Любимая учительница

Глава 9

– Ты очень красивая, Татьяна Викторовна, – все так же тихо сказал Давид, напряженно смотря на меня.

Я, честно говоря, опешила и не знала, что ответить. Поблагодарить? За комплимент. Или… Или это вольность, которую нельзя позволять своему студенту? Но, с другой стороны, мы же не в университете… Мы здесь оба гости, на равных позициях. Почему симпатичный парень не может мне сделать комплимент? Что в этом такого? К тому же он, в отличие от своего приятеля, не делает резких необдуманных движений.

Ну вот пожалуйста, вспомнила Глеба, и губы сразу обожгло фантомной болью от жадных укусов. Да уж, этот бы точно не церемонился сейчас, рассказывая о том, какая я красотка. Утащил бы в эти же самые кусты осенних роз, пока никто не спохватился…

Стоп! Я что, об этом с удовольствием и сожалением думаю? Я – больная? Похоже, да.

Шок от собственных мыслей взбодрил, привел в чувство. Я отвела взгляд, и пробормотала:

– Спасибо большое, Давид. Пойдемте к остальным гостям?

И уже сделала шаг в сторону, когда Давид аккуратно взял меня за руку:

– Ты мне очень понравилась.

– Я… Я не знаю, что вам ответить, потому что это все неправильно, и не стоит начинать, и…

– Можно, я поцелую тебя? Просто поцелую, один раз.

Я хотела сказать "нет".

Вот правда, хотела! Но не смогла.

Давид смотрел так жарко, так темно и так умоляюще, что я, уже привыкшая видеть только его безэмоциональную маску, сейчас буквально дар речи потеряла.

И молчание мое было вопринято совершенно неправильно.

Потому что удерживающая меня рука сомкнулась охотничьим силком, притягивая к горячему телу, вторая рука привычно, будто так и надо, будто уже не в первый раз, легла капканом на затылок.

Я, прижатая к крепкой широченной груди, втянула носом пряный мужской аромат и одурела похлеще, чем от роз за минуту до этого. Даже голова закружилась.

И да, я молчала.

Ошарашенная происходящим, буквально не могла сказать ни слова.

А Давид наклонился и сначала легко, будто пробуя, коснулся моих губ, обезоруживая нежностью. Прихватил нижнюю, аккуратно, словно боясь спугнуть, едва слышно выдохнул, помедлил, будто ожидая сопротивления. Которого не было. Я просто не могла его останавливать, слишком необычно было то, что происходило.

Нет, меня конечно же целовали раньше, и даже совсем недавно, но никогда вот так. Словно пробуя драгоценный десерт, волшебное лакомство, настолько дорогое, что его и касаться страшно, и в то же время отказаться невозможно.

Я тоже не сдержала взволнованный выдох, захваченная происходящим.

И это было воспринято, как команда к действию.

Потому что губы стали настойчивей и активней, прижались ко мне сильней, язык скользнул в рот, вызывая сладкую дрожь во всем теле. Голова внезапно закружилась, а тело радостно обмякло в крепких удерживающих руках, совершенно не протестуя против усилившегося напора. Я закрыла глаза, полностью отдаваясь новым восхитительным ощущениям и забыв на время о всех своих предубеждениях.

Давид умел целовать, это было ясно с самого начала. Конечно, такой красивый горячий парень… У него наверняка нет отбоя от подружек.

Было, на ком оттачивать мастерство.

Которое теперь все пошло на мое соблазнение.

А то, что это было соблазнение – вот к гадалке не ходи.

Проверенные движения, сначала осторожный, а затем все более уверенный поиск нужных точек влияния, выяснение, как мне нравится, от чего я начинаю дрожать и таять.

Разведка боем, короче говоря.

И, самое интересное, что краем мозга прекрасно понимая происходящее, я, тем не менее, отказаться и остановить Давида не могла и не хотела, буквально распадаясь на атомы от удовольствия, что дарили его опытные губы.

Он зарычал, все больше теряя контроль, освободил мой рот, зацеловывая шею, остро реагирующее местечко за ухом, закинул мои безвольные руки себе на плечи, прикусил плечо, и все это время успевал еще и бормотать хрипло:

– Не могу, хочу тебя, сразу же, прямо там, на крыльце, как увидел, такая маленькая, такая куколка, хочу, хочу, охереть как, хочу, моя, моя, моя…

И еще какие-то слова на незнакомом, невероятно красивом певуче-гортанном языке.

Этот шепот сводил с ума, заставлял тело регировать, отдаваться ноющей требовательной болью в тех местах, что он успел зацеловать, и, особенно, в тех, куда пока что не добрался. Ноги отказывались стоять, подламывались каблуки, низ живота сводило тупой тяжелой волной, руки его, с огромными, жесткими ладонями, были, казалось, везде, успевая погладить, пощупать, сжать властно и уже по-собственнически. Я чувствовала себя податливой глиной в пальцах гончара, который ласково, но настойчиво лепил из меня то, что надо ему. Делал со мной то, что хотел.

– Сладкая такая, не могу, все, не могу больше, хватит уже, и так сколько терпел, пошли…

Я,ничего не соображая, покорно пошла туда, куда он повел меня, крепко держа за руку и периодически останавливаясь, чтоб опять поцеловать и добавить безумия.

Давид меня словно одурманил своим ласковым напором, своими горячими, бессовестными словами, своей решительностью. Возможно, и даже скорее всего, я потом пожалею об этом. Но это будет потом. А сейчас не могла думать, только чувствовала. Только хотела.

Давид, как неумолимый ледокол, вел меня к дому, какими-то окольными путями, умудряясь не натолкнуться ни на одного гостя, и, вполне возможно, так и утащил бы туда, куда хотел, и сделал бы со мной все, что собирался, но тут откуда-то сбоку раздался знакомый веселый голос:

– Таня!

Я вздрогнула, оборачиваясь, и увидела Юрика, спешащего ко мне от подъездной дорожки.

Давид еле слышно выругался, наполовину по-русски, наполовину на своем непонятном языке, еще крепче сжал мою руку и сделал неопреденное двидение по направлению к дому, словно собирался утащить меня туда прямо на глазах предполагаемого жениха.

Но я уже опомнилась, и, жутко покраснев, вырвала ладонь из его обжигающих пальцев.

– Милая! – Юрик подошел, стрельнул глазами в Давида, и, играя на публику, интимно коснулся губами моего виска, – куда это ты?

– Яаааа… – я покраснела еще сильнее, наверно, даже не покраснела, а побуровела, слыша за спиной тяжелое, ничего хорошего не предвещающее сопение Давида, спешно пытаясь выдумать, куда это я иду за руку со своим студентом, с красными натертыми губами и разворошенной прической. И, кстати, что у меня там с платьем происходит? Может, уже и успел разорвать, бесцеремонно лапая везде, где хотелось?

– Яаааа…

– В туалет, наверно? Платье поправить? – помог мне Юрик, широко улыбаясь, и показательно не замечая наверняка зверского выражения лица Давида.

– Дааааа…

– Пойдем, я провожу тебя, милая. Спасибо вам за помощь!

Он кивнул Давиду, взял меня под локоток и, как ни в чем не бывало, увел прочь, оставив озверевшего парня на крыльце, буквально метр не успевшего дотащить меня до точки невозврата.

Поздоровавшись со всеми присутствующими жизнерадостным возгласом и помахиванием руки, Юрик завел меня в дом через кухню и открыл дверь, за которой находилась просторная ванная комната.

– Давай, дорогая, приходи в себя, а то на тебе лица нет, – улыбнулся он и встал у двери, скрестив руки и разглядывая меня с веселым недоумением, – и помады на губах тоже нет, я смотрю, и надо бы засосы чем-то закрыть…

Я повернулась к зеркалу, уставилась на совершенно незнакомого человека, глядящего на меня оттуда. С бешеными блестящими глазами, исцелованными губами, растрепанная до неприличия.

И, черт! Два здоровенных, пока что красных, но уже стремительно синеющих пятна на шее! Вот это да! И как мне быть? Позорище-то какое!

Понимание, чего я только что избежала, свалилось на меня, как пыльный мешок в темноте, и отозвалось мурашками по коже.

Руки задрожали так сильно, что я вынуждена была уцепиться за края раковины.

– Дорогая, – Юрик, поняв, что мне плохо, подошел и обнял за плечи, глядя в зеркало в мои глаза, – успокойся. Давай я тебе помогу.

Он повернул меня к себе, намочил ладонь и провел по лицу, шее и затылку, приводя в чувство.

– Вот так, все хорошо, – приговаривал он, – а то совсем растрепалась. Кто тебя так растрепал, а? Дзагоев? Как же ты к нему попала в лапы-то, моя малышка?

– А нечего сваливать и подставлять меня, – прохрипела я, чувствуя облегчение и ясность в голове, – гад мелкий.

– Вот, узнаю свою занозу! – обрадовался Юрик, – а то я уж думал, все, пропала моя циничная малышка! Погибла в лапах брутального самца!

– Ах ты сволочь!

Юрка, хохоча, увернулся от прицельного пинка, и подхватил меня на руки. Благо, размеры ванной позволяли не только уворачиваться, но и вальс танцевать.

– Понравился он тебе, да, Танюх? Хороший мальчик, ага, я заценил.

– Ты гад, сволочь, пакостник! Никогда не прощу, никогда!

Я кричала, ругалась, била его и даже царапала, но Юрик все же мужик, выше меня на голову и, само собой, сильнее. Поэтому отпустил он меня только, когда сам захотел, предварительно защекотав до полусмерти.

– Ладно, пошли к людям, Танюх. А то там все в недоумении, что мы так долго. Уже думают всякое, – он весело подмигнул, а я опять покраснела.

Стыд-то какой! Что обо мне люди подумают?

– Так что за происхождение засосов можешь не переживать. Возьму удар на себя, – великодушно заявил Юрик.

Я хмыкнула и ответила язвительно:

– Твоя прабабушка знает все про тебя, идиот! Кого ты дуришь?

– Ха! – ничуть не удивился Юрик, – бабуля не сдаст. Пошли.

Остаток вечера он не отходил от меня, успевая участвовать во всех движухах. Громко смеялся, обсуждал какие-то общие темы, целовал в щеку Маргариту Васильевну, играл в дартс с Сергеем Павловичем, обнимал меня, показательно интимно шепча всякую глупость на ушко и подмигивая посмеивающейся прабабушке. Короче говоря, всех очаровал, всех сплотил, всех развлек. И только одна я видела, что своими действиями он умело отвлекает внимание от меня, все еще находящейся основательно не в себе, и, особенно, от Давида, сидящего в тени в гамаке и сверлящего оттуда меня черным мрачным взглядом.