Люби меня

1

Он – мой главный герой.

© Соня Богданова

– О, нет… – выдыхаю ошарашенно. А когда мозгу удается полностью обработать увиденное, еще более огорченным полушепотом добиваю: – Нет-нет-нет… Нет! Только не это!

Обычно мне сложно сдерживать эмоции, но сейчас я реально стараюсь. Я ведь на работе. И я от нее завишу.

Ну, почему именно ОН здесь? ОН!

Я не могу лишиться денег, которые мне должны заплатить за обслуживание этого банкета. Но как мне перебороть себя и предстать в образе жалкой официантки перед парнем, который вот уже почти год занимает все мои мечты?

Стиснув края блестящего металлического подноса, несколько раз подряд напоминаю себе о необходимости вынести закуски в зал. А вместо этого бесконечно пячусь. До тех пор, пока не вжимаюсь спиной в одну из мраморных колонн.

Остальные официанты, не замечая моего странного поведения, продолжают выполнять свою работу. Без передышек носятся из кухни в зал. Задевая и тем самым слегка раскачивая льющуюся из-под потолка шестиметровую белую занавесь, то и дело открывают мне обзор в святая святых.

Оу, Боже…

Один взгляд на него, и сердце останавливается.

Красивый… Какой же он красивый…

В шикарном смокинге, высокий и крепкий, Александр Георгиев выделяется среди более зрелых и состоявшихся мужчин, которые его сейчас окружают. От него веет не просто богатством и статусом, а каким-то внутренним достоинством.

В академии он казался совсем другим. Беззаботным, как и все его друзья баскетболисты. Довольным своей сытой и богатой жизнью. Здесь же Георгиев поражает серьезностью, с которой держится среди всей этой знати. Он, конечно, один из них. Но все же…

– Ты чего подвисла, Сонь? – выдергивает меня из размышлений подруга.

Вздрогнув от неожиданности, оборачиваюсь.

– Надюша, – радуюсь тому, что рядом Дога, а не наша главная или кто-то из ее шестерок. – Я не могу выйти в зал! Там Саша Георгиев! – говорю о нем, как всегда, шепотом, но при этом интонируя такими эмоциями, что сразу понятно: я в панике. – Он не должен видеть меня в образе служанки!

– Сонечка, ты меня, конечно, извини… – делая многозначительную паузу, Надя со вздохом закатывает глаза. – Вынуждена тебе напомнить, что он таких, как мы, не замечает в принципе. Тебя тоже, моя дорогая! Или я что-то пропустила? – ее сарказм никогда не обижал меня. Скорее, забавлял и веселил. Ровно до этого момента. Сейчас ехидство Нади очень даже задевает. Но едва я открываю рот, чтобы возразить, она жестом останавливает: – О том, как он тебя год назад по просьбе Чарушина подвез домой, я в курсе. Слышала об этом тысячу раз! Только сам Георгиев об этом вряд ли вспомнит, Сонь! Это как сфоткаться с рок-звездой – он обнимет тебя за плечи, улыбнется в кадр, назовет «малышкой», но на самом деле даже не потрудится сфокусировать взгляд на твоем лице. Спустись на землю!

– Он знает, кто я! Моя сестра дружила с ним, когда встречалась с Чарушиным!

Ну, почти… Ладно, они просто пересекались в одной компании.

Но у меня, клянусь вам, еще с десяток аргументов на тему «Почему мои мечты не безнадежны?». Просто Наде их вываливать настроения нет. Особенно, когда она снова насмешливо глаза закатывает.

– Идем работать, фантазерка, – бросает Дога, подталкивая меня в зал. – Получишь деньги – купишь двадцать пятое красивое платье, чтобы в очередной раз помелькать перед Георгиевым в академии. Авось заметит.

– Обязательно заметит! – уверенно заявляю я.

Еще и фыркаю, будто это взаправду неизбежно.

– Да, да, да… Обязательно…

– Выкусишь еще, гуляя на нашей свадьбе!

Надя прыскает смехом, а я вдруг осознаю, что мы уже в центре зала. На автомате оглядываюсь к тому месту, где стоял Георгиев.

Боже, он все там же!

Но… Надя права, в мою сторону он даже не смотрит. И переживать о том, что узнает, смысла нет.

Грустно вздыхаю и, наконец, заставляю себя заняться работой.

Раньше, когда я читала в книгах о всяких светских раутах, у меня от восторга даже сердцебиение учащалось. Я так хотела увидеть все это великолепие своими глазами! Только вот никогда не думала, что окажусь на подобном приеме в качестве обслуги. Но, увы, зарплаты продавца-консультанта в бутике масс-маркет сегмента не то чтобы на красивую одежду не хватает… Порой, когда меня в очередной раз штрафуют, и еду с коммуналкой единолично сестра покрывает.

Самостоятельность несет в себе гору сложностей. Только, Бога ради, не подумайте, будто я жалуюсь! Главное, что мы свободны. Потому как… Лично в моей жизни до ухода из дома-тюрьмы существовала лишь одна радость – чтение. Книги были единственным местом, где я могла ощутить себя счастливой. Но даже чужие эмоции я проживала тайком. В той сумасшедшей семейке, в которой меня и еще шесть сестер воспитывали, словно послушниц монастыря, чтение любовных романов считалось страшным грехом.

Хорошо, что моя дремучая мама не имела понятия о таком инструменте, как «родительский контроль», а мой старый смартфон легко тянул загрузку электронных книг. Иначе бы я умерла от тоски лет десять назад. Ну, или сбежала бы еще тогда и жила бы где-то в подвале многоэтажки.

2

Не говори об этом никому!

© Соня Богданова

– Испугалась? – этот вопрос, заданный приглушенным, будто бы вкрадчивым голосом, звучит между нами целых три часа спустя, когда я уже направляюсь к служебному транспорту, чтобы отправиться домой.

«Он снова со мной разговаривает…» – первое, что мне удается осмыслить после новой вспышки хаоса в своем сознании.

Испугалась – не то слово. Совсем не то. Я поражена до паралича. Дар речи тоже потерян. Раньше думала, когда он обратит на меня внимание, столько всего ему скажу! Ночами спать не могла, так много важных слов бродило в голове. А я сочиняла еще и еще. Там на целый роман было! Причем двухтомник!

Сейчас же… Я стою и просто бестолково таращусь на парня своей мечты.

– Насчет твоей одежды, – говорит так же ровно, окидывая меня небрежным взглядом. – Это была шутка. Не думал, что ты испугаешься.

– Я не испугалась, – выдыхаю, наконец, я.

Стискивая ладони в кулаки и решительно выпячивая грудь, пытаюсь скрыть гуляющую по телу дрожь. Да это и не страх, конечно. Трясет меня от другого рода волнения.

– Ты убежала, – напоминает Саша тем же невозмутимым тоном.

И снова соскальзывает взглядом на рубашку моей уродской формы.

Я совершаю резкий вдох, когда ощущаю неожиданный порыв расплакаться.

Какого черта? Почему он видит меня именно такой? Что за издевательство?

– Не убежала, а ушла работать, – поправляю, расставляя нужные мне акценты.

Георгиев кивает, будто бы давая знак, что принял мой ответ. Но едва я только успеваю расслабиться, он прищуривается и вдруг впивается в мое лицо по-настоящему внимательным взглядом.

Не то чтобы я прежде никогда не подвергалась столь пристальному изучению со стороны парней… Господи, ну это ведь он! Я с трудом остаюсь в сознании! Дрожь по телу гуляет безумная. Кажется, что кожу поражает какая-то жутко жгучая дерматологическая хворь.

Свет уличных фонарей слишком яркий. Он слепит до жжения в глазах. А может, и не он. Ведь мне не остается ничего другого, как рассматривать Георгиева в ответ.

Слегка выгоревшая, густая каштановая копна волос, смуглая кожа, твердая линия подбородка, нереально чувственные и безумно красивые губы, белый воротничок, черный смокинг. Но самыми поражающими все же остаются темные, совсем не мальчишеские глаза.

Он мужчина.

Впервые я ощущаю это физически. Клянусь, что даже сумей я крепко-крепко зажмуриться, а не просто опустить взгляд к его подбородку, буду чувствовать доминирующую гендерную принадлежность Саши.

Сердце… Через раз стучит. С оттяжкой ухает вниз и, пугая меня до ужаса, надолго застывает там. Возвращаясь, врезается в ребра и стремительно раскидывает по организму кипучую кровь.

Мне дико жарко. Я еще никогда так не болела. Я даже не готова признать свои эмоции положительными. Меня ломает до боли. Я не могу это контролировать. И это вызывает панику.

– Меня зовут Соня… – шепчу в попытке разрушить сгустившееся напряжение.

– Я в курсе, кто ты.

Едва он это говорит, мой взгляд прекращает метаться. Он бросается к его темным глазам и неподвижно на них замирает. Мы будто сцепляемся, и то, что происходит со мной… Я не помню подобного ни в одной прочитанной книге.

Каждую клетку в моем теле разбирает дрожь. После встряски там рождается неестественная энергия. Словно бы это электричество, которое мне некуда, да и незачем, вырабатывать. Но остановить процесс я неспособна.

– Значит, помнишь? – дроблю, не в силах скрыть волнение.

Он не отвечает.

Вместо этого выдает нечто странное.

– Я удивлен, что ты не разделась.

И снова меня выбивает на неизведанные просторы жизни.

Думала, что знаю, как реагировать на любое развитие диалога. А на деле оказывается, что я даже не понимаю, с какими эмоциями это заявление воспринимать. Не то что найти какой-то ответ!

Наверное, стоило бы просто уйти. Тем более что служебный транспорт отчалил пару минут назад, и мне теперь добираться домой пешком.

– Хорошая шутка… – выговариваю с намеком на осуждение.

Какого черта он добивается? Не понимаю.

Окончательно теряюсь, когда Саша шагает ближе. Мне приходится задрать голову, чтобы не потерять зрительный контакт, но ухмылку, которая, как мне кажется, на какой-то миг растягивает его губы, зафиксировать я не успеваю.

Он так необычно пахнет… Я могла бы сказать, что не так, как я. Но этот запах и нельзя назвать просто мужским. Потому как Антон, например, ничего подобного в себе не несет. Никто не несет. Только Саша. Он… Возбуждает у меня зверский голод.

Со мной творится что-то очень и очень странное. Не похожее на ту романтику, что я читала в книгах.

Боже, наверное, пора перестать сравнивать.

Потому что мечтала я о чем-то подобном на любовную любовь, а получила сходу обжигающую страсть. Сама не понимаю, как определяю свои чувства. Очевидно, пробудившиеся внутри меня желания чересчур сильные. И слишком пугающие.

3

Она – мое наваждение.

© Александр Георгиев

– С-спасибо… – шепчет, не прекращая трястись.

Эта дрожь такая же странная, как и все остальное в этой девчонке. Пока держу ее в руках, она проникает внутрь меня. Токовыми разрядами проходит сквозь кожу и рубит мышцы. Клетки воспаляются, и мне становится адово горячо.

Что еще за хрень?

Зачем я вообще ее обнимаю? Откуда этот чертов порыв?

Я же не Чара. В моей генетической программе не прописана помощь всякой голи. Я достаточно цинично отношусь к историям, которые этот бедняк выдает. Не трогает меня, даже если в них проскальзывает правда. Дело не в природной жестокости, как некоторые считают. Я не ублюдок. Но и не идиот, чтобы меня разводили, как лоха. Вот и все.

Но… У этих Богдановых, очевидно, есть какой-то общий таборный набор фишек, которые работают на всех. Безотказно. Вот я вообще не понял, какого хрена Соня расплакалась, а зачем-то ее обнял.

Вашу мать…

Сердце срывается и ускоряется неожиданно. Я словно тревогу ловлю. Безотчетную. Не могу дать ей определение. Не осознаю, откуда она внутри меня выходит.

Головокружение, трудности с дыханием, сухость во рту, спазмы и жар в груди, бешеный пульс, онемение и дрожь в конечностях – все признаки аварийного нервного возбуждения.

Это у меня-то? Откуда? Я по жизни хладнокровен. Исключительно.

Чтобы отрубить источник, отстраняюсь. Убираю руки с тела Богдановой и отшагиваю на безопасное расстояние. Крайне медленно перевожу дыхание.

Она даже моргает с какими-то странными периодичностью и скоростью. Этому где-то обучают? Я подвисаю. Пока она не опускает веки полностью. И даже тогда… Мне в грудь будто гребаная ракета влетает. Я крепкий, корпус выдерживает. Только внутри все загорается.

Черты ее лица пробуждают неадекватный интерес. Абсолютно.

Я никогда никого не рассматривал так подробно, как разглядываю эту девчонку. Настолько, что когда она поднимает на секунду-две руку, чтобы утереть манжетом слезы, переживаю протест.

Хочется одернуть. Сказать, чтобы не мешала. Если ослушается, обездвижить силой.

Дикость.

Она против меня слишком мелкая. И чересчур хрупкая.

Не мой типаж. Не привлекают такие. Когда я кого-то трахаю, предпочитаю не беспокоиться о том, что могу ей что-то сломать. О сексе с Богдановой, безусловно, планов не строю. Блядство – это не про них. Вот только мысли всплывают сами собой и подрывают своей дурью мне крышу.

Разгоряченная кровь резко устремляется в пах. У меня встает. И встает не первый раз на нее. Трудно объяснить, но когда где-то вижу Соню, кроет похотью, как бурей. Да, блядь, даже ее имя для меня – синоним порно.

Но я умнее Чары. Понимаю, что это нечто нездоровое. И успешно игнорирую.

Игнорировал. Сегодня вдруг порвал все цепи. Какого-то дьявола наблюдал, пока она носилась с подносами. Думал о ней, когда пропадала из виду. И верх долбоебизма – потащился следом, едва все закончилось.

Если бы кто-то спросил вдруг: «Какого черта ты добиваешься?». Ответа бы я не нашел.

Кожа ее лица выглядит бархатной и теплой.

Сука, я изучаю ее кожу?

Я хочу к ней прикоснуться. Полноценно. Пальцами и языком.

Я хочу увидеть на ней свою сперму. В тот самый момент, когда кончаю. Узнать, пробьет ли ее в этот момент дрожь.

Я хочу, чтобы Соня застонала и обхватила мой член губами.

Я бы хотел встретиться с ней в этот момент взглядами.

Блядь… Ее ресницы трепещут и поднимаются. Полностью дышать прекращаю, когда зрительный контакт устанавливается и задерживается.

Наверное, многих вставляют хорошие девочки, если они слишком хорошие. Но я-то не извращуга.

У меня нет проблем с сексом. У меня нет никаких особых фетишей. У меня даже каких-то конкретных предпочтений нет.

У меня есть Соня.

Мать вашу, зачем она сегодня здесь появилась?

– Спасибо, – повторяет Богданова, пока я прихожу в себя. Еще слегка подрагивает, но в остальном реакции выравниваются. – Я даже не думала… Мм-м, просто не представляла, что ты… Просто я в тебя давно… – глаза расширяются, будто бы в ужасе. Я невольно хмурюсь. Перебираю ее глазами, словно головоломку. И, конечно же, не разгадываю. – В общем, спасибо! Ты очень хороший.

Это явно не то, что она собиралась изначально говорить.

Похрен.

Мне должно быть похрен, что у нее в голове. Только мне не похрен. Я хочу знать все.

– Нет, – останавливаю, когда она уже отворачивается. – Я не такой хороший.

И снова этот изнурительный зрительный контакт. Когда она смотрит, не просто нутро горит. Кажется, сама душа беснуется.

– Я тебя отвезу, – на этот раз констатирую.

И направляюсь к тачке, буквально вынуждая ее идти следом за собой.

Не то чтобы я считаю обязательным открывать перед девчонкой дверь. За пределами семьи и ее гребаного интеллигентного окружения я отнюдь не ангел. В жопу ебучий этикет. Но перед порно-Соней капкан распахиваю. Срабатывает та же непонятная хрень, когда я с ней делаю что-то, прежде чем успеваю подумать.

4

У нас с Сашей Георгиевым все должно быть как в самом лучшем романе о любви.

© Соня Богданова

– Лиза? – зову сестру, поворачиваясь к зеркалу таким образом, чтобы увидеть свой вид сзади.

Платье красивое, но чего-то ему не хватает. Для встречи с Георгиевым слишком простое. Хотя мне даже мысленно представить трудно подходящий для свидания с ним наряд. Это же… Господи, это же ОН!

– Нет-нет… Все не то!

Раздосадованно топнув ногой, аккуратно снимаю платье. Сразу же возвращаю его на плечики и прячу в шкаф. Маниакальная бережливость к вещам – бзик, выдающий мои чересчур строгие детство и юность. Учитывая то, что раньше я получала новую вещь, только если старую уже нельзя было расшить, не считаю подобное странным. Да и какими были эти вещи? Бесформенные рубашки и юбки до пят.

Вспоминаю, и дрожь по телу летит.

Упирая руки в бока, снова смотрюсь в зеркало. Оцениваю себя в белье. Кружево, конечно, не Агент Провокатор, но фигура компенсирует недостаток роскоши. Не люблю скромничать там, где это неуместно. За время работы в магазине насмотрелась на девочек. Теперь с уверенностью могу сказать, что в плане внешности мне повезло. Ноги не от ушей, но они пропорциональны моим ста шестидесяти сантиметрам. Талия узенькая. С ней даже возникают проблемы при покупке юбок и брюк – то, что хорошо садится на бедрах и попе, частенько широко в поясе. Главный повод для гордости – грудь. По-моему, она идеальная. Не большая, нет. Всего лишь двоечка, но форма красивая.

В чем же проблема? Почему в платье все мои достоинства теряются?

– Лиза! – кричу так громко, что соседям должно быть слышно, а не только в комнате сестры.

Уже бросаюсь к телефону, чтобы набить ей экстренное сообщение, как дверь отрывается.

– Что случилось? – настороженно застывает на пороге.

Она всегда такая. Пугливая, что ли… Чуть что, сразу мыслит в негативном ключе.

– Все прекрасно! – быстро заверяю я. – Просто мне нужна твоя помощь. Можешь, пожалуйста, помочь мне с нарядом? Я никак определиться не могу. Что бы ты надела, если бы шла на свидание с парнем своей мечты?

– Я думала, ты с Надей гулять идешь.

– Мм-м… – секундное колебание. – Да, так и есть! С Надей, конечно. Но вдруг именно сегодня я встречу своего принца? А? Надо быть во всеоружии!

Долго думала, рассказывать ли сестре о странной сделке, что мы с Георгиевым заключили. В итоге решила, что не стоит. Лиза только оправилась после тяжелого разрыва с тем самым Сашиным другом – Артемом Чарушиным. Если я упомяну их компанию, она не просто расстроится. Наверняка станет втолковывать, что мне с Сашей встречаться нельзя. А я, как бы мне не было ее жаль, не хочу, чтобы она говорила о нем плохо.

– Странно, – бормочет Лиза, медленно шагая вглубь комнаты. Подмывает ее поторопить. Но я заставляю себя молчать. – Обычно ты мне помогаешь одеваться.

– Да… Но сегодня я в растерянности. Мне нужны твои простота и утонченность. Помоги, пожалуйста.

– Ну, давай, посмотрим, – вздыхает с улыбкой.

Я на этой улыбке задерживаю взгляд. Так счастлива, что все чаще вижу ее. Не сдержав порыва, быстро обнимаю сестру. Ничего не говорю, просто потому что боюсь спугнуть это ее состояние своими чересчур искренними комментариями.

Но кое-что все-таки прорывается.

– Ты такая молодец, Лиз! Я тобой очень горжусь!

– А я тобой, Сонечка. Ты – мое яркое теплое солнышко.

Раньше у нас была большая семья – отец, мама и еще пять сестер. Но сейчас мы одни. После того, как бросили вызов общине, в родной дом вход закрыт. А младшим сестрам запретили с нами общаться. Пару раз мы пытались перехватить девочек у школы – это единственное место, где бывают дети Богдановых в одиночку – только вот ни одна не стала с нами разговаривать. Слово родителей для них закон, как когда-то было и для нас с Лизой. Мы это понимаем и не обижаемся. Только от этого понимания не легче. Пусть я не подаю виду, но иногда очень сильно скучаю.

С помощью сестры удается, наконец, определиться и остаться при этом довольной. Выбранное Лизой платье насыщенного желтого цвета. Облегает грудь, выгодно подчеркивает талию и мягко ложится на бедра. Коротенькое, но в меру.

– Оставь волосы распущенными. Вот так, – сама расчесывает мои длинные темные волосы. Разделяя их ровным пробором, оставляет левую половину спереди, спадать на грудь. – Так ты выглядишь настоящей. Милой, доброй, смелой, солнечной и жизнерадостной. Той, которой являешься на самом деле. Если встретишь хорошего парня, пусть увидит тебя такую.

«Мне не нужна настоящая…» – брошенная Сашей фраза всплывает в моем сознании без моего на то влияния.

Да, понимаю, что не нужна. Тема с договорными отношениями и оплатой беспокоит меня. Но упустить возможность проводить с ним время я не могу. Вдруг, когда он узнает меня, что-то действительно изменится, и у нас все получится?

Никаких денег он мне пока не давал. Только озвучил сумму. Две тысячи долларов за месяц. Для меня это нереально огромные деньги. Принимать я их, естественно, не собираюсь. Ставлю на то, что к концу срока наши отношения станут настоящими, и этот договор забудется сам собой.

5

Я видел сотни голых телок. Но эта другая.

© Александр Георгиев

Когда я возвращаюсь в чертов кабинет, застаю маму у окон, дающих обзор на бассейн и то самое шале, в котором я оставил Соню. У нее гордый, скорбный и одновременно решительный вид. Примерно так, вероятно, выглядит врач, которому предстоит отключить пациента от аппарата искусственной вентиляции легких. И похрен, что в нашей стране это запрещено законом. Для моей матери не существует законов, которые бы она не могла обойти. Прокурор в действии. И вся соль в том, что у этой гребаной работы действительно не существует границ.

– Как давно это длится? – голос матери сухой и ровный.

Никаких отличительных эмоций она не производит. Но, оборачиваясь, щедро накидывает их взглядом. Я типа должен захлебнуться стыдом и удавиться виной. Она ведь разочарована и огорчена! Что может быть хуже? Только меня, блядь, заебали все эти манипуляции. Я сыт по горло! На хрен.

– Хочешь понять, как ты это упустила? – едко ухмыляюсь.

Скопленная годами желчь сама собой лезет. Я не вижу берегов. В пизду!

– Красивая девочка, – в этом заключении нихуя положительного. Настолько цинично звучит, что меня вдруг подрывает резко заткнуть собственную мать. А этого, должен признать, не случалось никогда прежде, какой бы треш она, вмешиваясь в мою жизнь, ни творила. – Спишь только с ней?

Не то чтобы я хоть когда-то был скромником. Уверен, что мать с отцом с их долбоебучей слежкой в курсе большинства моих похождений. Всегда похрен было. Но конкретно в этот момент меня тошнит.

– Что за вопросы, мам? Тебе не кажется, что это не твое дело? – выталкиваю, не пытаясь приглушить пылающий все ярче гнев. – Ты не в суде. Остынь.

Мать на этот грубый посыл и бровью не ведет.

– Все, что касается моего сына, безусловно, мое дело. Важнее любого суда.

Заботится ли она обо мне? Несомненно. Только от этой удушающей заботы охота разнести, на хрен, весь тот порочный город, что они с отцом держат на контроле.

– Хватит пытаться прогнуть меня, мам, – говорю спокойно, чтобы до нее дошла вся суть. – Ты не будешь управлять моей жизнью, только потому что тебе кажется, будто ты что-то там лучше меня знаешь, – высекаю и замолкаю, углубляя паузу, пока в глазах матери не отражается горькое понимание. Мне, блядь, не хочется причинять ей боль, но другого пути сквозь эту больную материнскую любовь я не вижу. – Ты в моей жизни не главная.

С этой фразой она вздрагивает. Впервые вижу подобное. Удовольствия не испытываю. Уверен, что мне чисто морально ломать ее гораздо тяжелее, чем ей меня. Но терпения не осталось. Не после той хероты, что вчера выдал отец. С ее подачи ведь. Я знаю, кто рулит. Со мной так не будет!

– И кто же в твоей жизни главный, сынок? Она? – короткий и едкий смешок. – Эта, Господи Боже мой, рыбачка Соня?

– Неважно, – отсекаю глухо. – Все решения я буду принимать сам.

Мама задирает подбородок и, смерив меня снисходительным взглядом, поджимает губы. С тем же выдержанным превосходством кивает.

– Говорят, если у ребенка не было кризиса трех лет, не стоит радоваться. Он в любом случае вылезет. Двойной дозой ударит в подростковом возрасте. А если и в подростковом никаких проблем не возникло? – рассуждает, пока я закипаю. – Сын, ты решил в двадцать один меня сразу в гроб загнать?

Улыбается с явным расчетом на то, что отражу подобную эмоцию.

Реально не догоняет, что меня, сука, на куски рвет?

– Нет, если ты с этой девчонкой просто спишь, то я могу потерпеть… «Конфета вкусная. Хочу ее!» – с якобы понимающей ухмылочкой, очевидно, мои желания озвучивает. – Что ж, развлекайся, – все свое материнское добро за раз выдает.

Просто пулемет добра, блядь. Дьявольским залпом.

Пока она идет к столу, чтобы налить из графина в стакан воду, я готов ринуться в мир и выкинуть какую-то поистине зашкварную хуету только потому, что меня, мать вашу, бесит, когда меня не воспринимают всерьез.

– Пусть Мирослава вечером на четыре персоны накроет, – продавливаю я решительно. – Соня останется на ночь.

Мама первым же глотком давится.

– В каком смысле – на ночь? В нашем доме? Спать с ней в обнимку собираешься?

Вижу, как трудно ей сдерживать эмоции. Прорываются стальными нотками. Но именно они вызывают глубоко внутри меня удовлетворение. Наконец, до нее начало доходить.

– Саша, сынок… – тон заметно на спад идет. – Я тебя прошу, только не надо к ней привязываться. Не стоит. Поверь, я знаю, что говорю. Я думаю о тебе. Слышишь меня? Александр? Я запрещаю…

– Я не спрашиваю твоего разрешения, – жестко обрываю мать я.

Да, возможно, это тот самый раз, когда она готова повысить голос, чтобы разойтись бессильным и бессмысленным ором, как периодически случается с нормальными родителями. Но ей все-таки удается сдержаться.

– Не стоит быть таким беспечным, сынок, – выводит назидательно, будто бы равнодушно. Ну да, вдруг я еще не почувствовал себя тупейшим дерьмом! Надо дожимать! Знакомая тактика. – Этот мир не прощает ошибок.

В груди так грохочет, что с трудом слышу это «доброжелательное» предсказание, сделанное с расчетливым намерением окончательно выбить у меня почву из-под ног.

6

Что бы ты хотел со мной сделать?

© Соня Богданова

Я вся дрожу. И не только потому, что вода в бассейне оказывается прохладной. Я на нервах. Из-за них зажимаюсь физически. Тело приходит в жесткий тонус. Кажется, что выпустить это напряжение возможно только вместе со слезами. Но я не должна плакать. Не могу себе этого позволить. Я ведь не нытик и не истеричка. Не хочу, чтобы Саша подумал… Хотя сейчас, когда он так грубо со мной обращается, стоило бы наплевать на его чертово мнение и просто уйти.

Еще чего-то жду…

Георгиева все нет, но я почти непрерывно чувствую чье-то пристальное внимание. Что это? Может, из-за видеокамер так ощущается? Заставляю себя плыть, несмотря на то, что не особо умею. Рассчитываю, что вода поможет расслабить задеревеневшие мышцы. Держусь ближе к бортику, часто притормаживаю и даю себе передышку. Концентрируюсь на действиях, это помогает отвлечься от мыслей. Добравшись до конца огромного бассейна, пару секунд отдыхаю. А когда поворачиваюсь, чтобы плыть обратно, слышу всплеск.

Не вижу, кто ушел под воду, но ведь догадываюсь… Содрогаюсь. Напряжение и зябкость пропадают. Меня резко бросает в жар. Настолько сильный, что кажется, по поверхности вот-вот волны от кипения пойдут. И они идут, только виной тому не я. А выныривающий из-под толщи воды Георгиев.

Он забрызгивает меня. Заставляет зажмуриваться, когда капли летят в глаза. Но кроме этого… Саша пугает и смущает напором, подбираясь настолько близко, что я чувствую тепло его тела.

Смахивая воду с лица, застываю. Какое-то время запрещаю себе даже дышать, только бы не дернуться и не соприкоснуться с ним кожей. Не то чтобы я этого совсем не хочу… Боже мой, конечно же, хочу! Просто в этот момент не готова к новым ощущениям. Достаточно того, что он стоит рядом – меня уже трясет, будто на высоковольтный провод наступила.

Даже не верится, что до вчерашнего вечера не замечал меня. С тех пор как поймал там, в коридоре, если оказываемся вместе, глаз не сводит. Пусть и ведет себя чрезвычайно грубо, своими взглядами заставляет меня чувствовать себя красивой, желанной и совершенно особенной. Не знаю, каким именно образом я это определяю. До Саши с подобной интенсивностью визуального выражения чувств не сталкивалась. А с ним четко понимаю: он меня очень хочет. Во всех смыслах.

Очевидно, существуют вещи, для которых не нужна практика. Достаточно инстинктов. Но мне все же стоило бы повторить матчасть. То есть прошвырнуться по некоторым моментам плотского взаимодействия в своих любимых книгах.

Господи, я ведь даже целоваться не умею!

И кажется, совсем забыла, как это делали герои романов. Что они там проворачивали? Из-за чего у меня порхали бабочки?

Боже… А если Саша сейчас поцелует? Боже!

Вскидываю взгляд, чтобы оказаться под прямым напором его желаний и чувств. В ту же секунду, как сталкиваемся, вздрагиваю. Однако и он… Как будто отшатывается от меня. Едва заметно, почти неуловимо. Но я уверена, что мне не привиделось. Контакт затягивается, Георгиев поджимает губы и, раздувая крылья носа, с шумом втягивает кислород.

Внутри меня словно невиданный вулкан просыпается. Он выносит свою лаву из тайных глубин моего организма и разливает это бурлящее пламя по всему телу. Грудь, под ней и низ живота жжет сильнее всего.

Дыхание учащается и срывается. Сердце грозится разорваться от натуги. И снова эта дрожь, словно я болею. Да, я болею – сразу всем. Никогда с таким не сталкивалась. Ни в одной своей мечте подобного не могла вообразить. Я попросту не знаю, как со всеми этими ощущениями справляться.

Пытаюсь опустить взгляд…

Пытаюсь не смотреть в Сашины глаза. В них ведь столько всего! Манящая темнота, откровенное возбуждение и, как следствие, обостряющийся голод.

Пытаюсь, но ничего не получается!

Мой взгляд гуляет по его лицу, словно получил на это исключительное право. Я изучаю его так же бесстыдно и жадно, как и он меня.

– Что мне, блядь, с тобой делать? – выдыхает Георгиев глухо.

Я не понимаю вопроса. А когда смотрю ему в глаза, осознаю, что не понимает и он. Вероятно, эта задача какое-то время занимала его мозг. Но делиться ею со мной Саша явно не собирался. Получается случайно.

Хорошо это или плохо? Я не знаю.

– А что бы ты хотел со мной сделать? – осмеливаюсь отразить я.

Думаю о нежных прикосновениях и сладких поцелуях. Самозабвенно предвкушаю эти волшебные мгновения. Представляю, как мы вознесемся в объятиях друг друга.

До небес!

Лава моей любви начинает бурлить активнее. Раскаляется до сумасшедшего максимума. Сгущается до тягучего сиропа. Ферментируется до головокружительного хмеля. А вдоволь нагулявшись по моему телу, стремится прожечь оболочку и вырваться наружу.

Задыхаюсь, когда ладони Георгиева находят меня под водой и, сжимая чуть выше линии стрингов, подтягивают к себе. Кожа под его пальцами горит и крайне сильно зудит. Я закусываю губы, чтобы перетерпеть эти ощущения. Однако, когда мы соприкасаемся телами, с них срывается стон, и толчками выходят громкие вздохи.

– Мать твою… Блядь…

Я словно в раскаленную скалу влетела. Она, вероятно, волшебная. Прожигает мое тело токовыми разрядами, каждый из которых не столько силой разит, сколько каким-то удивительным гормональным составом.

7

Ни одна девчонка не стоит подобного.

© Александр Георгиев

«Какая я дура, что мечтала о поцелуях с тобой!»

Это голосовое уведомление выносит мне, на хрен, мозг. Похлеще любой другой чухни, что Соня делала или говорила прежде. Да, блядь, похлеще всего, что я в своей жизни видел и слышал.

Че еще за мутотень? Какие, сука, мечты? Какие, мать вашу, поцелуи? Вот это вот все, верняк, мимо кассы.

Тогда какого хрена я так подвисаю? Почему так трудно отпустить эту информацию? Зачем я пялюсь на ее губы?

Поцелуи и прочие слюни – это не ко мне. Точка.

Только вот… Чем больше я кручу эту фразу, тем острее становится понимание: я не против пробить ей по деснам.

Это осознание оглушает и напрочь лишает концентрации. Застываю, но мир, вопреки всему, приходит в движение. Меня шатает и кружит, словно ебаный земной шар сорвался с оси и полетел на огромной скорости в черную бездну космоса. Не сразу удается постигнуть, что Богданова в это же время с этой проклятой планеты успешно сошла.

Ее нет.

Мне приходится ждать. Какого черта? Какого, мать вашу, черта?

Я бы не погнушался ввалиться следом за Соней в раздевалку. Но в тот момент, должен признать, не уверен в собственных реакциях. Если застану ее там голой, что сделаю? Я не знаю. Я, блядь, реально не знаю! А Богданова дала понять, что безропотно терпеть мое дерьмо не собирается.

Дама «не дам», блядь.

Вот тебе и порно-Соня. Вот тебе и покорная девочка из общины.

Где тут ответы?

Не знаю, что она там делает, но я успеваю одуплиться, переодеться и включить какой-то ужастик, прежде чем Богданова выходит.

Я не смотрю на нее.

Блядь, конечно же, смотрю.

Прокашлявшись, расставляю ноги шире и съезжаю к краю дивана. По ходу этого действа машинально дергаю грубый шов мотни, чтобы оттянуть ткань от поджавшихся яиц и воспрявшего духом члена. Чересчур заинтересован. Даже плотная ткань не способна скрыть внушительные очертания моего стояка. Пока витающая в облаках Соня занимает место рядом, этот охреневший ублюдок подбивает мой мозг на сотрудничество. Дескать: «Напрягись! Давай уложим ее!»

Да, я мог бы попуститься, приложить усилия и по итогу забраться к Богдановой в трусы. Видел, как она реагирует, пока были в бассейне. Надо только проявить терпение и развернуть эту конфету аккуратно, не срывая обертку и защитную пленку, словно оголодавшая зверюга. Тем более, что я теперь, мать вашу, знаю, о чем она мечтает.

Но, блядь… Суть в том, что я не должен стараться.

Ни одна девчонка не стоит подобного. Ни одна не будет управлять моими чувствами. Ни одна не будет влиять на поступки. Ни одна не будет руководить моей гребаной жизнью. Ни одна!

Едва эти мысли прошивают сознание, трезвеет весь организм. Медленно, но уверенно тушу свои порочные желания. Только вот на фильме сосредоточиться никак не получается. Слишком часто Соня вздрагивает, дергается, вскрикивает и вздыхает из-за происходящего на экране.

Это разбивает мою концентрацию к херам. Так, мать вашу, бесит, что у меня снова встает.

Нет никаких сил на нее.

– Эй! Что ты делаешь? – возмущается Богданова, когда я в какой-то момент поднимаю пульт и вырубаю плазму.

– Тупой фильм, – выталкиваю якобы безразличным тоном.

– Ты опять поступаешь как придурок, – осмеливается заявить эта гордая голь. – Если неинтересно тебе – не значит, что неинтересно другим. Дай мне досмотреть.

Молча врубаю плазму обратно, подхватываю сигареты и выхожу на улицу.

Пока курю, столько всего верчу, что голова кругом наваливает. Думаю о том, что было бы, зайди я сейчас и нахально разложи Соню на диване. Прикидываю, как долго бы она сопротивлялась. Представляю, насколько бы была сладка ее капитуляция, если бы я все-таки поцеловал.

Ничего из этого я делать, безусловно, не собираюсь.

Никаких, блядь, уступок. Никаких, мать вашу, поцелуев. Никаких, сука, любезностей.

В своих решениях я тверд.

Но при всем при этом не могу не проживать закрытие гештальта мысленно. И дело вовсе не в том, что благодаря своей собственной лжи насчет «серьезной подружки» в ближайшие неделю-две вообще никого не смогу выебать. Суть в том, что уже год я хочу конкретно эту святую, блядь, непорочность.

Долго курить нельзя. Не хочу, чтобы мать решила, что у нас с Соней что-то не ладится. Поэтому после первой же хмельной возвращаюсь.

«Стоп», – сам себе на пороге комнаты говорю.

И действительно притормаживаю. Только поздно.

Если бы у нас с Богдановой ранее не возник дисконнект, решил бы сейчас, что она ждет траха. Зачем еще ей выключать снова телевизор и погружать помещение в полумрак? Весь свет погасила. Большую часть жалюзи закрыла. На том же диване улавливается лишь ее силуэт.

– Я подумала, нам следует немного узнать друг друга, – шелестит Соня, пока я закладываю руки в карманы шорт и настороженно шагаю в комнату. – Вдруг твои родители что-то спросят за ужином… Я бы не хотела чувствовать себя глупо.

8

Я думала, что ты – мой герой… А ты – антигерой.

© Соня Богданова

Мои мечты совершенно несовместимы с той реальностью, в которой я все глубже увязаю. Атмосфера за столом настолько мрачная, что никакая роскошь ситуацию не спасает. Я не в состоянии восхититься обстановкой, в которой всегда стремилась оказаться.

В столовой Георгиевых преобладают бежевые и молочные цвета с редкими перламутровыми акцентами. Огромная сверкающая люстра рассеивает над длинным массивным столом приятный желтый свет. Он красиво отражается от изысканных столовых приборов и утонченного хрусталя, и при этом будто окутывает все пространство теплом. Но мне снова зябко.

Я сижу с отрешенным видом и неестественно прямой спиной. Внутренне же чувствую себя сжатой в тугой запутанный клубок нервов. Для Людмилы Владимировны и Игнатия Алексеевича Георгиевых – все тот же моток мусора, от которого пока не предоставилось возможности избавиться.

– Что это за музыка? – чтобы нас не услышали сидящие за столом «статуи», придвигаюсь к Саше и практически касаюсь губами его уха.

Очень боюсь показаться еще более невежественной, чем он меня считает, но все же не могу не спросить. Для меня очень важны детали. Я их все соберу и, как бы больно потом не было, буду погружаться в свои воспоминания.

На его родителей плевать в принципе. Они и без того плохо обо мне думают. Мне подобного от своих хватило. Чужие не пронимают. Я этому не позволяю случиться. Тем более что больше здесь не появлюсь никогда.

Не успеваю отодвинуться, Саша поворачивает голову. Между нашими лицами жалкие сантиметры, а он смотрит так, что сходу пьянит. По моему напряженному телу струится огонь. И сейчас он странным образом помогает расслабиться. Я никогда не напивалась всерьез, но в эту минуту ощущаю, как мне кажется, именно тот приятный кураж, что способен вызывать хмель.

Боже… Надеюсь, этот взгляд Георгиева – не часть того спектакля, что мы с ним сегодня играем.

– Что-то из Армстронга, – отвечает так же тихо. Дернув бровями, кривится и красноречиво закатывает глаза. – Это любимый исполнитель мамы.

Позволяю себе достать телефон, чтобы вписать в поисковик фамилию музыканта.

– Хм-м… – невольно усмехаюсь, реагируя на высветившуюся на экране информацию. Вновь подавшись к Саше, таки касаюсь губами его уха. Прикрываю веки, когда по телу летят молнии. Замираю, прочищаю горло и, наконец, взволнованным шепотом чащу: – А твоя мама в курсе, что Армстронг – выходец из беднейшего негритянского района?

Не скрываю лукавства. Оно буквально сочится в моем голосе. И когда я отстраняюсь, происходит неожиданное ­– Саша мне улыбается.

Господи… Ему смешно, как и мне. По-настоящему смешно. И это в одно мгновение сближает нас крепче любых других слов.

– Уверен, что в курсе. Но никогда в этом никому не признается.

Я воспаряю духом. Смеюсь свободнее. Он – тоже. Кроме того, его темный взгляд то и дело задерживается на моих губах. Гормональный хмель в крови от этого становится еще крепче.

Чувствую, что краснею. Моя кожа пылает вовсю. Это и бурлящее волнение, и смущение, и еще что-то более интимное… То, чему я пока не знаю названия. Понимаю лишь, что ощущения мне очень приятны. Настолько, что хочется продлевать и усиливать.

– София, – разрезает пространство ледяной голос Людмилы Владимировны. И мне приходится разорвать дурманящий меня зрительный контакт. Не то чтобы я считаю себя обязанной реагировать на эту женщину. Скорее машинально это делаю. – Александр сказал, вы планируете остаться в нашем доме на ночь. Мы с Игнатием Алексеевичем не можем не выразить свое неодобрение. Для нас подобное недопустимо.

У меня просто отвисает челюсть.

На ночь? Александр сказал? Неодобрение? Недопустимо?

Трудно понять, что из этого набора поражает сильнее.

– Не волнуйся, мама. Планы изменились. Мы будем в моей квартире, – отражает Саша столь же холодным и жестким тоном. – Собственно, уже едем, – едва взглянув на меня, поднимается. Я без дополнительных указаний следом вскакиваю. Не оставаться же тут без него. – Спасибо за радушие!

– Спасибо! – вторю ему я.

И хоть не могу позволить себе тех же ироничных и сердитых ноток, часть своих чувств все же выплескиваю.

Надо отдать родителям Георгиева должное. Они выдерживают уход сына с ненавистной им девушкой с абсолютно непроницаемыми выражениями лиц.

В автомобиле, едва оживает двигатель, Сашка капитально из себя выходит. Мне ничего не говорит, но то, как срывает машину с места, заставляет меня испуганно вжаться в сиденье и зажмуриться.

Вечность сидеть с закрытыми глазами я, конечно же, не могу. А открыв их, хочу кричать. Если бы хватало воздуха в легких, так бы и делала. Но он там то и дело заканчивается.

Экстрим возрастает, когда мы вливаемся в движение ночного города. Где-то слышала, как такую манеру езды называли игрой в шахматы. Только сейчас понимаю, почему. На огромной скорости Георгиев перемещается с полосы на полосу. Идет на обгон каждый раз, едва появляется возможность. И ныряет между машин в соседний ряд, если встречает препятствие в своем.

Я не знаю марки, но у Саши определенно очень мощный автомобиль. Даже если зажмуриться и попытаться отключиться, один лишь громкий и грубый рев двигателя приводит в ужас.

9

Будь в моей команде…

© Александр Георгиев

Итак, она все-таки послала меня.

Она. Меня. Послала.

Она.

Меня.

Блядь…

По каким-то гребаным причинам принять это оказывается труднее, чем я рассчитывал. Настолько, что… В общем, да, блядь! Первую ночь я не сплю.

Почему?

Ответов у меня нет. Да и какая на хрен разница? Никаких ответов я не хочу. Потому как, мать вашу, не настроен придавать всему этому ебаному дерьму еще большее значение.

Зачем, если у нас финиш без старта?!

Я это понимаю. Прекрасно, сука, понимаю. Не дебил же.

Но…

Несмотря на все свое понимание, на следующий же день ввязываюсь творить крайне зашкварную дичь, которую раньше и под дурью не смог бы себе представить.

Всякий раз, когда мне, блядь, нужно куда-то выбраться из дома, я за каким-то хером еду самыми окольными путями – через Сонин двор. Причем, еду – мягко сказано. Пролетаю с агрессивными прогазовками, словно мелкий безмозглый урод, которому повезло дернуть у отца первое в своей жизни корыто. Ни на дверь подъезда, ни на окна Богдановых я не смотрю. Двигаюсь, якобы прямо по курсу. По своим делам. Просто постоянно одним маршрутом, каким бы ебануто-запутанным он ни выглядел со стороны. Уверен, что навигатор моей тачки к концу недели пребывает в ахуе.

Сука, да я сам от себя в полном ахуе.

Кроме этого, в позорную часть моей биографии, как бы я ни сопротивлялся истине, придется добавить еще пункт. Помня, что Соня работает продавцом-консультантом в одном из дешманских бутиков ТРЦ, появляюсь в этом чертовом месте миллион раз за сутки. Ленивой походкой пересекаю нужный этаж и спускаюсь обратно в подземку, чтобы сесть в тачку и уехать.

Ладно.

Окей, блядь.

Иногда я делаю два круга. Может, три… Три максимум. Иногда я останавливаюсь, чтобы взять в местной забегаловке блевотный кофе. Иногда заваливаю в магазин, бренд которого не презираю столь же сильно, как все остальные на этом проклятом этаже, и вроде как даже просматриваю товар.

К гордой голи в бутик я не захожу никогда. И не потому, что тот забит чисто женскими тряпками. Я бы мог сделать вид, что мне нужен подарок… На хрен такие мысли! Я не хочу ее видеть.

Ладно, ладно…

Блядь…

Я не хочу, чтобы она решила, будто я хочу ее видеть.

Она по-прежнему не нужна мне. Ясно?

Ничего серьезного в происходящем нет. И хоть я не нахожу более-менее внятных объяснений, думаю, что это просто какая-то пацанская блажь, которую я успешно проскочил в школе. Должно быть, каждый мужик в определенный период жизни проходит подобное. Когда кажется, что свет клином, и вот это вот зудящее: «Хочу только ее». Это сводит с ума, честно. Но я ведь знаю себя. Не сопля. Перетерплю.

Иногда мы сталкиваемся. Да, мать вашу, это именно то, ради чего я и проворачиваю всю эту херню. Но даже тогда я на нее не смотрю. Ну, напрямую – так точно. Периферийно захватываю. И на этом все. Прохожу мимо, будто незнакомы. Точно так же, как делал до того, как поймал ее под дверью отцовского кабинета.

В тот момент, когда Соня оказывается рядом, у меня не трещит грудак. Не сводит огненными спазмами мышцы. Не расползается по всему кожному покрову дрожь. А даже если подобное и происходит, то… Все совпадение. Она не окрыляет меня.

Это банальная, сука, похоть. Я способен с ней справиться.

Задирая голову, стискиваю зубы. Дыхание задерживаю. И стойко валю мимо.

Антигерой, блядь. Пусть попробует найти кого-то лучше меня. Пусть, мать вашу, только попробует.

– В воскресенье у нас будут гости, – задвигает в один из вечеров мама. Я на автомате напрягаюсь. И не зря. – Можешь привести свою девушку.

Едва она упоминает ее, в моем сознании тотчас ярчайший образ всплывает. Словно высек кто-то. Никак не избавиться.

Ненавижу эти реакции. Сука, как я их ненавижу.

Прокашливаюсь, чтобы иметь возможность сглотнуть ком странной и неописуемо-удушающей тревоги.

– В воскресенье у меня игра. После нее мы, как обычно, будем на пляже.

Круто, конечно, что ебанутый тренер Кирилюк вертел на трубе наши летние каникулы. Никогда не снижает нагрузки. Если ты в городе, попробуй только не явиться на тренировку – живьем нутро выжрет. Кроме всего прочего, умудряется организовывать открытые игры. Это помогает держаться Земли, несмотря на долбанутые пропеллеры в башке.

Будет ли там Соня? Раньше приходила.

Надеюсь ли я, что появится и в этот раз? Нет.

Блядь…

Да.

– Будете?

На лице матери мелькает сдержанная, но определенно довольная улыбка, которая и дает мне уверенность: она, черт возьми, в курсе того, что у нас разлад.

– Мне пора, – давлю я и поднимаюсь.

Выхожу из дома спокойно. Но сердце уже принимается намахивать, как ты ни тормози его. Меня бросает то в жар, то в холод. Мигом становлюсь мокрым, словно не на тренировку еду, а уже с нее, забив в спешке на душ.

10

Разве можно быть настолько жестоким?

© Соня Богданова

Он с ней переспал.

Понимаю это, едва они возвращаются в общую компанию. Одного взгляда на Надю достаточно, чтобы сделать нужные выводы.

Растрепанная. Раскрасневшаяся. Довольная.

Все более чем очевидно. Но, несмотря на это, обработать информацию полностью получается далеко не сразу. Испытывала ли я когда-либо более сильный шок? Нет. Этот, как острая вирусная вспышка, уничтожает мне мозг.

«Господи…» – обращаюсь инстинктивно, словно бы в последний раз.

И меня сражает приходящийся точно в грудь удар. Его, как магнит, притягивает мое неистово колотящееся сердце. Долгие секунды я ощущаю только то, как эту чересчур чувствительную и крайне уязвимую мышцу разрывает от боли. Мучительные ощущения заставляют меня задохнуться, а мгновение спустя – всем организмом задрожать.

«Как ты могла?» – вопит все мое существо, глядя в глаза девушке, которую я считала своим другом.

Полчаса. Вот сколько понадобилось Наде, чтобы предать мои чувства. В голове не укладывается, что человек в принципе на подобное способен.

Она ведь знала, что я его люблю. Она знала, что сегодня я иду сюда к нему. Она знала, как для меня важен этот вечер.

Сама же постоянно говорила о нем плохо… И вдруг! Вот какими, оказывается, могут быть люди.

Надя смущается. Выглядит виноватой. Но что мне от этого?! У нее на лбу написано, что ей с ним понравилось. Ни о чем она в действительности не жалеет. Даже несмотря на то, что Георгиев сразу же в другую сторону ушел. Не пытаясь играть в элементарное уважение, бросил эту идиотку, которая так часто называла дурочкой меня, и примкнул к своим друзьям.

Долетающий с моря ветерок обдувает мои пылающие щеки, но, увы, он не способен их остудить. Мне жарко. Я будто в аду. Сердце, пульс, дыхание – все в беспорядочном ритме сбито. Физически же не в состоянии пошевелиться. Сквозь меня будто дерево в небо прорастает. Я ощущаю каждый миллиметр его продвижения.

– Все нормально? – умудряется спросить Надя.

Ее голос доносится словно сквозь толщу воды. Сглатываю, чтобы скинуть охвативший оглушающий эффект. И сразу же жалею об этом. Потому как звуки обрушиваются с такой силой, что буквально взрывают мне барабанные перепонки.

Разнобой голосов, перекаты смеха, густой шум моря, крики жизни… Едва сдерживаюсь от того, чтобы не заткнуть ладонями уши.

Глядя на Надю, мне хочется ее колотить. Руками и ногами. И не то чтобы это как-то пугало своей агрессивностью. Останавливает лишь то, что я не желаю показывать, насколько больно она мне сделала. И больше всего… Я не желаю показывать свою боль ЕМУ.

Киваю и отхожу.

Двигаясь в толпе, умудряюсь извиняться, если кого-то задеваю. Останавливаюсь, когда оказываюсь в первом ряду перед сидящими на плитах баскетболистами.

В лица не всматриваюсь. Скольжу взглядом на уровне груди. Красивые объемные мышцы, крупные ладони и полупустые пивные бутылки – вот, что попадает в обзор. Но я все равно узнаю Георгиева. Сморгнув пелену, осмеливаюсь поднять взгляд на лицо. Встречаюсь с его обычным высокомерным хладнокровием, и меня накрывает дрожь какого-то безумия. Внутри моей истерзанной души разгорается столь яростный гнев, которого я еще никогда в жизни не испытывала.

Зачем ты это сделал? Чего добился? Понимаешь ли, как больно мне сделал? Разве можно быть настолько жестоким?

На каждом вдохе мою грудь раздувает, словно парус. Кажется, что на следующем она заскрипит и пойдет трещинами. Плечи тоже в движении, я не могу это замедлить и успокоить. Благо, слезы не летят. Им просто неоткуда взяться. Ведь внутри меня все горит.

Мне не хватает воздуха. Мне недостаточно пространства. Мне мира мало!

Я не умею носить маски. Наверное, Георгиев видит что-то в моем лице. И в какой-то момент… с силой стискивает челюсти и опускает глаза. Задыхаюсь от проносящегося за грудной клеткой вихря. Он задевает и воспаляет каждый нерв. Делает мою плоть дрожащей и слабой. Но только пока я какое-то жалкое мгновение думаю, будто Саша пожалел о своем поступке. Пару секунд спустя он вскидывает взгляд на одного из своих друзей и беззаботно тому ухмыляется.

– Ага, тоже заметил этого черта. Поднялся он, блядь… Расскажет! – поддерживает разговор, в который я до этого даже не пыталась вслушиваться. – С лоха на пидора он поднялся. Вот как это называется.

Ребята поддерживают сказанное взрывом хохота. И сам Саша… Он тоже смеется.

У него все прекрасно.

А как иначе? Что я хотела?

После цветов воспарила. Думала, такие букеты кому бы то ни было не дарят. Я ведь его едва смогла поднять, столько роз было! Я пересчитывала, к каждой прикоснулась – сто восемьдесят одна.

Он ведь мог отделаться чем-то скромнее.

Неужели дело лишь в том, что он в своей красивой жизни привык к широким жестам? Привык производить впечатление?

А сами по себе эти цветы ничего и не значат!

Я думала… Какая глупая!

И записка эта… Команда! Ты и я! Все по тому же сценарию! Спектакль для его родителей!

11

Не хочу этого избегать.

© Соня Богданова

Оступившись на шаг, Шатохин пошатывается и плюется кровью, но принимает бой. Всаживает кулак Сашке прямо в глаз. Тотчас получает еще более мощный ответ – и снова в губы.

– Прекратите! – кричу я.

И визжу так, что сама глохну.

Оказываюсь рядом с Шатохиным как раз в тот момент, когда Фильфиневич заскакивает Георгиеву на спину. По габаритам у последнего, конечно, внушительное преимущество. Саша самый крепкий из всей пятерки. Все это понимают, поэтому вскоре сдерживаемых сил становится больше. Наконец, парням удается его заблокировать.

Шатохин сплевывает кровь и утирает майкой губы. Не понимаю, что его так веселит. Но он реально прется от ситуации.

– Ох, еба, как наш хладнокровный вскипел! – горланит нараспев с пронзительной издевкой. – Я, конечно, слышал, что раз в году и палка стреляет. Но чтобы дубина… Нет, не верил! От тебя, Прокурор, никак не ожидал!

Я невольно смотрю на Георгиева. Встречаюсь с его разъяренным, практически диким взглядом и тут же отворачиваюсь. Слишком сильные энергетические разряды с этим контактом получаю.

Мое тело выдает очень-очень странные реакции.

Мне вдруг значительно больнее, чем было до драки. Мне до сумасшествия волнительно. Мне страшно, стыдно, грустно, томительно и сладко.

Не понимаю, откуда все эти ощущения. Они не мои. Они будто искусственно в меня подсажены. Мой организм упорно отвергает их, и почему-то чувствую я себя так, словно меня от этого запредельного давления вот-вот разорвет на части.

Думала, что благодаря книгам уже все в этой жизни понимаю. Но то, что происходит сейчас, вообразить невозможно. К этому нельзя быть готовой. С этим очень трудно справиться.

Порывшись в сумке, достаю упаковку сухих салфеток и передаю их Шатохину. У Саши тоже кровь из брови сочится, но к нему я не рискую подходить. Намеренно отворачиваюсь. Все еще не знаю, что думать о причинах его срыва.

Неужели проблема во мне? Неужели я причина столь сильных эмоций?

Несмотря на свою одержимость, плохо знаю Георгиева. Но если даже Даню поразил этот взрыв… Нет, лучше не додумывать! Не хочу, чтобы снова было больно.

И все же вновь вскидываю взгляд, чтобы посмотреть на него. В этот раз разбиваюсь о ненависть. Если тело и остается невредимым, сердце разрывается и умирает. Даже разозлиться на него неспособна. По крайней мере, пока Саша не прячет весь этот безумный спектр и не окатывает меня ледяным равнодушием.

Я задыхаюсь. Ведь внутри бурно пылающая плоть резко проходит режим кристаллизации и мучительной заморозки.

Вернув себе самообладание, Георгиев, не удосужившись что-либо ответить на пламенную речь Шатохина, идет к морю. По пути стаскивает одежду. Все движения уверенные и нисколько не торопливые. Он, вероятно, входит в воду лишь для того, чтобы смыть кровь и пот.

Я запрещаю себе любоваться. Хотя не могу отрицать, увидев Сашу обнаженным, в очередной раз удивляюсь тому, как великолепно он сложен. С внешними данными природа, конечно, расстаралась. Потому что дело тут не в спорте. Он высокий и сам по себе крупный. Спина, задница, ноги – все пропорционально. Все на месте. Хочется догнать и прижаться сзади. А потом развернуть и с криками колошматить.

Что он вообще творит? Что чувствует? Что-то ведь есть!

– Думаю, нам пора, – замечает Даня, осторожно облизывая разбитые губы.

Морщусь, глядя на это.

– Сильно больно? – спрашиваю, уже когда возвращает измятую упаковку с остатками салфеток.

Он ухмыляется, давая понять, что это не является для него проблемой. И, как обычно, оборачивает все в свою пользу.

– Можешь вылечить? – дерзко подергивает бровями.

Не могу ничего поделать с реакциями, которые он вызывает. Это не только сильное смущение. Но и какие-то приятные чувства.

У меня есть отличный шанс отыграться. Поцеловать Шатохина здесь и сейчас. Если это то, что взбесило Георгиева, пусть бы увидел своими глазами. Но… Я не собираюсь действовать с мотивацией «назло». Это моя жизнь. Не Саши. Я не стану так глупо спускать свои мечты и желания. Поцелую, когда сама захочу. Пока атмосфера к романтике не располагает. Поэтому я лишь улыбаюсь и беру Шатохина за руку.

Он понимает все без слов. Сразу же ведет меня к своей машине.

Я не оглядываюсь. Однако… Честно признаться, жду, что Саша попытается нас остановить. Но он не останавливает. Даня спокойно меняет майку, и мы уезжаем.

– Куда бы ты хотела поехать? – в который раз сражает обходительностью Шатохин.

Я ощущаю его интерес, участие и какую-то особую чувствительность. Он определенно умеет обращаться с девушками. Неудивительно, что они так легко ему сдаются.

– Эм-м… Отвези меня туда, где весело. Хочу развеяться.

У меня нет никакой уверенности, что ему можно по-настоящему доверять. Но я полагаюсь на свою интуицию. А она твердит мне, что ничего плохого не случится.

– Окей, – соглашается Шатохин легко. Часто отрывает взгляд от дороги, чтобы посмотреть на меня. И каждый раз мне кажется, что он умеет пробираться в самую душу. Туда, где не бываю я сама. – Будет весело, если не испугаешься.

12

Хочу, чтобы ты не смел обо мне даже думать!

© Соня Богданова

Первой разрываю зрительный контакт. Но даже отвернувшись, ощущаю уже привычный, стремительный и мощный прилив энергии. Скованность и стеснение пропадают мигом. Меня поджигает как петарду. Пока потихоньку горит фильтр, я чувствую себя заряженной на неизбежное счастье. И причина грядущего взрыва вовсе не в том, что рогатому принцу, возможно, есть до меня дело.

Ерунда какая!

После того, что было на пляже, видеть его – последнее из моих желаний. Но других объяснений я не нахожу.

Он должен подойти ко мне. Сейчас.

Сердце, пропуская удары, неудержимо набирает скорость. Своим ритмом торопит секунды. Ведь пока они растягивают мое ожидание, волнение взлетает до самых жестких пределов.

Он должен подойти ко мне. Сейчас?

Всегда думала, что умею сохранять самообладание и скрывать излишки эмоций. Но с Георгиевым в который раз приходит осознание, что ничего я не контролирую. Даже себя.

Двигая бедрами, поднимаю руки к голове. Взбивая волосы ладонями, чувственно качаюсь в такт музыке. Под кожей проносятся будоражащие импульсы. Я прикрываю глаза, чтобы снизить градус волнения. Однако… Безрезультатно. Касаюсь себя. Будто чужими пальцами скольжу по гладкому материалу платья. От груди к животу, внизу которого и собирается основной жар. От этого напряженного ощущения шатает, но то ли музыка, то ли сам воздух держит меня. Не позволяя упасть, добавляет движениям плавности.

Я чувствую себя горячей. Сексуальной. Желанной.

Он должен подойти… Сейчас?

Иначе, зачем он здесь? Смотрит ведь! Впивается взглядом. Пробирается под тонкое платье. Проникает под кожу. Заставляет испытывать что-то совершенно новое. Дело не в разбитом сердце и не в той воздушной влюбленности, которая продолжает внутри него пульсировать. Эти ощущения абсолютно незнакомые. Они не поддаются осмыслению, логике и хоть какой-то адекватности. Они просто пылают внутри меня. И этот костер с каждой накаленной секундой разгорается все ярче. Ничем не затушить.

Зачем же ты здесь?!

Оборачиваюсь. Принимаю прямой шквал. Он налетает как ураган. И заставляет меня взорваться. Содрогаюсь, когда это происходит. С удовольствием, которое неспособна скрыть, проживаю каждую секунду огненного звездопада внутри себя.

Ладно я… У меня чувства, как бы я ни хотела скрыть. А с ним что?

Зачем ты здесь?

Ответа на этот вопрос я так и не получаю. Зря придумываю, как с достоинством дать отпор. Саша и не пытается приблизиться. Никак на меня не посягает. Лишь взглядом клеймит. И в какой-то момент мне кажется, что этого достаточно, чтобы все в комнате поняли, что он мной одержим.

Боже, я, наверное, в бреду… Не стоило добавлять к эмоциям алкоголь.

– Ни хрена себе, какие люди! – кричит кто-то из ребят. – Тебе что корону снесли?

Значит, появление Георгиева здесь не только меня удивляет.

– Вместе с башней! – выкрикивает возвратившийся в комнату Шатохин.

Саша не реагирует. Смотрит опять-таки исключительно на меня. Так, будто в это мгновение реально ненавидит.

Да за что?! В чем моя вина?

Дане полученное удовольствие явно на пользу идет. Только что не светится, пока с улыбкой идет к столу. Совершенно свободно, не опасаясь нового нападения со стороны Георгиева, опрокидывает рюмку водки. И, не мешкая, направляется ко мне.

– Иди сюда, крошка Соня, – толкает намеренно громко. Прижимает так крепко, что у меня от смущения проводка дымит. И хоть я не чувствую того же огня, что подводит меня до границ взрыва с Сашей, ощущения приятные. – У тебя сексуальное имя, знаешь?

– Эм-м… Никогда не думала об этом.

Даня смеется. Открыто и так заразительно, что невозможно не отразить.

– Ты уже нормально расслабилась? Пьяненькая? – вглядываясь в мои глаза, снова смеется. – То, что надо, – делает свои выводы, практически касаясь губами моих губ.

Подобная близость для него абсолютно естественна. Пылаю от стыда только я.

– Почему ты так много смеешься?

– Потому что ты меня вставляешь.

– Ты меня тоже… Наверное…

Он закусывает губу и подмигивает. Я снова вся краснею.

– Знаешь, у меня с тобой новый опыт.

– Какой?

– Ну, мы же откровенно общаемся, да?

– Мм-м… Да, конечно. Ты ведь уже минуты три меня обнимаешь.

Качнув меня, смеется. Я за ним.

– Непривычно быть с девчонкой, которая не ждет, чтобы я ее трахнул, – выдает Даня, вынуждая меня подавиться воздухом. – Которая реально не подает никаких сигналов. Которая просто не хочет этого. Реал, непривычно. Без всякого бахвальства.

– Может… – все еще задыхаюсь. – Может, со мной просто что-то не так.

Оглядываюсь, чтобы проверить, что никто нас не слышит. И, конечно же, вопреки своему на то желанию, цепляюсь взглядом за Сашу. Он переместился за стол. И сейчас, глядя на нас, выражает даже не ненависть… Это яростная ревность. Это влечение – плотское и эмоциональное. Страстное и отчаянное стремление безраздельно завладеть другим человеком.

13

Я поймаю тебя, слышишь?

© Александр Георгиев

«Она хочет, чтобы я ее поцеловал!»

Снова эти гребаные поцелуи… Я так далек от подобной хероты, как Северный полюс от Антарктиды. Обычно мне тупо посрать, кто там кого целует. Но эта фраза касается одного конкретного человека. Девчонки, при одном упоминании которой мой вечный айсберг превращается в кипящий вулкан.

«Она хочет, чтобы я ее поцеловал! И я это сделаю! Как минимум это!»

Естественно, что это заявление Тохи – похоронный марш моей выдержки. Я люблю этого ебливого ублюдка как брата, но стоит представить, как он прикасается к Соне, меня на хрен из тела выносит.

Не подумайте, что махать кулаками – норма для нас. Мы дружим много лет. И как бы он себя не вел, пробить меня до сердцевины и расшатать на агрессию ему ни разу не удавалось. Но в момент, когда он горланит про этот поцелуй и валит на мою Богданову, я по эмоциям такие страйки выбиваю, что попросту отключается мозг.

Я себе не принадлежу.

Я горю так, словно готов его убить. Я дышу так, словно сам вот-вот сдохну.

Нет никаких «до» и «после». Только сейчас. И это «сейчас» каким-то демоном орет внутри меня, что я не должен позволить этому поцелую случиться.

«Хрень какая-то… Полнейшая хрень…» – думаю я, когда уже удается вернуть слетевшее, будто чердак над гнилым сараем, самообладание.

Пока вхожу в море, сердце продолжает намахивать, будто готовится катапультироваться. Но я вроде как способен дышать и мыслить. Сгребаю все месиво, что разбросало по грудаку, в одну пылающую кучу. Канатами стягиваю. Напоминая себе, кем являюсь, на замки запираю.

Больно, и что? Пройдет. Должно пройти.

До онемения в пальцах стискиваю кулаки. До зубового скрежета сжимаю челюсти. До каменного тонуса напрягаю мышцы.

Я, блядь, не буду сходить с ума из-за девчонки. Я, блядь… Не буду!

Она никто. Просто никто.

Я так и так не стал бы ее сам целовать. Так какое мне дело, что это сделает Тоха?

Вообще похрен.

Сука… Да не похрен! Не похрен!

Почему-то не похрен… Блядь…

Уже не знаю, как воспринимать эту больную блажь. Может, все дело в том, что изначально Богданова выдала, будто мечтает, чтобы целовал ее я? Ну и что теперь? От кого-то другого я бы над подобным только поржал.

Да, возможно, и ржал. Даже не помню.

Какой дьявол меня теперь наказывает? За что?!

Я имею право заочно ненавидеть эту блядскую романтику! На хрена мне это? Чтобы какая-то телка вообразила, что у меня к ней что-то серьезное, и начала ебать мне мозг, как это делает с отцом мать? И похуй, что он типа мужик и главный прокурор области. Похуй на все его личностные качества и выдающиеся заслуги! Мать прогибает, он уже даже не замечает. Нет, я не считаю женщин злом априори. Просто их ни при каких раскладах нельзя наделять важностью. Не приведи Господь, она решит, что имеет для тебя какой-то вес. Ахтунг. Привет, манипуляции.

Я все это как никто понимал. Просек в глубоком детстве. Выработал определенный тип поведения. До Богдановой никаких напоминаний себе давать не приходилось. Всегда действовал на автомате.

Так какого черта случилось сейчас? Почему меня заботит, что и с кем она делает?

Это просто немыслимо. Это просто пиздец как смешно.

В июле вода в море даже ночью не может быть достаточно прохладной. Потому особого эффекта на мой организм эти погружения не производят. Так я себя убеждаю, пока еду домой.

В мертвой тишине своей городской квартиры принимаю ледяной душ. Тело пробирает дрожь. Но сердце все равно не успокаивается. За грудиной все нервы скручены в адский узел. Яростно долбит по точкам пульс. В голове шум мыслей.

Курю. Очень много курю.

Дымлю одну сигарету за другой, пока к глотке не поднимается тошнота. Она напоминает о том странном состоянии, в котором я находился, пока трахал подругу Богдановой. Уже уламывая ее на секс, чувствовал, что оно мне на хрен не надо. Но в тупой надежде на какое-то освобождение пер дальше. Во время самого акта сначала злость обуяла. А потом и вовсе на каких-то тревожных психологических изменах едва не облевался раньше, чем кончил.

Захлебнулся своим же дерьмом.

А там еще Соня… Зачем-то смотрела так, что жилы выкручивало.

Не было никакого смысла в том, чтобы испытывать перед ней вину. Не было никакого смысла желать вернуться назад и все исправить. Не было никакого чертового смысла жалеть Богданову, будто не я же обидел.

Оказывается, это и есть самое стремное… Когда ранишь ты. А еще это необъяснимо больно.

Злился на эти чувства. В яростной агонии горел. Ненавидел себя. И ее. Всех вокруг. С трудом баланс поймал. Оцепенел буквально всеми фибрами, будто умер. Лишь бы остановить.

Но… Самое криповое меня ждало впереди.

Ревность.

Совершенно неадекватное, дико примитивное, ебуче унизительное и, мать вашу, абсолютно неконтролируемое чувство. С него все и завертелось, будто в реактивной центрифуге. Из-за него я не смог оставаться самим, блядь, собой. Из-за него я избил своего лучшего друга. Из-за него я, сука, то убить, то сдохнуть хотел.

14

Так я хочу.

© Александр Георгиев

– Не то чтобы я нуждался в грязных подробностях твоей ебучей половой жизни… – протягивает Тоха с явно охреневшим видом. – Но ты сейчас говоришь, что ничего не было даже после пожара? Серьезно? – повышая голос почти до ора, дает понять, насколько его это, мать вашу, потрясает. Просто кульминация, блядь. Стоим посреди баскетбольной площадки, потому как этот клоун походу забыл, что продвигался к кольцу. Зажав мяч под рукой, расписывает взбешенному мне какую-то киношную галиматью: – Вы чудом спасаете свои жалкие, ничего не значащие для мира, но такие ценные для вас жизни. Оба на адреналине и еще какой-то природной ширке. Секси-Соня подмачивает на тебя свои скромные танга, ты – вообще по ней кипятком ссышь. Эпический момент: вы смотрите друг другу в глаза, резко осознавая, что все еще находитесь на этой чертовой планете, что надо ловить кайф здесь и сейчас, что инстинкт размножения – не просто какая-то псевдо-научная херота, и… И нихуя? – снова интонирует на повышенных.

И, конечно же, ржет. Швырнув мне мяч, за живот хватается. Гондонище.

Гулко и несколько агрессивно пробиваю по площадке. Добравшись до кольца, в прыжке забрасываю один двухочковый. За ним – второй. Третий. И все же… Ловлю мяч и оборачиваюсь.

– Она отказалась ехать ко мне. Это уже второй раз, – выдаю, отмечая бешеный стук сердца. Не знаю, чего сейчас больше во мне: блядского огорчения или гребаного стыда. С тем, чтобы девчонка мне вот так вот упорно отказывала, я еще не сталкивался. – Я заебался думать, в чем проблема, – выталкиваю тоном, который должен подчеркнуть, что в действительности мне давно похрен.

Делаю последний бросок в кольцо и тащусь к газону. Опускаюсь на траву, вытягиваю ноги, утираю майкой пот и вроде как спокойно подкуриваю сигарету.

Шатохин присоединяется. Какое-то время молча с ним дымим. Глядя прямо перед собой на пустую площадку, что-то друг другу доказываем.

– Я бы мог дать тебе несколько советов… – якобы лениво тянет тот некоторое время спустя.

– …но я в них не нуждаюсь, – резко закрываю тему я.

– Угу.

– Что «угу»? Кого ты учить собрался? – расхожусь для самого себя неожиданно. Сука, если это не остановить, подобные вспышки станут нормой. Но тормозить – это потом. Меня ведь отбивает изнутри, словно что-то живое там поселилось. – Со своими шалавами мою Богданову нехуй сравнивать! Эксперт, блядь.

– «Мою Богданову»? – повторяет максимально изумленно, чтобы я уж наверняка догнал, как прокололся. Еще и присвистывает. – Ауч.

Пидор.

Смотрю на его разбитые губы и прикидываю, будет ли странно, если я снова ему вмажу?

Мать вашу… Сейчас вроде как не за что. Он потешается надо мной, как над лузером, но я же не сопля пятилетняя, чтобы на это реагировать.

– Сказал так, только потому что есть еще вторая – которая Чарушина была. Обозначил чисто фигурально.

– Да уж, – ржет этот кретин. – А то я бы не понял, о ком ты. О Лизке? Или о Соньке? Конечно. Логично. Мы же изначально не о Соне говорили, – на расслабоне все мое дерьмо раскидывает. – Сука… Пизда тебе, понимаешь?

– Пошел ты! – резко отрицаю я.

Смотреть на него не хочу. Делаю вид, что прущий между травинками свою несоизмеримо огромную добычу муравей все внимание занимает. И вдруг думаю: даже он тащит. Имеет какую-то цель и, прикладывая немыслимые усилия, добивается.

Сглатываю. Громко прочищаю горло. И вдруг выдаю хрипом:

– Когда подхожу, физически она реагирует… Как надо она реагирует! Тут, блядь, реально без подробностей, – стискивая челюсти, вскидываю голову, чтобы перевести дыхание. – Но стоит мне замахнуться на продвижение, всегда отталкивает.

– Может, проблема в том, что ты ебал ее подружку, – лениво подсказывает Тоха, бросая на меня максимально странный взгляд. – Для девчонок это бывает болезненно. Они, вроде как, не прощают подобного.

Снова сглатываю. Слюна отчего-то ощущается вязкой. Дискомфорт во рту преодолеть не удается.

– Да… Соня что-то такое говорила, – бормочу, не замечая того, как по организму жар прокатывается. Осознаю, только когда ощущаю новый выброс пота. Понимаю, что чувствую себя так же хреново, как в тот единственный раз, когда в тринадцать лет щемился от какого-то ядреного типа гриппа. – Она была испуганной, грязной и мокрой, без телефона, ключей… Я предложил все условия! Но гордая голь все равно трубила одно: «Отвези меня домой!» – едко передразниваю ее голос, просто потому что глотку душит воспаленное самолюбие. Веду себя как пиздюк, признаю. Но остановить это не могу. – У подъезда мобильник у меня попросила, вызвонила сестру, и аривидерчи. По-английски, блядь, – одним выдохом выдаю всю долбаную горечь, что скопилась за эти дни. – Надо было силой ее заломать? – конкретно уже бешусь. Сам на себя злюсь. – Все, короче. На хрен. Не дает – не проблема. Любая другая даст. Хоть сейчас! Рандомно номер выберу, один звонок, и мне сосут! Прямо на этом ебаном стадионе! – распыляюсь и сам от себя охуеваю.

Когда уже прекратятся эти пиздострадания? Я же не могу теперь до скончания века психом быть? Нет, я понимаю, что иногда так и бывает, что кукуха улетает без предпосылок. Но я же изначально с большим перевесом выдержки был. Это ведь не исчезает за неделю-две. Когда восстановится?! Новые эмоции – это тупо стресс. Когда организм к ним привыкнет, реакции притухают. Жду.

15

Да, я хочу тебя,

но в этом нет моей вины, ясно?

© Александр Георгиев

Сонечка Солнышко: Почему ты молчишь? Неужели до сих пор не прочитал? Второй час ночи. Я скоро спать пойду, а то утром на работу не проснусь.

Присланных ею строчек около тридцати. Чуть больше, чем в предыдущие дни. Но дело не в количестве. Я, конечно, в состоянии осилить этот объем. Вот только ощущения, которые внезапно охватывают тело, контузят своей дикостью.

В проклятом отрывке описывается поцелуй.

Тут ничего удивительного. Соня постоянно присылает гребаные поцелуи. На этом факте я предпочитаю внимание не акцентировать. Не думаю, что тут какой-то намек содержится.

Блядь… Конечно же, содержится.

Однако я его успешно игнорирую. Невозмутимо продираюсь сквозь зашкаливающую приторность бабских эмоций. Судя по тексту, во время этого примитивного слюнообмена, телок прям оргазмический восторг рвет. В стремлении постигнуть высоту этого полета у меня не раз вскипал мозг. До розового пара из ушей. Но так я и не понял, почему этому действию придают столь важное значение.

Сейчас что-то меняется.

В этот раз повествование идет от лица мужчины. Точнее, перенасыщенного гормонами пацана. То, что он делает с девчонкой, на которой, очевидно, тронулся, разве что с натяжкой поцелуем можно назвать. Мысли – порочные. Действия – животные. Эмоции – бешеные. Он зализывает, засасывает и трахает ее рот языком, будто одержимый демонами порока. И при всем при этом хрипит о какой-то любви. Буквально орет об этом, когда девчонка пугается и пытается его отпихнуть. Горланит, пока она не затихает. А после шепчет ей такую злоебучую чухню – попросту лютый кринж. Впрочем, самку явно вставляет. Она ему охотно поддается. И когда их рты снова сталкиваются, у пацаненка случается настоящий внутренний подрыв. Бомбит его так, будто вся эта слюнявая херота по восприятию намного круче секса.

Я не могу осознать, как так происходит, но в какой-то момент его мысли, эмоции и ощущения сливаются с моими. У меня ускоряется сердцебиение, разогревается кровь, шкалит пульс и учащается дыхание.

Я возбуждаюсь.

От долбанутой книжки. От чьих-то грязных сосаний. От незнакомых мне и, вероятнее всего, выдуманных каким-то двинутым человеком эмоций.

Я понимаю – завестись от порно. Это естественно. Но чехарда с сопливой бабской книжонкой и блядскими поцелуями… Когда встает на такое, это ощущается чем-то запретным, противозаконным и адски постыдным.

Сонечка Солнышко: Ладно, я спать. Доброй ночи!

Получив это сообщение, я резко выхожу из ступора. В спешке дергаюсь и роняю телефон. Рожа горит от запредельного дискомфорта, который так жестко проживает мой организм. Но я подхватываю мобильник и, забив на все свои реакции, быстро строчу ответ для Богдановой.

Александр Георгиев: Подожди, не засыпай. Сейчас напишу, что думаю. Просто мне надо проблеваться, прежде чем я смогу это обсуждать.

Кого я пытаюсь наебать? Ни о какой тошноте речи быть не может. Что мне действительно хочется сделать, так это достать член и подрочить. Порно-Соня при этом должна мне что-то писать.

Сука… Это было бы уж слишком ненормально.

Поэтому я тянусь к сигаретам и, подкуривая, пытаюсь взять свое ебучее нутро под контроль. Взгляд, в надежде зацепиться за что-то нейтральное, смазанно скользит по горящим окнам соседней высотки. И сразу же падает обратно на экран мобилы.

Александр Георгиев: Лютый бред. Пацан – пациент дурки. Ну или просто тупой пиздострадатель.

Набиваю резче, чем должен. Стрем в том, что у меня пальцы дрожат. Да, блядь, всего потряхивает, будто ширка какая-то выходит.

Сонечка Солнышко: Это очень грубо.

Вашу мать… Она же не пошлет меня?

Сука… Колотун усиливается.

Александр Георгиев: Не сдержался.

Думаю, думаю, думаю… Набираю, стираю и снова набираю.

И все же зажмуриваюсь и отправляю.

Александр Георгиев: Соррян.

Обжигаю пальцы, пока дожидаюсь ответа. И по сути даже не замечаю этого. Боль отрезвляет ненадолго, заставляя отвлечься лишь на то, чтобы швырнуть тлеющий окурок за перила балкона.

Сонечка Солнышко: Он не тупой, а милый. Тебе бы тоже не помешало научиться милым глупостям. Ну, чтобы у людей, перед которыми мы играем пару, не возникало сомнений насчет нас.

Что, блядь?

Стоит допустить подобное хотя бы мысленно, дурно становится.

Александр Георгиев: Это вряд ли.

Сука…

Александр Георгиев: Точно нет. Вести себя как клоун в мои планы не входит.

Сонечка Солнышко: Ну и зря…

После этого сообщения мой телефон затихает.

Что еще за «зря»? Что за троеточие? Куда она пропала?

Я должен оставить Богданову в покое. Но я, как тот самый пиздострадатель, не могу этого сделать.

16

Я не хочу уезжать.

© Александр Георгиев

Дождь как будто усиливается. По мере этого нарастает создаваемый им шум. Ничего кроме звука обрушивающейся на землю воды мы не слышим. Но в тот проклятый завораживающий миг ничего и не хочется слышать.

Я сказал то, что должен был. Признал, что схожу по ней с ума.

Это главное. Дальше будет легче.

Ведь будет?

Дождь льется на нас, по нам, между нами – непрерывно. Насквозь промокшие, подаемся друг к другу ближе. На расстоянии каких-то жалких сантиметров замираем. Хочу увидеть глаза Сони, но настроить зрительный контакт сейчас невозможно – дождь слишком сильный. Он то ли прибивает нас к земле, то ли напрочь сбить с ног намеревается.

Она ждет. Это мой ход.

И я его совершаю.

Сокращаю последние сантиметры, пока не сталкиваемся лицами. Одновременно задыхаемся. Мои плечи и грудь так резко вздымаются, что едва не рвут мышечные волокна. Распирает даже ребра. Если бы сохранялась возможность слухового восприятия, мы бы услышали, как трещат мои кости. Под кожей, несмотря на внешнее ледяное оцепенение, разносится жгучее энергетическое покалывание. А еще глубже – разрывается от натуги сердечный мотор. Сейчас он – самый мощный механизм. Во всем ебаном мире. К такому не готов даже мой собственный организм. Он не предназначен к таким нагрузкам. И как следствие – по всему телу деформация идет. Кажется, что скручивает даже позвоночник. Про остальное и отмечать нечего – каждая клетка, словно граната, из которой выдернули чеку. Разлетаюсь по воздуху.

Я никогда никого не целовал. Никогда.

Сейчас хочу.

Блядь…

Да, я очень хочу это сделать. Больше всего на свете.

Попробовать... Попробовать ее.

Но… Я боюсь сделать это неправильно. Ведь я знаю только то, чего сам желаю. И не могу знать, о чем именно мечтает Соня. Описания тех поцелуев, которыми она меня заваливала, были разными. Как мне теперь понять, чего она хочет?

Словно давая какой-то знак, Соня опускает одну ладонь на мое сердце, а вторую – мне на щеку. Добавляет вольтаж. Но это не убивает, несмотря на страшную силу воздействия. Работает как дефибриллятор. Трясет меня, конечно. Но не сжигает, как я ожидал, опасаясь к ней притрагиваться чем-то кроме лица.

Я и сейчас не касаюсь. Лишь губами по мокрой коже скольжу.

Судорожно вдыхаю. Каждый глоток воздуха ранит как сернистый газ. Если я сдохну, то пусть это случится позже.

Слизываю с губ дождь. Какой все-таки лютый поток. Словно сражение между небом и землей. Мы пока не знаем, какой последняя даст ответ. Возгорание? Для этого мы здесь? Все-таки для этого.

Лады. Забудь об инстинкте самосохранения. На хрен его. Я так больше не могу.

– Я без тебя не могу…

Вряд ли Соня слышит. Чтобы донести, надо бы орать. У меня же нет сил.

Снова слизываю дождь с губ. Прикрываю веки. И с отличительной нерводробительной дрожью прижимаюсь к ее рту.

Пиздец…

Словно на меня, как на елку, навешали тонны разнокалиберных гирлянд и резко врубили все эти мотки в сеть. Ловлю Соню руками под спину, чтобы не позволить нам на этих электрических ударах разлететься в стороны. Совершенно неосознанно хриплю, стону, зажимаю в кулаки ее одежду и волосы.

Все происходит очень медленно, потому как мое тело парализовано удовольствием.

Не знаю, как назвать то, что проделываю дальше… Не думаю, что сексуально озабоченные мудаки творят подобное. Не думаю, что так делают хоть какие-то взрослые особи. Не думаю, что это то, о чем Соня мечтала. Но я же на инстинктах иду. Меня несет первым желанием, и я ему поддаюсь. Слегка приоткрытыми губами жмусь к ее рту и отпускаю. Раз, второй, третий, четвертый, пятый… С соответствующими звуками и бешеной эмоциональной отдачей целую Соню. Ускоряюсь, когда она упирается обеими ладонями мне в грудь. Наверное, эти блядские чмоки ей не нравятся. Конечно, гребаный Тоха наверняка по-другому целовал. Лучше… Сердце взрывается, переходя на последнюю скорость, чтобы разорвать-таки к херам мое тело. Аномально детально проживаю процесс выхода языка изо рта. Чрезвычайно остро ощущаю первое движение между ее мягких и пухлых губ. Безумно ярко сгораю, слизывая ее солено-сладкий вкус. Самое прекрасное, что я когда-либо пробовал. Подсаживаюсь с первой дозы. Похрен на все возможные последствия. Я не то что сдохнуть готов… Я уже погибаю.

Только вот Соня все равно отталкивает. Деликатно, но настойчиво разрывает контакт.

– Ты пьян, Саш… Не надо так… Завтра пожалеешь…

Это бред. Я способен думать и анализировать. Дело вовсе не в алкоголе. Но она ведь не знает, что я думал об этом до того, как накачался. А я… Не могу выдавить из себя это признание, даже несмотря на страх потерь.

Мне сложно. Адски, мать вашу, сложно. За раз выше неба прыгнуть очень тяжело. Как бы я не хотел.

– Нужно в укрытие… – доносится до меня шепот Сони, и я отмечаю, что дождь стал стихать.

Жду, что она попрощается, и разрубленное нутро сворачивает как чертову пахлаву.

– Я не хочу уезжать.

17

Я – не твоя собственность!

© Соня Богданова

Сонечка Солнышко: Саша, привет! Спасибо большое, конечно… Но объясни мне, пожалуйста, что ты вытворяешь? Решил завалить меня подарками? С какой целью?

Глядя на экран, внимательно перечитываю отправленное сообщение. Вроде все правильно и достаточно сдержанно сформулировала. Хотя нервничаю, конечно. Дрожь молниями прошибает. Мышцы стремительно теряют силу и твердость. Бегущая по венам кровь резко сгущается и превращается в ядреный алкогольный коктейль.

Ох, знал бы Саша, на каких скоростях работает мое сердце, стоит мне лишь подумать о нем!

В который раз неосознанно подношу руку ко рту. Подушечками пальцев слегка похлопываю по пылающим губам. С той ночи практически постоянно ощущаю в них то зуд, то жгучее покалывание, словно Георгиев меня чем-то физически инфицировал.

О, если бы только это была какая-то дерматологическая фигня!

От нее хоть был бы шанс избавиться.

Откидываясь на кровать, совершаю шумный вдох и цепенею, чтобы перекрыть прилив новых ощущений. Но этот прием не срабатывает – тело так и так одной мощной горячей волной захлестывает. Топит моментально, заставляя забывать о реальности и концентрироваться на воспоминаниях.

Саша ведь спал здесь со мной.

Господи…

Здесь. Со мной. Обнимая меня.

И неважно то, что наутро, когда я выталкивала его из кровати, вел себя будто угрюмый медведь.

– Скорее… Лиза не должна тебя увидеть, – пыхтела, старательно скрывая волнение, пока он натягивал принесенные высушенные вещи. – Скорее же!

Саша явно не привык к тому, чтобы кто-то его подгонял или, не приведи Бог, пытался от него избавиться. Посмотрел так, что у меня сердце оборвалось и рухнуло куда-то вниз. Кровь вся вместе с ним схлынула. Верх тела словно бы обесточился. Но это длилось недолго. Едва Георгиев вдохнул, раздувая ноздри, весь безумный поток энергии стремительно хлынул вверх. Пошатнувшись от головокружения, я якобы расслабленно прислонилась к стене.

– Почему ты не скажешь ей обо мне то же, что я своей матери о тебе?

Так завернул, что я с трудом сообразила, к чему он ведет.

– Что? – выдохнула приглушенно. – А-а-а… Что ты мой парень? Нет, не могу. Я сестре не лгу. Ты – ненастоящий.

И после этого… Саша будто психанул. Без слов, конечно. Но я уловила и яростную вспышку в глазах, и жесткое напряжение, превратившее тело в сталь. Ушел он молча. Даже не попрощался. И не оглянулся, когда я вышла, чтобы закрыть за ним дверь. Буквально вылетел из квартиры. А полминуты спустя во дворе взревел мотор его машины.

Два дня не объявлялся. Два дня! Ни звонка, ни сообщения, ни намека на встречу. И вдруг это – курьер доставляет целый ворох пакетов с нарядами дорогущих брендов. Хорошо, что Лизы дома нет. Только мне ведь еще нужно постараться распихать все это по шкафу.

Интересно, что там.

Интересно ли?..

Я очень люблю красивую одежду. Но сейчас, как ни странно, не возникает желания что-то распаковывать и примерять. Саша ведь наверняка назовет все это униформой, как уже было однажды. Очевидно, ему стало стыдно, что я прихожу к ним в дом в дешевых вещах.

Телефон не отзывается. Мое сердцебиение постепенно возвращается в нормальный ритм. Я прикрываю глаза и впадаю в уныние, как в спячку.

Не сплю, конечно. Однако шевелиться не хочется.

Его запах остался на простынях. Чтобы в него погрузиться и зависнуть как мушка, мне даже не нужно утыкаться лицом в подушку. Я просто расслабляюсь и позволяю проникать в мои легкие. Наполнять меня изнутри. Разрывать непонятными чувствами. Раньше я думала, что любовь – это нечто прекрасное. Сейчас прозревать начинаю, сколько в ней всего помимо красоты! Порой кажется, что не пережить. Но отказаться невозможно.

В ту ночь я чувствовала жар и силу его тела. Каждую напряженную мышцу, каждый натянутый нерв, каждую пульсирующую вену… Всего его. Просто находясь в его объятиях, я будто полностью познала его.

И приняла.

Все те непоколебимые личностные качества, которыми он оглушает и подавляет других. Всю ту мощь, с которой он сам не всегда способен справиться. Все те чувства, что он скрывает.

Он был моим. Был.

По-настоящему.

Я это ощущала, пока он обнимал. Ощущала.

Пытаюсь спокойно перевести дыхание, но оно все равно теряется. Срывается, когда я улавливаю звук входящего сообщения.

Александр Георгиев: Что хочу, то вытворяю.

Прочитав эсэмэску, не могу сдержать эмоции. Они налетают изнутри, словно стая вырвавшихся из заточения птиц. Они долбят мои душу и плоть. Они их иссушают.

Сонечка Солнышко: В каком смысле? Мы можем поговорить? Мне нужно сказать кое-что важное.

Боже… Я написала это. Шаг сделан. Нельзя останавливаться теперь. Нужно донести все, что думаю.

Александр Георгиев: Не сегодня. Я с пацанами.

Сопротивляюсь разочарованию, но слезы все равно увлажняют глаза.