Любовное приключение

I

Как-то осенним утром 1856 года мой слуга, несмотря на данное ему твердое распоряжение не беспокоить меня, открыл дверь кабинета и в ответ на весьма выразительную гримасу, появившуюся на моем лице, сказал:

— Сударь, она очень привлекательна.

— Кто, болван?

— Дама, из-за которой я решился побеспокоить вас.

— А мне какое дело до того, что она привлекательна. Ты прекрасно знаешь, что когда я работаю, то никого не принимаю.

— К тому же, — продолжал он, — она пришла от имени вашего друга, сударь.

— Какого друга?

— Того, что живет в Вене.

— Так кто это?

— О сударь, у него какое-то диковинное имя, что-то вроде Рубин или Бриллиант.

— Сапфир?

— Да, сударь, Сапфир, точно.

— Ну, тогда другое дело, поднимись наверх и принеси мне халат.

Слуга вышел.

Я услышал легкие шаги за дверью кабинета; затем появился г-н Теодор, держа в руках халат.

Когда я отмечаю слугу столь уважительным обращением, как «господин», то это значит, что он отличается глупостью или плутовством.

У меня было три самых великолепных образчика подобного рода, какие только можно повстречать: г-н Теодор, г-н Жозеф и г-н Виктор.

Господин Теодор был всего лишь дурак, но уж в этом он достиг совершенства.

Я отметил это так, к слову, для того чтобы хозяин, у которого он теперь служит, если, конечно, у него есть хозяин, не путал его с двумя остальными.

Впрочем, глупость имеет большое преимущество перед плутовством: то, что слуга глуп, замечают довольно быстро, а вот, что он плут, выясняется, как правило, слишком поздно.

У Теодора были свои подопечные. За столом у меня всегда достаточно просторно, чтобы за ним разместились два или три моих приятеля, которых никто не приглашал. И если их не всегда ждал хороший обед, то на радушный прием они могли рассчитывать.

Когда же обед, по мнению г-на Теодора, был хорошо приготовлен, г-н Теодор извещал об этом тех из моих друзей или знакомых, кому он отдавал предпочтение.

Однако, в зависимости от того, насколько щепетилен; был человек, одним Теодор говорил:

— Господин Дюма сказал сегодня утром: «Как давно я не видел дорогого (имярек); ему надо обязательно прийти ко мне и напроситься на обед».

Конечно же, этот приятель, чтобы предупредить мое желание, приходил ко мне отобедать.

С менее щепетильными он ограничивался тем, что, взяв их под локоть, произносил:

— Сегодня у нас прекрасный обед, приходите.

После такого приглашения мои приятели, возможно и не собиравшиеся приходить, шли к нам обедать.

Я назвал лишь одну особенность, присущую такой богатой индивидуальности, как г-н Теодор; чтобы дополнить его портрет, мне бы потребовалась целая глава.

Но вернемся к визиту, о котором доложил г-н Теодор.

Надев халат, я отважился подняться к себе в мастерскую. И действительно, я увидел там привлекательную молодую женщину, высокую, с ослепительно белой кожей, голубыми глазами, темно-русыми волосами и великолепными зубами. На ней было закрытое платье из тафты жумчужно-серого цвета, восточного фасона шаль из арабской ткани и одна из тех очаровательных шляпок, какие, к сожалению, несколько не пришлись по вкусу в Париже, но настолько к лицу даже некрасивым и не очень молодым женщинам, что в Германии их называют «последняя попытка».

Незнакомка протянула мне письмо, и я узнал неразборчивые каракули бедняги Сапфира, которыми был написан адрес.

Я положил письмо в карман.

— Так вы не будете читать? — с сильным иностранным акцентом спросила меня гостья.

— Бесполезно, сударыня, — ответил я, — почерк мне знаком, а ваши губки достаточно привлекательны для того, чтобы мне захотелось именно из них услышать, чему я обязан честью вашего визита.

— Да я хотела вас увидеть, вот и все.

— Отлично! Именно это заставило вас проделать путешествие из Вены?

— Кто вам это сказал?

— Моя скромность.

— Прошу прощения, но все же вы не слывете скромником.

— Это правда: у меня бывают дни, когда я тщеславен.

— Какие же это дни?

— Те дни, когда обо мне пытаются судить и когда я сравниваю себя…

— … с теми, кто вас пытается судить?

— Вы остроумны, сударыня… Не соблаговолите ли сесть?

— А если бы я была только красива, вы бы не стали делать мне подобного приглашения?

— Нет, я бы предложил вам нечто иное.

— Боже! До чего же французы самоуверенны!

— Это не совсем их вина.

— Когда я уезжала из Вены во Францию, я дала себе зарок.

— Какой же?

— Всего лишь — не отказываться, когда приглашают сесть.

Я встал и поклонился.

— Сделайте милость, скажите, с кем имею честь разговаривать?

— Я драматическая актриса, венгерка по национальности; меня зовут госпожа Лилла Бульовски. У меня есть муж, которого я люблю, и ребенок, которого я обожаю. Если бы вы прочитали письмо нашего общего друга Сапфира, вы бы сами все это узнали.

— А вам не кажется, что вы только выиграли, рассказав об этом сами?

— Трудно сказать, ибо разговор с вами принимает странный оборот!

— В вашей власти направить его так, чтобы он вас устраивал.

— Ну, конечно! Вы же без конца локотком поворачиваете его то вправо, то влево.

— В основном влево.

— А именно в эту сторону я и не хочу идти.

— Хорошо, пойдем направо.

— Боюсь, это невозможно.

— Увидите, это возможно… Повторите то, что вы сейчас мне рассказали; итак, вы…

— … драматическая актриса.

— В каких пьесах вы играете?

— В любых: в драме, комедии, трагедии. К примеру, я играла почти во всех ваших пьесах, от «Екатерины Говард» до «Мадемуазель де Бель-Иль».

— А в каком театре?

— В театре Пешта.

— Это в Венгрии?

— Я же вам сказала, что я венгерка. Я вздохнул.

— Почему вы вздыхаете? — спросила меня г-жа Бульовски.

— Понимаете, одно из самых приятных воспоминаний моей жизни связано с вашей соотечественницей.

— Вот вы опять поворачиваете разговор влево.

— Разговор, но не вас. Вообразите себе… Но нет, продолжайте.

— Ни в коем случае. Вы собирались рассказать какую-то историю, так рассказывайте ее.

— Зачем?

— Да чтобы развлечь меня! Все могут читать вас, но не всем дано вас услышать.

— Вы хотите поймать меня на моем самолюбии.

— Да я вовсе не хочу вас ловить.

— Хорошо, оставим разговоры обо мне. Итак, вы драматическая актриса, венгерка по национальности, вас зовут госпожа Лилла Бульовски, у вас есть муж, которого вы любите, ребенок, которого вы обожаете, и вы приехали в Париж, чтобы увидеть меня.

— Это прежде всего.

— Отлично, а после этого?

— Увидеть всё, что смотрят в Париже.

— А кто же вам будет показывать всё, что смотрят в Париже?

— Вы, если захотите.

— Понимаете ли вы, что, если нас хотя бы трижды заметят вместе, этого будет достаточно для того, чтобы пошли разговоры…

— Какие разговоры?

— Что вы моя любовница.

— И что же?

— Отлично!

— Разумеется, отлично. Те, кто меня знает, в это не поверят, а что касается тех, кто меня не знает, — какая мне разница, что они будут говорить обо мне.

— Вы философ.

— Нет, логик. Мне двадцать пять лет, и мне так часто говорят о моей красоте, что я считаю нужным верить этому, пока это действительно так, а не когда все останется в прошлом. Не думаете же вы, что, уехав из Пешта в Париж совсем одна, даже без горничной, я не была убеждена, что кто-нибудь да попытается позлословить обо мне. Пусть злословят, это меня ни на минуту не остановит! Для меня искусство важнее всего!

— Так, значит, ваше путешествие в Париж — это поездка по делам искусства?

— Да, и только. Я хотела увидеть ваших выдающихся поэтов, чтобы узнать, похожи ли они на наших, и ваших выдающихся драматических актеров, чтобы узнать, можно ли у них чему-либо поучиться. Я попросила у Сапфира письмо для вас, он мне его дал, и вот я здесь. Вы можете уделить мне несколько часов?

— Сколько пожелаете.

— Прекрасно. Я могу оставаться в Париже целый месяц, в моем распоряжении шесть тысяч франков, чтобы тратить их как на покупки, так и на удовольствия, и тысяча франков, чтобы вернуться в Пешт. Представьте, что Сапфир прислал вам студента из Лейпцига или Гейдельберга, а не драматическую актрису из театра в Пеште, и действуйте соответственно.

— Вы будете со мной обедать?

— Каждый раз, когда вы будете свободны.

— На днях мы сможем пойти на спектакль.

— Отлично.

— Считаете ли вы, что нам нужно приглашать кого-нибудь третьего?

— Никоим образом.

— И вам безразлично, что могут сказать?

— Если бы вы прочитали письмо от Сапфира, вы бы увидели, что часть послания полностью посвящена именно этой теме.

— Я прочитаю письмо от Сапфира.

— Когда же?

— Когда вы уйдете.

— Ну, тогда напишите мне два-три рекомендательных письма, и я уйду: одно — Ламартину, другое — Альфонсу Карру, а третье — вашему сыну. Кстати, я играла в его «Даме с камелиями».

— Нет необходимости писать ему — завтра мы будем обедать вместе, если вы не против.

— Конечно, я не против. Мне говорили, что госпожа Дош была очаровательна в «Даме с камелиями».

— Госпожа Дош будет обедать с нами и возьмется сводить вас куда-нибудь.

— Куда же?

— Куда ей вздумается. В жизни нужно оставлять место для случая.

— Вы мне как-нибудь расскажете вашу историю о моей соотечественнице?

— Если это доставит вам удовольствие…

— Конечно. !

— И когда?

— Когда я вас об этом попрошу.

— Чудесно!

— А теперь письма. Поймите, я экономила шесть лет, чтобы приехать в Париж; возможно, я сюда больше уже никогда не вернусь и поэтому не могу терять время.

Я спустился в кабинет и написал два или три письма, о которых меня просила г-жа Бульовски, затем вернулся и отдал их.

Я собирался поцеловать ей руку, когда она порывисто поцеловала меня в обе щеки.

— Разве я не сообщала вам, что вы имеете дело со студентом из Лейпцига или Гейдельберга?

— Да.

— Так вот, немцы или жмут руку, или целуются.

— Давайте придерживаться поцелуев. Во Франции есть поговорка, которая говорит, что из несостоятельного должника надо вытянуть то, что можно. До встречи завтра, за обедом.

— Завтра за обедом. А где?

— Здесь.

— В котором часу?

— В шесть часов.

— Хорошо, и не сердитесь на меня, если я опоздаю на несколько минут.

— А если вы на несколько минут придете раньше, вас за это благодарить не надо?

— Нет, мне доставляет удовольствие быть с вами, и если я приду раньше, то сделаю это для моего собственного удовольствия. До завтра.

И она легко спустилась по лестнице, обернувшись на площадке, чтобы послать мне прощальное дружеское приветствие.

У двери рабочего кабинета я наткнулся на г-на Теодора: глаза его были вытаращены, а рот растянут в улыбке.

— Ну вот, теперь господин видит, что я все же не такой глупый, как он говорит?

— Да, — ответил я, — но вы все же бестолковее, чем я думал.

И я вошел в кабинет, оставив его в полном недоумении.