Лунный свет[ Наваждение Вельзевула. "Платье в горошек и лунный свет". Мертвые хоронят своих мертвецов. Почти конец света]

Глава 1

Владелец шалмана с интригующим названием «До кондиции» Николай Григорьевич Анищенко устроил себе нечто вроде кабинета за ширмой, как в американских боевиках. Стол, несколько кресел, модерновый кожаный диван, шкаф «под дуб». На столе пепельница, ваза с гвоздиками. На диване Николай Григорьевич собственной персоной. Чуть за сорок, толстенький, с бегающими глазками. Костюм «тройка», пиджак расстегнут, из жилетного кармана свисает золотая цепочка от часов. Несколько напоминает разжиревшего ряженого страуса.

Здесь же находился мой коллега, опер Серега Теняков.

Войдя в «кабинет», я жизнерадостно спросил:

— Как успехи? Хорошо ли поговорили? Много ли наш лучший друг господин Анищенко рассказал о своих достижениях?

Теняков покачал головой:

— Пока пробавляемся хроникой текущих событий. Позабавил меня уважаемый господин Анищенко байкой о ногах, напрочь отделенных от туловища, которые нашли неподалеку от его владений. И, представь, надпись на этих ножках соответствующая: «Они устали».

— Страшилки любите, Николай Григорьевич? — заметил я. — Так это мы уже слышали. Старо. Уголовники своего пришили. Кстати, в этой милой истории есть и подробности. Труп кореша ребятишки бросили, чуть землей присыпали. Как на грех, бродячие собачки поблизости оказались, стали труп грызть, ненароком ноги отгрызли, но, видать, чего-то не глянулся им тот трупик — погрызли и бросили.

Анищенко передернуло. Он молчал.

Теняков продолжал разговор как ни в чем не бывало:

— Может, новенькое что припасли для нашего сведения, Николай Григорьевич?

— Американца одного опустили.

— Только одного?

— Да. Он шесть месяцев здесь жил. В коммуналке. Изучал российские нравы. Говорил: «Всю жизнь мечтал провести хотя бы один день в Чикаго тридцатых годов». Романтики захотел. Вот и получил, на что нарывался.

— Не по нашей части, — сказал Серега. — Давай, Григорьич, ближе к делу.

— Да с чего я вообще должен что-то говорить?! Вваливаетесь ко мне прямо в офис! Что обо мне клиенты подумают?!

— Так это офис? — Сергей провел рукой вокруг. — Тяжелый случай. А о клиентах не беспокойся. Ничего не подумают. Им и думать-то тяжеловато.

— Все равно.

— Итак, ты вспомнил?

— Что я должен был вспомнить?

— Глянь, какой забывчивый. Повторяю: говорил ли кто-нибудь из твоих клиентов о том, что он либо замочил, либо замочит Сашу Парамонова?

— Нет.

— А говорил ли кто-нибудь, что знает, кто замочил Сашу Парамонова?

— Нет. Как я мог слышать, я ведь здесь сижу.

— Не пудри мне мозги! Ты слышишь даже то, чего вообще никогда не было. Иначе зачем ты нам нужен?

— Вот и я говорю…

— Заткнись! Никита, проверь…

Я осторожно приоткрыл дверь. Никого. Странно.

— Знаешь, что мы с тобой можем сделать?

— Знаю, — на удивление спокойно ответил шеф «До кондиции».

— Да? Послушаем.

— У нас здесь парень был. Зубы выбиты, нос и ребра сломаны. Его РУОП изувечил. Потом отпустили, конечно.

— Браток, мы такими делами не занимаемся. А вот закрыть твой притон для стражей правопорядка можем запросто.

— Позвольте, позво…

— Не позволю, — ответил я за Сергея. — Дальше.

— Но я действительно ничего не знаю! Вы хотите, чтобы я сам нужных вам людей придумал?

— Мне не нужно, чтобы ты их придумал. Мне нужно, чтобы ты их назвал. И быстро.

— Не знаю! Мало ли жлобов ходит. Они все сказать могут.

— Послушай. Объясняю русским языком. В твоем заведении просто так сказать, что кого-либо замочили, невозможно. Здесь все нуждается в документальном подтверждении.

— Да не знаю я!

— Своих клиентов по именам знаешь?

— Откуда? В лицо еще куда ни шло.

— Тогда слушай. Лет двадцать, джинсовая куртка на меху, вязаная черная шапка, золотое кольцо на мизинце левой руки. Внешность заурядная. Говорит о чем-нибудь? Знаю, что таких полно, но все же…

— У меня в основном в форме бывают. А кольцо… У Леши такое.

— Кто такой, где живет?

— Не знаю. Постоянно сюда ходит.

— Омоновец?

— Нет. Вы же понимаете, парней с кольцами много бывает. Просто Лешу я знаю, а других…

— Ясно. Кто он?

— Мент. Из Калининского РУВД.

— Опер?

— Господи, нет, конечно. Патрульный.

— Его район?

— Вокзал. Он в паре с Ахмедом. Зал ожидания, ларьки, короче, где народу больше.

Анищенко глядел на нас как мышь на змею.

Теняков кивнул мне:

— Пошли, Никита! А вернее, вот что: составим-ка мы протокольчик на предмет изъятия незаконно хранимого в этом шикарном ресторане огнестрельного оружия. Чует мое сыщицкое сердце, где-то здесь, скорее всего во-он за тем шкафчиком парочка стволов тихонько лежит и ждет, покуда мы их оттуда извлечем. Понятые, думаю, найдутся. Заведение здешнее особого рода, популярное у разного люда, так что…

Надо сказать, что шалман действительно был местом весьма своеобразным.

Анищенко арендовал подвал у детской поликлиники, работники которой давно уже произносили слово «финансирование» с ненавистью, а потому были несказанно рады арендатору. Николай Григорьевич стремился дать своему заведению название как можно более броское и после тяжких раздумий назвал его «Туши свет». Но по требованию «общественности» вполне приличное, каким его задумывал Анищенко, кафе превратилось скоро в место сходок и тусовок и было переименовано в шалман «До кондиции».

Здесь ежедневно собирались сотрудники правоохранительных органов, сиживали водители «воронков», что можно, конечно, объяснить близостью «Крестов», наведывались мрачные бойцы ОМОНа, регулярно появлялись сотрудники патрульно-постовой службы. Но самое любопытное: здесь же можно было встретить и ярких представителей криминального мира, причем и те и другие запросто болтали друг с другом. Ничего странного: от любви до ненависти — один шаг. К разряду курьезных можно отнести случай, рассказанный мне как-то одной из посетительниц шалмана.

«Села раз за столик. Рядом мужичок плюхнулся. Ребята (омоновцы) познакомили, говорят, человек из-под стражи сбежал. Нормальный мужик, совсем не зверская физиономия, потрепались и разошлись. На следующий день в „Информ-ТѴ“ его портрет передали и сказали: бежал, смертельно ранив двух охранников…»

Ребятам, что здесь собираются, все равно, кого убивать, бандитов или митингующих на улицах. Если завтра им скажут перестрелять своих сегодняшних собутыльников, они это сделают без всяких угрызений совести. Они вовсе не плохие парни, но лучше держаться от них подальше.

Оперов они не любят, хотя бывают исключения, такие, например, как двое неких загадочных омоновцев.

Я поддержал Тенякова:

— А что, пора, пожалуй, понятых звать. В лучшем случае, я думаю, прикроют власти шалман. А вы как считаете, господин Анищенко?

Николай Григорьевич изменился в лице.

— Погодите! Еще информация есть. Диму Чернова знаете?

— Ну?

— Давеча здесь контролер от группировок был. За порядком в бандах следит. Так вот, Дима Чернов с хачиками чего-то не поделил. Скорее всего — рынок. Это ж его территория! Нацмены откуп сулили, тот их послал. Война может быть.

— А контролер чей?

— Ну, мужики!..

— Ясно. За кого он будет?

— Нейтралитет будет держать. В принципе Чернов прав, но кому ж охота с хачиками завязываться?

Финляндский вокзал — безобразное громадное строение. Под мрачным серым сводом неестественно ярко горит рекламный экран, звучат ненужные пожелания счастливого пути, суетятся люди. Часы демонстрируют разные взгляды на время. Идет бойкая торговля книгами и газетами. В углу уютно расположился грязный, оборванный бомж, немного не доползший до зала ожидания.

Неподалеку второй бомж рассуждал о необходимости существования ментов. Рядом стоял сержант и улыбался, глядя в потолок:

— Ты сиди, мужик, сиди. Только не падай. А то мне тебя уносить придется.

Бомж рвал на себе женское пальто и клятвенно заверял:

— Что ты, Ахмед, не упаду.

Сергей положил руку сержанту на плечо:

— Ахмед?

Ахмед дернулся в сторону, «наташка», или на официальном языке — резиновая дубинка, выпала из его руки и с гулким шумом упала под ноги.

— Да?

— Леха здесь?

— А ты кто?

— Кореш его. Он ко мне вчера обещал зайти и не зашел.

— A-а. Он у ларьков. Жрать-то надо.

Леха действительно стоял у ларьков при выходе на кассы «Экспресс» и с энтузиазмом дикаря-людоеда обгладывал доставшуюся по блату в «гриле» куриную кость.

Теняков распечатал «Винстон».

— Уверен, это мент.

— Ты о чем?

— Сашу замочил. Точно, мент. Сто процентов. Ох, достану я его, обязательно достану.

— Спокойно, Серж, спокойно. На тебя влияет газета «Калейдоскоп».

— Сам посуди. Винтарь есть, глушака нет. И место выбрано хреновей некуда. Мент.

— Увидим. Может, ты и прав.

Мы остановились в двух шагах от Леши, явно оголодавшего донельзя. Не дай Господи стать патрульным! Бедняжка.

— Самое страшное, если Анищенко о Чернове не соврал. Знаешь, что тогда будет? И главное — обидно: доказательства отсутствуют, как деньги у советских патрульных.

— Ладно, забудь. Меня в данном случае вот этот субъект Федерации интересует.

— Алексей?

Парень узрел в нас представителей власти более могущественной, чем он, а потому улыбнулся довольно миролюбиво:

— Чего надо?

— Надо нам, чтобы ты, дружочек, не злил дяденек и сказал, где был вчера в течение дня.

Леша малость опешил. Физиономия изменила цвет с малинового на белый, а зрачки расширились и стали походить на глаза совы в зоопарке.

— Да вы че? Так сразу?

— Я так и думал, — кивнул Сергей. — Пройдемте, гражданин.

— Куда?

— На Литейный.

— Да вы что?! Я ж…

— Серж, — вмешался я. — Он на службе. Можно такое услышать из уст дорогого полковника…

— Мои проблемы.

— Хорошо. Но я в этом не участвую. Сонбаев просил помочь. Что-то у него там…

— О’кей. Гуд бай, браток.

— Адье. Черт, ну и холод! Пальцев совершенно не чувствую.

Посчитав, что мое присутствие более не требуется, я пошел к метро, стараясь не поскользнуться, а Теняков потащил Леху к троллейбусу.

Глава 2

История, о которой я начал рассказывать, случилась в стародавние времена. Квартиры тогда отапливались по «сниженной системе», то есть температура в них не поднималась выше тринадцати градусов. Город в состоянии раннего маразма мечтал об организации Олимпийских игр, а горожане ломали на улицах конечности. Синоптики — дамы, претендующие на звание лучшей топ-модели года, — безбожно врали, улыбаясь голливудской улыбкой. Темнело в четыре вечера, а рассветало в десять утра.

Одним словом, дело было в минувшем декабре.

Представьте себе небольшую комнату в знаменитом учреждении на Литейном. Здесь три стола, несколько стульев, небольшой допотопный сейф в углу. Одно окно. Правда, большое. На улице темно. В комнате тоже. Лишь над столом горит лампа.

Из всего вышесказанного можно заключить, что сейчас раннее утро, а перед вашим взором — одно из помещений, занимаемых вторым отделом Управления Уголовного розыска ГУВД.

В комнате нас трое.

В темном углу комнаты в потертом кожаном кресле пристроился передохнуть я, Никита Чернышев.

Второй обитатель кабинета — Павел Непринцев. Это молодой человек лет двадцати пяти. На нем новенькие синие джинсы, моднейший джемпер, галстук и ковбойские сапоги за двести двадцать тысяч. Лицо у него овальное, нос прямой, губы тонкие, искривленные извечной, едва заметной ухмылкой. Волосы темные. Глаза ярко-зеленые и блестят как у кота. В руках обычно газета «Скандалы».

В отдел Непринцев перешел из РУОПа (случай уникальный). В УУРе Паша прижился настолько прочно, что запросто хамил любому начальству, причем без всяких последствий. Работать Паша не любил, но раскрываемости добивался почти стопроцентной. Все проводимые им оперативно-розыскные мероприятия сводились к вороху бесполезных бумаг. Жил Непринцев на Авиационной в однокомнатной квартире «сталинского» дома.

Кроме этих очевидных фактов, больше о нем нельзя было сказать ничего.

Третьим обитателем был оперуполномоченный Уголовного розыска Сергей Тимофеевич Теняков — самый крутой человек в ГУВД. Он прошел Афган, но в отличие от большинства на нем это сказалось лишь положительно. Не урод, элегантен, в меру накачан, не глуп, отличается умением беседовать с людьми, в общем — супермен. На него оглядываются на улицах. Его уважает руководство. Поэтому я не люблю Сергея. Кроме уважения, он у меня вызывает другое чувство — раздражение. Паша как-то сказал, что это оттого, что летом Сергей ходит в футболке с надписью «New England» и номером 32. Возможно, он и прав.

За день до беседы с Анищенко и визита на Финляндский вокзал супермен Теняков явился в отдел жизнерадостный, словно мой знакомый негр в день седьмого ноября.

— Здравствуйте, господа учащиеся, как жись?!

Я зевнул, а Паша лениво сказал:

— During last three days i have no food, no sleep and neither sexual contacts.

— He понял.

— Три дня не жрамши, не спамши, не е…мшись.

— Хреново выглядите. Чекист должен быть… Тебе смокинг не идет.

Знаю. Потому и надел. Мне все давно известно.

— Ладно, господа учащиеся… Сюрприз. Заходи.

Сюрприз мало кому приносит удачу. К нему следует относиться настороженно, как к обещанию повысить зарплату.

Сегодня страшного ничего не намечалось.

В дверь просунулась незнакомая девчонка экстравагантного вида. Зеленая блузка и юбка длиной два пальца. Количество макияжа на лице едва ли соответствует качеству. Встрепанные платиновые волосы. Черные туфельки на босу ногу. Короче, шлюшка низшего пошиба.

Я изобразил восхищение, чуть приподнявшись с места:

— Тимофеич, где такое чудо раскопал?

— В гостинице. Прям из номера. Намеревалась приступить к работе.

— И в таком виде по морозу ее волок?

— Нет… Дуреха, где твое пальто?

Девица что-то пискнула голоском грудного ребенка.

— Что?

— В коридоре. А вы обещали, что мы одни поговорим.

— Не боись. Садись, — Сергей подвинул ближе один из стульев, — и рассказывай.

— А кто они?

— Ты мужиков первый раз видишь?

— Ну-у…

Прямо под окном кавказец старался сдвинуть с места угодивший на корку льда «жигуленок». Ребятам из ОМОНа, что изредка дежурят при входе в наше заведение, захотелось развлечься, и они предложили южному человеку свою помощь. Судя по жестикуляции, тот отнюдь не испытывал большого желания прибегнуть к силам посторонних, но большинство все же победило. Машина въехала на тротуар, а кавказец остался объясняться с подбежавшим инспектором ГАИ.

— В общем, в тот день работа не очень шла. Здесь рядом, я в гостинице «Южная» на этаже работаю. Место не очень доходное, но жить можно. Лучшее-то все занято уже. И только сунься — голову оторвут. Одна из наших рискнула, ей так и сказали. И еще кой-чего. Короче, хреново работа шла. Чувствую, сегодня облом. И тут этот тип подваливает. Он у нас не живет, может, в гости заходил. Ценами поинтересовался, договорились, нормально все. Ну, минут двадцать он у меня отсидел. Я телек включила, а там про покойника с Васькиного острова талдычат. Мол, большим авторитетом был. А парень — он Лехой назвался — как заржет. «Что ржешь?» — спрашиваю. А он: «Шлепнули козла, вот и весь авторитет». — «Ты, что ль, шлепнул?» — я ему. «Не, приятель мой». — «Крутой?» — «Был бы крутой, — смеется, — ездил бы на „мерсе“, а не на автобусе, и в шалмане „До кондиции“ не сидел». Потом ушел. Я Люське рассказала, а она, сучка, — вам.

— Еще чего-нибудь?

— …А больше ничего не было.

— Не, лапонька, так не пойдет. Сколько ему лет, как выглядит, к кому заходил, во что одет? Ты, милочка, взрослая уже, соображать должна, — возмутился Паша и даже отложил газету.

— Мне почем знать, к кому он шел. Ох, ё… Мало ли всякой швали в гостинице живет. Лет двадцать. Стриженый. Одет… Как одет… Джинсы, куртка джинсовая на меху, воротник такой белый. Шапка черная. Прям горшок. Мужик и мужик.

— Опознать-то сможешь?

— Господи, да они все на одно лицо. Ни рожи ни кожи. Кто ж их различит? На улице мимо пройду — не замечу. И потом, я проститутка, а не художник. На физиономию внимания не обращаю. Вот вы — мужчина видный.

— Горе ты мое. «Друзья мои, я опечален. Водка „Распутин“ такая популярная, что многие стали использовать мое имя и копировать этикетку». Хоть что-то ты запомнила?

— Кольцо у него было.

— Какое, ё-моё?

— Такое. Вроде из золота.

— С камнем, без?

— Без. Точно. Гладкое, в общем. На малыше. Ну, в смысле на мизинце. Левая рука.

— Ладно, дуся. Когда это было?

— Вчера, днем.

— А подружкам когда сболтнула?

— Да вечером. Собрались вместе, трепались ни о чем, вот и…

— Больше точно ничего? Может, еще что запомнила?

— Нет.

— Ладно. Иди, любимая. И бесплатный совет: если что интересное рассказать хочешь, из гостиницы предварительно уйди.

— Значит, Верка стукнула? Или…

— Ступай, дорогая.

— Э-э… — вмешался я. — У тебя имя-то есть?

— Просто Мария, дорогой. Доблестной милиции — скидка.

И девчушка растворилась в темноте коридора.

Теняков достал сигареты и закурил.

— Как же тебе, браток, удалось доставить сюда настолько странное существо?

— Сама вызвалась. Может, она чего другое подумала?..

Александр Парамонов родился в январе тысяча девятьсот семьдесят первого года. Учился неважно, закончил восемь классов, на том и остановился. Умственными способностями Саша обладал невеликими, но все познается в сравнении, у иных и этого нет. Родители Александра скончались один за другим далеко не в самом почтенном возрасте по причине банальной — алкоголизм. Парамонову тогда только-только исполнилось шестнадцать. Родителей хоронило государство, оно же устроило не особенно огорченного таким поворотом событий подростка в некое забавное ПТУ. Году эдак в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом, когда начали явственно просматриваться контуры будущего уголовно-мафиозного государства, Сашу из ПТУ выгнали. Обладая развитой интуицией, он быстро сообразил, что именно нынче может обеспечить себе спокойную жизнь, и сошел с тропы простого, честного гражданина великой, могучей страны. Говоря проще, стал бандитом. Нельзя сказать, что на этом поприще он моментально достиг всего, о чем мечтал, но некоторых успехов добился. Сколотив крепкую уличную команду, он начал с низов, а именно: с грабежа прохожих темными, а равно и белыми ночами. От армии Саша закосил и сосредоточился целиком на работе. Когда в моду у бандитов вошел другой вид заработка — рэкет, а проще говоря — вымогательство, Парамонов был уже вполне сформировавшимся подонком. Свое первое убийство он совершил в девятнадцать лет, и было это убийство главаря группировки, контролирующей район, на который претендовал Александр со своей шайкой. Конкурентов он вскоре заставил признать его силу и превосходство, заодно совершив еще несколько зверских убийств коммерсантов, для устрашения особо ретивых. Впрочем, Саша вовсе не был злым человеком. Скорее, равнодушным. До поры он на многое не претендовал, разумно рассудив, что уж лучше то малое, что имеешь, зато без проблем. Однако когда его группа достигла пятидесяти «бойцов», а затем и «стрелков» (разница здесь в наличии стволов), то Парамонов решил потеснить соседей и начал со своего района. Время, однако, было им выбрано крайне неудачно. Первый же сосед, сильно удивившись настойчивости паренька (Парамонову едва исполнилось двадцать два), предложил жить дружно и объединиться, в противном случае угрожая значительными неприятностями. Александр, хорошенько подумав, предложение принял и стал полноправным владельцем лучшей части Ленинского района и обладателем официальной должности «звеньевой», что вполне соответствовало количеству его стрелков. Прожив два с лишним года в свое удовольствие, Саша абсолютно забыл, что на белом свете, кроме радостей, существуют еще и такие вещи, как неприятности, иногда очень крупные. Вспомнить, однако, пришлось.

Шестого декабря тысяча девятьсот девяносто пятого года гражданин Парамонов Александр Эдуардович был убит выстрелом в голову возле собственного дома на Васильевском острове.

Расследование поручили нашему отделу, а точнее, нам троим. Напрягались мы не особенно, ибо решили, что трупов катастрофически много, а нас мало, лучше заняться чем-нибудь более полезным. Хотя кое-что нас заинтересовало. Прежде всего, стреляли из подвала дома напротив. Крайне непрофессионально. И еще. Выстрел производился из снайперской винтовки, великолепно пристрелянной и сбалансированной, но глушитель был сделан из пластиковой бутылки (шилом наделали дырок и пальнули), такой позволяет сделать лишь один бесшумный выстрел. Оружие бросили. Словом, убийство не заказное, исполнитель не профессионал, да и на глушитель заказчики вряд ли бы поскупились. Тем не менее «глухарь» повис капитальный. Теперь, спустя три дня, кажется, у нас появился шанс.

Глава 3

На Литейном, куда Теняков притащил свою добычу, картина была обычная. Непринцев в костюме и белоснежной рубашке сидел на подоконнике, разгадывал кроссворд. При появлении гостей он лишь поправил «бабочку» и озабоченно спросил:

— Кучер на ямских лошадях?

— Ямщик, — ответил Сергей, и Непринцев, благодарно кивнув, вновь уткнулся в газету.

Теняков снял утепленную германскую куртку, с которой не расставался аж с прошлого вечера, бросил ее на подоконник — Паша поморщился, — усадил патрульного на стул с драной зеленой обивкой, сел, как всегда, на стол, включил лампу, хотя уже совсем рассвело, закурил и философски молвил:

— Как же ты, друг, до жизни такой докатился? — и пыхнул дымом в сторону задержанного.

Всю дорогу хранивший гордое молчание сотрудник милиции опасливо улыбнулся:

— Не, а что случилось?

Но в глазах его засветился огонек, заставивший Тенякова заподозрить игру, причем довольно хитрую. Вообще, парень отнюдь не походил на затюканного дебила, какими любят изображать ментов в анекдотах. Он явно изучал опера так же, как тот изучал его самого.

Подставлять Марию было глупо. Так не делается. Даже если человек работает на самого себя и глубоко презирает уголовку. У девчонки мало мозгов, но лучше уж иметь то малое, что есть, в голове, чем на обоях. У девочки тяжелая физическая работа — о каких мозгах вообще может идти речь?

— Что случилось? Тебе, козлу, задали вопрос. Где ты был вчера в течение дня. Думай.

— А…

— Думай!

— Утром отдыхал. Вечером дежурил.

— Угу. Что ж, ладно. И в гостинице «Южная» тебя не было?

— Да.

— Что-то желаешь сказать?

В глазах Алексея явно мелькнула надежда. Однако сразу угасла, подобно далекой звезде.

— Ну, был я в «Южной».

— Отлично. Зачем? Колись, дружочек.

— Кондуктор, нажми на тормоза! — крикнул Паша. — Плохо думается из-за вас.

— Когда тебе думалось? Ты только петь умеешь. — Теняков смазал Лехе по затылку. — Тебя звать как? Фамилия?

— Дакиневич.

— Угу. Догадываешься, почему ты здесь?

— Нет.

— А я вот думаю, догадываешься. Но вернемся к нашим баранам, как справедливо заметил полковник Гуров. Что насчет гостиницы?

— Был я там.

— Шаг вперед. Я слушаю правдивые объяснения.

— К другу зашел.

— Два шага назад. Имя?

— А то вы забыли. Иначе зачем я тут?! Руслан Исаев.

— Чеченская группировка. «Южная», третий этаж, девятые апартаменты, — заявил Непринцев. На память он не жаловался. — «А я милого-о узна-аю по-о походке-е».

— Ага. Тогда, милок, вопрос неповторимый. На четвертом этаже тебе что понадобилось? «Милки Уэй»?

Теперь в глазах отражалось сомнение.

— Этажи перепутал.

— Ха!

— Заткнись, Паша! Ладно, допустим. — Сергей многозначительно потушил окурок, тяжело поднялся и обошел вокруг Дакиневича. — Ты спутал этажи. А к Руслану зачем шел?

— Я ж говорю: друг он мой.

— Ну! А вот звякнуть ему сейчас, он как, согласится с твоими логичными доводами или заявит, будто в глаза тебя не видел?

Молчание. Сомнение резко возросло.

— Погодите, мужики, вы что, Руслана в оборотку взяли?

— Вопросы здесь задаю я. Банальная фраза, а все еще действует. Итак, мы остановились на том, что Исаев тебя не знает. К кому же ты ходил?

— К Исаеву.

— Верю. Действительно к Исаеву. Для чего?

— Слышь, декабрист, — Непринцев запустил в Алексея извечным атрибутом своего рабочего стола — чернильницей, — «именины у Кристины». Достал. Боишься? Мы жутко страшные.

— Я пытаюсь понять, кто вы такие.

— Второй отдел Уголовного розыска ГУВД Санкт-Петербурга. Удовлетворен или как?

— Или как. Продолжим светскую беседу?

— Продолжим. Зачем ты был в гостинице?

— Эмиссар кликнул.

— Опять верю. Видишь ли, Исаев — сошка мелкая. Платит вам, скорее всего, именно он. Патрульным, я имею в виду. Не на государство же вы трудитесь… Только Руслан никому и никогда на своей земле платить не станет… Впрочем, твои подвиги меня мало колышат. Что ты делал на четвертом этаже?

— Я промолчу.

— В чужом номере?..

— Опять промолчу.

— Где утверждал, что связан с убийцей Саши Парамонова.

— А теперь не понял.

— Цитирую, — опять влез Непринцев, — «Где пробыл около получаса, причем из услышанного разговора следовало, что объект знает, кто убил бригадира мурманской группировки Александра Парамонова».

Дакиневич заметно повеселел:

— Тьфу, Господи, вы по поводу Саши?

— Его, его.

— Тогда надевайте браслеты. Я сдаюсь. Уж простите, ребята, я решил, вас Руслан послал. Потому и молчал.

— Погоди, погоди, как Руслан? Что значит «сдаюсь»?

— Как вам объяснить?.. Ствол-то отберите у меня и «демократизатор». Я арестованный нынче.

— За что? Неужели это ты Сашу приморил?

— Саша Парамонов… — Алексей горько усмехнулся. — Ладно уж, слушайте. История жизни моей грешной… Обидно, я ведь не киллер. А сесть всегда успею… Да черт с ним, очень уж на душе мерзко… Только уговор — не перебивать. Вот доскажу — тогда пожалуйста. Отвечу правдиво на все вопросы.

Детские годы можно опустить. Родители отдельно сейчас живут. А, отсюда начну… Хоть вас мои подвиги и не колышат.

Было нас человек шесть. Да, точно. Две девки, обеим по шестнадцать тогда только-только исполнилось. Мне тринадцать. Все из одного квартала, с детства друг друга знаем. Ничего особенного: тусовочки на лестницах, водочка, гитара, сигареты — даже культурно по нынешним временам. На стенах редко чего корябаем, с местным населением в конфликт не вступаем. Живем в своем собственном мире и кайф ловим. Пока еще в переносном смысле. Когда в прямом — тут уж не до кайфа.

Был средь нас такой Авдоченок Ефрем. Вы только не смейтесь, но он негр. Причем родители оба белые. Это у него через поколение, от бабушки. Нас участковый из-за него часто ловил. А то?.. Жильцы звякнут, мол, Андрей Петрович, у нас в подъезде интернационал. И по шеям всем.

Ефрем — полный шизик. Мы в одном классе учились, он постоянно исчезал куда-то, снова светился, дела улаживал. Человек-загадка. Вот он-то первый анашу и приволок. Где он ее достал? Мы и не в курсе были, что это такое. Коммунистические времена отражены в моей памяти чувством глубокой ностальгии. Ефрем уговорил попробовать. Мол, одна затяжка — и вы улетаете.

Я рискнул. Фуфло. Изматерил Авдоченка по-всякому, а он обиделся. Сказал цену — народ обомлел. Манюня косячок забила… Девчонка, одна из наших. Что можно сказать? Минут сорок ее за руки держали: вообразила себя самолетом… А когда в себя пришла, одну фразу сказала, потом полчаса все ржали, за животики держались. Обвела Манечка нас мутным взором и остановилась на Гиви. «Никто, — говорит, — не поверит, как мы с тобой на качелях трахались». Тут Ефрем всего скромного запаса лишился. Я тоже взял. Со второго раза ощутил.

Понимаете, до меня дошло, что он по сравнению со мной — никто. Ноль. Чмо. Что я теперь могу миром владеть, а остальные… Они ползли ко мне на коленях. Они могли просить, умолять, но я сильнее, я даже не хотел их слушать. Никогда не думал, что можно так уехать от одного косяка, не укола даже. Честное слово, сейчас врубаюсь, на грани был, мог концы отдать сразу. Знаю, что так не бывает, но я чувствовал. Даже Ефрем испугался. А потом все исчезло. И я — раб. Ефрем еще пару раз принес, а дальше…

Ну, сами знаете… «Понимаешь, бабки нужны, много бабок, нет столько. Сам в долг беру. Рад помочь, но… Постарайся уж».

И пошло. Из магазинов тащил, дома подворовывал, на улицах мелких грабил. Банальщина. Сейчас назад вернуться, в прошлое, — своими руками бы удушил себя, суку.

Сколько все это продолжалось, трудно сказать. Потом Ефрем меня с мужиком-кавказцем свел. Тот по-русски волок лучше, чем мы оба, вместе взятые. И говорил убедительно, сволочь.

В это время я восемь классов окончил, устроился в техникум. В уличной команде состоял, в разборках участвовал. Ефрем как-то раз героин достал. Уговаривал ширнуться. Да времена уже изменились. Ох и вломил я ему!.. А однажды нас в гости пригласили. В Мурино. Скромная дачка, участочек рядом. Хозяйка — старушка, божий одуванчик. Всюду ходит с огромным колуном. А на веранде кавказец знакомый наш чай пьет. Усадил нас и речь стал толкать.

«Скоро вы удостоитесь великой чести. Она выпадает многим, но не многие этот факт осознают. Тому есть объективные причины. К сожалению, одна из них — общий упадок культуры и гражданского сознания. Да, времена для России наступили тяжелые. Но подумайте, неужели такое происходит впервые? Ни в коем случае! Было и татаро-монгольское иго. Были и мировые войны, и наполеоновское нашествие. Выстояла Россия. Лишь крепла день ото дня. Значительную роль в становлении будущего великого государства сыграла интеллигенция. Нельзя, однако, забывать и рабочий класс — класс-труженик! Конечно же, все мы понимаем и ценим роль нашей армии. Если бы не она, вряд ли Россия устояла бы под натиском многочисленных врагов.

Вскоре и вам предстоит влиться в ряды ее армии — армии трудового государства. Готовы ли вы к столь серьезному шагу? Осознаете ли в полной мере всю ответственность? Сможете ли выдержать этот экзамен?..

Думаю, да. Уверен — вы способны. Но российской армии не нужны наркоманы. Наркомания — бич двадцатого века. То, что кажется вам невинными шалостями, на самом деле один из страшных пороков человечества. Впрочем, я верю — вы справитесь с ним и будете достойными представителями своей великой страны.

Теперь о другом.

Вы знаете, как страдает Россия от преступности. Долг каждого гражданина — помочь нашей доблестной милиции.

Вы молоды. Вы еще не выбрали свой жизненный путь. Разве порядочный человек имеет право оставаться в стороне от катаклизмов, задевающих самое сокровенное в каждом из нас? Нет!!! А потому, выполнив свой гражданский долг и достойно отслужив, вы не должны останавливаться на достигнутом. Вы обязаны добровольно записаться в ряды российской милиции и, получив табельное оружие, рацию и красивую синюю форму, чистыми руками, холодной головой и горячим сердцем стать на защиту…»

Ну и так далее.

Надо сказать, настолько обаятельного кавказца, тем более бандита, я никогда в жизни не видел. В общем, уговорил он нас. До сих пор не знаю, зачем ему это было надо. Но он действительно заставил задуматься: чем ментура хуже всего остального? Очевидно, он нас хотел в своих целях использовать, однако все по-другому повернулось…

Служил я в Московском военном округе, в воздушно-десантном корпусе. От анаши меня быстро отучили, здесь кавказец верно рассчитал.

Привык я на дармовых хлебах. Отслужил, вернулся в город одновременно с Ефремом. А тут слух пополз: кавказца посадили. Ефрем узнал — правда. Что ж делать?

Теперь главный прикол. В первый же день, как выхожу на службу, напарник Петя передает конверт. «От кого?» — «Идиотский вопрос». Открываю — сто кусков. «Бери, пока дают». Взял. И так каждый месяц. С учетом инфляции. Взамен ничего не требовали. Работал, как все. На алкоголь и не глядел — чего на ерунде сыпаться. Но вот раз сижу с Петром, напарником бывшим, в «До кондиции», кабак такой на Комсомола, и подваливает Ефрем. «Идем, — говорит. Вышли. — На Рощинской стоит склад. Под видом выполняющих приказ ментов нужно проникнуть внутрь и забрать два ящика. Любые». — «Еще чего? Кто приказал?» — «Ты забыл, от кого деньги получаешь?» — «А я и не знал». А про себя думаю: «Вот козел. И здесь успел».

Подъехали к складу. Дверь с петель. Ящики в тачку. «Копейка». Авдоченок в салоне ждал. Сторож вылез, рукояткой по морде… «Урод, с кем связался?» Укатили.

Спустя месяц опять. «Около двадцати трех часов по улице Лебедева будет проходить мужик. Мужика по кумполу, дабы не сопротивлялся милиции. Затем уматываем». Я и поверил. Кретин.

Можно сигаретку?.. Спасибо. Тепло у вас… Улица Лебедева — грязная дыра. Жить там я не согласился бы ни за какие деньги. Ночью там вообще ужасно. Грязь, слякоть, мрак, ни одно окно не горит, изредка троллейбус какой прокатит, и опять все замирает. Лишь деревья шелестят. Аж жуть берет. Собаки бродячие воют, пьяные крики из окон, иногда петарда хлопнет. И машины вдали…

Мужик пунктуальным оказался. Ровно в двадцать три мы его засекли. Подошли и сзади по черепу «демократизатором». Он с копыт. Авдоченок из личного автомобиля вылез и на дорогу его тащит. «Ты что, охренел?» — говорю. «А это уж мои проблемы. Помоги лучше». Я ему помог. А потом Петя стукнул меня ребром ладони по горлу. Не ожидал я. Они движок врубили и мужика переехали. Но усердствовали не шибко, следили, чтобы переломов не было. Через день узнал — мужик тот журналистом был.

Ефрем вскоре за кражу сел, идиот. Петька в Центральное РУВД перешел. А я здесь остался. А два дня назад звонит телефон. У меня «Ягуана-401». Смотрю: номер не определен. Ладно, думаю. Снимаю трубку — хачик. «Приходи завтра в гостиницу „Южная“. Сам Руслан зовет». Пришел. А Руслан все мои подвиги мне же и изложил. «Будем, — говорит, — вместе трудиться. А то…» Ну, послал я его. «И сам, — говорю, — добровольно сдамся». Дошло наконец, кому Ефрем на досуге стучал и от кого я деньги получал.

Ушел в злобе на четвертый этаж, а там шлюшка одна… Хоть душу отвел. Вот и сказал, мол, знаю, кто Парамонова замочил. Показать, какой я крутой, — и самому себе доказать, что еще хоть на что-нибудь гожусь. Не говорить же, в самом деле, как я журналиста убивал… Теперь ясно? Я думал, вы от Руслана. Давайте явку с повинной накатаю.

— М-да… Договорились. Бери бумагу и пиши. Слог у тебя есть… Серж, твое мнение?

Теняков чуть заметно кивнул на дверь. Опера вышли в слабо освещенный коридор.

— Паша, ты ему веришь? Как психолог?

— Сто процентов. Другой вопрос, кто доказывать будет. Наговорил-то — ой!

— Когда мы с Никитой к нему подошли… Ты бы видел его глаза.

— Нормально. Бывают и гораздо хуже. О, господин полковник…

Полковник Москвичев пребывал в извечных заботах и хлопотах. О чем заботился полковник, для оперов всегда оставалось загадкой, но факты — упрямая вещь. Москвичев был неплохим человеком, но сыщиком уже давно назывался лишь по старой памяти. Петр Сергеевич носил пышные каштановые усы и любил давать советы. Но на то Россия и страна советов.

Вслед за полковником в коридор выскочил невесть как угодивший во второй отдел молодой опер Гунтар Кипр их, с мягким акцентом что-то пытающийся доказать Москвичеву. По мере приближения «сладкой парочки» до Тенякова стали долетать и отдельные слова.

— Петр Сергеевич, а он в отказ идет, — плаксивым голосом сообщил Киприх.

— А ты додуши его, додуши, — басом отвечал полковник.

По Гунтару было заметно, что он и рад бы додушить неизвестного правонарушителя, да только не знает, с какой стороны ловчее взяться за столь ответственное задание.

Непринцев осторожно потянул носом.

— «Олд Спайс», — шепотом сообщил он. — Для сильных духом мужчин.

— Что?! — моментально остановился Москвичев.

— Ничего, господин полковник. Ровным счетом ничего.

— Опять… занимаетесь. — Москвичев осторожно заглянул в кабинет и тут же захлопнул дверь. — Вы что, уже ментов колете?

— Он в данный момент пишет явку с повинной. Но это вроде как киндерсюрприз. Так что переждите.

— Ясно. Каковы дальнейшие планы на сегодня?

— Разврату предаваться, — не моргнув глазом ответил Непринцев. — Спать пойду. У меня вообще отгул.

— Разврату… Слушайте, ну и молодежь нынче пошла. Сын недавно приставал: «Дай пятьдесят тонн». — «Зачем тебе?» — «На подарок девушке». Четырнадцать лет стервецу. «А пять тонн ей что, мало?» — «Конечно. Она у меня такая». Совета прошу: что делать?

— В кои-то веки, Петр Сергеевич. Денег не давать, пущай сам зарабатывает, раз уж «она у него такая».

— Я, честно говоря, об этом же подумал.

— Ладно, пойдем, любопытно, что писатель написал.

Алексей при появлении оперов даже не поднял головы, лишь спросил:

— Какие у меня шансы на нары загреметь?

— Процентов двадцать есть.

— Двадцать?! Но я же сам сознаюсь!

— Не понимаю, — удивился Теняков, — тебе много или мало?

— Мало, конечно. Я ведь признался!

— Ну и что? Во-первых, я это дело помню, оно оформлено как ДТП, и возиться с переоформлением никто не будет, а за невнимательность могут и выговор вломить. Потом, доказательств, кроме твоих слов, нет ни малейших, дружки твои уйдут в отказ, и получится, что ты сам себя оклеветал с неизвестными целями. Еще и на обследование отправят. Вдруг у тебя навязчивые идеи. Будут над тобой… Паша, как?..

— Экскремент.

— О, будут над тобой экскремент делать.

— Но…

— Зато Руслан тебе ничегошеньки сделать не сможет, как бы ни старался… Да не горюй ты, многое еще от следака зависит.

— А ведь вам раскрытия нужны.

— Наивный парень! Нам раскрытия уголовных дел нужны, а то чистое ДТП. Служба! Уж не обессудь. Да пиши, пиши. А вдруг да повезет. Бывает же.

Паша достал из ящика стола банку спрайта, открыл ее и отключился от всего происходящего.

Алексей заканчивал сочинение. Теняков курил очередную сигарету и брезгливо разглядывал дыру на своих брюках. Кругом царила тишь и благодать. В этой тишине особенно пугающе прозвучал хриплый клич Непринцева:

Алексей вздрогнул. Ручка скользнула по бумаге и упала на пол.

— Он у вас всегда такой?

— Знаешь, дружок, осторожнее в высказываниях. Как-то раз он расследовал одно дело. Об исчезновении рок-музыканта Синцова. Так Паша закорешился с солистом «Хромых парней», а тот во время концерта вытащил его на сцену и заставил петь. «На речке», если не ошибаюсь. Теперь он поет что попало. «Вот и весь механизьм».

А где Никита?

— В одном из местных РУВД. Непонятки у них с кем-то. Прохлаждается, короче.

Глава 4

Холод — наиболее мерзкое из всех зол. Только это мало кто понимает. У каждого человека все время появляются какие-то другие проблемы, и холод оттесняют на второй план.

У меня не так. Меня мало восхищает серебристо-голубой блеск льда на улицах. Я равнодушен к хрустальным, девственно чистым сугробам снега, вздымающимся к небу, подобно мемориалу Джорджа Вашингтона. Я не мечтаю о солнечном морозном дне, о скованной ледяными глыбами реке, о мягком прохладном ветерке, стальными иголками колющем лицо и уносящемся дальше в попытке достать и других прохожих.

Я считаю, что асфальт зимой должен быть посыпан песком, чтобы не расшибались люди, а снег лишь мешает проезду транспорта. Я не романтик, а философ. Я мечтаю лишь о теплой квартире и мягком диване. Я ленив… Любой вид жизнедеятельности вызывает у меня чувство физического раздражения, по крайней мере до тех пор, пока я не втянулся в работу. Выражаясь литературным языком, мой духовный мир безмерно скуден. Непринцев, к примеру, наоборот, не может бездействовать, хотя его деятельность принимает любые формы, от запоя до разгадывания кроссвордов.

Про Тенякова вообще лучше не говорить.

Ну, не будем о грустном. Кстати, надеюсь, вы заметили, разговаривать с людьми я тоже не умею. Надо будет изучить английский и в случае чего переходить на чужой текст. Слышал, помогает от стеснительности. Вот только лень. Уж, пожалуй, перебьюсь.

— Где ж товарищ Сонбаев, Хелен?

— Дела, ты же знаешь.

— А что за крики из соседнего кабинета?

— Радио. Ленк с задержанным нюансы выясняет.

— Не могли звукоизоляцию сделать.

— А кто услышит? Никита, не плачь, не надо плакать.

— Извини, задумался.

— Толстеешь. Причем заметно. Брось. И так хорош. Красивее тебя нет во всем РУВД… Дурачок, я же на полном серьезе. Как ребенок, честное слово.

— Приятно слышать. Толстею… А то я сам не вижу. Сидячий образ жизни. Вернее, лежачий. Хочешь разделить? «Ойл оф юлей» подарю. Не об этом ли мечтает каждая женщина?

— Пошляк. Учти, наберешь еще хотя бы грамм, больше не взгляну в твою сторону. И начинай худеть. Двадцать кило — как не фиг делать… Ой, извини, ради Бога.

— Да ладно. Я и сам все знаю. Не суждено мне быть высоким и стройным. Высоким еще может быть…

Прикатил Мехмед Сонбаев. Шумно отдышался, погрозил окну кулаком и плюхнулся на стул. Достал блокнот и начал перелистывать.

— Чего так долго? — поинтересовалась Елена.

— A-а. Житие мое… — Сонбаев владел русским в совершенстве.

— Какое житие твое, пес смердящий?

— Чем только не занимаемся, честное слово. А еще угрозыск. Вот сейчас парня в «03» отвозили. Сами они хрен приедут. А еще расчлененка. Правда, здесь легко — бомжи балуются.

— Парня-то за что?

— В астрал погружался.

— Куда-куда? — поразился я.

— В астрал. — Сонбаев захлопнул блокнот. — Медитацией, понимаешь, увлекался. Сам в астрал погружается, душа улетает, а кругом друзья сидят, следят, чтоб душа слишком далеко не усвистала. Он ведь, придурок, на заводе погружался. А сегодня друзья-приятели по делам ушли — нехай себе один погружается. Вот он и погрузился. Встал и пошел к директору. Секретаршу отпихнул, влез в святая святых — к господину директору, запер дверь и начал беседу. Что он там объяснял — не ясно, но пунцово-зеленый директор позвонил сюда. По знакомству. А инженеру прямая дорога — в желтый дом. Ибо главное в человеке — это душа. Только ее уж не поймаешь — улетела.

Телефон прервал ход мыслей Сонбаева.

— Да? РУВД, Сонбаев… Кто? Ох ты… Наверняка? Адрес… Понял. Сейчас своих найду. Что ж теперь будет… Соображай. Пока.

— Что там?

— У кого какие планы на вечер, господа?

— Домой пойду. Больше никаких планов.

— «Криминальное чтиво» хотел посмотреть. В «Знании» идет.

— Может, и посмотришь еще. Но я предпочел бы, чтобы ты был поближе. По старой памяти. Ты ведь был хорошим опером, пока в РУВД потел.

— Был. Напоминать-то зачем? Шутник.

— Мокруха. Хелен, готовьсь.

— Усегда готова. Кого мочканули, чья территория?

— Едем, по дороге узнаешь.

Мы сели в микроавтобус группы немедленного реагирования. Сама группа укатила на другой машине, невесть где добытой и кому принадлежащей. За рулем устроился личный водитель зам. начальника районного УГРО. На задних сиденьях — ребята из экспертного отдела. Дежурный медик в РУВД отсутствовал, эта служба контролировалась городом, благодаря чему медиков в достаточном количестве не было уже лет десять.

— Доигрались, господа. Скажите откровенно, готовы ли вы к серьезным неприятностям? Возможно, со смертельным исходом. Ч-черт.

— Да не тяни. Что случилось-то? Куда мы едем?

— Адрес все слышали? Замочили одного паренька. Диму Чернова. Хороший мальчик. Только один из шефов ничего не может понять. Он у Димы частенько водочкой расслаблялся и в сауне отдыхал. По дружбе. Блин…

Дима Чернов, в отличие от подавляющего большинства современных бандитов, личностью был симпатичной. Это, однако, вовсе не означало, что тюрьма по нему не плакала и не ждала его с распростертыми объятиями. Творческий путь Чернов начал примерно в том же ключе, что и Саша Парамонов. Сколотил команду и начал бомбить ларьки. Но различия были весьма существенные. Чернов, обладая высоким интеллектом и званием мастера спорта по академической гребле, все же добился больших успехов, чем его собрат, к тому же за более короткий срок. Прежде всего Дима никогда, до последнего времени, не убивал никого без особой нужды. Добившись наличия в своей группе сорока стволов всего лишь за год и моментально оттяпав у конкурентов недостроенный рынок, Дима на этом остановился и сам назначил своего официального преемника. Подходящим кандидатом на этот пост оказался бизнесмен Миша Кротков. Сам Дима официально от дел отошел и только исподволь наблюдал за происходящим. Такой политикой он добился сразу двух вещей: уважения соседей и независимости. Робкие попытки отдельных группировок выжить Чернова пресекались всенародно избранными контролерами, следившими за порядком в спорных районах. Дима зажил, как и подобает настоящему деловому человеку. Никаких АОЗТ он не открывал, решив, что и так сойдет, все равно весь район знает, кто он такой. Зато регулярно ездил в Ниццу или Монте-Карло. Видимо, рэкет не такое уж неприбыльное дело, как желают это представить журналисты.

Если верить Анищенко, то далее вышло примерно следующее: горцы, не признающие, кстати, контролеров, плюнули на общественное мнение и, прекрасно осознав, что Кротков — подставное лицо, предложили лично Диме выкуп за столь лакомый кусочек. Чернов оказался в безвыходном положении. Выражаясь современной терминологией, ему светили «вилы». Воевать с кавказцами он не мог, просто не тянул по числу стволов. Отдать свою землю — значит потерять авторитет. На заступничество братков рассчитывать было глупо. Дима рискнул и ответил южанам крайне грубо, в надежде, что те отстанут. Больше ему ничего не оставалось.

Похоже, черные не отстали — скорее наоборот… Цель оправдывает средства.

В подъезде дома номер тридцать четыре по улице Подвойского уже собралась целая толпа сотрудников милиции. Сонбаев кивнул постовому, и нас пропустили.

Чернов лежал возле входа, на узкой лестничной площадке, левая рука его свешивалась со ступенек. Крови почти не было, лишь несколько капель на почтовых ящиках да маленькая лужица под плечом. Стреляли два раза: первый выстрел в шею, второй — в затылок. Гильзы, похоже, забрали с собой. Прекрасное черное пальто уже успело покрыться слоем пыли. Волосы на затылке слиплись и даже казались светлее, чем на самом деле. Рядом с трупом, выдыхая пар изо рта и ежась от холодного воздуха, суетился дежурный врач, запихивая в саквояж длинный градусник. Сонбаев шагнул к нему:

— Здорово, что скажешь?

— Минут двадцать с тех пор, как я сюда приехал, значит, всего минут сорок. А может, час. Может, и больше. Мороз жуткий. Да и какая вам разница?

— Тоже верно, — согласился Мехмед и повернулся к участковому. — Кто обнаружил тело?

— Вон, тетя Света, — подал голос участковый, кивая на стоящую рядом женщину.

— Тетя Света? А как имя-отчество?

— Да просто тетя Света. Значит, иду я сегодня к Егоровне в гости. Она мне сольцы обещала. Да еще «Мануэла» должна была начаться. У меня-то телевизор давно испорчен. Вон, мастер приходил, шестьдесят тысяч за ремонт содрал, а через неделю — опять не работает. И ладно. Мне много не надо. «Мануэла», «Тропиканка» да вон «Санта-Барбара», Иду к Егоровне — сама-то я в другой парадной живу — и вдруг вижу: этот лежит. Я сначала подумала — пьяный. Потом глядь — одежка вроде приличная. Не рвань, что на местных-то алкашах. Пригляделась — батюшки! Мертвый. Ну, я сразу к Егоровне. А «Мануэла» уже идет. А когда «Мануэлу» гоняют, Егоровна ничего вокруг не слышит. Я и в звонок звонить, и в дверь стучать! Открыла наконец. Я Льву Сергеевичу-то позвонила — участковому нашенскому. Телефон знаю, чай. А сама на лестницу — сторожить. Тут, значит, Лев Сергеевич и подошел. А…

— Спасибо. Когда это было?

— Ох, минут двадцать пять назад. Но точно не упомню я, потому как…

— Еще раз огромное спасибо.

Сонбаев мгновенно отвернулся.

— Лева, а где он жил?

— Там, на четвертом, в трехкомнатной.

— Все время?

— Да нет. Но довольно часто. Если не ездил никуда.

— Так, хорошо. Ключи у него в пальто есть?!

— Есть, держи. — Участковый кинул связку ключей Сонбаеву.

— Отлично. Хелен, начинай первичный протокол осмотра. Когда приедет следователь, скажешь. Идем, Никита.

Я всегда знал, что Чернов не любит особенно выпендриваться, однако Димино жилище заставило по-новому взглянуть на его жизнь. Очень скромно, ничего лишнего, любимые моющиеся обои на стенах, хрустальная люстра, финский гарнитур, странные стеклянные столики в гостиной, удобная двуспальная кровать в спальне, в каждом углу — японская техника, на одной из стен развешаны грамоты и медали, завоеванные Димой в честные трудовые будни. Диски «ДДТ» в шкафу. Собственно, ничего особенного. Правда, в ванную я побоялся заглядывать, в отличие от Мехмеда. Я же сел на кухне и принялся высокохудожественно бросать окурки из пепельницы в форточку. Через минуту пришла Елена.

— Следак приехал.

— Кто? — это слово Сонбаев проговорил с какой-то безнадежностью в тусклом взоре.

— Исправников.

— Ну?! Тогда порядок. Никита, ты его застал?

— Да вроде.

Матвей Борисович Исправников стремительно строчил протокол. С моими спутниками он вежливо поздоровался, а увидев меня, привстал со ступенек, вгляделся и расплылся в искренней улыбке.

— Никита Валентинович! Давно не виделись. Последний раз года три назад?

— Верно.

— Решили вернуться?

— Да я и не уходил. Окраску сменил да место.

— Что ж, отлично. В Главке сейчас?

— В нем, родимом.

— Тогда привет Петру Сергеевичу. Вы ведь у него теперь?

— А как же. Передам, обязательно передам.

— Теперь главное. Кто его опознает?

— Родственники.

— Не скажите. Лучше бы коллеги по работе, да вот только…

— Хм. Мысль любопытная. Елена, что, ребята обход квартир совершают?

— Угу.

— Тогда скажи, где их еще не было?

— Момент. На шестом.

— Отлично. Вот туда мне и надо.

Дверь первой же квартиры на шестом этаже отворилась без всяких вопросов. На пороге стоял мужчина лет пятидесяти пяти, заросший щетиной, в тренировочных штанах и бледно-зеленом ватнике.

— Я тебе должен? — с порога спросило это существо.

— Что?

— Деньги, говорю, должен?

— Вряд ли.

— А… кому ж я должен? Ведь точно кому-то должен. Еще усы… Не, не помню. Заходи, чего стоишь?

Мужик дыхнул в мою сторону перегаром.

— Посторонись. От так. Позвонить можно?

— Позвонить? Телефон. Да. Где же он? Должен быть здесь… о!

— Вижу. Отвали малость. Дай пролезть… Алло! Михаила Олеговича, будьте добры… Найдите. А мне плевать… Михаил Олегович? Добрый день. Это Чернышев беспокоит… Помните, вы однажды присутствовали на одном таком очень забавном мероприятии… Оно называлось «суд». Вспомнили? Замечательно. Да нет, я знаю, что свидетелем… Но уж будьте добры, подъедьте по адресу: улица Подвойского, дом тридцать четыре. Вам знаком этот адрес? Вероятно, потому что здесь жил ваш друг — Дима Чернов. Да нет, я не оговорился, Михаил Олегович. Именно жил. Жду.

Спустя десять минут он явился. Первый человек в черновской группировке. Михаил Кротков. Тридцать лет, спортивного телосложения, черные замшевые туфли, безукоризненные серые брюки, голубая рубашка, галстук. Пиджак скрыт под коричневым пальто, едва ли не более шикарным, чем у Димы. Завершали картину серый шарф в стиле гангстерских фильмов тридцатых годов, шерстяные перчатки и сотовый телефон. Именно этот аппарат и вызвал мое восхищение. Свой «БМВ» он оставил за углом ближайшего дома. Он торопливо взбежал по ступенькам и попал в цепкие объятия Исправникова, заставившего его опознавать труп. Спеси у Кроткова поубавилось. Он тихо подошел ко мне:

— Можно поговорить?

— Да на здоровье. В вашей машине.

В салоне «БМВ» было теплее, чем в парадной. Островок лета. Африка. Субтропики в условиях русской зимы.

— Как это случилось?

— Вы же видели. Подошли сзади, со стороны лифта. Стреляли почти в упор. Два раза.

— Вы знаете, кто это сделал?

— Лично я? Думаю, что знаю.

— Кто? Скажите мне.

— Перестаньте дурить. С кем вы не поделили рынок?

— Это нарушение — всех норм. Рынок наш. Есть договор даже. И никто не имеет права работать там без нашего разрешения. Договор подписали все.

— Горцы не подписали.

— Горцы — отщепенцы. Они вообще не имеют никаких прав. Их территория даже не граничит с нашей. Существует межгородской список территорий. Переделывать его никто не имеет права. А уж тем более — убивать.

— Я стараюсь понять, что вы мне хотите сказать?

— Я хочу доказать всем, что это убийство идет в противоречие со всеми законами.

— Что ж, здесь я согласен. Вы примете ответные меры?

— Безусловно. — Кротков утвердительно махнул рукой. — Ответные меры будут приняты в ближайшее время. Самое ближайшее. И я хочу объяснить, что это всего лишь ответный ход. За них никто не заступится.

— Никто не заступится и за вас.

— Почему?

— Вы же бизнесмен. А лезете к чужой кормушке. Война с горцами — последнее дело. Лучше уж присоединитесь к кому-нибудь. Хоть к Гене Петрову, хоть к Саше Александрову.

— Вы не понимаете. Здесь затронута наша честь…

— Я прекрасно понимаю. Но вылавливать ваш, Михаил Олегович, труп из Невы не хочу. Мне вас не жалко. Мне жалко напрасно потраченных сил милиционеров. Из-за такого дерьма… Не люблю стрельбы. Даже если воюют бандиты, подобные вам и южанам. Особенно когда страдают люди, понятия даже не имеющие о ваших разборках. «Крыша», «стрелка», «белка»!

Слова-то какие придумали! Дегенераты. И ведь все подхватили. Все. Кругом. Уже становится обыденным явлением, когда на улицах на двух нормальных людей приходится один «бультерьер». Когда в городе происходит по три умышленных убийства в день! Двери и стекла домов вылетают от взрывов, в мусорных баках ежемесячно находят расчлененные трупы, в стране почти не существует действительно «чистых» фирм, а вы кричите на каждом углу, что действуете по закону! По мне, так лучше бы вы перерезали друг другу глотки, но я мент, и не позволю устраивать у себя в городе Чечню. И позвал я вас, чтобы предупредить. Никаких разборок. Подобные идеи — плод чьего-то больного воображения. А если будут трупы — вы сядете. Быть может, не сразу. Через неделю, месяц, год. Но — сядете. Даю слово.

— Никита Валентинович, извините, вы не так поняли… И потом, мне кажется, что наше появление обусловлено прежде всего политикой властей.

— Не мелите чепухи. К тому же сильно сомневаюсь, что с вашим приходом к власти политика изменится к лучшему. Уж не обессудьте.

— Это понятно. И все-таки…

— Я предупредил.

— Хорошо. Я принял к сведению. Но нас просто перестанут уважать. Потерять уважение и не отомстить за убийство шефа — вы бы на такое пошли? Просто как человек?

— На такой вопрос я вам не отвечу, чтобы вы ни делали. А Чернов разве без охраны ходил?

— Всегда. Он охраны даже боялся. И водителя никогда при себе не держал.

— Стоп, стоп. Водитель. Машина. Тачка черновская где?!

— Ну, вы уж совсем… Откуда мне знать. Я сейчас только приехал. У него «мерседес» трехсотый. Черный, как катафалк.

— В вашем авто тоже красненького маловато.

— Это метафора.

— Что ж, смотрите. Как бы метафора не превратилась в реальность. Всего доброго, Михаил Олегович, удачи в начинаниях. Приятно было пообщаться. Надеюсь на дальнейшие встречи.

— До свидания.

Я вылез из «БМВ», позвал Сонбаева и посоветовал поискать черный «мерседес». Нашли его, впрочем, довольно быстро. Рядом с домом. Новых сведений от него не получили, как ни старались расколоть падлу. Дщерь полка, то бишь Елена, пнула импортную конструкцию изящной ножкой в хромовом сапоге и шерстяных колготках и матерно выругалась.

— А, обиделась. Неча. И вооще, столь вульгарно изъясняться можно, только будучи Шерон Стоун. Или Мерилин Монро.

— А я, выходит, хуже? Да? Ах ты…

— Э-э, поосторожней. Не разглядел еще просто. Я изучал лишь твои деловые качества. Каюсь. Могу на колени упасть. Знаешь, с твоими ногами тяжело в ментуре работать. Как говорится, устают быстро. Особенно правая.

— Живи, щенок.

— Мерси боку.

— И нечего скалиться. Зубы выбью. Я еще думала с ним на «Криминальное чтиво» идти.

— Ну ладно, ладно. Что испугалась? Насиловать настроения нет. Устал нонче. Правда, прочел давеча брошюрку «Как уберечься от разъяренной жертвы изнасилования».

— Волосы на руку наматывать, не давать себя убалтывать, и чтоб никаких предметов с собой не было.

— Ты что, меня будешь учить, как ловчее насиловать?!

Сонбаев с товарищами поглядывал на нас с заметным опасением.

— Короче, господа, заболтался я тут с вами. Пойду. Ибо, как говаривал товарищ Непринцев, «С тобой кайфово, а дома лучше». Хелен, коли хочешь идти, жду.

— Угу. Муженьку отзвонюсь — и готова.

— Договорились. Пока, Мехмед. Должен заметить, этот день был для меня познавательным во всех отношениях. Елена, прощальный поцелуй.

— Размечтался, старый.

— Видать, судьбина моя горькая. Счастливо!

Глава 5

— Собачка, ну, давай споем! Собака Да-аня-а… Ну, подпевай. Что же ты? Соба-ака Да-аня-а! Эх, а вот другие собаки поют.

— Какие собаки поют?

— Нет, честно, я видела по телевизору. Красиво поют, в такт.

— Подумаешь. Некоторые собаки наркотики ищут. А эта ищет только дерьмо. Зато железно. Своего не упустит. Через границу лишнего не провезешь.

«Писатель с женой опять способности своей псины обсуждают. Жужжат, жужжат! Голова пухнет. И ведь за стенкой беседуют, в соседней квартире, а так слышно это ихнее жужжание! Впрочем, башка у меня пухнет, скорее, после вчерашнего. Надо завязывать с пьянкой. Свихнуться недолго! „Собака Да-аня!“ Ё-моё, вот привязались! Вылезаем… Ого! Утро совсем! Девятый час. Между прочим, у меня нонеча отгул! И пущай какая зараза только попробует… В дверь звонят. Похоже, бомж Сантиметриков прикандехал. Он же Аршинников, он же Дюймовочкин. Так. Я, выходит, одет? Когда успел?.. Дети, как мне хреново!»

Непринцев зевнул и пошел открывать. На пороге стоял вовсе не Аршинников, знакомый поэт и бомж, а соседка Людмила Карповна с тарелкой говяжьих костей в руках.

— Доброе утро, Павел Александрович.

— Доброе утро, Спартакиада Олимпиадовна. — Непринцев почему-то никак не мог запомнить имя-отчество соседки и называл ее замысловато и непонятно ни для нее, ни для него самого. Впрочем, Людмила Карповна привыкла.

Паша красными, воспаленными глазами тупо смотрел на тарелку, ожидая продолжения.

— Вы извините, что я так рано…

— Ничего страшного.

— Вы ночью шума на лестничной площадке не слышали?

— Нет.

— Понимаете, у Химика неприятности. К нему рэкетиры должны зайти. Вы уж, если шум услышите, звоните прямо в 51-е отделение милиции. Номер знаете?

— Угу. А что с ним?

— Да он пьяный на двоих парней в иностранной машине налетел. Вы же знаете, он пьяный постоянно. Те, мерзавцы, ключи от дома отобрали и обещали прийти, если он им две тысячи долларов не заплатит. А Химик замок поменял. Так что звоните в милицию сразу.

— Хорошо. А зачем вам кости, Спартакиада Олимпиадовна?

— Собачке. У Писателя живет. Хорошая собачка. Ой, да вы знаете, Профессор умер с седьмого этажа?

— Сердце, конечно?

— Да. Сына к тетке в Могилев отправляют. Больше ведь родни у него нет. А дочь Химика — наркоманка, в больницу угодила. Та, что в лифте все разными LSD расписывает.

(Лифт формулами наркотических веществ расписывал сам Непринцев. Хотя дочь Химика наркоманкой была, конечно.)

— Ну, всего доброго, Спартакиада Олимпиадовна.

— Всего доброго, Павел Александрович.

Непринцев закрыл дверь и шумно вздохнул.

«Бывают же люди. О близких заботятся, чужой собаке лакомства носят. Совсем ухайдокался с местными киллерами. Даже о человеколюбии забыл. О бескорыстной любви ко всему миру. О гуманизме. Или как его? Слово забавное очень. А если общаться только с операми и уголовниками — одичаешь. В общем, надо что-то делать. Нельзя просто так дома сидеть. Труд, как утверждал Фридрих Энгельс, создал человека. Труд его и погубит. „И бурная жажда деятельности обуяла его“. Что бы это значило? Вон кот голодный на шкафу расселся. Знаю, что тебе оттуда удобнее на макушку прыгать. И нечего меня взглядом испепелять. Захочешь — уйдешь. Два раза уже вниз прыгал. Пятый этаж „сталинского“ дома. Ишь, Юрий Гагарин. Идем, покормлю. А мог ведь и бритвочкой по глазам. К вопросу о гуманизме. Шутки пьяного мишутки. И что огорчает… Телефон я забыл отключить…»

— Але?

— Непринцев?

— Чей там бодрый голосочек. Или, говоря проще, кто это там гавкает?

— С тобой, свинья, не гавкает, а говорит полковник Лалетин. Слыхал, может? — Начальник одного из отделов Главка был не в духе. Очевидно, для этого имелись веские основания.

— Слушаю, слушаю.

— Слушай, Паша, внимательно. Здесь мокруха утром случилась. В твоем районе. В смысле, рядом с тобой совсем. На Авиационной.

— Далее.

— Школу знаешь на углу Гагарина?

— Что, в самой школе?

— Почти… Рядом. В общем, увидишь. Подкатывай туда. Мы ждем. На месте сориентируешься.

— Щас! Размечтались, товарищ полковник. У меня отгул. И отдел ваш надо мной не властен. Начальство вам обязательно шею намылит за такую вашу работу. Обязательно намылит. Так что нет у вас методов против Котьки Сапр… Тьфу, против Паши Непринцева.

— Брось выдрючиваться. Ты переведен к нам. Временно, конечно. Одолжен. Как знаток человеческой психологии. Комментарии излишни. Через десять минут будь на месте.

— Сучара ты бацильная, Лалетин. Жди.

Непринцев бросил трубку и мрачно глянул на кота.

— Накушался, Мотрий? Что расселся с минтаем в зубах? Знаю, что вкусно. А «китикэта» не получишь. Теперь сиди один. Пойду имидж разрабатывать. Гнида Лалетин. Ствол я, естественно, на Литейном оставил. Вот ведь как… «Что сын их больше-е не вернется-а и не приедет погостить». Видишь ли, Мотя… В описании Петербурга Федором Михайловичем Достоевским преобладает желтый цвет. Или, коли желаешь проще, Петербург — город психов.

Школа на Авиационной была построена в начале шестидесятых годов. Мрачное серое здание утопало в тени выстроившихся возле дороги деревьев, преимущественно тополей. Попадались здесь и липы, и даже лиственницы, но скорее как исключение. Со всех сторон дом окружали отвратительные блочные постройки ярко-желтого цвета, и осенью, в сочетании с опавшими листьями, усеявшими тротуар, это давало на редкость пугающий эффект. Зимой впечатление отчужденности двора от всего мира уходило, чтобы вернуться через год, и школа вновь становилась просто мерзким строением, к которому, однако, лучше все же не подходить слишком близко. Строго напротив, через дорогу, расположился морг местной больницы. Учеников такое положение вещей вполне устраивало, но Писатель, хозяин собаки Дани — любимицы Людмилы Карповны, на полном серьезе уверял, что школа заселена исключительно призраками, а дети в ней давно уже не учатся. Непринцев склонен был с ним согласиться.

Случившееся сегодня оправдало самые гадкие Пашины ожидания.

Подобной иллюминации Авиационная не наблюдала со дня своего поименования. Красные, оранжевые, синие, зеленые цвета десяти служебных автомобилей метались взад-вперед, иногда ревели сирены, отпугивая любопытных, в окнах отсвечивали разноцветные блики, маячили заспанные физиономии, кричало несколько голосов одновременно — в общем, бардак стоял жуткий, верный признак наличия руководящего состава ГУВД в количестве трех персон. Лалетин на общем фоне смотрелся бледно.

Оцепление ребята из ОМОНа поставили крутое, и Непринцеву пришлось звать на помощь. Омоновцы расступились, и начавшийся конфликт быстро уладили.

Лалетин бурно радоваться постеснялся, пожал руку и потащил вновь прибывшего к одному из жилых домов.

— Шевелись, а то медики бесятся.

— Пардон?

— Труп мы не трогали. Можешь полюбоваться. Карло видел? Значит, пойдут требовать скорейшего раскрытия, ну и в том же духе. Сам понимаешь, не маленький.

— Я зачем вам нужен?

— Ну, ты ведь психолог по специальности. И довольно талантливый.

— По специальности я — шахматист. А талантливый… Сильно сказано.

— Это уж вопрос второй. Тебя вспомнил Федин. Приказано подключить к работе.

— Увидим.

В пахнущем мочой подъезде с облезлыми стенами Иван Федорович остановился и указал пальцем:

— Вон, смотри.

Паша взглянул и злобно оскалился.

— Благодарствую. Век не забуду. Припомнится доброта и ласка ваша.

— Шестнадцать лет девчонке. На третьем этаже здесь жила. В семь пятьдесят пошла на уроки. И сразу крики. Эти суки все по квартирам попрятались, никто и носу не высунул. А когда ее стали… В общем, соседушка решил — к нему в дверь ломятся, испугался и давай звонить в отделение. Они сразу сюда, а тут… Найду, глотку перегрызу. Ублюдок.

Девочка была прибита гвоздями к двери. Лицо искажено. Пустота ушла из ее глаз. На горле чернела громадная рваная рана. Желтоватые длинные волосы, испачканные кровью спадали на грудь. Ноги были согнуты в коленях, и создавалось впечатление, что девочка парит в воздухе. Рядом, в шаге от пола, одиноко примостилась толстая темно-зеленая сумка. При жизни девочка была красива, насколько можно судить в такой обстановке. Даже сейчас в остекленевших глазах читалось что-то неуловимое, вызывавшее глубокую скорбь и жалость даже у Непринцева, не отличающегося особой чувствительностью.

Эксперты уже закончили свою часть программы, теперь дело было за санитарами. На дворе робко топтались два здоровенных амбала. Полковник махнул рукой и брезгливо отвернулся.

— Звать-то ее как?

— Доронина Анна. Десятый класс местной школы.

— Родители?

— Мать в больнице, отец в истерике. Его в квартире держат. Бред какой-то.

— Пойдем проветримся. Занятия отменили?

— Отменили, конечно.

— Жаль. Очень жаль. Что еще скажешь хорошего, Мазепа?

— А что ты хочешь услышать?

— Стоит ли тебя учить?

— Никто его не видел. Ни в доме, ни на улице. Вообще ничего. Глухо, как в танке. Молоточек забрал с собой. Насиловать не стал, тоже существенно.

— Молоточек, допустим, может где-нибудь в канализации валяться.

— Это факт или предположение?

— Предположение, дорогой, предположение. Кстати, почему «его»? Может, вовсе не «его», а «ее».

— Думаешь?

— Я редко думаю. Просто пришло в голову, и все. О девчонке известно что-нибудь? В смысле знакомства, характер, привычки…

Лалетин безнадежно покачал головой:

— Да и зачем. Видно же, маньяк. Выбрал первую попавшуюся. Ну, возможно, понаблюдал чуток.

— Не скажи. «Пять старушек — рупь». Все может быть. Подведем итоги. Где ошибусь, поправишь. Анна Доронина, шестнадцать лет, десятый класс. Потом знакомых разыщешь, узнаешь, какой характер: открытый, скрытный, общительный. Взаимоотношения с родителями — тоже важно. Далее… Вышла из дому в семь часов пятьдесят минут… Ты извини, просто вслух легче мыслится. Кстати, школа совсем рядом, а уроки начинаются в восемь тридцать. Запишем в загадки…

Об убийце сведений от добропорядочных граждан не поступало. Способ убийства странный — можно зацепиться. Орудие убийства искать. Реакция жильцов отсутствует. Забавно. Действовала эта скотина в перчатках. Специалисты нужны.

— Характер вычислять?

— Разумеется. Да, почти забыл, вероятность знакомства преступника с жертвой — процентов девяносто.

— Почему так думаешь?

— Интуиция. Чувствую. Я всегда чувствую. Иначе зачем она так рано в школу поперлась.

— Действительно, маловато будет.

— Тут уж… — Непринцев закашлялся, и приятели остановились. — Да брось сигарету, задолбал. Один Теняков чего стоит. «В темно-синем лесу…» Да, сосед затраханный чего говорит?

— А ничего.

— Правильно. Молчит. Теперь вот еще, я понимаю, что у тебя времени мало, но прикинь: отец с матерью дома сидели?

— Угу.

— А что, на третьем этаже криков не слышно? У нас, если алкаш орет, вся парадная сбегается.

И Непринцев, исподтишка бросая косые взгляды на генералитет, двинулся по снегу дальше.

Лалетин бросил окурок, выгнал сержанта местного отделения с территории, охраняемой ОМОНом и отправился на розыски психолога-практика. Объект розыска обнаружился в учительской закрытого учебного заведения копающимся в классных журналах.

— Какого хрена?..

— Здорово. О, десятый класс. Понимаешь, старый стал, ленивый. Думал вспомнить адрес — никак. Зрительная память подводит. На слух удачно воспринимаю, а увижу и напрочь забуду. Издевательство, честное слово. А давеча вообще крутой маразм. Трубку телефонную снимаю, а оттуда: «Это Павел Александрович?» — «Нет, — говорю, — ошиблись номером». — «Это телефон 293…?» — «Да, но никакой Павел Александрович здесь не живет». Только потом дошло: это ж я! А ты говоришь, «Танакан»! Не спасет.

— Что ты здесь делаешь? — раздельно, по слогам спросил полковник.

— А ты?

— Ищу.

— Значит, полагал, что я здесь? Зачем же удивляешься?

— Я везде искал.

— Угу, и в запертом доме. Некогда с тобой лясы точить. Тут серьезное дело. А адрес забыл, хоть убей.

— Во-во.

— Да успокойся. Клянусь здоровьем Марка Наумыча, все в порядке. Адрес я переписал, спокойно удаляемся.

— Чей адрес?

— Секретного агента.

— Сдурел, несовершеннолетних стучать заставляешь?

— Во-первых, он сам вызвался, во-вторых, он агент. Фильм про Джеймса Бонда видел? Только он гораздо умнее. Моментально ответит на все вопросы. «Кто сидит, на сколько лет и даст ли потрогать пистолет». И знаешь, какой будет мой первый вопрос? Только что видел зверски убитого человека и почти ничего не почувствовал. А люди, жившие с убитой девушкой много лет, и даже ее родители, слыша, как ее убивают, заперлись в квартирах. Отчего такое происходит?

— Хочешь, с тобой пойду?

— Нет, он вообще людей боится. А чужих — тем более. Ты потом документы по этому делу мне покажи.

— Условились.

— Счастливо.

— Да, зачем надо было на коленях ползать?

— Руководство смущенно отводит взоры. А больше никак не избавиться от его пристального внимания.

Глава 6

— Конечно, не надо было этого мудака трогать. Но я уже взбесилась. Он, козел, Маргариту Ивановну избил, завхоза нашего, и завуча. Я только его увидела, а они с Дашкой сцепились. Он мать хотел ударить, Дашка ему в волосы вцепилась, он ее ногами, а я сзади этого урода трясти стала…

— Кто такая Дашка?

— Да сестра его. Вы знаете, как Фиму изнасиловали с Любкой? Они возле «Крестов» с троллейбуса слезли, там пивнуха такая, знаете? Рядом Чиж выступал, они в принципе на концерт шли. Фима в жизни ни на одном концерте не была, дискачей боялась, блин. А тут им навстречу человек десять, уже обкуренных, и пивко-водочка с собой. Окружили их, Любка орет: «Чего надо?» — а эти ржут. Потом стали за юбки дергать. Фима ногтями им в рожу. Да разве за всеми усмотришь? А народ мимо идет, время раннее — всем до лампочки… Ира, как не стыдно, у тебя же Яковлев есть.

— Яковлев… Он так, для души. А Димочка для сердца. Правда, май лав?

— Ну.

— Яковлеву скажу, что ты ему изменяешь.

— Отвали от нее. Дима — это временно. Он ее не удовлетворяет.

— Скорее уж наоборот. Глянь, прилипла. Ирка, ты не Яковлеву, ты мне изменяешь, предательница.

— Ой, Женя, тебе парней мало?

— А кто рискнет запретить. В ваши дела не лезу, прошу взаимности.

— Подробнее, если можно.

— Хочешь большой, но чистой любви?

— Нет уж. Наслушалась. Их самих учить приходится. А правда, Евгения, тебе мужчин мало? Или ты такая ненасытная?

— Где уж нам уж. Вообще, у меня пять мужей, один любовник и один мужезаменитель. Короче, не хватает.

— То есть ты живешь с пятью, а еще один уже к тебе ходит. При таких условиях на хрена тебе еще кто-то?

— Приходится менять обстановку. А из мужей один по магазинам мотыляется, один стирает, один шьет, один дрыхнет, один ящик смотрит. А любовник шляется черт знает где.

— У тебя просто «Кавказская пленница».

— Хуже. Но мужезаменителя могу одолжить.

— Предпочитаю натуральные вещи. Так сказать, натурпродукт. Ваше здоровье и долголетие.

— Вот подхватишь от своего натурпродукта триппер…

— Мы — никогда! Правда, Димочка?

— Ну.

— Во! Ух, какие у нас щечки… Поцелуй девочку. Свободен. Пошел вон.

— Ира, увлекаешься.

— Тебя забыла спросить. А в принципе чем Димусик плох?

— Ну.

— Туповат малость… Молчи уж, глупый.

— Не советую заводить себе тупых. Их бросать тяжело. Им трудно поверить, что больше не нужны.

— Этот тупой свой, родненький. Костенька, чего приуныл? Радоваться пора. Улыбнись.

А Костик глядел на Женю. Его мало что интересовало. Иначе дело обстояло лишь с серой милицейской фуражкой, украшающей каштановые волосы Жени. Фуражка, мало интересная сама по себе, вызывала странные ассоциации в голове Костика Андреева. Аналитиком он не был, но считал, что достаточно вспомнить, в чем дело, а дальше будет проще. И вспомнил.

Около недели назад произошел случай, вызвавший дикое раздражение у сотрудников Московского РУВД.

Один участковый, каких много в славной северной столице, получил зарплату. Весьма среднюю, надо сказать. Участковый подучетный контингент знал прекрасно, так как служил уже очень и очень давно, но и этот самый контингент, в свою очередь, прекрасно знал участкового. В этом еще нет ничего плохого. Но контингент знал также, когда именно участковый получает зарплату. А это уже плохо. Впрочем, кто мог предположить, что контингент оборзеет до ужаса? Через час после выдачи зарплаты участковый был жестоко избит в подъезде собственного дома неизвестными, забравшими его зарплату, пистолет и форму. Последнее особенно взбесило самого начальника УГРО РУВД Кириллова, который долго витиевато матерился и пришел к выводу, что преступник — лопух и скоро засветится.

Прошла неделя, преступник не засветился. Участковый лежал в больнице, без денег и без формы, а на Кириллова повесили разбойное нападение на квартиру главы администрации Московского района. Повесили не в смысле «задержали», а в смысле «велели раскрыть».

Костик, всегда к стукачам относившийся с уважением, быстро вспомнил и одного из дружков Евгении, того, что мирно сосуществовал в одном доме с потерпевшим. Доносить в РУВД слишком просто. Аккуратно переписав с голубого экрана телевизора телефон доверия РУОП, Андреев позвонил именно туда, в результате познакомившись со случайно оказавшимся у телефона Непринцевым. Паша передал информацию в РУВД, а сам решил поболтать со звонившим, для чего спросил у того номер дома и незамедлительно явился. Визит сей произвел на бывшего РУОПовца настолько тяжелое впечатление, что за все время разговора не прозвучало ни одной цитаты.

Любителя чужих зарплат раскололи мгновенно, благо в комнате у него нашли и ПМ, и форму, за исключением фуражки. Отсутствию фуражки, кстати, поразился сам несовершеннолетний придурок, уронив глубокомысленное: «Сперла, сука». Кого он имел в виду, оперативники не знали и, поинтересовавшись, кого мальчик так грубо обозвал, наведались затем к Евгении и фуражку изъяли, саму Женю оставив в покое.

Прошел год. Костик сдал экзамены в десятый класс. Его примеру последовала Анна Доронина. Гибель последней и заставила Непринцева зайти в гости к любителю стукачей, хотя спрашивать Андреева о чем-либо безумно трудно.

Костик чистил картошку. Гостя он встретил по высшему разряду, то есть восторженно крикнул:

— А, Пал Александрович! Садись, выпей с нами!

Оперативник обреченно вздохнул:

— Пожрать-то дашь?

— А на здоровье.

— Тогда я раздеваюсь.

— Пожалуйста. Гляньте, градусник там висит, сколько на нем?

— …Лучше куртку сниму, а остальное пущай… Мать работает?

— Да.

— А ты дома сидишь.

— Уж вы знали, когда шли. Приятное известие, с учебой придется подождать. Знаете, как раздражает? Встаешь в семь утра, в школу торопишься, бежишь по морозу, а тебе говорят: домой.

— А из-за чего домой отпустили, знаешь?

— Слухами земля полнится.

— Поведай.

— Молвят, Анечке Дорониной улыбку под горлом нарисовали. Ментов сколько — кошмар.

— Да, много. Анечку жалко?

— Вряд ли. Чувств я к ней особых испытывать не мог, хотя и учились вместе десять лет. Так что ж — на все воля Божья.

— Ты вроде атеист.

— Просто в церковь ходить противно. Спешу заметить, к сектам тоже отношусь крайне отрицательно.

— Веселый ты парень.

— Стараюсь. Статус-кво обязывает. С нашими совками-подростками без смеха загнешься. Ни души, ни сердца.

— Да и в тебе чего-то добросердия маловато. На Сергея Ковалева пока не тянешь.

— Спасибо за комплимент. А по поводу Ани… Чего зря переживать?

— То есть если это затронет свои интересы…

— Демагогия, как говаривал Штирлиц. Картошка нравится?

— Здорово.

— Я не бесчувственен. Спросите любого из современных подростков, что важнее: человеческая жизнь или пропуск уроков, что он ответит? Я уже спрашивал. Может, вам больше повезет?

— Нельзя судить по словам.

— Их слова свидетельствуют об их намерениях. Конечно, они не пойдут убивать, но останутся равнодушны. Думаю, вы в этом убедились. Это самое страшное.

— Костик, спорить с тобой я не стану. Расскажи об Ане.

— Жалко. Редко встретишь умного человека. Надеялся отвести душу. А об Анке… Глупое существо.

— Дружки у нее были?

— У кого их нет? Разве только у меня… Ха-ха!

— Могли они ее…

— Гвоздями к двери? Чушь.

— И об этом знаешь?

— Можно подумать, секретная информация. Вон Нина Васильевна уже заходила: «Ой, Костя, какое у вас там убийство случилось!» Дружки мадам Анюты слабы в коленках. А почему вы не допускаете мысли, что это маньяк?

— Может, и маньяк. Но опять же, знакомый маньяк.

— Интуиция? Или - аргументы и факты?

— Пес его знает.

— Я считаю, все без исключения убийства совершают люди с низким интеллектом и фантазией.

— Почему?

— А человек не в силах представить себе, что он делает. Иначе ни за что бы не решился.

— Где-то ты прав. Хотя умных убийц полно. И фантазии у них предостаточно. Но что-то в этом есть.

— Иногда полезно задумываться над такими вещами. Вот Анюта думала с трудом. И то о мужиках. Где она теперь?

— Есть гарантия, что с тобой этого не случится?

— Обязательно. В противном случае давно плавал бы в ванной со вскрытыми венами.

— Какие ваши доказательства?

— Слишком сложно. И грустно.

— Вернемся к Анне.

— Угу.

— Твое к ней отношение?

— Никакого.

— А в классе?

— Нормально. У нас девушки (или женщины) делятся на три группы, по интересам. Ха! На группу Евгении и Любаши она не тянула, а на группу Дарьи — запросто.

— Что это значит?

— Обыкновенная девчонка, без комплексов.

— А с парнями как?

— Из наших? Никак. Они все уже заняты. Дележка давно случилась.

— Ты к кому отошел?

— Я — бросовый продукт. Даже третья группа, самая забитая, меня сторонится. Они лишь часами сидят у телефонов и делятся впечатлениями, кто на кого как посмотрел. Со мной двумя словами перекинуться — западло.

— А ты гордишься.

— Еще бы. Это меня выделяет из толпы. И ставит выше всех прочих.

— Выше ли?

— Безусловно. Не стоит устраивать дискуссию на тему: хорошо секс или плохо. Мне противно.

— Слушай, а может, ты старушку, тьфу, Аню зарезал?

— Вряд ли. Давайте тарелку. Резать горло. Какая скука. Хотя все относительно.

— Вот, для примера, послушайте. У одного из наших парней, Андрея, не было денег на единую карточку, ученическую. А занять не у кого. Я предложил у историка занять. Андрей струсил безумно. А я пошел и занял. На следующий день вернул. И каждому ученику доложил, как я деньги у историка занимал. Андрей обиделся: «Ну и гордись до пенсии». Главное, для него занимал. Или еще: проехался я с учителем геометрии в автобусе (геометрик — сволочь ужасная!), потом полдня всем рассказывал. А они не врубаются. Потому что у них чрезвычайно бурная жизнь. Они гуляют, трахаются с девочками, напиваются, лазают звонить в «Колокол Мира», прыгают с четырнадцатого этажа. А я сижу дома. Проехал в автобусе с геометриком — эмоциональный шок. Величайшее потрясение.

— Я понял.

— Но неизвестно, что лучше. Вон Андрей. Отлично знает, где лучшая водка, где дешевле анаша, где торговцы спокойнее. Но не знает, кто такой гебист.

— Тяжелый случай.

— Норма. Но давайте прервемся ненадолго. Устал. Скажите сами что-нибудь, могущее вызвать мое любопытство.

— Ты вульгарен.

— Это не любопытно. Пример: идут двое, парень и девчонка. Обоим лет по четырнадцать. Парень: «На этой дискотеке опять будет „снежок“. Это значит, ты опять будешь под кайфом трахаться с кем попало, а так ты только со мной». — «Да не хочу я сегодня ни с кем трахаться». — «Знаю я тебя. Первый раз, что ли?»

— У тебя хобби — видеть только плохое. Я мог бы сказать: это потому, что к хорошему ты привык и оно мало заметно.

— Вот когда я сидел в психушке, профессор отмечал за мной такую странность: я во всем видел только хорошее.

— Решил переквалифицироваться?

— He-а. Разные люди, разные мысли.

— Я навеваю отрицательные эмоции?

— С вами можно поговорить обо всем, а с профессором нельзя.

— В психушке, говоришь?

— Четыре года назад. Мне тогда едва двенадцать исполнилось.

— А за что?

— А ни за что!

— И все-таки?

— Нервные тики. Педиатрический институт. Шикарное время было. Палата на десять человек, проходная. Медсестры вечно убегают куда-то. А соседняя палата — девчоночья. Они к нам приходили телевизор смотреть, а мы к ним — в «бутылочку» играть. Если поймать момент, удавалось из сестринской домой позвонить. Я там был самый крутой, честное слово.

— Верю. Интересно излагаешь. А почему в Бога веришь?

— Элементарно. Вон гляньте. Что вы видите? Ящик с экраном, как сказал бы один кретин, вы его не знаете. В тысяче километров от вас творится какой-нибудь маразм, а вы его видите, сидя в комнате. Или сотовый телефон. Нажимаешь кнопки и разговариваешь с человеком, находящимся у черта на рогах. Магнитофон. Я уж молчу о такой штуке, как факс. Все названные мною предметы сотворил человек, сами они появиться не могли. Однако упорно утверждается, что люди появились сами по себе, без чьего-либо вмешательства. А люди совершеннее часов.

— Готов поспорить.

— Да?

— Почему люди совершеннее часов?

— Они боль чувствуют.

— Это, по-твоему, совершенство?

— Это признак более высокого уровня развития.

— Вот смотри. Аргументов в пользу твоей теории множество, а выбран довольно сомнительный.

— И что?

— Ничего. Подумай. Просто подумай.

— Шутить изволите. Я идеально вписываюсь в окружающий мир. Знаете, какое на самом деле у меня хобби? Записывать глупости, сказанные с экрана. Уже на два блокнота накопилось. Классификацией скоро займусь.

— О’кей. Хватит. Дай лучше классификацию каждому из своих одноклассников. Подчеркни тех, кто способен на убийство. Пара фраз, не больше.

— Запросто. Оскольский Володя. Наркоман, потому сразу с негодованием отметаю. Цветков Витя. С первого года вместе учимся. Парень как парень. Припадочный малость, девочек любит и водочку. Лариска Нечаева. Третья категория. Помните еще, да? В комментариях не нуждается. Марина Шведова. Тоже вместе учились…

— А сколько таких всего?

— Каких?

— С первого года.

— Праздное любопытство? Или нечто большее, скрытое от взора судьбы и ее верных слуг?

— Любопытно.

— Три женщины (теперь уже две), трое мужчин. Марина, Матвей, Андрей…

— У вас прям двенадцать апостолов.

— Угу. Володечка, Витя и Любаша. Вот ее следующей и убьют.

— С чего ты взял?

— Так. Классическое слово, правда? Да, Любаша будет следующей. Минутное озарение. И не стоит этому мешать. Так будет лучше. Для всех.

— И для нее?

— И для нее. Она не представляет ценности даже для самой себя. «Человечьи очистки — низшая категория».

— А заповеди типа: «Жизнь священна, никто не имеет права…»

— Бред сивой кобылы. Имеют. И пользуются.

— Костик, а ты знаешь, я тебе не верю. Ни капельки. Ты или знаешь об убийстве все, или все врешь.

— Честное слово, ни сном ни духом.

— Тогда врешь.

— Глупое слово. Можно фантазировать. Подгонять убийцу под себя. Ха! Ничего фразочка.

— Ты бы убил Любу?

— Да.

— Личные счеты?

— За десять лет много накопится.

— Я учту.

— Ха! А если бы я принялся вас убеждать, что я говорю правду, вы бы скорее поверили?

— Да.

— Тогда молчу.

— Хорошо. Тогда «а вот такой вопросик». Исходя из своей теории, шансы на то, что убийца — кто-то из вашего класса, как ты оцениваешь?

— Очень низко. Хотя интеллекта в них нет. Впрочем, как и во многих других. Да и как иначе. Вы послушайте, что за чушь они заглатывают отовсюду. Три примера. «Информ-ТѴ» : «Президент отмотал новый срок». Клянусь, своими ушами слышал. «Новости»: «В связи с госпитализацией президент продолжает работу». И вообще полный модерн: «Спокойной ночи, малыши». Хрюша: «А Александр Сергеевич Пушкин и про меня писал». Каркуша: «Это где же это?» Хрюша: «Хрюша там живет ручная, да затейница какая…»

Глава 7

Мне скучно. Ко всему привыкаешь.

Изредка с верхних этажей сюда, в коридор, заглядывают руоповцы. Смешные ребята. Когда они подходят слишком близко, я запираю двери на ключ. Но они не раз здорово помогали нам. Редко-редко мелькнет Непринцев и исчезает в серой пелене утреннего тумана, окутанный непроницаемой завесой таинственности. Задолбало. Ищет маньяка. Все маньяки уже давно сидят в Смольном.

Теняков готовит отчет об очередном грандиозном раскрытии. Весь соседний отдел укатил на оперативно-розыскное мероприятие — бить морду тем, кто попадется под горячую руку. А мне остается сон. Здоровый или больной утренний сон. А преступников пущай ловит Теняков. «Спи, малыш, пока зима, век не быть зиме…»

Теняков вытряс из пачки последнюю сигарету:

— Во, блин, опять пусто. Забавно, куда потом сигаретные пачки девают? Небось на свалку. А свалка растет, растет, растет… И покрывается мусором весь земной шар. Прикинь: весь мир — одна большая свалка.

— А ходят по ней мусора.

— Попрошу не переходить на личности.

— О’кей, мусорщики.

— Совсем другое дело. На Балтийском разборку учинили. Одна женщина ранена. Три трупа.

— Днем?

— Отстал от жизни. — Сергей говорил своим обычным, полным безразличия тоном. — Сейчас, и утром, и вечером…

— Кто сообщил?

— Менахем.

Стукач Менахем — личность запоминающаяся. Когда-то сидел по сто третьей и двести восемнадцатой, освободился, ведет честный образ жизни. Однажды выступал в роли Шарапова, хотя в принципе использовать порядочного «барана» для внедрения в банду — свинство. Но тогда он еще не был Менахемом и работал на соседей. Нам достался по наследству. Кликуху получил от меня лично, в честь известного универсама. «Менахем» по-латыни или по-гречески — «источник».

— И чем заинтересовался доблестный Менахем?

— Информации мало, но двое из погибших — соратники Саши Парамонова. Уважаемые люди!

Я поднялся:

— Кто разбирается?

— Местные опера.

— Через них с боем прорываться придется. Где раненая?

— В больнице тамошней.

— Едем.

Больница была забита битком. Всюду сновали врачи, медсестры, грязные, оборванные существа с озабоченными физиономиями и многие другие, слабо поддающиеся описанию. Дежурный врач сидела за столом, как фараон Тутанхамон в гробнице. Нас она окинула мельком и уткнулась в книгу, повествующую о сложной судьбе Мануэлы. Теняков сунул под нос читательнице удостоверение.

— Ну? — отреагировала та.

— Женщина с пулевым ранением. Недавно доставлена.

— У нее сквозное ранение бедра. Денек полежит, потом выпишем. Койки другим нужны. Тридцать девятая палата.

— Одна? — удивился Сергей.

— С кем же ей быть? — в свою очередь удивилась фараонка.

— Из милиции кто…

— Ваши коллеги ее доставили. Дальше — наше дело.

— Имя?

— Минутку. Павлова Анастасия Витальевна.

— Мерси, — вставил я. — Анастасия Витальевна в состоянии…

— Естественно. Иначе я бы вас не пустила.

Сергей плавно нажал на дверную ручку и приоткрыл дверь в палату. Удовлетворенно кивнув, шагнул внутрь. Я последовал за ним. На кровати, окруженная странного вида неработающими аппаратами, лежала женщина. Кроме измученного лица и пепельных волос, свидетельствующих о немолодом возрасте, в столь туманном освещении ничто не бросалось в глаза. Обыкновенная женщина, каких много в Санкт-Петербурге. Нам она улыбнулась и постаралась приподняться, опираясь на локоть.

— Лежите уж, — буркнул сослуживец.

— Добрый день, — поздоровался я.

— Здравствуйте. Вы из милиции, правда?

Сергей чуть приподнял бровь.

— Неужели я так похож?

— Не вы. А…

— Никита.

— Простите, а по отчеству? А то немного неловко называть человека, которого впервые увидела, по имени.

— Да называйте по имени. Обещаю терпеть.

— Никита, вы напоминаете актера из старых фильмов о милиции.

— Спасибо.

— Глупости. Стоит ли благодарить за правду. Вы такой же… располагающий, что ли…

Клянусь, я почувствовал, как краснею. Не умею еще наладить нужный тон в общении со свидетелями. До Жеглова мне далеко.

— Вы как предпочитаете, чтоб вас именовали?

— Анастасия Витальевна. Старая уже.

— Терпимо.

— Да что вы!..

— Анастасия Витальевна, вас уже расспрашивали о том, что произошло? — Теняков собирался сделать беседу скоротечной.

— Нет пока.

— Ладушки. Блестяще. Тогда мы вас внимательным образом слушаем.

— Молодой человек, спешка редко приводит к положительному результату. Советую запомнить.

— Постараюсь.

— Очень надеюсь. Слушайте. — Анастасия Витальевна успокоилась и вновь превратилась в обычную пожилую женщину. — Подробностей не помню, уж простите. Знаю, обычно подробности нужны. Но как-то быстро все… Я по набережной шла, из магазина возвращалась. Навстречу женщина с сумкой. Набережная скользкая, ветер. А, значит, у тротуара машина стояла. Иностранная. Единственная на этой стороне. Цвета красного. Внутри двое молодых людей сидели, такого мрачного вида. Стриженные. И, когда я прямо напротив собора Вознесения Христова была, мимо автомобиль мчался, российский, «Жигули», тоже красные, так вот они остановились, и оттуда высунулось дуло оружия какого-то и человек. Человек крикнул, а потом стрелять стал. И по молодым, что в машине сидели, и по нам заодно. А все упали — он и уехал. Тут я сознание потеряла, — просто закончила женщина.

— Сейчас как? — неуклюже спросил я.

— Полегчало. Почти совсем не болит.

— А внешность парня этого вы не запомнили?

Отрицательное покачивание головой.

— Номер «Жигулей»?

— Нет. Простите.

— Да перестаньте. Лучше скажите: молодой, старый?

— Постарше вас будет. Вот, как друг ваш.

— Та-ак. А «Жигули» сразу подъехали или раньше рядом стояли?

— Сразу. С Московского проспекта на Обводный повернули.

— Хоть бы подождал, придурок. А кричал что, можете вспомнить?

— Да я и не забывала.

— Отлично. И?..

— Странное что-то. Одну и ту же фразу несколько раз повторил. Истерическим голосом. «Катю Лежневу поминайте, ублюдки».

Непринцев сидел в следственном кабинете ГУВД и грыз ногти.

От общения с психиатрами у него портилось настроение. От общения со следователями начиналась мигрень. От общения с теми и другими возникало ощущение собственной неполноценности. В данном случае Паша был вынужден выслушивать женщину, следователя и психиатра одновременно.

Необходимость подобных личностей Непринцев признавал, а антипатию свою умел, если нужно, запрятывать очень глубоко.

Татьяна Леонидовна Судашева являла собой блестящий образчик того, как Создатель, обделив человека чем-то одним, щедро вознаграждает другим, более нужным. Татьяну Леонидовну даже при большом желании нельзя было назвать красивой. Маленький рот, асимметричное лицо, широко раскрытые глаза за стеклами очков, неправильное строение челюсти, выступающий лоб — все это придавало ей, пожалуй, даже несколько отталкивающий вид. Однако по интеллекту едва ли кто из знакомых Непринцева, а тем более следователь, могли быть приравнены к Судашевой.

Выставлять свой ум напоказ она не любила, считая, что разум, данный любому существу Богом, — дело глубоко интимное. Одевалась Татьяна Леонидовна скромно, что вполне понятно, если учесть ее внешность и зарплату. Обычно ходила в простом ситцевом платье в горошек, подобное которому сейчас уже и трудно отыскать в самых нищих магазинах. В холодную погоду надевала две кофточки темных цветов. На ногах — туфли без каблуков. В следственном отделе топили пока прилично, поэтому радикальные меры не требовались. Для выхода на улицу на стенке висело черное потертое пальто.

Непринцев, любящий производить впечатление внешним видом, вкусов Татьяны Леонидовны одобрить не мог. Однако молча терпел. По трем причинам: она была старше, он сидел в ее кабинете, и к тому же она следователь. О том, что Судашева еще и женщина, Паша даже не задумывался. Заповедь Высоцкого «Ты примечай, какого пола твой сосед» уже давно ушла из его жизни.

Официально Судашева считалась следователем. Но если бы этим ее деятельность ограничивалась, она вряд ли достигла бы такой известности среди определенных кругов.

Татьяна Леонидовна была еще и специалистом по маньякам. Трудно сказать, что помогало ей так удачно работать в этой области — интуиция или психология, однако факт остается фактом: Судашева могла описать человека, рассказать о его внутреннем мире, точнее о том мире, в котором существует маньяк, уже после первого совершенного преступления.

Сейчас именно этого от нее и ждали.

— Павел Александрович, я внимательно изучила материалы дела. Вы настаиваете, что совершить это убийство мог лишь близкий знакомый потерпевшей. Признаться, я слабо понимаю, на чем основано ваше убеждение.

— Но…

— Минуточку. Я всего лишь хочу заметить, что ждать девочку в подъезде мог и незнакомец, следивший за жертвой достаточно длинный срок. Поэтому…

— А что говорит ваш портрет?

— Всему свое время.

— Нет уж, давайте сразу. Если убийца подросток, подозрения в самом деле перерастут в уверенность. Если нет…

— Вы настойчивы. — Судашева едва заметно улыбнулась. — Качество, заслуживающее всяческих похвал.

— Просто не терплю пустой болтовни.

— Достаточно странно, учитывая вашу репутацию.

— Во всяком случае, когда веду дело — не терплю.

— Замечательно. Проехали, как говорят сейчас. Вы побывали на месте раньше меня и даже беседовали с одним из одноклассников…

— Возможно, убийцей.

— Сложно судить. Лишена счастья лицезреть его.

— Мало потеряли.

— Хм…

Судашева чуть подвинулась вперед и облокотилась о край стола. Павел почувствовал себя не лучшим образом в затемненном помещении при закрытой двери. Помогала «сохранить лицо» напускная наглость:

— Хм. «Хм» может произнести любой. А толку?

— Вы интересный тип.

— Очень рад. Польщен.

— Понаблюдать за вами…

— Наблюдают за пациентами.

— Верно, простите.

— Мы отвлеклись.

— Да. Что сказать… Похоже, вы правы. Хотя случай странный и стопроцентной уверенности нет. Идем по порядку. Наш клиент молод, красив, среднего роста, моложе двадцати, пол мужской, психологически неустойчив, общителен, знаком с убитой — это наверняка. Теперь догадки: он уверен в себе, популярен у противоположного пола. И еще, его родители живы и, возможно, знают кое-что о его болезни.

— Так он болен?

— Бесспорно.

— Ваш диагноз?

— Знаете, — Татьяна Леонидовна перевернула лист в лежащей перед ней раскрытой тетради, — первоначально считалось, что тут имеет место любовь к убийству. Достаточно широко известный случай. Но… Детали… Короче, похоже, что здесь все же… м-м… я предпочитаю называть такое «синдром…» — Непринцев насторожился. — Неважно, ибо название употреблено, естественно, в метафорическом смысле. Основная идея: «Я сильнее, а ты смеешь противоречить? Так убедись, что я сильнее».

— Постойте. — Непринцев потер лоб рукой. — Вы сказали, что он уверен в себе, зачем же тогда нужно что-то доказывать?

— Я поняла. Да, типичный вариант подобных убийств таков: доказать якобы кому-то, а на самом деле себе, что ты храбр, мужественен и так далее. Что ты не хуже других. Но в нашем случае себе он это уже доказал, а теперь старается внушить это другим.

— Тогда вовсе бред выходит. Зачем же…

— Стоп, стоп. Тут уже область туманных версий. Мой второй вариант таков: обида.

— Настолько просто?

— М-м. Очень сложно. Преступник психологически неустойчив. Его может вывести из себя малейшая деталь. Но убийства сразу не последует. Обида уплывает в подсознание и всплывает спустя дни, недели, месяцы. Иногда годы.

— И при этом он популярен среди своих?

— Более того. Он обаятелен. Недостатки остаются в тени, а на свет выходят лишь достоинства. Очень сложный случай.

— Но почему так жестоко?

— Извините, когда человек в состоянии аффекта, слово «жестоко» — пустой звук.

— Он может остановиться?

— Если я права — нет. Способы могут измениться, но цели останутся прежними.

— Слабые стороны?

— Не смотрит по сторонам. Это образно. Ему главное — отомстить за обиду. Причем обида может быть даже мнимой. Крайне редкий экземпляр, достоин внимания лучших психиатров мира.

— Что же, он с молотком пойдет в подъезд к любому, кто назовет его кретином?

— Объясняю. Он забывает обиды, они остаются в мозгу на уровне подсознания и, не всплывают часто вовсе.

— Черт. Так работать нельзя.

— Естественно. Стоп. Забыла упомянуть главный недостаток — он болтлив. Конечно, о совершении преступления будет молчать, но может сказать: «Она думает, я забыл, как она меня оскорбила».

— Так… Это шанс. Реальный шанс.

— К сожалению, другие шансы, похоже, отсутствуют.

— Послушайте, а почему вы решили, что он болен именно этим?

— Потому что никакой другой психически больной человек не станет действовать столь глупо. Разве что олигофрен. Однако олигофрена отличить от остальных элементарно.

— А внешность? Популярность? Общительность?

— Популярность и общительность следуют из диагноза. Если бы он был молчалив, замкнут и так далее, то уже давно лечился бы, потому что люди обращают внимание на его отрицательные качества, поскольку их не затмевают положительные.

— Возраст?

— Молодость и знакомство с жертвой также следуют из диагноза. Раз он затаил обиду, значит, они знакомы. И с пожилыми людьми Анна контактов не имела. Выходит, подросток. Пол определить элементарно, здесь действует знание структуры поведения мужчин и женщин в критический момент. Он молод, следовательно, его родители, вероятно, живы, а жить с сыном столько лет и не заметить хоть каких-то отклонений… Родители и дворовые приятели — разные люди.

— «О’кей оби». Основной вопрос. Вы целиком исключаете вероятность сексуального преступления?

— Абсолютно. Кто бы это ни был, сексуальные мотивы исключены.

Глава 8

Спроси кто-нибудь Тенякова, снятся ли ему кошмары, Сергей лишь презрительно рассмеялся бы в ответ. Да никому и, в голову такое не приходило. Извечная уверенность в себе, лучезарная улыбка, непробиваемое спокойствие служили достаточным доказательством, чтобы утверждать: «Вот личность, приобретшая лучшие свои черты на войне, вопреки всем ее ужасам». Порой именно так отзывались о Тенякове самые высокие чины милицейской иерархии. В «убойном» отделе Теняков был легендой. Ему даже завидовали.

Между тем кошмары были. Каждый сон, который Сергей заставлял себя вспомнить, начинался и заканчивался одинаково — горящий десантный вертолет и нож моджахеда в миллиметре от глаз. Сергей подозревал, что сны, благополучно забытые, были о том же.

Крик — единственное его спасение, застревал где-то в душе, едва родившись. В конце концов, он мало походил на героев дешевых бразильских мелодрам. С каждым разом он становился все спокойнее и терпеливее. Правда, не делался от этого вежливее в общении. Но это уже издержки эпохи.

Теняков научился улыбаться. Выдавать себя за счастливого человека. Что может быть проще?

Изучать архивы — утомительно и мерзко. Можно часами копаться в старых делах и заснуть, так ничего путного и не обнаружив. Можно надышаться пыли и угодить в больничку с приступом аллергии. Если очень повезет, можно оказаться заваленным рухнувшими полками, с трудом держащимися на гнилых креплениях.

Зато в архиве ГУВД риск сильно уменьшается. Полки здесь устойчивые, дела почти не покрыты слоем пыли, есть даже компьютер.

Теняков довольно долго возился, перебирая папки со старыми преступлениями, задремывая и просыпаясь, но нужного дела найти не удавалось. Собственно, интересовали Сергея только случаи со смертельным исходом, только за прошлый год и желательно в Ленинском районе. Даже профессионал Теняков раньше представить себе не мог, сколько людей умирает за короткий срок в одном отдельно взятом районе города.

Наконец после многих часов Теняков обнаружил папку с делом о смерти Екатерины Лежневой, поехал по указанному адресу и разговорил обитательницу квартиры, соседствующей с той, где когда-то обитала погибшая Катя.

— А давно Игорь с Катей здесь обитают?

— Да почитай, уж с самого рождения. Тридцать с чем-то лет. Как этот дом построили, они уж здесь поселились. Родители их приличные люди были, добрые, интеллигентные, приятно вспомнить. Милые, добрые…

— А сейчас они где?

— Уехали. В Калуге теперь. Домик там по наследству получили. Когда уезжали, прощались, звали в гости к себе. Да я не поехала — старая.

— Они про Калугу сами сказали?

— А то? Я сама никогда в чужие дела не лезу. Пригласили и говорят: мы, мол, уезжаем, а деток тут оставляем. Присматривайте за ними, говорят. А Игорек большой, почти шкаф. Как тут присмотришь… Да и Катенька…

— Скажите, Катя была замужем?

— Нет.

— Тогда почему у нее другая фамилия? У брата — Епишин, а сестра — Лежнева. Родители тоже Епишины.

— А Катенька приемная. Она сироткой осталась. Из детского дома взяли, четыре годика было, а Игорьку пять. Катя взрослая стала и при выдаче паспорта фамилию свою взяла.

— Осложнения после этого с родителями и братом случались?

— Было. Маргарита-то Афанасьевна с Игорем Юрьевичем, отцом ее, целый скандал устроили. А без их согласия фамилию нельзя поменять. Но брат Катеньку защищал, они и испугались.

— Испугались чего?

— Игорька. Он очень своевольный мальчик. Сколько годочков прошло, а многие его штуки помню.

— Что ж он — против родителей пошел?

— Сестру очень любил. У нас во дворе мальчишка есть, сейчас взрослый, переехал в другой дом. А лет шестнадцать назад он Катеньке… даже не приставал, нет, слово плохое сказал. Игорек услышал, жутко избил. Мальчишка тот из больницы вышел и переехал сразу, а Игоря из комсомола исключили.

— В армии он служил?

— Два года, как полагается. В Афганистане. Сержантом вернулся.

— В Афганистане… Черт. Курить можно?

— А на здоровье. Дымите. Муженек мой вон тоже дымит. «Беломорканал» предпочитает. Здоровье свое еще на БАМе угробил.

— Дело вкуса.

— Да, на любителя.

— Ксения Денисовна, сами-то вы об Игоре что думаете?

— Странный парень. Сказать нечего. — Толстая Ксения Денисовна пожала плечами, отчего вся заколыхалась. — Иногда милейший в разговоре, а часто хочется бежать от него далеко-далеко… От сестры ни на шаг. Разве что на работу один ходит.

— А в армию чего ж пошел?

— Сестра и уговорила.

— Ого! — восхитился сыщик.

— Да. Долго уговаривала.

— А работает где?

— В… э-э… совместном предприятии. Название вылетело. Электротехнику чинит. Много лет.

— Хорошо чинит?

— У меня всей электротехники — утюг и розетка. Не знаю.

— Друзья есть?

— Есть один. Володя.

— Хорошо, потом. Внешность брата?

— Огромный очень. Ростом выше вас. Светлые волосы, прямые. И сильный. На лбу шрамик маленький. Плечи прямые, широкие. Одно ухо чуть-чуть меньше другого. Голос мягкий, сдавленный малость. Нос на утиный клюв смахивает. Глаза серые. Ноги при ходьбе внешней стороной ступни наружу ставит… Дайте подумать, еще чего-нибудь вспомню. А вообще — приятная внешность.

— Сейчас он дома?

— Нет.

— Точно?

— Точно.

— Откуда такая уверенность?

— Сколько лет в одном доме. Я знакомых с полуслова понимаю. А Катеньку с Игорьком знаю лучше, чем себя. Привычки, я имею в виду. Ой, чаю желаете?

— Не откажусь.

— Еще бы. Чай «Липтон» — выбирает успех… Нынче многие говорят только рекламами. Меня рекламы пугают. Шестьдесят лет не знала, что во время еды во рту нарушается кислотно-щелочной баланс, а теперь после еды остатние зубы чищу. Но «Орбит» или «Дирол» все равно не куплю.

Ксения Денисовна любила изредка выпить и послушать чужие разговоры, но не любила сплетничать. Еще Ксения Денисовна любила милицию. Явственно просвечивало коммунистическое воспитание. Говорила Ксения Денисовна лишь то, что действительно знала. Понять ее было невозможно. Приходилось терпеть такой, какая есть.

— Ксения Денисовна, расскажите о том, как умерла Катя.

— Э-э… раньше бы пришли. Катенька погибла, а никому и дела нет. Поздно спохватились. Началось все около года назад. Она какая-то странная стала. Задумчивая, молчаливая, даже страшновато. А с братом по-прежнему веселая, радостная. Только напускное это, видно же. Игорь замечать стал: он очень чуткий, особенно к сестре. Расспрашивал, она молчала. Он и перестал. Думал, личное, зачем тревожить. Месяца через два однажды Катенька ко мне приходит. «Ксения Денисовна, мы давно знакомы, вы даже помогали раньше нашей семье. Могу я с вами посоветоваться?» — «Пожалуйста, дорогая, сколько угодно». — «Я хочу понять, что делать?» — «Слушаю тебя». — «Два месяца назад я у одного человека в гостях была. Не важно, у кого и где. Дело в другом. Это ночью было. И я случайно на улицу выглянула. Прямо напротив окна там уличный фонарь висел. И вот рядом с ним остановилась машина. Вышли четверо и стали ящики в дом таскать. Ящики тяжелые. Один упал, и крышка отлетела. А оттуда оружие высыпалось. Пистолеты разные. Я сперва решила — игрушки, а потом пригляделась — не похоже. У друга спросила, может, здесь какой игрушечный магазин. Нет. Вот скажите, что теперь делать? В милицию идти — засмеют. Может, ерунду видела. А может, серьезное что. Сейчас кругом бандиты». — «А брату почему не скажешь?» — «Ни в коем случае. Он сразу допытываться станет, где я была, у кого. А зачем человека подставлять. Да и заранее ясно, что Игорь решит. Велит тихо сидеть и помалкивать». — «Иди в милицию». — «Засмеют!» — «Что ты. Это их работа. Обязаны внимательно выслушать. И принять меры. Глядишь, разберутся, и тебе полегче станет». Уговорила таки. Сходила Катенька в милицию. Вернулась. «Меня очень ласково встретили. Оперативник один расспрашивал. Усадил на стул, вежливо обращался. И посоветовал выкинуть из головы. Забыть. „Зачем, — спрашивает, — портить нервы такими вещами?“ Я ему: „Хорошо. Только вы разберитесь, иначе я к начальству пойду“. Он обещал. Но мне не понравился. Мерзкий какой-то. И вообще все милиционеры на уголовников смахивают. Одно лицо. А этот хотел узнать, кому я еще чего сболтнула. Я сказала — никому. На всякий пожарный».

Через день Катенька исчезла. Игорь сам не свой ходил. Аж черный стал. Из местного отделения захаживали, уверяли: найдется Катя. Нашлась спустя месяц. За городом, в канаве. А отдельные части из ручья вытаскивали. Убийцу долго искали. К нам не приходили. Уже спустя несколько недель в «Информ-ТѴ» сообщили, что убийцу поймали. И признали сумасшедшим. Посадили в лечебницу. Заявили, что это человек из… э-э… группировки Александра Парамонова. В мое время таких слов не существовало. Обычная банда, наверное. А Игорек с тех пор изменился. Здороваться перестал. Молчаливый стал. И часто дома не ночевал. Потом сутками пропадал. Ну я знаю, он у своего друга Володи поселился. И здесь все реже появлялся. А сейчас и вовсе пропал. Я ему не мешаю: горе у человека. Он, Игоречек, Катеньку так любил… Иногда больно думать, где он теперь. С работы, похоже, уволился. Честное слово, жалко его.

— Считаете, милиция Катю подставила?

— Что вы! Я всегда милицию уважала. Мало ли, кто узнал.

— Внешность Володи этого можете описать?

— Тяжеловато. Невысокий, маленький совсем. Молодой, вместе с Игорем воевал. Лысоватый чуть-чуть. И с усами.

— Угу. Где живет, не в курсе, конечно.

— Через квартал отсюда. Игорь раньше очень открытый мальчик был.

— Адрес?

Ксения Денисовна назвала дом и квартиру. Теняков попрощался и удалился. Проверил ПМ, довольно кивнул и отправился по указанному адресу. В гости к двум афганцам, решившим выступить в роли вершителей судеб. Дружба и взаимовыручка бывших афганцев общеизвестны, но убивать ради старой дружбы до сих пор были способны лишь герои дешевых газетных публикаций.

На улице уже давно стемнело. Обилием прохожих этот район в столь позднее время явно не страдал. Даже старухи отсутствовали. Обшарпанный дом, в котором проживал Володя, трудно было назвать современным. Красные «Жигули» у подъезда. «Как портмоне», — с тоской подумал Теняков, с трудом поднимаясь по низким ступенькам. Почему портмоне, он и сам не смог бы ответить. Коленки предательски подгибались, а в животе внезапно стало покалывать. Глаза затуманились. Нечто подобное случилось с ним однажды десять лет назад в раскаленной пустыне.

Дверь вверху хлопнула, и перед Теняковым оказался молодой светловолосый человек гигантских габаритов. В его остекленевших зрачках не было места никаким чувствам.

— Игорь! — шепотом позвал Теняков, и парень отпрыгнул, стремительно сунув руку в карман куртки. В грудь оперу уставился черный ствол пистолета. «Хана», — мелькнула мысль и сразу угасла.

Грянул выстрел. Не осознавая, ранен он или нет, Теняков рванул ПМ из-за пояса и, не целясь, спустил курок.

Глава 1

По-прежнему стремительно летят дни, ползут вечера и ночи, а зима в Питере сплошь состоит из ночей.

Начальство скрипит зубами, не то от злости, не то от озноба.

На улицах пробки. Транспорт забит до умопомрачения. «Скорые» — тоже.

А я получил выговор. Именно тот самый, строгий. Впрочем, строгача получил весь отдел. За что? Хотел бы я знать.

На минувшей неделе на Каменноостровском были расстреляны семь работников фирмы «Геракл». Все кавказцы. После этого убийства у кого-то из генералов повысилась лохматость. И возбудимость тоже.

Шум поднялся страшный. Причины столь солидного количества покойников назывались разные. От бандитских разборок и до мести вернувшихся из Чечни омоновцев за своих товарищей. Благо, стрелявших было двое, как утверждали баллистики, ведь и пистолетов тоже два: ТТ и ПМ. Изобретатель последней версии, увы, немало огорчился, когда убитые оказались азербайджанцами. Пресса робко вякнула что-то типа «предвыборные выкрутасы коммунистов» и успокоилась.

Родное министерство успокоилось не столь быстро. Из Москвы дали команды «начать и ухлубить», раздраженно потребовали раскрыть в кратчайшие сроки, и для большего сокращения сроков решились подкинуть парочку генералов. Но местные генералы тоже не лыком шиты, а потом на защиту своих сотрудников встали голой грудью, объяснив, что генералов завались и здесь. Тогда сверху падучей звездой упало указание создать таинственную бригаду для дальнейшего расследования. Какую именно бригаду, уточнить запамятовали, а может, постеснялись, и вскоре действительно РУОП задержал бригаду вымогателей, сотрудников ФСБ, которых «слил» дружок, обидевшийся на низкий заработок.

А в принципе в ФСБ приличные ребята.

Кстати, понятие «кратчайшие сроки» слишком уж растяжимое. Это понимали и мы, и РУОП, и все остальные.

Дальше совсем чудеса пошли. Помимо выговоров невесть за что всем парням, портящим свое здоровье в отделе, именуемом по-человечески «убойный», влетело лично двоим: мне за бездеятельность и Непринцеву за неумение отловить психа. Новых мокрух, правда, тоже не случилось.

Теняков же отбрехался полностью. Стрельба по живой мишени признана обоснованной, мишень в виде афганца отволокли в морг, а его друга Володю — в «Кресты».

Жутко довольный Сергей курит одну сигарету за другой и мечтает пострелять еще.

Непринцев жует «стиморол» пачками и ждет. Про психа он уже забыл и теперь ждет вдохновения.

Зачем? Придумать очередную пакость? И без него умельцы есть. Мастера на все руки.

А азеров захавал РУОП. И презрительно рассмеялся в ответ на указание сверху объединить усилия. В гробу он видел указания. РУОП вообще никому не подчиняется. И опять же: зачем им семь лишних трупов? У нас бы и по приказу их никто не взял. Странные парни в Региональном управлении по борьбе с организованной преступностью.

А на подоконнике лежит Паша. Читает. Но уже не «Скандалы», а «Калейдоскоп». Он всегда читает фигню.

— «Тяжесть истории». Это заглавие. «Удивительную новость сообщили нам ученики одной из школ Калининского района». Какую же? «В подвале школы складировались сотни тысяч различных предметов. Принадлежат они самому обыкновенному преподавателю истории Дмитрию Ивановичу. Дмитрий Иванович вот уже в течение десяти лет собирает всевозможные вещи, и общий вес собранного составил…»

— Ну, это уже перебор даже для тебя, — возмущаюсь я, отчаянно зевая, — маразм крепчает.

Непринцев с готовностью откладывает газету в сторону и поворачивает ко мне ясноликую, солнцеподобную физиономию. Моргает и спрашивает:

— Знаешь, как нас величают местные опера?

— Догадываюсь, во всяком случае, — киваю я. — Но если тебе очень хочется оскорбить мой слух…

— Интересно почему. Как верно замечал Смоктуновский: «Вместе делаем общее дело».

— Стремишься казаться интеллектуалом? Валяй.

— Просто обидно. По-человечески обидно. Среди них есть сволочи? До хрена. А среди здешних? Вполне. Что, у Сережи рожа интеллигентнее, чем у оперов пятьдесят первого отделения? Сомневаюсь. Главная движущая людьми сила — это зависть, — мрачно заключил Паша.

— А-а-у-у-у…

— То есть?

— Скучно, господа.

— Верно. Вот ты когда-нибудь снимал бабки?

— С кого? — Я зеваю еще раз.

— Ты понял.

Здесь не принято отвечать вопросом на вопрос. Все равно что разводить кроликов или верить в скорое торжество справедливости. Но я спросил.

— А ты?

— Мне цены нет.

— Угу. Ты дешевка. Ими торгуют мелким оптом.

Непринцев не обиделся. Он вообще редко обижается.

— Отвечай поскорей.

— Ладно, отвечу. Никогда. И вряд ли собираюсь. Я знаю, кто из наших берет. И отчасти понимаю. Если все кругом замазаны, что остается? Дошло до того, что генерал, тяжелой рукой грохнувший по секретеру и объявивший войну мафии, тут же снимает трубку и предупреждает о начале операции. Народ боится, что его заставят работать. Ментов представляют самыми большими подонками. Горожане уверены, что мы на корню куплены, и трясутся от страха от одного упоминания о милиции. К мерзавцам уже привыкли, а ментов сторонятся. Вдруг наедут? Мало ли… Честный мент — это из области сказок и анекдотов. Теперь главные положительные герои — честные каталы или шлюхи. Порядочные журналисты — полный бред, по-моему. С бандитами договариваются. А что здесь такого? Обычные молодые дебилы. Но менты… Ой-ой! Авторитетов именуют спасителями нации. Слава Крипич и Володя Пудель — звезды телеэкрана. Хорошо, пусть мы — скоты и сволочи, а они — надежда и оплот. Но я желаю стать исключением. Тем самым, из анекдотов. Жить на зарплату и не замазаться. Получать деньги за дело, а не наоборот. Пытаться сделать что-нибудь, зная, что это бесполезно. Не изображать крутого, громя притоны с мелочевкой, которая завтра же окажется на свободе и плюнет мне в лицо, а стараться словить этих самых знаменитостей. И для этого я тут и сижу. Глупо? Согласен. Но смейся сколько угодно, я отсюда добровольно не уйду, кем бы меня ни величали. Вспомни эти слова, когда меня уволят по собственному. А сейчас отвали, я сплю.

Однако поспать не удалось. Раздался грохот и передо мной блеснул очами мокрый Теняков с еще более мокрым «Винстоном» в уголке рта. Сергей тяжело проковылял в угол, шмякнулся на свое место, подобно мешку с гнилой картошкой, дернул из ящика картонную папку фиолетового цвета и, отказываясь снять куртку, погрузился в чтение. Я постарался заснуть вновь, но помешал Паша.

— Сергий! Ваше святейшество!

— Ну, чудила, — хмуро отозвался Теняков. — Щас, разберусь. Мадонна нашлась. Урою, гнида.

— Кто? — ошалело пробормотал я, тщетно пытаясь разлепить веки.

— Мадонна.

— X… Х-К…К конкретизируй, блин.

— Да что тут конкретизировать. Голубого задержали. На пятнадцать суток, за хулиганку. Имя, говорят, фамилия. Он не соврал. Прокачали по селектору, отзвонились мне: «Держите красавца. Вы его в розыск давали». А я уж считал, он на кладбище давно, в могилке сырой, землицей присыпан.

— Стой, не гони. Какого голубого? Гомика?

— Да при чем тут гомик? — возмутился Сергей. Натурального голубого. В смысле крашеного. Помнишь, склад, улица Солдата… Корзуна? Где Владика, охранника тамошнего, вздернули?

— Конечно. Там двое свидетелей. Мы его сразу в розыск определили, а он скрылся.

— Ну вот. Он, когда через дрова от топки прыгал, в краску упал. Эти двое еще ухмылялись, смешно им. Краска ведь не смывается. Этот чмошник ее чуть не мазутом оттирал. Голубой, голубой, не хотим играть с тобой…

— Так радуйся.

— Радуйся… Он удавочку-то оставил, а ножик уволок. И закопал. Кретин. Ну, псих, чего взять?! На Пулковском шоссе, по дороге в аэропорт. Ты прикинь, как мы сейчас там горбатимся, снежок разгребаем. Почему его самого друзья Владика не закопали?..

Здесь Непринцев расхохотался так, что пена полетела изо рта. Сергей жевал сигаретный фильтр и медленно краснел. Даже я улыбнулся.

— А при чем Мадонна?

— Видение ему явилось во сне. Голубого, кстати, цвета. Мадонна с младенцем. «Висит, мол, в воздухе, плавно так раскачивается и кивает мне. И смотрит нежно-нежно».

Паша поперхнулся и закашлялся. Теняков довольно долго молчал, затем встал и сказал:

— То-то. Ладно, салют. Поеду.

— Постой. А чего мокрый, словно пингвин на льдине?

— Упал в коридоре. А тут ведро.

И тихо прикрыл за собой дверь.

Сразу зазвенел телефон. Упорство этого аппарата поражает. Он трещит в любое время дня и ночи. Он соединяет вас с нужным человеком или не соединяет. Он звенит, когда вы отдыхаете, но никогда не подаст голоса, если вы ждете звонка. Он бессердечен. Глух и нем к мольбам о пощаде и зову о помощи. Телефон — монстр современного мира. Лучше всего отключить его, пока он не готов сделать то же самое с вами.

— Да… Пардон, алло.

— Никита Валентинович?

— Сложно ответить однозначно. Принимая во внимание факторы окружающей среды и так далее… — нет. У трубки Павел Александрович. На три сантиметра ниже Никиты Валентиновича и на восемнадцать килограммов легче. Глаза желто-зеленые. Нос прямой. Губы тонкие. Группа крови — 0. Хобби — шахматы, футбол, выпивка. Слушаю и повинуюсь.

— Слышь, куда я попала, а? Мент… Милиция?

— Ага. Отдел по ловле психопатов. Чикатило у аппарата. Да здравствует свобода.

— Хорош, придурок. Чернышева кликни.

— Айн, цвай… Мусью, симпатичная женщина. Или девушка. Короче, тебя.

Я сплюнул и прохрипел:

— Але.

— Никита Валентинович?

Действительно, приятный женский голос.

— Угу.

— Я от Миши… Кроткова. Он согласен встретиться. Он вам полностью доверяет.

Именно то, чего я длительное время дожидался. Спасибо, родная страна. Дождался-таки.

— Я готов.

— Тогда секундочку. Через двадцать минут я встречу вас у входа в здание, которое вы занимаете в данный момент.

— Я один вряд ли займу целое здание.

— Еду.

Короткие гудки. И правильно. Стоит собираться. Ведь как поет Паша: «Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…»

Глава 2

Того, кто меня встретил, стоит описать особо. Длительно описывать и вдумчиво. Увы, именно этого я не умею. Ограничимся немногим.

Женщина, росточком чуть ниже меня. Фигуру разглядеть было крайне сложно, мешала длиннющая норковая шуба. Удивительно, как ей удавалось водить машину в эдакой хламиде. Голова не покрыта. Жесткие черные волосы разметались по плечам. Слишком длинные, как у Непринцева, ресницы. Широко распахнутые карие глаза. Пухлые губы со следами серебристой помады. Совершенно потрясающей формы, немного вздернутый, но вместе с тем идеально правильный нос. На ногах теплые зимние сапожки. Весьма дорогие, стоит заметить. В руке, обтянутой коричневой шерстяной перчаткой, кроваво-красный тюльпан. В глазах изредка мелькает проблеск того, что я, будучи менее щепетильным, назвал бы мыслями.

Женщина оглядела меня, задержала взгляд на потрепанных сапогах и шагнула навстречу.

— Здравствуйте. Вы — Чернышев? Йес?

— Он самый.

— Держите. — Она протянула мне тюльпан. — Это лично вам.

Я удивился. И растерялся.

— За что?

— Просто. Подарок. Обожаю делать подарки. Простите, мы с вами встречаемся в первый раз?

— Если память не изменяет, да.

— Тем более. Это из оранжереи Миши. Залезайте в салон. Ну и ветер сегодня, правда?

И машина тоже симпатичная. Красная «тойота». Мило Кротков устроился. За какие заслуги ему такое счастье?

Я сел на переднее сиденье, и мы отправились в путь.

— Куда?

— За город. В Комарово. Между прочим, там жила Ахматова. «Раскинулось море широко» написала или нечто в этом духе.

— Господи! Чего так далеко?

Она едва заметно дернула уголком рта.

— Мишины штучки. Насмотрелся боевиков. Боится, придут его ликвидировать. Только вам и доверился, йес. По части безопасности он, кстати, полный профан.

Я малость прикинул ситуацию.

— Еще бы. Безопасность — это тема Чернова.

— Именно.

— А почему он доверился вам?

Она кинула беглый взор в мою сторону и легко ответила, доставая из бардачка «Пэлл Мэлл»:

— Хи из мой муж. Это нынче немодно, однако терпим.

— Ясно.

Что здесь скажешь?

— Кстати, коль скоро мы уже познакомились. У вас имя имеется?

— Екатерина. Или Катя. Ай привыкла, не обижаюсь. Сигарету?

— Нет, спасибо, Екатерина, — я уставился на дорогу, пытаясь различить что-либо сквозь черноту за стеклом. Мы молчали. Я не выдержал первым.

— Лучше расскажите о Кроткове.

— Профессиональный инстинкт?

— Забавно. Любопытный человек. Уезжает из города и считает, что его невозможно отыскать. И приглашает к себе едва знакомого мента. Небось и охраны не держит.

Екатерина вновь глянула в мою сторону и вновь поспешно отвернулась.

— Дурак, — лаконично пояснила она, и я не стал уточнять, в чей адрес сие прозвучало.

— Обратно-то подкинете?

— Ну, обратно, может, и везти некого будет, олл райт? — задорно подмигнула Екатерина, но я не рассмеялся, а продолжал безучастно всматриваться в шоссе.

— Теперь я поспрашиваю. Позволите? О’кей?

— Валяйте. Содержательный выходит диалог.

— Терпеть не могу хмурых мужчин. Меня от них тошнит. Пытаюсь вас растормошить.

— Какая жалость. Я плохо тормошусь. Я несгибаем. Вроде носков подростка или жевательной подушечки «орбит».

— Плевать. Одно из главных моих развлечений — болтовня. Ай обожаю болтать. По правде, это мое единственное развлечение, оф кос. Никогда не выходите замуж за бизнесмена, бэйби. Скучнейшее времяпрепровождение. Хи то сутками пропадает, то забивается в угол и шипит и вздрагивает от малейшего шороха. Думаете, ай балуюсь на стороне? Черта с два. Любой приятель готов заложить вас за пачку баксов. Ай носу не смею высунуть. Зато люблю потрепаться.

— Интересная вы женщина. Ну а я при чем?

Вопрос, казалось, озадачил ее. Потом супруга Кроткова с облегчением вздохнула.

— A-а. В смысле, почему я привязалась к незнакомому человеку? Очень легко. Миша твердит: «Приедет Чернышев — во всем разберемся». Молится на вас, как на икону. Кстати, Миша верующий, ужас! Заставлял меня в церковь ходить. А там свечи, алтарь, иконостас. Ни во что не врубаюсь, хожу как дура… А я считала, вы эдакий супермен. Как Брюс Уиллис в «Крепком орешке».

— Сомневаюсь, что вы так считали.

— Честно. А вы нормальный. И ж-жутко таинственный. Вы наверняка что-то знаете и тщательно скрываете. И пусть. Понравился цветок?

— Безмерно.

— Я рада. А кого вы ловите?

— С удовольствием посадил бы Мишу Кроткова. Только вряд ли получится.

— И не надейтесь. Это сложно. Практически невозможно. А жаль, — с искренней грустью заметила Екатерина. Впрочем, она моментально встрепенулась. — Вон ресторан. Там чечены. Они хитрые, сволочи. Сколько они имеют с этого ресторана, вы представить не можете.

А здесь еще автосервис. Думаете, они чьи тачки ремонтируют? Да угнанные! А подвальчик рядом, во, проехали, раньше в нем Иваренского держали, помните, выкуп требовали? Ах, вы не в курсе, тогда огласки не было. Чечены, гады, оттяпали кусок трассы и кормятся. Вообще, черные в основном похищениями промышляют, но чего увидят, вцепятся, не отпустят.

— Откуда такие сведения?

Екатерина швырнула окурок в окно и потянулась за новой сигаретой.

— Дима часто просвещал. Йес.

— Чернов?

— Угу. Он считал, в жизни полезно многому учиться в любом возрасте. Хи вообще порол часто полную чушь.

— Тебе его жаль?

— Ого! — Екатерина непритворно восхитилась. — Столь стремительно перейти на ты! Жалко… Черт знает, не особенно. Знакомыми мы были не слишком близкими, пусть он и друг мужа. И уж в постели не развлекались, если ты на это намекаешь.

— Конечно, там вы занимались серьезными проблемами. Мне, честно говоря, плевать, с кем ты спишь. Лишь бы не со мной. Готова поверить?

— Сложновато. Давай лучше поболтаем ни о чем. А то Миша достал. Исключительно о своих мелких заботах трезвонит. Аж с лица похудел.

Я предложил:

— Желаешь выслушать поучительную историю?

— Желаю.

История в самом деле поучительная.

В начале восьмидесятых годов в одном из сел Сестрорецкого района, мимо которого мы проезжаем, с легкой руки переименованного администрацией Собчака в Курортный (любопытно, зачем?), стоял домик. Милый маленький домик, построенный аж в конце прошлого века. Домик, деревянный естественно, по праву принадлежал супружеской чете. Чета сия обвенчалась и отправилась отдыхать в этот домик. Муж работал механиком и взял отпуск, о профессии жены история тактично умалчивает.

Беда молодоженов заключалась лишь в некоторой наивности, проявлявшейся в основном в твердом убеждении, что каждый в нашей великой стране имеет право жить, где ему угодно, имелись бы соответствующие бумаги, то бишь справки.

Однако более умудренный опытом откормленный партийный деятель областного масштаба так не считал.

Деятелю безумно приглянулся домик, а точнее, участок, который домик этот занимал. Участок, и правда, прекрасный.

И вот деятель, назовем его X, благородно решив договориться с рабочим классом, предложил съехать подобру-поздорову и оставить участок ему, деятелю.

Глупые супруги благородных порывов не осознали и послали миротворца довольно далеко. Современный Толстой обиделся и легко доказал, что власть в стране принадлежит не рабочим и крестьянам, а тем, кто о них заботится и беспокоится. Короче, придрался к какой-то формальности и через суд выгнал обоих конкурентов с участка. После чего оккупировал его и приступил к строительству дачи.

Конкуренты с поистине английским стоицизмом дождались, пока строительство завершится, после чего, как часто случается в подобных ситуациях, дача сгорела дотла. Милиция, впрочем, доказала, что свой хлеб ест не зря, да и сложностей особых не было, в результате поджигатели предстали перед самым справедливым и гуманным судом. Судья проникся симпатией к механику и влепил ему шесть лет. Красота жены произвела должное впечатление: она получила два года. Условно. Мужа она бросила, и дальнейшие ее перспективы представляются весьма туманными. Механик же, честно отмотав срок от звонка до звонка, освободился и с чистой совестью вернулся домой. Увидев на месте дома заново отстроенную дачу партийного работника, огорчился механик неописуемо, и дом запылал во второй раз. Каким-то абсолютно диким и загадочным образом Герострат доказал доблестным правоохранительным органам свою полную непричастность и умотал в Москву, где устроился в частное предприятие «Сютгейт».

Через год, разбогатев, бывший механик вернулся в родные пенаты. И здесь его ждал сюрприз. На «его» участке стояла дача, точь-в-точь как и две предыдущие. Царствие ей небесное.

Жил здесь, однако, уже вовсе не X. Тот давно загорал на лежаке у собственного бассейна в Палм Бич. Госдепартамент, проявив излишнее милосердие и доверчивость, позволил жертве коммунистического режима поселиться в Штатах, чем страдающая ожирением жертва не преминула воспользоваться. А участок страдалец продал одному коммерсанту, который, дабы не перегружать серые клеточки, отстроил точную копию двух творений узника социалистического лагеря, по старым чертежам.

Веселый участковый, посетив сгоревшие останки копии, задорно пояснил коммерсанту: «За семь лет третий раз горит». Коммерсант схватился за голову и мгновенно продал землю первому, кто предложил ее купить. Механику. Тот мечтал возродить к жизни дореволюционную постройку. И возродил. И ходил гулять, и купался в заливе, и все прочее в свое удовольствие. Но тут на мизансцене появилось новое лицо. Пока бездействующее.

Бандитский авторитет Поляроид имел прекрасный вкус. А потому по-дружески посоветовал механику продать дом.

Механик, конечно, помнил, что семь лет назад уже получал подобный совет. Помнил и то, что случилось следом. Но, решив, что времена изменились, продавать категорически отказался.

Времена и в самом деле изменились. Поляроид пожал плечами, а пригнанный из города кран огромной чугунной гирей разнес вдребезги убежище поджигателя. Поляроид отгрохал особняк, выставил охрану и улетел в Сибирь, на подписание контракта. Контракт подписывал друг авторитета, который и попросил поприсутствовать.

Охрана однажды поймала странного типа, обливающего забор особняка бензином из огромной канистры.

Поступок такой идиотский, что типа даже не стали убивать, а только избили и отвезли в больницу.

Вскоре он был пойман вновь. Потом еще. В четвертый раз нашего героя отловил собственноручно Поляроид. Задумчиво почесал за ухом и позвонил в ментуру. В результате группа быстрого реагирования застала мстителя на месте преступления, с которого тот, при всем желании, уползти не сумел.

Здесь приключения этого достойного представителя общества завершились.

Отсюда мораль: вот что случается, когда человек функционирует в отрыве от окружающей среды.

История закончилась. И как раз вовремя. Мы подъехали к воротам укрытия бизнесмена Миши Кроткова.

Глава 3

Михаил Кротков…

Подлинного отчества, уж извините, не знаю. Подозреваю, что и сам Миша — тоже. Считается, что Олегович.

Несколько фактов из биографии нашего общего знакомого.

Откуда он взялся — понятия не имею.

Миша — человек таинственный. Бизнес — его призвание. Взяв старт, он не имел за собой ни денег, ни виллы за рубежом, ни солидных приятелей, ни маленькой, но уважаемой группировки в количестве тридцати или пятидесяти стволов.

Миша начал с нуля. И оказался весьма талантлив. Буквально через несколько месяцев с момента его появления о нем уже изредка поговаривали в среде элиты питерского бизнеса. Спустя год Кротков уже сам входил в эту элиту. Мастодонты относились к нему слегка пренебрежительно, но в целом доброжелательно, а как деловой партнер и человек, держащий слово, он котировался высоко. Однажды, открывая фирму по поставке какого-то фуфла, Миша устроил потрясающе шикарную презентацию, на которую приехал мэр и, хитро стреляя по сторонам совиными глазками, поздравил молодого предпринимателя и пожелал дальнейших успехов.

И дальнейшие успехи появились. Вот только однажды Кротков повстречал личность, которая, сама к тому не особенно стремясь, доказала друзьям молодого предпринимателя, что если к бизнесу у Миши талант имеется, то, к сожалению, в остальном Михаил, благодаря болезненному самолюбию, близок к идиотизму.

Личностью, доказавшей сей прискорбный факт, являлся Чернов. Встретились они в ресторане, где Дима предпочитал закусывать, изображая приличного парня, а Миша заскочил на серьезный разговор.

Чернов обладал феноменальным внутренним чутьем. Мгновенно разглядев нужного человека, он тяжело поднялся и полез знакомиться.

Дима мечтал о спокойствии. Будучи боссом группировки, контролирующей один из городских рынков, центр сбыта наркотиков, Дима прекрасно осознавал, что, захоти кто-либо из крупных авторитетов отнять у него лакомый кусочек, он сделает это без малейших проблем. И единственный фактор, удерживающий авторитетов, — уважение. Уважение к нему, Чернову, к его уму и уникальным организаторским и ораторским способностям. Чернов мог убедить любого в чем угодно и предпочитал убеждать, а не стрелять.

Дима также понимал, что черные, расплодившиеся в бешеных количествах, решения общегородского «совета», повелевшего оставить Диму в покое, не признают никогда. Сходняк также назначил разводящих, дабы улаживать возникающие иногда конфликты, но Дима опять же понимал: если вспыхнет война с черными, разводящие слиняют первыми.

А хотелось покоя.

И Чернов изобрел выход.

Необходим человек со стороны. Посторонний, мечтающий стать авторитетом. Дима предоставит ему такую возможность. Он поставит новичка на свое законное место. А сам отойдет в сторону. Новенький займет трон и официально станет главой группировки.

Сперва Чернов думал инсценировать гибель. Но рассудил, что излишние сложности ни к чему. Проще уйти на покой. Пусть даже все в курсе, что уход — формальность. Зато управлять будет новенький. По советам Чернова, разумеется. На разборки и беседы ездит новенький. И если вдруг кто-то сделает «предъяву», то сделает ее новенькому. И правда, что можно предъявить тому, кто не имеет к группировке отношения? И война Чернова не коснется. А будь он боссом, с него бы и начали.

И вот Дима встретил Мишу. Как в мелодраме.

На десятки метров вокруг Кроткова в воздухе витали самолюбие и уверенность в собственных силах.

Дима элементарно подружился с Кротковым.

Интересы Кроткова заключались в деньгах, деньгах и еще раз в деньгах. Он был романтиком, мечтал о приключениях и верил, что деньги рождают любовь к нему лично.

Интересы Чернова: деньги, спокойствие, группа «ДДТ» и замужние женщины. Он был прагматиком и не придавал любви особого значения.

Если вы думаете: «Конечно, Чернов наврал Мише с три короба», то вы жестоко ошибаетесь. Объясняя Кроткову свой план, Дима не соврал ни слова. Он сыграл на самолюбии — главном чувстве, движущем Мишей.

Бизнесмен согласился почти сразу. Еще бы, стать авторитетом! Добиться признания уголовного мира! Вот это романтика! Тем более когда столь почетный пост не повлияет… «В общем, смогу ли я теперь заниматься делами?»

«Да, конечно, сможешь», — кивнул Дима, жуя бифштекс с кровью, заказанный Мишей, и опять не соврал. Миша смог.

Вот только уважения в уголовном мире не приобрел. Чего по невежеству не заметил.

С командой своей Чернов договорился. Его слишком уважали, да он и не скрывал истинной цели замены: остаться у руля, загрузив проблемами другого.

Кротков визжал от восторга и радости. Вскоре женился. Он ведь остался респектабельным бизнесменом.

И тут возник конфликт. Случилось именно то, чего боялся Чернов. Азеры пожелали взять рынок под свой контроль. И предложили выкуп. Предложили не Кроткову, а Диме. Дима отказал. И умер. Вслед за тем Миша, слабо разбиравшийся в бандитских правилах, стал угрожать расправой. И теперь уже скончались несколько азербайджанцев.

Сами собой всплывают кое-какие вопросы.

Впрочем, коли великий авторитет, презираемый всеми без исключения в этой новой для себя роли, соблаговолил встретиться, пусть он же и постарается на эти вопросы ответить.

Я стоял, прислонившись к резной дубовой двери, ведущей в скромную комнату на втором этаже кротковской резиденции, и пил кофе. Ненавижу кофе.

Сам Михаил удобно раскинулся в глубоком и обтянутом зачем-то полиэтиленом кресле, вот только напряжение в лице мало соответствовало позе.

Супруга грохотала бутылками, роясь в баре, и трещала без умолку.

Я зевнул, махнул рукой, разгоняя сгустившуюся атмосферу внутреннего недоверия (ха-ха), и молвил:

— Итак…

Екатерина выдернула из бара кошмарного вида сосуд и обернулась. В ответ я приветственно поднял чашку.

Кротков вздохнул.

— Я вот думаю, — медленно произнес он, поправляя галстук, — каким образом вышло, что мне, владельцу солидного состояния, другу многих обладающих реальной властью особ, потребовалась помощь вовсе не знаменитого среднего российского милиционера…

— У вас очень тепло.

— Да, отопление хорошее. Уголь. Дикая сумма. Вернее, смешная. В России могут все, стоит лишь заплатить.

— Обратите внимание, сколь умным вы кажетесь в моменты, когда мыслите как профессионал. И сколь глупы, когда пытаетесь изобразить Вито Карлеоне.

Он тонко улыбнулся, не размыкая губ. Он нисколько не походил на молодого кретина, каким смотрелся возле дома Чернова. У меня мелькнула идея, что этот Кротков — всего лишь двойник того.

— Это намек?

— Где там. Колоссальный костюм.

— Благодарю.

— Вы ходите в нем по дому или оделись специально?

— Второе. Я пока недостаточно богат для первого. Месье Лор слишком падок до денег.

— Это кто? — Я пощелкал пальцами, стараясь вспомнить профессию. — Ку… кутюрье?

Молчание. Он, кажется, заснул.

— Дорогой. — Екатерина споткнулась и едва не сорвала шелковую занавеску. — Мы можем купить фильм «Секретные материалы»?

— Нет.

— Нет? Why?

— Брось выпендриваться. Потому, что у меня отсутствуют связи в Голливуде и я не соперник Крису Картеру и студии «XX век Фокс».

— А… — Супруга аж задохнулась. — Я о другом. Купить посмотреть? Или взять напрокат. В общем…

— Кто это посоветовал тебе смотреть такую глупость? — сварливо поинтересовался он и открыл левый глаз.

— Я.

— Простите.

— И вовсе не глупость! Антр ну, дарлинг, там лиссон, веа режут живот и вытаскивают кишки, оф кос!

— Сама поняла хоть слово? Хотя…

— Ах, так! Ну, учти…

— Заткнись, — безразличным тоном скомандовал Кротков и открыл правый глаз.

— Видишь, каково мне?! И приходится терпеть подобное унижение круглые сутки. Кошмар. Я святая женщина, никто не потерпел бы…

Я хмыкнул и глотнул еще кофе. Кротков морщился.

— Закрой-ка, любимая, дверь с той стороны. И поживее, убедительно тебя прошу.

Екатерина плотно поджала губы и величественно покинула комнату, по дороге показав мне язык. Я встал на ее место, отодвинул штору и кинул взгляд за окно. Застывшие без движения, заметенные снегом ели почему-то мне не понравились, и я поспешно отвернулся.

— Садитесь, — Миша указал на кресло напротив.

— Мерси. Вы не слишком устаете?

— От чего?

Я ткнул пальцем в сторону двери, чрезвычайно походя тем самым на мафиози в штатовских боевиках.

— Ужасно. Временами жалею, что вообще женился. Правда, стоит отметить, в целом Катя приносит больше пользы, чем вреда.

— А в самом деле, зачем вы вообще женились?

— Хм… Понятия не имею. Как кофе?

— Прекрасная штука. Кстати, по новым правилам кофе дозволяется именовать и средним родом.

— Кто такое придумал?

— Читал в каком-то журнальчике.

— Бросьте его в урну. Только предварительно подожгите. Готов помочь.

— Между прочим, я так и сделал.

Кротков повторно улыбнулся:

— Мы поймем друг друга.

— Уверен в этом.

— Начнем беседу?

— Угу. Сугубо ко-онф-фиденциально.

— Никита Валентинович, зачем вы меня искали?

— А вы не догадываетесь?..

— Предположим, нет.

— Хорошо. С легкостью объясню. Убийство семерых азербайджанцев пару дней назад (вы, без сомнения, читали или слышали о нем) натолкнуло мое больное воображение на мысль: а не вашей ли группировкой оно было содеяно (или сотворено, как угодно). Тем более когда оказалось, что все семеро принадлежат к группе, столь опрометчиво поспорившей с покойным (мир праху его) Черновым. Я достаточно ясно выражаюсь?

— Вполне. Вы считаете, что я, выполняя свои обещания, отомстил горцам за смерть Димы?

— В яблочко. Слово в слово.

— Что ж, это правда.

От изумления ваш покорный слуга открыл рот.

— Видите, насколько я вам доверяю. Впрочем, следует признать, у меня нет иного выбора.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Полагаю, не стоит беспокоиться по поводу разного рода подслушивающей или записывающей аппаратуры?

— Это одно и то же. Подслушивающая и записывающая. Не стоит. Но, если очень хочется, можете беспокоиться.

— Отлично. С вашего позволения, чтобы избежать всех могущих возникнуть проблем, поведаю вам одну историю.

— Очень уж я устал от разного рода историй.

— Это очень короткая история.

— Ну что ж… Приступайте.

— О главном вы уже… осведомлены. Конфликт между горцами и Черновым стал, простите мне такое выражение, достоянием общественности. Само собой, когда Дима преждевременно… то единственными подозреваемыми являлись именно горцы. К огромному сожалению, я не догадался провести более тщательного расследования. Моя вина. М-да. Чтобы покончить с этим, скажу: исключительно для проформы я дал кавказцам некоторый срок для поиска оправданий и доказательств своей непричастности. Ч-черт…

— Да не стесняйтесь, продолжайте.

— Если бы проблема была только в стеснении… В общем, я пребывал в полной уверенности относительно виновников происшедшего… И, возможно, чуть поторопился, принимая ответные меры.

— Ага! Вы не дали азерам времени оправдаться.

— Можно и так сказать. Я поступил непрофессионально…

— Как всегда.

— Будьте добры, помолчите. Э-э…

— Короче, Склифософский!

— Ладно. Не дожидаясь конца отведенного им срока, я через посредников нанял двух человек для принятия контрмер. Понимаете, фирма «Геракл» контролируется азерами. И я знал, что в один из дней их представители соберутся в офисе после закрытия для обсуждения каких-то своих проблем. Больше я не знал об азерах ничего. Это был единственный шанс! И я его использовал. И ошибся. В тот же день, чуть раньше, ко мне подошли визитеры черных. Они оказались людьми серьезными. И продемонстрировали неопровержимые доказательства своей непричастности. Понимаете? Неопровержимые! Никто из них не трогал Чернова. Скорее всего, тот сам во что-то впутался. А через час произошли события на Каменноостровском. Представляете, как я после этого выгляжу?

Представляю. Кротков, с залитым кровью лицом, вываливается из «БМВ». По лобовому стеклу машины веером расположились пулевые отверстия. Дверца «БМВ» распахнута. Сиденья и асфальт в кровавых пятнах. Правой рукой Миша судорожно цепляется за руль, левая бессильно лежит на дороге.

Приятное зрелище, черт возьми!

— Но я отыскал выход.

— Обидно.

— Прекратите. В городе я пока показаться не могу. Сижу здесь. Однако интенсивно занимаюсь сбором… материалов…

— Жаждете убедить их, что вы ни при чем?

— Я смогу это сделать. Еще три, максимум четыре дня, и будут готовы доказательства, что гибель азербайджанцев не является местью за Чернова. А пока я вынужден сидеть здесь с этой бестолочью.

— И горцы поверят?

— Безусловно. Мои аргументы безукоризненны.

— Браво. Догадываюсь, каковы их аргументы.

— Нет, послушайте внимательно. Кто-то убивает Диму. Это железно не азербайджанцы, я им верю. Потом кто-то устраняет азербайджанцев. Я невиновен. Они поверят мне. Из этого напрашивается вывод: кто-то пытается стравить две группировки. Этот кто-то убил Диму, затем, когда ход не сработал, убил моих противников. А теперь поймите: насколько упрочатся мои позиции, если этот кто-то будет обнаружен.

— A-а… И вы жаждете, чтобы я его обнаружил. Потом вы заявляете: «Друзья! Перед вами тот, кто строил эти маленькие пакости. Давайте жить дружно». Поправляете бант, мяукаете, и все в ажуре.

— Никита Валентинович, избавьтесь от столь вызывающего тона. Ваша профессия — ловить преступников. Я предлагаю вам поймать преступника. Сегодняшнее правосудие вряд ли способно его покарать. А я — в силах. Вы находите убийцу Чернова, я обвиняю его в убийстве кавказцев, и справедливость торжествует. Условия взаимовыгодные.

— Как в книжке у Кивинова.

— Верно… Ах, вот что. Какая сумма вас устроит? Сто тысяч долларов?

— Ого! А может, лучше скромная однокомнатная квартирка в центре города?

— Договорились. Итак, вы согласны?

— He-а. Пока. Парочка вопросов. Невиновность азербайджанцев вне сомнения?

— Безусловно.

— Деловые партнеры?

— Однозначно нет.

— Кто-нибудь изнутри?

— Я своих на улице не узнаю. И даже не знаю купленных ментов.

— Их много?

— Порядочно. Патрульные покупаются через посредников, с операми Чернов лично встречался. Кого не удавалось купить, с тем дружбу заводил. Причем совершенно искренне. У него такой метод. Однажды Чернов с полковником Шанкаренко подружился и часто шутил: «Это лучший служебный друг», а еще…

— Достаточно. Вопрос в другом. Кто тогда? Мнения?

Миша всем видом показал полную растерянность. А я размышлял. Заманчиво поймать убийцу. Но ведь и Кротков — убийца. Менять шило на мыло… Я в конце концов согласился. Спросите почему? Ответ напрашивается следующий: Никита Чернышев — полный идиот. Впрочем, серьезного резонанса открытие не вызвало. Это известно уже давно.

— Михаил Олегович, у меня только два условия. Пункт первый: вы немедленно даете мне адреса ближайших друзей Чернова и тех, с кем он встречался чаще всего.

— Это легко.

— И пункт второй. Лишь только возникают подозрения, что смерть Димы — результат деятельности какой-либо преступной группы, я тут же отваливаю в сторону. Берегу жизнь.

— Никита Валентинович, неужто так страшно?

— Боится ли солнце, когда его закрывают тучи? Боится ли дерево, когда его пожирает огонь? Боятся ли волосы расчески или ногти ножниц? Стоит ли речке бояться бензина? Карандашу — точилки? Щетине — бритвы? Ответ един во многих лицах. Разумеется, нет.

— Тогда в чем смысл этой белиберды?! — резонно изумился Кротков.

— Все эти вещи существуют в разных измерениях. Они не боятся друг друга. Просто стараются избегать встреч.

Глава 4

Непринцев матерился. Матерился громко, механически, не прилагая к этому ни малейших усилий. Ругательства слетали с языка, а вслед появлялись другие. Теняков долго терпел, и все же сломался:

— Чего шумишь?

— Как же мне, Сереженька, не плакати. Налетел ворог в злобном лике экспертов на землю русскую. Неделю, сволочи, результатов экспертизы не представляют пред мои светлые очи. А маньяк-то не дремлет холодной ноченькой. С-скотина.

— Опять?

Теняков поднял голову и сунул в рот сигарету. Паша ему искренне позавидовал.

— Одолжи штучку.

— Ты куришь?

— Балуюсь, когда нос заложен… Спасибочки… Сегодня утром труп в Парке Победы. Московском. Из-подо льда вытащили. Любовь Головнина. С перерезанной глоткой. Точь-в-точь как Андреев обещал.

Сергей о беседе с Костиком слышал. И потому заинтересовался.

— Чего ж ты ему не поверил?

— Пойми! — Непринцев со злости грохнул кулаком по бумагам. — Я себе представить не мог, что Костик в курсе хоть чего-нибудь. Я шел к нему, стараясь узнать побольше о характере Ани! Думал, она спешила на свидание с убийцей, и пытался сообразить, где они могли познакомиться. А Костик стал пороть херню. А потом он заявляет, что следующей станет Люба. Просто потому, что ему так кажется! Что, я должен поверить?! А Судашева обрисовала психа. Нисколько он на Андреева не похож. Я должен верить?!

— Ладно, ладно, уймись. А эксперты?..

— Фигня какая-то. Там три нитки. Шерстяных вроде. Не Аниных — значит, психа. Всего-то и нужно заключение дать, откуда они взялись? Молчат.

— И будут молчать. Будто первый раз. Сходи сам.

Непринцев фыркнул. Достал гигантских размеров носовой платок. Высморкался. Сложил платок и запихал в карман смокинга.

— Лучше смотаю к Андрееву. Побазарить стоит.

— Да уж, — криво усмехнулся Теняков. — И вези его сюда.

— А что ему предъявить? «Ты утверждал, что следующей будет Люба». Он в отказ: «Происки буржуазной пропаганды». Или капиталистической прессы. Пока нет веского, но глупого слова экспертов, он чист. Я даже «наружку» за ним не могу послать: людей мало. Побазарю и попрусь экспертам жирные морды бить. Дай Бог, больше никого убить он не успеет.

— Про экспертов ты зря. Им тоже несладко.

— Как и всем. О’кей, я смываюсь. К отцу народов. В смысле, маньяку Андрееву. Авось чего выгорит.

И Паша моментально уехал к Андрееву, по пути репетируя сценарии развития диалога.

Против ожиданий Костик и на сей раз встретил гостя ласково, хотя и в малость затрапезном виде: грязном синем комбинезоне и разноцветных перчатках. Тщательно оглядев молчащего Непринцева, Андреев вежливым жестом предложил пройти в прихожую и закрыл худосочную дверь.

— Что, Любочку отыскали?

— Откуда знаешь?

— А иначе зачем вы здесь? Просто так сюда не ходят. Или обвинять, или умолять помочь. Третьего не дано. Я редко ошибаюсь, вот и сейчас угадал.

— Угадал… Откуда про Любу узнал, Глоба?

— Интуиция. Садитесь, поговорим. Что с вами делать, уж больно резать противно. У вас интуиция отсутствует, думать тяжело, однако служите ради Отечества. А я беспомощен, грязен и ничтожен, однако интуиция присутствует. Тренируйтесь. Соображай вы чуть лучше, поймали бы убийцу уже после первого преступления.

— Ты знаешь, кто он?

— Догадываюсь. Большего от меня не добьетесь, гражданин Гадюкин. Всего только догадываюсь. А вы уверены. Сомневаюсь, что люди разделят вашу точку зрения.

— Слушай, одолжи перчатки. У тебя не квартира, а холодильник.

— Всего лишь десять градусов, порядок. А перчатки не мои. Матвей забыл.

— Ты Любу убил?

— Какая глупость.

— Тогда откуда ты все знал? Откуда?

— Слушайте внимательнее. Не скажу.

— И тебе не жалко погибших?

— Нисколько.

— А живых?

— Живых жалко. Но, когда они умрут, жалость исчезнет.

— Глупость! Бред!

— Каждый рассуждает в силу данных ему Богом умственных способностей. А я умнее вас. Поскольку мы на разных полюсах, разговор теряет смысл.

— Умнее ли?

— Естественно, так же, как и всех прочих. Устройство мира несовершенно. Есть умные и остальные. Никто этого не понимает, потому что это выше их уровня восприятия Вселенной. Они могут приблизиться, но обогнать меня — никогда. Одна мамзель призналась: «Я восхищаюсь твоим умом», но в ее устах сие прозвучало подобно насмешке. Я не обижаюсь. Придет время, они поймут. И скоро.

— Как доказывать будешь?

— Молча. Само докажется. Автоматически.

— О’кей, вернемся к Любаше. Поделись своими догадками.

— Не буду. Поймите, я хоть и гениален, однако добр. Я пытаюсь приблизить людей к своему уровню. Чтобы можно было взять этот барьер.

— И какими средствами?

— Подумайте. Делайте это чаще. Заставьте себя.

— И поэтому ты молчишь?

— Да.

— Ладно, понимаю, признание здесь выбить вряд ли удастся. Да столь высокоинтеллектуальное существо и не пойдет на преступление, так? Тогда хоть подскажи. Где искать, кого подозревать, чего еще? Я все равно отсюда не уйду.

— Уйдете. В свой срок. Органические вещества подвержены разложению. Порассуждаем о жизни земной.

Давеча ездил на Невский. Поездка явилась неисчерпаемым источником познания. Возле Гостиного стоят явно больные люди с красными флагами, собирают подписи. Рядом стоят загадочные евреи, продают газету «Русский националист». Чуть дальше — газету «Завтра». Спускаешься в подземный переход — тусовки наркоманов, нищие всех мастей на каждом шагу, оборванные, слепые, черт знает какие, тут же лоточники, патрульные менты незаплативших сажают в «козелок». А на Караванной (знаете?) специализированный музыкальный магазин, там вообще и снаружи, и внутри стены фанатами исписаны. Впору маркер на веревочке вешать, пущай детишки балуются. А обратно возвращаюсь… Думал, только в кино бывают подростковые разборки двор на двор. Заходим с приятелем в один, а там компания амбалов, штук восемь. Подозвали. Бежать поздно. Подошли. Андрей плечи расправил, он солидно выглядит: «Чего надо?» — «С какого двора?» — «С соседнего». — «Женьку Белоусова знаешь?» — «Не-а». — «Во дворе Женьку не знаешь?..» — «Я дальше, вон парадная». — «A-а. Ну ладно». — «Расходимся по-хорошему?» — «А можно по-плохому?» Второй влез: «Да ладно, свои пацаны, соседи». — «А что пьете?» — «„Ред Бул“. Нравится?» Андрей взвизгнул: «Дерьмо». Я так и застыл. Финиш. А амбал: «А мне нравится». Ели ноги унесли.

Девчонки хвастаются, кто сколько раз был в пятьдесят первом отделении милиции. И за что. А Женя юбчонку подоткнула и говорит: «С ними так интересно беседовать».

— Вот что, Костик, ты меня запутал. Я пришел просить помощи, ты не хочешь. Дать подсказку не хочешь. Поговорить о своих товарищах не хочешь.

— Спрашивайте, отвечу.

— Умные у вас в классе есть?

— Матвей.

— В чем это выражается?

— Человек или умный, или нет. Мне его стихи и притчи симпатичны.

— Поведай. На какую тему?

— На одну. Учитель геометрии. Вот притча. Однажды учителя геометрии спросили: «Есть ли у тебя совесть?» И он ответил: «Да. Но она равна нулю».

— Здорово.

— Согласен.

— А стихи?

— Эпиграмма. На него же.

— Давай.

— Ладно. Чем тебе еще Матвей глянулся?

— Он единственный, кого я понимаю. Он никогда не злится. Андрей, к примеру, спустя неделю вспомнит и истерику устроит. Однажды так и было. От кого-то услышал, что я будто бы сказал: два его приятеля — законченные алкоголики. Потом слюной брызгал, скакал кругом, аки горный козел. Спустя неделю вспомнил — и опять. Я бы уже и забыл давно. К тому же Андрюша туповат. Раз мы с Матвеем домой хотели зайти, Андрей за нами увязался, а следом наркоман Володя. Матвей, естественно, при Оскольском домой не пошел. В результате бесцельно мотылялись. Оскольский ни хрена не понял — ладно, но Андрей…

— Хорошо. А кого следующим…

— Вопрос не праздный. Мариночку Шведову.

— Значит, Марина. Опять интуиция?

— Угу.

— Смотри. А когда?

— Вот этого…

— Понял, понял. Военная тайна. Молчу. Буду нем как рыба.

— Этого недостаточно. Вы будете немы как могила… Шучу.

— Костик, почему люди такие эгоисты?

— Не согласен. Вам приходилось когда-нибудь обижаться? Все равно на кого — на родителей, друзей, сослуживцев, старух в автобусе?

— Разумеется.

— Отлично. А что вы чувствовали потом?

— Злость, наверное.

— Ага. А если бы у вас убили друга, что бы почувствовали раньше: обиду на судьбу, на кого-либо конкретного или злость?

— Злость раньше.

— Гляньте, что получается. Если обидели вас, то сперва следуют переживания, а уж потом возникает желание отомстить. А если задели ваших друзей, настоящих друзей, то наоборот. В чем же дело?

— Я не согласен с твоими умозаключениями, но позволю закончить мысль.

— Благодарю. Мне кажется, ответ парадоксален. Человечество в первую очередь заботится о своих близких и готово ради них действовать, а уж во второй черед — о себе.

— Это если близкий мертв.

— Или пребывает в затруднительном положении.

— А посмотри на бультерьеров на улицах.

— Я не ставлю их в один ряд с людьми. К сожалению, их становится все больше и больше.

— Норма — понятие большинства. Когда быков станет больше обычных людей, то нормой будут именно они.

— Павел Александрович, вы забываете, что, во-первых, Россия — не вся планета, а во-вторых, когда быков будет большинство, человечество погибнет. Останутся животные в людском обличье.

— Странно слышать подобное из уст человека, который не признает обычных чувств, свойственных каждому.

— Этого я не говорил. О, Павел Александрович, эврика! Озарение. Новая теория… Проявите любопытство?

— Ладно. Итак?..

— Мы все существуем в бреду высшего существа.

— Как?!

— Смотрите. Вы спите и видите сон. Людей, животных, дома, дороги, леса, траву. И вы же во сне можете слышать, видеть, говорить. Вот и идея. Мы все находимся в чьем-то сне. И пока этот кто-то спит и видит нас — мы есть, а стоит ему проснуться — и Вселенная гибнет. Ничего мыслишка?

— Есть над чем подумать.

— Всегда есть над чем подумать. Загадками земля полнится, и от успешного их разгадывания зависит наша дальнейшая судьба.

Глава 5

У Паши Непринцева украли ручку. Ручка была с золотым пером, с маленькими смешными белыми звездочками американского флага и изящным колпачком.

Ручку украли, сомнений нет. Паша никогда не забывал, где оставлял свои вещи. Пестро раскрашенный «паркер» всегда красовался на краю старого рабочего стола. Теперь он исчез. Угас, подобно падучей звезде. Пропал во тьме веков.

К сожалению, в кабинете перебывало очень много народу, и, когда Непринцев хватился, было слишком поздно искать подлого обидчика.

Паша задумался. Поплакал горючими слезами. Составил подробный список заходивших и отправился по этажам.

У каждого внесенного в список Паша невзначай, посреди глупого трепа, просил ручку. Никто не вызывал подозрений.

Наконец «паркер» удалось обнаружить и изъять у растерянного таким поворотом событий Юдина. Непринцев поразмыслил, не набить ли Юдину морду, сверил весовые категории и с грустью удалился.

Теняков отдыхал душой посредством раскладывания пасьянса прямо на рабочих бумагах. Невинное развлечение, которому он научился у одного из многочисленных внеслужебных приятелей.

Выглядел Сергей как никогда внушительно.

— Ну, отловил маньяка? — забавлялся он.

— Чем выеживаться, как Холмс в подъезде, помог бы. Я запутался.

— Что у тебя?

Непринцев подробно объяснил.

— Всего-то?! Затребуй у товарищей генералов охрану для девчонки.

— Всего-то… Картинка без вранья: я вымаливаю у генералов охрану. Застебут, — хмуро пробормотал Паша. — Им самим телохранители позарез, задницы сторожить.

— А как эксперты?

— Э-э…

— Понял. — Теняков безнадежно кивнул. — Но ты сам уверен, что это Андреев?

— Ни в чем я теперь не уверен. Андреев — больной, его приятель — тем более. Есть у них такой Андрей Весленко, я проверял. Про него шизик сказал: «Вспомнит спустя неделю и истерику закатит».

— Точь-в-точь, как Судашева говорила. — Сергей положил еще карту. — Милый расклад.

— В чем смысл? — заинтересовался специалист по маньякам.

— Гляди. Меня подружка учила. Она десять лет этим балуется. Словно других развлечений нет. Так вот…

— Погодь, момент. Десять лет…

— Ну да…

Бывший афганец недоуменно поднял брови.

— Десять лет… Костик учился с Аней десять лет. И с Любой. И с Мариной тоже.

Как уже говорилось, память у Непринцева феноменальная.

— Выходит, все же Андреев?

— Дьявол! И Весленко с первого класса вместе. У-у…

— Кто-то из них, — глубокомысленно изрек Теняков.

— Да. Андреев или Весленко… Думай, кретин, думай!

— Это сложно. Так тебя учить играть? Вернее, это не игра.

— Минутку… Эх…

— Отдохни. Разрядись, музычку включи. «Это все, что останется после меня… Это все, что возьму я с собой…» О, прикинь, какие перчаточки урвал… — Сергей двумя пальцами достал из-под бумаг перчатку. — Клевая вещь. Не рвутся. Последнюю пару штук купил.

Непринцев широко раскрытыми глазами тупо уставился на перчатку. Зрачки его расширились.

— И главное, бабка упорная попалась. Я ей: «Почем?» А она от мороза бело-красная, как польский флаг, а… Эй, ты чего?

— Ничего, — осипшим голосом прошептал Паша. — Абсолютно ничего.

Он вообще не любил свет. Тень была его стихией, как небо для птиц. Но птицы живут на земле, и ему приходилось идти на жертвы, бодрствовать утром. Спал он только днем. Ночью смотрел на улицу, на стекающие по стеклу струи дождевой воды, колышущиеся ветви деревьев, напоминающих уродливых зверей, на проносящиеся мимо освещенные тусклым светом чудом уцелевших уличных фонарей машины, на сине-черные контуры облаков в звездном небе. Окна соседних домов, вспыхивающий и гаснущий яркий электрический свет вызывали ненависть. Удивительно, сколько людей не спит ночью. Зачем они это делают? Они не способны оценить всю красоту ночи. Лишь он один понимает ее. Они с тьмой — родственные души. Они понимают друг друга, как давние любовники, без слов. Их кредо — молчание. Действие лучше любой говорильни. Отчего все боятся ночи? И они еще смеют утверждать, что любят ее. Мифические страхи оказывают угнетающее действие на их душонки.

Погрузиться в ночь, слиться с ней воедино всегда было его самой заветной мечтой. Родители назвали бы это очередной детской блажью. А он уже давно не ребенок. Пусть они считают его таким, смеются над его забавными поступками, нелепыми словами, пусть веселятся. Они неспособны оценить все величие его помыслов, чистоту побуждений. Пребывая в искусственно созданном собственном мирке, они перестали видеть реальность.

Пускай.

Родные раздражали его. Многочисленные дядюшки и тетушки, двоюродные братья и сестры, слишком умные для застольных бесед, но слишком глупые для понимания элементарных, азбучных истин.

Они не имели главного — воображения. Он открыл действительную глубину воображения, ту, которая позволяла творить, быть властителем Вселенной с ее извечными хлопотами, задачами, достижениями. Но он не хотел слыть Создателем, достаточно и одного. Он мечтал о разрушении. Человечество гораздо больше заслуживало разрушения. За те обиды, что люди причинили ему, они достойны смерти. Обида — чувство, не свойственное властелину, потому он не мстил, всего лишь выполнял свой долг. Долг — существительное. Омерзительная часть речи. Можно ли поймать Создателя? Творца? Разрушителя? Вопрос вечный, все равно что быть или не быть. Конечно, быть, черт возьми. Для чего иначе ты появился? Для чего появились эти люди? Он тоже человек. Только он способен измениться, остальные — нет.

Поймать властелина невозможно. И они это знают. Они даже боятся сделать это. Или идут по ложному следу. А ведь он дал им карты в руки. Два таких убийства, обе погибшие его близкие знакомые. Неужели они так и не догадались? Третий раз — решающий. Они сообразят, в чем дело, и тогда начнется забава, игра в кошки-мышки. А кошкой будет он. В игре мышь всегда хитрее и изворотливее глупой кошки, но в реальности мышь не имеет шансов.

Он существовал, чтобы повелевать, просто время еще не пришло. Только иногда он обретал уверенность, слышал самого себя, говорившего: «Ты — повелитель. Действуй». Шепот был побуждением к действию. Но это случалось редко, и только ночью. Днем часть сознания, главная часть, уходила в глубины мозга, и оттуда со злобой наблюдала за происходящим. Он становился обычным подростком, таким же, как другие, и всеобщим любимцем. Разве это то, чего он хотел? Бороться против дневной стороны самого себя было бессмысленно. Даже скорпионы не жалят себя, — это сказка.

Надо ждать. Голос приходил чаще, с каждым разом становясь отчетливее. Терпение — благодетель людская.

Мысль показалась смешной, и он робко улыбнулся.

Наверное, врачи сказали бы: «Он болен. Болезнь — шизофрения». — «Ничего подобного. Я — это я, и никто больше. Голос, который я слышу, — мой собственный. А власть изначально дана каждому. Научись ею пользоваться, развивай фантазию — и достигнешь многого».

В его воображении не существовало места для него самого, оно занято чужими. А он следил за ними извне. Они жили, согласно новым законам, придуманным там…

Он сделал огромное собственное открытие. Он не нуждался в новых ощущениях. Изменения бесполезны. Существует лишь то, что уже реально. Остальное не существует — значит, не нужно.

И была еще одна мысль. Он гнал ее прочь, но она возвращалась, внедрялась и старалась прочно засесть, зацепиться за уголки сознания, — фрагменты, оставшиеся от него прежнего… Как, если он готов делать с этой планетой что угодно (в перспективе готов), кто-то мог посметь обидеть его? А если смел — стоило ли наказывать такого человека?

Однако крамольная мысль не могла повлиять на его стремления.

Он собирался тщательно, подолгу стоя возле шкафчика с одеждой, выбирая, что наденет на сей раз. Темно-серые брюки поверх тренировочных, кофта на молнии и зеленая куртка его устроили. Волосы прикрыл синей лыжной шапкой.

Нож положил в карман и беспрепятственно вышел из квартиры. Родители были в отъезде (тоже удача). Даже если бы было иначе, он нашел бы выход.

Стемнело. Во дворе не было ни души. Ближе к десяти часам вечера кажется, что улицы вымерли. Стоит посмотреть внимательней, и уже различаешь частых прохожих, торопящихся кто домой, кто из дому. Счастливчики, они не создают себе серьезных проблем и не ведают, что происходит кругом. Бегут себе мимо, забыв, что рядом, возможно, творятся дела более ужасные, чем их по-детски наивные страхи, которые они зовут серьезными неприятностями.

Забавно, как национальность Фреди Меркури.

«Обидно, что я не страдаю шизофренией, — подумал он, — приходится рассчитывать только на свои собственные силы.

Это чуть сложнее, чем собирать конструкторы. Требуется терпение и сила воли. Терпение есть и у шмеля, а я отнюдь не шмель».

В скверике около дома будущей жертвы он остановился под старым, гнилым тополем. Он рассматривал девочку как потенциальный труп, и тесно связывающая их дружба не могла остановить его. Его вообще ничто не могло остановить.

Марина всегда гуляла с собакой, огромной милой дворнягой, в одно и то же время. Десять ноль-ноль. А если вдруг она задержится, он подождет. Ждать бесконечно долго не обременительно для человека с таким воображением. Прокрутить сцену, которая должна реально случиться, — удачный отдых.

Из парадной выскочила дворняга по кличке Хищник. Замечательная собака. А где же хозяйка? Вот и она. Бежит, пританцовывая по едва выпавшему снегу.

«Наташа Ростова», — со странным раздражением подумал он, двигаясь вперед и осторожно оглядываясь. Дворик был пуст.

Он подошел к Марине совсем близко и достал заточенный столовый нож. «Надежный в обращении», — беззвучно хохотнул он.

В следующий миг пришла боль. Резкая, неожиданная и все возрастающая. Он не крикнул, но нож упал на смерзшийся серебристый снег.

— Отлично, Матвей. Хватит, парень, — послышался над ухом жгучий шепот. — Хватит. Вдоволь наигрался.

Он не сопротивлялся, лишь смотрел на своих мучителей, и слезы текли по щекам.

Глава 6

Казалось, только вчера еще толковал Паше о своей честности, а сегодня соглашаюсь помочь преступнику Кроткову. Но что-то, наверное интуиция (опять она), подсказывает мне, что поступок мой скорее проступок, чем преступление.

Я не могу сравнивать себя с Сережей Теняковым, готовым пустить пулю в лоб каждому, кто осмелится предложить ему взятку, но не хочу и не стану равнять себя с продажными ментами.

Да, я ищу личную выгоду (а кто не ищет?), но стараюсь не переступить закон. Стараюсь… Я мечтаю увидеть Кроткова в момент, когда суд приговаривает его к пятнадцати годам колонии строгого режима, и в то же время на данный момент пытаюсь помочь ему не стать жертвой киллера… Да, я весь соткан из противоречий, но все-таки стараюсь не переступить черту… Мой разговор с Мишей Кротковым завершился тем, что я узнал: «приятелей по расчету», особенно ментов, у Димы Чернова было много, но друзей настоящих он не имел вовсе. С Кротковым Дима секретами не делился — еще бы — тех, с кем Чернов чаще всего общался, Миша не знал.

Дима часто ошивался у директора рынка, это было известно. С директором я решил поболтать. Случалось, Чернов хаживал в казино с подозрительным названием «Unplugged», владелец которого также испытывал к авторитету симпатию.

Под конец Мишу осенило:

— Прошу прощения, запамятовал. Друг у него все-таки есть. Да вы, скорее всего, знакомы. Фамилия его Маковкин. Вспомнили? Юрий… Никитич. В местном РУВД работал. Давно, правда.

Тем не менее я вспомнил. Такое забыть тяжело, как ни старайся. Маковкин уволился из ментуры при мне, и отчасти по глупости.

Был он в те годы матерый опер, которого побаивались районные блатные и уважали товарищи. Всегда веселый, общительный, он мог завести самую мрачную компанию. Внешностью походил на тех, кого ловил.

Уголовники величали Маковкина исключительно по имени-отчеству, добавляя нелестные критические междометия. Шантрапу вроде меня целенаправленно игнорировали. Я — новичок в УГРО. Зеленый юнец. Меланхолики вьются вокруг меня, как пчелы вокруг бочки меда. Маковкин мне нравился, хотя интуитивно я старался держаться от него подальше. Интуиция — лучший помощник. Люди с хорошо развитой интуицией становятся президентами России. Но тогда еще был СССР.

Однажды Мехмед Сонбаев с Юрием Никитичем проводили обыск. Обычный обыск на хате у любовницы какого-то расхитителя социалистической собственности.

Вернувшись, Мехмед подозвал меня и отвел в сторону. Когда Сонбаев заявил, что собственными глазами видел, как Маковкин положил в карман несколько драгоценностей — кажется, там фигурировали брошь и кольцо, — я промолчал. Только долго пытался понять, зачем такой классный опер решился на столь мелкую кражу. И до сих пор этого не понял.

Мехмед не устроил скандала. Он тихо посоветовал Юрию вернуть вещи и уволиться. Маковкин так и сделал, и если ранее у меня имелись подозрения, что Сонбаев ошибся, то с увольнением Маковкина они рассеялись.

Столь сложно я объяснять не стал, а просто ответил:

— Да, помню.

— Вот, — обрадовался Кротков, — и отлично. Значит, свяжусь с ним и предупрежу о вашем визите. Адреса, извините… Да он сам встречу назначит. А вот еще женщина у Димы имелась…

— У кого их нет?

— Нет, эта постоянная. Вас интересует?

— Зазноба, получается.

— Я исключительно в том смысле, что вы, Никита Валентинович, требовали имена тех, с кем Дима общался часто. Ну и…

— Ну и?..

— Звать ее Юля, обитает где-то на Гражданке. Точного адреса, простите, не знаю. Видел ее один раз, случайно. Она старше его. Высокая, с вас ростом, стройная, шатенка. Волосы короткие. Больше, увы…

Обратно меня везла Екатерина. Прежде чем заговорить, практически без паузы выкурила штук восемь сигарет.

— Будешь искать обидчиков Чернова?

— Угу.

— Купился на посулы муженька?

Мне противно спорить.

— Угу.

— Брось это. Прошу тебя, брось. Честное слово, май френд, в жизни нет ничего прекраснее, чем сама жизнь. А ты легко можешь потерять и это.

— Зачем же предупреждать?

— Затем, что ты мне нравишься, дарлинг.

— Спасибо за совет. Учту.

— Учти, май френд. И, прошу тебя, побыстрее учти. Ты и в самом деле мне нравишься.

Наутро в отделе хаос. Непринцев бродит по коридорам, напыжившись, как премьер-министр. Его успели снять для «ящика». Кажется, в «Телеслужбе безопасности». Или «Вавилоне». Дерьма всякого хватает.

От Паши явственно несло алкоголем. Причем низкого качества. Ну, ясно, праздник.

Бант у психолога съехал вправо. На щеках непроходимые дебри, а вот подбородок выбрит. Вместо смокинга на Паше ленинский жилет. Джинсы, и сапоги те же. На лбу морщины, а под глазами красные круги.

По слухам, Милин, заместитель начальника РУОП, зовет его обратно, а Паша мужественно отказывается. Эти слухи распускает он сам.

— Никита! Здорово! Как я психа… А?! Представляешь, Серж перчатками машет, а я думаю: на трупе Дорониной три шерстяные нитки. И на трупе Головниной есть. От чего? От перчаток! Вдруг вспомнил: Андреев при мне в раскрашенных перчатках шлялся. Они, мол, не его, а Матвея. Короче, звоню Андрееву: «Адрес Матвея?» Потом к тому. А его дома нет. Черт, думаю, как бы не опоздать. От соседей опять Андрееву: «Адрес Марины?» Только-только успел…

— Ладно, — говорю, — поздравляю. Как денек?

— Спокойно. Минус двадцать шесть. Ни единой мокрухи пока, тьфу-тьфу-тьфу.

— Тогда гуд бай. Чао, ауфидерзеен и т. д. Адье.

— Куда собрался?

— Можешь сколько угодно потешаться — на рынок.

— A-а. Счастливо. — И снимая телефонную трубку: — Кому не спится в ночь глухую?

От директора рынка я не услышал ничего. Впрочем, о чем могли говорить хозяин рынка и директор? Мало огорчившись, я помчался в казино «Unplugged».

На дорогах — лед. Какой-то особый, серовато-коричневый. Сверху падают горы снега, дворники чистят крыши. Троллейбусы идут в парк.

В метро — тепло и полно рекламы. Магазин «Little-woods», таинственное чмо в бейсбольной кепочке под фразой: «Это — Тим, дружите с ним». У машинистов поездов развлечения свои. Они захлопывают двери, как только узреют стремящегося в вагон человека.

А в казино все нормально. Рослые, крепкие парни у входа с презрением пропускают меня, и я, заплатив за право оказаться внутри благородного заведения и взяв жетон, вхожу. Скидываю куртку кому-то в лапы и шагаю в зал. Посетителей маловато, слишком уж рано. Две дамы у стойки бара в платьях блестящего синевато-черного цвета, с вырезом от плеч до бедер и смурной пухленький дядечка с бокалом в цепких жилистых пальцах, облизывающий губы, глядя на девиц.

Владелец заведения приятно меня удивил тем, что лично спустился по широкой мраморной лестнице и поздоровался.

— Вас ведь зовут Никита Валентинович?

Я подтвердил, что да, дескать, так меня и зовут.

— Поднимемся ко мне. Меня предупредил о вашем приходе наш общий знакомый.

— Поднимемся.

Владелец казино (или один из владельцев) был серьезен. Улыбка никогда не появлялась у него на лице, довольно красивом, стоит отметить. Седые, зачесанные назад волосы вызывали безграничное уважение. Жесткие голубые глаза говорили о твердости характера, а безукоризненный серый костюм — о хорошем вкусе. Сверкающие лакированные туфли подтверждали первое приятное впечатление, а массивная черная трость с рукоятью в виде головы бурого медведя со сверкающим рубином добавляла солидности.

На вид владелец был примерно лет сорока. Он казался вполне безобидным, но я моментально причислил его к разряду очень опасных людей.

Мы обогнули маленький фонтан в холле и поднялись на второй этаж, где мой проводник толкнул незаметную дверцу, пропустил меня вперед и сам шагнул следом.

— Располагайтесь. Обстановка скромная, почти спартанская, но чем богаты, тем и рады.

Я опустился в уютное, лучше кротковских, вертящееся кресло, владелец казино расположился напротив, за его спиной тускло блестел сталью швейцарский сейф. Кроме этого, здесь стоял длинный стол с бутылкой шотландского виски на полированной поверхности и двумя стаканами, а стены были заклеены расписаниями боксерских матчей и афишами известных поп-групп.

Владелец казино плеснул мне и себе виски и протянул стакан:

— Звать меня Валерий Викторович, мне звонил господин Кротков и просил встретиться с вами. Если откровенно, звонку я удивился. Мы с господином Кротковым в натянутых отношениях. Однако я понимаю, о чем или, вернее, о ком пойдет речь, и готов всячески помочь.

— Благодарю. Мне редко помогают. Раз уж вы решились на откровенность, то и я в долгу не останусь. Михаил Олегович попросил меня разобраться в крайне щекотливом вопросе, и я согласился. Признаюсь, за определенное вознаграждение. Материальная сторона значения не имеет, прежде всего потому, что я отнюдь не уверен в конечном положительном результате. Скорее наоборот. Здесь же я оказался, движимый скорее смутными ощущениями, чем определенными версиями. Мне, собственно, ничего не требуется от вас. Я совершенно не представляю, с какой стороны взяться за это дело. Понятия не имею, зачем я приперся в столь грандиозное заведение. Единственное, что, быть может, представляет определенный интерес, это Димины разговоры. Возможно, он упоминал о чем-нибудь, что запомнилось вам. Возможно, какой-либо предмет или занятие привлекали его. Если это не так, я, скорее всего, откажусь от попыток разобраться в причине его преждевременной смерти. Я достаточно откровенен?

— Конечно. Ценю откровенность. Откровенность — основное правило моей жизни. В любых обстоятельствах. Право, рад вам помочь, но как-то затрудняюсь…

— Вы друг Чернова?

— Друг? — Его, казалось, позабавило такое слово. — Хм. Нет. Вряд ли то, что происходило, можно назвать дружбой. Дима принадлежал к особому типу людей. Я не рассматривал его как личность, хотя личностью он, безусловно, являлся. Скорее, наблюдение за ним напоминало наблюдение за тигром в клетке. Ход мыслей тигра понять невозможно, ход мыслей Чернова — тем более. Иногда мне казалось, что это машина, постоянно дающая сбои из-за нарушений программы, но остающаяся в эксплуатации благодаря огромным техническим способностям.

— Как вы познакомились?

— Забавно. Однажды вечером он тут играл. Вообще Дима не был постоянным клиентом, но захаживал изредка. В тот раз он проигрывал. Вам стоило видеть, как Дима реагирует на поражение. Обычно это робот. Ни единый мускул не шевельнется. Многие постоянные посетители ему завидовали. Выдержка поразительная. А ведь проигрывал много. Но на сей раз с ним болталась очередная приятельница.

И Чернов сорвался. Это чудовищно странно, когда человек железной воли начинает разбрасывать фишки, пытается сломать рулетку и дотянуться до физиономии крупье. Его собирались выставить, но я много слышал о Диме от самых разных людей и был страшно заинтересован. В общем, я предложил разобраться мирно. Он меня очаровал. — Валерий Викторович мечтательно вздохнул и залпом проглотил виски. — Да, очаровал. Клянусь, я с трудом поверил, что существует человек с таким запасом обаяния. Он покорил всех, включая дорогостоящих представительниц древнейшей профессии, часто ошивающихся здесь с богатыми бизнесменами. Знаете, мое хобби — коллекционирование. Коллекционирование ярких, выделяющихся из толпы характеров. Бывают люди, умеющие поссориться с каждым, сами того не желая. Бывают прирожденные лидеры или же аутсайдеры. Существует категория тех, кто добровольно впутывается в неприятности и всегда выходит сухим из воды. Многие всю жизнь актерствуют. А Дима… Он — сплошное очарование. Так мы и познакомились. Я старался вызвать у него симпатию. Смею надеяться, мне это удалось. Но о дружбе, конечно, не могло идти и речи. Вас что-то удивляет?

Я почесал в затылке.

— Чернов часто менял девиц?

— Да. Вы шокированы? Мне кажется, это составная часть его натуры.

— Но вроде у него имелась постоянная женщина…

Владелец казино плеснул себе еще виски.

— А, да. Юлечка. Милая девочка, но явно не для него. Странно, что он в ней нашел? Возможно, это любовь.

— Вы с ней знакомы?

— Нет-нет. Они бывали тут вдвоем. Юля постарше Чернова и точно не его круга. Заметно по повадкам. Вздрагивает, озирается. Дима ее успокаивал, призывал веселиться. Какое там веселье? Девчонка трясется вся. Да и платьице тоже не на ее деньги куплено. Порядочная девушка смотрится здесь как белая ворона.

— М-м, — промычал я. — Чернов часто у вас бывал? В гостях?

— Дома? Никогда.

— А тут?

— Случалось. За последний месяц четыре… пять… шесть раз.

— О чем беседовали? Или просто развлекались?

— Как ни странно, ни о чем. Дима мастак высмеивать общих знакомых. Этим он и занимался. Господину Кроткову тоже доставалось. Еще рассказывал о своей жизни. Вроде как автобиографию излагал. Возможно, ему необходимо было выговориться… За годы, которые я трачу на коллекционирование, это самый лучший мой экземпляр… Догадайтесь, что самое плохое в сегодняшнем телевидении?

— Реклама, — не задумываясь, ответил я.

— Нет. Известны случаи, когда дети специально ждали рекламы, поглощали ее пачками. Физиологический оттенок — это главное. В нынешних роликах, крутящихся везде и всюду, упор ставится на физиологию. Ролики типа рекламы салфеток «Кэфри» или жевательных подушечек «Ригли» возбуждают низменные инстинкты. Реклама не должна превращать людей в скотов, а она метет всех под одну гребенку. Бессмысленно опираться на животные чувства. Попробуйте поймать момент в настроении людей, затроньте те струнки души, что готовы откликнуться немедленно и вибрировать долго. Такое удавалось Мавроди.

— А при чем тут Чернов?

— Чернов был эдаким Мавроди, отличным психологом, способным найти тему, вызывающую любопытство конкретного собеседника. А Дима гениально показывал, как близка эта тема и ему, потому добивался успеха со всеми.

— И что вызвало ваше любопытство?

— Он сам. Поэтому он часами рассказывал о себе. Дима поразителен. В нем парадоксальным образом сочетались качества, в принципе не совместимые. Он дарил нищим стодолларовые банкноты и стрелял в спину конкуренту. Был спонсором благотворительных мероприятий и проводил комбинации по развалу благотворительных фондов. Мог вручить случайному прохожему ключи и оформленные документы на машину и поджечь легендарный кабак на Лиговке исключительно по пьянке. То часами сидел не шевелясь, уставившись в точку напротив, то метался с этажа на этаж или гонял по центральным трассам, нарываясь на посты ГАИ. Дима действительно уникум, ведь, обладая таким характером, он сумел многого добиться.

Я прикинул. Получалось, что Чернов шесть раз за последний месяц приезжал в казино исключительно, чтобы развлечь Валерия Викторовича, другом которого не был. И притом без всякой выгоды для себя! Никогда не поверю! И я рискнул:

— Мне кажется, все обстояло немножко иначе. Возможно, Дима не говорил, а слушал. Возможно, это вы рассказывали ему о чем-либо. В обмен, конечно, на ответную откровенность. О чем-либо случившемся, быть может, давным-давно. О чем-то, что представляло для Чернова первостепенную важность… Как вам такая идея?

Он хмуро глянул в пол, насупился и поднял взгляд:

— Кто вам сказал?

— Догадался.

— Что ж, теперь это не имеет значения.

— Итак…

— Однажды я ненароком упомянул о довольно щекотливом инциденте, случившемся тут… Давно. Странно, но Дима был не в курсе. Странно потому, что дело громкое. И Чернов загорелся. Он желал знать больше, потом еще и еще больше. За информацию, которую поставлял мне он, я делился своими сведениями.

— Что за инцидент?

— Вы должны его помнить. Это случилось три года назад. Тогда индустрия игорных домов лишь набирала обороты. Наше казино открылось в числе первых. И тут прокатилась волна случаев, могущих серьезно повредить репутации любого казино.

Постараюсь привести все факты, но многое тут до сих пор остается загадкой.

— Да уж постарайтесь.

— Рано или поздно это случалось везде. Под вечер, в самый разгар игры, в зале возникал некий… человек. Назовем его… ну, Евгений. Я даю произвольные имена действующим лицам, чтобы вам удобнее было разбираться в событиях.

Евгений подбирается к рулетке и делает ставку. Ставка осторожная, в пределах разумного. Ставка эта проигрывает. Евгений делает еще пару ставок и вновь проигрывает и тут обнаруживает, что ставок больше делать не может, так как истратил и деньги, и фишки. Евгений со вздохом обращается к стоящему справа, допустим Борису, безошибочно определяя обладателя самого низкого интеллекта в среде участников: «Ну вот, погорячился, а то бы сейчас бабок кучу зашиб».

Борис ехидно ухмыляется и продолжает игру, а Евгений грустно бормочет: «Номер двадцать семь победит». Естественно, побеждает номер двадцать семь, и Борис подозрительно косится в сторону угадавшего, но тот проявляет полнейшую апатию ко всему и лишь угадывает следующий номер.

Борис, дрожа от возбуждения, отводит Евгения в сторону и тихо, но жарко шепчет: «Слышь, дружбан, как тебе это удается, а?» — «У нас с крупье договор. Я знаю, в каком кону что выпадет, да вот поставить не могу, сплошной облом. Решил для отвода глаз проиграть сперва, да бабок мало взял, и забыл».

И здесь Бориса озаряет. Заметьте, без всякой посторонней помощи. «Слышь, а давай я ставить буду, а барыш — пополам. Идет?»

Конечно, идет.

Борис делает ставки на номера, указанные Евгением, и регулярно выигрывает. Рядом с Борисом стоят, допустим, Сергей, Василий, Анатолий, Геннадий, Леонид и, чтобы украсить сцену, Зураб.

Вскоре Сергей и Василий, потеряв изрядную сумму, понимают, что их дурят, и бросают игру. Зураб так ничего и не понимает и продолжает ставить куда попало, а Анатолий, Геннадий и Леонид смекают, что выигрывают только ставки Бориса, и ставят туда же, куда и он, но гораздо больше. Когда Борис вновь угадывает, то деньги несчастного Зураба уже делят на четверых, причем Анатолий, Леонид и Геннадий получают больше, так как больше ставили.

Несколько раз ситуация повторяется, и в конце концов Борис, которому такое положение вещей, конечно, не нравится, соображает, что единственный способ победить конкурентов — это перекрыть их фишки, и, обменяв на них всю имеющуюся наличность, как свою, так и полученную только что, делает гигантскую ставку. Но и оставшаяся троица, желая увеличить капитал, повторяет его маневр, и вот уже рядом стоит, сложенное столбиком, поистине фантастическое количество фишек.

Финал, я думаю, предсказать легко.

Угадывает Зураб. Потом, обменяв фишки на наличность, гордо задрав голову, покидает казино.

Тут Борис, единственный, более или менее врубающийся в ситуацию, в гневе ищет Евгения, но того и след простыл. Самое смешное, однако, только начинается. Крупье мутным взором обводит местность и со словами: «Руке как-то неудобно», плавно тянет запонку на своем костюме. Запонка поддается, а вслед за ней показывается медная проволока. Присутствующие дружно ахают, а потерявший все, что имел, Борис бросается к крупье и вцепляется тому в глотку с истошным воплем: «Ах, жулье! Говори, кто твои сообщники!» Бориса, кстати, моментально оттаскивают Анатолий, Геннадий и Леонид, также потерявшие все, и доходчиво объясняют, что крупье, конечно, мошенник, но сообщник его именно Борис, чему есть множество свидетелей. Стало быть, пусть лучше Борис выдаст своих корешей.

Забавно, что они искренне верят в причастность Бориса, которого столь умело подставили, и который ничего об аферистах не знает. Потрясающе, кстати, что не знает жуликов и крупье, вообще не могущий вспомнить, чем он, собственно, последний час занимался.

Вот и вся история.

— Гипноз?

— Очевидно. И притом чрезвычайно сильный. Тут нужен профессионал, мастер. Обычным цыганам это не под силу.

— То-то игроки не оговаривали максимальные ставки.

— Нет-нет. Они не оговаривали максимальные ставки, так как каждый хотел выиграть все.

— И вы хотите сказать, что все крупье поддавались гипнозу?

— Представления не имею. Вряд ли. Но этот трюк удался раз семь. Пока их не задержали.

— А-а. — Я оживился, впервые за долгий срок. — Так их задержали? И осудили?

— Нет. Люди типа Бориса все отвергали, иначе их можно привлечь как соучастников. Они ведь сами желали сорвать банк. Жертвы вроде Анатолия и Леонида вообще представления не имели, о чем речь, они обычные игроки. Факт гипноза доказать нельзя. И потом: каждый мечтал разобраться с аферистами лично, без помощи суда, а для этого виновники должны быть на свободе.

— И разобрались?

— Оба сумели скрыться.

— Лучшее — враг хорошего.

— Правильно. Вообще-то, по слухам, жуликов трое, но судили двоих. О третьем даже не заикались.

— Ну-ка… Евгений — провокатор, Зураб — победитель. А кто третий?

— Игрок. Один из тех, кому приходит мысль ставить на номер Бориса. Но поскольку игроки друг с другом редко знакомы, третьего не вычислили.

— А уверены, что он был?

— Нет. Только слухи. Но слухам верить нельзя.

— Пример?

— Сколько угодно. Слухи гласили, будто я причастен к этой афере, и не только я. Попеременно назывались все владельцы крупных игорных домов.

— А это ложь? — Я искренне удивился.

— Хм…

— Извините. Тогда, если вы непричастны, назовите фамилии тех, кого судили.

— Я не сделаю этого.

— Почему?

— Скажем так: причины личного свойства.

— Я ведь все равно узнаю, причем легко.

— Отлично.

— А вы не хотите мне помочь?

— Не хочу. Вы и так получили слишком много, правда, ненужной мне информации. Да и зачем вам фамилии? При теперешнем стремительном техническом прогрессе они не играют абсолютно никакой роли. Их уже десять раз изменили, вместе с внешностью и паспортом.

Кому-то явно не по душе мои творческие изыскания. Или поиски? Десять минут назад мне позвонили. Хриплый мужской голос. Голос дебила, пардон, личности, не обремененной интеллектом.

— Чернышев?

— Ну.

— Зря ты влез в это, приятель. Ой, зря. Дай-ка задний ход. Пока есть чем. А то…

— Ты, кретин. Угрожай скорее, я спать иду.

— Ну поспать-то ты успеешь. Вдоволь. Долго спать будешь. И советуем: береги себя. Сиди дома, не посещай разных богатых дядей. Бо-бо сделаем. Понял, сосунок?

Ну что ж, все обстоятельно и понятно. Дешево и сердито. Без вопросов. Вот только интересно, почему это я — сосунок?

Глава 7

— Ладно, хва ломаться, пойдем. Небось опыт солидный. А ребеночка мы здесь оставим. Пущай развлекается. Э-э, куда! Ты, б… я тебя не отпускал… Мужик, тебе чего? Этот столик занят уже.

— Ты считать умеешь?

— Че? Ну, умею.

— Глянь сюда.

— О, волына! Откудова, браток?

— Так вот, даю десять секунд, чтобы ты отсюда исчез. Испарился. А то вес этой железки станет на восемнадцать граммов меньше.

— Это че, твоя телка? Так сразу надо…

— Шесть секунд.

— Э-э, все. Все. Ухожу уже…

— Четыре.

— Только не шмальни, псих! Видишь, исчезаю!

Я в кафе. Не в ресторане, не в баре, в обыкновенном кафе. Приличном кафе. Гражданский проспект, рекомендую.

Вообще-то я ствол с собой никогда не беру. А сейчас — как чувствовал. Зато здесь тепло.

— Спасибо.

— Бросьте. Вас зовут Юля, верно?

— Вы из милиции?

— Угу.

— Из какой-нибудь полиции нравов? Половые связи между людьми, не состоящими в браке?

— Вы бредите.

— Возможно. — Она серьезно кивнула. — Все перемешалось…

— Я из отдела ГУВД по расследованию убийств.

— Убийств? Я кого-то убила? Димка, прекрати. Иди лучше, подожди меня… Беги домой. Вот ключи.

— Пока, мам.

— Сколько ему лет?

— Скоро шесть.

— А сколько вы знакомы с Черновым?

— Простите, с кем?

— С Дмитрием.

— A-а… Вот вы о чем. С ним я год знакома, если вас это так интересует. И фамилии его не спрашивала. Для того чтобы спать с кем-то, не нужно знать фамилию.

Утром меня растолкала соседка Тамара. Растолкала в метафорическом смысле, поскольку спим мы в разных комнатах. Тамара просто вдребезги разбила дверь и крикнула:

— Никита Валентинович, какая-то девушка звонит. По работе, должно быть.

Трубку я взял.

— Привет, Никитушка.

— Хеллоу, май бэби, как у вас говорится.

— Здорово, ты бодр и весел.

— Еще бы, в семь утра в выходной в трусах и босиком стоять на советском линолеуме. Или паркете.

— Ну извини, май лав. Моя подруга Шилли, случалось, говаривала: «Кто рано встает…»

— Тому Бог дает. А твоя подруга не говаривала, откуда она сперла сию мудрость?

— Собственно, я по поручению того кретина, мужа, короче. Маковкин, жлобина, ждет тебя сегодня через три часа в скверике возле Казанского собора.

— Он что, сдурел?! Мороз и солнце, день чудесный! Пускай в морге ждет, там еще холоднее! Козел!

— Ого! Обязательно, следующая встреча в морге, а эта — в скверике у Казанского собора. Гуд бай, и надеюсь, когда ты опять окажешься в одних трусах, я буду поблизости.

— Стой, стой. Откуда у тебя мой номер телефона?

— Ну, даешь. Элементарно, Ватсон, спасибо, в частности, купюрам со многими ноликами.

Маковкин практически не изменился. Лишь малость поседел. Габариты и мужественное выражение лица он сохранил.

Юрий Никитич степенно расхаживал вокруг гранитного валуна, скрытого снегом. На валуне выбит год — 18… Дальше не разобрать, снег. Маковкин упакован в сапоги, черные брюки и длиннющее коричневое пальто. Плюс черные усы, настоящие.

— Здорово, Чернышев.

— День добрый.

Старый урод. Но чувств выказывать нельзя.

— Решил подзаработать? Много Кротков обещал?

Ему приходится сильно повысить голос, порывы ветра нешуточные. Звук улетает в сторону.

— Смотря на чем.

— Бедняга. Я про Диму. Стараешься накропать что-нибудь по этому делу?

— Вроде.

— И как?

— А?

Вновь ветер. С-сука, ну и местечко.

— Успехи как? — Он поднимает воротник и складывает ладони рупором.

— Помаленьку.

— Чернышев, ты считаешь себя хорошим опером? Честно, без запинки. Хорошим или плохим?

— Средним.

— Это не ответ!

— Ни пса не слышно! Рискнешь в парадную со мной заскочить?

— Валяй!

Щас. Искать открытую парадную — гаже некуда. Это ж центр города, сплошные офисы. На хера меня сюда притащили? Когда мы вползаем в подворотню и переводим дух, я об этом и веду речь.

— Рассчитал плохо.

Ну не козел?

— Так что, Чернышев, ты хороший опер?

— Допустим.

— Теперь запомни. Как бы ты ни был хорош, до меня тебе далече. Я всегда лучший. И если уж я ничего не смог, то другие тем паче.

— А ты пытался?

— Пытался?! Я прошерстил всех его корешей до единого. Я изучил деловые контакты, причины конфликта с азерами. Я даже обшарил места, где он чаще всего бывал, и побазарил с хозяином «Найт-клаба». Пусто.

— «Найт-клаб»?

— Ты не в курсе?

— Вообще-то, — скромно заметил я, — информацию я собирался получить от тебя.

— Погоди гнать. «Найт-клаб» — бесподобное изобретение Грини-Баксика. То есть изобретение не его, но Баксик таперича — хозяин «Найт-клаба» на Гагарина. Функционирует сие заведение уже три года. А Дима зачастил туда. За последний месяц присутствовал чуть не еженощно. Иногда с Юлечкой.

— Танцевал?

— Танцевал и вкушал. В умеренных количествах. Причем клуб паршивый. Ну, марку держит, но солидный сброд там редко светится.

— А Гриня?

— Молчит. Мол, клиенты разные, клиентов много, я в стороне, всех помнить не обязан.

— Стволом в рыло пробовал?

Маковкин повеселел. Но сразу скис.

— Баксик — большой человек. Его теперь трогать руками запрещено. «Крыша» у него солидная.

— Валютчик — большой человек? — не поверил я.

— Отток специалистов за рубеж и отсутствие конкуренции порождают новую волну уголовных авторитетов в сфере ночного обслуживания. Короче — времена меняются, и мы меняемся вместе с ними.

— Ладно, оставим Гриню и внедримся в большой бизнес. Кто такая Юля?

— Юлечка? Зачем она тебе? Баба в полном отрубе с тех пор, как по «Информ-ТѴ» Диму представили как главу питерской мафии. О делах Диминых она ни сном ни духом. Я пытался ее утешить, бесполезняк.

— Как же ты ее утешал?

— Слушай, Чернышев! Хоть изредка думай, что городишь! Слово «любовь» когда-нибудь тебе встречалось?

— Встречалось, да слабо верилось.

— Это из-за убогости твоих мозгов. Она Диму любила.

— А он?

— Можешь смеяться, но — тоже.

— Господи, какой пассаж. Шарман, то бишь по-французски прелестно. А различной степени тяжести бабы, которых заводил себе Чернов, ее не смущали?

Маковкин брезгливо от меня отмахивается. Я ему омерзителен, как червяк крокодилу. Пусть, но я никогда не воровал вещи при обыске.

— Где Юля живет?

— Не скажу.

— Ладно, даю слово, что просто побеседую с ней. Не стану издеваться, ничего не стану. Просто расспрошу о Чернове.

— Разве ты в принципе умеешь молчать?

— О «гайке» и броши тогда, несколько лет назад, я смолчал.

— Ах вот как…

— Да.

— Шантаж? Ты хоть догадывался, почему я взял ее? Ты…

— Нет. И не собираюсь гадать, — соврал я. — Адрес Юли плюс отсутствие предупреждающих звонков, и мы расстаемся. Навсегда.

— Записывай… Если ее в квартире нет, значит внизу, в том же доме, в кафе сидит. Юля врачом в поликлинике работает, но сейчас отпуск взяла. Шок у нее… И учти, у Юли сын шести лет, звать Димой. Предупреждать я ее не буду, но ты…

Я повернулся к нему спиной и зашагал к собору, на ветер и холод. Маковкин потоптался у крыльца и вдруг крикнул мне вслед:

— Чернышев!

— Да?

— Хочешь понять, почему я помылил ту гайку?!

— Я уже ответил. — На фига мне его откровения?

— Но в телерепортаже вы наверняка фамилию слышали.

— Чертовы ублюдки.

— Возможно. Стоит ли столь сильно переживать. Глупо, честное слово. Глупо и бессмысленно.

— А я всегда такая. Глупая и бессмысленная. Попробуйте, может, удастся затащить меня в постель. Точно удастся. Всем удается. Зачем вы прогнали того?.. Я ему наверняка понравилась бы. А вам?

— Как в анекдоте: «Неправильно, но ход мыслей мне нравится». У меня другие цели.

— О да. Да, да, да. Вы станете выбивать признание о сотрудничестве с великим авторитетом Черновым. Считайте, что оно у вас в кармане. Еще что-нибудь? Сигарету, рюмочку коньяка? Мороженое, коктейль?

Я рассмеялся. Это произошло чисто инстинктивно при мысли о том, как я уже третий день пью за чужой счет. Смех оказал на Юлю весьма отрицательное воздействие.

— Так ты хочешь со мной переспать? — говорила она медленно, словно пробуя слова на вкус.

— Если я скажу «да» — тебе станет легче?

— Ты прав. Чертовски прав. Легче не станет.

Она сунула сигарету в рот и зашарила по столу в поисках зажигалки. Схватилась за «Крикет», прикурила и судорожно затянулась.

— У тебя отличный сын.

— Слишком развитый для своего возраста. В кого, спрашивается? — Юля от огорчения покачала головой. — Отец его — полный мудак, а я… Просто дура.

— Где его отец?

— Спился и сбежал в другой город. Бичует под Владивостоком. По крайней мере бежал туда.

— Ты врач?

— Если того, кто работает в районной поликлинике, и называют как-нибудь, то уж явно не врачом. И справедливо.

— Поставь себе диагноз. — Я старался уследить за зрачками, но они постоянно куда-то уплывали и были неуловимы, как Шамиль Басаев.

— Диагноз? Да, я пьяна. Чуть-чуть. Са-амую малость. Не настолько, чтобы испугаться урода, которого ты выгнал, но…

— С кем ты оставляла ребенка, когда приезжал Чернов?

— С предками! С родителями, бабушкой и дедушкой. У них двухкомнатная квартира и дача в Мурине. Мурино! Это же хлев! Свинюшник. Димка в восторге. Он больше любит дедушку и меньше — бабушку. А еще меньше — маму. Зато он оч-чень самостоятельный.

— Пускай родители его забирают. Звони им.

Она сурово погрозила мне пальцем и подмигнула.

— Это я успела, прежде чем собралась нажраться. А ты что — остаешься на ночь?

— Посмотрим. — Я зевнул. — Еще только полдень. Срок огромный. Вагон и маленькая тележка.

Родители Юли мне не понравились. В отличие от машины, серых «Жигулей»-семерки, на которой довольного до поросячьего визга внука увезли восвояси. Отец Юли, крепкий еще дедок, сперва затеял со мной перебранку, коронной фразой коей являлась:

— А, еще один выкопался? Откуда, сволочи, беретесь-то?

Я резонно возразил, что, дескать, не выкопался, а взялся, и у красивой женщины и поклонников много. Отец пытался с помощью кулаков отстоять свою точку зрения, однако я от диспута уклонился, затолкав родителя в салон и нежно посоветовав заводить мотор.

Юля, безучастная ко всему, дрожа от мороза, стояла рядом. Я буквально впихнул ее в квартиру, включил душ, раздел под иронические смешки и положил в ванну, больно ударившись коленом о раковину. Тело Юли было красиво.

Выдернув Юлю из ванной и завернув в белый махровый халат, я уложил ее в постель и велел спать. Она немедленно подчинилась и провалилась в сон, как ребенок.

Я отыскал в соседней комнате телевизор «Шарп» с микроскопическим экраном и, грызя завалявшуюся в хлебнице черствую буханку, принялся глядеть на лоснящегося лидера партии, любимца московских интеллигентов.

— Но ведь семьдесят процентов населения России недоедает… — робко вещала ведущая.

«Кто недоедает, пусть мне отдаст. Чтоб тебе всю жизнь на СУ-27 над Камранью летать». Приглушив звук, я принялся размышлять о том, что телевизор — подарок Чернова.

Однажды летом в кабаке я стал свидетелем разговора между четверкой «бультерьеров», гоняющих по залу крашеных официанток и вяло почесывающих здоровые волосатые ручищи, торчащие из рукавов гавайских рубах:

— Ко мне тут прокурор местный накатывал.

— Ну? Че ему надо?

— Меня не было, так он мать достал совсем. «Я, — орет, — не позволю на государственной земле самоуправничать». И ордером, козел, размахивает. А у меня участок фиговый совсем, воды нет, на даче-то. А тут речка в метрах двухстах, за лесом. Ну, я лес порубил к чертовой матери. Чего ж, без воды сидеть? Прокурор раскомандовался, так я наших подговорил, они тоже лес снесли до речки к едрене фене.

— Чего баба-то твоя, как она?

— О! Слушай, я ей деньги даю-даю, даю-даю… Куда она их сует, а?

— Да она их проедает.

— Сколько ж можно есть?!

Похоже, Чернов тоже снабжал Юлечку энными суммами. Молодец, активист. Забавная личность этот Чернов. Жаль, мы не смогли познакомиться поближе.

Затем я связался с журналистом газеты «Время-пшик» Дианой Ли, наговорил комплиментов и мимоходом спросил, помнит ли уважаемая Диана, изумительнейшая в мире женщина, аферу в игорных домах трехлетней давности, а коли помнит, нет ли фотографий обвиняемых в ее супермасштабной и объемной картотеке.

— Еще бы нет! Никита, это эпохальное творение человечества, а не суд. Вали ко мне домой, я жду.

— Дорогая, я не совсем в форме сейчас. Перенесем на завтра, умоляю.

— Мерзавец. Ладно, договорились. Звякни еще, о’кей?

Вот на какие жертвы вынужден идти ради правды. Цените, потомки.

Юля проснулась под утро. Кутаясь в халатик, шлепая босыми ногами по полу, тихо подкралась ко мне, задремавшему час назад:

— Здравствуйте…

— О! Сядьте, а то простудитесь. Держите тапки.

Я притащил из коридора тапки без задников.

— А лучше — оденьтесь. Здесь мало общего с Африкой.

— Вы из-за Димы, да?

— Да. Есть хотите?

Она ойкает:

— Господи, вы голодный. Извините, я сейчас…

Убегает на кухню. Возвращается, тащит тарелки.

— Вы уже приготовили… Скажите, верно, что Дима был убийцей и главарем мафии?

— Вранье.

— Слава Богу.

Она крестится, и я только теперь замечаю золотой крестик на серебряной цепочке. Юля перехватывает мой взгляд.

— Это он подарил. Давно, месяцев семь назад. Он верующим не был, его забавляла церковь. Его вообще многое забавляло. А крестик подарил. Я его заставила всю службу отстоять, пока меня крестили. Димка у родителей?

— Да.

— Вы еще чуть папу не избили. Он решил, что вы — Дима.

— Он Чернова никогда не видел?

— Никогда. Его, по-моему, вообще никто никогда не видел. Я имею в виду… истинного Диму. Он кого-то изображал. Постоянно скучал, старался развлечься, заботился обо мне… и все равно скучал. Знаете, у него не менялось выражение лица. Впечатление, будто он болен болезнью Паркинсона. То есть он здоров, но эмоции отсутствуют. Когда он играет, веселится, смотришь в глаза, а там пустота. Страшно…

Я задал глупый вопрос:

— Он любил вас?

— Он так утверждал.

— А вы?

— Да.

— Боялись?

— Очень. Знакомые… они Диму обожали, боготворили. Ах, какой он умный, какой добрый, какой общительный. Милашка. Им не пришлось жить с ним. Иначе старались бы никогда не попадаться ему на пути. Мне кажется, его за это и убили. Кто-то понял, что он собой представляет… Человек ведь не умеет вечно прятаться. Даже внутри самого себя.

— Как вы познакомились?

— В метро. У Димы случались приступы… меланхолии, что ли. Он начинал метаться по городу. Бросал этот мерзкий автомобиль и катался в транспорте. Со всеми ссорился или наоборот. Было стыдно. А первый раз… Я ехала в гости, к подруге. И меня зажали в давке перед эскалатором. Дима всех растолкал, извинился, провел меня вперед. Все разулыбались. Волшебство. Российский способ заводить романы. У эскалатора станции метро «Василеостровская».

— Дима часто здесь бывал?

— Когда как. Он предпочитал возить меня куда попало. Куда я попрошу. Иногда, куда сам хотел.

— В казино «Unplugged»?

— И туда тоже. Познакомил с владельцем. Валерий Викторович — милый пожилой человек. Чрезвычайно любезный.

— Сомневаюсь. У Димы еще кто-нибудь был?

Юля изумилась. Изумилась сильно. Брови поползли вверх, а губы в стороны. В результате уголки губ достигли ушей.

— Кто-нибудь? Да он их каждый месяц менял. И мужиков, и баб. Разного возраста, разного роста, разной внешности.

— Вы ревновали?

— С чего это? Он говорил, что любит меня. Этого достаточно.

— А в «Найт-клабе» вы бывали?

— На Гагарина? Иногда. Не понимаю, что Дима там нашел. Местечко не фонтан. Стиль чужой. Прилично, конечно, но он в таких заведениях обретается, что это…

— С хозяином он болтал?

— А как же. Всегда. Но недолго, пару минут. Хозяин там отвратительный… Знаете, я уверена, что Дима чем-то незаконным занимался. Но ведь он не убийца! Правда ведь? Не убийца…

— Конечно, нет. Да забудьте вы. Меньше смотрите телевизор. Они его и в захвате Буденновска обвинят.

— Спасибо…

— Прекратите. Лучше закройте за мной дверь.

Я заторопился уйти, проклиная себя за то, что вообще сюда явился. В такие минуты всегда чувствую себя неловко. Ерунда какая-то.

— Вы уходите?

— Да. До свидания. Извините за беспокойство.

— Ну что вы… А…

— Что?

— Нет, ничего. До свидания.

— Всего доброго.

— Постойте! Как вас зовут?

— Какая разница… Еще раз извините.

И я ушел. По-моему, я поступил жестоко. Или я ошибаюсь?

Глава 8

— Никита, твой источник тебе все соврал. Вовсе эти жулики не были мужиками, а обыкновенными бабами. Прошу заметить, без особых комплексов.

— Не понял.

Диана страшно рада. Впервые я расписался в своей беспомощности, и сделал это открыто.

— Где тебе понять. Аферы в игорных домах устраивали две женщины. Одна советовала игроку, на какой номер ставить, а другая получала выигрыш. Причем суд обеих оправдал, ибо гипноз не доказывается.

— Почему тогда Вал… источник солгал?

Я недоумеваю. Действительно, странно.

— А третий у них был?

— Похоже, да. Но на суде это не оглашалось, так что его или ее, никто не знает.

— Ладно, их фотки есть?

— Ну так! У меня грандиозная картотека. Держи.

Я любуюсь фотографиями. Блондинка, Людмила Сосновская, и брюнетка восточного типа — Мария Тонозова.

Я вежливо благодарю и на коленях умоляю разрешить взять снимки с собой.

— С возвратом, — строго роняет Диана.

— Об чем речь!

Потом на метро еду к себе, мыться. Или отмокать в горячей воде. По пути убеждаюсь, что за мной по пятам следует мальчонка.

Мальчонке годков двадцать, он мордат, как бегемот, и суров. Тулуп на парне бесподобный, и я уже собираюсь узнать у моего сторожа, чего ему надо, но решаю, что в его сопровождении идти даже безопаснее.

До квартиры я добираюсь, и здесь притаился основной облом. Горячую воду отключили на сутки.

Что ж. Теперь к Григорию.

Впервые я услышал историю о конфликте районного авторитета Чернова с азерами в баре «До кондиции» у Коли Анищенко, расположенном в подвале поликлиники.

Завершить свою эпопею я собираюсь в «Найт-клабе» у Грини-Баксика, где не только танцуют, но еще и едят. А уж пьют и вовсе немерено.

Баксик — жирная обожравшаяся гнида. Лично мы не знакомы, это исправимо. О нашем знакомстве Гриня, скорее всего, пожалеет, и сильно. У меня вообще плохое настроение, попробуйте обойтись зимой без горячей ванны.

Григорию Ранину, по прозвищу Баксик, пятьдесят лет. Он толст, причем чрезмерно толст. Передвигается с заметным трудом. Обладает запасом трусливости, в равных пропорциях перемешанным с желанием казаться крутым.

Еще у Григория Ранина имеется светло-русая борода, русые волосы на макушке и два автомобиля «порше». Правда, в сентябре остался один.

Уже несколько лет Баксик пытается отгрохать в пригородном поселке дачу на берегу Финского залива. Пардон, дача — неверное слово. Дворец. Дворец почти достроен, но все время мешают какие-то мелкие гадости. К примеру, когда Григорий сгрузил перед соседским домом бетонные блоки, причем сгрузил осторожно, почти не помяв картофель и редис, то предприимчивые поселковые обитатели блоки растащили и загородили ими проезд к заливу от не в меру оборзевших курортников, моющих у воды иномарки, а то и просто голубые «Запорожцы» таинственной модификации.

Изощренные украшения в виде кариатид и расписные узоры, впрочем, удались хорошо, так что в целом — грех жаловаться.

Оба «порше» Григорий загнал в подземный гараж, а многочисленной семье велел кататься на «мерсе» и не беспокоить по пустякам. Вокруг гаража и собственно дворца Баксик соорудил кирпичный забор, вот только ворота не поставил, ибо прежние, ржавые, упали на асфальт под влиянием прогрохотавшего рядом КамАЗа и были украдены, а вскоре обнаружены на пляже, аккуратно прибитые к соснам и закрывающие последний оставшийся проезд к заливу, а новые ставить было некогда.

Рабочие на участке Григория то месили цемент под деревянным сортиром соседнего участка, доводя до исступления дачников, то с помощью медной проволоки ловили бутылки из-под пепси-колы в ближайшей сточной канаве, то вовсе отсутствовали.

Поэтому, когда жарким солнечным сентябрьским днем на территорию Григория Ранина ступила нога чужого человека, никто не удивился. А зря.

Незнакомец, в коричневых полуботинках сорок третьего размера и длинных черных спортивных штанах, нерешительно потоптался на месте и стремительно зашагал к кариатидам.

Незнакомец — добрый молодец лет двадцати пяти, был высок ростом и целенаправленно небрит. Рыжеватая щетина на щеках и подбородке резко контрастировала с белой, как облака, и чистой, как обещания президента, лохматой шевелюрой. Беспокойный взгляд серовато-зеленых глаз метался из стороны в сторону в поисках опасности. Мешки под глазами явственно выдавали усталость и психическую неуравновешенность гостя. Правая рука молодого человека, скрытая за отворотом плаща, плотно прижимала к телу модернизированный автомат Калашникова. Левая рука судорожно тискала папиросу «Беломорканал».

Внешностью пришелец походил на киллера-наркомана низкой квалификации. Собственно, он и был киллером-наркоманом. Киллер скверно стрелял и обладал оригинальным чувством юмора.

Юмора прибывшего Баксик не оценил, так как по глупости выперся во двор. Гриша сразу опомнился, но было уже поздно, очередь из АКМа окончательно испохабила современную оконную раму красного дерева.

Баксик, целый и невредимый, гремучей змеей прополз к «порше», просочился внутрь, чудом завел мотор и, сопровождаемый треском и хрустом впивающихся в стекла пуль, умчался прочь.

Киллера вскоре задержал опер Курортного РУВД Петя Данилов. В подробности я не вникал, и потому, когда Невзоров в своем «Диком поле» принялся описывать покушение на «одного из пресловутых честных бизнесменов», я сразу вспомнил Григория и ошибся, ибо подразумевался совсем иной «пресловутый честный бизнесмен», обитающий в поселке Александровская, рядом с домом певицы Богачевой. Тот честный бизнесмен ездил всюду как раз на «мерсе». В остальном отличий не было никаких, и то покушение раскрутили почти моментально.

Григорий же, до безумия огорчившись и заплакав от жалости при виде покореженного автомобиля, выбросил его на помойку и вознамерился купить новый, да вот не купил.

Вообще говоря, не обладая опытом знакомства с Баксиком, я долго подозревал, что Ранин — это кличка, то есть, как толкует это слово майор Пименов, он же Андрей Кивинов, — погоняло.

Все же я узнал, что Ранин — самая что ни на есть истинная фамилия, служившая причиной многочисленных шуток со стороны приятелей, тем более после вышеозначенного инцидента.

И последние несколько слов о Баксике.

В молодости он занимался валютой, в связи с чем и сидел в славные коммунистические годы, а теперь перешел к обустраиванию, а затем и содержанию собственного клуба.

«Найт-клаб» — старинное маленькое здание среди новостроек — с виду казался вполне приличным. Фасадом клуб выходил на улицу, ведущую к Московскому проспекту. Фасад сей переливался зелено-перламутровым цветом. Плату за вход брали и здесь, но не со всех, а лишь с избранных, и мой недобрый взгляд собирателей подати смутил так, что они аж покраснели до корней волос, а те, кто без волос, — просто покраснели.

«Бультерьер» остался снаружи. Так тебе и надо. Померзни, щенок. Народу было — завались. Большинство чинно закусывали за столиками, кое-кто павианом прыгал из угла в угол, и я не понял, что это было, танцы или нечто другое.

Смазливого вида гражданки отплясывали возле столов «джиггу» и порывались залезть наверх, к звездам. Где-то здесь существовали и светские развлечения, но я искать устал и поперся бескрайними просторами коридоров куда-то к центру здания, ловко минуя железные дверцы, ведущие в никуда, и охрану, сонно провожающую меня взглядами.

Эдакую смесь равнодушия и презрения я углядел и на физиономии амбала, попавшегося навстречу в момент, когда я окончательно понял, что заблудился в служебных помещениях.

— Тебе чего, друг? — спросил амбал, жуя нечто вкусное, судя по запаху, и демонстрируя рукоять ТТ.

— Да, понимаешь, Гриню никак отыскать не могу, — поделился я самым сокровенным.

— Шефа-то? Да вон, завернешь за угол, ближайшая дверь. Там он и руководит.

— Мерси боку, — поблагодарил я и отправился по указанному маршруту. Заметив дверь, я повернул ручку и без стука вошел.

Баксик считал деньги. Как и у Валерия Викторовича, здесь в кабинете был сейф. Сейф пребывал в состоянии секты «Свидетелей Иеговы», в смысле — открыт, честен и духовно пуст.

Гриня швырял пачки долларов прямо на стол, сидючи при этом на диване. На жестком он давно сидеть не мог.

Пачки были толстые, вроде клопов в гостиницах, вот только купюры мелкие, типа зарплаты дворника зимой: жить можно, а удовольствия никакого.

При моем возникновении на горизонте Гриня недовольно нахмурился и изящно откинулся назад, в лучших традициях киношных отрицательных героев.

— Что вам угодно?

Не особенно стесняясь в выражениях, я растолковал Баксику, дескать, угодно мне содержание эстетических бесед между ним и Димой Черновым.

Гриня изумился:

— Позвольте, как же вас охрана пропустила?

— Запросто.

— Сейчас я позову охрану и попрошу вас вывести.

И тут я взбесился по-настоящему. Вывести! Он хоть соображает, какая погода стоит?! С меня хватило дороги сюда, а еще добираться обратно. Нетушки! Обратно только с информацией!

В общем, я вытащил свободно пропущенный стражами Грининой персоны ствол и ткнул ему в глотку.

— Баксик, я умоляю. Я ведь очень вежливо, даже ласково попросил. Хрюкнешь — мочкану на месте… А теперь — доложьте.

Баксик побледнел. Сделался меньше ростом. Стал еще более дряблым. По-доброму прищурился — и доложил:

— Три года назад здесь было казино. Я его только что выкупил и прикидывал, как бы чего перестроить. Вон там, в большом зале, стояла рулетка, в соседнем помещении — столики для игры в карты… Игорный бизнес — не мой профиль. Я еще присматривался, но твердо решил разобраться в этом деле.

И тут однажды подходит ко мне глава службы безопасности. Бывший глава, сейчас он уволился. Раньше в КГБ майором был. Крутой, солидный. Подходит и заявляет: «Шеф, тут серия случаев в казино. Слыхал?» Еще как слыхал! «Случилось чего?» — спрашиваю. «Да, — отвечает, — кое-что. Вон, нынче у рулетки две бабы крутятся. Одна ставит, другая — смотрит». — «Ну и?» — «Описание точь-в-точь, как мы из других казино получили». Я высунулся — полное сходство. Те самые бабы и есть. Блондинка и брюнетка, молодые совсем.

Брюнетка ставит вовсю, фишки так и сыпет, а блондинка кому-то подсказывает. Я к гебисту. «Как дальше жить?» — «Брать их надо». — «А вдруг ошибка?» — «Извинимся». — «А ты лишишься места». — «Договорились».

Он к бабам, берет обеих под локоток, шепчет что-то и выводит ко мне, за кулисы. Потом запихивает сюда, вот за этот самый стол сажает и велит колоться. Бабы сперва поартачились, но он их разговорил, хотя даже пальцем не тронул. «Ладно, мол, раз сами облажались. Чего теперь?»

А я и сам слабо соображаю, чего теперь. Тут гебист вещает: «Слушай, шеф. Идея имеется. Если мы их сдадим в ментовку, мы ни хрена не получим. И если жертвам ихним — тоже». — «И что ты предлагаешь?» — «Предложение таково. С них можно гораздо больше выдоить, чем они стоят. Мы их отпустим. Но не за бесплатно и не за спасибо. За баксы. Те самые, что они с лохов стригли. Вы, девоньки, отстегиваете половину, — он им толкует, — ибо Бог велел делиться». А бабы: «С чего вдруг? Мы заработали, мы и тратить собираемся, и валите, дескать…» Майор им: «У вас, девоньки, вариантов нет. Или до утра мы с баксами, или с рассветом — с вашими хладными трупами». — «Так отпустите, мы привезем». — «Что, за дурака держите? И нечего пепелить меня своими сверкающими очами, я гипнозу не поддаюсь. Или вы показываете, где зеленые, или вас хоронят». — «О’кей, сколько?» — «Триста кусков. Зеленью». — «Сколько?! Мы в миллионершах не ходим». Гебист усмехается: «Спокойно, девоньки. Я подсчитал. Не меньше трехсот кусков, и, будьте уверены, дешево отделаетесь». Они ему, мол, звякнуть разреши. «Валяйте, даже смотреть не буду». Они ситуацию по трубке растолковали, потом майору: «Тебя, ложкомой». Он послушал и ко мне: «Через столько-то часов нас ждут там-то. Сядьте за руль».

Баб на заднее сиденье — и вперед. Прикатили. Темно. Гебист из тачки выполз, бабцов перед собой. Навстречу мужик с дипломатом. Здоровый мужик. Широкий, в плечах крепкий. Волосы короткие-короткие, а лоб высоченный. Глаза глубоко запрятались, так из глазниц и зыркают. Челюсть вперед выступает. В лапе свободной не таясь пушку держит. Дипломат под ноги швырнул, майор кричит: «Проверь!» Я перешерстил — не куклы, точно. Тогда майор ко мне, а те назад. Разъехались мирно, больше никогда не встречались. Да и не хочется, откровенно говоря.

— А майор где теперь?

— О, чудак! Майор в результате честной дележки загреб полторы сотни. Уволился на следующий же день и подался в частное сыскное агентство. То ли служить, то ли создавать.

— Чернов этим тоже интересовался?

— Чернов интересовался исключительно бабами. Даже фотографии совал, вернее фотографию.

— Ничего, я тоже суну. Откуда же Чернов узнал эту интригующую историю?

— A-а, тоже знать хочешь? — Баксик тихо торжествовал. — Он сказал, от Валерия Викторовича.

— Стоп. А Валерий Викторович откуда ее узнал?

— От баб, касатик, от баб! И ежу понятно, Валерий Викторович с ними в доле. Возможно, он их у себя в казино застукал, но за долю разрешил разок побаловаться. А когда бабы у меня засыпались, то к нему обратились: мол, выручай, пришли ребят с автоматами. Только он, во-первых, ничего на этом не выигрывал, во-вторых, терял репутацию и безопасность. У меня тоже крыша присутствует. И тогда уже бабцы кинулись к своему мужику, обмен совершать.

— Думаешь?

— А у вас другие мысли?

Я вынужден был согласиться.

— Ты прав. Но отчего Чернов открыто заявил, что он от Валерия Викторовича? Ему что, репутации не жаль?

— Чужой-то? Дима заботился о своей выгоде.

— Ладно, друг. Фотографии, значит. А ну держи. Эти фотографии?

Я протянул снимки, полученные от Дианы.

— Нет. Это они, но тогда. Три года тому. А Чернов другую давал, современную. Там эта изображена, но уже крашеная и после операции пластической.

— Но ты уверен, что та самая?

— А как же!

Я смылся, унося с собой фотографии, твердо убежденный, что преследовать, а тем более искать меня Баксик не будет. Он чересчур труслив, да и не захочет вновь позориться, объясняя друзьям, как это я так легко проник сквозь его систему безопасности.

В конце концов, именно за излишнюю робость Гриня, пользующийся определенной известностью, и получил кликуху Баксик, а не, скажем, гордое и звучное Бакс.

Меня ожидал сюрприз. Мой спутник, укутанный в тулуп «бультерьер», исчез. Сгинул бесследно. Растворился, как ложка сахару в стакане чая.

Всю дорогу домой я размышлял, что это значит, и у самого дома понял. Сзади послышался скрип шин по ледяной трассе, визг тормозов, и я грохнулся на тротуар за мгновение до автоматной очереди. Драный синий «форд» набрал скорость и умчался, а я встал и принялся вытаскивать из ладоней мелкие льдинки, вонзившиеся в кожу как занозы. О том, чтобы палить вслед «форду», не было и мыслишки. Хорошо, жив остался.

Глава 9

Вниманию зрителей предлагается финальная, торжественная часть программы. В лучших традициях Эркюля Пуаро и Ниро Вульфа.

Раскрытие преступления и осуждение хитрого бандита с помощью общественности. Общественность подобрана весьма тщательно.

Я остановил свой выбор на гражданах: Михаиле Олеговиче Кроткове (с супругой), Павле Александровиче Непринцеве, Сергее Тимофеевиче Тенякове (для обеспечения собственной безопасности) и владельце казино Валерии Викторовиче. В адрес последнего я планировал сказать немало лестных фраз. Также, плюнув на данное слово, я через Кроткова пригласил господина Маковкина, посчитав, что ему будет забавно послушать мои рассуждения. Итого шесть персон. Я седьмой.

Место свидания подобрал Непринцев, изгнав какого-то своего приятеля с законно занимаемой им жилплощади, в обмен предоставив на ночь свою, вместе с котом Мотрием.

В холле здесь четыре кресла. Паша и Сергей приволокли три стула из соседней комнаты, поставили подальше от окон, уселись, гордо задрав подбородки, и Теняков закурил «Винстон». Я сесть отказался, так как предпочитаю расхаживать по комнате.

Гости собирались постепенно. Сперва Миша с Екатериной, занявшие дальние от меня кресла с рваной обивкой, затем Маковкин и, наконец, Валерий Викторович в сопровождении телохранителей.

Телохранителей мы мягко и ненавязчиво попросили обождать на лестнице, и ребята согласились, а респектабельный владелец расположился в ближайшем кресле и сложил ладони на трости.

Я понял: можно начинать.

— Господа, приветствую вас в этой скромной обители. Прежде всего позвольте сообщить чрезвычайно важную деталь. Люди, присутствующие тут и слушающие все, о чем будет идти речь, — мои свидетели. Они — гарантия моей безопасности на случай, если кому-нибудь из вас взбредет в голову учинить какую-нибудь пакость. Устранив меня, вы ничего не добьетесь, ибо останутся они. Теперь о цели нашего сбора. Сперва я планировал до самого конца утаивать личность коварного убийцы, но вспомнил, что двое из вас и так эту личность знают. Поведай мне, Катенька, дорогая, зачем ты лишила жизни Диму Чернова и собиралась прикончить меня?

Екатерина легко и непринужденно засмеялась и с чуть заметной хрипотцой спросила:

— А чего ты ждал? Еще цветов, май бразер? Гвоздик и ландышей?

— Хотя бы уважения, — возразил я. — А то нанимаешь каких-то дилетантов.

— Ну прости. Исправлюсь. А что, за столь короткое время Солоника можно нанять?

— Катя убила Чернова? Никогда не поверю, — вякнул Кротков.

Маковкин, словно чувствуя подвох, грозно сопел, но пока молчал. Владелец казино был безразличен ко всему.

— Она только что призналась. Собственно, меня мало привлекает это преступление, но постараюсь рассказать о нем подробнее. Уж больно велика тут роль всеми уважаемого Валерия Викторовича.

Начнем сначала.

Три года назад встретились однажды три человека. Где они встретились, не суть важно, и чем они промышляли до того, тоже отбросим. И вот они познакомились. Узрели друг в друге родственные души. Две девушки и довольно солидных лет мужчина. Чем они занимались сразу после встречи, я также особо распространяться не буду, ибо не в курсе. Но факт то, что одна из девушек обладала недюжинными способностями гипнотизера. Такое изредка случается, особенно у менее цивилизованных народов.

И вот герои прикинули: а не использовать ли сей дар в практических целях. Сложно сказать, каким образом и кого осенило бомбить клиентов казино. Очевидно, подобная мысль возникла из-за жажды скорой наживы. В игорных домах бедняки действительно попадаются редко.

И сварганила эта троица аферу, да не простую, а поистине золотую. Дабы не слишком утомлять вас деталями, основные моменты: крупье, если удавалось, навязывалась чужая воля, отыскивался болван из игроков и с его помощью обирались остальные.

Фокус настолько талантлив, что длительное время срабатывал. К слову, как утверждает реклама: труднее всего ответить на тот вопрос, ответ на который очевиден. Я не готов ответить, почему удача столь долго не покидала дельцов. Но, как всегда это бывает, однажды произошла осечка.

Девушки, одной из которых являлась Екатерина, оступились. И попали в цепкие лапы Валерия Викторовича. Тот, естественно, Правосудие вершить не стал, а предложил территорию своего казино к их услугам за небольшую долю. А может, наоборот, огроменную. Выхода у девиц, увы…

Сработали они чисто. Но вскоре попались вновь. Пора бы остепениться, так нет. И опять словили лишь девушек, из чего я делаю логический вывод, что мужчина скорее всего просто обеспечивал безопасность, а не светился. Некто Гриня Баксик предложил девушкам заплатить триста кусков зеленых и уматывать на все четыре стороны.

Екатерина с подругой сперва кинулись звонить многоуважаемому Валерию Викторовичу с просьбой заплатить Баксику очередью из АКМа. Тот наотрез отказался. Затевать войну «крыш» из-за жалких девчонок! Тогда упорные красны девицы дозвонились до своего… э-э… компаньона. Компаньон мошенниц выкупил. Баксов у них все еще оставалось порядочно. Тут бы и остановиться… Но ни в какую! Рискнули еще — и угодили прямо под суд. На суде, однако, странное дело, свидетелей не оказалось, и мадемуазелей оправдали… Катя, как вы поступили потом?

— Разбежались. Разделили остатки, поблагодарили друг друга за сотрудничество, и я свалила из города. Наверное, остальные тоже.

— И где они?

— Пф-ф… Почем мне знать? О, пардон, помню. Шилли, она же Мария, утопла в купальный сезон. В озере Разлив. Случайно, я читала в газете. А Саша… бросил меня, бедняжку, на произвол судьбы.

— А пластическая операция зачем? И цвет волос. Да и имя сменила.

— Жить-то хотца.

— Резонно. Итак, вы разбежались. А вскоре ты выходишь, уже в ином облике, замуж за известного бизнесмена. Обратите внимание, Михаил Олегович, это про вас. А через Михаила Олеговича ты, Катенька, познакомилась и с Димой Черновым. А он, соответственно, с тобой. И вот однажды, в прекрасный морозный и солнечный осенний денек, Чернов гостит у кореша своего, даже, можно сказать, дружбана, Валерия Викторовича… Михаил, в каких вы отношениях с Валерием Викторовичем?

— В плохих.

— Благодарю. Я так и думал. И вот благодетель общества, владелец казино, небрежно изрекает: «И жену-то себе аферистку взял», — просто чтобы кинуть камешек в чужой огород, будучи твердо уверенным, что Чернову этот прискорбный факт известен. Так, Валерий Викторович?

— Так.

— Во-от. Чернов, конечно, ни о какой аферистке понятия не имеет. Так же, как и Михаил Олегович. Женился бизнесмен на честной, порядочной женщине.

Валерий-то Викторович сообразил, что сделал глупость, да Чернов уже насел и давай вопросы гадкие задавать. Про аферисток. Отчего бы и не ввести друга в курс дела, решил Валерий Викторович, и обстоятельно все объяснил да пригласил захаживать, авось еще чего вспомнит. И про Гриню Баксика тоже разболтал. После Валерий Викторович взял трубочку мобильную, «Дельта телеком» к примеру, и предупредил знакомицу Катю о плохом дяде Чернове. Катюша, я верно толкую?

— Угу. Пока да.

— Вот только сделал он это не из лучших побуждений, а из чувства зависти и корысти. Ход мыслей прилагается: «Чернов стукнет Кроткову, помянет и меня, а я с Кротковым в ссоре, это шанс опорочить мою репутацию». Небось еще и подсказал даме, как поступать следует. Дама оказалась способной ученицей, ибо тепленькое местечко возле мужа на тепленькое местечко в черноземе за подлянку менять не желала, а отправила туда Чернова, ненароком стравив тем самым мужа и азеров, причем муж насчет крутой разборки на Каменноостровском явно погорячился. И тут возникаю я. Прямо возле физиономии Валерия Викторовича и строю разные мелкие пакости. Я долго пытался догадаться, почему Валерий Викторович хоть и растолковал мне часть истории, но мало того, что скрыл имена, еще и переврал пол действующих лиц.

Наконец я допер. Для В. В., уж простите, что я его для краткости так стану называть, я был не менее опасен, чем Чернов, ибо в случае, если докопаюсь до правды, также могу угрожать его репутации.

Если В. В. при встрече со мной будет молчать, то существует опасность, что я доберусь до разгадки, кто и зачем убил Диму, другим путем, а В. В. других путей не знает, следовательно, не может и контролировать.

Если В. В. изложит мне сразу всю правду, то его репутация уже загублена, ведь я моментально иду к Кроткову.

И вот В. В. выводит меня почти на верный путь, одновременно вновь предупреждая Екатерину. Катя, неужели ты не поняла, кто меня на тебя навел?

— Поняла. Да попробуй его ликвиднуть. А ты представлял угрозу. Извини, Никита.

— О’кей, я почти закончил. Екатерина предупреждает меня и пускает за мной «хвоста». Потом, видя, что я не отступаюсь, а иду к Баксику, пытается шлепнуть. Чуть меньше везения мне, чуть больше удачи тебе — и все могло бы повернуться иначе. У тебя слишком тупые исполнители, май лав. Топорная работа.

— Извините, Никита Валентинович, — кашлянул с кресла Кротков. — Но почему Дима сразу не пришел ко мне, когда узнал, что моя… Катерина мошенница?

— Михаил Олегович, на основе той информации, что я узнал о Чернове за эти дни, можно роман создать.

Мне кажется, Дима собирался преподнести вам подарок под названием: «Как аферистка стала женой бизнесмена». Ко дню свадьбы, скорее всего. Короче, Дима увлекся. Стал искать через Гриню других замешанных в дело людей, собирать материал…

— Да ладно, — махнула рукой Катя. — Плохой человек ваш Чернов был. Сойдемся на этом. А шлепнуть его — святое дело.

Здесь семейной идиллии в присутствии Маковкина, примеряющегося к воротнику Валерия Викторовича, помешал Паша Непринцев.

— Я вот тоже однажды… на шахматный кружок ходил в школе еще. Дали раз задачу домой. Башку сломал — никак. Возвращаюсь. «Ну, поставил мат в пять ходов?» — «Да, — говорю, — вот так». Батюшки, и верно. Верите, до меня случайно, в последнюю секунду дошло.

Я окаменел. Где-то я ошибся. Где-то сделал неверный шаг. Где-то, где-то, где-то…

В тот момент, когда Михаил Олегович уронил глубокомысленное: «Ах ты тварь!» — и влепил жене затрещину, я заорал:

— Стойте! Все не так! Екатерина не убивала Чернова!

Глава 10

Головы гостей мгновенно обернулись в мою сторону. Кротков застыл на месте, Маковкин неопределенно, но доброжелательно хмыкнул, В. В. тихо пискнул:

— Как…

А Катя понурилась и взъерошила лохмы изящными пальчиками.

— Запросто. Может, и собиралась, да не успела.

— Однако вы сами…

— Я ошибался. Это же элементарно. Покушение на меня в условиях поджимающих сроков исполнено бездарно, вместе с тем убийство Чернова совершено явно профессионалом. Вне сомнений, их планировали разные заказчики.

— Что значит, — приободрился Теняков, — убийца сидит туточки, а бабец его покрывает.

— Возможно… Давайте порассуждаем. Чернов, получив информацию о том, что жена, его делового партнера — аферистка, готовит на нее компромат. Жена решает Диму куда подальше от греха убрать. И как можно быстрее. В ее распоряжении, как я удостоверился на собственной шкуре, есть только молодые подонки низкой квалификации… Кстати, как ты с ними связывалась?

— Через Бюро добрых услуг.

— Охотно верю. И все же Дима ликвидирован, причем киллером высокого класса.

Теперь остаюсь я. В результате разговоров с хитрыми господами и госпожами я узнаю то же, что и Чернов. Охота уже идет на меня. Только на сей раз в роли загонщика выступает Катенька, а профессиональный киллер ушел в туман и не показывается. Отсюда три варианта. Первый: я затронул тему, обеспокоившую Катю, но не обеспокоившую убийцу Чернова.

Поскольку тема его не волнует, следовательно, убийца знает, в каком направлении я работаю. Это приблизительно представляют себе лишь три человека, кроме Кати: Кротков, пославший меня к владельцу казино, сам В. В. и Маковкин, давший наколку в виде «Найт-клаба». Преступник — один из них.

Вариант с негодованием отметаю.

Если киллера нанял Кротков, то он не стал бы потом стрелять в азеров, обвинять их в подлости и развязывать войну, зная, что, вероятнее всего, потерпит поражение.

В. В. предпочитает натравливать людей друг на друга, как он сделал с Катей и со мной. В. В. так же натравил Катю на Чернова и, стало быть, сам не стал марать рук.

Маковкин. Если честно, у него были все шансы застрелить Диму, ведь они близкие друзья. Но я слабо представляю причину, а без нее убийство теряет смысл.

Вариант второй. Чернов погиб в результате разборки либо конфликта, не связанного с аферами в игорных домах, а по причине неверной дележки чего-либо, или… Да мало ли какие у него были проблемы.

Здесь я просто не располагаю никакой информацией, потому оставлю второй вариант в покое.

И третий вариант.

Дима погиб именно из-за этого мошенничества, но убийца — человек, ни с кем из вас никогда не встречавшийся. Кажется, абсурд. Кому, кроме мошенницы, то бишь супруги Михаила Олеговича, имеет смысл убивать Диму?

Тем не менее не забудьте, что мошенников было трое. Первая женщина утонула, оставшаяся парочка вычеркнула друг друга из памяти. Катя перед нами. А где третий?..

Возможно, он и забыл Катю, но поддерживал отношения с Черновым. Короче, они приятельствовали. И Чернов опять-таки понятия не имел, каково истинное жизненное кредо друга. Даже Валерий Викторович, поймавший обоих и заключивший контракт на сольный концерт, третьего афериста также не знал. Третий всегда в тени.

— Браво, сыщик, — квакающим голосом похвалила Екатерина. — Недооценила тебя.

— Благодарю.

— Грязный сучонок.

— Благодарю. А зачем, когда я тебя обвинил, соглашалась? Кого покрывала-то?

— Тебе не понять.

— Вы хотите сказать, — вмешался Кротков, — что Дима по своей дурной привычке ладить со всеми являлся другом этого третьего мошенника, не зная, кто он, а мы с ним вообще не знакомы?

— Не знакомы как с жуликом. Возможно, вы и встречались с ним как с человеком другого профиля.

Мошенник, проведав о визитах Чернова в «Unplugged» и «Найт-клаб», сразу просек, что Димины посещения этих заведений связаны с их гипнотизерской командой. Жулик расстался с бабцами и с тех пор не слышал, ни как они живут, ни кто они теперь. Поэтому, будучи близким приятелем Чернова, утвердился в мысли, будто Дима копает под него, стараясь раскрыть прошлое. Жулик засуетился, лихорадочно искал выход и лично пристрелил Диму, чтобы обеспечить свою безопасность, в то время как Дима перед смертью даже не понял, за что в него стреляют.

О моем существовании киллер не подозревал, поскольку ни с кем из здесь сидящих частых контактов не имел. Обо мне пришлось заботиться жене господина Кроткова, разумеется сообразившей, кто и почему убрал Диму (сама собиралась проделать то же).

— Откуда убийца получил сведения о копании Чернова в деле? — спросил Маковкин. — Неужели Чернов такой беспечный?

— Откуда… Да от тебя и получил, хрустальный ты и рубиновый с изумрудными вкраплениями. Ничего, что я тебя фамильярно величаю, без титулов?

— Ты, придурок! Я сам впервые об этой афере слышу! Как же я мог…

— Как зубы чистят. Элементарно. Ты упомянул лишь об увлечении «Найт-клабом» и казино. До остального он додумался сам.

— И зачем мне понадобилось кому-то стучать о походах авторитета Димы в «Найт-клаб», словно… — Маковкин умолк и раскрыл рот. Слюна потекла по подбородку к воротнику рубахи. — Е…

— A-а… Врубился. Катрин, убийца или герой этой драмы где тебя подцепил?

— В Сочах. На пляже, по случаю обоюдного отпуска.

— Ути, прелесть. Романтика. Курортный роман, шедевр мировой архитектуры. О’кей, оби. О вас слагаются оды, баллады и песнопения… А как мужичка кличут? Говори уж, все равно дружок наш сообразил.

— Никита, не держи меня за дурочку. Пущай он и называет, коли такой умный.

— Ошибочка или заблуждение. Умный только я.

— Никита Валентинович, — напомнил бизнесмен, — мы ждем имя убийцы.

— Хамство и наглость ваши практически беспредельны.

Помните, Михаил Олегович, вы объясняли мне, что Дима предпочитал не покупать ментов, а корешиться с ними? Вопрос: с какими ментами? Ответ: с теми, кто служит в РУВД на территории, контролируемой им. Причем с операми или руководством. Ниже Дима не опускался. Очевидно, экономил силы. Берег энергию. А кто такой Маковкин? Бывший опер, уволившийся из РУВД, расположенного в аккурат на территории Чернова. Далее простой вывод: Маковкин и сегодняшние менты, приятели Чернова, раньше работали вместе. И вот встречается Маковкин с бывшим сослуживцем. Посидели, поговорили. И тот и другой в хороших отношениях с Димой. И Маковкин про жизнь Димину разговор ведет: «Чего-то, мол, Димусик в „Найт-клаб“ к Баксику да в казино „Unplugged“ зачастил…» Дальше, надеюсь, не продолжать?

— Да, но кто он? Кто убийца?

— Михаил Олегович, вам простительно руководящий состав РУВД и не знать. Но конкретно этого человека вы упоминали в одной из речей. Напрягитесь чуть-чуть. Сосредоточьтесь. Вы еще именовали его «лучшим служебным другом»…

— Полковник Шанкаренко, — эхом отозвался Кротков.

Спустя какое-то время ко мне явился Непринцев и, цинично усмехнувшись, отметил:

— Будь они заодно, уделали бы тебя как Сидорову козу.

— Яхонтовый мой, ты абсолютно прав. Единственное, на чем еще держусь, так на всеобщем эгоизме людском, — печально согласился я. — Потому, наверное, и жив пока еще.