Любовная паутина

Глава 4

До сих пор Митч считал, что прошедшие пять лет были самыми трудными в его жизни. Но ожидание встречи с женой показалось ему сущим адом.

– Не понимаю, почему я должен торчать здесь? – жаловался он Алексу Хейнесу, чиновнику государственного департамента, который устроил его в номере отеля «Мэйфлауэр». – Почему я не могу встретить Элли в аэропорту?

– Вы же знаете, аэропорт всегда наводнен прессой, – убеждал его Хейнес. – А ваше лицо многим запомнилось.

– Ребята, вы хоть понимаете, что прошло пять лет с тех пор, как я видел жену? – выходил из себя Митч. – Когда я звонил ей, то мысленно представлял себе, как стою на взлетной полосе с огромным букетом.

В течение всего первого года Митч фантазировал, как он возвращается домой к Элли с охапкой роз «американская красавица». Когда прошло восемнадцать месяцев, он решил, что розы – слишком банально для его жены. Для того чувства, которое он испытывает к ней. После нескольких недель напряженных размышлений он остановился на маргаритках. На таких, какие она пыталась вырастить на балконе дома, где они жили в Бейруте. Но на третьем году плена ему пришло в голову, что маргаритки тоже слишком плоско для такой необыкновенной женщины, как его жена.

В течение следующих нескольких месяцев вопрос о том, с какими цветами он вернется домой, приобрел для него первостепенную важность. По правде говоря, правильный выбор цветов стал спасительной идеей, на которую он переключался, когда думал, что может сойти с ума. Потом на короткое время он остановился на тюльпанах, но неделю спустя пришел к выводу, что они только напомнят ей сцену похищения. Совсем не то настроение, которое он хотел бы создать.

Наконец прошлой весной его осенило – выбор оказался окончательным, лучшим из всех возможных.

– Простите, – прервал его мысли Хейнес, протягивая трубку. – Если вы еще не передумали заказать цветы, портье позаботится о том, чтобы их принесли в номер, где они будут ждать ее.

– Это совсем не то, чего я хотел, – проворчал Митч, но все же взял трубку. Три минуты спустя он закончил переговоры, получив заверения портье, что цветы принесут через час.

Повесив трубку, Митч снова начал метаться по комнате.

– Никак не пойму, почему вы, ребята, так обращаетесь со мной, будто я «шпион, пришедший с холода» Я репортер, а не растение, взращенное ЦРУ – То же самое он говорил все пять лет своим тюремщикам. И его не удивляло, что ни один ему не верил. С их точки зрения, любой американец, у которого хватало глупости болтаться в этой части мира, мог быть только шпионом империалистов-янки.

– Поверьте мне, Кентрелл, если бы вы были человеком ЦРУ, вас бы увезли втихомолку в какое-нибудь потайное место и держали бы там взаперти.

Нетерпеливо бормоча ругательства, Митч остановился перед окном, засунув руки в задние карманы новых слаксов Их купили для него в Германии вместе с тремя рубашками, бельем и туфлями – мягкими итальянскими мокасинами, почти такими же удобными, как его старые разношенные Военно-воздушные силы не могли послать в Америку своего подопечного в том виде, в каком он пришел к ним – босиком, в ветхих джинсах и рваной майке.

– Хорошо, а если весть о моем освобождении вырвется за стены отеля, в чем проблема?

Тяжелый вздох Хейнеса показал, как он устал от споров на эту тему.

– Понимаете, Белый дом недоволен, что в Ливане и Германии произошла утечка информации Мне поручено держать вас под колпаком, пока не будет выработана дипломатическая повестка дня.

Высокая кряжистая фигура Митча бессильно плюхнулась на голубой шелк французской софы. В отчаянии он заскрежетал зубами. Головная боль грозилась перерасти в безжалостного киллера, а рези в животе были такие, словно в него врезался гигантский кулак.

– Черт возьми, дипломатическая повестка дня! – взорвался он – Почему бы вам не сказать правду? Президент готовится к следующим выборам, и я лучшее фото, какое он получит на нынешней неделе.

Хейнес не стал отрицать это.

– Я знаю только одно – мне дан приказ следить, чтобы до завтрашней церемонии в Розовом саду вам было удобно и чтобы вас обеспечили всем необходимым.

Митч тихо выругался:

– Неужели кто-нибудь думает, будто когда я напишу об этом, а я непременно напишу, то стану соблюдать этикет и промолчу, что нет большой разницы между пленом в Ливане и домашним арестом в нашей национальной столице?

– Уверен, что разница есть, – улыбнулся Хейнес – Хотя бы потому, что этого вы в Ливане не получите – Он открыл холодильник, достал запотевшую бутылку пива и бросил ее Митчу – Кентрелл, почему бы вам не расслабиться? Сколько бы вы ни кидались на меня, самолет вашей жены от этого быстрей не прилетит.

Было время, когда Митч и ухом не повел бы на правительственные приказы вроде сегодняшнего. Рассказов о характере Митча Кентрелла легион. Некоторые с преувеличениями, большинство точные. Хотя Митч не считал себя трудным человеком. Беспокойный, может быть, но не трудный. Он никогда не понимал, что плохого в людях, которые хотят отлично выполнить свою работу. Уж конечно, для других он не тяжелее, чем для самого себя.

Митч Кентрелл родился журналистом. Когда ему было шесть лет, он упросил свою тетю Элен купить ему печатный станок для «Юного журналиста». Буквы для печати были резиновые, а не металлические, и каждый экземпляр приходилось печатать отдельно. Но когда ему исполнилось восемь, его еженедельник «Новости Русского Холма» уже имел двадцать пять платных подписчиков. Когда ему исполнилось десять, трое мальчишек работали у него внештатными корреспондентами, и подписка выросла до ста экземпляров.

Большинство читателей «Новостей Русского Холма» интересовались еженедельником из-за сплетен, которые печатались там на шести страницах. Каждый четверг утром, сидя за кофе, люди открывали газету и узнавали, чем всю неделю занимались их соседи.

Ему было одиннадцать, когда убили Кеннеди. Потрясенный горем директор школы отменил занятия на весь день.

Митч помчался домой, планируя выпустить специальный номер «Новостей». Он решил все страницы взять в черную рамку и надеялся, что дома хватит чернил. Но когда он прибежал домой, мать сидела перед телевизором с красными от слез глазами. Он собирался несколько минут посидеть радом, чтобы успокоить ее, а потом приступить к работе.

Специальный выпуск «Новостей Русского Холма» так никогда и не вышел. Его издатель, редактор и лучший репортер три долгих дня просидел, впившись взглядом в экран и следя за событиями настоящей жизни, которые развертывались перед его глазами.

На следующей неделе Митч отправился в банк, снял со счета деньги, которые он накопил на новый печатный станок, и приобрел подержанную восьмимиллиметровую кинокамеру, которая продавалась на Мишн-стрит. С этого дня он пустился бродить по Сан-Франциско в поисках сюжетов.

Однажды, прогуливаясь по Юнион-сквер, Митч случайно оказался свидетелем ограбления ювелирного магазина двумя вооруженными бандитами Киноаппарат был всегда с ним, и, не думая о собственной жизни, он снял побег грабителей Когда местный телецентр заплатил ему за эту пленку, в гостиной Кентреллов собралась вся семья и все друзья, чтобы увидеть кадры Митча в вечерней передаче новостей. Снятый им эпизод шел вслед за интервью Риса Лонгуорта, ведущего телепрограммы, а ведь Митч видел собственными глазами, с каким блеском Рис провел это интервью! И он схватил наживку.

Прошли годы Митча называли гением, одиноким охотником, плейбоем, подонком. До тех пор пока люди признавали, что он «прав», Митча мало заботило, как его называют. По всему миру у него были «свои люди», надежные источники, на которых он мог рассчитывать. Они давали ему информацию, такую, чтобы создать запоминающуюся передачу. А передачи он делал с непреложной регулярностью.

Критики и зрители согласно и постоянно называли его самым достоверным репортером на телевидении. Телевизионные руководители, всегда искавшие возможность повысить рейтинг своего канала, не раз предлагали ему быть главным ведущим на своих станциях. И каждый раз он отвергал их предложения.

Сидеть за столом и читать текст, написанный кем-то другим, – это не его стиль жизни. Тратить дни, торча взаперти в нью-йоркском офисе, и не иметь свободы, чтобы охотиться за стремительно развертывающимися событиями? Для Митча это было бы равносильно тюремному заключению.

И вот теперь он в тюрьме И, естественно, ему это не нравится. Не нравится играть по правилам государственного департамента, навязанным Алексом Хейнесом.

Митч сделал большой глоток пива и немного смягчился. Пиво обожгло холодом небо, и он решил, что это почти так же хорошо, как представлялось ему в фантазиях.

– А что вы сделаете, если я сейчас возьму и выйду в эту дверь? – небрежно спросил он – Будете стрелять в спину?

Алекс Хейнес, приставленный нянькой к малышу Митчу Кентреллу, с ужасом посмотрел на него.

– Вполне возможно, – ответил он, осторожно поддерживая легкомысленный тон Митча.

– Вы никогда не сделаете этого – Митч пожал плечами и отпил еще пива.

– Думаете, нет? – спокойно принял вызов Хейнес.

– Держу пари, – подтвердил Митч – Вы в сердце пацифист, Хейнес.

– Похоже, вы меня вычислили.

– Вас не так трудно вычислить, – пояснил Митч – Вы поступили на дипломатическую службу, что показывает тягу к приключениям Но если бы вы были из тех парней, которые считают, что пушки лучший ответ на все мировые проблемы, то пошли бы в военную разведку, а не в государственный департамент – Допив пиво, Митч бросил бутылку в кожаную корзину для бумаг – Вы опаснейшее существо в этом городе, Хейнес Вы идеалист.

И не успел Хейнес сообразить, следует ли ему считать себя оскорбленным, Митч добавил.

– А если этой причины мало для того, чтобы не стрелять в меня, то учтите смерть героя от пули в спину, наверно, будет нелегко объяснить прессе.

– Но не прессе Белого дома. Они так привыкли, что их кормят готовыми новостями, что совершенно потеряли инстинкт расследования.

Митч засмеялся Сколько раз он сам говорил то же самое? У него не хватало терпения на спокойных, ленивых репортеров А уж авторов льстивых репортажей, написанных явно не без корысти, он считал просто взяточниками. Журналистика, если за нею стоит выписанный чек, достойна презрения. Человек, способный унизить себя написанием сладенькой истории, должен поменять бизнес, уйти в рекламу или, что еще хуже, в посредники по связям с общественностью – Ладно Поскольку очевидно, что до завтрашнего утра вы не собираетесь отходить от меня, остается только один вопрос, – сказал Митч с неожиданным добродушием.

– Какой?

– Вы и вправду думаете, что здесь достаточно большая постель для нас троих?

– Для троих?

– Вы, я и моя жена – трое Наступило долгое неловкое молчание У Хейнеса даже шея покраснела – Не беспокоитесь, как только приедет миссис Кентрелл, я перейду в комнату напротив, с другой стороны холла.

Это что-то новенькое Митч ясно слышал, как старший по чину инструктировал Хейнеса ни на шаг не отходить от «гостя» до самой церемонии в Розовом саду – Откровенно говоря, я нарушу приказ, Митч – Хейнес окинул его долгим, спокойным взглядом – Если вы надумаете посреди ночи удрать, то и мне здесь делать будет нечего. Не знаю, как вы, а я поеду в Де-Мойн, наймусь в страховую компанию дяди, о чем всегда мечтала мама. Мое начальство позаботится, чтобы ее мечта наконец сбылась.

Несмотря на раздражение, накипевшее в нем за томительные часы ожидания, Митч добродушно усмехнулся.

– Не беспокойтесь, Хейнес Как только я заполучу жену к себе под бок, где ей и полагается быть, спешить мне будет некуда.

Они попали на час пик После мучении водителя с путаницей пригородных трасс начались городские пробки Эланна подумала, что в управлении транспортом явственно ощущается рука дьявола. Наконец их лимузин остановился перед парадным подъездом отеля. Входя вместе с Элизабет, Эланна оглянулась, ища глазами такси Джонаса. Они приехали в отдельных машинах, потому что Митч мог ждать их в вестибюле.

Не увидев Джонаса, она решила, что он стал жертвой «диппробки», как говорил водитель лимузина, то есть пробки, вызванной дипломатическими машинами на авеню Конституции. Им удалось проскочить мимо одного из таких кортежей. Оставалось надеяться, что Джонас не застрянет надолго. Его поддержка ей необходима, хотя и ему, конечно, нелегко в такой запутанной ситуации.

Эланна была удивлена и разочарована, что Митч не приехал в аэропорт встречать ее. Правда, Кайл Филдс, поджидавший их у трапа, объяснил, что Белый дом пытается избежать ненужной шумихи по поводу воскресения Митча. Эланне ничего не оставалось, как поверить ему, но всю мучительную дорогу до отеля ее грызли дурные предчувствия. Наверно, Митч тяжело болен или сильно ослаб, поэтому и не встретил их в аэропорту.

– По-моему, лучше сначала тебе увидеть его одной, – предложила Элизабет, когда они поднимались в лифте.

Как Эланна мечтала об этом моменте, сколько молилась, чтобы он наступил! Но теперь, когда молитвы ее наконец услышаны, она вдруг до смерти испугалась. Ведь прошло столько времени! Столько необратимых перемен произошло с того ужасного дня! Изменилась она сама. И, несомненно, изменился Митч. Что они могут сказать друг другу?

– Ох, нет, – быстро возразила она свекрови. – Вы мать, Элизабет. Вы войдете первой. Элизабет резко взглянула на нее.

– Дорогая моя, ты ведь не собираешься выкинуть какую-нибудь глупость?

Эланна провела пальцами по волосам и удивилась, как сильно дрожат руки.

– Вроде того, чтобы ворваться в номер и, не поздоровавшись, придавить Митча фактом, что через три недели я собираюсь выйти замуж?

– Конечно, тебе трудно, дорогая. – Элизабет коснулась свеженаманикюренными пальцами ее локтя– Но подумай, какими тяжелыми прошедшие годы были для Митча!

Тень раздражения мелькнула в глазах Эланны. Она исподтишка покосилась на чиновника государственного департамента. Он смотрел на мелькавшие цифры этажей и, казалось, совершенно не вникал в частный разговор двух женщин. Но чутье подсказывало ей, что он не пропустил ни единого слова.

– С того момента, как он позвонил, я ни о чем другом не думаю, – сдержанно ответила она. – Не беспокойтесь, Элизабет. Я любила Митча и никогда не сделаю ему ничего плохого.

– Любила? В прошедшем времени?

Почему ее вынуждают оправдываться? Почему у нее у самой такое состояние, будто ей надо защищаться? Ведь это Элизабет постоянно подчеркивала, что Эланне необходимо устроить собственную жизнь.

– Я думала, что Митч умер.

– Но он жив, Эланна. Твой муж жив. К счастью, лифт неожиданно остановился и открылась дверь, избавив ее от необходимости что-то отвечать. Сопровождающий провел их через устеленный ковром холл и остановился перед двойной дверью. Сердце у Эланны яростно застучало.

Дверь распахнулась, и она оказалась лицом к лицу с мужчиной, которого когда-то обожала больше, чем кого-либо на свете. Мужчина выглядел совсем другим. Но все равно таким же, в каком-то полуобморочном бесстрастии отметила про себя Эланна. Белокурые волосы подернулись серебром, но это придавало ему особую выразительность. Эланна ожидала увидеть его бледным и изнуренным, но лицо, хотя и похудевшее, было покрыто темным загаром.

Он похудел. Митч и прежде никогда не позволял себе и унции лишнего жира, но сейчас, казалось, кроме мышц и сухожилий, ничего не осталось. Морщины лучами расходились от глаз, и глубокие рытвины залегли у губ.

– Я провел пять лет, придумывая, как выразить самое главное, когда мы снова будем вместе, – проговорил Митч. От его низкого хрипловатого голоса ее всегда бросало в дрожь. – Но вот ты со мной, а у меня все слова вылетели из головы.

Он сжал руками ее лицо и впился бесконечно долгим взглядом. Сердце у него зашлось, горло перехватило. Он мог только смотреть; казалось, стоит шевельнуться или заговорить, и он расплачется как ребенок.

– Все, хватит нам встречаться с такими перерывами, – наконец пробормотал он, состроив гримасу, которая, по всей видимости, должна была означать беззаботную ухмылку.

Хотя Эланна сто раз обещала себе, что будет держаться спокойно, предательские слезы наполнили глаза. Что-то в ее душе прорвалось, и она безудержно зарыдала.

Митч обнял ее, а она плакала и плакала, уткнувшись ему в плечо. Он не умел успокаивать женщин, мать всегда была твердой как скала, а Эланна все двенадцать месяцев их брака постоянно оставалась веселой и уступчивой. Подходящие слова не приходили в голову, и он просто поглаживал жену по спине, нежно бормоча какие-то нечленораздельные звуки сочувствия.

Впервые с того момента, как Эланна с Джонасом заехали за ней, Элизабет, наблюдая эту трогательную сцену, расслабилась. У нее у самой глаза были мокрыми, но она решила пока отступить со своими материнскими чувствами на задний план и, пройдя к бару, с благодарностью приняла бокал, который предложил Хейнес.

– Алекс Хейнес, – отрекомендовался он, – из государственного департамента.

От глотка скотча тепло разлилось по жилам, и Элизабет почувствовала себя чуть лучше.

– Элизабет Кентрелл, – представилась она в ответ. – Мать.

Не желая мешать паре, встретившейся после столь драматичной разлуки, они говорили вполголоса. Но с таким же успехом могли бы и кричать во всю силу своих легких. Митч и Эланна ничего не слышали и не замечали. Стоя посреди комнаты в объятиях друг друга, они были погружены в безмолвный мир эмоций, слишком сложных, чтобы описать их.

– Я думала, что ты умер, – наконец проговорила она. – Все эти годы.

Митч крепче прижал ее к себе, впитывая пьянящий запах... запах, показавшийся ему незнакомым.

– Как видишь, я жив, – хрипло произнес он. – Я вернулся, и скоро мы с тобой поедем домой.

Что он скажет, в отчаянии подумала Эланна, когда узнает, что я не дождалась его? Она подняла голову, заглянула ему в глаза, и лицо ее исказилось от мучительной боли.

– Ох, Митч...

Он стирал пальцами влагу с ее щек, и слезы были такими горячими, будто долго закипали в глубине глаз.

– Шшш, – утешал он ее. – Все кончилось, Элли. Мы снова вместе. Навсегда.

Его слова вызвали новый поток слез. Собравшись с силами, Эланна осторожно отодвинулась от него. Выскользнув из его объятий, она тоскливо вздохнула и сказала:

– Ты еще не поздоровался с матерью, Митч.

Она отошла в сторону, провожаемая его недоуменным взглядом. Митч озадаченно нахмурился, но, решив, что эту маленькую шараду разгадает позже, повернулся к матери:

– Привет, мама. Не хочешь подойти и отшлепать своего блудного сына?

Второго приглашения не понадобилось. Отставив свой бокал, Элизабет кинулась к сыну и судорожно обняла его.

– Я всегда говорила, что от твоих выкрутасов преждевременно состарюсь.

Тон ее был шутливым, и лишь дрожащие в улыбке губы выдавали бурю, поднявшуюся в душе. Теплая волна нежности смыла осадок от необъяснимого поведения Элли, и Митч широко улыбнулся матери. На краткий миг в глазах затанцевали дьявольские искры, всегда очаровывавшие женщин от восьми до восьмидесяти лет.

– Не правда. Ты все такая же, первая красавица в Сан-Франциско.

– А ты все такой же сорванец.

– Ты разочарована?

– В тебе? Никогда. – Встав на цыпочки, она поцеловала его в щеку. – Мы скучали по тебе, Митчелл.

Прижав к себе мать на долгие умиротворяющие секунды, Митч поймал себя на том, что только сейчас, впервые за все три дня свободы, почувствовал облегчение.

– Не так сильно, как я скучал без вас, – с оттенком горечи пробормотал он.

Отпустив мать, Митч суетливо потер руки и разыграл безудержное веселье, пытаясь скрыть растущую озабоченность.

– Я заказал шампанское. – Он открыл холодильник под баром. – И икру. И для тебя, Элли, шотландского копченого лосося. – Сияя улыбкой, он поглядел на жену. Встретившись с ее ответной натянутой улыбкой, Митч понял, что инстинкт не обманул его. Определенно с ней что-то не так. Слишком она тихая. Слишком бледная.

– Один бокал, – согласилась Элизабет. – И потом я оставлю вас с Эланной одних.

Занятый открыванием шампанского, Митч не заметил панического взгляда жены.

Этажом выше Джонас метался по своему номеру, будто посаженный в клетку лев. Неужели только вчера он провел вечер в доме Элизабет, предвкушая, как проведет ночь со своей невестой? Неужели была эта ночь? Он мечтал о женитьбе и о счастливых, безмятежных годах, которые предстоят им с Эланной. И потом раздался этот проклятый телефонный звонок, и все планы полетели к черту, и вся жизнь перевернулась вверх тормашками. Как если бы он сел в поезд, а тот повез его в другую, неведомо какую сторону.

Джонас терпеть не мог, когда события не поддавались контролю. Конечно, он не принадлежал к тому типу людей, которые планируют всю свою жизнь, минуту за минутой, день за днем, год за годом. Опыт научил его, что в этом нет смысла.

Старший из шести детей и единственный сын, он в двенадцать лет потерял отца. За шесть месяцев до ухода на пенсию отец, полицейский в Сан-Франциско, был застрелен в Чинатауне во время разборки между двумя соперничающими бандами. Семья растила шестерых детей на жалованье патрульного полицейского, и, естественно, денег, чтобы делать сбережения, не оставалось. Мэри Харт, преподавательница музыки в средней школе, начала давать уроки игры на фортепиано по вечерам и в воскресенья. А Джонас заменил для своих пяти младших сестер отца. Он также взял на себя часть домашних забот и не только научился хорошо готовить, но и был единственным в квартале шестнадцатилетним парнем, который умел гладить рабочие халаты любого размера, кисейные блузки с ткаными горошинами и выходную одежду для воскресной школы.

Так как видавший виды дом Хартов постоянно нуждался в ремонте, Джонас научился все делать своими руками. В то время он собирался пойти работать на строительство. Но Мэри настояла, чтобы он поступил в колледж, как того хотел отец. Тогда он и решил, что найдет свое будущее в архитектуре.

Стипендия атлетической секции и грант от полицейской благотворительной ассоциации проторили ему дорогу в Калифорнийский университет в Беркли, где он играл защитником в футбольной команде. На первом же курсе его игра произвела такое впечатление, что им заинтересовались владельцы профессиональных клубов американского футбола. Но в последней встрече сезона он получил травму колена. И на этом его мечтам о карьере профессионального футболиста пришел конец.

Быстро перестроившись в своих жизненных планах, Джонас во время летней практики в одной из престижных фирм Сан-Франциско выиграл всеамериканский конкурс и после окончания университета занялся дизайном домов-башен. Вскоре он стал широко известен среди строителей небоскребов.

Примерно в это же время Мэри второй раз вышла замуж. Бенджамин Дуглас, богатый адвокат по финансовым делам, жил в Пасифик-Хейтс. С детства одержимый мечтой играть на рояле джазовую музыку, он стал трижды в неделю брать частные уроки. Хотя вскоре выяснилось, что полное отсутствие таланта исключает для него концертную сцену, Бенджамин продолжал бывать у Мэри Харт, просто они стали заниматься музыкой другого рода. Джонас не возражал против второго брака матери. Напротив, с радостью передал отцовские обязанности Бенджамину, который наслаждался своей новой ролью.

На шестом году службы в архитектурной фирме Джонас получил награду– приглашение стать партнером. А через восемь лет он уже считался своим человеком среди тузов строительного бизнеса. Его имя было хорошо известно в архитектурных кругах, его гонорары сравнялись с высокими гонорарами отчима, процветающего адвоката. «Уолл-стрит джорнэл» написала о нем как об одном из представителей нового и многообещающего поколения градостроителей.

Но существовала и оборотная сторона медали. Жизнь его замыкалась в рамках корпоративного круга. Все больше самоограничений, все однообразней интересы... Красивейшие города мира оставались лишь мечтой, характер трудоголика мешал ему в свободное время наслаждаться даже тем, что мог предложить Сан-Франциско.

Но что-то внутри в нем нашептывало, что он живет с шорами на глазах. Возможно, его стала одолевать мысль, что в течение многих лет он только работал и не знал ничего другого. Возможно, сказалось то, что у его сестры Джанис накануне двадцативосьмилетия нашли в груди опухоль. Хотя опухоль оказалась незлокачественной, к Джонасу пришло понимание, что жизнь порой не ждет, когда вы спохватитесь и начнете радоваться ей. Он решил, что нужны перемены.

Отказавшись от партнерства в фирме, он сдал в аренду свою роскошную квартиру-особняк, переехал в Сусалито и поселился на яхте. Кроме того, Джонас начал новый бизнес – реставрацию викторианских домов, построенных в Сан-Франциско в прошлом веке. Бизнес процветал и вместе с тем оставлял время для плавания, рыбалки и пеших походов. Он брался только за ту работу, которая интересовала его. За ту работу, которая давала уникальную возможность выразить себя. Его время принадлежало только ему, и вряд ли Джонас надевал костюм больше трех раз в году.

Так получилось, что именно новая работа дала ему возможность встретиться с Эланной, и Джонас считал это самым крупным своим выигрышем. Если бы он принадлежал к людям, которые верят в гадание на кофейной гуще и вообще в судьбу, он бы мог заподозрить, что их любовь с Эланной была предопределена на небесах...

Джонас смотрел в окно на непрестанно ливший дождь. В обычных обстоятельствах дождь даже радовал бы его. Сидел бы он себе на яхте, наслаждался стуком капель, запахом свежести, обновлением природы. Но сегодня обстоятельства не обычные. Обстоятельства такие, что впору сойти с ума. Женщина, которую он любит, женщина, на которой собирался жениться, сейчас этажом ниже воссоединяется со своим мужем.