Лушина воля

Памятник

Был лютый мороз, снег скрипел под ногами скучнее помазанных телег, а мужики стояли перед заиндевевщим крыльцом волисполкома до самого вечера, стояли тихо, даже рукавицами не хлопали и не толклись на снегу, чтоб согреться. Уж и газету прочли, и всех ораторов прослушали, а не расходились.

Сказал старик Фадеич раздумчиво:

— Какой же такой памятник дорогому человеку поставить, чтоб мужик помнил, кто за него всю жизнь хлопотал, кто мужику справедливой жизни начало положил? Из чистого золота памятник слить?

Председатель поднялся на крыльцо, сказал:

— Предлагаю, товарищи, послать делегацию в Москву на похороны, хоть двух человек!

Выбрали мужики делегатов — двух расторопных человек, чтобы все могли видеть, потом рассказать.

Записал секретарь постановление начерно, карандашиком, дуя на стывшие красные пальцы из горячего рта. Председатель сказал:

— А пока предлагаю, товарищи, телеграмму послать о том, как печалимся и клятву даем заповеди Ильича не забывать!

Кивнули головами мужики, точно по спелому ржаному полю ветерком пронесло — все разом:

— Пиши, да почувствительнее!

— Не забудем дорогого человека, не забудем! Чью землю пашем — знаем!

Встряхнулись мужики, вздохнули, примолкли. Встал Фадеич на первую ступеньку крыльца, сказал:

— Дозвольте слово сказать?

— Говори!

Еще на одну ступеньку поднялся старик, снял шапку, седая голова — точно снегу сугроб на морщинистом лице, из‘еденном тысячелетней мужицкой нуждою.

— Товарищи!

Сказал первое слово тихо, а на втором набух голос скорбью и гневом:

— Подумайте-ка! Товарищ Ленин за нас всю жизнь хлопотал! Товарищ Ленин по капельке кровь за нас точил! Товарищ Ленин голову иссушил нашими заботами, а вы хотите телеграммкой откупиться, делегатами отблагодарить! Может, потом еще и памятник медный поставите? А он за нас жизнь положил!

Не вытерпел молодой кузнец, крикнул:

— Мы за это дело жизнь положим, когда понадобится! Что зря говорить, ну?

Подул теплым дыханием на руки секретарь, сказал:

— Какое твое предложение?

Улыбнулся старик всем, почуял, как горьких гвоздей в мужичьи сердца наколотил, сказал:

— Не золотые, не медные — живые памятнички надо Ильичу ставить, живое дело делать, по его приказу жить. Что тут говорить да обещаться — слова одни! От слов дело еще не сделается, а вот что, товарищи! Прикажите-ка вы делегатам, как будут они из Москвы назад ехать, так пусть пойдут они по улицам да посмотрят — сколько ребятишек там мерзнут, милостыньку просят! Девать этих ребят некуда, все с голодных мест детки, в приюты их не берут, местов нет; как на выставку наши ездили, так все это видели и доподлинно знают! И пускай наши делегаты заберут прямо с улицы хошь полдесятка таких ребят и везут сюда! И пущай эти ребятки живыми памятничками в честь Ильича живут промеж нас, в школу бегают да учатся, как за своего брата надо стоять народу служить!

Надел шапку Фадеич, пошел с крыльца, а мужики зашумели, как осенний бор:

— Правильно!

— Спасибо, Фадеич!

— На что лучше памятник!

Председатель взмахнул руками, угомонил толпу, сказал:

— Хорошее дело старик предложил. Все согласны? Все постановляете?

— Все! — загудели мужики — все! Пиши! Постановили! А делегатам наказ — общую волю исполнить!

Вышли делегаты, сняли шапки, сказали: «Сполним, как приказано!» — Тогда мужики почуяли, что можно как будто бы и по домам разойтись.

Расходились не спеша, и мороз был, казалось, не так лют, и снег скрипел будто не так скучно.

Вернулись делегаты на седьмой день, опять сошлись мужики у снежного крылечка, сзади подошли бабы со всего села. Вышли делегаты на крыльцо, поклонились низко:

— Рассказывать долго, расскажем все по порядку, а пока дело надо делать: сполнили вашу волю, привезли ребят.

Вывели из волисполкома ребятишек, ахнули мужики: таких оборванных, таких худеньких, таких черненьких и не видывали никогда. Бабы просунулись вперед, Кузнецова жена не выдержала — всхлипнула:

— Дайте мне того, самого черненького! Огрызнулись мужики:

— Куда ж тебе, тетка Аксинья? У самой шесть! Без тебя управимся!

Вышел кузнец вперед, заступился:

— Что ж нам-то и послужить нельзя общему делу? Бери, Аксинья, выкормим.

Ребятишки жались друг к дружке, как забитые зверьки, председатель отвел их назад в помещение, вышел, сказал:

— Кто желает, товарищи, в память Владимира Ильича взять на свое попечение сирот — поднимайте руки!

Подняли все руки, рассмеялся старик Фадеич, сказал:

— Забирали бы всех уж ребят из Москвы, а так не хватит!

Заспорили друг с другом мужики, стали с бабами советоваться, потом разобрались, договорились, рассчитали — кому кормить, кому одевать, хватило на всех понемногу забот о живых памятничках.

Побежали бабы за полушубками, к вечеру развели ребят по избам, мыли, кормили, одевали, в волисполкоме ребят расписывали по мужикам и каждого под одним и тем же именем: Владимир Ильич.