Любимый незнакомец

7

Буря ревела и выла всю ночь напролет. Стекла в спальне Мэлоуна тряслись так, словно какой-то злодей, стоя снаружи, безуспешно пытался выдавить их и пробраться в дом.

Когда он проснулся, в спальне было так холодно, что от дыхания шел пар. Чувствуя, что вот-вот утратит всякое желание выжить, он поскорее натянул две пары носков, надел друг на друга всю одежду, которая нашлась у него в шкафу, сунул ноги в ботинки, а руки в перчатки и развел огонь у себя в камине. Потом поспешил наверх и разжег камин, у которого они провели вечер накануне.

Дани, еще не причесанная, укутанная во все мыслимые одежки, выскочила из своей комнаты и принялась его благодарить.

– В конюшне есть еще дрова. Я запираю их в задней комнате, чтобы они не отсыревали и чтобы никто их не украл. Бог мой, ну и буря! Электричества по-прежнему нет. Трубы пока не замерзли, но в котле нет ни капли горячей воды.

В конюшне нашлись две лопаты для уборки снега и дрова или, точнее, аккуратно сложенный плавник, какие-то палки, поленья, доски от упаковочных ящиков. Наверное, Дани копила все это на всякий случай. Интересно, понимают ли ее тетки, как им с ней повезло.

Он принес в дом охапку дров и принялся чистить подъездную дорожку, шаг за шагом, раскидывая снег по сторонам.

Дани позвала его обедать, но ему не хотелось уходить и потом начинать все заново. Разгребать снег было нелегко, но зато он хоть чуточку согрелся.

Через двадцать минут Дани вышла к нему, волоча за собой вторую лопату. Он велел ей возвращаться обратно в дом.

– Я сам справлюсь, – сказал он.

– А я вам помогу, – весело ответила она и тут же взялась за дело. Она двинулась в противоположную сторону, и теперь они разгребали снег от входа в дом к разным краям дорожки. Она явно занималась этим не в первый раз.

– Обычно вы сами тут все расчищаете? – спросил он.

– Нет. Обычно я зову Генри Рауса и плачу ему за работу. Но он уехал учиться, а замену ему я еще не нашла.

Мэлоун протянул руку, словно они только познакомились, но Дани стояла слишком далеко и не смогла бы ее пожать.

– Майкл Мэлоун, ваш новый снегоуборщик. Приятно познакомиться.

Спустя несколько минут она, словно извиняясь, заметила:

– С такой скоростью вы толком не согреетесь. – Дыхание обращалось в пар и зависало в воздухе у ее лица, не давая забыть о том, какой сильный стоит мороз.

– Да, вы правы. И все же, пока я работаю, мне довольно тепло.

– Наверное, вам непросто привыкнуть к Кливленду. Скажите, а на Багамах красиво? Когда-то мне попалось в руки несколько фотокарточек оттуда. Не могу представить себе, как там на самом деле. Я никогда не видела океан. И пальмы. И розовый песок. Это правда, что песок на Багамах розовый? – Она проговорила все это мечтательным голосом, но он тут же перестал разгребать снег.

– Как вы узнали, что я был на Багамах? – Об этом не знал никто, кроме его начальника, Элмера Айри. И, может, Молли, хотя они никогда об этом не говорили. Но больше никто.

– Наверное, вы сами обмолвились, – ответила Дани, не прекращая раскидывать снег.

Он ни о чем таком не мог обмолвиться. Ни при каких обстоятельствах.

– Мое пальто вам рассказало? – ошеломленно спросил он.

Она утерла нос, не глядя ему в глаза:

– Возможно.

– Возможно, – шепотом повторил он и снова принялся за работу. Он был так потрясен, что забыл о холоде.

– Зачем министерству финансов отправлять вас на Багамы? – спросила она, когда они расчистили еще с полметра дорожки. – Так далеко от Вашингтона?

– Я отдыхал, – буркнул он.

– А-а.

Он подумал, а вдруг она чувствует даже, что он соврал, но она ничего больше не сказала. Чувство сообщничества, возникшее было между ними, рассеялось. Через несколько минут она, красная от усердия, отставила лопату и спросила, сможет ли он сам все закончить.

– Я не просил вас о помощи, мисс Флэнаган, – сказал он тоном строгого учителя. Ну и баран же он. Но она застала его врасплох. Причем не впервые.

– Не просили, вы правы. Спасибо вам. – Она скрылась в доме, но почти сразу вышла снова, неся за спиной огромный матерчатый мешок для белья. Она прошла мимо него, словно не замечая, и, добравшись до тротуара, повернула на запад.

– Куда вы? – крикнул он ей вслед.

– Не ваша забота, мистер Мэлоун, – отвечала она таким же ледяным тоном, каким он говорил с ней.

Он отставил лопату и поспешил за ней.

– Давайте помогу, – настойчиво предложил он, чувствуя, что ему пора извиниться за свое поведение.

– Нет… спасибо. Я справлюсь, – выдохнула она.

Он все же забрал у нее мешок, закинул его себе на плечо и изумленно отметил, что он страшно тяжелый. Как же она его несла, подумалось ему.

– Что там?

– Одежда. Много одежды. Я никогда не знаю заранее, что мне понадобится.

– Понимаю. – На самом деле он ничего не понял, но это не имело значения. Он мог ей помочь. – Ведите меня, – попросил он. Но она не двинулась с места.

– Обычно я беру тележку, – сказала она. – Но сегодня так много снега. Идти совсем близко, всего два квартала и еще один, в сторону.

– Тогда пойдем. – И он двинулся в направлении, которое она указала. Она с перепуганным видом поспешила следом за ним.

– И все же, сэр. Я сама справлюсь, – проговорила она и зашагала рядом с ним, на каждом шагу глубоко увязая в снегу. Господи, ну и дыра этот Кливленд. Она что, сказала ему «сэр»?

– Кажется, вы планировали звать меня Майклом, – заметил он.

– Планировала. Но… мне нелегко называть вас по имени.

– Да. Всем нелегко. – Одна лишь Молли звала его Майклом.

– Может, поэтому у вас было так много имен?

– Бог мой, да откуда вы все это знаете? – рявкнул он и резко остановился, так что мешок качнулся и чуть не свалился на тротуар.

Дани помолчала, не сводя глаз со своих сапог. Счистила снег, приставший к юбке. А потом с виноватым видом подняла на него глаза и объяснила:

– От вашей шляпы. В тот первый день, когда вы вошли в ателье, вы, наверное, решали, каким именем вам лучше назваться. Когда я взяла ваши вещи, все эти имена цеплялись за поля вашей шляпы, словно игрушечные обезьянки.

Маленькие пластмассовые обезьянки. Он живо представил себе этих обезьянок, вообразил, как они примеряют его личины.

– Ну хорошо. Какие там были имена? – спросил он, отказываясь ей верить.

– Вы меня проверяете?

– Да.

– Попробую вспомнить. Патрик О’Рурк. Майк Лепито. Майки… или Микки? Микки Монахан? Самую большую обезьяну звали Майклом Мэлоуном.

Не будь он так ошарашен, он бы расхохотался.

– То есть это было самое громкое из всех имен, – торопливо исправилась она. – Наверное… вы долго не снимали шляпу… пока думали, кем бы назваться, – пояснила она.

Он брел рядом с ней, не разбирая дороги, чувствуя, что и сам превращается в игрушечную обезьянку.

– Куда мы идем? – спросил он через пять минут, когда она свернула к невзрачному зданию, и двинулся вслед за ней к задней двери, стараясь наступать прямо в следы, которые она оставляла на нетронутом снегу.

– Вчера вечером я говорила вам… что готовлю тела бедняков к похоронам.

– Здесь? – ахнул он и от неожиданности не удержал на плече мешок с тряпьем.

– Да. Здесь. – Она принялась отпирать дверь рядом с узким помостом для выгрузки. Неприметное, хмурое, безотрадное здание снаружи походило на один из множества складов, занимавших всю короткую улочку.

Он последовал за ней, но остановился в дверях и принялся стряхивать с мешка налипший снег.

Помещение освещал лишь тусклый свет дня – электричества по-прежнему не было. Но Дани, готовая к этому, зажгла два фонаря, что стояли на рабочем столе прямо у входа.

Пространство справа от входа занимали два стола для бальзамирования, оснащенные разными трубками и стоками. К счастью, они были пусты.

Слева, вдоль стены, тянулось около дюжины металлических столов. Только два из них пустовали. На остальных лежали трупы.

На крючках висели хирургические халаты. Дани натянула халат прямо поверх одежды, завязала его на талии и у шеи.

– Просто положите вещи вон там. – Она указала на стол слева от двери. На столе уже громоздилось несколько аккуратных стопок вещей – мужская одежда отдельно от женской, разные размеры тоже отдельно. Мэлоун опустил мешок на стол, но словно не решался пройти вглубь насквозь продувавшегося помещения.

– Если вы останетесь, Майкл, вам тоже нужно переодеться. Я не делаю ничего особенно грязного… но они мертвы. Там есть резиновые перчатки. – Она сняла с головы вязаную шапочку и повязала волосы белым шарфом. Теперь она стала походить на монашку, вроде тех, что обходили пациентов в больнице Святого Алексиса.

Он подошел к крючкам, на которых висели халаты. Наверное, выглядел он до крайности неуверенно – по крайней мере, чувствовал он себя именно так, – потому что она мягко прибавила:

– Не переживайте, все эти вещи каждый раз кипятят и хлорируют.

– Я лучше подожду снаружи, – сказал он. Слабонервным он не был – на его работе слабонервные не задерживались, – но в том, чтобы готовить тело к похоронам, ему чудилось что-то донельзя интимное. Ему не хотелось на это смотреть.

– Там страшно холодно.

– Здесь тоже холодно. Зато на улице нет мертвецов.

– В этом я не уверена. В конце концов, мы ведь в Кингсбери-Ран, – тихо заметила она.

Он буркнул в ответ что-то неопределенное, в который раз не понимая, что именно ей известно. Он не понимал, стоит ли рассказать ей обо всем, что теснилось у него в голове, просто затем, чтобы больше об этом не думать. Знает ли она, для чего он приехал в Кливленд? И как проводит здесь время? Знает, что он без конца ходит по барам, кружит по улочкам, исподтишка рассматривает местных жителей? Знает, что он уже много недель корпит над бумагами Элиота, но до сих пор ни до чего не додумался? Может, спросить у нее? Он не стал. Он повернулся к двери. Ему пора уйти.

– Вам нужно будет что-то отнести обратно домой? – спросил он.

– Да. Я забираю грязные вещи в стирку. Но сегодня я оставлю их здесь. Подожду, пока смогу прийти сюда с тележкой.

Он снова заколебался. Ему не хотелось бросать ее здесь одну.

– Идите, Майкл. Все в порядке. Я не рассчитывала на вашу помощь. Это не самая приятная работа. Правда, зимой куда лучше, чем летом.

– Смерть все равно к вам пристанет.

– После работы я тщательно моюсь. Вся моя одежда закрыта. Вам не нужно мне помогать. Я занимаюсь этим много лет.

– Много лет?

– Да.

Он поморщился. На жаре трупы быстро разлагаются. Мороз действительно куда лучше. Он не был уверен, что смог бы войти сюда в июле. Он потопал ногами, стараясь согреться, но не ушел.

Видя его нерешительность, Дани пожала плечами, подошла к раковине, наполнила водой ведро. Она отнесла ведро к столам с мертвецами, вернулась, взяла блокнот, учетный журнал, фонарь и принялась за работу. Она ходила между столами и осматривала тела, быстро оценивая, что ей понадобится, и разговаривая, то ли с ними, то ли сама с собой.

– Нужны рубашка и брюки. И ботинки получше. – Она записала это с легким вздохом, словно понимая, что будет непросто, и тут же двинулась дальше, продолжая называть предметы одежды, которые ей предстояло подыскать, или решая, что сгодится и та одежда, которая уже была на мертвецах. Когда она, сняв перчатки, принялась стаскивать с одного из трупов пальто, Мэлоун рявкнул:

– Господи, Дани, не смейте снимать перчатки!

– Я не звала вас сюда, мистер Мэлоун, – тихо отвечала она, переворачивая труп на бок и пытаясь высвободить пальто. Она явно занималась всем этим не в первый раз, но ей было бы куда легче, если бы он ей помог, а не просто стоял и смотрел.

Он снял пальто, сдернул с крючка халат, нетерпеливыми пальцами завязал тесемки и вместо варежек сунул руки в самые холодные резиновые перчатки, которые ему когда-либо доводилось носить.

– Значит, я теперь снова мистер Мэлоун? – пробурчал он, подходя к ней.

– В такой обстановке мне сложно вести себя непринужденно, – сказала она, но ее голос прозвучал странно. Он повернулся к ней и увидел, что у нее по щекам текут слезы. Неужели это из-за него?

– Вам не стоит снимать перчатки, – виновато сказал он.

– Обычно я их не снимаю, но в них неудобно работать, все выходит гораздо медленнее. К тому же в перчатках я не слышу историй.

– Зачем вам их слышать? – спросил он.

– Потому что… никто другой не станет.

– Вы всегда здесь плачете?

– Нет. Обычно не плачу. – Она шмыгнула носом. Он вытащил из кармана платок – непростая задача для человека, на котором надето так много, – и, словно медбрат, ассистирующий хирургу, промокнул ей щеки. Он не хотел, чтобы она сама утирала себе лицо руками, к которым пристала смерть.

– Так отчего вы расплакались? – спросил он.

– Оттого, что этот бедолага… Иван, его звали Иван… он был влюблен. Его любимая умерла, и он… был рад отправиться следом за ней. Он хотел умереть. Но его любовь к ней осталась здесь.

– Здесь?

– Да, в этой ткани.

– М-м. – Пальто мертвеца – если этот предмет еще можно было именовать пальто – было так сильно перепачкано сажей, что никто ни за что в жизни не угадал бы, какого цвета оно было прежде. Мэлоун убрал свой платок обратно в карман, надеясь, что он ему больше не понадобится.

– Женщину, которую он любил, звали Джоанной, – сказала Дани, чуть повысив голос, словно ей во что бы то ни стало нужно было, чтобы он ей поверил. – У нее… была милая улыбка, а еще она носила на шляпке мак. Такой бумажный цветок, их часто продают прямо на улицах. Он подарил ей его. Когда цветок изнашивался, он всякий раз покупал ей новый.

– Ясно, – сдержанно проронил он, и она, вздохнув, снова взялась за записи. Почерк у нее был изящным, разборчивым, рука скользила по бумаге так, словно Дани подписывала приглашения на прием, а не составляла описания мертвецов. Наконец она отложила блокнот со своими записями и вписала несколько строк в книгу, которую Мэлоун счел официальным реестром.

Он ни о чем не спрашивал – решил, что ему совсем не обязательно знать все в подробностях. Но когда они наконец сняли с «Ивана» его пальто и обрядили в чистые штаны и рубашку, Дани вырвала из своего блокнота верхний листок и сунула мертвецу в нагрудный карман.

– А это зачем? – нахмурился Мэлоун.

– Я записываю их истории – без лишних подробностей – и кладу им в карман.

– Для чего?

– Никто не скажет ни единого слова над их безымянными могилами. Это их надгробная речь.

– Это часть вашей работы?

– Нет. Мистер Раус и его работники, которые забирают тела для погребения, наверняка считают меня сумасшедшей. Может, они выбрасывают листки, которые я прячу мертвецам в карманы. Но мне так легче. Я веду записи, так что если однажды… кто-то станет их искать, их можно будет найти.

– Бог мой, Дани.

– Вы только это и говорите, Майкл.

– Да. Действительно. Не знаю, что тут еще сказать.

– Придется ему остаться в этих старых ботинках. Тут я ничем не могу помочь. Только взгляните на его несчастные пальцы, – печально проговорила она.

Ему совсем не хотелось смотреть на пальцы мертвеца, торчавшие сквозь дыры в его башмаках, но он повиновался, взглянул и тут же проклял себя за это.

– Давайте продолжим, – предложил он, и Дани послушалась.

Она пришивала недостающие пуговицы, смывала грязь с мертвых обледеневших лиц, приглаживала спутанные волосы. Они перекатили на бок еще одного мужчину, такого же грязного, как и первый, Иван, одну за другой сняли с него все одежки, надели взамен чистую рубашку, застегнули ее на все пуговицы и заправили в чистые штаны.

– Кажется, его звали Уолли. Вряд ли это его фамилия или имя. Он любил регтайм и вечно его насвистывал. Уолли-свистун. – Она сделала запись в своем блокноте, сунула в нагрудный карман Уолли его надгробное слово и двинулась дальше.

Несчастный Уолли, в отличие от Ивана, не имел даже плохонькой обуви, и Мэлоун как мог старался не смотреть на его босые ноги.

Следующей оказалась женщина с седыми жидкими волосами и без единого зуба. На ней было так много одежды, что Дани и Мэлоун лишь с огромным трудом сумели ее раздеть. На ней осталось лишь голубое платье с поблекшим узором из лилий – под ним больше ничего не было.

– Оставим ее в нем. Это самый красивый ее наряд. Поэтому она и надела его в самый низ. Так платье не слишком пачкалось и не слишком занашивалось. Она его любила. В нем она снова чувствовала себя молодой. – Дани проговорила это медленно, словно повторяла слова, которые кто-то шептал ей на ухо.

– А что вы делаете с остальной одеждой? Со всей одеждой, которую снимаете с них?

– Она им больше не нужна. Проверьте карманы, вдруг в них остались какие-то вещи. Если я нахожу что-то маленькое, фотографию или безделушку, то обычно оставляю при них, чтобы их с ней похоронили.

Он сделал, как она велела, стараясь не дышать. Так было чуточку легче. В карманах у женщины не было ничего, кроме окурка сигары, который она, вероятно, берегла для особого случая. Он показал Дани находку. Она положила ее в карман голубого платья.

Он не понял, что его так задело в этом простом движении, в возвращении мертвой женщине того, что она при жизни берегла и ценила, но у него вдруг резко и больно перехватило горло. Он подхватил кипу вонючих отрепьев и отвернулся, гадая, не пригодится ли ему снова его чертов платок.

– Можете сложить грязные вещи возле стола с одеждой, – сказала Дани. – То, что еще можно починить, я использую снова. Порой сюда привозят тела в лохмотьях. А мне не хочется, чтобы людей хоронили в лохмотьях.

– Куда вы деваете то, что уже нельзя починить? – Ему нужно было поддержать разговор. Разговор не давал ему думать. Что бы Дани делала с жертвами Мясника? От этой мысли он замер… и содрогнулся.

– На Сковилл-авеню есть бумажная фабрика, владелец платит по несколько пенни за фунт тряпья. Лишними эти деньги не будут.

Он подошел к груде тряпья и принялся встряхивать и аккуратно складывать каждую вещь, выгадывая немного времени на то, чтобы прийти в себя. Когда он вернулся обратно к Дани, она уже вымыла женщине лицо и руки, пригладила волосы. После этого она разгладила ее платье и сложила ей руки на груди.

– Как ее звали? – спросил он.

Ничего не ответив ему, она взяла блокнот, карандаш и приготовилась писать, но слова явно не шли, и она на миг замерла.

– Не знаю, как ее звали. Не могу сказать. Ее свет кажется мне совсем… тусклым. Она болела и сильно устала от жизни. Не знаю, что мне написать.

– Напишите, что она любила хорошие сигары, лилии и голубой цвет, – предложил он, собрав все свои наблюдения и проанализировав их – так, как всегда поступал.

– У вас хорошо получается, – с улыбкой сказала она.

Он снова прочистил горло, ощущая неловкость, а потом протянул ей пару носков для Уолли.

– Где вы взяли эти носки?

– На дне мешка, – не задумываясь ответил он.

– Неправда.

– Правда.

– Я сама собирала этот мешок. Там не было носков. Они у меня закончились. Я не очень люблю штопать носки или вязать. На это уходит чересчур много времени. – Она нахмурилась, пристально осмотрела носки, а потом взглянула на него с подозрением: – Майкл, вы решили отдать Уолли свои носки?