Лунный удар

Глава первая

Была ли у него хоть сколько-нибудь серьезная причина для беспокойства? Нет. Не произошло ничего чрезвычайного. Над ним не нависла никакая угроза.

Смешно было терять самообладание, он это хорошо сознавал. И вот здесь, в разгар празднества, пытался преодолеть охватившее его неприятное чувство.

Впрочем, это не было беспокойством в обычном смысле слова, и он не мог бы сказать, когда именно овладела им смутная тревога, тоска, почти неуловимо нарушившая его душевное равновесие.

Во всяком случае, это началось не в ту минуту, когда он покидал Европу. Напротив, Жозеф Тимар уезжал бодрый, преисполненный энтузиазма.

Может быть, когда высадился в Либревиле и в первые соприкоснулся с Габоном?.. Пароход остановился на рейде, так далеко от берега, что земля вырисовывалась только белой линией песков и темной линией леса над нею. Большие седые волны приподнимали катер и ударяли его о борт парохода. Тимар стоял один у трапа.

Он ждал удобной минуты, чтобы шагнуть на борт катера, который приближался на миг и сейчас же откатывался вместе с волной.

Тимара обхватила голая рука, рука негра. И они поплыли, негр и он, на катере, который подбрасывало на гребнях волн. Позднее, может быть через четверть часа, может быть больше, когда пароход уже дал гудок, они причалили к молу из бетонных кубов, набросанных как попало, один на другой.

Тут не было даже негра. Никто никого не ждал. Был только Тимар среди груды своих чемоданов!

Но и не в эту минуту зародилось в нем беспокойство.

Выход из положения Жозеф нашел: окликнул проходивший мимо грузовичок, и тот отвез его в «Сантраль» — единственный отель Либревиля.

Прекрасные минуты — перед ним открылась живописнейшая картина! И вполне африканская.

В кафе при отеле стены были украшены негритянскими масками. Тимар запустил граммофон с раструбом и, когда подошел бой и стал наливать ему виски, почувствовал себя настоящим жителем колонии.

Что же касается главного происшествия, то оно было скорее забавным, нежели драматичным. И притом тоже чисто колониальным! А ведь Тимара восхищало все, что носило экзотический отпечаток.

Дядя Тимара, влиятельный человек, устроил его на службу в фирму «Сакова». Управляющий делами общества во Франции объяснил молодому человеку, что он будет жить в лесной чаще, неподалеку от Либревиля, рубить лес и продавать туземцам всякий хлам.

Едва ступив на берег, Тимар поспешил к убогой фактории, над которой красовалась вывеска «Сакова». С протянутой рукой он подошел к меланхоличной или просто кислой личности, посмотревшей на эту руку, но не прикоснувшейся к ней.

— Директор?.. Имею честь! Я новый сотрудник.

— Сотрудник? Чей? Для чего? Что вы здесь будете делать? Лично мне никакого сотрудника не нужно.

И все же Тимар сохранил спокойствие. Более поражен был директор. Его круглые глаза за стеклами очков казались огромными. Он быстро сменил тон и заговорил более или менее вежливо, даже доверительно.

Все та же история! Французские конторы непременно хотят вмешиваться в управление колониальными делами.

Тимару обещали пост? Туда десять дней езды в лодке. Это далеко в верховье реки. К тому же у лодки рассохлось дно. Ею можно будет пользоваться не раньше чем через месяц. И главное — пост уже занят старым психом, который заявил, что всякого, присланного ему на смену, угостит из ружья.

— Действуйте, как найдете нужным. Меня это не касается.

С тех пор прошло четыре дня, четыре дня пребывания Жозефа Тимара в Африке. Он теперь знал Либревиль лучше, чем Ла-Рошель, где родился, длинную набережную из дробленого красного камня, обсаженную кокосовыми пальмами, туземный рынок под открытым небом и фактории через каждые сто шагов. Кроме того, немного в стороне несколько вилл, спрятавшихся в зелени.

Он осмотрел лодку с рассохшимся дном. Никто и не думал ее чинить. Никто не получал распоряжения.

Тимар не посмел дать такое распоряжение. Ведь он новичок и к тому же без должности.

Жозефу было двадцать три года. Его манеры благовоспитанного молодого человека вызывали усмешку у всех, вплоть до боев, прислуживавших за столом.

Никаких причин для беспокойства? Нет, причина была. Он ее понял.

Причина была тут же, она таилась в самом отеле.

Это был сам отель. Это…

Его подкупил внешний вид «Сантраля» — желтого здания, которое отступало от набережной и стояло в ста шагах от пальм, среди хаоса диковинных растений.

У главного зала, одновременно кафе и ресторана, были очень светлые стены пастельных тонов, напоминавшие Прованс. Перед стойкой бара из лакированного красного дерева Тимар увидел высокие табуреты. Медные приборы создавали ощущение уюта.

Здесь питались холостые мужчины Либревиля. У каждого свой столик, свое салфеточное кольцо.

Номера в верхнем этаже никогда не были заняты.

Комнаты, пустые и голые, тоже пастельных тонов, над кроватями москитные сетки и кое-где случайно старый кувшин, таз с трещиной, пустой сундук.

И наверху и внизу — везде закрытые жалюзи разрезали на полоски солнечные лучи, и весь дом состоял из чередований тени и света.

Багаж Тимара был багажом молодого человека из хорошей семьи и на полу в его комнате производил смешное впечатление. Жозеф не привык мыться в маленьком тазу, а по другим надобностям уходить в кусты.

Он не привык, чтобы вокруг него кишели какие-то живые существа, незнакомые мухи, летающие скорпионы, мохнатые пауки.

И это был первый приступ смутного недомогания, которое затем преследовало его с упорством мириад насекомых. Вечером, погасив свечу, он в темноте продолжал видеть неясные очертания клетки, образованной москитным пологом. За тюлевой преградой чувствовал гигантскую пустоту, пронизываемую шелестом, еле различимыми шумами, легкими движениями живых существ — скорпионов, москитов, пауков? — то и дело садившихся на прозрачную ткань.

И он, лежа посреди своей сырой клетки, пытался уловить эти звуки, колебания воздуха и в промежутках — внезапную тишину.

Вдруг он приподнялся на локтях. Э, да ведь настало утро! Лучи солнца уже играли на стенах. Отворилась дверь. Спокойно улыбаясь, на него смотрела хозяйка отеля.

Тимар лежал голый. Он это вмиг осознал. Его плечи и торс, бледные, в испарине, не были закрыты измятой простыней. Почему голый? Он силился вспомнить.

Ночью было жарко. Он вспотел. Тщетно искал спички: мерещилось, будто какая-то неуловимая нечисть садится ему на кожу.

Тогда-то, несомненно, глухой ночью, он и сбросил с себя пижаму. И вот теперь хозяйка видит его тусклую кожу и выступающие ребра. С невозмутимым спокойствием она закрыла за собой дверь и спросила:

— Хорошо спали?

На полу валялись пижамные брюки Тимара. Она подняла их, встряхнула, положила на стул.

Тимар не смел подняться. Его постель пропахла потом. В тазу осталась грязная вода, а у гребенки были выломаны зубья.

И все-таки он не хотел, чтобы ушла эта женщина в черном шелковом платье, улыбавшаяся так нежно и в то же время насмешливо.

— Я хотела спросить, что вы утром пьете: кофе, чай, шоколад? В Европе вас, наверно, будила мать?

Она отвела в сторону москитный полог и усмехнулась, так что обнажились зубы. Она не держала себя вызывающе и не держала себя по-матерински. В ее поведении было и то и другое. Но особенно ощущалась в ней чувственность, пропитавшая с головы до пят ее округлое тело тридцатипятилетней женщины.

Не голая ли и она под черным шелком платья?

Тимар, несмотря на свое смущение, задавал себе этот вопрос.

— Ого, вас таки покусали!

Присев на край кровати, она коснулась пальцами его голой груди, чуть выше соска, где алело маленькое пятнышко, и заглянула Тимару в глаза.

Вот и все, а остальное совершилось очень быстро, очень гадко, среди беспорядка и с чувством неловкости.

Она была так же удивлена случившимся, как и он, растерялась и, оправляя перед зеркалом волосы, сказала только:

— Тома принесет вам кофе.

Тома звали боя. Для Тимара это был просто еще один негр. Жозеф прожил в Африке слишком мало, чтобы отличать чернокожих одного от другого.

Когда час спустя он сошел вниз, хозяйка сидела за стойкой бара и что-то вязала из шелка яркого розового цвета. В выражении ее лица не было ничего, напоминающего об их недавней близости, неистовой и грубой.

Она была спокойна, безмятежна. И, как всегда, улыбалась.

— В котором часу вы завтракаете?

Тимар не знал даже ее имени. Он был очень возбужден. В нем сохранилось воспоминание о теплоте ее тела и в особенности ощущение нежной кожи, не очень упругой и все же соблазнительной. Маленькая негритянка принесла рыбу. Хозяйка, не произнося ни слова, отобрала лучшую и бросила в корзину несколько монет.

Из погреба показалась голова мужа хозяйки, а затем все его тело, могучее, но больное. Это был колосс с вялыми движениями, брезгливой гримасой на губах и желчным взглядом.

— Вы давно здесь?

И Тимар покраснел, как идиот!

Так продолжалось три дня. Но она больше не приходила утром в его комнату. Лежа на кровати, он слышал, как она ходит взад и вперед по залу, дает распоряжения Тома, покупает провизию у негров.

От зари и до ночи он видел ее все в том же черном шелковом платье, под которым — он теперь знал — она ничего не носила, и эта подробность часто так волновала его, что ему приходилось отводить взгляд.

В городе ему нечего било делать. Почти весь день он проводил в отеле, пил что попало, просматривал газеты трехнедельной давности или играл сам с собой на бильярде.

Она вязала или обслуживала посетителей, на минуту облокотившихся о прилавок. Муж возился со своим пивом и своими бутылками, расставлял столики и время от времени требовал, чтобы Тимар пересел в другой угол. Для этого человека Тимар был просто мешавшим ему предметом.

Во всем чувствовалось что-то гнетущее, что-то темное, несмотря на солнце, и особенно в те тяжелые часы, когда стоило сделать малейшее движение, как все тело покрывалось испариной.

В полдень и вечером завсегдатаи приходили поесть, сыграть на бильярде. Тимар не был с ними знаком.

Они посматривали на него с любопытством, без благожелательности и без вражды. А он не решался заговорить с ними.

В довершение ко всему состоялся праздник. Он был в разгаре. Через час опьянели все, даже Тимар, который в одиночестве пил шампанское.

Актера звали Мануэле. По-видимому, он прибыл в отель, когда Тимар еще спал или куда-то вышел. На колоннах кафе появились афиши, провозглашавшие Мануэле «величайшей танцовщицей Испании».

Маленький человек, мягкий и обаятельный, он уже отлично поладил с хозяйкой, не как мужчина с женщиной, а скорее как женщина с женщиной.

Около полудня столики были переставлены так, чтобы освободить достаточно места для выступления Мануэло. Протянули цветные бумажные гирлянды, проверили граммофон.

У себя в комнате испанец все оставшиеся часы репетировал, топоча так, что пол дрожал.

Потому ли, что был нарушен жизненный ритм, к которому Жозеф Тимар уже привык, но он пришел в раздраженное состояние. Невзирая на солнце, выглянул на улицу и почувствовал, как нагревается у него череп под шлемом. Негритянки смотрели на него, смеясь.

Обед для постоянных посетителей был быстро окончен — тоже по случаю праздника. Потом начали стекаться люди, которых Тимар еще ни разу не видел, белые мужчины и женщины, последние — в вечерних туалетах, и два англичанина в смокингах.

Шампанское появилось на всех столиках. Когда на город пала внезапная темнота, за дверями и окнами обрисовались сотни безмолвных негров.

Мануэле плясал, настолько перевоплощаясь в женщину, что не возникало никаких сомнений. Хозяйка восседала за стойкой. Теперь Тимар знал ее имя: Адель.

Большинство гостей были с ней на «ты». Он единственный называл ее «мадам». По-прежнему в черном, она подошла к нему.

— Шампанского? Вы не согласитесь пить сегодня «Пипер»? «Мумма» у меня осталось лишь несколько бутылок, а англичане ничего другого не признают.

Ее обращение доставило ему удовольствие, даже тронуло его. Почему же через несколько минут лицо его скривила гримаса?

Мануэле исполнил несколько танцев. Хозяин — все были с ним на «ты», называя Эженом, — сел в углу возле граммофона, угрюмый как никогда. Тем не менее он за всем следил, все слышал, командовал боями.

— Не видишь, идиот, что вон там хотят пить?

Затем, с неожиданной легкостью движений, переменил в граммофоне иглу. Тимар тоже прислушался, подхватывая обрывки фраз, пытался их понять.

Мужчины за соседним столиком — это были лесорубы — говорил»:

— Если только позаботиться, чтобы не было следов, ничего опасного нет. А это довольно легко: надо лишь набросить на спину мокрую салфетку. Потом можешь хлестать. Плеть не оставит пометин.

Конечно, речь шла о спине негра!

Неужели Тимар уже выпил целую бутылку? Ему принесли новую. Наполнили бокал. Он видел часть кухни, и как раз в этот миг хозяйка кулаком била Тома по лицу. Что это значило? Негр не шевельнулся. Он принимал удары, неподвижный, с застывшим взглядом…

Одни и те же пластинки проходили по десять раз.

Несколько пар танцевали. Большинство гостей сбросили пиджаки.

За окнами — все та же изгородь из безмолвных негров, смотревших, как веселятся белые.

А у граммофона — хозяин с осунувшимся лицом и мрачным выражением глаз, не лицо, а трагическая маска.

Что происходило в отеле? Очевидно, ничего особенного. Напрасно Тимар пил столько шампанского! Теперь все маленькие опасения, все дурные впечатления последних дней всплыли на поверхность.

Ему хотелось сказать что-нибудь Адели — все равно что, просто чтобы восстановить контакт. Он следил за ней, старался поймать ее взгляд. Это ему не удавалось.

Но вот она прошла совсем близко, и Жозеф дерзнул задержать двумя пальцами край ее платья.

Она остановилась на миг. Мимолетный взгляд. Первые попавшиеся слова:

— Почему вы не пригласите танцевать жену своего начальника?

Он посмотрел, куда она указывала подбородком, и увидел рядом с управляющим «Сакова» немолодую толстуху в розовом платье.

Зачем Адель сказала ему это? И таким раздраженным тоном? Неужели она ревнует? Он не смел на это надеяться. Ведь он даже не смотрел на других женщин.

Адель, улыбаясь как всегда, поговорила с посетителями. Но она не вернулась в кассу, а прошла в глубину кафе, к двери, выходившей во двор. Никто не обратил на это внимания, разве что Тимар, который, сам того не заметив, осушил новый бокал.

«Как я глуп! Разве я единственный?»

Он дорого дал бы за то, чтобы в эту минуту держать Адель в объятиях. Тимар помнил, как невероятно гибка ее талия.

Сколько минут прошло? Пять? Десять? Хозяин с трагическим лицом встал, отошел от граммофона, и Тимар заметил, что около него стояла бутылка минеральной воды.

Адель не возвращалась. Эжен, который, быть может, заметил ее отсутствие, искал кого-то глазами.

Тимар нерешительно поднялся, удивляясь странной пустоте в голове, наискось прошел по залу. Через маленькую дверь выбрался во двор. Потом калитка вывела его в поле. Кто-то прибежал оттуда и толкнул его. Это была Адель.

— Наконец-то! — пробормотал он.

— Пропустите меня! Сумасшедший!

Кругом — полный мрак. Слышна музыка. Черное платье исчезло, и Жозеф остался один, растерянный, обозленный, печальный.

На часах пробило три. Мануэле давно окончил танцы и собрал деньги. Он пил за столиком мятный ликер и распространялся о своих успехах в Касабланке, Дакаре и Бельгийском Конго.

Адель за стойкой старательно наполняла бокалы.

Прокурор, сидевший в баре между двумя англичанами, был пьян и отпускал саркастические замечания.

Многие гости уже ушли. Лесорубы за двумя столиками ели бутерброды и пили пиво.

— Хватит музыки! — заорал один из них. — Заткни граммофон, Эжен! Подсаживайся и пей с нами.

Хозяин встал. Скривив губы, оглядел грязное кафе, конфетти, устилавшее пол, пустые бокалы, скатерти в пятнах; глаза его блестели, как от приступа лихорадки.

Он направился к двери, и у него, по-видимому, закружилась голова.

— Сейчас приду, — чуть не падая, пробормотал он.

Адель считала бумажные деньги, складывая их в пачки и скрепляя резинками.

Тимар, усталый, опустошенный, охваченный отвращением, машинально допивал бутылку. Впоследствии никто не мог сказать, сколько времени отсутствовал хозяин.

Когда он вновь появился, то казался еще выше и шире, еще более громоздким, но был так не тверд на ногах, что движениями напоминал картонного паяца.

— Адель! — позвал он, остановившись в дверях.

Жена взглянула на него и продолжала считать бумажки.

— Доктор ушел? Скорее пошли за ним.

Долгое молчание. Потом голос:

— Где Тома? Я не вижу Тома.

Тимар поискал негра глазами, другие тоже. Гостям прислуживали лишь два молодых боя, нанятых на вечер.

— Ты нынче не в своей тарелке, — отважился заметить один из лесорубов.

Хозяин метнул на него взгляд, словно собирался задушить.

— Заткни глотку! — рявкнул он. — Понятно? Пусть придет доктор, если он не слишком пьян. Ну да мне все равно крышка. Желчная гематурия…

Тимар ничего не понял, но гости, должно быть, поняли, так как поднялись в беспорядке.

— Эжен!.. Ты…

— Оставьте меня в покое, — усталым голосом отозвался хозяин. — Пора закрывать.

Он исчез в коридоре. Где-то хлопнула дверь. Послышался стук стула, опрокинутого ударом ноги.

Адель, сильно побледнев, подняла голову. Она к чему-то прислушивалась. Гул множества голосов приближался, становился более явственным. В дверях показалась группа из четырех-пяти негров.

Тимар не понимал слов, которыми они медленно обменивались. Эти слова вырывались из глоток с большими паузами, слог за слогом.

Он услышал, как один из лесорубов, кривоглазый человек, перевел их:

— Только что нашли труп Тома. Его застрелили из револьвера в ста шагах отсюда.

Наверху раздались удары палкой. Это стучал, потеряв терпение, Эжен. Он кончил тем, что поднялся, отворил дверь своей комнаты и закричал с лестницы:

— Адель! Ты хочешь, чтобы я околел, черт возьми?..