Любовница отца

Глава 3

Я ничего не понимаю. О чем говорят эти люди с фотоаппаратами и видеокамерами?

В голове только бьются слова: «Малолетняя любовница». Это они обо мне?

И почему здесь вообще столько представителей СМИ?

Поднимаю взгляд на мужчину, который ведет меня уверенно куда-то по территории больницы. Он как будто привык к такому вниманию папарацци. Идет, не обращая на них никакого внимания, я же скорее машинально перебираю ногами.

Оборачиваюсь, видя, как несколько мужчин помоложе моего спутника сдерживают журналистов. Наконец, когда мы занимаем скамейку за кустами, чтобы нас не было видно, я спрашиваю шепотом:

— Что это было?

— Не бери в голову, — отмахивается мужчина. — Кстати, я не представился. Константин Ильич.

— Диана, — на автомате говорю, хотя он прекрасно знает мое имя.

— Послушай, — присаживаясь рядом, сжимает мою ледяную руку, и даже выдергивать не хочу, потому что этот жест такой по-теплому отеческий. — Ты должна быть сильной. Ты нужна сестре и матери. Я помогу вам. Твоя сестра же еще не ходит в школу? — спрашивает Константин Ильич, хоть и я уверена, что он уже знает ответ.

— С первого сентября в первый класс пойдет, — отвечаю я, не понимая, при чем здесь сейчас это.

— Отлично, как раз есть время найти школу с проживанием, — предлагает папин друг, а я только хочу возразить, что это дорого, как он продолжает: — Я сразу же внесу деньги за год обучения.

— Но… — все еще хочу возразить, не понимая, откуда у отца друзья, которые могут так швыряться деньгами.

— Диана, — вкрадчиво говорит Константин Ильич, не отпуская мою руку, — твоей маме понадобится восстановление. Она не сможет смотреть за ребенком. Тебе надо учиться. Вы сможете навещать Ирину в любой день или забирать в выходные домой.

— Я, наверное, заберу документы из университета, — тихо произношу.

Да, учеба важна, но как я смогу учиться? Мне надо искать работу. Константин Ильич, конечно, прав. Маме надо выздоравливать, и неизвестно, сколько будет стоить реабилитация. Иришка идет в школу — и это важнее моего университета.

— Не выдумывай, — резко говорит Константин Ильич, как будто для него это очень важно. — Я же сказал, что помогу вам. Вот моя визитка с личным номером мобильного, — протягивает мне белый прямоугольник. — Звони в любое время, если тебе что-то понадобится. Тебе, маме или сестре, — уточняет, поднимаясь. — Сейчас я улетаю в Прагу на переговоры, вернусь через пару дней. Телефон будет включен. Если попросят внести деньги на лечение, то моя ассистентка перечислит по одному звонку. Школу Ирине она тоже подберет. До свидания, Диана.

— До свидания, — эхом отзываюсь я, глядя в спину удаляющемуся мужчине.

Он идет в сторону парковки, прижимая телефон к уху. И пока его фигура не скрывается за поворотом, я все еще задумчиво смотрю ему вслед.

А потом будто трезвею. Кто он вообще такой? Почему готов помогать? Отец все свободное время проводит…

«Проводил», — поправляю себя мысленно.

Папы больше нет. Больше никто не улыбнется мне с такой любовью, не прижмет к крепкой груди, на которой чувствуешь себя защищенной, не подарит букет за первую отлично сданную сессию.

«Не плакать, Диана. Не плакать», — повторяю себе.

Я должна быть сильной. Я нужна маме и Иришке.

Поднимаюсь со скамейки и возвращаюсь в больницу. Но уже не через приемное отделение, а с противоположной стороны. Не хватало, чтобы меня снова караулили журналисты.

Кстати, я так и не поняла… Этот мужчина, который назвался другом отца, настолько известен, что за ним всюду следуют с фотоаппаратами?

Я была настолько растеряна и подавлена, что его лицо осталось в памяти смазанным. Но почему-то очень знакомым…

Пока иду по больничным коридорам, спрашивая дорогу до приемного отделения у пробегающего медперсонала, пытаюсь понять, откуда я знаю мужчину, оставившего мне визитку.

И вдруг, когда я останавливаюсь у одного из стендов, вспоминаю картинку из новостей.

"Константин Ильич, — спрашивала тогда корреспондент местного канала, — вы выделили спонсорскую помощь на ремонт первой городской больницы".

Точно! Это был определенно тот мужчина. И он был знаком с моим отцом? Слабо верится. Но зачем ему лгать? И тем более предлагать помощь не только на словах, но и деньгами?

Не важно! Не стоит сейчас об этом думать. Лучше отправиться к Иришке и ждать новостей о маме. Не знаю, как с правилами посещения, но я готова сидеть в приемном на неудобном стуле, лишь бы ничего не пропустить.

Я открываю дверь палаты, где была сестренка, и тут же оседаю на пол. Кровать пуста, даже постельное белье убрано.

— Эй, деточка, — кто-то трясет меня за плечо, но я только мотаю головой.

— Де-девока, — пытаюсь сказать сквозь истерику.

Боже, ну не надо так со мной! Я же не выдержу.

— Эй, тихо, — все тот же женский голос.

Я не вижу лица, но перед взглядом мелькает бейджик с надписью "медицинская сестра".

— Девочка в порядке, поэтому ее и перевели в детское отделение. Немного там полежит под присмотром, а потом поедете домой.

Дом… А есть ли он теперь у нас? Пустая квартира, где нет запаха маминой еды и отцовского смеха, вряд ли может считаться домом. Я не представляю, как вернусь туда, где все напоминает о том, как мы были вместе счастливы.

— Господи, вот ты где! — слышу за спиной взволнованный голос Вики. — Мы тут с Максиком кое-что купили для Ирки. Зубная щетка, паста, мыло, пижама. Что нашли в ближайшем магазине.

Я поднимаюсь, вытирая слезы, и повторяю себе снова: "С Иришей все хорошо".

— Спасибо, — забираю протянутый пакет. — Вы с Максом поезжайте, я позвоню.

— Может, и ты с нами? — предлагает Вика. — Или мы останемся с тобой?

— Я попробую договориться… — только начинаю, как меня перебивает медсестра:

— Только дети до пяти лет могут ночевать с родителями. Увы.

— А если мы договоримся? — появляется из-за Викиной спины Макс.

Его договоримся означает одно — деньги.

Медсестра, которой мы годимся явно в дети, если не во внуки, качает головой и говорит:

— Нет просите, с этим строго.

И я всю ночь схожу с ума в приемном. О маме ни слова — врач, который оперировал, появится только утром. В детское отделение из приемного отказываются звонить, как я ни умоляю.

— Если уже в соседнем корпусе, то все хорошо, — стандартный ответ.

А я даже не представляю, как там Иришке страшно и одиноко. И я в этой неизвестности просто тону.

Под утро уже путаю реальность с галлюцинациями. Или это не они, а я просто дремала? Все происходящее вокруг смазывается, перестает восприниматься. Слава богу, что меня никто не трогает. Я сижу в углу, прислонившись головой к кофейному аппарату, и считаю минуты.

Наконец часы показывают восемь, и на стойке регистрации что-то отмечает мужчина, слова которого я слышу:

— Как моя больная? Та, которая после ДТП?

Поднимаюсь и почти бегу к нему, пока он не ушел в ординаторскую.

— Извините, — хватаю его за руку, — как моя мама? Вы же ее оперировали?

Может, это было не единственное ДТП, но больше в неизвестности я не могу.

— Лазарева? — смотрит на меня врач.

— Да, — киваю я.

— Все после обхода. Спросите в регистратуре через час.

Почему они все такие бездушные? Так и хочется закричать, чтобы хоть кто-то услышал меня. Надо было принять помощь Макса — может, с деньгами все бы стали сговорчивее.

Выхожу на улицу, оглядываясь. Вчерашних журналистов нет. Иду к той же скамейке, скрытой от глаз, и достаю из сумочки телефон. Разряжен. Даже не попросить Вику приехать. А ведь больше и звонить некому. У папы родни никакой не осталось. У мамы, кажется, брат в Израиле, и они давно не общались.

Я одна… И все надо делать мне.

— Похороны… — выдыхаю устало, со стоном.

— Соболезную, — слышу сбоку и открываю глаза.

Рядом стоит мужчина и протягивает мне дымящийся стаканчик. Второй держит в другой руке и делает глоток из него.

— Извините, мы знакомы? — спрашиваю, нахмурившись.

— Нет. Но я вижу, что вам плохо.

И такая улыбка, что хочется улыбнуться в ответ. Но на дне зрачков плещется тоже какая-то затаенная боль. Совсем свежая, еще сочащаяся кровью.

— Спасибо, — аккуратно принимаю я стаканчик. — Меня зовут Диана, — представляюсь, будто почувствовав рядом родственную душу.