Любава

Глава 4

Проснувшись, Илия взглянул на дело рук своих. Мдаа… Пол в ужасных разводах, стены грязные, в углах паутина, сквозь мутные окна в ужасных разводах едва проникает солнечный свет… Про потолок и говорить страшно. Уборка в темноте – дело грустное и бесполезное. Мыть здесь еще и мыть. И это он еще с мебелью и посудой не разбирался…

Совершив утреннюю молитву, Илия позавтракал и собрался продолжить уборку, как раздался робкий стук в окошко. Уверенный, что это кто-то из сердобольных старушек принес ему завтрак, мужчина отправился к двери.

Недалеко от порога стояла незнакомая женщина лет сорока. Удивленный Илия поздоровался. Женщина, растерянно оглядываясь на царящий во дворе беспорядок и не менее растерянно взглянув на появившегося на пороге в джинсах и футболке молодого мужчину, заикаясь, пробормотала:

– Простите… Я, кажется, ошиблась… – и повернулась, чтобы уйти.

– Подождите! – Илия сбежал по порожкам, уже привычно перепрыгивая гнилые доски. – Вы кого-то искали? Что случилось?

– Простите… Я батюшку искала. Вроде ехала, как сказали… Наверное, свернула не туда… Простите, – женщина снова развернулась, чтобы уйти.

– Вы не ошиблись, – вслед ей произнес Илия. – Я священник.

– Вы? – удивленно произнесла женщина, смерив его взглядом с головы до голых пяток. – Но…

– Священнослужители не всегда ходят в облачении, – улыбнулся Илия. – У вас что-то случилось? И откуда вы?

– Я с Бережков… У нас слух прошел, что в Ивантеевку батюшка приехал. А у меня отец вчера умер. Вот хотела договориться об отпевании и… я не знаю, что там еще полагается… Служба, наверное… А где вы отпевать будете? Здесь? – женщина повела рукой, как бы показывая беспорядок.

– Царствие небесное рабу Божию. Соболезную горю вашему. Но сильно горевать не стоит – отец ваш сейчас начинает свой путь к престолу Господа нашего. Его земной путь завершен, и начинается жизнь в Царствие Небесном, – попытался утешить женщину Илия. – Отпевание обычно проводится в храме, или хотя бы в часовне. Но нам еще предстоит выстроить их. Я только позавчера прибыл сюда, и пока привожу в порядок дом, который мне выделили. К сожалению, провести отпевание как положено сейчас не получится, но проводить в последний путь усопшего необходимо. Во сколько завтра погребение состоится?

Договорившись о проведении похорон, Илия отправился к рабочим, которые расчищали руины, и к тем, которые приступили к строительству временной часовенки недалеко от храма.

Условившись с ними, что по окончании работ там они уделят немного времени и ему, Илия вернулся и продолжил уборку. Периодически его отвлекали – заботливые сельчане пытались помочь. Кто-то забрал посуду и тщательно перемыл ее, кто-то приносил ему покушать, кто тащил тряпки для уборки, мужчины вывезли весь мусор и скосили траву на участке. Каждый стремился помочь батюшке. Конечно, не обходилось и без разговоров.

Неделя потребовалась Илии, чтобы привести дом в порядок. Наконец, все было отмыто, уложено, везде наведен порядок. Рабочие, нанятые для разбора руин, помогли ему перекрыть крышу, заменить рассохшиеся окна, перестелить полы в сенях и заново отстроить прогнившее крылечко. На входе в сени повесили новую дверь. Все время наведения порядка Илия старался максимально сохранить то, что было. Лавки были укреплены и тщательно покрыты лаком, на столе пришлось заменить пару досок и заново покрасить, полочки под иконы священник самолично выстругал из новых досок, шкафы отремонтировал.

Разговоры стариков про давным-давно умершую Настасью он посчитал досужими вымыслами, за давностью лет превратившимися в местную легенду. Но стыдить людей за суеверия не забывал, приправляя поучения притчами и порой строго грозя пальцем.

Но про красивую девушку с живыми глазами, портрет которой висел у него на стене, Илии и самому было интересно узнать, к тому же каждый из жителей ему уже рассказал, как она закончила жизненный путь. Но сельчане были уверены, что она до сих пор бережет и сохраняет свое добро. И потому никто из них не соглашался зайти в «Настасьин» дом – боялись мести умершей почти сто лет назад женщины. И сколько священник ни пытался разубедить их, ничего не получалось – ему кивали головами, соглашались с его доводами, замолкали, когда он начинал хмуриться, но продолжали верить в эти легенды. И даже торжественное освящение дома не помогло.

И хотя каждому из сельчан Илия объяснял, что дом сохранился потому, что построен был на века, старательно, да и рабочие подтверждали – да, с такой пропиткой смолами дерево действительно простоит и двести, и триста лет, но легенда вновь шепотками ходила по деревне. Да и рабочие, начинавшие работу с молитвы, продолжали ее рассказами и предположениями о Настасье. Куда бы священник ни пошел, всюду он или слышал это имя, или видел виноватые глаза, которые люди опускали, едва его завидя, при этом стараясь незаметно толкнуть собеседника, чтобы замолчал. И в результате бродившая уже и среди рабочих местная легенда постепенно обрастала все новыми и новыми подробностями, а вскоре нашлись и те, кто видел Настасью своими глазами.

Илия часто смотрел на тот портрет. Для него оставалось загадкой, как смог фотограф примитивным фотоаппаратом сто лет назад поймать вот этот взгляд? Он знал, что многие фотографии в прошлом подрисовывали, но либо ретушь была настолько талантливой, либо ее и вовсе не было, но следов вмешательства в фотографию на лице девушки он так и не нашел. Кружевной стоячий воротничок на строгом платье – да, был подрисован, хотя и умело, а вот глаза…

Глаза оставались тайной. Они были яркими, живыми, лучистыми. Каким образом снимок, выцветший и пожелтевший по краям, местами даже осыпавшийся превратившейся в труху старинной фотобумагой, непосредственно изображение сохранял ярким, особенно глаза – оставалось непонятным. И не раз Илия ловил себя на мысли, что спиной ощущает взгляд внимательно следящих за ним глаз. Обернувшись, он никогда никого не замечал, но ощущение оставалось.

Часовенку поставили за две недели. Привезя заказанные иконы и утварь, Илия старательно наводил в ней порядок, развешивая и расставляя по местам привезенное. Сельчане и рабочие, находящиеся в отдыхающей смене, ему активно помогали. Это радовало священника – было видно, что души людские истосковались по слову Божию, по храму… Нередко и с Бережков приезжали жители, чтобы помочь. Илию уже знали и там.

Часовенку штукатурили и приводили в порядок всем миром. Но даже там в шепотках и тихих разговорах людей незримо витала Настасья. И, чтобы отвлечь прихожан от бесконечного обсуждения животрепещущей темы, он решил перевести разговоры на взорванный после революции храм.

– Баб Мань, – обратился он к возящейся, как обычно, возле него старушке, – а после того, как храм взорвали, неужели люди не пытались хоть часовенку поставить? Ведь на сотни километров вокруг нет ни одного храма.

– Пытаться-то пытались, да что толку-то? – задумчиво пошамкав губами, произнесла старушка. – Попа-то старого, который в церкви-то настоятелем был, как церкву-то разломали, вот его-то тады возле нее прямо и застрелили, на виду у всех. Так пятно кровавое на стене и осталося. А мальчонку его, коего он пригрел, сироту, вроде как в приют забрали. А остальных попов, что в ней служили, тоже расстреляли. Но то дело давнее, я мала была, когда мать об этом тайком рассказывала, не помню почти ничего. Только то, что она шепотом сказывала. А так-то ни… Тогда-то с этим строго было. Всё твердили, что Бога нету. А как-жеть это его нету, ежели он есть? – развела руками баба Маня с растерянным взглядом. Покачав головой и возвращаясь к натиранию утвари, она продолжила. – Об чем ты спрашивал-то? Ааа, про новую часовню… Ну так вот, слухай.

С месяц люди, крестясь и утирая слезы, косились на руины церкви. Оставшиеся мужики собрали сход и стали решать, что делать дальше. О какой свободе пели эти, в черных кожаных куртках? А ведь с ними еще и бабы были! Остриженные, как мужики, с цигарками в зубах, в штанах… тьфу, срамота! Да и поведение их… Да разве то бабы? Кому такая жена надобна?

Новые хозяева оказались гораздо хуже старого барина. Протасов их не грабил, последнее не отбирал, людей не угонял никуда, в церковь ходил честь по чести. А ежели случалось, что на работы куда отправить человека надобно, завсегда спрашивал – согласен ли, да платил исправно. А уж чтобы церкву рушить… Да сам бы лично живьем того негодяя по кусочкам разорвал! Любили Протасовы ту церковь, следили за ней.

Богатая церква была, красивая. Большие арочные окна в два яруса обрамляли нарядные наличники, стены и своды выложены фигурными кирпичами, образующими мельчайшие детали узоров. Фальш-окна расписаны, а по всему храму едва заметной паутинкой пущена ажурная лепнина, придающая ему невесомость. Внутри все блестело золотом, горели толстые свечи, и ажно три печи отапливали храм, дабы прихожанам было тепло и уютно.

Золотые маковки за много верст были видны с реки, а вскоре и сам храм выплывал навстречу. Издали он и вовсе чудесным видением казался. Со всех сел и деревень окрест люди по скока верст хаживали на службы воскресные, а уж на праздники храм завсегда полон был. Да и к иконе чудотворной, у коей Кузьма, первый Протасов, сына вымолил, поток страждущих не ослабевал.

И детей обязательно в приходскую школу водили, а то как же? Сам Протасов приказал со всех деревень окрест детей опосля службы собирать да учить счету да письму. И даже пристройку для того специальную к храму сделали, давно уж, с лавками да столами, рядами стоящими. Да и сам барин частенько проверял, как исполняется. И ежели не знали дети счета или прочесть ему не могли, что укажет – беда попам была. Хоть и уважал Протасов батюшку-настоятеля, но за детей, науку не постигших, трепал безжалостно. Потому и люди все грамоту разумели, читать да считать могли. А теперя как? Кто и где детей наукам учить станет? Батюшку-настоятеля то ироды застрелили, а остальные попы сами к стене встали…

Вот мужики подумали, в затылках почесали, да порешили недалече от старой церкви новую махонькую срубить. Тада еще кой-кто пару икон припрятать вроде успел, да еще утварь кой-какую…

Поставить-то ее поставили потихоньку, и даже иконы туда народ притащил, да только служить в ней некому было. Батюшку и остальных священников из земли не подымешь, а новых где взять? Снова собралися, посудили, порядили, ну и порешили хоть так в ней молиться – авось Боженька простит их, грешных, да не огневается за самовольство такое.

Стали ходить молиться в часовенку. Да все не то – службы-то отправлять некому, за порядком кто приглядит? Да и молиться тоже – что дома, что в часовенке той – на голых стенах пяток икон висит, а боле и нету ничего. Вот вскоре и пересуды посреди народу пошли. Церква-то не освященной стояла, святить-то ее кому? Ни святой воды нету, ни елея, ни мира… Свечек-то налепить можно было, но тож не те свечки-то, не церковные. Вот и стал слушок ползти – а кому в той часовне народ молиться-то станет? Никак Нечистому? А чего? Место не святое, попа тоже нет, свечи самодельные, ладана – и того нету. Осталось только серу поджечь.

Вот люди-то шептались, шептались, а в одну ночь полыхнула та часовенка, ровно свечка, да и сгорела дотла.

Баба Манька пошамкала губами и поправила съезжающий с головы платок.

– Засиделися мы с тобой нынче… Ты б людей-то отпустил. Устали уж все, хватя на сегодня, – вывела Илию из задумчивости она.

Священник, вынырнув из своих мыслей, оглядел часовенку, в которой уже зажгли свечи и керосиновые лампы. Кивнув собеседнице, он встал, собрал всех и начал читать благодарственную молитву по окончании работ.

Помолившись с людьми, он поблагодарил всех за помощь, напомнив о завтрашней утренней службе. Пока люди разбредались, Илия тщательно загасил все свечи, задул керосиновые лампы, и, прикрыв дверь в погрузившуюся в вечерний сумрак часовню, вышел на свежий воздух.

На лавочке его ждала баба Маня.

– Пойдем, отужинаешь с нами. Чаво тебе там одному сидеть-то? Так хоть с Петровичем поговоришь. Совсем ты к нам ходить перестал, – попеняла она ему.

– Некогда, баб Мань, по гостям ходить, – улыбнулся Илия. – Сама видишь, дел сколько. А завтра воскресенье, завтра детей с Бережков привезут крестить. В первый раз в часовне нашей таинство крещения совершать будем.

– А чего смурной-то такой, ась? Чего тебе покоя-то не дает? – уставилась на него баба Маня. – Вроде и здесь ты, а вроде и нету тебя… Где мыслями витаешь?

– Да вот все думаю… Вот рабочие приехали на строительство, и с окресных населенных пунктов приезжают… Про Настасью, что якобы после смерти своей призраком стала, сразу подхватили, и рассказывают друг другу на всех углах, а кто-то и сам ее уже видел, – Илия широко улыбнулся, увидев виноватое выражение лица старушки. – Да, да, стыдно то и не по-христиански. Но я сейчас не о том. О призраке-то все рассказывают, а вот как она до смерти жила – никому не интересно. Вы вот говорили, дочка у нее пропала. А почему пропала? Что с ней случилось? Да и сама Настасья… Какой она была? И почему в доме одна осталась?

– Вона ты о чем… – задумчиво протянула старушка, подтягивая концы платка. – Я то ее никогда не видала, но люди баили – красивая она была… Вот Любава, дочка ее – та нет, девчонка как девчонка, обычная, в отца, видать, пошла, а Настасья в свое время не одно сердце разбила.

– Красивая… – вздохнул Илия. – Глаза у нее необычные… – и, заметив, что старушка аж развернулась, уставившись на него с открытым ртом и медленно осеняя себя крестным знамением, усмехнулся. – Баб Мань, не надо на меня так смотреть. Нет никакого призрака. Портреты на стене висят, фотографии. Потому и знаю, как усопшая хозяйка выглядела. И мужа тоже видел, и дочку ее. Муж-то в привидения у вас вроде не записан? – насмешливо поддразнил он бабку, все еще неверяще глядящую на него.

– А сама-то не являлася? – осторожно спросила баб Маня, тут же спрятав глаза.

– Нет, потому что это невозможно. И никогда и никому она не являлась, в том я тоже уверен. А легенду люди придумали. И дом стоит, потому что построен качественно, и строители всем это не раз говорили, – сдвинув брови, строго высказал ей Илия. – В Господа веровать надо, и уповать на милость Его, а не сказки людям рассказывать.

– Пойдем ужинать, – стремясь перевести тему, потянула его за рукав старушка. – А тама и Петрович, глядишь, мож и расскажет, какой она была, – заискивающе заглядывая священнику в глаза и увлекая его в сторону своего дома, бормотала она.