом, опытом и врожденной смекалкой не пришло в голову, что на самом деле могло означать необъяснимое поведение Розанны Спирман. Мы забыли о ней, несчастной душе, еще до того, как ее серый плащ в последний раз мелькнул между дюн. «И что с того?» – конечно же, спросите вы. Читайте дальше, мой любезный друг, проявите терпение, и вы пожалеете Розанну Спирман так же, как пожалел ее я, когда узнал правду.

Глава V

Когда мы остались одни, первое, что я сделал, это предпринял третью попытку встать с песка. Мистер Франклин остановил меня.

– У этого ужасного места есть одно преимущество, – сказал он. – Оно полностью в нашем распоряжении. Не вставайте, Беттередж, я хочу вам кое-что сказать.

Пока он говорил, я смотрел на него, пытаясь разглядеть в сидящем рядом со мною мужчине мальчика, которого я когда-то знал. Мужчина озадачил меня. Как я ни всматривался, румяных мальчишеских щек было видно не больше, чем коротенького мальчишеского сюртучка. Кожа его побледнела, нижняя часть лица, к моему удивлению и разочарованию, была покрыта курчавой каштановой бородой и усами. Он производил впечатление человека порывистого и темпераментного, весьма приятное, нужно сказать, однако в нем не осталось ничего от былой непринужденности. Хуже того, он обещал сделаться высоким и не сдержал обещания. Он был строен и хорошо сложен, но ему не хватало двух-трех дюймов до среднего роста. Короче говоря, он совершенно сбил меня с толку. Минувшие годы не оставили от его прежней личности и следа, кроме разве что ясного, прямого взгляда. В глазах его мне увиделся наш милый мальчик, и на этом я решил завершить исследование.

– Добро пожаловать в родные места, мистер Франклин, – сказал я. – Мне вас тем более радостно видеть, сэр, что вы приехали на несколько часов раньше, чем мы ждали.

– У меня была причина приехать раньше, чем вы меня ждали, – ответил мистер Франклин. – Я подозреваю, что в Лондоне за мной следили последних три-четыре дня, и я сел на утренний поезд, а не на дневной, для того чтобы отделаться от одного мрачного на вид незнакомца.

Эти слова очень удивили меня. Они мгновенно заставили меня вспомнить трех бродячих фокусников и убежденность Пенелопы в том, что те задумали совершить что-то недоброе по отношению к мистеру Франклину Блейку.

– Кто за вами следил, сэр? И зачем? – поинтересовался я.

– Расскажите про трех индусов, которых вы встретили сегодня, – попросил мистер Франклин, не обратив внимания на мой вопрос. – Вполне возможно, Беттередж, что мой незнакомец и ваши индусы окажутся кусочками одной головоломки.

– Как вы узнали про фокусников, сэр? – спросил я, нагромождая вопрос на вопрос, что, признаю, было не очень-то вежливо. Но чего ожидать от бедной человеческой натуры? Не ждите многого и от меня.

– Я встретился с Пенелопой в доме, и она мне рассказала, – пояснил мистер Франклин. – Ваша дочь, Беттередж, обещала стать очаровательной девушкой и стала ею. У Пенелопы небольшие уши и небольшие ступни. Покойная миссис Беттередж тоже обладала этими бесценными достоинствами?

– Покойная миссис Беттередж обладала множеством недостатков, сэр, – ответил я. – Одним из них, если позволите об этом упомянуть, было неумение заниматься чем-то серьезно. Она скорее походила на муху, чем на женщину, не могла ни на чем сосредоточиться.

– Мы бы с ней отлично поладили, – сказал мистер Франклин. – Я тоже все никак не могу ни на чем остановиться. Беттередж, вы стали еще остроумнее, чем прежде. Ваша дочь сказала то же самое, когда я ее расспрашивал про трех фокусников. «Отец вам все расскажет, сэр. Для своего возраста он чудесный человек и изумительный рассказчик», – так выразилась Пенелопа. При этом на щеках у нее проступил божественный румянец, и даже уважение, которое я испытываю к вам, не помешало мне… Впрочем, не важно. Я знал ее, когда она была ребенком, и от этого она не сделалась для меня хуже. Но давайте серьезно. Чем занимались эти фокусники?

Я был несколько недоволен дочерью. Не из-за того, что она позволила мистеру Франклину поцеловать себя – в этом ничего такого нет, – а из-за того, что заставила меня пересказывать эту глупую историю. Но делать было нечего, пришлось описывать все обстоятельства. Радость мистера Франклина скоро испарилась. Он слушал меня, хмуря брови и пощипывая бороду. Когда я закончил, он повторил два вопроса, заданных главарем фокусников мальчику, должно быть, для того, чтобы получше их запомнить.

– «По этой дороге к дому или по какой-либо другой английский джентльмен будет идти сегодня?» «У английского джентльмена это с собой?» Я полагаю, – сказал мистер Франклин, доставая из кармана запечатанный бумажный конверт, – что «это» означает вот это. А «вот это», Беттередж, означает знаменитый алмаз моего дяди Гернкастла.

– О боже, сэр! – воскликнул я. – Как к вам попал алмаз этого нечестивца полковника?

– Этот нечестивец полковник в завещании указал, что алмаз должен быть подарен моей кузине Рейчел в день ее рождения, – ответил мистер Франклин. – И мой отец как душеприказчик нечестивца полковника поручил мне привезти его сюда.

Если бы море, которое в тот миг мягко шуршало по Зыбучим пескам, на моих глазах вдруг превратилось в сухую землю, вряд ли я изумился бы сильнее, чем услышав слова мистера Франклина.

– Полковник оставил алмаз мисс Рейчел! – воскликнул я. – И ваш отец, сэр, душеприказчик полковника? Я был готов держать пари на что угодно, что ваш батюшка, мистер Франклин, к полковнику и щипцами бы не притронулся.

– Сильно сказано, Беттередж. Что с полковником было не так? Это вы жили с ним в одно время, не я. Расскажите, что вам о нем известно, а я расскажу вам, как отец стал его душеприказчиком, и не только это. В Лондоне я кое-что узнал о дяде Гернкастле и его алмазе. Как по мне, это отвратительные вещи, и я хотел бы знать, подтвердите ли вы их. Только что вы назвали его «нечестивцем». Поройтесь в памяти, друг мой, и скажите – почему.

Я видел, что он искренен, поэтому рассказал.

Далее последует основная суть моего рассказа, записанная исключительно ради вас. Обратите на нее внимание, чтобы не оказаться в растерянности, когда мы углубимся в повествование. Выбросьте из головы детей, обед, новую шляпку, в общем, все постороннее. Попытайтесь, если получится, забыть про политику, лошадей, цены в Сити и клубные обиды. Надеюсь, вы правильно отнесетесь к этой моей вольности. Просто для меня это способ привлечь ваше, любезный читатель, внимание. Боже! Разве я не видел в ваших руках величайших авторов, разве не знаю я, как отвлекается внимание, когда этого просит книга, а не человек?

Чуть раньше я рассказывал об отце своей хозяйки, лорде с вспыльчивым характером и длинным языком. Всего у него было пятеро детей. Начал он с двух сыновей, потом, когда прошло довольно много времени, на его жену снова снизошла плодовитость, и настолько быстро, насколько позволяет природа вещей, одна за другой появились три леди – моя хозяйка, как уже отмечалось, была младшей и лучшей из них. Из двух сыновей старший, Артур, унаследовал титул и поместья. Второй, высокородный Джон, унаследовал от одного из родственников внушительное состояние и ушел в армию.

Говорят, скверная птица пачкает свое гнездо. Благородный род Гернкастлов я считаю своим гнездом и почту за милость, если мне будет позволено не вдаваться в подробности жизни высокородного Джона. Я искренне считаю его величайшим подлецом, когда-либо жившим на свете, ни больше ни меньше. Армейскую службу он начал с гвардейского полка и, когда ему еще не исполнилось двадцати двух, вынужден был уйти из гвардии – не спрашивайте почему. В армии строгие правила, а для высокородного Джона они оказались слишком строгими. Он отправился в Индию, чтобы проверить, насколько строги правила там, и попробовать себя в настоящем деле. Что касается отваги, нужно отдать ему должное, тут он был смесью бульдога, бойцового петуха и еще немного дикаря. Вскоре он перевелся в другой полк, а потом в еще один. В третьем полку он был произведен в чин полковника, получил солнечный удар и вернулся в Англию.

Вернулся он с такой репутацией, что перед ним закрылись двери всех родственников. Моя хозяйка (тогда только что вышедшая замуж) первая выступила против него и заявила (разумеется, с согласия сэра Джона), что ноги брата не будет ни в одном ее доме. Люди сторонились полковника по многим причинам, и на совести его было не одно пятно, но здесь я буду говорить только о том, которое оставил на ней алмаз.

Выше уже было сказано, что он завладел индийской драгоценностью путем, о котором впоследствии, несмотря на все свое бесстрашие, не осмеливался никому рассказывать. Продать ее он не пытался – нужды в деньгах он не испытывал, да и, нужно снова отдать ему должное, деньги не были для него главным. С камнем никогда не расставался, он даже не показал его ни одной живой душе. Одни говорили, что он боялся, как бы это не навлекло на него неприятностей с военным начальством; другие (те, кто, как видно, очень плохо знал его истинный характер) полагали, что он не показывал его, опасаясь, что это может стоить ему жизни.

Последнее предположение, возможно, не было лишено крупицы истины. Было бы несправедливо утверждать, что он боялся, но в Индии его жизнь дважды подвергалась опасности, и многие не сомневались, что причиной тому был Лунный камень. Когда он вернулся в Англию и все стали его избегать, в этом тоже увидели влияние Лунного камня. Тайна жизни полковника начала мешать ему самому и сделала его, так сказать, изгоем среди соотечественников. Мужчины не пускали его в клубы, женщины – далеко не одна – отвечали отказом на его предложения, друзья и родственники в одночасье сделались близорукими, перестав замечать его на улице.

Кто-то другой, оказавшись в таких условиях, попытался бы оправдаться в глазах окружающих, но у высокородного Джона не было в привычках сдаваться, даже если он был неправ и настроил против себя весь свет. Он держал алмаз при себе в Индии, чтобы показать, что не боится убийства. В Англии он оставил алмаз при себе, чтобы показать, что не боится общественного мнения. Вот портрет этого человека в двух словах: строптивый характер и лицо, хоть и красивое, но с дьявольщинкой.

Время от времени до нас доходили разные слухи о нем. Иногда говорили, что он стал курить опиум и занялся собиранием старинных книг; порой сообщали, что он начал проводить какие-то странные химические опыты; иногда его видели веселящимся и пьющим с самыми низкими людьми в самых низких лондонских трущобах. Как бы то ни было, полковник вел уединенную, порочную и скрытную жизнь. После его возвращения в Англию я встречался с ним лицом к лицу лишь один-единственный раз.

Примерно за два года то того времени, которое я сейчас описываю, и примерно за полтора года до своей смерти полковник неожиданно явился в лондонский дом моей хозяйки. Случилось это в день рождения мисс Рейчел, двадцать первого июня, вечером, когда, как обычно, были приглашены гости. Лакей сообщил мне, что меня желает видеть какой-то джентльмен. Выйдя в переднюю, я увидел полковника, изнуренного, постаревшего и жалкого, но, как всегда, наглого и озлобленного.

– Ступайте к моей сестре, – сказал он, – и передайте, что я пришел поздравить племянницу с днем рождения.

До этого он уже несколько раз писал миледи, пытаясь помириться с нею, но лишь для того (и я в этом твердо убежден), чтобы досадить ей. Однако пришел он в ее дом впервые. Меня так и подмывало ответить ему, что у хозяйки гости, но дьявольское выражение его лица меня остановило. Я поднялся с его поручением наверх, оставив полковника, как он пожелал, в передней. Остальные слуги боязливо поглядывали на него со стороны, словно он был ходячей машиной разрушения, начиненной порохом и картечью и готовой взорваться в любое мгновение.

Миледи тоже наделена фамильной горячностью, хоть и совсем немножко.

– Ответьте полковнику Гернкастлу, – сказала она, когда я передал ей послание брата, – что мисс Вериндер занята, а я отказываюсь его принимать.

Зная, что полковнику чужда свойственная джентльменам сдержанность, я попытался уговорить хозяйку дать более вежливый ответ, но куда там! Фамильная горячность выплеснулась на меня.

– Вы же знаете, – сказала миледи, – когда мне нужен ваш совет, я всегда его у вас прошу. Сейчас я не просила.

Я спустился в переднюю и передал ее ответ, осмелившись облечь его в новую, несколько измененную форму:

– Миледи и мисс Рейчел сожалеют, но сейчас они заняты, полковник, и не будут иметь чести увидеться с вами.

Я ожидал, что после такого ответа, пусть даже столь вежливого, он взорвется, но, к моему удивлению, ничего подобного не случилось; напротив, он встревожил меня неестественным спокойствием. Его ярко сверкающие серые глаза на миг остановились на мне, и он рассмеялся, но не как все люди – открыто, а как будто для себя одного, таким тихим, каркающим, злым и оттого страшным смешком.

– Спасибо, Беттередж, – сказал он. – Я запомню день рождения своей племянницы. – С этими словами он развернулся и вышел из дома.

Когда наступил следующий день рождения, мы узнали, что он прикован к постели. Спустя полгода, то есть за полгода до событий, которые я сейчас описываю, миледи получила письмо от одного очень уважаемого служителя церкви. В нем сообщались удивительные семейные новости. Во-первых, полковник на смертном одре простил свою сестру. Во-вторых, он простил всех остальных и встретил весьма назидательный конец. Я (несмотря на епископов и все духовенство) питаю неподдельное уважение к церкви, но в то же время твердо убежден, что дьявол остался безраздельным властителем высокородного Джона, и последним гнусным поступком в жизни этого гнусного человека, при всем к вам уважении, был обман священника!

Вот, в общем и целом, что мне пришлось рассказать мистеру Франклину. Я обратил внимание на то, что чем дольше я говорил, тем внимательнее он меня слушал. А еще рассказ о том, как полковник был изгнан из дома сестры в день рождения его племянницы, кажется, поразил мистера Франклина, как выстрел, попавший в цель. Хоть он и не признавал этого, его лицо совершенно отчетливо указывало на то, что я заставил его разволноваться.

– Что ж, вы изложили свой рассказ, Беттередж, – промолвил он, – теперь моя очередь. Однако, прежде чем я расскажу, что мне удалось узнать в Лондоне и как я оказался вовлечен в эту историю с алмазом, я хочу узнать одну вещь. Мой старый друг, судя по вашему лицу, вам непонятна цель нашего разговора. Обманывает ли меня оно?

– Нет, сэр, – ответил я. – Мое лицо, во всяком случае в этот раз, не лжет.

– Тогда, – сказал мистер Франклин, – я, пожалуй, введу вас в курс дела, прежде чем мы продолжим. Я вижу три очень серьезных вопроса, связанных с подарком полковника моей кузине Рейчел. Слушайте меня внимательно, Беттередж, и считайте, загибая пальцы, если это вам поможет.

Мистер Франклин явно получал удовольствие, показывая, каким умным он может быть, что чудесным образом напомнило мне былые времена, когда он был мальчиком.

– Вопрос номер один: был ли алмаз полковника предметом заговора в Индии? Вопрос номер два: последовал ли заговор за алмазом полковника в Англию? Вопрос номер три: знал ли полковник о том, что заговор последовал за алмазом, и умышленно ли переложил неприятности и опасность на свою сестру через ее невинное дитя? Вот к чему я веду, Беттередж. Но я не собираюсь вас пугать.

Спору нет, хорошо, что он об этом сказал, только я уже испугался.

Если он был прав, это означало, что в жизнь нашего тихого английского дома вдруг вторгся дьявольский индийский алмаз, принеся за собой негодяев-заговорщиков, натравленных на нас местью мертвеца. Таким представилось мне наше положение после последних слов мистера Франклина. Слыханное ли дело! В девятнадцатом веке, заметьте, в эпоху прогресса и в стране, пользующейся благами британской конституции! Никто о таком никогда не слыхивал, и, следовательно, вряд ли кто-то в это поверит. Впрочем, несмотря ни на что, я продолжу повествование.

Когда вас неожиданно настигает тревога, как произошло сейчас со мною, в девяти случаях из десяти вы чувствуете ее в желудке. Когда это случается, ваше внимание отвлекается и вы начинаете ерзать. Я молча ерзал, сидя на песке. Мистер Франклин заметил, как я борюсь со смятением в желудке или, если хотите, в душе – а это одно и то же, – и, остановившись, когда уже собрался приступить к рассказу, резко спросил:

– Что это с вами?

Что было со мной? Ему я этого не сказал, но вам по секрету скажу. Мне захотелось закурить трубку и почитать «Робинзона Крузо».

Глава VI

Оставив чувства при себе, я почтительно попросил мистера Франклина продолжать. Он ответил: «Не ерзайте, Беттередж», – и продолжил.

Из первых слов нашего юного джентльмена выяснилось, что его открытия, связанные с нечестивым полковником и алмазом, начались с его посещения (до приезда к нам) семейного адвоката в Хэмпстеде. Однажды после обеда, когда они остались наедине, мистер Франклин случайно проговорился о том, что отец поручил ему доставить подарок мисс Рейчел ко дню рождения. Так, слово за слово, разговор закончился тем, что адвокат рассказал ему, о каком именно подарке идет речь и как завязались дружеские отношения между покойным полковником и мистером Блейком-старшим. Факты здесь настолько необычны, что я вряд ли сумею достойно изложить их своим языком, поэтому постараюсь рассказать об открытиях мистера Франклина словами самого мистера Франклина.

– Беттередж, вы помните те времена, когда мой отец пытался доказать свое право на это несчастное герцогство? – начал он. – Как раз в это время мой дядя Гернкастл вернулся из Индии. Отец узнал, что у его шурина имеются какие-то бумаги, которые могли бы помочь ему выиграть дело в суде. Он наведался к полковнику, якобы для того чтобы поздравить его с возвращением в Англию, но полковника обмануть было непросто. «Вам что-то нужно, – предположил он. – Иначе вы не стали бы ставить под удар свою репутацию приездом ко мне». Отец понял, что делать нечего, придется признаваться, и тут же заявил, что ему нужны бумаги. Полковник попросил день на раздумья. Ответ его пришел в виде необычного письма, которое мой друг адвокат показал мне. Полковник начал с того, что ему тоже кое-что нужно от отца и что он предлагает совершить дружественный обмен услугами, так сказать. Военное счастье (это выражение полковника) сделало его обладателем одного из крупнейших алмазов в мире, и у него имелись основания предполагать, что ни он сам, ни его драгоценность не будут в безопасности ни в одном доме, ни в одном уголке мира, где бы они ни находились вместе. Движимый этими тревожными обстоятельствами, он принял решение отдать алмаз на хранение другому человеку. Человеку этому бояться нечего, он может хранить драгоценный камень вдали от себя в любом надежно защищенном месте, например в банке или у ювелира в специально оборудованном для хранения ценностей помещении. Его личная ответственность в этом деле будет пассивного свойства. Ему или его доверенному представителю нужно будет в заранее договоренном месте в заранее договоренный день каждый год получать письмо от полковника с извещением о том, что он еще жив. Если в указанный день письмо не придет, молчание полковника будет верным признаком того, что полковник убит. В этом случае, и ни в каком другом, следует распечатать определенный конверт, и содержащиеся в нем указания относительно того, как нужно распорядиться алмазом, должны быть исполнены в точности. Если отец согласится выполнить это странное задание, он может получить интересующие его бумаги в любое время. Вот о чем говорилось в том письме.

– И что сделал ваш отец? – спросил я.

– Сделал? – повторил мистер Франклин. – Я скажу, что он сделал. Он проявил бесценную способность, называемую «здравый смысл». Все это, заявил он, просто смешно. Во время своих скитаний по Индии полковник где-то нашел какой-то жалкий кристалл, который принял за алмаз. А что до якобы грозящей ему опасности и мерах предосторожности, которые он предпринял для защиты себя и своей стекляшки, так мы живем в девятнадцатом веке, и любому здравомыслящему человеку достаточно было просто обратиться в полицию. Последние годы полковник был известным опиумистом, и если единственный способ заполучить бумаги состоял в том, чтобы принять опиумные бредни за факт, отец был готов взять на себя эту смехотворную ответственность, тем более что его это нисколько не затруднит. Алмаз и запечатанный конверт с указаниями отправились в банк, письма, время от времени извещавшие о том, что полковник жив, получал и вскрывал наш семейный адвокат мистер Брафф, доверенный представитель отца. Ни один человек в здравом уме в подобном положении не отнесся бы ко всему этому иначе. Ничто в этом мире, Беттередж, не кажется нам вероятным, если не согласуется с нашим собственным опытом, и мы верим в необычное, только когда прочитаем об этом в газетах.

Из этого мне стало понятно, что мистеру Франклину мнение его отца о полковнике казалось опрометчивым и неверным.

– А что вы сами об этом думаете, сэр? – спросил я.

– Сначала я закончу о полковнике, – ответил мистер Франклин. – Мыслям англичан не хватает упорядоченности, Беттередж, и ваш вопрос, мой старый друг, тому подтверждение. Когда мы не заняты конструированием машин, мы (в умственном отношении) самые неаккуратные люди в мире.

«Вот тебе и заграничное образование, – подумал я. – Наверное, это во Франции его научили так насмехаться над нами».

Между тем мистер Франклин вновь взялся за потерянную нить повествования и продолжил:

– Отец получил нужные ему бумаги и с тех пор больше ни разу не видел своего шурина. Год за годом в условленный день мистер Брафф получал и вскрывал условленное письмо от полковника. Однажды я видел эти письма, собранные вместе. Все написаны в одинаковой сухой деловой манере: «Сэр, сим удостоверяю, что все еще жив. Алмаз остается у вас. Джон Гернкастл». Ни одного другого слова он не написал ни разу, и письма приходили день в день, и лишь спустя шесть-восемь месяцев содержание письма изменилось. Он написал так: «Сэр, мне говорят, что я умираю. Придите ко мне и помогите составить завещание». Мистер Брафф пошел и нашел его в маленькой загородной вилле с прилегающими землями, в которой полковник жил после возвращения из Индии. Он держал собак, кошек и птиц, но рядом с ним не было ни одного человека, если не считать служанки, которая приходила заниматься хозяйством, да доктора у кровати. Составление завещания оказалось делом совсем не трудным. Полковник растратил большую часть состояния на химические исследования. Последняя воля его уложилась в три пункта, которые он продиктовал с кровати, находясь в здравом уме и твердой памяти. В первом пункте оговаривалось содержание и уход за его животными. Вторым пунктом он основывал кафедру экспериментальной химии в одном северном университете. В третьем пункте он завещал Лунный камень племяннице с тем условием, что он будет подарен ей на день рождения моим отцом. Отец поначалу отказывался это делать. Но, подумав, все же согласился, ибо полагал, что исполнение чужой воли не принесет вреда, и прислушался к словам мистера Браффа, который посоветовал это сделать ради Рейчел, поскольку алмаз, в конце концов, мог что-то стоить.

– Полковник не объяснял, почему оставил алмаз мисс Рейчел? – спросил я.

– Не только объяснял, но и внес объяснение в завещание, – ответил мистер Франклин. – У меня есть при себе отрывок, и скоро вы его увидите. Но не спешите, Беттередж! Все по порядку. Вы услышали про завещание полковника, теперь должны узнать, что случилось после его смерти. Для подтверждения завещания требовалось произвести официальную оценку алмаза. Все ювелиры, к которым обращались, как один подтвердили утверждение полковника, что он владел одним из самых больших алмазов в мире. Точная оценка его вызвала серьезные трудности. Размер делал его уникальным явлением на рынке алмазов, окрас ставил его в особую категорию, неопределенности добавляло и то, что камень имел изъян в прозрачности – пятно в самой середине. Однако даже с учетом этого серьезного недостатка наименьшей из различных названных цен была двадцать тысяч фунтов. Только вообразите изумление отца! Он ведь едва не отказался становиться душеприказчиком, и тогда этот удивительный камень навсегда был бы потерян для семьи. Интерес, который он теперь испытывал к этому делу, заставил его вскрыть конверт с указаниями, хранившийся вместе с алмазом. Мистер Брафф показывал мне этот документ вместе с другими бумагами, и, на мой взгляд, он проливает свет на заговор, который угрожал жизни полковника.

– Выходит, сэр, вы верите, что заговор существовал? – спросил я.

– Чудесным здравомыслием моего батюшки я не наделен, – ответил мистер Франклин, – и потому верю, что жизни полковника грозила именно та опасность, о которой говорил полковник. Запечатанные указания, насколько я понимаю, объясняли, как вышло, что он все-таки умер спокойно в своей постели. В случае насильственной смерти (другими словами, если бы очередное условленное письмо не пришло в условленное время) отцу надлежало тайно отправить Лунный камень в Амстердам и передать там одному известному резчику с тем, чтобы тот разрезал алмаз на четыре-шесть отдельных камней. После этого камни нужно было продать за самую выгодную цену, а вырученные деньги отправить на основание той кафедры экспериментальной химии, о которой полковник позже упомянул в завещании. Теперь, Беттередж, напрягите свой острый ум и скажите, на какие выводы наводят эти указания полковника.

Я мгновенно напряг ум, но мне как англичанину не хватало упорядоченности мыслей, из-за чего они перемешивались, и так бы они путались дальше, если бы мистер Франклин не указал на то, к чему они должны были прийти.

– Обратите внимание, – сказал он, – как ценность алмаза как целого камня искусно была поставлена в зависимость от сохранения жизни полковника. Ему не достаточно сказать врагам, которых он боится: «Убейте меня, и вы не окажетесь ближе к алмазу, чем сейчас; он там, откуда вам его не достать, в охраняемом банковском хранилище». Нет, вместо этого он говорит им: «Убейте меня, и алмаз перестанет существовать, сама его сущность будет уничтожена». Что это означает?

И тут на меня (как мне тогда показалось) снизошло чудесное просветление.

– Я знаю, – сказал я. – Это означает уменьшение цены камня, и этим он хотел провести своих преследователей!

– Ничего подобного, – возразил мистер Франклин. – Я навел справки на этот счет. Алмаз с изъяном после распила стоил бы больше, чем он стоит в нынешнем виде, по той простой причине, что за четыре, пять или шесть идеальных бриллиантов совокупно можно выручить денег больше, чем за один большой, но не идеальный камень. Если в основе заговора лежало ограбление ради прибыли, то указания полковника были только на руку ворам. За него можно было бы выручить больше денег, а продать на рынке бриллиантов – несравненно легче, если бы он прошел через руки амстердамских резчиков.

– Господи помилуй, сэр! – вскричал я. – Что же это за заговор такой?

– Это заговор индусов, которым принадлежал драгоценный камень, – ответил мистер Франклин. – Заговор, в основе которого лежит какая-то старинная индуистская легенда. Это мое мнение, и оно подтверждается одним семейным документом, который у меня с собой.

Наконец-то я понял, почему появление трех индийских фокусников представилось мистеру Франклину обстоятельством, достойным внимания.

– Навязывать вам свое мнение я не хочу, – продолжил он, – но идея о нескольких преданных служителях древнего индийского культа, посвятивших себя поиску возможности вернуть свой священный камень, невзирая ни на какие трудности и опасности, как мне представляется, идеально согласуется со всем, что нам известно о терпеливости восточных народов и влиянии восточных религий. Впрочем, я человек с воображением, и мясник, булочник да сборщик налогов для меня не являются единственным проявлением действительности. Но оставим мою догадку и давайте обратимся к единственному практическому вопросу, который для нас важен. Сохранился ли заговор против Лунного камня после смерти полковника? И знал ли об этом полковник, когда оставлял камень в подарок племяннице?

И тут я начал понимать, что это дело теперь касается миледи и мисс Рейчел. Я ловил каждое его слово.

– Когда я узнал историю Лунного камня, – сказал мистер Франклин, – мне не очень хотелось привозить его сюда. Но мистер Брафф напомнил мне, что кто-то должен передать кузине ее наследство, и я мог это сделать не хуже других. После того как я забрал алмаз из банка, мне начало казаться, что на улице за мной следит какой-то оборванец с темной кожей. Я зашел в дом отца забрать свои вещи и нашел там письмо, которое неожиданно задержало меня в Лондоне. Я вернулся в банк с алмазом, и по дороге мне показалось, что я опять увидел оборванца. Сегодня утром, снова забирая из банка алмаз, я увидел этого человека в третий раз, но сумел отделаться от него и, пока он снова не напал на мой след, выехал утренним, а не дневным поездом. Я приезжаю сюда с алмазом в целости и сохранности, и какая новость встречает меня первой? Я узнаю, что в доме побывали трое бродячих индийских фокусников и что, думая, будто остались одни, они обсуждали мое прибытие из Лондона и то, что я должен привезти с собой. Я не буду тратить время на обсуждение того, как они лили чернила на ладонь мальчика и просили его увидеть в них человека на расстоянии и то, что лежит у него в кармане. Все это – пыль в глаза, и вы тоже так считаете. Сейчас нам нужно ответить на другой вопрос: ошибаюсь ли я, придавая значение случайному совпадению, или же мы действительно получили доказательство того, что индусы вышли на след камня, как только он был изъят из банка?

Ни ему, ни мне не хотелось разбираться с этой частью исследования. Мы посмотрели друг на друга, потом на прилив, мягко наползающий на Зыбучие пески.

– О чем вы думаете? – вдруг спросил мистер Франклин.

– Я думал, сэр, – ответил я, – что с удовольствием бросил бы этот алмаз в пески, и на этом все закончилось бы.

– Если у вас в кармане лежит сумма, которую можно выручить за камень, – сказал мистер Франклин, – назовите ее, и алмаз ваш.

Любопытно заметить, как даже малейшая шутка приносит облегчение, когда у вас неспокойно на душе. Тогда нам показалась ужасно забавной идея покончить с законной собственностью мисс Рейчел и ввести мистера Блейка, душеприказчика, в страшные хлопоты, но сейчас я решительно не понимаю, что мы в этом нашли смешного.

Мистер Франклин первым вернулся к предмету разговора. Он достал из кармана конверт, открыл его и протянул мне лежавшую в нем бумагу.

– Беттередж, – сказал он, – ради моей тети мы должны разобраться, почему полковник решил завещать камень племяннице. Прочитайте это, но помните, как леди Вериндер относилась к брату после его возвращения в Англию и до того времени, как он сказал вам, что запомнит день рождения племянницы.

Он вручил мне отрывок из завещания полковника. Сейчас, когда я пишу эти строки, этот документ все еще находится у меня, и я приведу его для вас.

«Третье, и последнее: я завещаю моей племяннице Рейчел Вериндер, дочери и единственному ребенку моей сестры Джулии Вериндер, вдовы – если ее мать, вышеупомянутая Джулия Вериндер, будет жива во время следующего после моей смерти дня рождения вышеупомянутой Рейчел Вериндер, – принадлежащий мне желтый алмаз, известный на востоке под названием Лунный камень, при условии, что ее мать, вышеупомянутая Джулия Вериндер, будет к тому времени жива. Я желаю, чтобы мой душеприказчик либо собственноручно, либо через назначенное им доверенное лицо передал указанный алмаз в частное владение моей вышеупомянутой племяннице Рейчел в ее следующий после моей смерти день рождения в присутствии, если возможно, моей сестры, вышеупомянутой Джулии Вериндер. И я желаю, чтобы моя вышеупомянутая сестра посредством заверенной копии данного документа была поставлена в известность о его третьем и последнем пункте, которым я передаю алмаз ее дочери Рейчел в знак моего полного прощения за тот вред, который ее поведение по отношению ко мне нанесло моей репутации, и в особенности в знак того, что я, как подобает умирающему, прощаю оскорбление, нанесенное мне как офицеру и джентльмену, когда ее слуга по ее указанию закрыл передо мною дверь ее дома в день рождения ее дочери».

Далее говорилось о том, что, если миледи или мисс Рейчел умрет до смерти завещателя, алмаз должен быть отправлен в Амстердам в соответствии с запечатанными указаниями, которые хранятся вместе с камнем. В этом случае выручка от его продажи должна быть прибавлена к сумме, уже завещанной на основание химической кафедры в северном университете.

Я молча вернул бумагу мистеру Франклину. До этой минуты, как вы знаете, я считал, что полковник умер так же презренно, как жил. Я не хочу сказать, что отрывок из его завещания заставил меня отказаться от этого мнения, я просто говорю, что он меня удивил.

– Что ж, – обратился ко мне мистер Франклин, – вы прочитали заявление самого полковника, что теперь скажете? Я, доставив Лунный камень в дом тети, слепо помогаю вершиться его мести или же оправдываю его как раскаявшегося христианина?

– Трудно сказать, сэр, – ответил я. – Он умер с ужасной местью в сердце и ужасной ложью на устах. Только Господь Бог знает правду. Не спрашивайте меня.

Мистер Франклин сидел и крутил в пальцах отрывок из завещания так, будто хотел выдавить из него истину. В то же время он заметно изменился. Если до этого он был ярким и оживленным, то теперь непостижимым образом превратился в медлительного, серьезного и задумчивого молодого человека.

– У этого вопроса есть две стороны, – заметил он. – Объективная и субъективная. Какую примем?

Он получил не только французское, но и немецкое образование, и до сих пор, как мне казалось, одно из них властвовало над ним безраздельно. А теперь, насколько я мог судить, его место занимало второе. У меня есть правило: никогда не замечать то, чего не понимаю. Я последовал курсом средним между объективной стороной и субъективной. Говоря проще: уставился на мистера Франклина и ничего не ответил.

– Давайте вычленим суть, – сказал тогда он. – Почему дядя завещал алмаз Рейчел? Почему не оставил его моей тете?

– Тут, во всяком случае, ответ понятен, – ответил я. – Полковник Гернкастл слишком хорошо знал миледи, чтобы понимать, что она откажется принимать в наследство что-либо от него.

– Но и Рейчел могла его не принять.

– Сэр, разве есть хоть одна юная леди, которая устояла бы перед искушением принять в день рождения такой подарок, как Лунный камень?

– Это субъективная точка зрения, – заметил мистер Франклин. – Похвально, что вы можете ее принять, но существует еще одна загадка, связанная с наследством полковника, на которую пока нет ответа. Как объяснить, что он отдавал подарок Рейчел только при условии, что ее мать будет жива?

– Я бы не хотел говорить дурно о мертвом, сэр, – ответил я, – но если он действительно хотел своим наследством доставить сестре как можно больше хлопот и подвергнуть опасности через ее дочь, то его сестра должна быть живой, чтобы прочувствовать всю неприятность этого.

– О, стало быть, вот что, по-вашему, было у него на уме? Но это снова субъективное мнение. Беттередж, вы бывали в Германии?

– Нет, сэр. Позвольте узнать ваше мнение.

– Я вижу, – сказал мистер Франклин, – что целью полковника, вполне возможно, было не облагодетельствовать племянницу, которую он даже никогда не видел, а доказать сестре, что он умер, простив ее, и доказать это очень любезно, сделав подарок ее дочери. Существует объяснение, совершенно не совпадающее с вашим, Беттередж, и оно рождено субъективно-объективной точкой зрения. Насколько я вижу, одно истолкование ничем не хуже другого.

Придав делу этот приятный и удобный оборот, мистер Франклин, кажется, стал думать, что выполнил все, что от него требовалось.

Он был столь умен и проницателен (пока не начал нести заграничный вздор) и до сих пор столь уверенно вел дело, что я оказался совершенно не готовым к внезапной перемене, которая с ним произошла, когда он начал беспомощно цепляться за меня. Лишь потом я узнал (с помощью мисс Рейчел, которая первой сделала это открытие), что эти загадочные перемены и метаморфозы мистера Франклина являются последствием его зарубежного образования.

В возрасте, когда все мы обзаводимся собственной индивидуальностью в форме отражения индивидуальностей других людей, его отправили за границу, где он перемещался от одного народа к другому, не успевая приспособиться ни к одному. Как следствие, он вернулся с характером, наделенным таким количеством граней, причем не согласующихся одна с другой, что казалось, будто живет он в постоянном противоречии с самим собою. Он мог быть непоседливым и ленивым; недалеким и проницательным; живым воплощением целеустремленности и образцом совершеннейшей беспомощности – все разом. У него была французская сторона, немецкая сторона и итальянская сторона, время от времени проступало и его английское начало, как будто для того, чтобы заявить: «Вот оно я, как видите, переродившееся, но какая-то часть меня где-то глубоко внутри все еще хранится». Мисс Рейчел говаривала, что его итальянская сторона проявлялась в тех случаях, когда он неожиданно сдавался и смиренным, заискивающим тоном просил вас взвалить на свои плечи его ответственность. Полагаю, вы не ошибетесь, если сделаете вывод, что сейчас возобладала именно его итальянская сторона.

– Разве это не ваше занятие, сэр, – спросил я, – знать, что делать дальше? Уж точно не мое.

Мистер Франклин не заметил, с каким напором я произнес свой вопрос, он тогда, похоже, вообще ничего не замечал, кроме синего неба над головой.

– Не хочу без повода тревожить тетушку, – промолвил он. – Но и не предупредить ее не могу. Если бы вы оказались на моем месте, Беттередж, скажите в двух словах, как бы вы поступили?

Я ответил в двух словах:

– Подождал бы.

– Вот как, – промолвил мистер Франклин. – И как долго?

Я стал объяснять:

– Насколько я понимаю, сэр, кто-то должен вложить этот злосчастный алмаз в руку мисс Рейчел в день ее рождения, и вы можете это сделать не хуже остальных. Прекрасно. Сегодня двадцать пятое мая, а день рождения у нее двадцать первого июня. У нас есть почти четыре недели. Давайте подождем и посмотрим, что в это время будет происходить, и, в зависимости от обстоятельств, либо предупредим миледи, либо нет.

– Превосходно, Беттередж! – воскликнул мистер Франклин. – Но что нам делать с алмазом до дня рождения?

– То же, что желал делать ваш отец, разумеется! – ответил я. – Ваш отец поместил его для сохранности в лондонский банк. Вы поместите его для сохранности в банк во Фризинголле.

Фризинголл – ближайший к нам городок, и тамошний банк ничуть не уступал по безопасности Английскому банку.

– На вашем месте, – прибавил я, – я сразу поскакал бы туда, пока не вернулись женщины.

Почувствовав возможность чем-то заняться, более того, заняться этим верхом, мистер Франклин вскочил на ноги так, будто его подбросило, да еще совершенно бесцеремонно поднял меня.

– Беттередж, вы золото! – вскричал он. – Ступайте в конюшню, седлайте для меня лучшую лошадь.

Тут, слава богу, наконец-то сквозь заграничный лоск проступило его английское начало! Это был тот мистер Франклин, которого я помнил, радующийся, как прежде, предстоящей прогулке верхом и напоминающий мне старые добрые времена! Оседлать для него лошадь? Я оседлал бы дюжину лошадей, если бы он мог на всех них поехать одновременно.

Мы торопливо вернулись к дому, торопливо оседлали самую прыткую лошадь в конюшне, после чего мистер Франклин торопливо ускакал, чтобы снова поместить алмаз в банковское хранилище. Когда стих топот копыт по дороге, когда я повернулся, осмотрел двор и увидел, что остался один, у меня возникло желание спросить себя, не приснилось ли мне все это.

Глава VII

Пока я пребывал в этом растерянном расположении духа, ощущая острую потребность побыть одному, чтобы снова прийти в форму, дочь моя Пенелопа встретилась мне (так же, как раньше мне на лестнице встречалась ее мать-покойница) и призвала меня тотчас поведать, о чем мы с мистером Франклином разговаривали. В данных обстоятельствах нужно было сделать одно: сразу же погасить любопытство Пенелопы. Я ответил, что мы с мистером Франклином обсуждали иностранную политику, пока у нас не начали заплетаться языки, после чего подремали на солнышке. Попробуйте дать такой ответ своей жене или дочери, когда она станет докучать вам неудобными вопросами, и можете быть уверены: она с природной женской мягкостью вас поцелует и снова заговорит об этом при следующей возможности.

Ближе к вечеру вернулись миледи и мисс Рейчел.

Стоит ли говорить, как потрясены они были, когда узнали, что мистер Блейк приехал и снова уехал верхом. Стоит ли говорить, что они засыпали меня неудобными вопросами и что «иностранная политика» и «дремота на солнышке» с ними не сработали. Моя изобретательность к этому времени уже исчерпала себя, и я ранний приезд мистера Франклина приписал исключительно его же причудам. Когда после этого меня спросили, был ли его стремительный отъезд тоже причудой, я ответил: «Да, конечно», – и этим отделался от них, кажется, весьма ловко.

Преодолев затруднение с женщинами, я столкнулся с новым затруднением, когда вернулся к себе. В комнату вошла Пенелопа, чтобы – с природной женской мягкостью – поцеловать меня и – с природным женским любопытством – задать новый вопрос. На этот раз она всего лишь хотела знать, что происходит с нашей второй горничной, Розанной Спирман.

Покинув мистера Франклина и меня на Зыбучих песках, Розанна, похоже, вернулась домой в совершенно необъяснимом душевном состоянии. Она менялась в лице (если верить Пенелопе), она то веселела без всякой причины, то так же беспричинно вдруг сникала и впадала в тоску. На одном дыхании она задавала сотню вопросов о мистере Франклине Блейке, а на другом бранила Пенелопу за то, что та, видите ли, вообразила, будто сей странный джентльмен мог быть ей чем-то интересен. Кто-то заметил, как она, улыбаясь, чертила имя мистера Франклина внутри своего рабочего ящика, потом кто-то заметил, как она плачет, рассматривая в зеркале свое уродливое плечо. Возможно ли, что она и мистер Франклин были знакомы? Совершенно невозможно! Слышали ли они друг о друге? Тоже невозможно. Я готов утверждать, что, когда мистер Франклин увидел, как девица глазеет на него, его удивление было искренним. Пенелопа была готова утверждать, что, когда девица задавала вопросы, ее пытливость тоже была искренней. Наш разговор на сей счет меня порядком утомил, но вдруг моя дочь прекратила его, выпалив то, что мне представилось самым чудовищным предположением, которое я когда-либо слышал.

– Отец! – очень серьезно произнесла она. – У этого есть только одно объяснение. Розанна влюбилась в мистера Франклина Блейка с первого взгляда!

Вы наверняка слышали о прекрасных юных девах, которые влюбляются с первого взгляда, и наверняка считали это совершенно естественным явлением. Но чтобы служанка, прошедшая через исправительный дом, с невзрачным лицом и уродливым плечом, полюбила джентльмена, который заехал в гости к ее хозяйке – попробуйте найти что-либо настолько же абсурдное хотя бы в одной книге! Я смеялся так, что у меня слезы из глаз потекли. Пенелопа свое недовольство моим весельем выразила довольно необычным способом.

– Я не знала, что вы жестокий человек, отец, – очень тихо произнесла она и ушла.

Слова моей девочки точно плеснули в меня ледяной воды. Я рассвирепел на самого себя за то, что забеспокоился, как только их услышал, но поделать ничего не мог. С вашего позволения, сменим тему. Мне стыдно, что я стал писать об этом, и не без причины, как вы увидите дальше.

Настал вечер, звонок, возвещавший о том, что пора одеваться к обеду, прозвучал до того, как мистер Франклин вернулся из Фризинголла. Я сам принес в его комнату горячую воду, полагая, что такая продолжительная задержка случилась, потому что произошло что-то неожиданное. Но, к моему огромному разочарованию (и к вашему, не сомневаюсь, тоже), ничего непредвиденного не случилось. Ни по дороге туда, ни по дороге обратно индусов мистер Франклин не встретил, а Лунный камень он сдал на хранение в банк – сказав, что это просто дорогая вещь, – о чем привез с собой расписку. Я спустился вниз в некотором разочаровании, думая о том, что после возбуждения, которое вызывал у нас алмаз утром, это слишком прозаический конец.

Как проходила встреча мистера Франклина с его тетушкой и кузиной, я не знаю.

Я бы многое дал, чтобы прислуживать за столом в тот день, но в моем положении прислуживать за столом (если речь не идет о больших семейных праздниках) означает утратить достоинство в глазах остальных слуг, а миледи считает, что я и без того к этому склонен. В тот день новости сверху мне принесли Пенелопа и лакей. Пенелопа сообщила, что мисс Рейчел на ее памяти еще никогда не уделяла так много внимания своей прическе и не была такой красивой и оживленной, как когда спускалась к мистеру Франклину в гостиную. Лакей донес, что сохранение почтительного спокойствия в присутствии высших и прислуживание мистеру Блейку за обедом были двумя самыми трудно совместимыми вещами, которые когда-либо ему случалось выполнять за время своего служения. Позже тем вечером мы услышали, как они пели и играли дуэты. Мистер Франклин выводил голосом высокие ноты, мисс Рейчел брала еще более высокие ноты, а миледи на фортепиано поспевала за ними, так сказать, напрямик, не разбирая дороги, и то была прекрасная, чудесная музыка того рода, которую так приятно слушать из открытых окон, сидя ночью на террасе. Еще позже я понес мистеру Франклину в курительную содовую воду и бренди и обнаружил, что мисс Рейчел заставила мистера Франклина позабыть об алмазе. «Она самая очаровательная девушка из всех, кого я встречал после возвращения в Англию!» – вот и все, чего я смог от него добиться, когда попытался перевести разговор на более серьезные темы.

Ближе к полуночи я обошел дом, запирая окна и двери, как всегда в сопровождении помощника, лакея Сэмюэля. Когда все двери, кроме ведущей на террасу, были заперты, я отправил Сэмюэля спать, а сам вышел на террасу подышать свежим воздухом перед сном.

Стояла тихая, спокойная ночь, на небе сияла полная луна. Была такая тишина, что до меня нет-нет да и долетал едва слышный шепот моря, когда вода накатывала на песчаный берег нашей маленькой бухты. Дом стоял так, что сторона террасы была затемнена, но яркий лунный свет освещал гравийную дорожку, которая вела к террасе с другой стороны. Посмотрев на небо, я опустил взгляд на дорожку и вдруг заметил на ней тень, явно отбрасываемую стоявшим за углом дома человеком.

Будучи старым и умным, я не стал этого человека окликать, но, будучи, к сожалению, еще и грузным, я выдал себя, как только ступил на гравий. Прежде чем я успел подкрасться к углу и внезапно заглянуть за него, как намеревался, мои уши уловили удаляющийся топот ног полегче моих и, как мне показалось, не одной пары. Когда я наконец дошел до угла, неизвестные, кем бы они ни были, уже добежали до посадки на другой стороне дорожки и скрылись в густых зарослях деревьев и кустов в той части двора. Оттуда они легко могли перелезть через наш забор и оказаться на дороге. Будь я лет на сорок моложе, возможно, мне бы удалось их догнать. Мне же пришлось вернуться в дом, чтобы найти пару ног помоложе. Никого не потревожив, мы с Сэмюэлем достали пару пистолетов, обошли весь дом и заглянули в заросли. Удостоверившись, что на нашем дворе никто не прячется, мы вернулись. Проходя мимо того места, где я видел тень, я в первый раз заметил маленький яркий предмет, поблескивавший в лунном свете на чистом гравии. Я поднял его, и оказалось, что это маленькая бутылочка с чернильно-черной, источающей удушливо-сладкий запах жидкостью.

Ничего не сказав Сэмюэлю, я вспомнил рассказ Пенелопы о фокусниках и о том, как один из них налил небольшое черное озерцо на ладони мальчика, и мне тут же пришло в голову, что я вспугнул трех индусов, пробиравшихся к дому, чтобы своим языческим способом разузнать, где находится алмаз.

Глава VIII

Здесь я считаю необходимым сделать остановку.

Освежив собственные воспоминания и получив подтверждение от Пенелопы, сверившейся со своим дневником, я пришел к выводу, что мы слишком быстро миновали промежуток времени между появлением мистера Франклина и днем рождения мисс Рейчел. Большую его часть дни сменяли друг друга, не принося с собою ничего, достойного быть упомянутым. С вашего позволения и с помощью Пенелопы, я упомяну лишь некоторые даты, оставив за собой право вновь взяться за ежедневный рассказ, как только мы дойдем до того времени, когда Лунный камень сделался в нашем доме предметом всеобщего внимания.

Теперь мы можем продолжить, начав, разумеется, с бутылочки пахучей жидкости, которую я нашел ночью на гравийной дорожке.

На следующее утро (двадцать шестого числа) я показал мистеру Франклину этот предмет магического инвентаря и рассказал то, о чем уже поведал вам. По его мнению, индусы не только рыскали вокруг дома, охотясь за алмазом, но еще имели глупость верить в собственную магию (он имел в виду то, что они делали какие-то знаки над головой мальчика, а потом лили ему на ладонь чернила, ожидая, что после этого он сможет видеть людей и предметы, недоступные человеческому зрению). Мистер Франклин сообщил мне, что в нашей стране, как и на Востоке, есть люди, практикующие подобные ритуалы (только без чернил) и называющие это французским словом, означающим что-то наподобие ясновидения.

– Можете не сомневаться, – сказал мистер Франклин, – индусы решили, что мы держим алмаз здесь, и привели своего ясновидящего мальчишку, чтобы он указал им к нему путь, если бы им ночью удалось пробраться в дом.

– Думаете, они снова попытаются это сделать? – спросил я.

– Это зависит от того, – ответил он, – что мальчишка может на самом деле. Если он способен рассмотреть алмаз сквозь железные стенки сейфа в фризинголлском банке, до поры до времени индусы не будут нас беспокоить. Если же это ему не под силу, у нас появится еще одна возможность поймать их во дворе, прежде чем пройдет несколько ночей.

Я преданно дожидался этой возможности, но, странное дело, она так и не представилась.

То ли фокусники услышали в городе, что мистер Франклин побывал в банке, и сделали соответствующие выводы, то ли мальчик действительно узрел алмаз там, где он теперь хранился (во что я, откровенно признаюсь, не верю), то ли, в конце концов, причиной тому была обычная случайность, в течение недель, предшествовавших дню рождения мисс Рейчел, ни тени индусов не показывалось рядом с нашим домом. Фокусники оставались в городе и занимались своим ремеслом, а мы с мистером Франклином выжидали, решив вести себя как ни в чем не бывало, чтобы не спугнуть мошенников. Этим отчетом о действиях каждой из сторон заканчивается все, что я могу рассказать об индусах.

Двадцать девятого числа мисс Рейчел и мистер Франклин придумали новый способ проводить время, которое в ином случае висело бы на них тяжким грузом. Я упоминаю о понравившемся им занятии неспроста – вскоре вы увидите, что это имеет отношение к тому, что произошло впоследствии.

В большинстве своем господа имеют в жизни очень опасный подводный камень, камень собственной праздности. Большую часть жизни они смотрят по сторонам, ища, чем бы заняться, и потому забавно наблюдать – особенно если они наделены что называется вкусом к чему-либо умственному, – как часто они слепо бросаются в неблаговидные дела. В девяти случаях из десяти они кого-то мучают или что-то портят, при этом свято веря, что таким образом развивают свой мозг, тогда как в действительности всего лишь устраивают бардак в доме.

Я своими глазами видел (прошу прощения у леди и у джентльменов), как они каждый день, к примеру, выходили из дому с пустыми коробками из-под пилюль и ловили тритонов, жучков, паучков и лягушек, после чего несли их домой, где насаживали несчастные создания на булавки или разрезали их без капли сожаления на мелкие кусочки. Можно было увидеть, как молодой господин или молодая госпожа с увлечением рассматривают через увеличительное стекло внутренности какого-нибудь из своих пауков, или встретить на лестнице безголовую лягушку, а когда ты задаешь вопрос, что означает эта бессмысленная жестокость, тебе отвечают: она означает, что молодой господин или молодая госпожа питают интерес к естествознанию. В другой раз можно было наблюдать, как они часами вместе разрезают тоненькими ножами прекрасный цветок из глупого любопытства – им, видите ли, захотелось узнать, из чего цветок состоит. Он что, станет красивее или будет лучше пахнуть, если вы это узнаете? Бедняжки должны как-то проводить время! Должны проводить время.

В детстве вы лепили куличики из мерзкой грязи, а когда выросли – занимаетесь мерзкими науками, разрезая пауков и портя цветы. И в первом, и во втором случае происходит это оттого, что вашей бедной пустой голове не о чем задуматься, а бедным праздным рукам нечем заняться. Заканчивается это тем, что вы портите холсты красками, наполняя дом неприятными запахами; или держите головастиков в аквариуме с грязной водой, портя всем в доме аппетит; или откалываете куски от каменной глыбы, отчего потом во всей еде в доме оказывается каменная крошка; или занимаетесь фотографией, пачкая пальцы и беспощадно воспроизводя лица всех в доме.

Спору нет, тяжело приходится людям, которые вынуждены зарабатывать на жизнь, одежду, крышу над головой и пропитание. Но сравните день самой тяжелой работы с праздностью, которая расчленяет цветы и пролазит в животы пауков, и возблагодарите судьбу за то, что вашей голове есть о чем думать, а рукам есть чем заняться.

Что касается мистера Франклина и мисс Рейчел, с удовольствием сообщаю, что они не стали никого мучить и ограничились тем, что устроили бардак в доме, и, нужно отдать им должное, испортили они только одну дверную панель.

Универсальный гений мистера Франклина, проявлявшийся в чем угодно, на этот раз проявил себя в том, что он назвал «декоративной живописью». Как-то раз он сообщил нам, что изобрел новую смесь для разведения красок, назвав ее «разбавитель». Из чего она состояла, я не знаю, но, если вы спросите, что она делала, я отвечу в двух словах: она воняла. Поскольку мисс Рейчел загорелась желанием испробовать новинку в действии, мистер Франклин выписал из Лондона материалы, смешал их (все это сопровождалось таким запахом, что даже собаки, заходя в дом, начинали чихать), надел на мисс Рейчел поверх платья фартук и нагрудник и поручил ей украсить ее же маленькую гостиную, называемую за неимением подходящего английского слова «будуаром».

Начали они с внутренней стороны двери. Мистер Франклин соскоблил пемзой красивый лак, создал, как он выразился, «поверхность для работы», после чего мисс Рейчел по его указаниям и с его помощью покрыла поверхность узорами и фигурами – грифонами, птицами, цветами, купидонами и так далее, – перерисовав их с картин одного знаменитого итальянского художника, имя которого у меня вылетело из головы, того самого, который наводнил мир Мадоннами и завел любовницу из булочной. Работа эта была медленная и грязная, но наши юные леди и джентльмен не знали устали. Когда они не ездили верхом, не встречались с друзьями, не трапезничали или не пели, они голова к голове, трудолюбиво, как пчелы, портили дверь. Кто там из поэтов сказал, что Сатана всегда находил злое дело для праздных рук? Если бы он занимал мое положение в доме да увидел мисс Рейчел с ее кистью и мистера Франклина с его «разбавителем», ничего более точного о них он бы не написал.

Следующий заслуживающий упоминания день – воскресенье, четвертое июня.

В тот вечер мы в людской первый раз взялись обсуждать один домашний вопрос, который, подобно украшению двери, связан с событием, о котором будет рассказано позже.

Видя, какое удовольствие мистер Франклин и мисс Рейчел находят в обществе друг друга, и заметив, сколько у них общего во всех отношениях, мы, разумеется, стали думать о том, могут ли они оказаться голова к голове не ради украшения двери, а ради чего-то иного. Кто-то из нас говорил, что еще до конца лета в доме будет свадьба. Другие (под моим предводительством) признавали вероятность того, что мисс Рейчел может выйти замуж, но сомневались (по причине, которая вскоре проявится), что женихом окажется мистер Франклин Блейк.

В том, что мистер Франклин, со своей стороны, был влюблен, любой, кто видел его или слышал, не мог усомниться. Трудность заключалась в том, чтобы понять мисс Рейчел. Позвольте мне иметь честь познакомить вас с нею, после чего я предоставлю вам возможность решить самим, если сможете.

Приближалось двадцать первое июня, день рождения моей молодой хозяйки. Если вам нравятся брюнетки (а я слышал, что в большом свете они в последнее время вышли из моды) и если вы не имеете предрассудков относительно роста, то я могу заверить вас, что мисс Рейчел – одна из красивейших девушек, на которых когда-либо падал ваш взгляд. Маленькая и худенькая, но идеально сложена с головы до ног. Видеть, как она садится, видеть, как она встает и особенно как ходит, было достаточно любому здравомыслящему мужчине, чтобы понять, что прелесть ее фигуры (если вы простите меня за это выражение) заключена в теле, а не одеяниях. Волосы, чернее которых мне видеть не приходилось; глаза под стать; нос, признаю, недостаточно крупный, но уста и подбородок (цитируя мистера Франклина) – «лакомые кусочки для богов»; а цвет кожи (если верить тому же авторитетному мнению) теплый, как само солнце, с тем великим преимуществом, что любоваться им можно в любое время. Добавьте к вышеупомянутому вызывающую, гордую посадку высоко поднятой головы, чистый голос с правильным металлическим переливом и улыбку, прелестно начинающуюся в глазах и только после этого переходящую на губы, и перед вами ее портрет, лучший, который я мог изобразить, во всей красе!

«А что же ее нрав?» – спросите вы. Разве у этого очаровательного существа не было ни одного недостатка? У нее было ровно столько недостатков, сколько их у вас, сударыня, ни больше ни меньше.

Если серьезно, моя милая красавица мисс Рейчел, обладая всяческими положительными и привлекательными качествами, имела один недостаток, о котором строгая беспристрастность повествования не позволяет умолчать. От большинства девушек ее возраста она отличалась тем, что у нее имелись свои собственные идеи, и она была достаточно упряма для того, чтобы бросить вызов самой моде, если мода не соответствовала ее взглядам. В мелочах ее независимость не доставляла никому особых хлопот, но в вещах серьезных (как считала миледи и как считал я) она порой заходила слишком далеко. Она знала себе цену, как мало кто из женщин вдвое старше нее; она никогда не спрашивала совета; никогда не сообщала заранее, что собирается делать; никогда не делилась тайнами и не доверяла никому, начиная с матери. В пустяках и важных делах, с людьми, которых она любила, и с людьми, которых ненавидела (а любила и ненавидела она одинаково искренне), мисс Рейчел неизменно шла своим путем, полагаясь в жизненных радостях и невзгодах только на себя. Не раз я слышал от миледи: «Для Рейчел лучший друг и самый заклятый враг – сама Рейчел».

Добавлю к этому еще одно, и все.

При всей ее скрытности и упрямстве в ней не было и тени фальши. Не помню, чтобы она хотя бы раз не сдержала слова, не помню, чтобы она сказала «нет», имея в виду «да». Но я помню, как в детстве маленькая добрая душа брала на себя вину и терпела наказание за какую-нибудь провинность любимой подруги. Никто не слыхал, чтобы она признавалась в этом, когда правда всплывала и ее начинали расспрашивать. Но никто не слыхал, чтобы она лгала. Она смотрела вам прямо в глаза, дерзко качала головкой и заявляла просто: «Не скажу». Когда за это ее опять наказывали, она, должно быть, жалела, что сказала «не скажу», но никогда не признавалась в этом, даже когда ее сажали на хлеб и воду. Упрямая, порой дьявольски упрямая… и все же прелестнейшее создание, когда-либо рождавшееся в этом бренном мире. Быть может, вы усмотрели в этом некоторое противоречие? В таком случае скажу вам по секрету: ближайшие двадцать четыре часа внимательно присматривайтесь к своей жене, и если за это время ваша дражайшая половина не делает ничего противоречивого – помоги вам Бог! Вы женились на чудовище.

Ну вот, я познакомил вас с мисс Рейчел, что, как вы увидите, натолкнет вас на вопрос о видах этой молодой девушки на замужество.

Двадцатого июня моя хозяйка послала одному джентльмену в Лондон приглашение приехать на день рождения мисс Рейчел. Это был тот счастливец, которому, как я полагаю, тайно принадлежало ее сердце. Как и мистер Франклин, он был ее кузеном, звали его мистер Годфри Эйблуайт.

Вторая сестра миледи (не пугайтесь, больше мы не будем углубляться в семейные дела), так вот, вторая сестра миледи разочаровалась в любви, но позже все же вышла замуж по принципу «либо сейчас, либо никогда», и брак этот был что называется неравным. Вся семья была взбудоражена, когда благородная Каролина объявила, что собирается выйти за мистера Эйблуайта, простого фризинголлского банкира. Он был очень богат, уважаем и произвел на свет на удивление многочисленную семью – все это до поры до времени говорит в его пользу. Но он вздумал подняться до высокого положения, и это сыграло против него. Однако время и современная просвещенность все расставляют на свои места, и неравный брак с честью выдержал испытание. Сейчас мы все становимся людьми широких взглядов, и мне (при условии, что вы придерживаетесь того же мнения), хоть в парламенте, хоть вне его, нет дела до того, герцог вы или мусорщик. В наши дни сложилось такое отношение к жизни, а я не отстаю от современности. Эйблуайты жили в красивом доме с землями в пригороде Фризинголла. Очень достойные люди, уважаемые в округе. На этих страницах мы не будем уделять им чересчур много внимания, кроме мистера Годфри, второго сына мистера Эйблуайта, который, с вашего позволения, займет здесь достойное место из-за мисс Рейчел.

На мой взгляд, при всей яркости, при всех своих талантах мистер Франклин едва ли мог превзойти мистера Годфри в глазах юной леди.

Начать с того, что мистер Годфри обладал более яркой внешностью: больше шести футов росту; гладкое, круглое лицо, выбритое чисто, как ладонь; на молочных щеках – яркий румянец; чудесные длинные льняные волосы, небрежно ниспадающие позади шеи. Но зачем, спрашивается, я вам его описываю? Если вы когда-нибудь жертвовали деньги женскому благотворительному обществу в Лондоне, вы знаете мистера Годфри Эйблуайта не хуже, чем я. По профессии он был адвокатом, по темпераменту – дамским угодником, а по собственному выбору – добрым самаритянином. Ни богатые, ни бедные женщины не могли без него обойтись. В материнских обществах, боровшихся за помещение бедных женщин в работные дома; в обществах Святой Магдалины, боровшихся за спасение бедных женщин; в обществах, боровшихся за равноправие и ратовавших за передачу рабочих мест бедных мужчин бедным женщинам с тем, чтобы мужчины сами пробивались в жизни, – везде он был вице-президентом, управляющим и членом. Если где-то собирался комитет с участием женщин, там неизменно присутствовал мистер Годфри, со шляпой в руке, который сдерживал пыл собрания и вел милых созданий по тернистому деловому пути. Подозреваю, что это самый совершенный филантроп (из обладающих небольшим состоянием), которого когда-либо рождала английская земля. Непросто было найти другого такого оратора, который на благотворительных собраниях с такой же легкостью заставлял бы слушателя проронить слезу и расстаться со своими деньгами. Он до мозга костей был фигурой общественной. В последний раз, когда я был в Лондоне, моя госпожа доставила мне два удовольствия: послала меня в театр посмотреть на модную танцовщицу и в Эксетер-холл – послушать мистера Годфри. Дама выступала с оркестром, джентльмен – с платком и стаканом воды. Толпы – на первом представлении, то же самое – на втором. И вдобавок ко всему этому, вы не найдете другого такого душевного, открытого, кроткого человека (я имею в виду мистера Годфри). Он любил всех, и все любили его. Какие шансы на успех имел мистер Франклин да и кто-либо с обычной репутацией и способностями против него?

Четырнадцатого числа пришел ответ мистера Годфри.

Он принял приглашение моей хозяйки погостить у нее со среды (дня рождения) до пятницы, когда из-за обязанностей в женских благотворительных обществах ему придется вернуться в город. К письму он приложил стихотворное посвящение тому, что он поэтично назвал «днем явления на свет» своей кузины. Как мне сообщили, мисс Рейчел, присоединившись к мистеру Франклину, за обедом потешалась над этим стихотворением, и Пенелопа, которая была всецело на стороне мистера Франклина, торжествующим тоном спросила меня, что я об этом думаю.

– Дорогая, мисс Рейчел ведет тебя по ложному следу, – ответил я. – Но мой нос не так-то просто обмануть. Дождись, когда вслед за стихами мистера Эйблуайта появится сам мистер Эйблуайт, тогда и посмотришь.

Дочь ответила, что мистер Франклин может попытать счастья и сделать ход до того, как за стихотворением последует поэт. В подтверждение этого мнения должен сказать, что мистер Франклин не упускал возможности любыми способами добиться благосклонности мисс Рейчел.

К примеру, он, один из самых заядлых курильщиков, которых мне доводилось встречать, отказался от сигар, потому что она как-то сказала, что ей не нравится запах табака, впитавшийся в его одежду. После этого акта самоотречения он так плохо спал из-за отсутствия привычного успокаивающего воздействия курения и спускался по утрам с таким изможденным и уставшим видом, что сама мисс Рейчел начала умолять его вернуться к своей привычке. Куда там! Он не сделает ничего, что может доставить ей хоть миг неудовольствия. Он будет сражаться решительно и рано или поздно вернет себе сон терпеливостью и силой воли. Подобная преданность, скажете вы (и как сказали некоторые из слуг внизу), не могла не произвести впечатления на мисс Рейчел, тем более преданность, поддерживаемая каждодневным расписыванием двери. Так-то оно так, да только у себя в спальне она держала фотографию мистера Годфри, на которой тот был изображен выступающим на собрании, с волосами, раздуваемыми дыханием собственного красноречия, и прекрасными глазами, которые своей неподдельной искренностью заставляют вас достать деньги из кармана и пожертвовать на какое-нибудь благое дело. Что вы на это скажете? Каждое утро (что я знаю от Пенелопы) мужчина, без которого не могли обойтись женщины, в уменьшенном изображении, наблюдал за мисс Рейчел, когда она расчесывала волосы. И в скором времени он будет наблюдать за нею по-настоящему – таково было мое мнение.

Шестнадцатого июня произошло событие, которое, как мне показалось, значительно снизило шансы мистера Франклина.

В то утро странный джентльмен, разговаривавший на английском с заграничным акцентом, зашел в дом и попросил позвать мистера Франклина Блейка по делу. Дело это не могло иметь никакого отношения к алмазу по двум причинам: во-первых, мистер Франклин мне об этом ничего не говорил, во-вторых, он сообщил о нем (после того как этот джентльмен ушел) миледи. Та, вероятно, в свою очередь намекнула о чем-то дочери. Во всяком случае, говорили, что в тот вечер за фортепиано мисс Рейчел сказала что-то резкое мистеру Франклину по поводу людей, среди которых он жил прежде, и правил, которые он перенял за границей. На следующий день впервые ничего не было сделано для украшения двери. Подозреваю, что мистера Франклина в Англии настигли последствия какого-то опрометчивого поступка (в отношении либо женщины, либо денежного долга), совершенного на континенте. Однако все это лишь догадки. На этот раз не только мистер Франклин, но и, как это ни странно, миледи оставили меня в неведении.

Семнадцатого, судя по всему, тучи рассеялись. Они вернулись к украшению двери и снова стали добрыми друзьями. Если верить Пенелопе, мистер Франклин воспользовался примирением, чтобы сделать предложение мисс Рейчел, и не получил ни согласия, ни отказа. Моя девочка была уверена (по некоторым признакам, перечислением которых я не стану вас утомлять), что ее молодая хозяйка ушла от ответа, не поверив в искренность мистера Франклина, а потом втайне жалела, что так к нему отнеслась. Хотя отношения между молодой хозяйкой и Пенелопой носили более доверительный характер, чем обычно бывает между господами и слугами (они ведь, можно сказать, вместе росли), я все же знал скрытный характер мисс Рейчел слишком хорошо, чтобы поверить, что она могла таким образом раскрыть кому бы то ни было душу. Подозреваю, что дочь в данном случае всего лишь выдавала желаемое за действительное.

Девятнадцатого случилось еще одно происшествие. К нам наведался доктор. Его вызвали прописать лекарство особе, которую я уже имел возможность представить вам на этих страницах, нашей второй горничной, Розанне Спирман.

Бедная девушка, которая, как вы уже знаете, озадачила меня на Зыбучих песках, в то время, о котором я пишу, озадачила меня еще больше. Предположение Пенелопы, что ее подруга влюбилась в мистера Франклина (о чем моя дочь по моему настоянию никому не рассказывала), по-прежнему казалось мне нелепым. Однако я должен признать, после того, что увидел лично я и увидела моя дочь, поведение второй горничной начало казаться странным, если не сказать больше.

К примеру, девушка постоянно старалась оказаться на пути у мистера Франклина, делала она это незаметно, исподволь, но в том, что она это делала, сомнений быть не могло. Он же обращал на нее внимания не больше, чем на кошку, казалось, ему даже не приходило в голову, что на простое лицо Розанны можно хотя бы взглянуть. Несчастная девушка, и так не отличавшаяся хорошим аппетитом, почти вовсе перестала есть, а по утрам ее глаза имели все признаки недосыпания и слез. Однажды Пенелопа стала свидетелем события настолько неловкого, что мы сразу же решили не предавать его огласке. Она застала Розанну у туалетного столика мистера Франклина, когда та тайком заменила розу, подаренную ему мисс Рейчел, чтобы он вставил ее в петлицу, на розу, которую выбрала сама. После этого случая она пару раз позволяла себе дерзить, когда я, беспокоясь о ней же, намекал ей, что стоит быть осторожнее; хуже того, она отвечала не слишком почтительно в тех редких случаях, когда мисс Рейчел случайно обращалась к ней.

Миледи заметила эту перемену и спросила у меня, что я об этом думаю. Я попытался защитить девушку, сказав, что она захворала, поэтому девятнадцатого числа, как вы уже знаете, и был вызван доктор. Он странности поведения девушки объяснил расшатавшимися нервами и усомнился в том, что она может продолжать работать в доме. Миледи предложила для смены обстановки отправить ее на одну из наших ферм, дальше от берега. Розанна со слезами на глазах просила и умоляла оставить ее, и я в недобрый час посоветовал миледи подождать еще немного. Как показали последовавшие события и как вы скоро увидите, это был худший совет, который я мог дать. Если бы я только мог заглянуть в недалекое будущее, я бы в ту же минуту своими собственными руками увел Розанну из дома.

Двадцатого пришла записка от мистера Годфри. Он решил на ночь остановиться во Фризинголле, чтобы посоветоваться с отцом об одном деле. На следующий день он вместе с двумя старшими сестрами должен был приехать к нам верхом до обеда. К записке прилагалась изящная фарфоровая шкатулка в подарок мисс Рейчел, с любовью и пожеланиями всего наилучшего. Мистер Франклин подарил ей только простой медальон, вполовину дешевле шкатулки. Между тем дочь моя Пенелопа – такова упрямая натура женщин – по-прежнему пророчила ему победу.

Хвала небесам, мы наконец-то добрались до кануна дня рождения. Думаю, вы согласитесь, что на этот раз я подвел вас к нужному месту без особых задержек в дороге. Веселее! Сейчас я побалую вас новой главой, и, что важно, глава эта окунет вас в самую гущу событий.

Глава IX

Двадцать первого июня, в день рождения, на рассвете небо заволокло хмурыми тучами, но к полудню от них не осталось и следа.

Мы, обитатели людской, начали эту счастливую годовщину, как обычно, с поднесения мисс Рейчел небольших подарков и с поздравительной речи, которую я как старший из слуг произношу ежегодно. Я следую примеру королевы, ежегодно открывающей парламент, а именно: каждый год говорю примерно одно и то же. До того как она произнесена, мою речь (как и речь королевы) ждут с нетерпением, как будто ничего подобного до сих пор никто не слышал. После ее произнесения, когда, вопреки ожиданиям, становится понятно, что никакой новизны она не несет, мои слушатели, хоть и бурчат немного поначалу, начинают ждать следующего года в надежде услышать что-то поновее. Это свидетельствует о том, что людьми править очень легко, как в парламенте, так и на кухне.

После завтрака мы с мистером Франклином поговорили с глазу на глаз о Лунном камне – подошло время его забрать из банка и вложить в руки самой мисс Рейчел.

То ли он снова попытался ухаживать за кузиной и получил категорический отказ, то ли еженощное недосыпание так распалило все противоречия и неуверенности его характера – это мне не известно. Но мне совершенно точно известно, что мистер Франклин утром в день рождения проявил себя не самым лучшим образом. Он двадцать раз менял свое мнение насчет алмаза в течение такого же количества минут. Я же, со своей стороны, строго придерживался фактов в том виде, в каком они были нам известны. С драгоценностью не произошло ничего такого, что могло бы встревожить миледи, и ничто не могло отменить закрепленное юридически обязательство мистера Франклина передать камень во владение кузине. Это был мой взгляд на вещи, и, как бы он ни выкручивался, в конце концов ему пришлось со мной согласиться. Мы договорились, что после второго завтрака он съездит верхом во Фризинголл и привезет алмаз. На обратном пути его, по всей вероятности, должны были сопровождать мистер Годфри и две юные леди.

Когда с этим разобрались, молодой джентльмен вернулся к мисс Рейчел.

Все утро и часть дня они посвятили бесконечному украшению двери. Пенелопа стояла рядом, смешивая краски по его указанию, а миледи по мере приближения второго завтрака все чаще заходила к ним, зажимая носовым платком нос (в тот день они использовали много разбавителя мистера Франклина), безуспешно пытаясь оторвать двух художников от работы.

Лишь в три часа они сняли фартуки, отпустили Пенелопу, которая больше всех пострадала от разбавителя, и смыли с себя краску. Но они сделали то, что хотели, – закончили дверь ко дню рождения, и теперь их переполняла гордость. Должен признать, их грифоны, купидоны и остальные фигурки радовали глаз, даже несмотря на то, что их было так много, были они окружены таким количеством цветов и узоров и располагались в таком беспорядке, что после упоения этой пестрой красотой у вас еще несколько часов рябило в глазах. Если я добавлю, что свое участие в украшении двери Пенелопа закончила в кухне для слуг, где ее стошнило, то это вовсе не из-за предубеждения против разбавителя. Нет-нет! Высыхая, он переставал вонять, и, когда искусство требует жертв такого рода, даже если это моя собственная дочь, я говорю: пусть искусство их получит!

Мистер Франклин, наскоро перекусив, поехал во Фризинголл – сопроводить кузин, как он сказал миледи; привезти Лунный камень, как знали он и я.

Поскольку то был один из самых торжественных случаев, когда я обязан занять место у буфета и руководить прислугой, в отсутствие мистера Франклина у меня было чем занять мысли. Осмотрев вина и проверив готовность моих мужчин и женщин, которые должны были прислуживать за столом, я удалился к себе, чтобы отдохнуть перед прибытием гостей. Пара затяжек – вы знаете чего – и обращение к определенной книге, название которой я уже упоминал на этих страницах, принесли мне успокоение телесное и умственное. Стук копыт за окном пробудил от того, что я бы назвал не дремотой, а задумчивостью, и, выйдя к двери, я увидел целую кавалькаду, состоявшую из мистера Франклина и двух его кузин в сопровождении одного из старых конюхов мистера Эйблуайта.

Странно, но я заметил, что мистер Годфри подобно мистеру Франклину пребывал не в настроении. Он, как всегда, чрезвычайно вежливо пожал мне руку и был очень рад видеть, что его старинный друг Беттередж все так же полон сил, но на лицо его как будто наползла туча, причина чего мне была непонятна. И когда я спросил, как поживает его батюшка, он лишь коротко обронил: «Как обычно».

Однако обе двадцатилетние мисс Эйблуайт были достаточно веселы, что более чем уравновешивало общее настроение. Они были почти одного роста с братом, румяные, светловолосые дородные, пышущие здоровьем девицы, что называется, кровь с молоком. Ноги бедных лошадей дрожали под их весом, и, когда они, не дожидаясь помощи, выпрыгнули из седел, клянусь, они подскочили, как будто были сделаны из индийской резины. Все, что говорили мисс Эйблуайт, начиналось с большого «О»; все, что они делали, сопровождалось шумом; они хихикали и галдели к месту и не к месту по малейшему поводу. Лопотухи – вот как я их называю.

Под прикрытием издаваемого двумя юными леди шума мне удалось пошептаться с мистером Франклином в зале.

– Вы привезли алмаз, сэр?

Он кивнул и похлопал себя по нагрудному карману.

– Индусов видели?

– Ни разу.

После этого он спросил про миледи и, услышав, что она в маленькой гостиной, направился туда. Не пробыл он там и минуты, как звякнул звонок и Пенелопу отправили сказать мисс Рейчел, что мистер Франклин Блейк желает с ней поговорить.

Спустя примерно полчаса я шел через зал, как вдруг раздавшиеся в маленькой гостиной крики заставили меня остановиться. Не скажу, что я встревожился, ибо узнал в криках любимое большое «О» мисс Эйблуайт. И все же я вошел в комнату (сделав вид, что хочу получить указания относительно обеда) проверить, не случилось ли чего серьезного.

Там, у стола, с несчастливым алмазом полковника в руке, с видом человека, потерявшего дар речи от изумления, стояла мисс Рейчел. По обе стороны от нее стояли на коленях Лопотухи, пожирая драгоценный камень глазами и крича от восторга всякий раз, когда он сверкал на них очередной гранью. У противоположного конца стола стоял мистер Годфри, хлопая в ладоши, как большой ребенок, и мягко произнося: «Восхитительно! Восхитительно!» Рядом с книжным шкафом в кресле сидел мистер Франклин, дергая себя за бороду и с беспокойством поглядывая на окно. А у окна, повернувшись спиной ко всем собравшимся, стоял предмет его внимания – миледи с выдержкой из завещания полковника в руке.

Когда я спросил о распоряжениях, она повернулась ко мне, и я увидел фамильную складку у нее между бровей и фамильный темперамент в подергивающихся уголках рта.

– Зайдите ко мне через полчаса, – ответила она. – Мне нужно будет вам кое-что сказать.

С этими словами она вышла. Сомнений не было: ее охватили те же сомнения, которые овладели нами с мистером Франклином во время разговора на Зыбучих песках. Быть может, оставленный в наследство Лунный камень стал в ее глазах доказательством того, как жестоко и несправедливо она обошлась с братом? Или того, что брат оказался еще хуже, чем она о нем думала?

Серьезные вопросы нужно было решить миледи, а между тем ее дочь, не знавшая ничего о характере полковника, стояла с его подарком в руке.

Прежде чем я успел выйти из комнаты, мисс Рейчел, всегда внимательная к старому слуге, который служил в доме еще до ее рождения, остановила меня.

– Взгляните, Габриель! – сказала она и подставила сверкающий алмаз под солнечный свет, лившийся через окно.

Боже правый! Вот это был алмаз! Величиной почти с яйцо ржанки. Струившийся сквозь него свет был подобен сиянию луны в полнолуние. Всматриваясь в глубину этого камня, вы видели желтую бездну, притягивающую ваш взгляд так, что вы переставали видеть что-либо другое. Он казался неизмеримым; камень, который вы могли удержать между указательным и большим пальцами, был необъятным, как само небо.

Мы подставили его под солнце, а потом затемнили комнату, и он засветился в темноте своим собственным внутренним лунным блеском. Неудивительно, что мисс Рейчел была очарована, неудивительно, что ее кузины кричали. Алмаз так пленил меня, что я издал такое «О» громче, чем обе Лопотухи вместе взятые. Единственным из нас, кто сохранил спокойствие, был мистер Годфри. Он обнял обеих сестер за талии и, сочувственно поводив взглядом между мной и алмазом, промолвил:

– Это всего лишь углерод, Беттередж. Обычный углерод, мой добрый друг.

Полагаю, этим он хотел меня просветить, однако всего лишь напомнил про обед. Я поплелся вниз к своей армии слуг. Когда я выходил, мистер Годфри произнес:

– Старина Беттередж! Искренне уважаю этого человека.

Удостаивая меня этим выражением расположения, он обнимал сестер и пожирал глазами мисс Рейчел. Вот уж поистине бездонный источник любви! По сравнению с ним мистер Франклин казался настоящим дикарем.

Спустя полчаса я, как было велено, явился в комнату миледи.

То, что произошло между моей хозяйкой и мною, по большому счету можно назвать повторением того, что произошло между мистером Франклином и мною на Зыбучих песках, с той лишь разницей, что я предусмотрительно умолчал о фокусниках, поскольку не видел причин тревожить миледи по этому поводу. Когда мне было позволено уйти, я уже понимал, что у нее сложилось самое неблагоприятное мнение относительно мотивов поступка полковника и что она вознамерилась при первой возможности забрать у дочери Лунный камень.

По дороге в свою часть дома я встретился с мистером Франклином. Он поинтересовался, не видел ли я его кузину Рейчел. Я ее не видел. Не мог ли я сказать, где найти его кузена Годфри? Этого я тоже не знал, но подозревал, что кузен Годфри может оказаться где-то рядом с кузиной Рейчел. Судя по всему, подозрения мистера Франклина тоже повернули в ту сторону. Он сильно дернул себя за бороду и закрылся в библиотеке, многозначительно хлопнув дверью.

Больше мою подготовку к праздничному обеду никто не прерывал до того времени, когда мне нужно было нарядиться для встречи гостей. Как только я надел белый жилет, в мою туалетную вошла Пенелопа, делая вид, будто желает расчесать те немногие волосы, что у меня остались, и поправить узел на моей белой бабочке. Моя девочка так и светилась от радости, и я не мог не заметить, что она хочет мне что-то сказать. Поцеловав меня в лысую макушку, она прошептала:

– У меня есть для вас новости, папа! Мисс Рейчел отказала ему.

– Ему – это кому? – спросил я.

– Человеку из комитетов женских обществ, – ответила Пенелопа. – Гадкий скользкий тип! Я ненавижу его за то, что он пытался занять место мистера Франклина.

Если бы у меня хватило дыхания, я бы, разумеется, возразил против столь неподобающего отзыва о вездесущем филантропе. Но как раз в эту секунду моя дочь взялась за мою бабочку, и вся сила ее чувств направилась в ее пальцы. Еще никогда в жизни я не был так близок к смерти от удушения.

– Я увидела, как он повел ее в цветник, – продолжила Пенелопа, – и притаилась за падубом, чтобы посмотреть, как они вернутся. Туда они ушли, держась за руки и смеясь, а обратно вышли раздельно, оба – туча тучей и смотрели куда угодно, только не друг на друга, так что не ошибешься. Папочка, я еще никогда не была так счастлива! Значит, в этом мире есть хотя бы одна женщина, которая может противиться мистеру Годфри Эйблуайту! Будь я леди, я бы была второй.

Тут мне снова стоило бы возразить, но к этому времени дочь уже взялась за щетку для волос, и вся сила ее чувств направилась туда. Если вы лысы, то поймете, что она со мной сделала; если нет, пропустите эту часть и возблагодарите Господа за то, что он дал защиту вашей голове от щетки.

– Рядом с моим падубом, – продолжила Пенелопа, – только с другой стороны, мистер Годфри остановился. «Вы предпочитаете, – сказал он, – чтобы я сейчас все бросил и делал вид, будто ничего не случилось?» Мисс Рейчел развернулась к нему, глаза так и горят, и говорит: «Вы приняли приглашение моей матери и должны встречаться с гостями. Если не хотите скандала в доме, вы, конечно же, останетесь». Она прошла еще несколько шагов и, кажется, немного смягчилась. «Давайте забудем о том, что произошло, Годфри, – сказала она. – Останемся кузенами». Она протянула ему руку. Он поцеловал руку – какая вольность! – и она ушла. Он какое-то время стоял, понурив голову и медленно роя каблуком яму в гравии. Никогда не видела человека более смущенного. «Как неловко, – процедил он, подняв голову. – Как ужасно неловко». Если это он так о себе говорил, то был прав. Он оказался в таком неловком положении, что хуже не придумаешь. А ведь вышло все так, как я говорила с самого начала, – воскликнула Пенелопа, оставив на моей лысине последнюю царапину, самую больную. – Мистер Франклин победил!

Я отобрал у нее щетку и открыл рот, чтобы сделать выговор, который, как вы сами могли убедиться, моя дочь заслужила своими словами и поведением.

Но, прежде чем я успел вымолвить хоть слово, за окном раздался грохот подъезжающего экипажа и остановил меня. К обеду прибыли первые гости. Пенелопа тут же убежала, я надел сюртук и осмотрел себя в зеркале. Голова моя горела огнем и покраснела, как вареный рак, но в остальном я выглядел в полном соответствии с правилами проведения подобных вечеров. Я вышел в зал как раз вовремя, чтобы успеть объявить имена первых гостей. Вас они не заинтересуют. Это были всего лишь родители нашего филантропа: мистер и миссис Эйблуайт.

Глава X

За Эйблуайтами гости начали прибывать один за другим, пока не собрались все. Включая семью, всего собралось двадцать четыре человека. То было поистине величественное зрелище, когда все сели за стол, а фризинголлский ректор встал и прекрасно поставленным голосом прочел молитву.

Нет нужды утомлять вас перечислением гостей. Никого из них вы не встретите снова – во всяком случае, в моей части повествования, – кроме двоих.

Эти двое сидели по обе стороны мисс Рейчел, которая как королева дня, естественно, приковывала к себе взгляды всех присутствовавших. В этот раз она вызвала к себе повышенное внимание тем, что (к тайному недовольству миледи) надела чудесный подарок, затмивший все остальные, – Лунный камень. Когда его вложили ей в руки, он не имел оправы, но универсальный гений мистера Франклина при помощи его тонких пальцев и небольшого количества серебряной проволоки сумел превратить его в брошь, которая теперь красовалась на лифе ее белого платья. Конечно же, все поражались чудесному окрасу и размеру алмаза, но только два гостя сказали о нем что-то необычное, те два гостя, о которых я уже упоминал, сидевшие по правую и по левую руку от мисс Рейчел.

Слева от нее сидел мистер Кэнди, наш доктор из Фризинголла.

Это был приятный компанейский маленький человечек, но, должен сказать, он обладал одним недостатком: слишком любил шутить, к месту и не к месту, и имел привычку заводить разговор с незнакомыми людьми, не прощупав предварительно почву. В обществе он постоянно садился в лужу и неумышленно сталкивал лбами других. В медицинской практике он вел себя осторожнее, принимал решения, руководствуясь каким-то инстинктом (как говорили его враги), и, как правило, оказывался прав там, где более рассудительные доктора ошибались.

То, что он сказал мисс Рейчел об алмазе, было, как обычно, мистификацией или шуткой. С серьезным видом он попросил у нее разрешения (в интересах науки) забрать алмаз и сжечь. «Сначала мы нагреем его, мисс Рейчел, – вещал доктор, – до такой-то температуры, потом подвергнем его воздействию потока воздуха, таким образом мы постепенно – пф! – испарим алмаз и избавим вас от необходимости заниматься таким хлопотным делом, как хранение единственного в своем роде драгоценного камня».

Миледи, слушавшая его с измученным выражением лица, кажется, втайне желала, чтобы доктор говорил искренне и чтобы мисс Рейчел оказалась настолько преданной науке, что согласилась бы пожертвовать своим подарком на день рождения.

Гостем, сидевшим справа от молодой хозяйки, был известный общественный деятель, не кто иной, как знаменитый индийский путешественник мистер Мертуэт, который, переодевшись, рискуя жизнью, побывал там, где еще не ступала нога европейца.

Это был долговязый, худощавый, жилистый и молчаливый человек. Вид он имел уставший, глаза со смуглого лица глядели твердо и внимательно. Ходили слухи, что ему приелась скучная жизнь в наших краях и он решил снова отправиться в путешествие, чтобы вернуться в дикие страны Востока. Если не считать того, что он сказал мисс Рейчел о ее камне, сомневаюсь, что за весь обед он произнес больше шести слов или выпил хотя бы один бокал вина. Лунный камень был единственным, что хоть как-то его заинтересовало. Слава камня, видимо, настигла его в одном из тех смертельно опасных индийских мест, в которых ему довелось скитаться. Сначала он молча смотрел на него, смотрел так долго, что мисс Рейчел засмущалась, а потом своим холодным, невозмутимым тоном произнес:

– Мисс Рейчел, если вы когда-нибудь поедете в Индию, не берите с собой дядиного подарка. Индийский алмаз может оказаться предметом поклонения для индусов. Я знаю один город и один храм в этом городе, где вы, появившись в таком виде, не проживете и пяти минут.

Мисс Рейчел, находясь в безопасной Англии, с видимым удовольствием выслушала, какая опасность ей грозит в Индии. Удовольствие Лопотух было еще больше. Они с грохотом побросали ножи и вилки и заголосили:

– О, как интересно!

Миледи, беспокойно ерзавшая на стуле, поспешила сменить тему.

Постепенно я начал понимать, что этот праздничный обед проходил не так безоблачно, как прежде.

Глядя на этот день рождения сейчас, в свете последовавших за ним событий, я начинаю подумывать, что проклятый алмаз навел порчу на все общество. Я щедро потчевал гостей вином и, будучи наделенным привилегиями, следовал за не пользовавшимися успехом блюдами, нашептывая доверительно гостям: «Извольте испробовать. Прошу вас, измените свое мнение, ибо я совершенно уверен, что это вам понравится». В девяти случаях из десяти они изменяли мнение из уважения к старому доброму Беттереджу, как им было угодно меня называть, но все впустую. За столом разговор то и дело обрывался, и воцарялось молчание, отчего лично я чувствовал себя крайне неудобно. А когда они снова заговаривали, то всегда делали это невпопад и очень неудачно. Например, мистер Кэнди, доктор, произнес больше нелепостей, чем за все время, которое я его знал. Взгляните на один пример, и вы поймете, что я должен был чувствовать, стоя у буфета и всем сердцем желая празднику успеха.

Одной из присутствовавших на обеде дам была почтенная миссис Тредголл, вдова профессора, носившего ту же фамилию. О своем покойном муже она говорила много, да только ни разу не растолковала незнакомым ей людям, что он уже умер. Полагаю, она считала, что любой здоровый взрослый человек в Англии просто обязан был это знать. Во время очередной заминки в разговоре кто-то затронул сухой и довольно неприятный предмет анатомии человека, после чего добрая миссис Тредголл опять завела речь о супруге, не упоминая, что он уже отошел в мир иной. Она заявила, что изучение этого предмета было любимым занятием профессора в часы досуга. На беду, сидевший напротив нее мистер Кэнди (не знавший ничего о покойном господине) услышал ее. Будучи человеком чрезвычайно вежливым, он воспользовался возможностью выразить поддержку увлечению профессора анатомией.

– В хирургическом колледже недавно выставили изумительную коллекцию скелетов, – громким, веселым голосом сказал через стол мистер Кэнди. – Сударыня, я бы настоятельно советовал профессору, когда у него будет свободное время, посмотреть их.

Стало так тихо, что было слышно, как муха летит. Гости из почтения к памяти профессора сидели молча. Я в этот миг находился за спиной миссис Тредголл и подливал ей в бокал глинтвейн. Она уронила голову на грудь и очень тихо произнесла:

– Моего возлюбленного супруга больше нет на этом свете.

Увы, мистер Кэнди не услышал этого и, даже не подозревая об истинном положении вещей, заговорил еще громче и вежливее.

– Профессор может не знать, – сказал он, – что туда можно попасть по карточке члена колледжа в любой день, кроме воскресенья, с десяти до четырех.

Миссис Тредголл уронила голову чуть ли не в тарелку и повторила важные слова еще более тихим голосом:

– Моего возлюбленного супруга больше нет на этом свете.

Я начал подмигивать мистеру Кэнди, мисс Рейчел коснулась его руки, а миледи смотрела на него с таким выражением, что нам лучше не знать, что в ту минуту было у нее на уме, но все напрасно! Он продолжил с прямо-таки безудержной любезностью:

– Почту за честь послать профессору мою карточку, если вы назовете его адрес.

– Сэр, его адрес – могила! – неожиданно вскричала миссис Тредголл с такой яростью, что бокалы зазвенели. – Профессор уже десять лет как мертв.

– Господи боже! – воскликнул мистер Кэнди.

Все общество, кроме Лопотух, которые захохотали, охватило такое уныние, будто все предпочли бы отправиться вслед за профессором, чтобы взывать из могилы.

Вот и весь сказ про мистера Кэнди. Остальные гости вели себя примерно в таком же ключе, каждый по-своему. Когда стоило бы что-то сказать, они молчали, а если и заговаривали, то всегда невпопад. Мистер Годфри, столь красноречивый на публике, отказался напрягать силы в светской беседе. То ли он злился после поражения в цветнике, то ли робел – не могу сказать. Все, что он говорил за столом, предназначалось для ушей леди (тоже нашей родственницы), сидевшей с ним рядом. Это была участница его комитета, очень одухотворенная особа с красиво открытой шеей и большим пристрастием к шампанскому, которое она пила, как вы понимаете, в больших количествах. Я стоял у них за спиной у буфета и могу засвидетельствовать, что общество лишилось весьма поучительного разговора, который я услышал, откупоривая бутылки, нарезая баранину и так далее. Что они говорили о своей благотворительности, я не услышал. Когда у меня появилось время их послушать, они уже далеко ушли от женщин, требующих заключения, и женщин, требующих спасения, и были заняты беседой на серьезные темы. Религия (разобрал я слова мистера Годфри между бутылками и бараниной) означает любовь. А любовь означает религию. Земля – это небо, слегка обветшалое. А небо – это обновившаяся земля. На земле есть очень нехорошие люди, но во искупление этого все женщины на небе становятся членами удивительного комитета, в котором всегда царит согласие, а мужчины в образе добрых ангелов прислуживают им. Изумительно, изумительно! Но почему, черт возьми, мистер Годфри рассказывал об этом только своей даме?

Вы скажете: наверняка мистер Франклин сумел расшевелить общество и сделать этот вечер приятным.

Ничего подобного! Он вполне пришел в себя и пребывал в прекрасном настроении – я подозреваю, что Пенелопа сообщила ему о приеме, оказанном мистеру Годфри в цветнике, – но, как мистер Франклин ни старался, в девяти случаях из десяти он выбирал какую-то неправильную тему или обращался не к тому человеку. Закончилось это тем, что кое-кого он обидел, а кого-то озадачил. Его заграничное обучение, эти его французские, немецкие и итальянские стороны, на которые я уже ссылался, проявились за гостеприимным столом миледи самым неподобающим образом.

Что вы скажете, к примеру, о его пространных рассуждениях на тему, до каких границ позволено заходить замужней женщине в проявлении приязни к мужчине, не являющемуся ее мужем, которые он во французской фривольной манере изложил одинокой тетушке фризинголлского приходского священника? Что вы скажете на то, что он, проявив немецкую сторону, начал доказывать одному землевладельцу, известному скотоводу, который поделился своим опытом в разведении племенных бычков, что опыт не имеет никакого значения и что для правильного разведения племенных бычков нужно заглянуть в глубины собственного разума, развить идею идеального бычка и произвести его на свет? А как вам такое: когда депутат нашего графства, разгорячившись за сыром и салатом, принялся рассуждать о распространении демократии в Англии и воскликнул: «Если мы утратим старинную защиту, позвольте вас спросить, мистер Блейк, с чем же мы останемся?», – мистер Франклин ответил ему с итальянской точки зрения: «У нас останутся три вещи: любовь, музыка и салат». Он не только поверг в ужас общество подобными выходками, но еще, когда наконец проступила его английская сторона, с него сошел весь заграничный лоск, он затронул медицинскую тему и так поднял на смех докторов, что добродушный маленький мистер Кэнди прямо-таки рассвирепел.

Спор между ними начался с того, что мистеру Франклину пришлось признать (уж не помню, как до этого дошло), что в последнее время он очень плохо спал по ночам. Мистер Кэнди на это заметил, что причина сего – расшатанные нервы и что ему необходимо немедленно пройти курс лечения. Мистер Франклин ответил, что, по его мнению, курс лечения ничем не отличается от блуждания в потемках на ощупь. На это мистер Кэнди метко заметил, что, если уж на то пошло, мистер Франклин сам пытается в темноте ощупью найти свой сон и ничто кроме медицины не сможет ему помочь. Мистер Франклин в долгу не остался, заявив, что много раз слышал выражение «слепой ведет слепого» и только теперь понял его смысл. В таком духе они продолжали, распаляясь и закипая, пока мистер Кэнди, защищая свою профессию, наконец не вышел из себя окончательно, после чего миледи пришлось вмешаться и окончить этот спор. Это вынужденное проявление власти окончательно испортило настроение собравшимся. Разговор время от времени еще начинался, но ему не хватало жизни, поэтому для всех стало облегчением, когда миледи встала и подала дамам знак оставить мужчин за вином.

Только я успел расставить в ряд графины перед мистером Эйблуайтом (который заменял хозяина дома), как со стороны террасы донесся звук, от которого я тотчас позабыл о манерах. Мы с мистером Франклином переглянулись. Это был звук индийского барабана. Не быть мне Габриелем Беттереджем – индийские фокусники вернулись к нам с возвращением в дом алмаза!

Когда они показались из-за угла террасы, я насколько мог быстро поковылял к ним, чтобы прогнать, но, к несчастью, обе Лопотухи оказались рядом с ними раньше меня. Они вылетели на террасу, как пара фейерверочных ракет, охваченные желанием посмотреть на фокусы индусов. За ними последовали остальные дамы, потом вышли и джентльмены. Прежде чем вы успели бы сказать «Господи, помоги», мошенники уже раскланивались на восточный манер, а Лопотухи целовали хорошенького мальчика.

Мистер Франклин стал рядом с мисс Рейчел, а меня поставил у нее за спиной. Наши предположения, пожалуй, были верны, а она, ни о чем не догадываясь, стояла с алмазом на груди прямо на виду у индусов.

Какие трюки они показывали и как они это делали – не расскажу. После такого неудачного обеда, после того как эти негодяи не замедлили вернуться, чтобы увидеть драгоценный камень собственными глазами, я, признаться, потерял голову. Первым, что я заметил, помню, было неожиданное появление индийского путешественника мистера Мертуэта. Обогнув полукруг, который образовали сидевшие и стоявшие зрители, он молча зашел за спину фокусникам и неожиданно обратился к ним на их родном языке.

Если бы он ткнул в них штыком, сомневаюсь, что индусы испугались бы сильнее и развернулись бы к нему с большей быстротой, чем тогда, когда услышали первые слова, слетевшие с его уст. Но в следующий миг они уже кланялись и приветствовали его самым вежливым манером. Перебросившись с ними парой слов на непонятном языке, мистер Мертуэт отошел от них так же тихо, как подходил. Предводитель индусов, выступавший переводчиком, снова развернулся к зрителям, и я заметил, что после разговора с мистером Мертуэтом его кофейного цвета лицо посерело. Он поклонился миледи и сообщил, что представление окончено. Лопотухи, безмерно разочарованные, издали громкое «О», направленное против мистера Мертуэта за то, что он остановил выступление. Предводитель индусов приложил руку к груди и второй раз повторил, что представление закончено. Мальчик обошел зрителей со шляпой в руке, дамы удалились в гостиную, а мужчины (за исключением мистера Франклина и мистера Мертуэта) вернулись к вину. Я с лакеем пошел за индусами, чтобы убедиться, что они покинули двор.

Возвращаясь через кустарник, я почувствовал запах табака и увидел мистера Франклина и мистера Мертуэта (последний курил сигару), которые медленно прохаживались между деревьями. Мистер Франклин поманил меня, чтобы я подошел к ним.

– Это, – сказал он, представляя меня великому путешественнику, – Габриель Беттередж, старый слуга и друг нашей семьи, о котором я только что говорил. Не могли бы вы повторить для него то, что сейчас рассказали мне?

Мистер Мертуэт вынул изо рта сигару и лениво прислонился к стволу дерева.

– Мистер Беттередж, – начал он, – эти трое индусов такие же фокусники, как вы или я.

Новая неожиданность! Я, естественно, поинтересовался, встречался ли он прежде с этими людьми.

– Никогда, – ответил мистер Мертуэт, – но я знаю, как выглядят настоящие индийские фокусы. Все, что вы сегодня видели, – неуклюжее и плохое подражание. Если только меня не подводит долгий опыт, эти люди – брамины из высокой касты. Я сказал им, что они переодеты, и вы видели, как это сказалось на них, хотя индусы славятся своим умением скрывать чувства. В их поведении скрывается загадка, которую я не могу объяснить. Они дважды нарушили законы своей касты: во-первых, уплыв за море, и во-вторых, переодевшись фокусниками. У них на родине это считается страшным преступлением. У них должна быть для этого очень серьезная причина, и, когда они вернутся домой, им придется оправдываться, дать какое-то убедительное объяснение, чтобы их снова приняли в свою касту.

Я был ошеломлен. Мистер Мертуэт снова вставил в рот сигару. Мистер Франклин после, как мне показалось, короткой внутренней борьбы разных сторон его характера нарушил тишину:

– Мне неловко, мистер Мертуэт, что я беспокою вас нашими семейными делами, которые никакого отношения к вам не имеют и о которых мне бы не хотелось рассказывать посторонним, но после сказанного вами я чувствую себя обязанным ради леди Вериндер и ее дочери сообщить вам о том, что, возможно, направит вас на след. Я обращаюсь к вам конфиденциально и надеюсь, вы не забудете об этом.

После этого вступления он поведал путешественнику историю, которую рассказал мне на Зыбучих песках. Даже невозмутимый мистер Мертуэт настолько увлекся услышанным, что позволил сигаре погаснуть.

– А теперь, – закончив, спросил мистер Франклин, – что вам подсказывает опыт?

– Мой опыт, – ответил путешественник, – подсказывает, что вам удавалось уходить от смертельной опасности чаще, чем мне, и это, поверьте, не пустые слова.

Теперь изумился мистер Франклин.

– Все настолько серьезно? – промолвил он.

– Я считаю, да, – ответил мистер Мертуэт. – После вашего рассказа я не сомневаюсь, что возвращение Лунного камня на лоб индийского идола и является причиной и оправданием нарушений законов касты, о которых я только что говорил. Эти люди будут выжидать удобного случая с терпеливостью кошки и воспользуются им со свирепостью тигра. Как вам удалось спастись, для меня загадка, – прибавил выдающийся путешественник, снова зажигая сигару и пристально глядя на мистера Франклина. – Вы носили с собой алмаз здесь и в Лондоне, но все еще живы! Поразительно. Но давайте попробуем найти этому объяснение. Когда вы забирали алмаз из банка в Лондоне, было светло?

– Да, это было днем, – ответил мистер Франклин.

– И на улице было много людей?

– Очень.

– Вы, конечно же, договорились с леди Вериндер, что приедете в определенное время. Между домом и станцией дорога проходит по пустынным местам. Вы приехали вовремя, как договаривались?

– Нет, я приехал на четыре часа раньше.

– Поздравляю, вы поступили очень благоразумно! Когда вы взяли алмаз, чтобы отвезти его в местный банк?

– Через час после того, как привез его сюда… И за три часа до того, как меня ожидали здесь увидеть.

– Снова поздравляю вас! Вы один везли его обратно сюда?

– Нет, так вышло, что я ехал с кузинами и грумом.

– Поздравляю вас в третий раз! Если вы когда-нибудь захотите путешествовать за границами цивилизованного мира, мистер Блейк, дайте знать, я поеду с вами. Вам везет.

Все это никак не укладывалось в мою английскую голову, и я вмешался в разговор:

– Сэр, вы же не хотите сказать, что они, будь у них такая возможность, отняли бы жизнь у мистера Франклина ради того, чтобы завладеть алмазом?

– Мистер Беттередж, вы курите? – спросил путешественник.

– Да, сэр.

– Вытряхивая пепел из трубки, вы задумываетесь о нем?

– Нет, сэр.

– В той стране, где родились эти люди, убить человека им не сложнее, чем вам вытряхнуть пепел из трубки. Если бы тысяча жизней стояла между ними и возвращением алмаза и если бы они знали, что могут уничтожить эти жизни, не обнаружив себя, они бы отняли их все. В Индии выход из касты – серьезное преступление, убийство человека – обыденность.

Я высказал свое мнение на этот счет: они – шайка воров и убийц. Мистер Мертуэт высказал свое мнение: они – удивительные люди. Мистер Франклин никакого мнения высказывать не стал, а вернул нас к насущному вопросу.

– Они видели Лунный камень на платье мисс Вериндер, – напомнил он. – Что нам делать?

– То, что советовал сделать ваш дядя, – ответил мистер Мертуэт. – Полковник Гернкастл понимал, что это за люди. Завтра пошлите алмаз в Амстердам (только везти его должны не меньше двух человек) и разрежьте его. Сделайте из него не один, а полдюжины алмазов. После этого священная сущность Лунного камня прекратит существование, прекратит существование и заговор.

Мистер Франклин повернулся ко мне.

– Что ж, делать нечего, – сказал он. – Завтра же мы должны поговорить с леди Вериндер.

– Сэр, почему не сегодня? – спросил я. – Что, если индусы вернутся?

Вместо мистера Франклина ответил мистер Мертуэт:

– Они не станут так рисковать. И вообще, они никогда не действуют напрямую… Тем более в таком деле, когда малейшая ошибка может поставить крест на всей их затее.

– А вдруг эти мерзавцы окажутся смелее, чем вы думаете, сэр? – не унимался я.

– В таком случае нужно спустить собак, – посоветовал мистер Мертуэт. – У вас есть крупные собаки?

– Две, сэр. Мастифф и бладхаунд.

– Этого хватит. В нашем положении, мистер Беттередж, мастифф и бладхаунд имеют одно большое преимущество – они вряд ли будут задумываться о неприкосновенности человеческой жизни.

Как только он это произнес, до нас донеслись звуки игравшего в гостиной фортепиано. Мистер Мертуэт выбросил сигару и взял мистера Франклина под локоть, уводя его к леди. Следуя за ними к дому, я заметил, что небо стремительно заволакивает тучами. Мистер Мертуэт на это тоже обратил внимание. Повернувшись ко мне, своим обычным сухим и невыразительным тоном он произнес:

– Мистер Беттередж, сегодня вечером индусам понадобятся зонтики.

Хорошо ему было шутить, но я-то не был знаменитым путешественником, и мне на жизненном пути как-то не приходилось рисковать жизнью среди воров и убийц в отдаленных уголках земли. Обливаясь холодным потом, я вошел в свою комнату и беспомощно плюхнулся в кресло, пытаясь понять, что же делать дальше. В таком взвинченном состоянии кто-нибудь другой довел бы себя до горячки, я же поступил иначе. Закурив трубку, я взял «Робинзона Крузо».

Почитав пять минут, я натолкнулся на такой изумительный отрывок (страница сто шестьдесят один):

«Страх опасности в десять тысяч раз ужаснее самой опасности, когда она предстает перед глазами, и гнет тревоги оказывается куда больше самого зла, о котором мы тревожимся».

Если кто-то после таких слов не поверит в «Робинзона Крузо», значит, у него просто винтика в голове не хватает, или же такой человек погряз в самомнении. Доказывать что-то ему – пустая трата времени, лучше оставить доказательства для человека с более доверчивой душой.

Я уже докуривал вторую трубку, продолжая наслаждаться этой чудесной книгой, когда Пенелопа (подававшая чай) зашла ко мне рассказать, что она видела в гостиной. Она оставила Лопотух петь дуэты – слова начинались с «О», музыка была под стать. Она заметила, что миледи впервые за время, которое мы ее знали, допустила несколько ошибок в висте. Она видела, что великий путешественник прикорнул в углу. Она слышала, как мистер Франклин оттачивал остроумие с мистером Годфри, в основном потешаясь над женскими благотворительными обществами, а мистер Годфри нанес ему ответный удар, гораздо более резкий, чем пристало джентльмену его благожелательного характера. Она обратила внимание на мисс Рейчел, которая делала вид, что пытается умиротворить миссис Тредголл, показывая ей фотографии, но на самом деле украдкой бросала на мистера Франклина взгляды, в которых ни одна умная горничная не могла ошибиться ни на миг. Наконец она хватилась мистера Кэнди, доктора, который загадочным образом исчез из гостиной, а потом так же загадочно вернулся и вступил в разговор с мистером Годфри. В общем и целом все проходило значительно лучше, чем можно было ожидать после событий за обеденным столом. Если бы нам удалось продержаться еще час, старик Время подвел бы свои экипажи и освободил бы нас от гостей.

В этом мире все рано или поздно заканчивается, и даже безмятежный покой, навеянный «Робинзоном Крузо», иссяк, когда ушла Пенелопа. Мною снова овладела тревога, и я решил осмотреть двор, прежде чем пойдет дождь. Вместо лакея, у которого нос был человеческим, а потому бесполезным в непредвиденных обстоятельствах, я взял с собой бладхаунда. На то, что он почуял бы чужого, можно было положиться. Мы обошли вокруг дома, вышли на дорогу и вернулись тем же путем, не обнаружив ничего, похожего на притаившегося человека.

Прибытие экипажей как будто стало сигналом к началу дождя. Он полил так, будто собирался идти всю ночь. За исключением доктора, которого ждала двуколка, все гости разъехались по домам в закрытых экипажах. Я сказал мистеру Кэнди, что боюсь, как бы он не промок насквозь, он же ответил мне, что удивляется, как это я дожил до такого возраста и до сих пор не знаю, что у докторов кожа непромокаемая. И он уехал под дождем, смеясь своей маленькой шутке. Так мы наконец избавились от наших гостей.

Далее мне предстоит рассказать, что случилось той ночью.

Глава XI

Когда последние гости разъехались, я вернулся в зал и увидел Сэмюэля готовящим бренди с содовой на боковом столике. Миледи и мисс Рейчел вышли из гостиной в сопровождении двух джентльменов. Мистер Годфри взял бренди с содовой, мистер Франклин решил ничего не пить. Он уселся с измученным видом, думаю, разговоры в этот день рождения утомили его.

Миледи повернулась пожелать им спокойной ночи и строго посмотрела на злосчастное наследие полковника, сверкавшее на платье ее дочери.

– Рейчел, – сказала она, – куда ты на ночь положишь алмаз?

Мисс Рейчел пребывала в том приподнятом настроении, когда хочется говорить глупости и упрямо настаивать на них, будто это самые разумные вещи на свете. Иногда такое находит на молодых девиц, когда они в конце насыщенного сильными ощущениями дня пребывают в крайнем возбуждении. Сначала она заявила, что не знает, куда прятать алмаз. Потом сказала: «О, положу на туалетный столик с остальными украшениями». Затем она вспомнила, что алмаз может сам светиться в темноте призрачным лунным светом, и поняла, что это может испугать ее ночью. Потом она подумала про индийский шкафчик в своей гостиной и тотчас решила положить индийский алмаз в индийский шкаф, чтобы два изумительных туземных произведения полюбовались друг другом. Позволив потоку глупостей дойти до этой точки, мать вмешалась и остановила дочь.

– Милая, в твоем индийском шкафчике нет замка, – сказала миледи.

– Боже, мама! – воскликнула мисс Рейчел. – Здесь что, постоялый двор? У нас в доме есть воры?

Не обращая внимания на этот нелепый ответ, миледи пожелала джентльменам спокойной ночи, потом поцеловала мисс Рейчел.

– Почему бы тебе сегодня не отдать его мне? – спросила она.

Мисс Рейчел восприняла это предложение, как лет десять назад восприняла бы предложение расстаться с новой куклой. Глядя на нее, миледи поняла, что никакие уговоры не помогут.

– Рейчел, завтра утром, как только встанешь, зайди в мою комнату. Мне нужно будет тебе кое-что сказать.

С этими словами она медленно вышла из комнаты, думая о чем-то своем и, по всей видимости, не радуясь тому, куда мысли заводили ее.

Следующей попрощалась мисс Рейчел. Она пожала руку сначала мистеру Годфри, который в другом конце зала рассматривал какую-то картину, потом подошла к мистеру Франклину, все так же молча сидевшему с усталым видом в углу.

Что они сказали друг другу, не знаю, но я стоял перед большим трюмо в старой раме, поэтому мне было прекрасно видно в отражении, как она украдкой достала медальон, который он ей подарил, и показала ему с улыбкой, явно означавшей что-то необычное. Лишь после этого она пошла к себе. Это небольшое происшествие несколько поколебало мою уверенность в собственных суждениях. Я начал думать, что Пенелопа, возможно, права насчет чувств ее юной хозяйки.

Как только глаза мистера Франклина оторвались от мисс Рейчел, он заметил меня. Его непостоянный нрав, менявшийся по любому поводу, успел измениться в отношении индусов.

– Беттередж, – сказал он, – мне начинает казаться, что я слишком серьезно отнесся к словам мистера Мертуэта в саду. Наверное, он просто хотел попотчевать нас историями из жизни путешественников. Вы правда хотите спустить собак?

– Да, я сниму с них ошейники, – ответил я, – и дам им побегать ночью, если они что-то почуют.

– Хорошо, – кивнул мистер Франклин. – Завтра решим, что делать, – утро вечера мудренее. У меня нет желания пугать тетушку без очень веских на то оснований. Спокойной ночи, Беттередж.

Он выглядел таким бледным и усталым, когда прощался со мной и брал свечку, чтобы пойти наверх, что я осмелился предложить ему выпить на ночь глоток бренди с содовой. Мистер Годфри, подойдя к нам из другого конца зала, поддержал меня и голосом, полным дружеского сочувствия, но настойчиво порекомендовал ему выпить что-нибудь, прежде чем ложиться спать.

Все эти незначительные мелочи я упоминаю только лишь потому, что после всего увиденного и услышанного в тот день мне было приятно заметить, что наши два джентльмена остаются в хороших отношениях. Словесная перепалка (услышанная Пенелопой в гостиной) и соперничество за благосклонность мисс Рейчел, похоже, не привели к серьезной размолвке. Однако же они оба были люди светские, сдержанные, а люди, имеющие высокое положение, отличаются тем, что они гораздо менее склонны к ссорам, чем простолюдины.

Мистер Франклин отказался от бренди и пошел наверх с мистером Годфри, их комнаты находились по соседству. Однако на площадке то ли кузен все же уговорил его, то ли он, как обычно, изменил решение.

– Может быть, мне ночью захочется выпить, – крикнул он сверху мне. – Пришлите бренди в мою комнату!

Я поручил Сэмюэлю отнести бренди, а сам вышел из дома и спустил собак с цепи. Потеряв голову оттого, что им дали свободу в такое позднее время, они начали радостно прыгать на меня, как щенки. Впрочем, дождь скоро остудил их веселье. Полакав воды, они забрались обратно в свои конуры. Возвращаясь в дом, я заметил на небе признаки того, что погода может измениться к лучшему. Но пока лил сильный дождь, и земля превратилась в настоящую кашу.

Мы с Сэмюэлем, как обычно, обошли дом и заперли окна и двери. Я лично сам все проверил, не доверяя в этот раз своему помощнику. Все было надежно закрыто и заперто, когда я уложил свои старые косточки в кровать где-то между полуночью и часом ночи.

Наверное, тревоги прошедшего дня не прошли даром, ибо меня коснулся недуг мистера Франклина – заснуть мне удалось лишь под утро. Пока я бодрствовал, в доме было тихо, как в могиле. Ничто не нарушало тишины, кроме плеска дождя и вздохов поднявшегося к утру ветра в ветках деревьев.

Примерно в половине восьмого я проснулся и открыл окно навстречу приятному солнечному дню. Часы пробили восемь, и я уже шел посадить на цепь собак, как вдруг у меня за спиной на лестнице послышался шорох юбок.

Я повернулся и увидел Пенелопу, которая неслась ко мне, как сумасшедшая.

– Отец! – закричала она. – Скорее, идемте наверх! Алмаз исчез!

– Ты с ума сошла? – спросил я.

– Исчез! – повторила Пенелопа. – Исчез, и никто не знает как! Пойдемте, сами увидите.

Она потащила меня за собой в гостиную ее молодой хозяйки, ведущую в ее спальню. Там, на пороге спальни, стояла мисс Рейчел с лицом почти таким же бледным, как ее белый пеньюар. Дверцы индийского шкафчика были распахнуты настежь, а один из ящиков торчал, выдвинутый на всю длину.

– Смотрите! – сказала Пенелопа. – Я своими глазами видела, как мисс Рейчел вчера вечером положила алмаз в этот ящик.

Я подошел к шкафчику. Ящик был пуст.

– Это правда, мисс? – спросил я.

С лицом, не похожим на ее лицо, голосом, не похожим на ее голос, мисс Рейчел повторила слова моей дочери:

– Алмаз исчез.

С этими словами она шагнула в спальню, закрыла и заперла дверь.

Не успели мы опомниться, как появилась миледи, которая услышала мой голос в гостиной дочери и зашла справиться, что случилось. Новость об исчезновении алмаза ее потрясла. Она тут же постучала в дверь спальни мисс Рейчел и потребовала, чтобы дочь впустила ее. Мисс Рейчел открыла ей дверь.

Тревога, разнесшаяся по дому со скоростью пожара, тут же охватила наших джентльменов.

Первым из своей комнаты вышел мистер Годфри. Услышав о том, что случилось, он в недоумении всплеснул руками, что говорило не в пользу его душевной твердости. Мистер Франклин, на спокойный, взвешенный совет которого я рассчитывал, услышав в свою очередь новость, оказался так же беспомощен, как и его кузен. Каким-то чудом ему удалось наконец хорошенько выспаться, и эта непривычная роскошь, как он сам выразился, вызвала у него какую-то заторможенность ума. Однако, после того как мистер Франклин выпил чашечку кофе (он, по заграничному обычаю, всегда пил кофе за пару часов до завтрака), в голове у него прояснилось, его здравомыслящая сторона вышла на передний план, и он взял дело в свои руки, решительно и умно.

Первым делом он созвал слуг и велел все двери и окна на первом этаже (за исключением входной двери, которую я открыл) оставить точно в таком положении, в каком они находились вчера вечером, когда мы запирались. Далее он посоветовал кузине и мне еще раз проверить, не закатился ли алмаз случайно в какое-нибудь невидимое для глаз место, скажем, под заднюю стенку шкафчика или за стол, на котором стоял шкафчик. Обыскав вместе с нами оба места и ничего не найдя, вдобавок еще раз допросив Пенелопу и услышав от нее не больше того немногого, что она уже мне рассказала, мистер Франклин предложил поговорить с мисс Рейчел и отправил Пенелопу постучать в дверь ее спальни.

На стук из спальни вышла миледи, а в следующее мгновение мы услышали, как мисс Рейчел заперла дверь изнутри. Моя хозяйка подошла к нам, вид у нее был растерянный и огорченный.

– Исчезновение алмаза ошеломило Рейчел, – сказала она в ответ на вопрос мистера Франклина. – Она сама не своя и даже со мной не хочет говорить. Пока что вы никак не сможете с ней пообщаться.

Преумножив нашу растерянность этим рассказом о мисс Рейчел, миледи с некоторым усилием вернула себе свои обычные спокойствие и решительность.

– Я полагаю, выбора нет, – спокойно произнесла она. – Придется вызывать полицию.

– И первое, что должны сделать полицейские, – подхватил мистер Франклин, – это схватить индийских фокусников, которые вчера здесь выступали.

Миледи и мистер Годфри (не зная того, что знали мистер Франклин и я) удивленно воззрились на него.

– Мне сейчас некогда объяснять, – продолжил мистер Франклин, – могу только сказать, что это наверняка индусы украли алмаз. Выдайте мне рекомендательное письмо к одному из судей во Фризинголле, – сказал он, обращаясь к миледи. – Просто скажите ему, что я представляю ваши интересы и желания, и я поеду с ним тотчас. Чтобы поймать воров, нельзя терять ни минуты. (Nota bene: не важно, то ли это была французская сторона мистера Франклина, то ли английская, важно, что сейчас проявилась его правильная сторона. Вопрос был только в том, как долго она продержится.)

Он положил перо и бумагу и поставил чернильницу перед тетей, которая (как мне показалось) несколько неохотно написала письмо, о котором он просил. Если бы можно было просто закрыть глаза на пропажу драгоценного камня стоимостью в двадцать тысяч фунтов, я думаю, что при отношении миледи к ее покойному брату и при том недоверии, которое вызвал у нее его подарок, она бы дала ворам безнаказанно уйти с Лунным камнем, да еще втайне вздохнула бы с облегчением.

Я вышел с мистером Франклином в конюшню и, улучив минуту, спросил у него, как индусы (которых я, разумеется, так же, как он, заподозрил в первую очередь) могли проникнуть в дом.

– Один из них мог проскользнуть в зал, когда гости разъезжались, – предположил мистер Франклин. – Он мог прятаться под диваном, когда тетя и Рейчел говорили о том, куда на ночь спрятать алмаз. Ему нужно было просто дождаться ночи и достать камень из шкафа. – С этими словами он крикнул конюху, чтобы открыли ворота, и ускакал.

Мне это показалось единственным разумным объяснением. Но как вору удалось выбраться из дома? Утром входная дверь была заперта на замок и задвижку, как я ее оставил с вечера. Все остальные двери и окна тоже были надежно закрыты. К тому же собаки! Предположим, вор выпрыгнул из окна на верхнем этаже, но как он спасся от собак? Заранее запасся отравленным мясом? Как только эта мысль появилась у меня в голове, из-за угла выбежали оба пса и принялись кататься по мокрой траве с таким оживлением и весельем, что мне с большим трудом удалось их усмирить и снова посадить на цепь. Чем больше я об этом думал, тем менее правдоподобной казалась мне версия мистера Франклина.

Мы позавтракали – что бы ни случилось в доме, хоть кража, хоть убийство, завтракать нужно обязательно. Когда закончили, миледи позвала меня к себе, и мне было велено рассказать об индусах и их заговоре все то, о чем я до сих пор умалчивал. Будучи женщиной мужественной, она довольно быстро оправилась от потрясения, которое вызвал у нее мой рассказ. По-видимому, ее больше тревожило состояние дочери, чем негодяи язычники и их заговор.

– Вы знаете, как Рейчел не похожа на других девушек и что порой с нею бывает трудно, – сказала мне миледи. – Но я никогда не видела, чтобы она была такой странной и замкнутой, как сейчас. Она точно обезумела после пропажи камня. Кто бы мог подумать, что этот ужасный алмаз завладеет ею за столь короткое время?

Действительно странно. Если говорить об игрушках и разных безделушках, мисс Рейчел в отличие от большинства девочек не была без ума от них. Однако же сейчас она была безутешна, заперлась у себя в комнате и никого не хотела видеть. Справедливости ради нужно отметить, что она была не единственным человеком в доме, кто оказался выбит из привычной колеи. К примеру, мистер Годфри, так сказать, профессиональный утешитель, похоже, не знал, откуда черпать силы. Не придумав, чем заняться, и не имея возможности применить свой опыт в утешении несчастных женщин, он не знал покоя и бесцельно слонялся по дому и двору. После случившегося перед ним встал выбор: уехать и освободить оказавшуюся в столь неприятном положении семью от ответственности перед ним как перед гостем или же остаться в расчете на то, что его скромные услуги могут принести пользу. В конце концов он решил, что в столь необычных и волнующих обстоятельствах последнее будет наиболее разумным и правильным. Обстоятельства испытывают металл, из которого сделан человек, на прочность. Металл, из которого был сделан мистер Годфри, оказался не таким прочным, как я думал. Что касается служанок, они, за исключением державшейся отдельно Розанны Спирман, шушукались по углам, поглядывая подозрительно по сторонам, что свойственно слабой половине человечества, когда в доме случается что-то из ряда вон выходящее. Да я и сам не находил себе места. Проклятый Лунный камень все перевернул с ног на голову.

Незадолго до одиннадцати вернулся мистер Франклин. Судя по его виду, за это время под гнетом свалившейся на него ответственности решительность покинула его. Если уезжал он галопом, то воротился шагом. Нас он покинул сделанным из стали, а вернулся набитым ватой и совершенно безвольным.

– Ну что? – спросила миледи. – Полиция едет?

– Да, – ответил мистер Франклин. – Мне они сказали, что выезжают сразу за мной. Ваш местный старший инспектор Сигрейв и два его человека. Чистая формальность. Это дело безнадежно.

– Значит, индусам удалось уйти, сэр? – спросил я.

– Бедные индусы совершенно несправедливо были посажены в тюрьму, – сказал мистер Франклин. – Они невинны, как новорожденное дитя. Моя версия о том, что кто-то из них прятался в доме, рассеялась как дым. С остальными моими версиями то же самое. Было доказано, – прибавил мистер Франклин, с запалом подчеркивая свою несостоятельность, – что это просто невозможно.

Решительно ошеломив нас этим совершенно неожиданным поворотом дела о Лунном камне, наш юный джентльмен по просьбе тетушки сел и стал все объяснять.

Как выяснилось, решительная сторона его продержалась до самого Фризинголла. Он все четко изложил судье, и судья тотчас послал за полицией. Когда начали искать индусов, первым делом оказалось, что они даже не пытались покинуть город. Дальнейшее наведение справок выявило, что они все трое вместе со своим мальчиком вернулись во Фризинголл накануне между десятью и одиннадцатью часами вечера, и это (учитывая время и расстояние) также доказывало, что они пошли туда сразу после выступления у нас. Позже, в полночь, полиция, получив возможность обыскать меблированные комнаты, в которых жили индусы, обнаружила там всю троицу, как обычно, вместе с мальчиком. В начале первого ночи я сам надежно запер дом. Трудно было представить более веские доказательства в пользу индусов. Судья сказал, что они пока даже не попадают под подозрение. Однако возможно, что, когда полиция начнет изучать дело, прояснятся обстоятельства – уж он постарается, – которые позволят фокусников задержать как жуликов и бродяг, чтобы они недельку посидели под замком в нашем распоряжении. В городе они по незнанию сделали что-то (я забыл, что именно), позволявшее распространить на них действие закона. Действие любого человеческого института (включая правосудие) всегда можно немного растянуть, достаточно подойти к этому с нужной стороны. Уважаемый судья был старым другом миледи, и индусы оказались арестованы на неделю, как только наутро открылся суд.

Так мистер Франклин описал нам события, произошедшие во Фризинголле. Индийская нить загадки об исчезновении камня оборвалась в наших руках. Если не фокусники, то кто же, во имя всего святого, выкрал Лунный камень из шкафчика мисс Рейчел?

Через десять минут, к нашему большому облегчению, в дом вошел старший инспектор Сигрейв. Он сообщил, что, проходя по террасе, встретился с мистером Франклином, сидевшим там на солнце (полагаю, это взяла верх его итальянская сторона), который предупредил проходящих мимо полицейских, что расследование можно даже не начинать, поскольку дело безнадежно.

Для семьи в нашем положении трудно было пожелать посетителя более уместного, чем старший инспектор Фризинголла. Мистер Сигрейв был высок ростом, величав и имел армейскую выправку. К тому же он обладал зычным командирским голосом, твердым решительным взглядом и великолепным мундиром, красиво усаженным пуговицами во всю длину. «Я тот, кто вам нужен», – было написано у него на лице, и указания своим подчиненным он давал строгим тоном, убедившим нас, что с таким человеком лучше не шутить.

Начал он с того, что обошел весь дом, внутри и снаружи, и осмотр этот доказал ему, что воры не проникали в дом со двора и что, следовательно, кражу совершил человек, находившийся внутри. Можете сами представить выражение лиц слуг, когда они впервые услышали это официальное заявление. Далее старший инспектор решил осмотреть будуар, после чего занялся обыском комнат слуг, предварительно поставив своего человека на лестницу с указанием никого не пропускать до получения следующих указаний.

Услышав последнее приказание, представительницы слабой половины человеческого рода и вовсе обезумели. Они выбежали из своих углов, дружно устремились наверх в комнату мисс Рейчел (на этот раз увлекая с собой и Розанну), и все с одинаково виноватым видом обступили старшего инспектора Сигрейва, требуя немедленно сообщить им, кого именно из них он подозревает.

Господин старший инспектор оказался на высоте. Обведя женщин решительным взглядом, он привел их в трепет своим военным голосом.

– Женщины, ну-ка ступайте вниз, все до одной. Нечего вам тут делать. Вот, смотрите, – вдруг сказал старший инспектор, указывая на маленькое пятнышко смазанной краски на раскрашенной двери мисс Рейчел, под самым замком у внешнего края. – Видите, что вы уже натворили своими юбками? Очистить помещение! Выходим!

Розанна Спирман, стоявшая ближе всех к нему и ближе всех к пятнышку на двери, первой явила образец послушания и тотчас вернулась к своей работе. Остальные последовали за ней.

Старший инспектор закончил осмотр комнаты и, ничего не найдя, спросил меня, кто первым обнаружил пропажу. Пропажу обнаружила моя дочь. За ней и послали.

Господин старший инспектор сначала взялся за Пенелопу чересчур напористо:

– Слушайте меня, и я напоминаю, вы должны говорить только правду.

Пенелопа тут же выпалила:

– Меня никогда не учили говорить ложь, господин полицейский! И если отец может стоять здесь и смотреть, как меня обвиняют во лжи и воровстве, не пускают в собственную спальню и отнимают доброе имя, единственное, что осталось у бедной девушки, то он не такой добрый отец, каким я его считаю!

Своевременно сказанное мною слово сделало отношения между правосудием и Пенелопой теплее. Потекли вопросы и ответы, допрос не принес ничего, стоящего упоминания. Дочь видела, как мисс Рейчел вчера вечером положила алмаз в ящик шкафчика перед тем, как лечь спать. Утром в восемь часов она принесла мисс Рейчел чай и обнаружила ящик выдвинутым и пустым. После этого она подняла тревогу в доме – и на этом свидетельства Пенелопы закончились.

Далее господин старший инспектор попросил пригласить к нему саму мисс Рейчел. Пенелопа передала его просьбу хозяйке через дверь. Ее ответ был передан нам тем же путем: «Мне нечего сказать полицейским… Я никого не хочу видеть». Услышав этот ответ, наш опытный полицейский выглядел в равной степени удивленным и оскорбленным. Я сказал ему, что молодая хозяйка нездорова, и попросил немного повременить с допросом. После этого мы пошли вниз, где в зале встретили мистера Годфри и мистера Франклина.

Поскольку оба джентльмена были гостями, их спросили, могут ли они пролить свет на это дело. Никому ничего известно не было. Не слышали ли они прошлой ночью какие-нибудь подозрительные звуки? Они не слышали ничего, кроме стука дождя. Слышал ли я, заснувший позже остальных, что-либо необычное? Ничего! Освобожденный от допроса мистер Франклин, все еще считавший расследование пустой тратой времени, шепнул мне:

– Этот человек нам не поможет. Старший инспектор Сигрейв – осел.

Освобожденный в свою очередь мистер Годфри шепнул мне:

– Настоящий знаток своего дела. Беттередж, я ему полностью доверяю.

Сколько людей, столько и мнений, как сказал один из древних мыслителей задолго до меня.

Дальнейшие шаги господина старшего инспектора снова привели его в будуар, я и моя дочь от него не отставали. Его задача была проверить, не сдвигалась ли ночью мебель с места – по-видимому, предыдущий осмотр этой комнаты зашел не настолько далеко, чтобы у него на этот счет не осталось вопросов.

Пока мы толкались между кресел и столов, дверь спальни неожиданно отворилась. Не захотев ни с кем встречаться, мисс Рейчел, к нашему величайшему изумлению, сама по своей воле пришла прямо к нам. Взяв со стула свою летнюю шляпку, она подошла к Пенелопе с таким вопросом:

– Мистер Франклин Блейк посылал вас ко мне сегодня утром?

– Да, мисс.

– Он хотел поговорить со мной?

– Да, мисс.

– Где он сейчас?

Услышав голоса на террасе, я выглянул в окно, увидел обоих джентльменов, прогуливающихся внизу, и ответил вместо дочери:

– Мистер Франклин на террасе, мисс.

Без единого слова, не обращая внимания на пытавшегося заговорить с ней старшего инспектора, она, бледная как смерть и странно погруженная в свои собственные мысли, вышла из комнаты и спустилась к кузену на террасу.

Это было проявлением неуважения, это было проявлением отсутствия хороших манер, но я не удержался и посмотрел в окно, когда мисс Рейчел встретилась с указанным джентльменом на террасе. Она подошла к мистеру Франклину так, будто не замечала стоявшего рядом мистера Годфри, который при ее появлении посторонился, а потом и вовсе ушел, оставив их одних. С мистером Франклином она, видимо, говорила в большом раздражении. Длилось это недолго и, судя по выражению лица джентльмена, которое я видел из окна, поразило его невыразимо. Пока они разговаривали, на террасе появилась миледи. Мисс Рейчел, увидев ее, сказала несколько последних слов мистеру Франклину и вдруг, прежде чем мать успела подойти к ним, вернулась в дом. Миледи удивилась и, видя удивление мистера Франклина, обратилась к нему. Мистер Годфри присоединился к ним и тоже заговорил. Мистер Франклин немного походил с ними и, полагаю, сказал, что только что произошло, ибо оба его собеседника, сделав несколько шагов, вдруг остановились как громом пораженные. Не успел я заметить все это, как дверь гостиной с грохотом распахнулась, мисс Рейчел стремительно прошагала в свою спальню, злая и разгневанная, с горящими глазами и пылающими щеками. Господин старший инспектор попытался было снова расспросить ее, но она у самой двери спальни развернулась и в бешенстве закричала:

– Я не хочу вас видеть! Мой алмаз пропал! Ни вы, ни кто-либо другой не найдет его, никогда!

С этими словами она вошла в спальню и заперла за собой дверь. Пенелопа, стоявшая к ней ближе всего, услышала, как ее хозяйка зарыдала, как только снова осталась одна.

Одно мгновение в ярости, следующее – в слезах. Что это означает?

Я сказал главному инспектору: это означает, что мисс Рейчел слишком расстроилась из-за потери камня. Мне было горько видеть, как молодая хозяйка выходит из себя, даже перед полицейским офицером, поэтому, заботясь о чести семьи, я как мог принес извинения. Но в душе я был крайне озадачен необычным поведением и словами мисс Рейчел. Основываясь на сказанном ею у двери спальни, я мог только заключить следующее: ее смертельно обидело то, что мы вызвали полицию, и удивление мистера Франклина на террасе было вызвано тем, что она ему (как человеку, непосредственно вызывавшему полицейских) об этом сказала. Однако если это предположение верно, то почему она, потеряв алмаз, возражала против присутствия в доме тех самых людей, которые по роду службы должны были заниматься его поисками? И откуда, скажите на милость, она могла знать, что Лунный камень уже никогда не найдут?

При нынешнем положении вещей надежды на то, что кто-либо в доме даст ответы на эти вопросы, не было. Мистер Франклин, похоже, считал ниже своего достоинства передавать слуге – даже такому старому слуге, как я, – что мисс Рейчел сказала ему на террасе. Мистер Годфри, который как джентльмен и родственник, видимо, пользовался доверием мистера Франклина, доверие это уважал и молчал. Миледи, несомненно, тоже посвященная в тайну и единственная, кто имел доступ к мисс Рейчел, открыто заявляла, что ничего не могла с нею поделать. «Ваши разговоры об алмазе только злят меня!» При всем материнском влиянии она не смогла выдавить из нее больше ни слова.

Таким образом, мы зашли в тупик и с мисс Рейчел, и с Лунным камнем. В первом случае миледи была бессильна нам помочь. Во втором (и вы сейчас сможете сами в этом убедиться) мистер Сигрейв был близок к растерянности и замешательству.

Обыскав весь будуар и не сделав никаких открытий среди мебели, наш многоопытный сыщик спросил у меня, было ли вообще слугам известно, куда на ночь спрятали алмаз.

– Во-первых, я знал, куда его положили, сэр, – ответил я. – Сэмюэль, лакей, тоже это знал, потому что находился в зале, когда решали, куда на ночь положить алмаз. Знала моя дочь, она вам уже об этом говорила. Она или Сэмюэль могли упомянуть об этом кому-то из слуг… Или кто-то еще из слуг мог услышать тот разговор через боковую дверь зала, которая могла быть открыта на черную лестницу. Насколько я понимаю, кто угодно в доме мог знать, где ночью хранился алмаз.

Мой ответ дал господину старшему инспектору довольно широкое поле для подозрений, поэтому он попытался сузить его, попросив меня описать характеры слуг.

Я сразу подумал о Розанне Спирман. Но я не должен был, да и не было у меня такого желания, наводить сыщика на подозрения в адрес бедной девушки, чья честность никогда не вызывала у меня сомнений. Смотрительница в исправительном доме отрекомендовала ее миледи искренне раскаявшейся и заслуживающей доверия девушкой. Старший инспектор сначала должен был найти повод ее подозревать, и лишь после этого, не раньше, моим долгом будет сообщить ему, как она попала в дом миледи.

– У всех наших людей отменные рекомендации, – сказал я. – И все они заслуживают доверия, которое оказывает им хозяйка.

После этого мистеру Сигрейву оставалось одно, а именно: взяться за работу и лично познакомиться со всеми слугами.

Одного за другим их всех подвергли допросу. И каждый из них заявлял, что ему нечего сказать, причем говорили они это, особенно женщины, очень пространно и с большим негодованием, вызванным запретом пользоваться их комнатами. Когда всех отправили вниз заниматься своими делами, Пенелопа была вызвана и допрошена второй раз отдельно.

Небольшая вспышка дочери в будуаре и готовность, с которой она посчитала себя подозреваемой, произвели на старшего инспектора Сигрейва неблагоприятное впечатление. К тому же ему, кажется, не давало покоя то, что она была последней, кто видел алмаз той ночью. Когда допрос был закончен, моя девочка пришла ко мне, клокоча от гнева. Сомнений не осталось: этот полицейский, можно сказать, прямым текстом заявил, что считает ее вором! Я едва ли мог поверить, что он (по мнению мистера Франклина) мог быть таким ослом. Но, хоть он и ничего в этом смысле не говорил, мне было неприятно видеть, каким взглядом он смотрит на мою дочь. В разговоре с Пенелопой я только посмеялся над ее словами, как будто ее предположение было слишком нелепым, чтобы относиться к нему серьезно, что, впрочем, соответствовало действительности. Боюсь, что в душе я глупейшим образом тоже рассердился. Видеть дочь в таком состоянии было довольно тяжело. Она сидела в углу, безутешно закрыв лицо передником. Глупо, скажете вы. Она могла дождаться, когда он предъявит ей обвинения открыто. Что ж, я как человек взвешенный готов это признать. И все равно, господин старший инспектор мог и вспомнить, что… Не важно, что он мог вспомнить. Черт бы его побрал!

Следующий и последний этап расследования довел дело, как говорится, до кризиса. Сыщик провел разговор (на котором я присутствовал) с миледи. Сообщив ей о том, что алмаз украл кто-то из домашних, он попросил разрешения для себя и своих людей обыскать комнаты и сундуки слуг. Моя добрая хозяйка, благородная, честная женщина, отказала ему в праве обращаться с нами, как с ворами.

– Я никогда не соглашусь отплатить таким образом, – решительно сказала она, – за то, чем я обязана моим преданным слугам.

Господин старший инспектор раскланялся, бросив в мою сторону взгляд, в котором ясно читалось: «Зачем нужно было звать меня, если мне вот так связывают руки?» Я, старший среди слуг, почувствовал, что мы не имеем права злоупотреблять благородством нашей хозяйки.

– Мы сердечно благодарим вас, ваша светлость, – сказал я, – но просим разрешения поступить так, как должно в этом деле, и выдать наши ключи. Когда Габриель Беттередж подаст пример, – продолжил я, останавливая старшего инспектора Сигрейва у самой двери, – ручаюсь, остальные слуги ему последуют. Вот для начала мои ключи!

Миледи взяла меня за руку и поблагодарила со слезами на глазах. Боже, чего бы я ни отдал в тот миг, чтобы иметь право хорошенько вздуть старшего инспектора Сигрейва!

Как я и обещал, остальные слуги, поворчав, все же последовали моему примеру. Дамы были недовольны тем, как полицейские офицеры обыскивали их вещи. Повар выглядел так, как будто мог поджарить господина старшего инспектора живьем в печи, а дамы выглядели так, словно могли бы его съесть, когда повар закончит.

Старший инспектор Сигрейв удалился в мою комнату, чтобы решить, что делать дальше. Он со своими людьми уже провел в доме несколько часов и ни на йоту не приблизился к пониманию того, каким образом Лунный камень был похищен и кого подозревать.

Пока полицейский размышлял наедине, меня послали к мистеру Франклину в библиотеку. И как только моя рука оказалась на двери, та вдруг распахнулась и, к моему величайшему удивлению, мне навстречу шагнула Розанна Спирман.

После того как утром они подметают и убирают, ни первой, ни второй горничной там делать нечего. Я остановил Розанну и тотчас сделал ей выговор за нарушение домовой дисциплины.

– Что вам понадобилось в библиотеке в такое время? – осведомился я.

– Мистер Франклин обронил одно из своих колец наверху, – сказала Розанна, – и я ходила его ему отдать.

Лицо девицы загорелось, она вскинула голову и ушла с важным видом, оставив меня в полном недоумении. Происходящее в доме, несомненно, в той или иной степени огорчало всех служанок, но никто из них не позволял себе забываться так, как Розанна.

Мистера Франклина я нашел пишущим за столом. Едва я вошел в библиотеку, он попросил приготовить лошадей на станцию. Первые же звуки его голоса дали мне понять, что сейчас снова победила его решительная сторона. Человек из ваты исчез, и передо мной вновь сидел человек из стали.

– Едете в Лондон, сэр? – поинтересовался я.

– Еду телеграфировать в Лондон, – сказал мистер Франклин. – Я убедил тетю, что нам нужна помощь человека поумнее, чем старший инспектор Сигрейв, и получил от нее разрешение отправить телеграмму своему отцу. Он знаком с начальником полиции, а начальник полиции может выбрать человека, который решит загадку Лунного камня. Кстати, о загадках, – понизив голос, произнес мистер Франклин. – Пока вы не ушли в конюшню, я скажу вам еще кое-что, только никому об этом ни слова. Либо у Розанны Спирман не все в порядке с головой, либо она знает больше, чем ей следовало бы знать.

Не могу сказать, что больше: удивили или огорчили меня его слова. Будь я помоложе, я бы признался в этом мистеру Франклину. Но с возрастом приобретаешь одну превосходную привычку: если ты не знаешь, как поступить, то ты молчишь.

– Она принесла мне кольцо, которое я потерял в спальне, – продолжил мистер Франклин. – Я ее поблагодарил и, разумеется, думал, что после этого она уйдет, но вместо этого она остановилась перед столом напротив меня и стала смотреть на меня с каким-то странным выражением, наполовину испуганным, наполовину фамильярным – я не смог понять. «Странное это дело с алмазом, сэр», – необычно порывисто произнесла она. Я сказал: «Да, странное», – и стал ждать, что будет дальше. Честное слово, Беттередж, она точно свихнулась! Она сказала: «Они ведь никогда не найдут алмаз, верно, сэр? Нет. И того, кто его взял… Могу поручиться». Она – представляете! – кивнула и улыбнулась мне! Прежде чем я успел спросить, что она хотела этим сказать, мы услышали ваши шаги. Мне показалось, она боялась, что вы ее застанете здесь. Во всяком случае, она переменилась в лице и ушла. Что, черт побери, это значит?

Даже тогда я не смог заставить себя рассказать ему историю девушки. Это было все равно что объявить ее вором. К тому же, если бы я даже выложил все начистоту и даже если предположить, что это она украла алмаз, причина, заставившая ее раскрывать свою тайну не кому-нибудь, а мистеру Франклину, все равно осталась бы непонятной.

– Я не хочу, чтобы у бедной девушки были неприятности только из-за того, что у нее ветреный характер и странная манера разговаривать, – продолжил мистер Франклин. – Но если она скажет инспектору то, что сказала мне, то такой недалекий человек, боюсь… – Он замолчал, не договорив.

– Сэр, – сказал я, – здесь наилучший выход – мне поговорить об этом с миледи при первой же возможности. Она принимает дружеское участие в Розанне, и, в конце концов, девица, может быть, просто глупа и норовиста. Когда в доме что-то происходит, сэр, служанки любят смотреть на дело с мрачной стороны, это дает бедняжкам ощущение собственной важности. Если кому-нибудь случится захворать, можно не сомневаться, женщина предречет больному смерть. Если пропадает какой-то ценный предмет, она обязательно скажет, что его никогда не найдут.

Такой взгляд на вещи (признаюсь, я, поразмыслив, и сам начал склоняться к этому), кажется, успокоил мистера Франклина. Он сложил телеграмму и закончил разговор. Я отправился в конюшню готовить пони и экипаж и по дороге заглянул в людскую, где обедали слуги. Розанны Спирман среди них не оказалось. На мой вопрос мне ответили, что она вдруг почувствовала себя плохо и пошла в свою комнату полежать.

– Забавно, когда я ее видел в последний раз, она выглядела вполне здоровой, – заметил я.

Пенелопа вышла следом за мной.

– Не нужно так говорить при них, отец, – сказала она. – Слуги от этого только еще больше настроятся против Розанны. Бедняжка вся истомилась от любви к мистеру Франклину Блейку.

Это был новый взгляд на поведение девицы. Если Пенелопа права, странные слова и поведение Розанны объяснялись одним: ей было все равно, что говорить, если, застигнув мистера Франклина врасплох, она могла заставить его заговорить с ней. Если это правильный ответ на загадку, тогда можно понять и ее высокомерность, когда она проходила мимо меня в зале. Пусть даже он сказал ей всего два слова, она добилась своего, и мистер Франклин заговорил с ней.

Я лично наблюдал за тем, как запрягают пони. В окружившем нас адском хитросплетении загадок и неопределенностей наблюдать за тем, как прекрасно понимают друг друга ремешки и пряжки, было настоящим облегчением. Когда вы видите пони между оглоблями экипажа, вы видите то, в чем невозможно сомневаться. А это, доложу я вам, стало большой редкостью в нашем доме.

Подъезжая на экипаже к парадной двери, я обнаружил, что у порога меня ждет не только мистер Франклин, но еще мистер Годфри и старший инспектор Сигрейв.

Размышления господина полицейского (каковым он предался после того, как не нашел алмаз ни в комнатах, ни в сундуках слуг), видимо, навели его на совершенно новые выводы. Продолжая придерживаться первоначальной версии – а именно, что драгоценность похитил кто-то, находившийся в доме, – наш многоопытный сыщик теперь думал, что вор (кем бы он ни считал бедную Пенелопу, ему хватило ума не говорить об этом вслух) действовал в сговоре с индусами, и потому принял решение переместить свое внимание на сидевших в фризинголлской тюрьме фокусников. Узнав об этом, мистер Франклин вызвался отвезти старшего инспектора в город, откуда телеграфировать в Лондон было не сложнее, чем с нашей станции. Мистер Годфри, по-прежнему преданно веривший в мистера Сигрейва и страстно желавший увидеть допрос индусов, упросил полицейского разрешить ему поехать с ним во Фризинголл. В доме на всякий случай оставались двое младших полицейских. Остальные должны были вернуться со старшим инспектором в город. Таким образом, все четыре места в экипаже были заняты.

Прежде чем взяться за вожжи, мистер Франклин отвел меня в сторонку пошептаться.

– С отправкой телеграммы в Лондон я повременю, – доверительно сообщил он, – пока не узнаю, что даст допрос индусов. Я убежден, что этот бестолковый полицейский не знает, что делать, и просто пытается выиграть время. На мой взгляд, версия, что кто-то из слуг был в сговоре с индусами, – несусветная чушь. Беттередж, наблюдайте за домом, пока я не приеду, и попытайтесь понять, что у Розанны Спирман на уме. Я не прошу вас делать ничего недостойного или жестокого по отношению к девушке, просто хочу, чтобы вы были немного внимательнее, чем обычно. Мы попытаемся скрыть все это от тети, но дело это намного важнее, чем вы, возможно, предполагаете.

– Речь идет о двадцати тысячах фунтов, сэр, – сказал я, думая о стоимости алмаза.

– Речь идет о спокойствии Рейчел, – серьезно ответил мистер Франклин. – Меня это очень беспокоит.

Он вдруг отошел от меня, как будто хотел оборвать дальнейший разговор. Мне показалось, я понял почему. Он боялся, что, продолжая разговор, может выдать мне тайну слов, сказанных ему мисс Рейчел на террасе.

Они уехали во Фризинголл. Я был готов поговорить с Розанной наедине, решив, что это будет в ее же интересах, но удобного случая так и не представилось. Она снова спустилась только к чаю, при этом была капризна и возбуждена. У нее явно был, что называется, приступ истерии. Она приняла по указанию миледи нюхательной соли, после чего была отправлена обратно к себе.

День уныло полз к безотрадному завершению. Мисс Рейчел не выходила из своей комнаты, заявив, что слишком нездорова, чтобы выйти к обеду. Миледи из-за дочери была в таком плохом настроении, что я не смог заставить себя еще больше расстроить ее рассказом о том, что Розанна Спирман сказала мистеру Франклину. Пенелопа упорствовала в своем убеждении, что ее вот-вот вызовут в суд, допросят и бросят в тюрьму за воровство. Остальные женщины обратились к своим Библиям и сборникам церковных гимнов и сидели над ними с кислыми минами, которые, как я заметил, в моем кругу обычно вызывает неурочное проявление набожности. Что до меня, то мне даже не хватило духу открыть «Робинзона Крузо». Я вышел во двор и, ощущая сильное желание провести время в теплой, душевной компании, поставил кресло перед будками, чтобы поговорить с собаками.

За полчаса до обеда оба джентльмена вернулись из Фризинголла, договорившись со старшим инспектором Сигрейвом, что он приедет к нам на следующий день. Они заехали к мистеру Мертуэту, путешественнику, в его нынешнее жилье рядом с городом, и по просьбе мистера Франклина тот любезно согласился помочь своим знанием языка в общении с двумя из трех индусов, которые не знали английского.

Осторожный и долгий допрос не дал ничего, не возникло даже намека на какую-то причину подозревать, что фокусники вступили в сговор с кем-то из наших слуг. Когда этот вывод был сделан, мистер Франклин отправил телеграмму в Лондон, и на этом дальнейшее расследование было отложено до завтра.

Вот таким вышел день, следующий за днем рождения. Мы не видели даже проблеска света. Однако спустя пару дней тьма несколько рассеялась. Каким образом и что из этого вышло, вы скоро узнаете.

Глава XII

За ночь четверга ничего не произошло. Утро пятницы принесло две новости.

Новость первая: помощник пекаря сообщил, что вчера встретил Розанну Спирман, скрывавшую лицо за густой вуалью, когда она шла пешком во Фризинголл по тропинке через поле. Нам показалось странным, что кто-то может ошибиться насчет Розанны с ее-то плечом, но этот человек явно ошибался, поскольку Розанна, как вы знаете, всю вторую половину четверга, болея, провела в своей комнате.

Вторая новость пришла с почтальоном. Славный мистер Кэнди накликал на себя беду, когда в день рождения уехал под дождем, сказав мне, что у докторов кожа непромокаемая. Несмотря на кожу, он в тот вечер насквозь промок и простудился. По последним рассказам, принесенным почтальоном, он лежал в горячке и бредил так же многоречиво, как часто разговаривал, когда был здоров. Нам всем было жаль маленького доктора, но мистера Франклина его болезнь расстроила в основном из-за мисс Рейчел. Из того, что он говорил миледи за завтраком, когда я находился в комнате, можно было сделать вывод, что, по его мнению, если вся эта кутерьма вокруг Лунного камня не уляжется в ближайшее время, мисс Рейчел понадобится срочная медицинская помощь.

Завтрак только начался, когда пришла ответная телеграмма от мистера Блейка-старшего. В ней сообщалось, что он нашел (с помощью своего друга начальника полиции) человека, который сможет нам помочь. Звали его сержант Кафф, и прибыть он должен был из Лондона утренним поездом.

Прочитав имя нового сыщика, мистер Франклин вздрогнул. Похоже, живя в Лондоне, он от отцовского адвоката слышал какие-то рассказы о сержанте Каффе.

– Я начинаю надеяться, что конец нашим волнениям уже близок, – сказал он. – Если хотя бы половина тех рассказов, что я слышал, правда, то сержант Кафф не знает себе равных по части распутывания загадок!

Все мы с нетерпением и волнением ждали появления этого знаменитого и талантливого человека. Старший инспектор Сигрейв вернулся в указанное время и, услышав, что ожидается прибытие сержанта, тотчас заперся в комнате с пером, чернилами и бумагой и принялся писать отчет. Я бы съездил на станцию встретить сержанта, но карету и лошадей миледи использовать было нельзя, даже ради лондонской знаменитости, а пони и экипаж позже должны были понадобиться для мистера Годфри. Он очень сожалел, что вынужден покинуть тетю в такое непростое время, и любезно отложил отъезд до последнего поезда, чтобы послушать, что скажет об этом деле мудрый Кафф. Но в пятницу вечером ему обязательно нужно попасть в город, потому что в субботу утром его ждали в комитете одного женского благотворительного общества, у которого случились какие-то неприятности.

Когда подошло время приезда сержанта, я отправился к калитке встречать его.

Как раз когда я дошел до домика привратника, подъехала пролетка со станции и из нее вышел седоватый пожилой мужчина, до того тощий, что, казалось, он состоит из одних костей. Одет он был в скромный черный костюм, на шее – белый галстук. Продолговатое с острыми, резкими чертами лицо его обтягивала желтая и сухая, как сморщенный осенний лист, кожа. Стального цвета глаза его имели необычную, приводящую в замешательство особенность: когда они встречались с вашими глазами, казалось, что они ждут от вас чего-то такого, о чем вы сами не догадываетесь. Мягкая походка, грустный голос, тонкие длинные пальцы – он походил на священника или на гробовщика, но только не на того, кем являлся на самом деле. Более полной противоположности старшему инспектору Сигрейву и полицейского менее успокоительной наружности вам было не сыскать, где бы вы ни искали.

– Это дом леди Вериндер? – спросил он.

– Да, сэр.

– Я сержант Кафф.

– Пожалуйте сюда.

По дороге к дому я назвал свое имя и положение в доме, дав ему понять, что он может говорить со мной о деле, которое ему хотела поручить миледи. Однако о деле он не произнес ни слова, лишь восхищался природой и заметил, что морской воздух очень резок и свеж. Я же со своей стороны подивился, как прославленный Кафф заработал свою репутацию. До дома мы дошли, как две незнакомые собаки, впервые в жизни посаженные на общую цепь.

Когда я спросил, где миледи, и услышал в ответ, что она в оранжерее, мы прошли в сад на заднем дворе и послали слугу позвать хозяйку. Пока мы ее дожидались, сыщик сквозь увитую плющом арку слева от нас рассмотрел розовые кусты и прошел к ним, первый раз выказав нечто похожее на интерес. К изумлению садовника и моему отвращению, знаменитый полицейский оказался настоящим кладезем знаний о таком бессмысленном занятии, как разведение роз.

– О, у вас здесь отличный вид на юг и юго-запад, – качнув седой головой, сказал сержант с нотками удовольствия в грустном голосе. – Вот это правильная форма для розовой клумбы – никаких заключенных в квадрат кругов! Да, да, с дорожками между клумб. Но не нужно было так посыпать их гравием. Трава, господин садовник, только трава должна быть между клумбами. Гравий для них слишком тверд. А вот это премилая клумба с белыми и алыми розами. Они всегда изумительно сочетаются, не так ли? Вот это белая мускусная роза, мистер Беттередж. Наша старая английская роза держит голову наравне с лучшими и самыми новыми сортами. Красавица! – прикасаясь к мускусной розе тонкими пальцами, произнес сержант таким тоном, будто обращался к ребенку.

И этот человек должен был найти алмаз мисс Рейчел и укравшего его вора!

– Кажется, вы любите розы, сержант, – заметил я.

– У меня нет времени что-то любить, – ответил сержант Кафф. – Но, когда у меня выпадают свободные минуты, чтобы одарить что-то своей любовью, чаще всего, мистер Беттередж, она достается розам. Я начинал свою жизнь среди них в отцовском питомнике и заканчивать ее буду среди них, если получится. О да, когда-нибудь настанет тот день, когда я, даст бог, перестану ловить воров и попробую выращивать розы. Между моими клумбами будут травяные дорожки, господин садовник, – сказал сержант, которого наши гравийные дорожки, похоже, задели за живое.

– Довольно странное увлечение для человека вашей профессии, сэр, – заметил я.

– Если вы посмотрите вокруг (что мало кто делает), – сказал сержант, – то увидите, что природа интересов человека чаще всего является прямой противоположностью его профессии. Покажите вещи более противоположные, чем роза и вор, и я изменю свое увлечение, если не буду для него слишком стар. Господин садовник, вы для выведения нежных сортов используете дамасскую розу, не так ли? Я так и думал. А вот и леди. Это леди Вериндер?

Он увидел ее раньше меня и садовника, хоть мы знали, в какую сторону смотреть, а он нет. Я начал считать его человеком более шустрым, чем мне показалось сначала.

Наружность сержанта или порученное ему дело, а может, и то и другое, кажется, несколько смутили миледи. Впервые в жизни я увидел, что она не знает, как заговорить с посторонним человеком. Первым нашелся сержант Кафф. Он спросил, занимался ли кто-нибудь кражей до того, как мы послали за ним, и, узнав, что был приглашен другой человек, который сейчас находится в доме, попросил разрешения поговорить с ним, прежде чем приступать к работе.

Миледи повела нас к дому, и сержант, грустно посмотрев на дорожки, бросил садовнику на прощание:

– Уговорите ее светлость попробовать траву. Никакого гравия. Никакого гравия.

Почему старший инспектор Сигрейв сделался значительно ниже ростом, когда его представили сержанту Каффу, я не могу объяснить. Могу только констатировать этот факт. Они вместе вошли в комнату и оставались долгое время вне досягаемости для простых смертных. Когда после томительного ожидания мы наконец снова увидели их, господин старший инспектор был возбужден, а господин сержант позевывал.

– Сержант хочет осмотреть гостиную мисс Вериндер, – сообщил мистер Сигрейв, обращаясь ко мне очень торжественно и с воодушевлением. – Мистер Кафф задаст ей несколько вопросов. Проводите его, пожалуйста.

Выслушав это указание, я посмотрел на великого Каффа. Великий Кафф, в свою очередь, посмотрел на старшего инспектора Сигрейва тем спокойным, выжидательным взглядом, о котором я уже упоминал. Не берусь утверждать, что он выжидал, когда его коллега проявит себя ослом, могу только сказать, что у меня появилось сильное подозрение на этот счет.

Я провел их наверх. Сержант неторопливо осмотрел индийский шкафчик, а потом и весь будуар, задавая вопросы (изредка господину старшему инспектору и постоянно мне), направленность которых, думаю, была одинаково непонятна нам обоим. Через некоторое время осмотр комнаты дошел до двери, покрытой известными вам узорами. Сержант Кафф указал тонким пальцем на пятнышко под самым замком, о котором старший инспектор Сигрейв упоминал, когда бранил служанок за то, что они столпились в комнате.

– Какая жалость, – сказал он. – Как это случилось?

Вопрос он адресовал мне, и я ответил, что вчера вечером женщины-служанки собрались в этой комнате и кто-то юбкой оставил это пятно.

– Старший инспектор Сигрейв велел им выйти, сэр, – добавил я, – пока они еще не натворили беды.

– Верно! – своим военным тоном вставил господин старший инспектор. – Я велел им выйти. Это сделали юбки, сержант, это сделали юбки.

– Вы заметили, чья юбка это сделала? – спросил сержант Кафф, продолжая обращаться не к коллеге, а ко мне.

– Нет, сэр.

После этого он повернулся к старшему инспектору Сигрейву:

– А вы заметили, я полагаю?

Господин старший инспектор был слегка обескуражен, но попытался оправдаться:

– Я не помню точно, сержант, это ведь такой пустяк, такой пустяк.

Сержант Кафф посмотрел на мистера Сигрейва так, как он смотрел на гравийные дорожки в цветнике, и своим печальным голосом в первый раз явил нам образчик своих способностей.

– На прошлой неделе я проводил одно частное расследование, господин старший инспектор, – сказал он. – На одном конце этого расследования было убийство, на другом – чернильное пятнышко на обивке стола, появление которого никто не мог объяснить. За все свои странствия по самым грязным закоулкам этого грязного мирка я еще не встречал того, что можно было бы назвать пустяком. Прежде чем двигаться на шаг вперед, мы должны увидеть юбку, которая оставила это пятно, и выяснить, когда точно краска здесь высохла.

Господин старший инспектор, выслушавший этот выговор с довольно жалким видом, спросил, не позвать ли служанок, но сержант Кафф, немного поразмыслив, вздохнул и покачал головой.

– Нет, – сказал он, – сперва займемся пятном. Вопрос с краской требует короткого ответа: да или нет. Вопрос с юбками требует долгого ответа. В котором часу служанки зашли сюда вчера утром? Одиннадцать, так? Кто-нибудь в доме может сказать, успела ли краска здесь высохнуть к этому времени?

– Племянник ее светлости, мистер Франклин Блейк, это знает, – ответил я.

– Этот джентльмен здесь?

Мистер Франклин находился совсем близко, дожидался удобного случая быть представленным великому Каффу. Через полминуты он уже был в комнате и давал показания.

– Эту дверь, сержант, раскрасила мисс Вериндер под моим руководством, с моей помощью и с использованием моего разбавителя. Любая краска с этим разбавителем высыхает за двенадцать часов.

– Помните ли вы, сэр, когда был покрашен этот участок? – спросил сержант.

– Отлично помню, – ответил мистер Франклин. – Мы его покрасили последним, хотели закончить с ним в среду, и я сам его закрасил в три часа или в начале четвертого.

– Сегодня пятница, – сказал сержант Кафф, обращаясь к старшему инспектору Сигрейву. Давайте посчитаем. В три часа в среду этот участок был закончен. Краска высохла за двенадцать часов, то есть к трем часам утра четверга. В четверг в одиннадцать часов вы проводили здесь обыск. Отнимите три от одиннадцати, остается восемь. Эта краска уже восемь часов была сухой, господин старший инспектор, когда вы предположили, что ее смазали юбками служанки.

Первый сокрушительный удар для мистера Сигрейва. Если бы он не подозревал бедную Пенелопу, я бы даже ему посочувствовал.

Решив вопрос с краской, сержант Кафф как будто перестал замечать своего коллегу и обращался к мистеру Франклину как к более надежному помощнику.

– Вполне вероятно, – сказал он, – что вы дали нам ключ к разгадке.

Как только эти слова слетели с его уст, дверь спальни вдруг отворилась и в комнату вошла мисс Рейчел.

Обратилась она к сержанту, не замечая (или не обращая внимания), что они не были представлены друг другу.

– Вы сказали, – спросила она, указывая на мистера Франклина, – что это он дал вам ключ?

(«Это мисс Вериндер», – шепнул я сзади сержанту.)

– Этот джентльмен, мисс, – молвил сержант, внимательно изучая ее лицо проницательными серыми глазами, – возможно, дал нам ключ к разгадке.

Она на миг повернулась и попыталась посмотреть на мистера Франклина. Я говорю «попыталась», потому что она вдруг посмотрела в другую сторону, прежде чем их взгляды встретились. Похоже, ее что-то странно тревожило. Она вдруг покраснела и тут же опять побледнела. На фоне этой бледности на ее лице появилось новое выражение, от которого мне сделалось не по себе.

– Я ответил на ваш вопрос, мисс, – продолжил сержант, – а теперь, с вашего позволения, спрошу вас. На вашей двери есть небольшое место, где смазана краска. Вы, случайно, не знаете, как это было сделано и кем?

Но вместо того, чтобы ответить ему, мисс Рейчел задала очередной вопрос, словно он ничего не говорил или она его не услышала:

– Вы тоже полицейский?

– Я сержант Кафф, мисс, из сыскной полиции.

– Вы прислушаетесь к совету молодой девушки?

– С удовольствием его выслушаю, мисс.

– Выполняйте свои обязанности сами… и не позволяйте мистеру Франклину Блейку вам помогать.

Она произнесла эти слова с такой яростью, с таким презрением, с такой неожиданной ненавистью к мистеру Франклину в голосе и во взгляде, что мне, хоть я ее знал с детства и чтил больше всех после миледи, впервые в жизни стало стыдно за мисс Рейчел.

Неподвижные глаза сержанта Каффа ни на миг не оторвались от ее лица.

– Благодарю вас, мисс, – произнес он. – Вам что-нибудь известно о пятне? Быть может, вы сами случайно его оставили?

– Я ничего не знаю о пятне.

С этим ответом она развернулась и снова заперлась в своей спальне. На этот раз я услышал, как до этого слышала Пенелопа, что, едва оказавшись в одиночестве, она зарыдала.

Заставить себя посмотреть на сержанта я не мог, поэтому посмотрел на мистера Франклина, который стоял ко мне ближе. Кажется, то, что случилось, огорчило его еще больше, чем меня.

– Я же говорил, что она меня беспокоит, – сказал он. – И теперь вы видите почему.

– Мисс Вериндер, кажется, несколько раздражена из-за пропажи ее алмаза, – заметил сержант. – Это ценный камень. Что же тут удивляться?

Оправдание, которое я придумал для нее вчера (когда она забылась перед старшим инспектором Сигрейвом), повторил человек, который не принимал в ней такого участия, как я, ибо вовсе не был с нею знаком. У меня по всему телу вдруг пробежал холод, тогда я не понимал почему. Теперь-то я догадываюсь, что тогда у меня, должно быть, возникли первые подозрения о том, в каком ужасном свете вдруг предстало это дело в глазах сержанта Каффа после того, что он увидел в мисс Рейчел и что он услышал от нее во время первого же их разговора.

– Молодые женщины никогда не следят за языком, – сказал сержант мистеру Франклину. – Давайте забудем, что сейчас произошло, и займемся делом. Благодаря вам мы знаем, когда краска высохла. Теперь нужно установить, когда дверь видели в последний раз без этого пятна. У вас есть голова на плечах, и вы понимаете, о чем я.

Мистер Франклин собрался с мыслями и с усилием вернулся от мисс Рейчел к насущному вопросу.

– Кажется, я понимаю, – сказал он. – Чем больше мы сузим вопрос времени, тем меньше будет поле розысков.

– Верно, сэр, – сказал сержант. – Вы обращали внимание на свою работу в среду днем, после того как завершили ее?

Мистер Франклин покачал головой:

– Не думаю.

– А вы? – поинтересовался сержант, повернувшись ко мне.

– Думаю, что тоже нет, сэр.

– Кто последний находился в комнате, я имею в виду, в среду вечером?

– Полагаю, мисс Рейчел, сэр.

Тут вмешался мистер Франклин:

– Или ваша дочь, Беттередж. – Он повернулся к сержанту Каффу и объяснил, что моя дочь была горничной мисс Вериндер.

– Мистер Беттередж, попросите вашу дочь подняться. Постойте! – Сержант отвел меня к окну, где нас никто не мог услышать. – Ваш старший инспектор, – продолжил он вполголоса, – предоставил мне подробный отчет о своих действиях в этом деле. Среди прочего он, по его собственному признанию, настроил против себя слуг. Очень важно их успокоить. Кланяйтесь от меня дочери и остальным и передайте им две вещи: во-первых, у меня пока что нет улик, что алмаз действительно был украден, я только знаю, что он пропал. И второе: единственное, что мне нужно от слуг, это чтобы они подумали хорошенько все вместе и помогли мне найти его.

Разговор, который я провел со служанками после того, как старший инспектор Сигрейв запретил им заходить в свои комнаты, теперь оказался очень кстати.

– Могу ли я взять на себя смелость добавить третью вещь? – спросил я. – Что вы велели им кланяться и разрешаете им бегать вверх-вниз по лестнице и заходить в свои комнаты, когда у них возникнет такое желание?

– Конечно, – ответил сержант.

– Это успокоит их, сэр, – заметил я. – Всех, от кухарки до судомойки.

– Ступайте и сделайте это как можно скорее, мистер Беттередж.

Я уложился меньше чем в пять минут. Лишь одна загвоздка возникла, когда я дошел до спален. Мне как главе прислуги едва хватило власти удержать служанок, когда они, охваченные страстным желанием помочь сержанту Каффу, хотели все вместе ринуться следом за мной и Пенелопой наверх в качестве добровольных свидетелей.

Сержанту Пенелопа понравилась. Он сделался чуточку менее уныл, и на лице его появилось выражение, весьма сходное с тем, которое было на нем, когда он заметил белую мускусную розу в цветнике. Вот показания моей дочери, взятые у нее сержантом. По-моему, она дала их очень мило, но она все-таки мой ребенок и пошла в меня, а – слава богу! – не в мать.

«Пенелопа показала, что она живо интересовалась раскрашиванием двери и помогала смешивать краски. Обратила внимание на местечко под замком, потому что это был последний участок работы. Видела его через несколько часов несмазанным. Оставила его в двенадцать часов вечера без пятна. Тогда же заходила в спальню молодой хозяйки пожелать ей покойной ночи; слышала, как часы били в будуаре; в это время как раз держалась за ручку окрашенной двери; знала, что краска еще не высохла (так как помогала смешивать краски, как уже было сказано); старалась не прикоснуться к ней; была уверена, что придерживала юбку и что тогда пятна на двери не было; не была уверена, что, выходя из комнаты, не коснулась платьем двери случайно; помнила, в каком платье была тогда, потому что платье было новое, подарок от мисс Рейчел; отец ее тоже помнил и тоже мог подтвердить; могла принести и принесла платье; отец опознал платье как то, которое было на ней в тот вечер; юбки платья были изучены, на что ушло много времени из-за их размеров; следов краски на них не обнаружено». Конец показаний Пенелопы. И какие милые, убедительные показания! Подписано: Габриель Беттередж.

Далее сержант расспросил меня, есть ли в доме крупные собаки, которые могли бы пробраться в комнату и смазать краску хвостом. Услышав, что это невозможно, он послал за увеличительным стеклом и рассмотрел пятно через него. Отпечатков кожи он не обнаружил. Все видимые признаки указывали на то, что краска смазалась от прикосновения платья. Показания Пенелопы, сопоставленные с показаниями мистера Франклина, указывали на то, что кто-то побывал в комнате и оставил след на двери между полуночью и тремя часами утра четверга.

Доведя следствие до этой точки, сержант Кафф обнаружил, что такой человек, как старший инспектор Сигрейв, все еще остается в комнате, и в назидание своему коллеге подытожил:

– Этот ваш пустяк, господин старший инспектор, – он указал на пятно, – несколько прибавил в значимости с того времени, когда вы последний раз обращали на него внимание. На данном этапе расследования, насколько я понимаю, нам необходимо прояснить три пункта, связанных с пятном. Первое: нужно выяснить, есть ли в этом доме платье со следами краски. Второе: нужно узнать, кому это платье принадлежит. Третье: нужно спросить у этой особы, как она оказалась в этой комнате и оставила пятно между полуночью и тремя часами утра. Если эта особа не даст удовлетворительного ответа, то нам не придется далеко искать руку, укравшую алмаз. С вашего позволения, я сам этим займусь и более не стану вас отвлекать от дел в городе. У вас здесь есть человек? Оставьте его на всякий случай, он может мне понадобиться. Всего доброго.

Старший инспектор Сигрейв очень уважал сержанта, но себя он уважал еще больше. Получив ощутимый удар от знаменитого Каффа, он, выходя из комнаты, не преминул ударить в ответ, насколько хватило сил.

– Своего мнения я еще не высказал, – промолвил господин старший инспектор своим обычным военным голосом. – Оставляя дело в ваших руках, я хочу сказать только одно, сержант: из мухи очень легко сделать слона. Прощайте.

– Не сложнее, чем вовсе не заметить муху, если слишком задирать нос. – С этим достойным ответом сержант Кафф отвернулся от коллеги и подошел к окну.

Мистер Франклин и я стали ждать, что будет дальше. Сержант смотрел в окно, засунув руки в карманы, и тихонько насвистывал «Последнюю розу лета». Позже я заметил, что он начинал насвистывать, только когда его мозг напряженно работал, дюйм за дюймом приближаясь к намеченной цели. Мотив «Последняя роза лета», видимо, помогал ему и ободрял его. Мне кажется, эта песенка соответствовала его характеру. Она напоминала ему о его любимых розах, да и насвистывал он ее так, что она превращалась в самую печальную мелодию на свете.

Отвернувшись от окна спустя пару минут, сержант вышел на середину комнаты и замер, в задумчивости глядя на дверь спальни мисс Рейчел. Через какое-то время он кивнул головой, как будто говоря «Ну все, довольно», и, обращаясь ко мне, попросил о десятиминутной беседе с моей хозяйкой, как только ее светлости будет удобно.

Выходя из комнаты с этим посланием, я услышал, как мистер Франклин задал сержанту вопрос, и остановился в дверях послушать, что ответит сыщик.

– Вы уже догадываетесь, кто украл алмаз? – поинтересовался мистер Франклин.

– Никто не крал алмаз, – ответил сержант Кафф.

Услышав этот поразительный ответ, мы оба вздрогнули и оба попросили его объяснить, что он имел в виду.

– Подождите немного, – ответил сержант. – Еще не все части головоломки сложились.

Глава XIII

Миледи я нашел в гостиной. Когда я передал ей просьбу сержанта Каффа, она раздраженно поморщилась.

– Мне обязательно с ним беседовать? – спросила она. – Вы не могли бы поговорить с ним от моего имени, Габриель?

Мне это показалось непонятным, что, вероятно, отразилось у меня на лице. Миледи соблаговолила пояснить:

– Боюсь, у меня теперь немного расшатались нервы, – сказала она. – В этом лондонском полицейском есть что-то неприятное… Не знаю что. У меня предчувствие, что он принесет с собой хлопоты и беду в наш дом. Это очень глупо, и со мной такого никогда прежде не случалось, но это так.

Я не знал, что на это ответить. Чем больше я узнавал сержанта Каффа, тем больше он мне нравился. Открывшись мне, миледи тотчас взяла себя в руки, ибо, как я уже говорил, была женщиной решительной и мужественной.

– Если я должна с ним встретиться, значит, должна, – сказала она. – Но я не хочу встречаться с ним наедине. Просто не смогу. Приведите его, Габриель, и оставайтесь с нами, пока мы будем разговаривать.

На моей памяти то был первый приступ уныния миледи с самого детства. Я вернулся в будуар. Мистер Франклин вышел в сад и присоединился к мистеру Годфри, время отбытия которого приближалось, а мы с сержантом Каффом направились в комнату миледи.

Уверяю вас, миледи немного побледнела, когда увидела его! Впрочем, в остальном она держала себя в руках и спросила у сержанта, не возражает ли он против моего присутствия при разговоре, и даже прибавила, что я – ее доверенное лицо и старый слуга и что во всем, относящемся к делам домашним, я именно тот человек, к которому стоит обращаться. Сержант вежливо ответил, что будет рад, если я останусь, поскольку он должен что-то сказать о слугах в общем, а моя осведомленность в этом вопросе уже однажды оказалась полезной для него. Миледи указала на два кресла, мы сели и без всякого перехода приступили к разговору.

– Я уже составил свое мнение об этом деле, – начал сержант Кафф, – но, если ваша светлость не возражает, пока что не буду его оглашать. Я здесь для того, чтобы рассказать, что я обнаружил наверху в комнате мисс Вериндер и что намерен, с позволения вашей светлости, делать дальше.

Он поведал ей о пятне на двери и изложил выводы, на которые оно его натолкнуло (примерно в тех же словах, в каких излагал их старшему инспектору Сигрейву, только с бо́льшим уважением).

– Одно можно сказать наверняка, – подытожил он. – Алмаз исчез из ящика шкафчика. Почти с такой же уверенностью можно утверждать, что следы краски должны иметься на одежде кого-то в доме. Прежде чем идти дальше, мы должны найти этот предмет одежды.

– И эти следы краски, надо полагать, укажут на вора? – заключила моя хозяйка.

– Прошу прощения, ваша светлость, я не говорю, что алмаз украден. Я только говорю, что сейчас он исчез. Если мы найдем одежду с пятном краски, она может привести нас к нему.

Ее светлость посмотрела на меня:

– Вы что-нибудь понимаете?

– Сержант Кафф понимает, – ответил я.

– Как вы предлагаете искать эту одежду? – поинтересовалась миледи, снова обращаясь к сержанту. – Стыдно сказать, но сундуки и комнаты моих слуг, которые служат у меня уже не первый год, уже обыскал другой полицейский. Я не могу позволить и не позволю, чтобы они подверглись такому унижению во второй раз!

(Вот это хозяйка! Одна на десять тысяч, можно сказать!)

– Именно об этом я и хотел поговорить с вашей светлостью, – сказал сержант. – Этот полицейский нанес большой вред расследованию, показав слугам, что подозревает их. Если я дам им повод опять почувствовать себя подозреваемыми, кто знает, какие еще препятствия они будут нам чинить, в особенности женщины. В то же время их сундуки нужно еще раз обыскать по той простой причине, что целью первого обыска был камень, а нам нужно найти платье с пятном. Я полностью с вами согласен, миледи, с чувствами слуг нельзя не считаться, но точно так же я совершенно уверен, что гардероб слуг нужно обыскать.

Это было похоже на глухой тупик. Миледи так и сказала, только выразилась более изящно.

– У меня есть план, как выйти из этого затруднения, – сказал сержант Кафф. – Если ваша светлость согласится, я предлагаю все объяснить слугам.

– Женщины тотчас решат, что вы их подозреваете, – прервал его я.

– Не решат, мистер Беттередж, – ответил сержант, – если я скажу им, что собираюсь обыскивать гардеробы всех – от ее светлости и ниже, – кто спал в доме в ночь со среды на четверг. Это обычная формальность, – прибавил он, покосившись на миледи, – но слуги решат, что их ставят наравне с господами, и, вместо того чтобы мешать расследованию, почтут за честь помочь ему.

Я увидел, что он прав. Миледи, справившись с первым удивлением, тоже это увидела.

– Вы уверены, что без обыска не обойтись? – спросила она.

– Миледи, это самый короткий путь к нашей цели.

Миледи встала, чтобы позвонить горничной.

– Со слугами вы будете говорить с ключом от моего гардероба в руке, – сказала она.

Сержант Кафф остановил ее очень неожиданным вопросом:

– Не нужно ли сначала убедиться, что остальные леди и джентльмены в доме согласятся на это?

– В доме есть еще только одна леди – мисс Вериндер, – с удивленным видом ответила моя хозяйка. – А из джентльменов только мои племянники: мистер Блейк и мистер Эйблуайт. Никто из них не станет возражать.

Я напомнил миледи, что мистер Годфри собрался уезжать, и, как только я упомянул об этом, сам мистер Годфри постучался в дверь и зашел попрощаться. За ним появился и мистер Франклин, который ехал с ним на станцию.

Миледи объяснила им затруднение. Мистер Годфри согласился сразу. Он в окно крикнул Сэмюэлю принести наверх чемодан, после чего сам вложил ключ в руку сержанта Каффа.

– Мой багаж можно послать за мной в Лондон, – сказал он, – когда расследование закончится.

Сержант взял ключ с подобающими извинениями.

– Прошу меня простить за то, что доставляю вам неудобства из-за простой формальности, но пример господ для слуг творит чудеса.

Мистер Годфри прочувствованно попрощался с миледи, оставив на прощание послание мисс Рейчел, выраженное в таких словах, что мне стало совершенно ясно: он не принял ответ «нет» и намерен при первой же возможности снова поставить вопрос о женитьбе.

Мистер Франклин, сопровождая кузена, сообщил сержанту, что разрешает осматривать всю свою одежду и ничего не хранит взаперти. Сержант Кафф выразил им свою признательность. Как видите, его план был с готовностью принят миледи, мистером Годфри и мистером Франклином. Оставалось только заручиться согласием мисс Рейчел, чтобы можно было начинать поиски запачканного краской платья.

Необъяснимая неприязнь миледи к сержанту как будто усилилась, когда мы снова остались одни.

– Если я пришлю вам ключи мисс Вериндер, – сказала она ему, – полагаю, вам пока от меня ничего более не нужно?

– Прошу прощения у вашей светлости, – сказал сержант Кафф. – Прежде чем мы начнем, я бы хотел, если это удобно, взглянуть на бельевую книгу. Возможно, пятно осталось не на самом платье, а на белье. Если наш обыск ничего не даст, я хочу проверить все белье в доме и все белье, которое было отправлено в стирку. Если какого-то предмета будет недоставать, мы хотя бы сможем предположить, что краска была на нем и что его хозяин намеренно избавился от него вчера или сегодня. Старший инспектор Сигрейв, – прибавил сержант, повернувшись ко мне, – привлек внимание служанок к пятну, когда все они собрались в комнате в четверг утром. Может оказаться, что это одна из многочисленных ошибок старшего инспектора Сигрейва.

Миледи велела мне позвонить в колокольчик и приказать принести бельевую книгу. Пока ее несли, она оставалась с нами на тот случай, если сержанту Каффу после проверки книги захочется еще что-то спросить.

Бельевую книгу принесла Розанна Спирман. В то утро девица вышла к завтраку очень бледной и изможденной, но, очевидно, достаточно окрепла после вчерашней болезни, чтобы выполнять свою обычную работу. Сержант Кафф внимательно посмотрел на нашу вторую горничную: когда она входила – на ее лицо, а когда выходила – на кривое плечо.

– Вы что-то еще хотите сказать мне? – спросила миледи, все так же желая избавиться от общества сержанта.

Великий Кафф открыл бельевую книгу, за полминуты увидел в ней все, что ему было нужно, и снова закрыл ее со словами:

– Осмелюсь побеспокоить вашу светлость еще одним вопросом. Молодая женщина, которая принесла эту книгу, служит у вас так же давно, как остальные служанки?

– Почему вы спрашиваете? – поинтересовалась миледи.

– В последний раз, когда я ее видел, она сидела в тюрьме за кражу.

После этого ничего не оставалось, кроме как рассказать ему всю правду. Миледи особо упирала на хорошее поведение Розанны и на лестные отзывы о ней смотрительницы исправительного дома.

– Надеюсь, вы не подозреваете ее? – очень искренне добавила в конце миледи.

– Я уже говорил вашей светлости, что никого в доме не подозреваю в воровстве… пока что.

Услышав ответ, миледи встала, чтобы пойти наверх и попросить ключи у мисс Рейчел. Сержант, опередив меня, подошел к двери и открыл ее с низким поклоном. Миледи, проходя мимо него, содрогнулась.

Мы ждали, ждали, но ключ все не появлялся. Сержант Кафф ко мне не обращался. Он обратил свой тоскливый лик к окну, засунул тонкие руки в карманы и принялся тихонько насвистывать «Последнюю розу лета».

Наконец пришел Сэмюэль, но не с ключами, а с запиской для меня. Я нервно нацепил очки, чувствуя на себе гнетущий взгляд сержанта. В записке от миледи было всего две-три строчки, написанные карандашом. Она сообщала мне, что мисс Рейчел наотрез отказалась предоставлять свой гардероб для осмотра. Когда ее спросили почему, она разрыдалась. Когда вопрос повторили, она ответила: «Не хочу, потому что не хочу. Если вы примените силу, я подчинюсь, но иначе не заставите».

Я понимал нежелание миледи показываться сержанту Каффу с таким ответом дочери. Не будь я слишком стар для милых слабостей юного возраста, думаю, я сам покраснел бы от мысли, что должен на него взглянуть.

– Новости о ключах мисс Вериндер? – спросил сержант.

– Она отказывается разрешать обыск в своем гардеробе.

– А! – промолвил сержант.

Голос сержанта не был подчинен такой строгой дисциплине, как его лицо. «А!» он произнес тоном человека, который услышал то, что ожидал услышать. Он разозлил и испугал меня одновременно. Почему – не знаю, но это так.

– От обыска придется отказаться? – спросил я.

– Да, – ответил сержант, – от обыска придется отказаться, потому что мисс Вериндер не соглашается на него, как остальные. Мы должны обыскать либо все гардеробы в доме, либо ни одного. Отправьте чемодан мистера Эйблуайта в Лондон ближайшим поездом и верните бельевую книгу девушке, которая ее принесла, с поклоном и благодарностью от меня.

Он положил бельевую книгу на стол, достал перочинный ножик и принялся чистить ногти.

– Вы, кажется, не сильно расстроены? – заметил я.