БРАТ И СЕСТРА. В ОТЗВУКАХ ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

Толя вез Машу в двухместном купе. Она была так слаба, что несколько раз останавливалась передохнуть и собраться с силами, пока они шли по платформе.

– Нет, больше не могу, – сказала она возле входа в вагон и стала оседать на землю. Толя подхватил ее на руки, с трудом протискиваясь через узкий коридор, внес в купе и опустил на полку.

– Здесь такой знакомый запах, – прошептала она. – Помню, мы возвращались с Устиньей из Одессы точно в таком купе.

Толя вспомнил их встречу у холодного зимнего моря. Так, словно это случилось не двадцать с лишним лет назад, а уже после всего того, что он пережил после. Это было горькое воспоминание, но теперь оно еще сильней привязывало его к Маше. Как будто можно было привязаться сильней…

– Ты легкая, как девочка, – сказал он, садясь у нее в ногах. – Как только тронется поезд, пойдем в ресторан.

– Нет. Мы закроемся в купе и никуда не будем выходить, – возразила Маша. – Наступит ночь, в окно засветят звезды. Они будут указывать нам путь домой.

– Нонна обрадуется тебе. Она приберет в мансарде. Ты хочешь жить в мансарде?

– Наверное… Там, я помню, было большое окно. Мне казалось в детстве, будто в нем умещается половина неба.

– Так оно и есть. В полнолуние туда заглядывает луна.

– А как ты думаешь, духи, которые жили в том доме, они… переселились в этот?

– Да, – не колеблясь, ответил Толя. – Они частенько устраивают хороводы. – Он нахмурился. – Среди них есть и злые, но ты их не бойся. Я умею ими управлять.

– Знаю. – Она слабо улыбнулась. – Ты стал мужественным и… красивым. Я всегда мечтала иметь такого отца. Мне кажется, у меня никогда не было отца. Этот Анджей… он все что угодно, только не отец. Странно, правда? Я даже ухитрилась – ненадолго – влюбиться в него… Наверное, потому, что мы с ним очень похожи. Знаешь в чем?

Толя смотрел на нее не отрываясь, весь отдавшись этому новому чувству нежности, любви, восхищения, сострадания. Он делал над собой усилие, чтобы вникать в смысл ее слов.

– В чем? – спросил он, испытывая интерес не к тому, что она рассказывает, а как.

– Нам с ним кажется прекрасным только то, что не сбылось. Еще мы не умеем ценить, когда нас любят. Хотя потом об этом сожалеем. Франко любит меня больше жизни.

Она вздохнула и обессиленно вытянула руки.

– Поспи, – сказал Толя. – Сейчас поезд тронется. На небе вот-вот появятся звезды. Те же самые, что светили нам…

Он замолчал, решив, что Маша заснула.

– Нет, ты рассказывай, а я буду дремать под твой рассказ. Мне очень, очень интересно знать, как ты жил эти годы.

Толя открыл было рот, но вдруг понял, что Маша спит уже на самом деле. Во сне у нее было такое юное, прежнее лицо… Толя едва сдержал слезы.

Когда в купе вошла проводница с бельем, он приложил к губам палец и сказал совсем тихо:

– Заснула. Пускай спит. Она такая… слабая и худая.

– Сестра? – шепотом спросила проводница.

– Откуда вы знаете? – удивился Толя.

– Вы очень похожи. Хотя она намного младше вас.

Проводница постелила Толе на верхней полке и, приветливо кивнув, вышла, тихо прикрыв за собой дверь.

Поезд останавливался на каких-то станциях и полустанках, и фонари освещали Машино лицо. Потом мчался дальше, рассекая, как чудилось Толе, звездную тьму и спеша соединить искусственно разделенные точки. «Из пункта А в пункт Б…» – пришли на ум слова из школьной задачки.

Толя беззвучно рассмеялся и затряс головой. Он никак не мог поверить, что Маша с ним.

…Когда он услышал в трубке ее слабый голос – на какое-то мгновение лишился дара речи.

– Прошу тебя, приезжай за мной. Скорей, – сказала она и расплакалась.

Через час он уже был в пути.

И все шло словно по маслу – успел на последнюю «Ракету», достал билет на ближайший самолет, в Москве сразу же схватил такси.

Маша спала, когда он без стука ворвался в роскошный люкс. Навстречу ему поднялась высокая красивая девушка с распущенными по плечам светлыми волосами и улыбаясь протянула руку. Она сказала что-то по-английски, но Толя не вникал в смысл ее слов – он вглядывался в лежавшую на диване женщину, в ее до боли родное лицо. Оно расплывалось перед глазами, превращаясь в тающие в воздухе светлые круги. Девушка теребила его за локоть, и наконец он повернул к ней голову.

– Вы говорите по-английски? – спросила она, и, когда Толя кивнул, сказала, медленно выговаривая каждое слово: – Вы должны увезти ее отсюда как можно скорей. Я дам вам денег.

– У меня есть деньги, – ответил он, снова поворачивая голову в сторону дивана, на котором спала Маша. – Господи, я не верю, что это она.

– Я ее сестра Сьюзен. – Девушка тоже смотрела на Машу. – Я, как и она, американская подданная. Я могла бы увезти ее домой, в Штаты, но она не хочет. Она хочет уехать к вам. – Девушка понизила голос до шепота и сказала, наклонившись к Толиному уху: – За ней следит КГБ. Они выкрали ее и поместили в психиатрическую клинику. Но она совершенно здорова. Вы сможете обеспечить ей уход и нормальное питание?

– Да, – ответил Толя по-русски и тут же поправился: – Yes, of course.

Девушка улыбнулась и вдруг, обняв его за плечи, прижалась к его груди. Он смотрел на ее светлый затылок, от которого исходил незнакомый ему запах. Наконец, осторожно положил ей на спину руки.

– Ты и мой брат тоже… Как страшно жить в этом мире… Господи, береги ее… Она так мне дорога, – шептала девушка, обжигая его грудь горячим дыханием.

– Сберегу, – сказал Толя. – Не беспокойся, сестра. Все потихоньку наладится.

Потом в номер принесли роскошный ужин и шампанское. Толя никогда в жизни не видел таких красивых, похожих на цветочные клумбы блюд, но ему не хотелось есть, хотя с утра не было во рту ни крошки.

– Ешь, – велела девушка. – А она пускай спит. Во сне многое забывается. Ей нужно многое забыть.

Толя послушно взял в руку вилку, пригубил бокал с пенящимся вином. Но он чувствовал, его что-то распирает изнутри. Казалось, останься он сидеть на месте, и это что-то взорвет его тело, разметав на мелкие кусочки.

– Что с тобой? – спросила девушка. У нее были красивые и добрые глаза.

– Эхма! – шепотом воскликнул Толя, положил вилку, допил бокал и вдруг пошел колесом по ковру. Потом лег на спину, задрал ноги, рывком завел их за голову и перевернулся на грудь. Все это он проделал совершенно бесшумно.

– Браво! – девушка беззвучно захлопала в ладоши. – Теперь я знаю наверняка: все будет в порядке. Ты хороший. Но тебе обязательно нужно поесть.

И тут Толя заметил, что Машины веки вздрогнули и она открыла глаза.

Одним длинным прыжком он очутился возле дивана, встал перед ней на колени, хотел что-то сказать, но не смог, вместо этого откуда-то из глубины его существа поднялся стон-вопль радости.

– То-ля, – произнесла нараспев Маша, повернула к нему голову, медленно, с трудом подняла свою тоненькую, как спичка, руку и коснулась пальцами его щеки. – Милый, милый, милый…

Он вдруг просунул под ее спину обе руки ладонями кверху, поднял ее невесомое тело и понес к столу, держа впереди себя на вытянутых руках.

– Сьюзен, мы очень проголодались, – сказал он, мешая русские слова с английскими. – Hungry. Ясно?

Он усадил Машу к себе на колени и, подхватив на вилку хрустящей картошки, поднес к Машиному рту.

Они скорее развлекались таким образом: съела Маша совсем немного. Сью все это время смотрела на них возбужденно блестевшими глазами.

Потом Маша тихо заплакала. Толя стал утирать ей слезы и что-то шептать на ухо.

Сьюзен ушла в спальню, легла поверх покрывала на кровать и стала смотреть в потолок. Но ее влекло в ту комнату, где остались Толя с Машей.

Они сидели рядышком на ковре, вытянув ноги и оперевшись спинами о диван. Маша смеялась. Увидев Сью, повернула к ней голову.

– Он говорит, что я буду спать на семи перинах в кровати под балдахином. А еще у меня будет ручной петух, ученый кот и… Нет, Толька, ужей я боюсь – ужа заберешь себе. – Она шутя шлепнула брата по ноге. – Да, а вход в мансарду будет стеречь большой лохматый пес.

– Толя, возьми, пожалуйста, деньги. – Сью доставала из шкафа перевязанный бечевкой сверток. – Потом я привезу еще. Понимаешь, мне бы хотелось завтра уехать. У меня… дела.

Она хотела сказать, что у нее болит душа за Лиззи, но решила не нарушать зыбкий Машин покой.

– Деньги? – переспросил Толя, машинально протягивая руку. – А зачем нам деньги? У нас в Плавнях все свое.

– Я знаю. И все равно возьми. Пригодятся.

– Бери – она ужас какая богатая. – Маша лукаво подмигнула Толе. – Купишь мне обезьяну и говорящего попугая. И я стану бродячей циркачкой. С детства мечтала быть бродячей циркачкой…

Рано утром Толя съездил за билетами. Он вернулся очень счастливый и с большим букетом алых гвоздик.

В его отсутствие в номере побывали два водопроводчика, хотя с сантехникой все было в полном порядке и их, разумеется, никто не вызывал.

– Я позвонила Дэну. Это мой приятель-журналист, – сказала Сью. – Он сейчас подъедет и отвезет вас к себе. Давайте попрощаемся…

В эту минуту запищал радиотелефон, и Сью кинулась к аппарату. Сняв трубку и услышав голос Берни, она оглянулась на Машу и направилась в спальню. Когда она вышла, на ней не было лица.

– Умерла мать. – Это была первая пришедшая на ум ложь, но отрезанная от всего мира Маша наверняка не могла знать, что Сьюзен Тэлбот-старшая почила почти два года назад.

– Бедняжка, – посочувствовала Маша. – Немедленно вылетай домой. У нас все будет в порядке.

Они распрощались на скорую руку. Маша с Толей плакали. У Сью тоже поблескивали глаза…

Дэн, веселый молодой парень, отвез их на какую-то квартиру. Потом они вышли через черный ход во двор и сели в другую машину. Дэн велел им лечь на заднее сиденье.

Их развлекала эта таинственность, и они, лежа валетом на мягком широком сиденье роскошного лимузина, тихонько посмеивались. Внезапно Маша сделалась серьезной.

– А он все еще у них…

Толя понял, что она имеет в виду Яна. Дэн привез их на вокзал за час до отхода поезда и сказал:

– Хвоста пока нет. Я смываюсь. А вы – быстро в толпу. Да хранит вас Бог.

…Толя проснулся от толчка. Поезд резко затормозил и остановился. За окном простиралось черное беззвездное пространство. Слышно было, как по стеклу стучали крупные капли дождя.

Маша безмятежно спала. В голубом свете ночника ее лицо казалось прозрачным.

По коридору шли какие-то люди, громко переговариваясь между собой.

Толю вдруг обуял страх. Откуда-то из детства нахлынуло воспоминание: двое мужчин в милицейской форме пытаются вывести мать из дома, а она упирается и причитает: «Господи, прости их, грешных. Прости, Господи…»

Он протянул руку и защелкнул замок в двери. Потом нагнулся и вытащил из сумки небольшой топорик.

Он знал, что изрубит на куски каждого, кто посмеет прикоснуться к Маше. Он будет сражаться до тех пор, пока сам не рухнет замертво. Но, пока жив, он не отдаст им ее.

Поезд тронулся. В коридоре стало тихо. Остаток ночи Толя не сомкнул глаз.

В «Ракете» Маша съела початок вареной кукурузы, которым ее угостила сидевшая рядом старуха. И, утомленная, снова заснула.

Когда, уже сойдя на берег, они шли по знойной пыльной, окаймленной редкими тополями дороге, она сказала:

– Жаль, что мы не побывали у Устиньи. – И вдруг, повернувшись всем телом к Толе, повисла на его локте и спросила, заглядывая в глаза:

– А что с ним? Его забрали в Афган?

Толя понял, что на этот раз она говорит о сыне.

– Он сам попросился туда. – Толя отвернулся, прячась от ее взгляда. – Он был здесь в восьмидесятом, потом приезжал с приятелем на следующий год. Они увлекались дзюдо, карате и еще какими-то восточными единоборствами. Иван накачал мощные мышцы. Славный парень – мы его очень полюбили. Он пропал без вести два года назад. За месяц до дембеля. Диме сообщили, что их десант высадили по ошибке в районе, контролируемом моджахедами. Среди убитых ни его, ни этого Игоря не обнаружили. – Толя заставил себя повернуться к Маше. Глаза ее были безжизненными. – Нужно надеяться на лучшее, – тихо добавил он и увлек ее в сторону дома.

Обняв встречавшую их Нонну, Маша сказала:

– Он мне брат – не больше. Но он мне очень дорог. Прошу тебя, не ревнуй – я этого не вынесу.


– Мама танцевала… Я лежала, боясь пошевелиться. Это был ритуальный танец, – вспоминала Маша. – Перед тем как заняться с отцом любовью, она танцевала. Я помню, как возбуждал отца этот танец, хотя я тогда, конечно, еще ничего не понимала. Но это было великолепное зрелище. Они так красиво любили друг друга…

Маша лежала в гамаке, привязанном за стволы старых груш, Толя сидел рядом на маленькой скамеечке и вырезал из деревянной чурки идола – ими он собирался заставить весь двор. В последнее время Толя превратился в настоящего язычника.

– У меня никогда не было такой красивой любви, – продолжала Маша. – Зато была «Солнечная долина»… Ты на самом деле веришь в то, что эти твои идолы изгонят отсюда злых духов? – вдруг спросила она, подавшись всем телом к брату.

– Да, – не сразу ответил он. – Дело в том, что я заряжаю их своей энергией. Жаль, что в этой местности нет скал и больших камней – каменные идолы долговечней деревянных.

– Мне так спокойно с тобой, – сказала Маша, глядя в безоблачное небо. – Покой лучше счастья. Оно утомляет. И заставляет жить в вечном напряжении.

Толя молча трудился над чуркой.

– Мама не любила покой. Или же просто не успела его полюбить. А вот про Устинью я не знаю почти ничего. Я столько лет прожила с ней рядом, но она так и осталась для меня загадкой. Как ты думаешь, она стремилась к покою?

– Да, – ответил Толя. – Только ей не суждено было его обрести. Кто постоянно жертвует собой, вряд ли когда обретет покой.

– Странно… Мне казалось наоборот, хотя, быть может, ты и прав. Сью вообще не понимает, что значит жертвовать собой. Хотя она очень любит мою Лиззи и, как мне кажется, готова сделать для нее все что угодно. Большинство американцев вообще считает, что, если у тебя есть деньги, тебе никогда не придется жертвовать собой – достаточно пожертвовать своими деньгами.

Вдруг Толя перестал строгать, поднял голову и сказал, глядя сквозь Машу:

– Я не позволю тебе вернуться туда. Ты останешься здесь. Ты принадлежишь этому месту.

Загрузка...