Любимые бывшими не бывают (СИ)

Глава 13

Макс

Я действую жестко, не гнушаюсь запрещенных методов и не имею слабостей.

Но что-то в моей четко выстроенной Вселенной идет не так, раз на подушке рядом сладко сопит девушка, нагло перетащившая на себя пушистое темно-коричневое одеяло, а я не имею ни малейшего желания с этим бороться.

Я осторожно веду пальцами вдоль ее позвоночника, очерчиваю острую лопатку и убеждаю себя, что еще не подсел.

Не подсел на согревающую теплотой улыбку. На хриплые стоны, срывающиеся с ее пухлых искусанных губ. На имя «Макс», набатом разносящееся по квартире и отскакивающее от стен на зависть соседям. Не подсел же?

Я тихо выкарабкиваюсь из постели. Стараюсь не разбудить свою нимфу. И топаю в душ.

Не испытываю ни малейшего раздражения по поводу обжившейся в стакане чужой зубной щетки и пары-тройки пузырьков с совершенно непонятными мне названиями. Олин гель для душа, кстати, тоже пахнет перечной мятой.

Немного взбодрившись, я возвращаюсь на кухню в одном полотенце, обернутом вокруг бедер, и застаю Олю за приготовлением завтрака. Сонную, взъерошенную и такую домашнюю, что перехватывает дыхание.

Она жарит самые обычные гренки, а я с головой окунаюсь в детство. Вспоминая, как мама кулинарила для нас сестрой, и не было ничего вкуснее российского сыра, растекшегося по румяному белому хлебу.

– А можно двойной американо от шефа, пожалуйста? – я легко целую Олю за ухом, спускаюсь по шее вниз и, пристроив ладони у нее на животе, слышу сосредоточенное.

– Не отвлекай, – ухмыляясь, я без особого энтузиазма отпускаю девушку из объятий и отступаю назад, больше не мешая ей сервировать стол.

Наблюдаю за ее выверенными экономными движениями, сглатываю слюну от расползшегося по комнате аппетитного запаха и невольно сравниваю Олю с Мариной. С удивлением обнаруживая, что я вовсе не против того, чтобы наше с Авериной обоюдное влечение переросло во что-то большее.

– Как думаешь, а в лифте есть камеры? – Ольга насмешливо вскидывает тонкую бровь и усаживается напротив, надкусывая хрустящий тост.

Я же едва не давлюсь кофе от смеха, представляя, как строгая Тамара Николаевна поутру просматривает ночные видеозаписи.

– Даже если и есть, – я пожимаю плечами, озорно подмигивая Авериной, и тянусь за дополнительной порцией невероятных гренок. – Подумаешь, повесят на стенд с припиской «Разыскиваются нарушители тишины и спокойствия».

Ольга звонко заразительно смеется, а я понимаю, что в ее выходной мне особенно сильно не хочется никуда ехать. Не хочется очищать стекло автомобиля от наледи, разбивать шинами замерзший снег и требовать от засевшего в печенках Евгения Аркадьевича что-либо. Еще меньше хочется лицезреть постную физиономию Инги и подобострастно таскающегося за ней Меркулова.

Но горящие сроки не оставляют мне ни единого шанса на то, чтобы забраться с Олей под одеяло и весь день смотреть черно-белое старое кино. Так что я вынужденно пакую себя в длинное черное пальто, когда Аверина, замерев на пороге, рассеянно роняет.

– Нам нужно поговорить, – качнувшись с пятки на носок и обратно, она прижимается плечом к дверному косяку, а я с тревогой всматриваюсь в небесно-голубые озера, подернутые дымкой грусти.

– О чем?

Мне до зубовного скрежета не нравится брошенная ей фраза, потому что именно так я обычно начинаю разговоры с любовницами, когда собираюсь расстаться. Иррациональный страх холодком проносится внутри, заковывая суматошно колотящееся сердце в корку льда.

– Все вечером. Тебе пора, – Ольга коротко целует меня в висок и скрывается в квартире, оставляя меня наедине с сонмом толпящихся в голове дурацких вопросов.

И пока мобильный заливается монотонной трелью, я разрываюсь между желанием догнать Аверину и расставить все точки над «i» и взятыми на себя обязательствами, в конечном счете выталкивающими меня на мороз.

И хоть ноги и несут меня в кабинет к Слонскому, мыслями я все еще рядом с Олей, поэтому неудивительно, что все валится из рук.

Разлетаются по полу листы ежегодного отчета, извлеченного Ингой из недр надежного сейфа. Рассыпается содержимое массивной пепельницы с выгравированным на дне черепом, которую я задеваю ладонью и отправляю ненароком под стол.

И, в качестве завершающего штриха в картине моей рассеянности, кофейник летит на пол, заливая светло-бежевый ворс потеками черно-коричневой жидкости.

– Пожалуй, нашу встречу, действительно, стоит перенести.

Я первый раз поступаю до такой степени непрофессионально, пренебрегая заказом, и ставлю заработанную репутацию под удар, но по-другому не могу.

Евгений Аркадьевич недоверчиво морщит лоб, Инга пытается закрыть широко распахнутый от изумления рот, я же торопливо собираю бумаги и не забочусь о том, что договоры перемешиваются с платежками, а пояснительная записка остается лежать на стекле перед генеральным.

Сбросив груз с души, я улыбаюсь полубезумной шальной улыбкой и повергаю собравшихся в состояние, близкое к коме.

– Созвонимся после Рождества. Праздник все-таки.

Я выскакиваю из здания холдинга, как пробка из бутылки, и без сожалений запрыгиваю в припаркованное прямо у входа авто.

Я хочу наряжать елку с Олей, хочу выбирать для нее подарок и хочу ей об этом сказать, поэтому мчусь домой на всех парах. Подрезаю нерасторопных водителей, матерю собравшуюся у торгового центра пробку и выезжаю на встречную полосу, потому что промедление сводит меня с ума.

Я проношусь мимо испуганной Тамары Николаевны. Чудом не выламываю турникет. Мимоходом вручаю капризничающему пацану в костюме дьяволенка леденец на палочке. И ураганом врываюсь в квартиру, с третьего раза все-таки попадая ключом в замок.

– Оль, я мандарины привез! – задорно кричу я, скидывая ботинки в угол, и не допускаю и тени сомнений, что мне могут быть не рады.

– Что-то случилось? Ты должен был вернуться поздно вечером, – с тревогой в голосе произносит Оля, встречая меня в коридоре, а я понимаю, что никого нет красивее этой взволнованной девушки с голубыми глазищами на пол-лица.

Да и роднее тоже нет.

– Ничего не случилось. Просто хотел провести время с тобой.

Оставив пакеты с цитрусами и шампанским на тумбочке, я волоку голубую ель внушительных размеров в гостиную, Аверина же молча следует за мной, удивленно хлопая густыми ресницами. Она останавливается в центре зала и, глубоко вдохнув, робко зовет.

– Макс, – когда я оставляю дерево в покое и поворачиваюсь к ней, Ольга неуверенно просит, отводя взгляд: – не позволяй мне к тебе привыкать.

Пождав пальцы ног, она стоит неподвижно, обхватив себя руками за плечи. Нежная такая, слабая, ранимая. В просторной серой футболке, едва достающей ей до середины бедра, Оля кажется еще более хрупкой, чем есть на самом деле.

Я не умею красиво изъясняться, но именно сейчас хочется подобрать те слова, которые сотрут грустное выражение с ее изящного лица. Которые заставят ее переменить мнение и вернут веру в нас.

– Макс, я с тобой как на тяжелых антидепрессантах. И вроде должен цеплять роман Влада с дочкой генерального у меня под носом, а не трогает. Вроде должны задевать шпильки от Инги и кольцо у нее на безымянном пальце, а мне наплевать, понимаешь? Куда больше меня заботит два факта: то, что какой-то придурок въехал тебе в бампер, и то, что я совершенно не знаю, что приготовить к праздничному столу.

Запыхавшись, как после спринтерского забега, Аверина замолкает на пару секунд. Прикусывает нижнюю губу. Еще сильнее сдавливает предплечья. И приглушенным полушепотом признается.

– Я очень боюсь, что не соберу себя во второй раз, если ты уйдешь.

– Но я не хочу уходить, – я отцепляю ее руки от майки и заставляю себя обнять. Прижимаю крепко и выдыхаю прямо в макушку: – и не хочу, чтобы ты уходила.

Я не даю Оле громких обещаний, но этих простых фраз достаточно, чтобы прорвать плотину отчуждения между нами. В считанные мгновения сгорают предохранители, и становится по фиг и на брошенную рядом с диваном елку, и на не разобранный пакет с мандаринами, и на шампанское, которое нужно охладить.

Олины руки забираются мне под свитер, а я торопливо сдергиваю с нее футболку, отчетливо осознавая, что до спальни мы не доберемся. Отбрасываю в сторону джинсы и опускаю Аверину на ковер, накрывая ее собой. Застываю на миг между ее бедер и вхожу одним мощным толчком до упора, вспыхивая, как фитиль, от невесомых прикосновений тонких пальцев к лопаткам.

Это с самого начала было больше, чем секс. Это какая-то необъяснимая, животная потребность в девчонке с тугой косой и нереальными голубыми глазищами. В выгибающемся навстречу горячем теле, в острых сосках, затвердевших под моими ладонями, и в срывающемся с ее припухлых губ хриплом «Макс». Выжигающем остатки угольной пустоты и прогорклого одиночества и наполняющем существование смыслом.

Сегодня наша близость судорожная, лихорадочная. Потому что я прожженный собственник и слишком сильно хочу заменить все ее старые воспоминания новыми, а Оле слишком необходимо подтверждение исключительности нашей связи.

Кожа о кожу высекает искры, капелька пота стекает в ложбинку на грудной клетке. Возбуждение растет, копится и, в конце концов, накрывает с головой, вынуждая жадно сжимать нежные бедра. Короткие аккуратные ногти оставляют красные полосы на спине.

Но я не чувствую боли, потому что яркий спазм наслаждения затмевает все. Я заливаю солоноватой вязкой жидкостью покатый Олин живот и впиваюсь зубами в тонкую шею, прикусывая суматошно бьющуюся жилку.

– Макс, – доносится до меня, как сквозь вату, и заставляет сердце ускорить бег, потому что Оля до сих пор дрожит после пережитого оргазма, выталкивая рваное: – как же хорошо, твою мать!